Дневник Велены
Велена
Первый раз Велена, появилась в больнице тринадцатого июня. Я сразу обратил на нее внимание. Да и как можно было не заметить это создание. Роскошная фигура, изящная походка, лицо, которое запоминается сразу и навсегда. Женщина мечта! Женщина сон! Женщина вамп! Женщина, ради которой в омут с головой, не задумываясь и не жалея. Все для нее, всё к ее ногам. К стройным, загорелым, длинным, от которых не оторвать взгляд. И прикоснувшись к ним, к бархатной коже, ощутить теплоту молодого тела, испытать экстаз от прикосновения и замерев, остановить время.
Помнится каждая минута, проведенная с ней, первая встреча, первый взгляд в мою сторону. Вот она идет по коридору, своей легкой походкой, я поворачиваю голову и застываю не в силах пошевелиться. Какая грация, какое изящество! Кто ты, прелестное создание?! Хочу закричать, но не хватает дыхания. Она поворачивает голову. Я проваливаюсь в голубые глаза, тону в них, захлебываюсь, задыхаюсь. Теперь я понимаю, как чувствует себя рыба на берегу. Она улыбается. Я испытываю разряд электрического тока, по нервам, как по проводам. Судорога. Короткое замыкание, где – то в глубине позвоночника. Она смотрит на меня! Боже, как ты прекрасна!
***
– Сергей Андреевич, пора спать, я выключаю свет. – Молоденькая медсестра онкологического отделения, мило улыбнулась и положила руку на выключатель.
– Светочка, ещё пять минут, ну пожалуйста, ты же моя любимая сестричка – хитрющий взгляд мужчины, смутил девушку – обещаю, я выключу его сам.
– Эх, Сергей Андреевич, знаете вы как меня можно упросить. Удивляюсь, как вам так легко это удается? Даже страшно.
– А ты не бойся, я не буду пользоваться этим в корыстных целях.
– Надеюсь. – Улыбка.
– Что вы там пишите всё время в свою тетрадку? Стихи?
– Почти угадала.
– Везет же ей!
– Кому Светик?
– Той женщине кому они посвящены.
– Ты, правда, так считаешь?
– Конечно! Всегда мечтала, чтоб вот так!
– Как вот так?
– Да так, чтоб всё мысли только обо мне, и чтоб всё стихами.
Пауза. Глубокий вздох.
– Вы бы поспали, завтра день тяжелый, у вас химиотерапия.
– Спасибо Светик. Сейчас лягу. Пять минут, и спать, честно.
***
Вчера она снова приходила. Моя Велена, моя прекрасная нимфа, мой свет, моя радость! Она поздоровалась, и прикоснулась губами к моей щеке, я заплакал. Её волосы упали мне на лицо. Я почувствовал запах. Аромат, который стал уносить меня куда – то ввысь. Теряя сознание, я услышал ее голос, такой нежный, легкий, ласкающий слух. Я понял, как общаются между собой ангелы.
“Ты выглядишь, сегодня намного лучше” сказала она. Она хотела меня приободрить. Но я ведь знаю, что выгляжу с каждым днем всё хуже. После химии, на голове почти не осталось волос. Желтое лицо, и болезненная худоба. Я ужасен!
Почему?! Почему, она выбрала меня? Я не молод, и не богат. Возможно жалость. Человеческое сострадание, к смертельно больному человеку. Но ее глаза! Разве могут врать ее глаза? Я же вижу, как она на меня смотрит. А прикасается! Невозможно так целовать из сострадания. Любит! Уверен, что любит! Даже не хочу в этом сомневаться. Не имею права. Сомнения, это предательство. А ее я не предам! Ни за что!
***
– Сергей Андреевич, к вам посетитель. – Света как обычно, приветливо улыбнулась, сверкнув озорными глазками.
– Кто? – Голос волнительно задрожал.
– Ваша сестра.
В дверном проеме показалась полная женщина, с пакетом в руках.
– Как ты Сережа?
Сергей Андреевич разочарованно вздохнул.
– Лучше Галя, лучше.
Женщина поставила пакет на тумбочку, и села на стул рядом с койкой.
– Я принесла тебе тетради, как ты просил.
– Спасибо.
– Я рада, что ты снова пишешь.
– Да, времени у меня здесь много, только и писать. – Мужчина саркастически ухмыльнулся – Странно, правда, слышать от умирающего человека о том, что у него много времени.
– Зачем ты так Сережа? – Сестра ели сдерживала слезы. – Только Бог ведает, сколько нам отведено.
– А ты знаешь Галя, я не боюсь. Все сорок шесть лет боялся, а теперь вот нет. Даже странно как – то, жить без страха. Словно всю жизнь был скован, а теперь, вздохнул полной грудью, разорвал цепи, и задышал… – Пауза. – Страха нет, но обида душит. Только понял, как жить, ощутил вкус… И тут бах…
Галя заплакала, громко, навзрыд. Долго сдерживаемые эмоции вырвались наружу. Сергей Андреевич положил исхудавшую руку сестре на плечо.
– А ещё, находясь здесь, я понял, как долго мы можем прожить. Научившись замечать мелочи. Радоваться им. С благодарностью провожать прошедший день. С трепетом ждать утра. Ощутить бодрящую энергию восходящего солнца, и расплыться в сладкой неге, когда первые звезды появляются на небе, даря покой и провожая нас в чудесный мир сновидений. Только тут, я понял, что любовь это награда, а злость слабость. Что испытания даются нам, чтоб мы стали сильнее. А негодяи встречаются, для того чтобы мы понимали какими не должны быть.
Сестра удивленно посмотрела на брата, вытирая слезы.
– Сережа, я так хорошо тебя знаю. Возможно лучше, чем себя. И в таком эмоциональном состоянии, я видела тебя всего лишь раз. Ты пел песни, писал самые прекрасные стихи, что я читала, любил весь мир, и собирался покорить Эльбрус. Скажи мне, ты влюблен?
Загадочная улыбка тронула мужские губы.
– Я думал, что это чувство закрыто для меня. Я даже дал себе обещание, что больше ни одна женщина не сможет покорить мое сердце. Какой я был глупец!
***
Тебя нет второй день. Мне кажется, что в ожидании прошла целая вечность. Разумом я понимаю, что ты не можешь всё свое время проводить рядом со мной, но вся моя сущность отказывается это принять. Я закрываю глаза и вижу твое лицо, ты улыбаешься и что – то мне шепчешь, но я не слышу слов, да мне этого и не надо, я научился понимать тебя сердцем. И оно кричит мне, что ты любишь меня, что я нужен тебе! Испытываю дикий восторг, безумное счастье ощущаю физически, не представляю, как мог жить раньше без этого чувства. А ведь жил! Жил как зомби, как бесчувственный робот. Жил и не знал, что не живу вовсе!
***
– Светочка ну всё, всё милая успокойся. Аркадий Семенович прожил прекрасную, достойную жизнь. Всем бы такую. Перестань родная, вытри слезы. – Сергей Андреевич гладил заплаканное лицо девушки, пытаясь найти нужные слова, чтобы ее успокоить, но в голову приходил лишь набор стандартных фраз.
– Я ему вчера обещала, что он у меня на свадьбе станцует, а ночью он… Света снова расплакалась.
– А знаешь, что девонька – сосед Сергея Андреевича по палате, грузный мужчина, лет шестидесяти, с трудом оторвал свое тело от койки, и продолжил – ты поплачь, это хорошо. В нашем мире так мало сострадания, тем более здесь, где смерть воспринимают, в лучшем случае, как неприятную сторону своей работы, твои слезы словно вызов, черствости и безразличию. Так что плачь, плачь громко, чтоб всё услышали, что есть ещё люди, способные на жалость и сочувствие. И прошу тебя, не теряй этих чувств, сколько бы ты тут не проработала. А с тобой и я поплачу, ведь сегодня умер ЧЕЛОВЕК.
Скупая слеза, скатилась по щеке мужчины.
– Знаешь что Егорыч – Сергей Андреевич обратился к соседу – а мне бы хотелось, чтоб, когда я покину этот мир, люди проводили б меня, весело, да с громким смехом. Тогда и я, глядя сверху, возрадуюсь со всеми, ибо для меня и есть счастье, видеть близких людей в радости. И обрету я тогда покой, которого не знал в этом мире.
***
Я ощутил твой запах, задолго до того, как ты открыла дверь. Твой аромат разбудил меня и заставил подлететь с кровати. Трудно поверить, что ещё вчера меня под руки водили по коридору. Я словно совсем юный мальчик заметался по палате, пытаясь привести себя в порядок. И если бы не зеркало, встретившееся у меня на пути, я бы подумал, что снова здоров и так же привлекателен, как двадцать лет назад. Но отражение вернуло меня в реальность. Я в ужасе застыл. И тут вошла ты! Я почувствовал прикосновение твоих рук, нежное объятье заставило меня трепетать. Мы стояли у зеркала, словно красавица и чудовище, словно ангел и безобразный демон, и я поверил, что сила любви способна творить чудеса, объединяя сердца не глядя на внешность, не взирая на возраст, любовь стирает всё выдуманные преграды, заставляя раствориться друг в друге и любить, любить, любить…
***
Сегодня я счастлив как никогда! Моя Велена, мое прекрасное создание, последние три дня ни на минуту не оставляла меня. И днем и ночью, я ощущаю ее тепло, ее заботу, наслаждаюсь ее неземным голосом. Я даже не чувствую боль, которая как дикое животное, так долго терзало мое ослабленное тело. Все три дня я засыпаю как младенец, в ее объятьях, но даже во сне мы не расстаемся. Её лицо, ее обворожительная улыбка сопровождает меня в сладком небытие. Мы словно слившееся в одно, существо, путешествуем по сказочным мирам и странам. И мне совсем не страшно пробуждаться, из этого мира полного красок и фантазии, потому что рядом снова будет она. А там где она, для меня и есть сказка!
Утром я почувствовал сладкий поцелуй на своих губах, и открыл глаза. Велена прижала мою ладонь к своей щеке и тихо прошептала: “Ты хочешь, чтоб мы больше не расставались?” Меня словно ударило током, ведь этого я хотел больше всего на свете. “Да, да, да!” закричал я. “Я готов идти за тобой хоть на край света, даже если мне придется ползти, изнемогая от бессилия, то всё равно хочу быть рядом с тобой, до самой своей последней минуты.” “Обещаю любимый” – сказала она – “всё так и будет”.
***
– Егорыч, а кто лежал до меня на этом месте?
– Порядочный человек лежал, Сань, каких мало. Земля ему пухом. А чего ты вдруг за него спросил?
– Да вот нашел его дневник под койкой. Все последние деньки расписаны. Хоть и не сентиментальный я, но слезу даже у меня прошибает. Надо бы отдать тетрадку, Велене этой. Он то, всё о ней, здесь пишет.
– Какой ещё Велене?
– Ну как какой? Любовь у него с ней была неземная. Вроде вы в одной палате лежали. Тем более всё его последние денечки, она тут рядом с ним и провела. А ты и не видел.
– Эх, Саня, Саня! Рано значит, мне видеть то ее. Вот настанет мой час, и я увижу. Значит, действительно она прекрасна, смертушка наша, раз за ней с этого света уйти не жалко.
Юродивый
Тук, тук, тук!
– Ох уж этот стук! Да что они там наверху сума посходили?!
Тук, тук!
– И какой всё ж таки звук отвратительный!
Тук, тук!
И спать вроде уже не хочется, а глаза не открываются. Давно у меня такого не было, с детства наверно. Еще с тех пор как отец в рейс уезжал, на своем “камазе”.
Настоящий мужик был мой старик, в полном смысле этого слова. Здоровый, сильный, выносливый! Богатырь! И слово его было твердое, словно железо. Сказал, как отрезал! Мать уважала его очень, за характер мужской, за заботу, за то что, за его большими плечами было спокойно и безопасно, и конечно за то, что рядом с ним она чувствовала себя женщиной!
Помню, как я всегда ждал его из рейса, как ночь накануне его возвращения казалась мне вдвое дольше обычной. А состояние было почти такое же, как сейчас, полусон. И в этом полусне, мелькали картинки, слышались далекие голоса, а в голове неустанно бродила мысль: “вот сейчас, скрипнет дверь, послышатся тяжелые шаги, и в комнату войдет отец, хитро улыбаясь, и пряча за спиной очередной подарок”.
В ту зимнюю ночь, которая раз и навсегда врезалась в мою детскую память, всё было почти так же. Тот же полусон, мягкий стук в дверь, знакомый скрип половиц, тяжелые шаги, негромкие голоса в коридоре, волнующий момент ожидания. И вот он, долгожданный силуэт в дверном проеме!
Я зажмурил глаза, притворяясь спящим. Узкая, теплая ладонь легла на мою щеку. Я понял, что это была не отцовская рука. На подбородок, что – то капнуло, и веки тут же открылись. Передо мной возникло заплаканное лицо матери.
– Где папа? – спросил я.
Но ответа не последовало, лишь глубокий всхлип и поцелуй трясущихся губ.
Отец погиб, спеша домой. Зимняя дорога не дала ни малейшего шанса на спасение, и даже огромный опыт вождения не помог справиться с управлением машины. Тяжелый грузовик сорвался в обрыв, унося с собой жизнь, любимого мужа, замечательного отца, мужчину который был для меня примером и объектом для подражания.
С той ночи прошло много времени, но и сейчас я часто вижу его во сне, иногда только его лицо. Оно сурово, когда есть сомнение в правильности моего поступка, и улыбчивое, когда считает, что я делаю всё правильно. Такой, своеобразный у меня индикатор совести, в точности которого мне приходилось убеждаться не раз.
Вспоминается неприятный случай, когда первый раз появилось отцовское лицо. История была связанна с нашим соседом Валиком, слабоумным мальчиком, дворовым дурачком, с огромным человеческим сердцем. Только мы, трое закадычных школьных друзей, тогда ещё совсем юные сорванцы, и не подозревали, что под некрасивым лицом скрывается широкая душа, способная на большие поступки. Его несвязная речь, вызывала у нас смех. Часто дразня, и всячески издеваясь, мы пытались вызвать его злость, но всякий раз в ответ получали лишь наивную улыбку. Он грозил нам поднятым вверх указательным пальцем, проговаривая свое знаменитое “ай – я – яй”. Из – за чего, это “ай – я – яй” и стало его прозвищем.
В один из летних дней, мы как обычно слонялись по улице в поисках приключений. Проходя мимо нашего подъезда, я заметил неуклюжую фигуру Валика, который ковылял своей шаркающей походкой нам на встречу. Он весело напевал, глотая половину слов, какую – то детскую песенку, при этом размахивая из стороны в сторону небольшим, темным пакетом.
Ай – я – яй идет в магазин, догадались мы. Оглянувшись на своих друзей, и увидев ухмыляющиеся лица, мне стало ясно, они думают о том же, о чем и я.
Поравнявшись с нами, Валик криво улыбнулся и промямлил:
– Здравсти.
– И тебе здравсти. – передразнил, мой друг Серега. – Куда это ты пёхаешь?
– В махазин. – Радостно сообщил Ай – я – яй. – Мама сказала купить хлеба.
– А на мороженное, она тебе дала?
– Дала! – важно ответил дурачок. – И на лимонад ещё.
– Так ты у нас богатенький Буратино!
– Неа, я Валик!
– Эх, Валик, Валик! – Качая головой, подключился к разговору, второй друг, Вовка. – Пока ты будешь, свое мороженное есть, может такое несчастье случиться!
– Какое?
– Собака моя заболела, скулит с утра, не ест ничего. – Вовка скривил лицо, пытаясь заплакать, но выдавить слезы так и не получилось. – Жалко ее, умрет она, если врача не вызвать.
– Бедная собачка. – Жалостливо произнес Ай – я – яй, сложив по – детски брови домиком. – Надо быстрее доктура позвать.
– Не могу я его позвать. – Вовке таки получилось пустить слезу. – Мама на работе, а у меня денег нету.
– А что же делать?! – Глядя на наигранную печаль Вовы, заплакал Валик.
– Только ты можешь помочь, Джеку. – Вмешался я в разговор. – Те деньги, что у тебя есть, спасут бедную собачку.
Ай – я – яй в растерянности заморгал мокрыми ресницами.
– А как я хлеб куплю?
– Да ты, что Валик!? Какой хлеб? Ты же, такое доброе дело сделаешь! Спасешь животное от смерти! Или тебе хлеб дороже?
Мои слова произвели нужный эффект. Ай – я – яй улыбнулся, показав свои желтые, кривые зубы и протянул пакет:
– Бегите, зовите доктура скорее, пусть лечит, Джека!
Вовка схватил целлофан, одобрительно шлепнул Валика по плечу, и мы втроем рванули с места, сверкая голыми пятками, в ближайшее кафе – мороженное.
Вернувшись, домой, я увидел сидящую у порога мать, она обнимала руками исхудавшие коленки, глядя в одну точку, словно смотрела сквозь стену. Присев рядом с ней, я взял ее за руку.
– Зачем ты так Алеша? – тихо прошептала мама. – Ведь мы с отцом учили тебя совсем другому. Слезы, бликуя в лунном свете, похожие на брильянтовую россыпь, скатились по бледному лицу.
Её слова, точно плеть, врезались мне в душу, вырывая из груди стон, ничего больнее в своей жизни я до этого не ощущал. Мне захотелось выть! Кричать, чтобы хоть как – то заглушить эту боль. Я схватился руками за шею матери, целуя ее мокрое лицо, и запричитал:
– Прости, прости меня мамочка!
В ту ночь я увидел во сне отца. Он сидел на моей кровати, опустив в пол глаза, с его голых ног стекала серая, жидкая грязь. Качая головой, он шептал одну и туже фразу:
– Мне так грязно, сынок. Очень грязно. Грязно….
Проснувшись в холодном поту, я понял, насколько подлый был мой поступок. Уснуть в эту ночь мне уже не удалось.
Странно, так много воспоминаний сразу, будто читаю о себе книгу, начиная с самого детства. Хорошие моменты и плохие смешались в одну кучу. Этакий большой мешок с воспоминаниями, достаешь по очереди и смотришь как кино, на большом экране.
Кино было одним из любимых моих увлечений, я старался не пропускать ни одной премьеры. Мелодрамы, фантастика, боевики, мне было интересно всё. Я с упоением пересматривал понравившиеся мне фильмы, сидя в почти пустом зале, представляя себя главным героем, и порою путая реальность с сюжетом кинофильма.
На одном из сеансов, меня охватило странное чувство, сердце словно забилось чаще, а кровь прильнула к лицу. Я обернулся, чтобы понять, что же так могло меня встревожить. И тут я увидел ее! Она сидела за мной, хрупкая, невысокая блондинка, с большими голубыми глазами. В лучах проектора ее ещё детское лицо выглядело совсем кукольным. Кокетливо улыбнувшись, она окончательно очаровала меня. Я безумно влюбился, раз и навсегда.
С тех пор, мы старались не разлучаться. Будь то школа, двор, поход в магазин, или просмотр очередного фильма, мы были вместе. В кинотеатре, ее хрупкий локоток, касавшийся моей руки, заставлял меня трепетать. Радость от того, что она была рядом, была безграничной. Да и много ли надо для счастья мальчишки.
Время неудержимо летело, мои чувства к Маше окончательно окрепли. Иногда я представлял свою жизнь без нее, и на душе становилось сразу пусто и холодно. Она была моим светом, тем лучиком, который дает мне силы, разжигает во мне пламя. Я словно Прометей нес в себе благословенный огонь, имя которому, любовь. Каждый день я благодарил Бога, за то, что чувства мои были взаимны.
Снова сменилась картинка, экран вдруг погас, глаза озарило ярким светом, похоже на то, как механик меняет кинопленку.
Вижу себя в костюме, рядом снуют радостные одноклассники. Вспышки фотоаппаратов. Мы с Машей, позируем, стараясь попасть в каждый кадр. Она немного расстроена, тем, что ей предстоит учиться ещё год без меня. Я хорошо помню свой выпускной. Он навсегда бы остался в моей памяти светлым праздником, но я запомнил его, совсем иначе.
Звук пожарной серены, по сей день пугает меня, так же как испугал тогда. Три красных машины с ревом пронеслись мимо школы, за ними бежали люди, что – то кричали, звали на помощь. Пожилая женщина в темном платке, остановилась у школьных ворот, плача и громко причитая. Из слов смешанных со стоном, я смог понять только:
– Там дети… Детский сад горит!
Сердце бешено заколотилось, словно пыталось разбить грудную клетку. Не помня себя, я бросился наперерез, к детсаду, срезая путь через дворы. Он находился рядом с моим домом, поэтому короткая дорога была мне хорошо известна. Очень скоро показался черный дым, а ещё через минуту, я увидел здание охваченное огнем. Ужас и страх, как тысячи иголок вонзились в мое сердце. Подбежав к саду, насколько позволяло пламя, я застыл, как каменное изваяние, не понимая, что делать. Пот градом стекал по моему лицу, волосы трещали от жара. Крики гулким эхом отдавались в голове. Успевшие спастись дети стояли чуть дальше от меня, в окружении сбежавшихся взрослых. Их громкий плачь, как острый нож резал барабанные перепонки. Где – то рядом слышался надрывающийся женский голос:
– Спасите мою дочь! Катенька! Катенька!
Я обернулся. Рвавшуюся в пожар молодую женщину, удерживал грузный мужчина. Она царапалась, била его руками, но сил на то чтобы вырваться не хватало.
Одновременно с пожарными подъехали машины скорой помощи. Люди в красных комбинезонах бросились разматывать шланги. Через мгновенье, первая струя воды, всей мощью обрушилась в окно первого этажа, выбивая обгоревшую раму. Часть крыши рухнула, облако пепла вырвалось из образовавшегося провала. Вниз полетели горящие балки. Толпа попятилась назад, и с новой силой заревела. Внезапно в покосившемся дверном проеме показалась знакомая мне неуклюжая фигура. Это был Ай – я – яй. Объятый пламенем, он нес маленькую девочку. Сделав ещё пару шагов, он упал на колени, роняя ребенка.
Валик умер через два часа, так и не придя в сознание. При таких ожогах шансов выжить у него совсем не было. Его похоронили в закрытом гробу, в тот же день, когда и маленькую Катю. Пройдя через всё пылающее здание, он и не догадывался, что несет на руках уже мертвого ребенка.
Через год, около заново отстроенного детсада, установили памятник. Каменный Валик, бережно прижимал к себе ту самую девочку, глядя застывшими глазами, на людей приходивших почтить их память. Свежие цветы аккуратно разложенные, на холодном, темном камне, были той небольшой благодарностью, которую горожане могли выразить, за самоотверженный поступок, слабоумному герою.
На протяжении многих лет, меня часто мучил вопрос – “мог бы я, так же, бросится в огонь, спасая чью – то жизнь?” Но за ответ, звучавший в моей голове, мне всегда было стыдно.
Экран погас. Снова стук. Тук, тук, тук! Да и Бог с ним, не буду обращать внимание.
Картинки стали сменяться быстрее. Пролетела в одно мгновенье, служба в армии, на несколько секунд застыло радостное лицо Маши, встречавшей меня, после демобилизации. Студенческие годы унеслись прочь.
А вот и осень! Та самая осень, которая сделала меня самым счастливым на свете. Ковер из желтых листьев, маленькая ножка, в игрушечных туфельках, ступает по ним, почти не приминая. Белый шлейф, словно сложенные крылья ангела, слегка развивается на ветру. Моя Машенька, как же ты прекрасна! Ты самая красивая невеста в мире!
Я подхожу к ней, застываю, глядя в бездонные голубые глаза. Падаю на колени, не боясь испачкать костюм, смотрю снизу вверх, и тихо шепчу:
– Вся моя жизнь в твоих руках, и сердце, которое я дарю тебе, бьется ради тебя, умоляю, будь с ним бережна, оно такое хрупкое.
Она, улыбаясь, наклоняется, и сладко целует:
– Не волнуйся милый, я буду его беречь.
Мой медовый месяц. Опять мелькают картинки. Прошу, не так быстро! Я так хочу ещё разок ощутить всё эти чувства! Море чувств! Непередаваемые эмоции! Но сознание меня не слышит, слишком стремительно переворачивая и этот лист моей жизни.
Вижу, как спешу на собеседование. После нескольких месяцев поиска хорошей вакансии, выпал шанс. Несусь сломя голову, по лужам, в новых лакированных туфлях. Зонт в небо, сосредоточенное лицо, всё мысли о работе. У двери нужного мне здания, замечаю старика на корточках. С бешеной скоростью закрываю зонт, хватаю дверную ручку, и тут же ощущаю старческую ладонь на запястье:
– Сынок, помоги! – слышится тихий, скрипучий голос.
Выгребаю всю мелочь из кармана, быстро протягиваю, часть монет падает, булькая, в лужу. Морщинистые пальцы крепче сжимают руку:
– Нет, сынок! Сердце! Помоги!
– Отец, тебе плохо?
– Трудно дышать. – С отдышкой хрипит старик. – До дома рукой подать, но видно самому не подняться.
Нервно смотрю на часы, до назначенного времени, пять минут.
– Извини бать, спешу очень. – Внутри щемит, понимаю, что поступаю неправильно. – Сейчас кто – нибудь подойдет. – Оглядываюсь на пробегающих мимо людей. – Обязательно подойдет. – Кусая губу, отрываю старческую руку, и захожу в подъезд.
С работой сложилось всё удачно. Собеседование прошел на удивление легко. Я бережно закрыл директорскую дверь, рука сама подлетела вверх, из груди вырвалось громкое, yes. Довольный я вылетел из здания, представляя, как обрадуется хорошей новости Маша. Мои радостные мысли прервались, когда я увидел стоявшую у входа неотложку, в которую двое мужчин в белых халатах загружали нарытые белой простыней носилки. Меня будто ударило током.
– Стойте! – Закричал я, подлетай к машине скорой помощи.
Мужчины остановились, удивленно глядя на меня. Дернув край материи, я ахнул. Это был тот самый старик. Его застывшие глаза смотрели куда – то в небо, в то самое небо, куда унеслась его душа.
Придя домой, я весь вечер не мог найти себе место. Запястье, за которое держался дед, странно пульсировало, не давая расслабиться не на минуту. Рассказав Маше о случившимся, я был удивлен, с какой легкостью она восприняла произошедшее, сказав, что “каждому в этом мире отмерен свой срок”. Я был уверен, что это не так. Иногда мы можем, с чужой помощью или без нее, продлить этот срок. От понимания этого, мне и было больно, если бы я задержался на несколько минут с этим стариком, и вызвал скорую, всё могло быть иначе.
Если бы, если бы, если бы… Господи, почему это если бы, возникает, только тогда, когда изменить ничего уже нельзя.
Я помню, сколько мыслей было в тот вечер у меня в голове. Я сравнивал себя с человеком, заключившим сделку с дьяволом – работа на чью – то жизнь.
Маша спокойно спала, а я ходил из угла в угол, поглаживая ноющее запястье. Думая, как плохо, что нельзя также погладить ноющую душу.
Напившись успокоительного, я уснул.
Во сне, я снова спешил на собеседование. Так же лил дождь, вода противно чавкала в туфлях, и даже капли падая мне на лицо, казались мне такими же прохладными. Возникло ощущение полной реальности происходящего. Вот и нужное мне здание. Старик! Я вижу его! Он сидит на том же месте, опустив голову вниз. Это мой второй шанс! Господь услышал меня! Держись дед, я всё исправлю!
Подбегаю быстро, как могу. Трогаю его за плечо:
– Старик, я так спешил, чтобы помочь тебе! Теперь всё будет хорошо! Ты не умрешь, старик!
Подбородок всё так же прижат к груди, седые волосы висят, скрывая лицо. Треплю за плечо сильнее.
– Ну, посмотри же на меня!
Голова медленно поднялась. Боже!!! Отец!!!
– Папа прости! – Кричу во весь голос.
Он качает головой, глядя печальными глазами. Моргает, по щекам текут кровавые слезы.
Проснулся в поту. Звонит будильник. Пора на работу, первый рабочий день. Проходить снова мимо того места, поначалу было пыткой. Потом привык. Только традицию новую завел. Выхожу из дома, покупаю в киоске две розочки, кладу на асфальт, где сидел старик, и поднимаюсь в офис.
Экран помутнел, одни силуэты, не могу разобрать, что происходит. Слышу голоса:
– Поз – драв – ля – ем!
А вот, теперь вижу. Наш юбилей, пять лет, со дня свадьбы. Куча друзей, трехъярусный торт. Маша в коротком, декольтированном платье. Столько времени вместе, а смотреть на нее без трепета не могу. Когда женился, друзья говорили, пройдет пару лет, чувства угаснут, начнется бытовуха. Ничего подобного! Каждое утро просыпаюсь с ее именем. Чувства, они же, как наркотик. Подсаживаешься, и всё, зависимость. Но, черт возьми, она такая приятная, эта зависимость! И избавиться от нее, можно только вырвав из груди сердце.
Двадцать шестое октября. В этот день мы познакомились с Машей. Сегодня годовщина, пятнадцать лет. А я, шестой день уже в Киеве, в командировке, переживаю, что не с ней. Пришлось посуетиться, чтобы закончить всё свои дела сегодня, а не завтра, как планировалось. Все получилось, мчусь, сломя голову в аэропорт. Ну вот, я в самолете, можно расслабиться, прилетаю в семь вечера, даже успеваю забежать за подарком.
20:30 Я в магазине, забираю заранее заказанный золотой браслет, с надписью “любовь всей моей жизни”. Продавец, молоденькая, кареглазая брюнетка, с завистью смотрит на меня. Тихо шепчет, смущаясь, и отводя глаза:
– Как же ей повезло.
Я улыбаюсь в ответ.
20:45 Ловлю такси. Обросший щетиной кавказец, вежливо приглашает в машину, смешно жестикулируя руками:
– Садыс дарагой.
Едем. Я прошу остановиться у цветочного ларька, покупаю любимые Машины лилии. Кавказец, улыбаясь, произносит:
– Такые цвыты, дастойны каралевы.
– Она и есть королева! – С гордостью отвечаю я.
21:20 Стою у дверей квартиры. Сердце бешено бьется, представляю лицо Маши, когда она меня увидит. Она любит сюрпризы, а мне нравится видеть ее восторг при этом. На цыпочках подхожу к спальне, тихо открываю дверь…
Странно…, боли нет. Лишь пустота, словно вынули из тебя душу. Медленно присаживаюсь у порога. Две пары глаз изумленно смотрят на меня, самые красивые голубые глаза в мире моей любимой, и лучшего друга Сергея. Нахожу в себе силы подняться, кладу цветы и браслет у ее ног:
– С годовщиной любимая, ты как всегда прекрасна!
21:35 Ветер пронизывает, но холода не чувствую. Мы с Машей часто выходили на крышу, полюбоваться звездным небом и ночным городом. Столько желаний загадали на падающие звезды. Мне всегда нравилась высота, что – то безумно притягательное для меня было в ней. Чувство свободы, восторга! Я даже предложение Маше сделал здесь, на крыше. Помню, как я прокричал стоя у самого края:
– Если ты не выйдешь за меня, я прыгну!
Она схватила меня за руку, вопя:
– Ты сумасшедший! Я итак согласна! Уйди оттуда, мне страшно!
После этого не разговаривала со мной два дня.
Черт, как же быстро проносится время. Кажется ещё вчера, мы бегали беззаботными мальчишками. Дразнили бедного Валика, а бабуля из соседнего подъезда кричала нам:
Изверги, отстаньте от юродивого!
Юродивый… Только вот вопрос, если юродивый он, то кто же тогда мы? Может всё наоборот? Среди юродивых, рождается один на миллион, человек с чистой, светлой душой… Да разве мы признаем это, он же не такой как всё…
Ветер в ушах! Скорость! Полет! И… тук, тук, тук!
Ну, теперь – то я знаю, что это за стук. Вот, только жаль, что оцениваем мы свою жизнь, только когда слышим это стук. Звук забивающихся гвоздей, в крышку нашего гроба!
Дар
– О Пресвятая Владычице Дево Богородице, спаси и сохрани под кровом Твоим моего чада Богдана, и всех отроков, отроковиц и младенцев, крещеных и безымянных и во чреве матери носимых. Укрой их ризою Твоего материнства, соблюди их в страхе Божием и в послушании родителям, умоли Господа моего и Сына Твоего, да дарует им полезное ко спасению их. Вручаю их Материнскому смотрению Твоему, яко ты еси Божественный покров рабам Твоим.
Стоя на коленях, в белой длинной рубахе, не чувствуя холодного пола, и сквозняков, молодая женщина вновь и вновь читала молитвы, обращаясь к Пресвятой Богородице.
– Матерь Божия, введи меня во образ Твоего небесного материнства. Уврачуй душевные и телесные раны чада моего Богдана, моими грехами нанесенные. Вручаю дитя мое всецело Господу моему Иисусу Христу и Твоему Сыну, и небесному покровительству. Аминь.
– Девонька, страдалица ты моя, ну отдохни хоть немного, всю ночь на коленках, после таких – то родов. Иди родная, приляг, упадешь ведь скоро. – Соседка по палате, полная сорокалетняя женщина, нежно обняв за плечи, пыталась остановить девушку, но та, словно ее и не слышала, продолжала молиться:
– Господи Милостивый, прошу Тебя, умоляю! Услышь меня, не дай умереть чаду моему! Не забирай, Господи, у калеки, единственную радость в жизни, сыночка моего новорожденного! Готова Господи, к любым страданиям и испытаниям, ради спасения дитя моего!
За девять месяцев до…
– Смотрите, Нинка идет! Ну прям, не идет, а пляшет! Слышь, Вован, сгоняй – ка за баяном, мы сейчас ей подыграем.
Девушка, сильно хромая, опустив взгляд в асфальт, стараясь не смотреть на пьяную толпу, спешила домой. Прибавив шагу, она казалась ещё более неуклюжей. Её правая нога, была гораздо короче левой, и при ходьбе ступня сильно подворачивалась внутрь, делая походку пляшущей.
– А задом – то виляет! Нинка, ты никак соблазнить нас решила? – Не унимался подвыпивший сосед.
Не реагируя на оскорбительные слова, девушка зашла в подъезд. Открыв входную дверь, Нина присела у порога, закрыв лицо руками. С трудом сдерживая накатывающиеся слезы, она зашептала:
– Господи, дай мне терпенья! Только терпенья прошу у тебя, Господи!
Дверь с грохотом распахнулась, ударившись о стену ручкой. На пороге появился, пьяный мужчина, нахамивший возле подъезда.
– Ну что ты Нинок пригорюнилась? Иди я тебя приласкаю. – Грязные, грубые руки потянулись к девушке.
Нина в страхе отпрянула, но негодяй был быстрее, схватившись за юбку, он потащил упиравшуюся девушку к себе.
– Чего ты девочка ерепенишься? Радоваться надо, небось, и мужика у тебя никогда не было.
Нина закричала, и тут же шершавая ладонь закрыла рот. Захлопнув дверь ногой, мужчина всем весом навалился на хрупкое тело.
– Давай сучка, побрыкайся, мне это даже понравится!
Но сил, на то чтобы побрыкаться не было. Задыхаясь под потной тушей пьяного бугая, девушка мысленно молилась:
– Господи, если этому суждено произойти, пусть всё будет, очень быстро!
Звякнула ременная бляха, послышался звук расстегивающейся молнии. Нина напряглась. Острая боль пронзила промежность. Девушка взвыла. Нет, не от боли, от унижения. Ей показалось, что сейчас он вошел не в ее тело, а ворвался в ее душу. Она всегда считала, что соитие – не просто акт, это священный ритуал слияния душ в одно целое, а тела всего лишь инструмент, с помощью которого мы можем почувствовать любовь, нежность, энергию, и всё те чувства, которые есть в нас, но мы не способны выразить их словами. То, что происходило сейчас, было насилие, насилие тела, а значит и души.
Изверг дергался на девушке, прижимая за волосы ее голову к полу. Ему нравилось смотреть в испуганные глаза, страх возбуждал мужчину. Движения стали резче и жестче. У Нины плыли круги перед глазами, ее тошнило от зловонного дыхания, смешенного с перегаром. Иногда казалось, что сознание покидает тело, боль сразу притуплялась, и всё происходящее виделось, как бы со стороны. Но тут же хлесткая пощечина возвращала в жуткую реальность.
– Господи терпенья, прошу Тебя, только терпенья! – Шептали разбитые губы.
Насильник ещё пару раз дернулся, и довольно закряхтел. Приподнявших на локтях, и смачно чмокнув в опухшую щеку, он ехидно улыбнулся:
– Как Нинок, тебе было хорошо со мной?
Девушка лежала молча, не шевелясь, ее взгляд буравил стену. Единственная мысль в ее голове была – “ Теперь надо с этим жить. Как бы больно не было, но собраться и жить дальше. Я знаю, Бог даст мне сил, Он всегда их дает. Иначе и быть не может”.
Через минуту входная дверь хлопнула. Мужчина ушел, оставив Нину с истерзанным телом и растоптанной душой.
Через шесть лет после рождения Богдана
– Мамочка, мне так больно! Пожалуйста, мамочка помоги мне!
Нина держала сына за руку, чувствуя его страдания, боль ощущала почти физически, но помочь ничем не могла. Она с радостью забрала бы всё его мучения себе, но…
– Сыночек, скоро всё пройдет! Терпи маленький, терпи! Господь скоро даст успокоение!
Голос дрожал, слезы капали на холодеющие, совсем ещё маленькие ладошки.
– Мамочка, я боюсь, я так боюсь!
Девушка прислонила холодную ручку к своей щеке.
– Я с тобой мое солнышко! – Каждое слово Нина выдирала из себя, будто кусок плоти.
Дыхание ребенка участилось, тельце от судорог выгнулось.
– Больно мамочка! Очень больно!
Детский крик, как раскаленная игла пронзил материнское сердце. Нина прижала сына к себе. Маленькие пальчики царапали женские плечи, оставляя кровавые следы. Ножки с недетской силой били в стену.
– Господи, отдай мне эту боль! Умоляю! Отдай ее мне!
Глаза ребенка закатились, тело в последний раз дернулось. Нина чувствовала, как останавливается сердце сына. Удар… вдох… удар… вдох…
Ручки, крепко державшие маму, повисли. Застывший взгляд, полный боли и страданий, остановился на плюшевом мишке, лежавшем около детской подушки.
Девушка расслабила объятья, рукой прикрыла веки мальчика, и впилась губами в холодный лобик.
– Господи, скорее бы утро!
Через несколько часов
Нина сидела на диване, крепко обнимая сына. Маленький, окоченевший трупик мирно лежал на ее коленках. Девушка, поглаживая длинные, светлые волосы ребенка, тихо пела колыбельную, которую так любил Богдан.
Спит сыночек мой любимый
Видит рай во сне
Босиком по радуге
Он бежит ко мне
Ничего не бойся
Мальчик мой родной
От невзгод и боли
Заслоню спиной
Попрошу я ангела
Сон твой охранять
Спи сыночек маленький
Рядом будет мать
Поцеловав нежно сына, словно боясь его разбудить, Нина переложила Богдана на диван, бережно укрыла одеялом и легла рядом. Сейчас, в первых лучах восходящего солнца, он был похож на маленького ангелочка, который сладко спит после беззаботного дня. Мягко коснувшись пальцами губ ребенка, девушка прошептала:
– Я так тебя люблю, моя радость. Ты всё, что есть у меня в жизни.
Острая, маленькая коленка дернулась, больно ударив в живот. Застывшие ручки медленно согнулись, тельце задрожало, всё ещё бледная кожа покрылась мурашками:
– Мамочка, укрой меня ещё чем – нибудь, мне так холодно!
Чуть позже, в тот же день
– Мама, я вчера ночью видел страшного дядю.
– Он тебя напугал сынок? – Нина повернулась к столу, протягивая Богдану, стакан подогретого молока.
– Сначала да, у него было страшное лицо, в шрамах, но потом я увидел его глаза и понял, что он очень опечален.
– Где ты его видел, малыш?
– Это была комната с решетками на окнах, и железной дверью. Он был не один, там было ещё несколько человек, но они всё спали. А этот страшный дядя, сначала читал какой – то помятый листок, и плакал. Потом, тихо сказал нехорошие слова, привязал к решетке простынь и повесился.
– Что это были за нехорошие слова, Богдан?
– Я скажу, только ты не ругайся.
– Хорошо, я не буду тебя ругать. – Нина улыбнулась, давая сыну понять, что наказания не будет.
– Он говорил, что гад, и негодяй, и недостоин, жить на свете.
– И ты ему помог?
– Да, но мне снова, было очень больно. Я даже думал, что у меня не получится, но тут прибежали врачи, и вынесли его в коридор. Мам, ты представляешь! Они били его в грудь током, а я всё чувствовал вместо него. Мне было так плохо! Внутри горело, когда ток проходил через меня, а потом у меня вдруг, взорвалось сердце, и только тогда он открыл глаза.
***
Приближался вечер, а вместе с ним нарастала тревога. Нина ненавидела вечера, с наступлением сумерек, начиналась паника, но показывать свой страх сыну, она не могла, слишком многое выпало на его долю.
Богдан мирно играл с любимой машинкой, и казалось, ничего плохого с ним произойти сегодня не может, сейчас он ей озорно улыбается, корчит смешные рожицы, на вид обычный, веселый ребенок, ничем не отличающийся от своих сверстников, но это только на вид. Нина знала, что через час всё изменится, и этому малышу придется повзрослеть, до самого утра, терпеть невыносимую боль, которую не под силу вынести и взрослому, пережить свой и чужой страх, но он справится с этим, справится лучше, чем кто либо другой, ибо такой дар достается только сильнейшим.
Через час
– Пора, мой родной, у нас осталось совсем мало времени.
Богдан кивнул головой, отложил всё свои игрушки, и вместе с мамой подошел к святому углу. На маленьком столе в окружении икон, горела масляная лампадка. Крошечный язычок пламени, лишь слегка отгонял тьму в противоположную сторону комнаты, но при каждом колебании фитилька, она пыталась вернуться, и завладеть этим небольшим, освещенным островком снова. Стоявшая в полумраке женщина, с черным платком на голове, казалась мертвецки бледной, словно готовилась умереть сейчас вместо своего маленького сына, и конечно она не раздумывая это бы сделала, но Господь распорядился иначе, возложив на каждого свой крест. Нина повернулась к Богдану, взялась, за похолодевшую от страха, маленькую ладошку, и прошептала:
– Помолимся сынок, Богу нашему Иисусу Христу и Божьей Матушке, пусть дадут сил тебе, и мне терпенья, на эту ночь.
Опустившись вдвоем на колени, они вместе зашептали:
– Отче милосердия и Боже всякаго утешения! К тебе взываю я во имя Иисуса Христа о даровании мне истиннаго христианскаго терпения. Вооружи меня им против всякой скорби, дабы я в ней был терпелив, ибо это весьма драгоценно. Соделай меня готовым к поднятию на себя креста Христова, терпеливому несению его и твердому пребыванию под ним до конца. Отжени от меня всякий ропот и всякую досаду плоти на тяжесть креста и продолжительность времени его. Предстань, о возлюбленный Иисусе, с Твоим терпением под крестом и на кресте, предстань очам моим и сердцу моему, дабы созерцанием Тебя я ободрялся и укреплялся к постоянному перенесению всего. Соделай, о терпеливый Спаситель, да не утомляюсь в духе моем, но в терпении да вниду чрез страдание и скорбь в Царствие Божие. Мне нужно иметь терпение, дабы, исполнив волю Божию, получить обещанное. Я прошу его у Тебя, благоволи исполнить прошение мое!
Детские пальчики задрожали, накладывая крест, но онемевшие губки продолжали молиться:
– Боженька, мне так страшно умирать! Богородица, пожалей меня, пожалуйста, как жалела ты Сына своего, и Бога нашего Иисуса Христа! Дай мне покоя, хоть на одну ноченьку, я так хочу без страха уснуть у мамы на руках, и увидеть во сне радугу, как в колыбельной песенке.
Голова Богдана запрокинулась кверху, он закашлялся, пальцы сжались в кулачки. Нина громко зарыдала и прижала сына к себе. Мальчика сильно трясло, рот широко раскрылся, раздался хрип, больше похожий на рык. Из горла хлынула кровь, заливая лицо матери. Детские ножки согнулись, ломаясь в коленках. Женщина кричала во весь голос:
– Господи, забери меня! Я не могу так больше! Я слишком слаба! Это так больно! Невыносимо больно!
Богдана продолжало трясти, с большим усилием подняв голову, и глядя на мать испуганными глазами, он еле внятно прошептал:
– Мамочка, у меня ножки сломались…
Нина подхватила сына на руки. Целуя забрызганное кровью личико, она сорванным голосом продолжала молиться:
– Отче, сжалься над отроком моим, Богданом, отведи от него страдания, дай покой чаду моему! Умоляю Боже, даруй ему смерть быструю, без боли и мучений!
Богдан, резким движением, оттолкнулся от матери. Упав на пол, он стал бить себя по голове, сжатыми до бела кулачками. Сведенной судорогой челюстью, он невнятно шипел:
– Умри, умри, умри же скорей…
У Нины закружилась голова, мозг больше не мог воспринимать действительность. Сознание покинуло ее, ещё до того, как она упала рядом с сыном.
Спустя некоторое время…
Женщина очнулась в луже крови. Обессиленная, она пыталась подняться, но каждый раз, руки скользили по пропитанному, липкой, красной жижей, паркету, и голова беспомощно ударялась в пол.
– Сынок – шептали непослушные губы – я тут сыночек…
Ногти врезались в лакированное дерево, руки напряглись, и тело медленно, с трудом преодолевая каждый сантиметр, устремилось, к лежавшему в паре метрах ребенку. Осилив, небольшое, но самое тяжелое расстояние в своей жизни, Нина перевернула маленькое тельце на спину. Едва узнав сына, она прижалась щекой, к искаженному от перенесенной боли лицу. Богдан был холодный, женщина поняла, что пролежала без сознания несколько часов, и не смогла быть рядом с сыном в самые трудные минуты, когда нужна была ему больше всего. Уронив голову, на маленькое, бездыханное тело, Нина зарыдала:
– Прости меня, малыш! Ты так во мне нуждался, а я предала тебя! Мне не хватило сил, смотреть на твои мучения! Господи, я слишком слаба для этого!
***
– Мамочка, мамочка, ну очнись, пожалуйста! – Богдан с испуганным выражением лица, теребя за руку, пытался привести в чувства Нину.
Девушка, приоткрыла веки. Яркий, солнечный свет, больно ударил в глаза.
– Утро. – Выдохнула она, улыбаясь. – Все снова закончилось.
– Я так испугался, что ты не очнешься. – Богдан, обнял маму, и нежно поцеловал в щеку.
– Со мной всё хорошо, малыш. У нас впереди целый день, и я не хочу с тобой расставаться, ни на минуту.
Пока Нина готовила завтрак, Богдан не отрываясь, смотрел на мать.
– Мама, а с тобой теперь правда, всё будет в порядке?
От такого вопроса, Нине стало не по себе.
– Да, сын, со мной всё в порядке. А почему ты спросил?
– Просто, я так боюсь тебя потерять.
– Ты меня не потеряешь, маленький. – Девушка развернулась, к ребенку, присела на стул рядом, и взяла его за руку. – Господь не позволит этому случиться.
– Да, я знаю. – Богдан тяжело вздохнул. – Но всё равно страшно.
– Расскажи мне, что было на этот раз? Кто должен был умереть, сегодня ночью?
– Сегодня… – Мальчик, сжался в тугой комок.
– Да, Богдан, сегодня была очень страшная ночь, скажи мне кого ты спас?
– Сегодня умереть… – губы ребенка задрожали, на глазах выступили слезы. – Должна была, ты, мама!
Нина вздрогнула, словно ее ударила молния, почувствовала, как электричество бежит по позвоночнику, растекается по нервам, и болью, отзываясь, в каждой клеточке тела, заставляет судорожно сжиматься сердце.
– По этому, я отключилась… прошептала она. – Но как же так?! Почему?!
– Ты же сама знаешь мама, значит, ты нужна тут.
– Я так запуталась, сынок, уже и не понимаю, для чего я нужна, какой вообще в этом смысл?!
Мальчик погладил, маму по голове. Нина увидела, как изменился взгляд, ребенка. Сегодня сын вернулся другим, ему пришлось повзрослеть за одну ночь.
– Сегодня ночью, – заговорил Богдан, словно прочитав мысли матери – после того, как я умер, меня подхватили ангелы, и я подумал, что больше не вернусь в свое тело, когда увидел, как высоко мы взлетели над землей. Мы летели, так быстро, что стали обгонять время. Я видел, как меняется земля, как рушатся города, и строятся новые. Видел, как океан покрыл всю сушу, а по его волнам плывет огромная лодка, с животными и людьми. И так, мы неслись вокруг земли долго, пока я не увидел, далеко внизу гору. И тогда мы стали спускаться. Мама! Это было так приятно, лететь через облака, с ангелами. Потом, я увидел радугу! На ней сидела ты. Я бежал по ней босиком, и смотрел на твою улыбку, и счастливые глаза. Тогда я понял, что смог тебя спасти, и ты в этот раз вернешься ко мне. Мы спустились ниже, и я заметил крест, на самой вершине горы. Все вокруг, резко поменялось, раздался гром, и вместо облаков, сгустились тучи. Ангелы, держа меня под руки, поднесли к самому кресту. Я увидел Спасителя! Измученный, и грязный Он висел, истекая кровью. А люди, что собрались вокруг, бросали в Него камни, и землю. Но Он не злился на них. Разбитыми губами Иисус, просил Отца своего:
– Отче, прости их, ибо не ведают они, что творят! И пусть не верили они при жизни моей, но в смерти моей узрят истину, и донесут ее, до возвращения моего!
Люди так Его и не услышали. Продолжая ругать, и поносить. И когда копье, вонзилось в тело Спасителя, то кровь стекла по ногам. И там где падали капли святые, зарождались цветы. Грянул гром, молния ударила в землю, рядом с крестом. Тогда я увидел, как ангелы спустились на гору.
Иисус поднял голову и закричал:
– Люди прощайте, так же как я смог простить вас!
Это были Его последние слова. Глаза Спасителя закрылись, голова упала на грудь, и с неба пролился дождь.
Я заплакал, чувствуя ненависть стоявших вокруг людей. Мне захотелось, чтобы с неба, рухнули камни, и убили всех стоящих у креста, за их жестокость. Но тут я почувствовал прикосновение! Мама, это было самое сильное чувство, какое только может быть! Я обернулся, и увидел Спасителя! Он стоял рядом со мной, улыбаясь, Его глаза светились, удивительно белым светом.
– Терпи. – Сказал он мне, погладив по голове. – Помогая людям, ты помогаешь мне.
Я видел, как Иисус вместе с ангелами возноситься в небо, мне так захотелось подпрыгнуть, и взлететь вместе с ними, но я знал, что ещё не всё сделал на земле. Спаситель скрылся за облаками, а на кресте осталось висеть Его измученное тело.
Нину, била дрожь. Услышанное, никак не могло уложиться в ее голове. Её напугал рассказ ребенка. Или уже не ребенка? Теперь она не могла понять, как относиться к Богдану. Она привыкла во всем опекать, своего маленького сына, быть рядом в его страданиях, и старалась оградить от всего, что может нанести ему хоть какой то вред. Но теперь, глядя в совершенно взрослые глаза, полные силы, ей хотелось, попросить у него, защиты, спрятаться, за маленькими, хрупкими плечами, на которых итак лежит непомерный груз.
– Сынок, но почему ты не спросил Спасителя?
– О чем?
– Зачем тебе умирать каждый день, вместо других людей?
– Когда Иисус прикоснулся ко мне, я понял, для чего живу, мама. Еще никому, на земле не удавалось жить вечно, за каждым человеком, в определенный час приходит смерть, и это неизбежно, такой договор у нее с Господом нашим. Но Спаситель, порой дает шанс человеку, чтобы мог он изменить жизнь свою. И тогда, я умираю вместо него, потому, что не может смерть уйти ни с чем.
Нина заплакала.
– Сынок, если бы люди, увидели, твои страдания, может тогда бы поняли, как приходиться платить за чужие грехи. Как трудно испытывать боль, умирая каждый день, чтобы кто – то мог дальше легко проживать свою жизнь.
– Знаешь, мама сегодня ночью, я понял. Умирать гораздо легче, чем жить.
Смерть – хранитель
С самой первой минуты его рождения, я поняла, что не могу относиться к нему, так же как ко всем. Искра его жизни, была настолько яркой, словно он, своим сеянием, пытался известить весь мир о своем пришествии. Рожденный в рубашке, младенец должен был умереть в первые минуты своего появления на свет. За этим я и пришла!
***
– Доктор, Вы же говорили, что я не могу иметь детей! Может, объясните тогда, откуда свалилась на меня эта беременность?
– Валентина Дмитриевна, да это же чудо! Вам сорок три, с Вашим диагнозом никто и не мечтает забеременеть! Да Вам, Бога надо благодарить за такой шанс!
– Чудо!? Это всё, что Вы можете сказать? Да! Мне уже сорок три, и больной муж на шее! А шанс, о котором Вы тут болтаете, мне уже не нужен. Поздно, смирилась!
– Да что же Вы, говорите такое?! Это же подарок, вам с мужем на старость, от Бога!
– Знаете что, любезный Юрий Александрович?! Приберегите громкие слова для других. Где был, Ваш Бог, когда мне было двадцать, и я молилась во всех церквях о беременности? Да я же, всё святые места за пять лет объехала! От меня муж дважды уходил! А Вы говорите подарок! Каждому подарку свое время, доктор.
– Ему сверху виднее, Валентина Дмитриевна, когда нам подарки делать. Ну да ладно, мне ли Вас судить. Я надеюсь, Вы поняли, что аборт делать уже поздно, и рожать Вам всё равно придется?
– Да, это я поняла.
– Ну, вот и здорово! А до родов, ещё столько воды утечет, может и передумаете.
– Ну, уж нет Юрий Александрович, увольте! Рожать при большевиках уже грех, а растить дитя, когда вчерашние пьяницы, и лоботрясы с винтовками в руках, горлопанят, как они новый мир построят… Нет, нет, нет! Лучше уж, пусть его советская власть воспитывает.
***
Он родился в рубашке. Плодный пузырь не порвался при родах, словно кто – то не хотел впускать его, даже на секунду в мир живых. Пока с ним возились врачи, я ждала, когда душа покинет, его маленькое тело, чтобы забрать с собой.
Неожиданная вспышка удивила меня! Жизненная сила забурлила, в крошечной груди, и вырвалась наружу, ярким оранжевым светом. Мне часто приходилось забирать души новорожденных, но такое случилось впервые.
Младенец, боролся со мной, как мог, пытаясь начать свою короткую человеческую жизнь. И тогда, я посмотрела на него другими глазами. Если это маленькое, никчемное существо так сражается за свое право, быть рожденным, может, стоит дать ему шанс?
Но, я пришла за ним, и не могу уйти с пустыми руками. Извини малыш, мне придется забрать твою маму!
В то время, когда остановилось сердце женщины, ребенок заплакал.
– Да уж, нелегко досталась тебе жизнь. – Юрий Александрович, рукавом халата вытер пот со лба. – Проживи ее достойно.
***
В три года, как и положено, по советским законам, Максима Смирнова перевели из дома ребенка в детский дом. Мальчика приняли с большой неохотой. Заведующая учреждением, некрасивая, худая женщина, лет сорока, с большим крючковатым носом и хищным взглядом, (за эти физические особенности она получила от старших детей прозвище, коршун, и оно ее полностью характеризовало) сразу невзлюбила Максима.
– Зачем нам этот немой? – кричала она. – Есть интернаты для дефективных, туда бы его и определили.
– Агнесса Павловна, он не дефективный – защищала ребенка молодая воспитательница Мария. – Вот и доктор наш, Надежда Сергеевна, отклонений у него не нашла.
– Отклонений не нашли, дефектов у него нет, чего ж он молчит тогда, как рыба?! Главное, смотрит исподлобья, как волчок, глазюки свои выпучит, а сам молчит!
– Заговорит он, Агнесса Павловна – Маша взяла, начавшего всхлипывать мальчика за руку. – Обязательно заговорит! Вот пообвыкнется, и заболтает. Только подождать немного надо.
Летели недели, за ними бежали месяцы, а Максим всё так же молчал. Врачи удивленно пожимали плечами, не в состоянии объяснить странную немоту ребенка, заведующая продолжала злиться, и лишь Мария верила в чудо.
Несмотря на свою молчаливость, Максим не был замкнутым, и поэтому очень скоро, у него появилось много друзей в приюте. Он запросто общался с детьми и воспитателями, а всё свои мысли и эмоции, выражал жестами, и это у него неплохо получалось. Со временем, многие ребята научились не только понимать его, но и стали применять многие движения в общении между собой. Получился своеобразный, местно – детдомовский язык жестов.
Максим обладал поразительной мимикой, всё его чувства, будь то злость, удивление или радость, сразу отражались на его лице, определенной гримасой. Забавно было наблюдать восторг ребенка, его глаза сразу округлялись, а рот непроизвольно открывался, вызывая смех окружающих. Гнев же обычно определялся сузившимися, как у китайчонка глазками и сморщенным носом. Подобное поведение, привлекало много внимания к ребенку, со стороны ребят, и воспитателей, и тогда Максим старался скрыться от всех, и побыть в одиночестве. Маша заметила это, и поначалу встревожилась, но проследив несколько раз за мальчиком, убедилась, что наедине с собой он отнюдь не кажется несчастным, или брошенным, скорее наоборот, он всегда находил, чем себя занять, а со стороны казалось, что рядом с ним находится кто – то ещё.
В свои годы, мальчик, замечательно рисовал, талант открылся, когда он пытался выразить свои чувства, по поводу увиденного пролетающего низко, почти над крышей приюта, самолета, но жестов описать в полном объеме увиденное, не хватило.
В пять лет, Максим, уже мог изобразить на листе бумаги, не только предметы или природу, которую он видел по – особенному, обязательно в ярких, насыщенных красках, но и портреты понравившихся ему людей. Часто он рисовал и автопортреты, на которых, помимо самого Максима, нередко можно было увидеть, красивое лицо молодой женщины, изображенное исключительно простым карандашом. Лица женщины, в детдоме не узнавали, и потому решили, что это плод детской фантазии. Врач, Надежда Сергеевна, объясняла это тем, что мальчик очень нуждается в матери, и хотя ее у него никогда не было, на подсознательном уровне, он мечтает, о том чтобы она появилась, в данном случае, хотя бы на листе бумаги. В скором времени незнакомая женщина стала всё чаще возникать на рисунках, и не только совместно с Максимом, но и как отдельный образ.
– Кто эта женщина, Максим? – заглядывая через плечо рисующего ребенка, поинтересовалась Мария. Вопрос звучал не впервые, но всякий раз мальчик, просто пожимал плечами, и всем своим видом показывал, что не хочет отвечать. Но сегодня, он отреагировал иначе.
Сделав страшную гримасу, он закряхтел, скрестив на груди руки. Глаза его сузились, медленно вытянув маленькую ручонку, он указательным пальцем показал за спину Марии.
Девушка вздрогнула, по спине пробежал холодок, словно кто – то подул на нее сзади, и это холодное дыхание проникло под одежду, просочилось сквозь кожу, заломило кости.
– Кто там, Максим? – с дрожью в голосе спросила она.
Мальчик снова скрестил руки на груди, и замотал головой.
Мария медленно оглянулась, ей показалось, что едва уловимая тень скользнула за ней. Почувствовав прикосновение к плечу, Маша громко вскрикнула. Резко развернувшись, она увидела Максима прижимающего указательный палец правой руки к губам, в то время как левая рука больно сдавила ее плечо.
– Ц – ц – ц – ц – ц – сквозь зубы цедил ребенок.
***
Я полюбила этого мальчика, с его первым вздохом. За его стремление жить, за волю неродившейся души, увидеть белый свет, и прожить свою крохотную человеческую судьбу. А какая может быть судьба, у того, кто никогда не должен был родиться? Никакой! По этому, я должна была создать всё условия, чтобы он жил с моей помощью. Я сама должна писать весь его жизненный путь. Не в смысле принимать ключевые решения за него, а всего лишь направлять, защищать, не дать умереть под колесами машины, или упасть в пропасть. С человеком, которого не должно быть, могло случиться всё что угодно, никто не мог знать дату его смерти. Даже я!
Эта роль, для меня была совершенно новая, противоречащая всей моей сути! Я смерть! Я не нянька, не ангел хранитель! Но, что – то заставило меня это делать. Впервые я нарушила закон. Да, я попыталась скрыть свой поступок, забрав его мать, но обманула этим только себя. Сверху всё видели, и наверняка за это будет наказание. Но интерес во мне был большим, нежели страх перед расплатой за содеянное.
С самого его рождения, я часто находилась рядом с ним. Он привык видеть меня, чувствовать мою заботу. Перед сном мое дыхание успокаивало его, заставляя закрыть глаза, и отдаться в руки моего младшего брата Морфея.
Я начала общаться с ним, как только окрепло его сознание, когда в его маленькой голове начали зарождаться его первые наивные, не несущие особого смысла мысли. Я научила его принимать и передавать мыслеобразы, и мыслезвуки. Привыкнув к этому, у него начались проблемы в общении с людьми. Он никак не мог осознать, почему его не понимают, и для чего надо произносить какие – то звуки, если можно передать свои эмоции по – другому.
Максим, не засыпал ночью, устраивая дикие истерики, пока я не приходила к нему. Увидев меня, он улыбался, судорожно всхлипывая, и закрывал глаза.
Со временем я поняла, что мое постоянное присутствие в его жизни, будет мешать адаптироваться в человеческом обществе, и решила, что лучше заботиться о нем не показываясь ему на глаза и прекратить общение.
***
– Повтори Максим! Скажи ещё раз, что ты мне сказал в коридоре! – Мария, на эмоциях крепко сжала руку мальчика.
– Ма – ша – По слогам произнес ребенок.
– Вы слышите, Агнесса Павловна! Он заговорил! В это никто не верил кроме меня! Теперь вы не считаете меня наивной дурочкой?
– Мда! А мальчишка то хитрец! Долго водил нас всех за нос! А ну, скажи ещё что – нибудь!
– Са – мо – лет – выдавил из себя Максим.
***
Через несколько лет Максим, перестал быть странным для остальных людей, и я поняла, что поступила, правильно перестав с ним общаться. Но опекать его, я продолжала. Его хрупкая жизнь, возникшая благодаря мне, много раз весела на волоске, но всякий раз, я была рядом, и не допускала трагедии.
Покинув детдом, мальчик поступил в летное училище, и тем самым осуществил свою детскую мечту. Понимая, насколько опасное занятие он выбрал, я много раз, через сон пыталась остановить его, показывая, как разбивается его самолет, и он погибает, не успевая покинуть летающую машину. Но его желание, было сильнее страха.
Через свое врожденное упрямство, он стал лучшим пилотом в своем учебном заведении. И у меня возникло чувство, ранее мне не присущее. Чувство гордости! До этого момента, я не могла понять, почему люди радуются достижениям, своим или чужим, ведь их жизнь и всё успехи, так незначительны, по сравнению с мироустройством, о существовании которого они даже не догадываются. Я считала людей пылью, которая вращается в водовороте вокруг оси времени, иногда засоряя шестерни Божественной машины, своей злостью, гордыней, придуманной значимостью. Мне был неведом план Господний, на счет этих существ, и иногда казалось, что Он создал их, по ошибке, но эту мысль я гнала от себя. Всевышний, не мог ошибиться, это надо было принять, как аксиому, иначе, если мои сомнения раскроются, я могу пострадать.
Я привязалась к мальчишке, и это факт! Появления новых чувств пугали и одновременно радовали меня. Радовали тем, что за мое долгое существование, возникло нечто, разбавившее мое однообразие, а пугали непредсказуемостью последствий.
***
Парк горького утопал в зелени, теплый майский ветер, ласкал лица, молодой пары. Счастливые глаза девушки горели в лучах заходящего солнца. Обнимая парня за шею, она целовала его в губы, не смущаясь взглядов прохожих. И он отвечал ей, страстно нежно, словно они не виделись, целую вечность.
Они встретились три месяца назад, в госпитале, когда его поломанного, в синяках и ссадинах привезли с места падения самолета. Сначала всё удивлялись, как можно было выжить в этой груде металла, бывшей, когда то летающей машиной, а потом долго обсуждали его чудесное исцеление. За два месяца, молодой человек встал на ноги, хотя врачи пророчили ему инвалидное кресло, и жизнь калеки со всеми вытекающими из этого последствиями.
Молодая санитарка, Анечка, с первых дней старалась не отходить от него. И возможно благодаря ее заботе и вниманию, Максим пошел на поправку. Часто в бреду, он выкрикивал имя, Велена, и общался с ней, словно она была рядом и отвечала ему. И тогда девушке становилось страшно. Иногда ей казалось, что она слышит ответы, голос, где то у себя в голове. Приятный, баюкающий, молодой. И тогда парень успокаивался, начинал улыбаться и засыпал.
Аня полюбила его, больного, немощного, не способного ей ответить. Её не пугали диагнозы, всё что она хотела, это быть рядом. И она была рядом, в надежде, что будет ему нужна всегда.
Девушка не ошиблась, как только ему стало лучше, он признался, что сквозь бред и боль, он видел ее лицо, чувствовал ее прикосновения, и именно это дало ему сил бороться за жизнь.
В этот субботний майский вечер, в парке было много людей. Повсюду был слышен смех, чувствовалась атмосфера праздника. Но Максим был невесел. Аня, прижалась к нему всем телом, и нежно глядя в глаза, спросила:
– Что с тобой сегодня? Ты не такой, как обычно.
– Меня комиссовали – ответил он – я больше не смогу летать.
***
Я увидела, как его самолет несется вниз, именно так, как это происходило в его снах. Неужели я сама своими предостережениями, и образами вызвала это событие?!
Срочно исправить! Не допустить! Сделать всё возможное!
Машина всё ближе к земле, удар!
Стою над грудой метала, с усилием сдерживаю вспыхнувший огонь. Душа Максима рвется из тела наружу, связывающая их нить истончается. Остановилось дыхание! И вот он момент, когда я должна забрать его с собой. Яркий свет ударил сверху как молния, открывая путь в вечность.
Ну уж нет! Помогай мне мальчик, держись, цепляйся за жизнь, как ты это делал при рождении! Вся моя воля с тобой, но есть воля выше и сильнее меня!
– Я отказываюсь забирать его! Услышьте всё!
Гром! Сильный! Трясется земля!
Из последних сил сдерживаю его душу в теле, но свет пытается вырвать ее из моих рук. Не всё подвластно смерти! Есть закон, который я не могу переступить!
– Господи услышь! Ведь я услышала Тебя, когда ты просил за своего сына! Разреши мне решать его судьбу!
Небо озарилось новой вспышкой, словно загорелись небеса! Раскат грома принес:
– Да будет так!
***
Пули свистели над головой, словно рой адских насекомых, вызванных, чьей – то злой волей, из глубин преисподней. Неглубокий окоп, заваленный телами солдат, был единственным убежищем, для небольшой группы выживших. Трупный смрад, бил в нос и въедался в одежду. Марлевая повязка на лице, уже не сдерживала едкий запах. Но Максим, в этом запахе чувствовал что – то знакомое, нечто сопровождающее его из глубокого детства. Он успокаивал, расслаблял, был почти осязаем, будто дорогой и родной человек мягко обнимал его, отгоняя страх и тревогу. Очнувшись после падения в больнице, именно его он ощутил в первую очередь. А потом он увидел ее! Девушку из своих снов, а может быть бреда, который приносил обрывки действительности, связывая прочной цепью со сновидениями так, что не возможно было понять, где же теперь явь.
– Ложись! – голос старшины вырвал сознание Максима из воспоминаний.
Взрыв раскидал части тел далеко за окоп.
Пелена! Белая, мутная…
***
Война! Время жатвы! Время, когда гордыня и злость вырываются наружу, и всепоглощающая, неконтролируемая ненависть сметает всё на своем пути, жизни, судьбы… Не понимаю, почему эти существа, так стараются уничтожить друг друга. Бросаются под пули, на штыки, за непонятные идеи и сумасбродные планы. Их короткие, никчемные жизни обрываются, ради амбиций, придуманной ими же религии, правды… И кто придумал эту правду?! Для них она оправдание всего. Любых безрассудных поступков. Правда… У всех своя, но каждый думает, что она единственная правильная, и всё остальные ошибаются. Я видела множество воин, но так и не увидела, в них правды. Только кровь, багровая земля, и я блуждающая среди трупов. Если бы они видели моими глазами! Бредущих по полю душ бывших врагов, снующих, неприкаянных… Интересно, после жизни, приходит ли к ним понимание своей никчемности, слабости, бесполезности? И что происходит с ними дальше, когда я передаю их на суд? Иногда мне кажется, что их сваливают как навоз в компостную яму, где они гниют и варятся в собственной злобе. Для меня они всё одинаковые, маленькие и большие, худые и толстые, всё плесень на земле. Все… Кроме одного…
***********
Максим очнулся от сильного удара в лицо. Фриц стоял, улыбаясь, держа дуло шмайсера у его головы.
Du bist noch am Leben Schwein?
Разбитые губы сплюнули кровь:
– Да, сука! Жив ещё, вам назло!
Еще один удар прикладом, снова отключил сознание.
***
– Очнись, мой мальчик! Ты должен жить!
Я изо всех сил старалась помочь Максиму очнуться. Еще минута и всё будет кончено!
–Давай же!
Мое дыхание ещё помогало не потерять его. Но это ненадолго, энергией смерти нельзя злоупотреблять, она может убить человека, даже в малых количествах. Пока он находился в могиле, я дышала вместо него. Легкие скоро не выдержат! Лопнут, как пузырь!
– Я знаю, ты сможешь!
Шевельнулись пальцы!
– Копай, мальчик! Ну же!
Земля заполнила рот, нельзя сделать вдох. Но руки начали двигаться, копать…
– Поднажми человек! Ты сильный! Ты хочешь жить! Я знаю это!
Движения резче, подключились ноги.
– Земля ещё рыхлая! У тебя получится!
Солнечный свет! Ветер! Небо!
– Ты справился! Я верила в тебя!
***
– Значит, повезло, говоришь? – офицер контрразведки затянулся папиросой и смачно плюнул на пол – Как же ты вылез из могилы?!
– Я не помню, товарищ майор. – Максим, пошевелил крепко связанные бечевкой руки, разгоняя кровь.
– Я тебе скажу, как ты выжил! Ты мразь, и предатель! Переметнулся к фрицам, спасая свою жалкую жизнь! И думаешь, мы поверим в твои бредни?!
– Я не предатель!
Хлесткая пощечина отдалась болью в голове.
– Ты падаль! Весь твой взвод погиб! Вспомни их лица! Вспомни их всех! Всех кого ты предал!
– Я готов был умереть, вместо любого их них. Я виноват лишь в том, что пуля не нашла меня.
Удары посыпались градом. Максим упал со стула, но тяжелые сапоги продолжали месить его тело. Он не мог понять, как долго продолжалось избиение. Счет времени потерялся. Рассудок перестал адекватно воспринимать действительность. Боль притупилась. Максим, несколько раз терял сознание, но ведро холодной воды, приводило его в чувства. А потом пришло безразличие. Он больше не кричал, не просил остановиться, и больше его не бить. Слышался лишь глухой звук ударов, и частое дыхание майора.
В яме было темно, сыро и холодно. Шел дождь. Вода лилась, на голову, стекала по земляным стенам, смешивалась с глиной, и превращалась в месиво, в котором сидели пять человек, и один лежал лицом вверх. Веки лежачего дернулись, он приоткрыл глаза.
– Очнулся? – Спросил один из пятерых, худой мужчина, в лохмотьях, грязный настолько, что не возможно было определить его возраст.
– Пить! – просипел тот.
– Надо же, сидим по колено в воде, а он пить просит. – С издевкой, произнес ещё один пленник.
Худой зачерпнул ладонью воду из лужи, и поднес к губам лежачего.
Сделав пару глотков, парень чуть приподнялся на локтях:
– Где я?
– На дороге – донеслось от противоположной стены.
– На какой?
– В ад!
– Не слушай его – сказал худой – мы ещё живы, а там как Бог даст.
– Ага, уже дал! – раздался, чей – то голос – зовут то тебя как?
– Я не знаю.
***
– Ну что, твари?! – Офицер в звании капитана, шагал вдоль неровного строя людей, одетых, в чем попало. – Вам выпал ещё один шанс, доказать преданность родине! Исправиться так, сказать! Даже не представляю черви, как вы можете исправиться! Была бы моя воля, я бы вас всех к стенке, как бешеных собак! – Сжав добела кулаки, он с ненавистью обвел взглядом строй. – Теперь вы штрафники! Это значит, говорю для тех, кто ещё не догадался, что любая ваша провинность будет последней! Только кровью вы можете смыть свой позор! Найдите в себе смелость, если такая вообще у вас есть, и умрите достойно, чтобы прохожие с презрением не мочились на ваши могилы! Вопросы?!
– Что будет с нами, если мы выживем? – раздался голос.
– Кто спросил?! Выйти из строя!
– Я – тихим голосом сказал, светловолосый молодой парень, и нехотя шагнул вперед.
– Фамилия?!
– Ка – р – р – пенко. – заикаясь, произнес штрафник.
Офицер медленно подошел, и встал напротив:
– Повтори вопрос, я не расслышал!
– Что б – б – уд – д – е – т – т если в – в – ыживем? – страх сковал парня, губы еле шевелились, выдавливая слова.
Огромный кулак, врезался в переносицу, ломая хрящ, кровь хлынула фонтаном, Карпенко закряхтел и повалился на землю.
– Животное! – капитан схватил за грудки, захлебывающегося собственной кровью парня, и притянул к себе так близко, что кровь струйкой полилась на мундир. – Ты уже сдох, когда предал своих товарищей, свою страну! Ты убил в себе человека! Теперь ты вещь, без души и совести! Если ты снова выживешь, убегая с поля боя, то пожалеешь, что тебя не разорвала в клочья мина, или пуля не размозжила тебе голову! – руки разжались, и рыжий снова повалился на спину. – Не думайте о том, чтобы выжить! Думайте о том, чтобы победить, любой ценой! И когда вы поймете, что ваши жизни ничего не значат, что есть цель, которая оправдывает всё, только тогда, возможно, родина простит вас!
***
Штрафбат – вотчина смерти! Моя вотчина! Смертники, шагающие строем на тот свет!
И как тебя угораздило, мой мальчик?! Плохой из меня режиссер судеб! Надо признать, всё, что я умею, это забирать жизнь, а не охранять ее от самой себя!
Ошиблась ли я, разрешив ему родиться, и начав опекать его? Не пожалеет ли он прожив, такую судьбу, что явился в это мир?
Страх, брат мой, не терзай меня сомнениями! Мы часто не ладим с тобой. Ты спасаешь жизни, останавливая людей на самом краю, когда я уже раскинув руки, готова принять их души в свои объятия. И я, злюсь на тебя за это. Но заклинаю, помоги мне сейчас, я готова идти с тобой рядом, как старшая сестра, чтобы уберечь его. Пусть боится! Боится как никогда! Возможно, это сохранит его жизнь!
***
Мерзлая земля трудно поддавалась саперской лопате, да и мороз сковывал ослабевшие мышцы. Копали всё у кого ещё остались силы, остальные лежали на снегу, боясь поднять голову, чтобы не попасть под пулеметную очередь. Немногих раненых удалось перенести в неглубокую, сантиметров сорок – пятьдесят, траншею. Долбить глубже, нельзя, поднималась вода, и тут же превращалась в лед.
Обмороженных было не меньше половины, и с каждым часом их становилось всё больше. Огонь разжигать, чтобы хоть как то согреться, строго воспрещалось, боялись немецкой авиации.
Вторые сутки, после провального наступления, бойцы штрафбата находились на мерзлых болотах Погостья, под Ленинградом. Голодные и измотанные, штрафники ждали… Одни смерти, другие чуда, третьи надеялись, что заградотряды позволят отступить к основным войскам закрепившимся чуть выше, и у которых ещё оставался провиант. Любой из этих вариантов, означал конец мучений.
Алексей Непомнящий, продолжал ковырять мерзлую землю. Острие лопаты царапало ледяной грунт, ослабшие руки плохо слушались, но всё ещё держали короткий черенок.
– Глубже копай! – раздался над ухом голос, командира роты, капитана Сергея Блинова, того самого капитана, который давал первый инструктаж – В таком окопе ты и свою задницу не прикроешь, сделают дуршлаг из жопы!
– Товарищ капитан, глубже вода, померзнем всё на хрен!
– Копай говорю, сейчас фрицы пристреляются, всех положат!
– Так, всё равно передохнем, да ещё и пули им сэкономим!
– Умничаешь рядовой? Давай предложения, четкие, внятные, без тумана. А если нет таких, то заткнись и копай!
– Надо поднимать траншею.
– Чем поднимать?! Дерьмом нашим?! Так уже и его не осталось! Голодаем!
– Мертвыми, товарищ командир. Весь лес телами усеян, и нашими и немцами.
– Беспринципный ты сукин сын, Непомнящий! Они жизнь за нас отдали!
– Именно так, они отдали, а мы ещё нет.
– Кощунство это…
– Кощунство, живых и раненых под пулями оставлять. А мертвым всё равно, отмучились они.
Офицер состроил гримасу, словно съел что – то кислое, гадкое, дурно пахнущее:
– Прав ты рядовой! До боли прав, до мерзости! И гадко мне от такой – то правды!
– А правда она не всегда как мед, товарищ капитан, иногда и полынь послаще будет.
– Ох, чувствую, наглотаемся мы ее, по самые уши, да ещё и из них польется. Собирай всех, кто ещё хоть как то держится, стаскивайте трупы с округи. Скажи, мой приказ был.
Через несколько часов, траншея выросла вверх. Еще восемь бойцов погибли, неся на себе покойных товарищей. Теперь и они покоились в стене из тел, которая достигла до пояса человека среднего роста. Перемещаться по траншее теперь можно было, пригнувшись, а не как, раньше ползая, боясь поднять голову.
Ночью мороз усилился. Поднялась метель. Бойцы жались друг к другу, чтобы хоть как – то сохранить остатки тепла. Канонада стихла, холод заставил немцев успокоиться, но тишины не было. Крики и стоны раненых смешивались с воем ветра, создавая адскую какофонию звуков.
Медиков, к штрафникам не допускали, бойцы пытались оказать помощь самостоятельно, как могли…
– Держи его братва! – Вован, бывший зек, а ныне рядовой, навалился всем весом, на грузного армянина Ашота Манукяна – я не справлюсь один с таким боровом!
Два боевых товарища тут же, ухватились за мощные руки, крепко прижимая к земле:
– Руби Серега!
– Нет! Не надо! Пожалуйста! – надрывался армянин.
– Руби! Не слушай! Нога черная! Сдохнешь дурень!
Саперская лопатка поднялась, и с силой опустилась, чуть выше стопы.
– А – а – а! Суки! – Ашот дернулся, пытаясь вырваться.
– Идиот! Выше руби, до колена!
Еще удар! Сталь вонзилась в кость! Кровь брызнула фонтаном!
Сергей, дернул липкий черенок, освобождая лопатку.
Удар!
– А – а – а!
Кость поддалась стали!
Удар!
Острие рассекло плоть, отделяя часть ноги!
Крик прервался, грузный мужчина потерял сознание.
Капитан пригнувшись, переступая солдат, пробирался в другой конец траншеи. Окоченевшие пальцы мертвецов, торчащие из возведенной стены, цепляли шинель, царапали лицо, словно мстили за кощунство.
– Алексей! – хрипло позвал Блинов.
Непомнящий, устало поднял голову и посмотрел осоловевшими глазами на командира.
– Идем со мной!
– Куда? – еле слышно прозвучал вопрос, заглушаемый стонами.
– Помоги мне натянуть брезент! Не по себе мне как – то! Они пялятся на меня постоянно, своими стеклянными глазами, будто душу мне сверлят!
– А со мной они говорят…
– Ты бредишь, Алексей! Они мертвы, посмотри!
– Да, мертвы! Но говорят…
– И что же они тебе сказали?
– Спрашивают…
– О чем?
– Зачем жили… Суетились…
– А ты им что?
– А я молчу…
Брезента хватило, на то чтобы укрыть часть стены из трупов, и натянуть кусок вдоль траншеи. Получилась легкая крыша, которая защищала от метели. Продырявив несколько ведер, бойцы, разожгли в них огонь, ветер больше не задувал пламя, и можно было немного согреться, с воздуха их теперь тоже было невидно.
От тепла и усталости, Алексея сморило, словно он не уснул, а провалился в пропасть, в бездонную, мрачную, наполненную неприятными звуками и ведениями. Он летел с бешеной скоростью вниз, а мимо него проносились люди. Большую часть лиц он не узнавал, но некоторые казались ему знакомыми. Здесь были и павшие товарищи, убитые немцы со злым, предсмертным оскалом, и даже капитан Блинов, беззвучно кричавший на него. Было жутко и страшно, он зажмурился, и зашептал:
– Сгиньте… сгиньте…
В одно мгновенье всё исчезло. Лишь ветер в ушах, и чье – то ненавязчивое присутствие. Страх, сменился покоем, в голове возник ласкающий слух голос, такой знакомый и родной:
– Я с тобой мой мальчик! Я не оставила тебя!
***
Новое чувство! Что это!? Возможно то, что люди называют душевной болью. Ощущения не физические, но острые, заставляющие метаться, не находя себе места. Что со мной происходит!? Я становлюсь похожей на них! С их глупыми чувствами, которые делают меня слабее, заставляют страдать! Я в смятении! А с другой стороны, впервые, я стала кому – то нужной, необходимой! Возможно, берет свое, женское начало, энергия инь, только она способна дать жизнь или забрать ее. Но так, же она питает инстинкт материнства. Как же я могла забыть об этом?! Я дала ему жизнь, и теперь, как любая мать, опекаю его. Я стала матерью! Даже не думая об этом! Закон мироздания! Даешь жизнь – неси ответственность! Не предполагала, что он коснется меня! Но закон для всех, без исключений. Так Господь сотворил мир! Люди называют Творца – Отец. Странно… Он создал, выносил и дал жизнь всему сущему. Он Мать, не меньше чем Отец!