Передний ряд: запретный курс любви

Аудитория 304 пахла старыми книгами, мелом и его терпким одеколоном с нотками дуба. Диана вжалась в привычное место – первый ряд, центр. Ее черные волосы были собраны в небрежный хвост, карие глаза, обычно столь выразительные, сейчас были прикованы к человеку у доски. Джинсы, идеально облегавшие ее стройные бедра и округлые ягодицы, мягкий серый свитер из тонкой шерсти и белые кроссовки – ее обычная, почти невидимая униформа среди студентов. Но внутри бушевал вулкан.

Артем Сергеевич Новиков. Преподаватель психологии личности. Молодой, но уже с репутацией строгого и бескомпромиссного. Его лекции были легендой факультета. Он не просто читал – он играл, вовлекал, заставлял мыслить. Его голос, глубокий и гибкий, мог быть лезвием сарказма или теплым бархатом откровения. Он расхаживал перед аудиторией, руки в карманах аккуратно сидящих темно-синих брюк, его фигура подчеркнута тонким кожаным ремнем с простой пряжкой. Диана знала каждую деталь этого ремня.

''…Именно здесь, в этом разрыве между Я-реальным и Я-идеальным, – голос Артема Сергеевича опустился до интимного шепота, заставляя всю аудиторию невольно наклониться вперед, – и рождается наша вечная неудовлетворенность. А иногда…'' Он сделал паузу, его взгляд скользнул по рядам, на миг задержавшись на Диане. Ее сердце прыгнуло к горлу. ''…Иногда – самые сильные чувства. Подумайте об этом. Примеры?''

Он начал движение вдоль первого ряда. Диана замерла. Вот он остановился прямо напротив нее, оперся ладонью о ее стол. Она видела тонкую ткань его рубашки на сгибе локтя, безупречно отглаженную, пуговицу у ворота, расстегнутую на одну. Видела его кисть – длинные пальцы, аккуратные ногти, тонкую цепочку на запястье, скрытую под манжетой. И ремень. Так близко. Она могла разглядеть текстуру кожи, мельчайшую строчку, матовый блеск пряжки. От него пахло не только одеколоном, но и чем-то чистым, почти медицинским – мылом или лосьоном после бритья.

''Диана?'' Его голос прозвучал прямо над ней… ''Можешь привести пример из литературы или кино, где герой страдает от несоответствия своего реального "я" идеализированному образу?''

Голос предательски дрогнул. ''Д-да, Артем Сергеевич. Например, Родион Раскольников… Его Я-идеальное – это образ «необыкновенного» человека, имеющего право переступить закон ради высшей цели. Но его Я-реальное после преступления – это муки совести, страх, физическая слабость. Именно этот чудовищный разрыв между тем, кем он хотел быть, и тем, кем оказался, становится источником его разрушения''. Она говорила, стараясь не запинаться, чувствуя жар на щеках.

''Точно!'' – он оттолкнулся от стола… – ''Квинтэссенция трагедии, рожденной из этого разрыва! Идеал, который не только недостижим, но и ложен в своей основе. Отличный пример, Диана''. Он улыбнулся ей – коротко, профессионально, – и пошел дальше…

Так было всегда. Она приходила первой, занимала этот стул – трон ее тайных мук и восторга. Она ловила каждое его слово, каждую шутку, каждый жест. Видела, как он поправляет очки, когда задумывается, как проводит рукой по волосам, когда устает. Как его брюки ложатся по фигуре, когда он садится на край стола. Как его руки – эти руки! – оживленно жестикулируют, объясняя сложные концепции. Она знала оттенки его галстуков, смену рубашек, легкую тень усталости под глазами перед экзаменационной сессией.

Ее чувство было абсурдным, запретным, опасным. Он – молодой, но преподаватель. Строгий, принципиальный. Он никогда не переступал черту, всегда сохранял дистанцию, пусть и был невероятно обаятелен в своем профессионализме. Диана ненавидела себя за эти мысли, за то, как ее тело реагировало на его приближение, за то, как она разглядывала его ремень вместо того, чтобы концентрироваться на теории когнитивного диссонанса. Она ловила на себе взгляды подруг – понимающие, немного жалеющие. "Диан, ну он же недосягаем", – шептала Лера на перерыве. "Да я знаю!" – отмахивалась Диана, чувствуя, как краска заливает лицо. "Просто… его лекции – это искусство".

Однажды, после особенно напряженного семинара, где Диана блеснула знанием материала, он задержал ее. Аудитория опустела.

''Диана, твоя работа над последним кейсом была впечатляющей, – сказал он, собирая бумаги в кожаную папку. Он стоял совсем близко, у своего стола. – Очень глубокий анализ мотивации героя. У тебя явная склонность к клинической психологии''.

''Спасибо, Артем Сергеевич, – прошептала она, не смея поднять глаз. Видела его туфли, темный носок, нижний край тех самых брюк. И ремень. Всего в полуметре. – Я… мне очень интересна эта тема''.

Он замолчал. Тишина повисла густая, звонкая. Диана почувствовала, как его взгляд изучает ее. Не как студентку, а… как-то иначе. Или ей показалось? Она рискнула поднять глаза. Он смотрел на нее – серьезно, пристально, без привычной лекторской легкости. В его глазах мелькнуло что-то неуловимое – удивление? Интерес? Оценка?

''Интерес – это хорошо, – наконец произнес он, и его голос звучал чуть ниже, тише обычного. Он сделал шаг ближе к столу, и пряжка ремня снова оказалась в поле ее зрения. – Но важно не запутаться в лабиринтах чужих психик, забыв о своей собственной. Порой самые сильные проекции возникают там, где мы меньше всего их ожидаем». Он посмотрел ей прямо в глаза. ''Будь осторожна с интерпретациями, Диана. Особенно… своих собственных чувств''.

Он взял папку и кивнул: ''До следующей недели''. И вышел из аудитории, оставив ее одну посреди гулкой тишины. Диана стояла, прижав ладони к пылающим щекам, повторяя его слова. "Будь осторожна… своих собственных чувств". Он знал? Или просто читал ее как открытую книгу, как одного из своих учебных кейсов? Стыд и восторг смешались в ней в клубок, который сдавливал горло.

С тех пор что-то изменилось. Он по-прежнему обращался к ней на лекциях, по-прежнему подходил близко. Но теперь в его взгляде, когда он смотрел на нее, сидящую на своем "троне" в первом ряду, читалось нечто большее, чем просто профессиональное внимание преподавателя к способной студентке. Была ли это настороженность? Или… ответный интерес, тщательно скрываемый за маской профессионализма? Диана ловила эти взгляды, анализировала каждое слово, сказанное ей лично. Ее тайная любовь обрела новый, мучительный оттенок – надежды. Опасной, почти невозможной надежды.

А когда он снова останавливался у ее стола, и его рука лежала на столешнице, и пряжка ремня была так близко, Диана уже не только смотрела. Она чувствовала. Напряжение в воздухе. Электричество запретного притяжения. Лабиринт ее чувств становился все сложнее, а выход из него – все менее очевидным. И где-то в глубине души она понимала: его предупреждение было не просто лекцией. Оно было обращено лично к ней. Предостережением перед пропастью, на краю которой они оба, возможно, уже стояли.

2

Холодный ноябрьский ветер швырял в лицо колючие капли дождя, но внутри Дианы пылало. Ее шаги по мокрому асфальту к корпусу психфака были резкими, нервными. Вчерашний разговор с заведующим кафедрой все еще звенел в ушах: «Прекрасная успеваемость, Новиков тебя высоко ставит… Защитишь эту работу – автомат по его предмету на зачете. Согласна?»

Тема выбралась сама собой, навязчиво, как эхо ее собственного сердца: ''Проекция идеализированного образа в межличностных отношениях (на примере отношений Мастера и Маргариты в романе М.А. Булгакова "Мастер и Маргарита").'' Ирония была горькой и сладкой одновременно. Разбирать идеализацию в литературе, когда сама жила ею каждый день? Это было либо безумием, либо гениальной возможностью выговориться под прикрытием науки.

Аудитория 304 встретила привычным гулом. Артем Сергеевич еще не пришел. Диана заняла свой трон – первый ряд, центр. Сегодня на ней были черные обтягивающие джинсы, темно-бордовый свитер из мягкой шерсти, подчеркивавший изгибы, и все те же белые кроссовки. Она положила перед собой распечатанные листы будущей работы, чувствуя, как ладони слегка влажнеют. Он увидит. Он сразу поймет. Поймет ли?

Он вошел стремительно, как всегда, с легким шлейфом холода и того самого терпкого одеколона. Темно-серый костюм, безупречная белая рубашка без галстука, пряжка ремня – простая, стальная – блеснула при свете ламп. Его взгляд скользнул по аудитории, на миг задержался на ней, на стопке бумаг перед ней. Что-то промелькнуло в его глазах – узнавание? Интерес?

Лекция, как всегда, захватила. Он говорил о защитных механизмах психики, о сублимации. Но Диана ловила каждое его слово, каждый жест, с двойным чувством: как студентка, жадно впитывающая знания, и как влюбленная, дрожащая от его близости. Он подошел к ее ряду, говоря о рационализации как способе оправдать нерациональные поступки.

''…Именно поэтому мы часто ищем сложные объяснения простым, базовым импульсам, – его голос звучал прямо над ней. Он оперся ладонью о ее стол, как обычно. Диана видела мельчайшие складки на манжете его рубашки, тонкую цепочку на запястье. – Страх, влечение, гнев – их маскировка под логичные конструкции порой поразительна. Примеры? Диана?» Он повернул голову к ней.

Она вздрогнула, оторвавшись от созерцания его руки. «Э-э… Например, оправдание измены высокими чувствами или «спасительной» ложью?» – выпалила она, чувствуя, как жар поднимается от шеи к щекам. Влечение. Он сказал «влечение».

Применимо ли это к нам?

«Точно, – кивнул он, и в его глазах мелькнуло одобрение. – Хорошо подмечено. Спасибо». Он сделал шаг, чтобы отойти, но его взгляд упал на заголовок ее распечаток, лежащих открыто. «"Проекция идеализированного образа… Мастер и Маргарита"», – прочитал он вслух, медленно, внятно. Весь первый ряд замер. Его брови чуть приподнялись. Он смотрел уже не на бумагу, а прямо на нее. В его глазах было нечто сложное: профессиональный интерес смешивался с… настороженностью? Или тем самым удивлением, которое она ловила раньше? «Амбициозная тема, Диана. И актуальная». Голос звучал ровно, но в нем появилась новая глубина, личная. «Защищать собираешься ее?»

«Да, Артем Сергеевич, – ее собственный голос показался ей хрипловатым. – Мне предложили… в обмен на автомат».

«Автомат ты и так заслужила, – отрезал он неожиданно резко, почти с досадой. Потом смягчил тон: – Но тему выбрала сильную. Маргарита…» Он замолчал, его взгляд задумчиво скользнул по ее лицу, будто впервые видя не просто старательную студентку. «Маргарита – ярчайший пример слепоты идеализации. Она создала кумира из человека, который, возможно, был всего лишь… талантливым и несчастным». Он снова посмотрел на нее, и в этом взгляде было что-то пронзительное, будто он спрашивал: «А кого идеализируешь ты?» Диана почувствовала, как сердце готово вырваться из груди. Он знал. Он видел сквозь академическую ширму.

Он отодвинулся от стола, собираясь продолжить лекцию, но его рука, лежавшая на краю стола, случайно, почти невесомо, скользнула по верхнему листу ее работы. И в тот же миг его мизинец едва-едва коснулся ее руки, лежавшей рядом на столе.

Прикосновение.

Микроскопическое. Мимолетное. Случайное.

Но оно ударило током.

Диана резко втянула воздух. Она почувствовала сухую теплоту его кожи, легкую шероховатость на костяшках пальцев. В глазах потемнело.

И он смутился.

Артем Сергеевич Новиков, всегда такой собранный и непроницаемый, на долю секунды замер. Легкая, едва уловимая краска тронула его скулы. Он быстро убрал руку со стола, резко поправил несуществующую складку на рукаве. Его взгляд, обычно такой прямой и оценивающий, на мгновение ушел в сторону, к доске, потом снова метнулся к ней, но уже без прежней уверенности. В них читалась растерянность, почти мальчишеское замешательство. Он откашлялся, резко, сухо.

«Итак… сублимация, – произнес он, но голос, обычно такой звучный, слегка дрогнул на первом слове. Он отвернулся, сделал несколько шагов к доске, спиной к аудитории, будто собираясь что-то написать. Но рука с мелом замерла в воздухе. Диана видела, как напряглись мышцы его спины под тонкой тканью рубашки, как он глубоко вдохнул, пытаясь восстановить контроль. Весь его вид кричал о нарушенном равновесии. Он почувствовал это. Это неловкое, жгучее электричество между ними.

Он обернулся. Лицо снова было профессионально-спокойным, но тень смущения еще витала в уголках губ, в чуть более быстром, чем обычно, ритме дыхания. Он избегал смотреть прямо на нее, обращаясь к аудитории в целом, но его взгляд то и дело непроизвольно скользил в ее сторону, тут же отскакивая. Лекция продолжалась, но прежней легкости не было. Была натянутость, которую чувствовали даже студенты на задних рядах.

Диана сидела, прижав к коленям руки, которые все еще горели в том месте, где коснулся его мизинец. Стыд и восторг, паника и ликование смешались в ней в головокружительный коктейль. Он смутился. Из-за меня. Из-за нашего прикосновения. Мысли путались: «Он заметил! Он почувствовал то же, что и я!» и «Боже, что я наделала? Он теперь будет меня ненавидеть!». Она смотрела на его спину, на линию ремня, на его руки, жестикулирующие с чуть большей резкостью, чем обычно. Эти руки… они коснулись ее. Случайно. Но коснулись.

Когда звонок возвестил об окончании пары, он не стал сразу собирать вещи. Он подождал, пока студенты начнут выходить. Диана медленно складывала свои бумаги, чувствуя его взгляд на себе. Она подняла глаза. Он стоял у своего стола, глядя на нее. В его глазах уже не было смущения. Было что-то тяжелое, серьезное, почти предостерегающее. И… усталость.

«Диана, – его голос был низким, предназначенным только для нее, хотя в аудитории еще оставались люди. – По поводу работы. Тема требует глубины и… осторожности. Приходи завтра после шестой пары. Кабинет 410. Обсудим план». Он не улыбнулся. Просто кивнул и отвернулся, демонстративно занявшись папкой.

Она вышла на мокрые ступени, не чувствуя дождя. В ушах гудело: «Кабинет 410. После шестой пары. Наедине». Его смущение, его прикосновение, этот тяжелый взгляд – все смешалось в один навязчивый кадр. Защита работы, автомат, литературные герои – все это отступило на второй план. Осталось только осознание: игра стала опаснее. Лабиринт чувств сузился, приведя их к закрытой двери кабинета 410. И теперь ей предстояло войти туда, зная, что он почувствовал ток прикосновения так же остро, как и она. Зная, что ее научная работа о проекции идеалов – это крик ее собственной, сжигающей душу тайны.

3

Дома Диана сбросила мокрые кроссовки, но не холод, а внутренний жар заставлял ее дрожать. Кабинет 410. После шестой пары. Наедине. Эти слова пульсировали в висках, заглушая шум дождя за окном. Она разложила учебники, распечатки по Булгакову, конспекты лекций Артема Сергеевича о проективных методиках. Нужно было погрузиться в работу, в анализ Маргариты, ее слепой, разрушительной веры в гениальность Мастера. Но буквы плыли перед глазами, превращаясь в его лицо – то насмешливое у доски, то смущенное после того прикосновения, то серьезное, предостерегающее в пустой аудитории. «Будь осторожна с интерпретациями… своих собственных чувств». Он словно читал ее мысли сквозь страницы учебников.

Она вцепилась в ручку, пытаясь выстроить логику работы. «Маргарита проецирует на Мастера образ гения, спасителя, единственного родного человека. Игнорируя его слабости, его страх, его готовность сбежать в сумасшедший дом…» Диана замерла. А что она проецировала на Артема Сергеевича? Строгого, умного, недоступного ? Игнорируя… что? Его человечность? Его возможные сомнения? Его ремень, который был просто аксессуаром, а не символом власти над ней?

Дверь в комнату распахнулась с грохотом. «Диан! Ты еще не сварилась в этих книжках?» Лера, ее соседка и вечный двигатель веселья, влетела, как ураган, в ярко-розовой куртке, с сияющими от предвкушения глазами. «Бросай все! У Никиты день рождения, тусовка в ''Графите''. Там будет жарко! Ты просто обязана развеяться!»

Диана попыталась отмахнуться, сославшись на гору работы, на зачет, на усталость. Но Лера была неумолима: «Два часа! Всего два часа! Смотри, ты уже вся серая от этого Булгакова! Надень что-нибудь… ну, не джинсы!» Она тыкала пальцем в шкаф.

Сопротивление было тщетным. Через полчаса Диана, в тех же черных джинсах (Лера сдалась), но с другим, темно-синим свитером, который Лера сочла «более клубным», и с натянутой улыбкой выходила из общежития. Мысли о завтрашнем дне, о кабинете 410, о его смущенном взгляде не отпускали ни на секунду.

«Графит» встретил их стеной басов, мигающими лазерами и густой массой тел. Музыка била по ушам, запах парфюма, пота и алкоголя висел в воздухе. Лера мгновенно растворилась в танцующей толпе. Диана протиснулась к барной стойке, заказала тоник с лаймом и прислонилась к стене, чувствуя себя чужой на этом празднике жизни. Веселье вокруг казалось плоской картинкой. Каждый смех, каждый возглас – лишь фон для громкого стука ее собственного сердца, отсчитывающего время до завтрашнего вечера.

Она ловила обрывки чужих разговоров, но слышала только его голос: «Амбициозная тема… Маргарита – ярчайший пример слепоты идеализации». Она видела танцующие пары, но перед глазами стоял он – замерший после случайного касания, с легким румянцем на скулах, отводящий взгляд. Он почувствовал. Он обязательно почувствовал то же, что и я. Сомнение грызло: А вдруг это была просто неловкость? Вдруг ему неприятно? Вдруг завтра в кабинете будет только строгость?*

Час в клубе показался вечностью. Шум, толпа, навязчивые взгляды незнакомых парней – все это лишь усиливало тревогу и тоску по тишине, по холодному ветру, по… его присутствию, даже если оно было молчаливым. «Лер, я ухожу,» – крикнула она, пробираясь к подруге в гуще танцпола. «Что? Уже? Ты же только пришла!» – возмутилась Лера, но, увидев выражение лица Дианы – не усталость, а какое-то внутреннее смятение, – махнула рукой. «Ладно, ладно, иди. Но завтра подробный отчет!»

Выход на улицу был глотком свежего воздуха, хотя ноябрьский ветер пробирал до костей. Диана натянула капюшон, но вместо того, чтобы идти к автобусу, инстинктивно свернула в сторону набережной. Ей нужно было пространство, тишина, холодная вода и небо – чтобы разобраться в хаосе чувств. Дорога домой лежала мимо реки.

Набережная была почти пустынна. Фонари отбрасывали длинные, дрожащие блики на черную воду. Изредка проносилась машина, да кричали чайки, споря из-за ночной добычи. Резкий, чистый воздух с примесью речной сырости обжигал легкие, но был бальзамом после клубной духоты. Диана шла быстро, почти бежала, пытаясь загнать обратно мысли о завтрашней встрече, о его глазах, о своей работе, которая казалась теперь не научным трудом, а признанием в любви, написанным академическим языком.

Она не заметила его сразу. Поворот тропинки, высокий силуэт, стоящий у перил, смотрящий на темную гладь воды. Он был без привычного пиджака, только в темном свитере поверх рубашки, воротник чуть приподнят от ветра. Руки в карманах брюк. Знакомый ремень, пряжка тускло блеснула в свете фонаря.*Артем Сергеевич.

Они увидели друг друга одновременно.

Лоб в лоб. В метре друг от друга.

Диана замерла на месте, сердце провалилось куда-то в бездну, потом ударило с бешеной силой, застучав в висках, в горле. Все мысли разом испарились. Остался только шум ветра, далекие чайки и он – здесь, в ее пространстве тишины и ночи, где он не был преподавателем, а был просто человеком, стоящим у воды.

Он тоже не ожидал. Его глаза, обычно такие собранные, пронзительные, расширились от чистого изумления. Он вынул руки из карманов, словно не зная, куда их деть. Легкая растерянность, почти неузнаваемое выражение на его лице – не строгость, не смущение, а что-то первозданно-настоящее. Удивление? Тревога? Или… вспышка того самого, необъяснимого?

«Диана?» – его голос прозвучал глухо, перекрываясь шумом ветра. Он был ниже обычного, без лекторской звонкости. Просто ее имя, произнесенное в ночной тишине. В нем слышалось столько же замешательства, сколько и в ее остановившемся дыхании.

Она не могла говорить. Кивнула, чувствуя, как жар заливает лицо, несмотря на холод. Ее руки сжались в кулаки внутри карманов куртки.

«Что вы…» – он начал и запнулся, словно ища слова, которые не были профессиональными. «Что ты делаешь здесь? В такую погоду?» Забота? Упрек? Просто констатация факта? Она не могла понять. Но в его глазах, прищурившихся от ветра, она увидела отражение своего собственного смятения. И что-то еще – тень той самой настороженной близости, что витала в аудитории после прикосновения.

«Шла… домой. Через набережную,» – наконец выдавила она. Голос звучал чужим, сдавленным. «Люблю тут… тихо. Ветер. Воду.» Она махнула рукой в сторону реки, жест получился нелепым.

«Я тоже,» – сказал он просто. Коротко. Значительно. Он посмотрел на воду, потом снова на нее. Взгляд был пристальным, изучающим, но уже без вуали преподавателя. Он видел ее – сбитую с толку, с развевающимися из-под капюшона черными волосами, с пылающими щеками, в обычных джинсах и свитере, которые вдруг казались здесь уместнее, чем в аудитории. «Это место… очищает мысли.»

Молчание повисло между ними, плотное, звонкое, наполненное несказанным. Шум ветра, плеск воды у причала – все стало громче. Они стояли так близко, что Диана чувствовала исходящее от него легкое тепло, смешанное с холодом ночи. Видела капли влаги на его свитере, тень усталости под глазами, которые сейчас смотрели на нее без привычной защиты дистанции. Он любит это место. Это знание ударило ее с новой силой. Его тайное убежище. И она пришла сюда, ворвалась в его уединение.

«Завтра…» – начала она, не зная, что сказать, но чувствуя, что молчать дольше невозможно.

«Да,» – перебил он тихо, почти шепотом. «Кабинет 410. После шестой пары.» Он произнес это не как напоминание о консультации, а как констатацию неизбежности. Факта, который теперь висел между ними здесь, на пустынной набережной, как еще один незримый мост. «Не опоздай.»

Он не стал ждать ответа. Сделал шаг назад, потом еще один, его взгляд скользнул по ее лицу в последний раз – глубокий, непроницаемый, но уже без прежней холодности. Потом он повернулся и пошел вдоль набережной, в сторону, противоположную ее дома.

4

Ветер свистел в ушах, ледяными иглами впиваясь в лицо, но Диана не чувствовала холода. Только жар, разливающийся от щек до самых кончиков пальцев, и бешеный стук сердца, заглушавший плеск воды.

«Подождите!» – вырвалось у Дианы прежде, чем она осознала. Голос прозвучал громче, чем она хотела, резко на фоне воя ветра.

Он остановился, обернулся. В свете дальнего фонаря его лицо было полускрыто тенью, но она видела, как напряглись его скулы. «Диана?»

«Я… я тоже иду в ту сторону,» – солгала она, чувствуя, как горит лицо. Ей было в другую сторону. Совсем в другую. Но мысль о том, что он уйдет сейчас, что эта хрупкая, невероятная близость рассыплется, была невыносима. «Можно… можно я пройду с вами? До перекрестка?» Голос дрожал, выдавая ее с головой.

Он смотрел на нее. Молча. Слишком долго. Его взгляд был тяжелым, непроницаемым, как темная вода реки. Диана готова была провалиться сквозь землю от стыда и отчаяния. Глупость! Он сейчас решит, что я преследую его!

«Здесь поздно и темно,» – наконец произнес он. Голос был низким, ровным, но в нем не было прежней преподавательской интонации. Была какая-то странная усталость. «И холодно. Ты же дрожишь.» Он заметил? Она сама не чувствовала дрожи, только внутренний пожар.

«Я… ничего,» – пробормотала она, машинально затягивая капюшон глубже, хотя он не спасал от ветра.

Он вздохнул. Звук был почти не слышен, но его плечи под темным свитером слегка опустились. «Иди сюда.» Не команда. Не предложение. Констатация. Он повернулся и пошел вдоль перил, не оглядываясь, но замедлив шаг, давая ей догнать.

Они шли рядом. Непривычно близко. Достаточно, чтобы чувствовать исходящее от него тепло, смешанное с запахом ночного воздуха и едва уловимыми нотами его одеколона – дуб и что-то холодное, как эта река. Молчание висело между ними, плотное, звенящее, наполненное всем несказанным за последние месяцы. Шуршание их шагов по мокрому асфальту, вой ветра, крики чаек – все это лишь подчеркивало гул в ее ушах.

«Лера вытащила в клуб,» – вдруг выпалила Диана, сама не зная зачем. Ей нужно было заполнить эту невыносимую тишину. «Но там было… не мое. Шумно. Душно. Я сбежала.» Она рискнула взглянуть на него боком.

Он смотрел прямо перед собой, на черную ленту реки. «И пришла сюда. Искать тишину?» Его голос был спокойным, но в нем сквозило понимание.

«Да,» – прошептала она. «А вы… вы часто тут бываете? По вечерам?» Идиотский вопрос! – закричал внутри нее голос разума. Но ей нужно было знать. Нужно было услышать его голос.

«Часто,» – ответил он просто. «Здесь… можно дышать. После пар, после бумаг, после всей этой…» Он замолчал, словно ища слово. «…Суеты. Здесь мысли встают на свои места.» Он на миг повернул голову к ней. «Или наоборот, путаются окончательно.» Его взгляд был темным, нечитаемым, но в нем промелькнул намек на ту же внутреннюю бурю, что бушевала в ней.

Они прошли под очередным фонарем. Свет упал на его лицо с резче обозначенными тенями под глазами. Диана вдруг увидела не только недосягаемого преподавателя, но и просто человека. Уставшего. Одинокого, возможно. Своими мыслями и своими… запретами.

«Ваша тема,» – заговорил он снова, не глядя на нее. Голос стал глуше, будто слова давались с трудом. «Проекция идеализированного образа… Она выбрана не случайно, да?» Он не спрашивал. Он утверждал. Знающим тоном человека, который видит насквозь.

Диана почувствовала, как земля уходит из-под ног. «Я… Я просто считаю ее очень показательной. Маргарита…» – начала она защищаться академически.

«Маргарита ослепла,» – резко перебил он. Остановился и повернулся к ней. Они стояли под фонарем, в круге света, отрезанные от темноты и ветра. Его глаза горели каким-то внутренним огнем. «Она возвела обычного, талантливого, но глубоко травмированного человека в ранг божества. Пожертвовала всем ради иллюзии. Ради образа, который создала сама.» Он шагнул ближе. Слишком близко. Диана отпрянула спиной к холодным перилам. «Это опасно, Диана. Опасно и для того, кто идеализирует, и для… объекта этой проекции.»

Она не могла оторвать от него взгляда. Его дыхание, теплое и прерывистое, касалось ее лба. Запах его, близкий и опьяняющий. Его глаза, в которых читалась не только строгость, но и боль, и какое-то отчаянное предупреждение.

«А если… если объект не такой уж идеальный?» – выдохнула она, не думая. Слова сорвались сами. «Если он просто человек? Со своими… слабостями? Сомнениями?» Она смотрела на него, впиваясь взглядом, пытаясь найти в его глазах ответ. Признание. Хоть что-то.

Он замер. Вся его фигура напряглась. Взгляд стал острым, пронзительным, как скальпель. «Тогда это еще опаснее,» – прошептал он. Голос был хриплым, чужим. «Потому что разочарование неизбежно. И падение с пьедестала… оно калечит обоих.»

Он поднял руку. Медленно, будто преодолевая невидимое сопротивление. Его пальцы коснулись ее щеки, ледяной от ветра, но пылающей изнутри. Прикосновение. На этот раз – не случайное. Намеренное. Весомое. Шероховатость его подушечек, тепло, проникающее сквозь холод кожи. Диана вскрикнула от неожиданности и невыносимой нежности, прижавшись щекой к его ладони. Ее глаза наполнились слезами, которые тут же высушил ветер.

«Артем Сергеевич…» – прошептала она, но слова потеряли смысл. Было только его прикосновение, его близость, его имя, вырвавшееся без титула.

«Не называй меня так,» – резко сказал он. Его пальцы слегка сжали ее щеку. «Не сейчас. Не здесь.» Его взгляд упал на ее губы. Надолго. Жадно. В его глазах бушевала война – долга, страха и того самого, необъяснимого влечения, что висело между ними с самого первого дня на переднем ряду. «Я не должен этого делать…» – прошептал он, больше себе, чем ей. Но его рука не отпускала ее лицо. Другая рука нашла ее талию, под толстой тканью куртки, притягивая ее ближе, к источнику его тепла.

«Но вы хотите?» – выдохнула она, глядя ему прямо в глаза, не прячась, не отводя взгляда. В ее голосе не было вызова. Была только обнаженная правда и мольба.

Он не ответил словами. Его взгляд – темный, потерянный, полный запретной страсти – был ответом. Он наклонился. Медленно. Давая ей время отстраниться. Убежать. Но она не двинулась с места. Замерла, ожидая, чувствуя, как его дыхание смешивается с ее дыханием, как его запах заполняет все вокруг.

Поцелуй.

Сначала это было лишь прикосновение губ. Легкое, исследующее, неуверенное. Как будто он проверял границы реальности. Потом… Потом что-то внутри него сломалось. С тихим стоном, похожим на стон утопающего, он углубил поцелуй. Его рука крепче сжала ее талию, другая вцепилась в ее волосы у виска, отбрасывая капюшон. Его губы были горячими, требовательными, отчаянными. Это был не поцелуй преподавателя. Это был поцелуй голодного человека, нашедшего воду после долгой жажды. Поцелуй, полный запретного влечения, месяцев подавленных взглядов, смущения от прикосновения в аудитории и этой невероятной, пугающей близости на пустынной набережной.

Диана ответила. Ее руки сами нашли его шею под воротником свитера, вцепились в жесткие пряди волос на затылке. Она отвечала на его поцелуй с такой же отчаянной жаждой, теряясь в его вкусе, в его тепле, в гуле, который заполнил ее голову, заглушив ветер, реку, весь мир. Время остановилось. Существовал только он. Его губы. Его руки. Его тело, прижатое к ней, защищающее от холода и ветра.

Они целовались под фонарем, в круге света, как на сцене, для невидимого зрителя – ночи, реки, чаек. Это был поцелуй, сметающий все барьеры – преподаватель-студент, возраст, условности. Поцелуй, который был одновременно падением и полетом.

Он оторвался первым. Резко. Как будто его ударило током. Его глаза были дикими, растерянными, полными ужаса и неверия перед тем, что он только что совершил. Он отступил на шаг, выпустив ее из объятий. Его дыхание сбилось, губы были влажными, чуть припухшими от ее поцелуя.

«Боже…» – прошептал он, глядя на нее, а потом на свои руки, будто не веря им. «Что я наделал…» Это была не фраза. Это был стон отчаяния.

Диана стояла, прислонившись к перилам, пытаясь перевести дыхание. Губы горели. Тело дрожало уже не от холода, а от шока и невыносимой слабости. Внутри все пело и плакало одновременно.