Краля без масти. Часть II. Червонный след

От автора

Петру и Надежде Красовских посвящается

Роман состоит из двух частей: «Краля без масти. Часть I. Сукино болото» и «Краля без масти. Часть II. Червонный след». Вниманию читателя представлена вторая часть.

Имена большинства героев реальны, некоторые изменены, а отдельные персонажи вымышлены автором в целях раскрытия сюжета.

Для передачи атмосферы прошлого использованы тексты из старинных документов.

Книга продолжает серию детективов: «Дело о секте скопцов», «Клад Белёвского Худеяра», «Проклятие старого помещика» и «Китовая пристань. Наследие атамана Пугачёва».

Текст печатается в авторской редакции и пунктуации. Автор романа не поддерживает и не пропагандирует речи и деяния героев книги и совсем не разделяет мировоззрение отдельных из них. Все события, имеющие связь с запрещёнными веществами и антиобщественными поступками, описаны исключительно в интересах сюжета романа.

Автор благодарен русским писателям и журналистам девятнадцатого века: Александре Ивановне Соколовой, Сергею Николаевичу Шубинскому, Владимиру Алексеевичу Гиляровскому, Андрею Михайловичу Дмитриеву. Труды этих замечательных людей помогли изучить нравы и события тех далёких времён и воссоздать прошлое.

Особую благодарность автор выражает Олегу Васильевичу Чернышу за специальные консультации по российскому уголовному праву девятнадцатого века.

Глава 1 Княгиня Мария Всеволодовна Долгорукова

Изъ агентурнаго донѣсѣнiя об образѣ жизнi проживавшей въ Санкт-Пѣтѣрбурге рѣвѣльской мѣщанки Амѣлiи, занiмавшейся за дѣньги устройствомъ браковъ разорiвшихся титулованныхъ лицъ съ жѣнщинами лѣгкаго повѣдѣнiя:

«…На Екатѣрiнiнскомъ каналѣ въ домѣ подъ номѣромъ четвѣртымъ или двадцать четвѣртымъ житѣльствуетъ нѣкыя, значащыяся, впрочемъ, въ паспортѣ „изъ благородных“, госпожа по имѣнi Амѣлiя. В сущности, она одно из двухъ: или полька, или, что болѣя достовѣрно, – рѣвѣльскыя мѣщанка, вышѢдшыя послѣ нѣсколькихъ лѣтъ лёгкаго повѣдѣнiя за какаго-нiбудь отставнаго чиновнiка или офицѣра, что, какъ извѣстно, бываетъ сплошь да рядомъ. Эта Амѣлiя, водящыяся прѣимуществѣнно съ кокотками и содѣржанками, составила сѣбѣ очень доходную профессiю, прiискивыя для покыявшихся распутнiцъ, жѣлающихъ получить почётную въ их кругу позицiю, титулованныхъ мужѣй, или правильнѣя – только титла, которые покупаютъ у разныхъ промотавшихся господъ за очень дѣшёвую цѣну. Графскiя и княжѣскiя титла, разумѣятся, составляя товаръ болѣя рѣдкiй, цѣнятся довольно дораго; генѣральскiя же чинъ идутъ почти что нiпочёмъ. Такимъ образомъ, эта Амѣлiя мѣсяцъ или же полтора назадъ купила для какой-то бывшей содѣржанки нѣкоаго мужа, генѣрал-майора Клювѣрта, который былъ гдѣ-то губѣрнаторомъ. Этотъ Клювѣртъ, получивъ за своё „Прѣвосходитѣльство“ от Амѣлiи пять тысячъ рублѣй, согласно условiю, тотчасъ послѣ вѣнца выдалъ новобрачной свидѣтѣльство на отдѣльное проживанiя, и онi распростились навсѣгда тотчасъ послѣ совѣршенiя брачнаго обряда. Нѣдѣлю или двѣ спустя Амѣлiя купила для другой содѣржанки другаго генѣрала, имѣнно дѣйствитѣльнаго статскаго совѣтнiка Бѣрѣзова (или Бѣрѣзина). Но тотъ, какъ статскiй генѣралъ, получилъ за своё имя и чинъ только трi тысячи рублѣй. Въ настоящея врѣмя эта Амѣлiя хлопочетъ устроить свадьбу трѣтьей содѣржанки, но дѣло нѣмнаго затянулось, такъ какъ подысканный генѣрал-майоръ Тимковскiй мѣньше чемъ о шести тысячъ не хочетъ и слышать, мѣжду тѣмъ какъ ему прѣдлагаютъ всаго четырѣ тысячи на томъ основанiи, что бѣздомные генѣралъ, дажѣ военные, тѣпѣрь не составляютъ рѣдкости. Извѣстный содѣржащiйся въ долговомъ отдѣлѣнiи отставной юнкѣръ князь Всѣволодъ Долгорукiй точно такъ же жѣнiлся на какой-то публичной жѣнщинѣ за пять тысячъ рублѣй…»1

Большой Кисельный переулок – дитя Кисельной слободы, что стояла на том месте в семнадцатом веке. Тут жили умельцы – «кисельники», варившие овсяной кисель – похоронный и поминный напиток по усопшим. Но через сто лет таковых мастеров не стало, отпала надобность, да и Москва стала большой и просвещённой. Начало к заселению высокородных и обеспеченных граждан дали князья Голицыны, отстроив в тех местах усадьбу. За ними потянулись остальные господа, обладающие набитыми кошельками и положением в обществе. Вскоре появились и купеческие доходные дома с модными апартаментами для богатых горожан и гостей Первопрестольной.

К подобному красивому трёхэтажному особняку, замысловато и со вкусом отделанному лепниной, с подвальными оконцами, укрытыми от уличных проходимцев коваными решётками, подъехал экипаж неважнецкого вида, с облупившейся краской, скудной, полустёртой упряжью и замученной непосильным трудом лошадью со стёртыми по старости зубами. Колёса явно были куплены по случаю, так как имели разную толщину обода и спиц. Видимо, хозяин приобрёл и ходовую часть с барахолки, не имея возможности заказать новую. Кожа откидного тента явно перехаживала свой век, так как местами была протёрта до дыр и стыдливо темнела многочисленными заплатками. Каждый гражданин Москвы знал, что услуги таких колясок стоили совсем недорого, копеек десять, от силы пятнадцать. Однако для приезжих или при случае бедовой ситуации извозчики цену загибали вдвое.

Пассажиром того несуразного экипажа являлась стройная очаровательная девушка, чуть выше среднего роста, с ладной фигурой, в скромной, но со вкусом подобранной городской одежде. Длинные чёрные волосы в связи с нахождением в общественном месте были свёрнуты под недорогой фетровой шляпкой. Миловидное овальное лицо с изящно изогнутыми бровями, раскосыми глазами весьма гармонично дополняли пухлые губы, небольшой «лисий» носик, наглые глаза изумрудного цвета и высокие скулы с заострённым подбородком. Это была не кто иная, как Мария Германовна Альт.

После пожара и тайного побега она прожила несколько дней в съёмных недорогих апартаментах на окраине Москвы, коротая время с тяжкими мыслями и кошмарами. Каждую ночь к ней приходили, как живые, сгоревший на пожаре отец и Вольдемар Афанасьевич Притопов. Тянули руки, плакали и пытались тащить Марию за собой. В такие моменты она сопротивлялась, беззвучно кричала и звала на помощь. После просыпалась в поту и в особом нервном состоянии. Да таком, что, казалось, сердце выпрыгнет из груди в один миг. Девушка плакала, страдала и пила успокоительные пилюли горстями. Отца, хоть и никчёмного как родителя, совершено не заботливого и невнимательного к нуждам Марии, всё одно было жалко. Вольдемар Афанасьевич тоже не был примером служения обществу, грешил нечестностью, являлся изрядным пропойцей, но всё же вызывал сочувствие.

Мария являлась девушкой с крепкой волей, поэтому не сдалась, несмотря на те горести, что недавно посетили её жизнь. Оставшись одна, круглой сиротой, и переосмыслив прошлое, она определила для себя новые цели, среди которых особое место занимала месть.

Кучер, крепкий бородатый мужичок, сидящий на козлах коляски, повернулся к пассажирке и похабно осмотрел девицу сальными глазами. Ухмыльнулся, хмыкнул, почесал затылок. Хрипловатым голосом грубовато и дерзко, с наглой босяцкой шутливостью в голосе, заявил:

– Вот, барыня, и нужное место – Большой Кисельный переулок, дом девять, полоса один. Только точно ли этот особняк? А то здесь ещё есть и Малый Кисельный и Нижний Кисельный. Чёрт паскудный хвостом напутал в этих переулках! Этот вот домина на стыке Большого и Малого переулков враз стоит. Точно как городовой за порядком смотрит. Эх, жизнь! Раньше кисели здесь варили да на похороны и помины продавали, чтобы мёртвых чтить. А теперича баре проживают вместо лавок с гробовыми киселями! Дом-то дюже дорогой, здесь съём квартир богато стоит, не каждому по карману. Как удалось тут поселиться? Или сладкие секреты имеете? Или ещё какой ходовой товар с собой привезли? В Москве за всякое паскудство завсегда хорошо платят! Тут всякие собрались: и умолённые, и особо грешно-затейливые. Как-то уживаются друг с другом.

По виду этот кучер больше походил на разбойника с глухой муромской дороги, чем на извозного второй столицы империи. В некоторых его словах чувствовалась похабная скабрёзность, скрытый намёк на предполагаемую бордельную сущность девицы, что расположилась на потрёпанных сидушках экипажа.

– Только тебе, увальню деревенскому, и судить Москву. Ты болтай, болтай, да не заговаривайся. И на меня напраслину не лепи. Я из благородных. Наглый какой! Тарантас себе получше купи, а то только язык как помело работает. Дом именно этот, однозначно. И не сомневайся. Я по-другому апартаменты моей двоюродной тётки и не представляла, – заявила Мария.

– Ух! А кто ж твоя родственница? Что за дива тётка эта? – уточнил кучер, насмешливо хмыкнув и поправив картуз.

Видимо, эта ситуация его забавляла и отвлекала от скудности ежедневных трудов извозом да совсем не одеколонных запахов конского зада. Видывал он на улицах большой Москвы много таких девиц из разных губернских городов необъятной России. Все поначалу были гордые и недоступные. Однако жизнь богемная крутила, вертела, перемалывала, да и вышвыривала их потом в публичные дома. А уж если повезёт, то в дорогие кокотки, в услужение на постоянной основе богатым клиентам. Что-то сродни содержанок, только с большой свободой выбора клиентов. Хотя девица была одета прилично и вела себя благородно, чувствовал возница некий внутренний подвох. Поэтому и позволял себе свободу в разговоре.

– Моя любимая тётушка – графиня Катарина де Ассаб из самого Итальянского Королевства. Слышал, соломенная деревня, про такое? Она здесь снимает несколько квартир. Гостит в Москве, дурней деревянных наблюдает типа тебя, с бараньими мозгами, и веселится оттого. Прощай, увалень, трогай по своим делам! – с этими словами мадмуазель, несмотря на длинное платье, легко выпрыгнула из экипажа, захватив небольшой саквояж.

Как только она оказалась на твёрдой земле, то вид её стал ещё более бойкий, независимый и наглый. Можно было понять, что за словами в карман она явно не полезет и скромничать в выражениях не будет.

– Да по мне хоть царевна-лягушка здесь проживает. Деньгу доплати и гуляй по Большому Кисельному, сколь хочешь. Хоть в припляску, хоть бочком, – заливисто засмеялся кучер.

– Мы в расчёте. Я тебе уже всё оплатила, – нагло ответила Мария и направилась к парадной двери дома.

– Это как же? Договор был на двадцать копеек. Ты вначале дала десять. Остальное, барыня, верните! Извоз я исполнил сполна, до места доставил, – нервно закричал кучер, заёрзав на козлах.

– Наглеть не надо и приставать к молодой девице с похабными намёками. А то думаешь, я не поняла, к чему ты, лапотник, клонишь? Как ты заявил пошлость и спохабничал давечи: «Или сладкие секреты имеете? Или ещё какой ходовой товар с собой привезли? В Москве за грехи хорошо платят!» Гуляй, батя, а то закричу сейчас, что насильничать желаешь, по принуждению лапал. Или, того хуже, заявлю, что политические речи сказывал. К революционерам склонял. Городового вызову, и будем уже дальше разбираться в полицейском участке. Там тебе живо мозги вправят, – нагло заявила мадмуазель, по-босяцки сплюнув прямо на мощёную дорогу.

– Тьфу на тебя, кур… кокетливая. Чтоб тебе пусто было, хабалка! Пустозвонка помойная, подавись деньгой, – раздражённо произнёс извозный и тронул экипаж.

Связываться с этой девицей ему совсем не хотелось. В полицейском участке запросто ободрали бы как липку. Рубль за беспокойство полиции, ещё один за нарушение общественного порядка. Могли бы задержать для разбирательств часа на три, а бывали случаи, когда городовые на целый день припахивали таких, как он, для бесплатных разъездов в интересах участка или перевозки трупов.

Мария, повернувшись вполоборота к извозчику, победоносно улыбнулась и помахала ему вслед пальчиками изящной руки. А тот, удаляясь по улице, всё гневно ругался и нещадно хлестал лошадь, как будто та была виновата в его беде.

Девушка постояла с минуту и решительно подошла к парадному входу особняка. После, оглядевшись и вздохнув, дёрнула за колокольчик и для полной уверенности, что её услышат, постучала. Массивная дверь открылась. В проёме появился весьма пожилой швейцар с большими седыми бакенбардами, в форменной одежде.

– К кому пожаловали? Прошу назваться и цель прибытия сообщить. Тут значимые баре проживают, всяким шляться не велено, – строго уточнил он.

– Полегче, папаша, а то можешь и оскорбить ненароком. Как зовут-величают тебя? – уточнила девица не менее строго, поджав губы. Видимо, пытаясь с первой же минуты ситуацию взять под свой контроль. Однако была она слишком молода, да и выглядела несколько провинциально, чтобы вызвать к себе достойное почтение.

– Чаво, чаво? Не слышу! – уточнил служка, приложив руку к правому уху и сделав ладонь лодочкой.

То ли он действительно был глуховат, то ли веселился по-своему, шутя таким образом над молодой барышней.

– Эх, чавось, чавось! Зовут-то как тебя? – ещё громче повторила Мария.

– Прохором кличут. Чего желаете, сударыня? – повторил пожилой слуга, самым внимательным образом оглядев фигуру, лицо и вещи незнакомки.

Особо его взгляд остановился на одежде и потрёпанном саквояже, недвусмысленно говорившим о финансовом положении девушки.

– Добрый день, Прохор! Я к графине Катарине де Ассаб. У меня назначено, – уверенно заявила Мария.

– Не велено! Графиня о вас ничего не говорила. Тут значимые баре проживают, всяким шляться не велено, – заявил слуга, попытавшись закрыть входную дверь.

– Что значит – не велено? Так иди и доложись. Особое письмо при мне. Графиня его давно ожидает. Так и скажи: от князя Всеволода Алексеевича Долгорукова, – заявила Мария, отчаянно привирая, и передала запечатанный конверт.

– Во как! Знавал одного полковника, князя Аргутинского-Долгорукова. Я с ним бывал в походах на Балканах в последней войне с турками. Ох и геройский был военачальник и в то же время отец солдату. Ну да ладно. Это дело никак не меняет. А вы кто сами-то будете? Пачпорт предъявите, – задумчиво уточнил швейцар, беря послание и думая о том, как ему поступить.

– Я кто? Я его дочь, княжна Мария Всеволодовна Долгорукова, из Тулы. Иди и доложись, меня без пачпорта примут, – нагло и гордо ответила девица.

И на всякий случай приставила к двери ногу в стоптанном высоко зашнурованном ботинке, дабы воспрепятствовать её закрытию.

– Ладно, зайдите, но только стойте внизу. Вперёд не смейте и шага шагнуть. А ногу свою уберите, а то зашибу ненароком. Я при службе, обязан за порядком смотреть. В Москве таких видных дворянок как вы, княгинь да других всяких, всё равно что в лесу ягод, – с ухмылкой заявил швейцар, ещё раз подозрительно осмотрев молодую мадмуазель.

Москва словам не верила, о чужих слезах не печалилась, а горемычных и убогих не любила. Всякие, «на любой вкус и цвет», приблудные мошенники и мошенницы промышляли в большом городе, пытаясь копеечку сорвать. В том числе выдавая себя и за птиц высокого полёта.

Однако письмо старик всё-таки решил доставить по адресу. На всякий случай. Здесь не угадаешь: передашь – отругают, а если и вовсе не доложишь – можно и виноватым стать. Поэтому, разрешив девице войти, закрыл за ней дверь парадного входа.

После, указав на банкетку с мягким сиденьем, стоящую у стены, попросил мадмуазель присесть и подождать решения вопроса.

Сам старик стал натужно подниматься по широкой лестнице на третий этаж, где проживала итальянская дама с супругом, графом Паоло де Ассаб, и его братом. Там иностранные подданные снимали шестикомнатные дорогие апартаменты.

Имелась у них и прислуга – Дарья Ивановна Дашкова, очень приятная женщина. Вечерами она уходила, видимо, имелось своё жильё. Итальянская графиня, как только сняла апартаменты, так сразу её и нашла. Хоть и чудно было Прохору, как это можно в день приезда прислугу нанять. Без всякого изучения и наведения справок. Но, оказывается, можно: целые бюро по найму для этого существовали. С Дарьей Ивановной у швейцара сразу сложились исключительно тёплые отношения. Добрейшей души человеком была женщина, хоть внешне весьма строга. Но иначе никак, при великих чинах и высоких господах служила. Она угощала старика заморским кофе с пряниками, прикармливала изысками с барского стола и рассказывала многие занятные истории. Родом, по словам Дарьи Ивановны, она была из Орла, но ему всегда казалось, что с Нижнего Новгорода. Говор уж очень похож на приволжский. А он на Волге по молодости часто бывал. Грузчиком на ярмарках подрабатывал.

Ух, хороша была Дарья Ивановна: стан крепкий, зад упругий, груди налитые. Взгляд у неё острый, но для Прохора всегда имелась доброжелательная улыбка. Лицо вот только немного подкачало, шрам имелся над верхней губой. Когда Дарья Ивановна в задумчивости находилась, то выглядела как-то по-лисьи хитровато. Однако для такой достойной женщины этот недостаток не в счёт. Был бы он помоложе, то обязательно поухаживал бы за ней. Водился у Дашковой и кавалер-любовник. Здоровый, широкоплечий, высокий, с крепкими кулаками. Всегда прибывал на пролётке, сам на козлах. Видимо, свой извоз держал. Звали его Михаилом Ивановичем.

Мадмуазель, более не вступая в спор со стариком, поправила шляпку и невозмутимо присела на банкетку. Когда же швейцар поднялся на третий этаж и скрылся за барскими дверями, девушка тут же встала и осмотрелась. Холл парадного подъезда был небольшим, но респектабельным. Отделан мрамором до середины стен, далее тёмным дубом. Сверху свисала люстра на двадцать пять свечей, а по стенам имелись и обычные керосиновые фонари. Присутствовали две стоячие вешалки, зеркало по пояс среднему человеку, банкетка и широкая ковровая дорожка на полу. Висели три картины с пейзажами.

Ожидая ответа, девица начала расхаживать, резко разворачиваясь, доходя до стен. Иногда, сделав с десяток шагов туда-сюда, девушка поднимала голову вверх, выглядывая старика. Время шло, её никто не приглашал. Так миновало около десяти минут, а может, и более. Мария не заметила, как вначале на третьем, а затем и на ступеньках, идущих со второго этажа, появилась незнакомая для неё женщина.

– Чего мечешься, как кошка после валерьянки, ковер протрёшь до дыр! Ты, что ли, княгиня? – пренебрежительно, глядя сверху вниз, заявила неизвестная дама лет сорока.

Это была Дарья Ивановна Дашкова собственной персоной. За её спиной стоял швейцар и молча смотрел на незнакомку, назвавшую себя таким высоким титулом. Может, всё ещё раздумывая, обман это или правда.

– Я и есть княгиня. Мне врать ни к чему, – гордо и смело заявила девушка, по новому паспорту являвшаяся Марией Всеволодовной Долгоруковой.

– Проходи, коль княжна. Хотя графиня занята, но в виде исключения примет. У итальянцев принято выслушивать просителей. Они, в отличие от местных, люди тонкой душевной конструкции. Пошли, представлю тебя. Я компаньонка синьоры, Дарья Ивановна.

Видимо, высокий родовой титул, названный Машей, нисколько не впечатлил эту женщину. После своих слов Дашкова резко развернулась и начала подниматься обратно на третий этаж.

Мария молча ринулась за ней. Единым махом пролетела мимо старика-швейцара и оказалась в прихожей апартаментов графини. Там было особо торжественно и необычно. Сверкали позолотой дорогие обои, блестел натёртый паркет пола, затейливо изгибались шторы и пугали своим видом разные чучела. Рядом с большим зеркалом, дорогими шкафами и банкетками стояла точная копия бурого медведя, в рост человека, с подносом в руках. В углу – волк и лис, встретившие девушку оскалом крепких клыков. А под потолком сидели два декоративных потрёпанных тетерева. Мария невольно начала озираться, рассматривая охотничьи диковины. Однако под строгим взглядом компаньонки графини девушка быстро пришла в себя. Повинуясь выразительному жесту руки Дарьи Ивановны, молчаливо и покорно расшнуровала ботинки, сняла и поставила их в сторонку. Затем, не оставляя своего саквояжа, последовала за прислугой в следующую комнату, в гостиную. Там Марию уже ждали. Посреди помещения стояла дама лет тридцати трёх, среднего роста, в дорогом вечернем декольтированном платье, в перчатках средней длины, едва закрывающих запястье, без которых уважающая себя женщина из высшего общества выйти в свет после мирской вечерни просто права не имела. На пальцах играли ярким светом дорогие перстни. Чёрные волосы были искусно уложены локонами. В глаза Марии бросилось необычное лицо восточноазиатского типа, одновременно красивое и в то же время строгое и даже жестокое. Чёрные, несколько раскосые глаза смотрели прямо, вызывающе и дерзко. Широкий нос с горбинкой, высокие скулы, немного прямоугольный подбородок и большой рот придавали хозяйке хищный вид. Мария сразу поняла, что это и есть та самая графиня Катарина де Ассаб.

– Неужели ты княгиня Мария Всеволодовна Долгорукова из Тулы? – коротко, но веско спросила графиня на чистом русском языке.

– Я и есть княгиня, мадам, – тихо ответила девушка, быстро осмотревшись.

Стены гостиной, оклеенные дорогими обоями, были сплошь увешаны картинами в дорогих багетах с изображениями различных сюжетов из жизни. Мария насчитала с десяток холстов. Однако она не являлась поклонницей живописи, поэтому не могла определить художника и портретируемых.

«Что за жуткая манера – в своём доме держать лица чужих неуклюжих людей и пустые, мёртвые картинки. Если бы природа или птицы, то понять можно. В том истинная красота. Видимо, все богатые слегка умом страдают. Мало работают, учиться не желают, вот кровь и не двигается», – подумала девушка.

– Врёшь! За дуру меня считаешь? – жёстко уточнила графиня, прервав раздумья гостьи.

– Нет, не вру, клянусь покойной маменькой, не вру. И за дуру считать вас не смею – ответила мадмуазель, не поднимая глаз.

– Вот оно как! А кто же тебя надоумил, девку бестолковую, ко мне приехать? Кто уразумел титул себе приписать? Так нагло попытаться обмануть? Понимаешь, чем ты рискуешь сейчас? Слыхала я про одну ревельскую бля… по имени Амелия. Самая последняя курва из своего племени. Жила она на Екатерининском канале в Петербурге и торговала всякими званиями да титулами для фиктивных браков. К Амелии всякие бордельщицы приходили. Им обязательно титул хотелось иметь, после того как состояние себе в постелях заработают. Когда деньги имеются, то каждая бля… норовит княжной записаться. Это она тебя надоумила или ещё какая подобная дура? А может, ты воровка-мошенница? Вначале притворишься милой голубкой, а как заснём, так животы нам вспорешь? Или из револьвера пристрелишь, а если сдыхать не пожелаем, так подушкой придушишь? – строго уточнила графиня.

– Что вы такое говорите? Как такое подумать возможно? Я не из таковых буду, – чуть слышно проговорила Мария, создавая вид наивной дурочки, оскорблённой до глубины души.

Высокородная дама выразительно посмотрела на свою служанку, Дарью Ивановну, стоящую рядом и почему-то подмигнула той.

– И так бывает. Все знают, как уродился, да мало кто разумеет – как умереть придётся! Что насчёт таких и не таких, хороших и плохих, одна пословица имеется. Лиса и впрямь была бы проста, если не имела рыжего хвоста, – ответила та, громко засмеявшись.

Мария понимала, откуда у графини подобный бульварный жаргон, так как знала, кто эта дама на самом деле. Однако совершенно не уяснила, что в словах о смерти было смешного и как служанка могла так достаточно свободно вести себя при хозяйке. Как будто и не работница вовсе, а подружка-компаньонка. Обычно в хороших домах такого не полагалось. Видимо, тайн среди обитателей этих апартаментов было в достатке.

– Я и в руках твоё письмецо держать не желаю, не только читать. Видимо, в деньгах нуждаешься. Вот и шляешься по домам, всякие небылицы сочиняешь. Дарья, дай ей два рубля и проследи, чтобы ушла. Писульки свои забирай с собой, – заявила дама, бросая на пол комнаты конверт, что был передан через швейцара.

Глава 2 Господин в красном цилиндре

Из «Матѣрiаловъ засѣданiя Московскаго окружнаго суда съ участiямъ прiсяжныхъ засѣдатѣлѣй. Уголовное дѣло о «Клубѣ червонныхъ валѣтов». 1877 годъ.

«…Живя въ Москвѣ, Долгоруковъ выдавалъ сѣбя за вѣсьма богатаго человѣка, имѣющаго большiя имѣнiя, а такжѣ за плѣмяннiка московскаго генѣрал-губѣрнатора. Былъ окружѣнъ роскошною обстановкой и, мѣжду прочимъ, дѣржалъ прi сѣбѣ въ услужѣнiи карлика, одѣтаго въ красную ливрѣю. Прi своей прѣступной дѣятѣльности употрѣблялъ пѣчатные бланки съ означенiямъ на однiхъ «Главныя контора князя Всѣволода Алѣксѣявича Долгорукова», на другихъ «Контора Всѣволода Алѣксѣявича Долгорукова», на трѣтьихъ «Главный управляющiй князя Всѣволода Алѣксѣявича Долгорукова».

Такъ однаждъ, прi участiи подѣльнiковъ, успѣлъ убѣдить въ своемъ богатствѣ отставнаго поручика Попова, который продалъ ему подъ вѣксѣля лошадѣй на четырѣ тысячи пятьсотъ рублѣй. Из числа этихъ лошадѣй пара была тотчасъ же продана Долгоруковымъ дѣйствитѣльному статскому совѣтнiку Стѣпанову, нынѣ умѣршему. Впослѣдствiи же Поповъ узналъ, что Долгоруковъ нiкакаго состоянiя не имѣятъ, плѣмяннiкомъ московскаго генѣрал-губѣрнатора не состоитъ и скрывается от долговъ. Расстроившись, поручикъ вѣксѣля, выданные ему Долгоруковымъ, какъ нiчаго не стоящiя, частью унiчтожилъ, а два из нiхъ, у нѣго сохранiвшихся, на сумму полторъ тысячи рублѣй каждый прѣдставилъ къ слѣдствiю. Около таго же врѣмѣнi Долгоруковъ познакомился съ дворянкой Анѣлѣю Яцѣвичъ, жѣной титулярнаго совѣтнiка Тоблѣра и посрѣдствомъ тѣхъ же обманныхъ срѣдствъ и удостовѣрѣнiй убѣдилъ ее дать ему взаймъ подъ вѣксѣля дѣнѣгъ трi тысячи рублѣй, послѣ чаго из этаго дома скрылся…»

Бросив конверт на пол, графиня поставила точку в общении с незваной гостьей и явно решила прекратить разговор. Она, скорее всего, выгнала бы Марию из апартаментов, дав ей подачку в виде пары рублей, но тут случилось маленькое событие, повлекшее большие последствия. Из конверта выпала игральная карта червонного валета, изображавшая по пояс, в зеркальном варианте, одного и того же усатого господина в красном цилиндре и смокинге того же цвета. На лацкане у нарисованного мужчины белела роза. Дама внимательно посмотрела на кусочек картона, в углах которого горели ярко-алые сердечки и перенесла взгляд на Марию, поняв необычность ситуации.

– Это что такое? Что за карта, дурёха? Видимо, какой-то намёк? Ох и шатоломная ты. Так, значит, ты не за деньгами припёрлась. А тогда зачем? – уточнила графиня, обращаясь к Марии.

– Служить вам желаю, от всего сердца, от самой глубины души. Примите к себе в работницы, чваниться не буду и про свой титул забуду, лишь бы у вас уму-разуму научиться. Все прихоти исполнять готова, только не гоните, – заявила девушка и упала на колени, для пущей убедительности пустив слезу.

Надо сказать, этим фокусом Мария владела в совершенстве. Ещё будучи весьма юной и проживая у бабушки, часто практиковала подобные театральные действия и довела навык до совершенства. Для этого ей нужно было представить похороны матери, унижения, испытанные в детстве и обиду на отца, отдавшего дочь на воспитание престарелой бабушке.

– Получается, что карта в конверте оказалась неспроста. А может, кто подослал и надоумил со мной в разговор вступить? – недоверчиво уточнила графиня, переглянувшись со служанкой Дарьей Дашковой.

– Нет, никто не учил. Сама здесь, по собственной воле. Про карту тоже сама придумала. Про вас и дом, где проживать изволите, под большим секретом давний приятель папеньки рассказал. Аж почти перед самой трагической смертью. Случайно увидел он вас на вокзале по прибытии в Москву. Затем отследил и адресок проживания разузнал.

– Да уж, загадочно! Интересно знать, кто же это? Кто таков – приятель твоего вымышленного папеньки, и что с ним случилось? – с глубоким сарказмом уточнила графиня.

– Долгое время другом отца был коллежский регистратор Герман Германович Альт. Он служил при Московском публичном и Румянцевском музее, насколько я разумею. Несколько дней назад по неизвестной причине погиб при пожаре. Квартира, где проживал сей господин, вся выгорела. Можете проверить, небось, и в газетах писали. Там и дочь его сгорела, бедняжка. Как и меня, девицу Машенькой звали. Я имела честь знать покойную. Хорошая девица, скромная и училась на высших женских курсах. Я частенько захаживала к ним в гости. Она была такая наивная, добрая и заботливая. Прямо сущий ангел, видимо, правду говорят, что Господь лучших на небо забирает, – с грустью ответила девушка, не поднимая глаз.

После чего достала платочек и вытерла слёзы. Мария отчаянно и бессовестно врала, запутывая любые правдивые факты вокруг себя. Она придерживалась давней мудрости, которая гласила: «Опасно держать скелет только в одном шкафу. Для большего спокойствия лучше разнести его по косточкам в разные места».

Девушка прекрасно понимала, что в данном случае правду найти очень трудно. Та тайна, обладательницей которой она стала благодаря запискам отца, позволяла ей с помощью шантажа добиться успеха. Графиня не могла отказать ей в приёме под страхом разоблачения. У неё было всего лишь два пути: приютить Марию или немедля убить. Существовал, конечно, и третий вариант: вначале приютить, а затем лишить жизни через некоторое время. Однако девушка была уверена, что графиня ничего ей не сделает. Слишком высокими являлись ставки, чтобы рисковать из-за Марии. Как указывал покойный отец в своих записках, эти люди в Москве появились совсем не зря. Скорее всего, имелся большой коммерческий интерес. В свою очередь, девушка желала втереться в доверие, а потом разобраться, что ей делать далее.

Графиня и Дашкова живо переглянулись, видимо, рассказ Марии их весьма заинтересовал.

– Конечно, проверю, все твои рассказы проверю, не сомневайся. Про пожар, что случился в доме купчихи Фроловой, я прочла в газетёнке «Голос Москвы». Там писали, что напрочь выгорели три комнаты на втором этаже. Всего было обнаружено четверо погибших жильцов, тела полностью обезображены огнём, а также найден убитый швейцар дома. Якобы девица сильно пострадала, обгорела бедняга полностью. Получается, это и была твоя товарка?

– Она самая. С господами Альтами брат главы семьи проживал, известный профессор медицины, химии и биологии Императорского Казанского университета. Жильцами они были тихими, можно сказать, скромными. Кто же на такой грех пошёл? Креста на извергах нет! Если, конечно, не от собственных ошибок погорели, – тихо заявила Мария и вновь вытерла искусственные слёзы.

– Говорят, в той квартире обнаружились остатки некой лаборатории. Неспроста же, может, кокаин варили? Ты об этом знаешь что-либо? – уточнила графиня.

– Да что вы такое говорите? Не могло подобного происходить. Господа были очень законопослушными, «Уложение об уголовных наказаниях» весьма чтили. Другие сомнения у меня имеются. Не раз видела того профессора, он всё с колбами выхаживал. Умный дюже был. Видимо, мировое открытие хотел совершить, к примеру, как анатом, господин Пирогов. Может, от его опытов и случился пожар, теперь никто уж не узнает. Если так, то угораздило же его Альта и дочку господина жизни лишить. Особливо её жалко – Марию, – всхлипнув, заявила девушка, закрыв лицо платочком.

– Что-то я не припоминаю, чтобы Всеволод Алексеевич Долгоруков с музейными общался, более того – дружил. У них и взять-то нечего. Одна пыль от книг да смутные мысли о вечности в голове. Хотя папенька твой – человек особый. Один чёрт может разобраться в его мыслях, может, ценности какие хотел выкрасть. От него всего можно ожидать, редкостный прохиндей, – с ехидством заявила графиня, не обращая внимания на скорбь Марии о якобы погибшей товарке.

– Я знавала покойного Альта, хотя он обо мне никакого представления не имел. Да и видела его совсем недавно. Жаль бедолагу, уж очень он женщин любил. Право, истинный ловелас был. Вот оно как бывает, сегодня жив, а завтра сгорел подчистую, – задумчиво заявила Дарья Ивановна.

– Что-то мы заговорились. Закружила ты нас, девка, эти пожаром. Давай к сути разговора вернёмся. Известно мне, что бывший князь Долгоруков2 сейчас в Сибири проживает, откуда же знаешь, чья ты дочь? Видимо, всё же врёшь, дурёха самоварная. Просто хитра не по годам и цыганскому гипнозу обучена. Зубы заговариваешь прямо на ходу, – жёстко уточнила графиня.

– Истинную правду говорю. Батюшка писал год назад о моём рождении. Он совершенно не отказывается от отцовства, и письмо про это я имею. Оно всего одно, посему я его вам через швейцара побоялась передавать. А если порвёте или в печь? Вот сейчас готова представить. Прочтите и прошу вас, верните, оно завсегда со мной. Личный талисман на удачу! – заявила девица, притворяясь глупышкой.

Из мятого и порядком затасканного конверта выглядывало затёртое письмо, создавая впечатление, как будто бы читали его содержимое не раз. Или хранили у самого сердца. Текст содержал романтичное описание любовной связи князя Долгорукова и некой тульской мещанки. Письмо явно намекало, что Мария Всеволодовна и являлась плодом той давней порочной и внесословной связи. Там же давались пространственные пояснения к собственным поступкам, которые и привели князя к каторге. Выражались горькие сожаления о бездарно прожитой жизни и высказывались отеческие назидания самой Маше.

Сочинение по просьбе Марии написал мошенник, занимающийся подделкой личных и служебных текстов на «Вшивой бирже». Так называлось одно бульварное кафе на Тверской. В нём подобных умельцев можно было найти в любое время суток. Мария заплатила за работу дорого. А примером для почерка явилась старая вексельная записка Долгорукова, чудом сохранившаяся в небольшом домашнем архиве Альта. Конверт и лист с выдуманными мыслями князя были этим мошенником умеючи состарены и поэтому выглядели очень и очень правдоподобно.

Графиня взяла конверт, открыла и внимательно прочла содержимое. После чего на некоторое время замолчала, подозрительно осматривая Марию, стоящую посреди комнаты. Было видно, что находится госпожа в мучительном раздумье.

– Смотри, Дарья, наш князь, оказывается, пока в ссылке проживал в Ефремове Тульской губернии, дочь от мещанки нагулял. Вот пройдоха! Хотя кое-что на подобную тему я слышала, не помню, где сплетничали. Или всё же ты врёшь? – ещё раз строго уточнила графиня и пронзительно взглянула на Марию.

– Я же вам главное доказательство представила. Куда ещё правдивее? Тут же почерк моего папеньки и его стиль изъяснений, – ответила девушка и ещё более потупила глаза, создавая вид покорный и зависимый.

– Допустим, это почерк князя, насколько я его помню. Но подобное ещё ни о чём не говорит. Получается, ты просто служанкой желаешь пристроиться, и всё на этом? – уточнила графиня.

– На вас хочу быть похожей. Такой же умной и удачливой. Приятель папеньки сказывал, что вы с моим отцом многие дела проворачивали. Не гоните, век преданной буду, Бога за вас молить стану! Я раньше в Туле проживала, как маменька умерла, то из дому уехала, не могу прозябать в провинции. Жизни в Тульской губернии нет. Для бедной девушки ни дохода, ни будущего не сыскать. В Москве нахожусь уже три месяца. Маленькие комнатёнки по случаю снимала на окраине за копейки. А потом у господ жила, что наняли меня учителем для своей дочурки. В Туле и с покойными Альтами познакомилась. Мы с погибшей у одних и тех же учителей образование получали, – с тяжкой грустью ответила девушка.

– Что за господа? Проверить желаю, рекомендации о тебе послушать, – уточнила графиня.

– Конечно, проверьте. У господ Стрельниковых последнее время служила. У них француженка домой соизволила отъехать на время, вот меня и нанимали. Чтобы, значит, дочка язык не успела подзабыть. Господин Стрельников старшим судебным следователем служит. Только вот, незадача, они отъехать соизволили. По-моему, в Пятигорск, на воды, – ответила Мария, делая наивное лицо.

Графиня, не сдерживая себя, поморщилась. Было совсем не ясно, от чего. То ли оттого, что наниматели уехали на отдых, то ли оттого, что Мария проживала у судебного следователя. И, переглянувшись с Дашковой, она задала новые вопросы.

– Проверим, время придёт. Учительствуешь? Неплохо! Конкретно чему же учишь наследных отпрысков? – уточнила графиня.

– Пока ничего особого, языки и письмо преподаю для детишек из обеспеченных семей. У Стрельниковых вот французский язык представляла. По случаю. Оплата почасовая, сдельная, – ответила Маша.

– Каким же языкам и манерам обучена? – уточнила графиня.

– Французским владею, немецкий понимаю. Танцам училась, поведению и всему такому. Я очень способная и, когда надо, усидчивая, – ответила девица, стараясь понравиться.

– Ладно! Дарья, ты девку пока накорми. Посели у себя и никуда не выпускай. Швейцару скажи, что действительно дальняя родственница. Дальше посмотрим! А мы с графом в город. Наверное, Михаил Иванович уже экипаж подал. В Камергерском переулке промышленник Савва Иванович Мамонтов открыл театр под названием Московская частная русская опера. Я там ещё ни разу не бывала. Сегодня нас пригласили с мужем. Когда вернёмся, тогда и обсудим твоё будущее, – заявила графиня, сверкнув чёрными глазами на Марию.

– Будет сделано, не впервой, – ответила Дашкова, как-то странно ухмыльнувшись.

Неожиданно появились двое представительных мужчин. Они вышли из одной и той же комнаты и молча, нисколько не стесняясь, принялись рассматривать девушку. По апартаментам потянуло запахом хорошего табака. Видимо, господа только что курили трубки или сигары.

Один был в возрасте, чуть больше сорока, с зачёсанными назад волосами и бородой, сильно тронутыми сединой. Высокий лоб, изрядно попорченный морщинами, строгие пронзительные глаза говорили о изрядном уме и проницательности господина. Мария поняла, что это сам граф Паоло де Ассаб.

Мария, с интересом осматривая мужчин, тут же подумала:

«Видимо, седой-то и есть главный лис! Наверное, в той стороне его кабинет. Потому как любому высокородному дворянину полагается отдельный от семьи апартамент. Для работы, курения, игры в карты с приятелями и личных мудрёных раздумий. Мужчины весьма любят такими глупостями заниматься. У них подобная испорченность от природы».

Второй человек был несколько выше графа, крупнее и моложе. Круглолицее, по-купечески хитроватое лицо наталкивало на мысль, что господин – непременно особый пройдоха и великий хитрец. Оба мужчины были в домашних халатах, надетых на белоснежные рубашки и брюки.

Граф подошёл к супруге, взял из её рук письмо незнакомки и тоже начал читать. Казалось, что он прекрасно слышал весь разговор, находясь в своей комнате, но не вмешивался до определённой поры.

– Катарина, этот почерк действительно похож на руку Всеволода Алексеевича. И стиль письма соответствует манере князя излагать свои мысли. Он всегда пишет так, как будто бы пьесу для театра сочиняет. Думаю, надо уступить желаниям юной особы. Предлагаю рассмотреть Марию Всеволодовну на роль твоей компаньонки, Дарье Ивановне в помощь в разных делах. Да и грех бросать дочь нашего дорогого друга, тем более она сама вас нашла. Куда же теперь ей деваться? Мир наполнен злыми людьми, примут и научат дурному. Видите, и господа Стрельниковы уехали на воды. Когда прибудут – неизвестно. Да и семья судебного следователя должна быть скучна для молодой девушки. Зачем ей разговоры про тюрьмы, каторги и судебные процессы, совсем завянет молодая душа. Пусть Дарья Ивановна приглядит, а дальше видно будет, – тихо заявил граф на прекрасном русском языке, явно делая упор на последних предложениях.

Вновь услышав русскую речь, Мария полностью и бесповоротно убедилась в правоте своего отца, Германа Германовича Альта. Может, графский титул у синьоров де Ассаб и был настоящим, только компания никакого отношения к настоящим итальянцам по происхождению совершенно не имела.

Тут в разговор вступил второй господин:

– Да уж, князь Всеволод Алексеевич забавником в светском обществе считался. Папенька-то ваш знатным мошенником в Москве прослыл. Помнится, все газеты злословили, когда он аферу с женскими шубками провернул. Слышали о таком?

Мария отрицательно закивала головой, делая удивлённые глаза.

Тогда рассказчик весело засмеялся и продолжил:

– Надо знать! О нём много историй ходит по Москве. Вот одна из них. Под предлогом скорой свадьбы и необходимости подготовки подарка будущей жене послал князь ничего не подозревающего приятеля в магазин меховой одежды. Тот, совершенно не зная, что его дружок такими ушлыми делами промышляет, отобрал от имени Всеволода Алексеевича две или три шубки в кредит, ещё что-то из дорогих вещей, всего на триста рублей, и просил прислать их тотчас же к князю Долгорукову. Хозяин магазина немедля отправил приказчика в дом князя, на Страстной бульвар. Всеволод Алексеевич принял прибывшего представителя магазина в богатой квартире и, даже не осматривая вещей, оставил их себе, счёт, не торгуясь, подписал, а деньги обещал прислать через пару дней. Когда через два дня, не дождавшись денег, прибыли вновь в съёмную квартиру Долгорукова, то оказалось, что ни шуб, ни князя там нет. Приятеля арестовали по факту мошенничества и посадили на месяц в Бутырскую тюрьму. Вот такая потеха!

– Это же совсем не достойно папеньки! – сконфуженно заявила Мария, стыдливо опустив глаза.

– Эх! Великий человек! Думаю, что Всеволод Алексеевич своего счастья ни в карты не проиграет, ни на дороге жизни не растеряет. Попомните моё слово, он и в ссылке свою удачу не пропустит. Так что вам, Мария, с папенькой повезло. Однако время поджимает. Поедем, милая. Дарья Ивановна сама с Марией Всеволодовной разберётся. Нам в оперу пора, – заявил граф, не обращая внимания на слова и стыдливое поведение Марии.

После чего импозантный мужчина, внимательно посмотрев в глаза своей супруги, добавил на итальянском. Его речь представляла собой парафраз из пьесы «Венецианский купец» Уильяма Шекспира, то есть изложение текста своими словами.

Речь графа переводилась следующим образом: «Мир – театр, где всякий свою роль играть обязан. Если хочешь быть только зрителем, то имей любимую сцену и актёров».

Мария скрыла от графини, что понимает и итальянский. В последний момент она подумала: если господа действительно из Италии прибыли, то будут между собой говорить на родном языке. И тогда можно понимать их, о чём они знать совершенно не будут. Вот теперь Мария торжествовала, мысленно переведя изречение. Лицо графини выразило некоторое сомнение, однако она, хоть и напряжённо, кивнула в знак согласия. Видя не лучшее настроение своей спутницы, граф опять добавил на итальянском. Эта была старинная пословица, и переводилась она следующим образом: «Хорошая птица всегда в доме сгодится. Как яиц не станет – время бульона настанет».

Графиня слегка улыбнулась и вновь кивнула головой в знак согласия. Девушка тут же поняла, что судьба решена, только в хорошую или плохую сторону, ей было совсем непонятно. Однако то, что не гнали взашей, как мошенницу или побирушку, уже обнадёживало. Рисованный господин в красном цилиндре, называемый червонным валетом, изменил ситуацию в пользу Марии. Только на долго или нет, она пока не знала.

Глава 3 Московское тюремное правление

Из «Сборніка узаконеній, циркулярных распоряжений и разъясненій по тюремно-арестантской и арестантско-пересыльной части, относящихся къ вѣдѣнию полиціи». Изданiя 1883 годъ.

«…По имѣющимся въ Главномъ Тюремномъ Управленіи за настоящій годъ свѣдѣніямъ, общее число побѣговъ изъ мѣстъ заключенія арестантовъ состовляетъ пятьсот восемьдесят восемь. Законъ о частыхъ осмотрахъ арестантовъ и тюремныхъ помѣщеній не только не исполняется, но совершенно забытъ; были даже случаи, что въ тюремныхъ учрежденіяхъ при арестантахъ имѣлись всякаго рода собственныя ихъ вещи, какъ-то: одежда, шубы, пуховики, чашки, чайники и даже запѣртыя на ключъ шкатулки и сундуки. Вслѣдствіе того же отсутствія простаго механическаго надзора бываютъ въ мѣстахъ заключенія случаи, что арестанты напиваются пьяны, наносятъ друг другу раны имѣющимися при нихъ ножами, иногда же доходитъ и до убійствъ. При этомъ нельзя не обратить вниманія на то, что всѣ эти неустройства происходятъ преимущественно въ губернскихъ тюремныхъ учрежденияхъ, въ которыхъ надзоръ, при всемъ своемъ несовершенствѣ, находится, все-таки, въ нѣсколько лучшемъ положеніи, нежели въ уѣздныхъ мѣстахъ заключенія. О всѣхъ подобныхъ прискорбныхъ случаяхъ губернскія начальства производятъ каждый разъ расслѣдованія, составляютъ, на законномъ основаніи, опредѣленія и увѣдомляютъ о нихъ Главное Тюремное Управленіе, но вслѣдъ за тѣмъ изъ той же губерніи получаются новыя сообщенія о новыхъ побѣгахъ, совершенныхъ при тѣхъ же условіяхъ, и начинаются новыя исслѣдованія и розыски, а сущность дѣла остается все въ томъ же положеніи…»

Долгое время в Российской империи не имелось единого органа управления губернскими, городскими и уездными тюрьмами, арестантскими ротами, смирительными домами, тюремными больницами, централами, каторгами и прочими местами лишения свободы. Военное ведомство, министерства государственных имуществ, юстиции и путей сообщения, управления губернаторов и уездных начальников так или иначе, каждый по-своему, руководили проживанием и перевоспитанием осуждённых преступников.

Всё изменилось в 1879 году, когда высочайшим указом было образовано Главное тюремное управление в составе Министерства внутренних дел Российской империи, имевшее в своём составе подобные структуры при губернаторах.

Путь Евграфа Михайловича как раз и лежал в Столешников переулок, где располагались канцелярии обер-полицмейстера и губернское тюремное управление Москвы. Он намеревался навестить помощника начальника губернского тюремного инспектора и уточнить ряд вопросов. Договорённости о встрече сыщик не имел, но надеялся на свой статус чиновника по особым поручениям при Московском уголовном сыске.

Войдя в здание канцелярии, Евграф Михайлович представил дежурному удостоверяющий документ и направился на поиски нужного кабинета. Он разыскивал табличку с указанием фамилии того самого господина, что направил ему ответ на недавний запрос относительно содержания каторжника Орского.

Следуя властными коридорами, сыщик случайно встретился с некоторыми знакомыми чиновниками и попутно, сам того не желая, собрал коридорные сплетни и новости ведомства. За свою службу в сыскной части Тулин в этом здании бывал неоднократно, однако знакомства с Коломенским не имел. Ранее его место занимал другой чиновник. Некоторые знающие люди в канцелярии, с которыми сыщику удалось переговорить относительно личности Коломенского, рассказали, что сей господин назначен совсем недавно и прибыл из Екатеринбурга.

Другие сведущие личности, напротив, утверждали, что тот приехал из Санкт-Петербурга, где занимал высокое положение в Главной тюремной инспекции. Но в одном прогнозе все чиновники были едины. Якобы в этой должности он пробудет совсем недолго и вскоре перейдёт в помощники городского обер-полицмейстера или даже станет его заместителем.

Когда взгляд Евграфа Михайловича упёрся в надпись «Надворный советник Коломенский Феоктист Кузьмич», сыщик вежливо постучался в дверь и, не ожидая ответа, вошёл. Тут же оказался в небольшом кабинете перед совершенно свободным от рабочих документов старым обшарпанным канцелярским столом. На его поверхности стоял стакан в серебряном подстаканнике, наполненный чаем, присутствовала дорогая коробка печенья «Товарищества паровой фабрики шоколада, конфет и чайных печений Эйнем» в Москве и свежий номер «Ведомости московской городской полиции».

В этой газете публиковались официальные документы, утверждённые к печати обер-полицмейстером Москвы, городскими властями, и другие казённые объявления. Также печатались справочные сведения, обозрения культурной жизни города и дневники происшествий.

Но особо выделялся на столе дорогой, совершено не по чину, малахитовый письменный прибор с чернильницей и перьевыми ручками.

Ровно напротив входа со стены строго и требовательно глядел на подданных портрет Государя-Императора в золочёной раме.

Под ним на стуле с высокой спинкой, набросив ногу на ногу, располагался стройный господин тридцати лет с короткой стрижкой, среднего роста, с округлым лицом, отмеченным правильными чертами и небольшими усиками. Он читал, держа перед собой раскрытую книгу.

Евграф Михайлович присмотрелся и прочёл автора и название. Это был роман «Похождения Рокамболя, или Драмы Парижа» популярного французского писателя Пьера Алексиса Жозефа Фердинанда, более известного как виконт Понсон дю Террайль. Обычно сей автор писал об мошенниках, преступниках и бродягах Парижа. Судя по фривольной позе присутствующего в кабинете мужчины, это и был сам Коломенский Феоктист Кузьмич. Увлечённость подобной литературой свидетельствовала об авантюрном складе ума молодого человека.

Тулин оценил и внешний вид господина Коломенского. На нём прекрасно сидела модная визитка тёмно-синего цвета. Так назывался недлинный однобортный сюртук с расходящимися впереди полами и закруглёнными фалдами, из тончайшего сукна – кастора. Брюки в полоску того же цвета дополняли современный гардероб. На ногах блестели дорогие лакированные туфли, выдавая истинного щёголя. Обычно так одевались молодые повесы, управляющие крупными банками, профессора, адвокаты, врачи, но не служащие тюремного управления.

Хозяин кабинета в модной одежде, письменный прибор и дорогой портрет императора явно не соответствовали стилю казённого, консервативного помещения. Напротив Коломенского, на двери шкафа, висел форменный мундир чиновника тюремного управления. Видимо, Феоктист Кузьмич намеревался отлучиться по личным делам, поэтому находился в гражданской одежде. Или, наоборот, недавно прибыл на служебное место и ещё не удосужился переодеться.

На холёном, властном и несколько высокомерном лице Коломенского отразилось удивление. Отложив раскрытую книгу на стол, Коломенский вопросительно посмотрел на визитёра. Тулину показалось, что даже небольшие щегольские усики, загнутые кверху, изумились появлению нежданного гостя.

– Кто вы? Зачем пожаловали? Потрудитесь объясниться, коль врываетесь без договорённостей! – строго уточнил Коломенский, пренебрежительно взглянув на Евграфа Михайловича.

– К вам, Феоктист Кузьмич, по служебному вопросу. Не обессудьте, прибыл без предварительного согласия. Занимаюсь весьма серьёзным расследованием. Меня зовут Евграф Михайлович Тулин. Являюсь чиновником по особым поручениям сыскной части. Надеюсь, примете, – с некой иронией ответил сыщик на столь строгие вопросы.

Выражение лица Феоктиста Кузьмича тут же изменилось с пренебрежительно-высокомерного на доброжелательное и максимально внимательное к посетителю. Он тут же встал и, широко улыбнувшись, заявил:

– О! Очень интересно. Проходите, располагайтесь. Для коллег у меня всегда имеется время. Знаете, сам когда-то мечтал служить в полиции, ловить негодяев и преступников, нарушающих жизнь благородного общества. Достойнейшая стезя героев! Но не всё под силу грёзам юности. Мы все мечтаем о талантах и победах, но не у каждого получается. Может, вам известен такой поэт – Константин Николаевич Батюшков. В прошлом, ещё до Пушкина, был весьма знаменит. Судьба весьма трагична, в зрелом возрасте заболел сумасшествием, а в конце жизни скончался от тифа. Кстати Александр Сергеевич навешал его в дни болезней. Ныне забыт совершенно незаслуженно. Так вот он писал:

«Меня преследует судьба,

Как будто я талант имею!

Она, известно вам, слепа;

Но я в глаза ей молвить смею:

«Оставь меня, я не поэт,

Я не учёный, не профессор;

Меня в календаре в числе счастливцев нет,

Я… отставной асессор!»»3

Так и я, вместо уголовного сыска, вместо погонь, риска и достойных целей всего лишь влачу существование в тюремном учреждении, подсчитывая и записывая, сколько слёз пролили несчастные сидельцы в тюрьмах и на каторгах, сколько съели государственных хлебов. Ладно, шутка. Чем могу, тем, как говорится, помогу. Однако вначале чай. Познакомимся, побеседуем. Расскажите, что у нас нового в уголовном сыске и когда мы победим преступность?

Феоктист Кузьмич вышел в коридор и тут же приказал дежурному принести два стакана горячего чаю, что незамедлительно было исполнено. Евграф Михайлович, не отказавшись от угощения, с большим удовольствием приступил к знакомству, совсем по-домашнему, с печеньем.

Тулин и Коломенский были примерно одного возраста и одинакового служебного положения. Как оказалось в ходе беседы, имели много общего: любили спорт, следили за новостями прессы и разбирались в оружии, лошадях и театрах. Подобное единство взглядов и интересов тут же сблизило господ чиновников. Насытив тягу надворного советника к разного рода криминальным новостям, лично познакомившись и найдя товарищеское взаимопонимание, Тулин вернулся к сути своего прибытия в тюремное управление:

– Приятно с вами общаться, но время неумолимо следует вперёд. Я к вам по сугубо служебному вопросу. Хотелось бы получить пояснения по одному важному обстоятельству, изложенному в официальном ответе за вашей подписью.

– Конечно, конечно. Напомните, пожалуйста, о чём идёт речь и что же не устраивает в том документе? Давайте по порядку, – немного огорчённо ответил Коломенский, откинувшись на спинку стула.

– Сущая малость. В моём производстве находится весьма странное и весьма кровавое дело, связанное с убийством нескольких горожан. Один из подозреваемых – некий бывший дворянин Витольд Людвигович Орский. Этот душегуб ранее, до каторги, обладал личным почерком преступлений. Своих жертв шилом убивал. За неполный месяц в Москве случилось несколько подобных случаев. По сообщению, подписанному вами на мой запрос, это чудовище сгинуло на каторге. Так-то туда ему и дорога, однако имеются некие сомнения в его подлинной смерти. Свежие преступления исполнены всё тем же острым предметом, похожим на шило. Лично прибыл уточнить, не закралась ли ошибка в ответе? Не сбежал ли этот господин каким-то образом из-под охраны? Может, кто-то слукавил в местах каторги или учёты перепутались? – уточнил сыщик.

Коломенский задумался, на его лице отразилась досада и некое огорчение от обозначенной ситуации. Сыщику показалось, что Феоктист Кузьмич переживает всем сердцем за столь неоднозначный поворот событий.

Наконец после раздумий Коломенский ответил:

– Евграф Михайлович, друг мой, бросьте эти мысли. Уйти с каторги, конечно, можно, а вот выжить после побега почти нет шанса. Пока беглец с тех мест до матушки Москвы доберётся, его пять раз изловят и пять раз дикие звери сожрут. Редкий случай, чтобы кто-то после побега больше месяца пожил. Тем более ответ, что я вам послал, основан на документах: имеется рапорт старшего конвойной команды. Даже не смейте сомневаться. Хотя наша служба и создана недавно, но ошибок быть не может. Ваши запросы моим распоряжением были переданы по телефону в Санкт-Петербург, в главное управление. Там их изучили и после исследования архивов направили к нам ответы тоже по телефону. После чего вы и получили от меня официальное уведомление. Сами же знаете, в Санкт-Петербурге и в Москве что ни день – так новость. Города большие, чудаков много. Стоит только «Московские ведомости» почитать, сразу понимаешь, как несовершенен человек и сколько в нём агрессии. Кто топором убивает, кто утюгом, кто торговой гирей. Некоторые умудряются ударом спицы в брюхо человека погубить. Посмотрите в бывшей полицейской больнице Фёдора Гааза. Там таких клиентов много. Хотя давайте ещё один запрос направим, только теперь уже не в Санкт-Петербург, а напрямую, в Иркутск. Прямиком в места содержания каторжных людишек.

– Долго ли это? – уточнил сыщик, и сам понимая, что подобная почта потребует более месяца времени.

– Около сорока дней. Всё одно – давайте. Так спокойнее будет и вам, и мне, а то чувствую себя немного без вины виноватым. Может, ещё чем-то помочь, а то, к сожалению, свободное время заканчивается. Дела не желают ждать. Надобно по поручению начальства выехать в Московскую городскую думу. Предлагаю нам ещё раз увидеться на скачках, в выходные дни на Ходынском ипподроме. Как раз в воскресенье именной заезд на приз князя Барыковского и кошт купца Ларионова. Посмотрите, там кипят нешуточные страсти и решаются судьбы. Многие сидят с заряженными револьверами, так как, бывает, всё имущество подчистую ставят на кон. Иногда ещё живых престарелых папенек с маменьками вместе с усадьбами проигрывают. Не желаете ли посетить совместно? – предложил Коломенский.

Тулин с запросом в Иркутск согласился, а от участия в скачках отказался, сославшись на занятость сыскными делами и серьёзность последнего расследования, касающегося нескольких убийств служащих музея. На холёном лице Коломенского появилось нескрываемое сожаление. Видимо, новое знакомство его радовало. Ещё некоторое время господа надворные советники живо обсуждали московские новости, затем распрощались, внешне довольные друг другом.

Далее путь Тулина следовал в городской тюремный замок. Сыщик прекрасно знал, что в губернском тюремном управлении учёта о содержании сидельцев, находившихся в Бутырской тюрьме в разные годы, не имеется за ненадобностью. Сидельцев регистрировали только в самом учреждении, занимающемся перевоспитанием отступников от законов империи. Евграф Михайлович желал узнать, сидели ли ранее господа Винагорский, Альт, Квадратов и Скороходов в московском тюремном замке или нет.

Под стук копыт и колёс по мостовым Москвы сыщик с удовольствием анализировал недавнюю встречу. Господин Коломенский показался ему человеком образованным, интеллектуалом, острым на язык и ценящим юмор. В том числе и весьма преданным своему делу. Новое знакомство и приятно проведённое время порадовало Евграфа Михайловича.

Далее путь сыщика лежал в Новую Дмитровскую слободу, именно там располагался московский губернский тюремный замок.

Глава 4 Бутырский тюремный замок

Из «Общей тюремной инструкции Российской империи». Изданiя 1885 годъ.

«Арестанты, состоящие подъ слѣдствіемъ или судомъ а также арестанты, подвергнутые предварительному задержанію и неисправные должники, какъ не изобличенные еще по суду въ какомъ-либо преступном дѣяніи, подвергаются въ мѣстахъ заключенія лишь таким стѣсненіямъ и ограниченіямъ, которыя вызываются наобходимостью предупредить уклоненіе их отъ ответственности или дознанія и поддержать необходимый въ мѣстѣ заключенія порядок. Назначеніе времени, когда арестанты должны ложиться спать, зависит отъ начальника мѣета заключенія. Верхнюю одежду перед сномъ арестанты снимают и аккуратно складывают или вѣшаютъ въ указанном мѣсгѣ, a обуві ставят на полу у ногъ. На сонъ арестантам дается не менѣе семи и не болѣе восьми часовъ въ сутки. Въ праздничные дни арестанты присутствуют при богослуженіи. Арестантам, не занятым работами, какъ въ праздничные, такъ и въ другіе дни, предоставляются, по усмотрѣнію начальника мѣста заключенія, занятія, отвлекающія ихъ отъ празднаго времяпровожденія и вредных разговоров между собою. Арестанты, не занятые наружными работами, выводятся ежедневно, один или два раза, за исключеніемъ случаевъ особенно ненастной погоды, на тюремный дворъ на прогулку на время не менѣе получаса, если только, по указанію врача или фельдшера, они не будут освобождены отъ прогулки по случаю болѣзни. Во время прогулки арестанты соблюдают тишину и порядок, а содержащимся въ одиночном заключеніи запрещаются всякіе разговоры. Прогуливающіеся арестанты ходят ровным шагом, содержаіщіеся въ общих камерах – въ расстояніи двух шаговъ, a содержаіщіеся въ одиночных камерах – пять шаговъ друг отъ друга. Содержащимся въ общих камерах дозволяется ходить рядами по нѣсколько человѣкъ. Въ часы прогулки арестанты могутъ быть обучаемы военному строю. Дряхлые, увѣчные и больные, лишенные возможности двигаться быстро, прогуливаются отдѣльно отъ остальных, причем имъ разрѣшается сидѣть…»

Наверное, трудно отыскать в Санкт-Петербурге, Москве и в любом другом крупном городе императорской России человека, кто бы не слышал грозного имени Бутырской тюрьмы. Горе и романтика, страдания и служение, гордость и падение, ненависть и прощение, грехи и добродетели – всё переплелось в этих древних стенах, так же, как перекрутились судьбы людей, прошедших через её казематы. С лёгкой руки императрицы Екатерины Второй в конце восемнадцатого века на территории Москвы был построен Губернский Бутырский тюремный замок, занявший более семи десятин земли вблизи деревни Бутырки. Здание, созданное в стиле архитектуры эпохи средневековья, близкой романтизму, представляло собой монументальный замок, обнесенный каменными стенами. По углам возвышались четыре круглые зубчатые башни, имевшие звучные названия: Северная, Часовая, Полицейская и Пугачевская. К основному зданию крестообразно примыкали четыре режимных корпуса, а между ними имелись переходы для удобства передвижения. В центре комплекса зданий и сооружений в честь праздника Покрова Пресвятой Богородицы была воздвигнута тюремная церковь со звонницей. На втором этаже храма присутствовали вместительные балконы, соединённые с коридорами тюремных корпусов. В дни праздников и царских именин на них позволялось присутствовать заключённым на богослужении. С 1868 года заведение исполняло функцию и пересыльной тюрьмы. При тюрьме в целях перевоспитания, обучения профессиям и заработка имелись сапожная, столярная, гончарная, переплётная и портняжная мастерские.

Именно в это заведение направился Евграф Михайлович в надежде получить ответы на многие свои вопросы. В Бутырской тюрьме сыщик был принят также весьма доброжелательно. В ходе беседы с начальником и изучения архивов выяснилось, что господин Квадратов в 1873 году действительно отбывал небольшой срок за неуплату долгов. В это же время там содержались весьма знаменательные в криминальном отношении люди. Можно сказать, гении преступного мира. Несмотря на режимные мероприятия и надзор за содержанием преступников, эти господа совершали совершенно удивительные вещи прямо в Бутырском тюремном замке. В 1873 году они изготовили прямо в камерах фальшивые финансовые билеты из настоящих путём увеличения номинала. К примеру, эквивалентом в десять и шестьдесят тысяч – из билета в сто рублей. Использовались банкноты трёх финансовых банков: Московского-Купеческого, Волжско-Камского и Промышленного. Обвинения в подделке финансовых банкнот были предъявлены бывшему коллежскому советнику Неофитову и лишённому дворянства некоему Андрею Михайловичу Сидорову. У этих господ в камерах было найдено много предметов, указывающих на преступный род занятий: пузырьки из-под хлора, а также других неизвестных веществ и кислот, разновидности клея и химические карандаши. Как известно любому просвещённому человеку, с виду данные карандаши ничем не отличаются от обычных. Однако в намоченном виде такие составы обладали уникальной способностью глубоко проникать в два и более слоя бумаги.

Получалось, что Квадратов мог быть знаком с фальшивомонетчиками, оказывая им услуги цирюльника, а значит, и способен узнать при случае прежних сокамерников.

Тулин о господине Сидорове услышал впервые, а вот профессора Неофитова знала вся Москва. Ещё до судебного дела «О Клубе червонных валетов», в «Московских ведомостях» писали, что в городе раскрыта шайка подделывателей билетов банков. Среди главных участников оказался профессор практической академии коммерческих наук, известный лектор всемирной истории Александр Тимофеевич Неофитов. К слову, племянник знаменитого писателя Фёдора Достоевского. В квартире лектора было найдено тринадцать поддельных свидетельств лотерейного займа и несколько сотен банкнот.

По свидетельству начальника тюрьмы, следы Сидорова потерялись, после того как он отсидел установленный срок. В московском обществе давно о нём забыли. А вот профессор Неофитов с тех пор всё ещё пребывал в московской тюрьме, отбывая срок. Отработав и эту версию по поиску преступников, отведав чаю и казённых пирожков, что пекли в тюремном замке, Евграф Михайлович направился в сыскную часть с чувством исполненного долга. Получалось, что цирюльник Квадратов действительно мог кого-то узнать в поезде из своих прежних приятелей по тюремным нарам. К примеру, известного карточного шулера, мошенника и авантюриста Андрея Михайловича Сидорова, находящегося в имперском розыске по делу «О Клубе червонных валетов».

Подобное имя, по показаниям проводника, Квадратов выкрикивал в пьяном угаре перед смертью и приглашал на бесплатную стрижку, обещая оказать услуги, как прежде. На ум почему-то вдруг пришла и колода, найденная в купе покойного Квадратова.

Та самая, в которой не доставало одной карты – червонного валета.

Подозрения Евграфа Михайловича относительно итальянцев, следовавших в поезде вместе с цирюльником, всё более усиливались. Сыщик ещё ранее, сразу после происшествия в поезде, установил тайную слежку за господами итальянцами. Со временем их поведение становилось всё более подозрительным и необъяснимым. Граф де Ассаб вместе с братом часто отлучались из апартаментов в город, переодевшись в неброскую одежду обычных обывателей, стараясь не вызывать к себе интереса. Более того, по свидетельству филёра, тайно сопровождавшего этих господ, в день убийства господина Скороходова они также были в тех местах. Агент выслеживал их от дома в Большом Кисельном переулке, где они снимали богатые апартаменты, до Сиротского института. Он своими глазами видел, как они вошли в то же здание, где произошло убийство смотрителя. После, успев нанять коммерческую коляску, последовал за ними далее и тайно сопроводил иностранцев до Малого Трёхсвятительского переулка. Там их экипаж долгое время стоял без дела, чего-то выжидая, а затем господа, скорее всего, направились в трактир «Весёлый Ваня». Были ли они там или прогуливались поблизости, агент не знал, возможности уточнить совершенно не имелось, дабы не раскрыть слежку. Трактир и местность вокруг него являлись сборищем воров, мошенников, карточных шулеров и прочих господ, находящихся не в ладах с законом. Там агента могли мигом раскусить, да и запросто посадить на нож. Данное заведение сыщику было прекрасно знакомо, трактир являлся вотчиной известного московского вора Ивана Тузи. Имелся там и тайный осведомитель, служащий половым. Однако для того, чтобы узнать, с кем в трактире встречались иностранцы, нужно было время: осведомитель связь с полицией держал только два раза в неделю, через жену. Боялся огласки и сильно опасался за свою жизнь. За такие дела, за доносительство на Ивана Тузи, могли запросто зарезать и скормить свиньям где-нибудь на окраине Москвы.

Возникал интерес и относительно личности кучера, некоего Михаила Ивановича Мордвихина, что постоянно возил иностранцев. Конечно, он мог быть просто проплачен на постоянный извоз, но имелись и другие примеры. Без транспорта преступления редко совершались, поэтому профессия извозчика всегда находилась под пристальным наблюдением полиции. На первый взгляд филёра номер и разрешение на извоз тот имел, однако требовалась более глубокая проверка.

Евграф Михайлович решил доложить свои подозрения относительно иностранцев, выводы об убийствах служащих музея и смерти Квадратова начальнику сыскной части и усилить наблюдение за итальянцами. На входе в здание московского сыска Тулин встретил старшего надзирателя Кротова. Создавалось впечатление, что Егор Егорович специально поджидает Евграфа Михайловича. Увидев сыщика, тот сделал особый жест, обозначающий необходимость секретного разговора. Тулин, подчиняясь надзирателю, остановился и отошёл в сторону.

– Евграф Михайлович, прям беда у нас в сыскном, – заявил Кротов, грустно качая головой.

– Что такое? – уточнил сыщик.

– Поутру его высокоблагородие господин Муравьёв с запросом в тюремное управление и ответом оттуда ознакомился. Тем, где речь шла об каторжнике Витольде Орском. Дежурный надзиратель сказывал, что был очень и очень недоволен. Начал выспрашивать, где вы и что нового задумали? Когда ему было доложено, что убыли в губернское тюремное правление и Бутырскую тюрьму, был пуще прежнего раздосадован. Приказал, как только появитесь, немедля прибыть к нему. Вот такие у нас беды! Чую я, что сегодня буря будет. Ему наши дела как кость поперёк горла, будто бы мы ему жить мешаем, – заявил Кротов.

– Недовольство полковника Муравьёва любыми моими действиями уже неудивительно. Давно пытается выжить из сыскного, поэтому и ошибки ищет. Не будем об этом рассуждать. Лучше постарайтесь в ближайшее время узнать, с кем встречались иностранцы в трактире «Весёлый Ваня» и кто этих господ возит. Агенты сообщают, что кучер у них постоянный, некий Мордвихин. Надо бы тайно, не привлекая внимания, проверить, откуда родом и чем известен. Нет ли связей в криминальном обществе?

Кротов молча кивнул, поняв задачу, а Евграф, не входя к себе в кабинет, прямиком направился к полковнику Муравьёву. Коллежский советник, видимо, ждал его давно. На столе у него, как заметил Тулин, лежал ответ из тюремного правления. Не утруждая себя посторонними разговорами, Константин Кузьмич тут же перешёл к сути своих претензий.

– Милостивый государь, позвольте объясниться! Почему вы нарушаете мои прямые приказы? На каком основании, вопреки моим требованиям, отправили-таки запрос в управление тюрем? Я же ранее доводил до всех служащих сыскной части, что запросы в различные инстанции, в связи с назначением на должность, отныне подписываю только лично! – раздражённо закричал Муравьев, стукнув кулаком по столу.

– Так ведётся сыск, господин коллежский советник. А в сыске всякие решения хороши. Если, конечно, не нарушаются законы и действия, а в итоге приводят к задержанию убийц. Инструкции чинам полиции об обнаружении и исследовании преступлений мной не нарушены, – ответил Тулин, понимая, что любой ответ придётся не по нраву начальнику.

– Инструкции, может, и соблюдены, однако понимаете ли вы, что нарушили все принципы субординации? Ну да ладно, не это главное. Я, конечно, рад, что дело по ограблению усадьбы князя Голицына продвинулось. Однако оно далеко от завершения. Хотя мошенницу взяли, но вещи-то не найдены. Что касается налёта на ювелирный магазин Николая Васильевича Немирова, то результат совершенно отсутствует. Уже неоднократно мне выражалось неудовольствие из полицейского департамента, где у господина Немирова большие деловые и родственные связи. Представляете, каково мне постоянно убеждать Николая Васильевича в нашем искреннем желании найти преступников? Или вам всё равно?

Евграф Михайлович догадывался, что отсутствие результатов по этим двум кражам – только причина, а суть неудовольствия гораздо глубже. Муравьёв явно желал, по непонятной причине, освободиться от Тулина. Он не хотел его видеть на сыскной должности. Подавляя в себе ростки негодования, сыщик совершенно спокойно ответил:

– Я занимаюсь не только поиском драгоценностей, но и убийствами. За очень короткий срок в Москве погибло от рук душегубов шесть обывателей, седьмой умер по неясной причине в поезде. По всем предположениям, кроме цирюльника Квадратова, подобное сделали одни и те же лица. Это даёт мне повод думать, что все погибшие так или иначе связаны какой–то общей загадкой, неким секретом.

– И какой же тайной могут быть объединены дела? – раздражённо уточнил Муравьёв.

Тулин, собравшись с мыслями, ответил:

– Касаемо убийств, у меня несколько предположений, доложу лишь основное. Имею мнение, что в Москву пожаловали некие члены банды «червонных валетов», желающие вывезти за пределы империи свои ценности. Для этого они наняли группу убийц. Позвольте изложить строго по порядку.

Константин Кузьмич молча кивнул, и Евграф Михайлович продолжил:

– После посещения Бутырской тюрьмы мне стала известна особая информация. Покойный цирюльник Квадратов, сидя в заключении за коммерческие долги, познакомился с карточным шулером Андреем Михайловичем Сидоровым, входящим в банду «червонных валетов». Возможно, подружился, неоднократно оказывая ему услуги по стрижке и бритью. Поднятые мной архивы сыскной части показали, что убитые господа Винагорский, Альт и Скороходов в своё время тоже проходили по секретному циркуляру московского обер-полицмейстера как соучастники банды «червонных валетов». Однако эти господа за недоказанностью улик к суду не привлекались. Прошу заметить, все трое являлись в прошлом или настоящем служащими Московского публичного и Румянцевского музея, и их убивали последовательно. Вначале Винагорского, затем Альта и позже всех Скороходова. Считаю, что все трое погибли из-за своей осведомлённости о делах Шпейера, или у них искали некие ценности, ранее принадлежащие членам банды. Об этом и говорит особый тайник в стене, найденный в квартире Скороходова. К сожалению, на момент обнаружения он уже был пуст. Дворник Сиротского института рассказал о двух неизвестных, переодетых в мундиры почтового работника и служащего Московского публичного и Румянцевского музея, несущих предмет, по формату похожий на шкатулку или книгу. Что даёт возможность предполагать версию о хранении в апартаментах Скороходова неких ценностей.

– Полагаете, там знаменитые бриллианты Шпейера? – уточнил Муравьёв.

– Возможно. Многих ценностей так и не обнаружили после разгрома банды. Думаю, для устранения нежелательных свидетелей, за исключением Квадратова, были наняты жестокие убийцы. Скорее всего, бывшие каторжники. Или какой-то другой уголовный элемент, потерявший всякую душу и употребляющий кокаин, опий или морфий. О чём свидетельствовали обёртки от неких суррогатных составов, найденные на местах всех убийств. Такие запрещённые изделия в ходу на Хитровском рынке, среди всяких отморозков. Вот они и искали только им известные вещи у всех покойных, последовательно убивая одного за другим, пока не нашли, – ответил Евграф Михайлович.

– Весьма похоже на авантюрный роман. Вы обладаете хорошим воображением, подумайте, не пойти ли в сочинители. Сможете писать приключенческие книги. Позвольте объясниться поподробнее. На чём основывается предположение, что именно члены банды «червонных валетов» появились в Москве, и кто же, по-вашему, убил цирюльника? – снисходительно улыбнувшись, уточнил Константин Кузьмич.

Евграф Михайлович принялся далее излагать свои мысли:

– Исходя из ранее сказанного считаю, что Квадратова отравил находящийся в имперском розыске карточный шулер Андрей Михайлович Сидоров, следующий с ним в одном поезде. Именно его имя, по показаниям проводника, выкрикивал перед смертью пьяный цирюльник. У меня имеются предположения, что один из неких итальянцев, прибывших в Москву, и есть Сидоров. Остальные так или иначе связаны с этими преступлениями. В целях ускорения расследования, с вашего позволения, намерен все дела об убийствах свести в единое делопроизводство. Просил бы помощи, так как необходимо добиться разрешения на допрос иностранцев, поселившихся в Большом Кисельном переулке. По наблюдениям агентов, эти господа очень часто отлучаются из апартаментов в одежде обычных городских мещан, дабы не привлекать к себе внимание. Их видели в день убийства смотрителя Скороходова возле Сиротского института и трактира «Весёлый Ваня», принадлежащего московскому положенцу Ивану Тузи. Вскоре я буду знать, с кем они там встречались. Все предположения указывают на криминальную деятельность, и это даёт мне право подозревать в них бывших членов банды «червонных валетов», тайно прибывших в Москву. Думаю, что в самое ближайшее время найду тех людей, которые смогут опознать в одном из итальянцев шулера Сидорова. Фотографии данной личности практически отсутствуют. Во времена его криминальных похождений снимки были весьма редки.

– Что вы думаете по исполнителям преступлений? Кто же они? Может быть, стоит устроить полицейскую облаву в притонах и прочих местах? Почему не рассматриваете версию убийства цирюльника Квадратова из-за наследства? Мне докладывали, что жена и брат покойного состоят в интимной связи. Ранее я критиковал вас за слишком резкое поведение на железнодорожном вокзале. Признаю свою ошибку, возможно, правда на вашей стороне, – задумчиво уточнил Муравьёв.

– Думаю, облава будет нужной и правильной, но давайте оставим подобные действия на потом. Вначале все силы бросим на иностранцев. Что касается родственников покойного цирюльника, то они, конечно, грешны, но сами и мухи не обидят. Считаю подобную версию несостоятельной, – ответил Тулин.

Он не стал докладывать о том, что у него имеются особые подозрения насчёт кучера из деревни Кожухово и его связях с убийцами. Во-первых, вначале решил убедиться сам в причастности Макария Африкантовича в произошедших преступлениях, а во-вторых, не доверял Муравьёву полностью.

– Напрасно, напрасно! Может, сами не убивали, зато наняли исполнителя, – строго заявил полковник.

Евграф Михайлович промолчал, сделав паузу. Он почувствовал, что заинтересованность Муравьёва показная, а в душе полковник имеет своё мнение, совершено отличное от мыслей Тулина.

– Каким образом вам станет известно, прошла встреча иностранцев в босяцком трактире с вором Иваном Тузи или нет? – уточнил Константин Кузьмич.

– Имею там личного агента под прикрытием, – ответил Евграф Михайлович.

Полковник задумался. Тулин надеялся, что столь значимая информация заинтересует Муравьёва, но был обманут в своих ожиданиях. Исполняющий должность начальника Московского уголовного сыска вновь снисходительно улыбнулся и назидательно ответил:

– Да, бурная фантазия! Значит, мошенник Сидоров в городе и, зная, что ему светит каторга, спокойно разгуливает по улицам второй столицы России. В том месте, где сосредоточен огромный ресурс законного надзора за гражданами империи, газетных репортёров, постоянно ищущих сенсаций и тем самым помогающим полиции. Скажите ещё, что сам господин Шпейер Павел Карлович в Москву прибыл. Да не просто так, а за своим тайником с ценностями. Об этих богатствах, спрятанных в надёжном месте, в своё время только ленивый не говорил. Тогда уж идите далее, предположите о том, что итальянка, графиня Катарина де Ассаб, на самом деле Екатерина Башкирова, любовница и личный киллер Шпейера. Благодаря вашим настойчивым изысканиям я тоже уже заочно знаком с тремя итальянцами. Да будет вам известно, милостивый государь, я навёл справки в отделе департамента полиции, занимающегося иностранцами, об этих господах. Мне было официально отвечено, что целью прибытия в Москву является строительство новой гостиницы с апартаментами на итальянский манер. Граф Паоло де Ассаб и его брат – очень богатые архитекторы и имеют рекомендательные письма от самого Пио Пьячентини, очень известного итальянского маэстро архитектуры. Они намереваются вложить в наш город большие суммы денег, и на следующей неделе у них запланированы встречи по сему вопросу с городским головой Николаем Александровичем Алексеевым и генерал-губернатором. Вот от этого они и гуляют по городу, площадку для строительства присматривают. То вы нелегальными лабораториями интересуетесь, то криминальных лидеров в Москве разыскиваете, следуете сообщениям каких-то неизвестных агентов, сходных с торговками семечками и сплетницами на рынках. В это время вам дела нет до реальных проблем, никакого служебного интереса до почётных жителей Москвы, господ Немирова и Голицына. Возмутительно, непростительно и преступно!

Тулин попытался возразить, но тут же раздался визгливый крик:

– Вы своевольничаете! Я отстраняю вас от дела по поиску похищенных ценностей. Нет, отстраняю от всех дел и требую покинуть сыскную часть немедля. Завтра же будет написан рапорт о вашем увольнении со службы и направлен начальнику полицейского департамента Москвы. Думаю, что не без личной корысти дело о краже драгоценностей пущено на тормоза. Никто не имеет права иметь личных агентов, не оформляя их через делопроизводство уголовного сыска. Никто не имеет права не исполнять мои распоряжения и пренебрегать инструкциями. Я бы хотел…

Однако продолжения грозной речи полковника Муравьёва Евграф Михайлович не пожелал слушать. Он, резко развернувшись, вышел из кабинета коллежского советника. Действительно, полковник имел своё собственное мнение, совершенно отличное от мыслей Евграфа Михайловича.

Когда сыщик уже покидал здание сыскной части, встретил в коридоре старшего надзирателя Фёдора Губова, вышедшего из кабинета полковника Муравьёва. Лицо этого полицейского, всегда источавшее человеческий яд, в этот раз отличалось особой наглостью и хитростью. Можно было понять, что в кабинете исполняющего должность начальника уголовного сыска Москвы речь шла именно о Евграфе Михайловиче и совершенно не лестным образом. Тулин с помощью трости молча отодвинул со своего пути младшего чина к стене и прошёл. Хотя он никогда не поступал подобным образом и не требовал чинопочитания, как дворянин и чиновник по особым поручениям, но в этот раз позволил подобную грубость. Евграф Михайлович презирал подобных людей, независимо от сословного рождения и званий. По пути домой он заехал в полицейский департамент и передал дежурному чиновнику именной запечатанный конверт. Там лежала докладная записка куратору Московского уголовного сыска. В своём служебном письме Евграф Михайлович указал все обстоятельства дел по произошедшим убийствам, за исключением своих взаимоотношений с полковником Муравьёвым. В этом докладе ничего предосудительного не имелось, по внутренним правилам полиции, сыщик еженедельно был обязан сообщать в вышестоящий орган управления о произведённых действиях по установленной форме.

Глава 5 Славянский базар на Никольской

Из письма писатѣля Ивана Сѣргеявича Тургенѣва крiтику, исторiку, обществѣнному дѣятѣлю и члѣну Импѣраторской Акадѣмiи наукъ Владимиру Владимировичу Стасову:

«…Рѣпина картину я видѣлъ и съ истиннымъ соболѣзнованiямъ прiзналъ въ этомъ холодномъ винѣгрѣтѣ живыхъ и мѣртвыхъ – натянутую чушь, которыя могла родиться только въ головѣ какаго-нiбудь Хлѣстакова-Пороховщикова съ аго „Славянскимъ базаром“. И это мнѣнiя моё раздѣляетъ самъ авторъ, который просидѣлъ у мѣня часа два и съ сѣрдѣчнымъ сокрушенiямъ говорiлъ о навязанной ему тѣмѣ и дажѣ сожалѣлъ, что я ходилъ смотрѣть аго произвѣдѣнiя, въ которомъ всё-таки видѣнъ замѣчатѣльный талантъ, но который въ эту минуту прѣтѣрпѣваетъ заслужѣнное фiаско. Дай богъ, чтобъ другiя аго тѣмъ не были такiя мѣртворождѣнные, какъ эта…»

После отстранения от исполнения обязанностей Евграф Михайлович впервые за долгие месяцы позволил себе отдохнуть до полудня. Затем направился на дружескую встречу, сменив свой обычно строгий консервативный наряд на свободный.

Стрелки сошлись на четырнадцати часах, когда он вышел из экипажа на Неглинной улице, решив до пункта назначения пройтись пешком. Целью сыщика являлся известный в московском обществе гурманов и сибаритов ресторан «Славянский базар», располагавшийся на Никольской улице. До него было не более версты.

Неглинная улица встретила Евграфа Михайловича нескончаемым назойливым шумом и суетой деловых горожан Первопрестольной. Сновали люди, мелькали коляски, кричали мальчишки, предлагая бульварные газеты со сплетнями и рекламой. У театральных будок, тщательно вчитываясь в афиши, стояли любители спектаклей, концертов и всяких представлений. В тёмных, грязных и сырых переулках изредка маячили весьма редкие настороженные нелегальные торговцы всякой запрещённой дрянью для уничтожения мозгов типа кокаина, опиума и морфия. Много людей травилось, в том числе до смерти, однако желающие в приёме всё равно не переводились. Некоторые, совсем падшие, смешивали адские порошки с разным алкоголем, стараясь добиться эффекта потери разума хотя бы на некоторое время. Иногда встречались ушлые уличные воры, замаскированные под обычных зевак, а при них малолетние карманники. Изредка попадались девицы лёгкого поведения, скромно стоящие в подворотнях. Дамы, конечно, не желали вызывать лишних пересудов и внимания в дневное время, но тем не менее кивали и аккуратно махали ручками в красных перчатках Евграфу Михайловичу, предлагая услуги. Подобные вольности могли дорого для них стоить в прямом и переносном смысле. Торговля телом в общественных местах, да ещё днём каралась большими штрафами и принудительными работами. Счастливое время проституток наступало по темноте. Однако винить продажных женщин в дерзости было неверно, так как в молодом спортивного вида господине невозможно было определить чиновника Московского уголовного сыска. Да и его внешний вид совершенно не соответствовал официальной должности, поэтому не внушал ни малейших опасений всяким личностям, испытывающим истинное пренебрежение к законам Российской империи.

В такой праздничный для сыщика день встречи со старым другом Тулин выглядел импозантно и модно. Торс сыщика выгодно подчёркивала короткая спортивная тёмная куртка с пуговицами, широким поясом и большими карманами по бокам. С верхней одеждой гармонировали по цвету свободные брюки длиной ниже колен, заправленные в тёмные чулки. Заканчивали модный современный наряд высокие британские башмаки на шнуровке. На голове аккуратно сидело кепи, немного, по-уличному, наклонённое вперёд. Обычно подобную одежду носили мужчины, продвинутые в спорте, для посещения ресторанов в дневное время, утренников в театре, ипподромов, цирков, спортивных прогулок или поездок на велосипеде. В руках сыщика заметно выделялась всё та же любимая кованая трость с набалдашником в виде ящера, сидящего на камне и сверкающего огромными злобными глазами. Эта трость имела достойный вес и необсуждаемую крепость шафта, чем вызывала уважение публики, хотя и была, в отличие от костюма, вне современной моды.

Все многочисленные падения нравов определялись намётанным взглядом полицейского и были для Евграфа Михайловича обыденными, привычными, не вызывали никаких особых эмоций. Подобные мелочи, конечно, нарушали общественный порядок, но никак не могли изменить существующие устои государства. Ему сегодня совершенно не хотелось заниматься рутинной полицейской службой. Тем более он был отстранён от исполнения обязанностей. Конечно же, Евграф Михайлович совершенно не собирался оставить дело об убийствах, несмотря на истерику полковника Муравьёва. Согласно положению о сыскной части, чиновника по особым поручениям мог освободить от должности только сам обер-полицмейстер Москвы. Тулин просто взял немного времени для отдыха, анализа поведения Муравьёва и определения собственных планов на будущее.

Сыщик медленно двигался, молча рассматривая витрины книжных магазинов и деловых контор, которыми изобиловала эта часть Москвы, предаваясь размышлениям о прошлом. Евграф Михайлович вспоминал разные криминальные истории, произошедшие с ним несколько лет назад в Тульской губернии, где он пребывал на тот момент по долгу службы. Однако думал не столько об удачных прошлых расследованиях, сколько о любовном романе, приключившемся с ним в те годы. Тогда он безудержно влюбился в графиню Ольгу Владимировну Бобринскую-Брежнёву. Очаровательную девушку, умную и образованную, ответившую ему взаимностью. Несмотря на разницу в общественном положении, они сошлись душой и были готовы соединить не только свои сердца, но и жизни. Бобринские являлись древним графским родом России и, конечно, были не чета обычному русскому дворянину Тулину. Несмотря на это, всё шло к свадьбе. Однако судьба распорядилась по-другому: из-за своей вечной занятости на службе он потерял избранницу, но чувства к девушке остались. Уже более двух лет он не видел графиню. Сейчас сыщик следовал в ресторан на встречу с братом Ольги Владимировны, Петром, своим давним приятелем.

Перед самым входом в ресторацию Тулина ждал Кротов. По поручению старшего начальника он отработал в архивах полицейского управления личность Михаила Ивановича Мордвихина, что постоянно возил итальянцев в своём экипаже. Также помощник встретился с филёром, которому было поручено провести слежку за кучером из деревни Кожухово. Заранее зная об обеде в ресторане, Тулин назначил встречу с подчинённым у парадного входа в «Славянский базар».

Кротов степенно и довольно выхаживал, красуясь строгим чёрным костюмом в полоску и котелком из фетра, внимательно осматривая проходящий люд. Тулин знал Кротова уже много лет, не раз бывали они вместе в разных опасных переделках, поэтому он мог прекрасно сделать вывод о его душевном состоянии.

Судя по лицу старшего надзирателя, тот прибыл не с пустыми руками.

– Здравствуйте, Егор Егорович. Как там дела у нас, в сыскной части? Успокоился ли полковник Муравьёв? Или по-прежнему туча тучей? – лукаво уточнил Тулин, пожав руку старому товарищу.

– Ох, не вспоминайте, ваше высокоблагородие. Строжится до свирепости. Затребовал из архива дело «О клубе червонных валетов» и все ваши записи по расследованию убийств, в том числе по болотному трупу. Весьма интересуется иностранцами. Поставил задачу филёрам негласного надзора взять их под тотальную слежку. Своего доверенного человека, надзирателя Фёдора Губова отправил в полицейский департамент и железнодорожную полицию. Вроде как ещё раз поглубже проверить, кто такие итальянцы и зачем в Москву приехали. Хочет запрос в министерство иностранных дел направить по графу де Ассаб и его родственникам. На железнодорожном вокзале поставил задачу тому же Фёдору Губову ещё раз опросить городовых по факту смерти цирюльника Квадратова. Чего-то ищет! Прямо носом роет! Видимо, взволновал его ваш доклад. Я сегодня еле-еле причину придумал, чтобы из сыскного по нашим делам отлучиться, – ответил Кротов, усмехнувшись.

– Странно и неожиданно. Не прошло и суток, как полковник упрекал меня в нерасторопности и ошибочных рассуждениях по делу об убийствах, а сегодня перепроверяет наши с тобой предположения и занимается выяснением личностей итальянцев. Что же такое на него нашло? – удивлённо уточнил Евграф Михайлович.

– Да уж, не просто, действительно странно. Может, решил ваши лавры к своему мундиру прицепить. На чужом горбу в рай въехать. Только не верю, что справится. Как в народе говорят: «У хитрого начала всё одно конец скандальный», – ответил Кротов.

– Нет, Егор Егорович, здесь дело серьёзнее, чем зависть. Чего-то мы не понимаем! А откуда вы знаете, что он Губову именно такие задачи поставил? Может, специально в заблуждение вводит, с какой-то тайной целью? – задумчиво уточнил сыщик.

Кротов снял котелок, платочком вытер испарину со лба, немного подумал, вспоминая, как ему стало известно о данном разговоре.

– Да шут его знает. Сам Губов ходил по сыскной части и трепал об этом. Может, и хитрил, а может, нет. Он же хоть и пытается из себя мудреца строить, да по разуму дурак дураком. Тяжело в его словах злой умысел искать. Это когда он на рынке торговцев обирает или с московской шпаной личные шкурные дела перетирает, то молчит как рыба. А если государственное поручение имеет, то только ленивая московская ворона об этом не знает. Кстати, Муравьёв ещё интересовался делами по незаконной торговле аптекарскими веществами, растворами и прочими средствами, – ответил надзиратель.

– Смотрите, Егор Егорович! Выбирайте себе товарищей внимательно: глупость и мудрость с такой же лёгкостью схватываются, как и заразные болезни. Так сказал Уильям Шекспир, – проговорил Евграф Михайлович.

– Кто? – непонимающе уточнил надзиратель.

– Был один такой великий человек. Он ещё говорил: «Гремит лишь то, что пусто изнутри». Жизнь покажет, в чём истина поступков Муравьёва и Губова. А вот последний рассказ весьма интересен. Как вы думаете, а не может ли Муравьёв прикрывать в Москве незаконную торговлю сильнодействующими веществами? – тихо и задумчиво уточнил сыщик, задавая вопрос больше себе самому, чем надзирателю.

– Кто? Муравьёв? Вот дела! Да как же так? Он же полицейский начальник! Быть такого не может! – только и произнёс Кротов.

– Ладно, об этом хватит. Докладывайте по кучерам. Судя по глазам, чего-то накопали и удивить желаете, – заявил сыщик, понимая, что такое предположение весьма смело и неожиданно.

Кротов хитровато улыбнулся и начал своё повествование:

– Так и есть, ваше высокоблагородие. Поработал я в архиве, проверил записи в полицейском департаменте по извозчику Мордвихину. Оказалось, что тот в 1871 году являлся кучером по найму у покойного адвоката банды Шпейера, некоего господина Славышенского, и проходил свидетелем в деле о его смерти. Вы должны помнить, в свою бытность адвоката пристрелила Екатерина Башкирова. Но не это самое главное. Важно то, что был кучер заподозрен в оказании помощи некой Никифоровой, в свою бытность горничной Екатерины Башкировой. Якобы служанка желала вместе с ним вывезти труп адвоката и захоронить где-то в болотах на окраине Москвы. Когда Екатерину Башкирову посадили, с него подозрения были сняты. Та всё взяла на себя и выгородила Никифорову и Мордвихина.