Цветы надежды

Введение

Осенние ветры порой бывали особенно суровы, зимняя стужа уже охватила большую часть поместья, даже сквозняки пробирались в дом чаще обычного. В отсутствие должного ухода затхлости дома стали ощущаться сильнее, очаги плесени поджидали в каждом укромном месте. Дом Усмановых всё более походил на семейную усыпальницу, а не на место, в котором раньше царили любовь и уют.

Место у камина стало для меня неким якорем, державшим мой рассудок в ясности от происходящего. В последние годы именно здесь я проводила большую часть своего времени. Тепла от камина хватало лишь на обогрев главного зала, с годами сил следить за другими комнатами не оставалось. Здесь, рядом с тлеющим огнём, меня захватывали воспоминания былого времени, когда отец любил устраивать литературно-музыкальные вечера, беседовать всей семьёй и просто проводить часы вместе. С самого зарождения наше поместье обладало неким семейным теплом, ведь его строил мой далёкий предок, и каждый представитель фамилии Усмановых вносил своё. Родители старались привить уважение к месту, где мы росли. Слова отца навсегда остались в моей памяти:

– Мы делим не просто комнаты, мы храним память наших предков.

И это была истина. Мой отец был непоколебимой крепостью в нашей семье, истинным приверженцем семейных скреп. Братья его, сестры с потомством разделяли с нами все моменты жизни: и горе, и радости. Мы жили рядом, и каждый занимался своим ремеслом для общего благополучия семьи Усмановых.

Тогда всё казалось прочным: доходы с наших земель и тканей приносили основной доход в семью, под нашим началом трудились наёмные батраки. И помимо земель наша фамилия славилась иными достижениями – роскошными садами при дворцовых домах, где я впервые поняла, что значит терять себя в чём-то прекрасном. Работы в оранжереях стали моим внутренним пламенем – тихим и неугасимым. Любовь к цветам мне привили с детства: я ещё помню первый пересаженный гиацинт, как замирало сердце, когда из земли он пробивал свой первый росток. Алые маки, упрямые, как пламя, обжигали своей страстностью. А белые лилии пленили своей холодностью и совершенством. В робких фиалках, что прятались в тени, я видела себя как и в каждом цветке, каждом ростке, во всём саду.

Отец, однако, мечтал дать мне куда более обширное образование, нежели просто искусство цветовода. Сколько сил было потрачено, чтобы убедить его! Долгие споры, горькие упрёки, взаимное непонимание – пока наконец мы не нашли компромисс. Меня продолжили обучать всему, что подобает знать юной барышне: музицированию, языкам, наукам, светским манерам. Но в награду за покорность я отстояла право сохранить свои вечерние часы для оранжереи, где я оставалась собой. Но быть верной себе и своим убеждениям временами было непросто, в особенности когда рушился мир, который строился десятилетиями.

В настоящее же время наш род был лишь тенью былого величия. Земли отобраны, поставки тканей в царский дворец от нашего имени запрещены личным указом царя Люмина Ярослава. В нашем небольшом городке слухи распространяются быстро. Дворянские семьи одна за другой разорвали с нами связи, даже стены городских домов будто отвернулись от нас. Гордость фамилии Усмановых превратилась в клеймо.

Время, проведённое у подножия часовни, успокаивало моё израненное сердце. Не было дня иль ночи, когда бы я не молила Господа о прощении. Сначала казалось, что Он никогда не простит нашу семью, но с годами мы искупили свою вину. И это искупление стало нашим проклятием – я потеряла всё, что было мне дорого.

В последние годы моя жизнь была однообразна: ранним утром, ещё до восхода солнца, я шла узкой тропинкой к заброшенной молельне, проводила там долгие часы, а затем спускалась к кладбищу – ухаживать за остальными могилами.

А к вечеру же возвращалась в поместье, чтобы подготовиться к новой молитве. И от всего рода остались лишь я и мой старший брат – барон Андрей Андреевич, единственный оставшийся в живых мужчина нашей фамилии, на которого легли все обязанности. Теперь он несёт груз нашего имени, а я – бремя вины.

Глава 1

За последние годы тепла становилось всё меньше, не только внешнего, но и душевного. В сердце моём всё реже мелькала надежда на успешное окончание нашего изгнания из дворца, за трёхлетний период мало что сменилось. Однако, мой уважаемый брат не сдавался и старался дать и мне внутренних сил, он поддерживал меня как мог, навещал по разу в полугодие и по его личному распоряжению к поместью ежемесячно глубокой ночью привозили съестные припасы. Андрей стал моей единственной опорой, он придавал мне сил быть ради отца. Наш покойный отец всегда был за семью и во имя нас вверил свою жизнь самой смерти. Его уход ранил многих, эту утрату мы оплакиваем до сих пор. Большинство в семье понимали поступок главы рода, но никто не мог поверить, что те злодеяния совершил именно он. Я могу только додумать: отец не хотел, чтобы гнев царя сказался на нас.

Мне так горестно и предполагать, что отец отдал жизнь за человека, который решил нарушить единственную клятву, данную царской семье.

Эта клятва нашей семьи нерушима уже много лет, и я даже мысли не допущу, что мой отец мог поднять мятеж против законного царя. Но обернуть время вспять мне не под силу, и наше предназначение с братом – вернуть семье Усмановых былое величие.

Из нерадостных мыслей меня вырвал порывистый поток осеннего ветра, скользнувший по моей продрогшей руке и разбушевавший огонь в старинном камине. Вздрогнув, я выпустила изо рта облачко пара и лишь сильнее закуталась в кашемировую шаль, давно служившую мне верой и правдой. Посильнее подоткнув под ногу согревающее меня одеяло, я обернулась, желая узнать, что подняло такой ветер. В дверях я увидела очерк мужского тела, опирающегося на одну из открытых створок плечом. Он занимал половину прохода, когда перешагнул через порог, тряхнув пшеничными волосами и растянув губы в улыбке.

– Андрей, это ты? – Я зябко поежилась, сжимаясь все больше в попытке спрятаться полностью в пуховом одеяле, и с беспокойством, скользнувшем в голосе, спросила, удивленная неожиданным, но приятным приездом брата.

Аккуратные, будто тщательно вымеренные, шаги Андрея раздались в тишине дома, изредка прерываемой лишь яростным завыванием ветра. Входная дверь оказалась незаметно закрытой, пока я наблюдала за братом, за тем как тихо и осторожно он прошёл к камину и присел рядом со мной.

– Да, сестра. Это я, твой брат. – Андрей нежно улыбнулся мне. О, всемилостивый Господь услышал мои молитвы! Мой хороший старший брат навестил меня раньше обычного, его визита я ждала не скоро. Но он все так же прекрасен. Видно, дела пошли лучше: он выглядел свежее.

Андрей приободрился, что теплило надежду во мне на лучшую жизнь хотя бы для него. Его ранее ломкие темно-палевые волосы приобрели насыщенный золотисто-жёлтый цвет, подчеркивающий его светлую, по-аристократически бледную кожу, на которой россыпью звезд выделялись редкие веснушки. Глубокие ясные шоколадные глаза задумчиво глядели на меня, пока я продолжала рассматривать своего последнего близкого человека. Разворот крепких плеч, волевой широкий подбородок, вечно горделиво поднятый выше, красноватый, наверное от пронизывающего холода, нос, слегка опухшее лицо: все было мило мне в моём любимом брате. На всё не могла я насмотреться.

Как же я счастлива его видеть… Я проводила в поместье долгие месяцы в одиночестве, да мои походы к отцу коротали время, а часовня на холме и вовсе стала пристанищем для души моей, но вид живого и родного человека был приятнее. Андрей стал моей настоящей опорой: занимаясь семейными делами, он находил время поддерживать и меня. Хотя прекрасно понимал – незамужняя сестра в мои годы становится тяжким бременем, которое ему приходится нести. Сдержанная улыбка брата всегда была немым символом, что он рядом не смотря ни на что.

Брат поёрзал в кресле, его руки прошлись по темной обивке и сжались в кулаках. Он открыл рот и быстро закрыл, будто хотел сказать что-то, но в последний момент передумал.

– Стася моя, как ты поживаешь? – все-таки спросил Андрей. Он был мил и заботлив, даже снисходителен, что противоречило его цепкому взгляду, быстро бегающему по всему: скрипучим доскам пола, потолку, стенам, давно не видевшим ремонта, ковру.

– Спасибо за приезд, ожидала я тебя увидеть ещё нескоро. Да у меня то… На этом месте изменений не бывает, сам же знаешь. – Я с горечью усмехнулась и покачала головой. – Хожу к отцу, говорю с ним обо всём, о том, как ты стараешься для нас и для него. Думаю, он гордится тобой. – Андрей нахмурился, но улыбнулся, лишь немного дёрнув уголками губ. – Но ходить к пустым могилам не решаюсь, всё же теплится во мне надежда, что племянники то наши живы. – Мой голос дрогнул и пришлось сглотнуть осевшую комом в горле боль возможной потери. – Андрей, известно ли о них? – Мучаться от терзаний и незнания страшнее всего, но я всё равно не была уверена, хочу ли знать правду.

– О, сестрёнка, ты же знаешь, сколько сил я трачу на то, чтобы восстановить дела наши. Днём да вечером обиваю пороги губернии, ищу пути к царю нашему Ярославу. Про деток не слышно – они всё так же относятся к тем, кто пропал без следа. – Голос Андрея не дрогнул ни разу за всё время рассказа, и я уже привыкла к его скрытности, ведь в светском обществе не принято выражать свою боль. Мой брат всегда был удивительно строг в таких вещах.

– Да, Андрей, знаю и понимаю, сколько ты делаешь для семьи…

Я почувствовала угрызения совести за своё бездействие, хоть и не была виновна в нём. Не вспомню и дня, когда брат мой не был озабочен делами нашей семьи. Каждый раз он с упрямством, доказывал отцу, что готов править наравне с ним. Упрекал отца в неверности его действий, заявлял, что нужно быть жёстче в некоторых решениях. С семнадцати лет Андрей ставил под сомнения всё, о чём говорил отец, в семье многие думали, что брат мой хочет отличиться и показать, как всё устарело, ведь новому поколению всегда хочется нового. Но отец всегда твердил ему:

Но убедить брата было непросто, он всегда знал чего хотел. Тем не менее, правда в словах отца была: если посмотреть, как мы живём сегодня, – отец был прав. Но если по справедливости, то и брат мой встал во главу, когда уже всё было утрачено.

– Смотрю, мой приказ был исполнен, повозка с продуктами приехала раньше меня. – произнес Андрей в повисшей тишине, вглядываясь в моё лицо. Это повисло как будто вопросом, что меня смутило, пока я пыталась найти, что ответить.

– Сегодня ночью, видимо, привезли, не получается уловить момент. Но продукты всегда свежие и разнообразные, дров в этом году ты мне больше обычного отправил. Думаешь, зима будет холодная? – с лёгкой, немного мечтательной улыбкой спросила я. Как же было хорошо разговаривать с братом вот так, по-простому…

– Да, распорядился, чтобы всё было свежее, да дров побольше. Ведь ты одна здесь, не могу же я оставить тебя замерзать. – Андрей растянул последние слова, как-то по-особенному внимательно смотря на меня. Он закрыл глаза, договорив, и мне подумалось, что брат мой опять волнуется за меня чрезмерно. Такая забота была приятна, но мне не хотелось нагружать Андрея ещё и ей. Хотела уже сказать ему об этом, но…

– Станислава, я же почему приехал раньше обещанного… Дела, видимо, пошли в гору, и нас с тобою на бал царский позвали, сам царь Ярослав честь оказал. – Андрей приосанился, заулыбался, на лице его был виден чистый восторг и непередаваемая гордость. Я застыла, на секунду даже не дыша, мысленно повторяя и повторяя слова Андрея, чтобы увериться, что мне не послышалось, что всё это и правда по-настоящему. Лицо моё побелело, а сердце сбилось с привычного ритма.

– Не может быть… – едва сумела прошептать я. – Андрюшенька, ты, верно, шутишь?… Я почувствовала, как помутилось сознание, полное волнений, и судорожно провела рукой, будто вмиг ставшей деревянной, по шали, расправляя складки и неровности. Меня снова бросило в озноб. Передернув плечами, я поняла, что даже одеяло больше не греет.

– Какие шутки! – яро воскликнул он, сверкнув глазами, в которых ненадолго промелькнула злоба, но закончил своим обычным, спокойным голосом. – Вчера мне пришло письмо с приглашением.

– Этого не может быть… Правильнее сказать – может, но это… это весьма неожиданные новости. Царская семья… Такая честь, оказанная после всего… Приглашение во дворец… Не понимаю, ведь прошли годы, долгие годы после казни, разорванной помолвки, всех убийств… Чего же надобно ещё царю Ярославу? Разве он не наказал нас сполна? Он не успокоил свою душу! Что ещё мы можем ему дать! На глазах моих появились слёзы, и я еле подавила отчаянный всхлип. Резко вздохнув, пыталась успокоить бешеные мысли, но паника, охватившая всё тело, не давала здраво мыслить. Пальцы уцепились за шелковистую ткань, как за последнюю ниточку в безумии, в полном отчаянии. Совсем не изящно прикусила нижнюю дрожащую губу, как в детстве чувствуя себя потерянной маленькой девочкой в огромном царском дворце. Опомнившись и взглянув на брата, я резко перестала терзать её и прикрыла глаза, опустив голову и закрыв лицо руками.

Сначала Андрей не отвечал мне. Он понимал мои чувства – как тут не понять. Три года нескончаемого траура и бед, что обрушились на нас. Да, мы виновны, наша семья нарушила клятву, но мы отплатили сполна. Что ещё дать человеку, забравшему у нас всё…

– Станислава, соберись! – прикрикнул брат, видно, устав от моего бессмысленного лепета. – Нам подлежит там быть через три дня. Ты обязана собраться к вечернему часу, и я заеду за тобой, мы отправимся на бал. Мы представим семью, я поговорю с царём, всё ему расскажу, и он поверит мне и оправдает нас. Я в этом уверен, ведь я долгие годы готовился к этому разговору, собирал доказательства нашей невиновности. Ты обязана мне составить компанию и вести себя, как подобает леди! Поняла меня?

Остаток дня я провела в каком-то забытьи, и слова брата, сказанные на прощанье, не остались в памяти. Проводила его сухо, рассеянно – впервые за все годы не запомнила, как он скрылся за дверью. Мысли же мои кружились вокруг того злосчастного приглашения, не давая покоя ни сердцу, ни разуму. Царский двор более не вызывал во мне былого трепета, нежные чувства остались в далёком прошлом. Восстановить всё у нас не получилось, и дело не только в возможностях семьи, а в душевной боли, что преследует меня со дня ухода отца. Тогда мой мир рухнул, а осколки надежд впились в грудь так сильно, что отдают болью при каждом вздохе.

Три года назад меня покинул не только отец, но и любовь всей моей жизни… Он оставил меня одну, отменив помолвку и изгнав из города в семейное поместье, лишь бы не видеть меня. В то место, где я теперь живу, а точнее, доживаю. Не покидает меня чувство, что эта зима будет суровее предыдущих, и, может быть, на то и воля Божья – и я воссоединюсь с отцом своим, по которому я нестерпимо скучаю.

Взгляд мой помутнел, стоило мысленно упомянуть отца, и я в воспоминаниях своих устремилась к одному из самых горестных, самых ужасных моментов моей жизни, о котором до сих пор не могу забыть.

Я вздрогнула и очнулась, почувствовав что-то мокрое на руках моих. На худых ладонях скопились слёзы. Я будто в прострации смотрела на них, а затем перевернула руку. Капельки скатились на шаль, и она впитала слёзы, словно никогда их и не было.

В ту злосчастную ночь по приказу царя Люмина Ярослава был казнён мой отец Усманов Андрей Васильевич за предательство и подстрекательство царской семьи. Отец признал свою вину, и приказ привели в исполнение немедленно. Проститься с отцом меня не пустили, как и на саму казнь. На казни отца присутствовал мой брат, по его словам это самое тяжёлое воспоминание из всех. Хоронили мы отца всей семьёй возле нашего дома, куда я и хожу каждое утро. После того как нашу семью обвинили в предательстве, меня, как и других членов семьи, выдворили из царского двора и приказали не появляться вблизи дома их. Но из всей семьи нашей никто не желал жить в семейном поместье, оно находилось довольно далеко от города и вышло так, что жила я в нём одна вот уже третий год, только посылки от брата не дают мне умереть с голоду да холоду.

Пережить утрату первый год было сложнее всего, в одиночестве. Никто из тёть и дядей не приезжал ко мне, а после от брата я узнала, что царь не смог смириться с предательством и изничтожил половину наших мужчин, а детей их то ли изгнали из города, то ли, того хуже, убили… Но мне не хочется верить в это. Ярослав Люмин, как и вся семья Люминых, был добр к нам, как и мы к ним. Убийства детей – это самый страшных грех. Как предполагал мой брат, Люмин Михаил – самый преданный племянник нашего царя и сделает всё, что тот прикажет. Он мог бы с лёгкостью убить, если этого пожелает царь. Да, Михаил очень предан своей семье, а в особенности своему дяде Ярославу, ведь тот частично заменил ему отца, но я не верю, что мой Михаил смог бы убивать детей ради мести. Но сомнения были в душе, ведь Михаил мог бы сделать это не своими руками, а приказать страже, но я гнала такие мысли от себя как можно дальше. Да, мой возлюбленный строгий человек, но он не жесток. Никогда Миша не причинил вреда слабым, не было места в его душе злу.

Я вспоминаю Михаила ещё со дня нашего первого танца, тогда он был учтив и галантен, и уже в то время я была глубоко им очарована.

Официально нас представили друг другу на царском приёме в честь вступления его дяди на престол. Наша семья была обязана пройти церемонию и принести клятву новому государю. Для моего отца это была лишь формальность – он знал царскую семью ещё с юных лет. Мой папа и покойный государь служили вместе, и во время боевого задания отец спас ему жизнь. Этим он и заслужил вечную милость царского дома.

Тот бал начался с официального представления нас друг другу – момент, исполненный светской неловкости. И по обычаям высшего общества наша семья должна была показать себя: наши манеры, навыки, выучку. Меня выбрали лишь из-за схожего возраста с великим князем Михаилом; для царской семьи это была формальность, а для нашей – жест, подтверждающий, что мы достойны этого круга. Как помню, напряжение было таким густым, что его можно было резать ножом, и меня спасло лишь неофициальное знакомство с Михаилом. В тот день, когда я лично узнала Михаила, я работала в саду наравне со всеми, ухаживала за землёй и готовилась к высадке цветов. Тогда-то на меня и обратил внимание юный князь Михаил.

– Здравствуй, ты же из семьи придворных, зачем ты копаешься в земле? Вопросительные нотки в его голосе и заинтересованный взгляд заставили меня улыбнуться. Я знала, Михаил был старше меня, отец рассказывал, что юный князь хоть и отказался от трона, но по характеру являлся истинным царём.

– Здравствуйте, Великий Князь Михаил, я здесь по разрешению своего отца, я занимаюсь садом и мне позволено работать в оранжерее вашей семьи. Поклонившись князю, я ответила прямо – прежде мне не приходилось говорить с особами царской крови. С этого и началась наша беседа. И продолжалась по сей день, мы стали друзьями – это и смягчило напряжение между нами.

Сейчас же передо мной стоял высокий молодой человек. Он сдержанно улыбнулся и протянул мне руку, обтянутую перчаткой, приглашая на медленный танец. Также спокойно и хладнокровно подарив ему улыбку, я поклонилась и вложив свою руку в его ладонь. Мои руки были в бальных перчатках лимонного цвета и сочетались нежно и трепетно в контрасте с его молочно-белым костюмом, подчеркивающем все достоинства стройного, но атлетического тела. Хватка Михаила была ощутима, он держал так крепко, словно давал немое обещание: ему можно доверять. Мы были близки в этом танце, но не слишком, всё было в рамках приличия, согласно этикету. Михаил вёл в танце уверенно, музыка сквозила, задевая не только слух, но и душу. Из своенравного мальчишки, которого я узнала благодаря цветочному саду, вырос самодостаточный и очень красивый парень. Он был выше многих в этом зале; я и сама упиралась взглядом в его адамово яблоко, хоть считалась приблизительно среднего роста. Рассматривая хрустальные парадные люстры, замысловатые плафоны дворца, я остановилась взглядом на кудрявых золотых локонах своего партнёра в этом танце. Его коротко постриженные волосы мило завивались на концах, придавая ему сходство с принцами из сказок. Аристократичный, как и они, будто вырезан из мрамора: точеные скулы и прямой нос, губы, всегда сжатые в плотную линию. Всмотревшись получше в лицо Великого Князя, я заметила редкие усики, уже немного сформировавшиеся в форму карандаша, что было очень модно в последнее время. Светлые густые брови были нахмурены, образовывая небольшую складку между ними; они придавали Михаилу грозный и строгий вид. Хотелось взять и разгладить эти морщинки на молодом лице. Мои ладони почти ощутимо чесались от всех нахлынувших желаний – вот бы сложить их на его груди и ощутить, правда ли она настолько твёрдая, какой казалась. Его красота холодная, но очаровательная и завораживающая. И лишь в его глазах можно было увидеть больше, чем он привык показывать. Их синева одновременно топила меня в эмоциях и успокаивала, делая всё остальное неважным. Я ещё в первую встречу заметила привлекательность Михаила, но тогда не придала этому значения, и вот сейчас он раскрылся для меня полностью.

– Станислава, Вы так меня разглядываете, что я почти смущён. – на губах Михаила появилась нежная небольшая улыбка, отразившаяся и в глазах. Эти невероятные глаза радостно засверкали, делая его ещё красивее. Вынырнув из своих мыслей и услышав фразу князя, мне стало ужасно неловко, и я опустила голову пониже. Я своим любопытством его смутила! Какой позор! Если уж он это заметил, то и другие придворные, возможно, тоже всё это видели. Что может подумать отец, если узнает… Кошмар!

– Я прошу Вас простить мне мою невоспитанность, у меня и в мыслях не было Вас смутить…

Кончики моих пальцев, бережно лежащие в руке Михаила, начало покалывать от всей ощущаемой неловкости, и, судя по тому как жарко стало щекам, они покрылись даже не милым румянцем, а настоящей краснотой. Я постаралась взять эмоции под контроль и сосредоточиться на музыке, на людях… да на ком угодно, лишь бы прекратить эту пытку! Осмотрев весь зал, мне показалось, что люди наблюдали за нами, но я не заметила осуждения в их лицах. Мне это не помогло, и я на мгновение прикрыла глаза, чтобы окончательно не погрузиться в пучину стыда.

– Я, в хорошем смысле этого слова, смущён Вашим вниманием. Также хотелось бы отметить насколько прекрасно Вы владеете вальсом. Вы удивительно разносторонний человек, Станислава…

Если бы не мои глаза, которые находились на уровне его рта, я бы и не заметила его улыбку. Она сдержанная и почти незаметная, но такая, что у меня перехватило дыхание. Один уголок выше другого, словно Князь еле сдерживается от широкой улыбки во весь рот. Это слегка удивило, я подумала, что Михаил насмехается надо мной, говорит неискренне, но, набравшись смелости, я посмотрела в его лицо, сдерживая все эмоции, вырывавшиеся из меня. Его взгляд был так нежен и мягок, что подозрения о злой шутке отпали сразу, а моя привычная светская маска безразличности чуть не спала.

– Благодарю Вас за комплимент, мне очень ценно получить его от Вас, Великий Князь. Родители обучали меня многому, и танцы входили в их учения. Мы кружили в танце, и я совсем не заметила, как в бальный зал начали подтягиваться другие пары. Зал понемногу наполнялся людьми разных возрастов и статусов, все желали танцевать, ведь бал и вправду был необычайно красив. Зал был выполнен в нежных тонах, некоторые дамы были в бежевых фраках, а кто-то выбрал для себя персиковые цвета. Теплый свет в зале и костюмы создавали легкость в каждом движении…

Я не выдержала и согнулась в кресле, пряча мокрое лицо в ладонях, ударилась лбом об острые коленки. Плечи дрожали, а в голове проносились отголоски этого чудесного, но горького воспоминания. Я старалась не думать о Михаиле, но когда это не получалось, всегда неизбежно плакала. Рывком встав с кресла, прошла мимо камина через небольшой тёмный коридор. На стене в нём висел портрет нашей семьи. Картина, запылённая и старая, уже частично потеряла свои краски. Я провела рукой по ней. Благодаря этому передо мной предстали отец и брат. У каждого была видна только одна половина лица. Посмотрев несколько мгновений на улыбчивого отца и грозного, будто даже высокомерного, Андрея, я с болью покачала головой и направилась в свою комнату. Открывая дверь, мне всегда в глаза бросалось огромное резное зеркало во всю стену. Вот и сейчас я смотрела на него и не видела больше ничего. Словно в оцепенении шла я, пошатываясь, не замечая как едва ли не упала, наткнувшись на угол письменного стола, или как задела ножку кровати со старым выцветшим балдахином. Я остановилась в нескольких сантиметрах перед своим отражением. Напротив зеркала стояла по-болезненному худая девушка в простом домашнем платье. Руки и ноги её казались двумя тростинками. Волосы светлые, короткие, где-то по плечи, качались при любом дуновении ветерка и задевали бледное лицо, на котором выделялись острые скулы и испуганные глаза с большими синяками под ними от усталости и изнеможения. Венки над ними проглядывались через тонкую кожу. Бескровные губы чуть приоткрылись, видно, что давно они не складывались в весёлую, счастливую улыбку. С грустью осознала я, что вижу себя. Потухший взгляд сменился на отчаянный. Мои бальные платья будут смотреться на мне как на скелете. Те места, в которых раньше я была по-женски округлой и красивой, сейчас стали выглядеть ужасно. Я и чувствовала себя соответствующе: плохо, все болит, трудно держаться на ногах, дышать. С каждым днём силы словно вытекали из меня. Михаил может и не узнать меня теперь. Но я изменилась только внешне. Во мне не погас огонь борьбы. Я не посрамлю честь своей семьи, не подведу брата. Пальцы сжались в кулак, дрожа от прилагаемых усилий. Я гордо подняла подбородок, доказывая самой себе непокорённость, но открыла обзор на неестественно тонкую шею. Слёзы и без того текли по моим щекам, не останавливаясь, но при таком жалком зрелище я, измученная жизнью, всхлипнула. Поджала губы и скривила лицо, стараясь не плакать больше. В антрацитовых, почти чёрных, глазах застыли слёзы, делая их, и без того стеклянных, совсем безжизненными. Последняя за этот вечер слеза скатилась по щеке.