Зов Линий

ПРОЛОГ. Рождение Гнили

Ночь над хутором висела, как мокрое полотнище – тяжёлая, беззвёздная, с рваным, хриплым дыханием ветра. Лес стоял глухо и плотно – вековые деревья качались в такт крикам, что рвались сквозь гнилые стены перекошенного дома. Казалось, будто сама земля пыталась не слушать.

Внутри воняло кровью и прелым сеном. На полу валялись сбившиеся в кучу покрывала, разбросанные горшки с кипящей водой, грязные тряпки – влажные, скомканные, вонючие. Пламя лампы дрожало, как живое, отбрасывая на стены неясные, пятнистые тени – будто что-то внутри шевелилось и наблюдало.

На низкой, просевшей кровати корчилась Лаэрисса Тэррис. Лоб пылал, серебряные волосы липли к вискам, грудь судорожно вздымалась, будто за каждое дыхание нужно было платить. Каждый спазм выворачивал её изнутри, выдирал из тела, а потом вталкивал обратно – хрипло и грубо, как если бы кто-то невидимый пытался вытянуть душу через рёбра.

– Kheir silváren nosh thaël… – Серебро моё, отрави мою кровь…– Saeth runnásh ardel. – бормотала она на эльфийском, – Пусть гниль сожрёт их кости…

Слова были острыми, как шипы – древние и забытые.

Их никто не понимал. Никто, кроме того, кто должен был быть здесь, но ушёл. Мужчина в сером плаще, чьи сапоги всё ещё стояли у порога – как насмешка. Его шаги растворились во мраке за час до первых стонов. От него остался только амулет – круглая бронзовая подвеска с трещиной на кожаном шнуре. Лаэрисса вжимала её в ладонь так сильно, что ногти проткнули кожу.

Сквозь щели в стенах полз холод – мокрый, затаившийся, как зверь. В воздухе висел запах сгоревших трав, дыма из трубы и мокрой древесины. Дождь стучал по крыше в такт её крикам, и казалось, что даже небо хочет утопить этот крик.

На пороге – тень. Сгорбленная, сухая: старая знахарка из деревни. В руках – резное панно духов и мёртвых богов. Войти внутрь она не решалась, только крестилась дрожащими пальцами, шептала, не глядя на роженицу:

– Гниль…. Полукровка…. Порча….

Последний рывок был почти беззвучным. Тело дёрнулось, как натянутая струна, – и в этот бренный мир вырвалась девочка. Слизкая, крошечная, с маленькими серебряными прожилками на лбу – будто под кожей шевелился маленький червяк, вылитый из лунного света.

Лаэрисса слабо потянулась, коснулась щекой её мокрого виска. Губы дрогнули:

– Ай…. рин….

И всё. Последний выдох сорвался вместе с ударом ветра. Тело обмякло, глаза остекленели, амулет выпал из ладони и сухо стукнулся об пол.

Деревня слушала. За закрытыми ставнями кто-то шептал молитвы, а кто-то шептал приговор и точил нож.

“Если ребёнок выживет – Линии сгниют”, – говорили старики. В такую ночь страх всегда приходит раньше жалости. Но в этот раз, раньше страха пришёл старик.

Он не стучал. Дверь открылась сама – со скрипом, словно узнала его. Ветер втащил в дом фигуру в плаще, тяжёлого, пропитанного дождём. Капюшон соскользнул: узкое, острое лицо с морщинами, как порезы на старой коре. Седые волосы собраны в косы, в пальцах – посох, испещрённый рунами, потемневшими от времени и проклятий.

– Пошла вон, старая карга, – сказал он старой знахарке, и та выбежала из избы.

Он посмотрел на тело Лаэриссы, потом – на девочку, что не плакала, а только смотрела в потолок. один глаз – серо-голубой, второй – янтарный, как старое золото. В них ещё не было ни жизни, ни смерти, только ожидание.

– Тс…. – сказал Мастер Ронн, сухим, как шелест бумаги голосом. – Ты слишком громко родилась, кроха. Придётся учиться молчать.

Он поднял её на руки. Тёплая, хрупкая, с волосами, прилипающими к сморщенному лбу. За окнами дождь хлестал сильнее, будто лес хотел смыть её рождение.

Ронн сел у тела матери, положил девочку на колени, вытащил старый нож и начал вырезать руны: на дверях, на пороге, на остывающем лбу Лаэриссы. Завесы, скрывающие имя.

Завтра все вспомнят смерть эльфийки, но никто не вспомнит, что здесь родилась полукровка.

Он взглянул на ребёнка. Прожилка на лбу – живая, шевелилась, как змейка под кожей.

– Если мир узнает, что ты есть – он убьёт тебя, – прошептал он ей. Или Линиям. – А если ты узнаешь, кто ты – ты убьёшь мир.

Он поднялся, за его спиной лешестел мрак, за порогом плакал дождь. Девочка лежала на складках его старого плаща, чуть шевеля пальцами. Первые холодные капли в её жизни коснулись её щеки – она не проснулась.

Они ушли в ночь. Туда, где не спрашивают, чья в тебе кровь, где искра прячется в трухе, и где из искры рождается пожар.

Глава 1

Двадцать пять лет спустя.

Мир, в котором когда-то кричала Лаэрисса, давно сгнил – под сапогами контрабандистов, под копытами орд, в трещинах Линий, сгорел в ритуальных кострах и распался на клочки беспамятства. Крепости исчезли под песками во время войны, магистры – в прорехах между мирами, а их имена теперь носили тараканы и местные богоподобные болезни.

Но в Пограничье что-то ещё пульсировало. Не жизнь, а скорее судорога после смерти. Грязь, кровь и золото. Здесь можно было купить клык амфисбены, продать душу ребёнка, выменять имя на чужую память или проклясть старую любовницу за сушёный хвост ветрокрыла.

Айрин знала этот рынок лучше, чем собственные шрамы, а их у неё было немало – каждый с историей, каждый с запахом боли и чужой магии, они покрывали её тело, как старинные надписи на забытой книге.

Она стояла под рваным брезентом, натянутым на каркас из костей – бывшее знамя королевского дома Касал-Мир, с выцветшим изображением Сверкающего Змея, которого теперь называли “Падающий Гнильник”.

Дождь шёл стеной, но до неё не добирался – только барабанил по ткани над головой.

Из-под капюшона выбивались пряди волос – серебряные, как отблеск луны. Прямые, чуть влажные, прилипшие к скулам. Острые эльфийские уши она прятала глубоко, за ткань, которая давно потеряла форму, но всё ещё держала лицо в полутени. Люди смотрели – и не видели. Так было лучше.

Люди, эльфы, дварры, гобуры с их татуированными черепами, болотные вэдры, пахнущие гнильём и мхом, – все эти расы были здесь приемлемы. Они торговались, убивали, трахались под вонью болот и дымом факелов, проклинали Линии, но всё равно находили себе место в гниющем сердце Пограничья.

Только не полукровки.

Полукровки – это позор. Мрак, которого боятся даже убийцы92. Они считаются ошибкой Богов, шепчущей болью между двумя жизнями. Ни своим, ни чужим. Их кровь – как ржа в магии. Их взгляды – как зеркала, в которых никто не хочет увидеть себя.

Глаза Айрин не сразу бросались в глаза. Только если поймать её взгляд. Один был холодный, как утренний лёд на болоте, а другой – тёплый, золотой, как искра пред пожаром. Вместе – они цеплялись, и их не забывали.

Одета она просто – как охотник, как та, кого не должны заметить. Потёртый плащ из шкуры болотного змея – твари капризной, злобной и дохнущей неохотно. Кожа её хранила всё: яд, магическую слизь, шрамы от старых битв и едкий запах тины. В сыром свете он поблёскивал зелёным, будто покрыт слоем мокрой чешуи. На ощупь – как холодное мясо. Края плаща были неровные, местами оплавленные , будто кто-то пробовал сжечь этот плащ, но передумал – либо умер в попытке. Он почти не горел и не резался. Внутренняя подкладка была выстлана тканью из нитей, сотканных с заклятием на гниение: чтобы не разлагался, не плесневел и не отдавал трупным запахом, хотя Айрин казалось, что именно этот запах и отпугивал мелких охотников в болотах. На плече – защитный разрыв, где когти другого хищника оставили след. Айрин не зашивала идеально, а лишь грубо стянула, как умела, нитями из хряща. Там же – пятно старой крови. Она точно не помнила, её это кровь или кого-то другого.

Капюшон глубокий, держался на кожаных завязках, иногда хлестал по щекам, когда ветер дул с болота. Именно под ним Айрин и прятала свои уши – и полукровную суть.

Этот плащ был не просто одеждой. Он был её бронёй, её знаком. Напоминанием – она выжила там, где другие сгнили, и если кто-то хотел узнать, кто такая Айрин – пусть сначала попробует снять с неё этот плащ.

Штаны – тёмные, выцветшие, подрезанные по колено. На бедре – нож в самодельных ножнах из чешуи, на груди – амулет, спрятанный под тканью. Сапоги – высокие, крепкие, с зашитыми стальными носами. На них – засохшая грязь с трёх разных болот. Вся она казалась вырезанной из серого тумана – гибкая, настороженная.

Под ногами – доски, разъеденные алхимическими парами и мокрыми ногами. Над головой – лампы из застывших светляков. Вокруг пахло гарью, серой и жареными пиявками – уличной едой бедных.

На столе перед ней – разбросанные трофеи: тусклые кристаллы, рунические ножи с выщербленными лезвиями, обломки костяных амулетов, светящихся бледно-зелёным.

– Две монеты за весь хлам, – сказал торговец. Толстяк, с лицом, покрытым язвами, ногти – чёрные, как смола. Его глаз дёргался в такт его словам, а за поясом у него болтался флакон с высушенным зародышем тенетника – на удачу. Он держал один из кристаллов пальцами, как крысу за хвост.

Айрин не стала сразу отвечать. Под капюшоном усмешка скользнула по губам.

– Три за ножи, или я вскрою тебе брюхо за попытку торговаться со мной, и тогда они будут бесплатными, – сказала она хрипловатым голосом.

Голос был глухой, будто простуженный, но в нём пряталась сталь. Такой голос бывает у тех, кто вырос под хрип умирающих тварей, а не под пение колыбельных.

– Прелестно, – хрюкнул торговец и швырнул её пару грязных медяков. – Ты не доживёшь до следующего прилива, мерзавка.

Она поймала монеты. Без раздражения, без благодарности. Просто привычка. В Пограничье благодарность была почти так же опасна, как доверие.

Рынок жил своей смертью. Воздух – тяжёлый от дыма, пота, крови, пряностей и старой магии. Здесь варили зелья в черепах, продавали шёпоты Линий, сбивали цену на головы, недавно снятые с плеч. Вокруг – крики, визг резаного мяса, звон амулетов, вшитых в пояса. Над базаром парила пыль из размолотых костей – её вдыхали без вопросов, даже младенцы. Кто-то называл её “хлебом улицы”.

Айрин двигалась как тень, но не одна она умела скользить. Из толпы вынырнули двое. Их запах она узнала раньше, чем шаги – смесь кислых чар, дешёвой крови и болотной кожуры. На рукавах – нашивки: волчий череп с вырванным глазом. Клыки Скальдера. Бандиты, которых не любили даже другие бандиты.

– Эй, костяная сука, – сказал один. Шея у него была обмотана грязной тканью – под ней зияла выжженная дыра. Голос – липкий, как патока с ядом. – Где наш товар?

Айрин не подняла глаз. Только пальцы скользнули к ножу под плащом. Не сейчас. Не здесь. Не с этим смрадом в воздухе.

– На дне болота. Возьмите ведро и ныряйте, – сказала она.

– Умная, но не умнее ножа, – осклабился второй. Его кожа была серой, как у мертвеца, и на зубах сидели чернильные руны – метка долгового проклятия. он положил руку её на плечо.

Рынок замер. Сначала стих один крик, потом другой. Последним затих смех шутника, продавшего проклятие жене.

А потом раздался рёв. Густой, вязкий, смердящий.

Щитоноска.

Из-за груды клеток вывалилась тварь размером с трёх быков, панцирь – чёрный, испещрённый гнойными язвами, на лбу – выпуклый нарост, в котором пульсировал гнилой свет. Из щелей сочился кислотный пар, прожигая воздух.

Толпа сразу же сорвалась с места. Люди кричали, падали, хватали чужих детей вместо своих. Маги проклинали небо. Кто-то пытался прикрыться молитвой, а кого-то молитва задушила.

Айрин дёрнулась. Плечо выскользнуло из хватки. Один прыжок – и она исчезла между шатрами, вглубь рынка. Зверь нырнул за ней. Всегда за ней.

Она бежала между прилавками, где продавали сердца троллей в соли, свитки с последним словом умирающих богов, высушенные пластины чешуи из Мертвопотока.

Тупик. Каменная стена, вплетённая в ткань города, будто челюсть мёртвого великана. Ловушка.

“Если выпустишь магию – тебя найдут. Если не выпустишь – тебя сожрут.” – шёпот Мастера Ронна был внутри.

Тварь прорвалась в тупик. Панцирь – как раковина, внутри – гниющая плоть, мягкая и пульсирующая. Клыки – как крюки мясника.

Айрин подняла руку. Серебро вспыхнуло под кожей, как живое. Линии – хотели выйти, хотели жечь.

Но…. шаг.

Из мрака вышел он.

Высокий. Арбалет – как продолжение руки, доспех – кожаный, с врезанными стальными пластинами, исписанными чужими молитвами. Капюшон – сполз, лицо под ним острое, глаза – стальные, без выражения, без надежды. Волосы тёмные, почти чёрные, как уголь.

Кейн Ардрэйн.

Охотник, убийца Гнили, человек, которого дети боятся не во сне, а наяву. Потому что сон – это милость, которую он не приносит.

Он выстрелил и светящийся болт стрелы впился в глаз твари. Щелчок, рёв, боль, но ещё не смерть.

Айрин прыгнула на спину щитоноске, нож – в мясо. Панцирь разошёлся, как треснувший череп. Жир, кровь, жёлтая слизь. Кислота брызнула на щёку. Айрин зашипела, но не остановилась. Ещё удар. И ещё.

Тварь рухнула. Мёртвая, или почти?

Девушка медленно встала, сердце билось не только в груди – в висках, в пальцах, в губах. Он стоял всё там же и смотрел. На неё, как будто видел не тело, а то, что родилось двадцать пять лет назад, в доме, пропитанном кровью и смертью.

Он кивнул, почти приветливо.

Айрин поняла: это не спасение, а предупреждение.

Спустя какое-то время, рынок снова жил своей вонючей, чернушной жизнью, будто туша щитоноски всегда была частью пейзажа. Торговцы орали, дрались, чинили развороченные прилавки, дети шарили в карманах мертвецов с ловкостью заколдованных крыс. Айрин молча сдирала с твари остатки панциря, собирала капли гноя в кожаные фляги – за такое платили, иногда даже не пытались убить в ответ.

В голове у неё вопил голос:

– Выметайся, пока ноги целы, щербатая ты удача! – визгливый, как старая ведьма с похмелья, но разумнее большинства встреченных магов. И этот голос был прав. Хочешь жить – не стой. Беги, гнилушка, беги туда, где тебя никто не вспомнит.

Но тьма уже шла следом.

Кейн стоял в тени – не человек, а трещина в мире, сквозь которую сочилось что-то холодное. Глаза у него были, как лёд в погребе без дна. Он глядел, как Айрин пересчитывает монеты, и, казалось, говорил:

– Ты не уйдёшь, грязнородка!

Ночь в Пограничье была тяжёлой, как брюхо мёртвого великана. Пахло гарью, мочой и старой кровью. Снег валил серыми хлопьями, будто кто-то выжал небо через гнилой бинт. Под сапогами – жижа, в которой плескались вода, жир и чьи-то кости.

Айрин шла быстро. На плече болталась тяжёлая сумка, набитая всякой дрянью, которая могла спасти жизнь или угробить за серебряную монету. Пара кристаллов, нож с рунами, свёрток с засушенной кровью болотной твари – алхими такое дерьмо обожают. И амулет. Всегда с ней – круглая бронзовая подвеска с трещиной, как шрам поперёк сердца.

Сердце стучало в груди, будто хотело выскочить сквозь рёбра. Вокруг было пусто: те, кто продаёт – спят, кто убивает – ещё не позавтракал.

И всё равно, она услышала шаги.

Снег хрустнул сзади. Медленно, будто сам Гнойный Шептун вышел на прогулку. Не вор, не бандит, а тот, кто не спешит, потому что знает – всё равно догонит.

Айрин свернула в боковой проход – узкий, как кишка утопленника. Бочки, дохлые крысы, какие-то обглоданные кости. Под ногой хрустнула лапа. В голове снова звучит шёпот Ронна:

– “Беги, если не готова вспороть глотку первому, кто спросит “как звать”.

Она свернула за угол и врезалась в тупик. Мрак, плесень, стена.

– Да чтоб тебя высрали Линии, – прошипела она, стискивая зубы. – Вчера тут был проход. Был!

– Айрин, – сказал холодный, безэмоциональный голос.

Она обернулась.

Кейн. Весь в чёрном, арбалет на плече, нож в руке.

– Опять лезешь туда, куда не звали, – тихо сказал он.

Айрин не ответила, лишь положила руку на нож. Кровь из-под ногтей уже ползла по пальцам – вцепилась в рукоять слишком сильно.

– Звал? – бросила она. – Можешь ещё вина налить, поганотравого. А лучше сразу в брюхо мне болт вгони.

– Ты стоишь дороже, чем поганое пойло, гнилокровка, – ответил он. – Но железа у меня хватит на всех тварей.

Он шагнул вперёд. Нож блеснул в свете луны. Айрин не дышала, только чувствовала, как стена позади хлещет холодом сквозь одежду.

– Дитя Гнили, – сказал он почти нежно, будто ласковая проклятая колыбельная. – Ты не должна была дожить до этого снега.

– Значит, хреново ты работаешь, – скривилась она. – Или, может, это я слишком упрямая для твоего погребального списка.

– Сейчас проверим!

Он рванулся, она – тоже. Ударила ногой в ящик, дерево разлетелось, но он был быстрее. Холодное, острое лезвие с рунами легло ей к горлу. Холодное, острое, с рунами. Спина больно впечаталась в доски.

Снег медленно ложился им на плечи.

– Дёрнешься, и я с радостью гляну, из чего ты внутри, – сказал он, дыша железом. На губах – крошечная улыбка. – Кто ещё знает, что ты жива?

В этот миг всё пошло к Гнойной Матери.

Рык.

Из-за поворота вывалились первые. Полуголые, босые, кожа – серо-синяя, в трещинах, как пересохшая земля. Глаза мутные, как дно сточной ямы. Твари были похожи на людей, если не смотреть на них слишком долго. Длинные руки, выгнутые спины, перепончатые наросты на шее. Мутанты – плод алхимической ошибки, бродячие утильщики. Их выпускали, когда нужно было расчистить улицы без лишнего шума. Они ели всё: мясо, железо, воспоминания.

Кейн даже не успел выругаться, лишь дёрнул пальцами и вместо ножа в руке появился арбалет. Треск тетивы, и один мутант рухнул с дырой вместо глаза.

Второй уже повалил Айрин.

Она вильнула, вонзила нож под челюсть – хрящ хрустнул, кожа лопнула, но мутант не падал. Шипел, пуская слюни, цеплялся за плащ когтями, и оставлял на ткани следы – жирные, вонючие, будто шлёпали мёртвой рыбой по сырому мясу.

– В голову! Они боли не чуют! – рявкнул Кейн, отбивая следующего прикладом, с хрустом ломая челюсть.

Айрин завыла – не по-человечески. Это был крик, вырванный из самого нутра. Нож прошёл по гниющей шее мутанта вместе с гнилью и плотью. Тварь дёрнулась и осела, как мешок тухлятины.

Кейн двигался, как хищник. Стрелял быстро – в глаза, в лоб. Вырывал стрелу, вонзал снова. Кровь хлестала на снег, на стены. Переулок быстро стал мясной лавкой на закате войны.

Но мутанты шли всё больше, целые стаи.

Айрин отступила, пятясь к стене. Пальцы – как в огне, сердце билось так, что казалось, вот-вот вылетит через глотку. Камень под ногами – дрогнул, вены под кожей зашипели серебром. Линии оживали.

“Ты не должна….” – шептал чей-то голос внутри.

– Не дай им это увидеть! – рык Кейна прорезал гул, но было слишком поздно.

Земля под ней лопнула, пошла трещинами, и оттуда вырвался жар – не просто огонь, а ярость.

Мутанты взвились в воздух, расплющились о стены, вспыхнули живьём. Магия Айрин взревела: свет был алый, воздух взорвался – хруст костей, визг и пепел. Айрин стояла в центре этого пламени, её волосы развевались, кожа покрыта трещинами, по которым текла жидкая магия.

В этот миг её было слишком много. Для мира, для себя, для всех.

А потом – тишина и снег, который таял на раскалённых камнях.

Девушка упала на колени, губы дёрнулись – звук, похожий на крик, но внутри не осталось дыхания.

Кейн стоял рядом. Пепел на лице, на щеках – чужая кровь. Присев рядом, он вытер её лицо рукавом – копоть, сажа, кровь.

– Ты не чудовище, – сказал он хрипло, с какой-то чертовской нежностью. – Пока ты моя. Сорвёшься – сам тебя спалю, без злобы, а просто, чтобы другие не мучались.

Айрин хотела бы плюнуть ему в лицо, но язык был свинцом. Она лишь стиснула зубы, на них – вкус крови. Как всегда.

Они ушли сквозь горы трупов и тающий снег.

Сумка на её плече – тяжелее, чем раньше, потому что пропиталась грязью и гарью, а амулет на ремне бился о бедро, будто проверял: ещё жива?

Кейн шёл чуть поодаль, не дышал в затылок, не смотрел в спину. Он был уверен, что теперь она не сбежит. Пока он решил – у неё не было выбора. И сил.

Глава 2

Кос