Дом, где спят по часам
Все события и персонажи этого романа являются вымышленными. Любые совпадения с реальными людьми или фактами случайны.
Ротонда на Гороховой улице – реально существующий архитектурный объект, однако описанное здесь не имеет отношения к действительности.
Это всего лишь история. Но ведь и сны порой кажутся реальнее, чем день.
Место – реально. События – нет. Но кто сказал, что вымысел не может быть опаснее истины?
Санкт-Петербург, Россия. Наши дни.
Макс держал телефон на громкой связи, пока остальные молча слушали, переглядываясь. Мужской голос на том конце линии звучал спокойно, почти равнодушно:
– Если до завтра вы не внесёте оставшуюся сумму, ваш депозит сгорит. Я предупреждал об этом заранее.
Макс поморщился:
– Я вообще впервые с вами общаюсь. Как я могу быть уверен, что это не банальное кидалово?
– Квитанция об оплате, – ровно ответил голос. – Перевод не поступит – в полночь дедлайн.
Раздался короткий щелчок – звонок оборвался.
– Макс, да это развод на бабки, – хмыкнул кто-то.
– Сейчас скинемся – и пиши пропало, – добавил Лёха.
– Что это вообще за "контора по развлечениям"? – Наташа сунула руки в карманы худи. – Где ты её откопал?
Макс покосился на экран телефона, где всё ещё висело название чата: «Чердак Впечатлений».
– Много положительных отзывов. Пишут, что не типично, присутствует интрига, острота, – сжал губы Макс.
– Может, для подростков это и подходящее по вкусу развлечение. Но мы-то уж вышли из этого возраста, – заметила Полина. – На последнем курсе универа, скоро дипломы получим. А занимаемся ерундой.
– А у тебя есть поинтереснее предложения, как провести ночь на Хэллоуин? В кино пойти? Может, в ресторан? Шаблонно. Тривиально. В духе "зрелых людей"! Я хоть идею даю – с азартом, с искрой. Боитесь рисковать – тогда я заплачу сам. И если не обдурят – вернёте деньги. Ну как? Такой расклад подходит? Всех устраивает? – Он окинул их взглядом и демонстративно при всех произвёл оплату. Через пару секунд ему пришло на электронную почту подтверждение. Он повернул экран телефона к друзьям.
Через минуту пришло ещё одно письмо от бюро «Чердак Впечатлений»:
Мы рады приветствовать вас! Осталось всего два дня до незабываемой ночи Всех Святых.
Обещаем: будет жутко интересно.
Все участники получат массу незабываемых впечатлений.
А пока ознакомьтесь с меню.
До встречи 31 октября в 11:00 ночи по адресу: Ротонда на Гороховой улице, дом номер 57.
– Ну да. То, что я и говорила, – поморщилась Полина. – Если не развод на деньги, то примитивная чушь за сто рублей, которую пытаются обставить как нечто элитное. Я слышала, блогеры водят в этот дом – один из пунктов программы "прогулки по таинственным местам Петербурга". Придумывают, будто там жил Распутин, и его душа бродит где-то по этажам. Только жил он, вообще-то, на Гороховой, 64.
– Расслабься, Полина. Тут никто никого не заставляет. Не хочешь – не иди, – резко выпалил Макс.
Лёша подошёл, обнял Полину за талию.
– Не понравится – уйдём, – сказал он, сопровождая слова успокаивающим движением руки.
Эмоции поутихли, скепсис сошёл на нет. Мобильный Макса зазвенел, и он ответил:
– Да, крошка. Я сейчас буду. Пятнадцать минут – решали вопрос с Хэллоуином.
Он махнул остальным рукой – «до встречи», не прерывая разговора, и направился к спортивному серебристому BMW с синими полосами.
– Кажется, у нашего мажора новая девушка, – изобразила полуулыбку Наташа. – Кто-нибудь в курсе, он идёт с ней?
– Её зовут Катя. Такая блондинка, с ярко выраженными формами. Конечно, с ней – раз уж про Хэллоуин ей рассказывает, – прояснил Лёша.
– Смотрю, ты как всегда в курсе событий, в отличие от других, – кинула на него короткий взгляд Полина.
– Кирилл и Димон её тоже видели. Макс как-то забирал её из ногтевого салона. Подтвердите, пацаны, чтобы Полина ничего лишнего не подумала, – добавил он. – Привёз как-то в боулинг. Только она не играла. Ногти у неё длинные, со стразами – с такими шары не зацепишь. Разве что… массаж сделать. Эротический. Лёгкий, – усмехнулся он.
Наташа подошла ближе к Диме:
– Прохладно становится.
Тот распахнул куртку, предлагая укрыться. Она устроилась.
– А ты кого берёшь, Кирилл? – спросила Наташа. – Макс, я слышала, делал резервацию на восемь человек.
– Свету беру. Вы её знаете, – отозвался он.
– А, точно! С пшеничными волосами. Помню, – кивнула Наташа.
На Английской набережной подул шквальный ветер. Сухие листья деревьев закружились на пешеходном тротуаре и скамейках. Старичок, читавший на лавке газету, скрутил её в трубочку и поднялся, раскрывая зонт. Небо потемнело, и посыпались первые, тяжёлые капли.
– Расходимся.
– Всё, всем пока.
– До четверга.
Компания быстро разошлась кто куда.
31 октября, 23:00.
Восемь друзей собрались возле входа в дом №57 на Гороховой улице. Дверь подъезда медленно распахнулась, и на пороге появился человек в чёрном плаще с капюшоном. В руке он держал трость с набалдашником в виде головы орла. Лицо его скрывала силиконовая маска глубокого старца, с впалыми щеками, острым носом и белёсой кожей.
– Сейчас точно скажет, что он Распутин, – шепнул Дима Наташе на ухо, и они тихо захихикали, стоя чуть в стороне от остальных.
– Катя эта… ну просто как с шеста стрип-клуба снята. Макс явно спятил, – проговорила Наташа, прикрывая рот ладонью.
– Ну уж получше, чем блеклая Света Кирилла.
– Сравнил! Макс – при бабках, уровень. А Кирилл – скромный веган. Макс мог бы найти и получше.
– Значит, его пока что устраивает Катя.
Тем временем старец произнёс глухим голосом:
– Итак. Вижу, все собрались. Тогда идёмте внутрь. Без суеты.
Он распахнул массивную дверь и жестом пригласил их войти.
Внутри царила тишина. Просторный полутёмный вестибюль уходил вверх, как колодец, освещённый слабым электрическим светом. В центре помещения – восьмигранный зал, окружённый шестью массивными колоннами коринфского ордера. Их покрытие – гладкий мрамор, потемневший от времени, – казалось, дышит холодом. Колонны стояли как часовые – глухие, неподвижные, но будто наблюдающие.
Где-то наверху, под куполом, угадывался свет, а ещё выше – небольшое круглое отверстие, словно око в потолке. Именно оно давало Ротонде то самое название и символизм – архитектура всевидящего ока, мистический центр силы.
– Не буду тратить время на легенды, которыми оброс этот необычный подъезд, – продолжил старец. – Но на одной немного остановлюсь. Говорят, что здесь собирались масоны. И, возможно, не зря. Это место с самого начала строилось как особое. Некоторые уверены, что в его геометрии зашифрованы ключи к переходу между мирами. Здесь, друзья мои, всё… немного иначе.
Он задержал взгляд на колоннах.
– Говорят, если долго стоять в центре зала и смотреть в купол, можно услышать голос, обращённый только к тебе.
Или увидеть отражение того, кто будет стоять у твоей могилы.
Ха-ха-ха… – раздался его приглушённый, потусторонний смех.
Полина надула губы, мысленно произнеся: Точь-в-точь то, о чём я и говорила. Дешёвый набор фраз. Вроде бы был разговор про ужин?.. Что-то не видно стола!
Старик театрально сделал выпад, облокотился тростью о колонну и извлёк из-за неё… лом.
– Настало время окунуться в дремлющую силу.
Спуститься туда, где она затаилась, ждёт, дышит глубоко…
С этими словами он поддел ломом круглый люк в полу и с глухим скрежетом сдвинул крышку в сторону. Из зияющей дыры пробивался тусклый свет. Где-то внизу послышались шаги, и кто-то приставил металлическую лестницу.
– Не боитесь спуститься вниз?
Не страшно испытать непознанное? – голос старца стал гулким, тянущимся, словно издалека.
– Боимся. Но уж раз заплатили – придётся глянуть, что там кроется внизу, – буркнул Лёха.
– Если ты смелый – иди первым, – предложил старик.
Лёха пожал плечами и начал спускаться по скользкой железной лестнице.
– Ну, что там? – спросила Наташа, склонившись над краем люка.
Все замерли, прислушиваясь.
– Тут парень… в средневековом костюме. Держит лестницу.
– Что за парень? Красивый? – крикнул Дима.
– Спускайся – сам увидишь.
Один за другим все начали спускаться вниз.
Старик остался стоять на краю люка, освещённый светом, льющимся из круглого отверстия в потолке. Его фигура казалась теперь высеченной из тени.
– Всем хорошей ночи, – произнёс он вкрадчиво.
– Вас ждёт полуночный пир… и гости, что давно вышли за пределы плоти.
Когда захотите вернуться – постучите в крышку люка.
– Её придётся сейчас закрыть – в целях техники безопасности, – добавил он почти буднично.
С этими словами он, не торопясь, вернул тяжёлую крышку на место. Раздался звонкий глухой металлический щелчок.
И наверху снова воцарилась тишина.
Парень в средневековом костюме поднял с пола стеклянную масляную лампу, взявшись за ручку сверху.
– Прошу гостей пройти к ночному столу, – произнёс он и двинулся вперёд по коридору. Все последовали за ним.
Он распахнул дверь, и гостей на мгновение ослепило сияние десятков свечей. Они горели повсюду – на узких настенных полках, на редких предметах мебели вроде этажерок и, конечно, на длинном столе, ломившемся от угощений.
– А я тебя знаю! – воскликнула Наташа. – Ты ведёшь блог «Необычная еда», по-моему? Ты же – повар-виртуоз Сева?
– Так и есть, – улыбнулся парень. – Но сейчас я не на своём канале, ни стримов, ни лайвов. Сегодня я работаю с бюро «Чердак Впечатлений». Мы с моей подругой Викой – ведущие этого вечера. Вот, кстати, и она.
В комнату вошла кареглазая девушка в платье с передником и чепце – её образ дополнял костюм Севы, как будто они вышли из одной эпохи.
– Сегодня мы будем угощать вас необычными блюдами и пугать до мурашек. В программе – спиритическая доска и вызов духов. Надеемся, вам понравится.
– Кроме нас и вас двоих, здесь ещё кто-нибудь есть? – поинтересовался Макс.
– Нет. Только вы, мы – и история этого места, – таинственно ответила Вика.
– А что это за помещение? Почему оно было замуровано? Люк был залит цементом – явно вскрыт совсем недавно. И стол сюда разумеется не протащить через люк… Есть другой вход? – спросил Кирилл, оглядываясь.
– Подробностей не знаю, – ответил Сева. – Хотите – обследуйте сами. А пока предлагаю всем переодеться.
В соседней комнате стояли два рейла с костюмами – мужскими и женскими. Свет здесь был тусклее, атмосфера – интимнее.
Комната напоминала реквизитную из старого театра или квеста: кресло с высокой спинкой, напольное зеркало с мутной поверхностью, криво висящая картина, и изящный стол-секретер.
– Прямо как в квесте: всё разложено, будто ждёт, чтобы кто-то начал искать, – заметила Катя – яркая блондинка с вызывающим макияжем и нарядом. Она тут же выхватила алое бархатное платье, приложила к себе и направилась к зеркалу.
– Ну надо же, стерва! Я как раз на это платье глаз положила, – фыркнула Наташа.
– Бери болотное, тебе подойдёт, – шепнула Полина, останавливая свой выбор на чёрном велюре.
Свете, досталось белое платье.
– Будет невестой, – усмехнулась Наташа, наблюдая, как та отошла с платьем в руках. – Если Кириллу достанется смокинг, сыграем сегодня их свадьбу понарошку.
Костюмы были стилизованы под конец XIX – начало XX века. К женским нарядам прилагались парики, к мужским – усы и бороды. Из комнаты вела ещё одна дверь в другие проходы, но они были неосвещены.
– Надо бы тут осмотреться, – предложил Макс, освещая тьму фонариком телефона.
Наконец, все переоделись и собрались в комнате у накрытого стола.
В комнату вошла Вика с подносом. На нём – круглый, словно солнце, пирог, с потрескавшейся золотистой коркой. Следом появился Сева, неся в руках большую оранжевую тыкву. Сквозь зловещие прорези вырезанного лица изнутри струился огонь – тёплый, но будто наблюдающий. Пламя отражалось в его глазах.
– Что ж, господа, настал час. Добро пожаловать на Тыквенный Спас, – проговорил он негромко, но так, что все обернулись. – Прошу к столу. Сегодня вы гости, но, возможно, не только…
– Это ещё что за Тыквенный Спас? – Кирилл изобразил на лице гримассу с недоверчивым удивлением. – В жизни о таком не слышал.
– Есть же Медовый Спас, – вставил Дима. – А этот, похоже, выдумка.
Сева неспешно обошёл стол, поставил тыкву в его центр – так, чтобы она смотрела прямо на гостей.
– В народе действительно их три, – начал он. – Медовый Спас – начало поста. Яблочный – зрелость, дары сада. Хлебный – завершение жатвы, освящают хлеб, орехи и воду, конец лета. Всё по кругу. Всё по порядку. А Тыквенный… – он наклонился чуть ближе, – …Тыквенный Спас – четвёртый. Заброшенный. Забытый. Запретный. Его боялись – потому и не вспоминают. Последний пир перед ночью, когда время замирает, а тени оживают.
Он вытащил из-за спины календарный лист и старинным ножом с заострённым наконечником вонзил его в заднюю стенку тыквы – с хрустом, прямо в мякоть. На листе дата: 31 октября, обведена красным карандашом. Ниже – надпись, выведенная чуть растёкшимися чернилами: «Тыквенный Спас. Гостей не отпускать».
– Итак, давайте начнём ужин перед ночью без времени, – произнёс Сева.
На мгновение в комнате повисла тишина. Кто-то хихикнул, нервно.
– Знаете что, господа хорошие… – Макс оглядел угощение и перевёл взгляд на Севу с Викой. – Возьмите два стула и садитесь с нами. Я как-то не привык есть в неизвестных местах. Начнём с вас. Снимите пробу – и мы за вами. А то вроде Хэллоуин хотели праздновать, а нам тут неизвестный праздник предлагают.
Сева усмехнулся – не зло, но с оттенком глумления.
– Мы не против, – спокойно ответил Сева. – Но вы пришли за атмосферой мистики, тайны – а в ответ настроены на разоблачение. Зачем тогда соглашались? Смысл в том, чтобы участвовать, поверить, быть внутри. А вы – сплошной скепсис.
– Мы участвуем. Просто хотим знать, что в пище и напитках нет ничего… неопределённого.
– Без проблем, – кивнул Сева.
Он скоро вернулся с двумя стульями и сел рядом с Викой за общий стол.
– Тыквенный Спас – это анти-праздник. В народе верили: есть дни, когда всё переворачивается. Нельзя спать, нельзя работать, нельзя звать по имени. Нарушишь – станешь частью обряда.
С этими словами он взял глиняную кружку, налил в неё напиток тёплого янтарного цвета из пузатого кувшина.
– Домашнее тыквенное вино, – пояснил он. – По старинному рецепту. Его готовят только один раз в году – и только для тех, кто готов перейти грань.
Он демонстративно сделал несколько глотков – медленно, с каким-то древним жестом, похожим на тост.
– Чтобы ночь не тревожила. Чтобы нечто другое не пригласило вас за другой стол.
Полина оторвала календарный лист с обгоревшими краями от светильника Джека.
– Настоящий… Не реплика. 1899 год. Хмм…
Она перевернула лист. На обороте, всё теми же растёкшимися чернилами, выводилось:
«Сегодня – последний Тыквенный Спас до новой эры.
Это делает ночь по-настоящему важной».
Она отбросила лист в сторону.
– Мне это начинает не нравиться. Я не поклонница игр на нервах с нарастающим напряжением и зловещей атмосферой. – Полина повернулась к Лёше. – Ну зачем нам слушать эти дурацкие байки?
– Ты что, испугалась от вида старого календарного листа и пары строчек чернил? Вот уж трусиха, – усмехнулся Дима.
Он налил себе в кружку тыквенное вино, сделал глоток и кивнул.
– Неплохо! Квас с градусом. Или пиво, только по-деревенски.
– А что, этот человек, который нас сюда привёл, всё это время будет стоять рядом с люком наверху, дожидаясь, пока мы постучим, чтобы он нас выпустил? – продолжила Полина, глядя прямо на Севу.
– Да, – спокойно ответил он, не отводя взгляда. – Можешь проверить.
– А какой план программы? Я хочу услышать. Озвучи. Ужин… что потом? Спиритическая доска?
– Что-то в этом роде. Будем вызывать призраков. А я продолжу рассказывать вам страшилки, – Сева начал неспешно накладывать себе еду.
– И всё? – Полина всё ещё не отводила от него взгляда.
– А что ещё? Вкусный званый ужин в атмосферном месте. Истории, которые я рассказываю, – это саундтрек к вечеру. Ты хочешь играть в прятки? Догонялки? Можем и такое устроить, если будет желание, – сказал он, спокойно начав есть. – Кушай, Вика. Похоже, мы сегодня готовили для себя.
Полина подошла ближе к Лёше и прошептала:
– Этот календарный лист… он был на удивление холодным. Словно его только что достали из морозилки.
– А может, и достали. Сева тебе об этом точно не скажет, – ответил Лёша тихо. – В его сценарии он должен нас пугать. Успокойся.
Присутствующие начали неспешно тянуться к еде.
Скатерть – алый велюр с золотой бахромой. На столе – экибаны из высушенных трав и мха. В небольших, настоящих тыквах с крышечками-хвостиками – пряная тыквенная похлёбка. На самих тыквах вырезаны символы: солнце, глаз, трилистник и руна альгиз.
Пирог с кровяной колбасой – нарезан в форме полумесяца; сверху узор из зёрен мака и колечек лука – напоминает глаз. Подаётся на грубой деревянной доске.
Маринованные яйца в свекольном рассоле – в тёмной миске, на подложке из фальшивых вороньих перьев, с пучком полыни.
Соленья – в старинных стеклянных банках, крышки заменены восковыми печатями с оттисками старой эмблемы. Внутри некоторых банок плавают «талисманы»: колечко, ключ, монета.
Мясные рулетики с пряными травами и грибами. Печёные корнеплоды – пастернак, брюква, морковь – с мёдом и тмином.
Фрукты – сушёные груши и яблоки с воткнутыми в них гвоздиками в виде глаз; выложены на тарелке в форме черепа.
Пряники – в виде черепов и крестов, покрыты сахарной глазурью.
– На горячее ещё будет кролик в вине с клюквой. Тушёный, – произнесла Вика.
И вдруг Сева ухватился за край стола. Зашатался, подался вперёд, обхватил горло рукой – будто задыхался.
Все оторопели. Кто-то вскочил, другие замерли… Но Сева резко выпрямился и, тяжело переводя дыхание, заговорил:
– Хочу рассказать вам легенду о Тыквенном Спасе.
Все облегчённо выдохнули и вновь опустились на свои места.
– Его звали – Тыквенный, – начал Сева глухим голосом. – Его не в церкви справляли, не по звонарю – по луне мёртвой. Там, где день с ночью не договариваются. Где петух не поёт. Где собака не лает.
На Тыквенный Спас ворота становятся тонкими – между этим светом и тем. Вот поэтому его отмечали в последнюю ночь октября. Перед тем как листья лягут лицом вниз, и вода замрёт в колодце.
В ту ночь ставили пир на стол: пирогов – три, кувшин настоя, резные тыквы – по числу гостей. Чтобы каждому – своя голова.
Главное – не спать. Не зевать.
А то Белая Баба заглянет в рот и скажет: «О, этот – мой».
Её не видно. Но слышно, как на крыше хрустит. Как половицы сами себя топчут. Как имя твоё тебе чужим кажется.
Кто выстоит – того год смерть обходить будет.
А кто ляжет – того к утру и нет. Только тыква с его лицом остаётся… да имя, выцарапанное под скатертью.
А потом – тишина. До следующего Тыквенного.
Пауза. Молчание. Стук посуды и сердца.
– Выпьем, господа, чтобы не спать и выстоять!
Пусть тыква будет полной.
Пусть имя твоё будет крепким.
Что выпито – то забыто.
Что вспомнится – не твоё.
Кто сидит за этим столом —
пусть останется собой…
Все наполнили кружки. Дружно чокнулись. В этот миг настенные часы начали бить – полночь.
Вика затянула мелодичным голосом, почти шёпотом:
Не спи. Не дыши. Не зови никого.
Тень по подоконнику села давно.
Пир накрыт – на десятерых.
С девятой тыквы глядит чужой стих.
Кто уснёт – тот не проснётся.
Кто вздохнёт – с меня начнётся.
Дима смотрел на Вику, завороженно, но в её голосе ему чудился второй – глухой, старческий, сиплый. Он будто перебивал её, словно нашёптывал поверх слов, заглушая, замещая.
Кто уснёт – не очнётся с зарёю,
Кто вздохнёт – заберу за собою.
Имя забудь и лицо не ищи —
Тыква твоя на рассвете в тиши…
Дима вздрогнул. Песня закончилась, а эхо ещё дрожало в воздухе. Он быстро осмотрел лица – никто, похоже, не услышал ничего странного.
– А ты, Света, тоже веган, как и Кирилл? – с ленивой улыбкой спросила Наташа, скользнув взглядом по их тарелкам. У Кирилла – пусто, у Светы – аккуратная порция корнеплодов.
– Я вегетарианка, – спокойно ответила та.
– А это не одно и то же? – Наташа изогнула бровь и поднесла кружку ко рту.
– Нет, – вмешался Кирилл, отодвигая свою тарелку. – Я не ем ничего животного происхождения. Ни мяса, ни молочного, ни яиц, ни мёда. Здесь, по сути, мне подходят только соленья. Света ест всё, кроме мяса.
Наташа слегка сощурилась:
– Значит, ты всё-таки пожестче, Кирилл. Интересно, как ты вообще живёшь.
– Напиток у тебя, Сева, дурманящий, – вставил Дима, глядя в свою кружку. – Мне от пива так никогда не вставляло.
– Хмельной, веселящий, горячит, – отозвался Сева с кривой ухмылкой. – Оттого и эффект, Дим. Главное – не уснуть.
При этом он накрыл ладонью свою тыкву.
Все продолжали есть и пить. Лёха поднял кружку, усмехнулся и рассказал анекдот:
– Мам, под моей кроватью кто-то дышит!
– Не паникуй, это просто скелет с прошлого Хэллоуина… Мы ж не всех гостей проводили.
– У меня тоже есть один, – сказал Макс:
– Папа, под моей кроватью кто-то стонет!
– Это твоя бабушка. Она не умерла, просто устала от жизни.
Смех прошёл по столу, но Дима вдруг резко замолк. Он уставился перед собой: стена, которая всегда была напротив него, словно исчезла, и две комнаты слились в одну. Высокое напольное зеркало в углу – покрылось инеем.
Он вскочил.
– Ты что-то подмешал, чтоб вызвать у всех глюки? – бросил он Севе.
– Я ничего не подмешивал. Что с тобой? – нахмурился тот.
– Стена! – Дима ткнул пальцем в пустоту. – Она ведь должна быть здесь! Есть она сейчас или нет?
– Есть, конечно, – спокойно ответила Полина.
– Да, я знаю, что она должна быть… Только я её сейчас не вижу, – пробормотал он, озираясь.
– Ребята, я же ем и пью с вами, – Сева поднял брови. – Дима, ты нас разыгрываешь?
Полина, ещё секунду назад говорившая спокойным тоном, внезапно вздрогнула.
– На стене… – прошептала она, – появляются иконы… Разных размеров. Но на них не святые. Кто-то другой – в чёрных одеждах, с серыми лицами. А нимбы у них чёрные…
Она резко отпрянула и посмотрела на Севу:
– Я не пила твоё вино! Что это такое?!
Лёша мгновенно оказался рядом, обнял её.
– Закрой глаза. Успокойся. Ты с самого начала была на взводе. – Он аккуратно взял её за талию, подталкивая к выходу. – Мы, пожалуй, пойдём.
Он поднял с пола стоявшую в углу керосиновую лампу, и они вдвоём скрылись за дверью.
Катя вдруг медленно подняла руку и вытянутым пальцем обвела всех, кто остался за столом. В её лице что-то изменилось.
– В зрачках… – проговорила она глухо. – Отражаются тени, которых нет в комнате. Вот что вижу я. Галлюцинации… у каждого – свои.
Повисла тишина, напряжённая, вязкая.
– Мне кажется… – Наташа вздрогнула, обхватила себя за плечи, – я слышу звуки из стен… Они нарастают. Какие-то… неприятные. Не стук. Что-то другое. Словно стены… дышат.
Кто-то тихо вскрикнул. Воздух в комнате словно стал сжатым, насыщенным, а свечи вздрогнули – их пламя качнулось, будто в ответ на нечто невидимое, приблизившееся к самому порогу.
Макс застыл. Его рука с ложкой так и осталась в воздухе. Он смотрел, как на поверхности самой большой тыквы – той самой, что стояла по центру стола и отливала янтарным блеском – начинает что-то меняться. Сначала это казалось игрой света, но потом… плоть тыквы словно зашевелилась. Изнутри её кожицы медленно выступал сгусток – не дым и не мясо, нечто тягучее, будто живое, скользкое. Оно разрасталось, тянулось вперёд, и вскоре из оранжевой сердцевины вылезло лицо.
Старческое, иссохшее, будто вытесанное из гнили. Глаза – жёлтые, блестящие, в них дрожала хищная злоба. Рот – полон тонких, острых, зубов, как у крысиного черепа. Он скалился, вытягиваясь всё дальше, как будто рождался заново из тыквенной плоти.
Макс отпрянул, задев скинул кружку, но звук её удара не раздался. Всё вокруг стало словно приглушённым, неповоротливым, нереальным.
Старец медленно открыл рот, и его голос – хриплый, похожий на шорох сухих листьев – шевельнул воздух:
– Кто-то ушёл. Кто-то увидел. Остались семь…
Макс обхватил голову руками, стиснул виски так, будто мог выдавить из себя наваждение, и зло метнул взгляд на Севу:
– Ты где тут варишь своё зелье, урод? Где кухня?
Сева будто очнулся от дрёмы, медленно повернул голову, лицо его оставалось непроницаемым, бледным, как воск. Но он всё же пошёл вбок, не оглядываясь:
– Сюда. Кухня здесь.
Макс пошёл за ним, на ходу бросая фразы, как отстреливаясь от нарастающего безумия:
– Старинная печка… железная… дровяная. Но куда же выходит дым? – Он резко остановился, озираясь. – Как она вообще работает? Дымоходы здесь перекрыты лет сто назад. Это место заброшено!
Он заглянул в раскрытую топку. Там слабо тлело что-то чёрное, воняло не древесиной, а будто мокрой шерстью и горелыми травами.
Сева стоял рядом, будто не слыша.
– Чувак, я не знаю, – наконец сказал он, тускло. – Мне показали это место. Сказали, что продукты будут, дрова – будут. Заплатили вперёд. Я должен был просто готовить и развлекать гостей.
Макс глянул на него, и с каждой секундой лицо Севы казалось всё более размытым – будто свет вокруг стал зыбким, как рябь в дурном сне.
– Здесь есть вода? Канализация? – он перебарывал подступающее головокружение, ощущение, будто всё тело теряет опору, становится чужим.
– Есть. И то, и другое. Тут, похоже, когда-то жили. Может, комнаты для прислуги были, – мрачно отозвался Сева, будто сам себе.
На стене чернел старинный эмалированный умывальник с тонкой, треснутой трубой. Макс машинально повернул кран – вода пошла тонкой струёй, и он начал умываться, надеясь сбросить липкий страх. Лицо обжигал ледяной холод – но облегчения не приходило.
Он взглянул вниз и замер: пола больше не было. Под его ногами раскинулась пустота, в которую уходила вереница каменных ступеней – будто ведущих сквозь землю. Бесконечная лестница, чёрная, как уголь, уходящая в гулкую, всепоглощающую бездну.
Он отпрянул, хлопнулся спиной к стене, дыхание сбилось. И тут сверху донёсся приглушённый голос Полины.
– Там, наверху, никто не открывает! Мы стучали долго, даже кричали!
Макс закрыл глаза и снова открыл – пол вернулся, вода всё ещё текла в ржавую раковину, как ни в чём не бывало. Но он чувствовал – границы привычного мира дрожат, как плёнка, натянутая до предела.
– Мы заперты, или всё же есть здесь ещё какой-то выход?! – сорвался Макс, подступая к Севе. – Мебель ведь заносили когда-то! Люди входили и выходили – каким-то образом! – Он схватил его за грудки, встряхнул. – Давай, показывай! Ты держишься лучше других – значит, знаешь что-то!
Сева не сопротивлялся, лишь отступил на полшага, опустив глаза. Голос у него стал тихим, почти детским:
– У меня тоже был глюк… Я слышу мамин голос. Она зовёт меня. Тихо, ласково… как в детстве. – Голос Севы дрогнул. – Но она умерла. Пять лет назад. Я видел её. Стояла в дверях той комнаты, где вы переодевались. Смотрела и улыбалась… В том самом платье, в котором лежала в гробу.
Макс застыл. Словно кто-то вырубил звук в комнате – тишина ударила в уши.
– Что за место это… – пробормотал он.
За стеной что-то скреблось. Словно ногтями по штукатурке. Потом – еле уловимый скрип, как будто кто-то медленно отворяет тяжёлую деревянную дверь, которой здесь, казалось бы, не было вовсе.
– Короче! – скомандовал Макс, и голос его прозвучал почти чужим, будто говорил уже не он. – Мы должны осмотреть здесь всё. Как можно быстрее. Но сначала – воды. Много воды. Не из бутылок – из крана. Надо вымыть это дерьмо из себя. Пока оно не вымыло нас.
Он повернулся к умывальнику. Из крана сочилась тонкая струя. Вода пахла ржавчиной, но он пил жадно, шумно, как будто спасался от удушья. Остальные, не сговариваясь, потянулись за ним – по одному склонялись к мойке.
Наташа кашлянула, вытирая рот рукавом:
– Она такая неприятная…
– А теперь включите свет на телефонах! – скомандовал Макс снова. – Сейчас мы пройдёмся по всем углам.
Наташа не сводила взгляда с противня, на котором покоился тушёный кролик – томлёный в вине, с клюквой. Железная плита под ним всё ещё хранила остатки жара. Мясо испарялось терпким ароматом. И вдруг кролик вздрогнул.
Сначала – еле заметно. Потом начал подниматься, выгибаясь. По туше лоскутками стала проступать шерсть – белая, пушистая, как ватные облака на засаленном мясе. Он шевельнул лапой. Затем – второй. Наташа онемела.
Кролик подскочил. Щёлкнули суставы – будто кто-то рванул за ниточки. Он взвизгнул – высоким человеческим голосом – и с жутким звуком спрыгнул с плиты. Ударившись о пол, метнулся к коридору и исчез в темноте, оставляя за собой следы клюквенного соуса, как капли крови на пыльном паркете.
Наташа вскрикнула. Из соседней комнаты донёсся смех – истеричный, пронзительный. Все бросились туда. Света в отчаянии пыталась стянуть с себя белое платье, словно оно жгло её кожу, а Кирилл удерживал её, прижав к себе. Его накладные усы отклеились наполовину и грусно болтались, как лишняя кожа. Он медленно повернул голову к вошедшим. В тусклом свете телефонов группа казалась выцветшей фотографией: жалкая компания прошлых лет, затерянная в петле времени, где всё было чужим – лица, жесты, даже их собственные голоса.