Дело№666

Глава 1: Первая Ласточка

Прага. Конец октября 2008 года. Ночь уже давно накрыла город своим тяжелым, влажным покрывалом. Туман, рожденный Влтавой, цеплялся за готические шпили и барочные купола, окутывал узкие улочки Старого Города, превращая фонари в расплывчатые желтые шары. Воздух пах мокрым камнем, опавшей листвой и далеким дымком из труб. Город казался декорацией к старой, слегка потертой черно-белой киноленте – красивой, но безжизненной.

Иржи Вондрак затянулся последней сигаретой, сидя в своем стареньком «Шкоде Фаворит», припаркованной на смотровой площадке у Вышеграда. Отсюда открывался вид на подсвеченные мосты, Градчаны и бесчисленные крыши, утопающие в тумане. Вид, который обычно успокаивал его после долгой смены. Но сегодня что-то грызло изнутри. Беспокойство. Как будто сама эта ночная мгла была живой и недоброй. Может, зря он взял этот последний заказ? Парень у подножия крепости, нервный какой-то, торопил, глаза бегали. Но деньги заплатил вперед, наличными. Иржи потушил окурок в переполненной пепельнице. Пора домой. Завтра рано вставать, надо на СТО заехать – подшипник гудит.

Он повернул ключ зажигания. Двигатель чихнул раз, другой и захлебнулся. «Черт возьми!» – Иржи ударил ладонью по рулю. Опять. Он снова попробовал – тишина. С глухим стуком открыл дверь и вышел, чтобы заглянуть под капот. Холодный туман тут же облепил лицо. Он нащупал рычаг капота, потянул. Замок щелкнул, но капот приподнялся лишь на пару сантиметров и замер. Заело. Опять. С проклятием Иржи полез в карман за перочинным ножом, чтобы поддеть заевший механизм. Он наклонился, сосредоточенно водя лезвием в щели.

Он не услышал шагов. Не почувствовал присутствия другого человека в этом пустынном, окутанном туманом месте. Только внезапный, звериный рык где-то очень близко, да стремительное движение тени из мрака за спиной.

Боль. Дикая, разрывающая все внутри боль в спине, ниже лопатки. Иржи ахнул, роняя нож. Он попытался обернуться, но второе движение тени – быстрее, яростнее – и новая волна агонии ворвалась в его тело, на сей раз в бок. Он почувствовал тепло, разливающееся под рубашкой, липкое и густое. Кровь. Его собственная кровь. Он рухнул на колени, упершись руками в холодный асфальт. Глаза застилала пелена, но он успел мельком увидеть фигуру в темной куртке с капюшоном, низко надвинутым на лицо. Ни глаз, ни черт – только тень.

– За… что… – прохрипел Иржи, пытаясь вдохнуть, но вместо воздуха в легкие хлынула жидкость. Горькая, металлическая.

Фигура не ответила. Она стояла над ним, дышала тяжело, неровно, как загнанный зверь. Потом наклонилась. Иржи почувствовал прикосновение к своей шее – холодное, твердое. Лезвие. Оно скользнуло по коже, неглубоко, но с ужасающей, хирургической точностью. Еще боль, но уже тупая, на фоне всепоглощающей агонии в груди и боку. Потом шаги, быстро удаляющиеся в туман, растворяющиеся в ночи.

Иржи Вондрак упал набок. Его взгляд устремился в мутное небо над Вышеградом. Фонари плыли перед глазами, превращаясь в расплывчатые солнца. Он думал о том, что завтра не поедет менять подшипник. Думал о холодной квартире, о невыключенном свете на кухне… Потом мысли спутались, потемнело. Последнее, что он ощутил – ледяную влагу асфальта на щеке и далекий, одинокий вой сирены где-то внизу, в городе.

Инспектор Джон Бекман приехал одним из первых. Синий мигающий свет полицейских машин рвал туманную завесу, окрашивая древние стены Вышеграда в тревожные, неестественные цвета. Бекман вышел из своего невзрачного «Октавии», морщась от внезапного холода и резкого запаха бензина, смешанного с чем-то… металлическим. Кровью. Он знал этот запах слишком хорошо.

Он был невысок, коренаст, с лицом, изборожденным глубокими морщинами, которые выдавали скорее усталость, чем возраст. Ему было чуть за пятьдесят, но сегодня, под утро, после всего трех часов беспокойного сна, он чувствовал себя на все семьдесят. Темные, почти черные глаза под густыми нахмуренными бровями остро сканировали обстановку: машина, водительская дверь открыта, фигура на асфальте, очерченная мелом, люди в белых комбинезонах.

– Джон. – К нему подошел местный участковый, Петр Гавел, молодой парень, бледный как полотно. – Жуть… Просто жуть.

Бекман кивнул, не глядя на него. Он подошел к телу, осторожно ступая по уже размеченным дорожкам. Иржи Вондрак лежал в луже собственной крови, уже потемневшей и вязкой. Лицо застыло в гримасе ужаса и непонимания. Рубашка на груди и спине пропитана, порвана. Бекман наклонился, стараясь дышать ртом. Обычное ограбление? Таксисты – легкая мишень. Но что-то… щелкнуло в его мозгу. Неправильно. Слишком много ярости. Слишком много крови для простого отъема выручки. Кошелек таксиста валялся рядом, на асфальте, рядом с рассыпанными монетами и смятыми кронами. Его даже не открыли. Деньги были внутри.

– Что с шеей? – спросил Бекман, не отрывая взгляда от бледной кожи жертвы. Там, чуть ниже кадыка, виднелся неглубокий, но четкий порез. Почти ровный. Не похоже на рану в драке.

Криминалист, копошившийся рядом, посветил фонариком. – Порез. Чистый. Как скальпелем. Не смертельный, но… странный. Как будто метку поставили.

Бекман выпрямился. Его взгляд упал на приоткрытый капот машины, на перочинный нож, валявшийся рядом с телом. Жертва явно что-то ремонтировала. Уязвимый момент. Нападение из темноты. Ярость. И эта метка… Почти ритуальная.

Он отошел в сторону, достал пачку сигарет. Рука, подносящая спичку к кончику сигареты, дрогнула едва заметно. Не от холода. От предчувствия. Он многое видел за свои годы в полиции Праги. Пьяные разборки, бытовуху, даже заказные убийства мафиози. Но это… Это пахло чем-то другим. Чем-то диким, необузданным, что пришло из этой самой ночной мглы и растворилось в ней. Как бесшумная, ядовитая тень.

Петр Гавел подошел снова. – Что думаете, инспектор?

Бекман глубоко затянулся, выпуская струйку дыма в холодный воздух. Она тут же смешалась с туманом. Он посмотрел на мертвого таксиста, на его остекленевшие, полные немого вопроса глаза, на абсурдно рассыпанные монеты рядом с нетронутым кошельком. Потом перевел взгляд на темный провал дороги, уходящей вниз, в спящий город.

– Думаю, Петр, – его голос был низким, хрипловатым от усталости и сигарет, – что это только начало. Первая ласточка. И черт меня побери, но летит она из самой кромешной тьмы.

Он бросил окурок, раздавил его каблуком о мокрый асфальт с неожиданной для его комплекции силой. Звук был резким, финальным. Словно точка, поставленная в конце первого, кровавого предложения истории, которой суждено было длиться десять долгих лет. Истории под номером 666.

Глава 2: Тень и Пыль

Утро после убийства Иржи Вондрака не принесло ясности. Туман сменился моросящим, холодным дождем, который словно пытался смыть следы ночного кошмара с асфальта Вышеграда. Но инспектор Джон Бекман знал: некоторые следы въедаются слишком глубоко.

Он сидел в своем кабинете в главном управлении полиции Праги на улице Янгманнова. Кабинет был тесным, заваленным папками. Стены цвета выцветшей охры, стол, покрытый слоем бумаг, кофейных кружек и пепельницей, доверху наполненной окурками. Запах старой бумаги, пыли, табака и дешевого растворителя кофе висел в воздухе густым одеялом. Бекман изучал первые фотографии с места преступления. Иржи Вондрак на боку, лицом к мутному небу. Кровь, черная на снимках. Открытый капот машины, как зияющая рана. И этот порез на шее – чистый, почти хирургический, выделяющийся на бледной коже.

Первая ласточка. Его собственные слова эхом отдавались в голове. Он откинулся на спинку стула, потер переносицу. Усталость давило виски, но сон был невозможен. За окном монотонно стучал дождь по подоконнику.

В дверь осторожно постучали.

– Войдите.

В кабинет буквально вплыла невысокая, сутуловатая фигура в белом лабораторном халате, поверх которого был наброшен потертый черный худи. Сэм Бенгтссон. Его светлые, почти белые волосы были неопрятно растрепаны, а за толстыми линзами очков прятались необычайно острые, светло-голубые глаза, которые сейчас смотрели на Бекмана с интенсивностью сканера. В руках он держал планшет и несколько файлов.

– Джон, – Сэм кивнул, его голос был тихим, чуть монотонным, как будто он экономил энергию на словах для более важных процессов в голове. – Тот таксист. Вышеград.

– Что нашел, Сэм? – Бекман махнул рукой на свободный стул, заваленный папками. Сэм, не обращая внимания на беспорядок, просто сгреб папки в кучу и сел, устроив планшет на коленях.

– Не ограбление, – констатировал Сэм, как нечто само собой разумеющееся. Он ткнул пальцем в планшет, вызвав увеличенное изображение кошелька и рассыпанных монет. – Насилие избыточное. Два удара ножом в жизненно важные области – спина, бок. Цель – быстрая нейтрализация или… наслаждение процессом. Кошелек выпал при падении или был выброшен нападавшим? Неважно. Его не обыскали. Деньги внутри. Значит, цель не материальная.

Бекман кивнул. Его интуиция подтверждалась холодной логикой криминалиста.

– Метка на шее?

Сэм переключил изображение. Крупный план пореза. Чистые края, минимальное кровотечение из самой ранки – нанесена либо очень острым инструментом, либо после смерти, когда давление упало. Но Бекман видел жертву – кровь была свежей, пульсирующей из основных ран. Значит – острый инструмент. И мастерство? Или удача?

– Не просто метка, – Сэм приблизил изображение еще больше. Бекман наклонился. На краю пореза, едва заметная в микроскопическом масштабе фотографии, виднелся крошечный дефект – как будто лезвие дрогнуло или встретило микроскопическое препятствие в последний миг. – Не идеально. Эмоция? Адреналин? Или… – Сэм замолчал, его пальцы быстро за двигались по экрану, вызывая другие изображения: отпечатки подошв возле тела (в основном полицейских и самого Иржи), следы от колес, общий план места. – …или он хотел что-то изобразить. Цифру? Букву? Просто линию? Пока неясно. Но это был осознанный акт. Не часть атаки.

– Ритуал? – выдохнул Бекман. Само слово оставляло во рту горьковатый привкус.

– Возможно. Ранняя стадия. Неотработанная. – Сэм поднял глаза на Бекмана. Его взгляд был отстраненным, будто он видел не инспектора, а сложную головоломку, которую нужно решить. – Нападавший – мужчина. Рост примерно 175-180 см. Правша. Удары нанесены сверху вниз, с большой силой. Нож – не бытовой. Скорее всего, охотничий или тактический, с клинком не менее 15 см, односторонней или полуторной заточки. По характеру ран – широкое лезвие у основания, сужающееся к острию. Возможно, с частичным серрейтором ближе к рукояти. Следов ножен или иного чехла на месте нет. Значит, носил открыто или в легкодоступном месте. Смелый. Или глупый.

Бекман мысленно перебирал типы людей, которые могли бы носить такой нож по Праге. Туристы? Сомнительно. Охотники? Возможно, но не сезон. Военные? Полицейские? Криминальные элементы… Но тогда зачем метка? Зачем оставлять кошелек?

– Насилие было… личным? – предположил он.

Сэм пожал одним плечом. – Слишком рано говорить. Ярость – да. Целеустремленность – да. Но мотив… – Он снова уткнулся в планшет. – Пыль. В воздухе и на асфальте. Анализ покажет состав. Возможно, частицы с одежды нападавшего. Туман конденсировал все. Есть микрочастицы возле тела, которых нет в других контрольных точках. Черные, волокнистые. Ткань? Ковер? Неизвестно. И… – Он сделал паузу, его пальцы замерли. – След. Один. Чуть в стороне, в грязи, у обочины. Нечеткий. От ботинка. Размер 43-44. Широкая колодка. Недорогая обувь. Резиновая подошва, стандартный рисунок протектора, сильно стертый с внешнего края правой ноги. Человек ходит, заваливая стопу наружу.

Это была первая конкретная зацепка. Микроскопическая пыль и один нечеткий след в грязи. Капля в океане Праги.

– Отправил на сравнение с базами? – спросил Бекман, уже зная ответ.

– Конечно. Шансы минимальны. След неполный, обувь массовая. Но это все, что есть. – Сэм выключил планшет. – Труп уже в морге. Доктор Гавелка ждет тебя. Он хотел, чтобы ты присутствовал при вскрытии. Лично.

Бекман поморщился. Он ненавидел морги. Этот запах формалина и смерти въедался в одежду, в волосы, в память. Но Сэм был прав. Он должен был быть там. Видеть. Запомнить каждую деталь, которую могла открыть эта первая жертва. Первая ласточка.

Пражский институт судебной медицины на улице Салмовской встретил их ледяным кафельным сиянием и тем самым непередаваемым химическим запахом, смешанным с чем-то органическим и невыразимо грустным. Бекман чувствовал, как его желудок сжимается в комок. Сэм шел рядом, невозмутимый, как будто направлялся в библиотеку. Его взгляд скользил по стерильным коридорам, впитывая детали.

В секционном зале было холодно и ярко. На металлическом столе под мощными лампами лежало тело Иржи Вондрака. Теперь оно казалось еще меньше, безжизненнее, подчеркнутое металлической холодностью окружения. Над ним склонился доктор Олдржих Гавелка, сухой, подтянутый мужчина лет шестидесяти с острым, как скальпель, профилем и внимательными глазами за очками в тонкой оправе. Он уже начал работу.

– Джон, – кивнул Гавелка, не отрываясь от дела. Его голос звучал сухо, профессионально. – Сэм. Смотрите.

Он указывал скальпелем на обнаженную грудь жертвы. Два зияющих входных отверстия – одно под левой лопаткой, второе в межреберье слева.

– Первый удар, – проговорил Гавелка, – в спину. Глубокий, под углом сверху вниз. Лезвие прошло между ребер, повредило левое легкое и аорту. Смертельно, но не мгновенно. Жертва упала на колени. Второй удар – в бок. Тоже глубокий, повредил печень и нижнюю полую вену. Вот здесь… – Он аккуратно раздвинул края раны на спине. – Видите зазубрины на краях разреза? И микронадрывы ткани? Это серрейтор. Частично. На последней трети клинка. Как Сэм и предполагал.

Бекман подошел ближе, заставив себя смотреть. Кровоподтеки на руках Иржи – он пытался защититься? Или просто падал?

– Агония была… долгой? – спросил он, стараясь, чтобы голос не дрогнул.

– Минуты две-три, – ответил Гавелка без тени эмоций. – Потеря сознания наступила быстро из-за повреждения аорты и кровопотери, но организм боролся. А вот это… – Он перешел к шее. – Само по себе не смертельно. Глубина – менее сантиметра. Разрез ровный, длиной около 4 см. Нанесен очень острым инструментом, вероятно, тем же ножом, но его кончиком, с легким нажимом. Посмертно? Нет. Судя по минимальному, но присутствующему кровоизлиянию в края раны – нанесен практически сразу после второго удара, когда жертва была еще жива, но уже не могла сопротивляться. Символический акт. Подпись.

Подпись. Слово повисло в холодном воздухе морга. Бекман посмотрел на бледное лицо Иржи Вондрака. Кто подписался на его смерти? Кто этот призрак из тумана?

– Токсикология, гистология – все в работе, – добавил Гавелка. – Но предварительно – жертва была трезва. Никаких следов наркотиков в крови. Только адреналин. Много адреналина. Он знал, что умирает.

Бекман отвернулся. Ему нужно было подышать воздухом. Не этим консервированным запахом смерти, а настоящим, пусть и мокрым, пражским воздухом. Он вышел в коридор, прислонился к холодной кафельной стене, закрыл глаза. В голове крутились образы: туман, открытый капот, тень с ножом, монеты на асфальте, ровный порез на шее живого человека… И ощущение. Ощущение чего-то большого, темного, что только что проснулось и потянулось во тьме города.

К нему подошел Сэм, бесшумно, как тень.

– Он не планировал это как ритуал, – тихо сказал Сэм. Его светлые глаза смотрели поверх очков прямо на Бекмана. – Или планировал, но что-то пошло не так. Первый удар – ярость, импульс. Второй – добивание. Метка… послесловие. Мысль, пришедшая в процессе. Или… начало чего-то. Он попробовал. И ему понравилось.

Бекман открыл глаза. Взгляд Сэма был невыносимо проницательным.

– Значит, он попробует снова.

– Статистически, да, – кивнул Сэм. – Убийцы с таким почерком, с таким… аппетитом… редко останавливаются на одном. Особенно если они нашли свой "стиль". Метка – это стиль. Это идентификация.

В кармане Бекмана резко зазвонил телефон. Он вздрогнул. На дисплее – неизвестный номер. Он принял вызов.

– Бекман.

– Инспектор? – в трубке прозвучал молодой женский голос, напряженный, но профессиональный. – Это Джессика Йепссон, "Пражский Дозор". Мы получили информацию об убийстве таксиста на Вышеграде. Говорят, это был не просто грабеж? Что на жертве была… отметина? Правда ли, что полиция подозревает серийного убийцу?

Бекман стиснул телефон. СМИ. Уже знают. Уже копают. Кто слил? Участковый Гавел? Кто-то из морга? Неважно. Тень убийцы еще не рассеялась, а его собственная тень – тень расследования – уже попала в свет прожекторов.

– Никаких комментариев на данном этапе расследования, – отрезал он, стараясь, чтобы голос звучал ровно. – Официальная информация будет позже.

– Но инспектор! Люди напуганы! Город имеет право знать! Если там орудует маньяк…

– Никаких комментариев, – повторил Бекман и положил трубку. Он посмотрел на Сэма. Тот стоял, уставившись в стену, но Бекман знал – он все слышал и все понял.

– Тень, – тихо сказал Бекман, глядя в пустой коридор морга. – Она уже везде. И она растет.

Сэм молча кивнул. Его пальцы нервно постукивали по корпусу планшета. В его светлых глазах мелькнуло что-то – не страх, а азарт охотника, столкнувшегося с редким, опасным зверем. Или криминалиста, увидевшего сложный, но решаемый алгоритм в хаосе преступления.

Расследование Дела № 666 началось. И первая волна страха уже накрыла Прагу.

Глава 3: Холодный Огонь и Сломанная Кукла

Прага вмерзла в зиму. Январь 2010 года принес не снег, а колючий, промозглый ветер с Влтавы и серое небо, нависшее над городом тяжелой свинцовой плитой. Прошло чуть больше года с тех пор, как тень на Вышеграде настигла Иржи Вондрака. Год, который для инспектора Джона Бекмана превратился в бесконечный, изматывающий бег по кругу.

Дело Вондрка висело в воздухе. След ботинка 43-44 размера с изношенным внешним краем? Таких в Праге – десятки тысяч. Микрочастицы черного волокнистого материала? Анализ показал банальную смесь синтетики и хлопка – компоненты тысяч дешевых рабочих курток, ковриков, обивочных тканей. Ничего уникального. Нож? Никаких аналогов по следам серрейтора не найдено в криминальных базах. Зацепки таяли, как иней на мостовых под утренним солнцем.

Бекман чувствовал, как дело обрастает пылью в архиве. Начальство, в лице его старого друга Томаса Шмитца, хмурилось, но пока терпело. «Давай, Джон, копай глубже, – говорил Шмитц, откидываясь в кресле своего просторного кабинета. – Но без паники. Один случай. Страшный, да. Но пока – один». Пресса, после первых сенсационных заголовков («Маньяк в сердце Праги?», «Загадочная метка на шее жертвы!»), переключилась на другие скандалы. Джессика Йепсен звонила пару раз, но, не получив новых фактов, отступила, затаившись как паук в паутине своих источников.

И все это время Бекман чувствовал его. Тень. Она витала над городом, незримая, но осязаемая. Он ловил себя на том, что всматривается в лица прохожих в метро, отмечает походку, взгляд. Искал того, кто заваливает стопу наружу. Искал взгляд, полный той же немой ярости, что проступала в характере ран Иржи. Он знал – убийца не исчез. Он затаился. Переваривал. Учился.

И он оказался прав.

Звонок разорвал предрассветную тишину его квартиры, как нож – тишину ночи на Вышеграде. Бекман, дремавший в кресле с раскрытым делом Вон Драка на коленях, вздрогнул. Цифры на часах – 4:17. Звонил прямой номер его рабочего телефона. Звонили только по одному поводу.

– Бекман, – его голос прозвучал хрипло от недосыпа.

– Джон, – в трубке прозвучал знакомый, всегда чуть взвинченный голос Петра Гавела, но теперь в нем слышалась настоящая паника. – Снова. Похоже… очень похоже.

Адреналин, холодный и острый, влился в жилы Бекмана. Он уже был на ногах.

– Где?

– Старый Город. Улочка за Каролинумом. Мастерская художника. Жертва – девушка. Катержина Новакова. Джон… там… там что-то не так. Не просто убийство.

Адрес врезался в память. Бекман мчался по спящему городу, мигалка резала темноту, отражаясь в мокром асфальте и запотевших витринах. В голове стучало: «Похоже. Очень похоже». Первая ласточка не была случайностью.

Мастерская располагалась на втором этаже старого дома с облупившейся штукатуркой. Лестница пахла краской, скипидаром и чем-то еще… сладковато-приторным. Запах крови. У двери стоял бледный Гавел и еще один полицейский, явно подавленный.

– Никого не пускали, инспектор, – доложил Гавел. – Только криминалистов. Сэм уже внутри.

Бекман кивнул и переступил порог. Запах ударил сильнее – кровь, масляные краски, и… что-то химическое? Растворитель? Мастерская была просторной, хаотично заставленной мольбертами с начатыми и законченными картинами, стеллажами с баночками, тюбиками, кистями. Посреди этого творческого хаоса, на свободном пространстве перед большим окном, затянутым пыльной тканью, лежало тело.

Катержина Новакова. Молодая, хрупкая. Темные волосы раскинулись веером вокруг бледного лица с широко открытыми, застывшими в немом ужасе глазами. Она была одета в просторную, запачканную краской блузу и джинсы. И вокруг нее… царил порядок. Странный, леденящий душу порядок.

Тело было уложено на спину, руки аккуратно сложены на груди. Ноги вытянуты. Как будто ее приготовили к погребению. Но самое жуткое было не это. Рядом с ее головой, прямо на полу, сидела старая, потрепанная фарфоровая кукла. У куклы было оторвана голова. Она лежала в нескольких сантиметрах от туловища, стеклянные глаза куклы смотрели в потолок. А на шее Катержины… Бекман подошел ближе, сердце бешено колотилось. Да. Там был порез. Чистый, ровный. Длиннее, чем у Вондрка – сантиметров шесть. И расположен он был не горизонтально, а под небольшим углом, от кадыка к ключице. Как знак слэша. «/».

– Джон.

Бекман обернулся. Сэм Бенгтссон стоял в углу, затененный огромным мольбертом с абстрактной картиной в мрачных тонах. Он был в своем привычном белом халате, но поверх него – плотная ветровка. В руках – мощный фонарь, луч которого он направлял на пол возле тела.

– Смотри, – Сэм указал лучом на участок деревянного пола рядом с уложенным телом. Пол был покрыт слоем пыли и мелкой стружки. И там, в этом слое, был отпечаток. Четкий отпечаток подошвы. Размер 43-44. Широкая колодка. Рисунок протектора… и явный, отчетливый износ по внешнему краю правой ноги. Тот же след. Тот же человек.

– Он… – Бекман сглотнул ком в горле. – Он уложил ее. Поставил эту… куклу. И сделал метку.

– Да, – подтвердил Сэм. Его голос был ровным, но в глазах, поймавших луч фонаря, горел холодный, аналитический огонь. – Эволюция. От хаотичной ярости к контролю. К демонстрации. Метка – не случайность. Это часть сценария. Как и кукла. Послание.

– Какое послание? – прошептал Бекман, глядя на оторванную голову куклы. «Сломанная невинность?» «Смерть красоты?» Или что-то более личное, связанное с самой Катержиной?

– Пока неизвестно, – ответил Сэм. – Но он выбрал место. Художественную мастерскую. Символично. Он творит. Не просто убивает. Он создает… картины смерти. И подписывает их.

Бекман отвернулся от тела, чувствуя, как его тошнит. Не от крови – от осознания. Сэм был прав тогда, в морге. Он попробовал с Иржи. И ему понравилось. Теперь он оттачивал мастерство. Искал свой стиль. И нашел его здесь, среди красок и холстов, на теле молодой художницы.

Утро застало Бекмана не в морге, а в кабинете Томаса Шмитца. И он был не один. Рядом с Шмитцем, в идеально сидящем темно-синем костюме, с безупречной укладкой каштановых волос и взглядом холодных, оценивающих глаз, сидела женщина. **Синтия Рус.** Молодой, но уже известный своей беспощадной эффективностью прокурор.

– Джон, это Синтия Рус, – представил Шмитц. Его лицо было напряжено, под глазами – синяки недосыпа. Новость о втором убийстве, да еще таком… театральном, уже разнеслась как пожар. – Она назначена курировать это дело со стороны прокуратуры. Синтия, инспектор Бекман. Он ведет расследование с первого… инцидента.

Синтия встала, ее движение было плавным, как у хищной кошки. Она подала Бекману руку. Рукопожатие было крепким, сухим, без лишней теплоты.

– Инспектор. Я ознакомилась с материалами по делу Иржи Вондрака. И с предварительными данными по делу Катержины Новаковой. – Ее голос был четким, поставленным, без тени сомнения. – Ситуация критическая. У нас серийный убийца. Город будет в панике к полудню.

– Я это понимаю, фрау прокурор, – ответил Бекман, опускаясь в кресло напротив. Он чувствовал ее взгляд – сканирующий, оценивающий его усталый вид, помятый пиджак, тень щетины на лице. Он не соответствовал ее представлению об эффективном следователе.

– Понимаете? – Синтия слегка наклонила голову. – Тогда объясните, почему за год по делу Вондрка нет значительного прогресса? Почему связь между двумя убийствами установлена только сейчас, *после* второй жертвы? Почему не было публичного предупреждения после первой метки, если ваша интуиция, как я понимаю, говорила вам о риске?

Вопросы сыпались как удары кинжалом. Точно в цель.

– Дело Вондрка не давало однозначных указаний на серийность, – начал защищаться Бекман, чувствуя, как закипает гнев. – Зацепки были тупиковые. Публичное предупреждение без доказательств серийности вызвало бы панику и…

– А теперь паника будет в десять раз сильнее! – перебила Синтия. Ее глаза сверкнули. – И на нас обоих! На прокуратуру и на полицию! Мы выглядим беспомощными. Этого допустить нельзя. – Она повернулась к Шмитцу. – Томас, нам нужен оперативный штаб. Ежедневные брифинги. Максимальная координация. И – публичная стратегия. Мы должны показать городу, что контролируем ситуацию.

– Джон как раз… – начал Шмитц.

– Инспектор Бекман остается ведущим следователем, – четко сказала Синтия, снова глядя на Джона. – Но расследование должно идти по новым рельсам. Быстрее. Жестче. Я буду требовать отчеты каждый вечер. Каждую зацепку – в разработку немедленно. Никаких долгих, тихих размышлений. Мы в осаде. Понимаете?

Бекман смотрел на нее. Молодая, амбициозная, уверенная в своей правоте и методах. Она видела в убийце угрозу своему карьерному росту, вызов, который нужно сокрушить силой воли и административного ресурса. Она не чувствовала тени. Она не видела лица Катержины Новаковой в предрассветном сумраке мастерской, не слышала звенящей тишины вокруг сломанной куклы. Она видела цифры, отчеты, заголовки газет.

– Понимаю, фрау прокурор, – сказал он глухо. – Но гнать лошадей – не значит найти правильную дорогу. Этот… он хитер. Он оставляет следы, но они ведут в никуда. Он играет.

– Тогда мы должны играть лучше! – парировала Синтия. – И быстрее. Следственный комитет собирается через час. Я жду вас с полным пакетом данных по обоим делам. И с планом действий. Конкретным планом. – Она встала, давая понять, что разговор окончен. – У нас нет времени на интуицию, инспектор. У нас есть маньяк, который только что подписался второй раз. И город, который ждет ответов. Ответов, которых у нас пока нет.

Она вышла из кабинета, оставив за собой шлейф дорогих духов и ощущение ледяного душа. Шмитц тяжело вздохнул, потирая виски.

– Она… энергичная, Джон. И права. Город сойдет с ума к обеду. «Пражский Дозор» уже звонил. Йепсен рвется в бой.

Бекман молчал. Он смотрел в окно, на серое небо над Прагой. Где-то там, в этом каменном лабиринте, ходил человек, который за год превратился из тени в режиссера смерти. Он уложил Катержину, как куклу. Поставил рядом сломанную игрушку. Провел ножом по ее горлу с хирургической точностью. И оставил свой след. Свой автограф.

Он вспомнил слова Сэма: «Он творит. Он создает картины смерти. И подписывает их».

И теперь этот «художник» знал, что его «работу» увидели. Что за ней началась охота. Охота, которой теперь рулила Синтия Рус с ее «новыми рельсами» и ежевечерними отчетами.

Бекман встал. Его спина болела от усталости и напряжения.

– Собирай комитет, Томас, – сказал он хрипло. – Я принесу то, что есть. И план. – Он двинулся к двери, потом остановился. – И скажи Йепсен… Скажи, что никаких комментариев. Пока.

Но он знал – это бесполезно. Тень убийцы вышла на свет. И теперь она будет расти не только от его ножей, но и от кричащих заголовков, спекуляций и страха, который, как чума, начнет расползаться по улицам Праги. Дело Вондрака было закрыто как «нераскрытое». Теперь у них было Дело Новаковой. И Бекман знал, что это только второй акт. И что у этого маньяка уже есть название, которое скоро узнает весь город. Название, рожденное в кошмаре и подпитанное страхом: «Пражский Палач». А цифра «666» пока оставалась скрытой в тени, лишь намеком промелькнул в сломанной кукле и странном порезе на шее. Но она ждала своего часа.

Глава 4: Шепот Страха и Книга Пыток

Новость о Екатерине Новиковой взорвала Прагу, как граната, брошенная в толпу. Заголовки газет кричали: «ПАРИЖСКИЙ ПАЛАЧ УБИВАЕТ СНОВА!», «ЗНАК СМЕРТИ НА ШЕЕ ХУДОЖНИЦЫ!», «СЛОМАННАЯ КУКЛА КОШМАРА!». Телевизионные эфиры были заполнены «экспертами», мрачно рассуждающих о психологии маньяков, и перепуганными обывателями, требующими немедленной поимки убийцы. Город, еще недавно дремлющий под серым зимним небом, проснулся в холодном поту страха.

В главном управлении полиции царил хаос, близкий к осадному положению. Телефоны звонили без перерыва. Репортеры осаждали вход. Начальник Томас Шмитц метался между кабинетами, его обычно спокойное лицо было покрыто испариной. А в центре этого урагана, в переполненном конференц-зале, стояла

Синтия Рус.

Она была безупречна. Темно-синий костюм, собранные волосы, макияж, скрывающий следы бессонной ночи. Ее голос, усиленный микрофоном, звучал четко, властно, излучая сложное, но необходимое спокойствие.

– …и мы призываем граждан сохранять бдительность, – говорила она, глядя в море камер и диктофонов. – Избегать прогулок в одиночестве в темное время суток, особенно в малолюдных районах. Сообщать в полицию о любых подозрительных личностях или обстоятельствах. Но подчеркиваю – паника наш худший враг. Прага сильна, а полиция и прокуратура работают в теснейшей координации, используя все доступные ресурсы для поимки этого опасного преступника.

Бекман стоял чуть позади и в стороне, рядом с угрюмо молчавшим Шмитцем. Он чувствовал на себе взгляды репортеров – оценивающие, скептические. Он был лицом провала по делу Вондрка. Теперь он был лицом новой, растущей трагедии. Слова Синтии о «теснейшей координации» резали слух. Их «координация» пока заключалась в том, что она требовала отчетов, а он пытался хоть что-то найти среди пепла двух ритуальных убийств.

– Фрау прокурор! – раздался звонкий женский голос из первого ряда. Джессика Йепсен. Ее рыжие волосы, как знамя, выделялись среди темных костюмов коллег. Глаза горели азартом охотника, нашедшего самый лакомый кусок. – Джессика Йепсен, «Пражский Дозор». Вы упомянули «знак смерти». Наши источники подтверждают, что на шее Катержины Новаковой был обнаружен ножевой порез, похожий на тот, что был у Иржи Вондрака год назад. Означает ли это, что полиция целый год игнорировала явный признак серийного убийцы? И почему публичность была придана этому знаку только сейчас, после второй жертвы?