Пансион Терновой Розы
Глава 1: Позолоченные Оковы
Дождь бил в высокие стрельчатые окна кабинета графа Генри Валеса с таким остервенением, будто хотел смыть древний камень его родового гнезда – поместья Хартфорд-Холл – в мутные воды Темзы. Внутри было немногим светлее, чем на залитых ливнем лугах Беркшира. Лишь одинокая свеча на массивном дубовом столе боролась с наступающими сумерками и гнетущей сыростью, отбрасывая дрожащие тени на стены, увешанные портретами предков. Их строгие, надменные лица в напудренных париках и доспехах казались сейчас не напоминанием о былой славе, а укоризненными судьями.
Генри стоял у камина, в котором тлели жалкие угольки – экономия, унизительная для его титула. Он смотрел не на огонь, а на единственный предмет на столе, кроме свечи: письмо. Оно лежало там, как ядовитая змея, свернувшаяся на пергаменте. Его пальцы, сжимавшие край каминной полки, побелели от напряжения. Каждый мускул в его теле был напряжен, как тетива лука, готового сорваться.
Альтернативная Англия Георга IV, – пронеслось в голове Генри с горькой иронией. Где Наполеон пал не под Ватерлоо, а в загадочном "Инциденте под Лейпцигом", связанном, по слухам, с вмешательством Прусских Геомантов. Где "Старый Лес" на границе с Уэльсом – не просто заповедник, а место, куда Королевская Гвардия не совалась уже сто лет, опасаясь не столько мятежников, сколько того, что шевелится в его чащобах. Где древние суеверия и сказки нянюшек имели под собой куда более зловещую, осязаемую подоплеку. И в этом мире его отец, старый граф Эдмунд Валес, гнил в долговой тюрьме Флит, а его собственное честное имя висело на волоске.
Письмо. Оно пришло неделю назад, без обратного адреса, доставлено не почтальоном, а каким-то молчаливым, невидящим типом в черном, растворившимся сразу после вручения. Конверт был из плотного, непривычно темного пергамента, запечатан черным сургучом с оттиском – не гербом, а странным, запутанным знаком, напоминающим переплетенные корни или щупальца. Прикосновение к нему вызвало мгновенный озноб, пробежавший по позвоночнику, и слабый, едва уловимый гул в ушах, как от далекого колокола под водой.
Содержание было лаконичным и беспощадным:
"Графу Генри Валесу.
Ваш отец, Эдмунд Валес, обречен. Долг его – неоплатен. Его дни в стенах Флита сочтены, если только Вы не проявите должной… сговорчивости.
В женском пансионе "Терновая Роза", расположенном в отдаленном районе Шотландского нагорья (координаты прилагаются), проживает девушка по имени Марта. Сирота. Неприметная. Провела всю жизнь в глуши.
Ваша задача: отправиться туда. Найти ее. Установить с ней контакт. И ожидать дальнейших инструкций. Вам будет обеспечено место смотрителя за хозяйственными постройками и библиотекаря под именем Генри Уэллс. Рекомендации уже направлены директрисе, миссис Блэквуд.
Срок – до окончания сезона Летнего Солнцестояния. Если к указанному сроку Вы не будете на месте и не приступите к исполнению, или если попытаетесь предупредить девушку или бежать – граф Эдмунд умрет в страшных муках на следующее утро. Если же условия выполнены и мы удовлетворены – долг будет аннулирован, а Ваш отец освобожден немедленно по завершении Вашей миссии.
В качестве задатка и доказательства наших возможностей – прилагаемая монета. Используйте ее мудро.
Не пытайтесь искать нас. Мы найдем Вас первыми."
Ни подписи. Ни указаний, что делать с Мартой в итоге. Только холодный ультиматум и кошмарная перспектива.
Генри сглотнул ком в горле. Честь семьи Валесов была для него не пустым звуком. Они служили короне верой и правдой веками, пусть и не всегда безупречно, но с достоинством. А теперь ему предлагали стать… кем? Похитителем? Шпионом? Под личиной смотрителя в захолустном женском пансионе! Мысль о том, чтобы под видом слуги слоняться среди юных девиц, вызывала у него острое чувство брезгливости и стыда. Это было бесчестье. Грязная, подлая сделка с дьяволом, чье лицо скрыто тенью.
Но альтернатива… Генри закрыл глаза, представляя отца. Не гордого графа, каким он его знал в детстве, а сломленного старика в сыром, темном каземате Флита. Отец влез в долги, отчаянно пытаясь сохранить Хартфорд-Холл после череды неурожаев и неудачных инвестиций, попав в лапы ростовщиков, чьи имена не знал даже он сам. Теперь он умирал там, медленно и мучительно, от сырости, отчаяния и позора. И Генри, его единственный сын, был бессилен помочь честным путем. Все попытки занять деньги у родственников или знакомых разбивались о стену слухов и откровенной боязни связаться с опальным родом.
Его пальцы разжали полку и потянулись к столу. К письму лежала монета. Он взял ее. Она была тяжелее золотой гинеи, холодная, как лед, даже в тепле кабинета. На одной стороне был вычеканен все тот же странный знак – переплетенные корни-щупальца. На другой – стилизованное изображение… болота? Трясины с одиноким кривым деревом? Золото было необычайно темным, почти красноватым, как старая медь, но при этом оно явно было высшей пробы. При свете свечи по его краю пробегали едва заметные искорки, не световые, а скорее… теневые. Генри резко положил монету на стол, почувствовав легкое, но отчетливое покалывание в кончиках пальцев. Доказательство возможностей. Аннулировать такой долг… Да, эти люди обладали властью. Или деньгами. Или чем-то похуже.
"Бесчестье или отцеубийство," – прошептал он в тишину кабинета. Голос звучал хрипло и чуждо. – "Великолепный выбор, Валес."
Он прошелся по комнате, его сапоги глухо стучали по потертому дубовому полу. Портреты предков молчаливо осуждали его метания. Сэр Реджинальд Валес, герой войн с Францией, смотрел на него с холодным презрением. Леди Элеонора, славившаяся своей неподкупной добродетелью, казалось, отводила взгляд. Генри остановился перед окном. За стекающими потоками воды угадывались очертания парка, некогда ухоженного, а ныне запущенного, и дальних полей, приносивших одни убытки. Хартфорд-Холл медленно умирал, как и его хозяин в тюрьме. А он, Генри, последний из Валесов, должен был либо наблюдать за этим, либо запятнать имя, которое должен был нести с гордостью.
Но был ли выбор на самом деле? Смог бы он жить дальше, зная, что обрек отца на мучительную смерть из-за своей гордыни? Смог бы смотреть в глаза слугам, которые еще оставались верны дому, зная, что он предпочел тщеславное понятие чести спасению жизни родителя? Честь… Что она значила перед лицом такой цены?
Он резко повернулся от окна. Решение созрело в нем, горькое, как полынь, но неизбежное. Он подошел к столу, схватил перо и чернильницу. Дрожащей рукой – не от страха, а от ярости и унижения – он написал краткое письмо своему управляющему, мистеру Бейнсу: он уезжает по неотложным делам на неопределенный срок. Все хозяйственные вопросы – на усмотрение Бейнса. Никаких объяснений. Никаких намеков.
Затем он достал из потайного ящика стола небольшой, но надежный дорожный пистолет, проверил заряд и убрал его в кобуру под плащом. Потом – острый охотничий нож в ножны на поясе. В глушь Шотландии, в место, окутанное слухами и, судя по заданию, чем-то гораздо худшим, чем слухи, идти безоружным было безумием. Он собрал немного одежды – простой, прочной, без намёка на графское достоинство: грубые шерстяные брюки, рубахи, теплый свитер, непромокаемый плащ с капюшоном. Все уместилось в один дорожный саквояж. Документы – поддельные, но безупречно выполненные, как и обещал аноним, – уже лежали поверх одежды: Генри Уэллс, библиотекарь и смотритель.
Последним делом он взял со стола проклятую монету. Она все так же леденяще холодная, все так же мерцала зловещими искорками. Он сжал ее в кулаке так сильно, что края впились в ладонь. Боль была реальной, отвлекающей от душевной муки.
"За тебя, отец," – прошептал он, глядя на портрет старого графа, висевший над камином. На холсте Эдмунд Валес еще был полон сил, с гордо поднятой головой. Сейчас… Генри выдохнул. – "Ради тебя я надену эту маску. Ради тебя я стану Генри Уэллсом. И да помилует Господь мою душу за то, что мне предстоит сделать."
Он потушил свечу. Кабинет погрузился в темноту, нарушаемую лишь отсветами дождя за окном. Генри вышел, плотно прикрыв за собой тяжелую дубовую дверь. Звук щелкнувшего замка прозвучал как приговор.
Путешествие на север было долгим, утомительным и мрачным, как и его мысли. Дилижанс трясло по разбитым дорогам, сменившимся на границе с Шотландией на узкие, едва проезжие колеи. Пейзажи за окном менялись от относительно плодородных равнин к холмистым пастбищам, а затем к суровым, ветреным нагорьям. Зелень становилась темнее, небо – ниже и тяжелее. Воздух, даже внутри кареты, пропитался запахом влажной земли, вереска и чего-то еще – дикого, необузданного.
Спутники Генри менялись на почтовых станциях: купцы, священник с потухшим взором, пара угрюмых фермеров. Разговоры были скудными и осторожными. Когда он упомянул, что направляется в сторону Гленморской долины (ближайший к координатам ориентир), в карете наступила неловкая тишина.
"Гленмор?" – пробурчал один из фермеров, кряжистый мужчина с лицом, как дубовая кора. – "Мало туда кто едет добровольно, мил человек. Края там… неспокойные."
"Болота," – добавил второй, помоложе, но с таким же озабоченным выражением лица. – "Гленморские Топи. Место гиблое. И пансион тот… 'Терновая Роза'… слыхал я. Для барышень, говоришь? Странное место для такого заведения. Очень странное." Он перекрестился украдкой.
"Суеверия," – фыркнул купец, но в его глазах мелькнула тень беспокойства. – "Но болота и правда опасны. Трясины. Туман, который сбивает с пути. Блуждающие огоньки… да и просто разбойники, чего уж."
"Не только огоньки," – тихо сказал священник, не поднимая глаз от молитвенника. – "Есть вещи постарше и похуже разбойников в тех местах. Старая Вера не забыта до конца в глуши. Лучше держитесь подальше от болот после заката, мистер Уэллс. И… будьте осторожны в самом пансионе. Стены там помнят многое."
Генри кивнул, делая вид, что принимает предостережения за обычную деревенскую мнительность. Но слова священника, произнесенные с такой ледяной убежденностью, запали ему в душу. "Старая Вера"… "Вещи похуже"… Письмо кредитора всплыло в памяти, холодное и зловещее. Что ждало его в этом "Терновой Розе"?
Последний отрезок пути он преодолевал нанятой в последней деревушке убогой тележке, запряженной упрямой пони. Возница, угрюмый старик с лицом, как сморщенное яблоко, молчал почти всю дорогу, лишь покрикивая на лошадь. Дорога вилась между все более высоких и мрачных холмов, поросших вереском и колючим кустарником. Воздух стал совсем другим – тяжелым, влажным, с отчетливым запахом гниения и стоячей воды. Болота. Они чувствовались задолго до того, как открылись взгляду: огромные пространства ржавой воды, покрытые кочками, чахлой осокой и редкими, корявыми деревьями, похожими на скелеты великанов. Туман, белесый и холодный, стлался по топи, скрывая ее истинные размеры и опасности. Где-то вдали прокричала одинокая птица – звук был тоскливый и тревожный.
"Вон он," – хрипло произнес возница, указывая кнутовищем вперед.
Генри поднял глаза. На вершине одинокого утеса, выступавшего из болот как остров отчаяния, возвышалось здание. Оно не просто стояло там – оно вросло в скалу, срослось с ней, будто чудовищный нарост. "Терновая Роза". Готические очертания, остроконечные башенки, узкие, как бойницы, окна. Камень, из которого оно было сложено, казался неестественно темным, почти черным от влаги и времени, покрытым пятнами лишайника и плюща, который цеплялся за стены, как когти. Никакого сада, никакого палисадника – лишь каменная стена с железными воротами, отделявшая клочок земли перед домом от бездны болот, начинавшихся буквально в двадцати шагах от подножия утеса. Дорога к воротам была узкой насыпью, едва позволявшей разъехаться двум повозкам.
"Конечная," – буркнул возница, останавливая пони у самых ворот. Он даже не слез с телеги, явно торопясь убраться отсюда. – "Удачи вам, мистер. Понадобится она вам."
Генри расплатился, взял свой саквояж и сошел на сырую землю. Тележка развернулась и затрусила обратно по насыпи, быстро скрывшись в сгущающихся сумерках и надвигающемся тумане. Он остался один. Перед мрачными железными воротами. Под испепеляющим взглядом черных стен "Терновой Розы". Над безмолвной, ждущей гладью болот.
Холод, не только от сырости, пробрался под его плащ. Он поднял руку к тяжелому железному кольцу на воротах. В кармане его пальто лежала та самая монета, холодная, как кусок льда, напоминающая о цене его появления здесь. Марта. Сирота. Неприметная. Кто ты? И почему твоя жизнь переплелась с жизнью его отца и его собственной честью?
Генри с силой дернул кольцо. Где-то внутри здания глухо, протяжно прозвучал колокол, его звук был поглощен влажным воздухом и казался похоронным. Он ждал, глядя на темнеющие окна пансиона, чувствуя, как тяжесть неизвестного и предчувствие беды смыкаются вокруг него, словно тиски. Ворота с глухим скрипом начали медленно открываться внутрь. Пути назад не было. Игра началась.
Глава 2: Терновая Роза во Тьме
Железные ворота скрипнули с таким протестом, будто их не открывали десятилетия. Они расступились ровно настолько, чтобы пропустить одного человека. Генри шагнул внутрь, и тяжелый металл тут же захлопнулся за его спиной с гулким, окончательным лязгом. Звук эхом отозвался в узком каменном дворике, зажатом между скалой и угрюмыми стенами пансиона. Пути назад не осталось.
Дворик был крошечным, вымощенным неровными, скользкими от влаги камнями. Ни кустика, ни цветка – только голый камень, сырость и вездесущий запах болот, теперь смешанный с ароматом старой плесени и чего-то еще… затхлого, как в склепе. Перед ним зияла тяжелая дубовая дверь пансиона, украшенная коваными полосами железа, почерневшими от времени. Над дверью, в каменной нише, стояла потускневшая статуя Девы Марии, но ее лик был стерт непогодой до неузнаваемости, превратившись в безликий, печальный овал.
Прежде чем Генри успел поднять руку к молотку, дверь бесшумно приоткрылась. На пороге стоял человек. Вернее, нечто, лишь отдаленно напоминающее человека. Он был низкорослым, сутулым, облаченным в мешковатую, грязную одежду слуги. Но лицо… Лицо было искажено глубокими, багровыми шрамами, стягивающими кожу так, что один глаз казался постоянно прищуренным, а рот – перекошенным в жалобную гримасу. Другой глаз, маленький и невероятно острый, как у хищной птицы, уставился на Генри с немым вопросом и глубочайшей подозрительностью. Этот взгляд был лишен всякой человечности, полон первобытной настороженности.
«Мистер Уэллс?» – прохрипел привратник. Голос был таким же изувеченным, как и лицо, звучал как скрежет камней.
«Да, это я,» – кивнул Генри, стараясь не задерживать взгляд на шрамах. Его графское воспитание кричало внутри: Унижение! Стоять перед этим уродом, как проситель! Но он был Генри Уэллсом. Он опустил глаза, изобразив сдержанную покорность. «Я прибыл по договоренности. К миссис Блэквуд.»
Привратник что-то невнятно пробормотал себе под нос, не отводя колючего взгляда. Затем кивком пригласил войти. Генри переступил порог, и волна тяжелого, спертого воздуха ударила ему в лицо. Воздух был пропитан запахами: воск для полов, старое дерево, вареная капуста, лекарственные травы с горьковатым оттенком и все та же, едва уловимая, но стойкая нотка тления, как в подвале со старыми овощами.
Он оказался в просторном, но угнетающе мрачном холле. Высокие потолки терялись в полутьме, поддерживаемые резными дубовыми балками, почерневшими от копоти немногих светильников. Стены были обшиты темным деревом, украшены выцветшими гобеленами с неразличимыми сюжетами. Пол – каменные плиты, холодные даже сквозь подошвы сапог. Гигантская дубовая лестница вела наверх, в еще более глубокие сумерки. По обеим сторонам холла уходили длинные, слабо освещенные коридоры. Тишина стояла гнетущая, нарушаемая лишь потрескиванием дров в огромном камине, который, несмотря на пламя, почти не давал тепла. Камин казался зияющей пастью, ведущей в преисподнюю.
«Ждите,» – бросил привратник и бесшумно растворился в одной из темных арок, словно его и не было.
Генри остался один. Он огляделся, пытаясь подавить нарастающее чувство клаустрофобии. Все здесь дышало запустением и подавленностью. Сквозь высокие, узкие окна с переплетами из свинца едва пробивался умирающий свет дня, отбрасывая на пол длинные, искаженные тени. В углах сгущалась тьма, казавшаяся осязаемой. Он невольно поежился. Холод здесь был не только физический – он проникал в кости, в душу. Это был холод заброшенной гробницы.
Боже правый, – подумал он, – как отец мог думать, что я смогу здесь жить? Нет, не отец. Тот, кто прислал меня. Что за адское место?
Шаги. Твердые, мерные, эхом раздающиеся по каменному полу. Из темноты одного из коридоров появилась женщина. Она двигалась с неестественной, почти механической плавностью. Миссис Блэквуд.
Директриса «Терновой Розы» была высокой, сухощавой, одетой в строгое платье глубокого, почти черного серого цвета, без единого украшения. Ее волосы, седые как сталь, были затянуты в тугой, безупречный пучок, подчеркивающий резкие черты лица. Кожа – бледная, почти прозрачная, натянутая на скулах. Но больше всего поражали глаза. Холодные, светло-серые, как лед на болотной луже. Они смотрели на Генри не как на человека, а как на некий предмет, доставленный по почте. Ни тени приветствия, ни капли тепла.
«Мистер Уэллс,» – произнесла она. Голос был низким, ровным, лишенным интонаций, как скрип несмазанной двери. Он резал тишину, но не нарушал гнетущей атмосферы. «Вы прибыли. С опозданием на час. Непунктуальность – признак дурного воспитания.»
Генри, воспитанный в строжайших правилах аристократического этикета, почувствовал, как по его спине пробежали искры гнева. Эта мегера осмеливается… Он сглотнул возмущение, опустив голову в подобии поклона. «Приношу извинения, миссис Блэквуд. Дорога оказалась… сложнее, чем ожидалось. Болота.»
«Болота всегда сложны для тех, кто не принадлежит этим местам,» – отчеканила она, ни на миг не отводя ледяного взгляда. «Ваши рекомендации были получены. Ваши обязанности: поддержание порядка в библиотеке – каталогизация, проветривание, ремонт книг. А также надзор за состоянием хозяйственных построек – каретного сарая, ледника, кладовых. Вы будете докладывать обо всем, что требует ремонта или внимания, лично мне. Ваше жилье – комната над каретным сараем. Питание – на кухне, вместе с прислугой, после того, как воспитанницы закончат трапезу. Вам запрещено входить в жилые корпуса воспитанниц без моего личного разрешения. Запрещено вступать с ними в разговоры, кроме как по неотложной служебной необходимости. Запрещено покидать территорию пансиона без моего ведома. Нарушение правил повлечет немедленное увольнение. Вам все ясно?»
Это был не вопрос. Это был приговор. Генри почувствовал себя узником, которому зачитывают устав тюрьмы. «Совершенно ясно, миссис Блэквуд.»
«Хорошо. Крегг покажет вам дорогу к вашей комнате и библиотеке. Завтра утром приступаете к обязанностям.» Она повернулась, чтобы уйти, но остановилась. «И мистер Уэллс…» – ее холодный взгляд скользнул по его дорожному плащу, по саквояжу. – «Здесь ценят скромность и незаметность. Не выделяйтесь.»
Она растворилась в темноте коридора так же бесшумно, как и появилась, оставив после себя лишь ощущение ледяного сквозняка. Генри стоял, стиснув зубы. Унижение было огненным шаром в его груди. Скромность. Незаметность. Как слуга. Как никто. И все ради Марты, девушки, которую он даже не видел.
Из тени снова возник привратник, Крегг. Он молча махнул своим крючковатым пальцем и двинулся в сторону одного из коридоров. Генри последовал. Коридор был узким, с низким потолком, освещенным редкими коптящими светильниками. Стены, обшитые темным деревом, казалось, сжимались, давя со всех сторон. Они миновали несколько закрытых дверей, от которых веяло холодом. Где-то впереди послышался приглушенный шорох, словно кто-то быстро скользнул за угол. Крегг не обратил внимания.
«Библиотека,» – хрипло указал он на тяжелую дубовую дверь справа. Дверь была приоткрыта, и Генри мельком увидел стеллажи, уходящие в полумрак, пыльные фолианты. Затем Крегг повел его дальше, к черному ходу в конце коридора. Открыв дверь, они вышли в небольшой внутренний дворик, заваленный старыми бочками и дровами. Сырость здесь была еще гуще. Напротив, отдельно от основного здания, стояло низкое каменное строение – каретный сарай. К нему примыкала узкая, в два этажа, постройка – очевидно, жилье для прислуги. Крегг ткнул пальцем наверх, к маленькой дверце с крошечным окошком под самой крышей.
«Ваша конура,» – проскрипел он и, не дожидаясь ответа, развернулся и ушел обратно в пансион, захлопнув дверь черного хода с грохотом.
Генри взглянул на свою «конуру». Надежды на комфорт не осталось. Он поднялся по скрипучей наружной лестнице и толкнул дверь. Комната была крошечной, как монашеская келья. Голая каменная стена с одной стороны, дощатые стены с другой. Маленькое зарешеченное окно, выходящее прямо на болота, которые теперь в сумерках казались безбрежным морем чернильной тьмы, подернутой местами болотными огоньками – бледными, мерцающими, словно парящими над трясиной. Will-o'-the-wisps, блуждающие огни. В комнате стояли узкая железная кровать с тонким матрасом и тощим одеялом, стол, табурет и крошечная печурка. На столе – жестяной подсвечник с огарком свечи. Все пропахло сыростью, пылью и мышами.
Добро пожаловать в ад, Генри Уэллс, – горько подумал он, швырнув саквояж на кровать. Пыль взметнулась облаком. Он подошел к окну. Вид на болота был одновременно жутким и завораживающим. Туман стлался низко, цепляясь за кочки, а блуждающие огоньки плясали в нем, как призрачные феи. Откуда-то издалека донесся протяжный, тоскливый вой. Волк? Или что-то иное? Он вспомнил слова священника в дилижансе: "Вещи похуже разбойников".
Внезапно он почувствовал его. Холод. Не просто сквозняк от щелей в окне. Это был пронизывающий, неестественный холод, идущий изнутри комнаты, из самого камня стен. Он обернулся. В углу, где стена основного здания примыкала к его каморке, воздух словно сгустился, стал темнее. И на секунду ему показалось, что он слышит… шепот. Неясный, множественный, словно десятки голосов перешептываются за камнем. Он замер, вглядываясь в тень. Шепот стих так же внезапно, как и появился. Холод отступил, оставив лишь привычную сырую прохладу. Генри провел рукой по лицу. Усталость? Галлюцинация от пережитого стресса? Но ощущение было слишком реальным, слишком леденящим.
Он разжег огарок свечи. Пламя заколебалось, отбрасывая прыгающие тени на стены, делая комнату еще более зловещей. Нужно было осмотреться. Хотя бы узнать, где столовая для прислуги. Он вышел из своей конуры и спустился по лестнице. Во внутреннем дворике было пусто и тихо. Основное здание пансиона возвышалось темной громадой, лишь в нескольких окнах мерцал тусклый свет – вероятно, комнаты воспитанниц или учительской.
Генри обошел каретный сарай. За ним обнаружился еще один, совсем маленький дворик, где стояли колодец и поленница. И тут он услышал голоса. Тонкие, девичьи. Они доносились из открытого окна на первом этаже основного здания, выходящего в этот дворик. Генри инстинктивно прижался к холодной стене сарая, оставаясь в тени.
«…видела сегодня, как он смотрел в окно. Страшный такой…» – доносился испуганный шепот.
«Тише, Энн!» – ответил другой голос, чуть старше, но тоже дрожащий. «Не говори о нем. Он слышит.»
«Но я боюсь! Особенно по ночам. Слышишь? Иногда… иногда кажется, что кто-то ходит под окнами. Не Крегг…»
«Это ветер, глупая. Или барсуки. Просто ветер…»
«А Марта? Она не боится. Она сегодня опять у окна сидела и в болото смотрела. Как будто ждала кого-то…»
«Марта – она другая. Она… странная. Не обращай на нее внимания. И замолчи, а то миссис Блэквуд услышит!»
Шепот стих. Окно тихо прикрыли. Генри замер, прислушиваясь к стуку собственного сердца. Марта. Значит, она здесь. И девочки ее побаиваются? "Она другая. Странная". И не боится болот. Как будто ждет кого-то… Кого? И кто этот «он», которого они боятся? Крегг? Или что-то еще?
Он осторожно выглянул из-за угла. Окно было плотно закрыто. Он двинулся обратно к своей лестнице, но вдруг почувствовал чей-то взгляд. Острый, колкий. Он резко обернулся. Наверху, в одном из окон второго этажа, мелькнула тень. Кто-то стоял там, в темноте, наблюдая за ним. Генри не разглядел лица – только силуэт и бледное пятно, возможно, лица. Затем тень отпрянула, и окно опустело. Кто это был? Марта? Или одна из напуганных воспитанниц?
Вернувшись в свою каморку, Генри сел на жесткую кровать. Темнота сгущалась, свеча догорала. Он достал из кармана ту самую монету. Она была ледяной, как всегда. В тусклом свете огарка темное золото казалось почти черным, а знак корней-щупалец – еще более зловещим. Он сжал монету в кулаке. Зачем? Кто платит? Что им нужно от этой девчонки в глуши?
Внезапно где-то внизу, в основном здании, раздался пронзительный, сдавленный крик. Женский. Полный ужаса. Он длился всего мгновение, затем резко оборвался, словно кому-то зажали рот. В пансионе воцарилась мертвая тишина. Даже ветер за окном стих. Генри вскочил, прислушиваясь. Ни шагов, ни голосов, ни суеты. Ничего. Как будто крика и не было. Как будто пансион проглотил его вместе со своей жертвой.
Сердце Генри бешено колотилось. Он подошел к двери, приоткрыл ее. Снизу, из дворика, доносилось лишь шуршание чего-то в куче дров – вероятно, крыса. Окна пансиона были темны и безмолвны. Ни один огонек не зажегся. Никто не выглянул. Это было самое страшное – абсолютное, леденящее безразличие к чужому ужасу.
Что здесь происходит? – пронеслось в голове Генри. Что за место они выбрали для Марты? Или… что за место выбрало ее?
Он закрыл дверь, прислонился к ней спиной. Холод камня проникал сквозь ткань рубахи. Свеча догорла и погасла, погрузив комнату в кромешную тьму. Лишь в окне мерцали бледные огни болот, призрачные и недобрые. Генри Валес, граф, игравший роль слуги в этом доме теней, почувствовал себя крошечной, беспомощной букашкой, попавшей в паутину к чудовищу. Паутина только начинала опутывать его. И где-то в этой тьме, за этими стенами, была Марта. Ключ к спасению отца. И, возможно, к чему-то гораздо более страшному, чем долговая тюрьма.
Он не сомкнул глаз до рассвета. Прислушиваясь к каждому шороху в старых стенах, к скрипу половиц где-то вдалеке, к бесконечному завыванию ветра над болотами. И к тишине, которая после того крика казалась громче любого шума. Тишине, полной невысказанных ужасов «Терновой Розы».
Глава 3: Лицо из Легенды
Рассвет над Гленморскими топями был не светом надежды, а серой, унылой мукой. Туман, густой и влажный, как похоронный саван, затянул болота и утес, на котором стоял пансион, превратив «Терновую Розу» в призрачный корабль, затерянный в молочной пустоте. Генри спустился по скрипучей лестнице своей конуры, чувствуя каждую мышцу, одеревеневшую от бессонной ночи и жесткого ложа. Холодный, сырой воздух обжег легкие. Внутренний дворик был пуст, лишь капли конденсата падали с крыши сарая с монотонным кап-кап, словно отсчитывая время до следующего ужаса.
Воспоминание о вчерашнем крике, резко оборвавшемся и проигнорированном всем пансионом, сверлило его мозг. Кто кричал? Что случилось? И почему никто даже не пошевелился? Это безмолвное принятие ужаса было почти страшнее самого крика. Он направился к черному ходу, ведущему в основное здание. Сегодня начиналась его роль Генри Уэллса, библиотекаря и смотрителя. И его охота на Марту.
Внутри царила та же гнетущая атмосфера, лишь чуть разбавленная тусклым светом, пробивавшимся сквозь запыленные окна. Запах вареной капусты и дешевого мыла стал сильнее, смешиваясь с вездесущей затхлостью. Крегг, шрамоватый привратник, словно вырастал из тени у двери кухни, кивнув ему в сторону узкого коридора.
«Библиотека. Уборка. Каталоги. Миссис Блэквуд проверит вечером,» – проскрипел он и снова растворился, как нечисть, возвращающаяся под свой камень.
Библиотека «Терновой Розы» оказалась огромным, запущенным склепом для знаний. Высокие стеллажи из темного дерева, забитые до отказа пыльными томами, теснились в полумраке. Воздух был густым от запаха старой бумаги, переплетной кожи и плесени. Окна, узкие и высокие, пропускали мало света, а несколько коптящих масляных ламп лишь подчеркивали мрак в углах и под сводчатым потолком. Генри провел пальцем по корешку ближайшего фолианта – пыль легла толстым серым слоем. Никто не прикасался к этим книгам годами. Идеальное прикрытие для шпионажа.
Он начал с уборки, больше для видимости и чтобы осмотреться. Протирая пыль, он изучал названия: старые учебники по этикету и географии, религиозные трактаты, сборники сентиментальных стихов, потрепанные романы. Ничего необычного, ничего, что могло бы объяснить зловещую ауру места или интерес к Марте. Но библиотека была огромной. Поиски займут дни, если не недели. А времени у него было в обрез – до Летнего Солнцестояния.
Работая, он прислушивался к звукам пансиона. Где-то вдалеке, за толстыми стенами, доносился монотонный голос – вероятно, урок. Звук шагов по коридору заставлял его замирать, но никто не заходил. Лишь раз дверь скрипнула, и Генри увидел, как пара испуганных девичьих глаз мелькнула в щели, исчезнув мгновенно, как только он повернулся. Напряжение висело в воздухе, осязаемое, как паутина.
Около полудня в библиотеку вошла девушка. Не та, что подглядывала. Она была лет пятнадцати, бледная, с впалыми щеками и темными кругами под глазами. В руках она несла метлу и совок – очевидно, ей поручили помочь.
«Мисс Блэквуд велела… помочь с пылью под стеллажами,» – пробормотала она, не поднимая глаз. Голосок дрожал.
«Хорошо,» – кивнул Генри, стараясь звучать нейтрально. «Как тебя зовут?»
«Энн, сэр,» – ответила она, едва слышно, и тут же принялась яростно сметать невидимый мусор в дальнем углу, явно стараясь держаться от него подальше.
Генри продолжил протирать полки, раздумывая, как осторожно завести разговор. Энн казалась достаточно напуганной, чтобы проговориться. Но прежде чем он нашел подход, девушка замерла, уставившись в щель между двумя высокими шкафами. Ее лицо стало мертвенно-бледным.
«Она здесь,» – прошептала Энн, и в ее голосе был чистый ужас. «Она смотрит.»
Генри последовал за ее взглядом. В просвете между стеллажами, у одного из высоких окон, стояла фигура. Девушка. Она смотрела не в библиотеку, а наружу, на затянутое туманом болото. Свет из окна падал на ее профиль.
Марта.
Она не была похожа на других воспитанниц. Не болезненной бледностью Энн, не запуганной сутулостью. Ее кожа была светлой, но с легким румянцем, словно от свежего ветра, которого здесь, в этом сыром склепе, не могло быть. Темные, почти черные волосы были заплетены в простую, но аккуратную косу, спадавшую на плечо. Платье – такое же скромное, серое, как у всех, – сидело на ней с какой-то естественной грацией. Но главное – это ее поза и лицо. Она стояла абсолютно прямо, спокойно, словно корневая поросль древнего дуба. И глаза… Генри не видел их целиком, только профиль, но даже этого было достаточно. Большие, глубокого, темного цвета, они смотрели в туман с невозмутимой, почти отстраненной сосредоточенностью. Не страхом, не тоской, а… знанием? Ожиданием? В них была глубина, не по годам, мудрость, которая заставила его внутренне содрогнуться. "Старые глаза", – вспомнились ему слова анонимного письма. Теперь он понимал, что это значило. Эти глаза видели что-то, что скрыто от других. Что-то в болотах.