Страшные сказки Петербурга

Часть 1. Заточенные в мраморе

День был пасмурный. Небо, затянутое серыми, как старая вата, облаками, казалось низким и тяжелым. Холодный сырой ветер облеплял со всех сторон, пробирался под одежду, гладя кожу ледяными пальцами и вызывая невольную дрожь. Синоптики хором пророчили теплый, солнечный апрель, но Петербург плевать хотел на их прогнозы. Северный город был своенравным и изменчивым, как воды Невы, у берегов которой он стоял.

– …Перед нами доходный дом, принадлежавший Якову Владимировичу Ратькову-Рожнову, построенный архитектором Павлом Сюзором в тысяча восемьсот… – голос экскурсовода Ивана лился вдохновенной рекой.

Но Паша почти не слушал. Он уже жалел, что вообще вышел сегодня из дома. И дело было не только в погоде. Смутное, неясное предчувствие чего-то… разливалось в воздухе, вибрировало низко, на грани слышимости, заставляя то и дело зябко ежится.

С чем связано это предчувствие, Паша пока не понимал, но ощущение было неприятное, настроение неуклонно портилось, и он почти перестал обращать внимание на рассказы экскурсовода и архитектурные изыски старых домов.

А вот Ксюша слушала внимательно, слегка приоткрыв рот и то и дело восхищенно вздыхая. Глаза ее горели живым интересом, и Паша невольно залюбовался ею. Они встречались всего два месяца, но он уже чувствовал себя безнадежно влюбленным.

– …пройдем внутрь и я расскажу вам старинную легенду, связанную с этой парадной… – донесся до Паши голос Ивана.

Их небольшая группа вслед за экскурсоводом потянулась к дверям, и вскоре все оказались в просторной гулкой парадной. Дневной свет с трудом проникал сквозь мутные окна второго этажа, электрическое освещение было тусклым, а потому внутри царил полумрак.

Поднявшись по широким выщербленным ступеням, они оказались на площадке, вымощенной пестрой плиткой. По обе стороны от нее из стен вырастали женские фигуры, поддерживающие высокие своды потолка. Располагаясь друг напротив друга, они смотрели в стороны, будто бы не желая встречаться взглядами. Лица их, загадочно белеющие в полумраке, казались задумчивыми и печальными.

– Обратите внимание на этих девушек, – произнес Иван, остановившись посреди площадки. – Кариатиды – так их называют, как и многие архитектурные решения пришли к нам из Древней Греции. Классические кариатиды – статуи женщин, исполняющие или имитирующие функции колонн, как и атланты, изображались одетыми в драпированную ткань, с корзинами на головах. Петербургские же кариатиды чаще всего полуобнажены, а головы их непокрыты. Большинство кариатид, расположенных в парадных, выполнены из гипса, но этот дом особенный, здесь по распоряжению хозяина были установлены мраморные статуи…

Продолжая вполуха слушать его рассказ, Паша подошел ближе к одной из мраморных девушек и посмотрел вверх, разглядывая ее лицо. Голова ее была склонена вниз, будто бы она наблюдала за людьми в парадной, тогда как соседка ее смотрела вверх и в сторону.

Красивое лицо в обрамлении изящных кудрей выглядело нежным и возвышенным. Скрещенные над головой руки заканчивались ладонями с тонкими пальчиками. Драпированная ткань, спускавшаяся с плеча, обнажая одну грудь, была выполнена с таким мастерством, что казалась настоящей. Паша даже коснулся рукой мелких складок, чтобы убедиться в том, что они из камня, и ощутил под пальцами мраморную твердость.

Образ кариатиды был настолько утонченным и хрупким, что он поймал себя на желании снять груз потолка с ее плеч. Подумалось вдруг, как трудно, наверное, стоять вот так, замерев в одной позе, поддерживая тяжелый свод. Из года в год, из века в век наблюдать, как мимо течет жизнь, но не иметь возможности стать ее частью. Шагнуть вниз. Вдохнуть полной грудью воздух…

– …по легенде, – вновь услышал он торжественный голос Ивана, – скульпторы, создававшие кариатид, заключали в камень души молодых девушек. Грешниц, совершивших в своей жизни нечто ужасное. Это должно было служить для них вечным наказанием за их грехи. По другой версии, в мраморный плен попадали невинные девушки, и души их призваны были хранить покой зданий, в которых стояли кариатиды. В Петербурге же особенно популярна байка о колдуне, жившем во времена Екатерины Великой, которому жена изменила со слугой. После чего он, одержимый ненавистью и жаждой мести, убил обоих, заточив душу неверной супруги в кариатиду, украшавшую парадную их особняка, а душу слуги в атланта, что располагался напротив. Тем самым вынудив их вечно смотреть друг на друга, не имея возможности сблизиться. Кто знает, – загадочно подвел итог экскурсовод, – возможно, и эти красавицы совсем не так просты, как кажутся…

Паша, продолжавший все это время зачарованно смотреть в мраморное лицо девушки, моргнул и отвернулся. На мгновение ему показалось, что взгляд лишенных радужки и зрачков глаз стал… осмысленным.

Ерунда, конечно. Баек наслушался… Он вновь посмотрел в лицо кариатиды, но оно, разумеется, оставалось неподвижным.

– Жуть, правда? – выдохнула Ксюша и тряхнула головой. – Как представишь… оказаться заточенной в камне! Б-р, так и до клаустрофобии недалеко!

– Испугалась? – улыбнулся Паша, обнимая ее за плечи. – Надеюсь, ты не собираешься изменить мне со слугой?

– Дурак, – весело отозвалась Ксюша, толкнув его локтем в бок.

Иван закончил рассказывать историю парадной, все желающие сделали фото и, переговариваясь вполголоса, двинулись к выходу.

А Паша, шедший последним, оглянулся. То ли жутковатые легенды так его впечатлили, то ли дело было в том самом предчувствии, но ему чудилось, будто мраморная девушка провожает его грустным, обреченным взглядом.

***

Ночью Паше приснился странный сон.

Во сне он вновь стоял в темной парадной. Смотрел в глаза печальной кариатиды, разговаривал с ней, и… она отвечала ему. От звуков тихого, нежного голоса по телу разливалось приятное тепло, ему отчаянно хотелось коснуться ее, но он почему-то не мог этого сделать. Его словно парализовало, а в груди что-то болезненно сжималось от жалости и сострадания к несчастной девушке, навеки застывшей каменным изваянием.

Паша проснулся резко, без перехода, и сел в кровати, проводя ладонью по лицу. Стряхивая ночное наваждение.

Надо же. Кто бы мог подумать, что вчерашняя экскурсия произведет на него столь сильное впечатление. А ведь он и идти-то не хотел. Если бы не Ксюша с ее любовью к подобным культурным мероприятиям, ему и в голову бы такое не пришло.

Ксюша. Перед внутренним взором встало ее милое, улыбающееся лицо с ямочками на щеках и лучистыми глазами, и Паша невольно улыбнулся, вновь откинувшись на подушку. И как это он умудрялся так долго не замечать такое сокровище?

Они с Ксюшей учились на одном курсе в институте уже три года, но он только недавно обратил на нее внимание. Сам не понял, как и когда это произошло. Обмен конспектами, места рядом в студенческой столовой, совместный проект по истории… Казалось, вот только что она была для него всего лишь однокурсницей – симпатичной, приятной, но не более того – и вот уже он влюблен по уши и искренне не понимает, как жил без нее раньше.

– Накрыло, – вздохнул отец, когда Паша рассказал ему о своей новой девушке, и потрепал по волосам. – Ты, главное, сынок, головы не теряй. Встречайтесь, милуйтесь, но сильно-то не торопитесь. Мы с мамой к внукам пока не готовы, да и вам доучиться надо!

Паша в целом был с отцом согласен, хотя это его «милуйтесь» покоробило. То, что он чувствовал к Ксюше, не было обычным мимолетным увлечением. Это было нечто глубокое, настоящее, и Паша даже разругался с лучшим другом, когда тот ляпнул, что таких, как она, в каждом вагоне метро с десяток, и он вообще не понимает, что Паша в ней нашел.

– Ладно бы хоть красотка была, а то ведь ни кожи, ни рожи! – фыркнул Саня и тут же схлопотал удар в челюсть.

У Паши тогда прям в глазах потемнело. Если бы речь шла о ком нибудь другом, он только усмехнулся бы, но за Ксюшу готов был порвать голыми руками.

Неожиданно в памяти вновь всплыл белый мраморный лик кариатиды, и мысли о Ксюше слегка померкли. Что же она говорила ему во сне? Он помнил ее тихий голос, полные грусти умоляющие интонации, но смысл фраз размывался, ускользал, теряясь где-то на краю сознания.

Звонок будильника вырвал его из размышлений резко, как выдергивают ботинок из вязкой топи. Пора было собираться на учебу.

***

– …можно утром купаться в речке, а потом гулять по лесу, там такой потрясающий воздух, и… Паш? Паш, ты что меня не слушаешь? – в голосе Ксюши промелькнули обиженные нотки.

– А? – Паша усилием воли заставил себя сосредоточиться. – Прости, котенок, башка чугунная, – он помотал головой и потер лоб. – Ты говорила…

– Про поездку к моей бабушке в деревню, – терпеливо повторила Ксюша, ласковым движением поправляя ворот его рубашки. – Мы же хотели смотаться на выходных, как потеплеет, помнишь?

Ксюшина бабушка жила в области, в каком-то богом забытом поселке домов на двадцать, но в город переезжать категорически отказывалась. Она была то ли травницей, то ли знахаркой, в общем, не желала терять связь с природой. Той самой речкой и лесом, видимо.

Паша рассеянно посмотрел в окно. Они с Ксюшей сидели на широком подоконнике в коридоре института, рядом с аудиторией, где должна была проходить следующая пара.

Со вчерашнего дня погода не улучшилась, все то же хмурое небо, ледяной ветер и мелкая, противная морось, оседающая на одежде, делающая ее влажной и тяжелой. Паше подумалось, что «потеплением» пока и не пахнет, и лучше бы отложить поездку до майских, там и выходные длинные, но потом его мысли вдруг сбились и потекли в совершенно другом направлении.

Окно коридора выходило во внутренний двор, в центре которого располагался старый фонтан, украшенный скульптурной группой. Три мраморные девушки стояли спинами друг к другу, в изящных позах, глядя в разные стороны, и Паша почему-то снова вспомнил вчерашнюю кариатиду. Воспоминание было непрошенным, навязчивым, как отголосок дурного сна, и ему отчего-то стало не по себе.

– …по легенде, скульпторы, создававшие кариатид, заключали в камень души молодых девушек, – эхом зазвучал в памяти голос экскурсовода.

Воображение помимо воли тут же нарисовало образ юной, невинной красавицы, навеки запертой в каменном плену, и по коже поползли мурашки.

– Пашуль, да что с тобой? – в поле зрения возникло обеспокоенное лицо Ксюши. – Ты сегодня странный какой-то…

Паша посмотрел ей в глаза, и в груди вновь приятно потеплело. Какая же она у него хорошая! Заботливая, чуткая, светлая… настоящее солнышко.

– Ничего особенного, я всего лишь безумно влюблён, – он усмехнулся и поцеловал ее. – И в деревню мы обязательно поедем! Я думаю, лучше всего на майских…

Ксюша расцвела на глазах. Заулыбалась, погладила теплой ладонью по шее.

– Ладно, безумно влюбленный, идём, – с улыбкой сказала она, потянув его за руку в сторону аудитории. – Звонок скоро. Кстати, я смотрела прогноз, на майских обещают отличную погоду! Можно будет…

Она говорила что-то еще, но Паша с трудом улавливал смысл ее слов. Кивал, улыбался, но на душе почему-то было муторно и тоскливо.

После лекций он проводил Ксюшу в танцевальную студию, находившуюся недалеко от института. Она не так давно увлеклась восточными танцами – не иначе, турецких сериалов насмотрелась – и дразнила его заманчивыми обещаниями, мол, скоро сможет танцевать для него, как одалиска для султана.

Подобная перспектива и правда приятно будоражила, а потому Паша провожал и встречал Ксюшу с занятий с особым удовольствием. Но не сегодня. Мысли – тяжелые, мутные, до конца не оформившиеся ворочались в голове, заставляя его то и дело терять связь с реальностью. Ксюша и студия остались далеко позади. Паша брел по промозглым улицам, сам не зная, куда идет. Не отдавая себе отчета, почему сворачивает в тот или иной переулок, зачем переходит дорогу… Что-то будто вело его помимо воли, ноги сами несли куда-то неведомым маршрутом. Очнулся он только тогда, когда оказался перед знакомым зданием.

Бывший доходный дом мрачно смотрел на него темными окнами. Массивная дверь парадной казалась неприступными воротами, за которыми томится в заточении прекрасная принцесса.

«Боже, что за чушь лезет мне в голову?» – поразился сам себе Паша, искренне не понимая, зачем пришел сюда.

Он растерянно шагнул назад, собираясь развернуться и уйти, но в этот момент дверь парадной открылась, выпуская на улицу женщину с маленькой собачкой на поводке. И Паша, прежде, чем успел сообразить, зачем это делает, метнулся к двери, проскочив в парадную. В несколько широких шагов взлетел по ступеням и остановился перед фигурой кариатиды.

Мраморная девушка со вчерашнего дня не изменилась. Склоненная вниз голова придавала ей скорбный вид, навевая ассоциации с кладбищенскими ангелами.

«А ты чего ожидал, идиот? – мысленно выругался Паша. – Что она сменит позу и заговорит? Это же просто камень! Статуя! Их в Питере на каждом шагу с десяток!»

Трезвые, рациональные мысли крутились в мозгу, но внутри, где-то в районе солнечного сплетения пульсировало тревожное и вместе с тем радостное предчувствие. Ожидание. Почти не осознавая, что делает, Паша коснулся пальцами твердого мрамора, а в следующий миг ладонь кольнуло, словно легким разрядом тока. По пальцам заструилось ласковое тепло. Белое лицо кариатиды неуловимо изменилось, будто бы осветившись изнутри мягким сиянием. Паша смотрел в него, как зачарованный, не в силах отвести взгляд, сдвинуться с места.

– …в мраморный плен попадали невинные девушки, и души их призваны были хранить покой зданий, в которых стояли… – эти слова зазвучали в голове так четко и ясно, как если бы кто-то произнёс их на ухо.

– Это правда? – вырвалось у Паши хриплым шепотом. – Ты когда-то была… живой?

Ему ожидаемо не ответили. Кариатида оставалась безмолвной и неподвижной, но на краткое мгновение Паше показалось, что тепло, идущее от камня, усилилось, стало почти обжигающим.

Это ощущение быстро пропало, но сердце еще долго тревожно колотилось в груди. Перед внутренним взором мелькали неясные образы. Ему чудился тонкий аромат сирени, шум морского прибоя, шелест молодой листвы… Паша не знал точно, сколько он простоял в парадной, прижимая ладонь к теплому мрамору, но в какой-то момент услышал чьи-то шаги на лестнице и это заставило его стряхнуть наваждение. Не хватало еще, чтобы кто-то увидел его, разговаривающего со статуей! Так и в психушку загреметь недолго!

Выбежав из парадной, он некоторое время просто стоял, жадно вдыхая холодный воздух и пытаясь осмыслить, что с ним только что произошло. Действительно ли он чувствовал исходящее от мрамора тепло и запах сирени или ему померещилось?

– 

Ну естественно померещилось! – безапелляционно заявил здравый смысл. – С ума то не сходи! Начало апреля, снег еще лежит, какая сирень?

Однако другой голос – тихий, едва слышный шепот – убеждал, что все было реально. Ведь если на секунду допустить, что в мире есть место чему-то необъяснимому, мистическому, то…

Какой-то назойливый звук заглушил этот шепот, и Паша, вернувшись в реальность, осознал, что в кармане надрывается телефон. С экрана ему радостно улыбалась Ксюша.

– Пашуль, ты где? – голос ее звучал слегка нетерпеливо. – Я тебя жду-жду…

– Ждешь? – эхом переспросил Паша, непонимающе моргнув. – Где?

– Как где? – изумилась Ксюша. – У студии! Мы же хотели в кафе зайти…

Ощутив, как по коже пополз озноб, Паша отвел телефон от уха и посмотрел на часы. Шесть вечера! Невозможно! По его ощущениям с того момента, как он проводил Ксюшу на занятия, прошло не больше часа! Но если время верное – а оно верное, ведь Ксюша уже освободилась и ждёт его… то получается, что он простоял в парадной возле кариатиды два часа? Бред какой-то!

Но другого объяснения не было. Дорога от студии до сюда никак не могла занять больше двадцати минут.

– Прости, котенок, я тут замотался, про время совсем забыл! – торопливо проговорил он, быстрым шагом направившись в сторону автобусной остановки. – Ты иди в кафе, закажи пока что-нибудь, я буду через десять минут!

***

Всю ночь Паша просидел в интернете, по крупицам собирая информацию о кариатидах и легендах, которые окутывали их плотным облаком.

Экскурсовод Иван не преувеличивал, когда говорил, что с ними связано множество мистических баек. Версий было огромное количество, они отличались деталями и контекстом, но основа оставалась неизменной – по тем или иным причинам в статую заключалась душа юной девушки. Или же сама девушка обращалась в камень.

И, разумеется, как это обычно бывает в мистических историях, если существует проклятие, должен существовать и способ его разрушить. Способы были – примерно столько же, сколько и вариантов легенды. В одних говорилось, что грешница должна раскаяться, и тогда душа ее воспарит к райским садам. В других – что освободить пленницу можно, разрушив ее тюрьму – то есть, уничтожив статую. А в некоторых утверждалось, что сотворить чудо способна лишь сила истинной любви.

Были среди многочисленных сказок и страшные. Мол, однажды юноша, полюбивший кариатиду, но не сумевший оживить ее, покончил с собой, вонзив кинжал себе в сердце у ее ног. Капли крови попали на мрамор, и тот треснул, выпуская на волю прекрасную деву. Однако, когда она увидела своего мертвого возлюбленного, то зарыдала и убила себя тем же кинжалом.

– М-да, этакие Ромео и Джульетта по-древнегречески, – фыркнул Паша, переходя к следующей истории.

Некоторые авторы предостерегали от необдуманных поступков, считая, что в кариатид могли вселяться демоницы, охотившиеся за человеческими душами. А кто-то, явно насмотревшись ужастиков, рассказывал жуткие истории о том, как молодые люди, одержимые идеей освободить запертых в мраморе красавиц, доводили себя до истощения и погибали, сами оказываясь в каменном плену.

В общем, единого мнения по поводу кариатид не было, как и инструкций по освобождению томящихся в них душ. Да и быть не могло. Это же все сказки. Народный фольклор.

Паша никогда в такие вещи не верил, а потому, вдоволь начитавшись всевозможных страшилок и сопливых романтических историй, решил выбросить всю эту ерунду из головы.

Однако под утро, когда он наконец заснул, ему снова приснился сон.

На этот раз он оказался на прекрасном цветущем лугу, залитом солнечными лучами. Где-то вдалеке темнел хвойный лес. В воздухе разливался головокружительный аромат цветов и луговых трав. А рядом с ним на плоском камне сидела девушка в простом светлом платье. У нее были длинные золотистые волосы, заплетённые в толстую косу, нежное, утонченное лицо и ярко-синие, похожие на сверкающие сапфиры глаза, робко смотревшие на него из-под густых ресниц.

Девушка была настолько безусловно красива, что у Паши перехватило дыхание. Прежде он никогда не встречал такой совершенной красоты, даже в кино или журналах. И в то же время, его не отпускало ощущение, что кого-то она ему напоминает. То ли образ с картины какого-то известного художника, то ли…

– Это ты, – прошептал он, наконец осознав, где видел это прекрасное лицо. – Ты…

– Меня зовут Марта, – ее голос был мелодичным, переливчатым, как прозрачная вода в ручье.

Марта. Это свежее, весеннее имя ей очень шло. Но следующая ее фраза заставила его нахмуриться.

– Помоги мне.

– Что? – растерянно переспросил он.

– Помоги! – Марта неожиданно подалась вперёд, схватив его за руку.

Ее глаза оказались совсем близко, и ему показалось, что он тонет в этих синих омутах.

Налетевший внезапно ледяной ветер трепал золотистые волосы. Солнечный свет померк, над головой сгустились грозовые тучи. Прекрасное лицо Марты побелело, по щекам текли слезы, тонкие пальцы, сжимавшие его руку, сделались каменно-твердыми.

Опустив взгляд, Паша увидел, что они превратились в мрамор. Белая дымка расползалась от рук девушки дальше – к плечам, груди, шее… Паше стало жутко, он вновь вскинул взгляд к ее лицу, и успел увидеть, как с розовых губ сорвался отчаянный шепот:

– Помоги…

А затем лицо Марты окаменело, губы навеки сомкнулись, синие глаза затянуло белой пленкой. От охватившего его ужаса Паша закричал… и проснулся.

Сердце гулко стучало о ребра. Дышать было трудно, запястье горело, будто его до сих пор сжимали мраморные пальцы. Ощущение глухой, безнадежной тоски затопило Пашу, и он вдруг отчётливо понял, что чувства эти не его, а той девушки. Марты. Ей было больно и страшно, невыносимо холодно и… одиноко.

– Помоги… – эхом зазвучал в тишине спальни отчаянный шепот.

И Паша понял, что не сможет отказать ей.

***

Если бы Пашу спросили, откуда он узнал, что нужно делать, он не смог бы ответить.

Это было сродни наитию. Он чувствовал, интуитивно догадывался, что от него требуется, но до конца не был уверен.

Тем же утром, написав Ксюше и старосте группы, что заболел, он вместо пар отправился к доходному дому. Терпеливо дождался, пока откроется дверь, и нырнул в парадную, а затем, затаив дыхание, подошёл к кариатиде.

– Здравствуй… Марта, – сам не веря до конца в то, что говорит, прошептал он и коснулся рукой мрамора.

Тот был теплым, приятным на ощупь, а перед глазами само собой возникло улыбающееся лицо в обрамлении золотистых волос.

Глядя в сияющие синие глаза, Паша продолжал говорить что-то, почти не слыша собственного голоса. Кажется, рассказывал свой сон. Потом обещал помочь, просил потерпеть, убеждал, что обязательно освободит ее.

Ему казалось, прошло всего несколько минут, но когда дверь парадной за его спиной открылась, вынудив отвлечься, оказалось, что прошло больше часа.

Пожилая женщина с набитой продуктами авоськой, поднимаясь по лестнице, покосилась на Пашу с подозрением, и он улыбнулся ей самой обаятельной улыбкой, на которую был способен.

– Здравствуйте! – радостно, как любимую бабушку, поприветствовал он ее. А потом, старательно подражая главному ботанику их группы Лене Смирнову, изобразил смущение и исследовательский азарт. – Ой, у вас сумка тяжёлая, давайте помогу! Вы не подумайте плохого, я студент, историк, доклад пишу об архитекторе Сюзоре, вот материал собираю. А вы давно в этом доме живёте?..

Со старушкой ему повезло. Лидия Алексеевна оказалась одинокой пенсионеркой, страдающей от отсутствия общения, а потому, хоть поначалу и немного настороженно, но довольно легко пошла на контакт.

Пока поднимались на ее четвертый этаж, то и дело останавливаясь – лифт в доме был старый, то и дело норовил застрять, поэтому жильцы опасались им пользоваться – Паша засыпал ее вопросами об истории дома.

На следующий день, в благодарность за ответы, притащил коробку конфет, и был любезно приглашен на чай. А спустя неделю Лидия Алексеевна уже кормила его своими фирменными пирожками и воодушевленно делилась историей своей семьи.

Паша всю эту болтовню пропускал мимо ушей. И сама Лидия Алексеевна, и тем более ее многочисленные предки ему были до лампочки, но внешне он всякий раз выражал искреннюю заинтересованность, ведь она стала его постоянным пропуском в парадную. Теперь не нужно было ждать, пока кто-то откроет дверь, а главное, если жильцы замечали его на лестнице, всегда можно было сказать, что он навещал старушку.

Так, выслушав очередные байки из ее далёкой юности и напившись чаю, Паша спускался вниз, касался ладонью теплого камня и начинал говорить.

Рассказывал о том, как прошел день. Какая погода на улице. Что происходит в стране и в мире. Какой фильм он посмотрел. Какой смешной пост прочитал…

Иррациональная уверенность в том, что Марта слышит его, крепла, хотя никаких доказательств этому не было. Статуя оставалась неподвижной, но порой Паше чудилось, что тепло под его рукой оживает, пульсирует, будто под слоем мрамора бьётся живое сердце.

По ночам он продолжал видеть лицо Марты во сне. Это были короткие, смутные видения. Развевающиеся на ветру золотые волосы, тонкая рука, скользящая по траве, искрящиеся небесной синевой глаза…

Просыпаясь, Паша каждый раз чувствовал болезненную тоску, щемящее ощущение потери, и стремился снова попасть в парадную, чтобы увидеть Марту.

Учебу он почти забросил. В институт исправно ходил, чтобы не вызывать вопросов, но преподавателей не слушал, а на задания и вовсе махнул рукой. От друзей и приятелей, звавших то в бар, то на футбол, отговаривался занятостью. А Ксюше…

С Ксюшей было сложнее всего. Она видела, чувствовала, что с ним что-то происходит. Спрашивала, беспокоилась… Пришлось соврать, что у него заболела любимая тетя, лежит чуть ли не при смерти, а Паша, как любящий племянник, преданно за ней ухаживает. Ложь далась легко – никакой тети у него никогда не было, и мать, и отец были единственными детьми у родителей.

Ксюша сочувствовала ему, предлагала помощь, но он неизменно отказывался, говорил, мол, тетя не выносит посторонних в доме.

Ксюша, кажется, обиделась на эту “постороннюю”, но Паше сейчас почти и дела не было до ее обид. Удивительно, ещё недавно он чутко улавливал малейшие изменения в ее настроении, боялся сказать или сделать что-то не то, готов был пылинки с нее сдувать, а теперь… как отрезало. Острое чувство влюбленности померкло, выцвело, как старый снимок, уступив место чему-то иному. Куда более мощному, всеобъемлющему. Сейчас для него имела значение только Марта. Все остальное могло подождать.

Это было похоже на одержимость, но он убеждал себя, что всего лишь хочет помочь. Освободить несчастную девушку, запертую в каменном плену. Как только он это сделает, все вернётся на свои места. Учеба, друзья, Ксюша.

Когда все закончится, он расскажет ей все, объяснит, и она обязательно поймет его! Ведь она же добрая, чуткая… совсем как Марта.

Дождливый апрель сменился теплым, солнечным маем. Синоптики уверенно предрекали похолодание, но Петербург по-прежнему отказывался подчиняться их прогнозам. Остатки снега растаяли без следа. Деревья в парках зазеленели молодой листвой, на бульварах, наполняя воздух упоительным ароматом, зацвела сирень.

– Если бы ты знала, как сейчас хорошо на улице, – мечтательно сказал Паша, прислонившись спиной к стене парадной рядом с кариатидой. – Обожаю весну…

– Я тоже, – прошелестело где-то совсем рядом.

Паша вздрогнул. Это было настолько неожиданно – за полтора месяца он так привык к своим монологам – что в первый момент решил, ему мерещится.

В парадной кроме него никого не было, так откуда…

Он вскинул голову, вглядываясь в мраморное лицо.

– Марта? – позвал он одними губами.

– Ты слышишь меня? – так же тихо, на грани слышимости, прошелестело в ответ.

Этот шепот звучал прямо в его голове, и Паша, чувствуя, как внутри что-то переворачивается, мысленно закричал:

– Да! Да! Я слышу тебя! Господи, наконец-то!

***

Ксюша сидела на крошечном кухонном диванчике, поджав под себя ногу, и сжимала в руках чашку с чаем, глядя в окно.

Там, за стеклом бушевал яркими красками май, но никакой радости эта прекрасная, почти летняя погода не приносила.

Ксюше хотелось обратно, в дождливый апрель. Туда, где она чувствовала себя счастливой. Где по выходным ей не приходилось сидеть одной дома. Где с ней был Паша.

Она не понимала, что с ним происходит. Знала только, что началось это в тот день, когда он забыл встретить ее с танцев. Именно с того дня он стал отдаляться от нее. В нем появилась какая-то холодность, отстранённость, и Ксюша ни на секунду не верила, что причина тому болезнь его тетки.

Прежде он смотрел на нее тепло, с любовью, теперь же, казалось, едва замечал. Его перестало интересовать ее настроение и самочувствие. Он больше не присылал по утрам смайлики с добрым утром и не желал спокойной ночи перед сном. Не звал в кафе или кино, не провожал на танцы.

Они продолжали видеться лишь в институте, но и там он находился будто бы только физически. Мысли его все время витали где-то далеко.

Ксюша места себе не находила, ревела по ночам в подушку, подозревала, что у нее появилась соперница… но откуда? Если бы Паша влюбился в кого-то из института, она бы заметила, но он убегал оттуда, не оглядываясь, едва появлялась возможность. Пару раз она даже пыталась проследить за ним, но увидела лишь, как он помогает какой-то старушке нести сумки к парадной. На больную тетушку та никак не походила, но спрашивать об этом Пашу Ксюша не решилась.

Не признаваться же, в самом деле, что она следила за ним, как героиня дешёвой мелодрамы!

– Эх, Ксюха, все они козлы! – авторитетно заявляла подруга Даша, успевшая за три года перевстречаться едва ли не со всеми однокурсниками. – Сегодня он тебе в любви до гроба клянётся, а завтра за первой встречной юбкой побежит, сверкая пятками.

Ксюша в ответ только морщилась. К ним с Пашей вся эта житейская мудрость не имела никакого отношения. Не мог он так просто взять и разлюбить ее, потому что… Ну, не мог и все!

Она пыталась убеждать себя в том, что это временные трудности. Что все дело действительно в болезни родственницы. И когда она поправится, все станет, как раньше. Но что-то внутри не давало ей поверить в это. Грызло, мучило, мешало нормально спать, жить, дышать…

Ксюша так долго ждала своего счастья. Заслуженного, выстраданного тремя годами безответной влюбленности, когда она жадно ловила каждый Пашин взгляд, каждую улыбку, а он видел в ней лишь одну из многочисленных однокурсниц.

И вот теперь, когда она наконец дождалась, все снова идёт не так! Не так, как должно быть…

Резкий звук дверного звонка заставил Ксюшу нервно дернуться. Остывший чай выплеснулся из кружки на ногу, и она тихо выругалась.

Кого там ещё принесло? Дашка что ли?

Однако вместо подруги на пороге ее квартиры появился… Паша. Растрёпанный. Взволнованный. С огромным букетом белых лилий в руках.

– Ксюша! Ксюшенька! – жарко заговорил он, буквально с порога упав перед ней на колени. – Прости меня дурака! Любимая моя, хорошая, я знаю, я вел себя, как скотина, но я люблю тебя! Мне нужно было сделать кое-что очень важное, я не мог тебе всего рассказать сразу, но теперь! Теперь все будет замечательно! Ты простишь меня?

Ксюша смотрела на него во все глаза, не веря тому, что видит и слышит. Сердце сжималось в груди, по венам струилось искрящееся тепло. Неужели правда? Он любит ее, просит прощения… Да что там, конечно же любит! По другому и быть не может!

– Паш, – она чувствовала, как к глазам подступают слезы. – Паш, перестань, ну конечно я тебя прощаю, я же люблю тебя, – он поднялся на ноги, и она крепко обняла его, поцеловала, ощутив яркий аромат лилий. – А что это за важное дело, о котором ты не мог рассказать?

Она отстранилась и заглянула в его сияющие глаза, вновь чувствуя себя совершенно счастливой.

Паша улыбнулся радостной, широкой улыбкой.

– Собирайся! Ты должна увидеть это своими глазами!

***

– Ты… серьезно? – недоверчиво спросила Ксюша, глядя на дверь, ведущую в парадную доходного дома.

То, что рассказал ей Паша по дороге, не укладывалось в голове. Она ожидала услышать что угодно, но только не это! Если бы не Пашино взволнованное лицо и искренний восторг в глазах, она бы не поверила – настолько вся эта мистическая чепуха была не в его духе. Плененные души, оживающие статуи – с ума сойти! И это говорит Паша – человек, который даже в детстве в Деда Мороза не верил!

– Абсолютно! – он сжал ее руки в своих.

Его ладони были горячими, и сам он весь будто был охвачен жаром. Глаза лихорадочно блестели, на скулах проступил румянец.

Из парадной вышел мужчина в очках, с потрепанным портфелем, и Паша потянул Ксюшу к двери, пока та не закрылась.

В парадной было темно и прохладно. Мраморные кариатиды выглядели точно так же, как в тот день, когда они были здесь на экскурсии.

По-прежнему крепко держа Ксюшу за руку, Паша остановился у одной из статуй и обернулся.

– Вот она, – почти шепотом сказал он, посмотрев вверх. – Ее зовут Марта. И сегодня мы с тобой освободим ее. Ты представляешь? Мы с тобой совершим настоящее чудо! – он заглянул ей в глаза.

Честно говоря, Ксюша не представляла. Вся эта история казалась ей какой-то сказочной ерундой. Но Паша смотрел на нее с такой надеждой, что она только улыбнулась и кивнула.

– Положи сюда руку, – Паша коснулся мрамора. – Чувствуешь? Она теплая…

Ксюша неуверенно прижала ладонь к камню. Он действительно был теплее, чем она ожидала, но в этом на ее взгляд ничего сверхъестественного не было.

– Так… и что дальше? – она слегка натянуто улыбнулась.

– Ты готова увидеть чудо? – торжественно спросил Паша, глядя ей в глаза.

– Ну… да, – Ксюше отчего-то стало не по себе.

В глазах Паши на миг мелькнуло что-то… какое-то странное выражение, но уловить эту эмоцию она не успела.

– Нет, ты должна сказать это вслух, – настойчиво сказал Паша. – Ты готова?

– Ну да, да, я готова! – нетерпеливо повторила Ксюша, поймав себя на желании уйти отсюда как можно скорее. – И что…

Договорить она не успела. Руку, которую она все ещё прижимала к статуе, внезапно обожгло. Ксюша инстинктивно попыталась отдернуть ее, но ладонь словно прилипла намертво. А в следующую секунду обжигающая волна прокатилась от руки по всему телу, мгновенно сменившись вымораживающим внутренности холодом.

Ксюша хотела закричать, дернуться, но не могла даже моргнуть. Ее парализовало с головы до ног, голову сдавило, заложило уши, а перед глазами потемнело, и она почувствовала, что летит куда-то…

Все закончилось так же внезапно, как и началось. Тьма рассеялась, и Ксюша осознала, что снова видит Пашу. Вот только видит как-то странно. Сверху. Будто бы…

– Как ты? – встревоженно спросил он, глядя на… нее.

На Ксюшу. Которая по-прежнему стояла внизу, рядом с ним, разглядывая свои руки так, будто видела впервые.

«Что за… Как… Что происходит?!» – панические мысли захлестнули сознание.

– Прекрасно! – чужим, незнакомым голосом сказала Ксюша, и, широко улыбнувшись, бросилась на шею Паше. – Все хорошо! Теперь все будет замечательно! Идём же!

«Что? Нет! – мысленно закричала Ксюша, забившись в мраморном плену, как птица, попавшая в силки. – Нет! Не уходи! Паша! Паша, это не я! Я здесь!»

Но он не слышал её. Он зачарованно смотрел на ту, что заняла ее место, послушно спускаясь за ней по ступеням. Не оборачиваясь. А вот она обернулась. И на миг Ксюша увидела в собственных глазах неприкрытое, злое торжество.

«Нет! Не может быть! Этого не может быть! – чудовищное осознание произошедшего обрушилось на нее снежной лавиной. – Паша, вернись! Паша! Это обман! Она не я!..»

– Он знает, – неожиданно услышала она чей-то тихий голос.

«Что? Кто это?» – Ксюше хотелось кричать, биться в истерике, но она не могла пошевелиться. Наверное, так чувствуют себя полностью парализованные люди, запертые внутри собственного тела. Жуткое, невыносимое ощущение абсолютной беспомощности.

– Меня зовут Диана, – ответил женский голос. – Я здесь. Напротив тебя.

Ксюшин мечущийся взгляд остановился на второй кариатиде. Теперь их лица были на одном уровне, и она видела, что та смотрит куда-то в сторону.

– Ты… ты там? Внутри? Но как…

– Как и ты, – вновь зазвучал голос в ее сознании. – Как Марта. Как многие до нас.

– Я не понимаю, – если бы статуи могли плакать, слезы градом бы текли по ее щекам. – Как это произошло? Как такое вообще возможно?!

– Я не знаю, – тихо ответила Диана. – Но тебе нужно успокоиться. Не трать силы. Скоро твоя душа освоится в этом новом теле и станет легче…

– Нет! – закричала Ксюша, ощутив странный жар. – Я не хочу! Паша вернётся за мной! Он поймет, что случилось, и…

– Он знает, – вновь сказала Диана, и Ксюша только теперь осознала, что с этой фразы и начался их странный невозможный разговор.

– Что? – она замерла.

– Тот юноша знает, что вы с Мартой поменялись местами, – спокойно ответила Диана. – Он специально привел тебя сюда. Он знал, что единственный способ освободить душу из камня – позволить ей занять живое тело. И ты позволила. Коснулась мрамора и подтвердила согласие.

– Но я же не знала! – в отчаянии крикнула Ксюша. – И Паша! Он не мог…

– Не вини его, – голос Дианы звучал печально. – Он попал под чары Марты, она полностью завладела его сознанием. Думаю, он не понимал до конца, что делает…

Как же, не понимал! Ксюшу неожиданно захлестнула злость. Целый спектакль разыграл, чтобы заманить ее сюда! Нет, нет, не может быть, он же…

– Но это несправедливо! Почему я? За что?

– Тебе лучше знать, – неожиданно прохладно сказала Диана.

Ксюша насторожилась, глядя в ее неподвижное лицо.

– О чем ты?

– Ты ведь слышала легенды о кариатидах? Люди сочинили много версий, но правдива лишь одна. В древности в статуи заключались души грешниц. Тех, кто совершили в жизни нечто плохое. Непростительное. Чистая, невинная душа никогда не окажется в плену. И раз ты здесь, значит, ты заслужила наказание.

– Неправда! – возмутилась Ксюша. – Я никогда никому…

Она замолчала. Хотела сказать, что никому не сделала ничего плохого, но… поняла, что это не так. Сделала. И не кому-нибудь, а Паше. Человеку, которого любила безумной, эгоистичной любовью. А ведь бабушка ее предупреждала, что у ее поступка могут быть последствия. Говорила, что она берет грех на душу. Страшный грех. Ведь что может быть хуже, чем подавлять волю другого человека? Играть с чужими чувствами?

Но Ксюша не слушала. Она была влюблена, и ей казалось, что ради Паши она готова на любые жертвы. А если совсем честно, то не верила до конца в то, что бабкин приворот сработает. А он взял и сработал. Паша, еще вчера в упор ее не замечавший, внезапно будто прозрел. Начал ухаживать, пригласил на свидание, был таким заботливым и нежным… Они оба летали, как на крыльях, и ей казалось, ну что же тут плохого, ведь они счастливы!

Ей даже удалось убедить себя, что колдовство ни при чем, просто Паша заметил наконец, как она смотрит на него, и понял, что никто никогда не полюбит его так, как она…

– Но он же любил меня, – прошептала она, все еще отказываясь верить. – Он так смотрел…

– Если бы его любовь была настоящей, он не поддался бы чарам Марты, – с сожалением сказала Диана.

Ксюша почувствовала, что ей хочется расхохотаться безумным, истерическим смехом. Какая ирония! Приворот статуи оказался сильнее ее собственного! Но внезапно ее посетила другая, неожиданная мысль.

– Погоди! Но если Марта смогла освободиться… Значит, и я смогу! Как?

– Ты уже знаешь, как, – в голосе Дианы мелькнула горечь. – Выход только один. Занять живое тело. Как сделала это Марта, и те, что были до нее. На моей памяти, ты четвертая.

Ксюша, в первый момент воспрявшая духом, замерла.

– То есть… я займу чужое тело… а другая душа окажется здесь, в ловушке? Но это же… ужасно!

– Да, – грустно сказала Диана.

– Но это нечестно! Получается, оказавшись здесь за грехи, я могу выбраться лишь совершив еще больший грех! Неужели нет другого пути?

Диана ничего не ответила. Но Ксюша внезапно вспомнила ее слова о том, что на ее памяти в плену кариатиды побывали три души. Как же давно она здесь! И если она знает способ освободиться, то значит… Вот он. Другой путь.

Господи, какой кошмар! Если бы она знала! Если бы она только могла предположить, чем обернется для нее простое желание быть счастливой…

Она закричала так громко, как только могла. Вложив в этот крик все свои силы, все охватившее ее отчаяние. Но никто, кроме Дианы, не слышал ее.

Лишь тихий стон призрачным эхом разнесся в гулкой полутьме парадной.

Часть 2. Оживающие в тумане

Сегодня он наблюдал за ней с самого утра.

Видел, как она выходит из дома, на ходу убирая в сумочку ключи. Как стоит на остановке, дожидаясь автобуса. Как заходит в здание музыкальной школы, затерявшееся в одном из серых дворов спального района.

Сквозь окно первого этажа он смотрел, как она ведет занятие, обучая простеньким гаммам разновозрастных детей, как болтает с коллегой, читает книгу в перерыве, а потом… Когда солнце скрылось за крышами многоэтажек, и на улице начали сгущаться сумерки, наступил момент, которого он дожидался.

Ученики разошлись по домам, здание школы почти опустело, и тогда она, прикрыв дверь класса, снова села за пианино. Распустила волосы, позволив им стекать на плечи шелковистой рекой. Повела плечами, расслабляясь, сбрасывая напряжение. Длинные тонкие пальцы легли на клавиши, погладили их медленными, плавными движениями, а затем она начала играть.

Сначала робко, немного неуверенно, но с каждым мгновением все больше раскрепощаясь. Она прикрыла глаза. Слегка откинула голову, открывая изящную, беззащитную шею. Ее пальцы порхали над клавиатурой, извлекая из старого инструмента неповторимые, чарующие звуки.

И эта мелодия, рождавшаяся где-то глубоко в ее душе, пленяла его. Он зачарованно слушал, приникнув к стеклу, а она, не замечая ничего вокруг, рассказывала удивительную историю, полную страсти, восторга, трепета и светлой печали. Едва ли она сама осознавала, насколько прекрасна в этот момент. Она была слишком увлечена игрой, но он… О, он способен был по достоинству оценить силу ее таланта и безграничную красоту фантазии.

И с каждой новой нотой, с каждым движением ее пальцев, он все больше убеждался в том, что не ошибся. Она – именно та, кого он искал.

Когда последние звуки музыки стихли, она еще несколько минут просто сидела за инструментом, приходя в себя, возвращаясь из мира грез в реальность. А затем, будто очнувшись, бросила взгляд на часы и начала собираться.

Час был поздний, на улице уже совсем стемнело. Она зябко ежилась, шагая по двору в сторону проспекта, прятала кончик носа в легкий шарф и то и дело настороженно оглядывалась. Будто чувствовала его присутствие.

Он следовал за ней по пятам. Провожал, неотрывно следя за каждым ее шагом. Стук ее каблучков об асфальт эхом разносился в прохладном вечернем воздухе. Оказавшись возле своего подъезда, она снова оглянулась. Свет фонаря упал на ее лицо, и он залюбовался ее тонкими чертами и блеском глаз, в тусклом оранжевом свете отливавших золотом.

Да. Определенно, в этот раз он выберет ее.

***

Таня медленно шла по набережной Невы, глубоко вдыхая теплый летний воздух. Несмотря на поздний час, вокруг было много людей. В основном – туристы, наслаждающиеся белыми ночами. Но были и пестрые стайки подростков, радующихся каникулам, влюбленные парочки, держащиеся за руки, шумные компании, путешествующие по клубам и барам.

Все они казались веселыми, беззаботными и слегка шальными. Было в белых ночах что-то… завораживающее. Стирающее границы. Они нарушали правила, вечный баланс между днем и ночью, а от того и людям казалось, что в такие минуты им позволено чуть больше, чем обычно.

Таня всегда чувствовала эту магию, и сейчас отправилась на позднюю прогулку именно за тем, чтобы вновь ощутить ее. Ей необходимы были эти впечатления. Она надеялась, что они вернут ей вдохновение, которого ей так не хватало в последнее время. Или не только в последнее? Иногда Тане казалось, что занявшись преподаванием, она утратила нечто очень важное. Какую-то внутреннюю искру, делавшую ее импровизации особенными, необычными.

– Глупости это все! – возмущалась мама, когда она делилась с ней своими переживаниями. – Ты гениально играешь! Таких пианисток, как ты, днем с огнём не сыщешь, и очень скоро, я уверена, даже эти твои снобы из филармонии это заметят!

Таня ее уверенности не разделяла. Когда год назад ее взяли в петербургскую филармонию исполнять классические произведения в сборных концертах, она была счастлива. Ей казалось, это прорыв! Но с каждым выступлением собственная игра разочаровывала все больше и больше. Она может лучше! Но даже импровизируя вечерами после занятий в школе, она каждый раз оставалась недовольна собой.

– Тебе развеяться надо! – решительно заявила накануне подруга Аня. – Ты же творческий человек, тебе впечатления нужны, а ты? Дом, работа, филармония, дом. Откуда вдохновению-то взяться? Хочешь, давай с нами на шашлыки завтра? Лес, природа, мужики симпатичные, а?

От шашлыков она вежливо отказалась, но вот насчет развеяться… тут подруга была права.

Таня остановилась. Погруженная в невеселые размышления, она сама не заметила, как оказалась возле Дворцового моста. Она подошла к парапету и оперлась локтями о гранитную поверхность, посмотрев вниз, на величественно плывущие мимо воды Невы.

Неторопливая безмятежность реки завораживала. Заставляла не краткий миг забыть о мирской суете. О работе, делах, мелких повседневных заботах… Впитывая это спокойствие и умиротворение, Таня не сразу осознала, что с привычной картиной перед ее глазами что-то не так. Сначала появилось лишь смутное ощущение какой-то неправильности. Потом легкое замешательство, сменившееся удивлением. А затем она поняла, в чем дело…

В тусклом желтоватом свете зависшего где-то у горизонта солнца, Таня отчетливо видела, как по краям реки, там, где легкие волны бились о гранитные стены, от воды поднимается легкая белая дымка. Сначала едва заметная, но с каждой секундой становившаяся все плотнее.

Таня беспокойно огляделась. Недалеко от нее, через дорогу, увлеченно целовалась влюбленная парочка. С другой стороны, на мосту стояли трое парней, делающие селфи на фоне Петропавловской крепости. Никто не замечал ничего странного, а между тем густой, плотный туман поднимался над рекой все выше. Лизал белыми языками гранит набережной, и кое-где уже выплескивался через парапет, стекая вниз, как дым из бокала с коктейлем.

Таня невольно отшатнулась, попятилась, недоверчиво глядя на призрачную пелену, сквозь которую уже невозможно было различить противоположный берег.

– Что за… – вырвалось у нее, но в следующий момент она обернулась и слова застряли в горле.

Невозможный, неестественный туман шел не только от реки. Он наползал со всех сторон. Сочился из крон деревьев, клубился за углами зданий, пропитывал, заполнял собой все пространство, закрывая небо и землю.

Таня застыла на месте, не в силах пошевелиться. Мозг отказывался воспринимать эту сюрреалистическую картину. Этого ведь не может быть! Откуда взяться туману в теплую летнюю ночь? Да еще такому плотному и так быстро…

Она зажмурилась, по-детски надеясь, что ей все это чудится, но когда снова открыла глаза, все вокруг по-прежнему тонуло в белой дымке.

– Что происходит? – крикнула Таня, неверяще озираясь по сторонам, и собственный голос показался неожиданно тонким и ломким.

Сквозь белую пелену она все еще видела силуэты стоявшей неподалеку парочки. Неужели они не видят? Не замечают? Это ведь…

Мечущиеся мысли растерянно замерли, и в этой паузе Таня вдруг осознала, что не только не видит почти ничего вокруг, но и… не слышит. Воздух, еще совсем недавно наполненный звуками – человеческими голосами, шелестом листвы, шумом проезжавших мимо машин – теперь был неподвижен. Безветрие и тишина сделали его густым, вязким, как болотная вода. Складывалось впечатление, что мир исчез. Растворился в клубящемся со всех сторон тумане, и в то же время Таня отчетливо ощущала на себе чей-то пристальный взгляд. Кто-то наблюдал за ней из белой мглы, и от этого взгляда кожа покрывалась мурашками, каждый волосок на теле встал дыбом, а затылок мелко покалывало.

Тане стало жутко.

Вспомнилась вдруг городская легенда, услышанная ею прошлым летом на авторской экскурсии Ивана Петровского. Они с Аней тогда тоже решили развеяться и отправились на прогулку по Петербургу, любуясь белой ночью под увлекательные рассказы о необъяснимых явлениях, с которыми сталкивались жители Северной столицы.

Так вот, одним из таких явлений, по словам Ивана, была Туманная Ночь. Якобы, каждый год, в ночь летнего солнцестояния, когда тьма бессильно отступает под натиском света, на город опускается сверхъестественный туман.