Она – Другая: непрозрачная реальность
За стеной
Минутная стрелка хромала. "Хр-ш, хр-ш", – карабкалась она. И не бежала, не кружилась, не испытывала расстройства от тика. Она переваливалась свободно. Не свободно переваривалась. Время ее проглотило, съело, не пережевав. "Хр-ш, хр-ш", – хрустели ее суставы. "Хр-шшшш…"
Я подняла веки, выпрямила глаза и протянула взгляд к циферблату. Стрелка шла назад, а я хотела наблюдать по часовой, потому что так привычнее, а значит, можно продолжать механически, интуитивно. Но она оказала сопротивление. Я смирилась. В конце концов, кто я такая, чтобы управлять временем…
Внезапно кольнуло в глаз. Я поняла это спустя, когда глаз уже щипал и горел. Пальцы потянулись к лицу, эпителиальный слой пропитался терпким запахом железа. Я поняла, что попалась. Через несколько мгновений меня подняло в воздух, и я увидела, как потускневшее глазное яблоко повисло. Мы болтались на часах, как двойной маятник: я и глаз на нерве. "Хр-шгрр", – надломилась стрелка и почти умолкла. Она не сломалась только потому, что глаз уже был не моим, он ничего не весил, он был отдельно.
Я так не хотела верить во время. Следовать ему, двигаться с ним в такт, пусть и в обратном направлении, – больно.
Больно? Должно быть, анатомически необходимо. Но я не чувствовала ничего. Я просто прокручивалась по кругу, как пшеница на мельнице. Один оборот, второй… Глаз упал. Я увидела его лежащим, растекшимся, серым.
Стрелка вернулась к числу 12. Я расправила руки, представив, что лечу. Но действие это дало обратный эффект: стрелка прошла через канал зрительного нерва в мозг. Мне не было больно.
Уже несколько лет, которых на самом деле не существует, я не помнила, что такое боль в физическом смысле. Её ощущение, ранее свободно воспроизводимое мышечной памятью или из-за синестезических особенностей, размылось и утекло со сточными водами в канализацию. Всё, что у меня оставалось – боль душевная, похожая на пропасть, сидящая в клетке трахеи на плоскости солнечного сплетения. И порою восторг. Возможно, счастье. Там же, внутри. Но казалось, что нет предела у этих чувств, что они настолько невещественны и масштабны, что способны обволакивать планету, галактику, Вселенную. И целый мир в одном теле.
Меня внезапно что-то наполнило. Я вдохнула глубже и расправила плечи, протянула ладони к холодной стене. Она задребезжала и выплеснула на меня материю энергии: там был человек. И он творил. Даже тогда, ощущая боль и подавленность, он был цельным. Самым вещественным, самым настоящим, с бьющимся сердцем и оттого – живым. Стены, ранее сдавливающие меня, отступили под натиском его существа и раскрошились, осев пылью в легких. Он не знал об этом. Он просто был тогда там. Творил. Не важно, что в прошлом, оно сохранилось в нем. Если вдохновение – иначе нельзя. И в своем крошечном, измотанном часами работы, тельце он заключил целое небо духовного, притягивающегося сверху, и распространяющегося вокруг. Я его приняла.
И любовь. В нем была любовь. Взаимная и от этого еще более прочная. То, что он чувствовал по отношению к другой, и то, как она себя растрачивала сама, без остатка, жертвенно, безрассудно – это спасало их обоих. Это вырывало их из блеклого мира одинаково-пустых людей, из скуки и одиночества. Связь, якобы порочная, объединила их в первую встречу, и оба они ощутили себя цельными. Он часто шептал об этом, о ней, сидя на сыром полу в углу. Она, та, которую он обрел, стала спасительницей, вдохновением, необходимостью. Необходимостью не обладать, а воссоединяться. Потому что так ощущается любовь.
Потом, когда Луна бросила дорожку света на мою смятую простынь, я, все еще размеренно покачиваясь, увидела краем глаза, как они уходили в вечность. Они перерождались. Только начинали жить.
Со мной осталось все то, что он хранил внутри: похожее на мягкий теплый свет.
Оно под кожей меня впитало.
Минутная стрелка хрустнула. Мы упали на пол. Часы остановились. Отломленной частью стрелки я открыла замок и убежала.
21. 01. 2021.
Лампочка
В этот солнечный день он почему-то не захотел гулять. Да и вообще, он не любил ясные дни даже тогда, когда не было жарко. Счастье его заключалось в стабильности и постоянстве. Никаких перемен и изменений, минимум эмоций, максимум спокойствия. Он всегда был строг и молчалив. Но, как говорится, с огнем не шути, если и подумывал кто-то перейти ему дорогу, тут же в этом раскаивался. Он умел сеять страх и смятение одним только взглядом. Привлекательной наружностью этот человек похвастаться не мог, но и стыдиться ему тоже было нечего: лет пятьдесят на вид, высокий, худой, а, вернее сказать, жилистый, всегда неестественно бледный с мутно-серыми глазами, высоким лбом, прямым носом и тонкими, как у правителей, губами. На лице его не было ни одной морщинки, за исключением той, что появлялась между бровями во время серьезных раздумий. Семьи у него не было. Всю свою жизнь он занимался продвижением собственного бизнеса и поэтому теперь обладал немалым капиталом. Некоторые сотрудницы пытались закадрить такого завидного жениха, но сердце его так и не стало мишенью для Амура. За это многие приписывали ему фригидность, а некоторые побаивались. Он никогда не вспоминал о прошлом и не строил масштабных планов на будущее, считал, что «все должно быть так, как должно быть». Эта фраза стала девизом его жизни. Но не у всех должно было быть так, как у него. Из-за этого возникало бесчисленное количество споров, к которым, к слову, он относился также равнодушно, как утюг, гладящий одежду, потому что всегда выходил сухим из воды, да еще и прихватывал с собой осетров. В противовес всему вышеперечисленному, можно добавить, что у него была слабость: он очень любил насекомых, больше всего – бабочек. Эту симпатию люди нашли бы такой же странной, как и он сам, если бы кто-то узнал об этом. Но он никогда не рассказывал о себе.
***
Это утро было необычным только потому, что он никуда не спешил, потому что обычно весь его день был распланирован не по минутам, а по секундам. Только не сегодня.Он встал в семь, позавтракал и ушел опять в свою комнату, которая оставалась темной – он занавешивал окна шторами. В одиннадцать ему захотелось почитать, поэтому уже в двенадцать тридцать был написан его же рассказ, который он с удовольствием перечитал. В два, пообедав, решил поспать, а минут через десять проснулся, почувствовав на себе чей-то пристальный взгляд. Он открыл глаза.
– Спи.
– …
Облокотившись о стену, стояла женщина в темной одежде. Волосы ее цветом напоминали уголь и были заплетены в косу, доходившую до пояса. Кожа лица бледная, скорее, белая и даже немного синеватая, как у мертвеца. Светло-серые глаза большие, широко распахнутые, с длинными, но редкими ресницами. Нос прямой, губы сложены в одну линию. Платье черное, с длинным рукавом, в пол – ног не видно, даже обуви. Руки опущены вниз, параллельно телу, а на кистях из-под кожи выпирают вены, в которых, кажется, застыла кровь.
– Спи.
– Простите?
– Спи, говорю.
– Не понял?
Она закатила глаза:
– У тебя умственное отклонение?
– Нет.
– Замечательно. Я уже готова была испугаться, что пришла слишком поздно.
– Куда вы пришли?
– К тебе.
– Зачем?
Она обрушила на него свой безразлично-строгий взгляд:
– Слишком много вопросов.
Он не понимал, что произошло, и как в его комнате появилась эта странная особа, до сих пор не шевелясь стоящая на одном месте. Потом он догадался: это сон. Точно. Он так долго не спал, что теперь ему снится какая-то ерунда. Потому что в реальной жизни его никто не посмел бы называть на ты. А уж тем более не отвечать на вопросы. Да и он ведет себя как-то странно, не так, как обычно.
– Я понял, – коварно улыбаясь одними уголками губ, произнес он, – вы мне снитесь.
Она не отвечала, продолжая стоять на месте.
– Вы мне снитесь.
Молчание.
– Вы мне снитесь? – неуверенно повторил он, то ли спрашивая, то ли утверждая.
Пол скрипнул – это она переступила с ноги на ногу.
– Как вас зовут?
– Александра.
– Очень приятно… Слишком обычное имя для вас.
– Я пошутила.
– Что?
– Ты глухой? Или дислексик? Я пошутила.
– Когда?
– Когда сказала, что меня зовут Александрой. Потому что мое имя Тэ.
– Какой ужас, – пробормотал он. – Вы даже шутить не умеете.
– Хочешь сказать, что ты умеешь?
– Да, вполне.
– Прошу.
– Куда?
– Анекдот расскажи.
– Нет, я строгий человек, глава крупной компании, которая занимает восьмое, представляете, восьмое! место на мировом рынке, – он поднял вверх указательный палец и потряс им в воздухе.
Она засмеялась. Беззвучно, лишь подрагивая плечами.
– Сдаюсь. Ты действительно шутишь лучше меня.
– Но я не шучу.
– Так ты еще и скромный.
– Нет. Моя профессия обязывает меня ставить скромность в разряд недостатков. В своих подчиненных я хочу видеть такие качества, как целеустремленность и готовность использовать все средства для достижения цели. Но никак не скромность. В себе я развил то же самое. Так что не делайте поспешных выводов. К тому же, этим вы меня оскорбляете, – он осекся.
– Замечательно, – она заулыбалась. – Тебя же больше некому оскорбить.
– Нет! – вскрикнув, он вскочил с кровати, а между бровями появилась длинная морщинка. – Никто не смеет со мной так разговаривать! Кого вы из себя возомнили? Я глава крупной компании, которая занимает восьмое, прошу обратить внимание, восьмое! место в мире! – он побил воздух указательным пальцем прямо перед ее носом.
– Ты мне уже рассказывал этот анекдот.
– Это не анекдот! – заверещал он, и лицо его покрылось крошечными складочками-волнами. – Это не анекдот! Кто вы такая? Как вы смеете мне тыкать? Я испорчу вашу жизнь! Вы не сможете устроиться на работу! Я все про вас узнаю!
– Ты и так все про меня знаешь. Меня зовут Тэ, – умиротворенным голосом перебила она.
– Не тыкай! Не перебивай меня! Я…
Он не успел договорить, потому что в комнату зашел мужчина и протянул стакан, наполненный жидкостью. Так происходило каждый день в три пятнадцать. Он автоматически выпил. Равнодушие пропитало его тело, и через пять минут он уже спал глубоким сном младенца.
***
Когда он проснулся, шторки были не занавешены, по потолку и стенам прыгали солнечные зайчики. Он повернул голову налево и посмотрел на часы. Восемь. Долгожданный выходной. Это был сон. Дурацкий, бессмысленный сон. Он удовлетворенно улыбнулся и приподнялся на кровати. Около стены стояла Тэ. В его глазах отразился ужас.
– Ну вот. Я же говорила, что вам нужно поспать, – она как-то хмуро посмотрела на него.
– Так это не сон?
– Конечно же нет, – она присела в кресло, стоящее рядом с окном. – Впрочем, вам теперь должно быть все равно.
– Почему это?
– Я, как и вы; являюсь владелицей бизнеса, он мне достался по наследству. Но моя компания, в отличие от вашей, занимает второе место на мировом рынке, – в ее глазах сверкнул торжествующий огонек. – Так вот я хотела предложить сотрудничество… Но, как оказалось, вы эмоционально-неуравновешенны. Возможно, вы перетрудились. Сейчас это уже неважно. Я, пожалуй, не буду больше терять время. До свидания.
Он молчал – язык онемел. Но, когда она произнесла последние фразы, сполз с кровати и, встав на колени, умоляющим голосом залепетал:
– Прошу! Не уходите! Я готов подписать контракт! Не уходите! Я мечтал об этом всю жизнь! Четверть бесконечности! Умоляю! Это будет выгодная сделка! Обещаю. Только давайте все обсудим!
Но женщина его не послушала и, на прощание бросив: «Сумасшедший! Действительно сумасшедший!» – закрыла за собой дверь.
Но для него эта дверь была дорогой в будущее, потому что за ней теперь находилась та, которая хотела подписать контракт. Ничего не видя и не слыша, не думая ни о чем, кроме возможности, которая дается только раз в жизни, он прыжком поднялся с колен, решив бежать за незнакомкой хоть на край света, и…
***
Когда он проснулся, шторки были занавешены, по потолку и стенам не прыгали солнечные зайчики. Он повернул голову налево и посмотрел на часы. Восемь. Долгожданный выходной. Это был сон. Дурацкий, бессмысленный сон. Он удовлетворенно улыбнулся и приподнялся на кровати. Около стены стояла Тэ. В его глазах отразился ужас.
– Тебе, кажется, снилось что-то плохое, – произнесла она, по-прежнему стоя на одном месте, не шевелясь.
– Да-а-а, – протянул он недоуменно. – Кажется, мне опять кажется, что мне кажется.
Она улыбнулась:
– Нет. Я настоящая.
Он встал и подошел к ней ближе, вытянув руку.
– Ты материальная.
– Да. Очень.
– Что значит «очень»?
Она отвела взгляд:
– Ничего.
Они помолчали, смотря в разные стороны.
– Ты мне сейчас снилась.
– Тогда я все еще тебе снюсь, потому что все еще хочу пойти на отчаянный шаг – заключить с тобой сделку.
Глаза его округлились и покраснели.
Она нахмурилась:
– Шучу.
Он обхватил руками голову, присев на корточки, и сохранял такое положение минут десять, двадцать или несколько часов.
– Я тебе уже говорил, что ты не умеешь шутить?
– Да.
– Тогда, пожалуйста, больше не шути со мной. Никогда.
– Может, не буду. Не могу ничего обещать.
– Пожалуйста… Я, кажется, схожу с ума.
***
Каждое утро он просыпался, думал, какой страшный сон ему приснился, улыбался, вспоминая про выходной, поворачивал голову влево, чтобы узнать время и, приподнимаясь на кровати, ужасался все меньше, потому что у стены стояла Тэ.
Через два месяца он спросил:
– Откуда ты взялась?
Она посмотрела на него так серьезно и основательно, будто знала, что он задаст именно этот вопрос.
– А откуда взялся ты, такой педантичный и строгий, с четкими определениями для себя, что «можно», а что «нельзя»? Почему именно тебя должны слушать люди, почему они должны подчиняться тебе – жестокому тирану, который никогда ничего и никого не любил, даже себя? Ты всю жизнь копишь деньги. Зачем? После смерти деньги не нужны никому. А ты их коллекционируешь, прячешь, закладываешь в сейфы. Почему твое «должно быть» должно быть со всеми? Зачем ты внушаешь кому-то свои несовершенные, ничтожные, аморальные идеалы? Ты любишь власть. Ты дышишь ею. Твоя жизнь – механизм, который порой дает сбои, но все же продолжает работать. Так тебе кажется. Но его можно отнести на барахолку. Давно. Ты не сделал н и ч е г о, придя в этот мир. Ты – пустота. Ты ничто. И нет, не надо говорить что «ничто есть нечто и нечто». И Отсюда ты отправишься в никуда, – она помолчала. – Тебе даже солнечный свет противен. Ты серый мотылек, летящий на горящую лампочку. Поэтому ты любишь насекомых. Ты сам – один из них.
При последних словах он вздрогнул.
– Да, я знаю. Этот страх у тебя с детства, с рождения. Ты всегда боялся остаться в темноте. Я знаю все про тебя. И буду с тобой. До конца.
С этого дня он больше не произнес ни одного слова. А, просыпаясь, смотрел на другие стены.
***
Двумя месяцами ранее
Врач, проходя мимо одной из палат, остановился и присмотрелся.
– Он разговаривает с тенью. Уже три дня, – произнес подошедший доктор.
Но стоящий рядом настороженно сказал:
– Это не может быть тень. Посмотрите: лампочка висит у него прямо над головой.
Второй от напряжения шевельнул ушами и сдвинул брови:
– Действительно… Что же это?!
***
Через два месяца пациент потребовал ящик лампочек и другую палату. Каждый день он разговаривал с… Врачи не знали, кто это был.
А он знал. Он все понял. Он научился чувствовать. И бояться. И любить. И страдать. Он научился жить.
Через тридцать один год в заключении написали: «Смерть наступила на восемьдесят пятом году жизни в результате разрыва сердца».
Перегорела последняя лампочка.
09. 2018.
Ты есть
Теперь, когда ты всё ещё есть, но не в привычном воплощении и не рядом, я продолжаю верить в отсутствие времени. Это стало для меня не только фактом, но и необходимостью.
В очередной раз убеждаюсь, что страдания после утраты (мнимой) – лишь проявления эгоизма, зависимости и частичной утраты материи. Материи собственного себя. Говоря грубо – беспрепятственного удовлетворения своих потребностей.
Что я могла бы сказать или сделать для тебя… Многое. Жалею ли я о несовершенном? Не знаю. Скорее, нет. В этом нет смысла.
Смысл заключается в том, что человеческая душа (сущность – для атеистов), будь она на Мариаме или на Земле, не ограничена телом. Я поняла это только теперь, когда тебя убили. Душа везде, и нет её границ. Тело даётся человеку для воплощения, не более. И тогда всплывает наш союзник, враг, повелитель – мозг. Он понимает, что у него есть только наше тело, которое вполне конечно, и зачастую начинает управлять нами. Мы этому подчиняемся. Потому что удобно. Потому что мало кто отделяет мозг от своей души, сознания. Мозг считают главным. Но нельзя позволять ему занимать эту позицию. Он должен быть собакой: его нужно любить, но контролировать, побуждать выполнять приказы. Я – есть единственное главное в себе. Он – датчик сенсорной информации. Не суть, не мысль, не душа.
Я не знаю, как поставить логическую точку. И нужна ли она. Просто хочу сказать, что мой мозг всячески пытается доказать мне, что тебя больше нет. Но я знаю, что это обман. Блеф. Однажды мы встретимся.
Потому что ты есть.
16. 06. 2020.
По периметру
Она прокралась из-за кулис квартиры в сумерках, облокачиваясь на стены, чтобы перенести груз давящего тела и не скрипеть полом, обошла свободное пространство комнаты по периметру, запустила руку в распущенные волосы и рывком выдернула десяток, как будто это были сорняки, чтобы не дотронуться частью головы. Она не хотела, чтобы что-то Ее касалось. Только сама могла упираться в холодный бетон. Потому что надо. Так, продвигаясь широкими шагами и резкими вздрагиваниями, Она раздула в себе рваное дыхание, которое час от часу стремилось утихнуть. И, в очередной раз вдохнув несдержанно и оттого слишком глубоко, Она услышала, как пискнул под только занесенной над ним пяткой пол. Она зажмурилась и замерла, перестав дышать.
Она остерегалась внезапных звуков, особенно тех, что в дальнейшем стремились повторяться. Они замыкали круги, из которых и так сложно было выбраться. Они сосредотачивали на себе и затемняли то важное, что должно было остаться на свету. Они пробуждали нечто внутри. Что – сказать Ей было сложно, но Она ясно осознавала "это" чуждым. Понимала, что это не Ее чувство, что Она его не принимает, но оно гораздо сильнее, сильнее настолько, что нет смысла пытаться противостоять.
Ее рука вздрогнула. Она открыла глаза и как будто снова стала реальной, почувствовала тело, начавшее дрожать и стремившееся согреться. А может, оно преследовало другие цели: хотело напомнить, что оно существует и все еще принадлежит Ей. Она его не хотела, не воспринимала, не чувствовала. Она окрашивала его в солнце и так выражала любовь.
Выкинув тяжелые мысли, чтобы облегчить голову, Она сделала еще один нерешительный шаг. Тишина обняла в ответ. Еще несколько шагов привели Ее к концу комнаты. Стена уперлась в ключицы. Ключицы вывернулись в плечи. Ей было так комфортно и привычно красться вдоль, что Она не подумала о том, что нужно развернуться. К тому же, пространство головы нельзя было заполнять. И теперь, столкнувшись с тем, что не удавалось преодолеть просто дыша, Она на некоторое время растерялась, остановилась и посмотрела вверх. Она всегда искала небо. А его не оказалось. Сожаление пробежалось под кожей, стремясь вылезти через глаза. Звуки не появились. Воодушевленная, Она резко развернула корпус и одним прыжком преодолела расстояние, отделяющее Ее от окна.
Она услышала мелодию. Мелодию света и воды, Луны и дождя. Они слились воедино и проникли в Ее сознание в первую секунду. Она протянула руки вперед, под блеклое сияние, разрываемое ветром, и начала перебирать пальцами, подобно тому, как играют на арфе. Звук ожил.
Она потеряла в себе чувство страха, нерешительности и тревоги. Они куда-то испарились, улетучились, пропали. Она забыла ощущение холодного пола и стен на своей коже, забыла свой мучительно долгий путь по периметру. Все, что осталось вокруг – космос. Не давящий, не безграничный, в котором легко потерять себя, а тот, в котором можно продолжать быть. Вокруг – было в окне. А Она по-прежнему дрожала, и было самой Ей неясно: от холода или от предстоящего осознания.
Комната внезапно сузилась и запульсировала. Она представила себя находящейся в чьем-то желудке. В своем. Она не хотела быть жертвой. Пол начал кусать за ноги, а трещины на подоконнике прикусили пальцы. Она с опаской отдернула только одну руку, боясь отступить назад и быть впитанной оживившимся организмом. Время вдруг стало сворачиваться неимоверно быстро, настолько молниеносно, что хрустнули межпозвоночные диски, на которые легла вся тяжесть обрушившихся лет.
Она поняла, что шла за этим и что хочет продолжать. Назад пути не было. Впереди – космос.
Закрыв глаза, Она ощутила себя водой. Бессмысленно было отговаривать Ее уйти насовсем. Навсегда жизнь не сможет.
26. 01. 2021.
Инфаркт
И я попросила отдать мне сердце. Бесполезное, забытое, недоступное взгляду эстета. Небьющееся, когда никто не подслушивает. Обычный комок мышц и крови. Сердце, которое ничего не чувствует и не понимает. Я как будто видела его сквозь надломленную окольцовку ребер, когда вороны становились единственным отсутствием цвета в снегах.
Тогда я знала, что так и должно быть, что это стереотипно и оттого еще более нормально. Что иное сердце, взятое у первого или сотого попавшегося, не подойдет. То сердце, в том времени, запускаемое тем дыханием, было самым лучшим – еще не воплощенным, нетронутым и поэтому с идеальными пропорциями. Тогда я лишь на несколько секунд позволила себе задержать на нем взгляд. Было ощущение, что я совершаю нечто неправильное и постыдное. Развратное в некотором роде. Что должно было осуждаться. Но вокруг никого не было, только вороны. Они не осуждали. Крошились по веткам, смотрели на меня блестящими глазами, сжимались, когда хлопья снега попадали им на голову. Возможно, именно из-за того, что мозг их вовремя охлаждался, в ум не закрадывалась такая глупость как осуждение.
Тогда я поняла, что рано или поздно сердце придётся изъять. Добровольно или по принуждению. Очевидно, поэтому я почувствовала сдавленность и вину. Я не могла откладывать: все уже случилось, и потому было неизбежно. Можно было лишь сгладить края, притупить ощущения, бесконечно прокручивая в мыслях тот самый момент.
Он наступил. Наступил на меня и раздавил. Еще ничто не унижало меня так сильно, как это. Как эта просьба. Глупо называть просьбой – приказ. Сердце мне нужно было. Изъять. Как краденное и нелегальное. И я попросила.
Она не смутилась, не осела по стене, не удивилась. Она легким движением коснулась пульсирующей вены на шее и закрыла глаза. Потом улыбнулась одними краешками губ и спросила: "Зачем?" Я стушевалась: такой вопрос был для меня неожиданностью, я его не предусматривала. Понадобилось десяток вдохов, чтобы прийти в себя. Замерев с опаской быть разоблаченной, не поднимая глаз, я ответила: "Чтобы не случился инфаркт".
03. 02. 2021.
Одеяло
Еще вчера я наблюдала зарождение Вселенной, а уже сегодня…
"Насильственное удушение мягким предметом, смерть наступила в результате асфиксии," – могли бы написать в заключении после той ночи. Эта надпись стала бы последним лозунгом меня, таким некрасивым, необразным и безосновательным. Не обнаружив следов взлома и отпечатков, криминалисты ломали бы головы, тщетно пытаясь угадать, что произошло. Они сразу поняли бы, что это не самоубийство, потому что задушить себя невозможно. Они не нашли бы записку и расспрашивали бы соседей, надеясь обнаружить невольных свидетелей. Через пару месяцев папку с моим делом отложили бы в архив ввиду невозможности установления личности виновного.
А я просто хотела спать. Как обычно посмотрев в окно и бессмысленно постояв в центре комнаты, попыталась лечь. Одеяло внезапно схватило меня и углами стало душить. Сначала я бездействовала, не осознавая происходящее, а потом интуитивно начала сопротивляться. У одеяла было преимущество: оно могло извиваться как угодно и подползать под шею, заключая меня в крепкие объятия. Оно заставило меня его ненавидеть. Что я могла поделать, когда мне не оставили выбора? Мы слились в единый комок двигающегося. Кровати оказалось мало. И вот мы начали кататься по полу. Я – сине-красная и хрипящая, – и оно – белое и мягкое…
Воздух переставал поступать. Я поняла, что не смогу закричать и придется спасать себя самой. Перевернувшись несколько раз, я оказалась сверху и рывком попыталась отстранить одеяло, выпрямив руки вперед и прижав их к полу. Одеяло ослабило хватку, я подумала, что это победа. Но стоило мне сделать пару рваных глотков, как оно, согнувшись пополам, придавило меня со спины другой частью. Этого нападения я не ожидала. В следующие мгновения вокруг царил мрак, потому что разъяренное одеяло в отместку мне обмотало всю голову собой, липким, как паутина. Я не упустила момент и укусила его изо всех сил, после чего почувствовала, как оно выгнулось в обратную сторону и дернулось, отстранившись от лица. Воспользовавшись удачным моментом, я оценила обстановку и заметила, что мы переместились к столу. Я не знала, что делать, но было слишком позорно и бесславно – умереть вот так. Я дала себе несколько долей секунд, чтобы расслабиться и отстраниться от мыслей, а затем стала осматриваться в поисках того, что могло спасти. Мой взгляд упал на ножницы, которые стояли на краю стола, в органайзере. Это был шанс. Возможность. Пытаться встать было ужасной идеей, потому что тогда мне пришлось бы опереться руками, отпустив одеяло, которое я продолжала отстранять при первой возможности, позволяя себе улавливать крошечные молекулы кислорода. Перекатившись вновь, мы ударились о стол. Одеяло отползло в сторону в момент соприкосновения, чтобы моя боль ощущалась острее. Но действие его было непродуманным: стол зашатался, и органайзер упал. Ножницы оказались прямо около моих ног. Собрав последние силы, я, изогнувшись, подтолкнула их и схватила.
Следующие моменты длились вечность. Одним рывком я вспорола пододеяльник, оставив одеяло без внешней защиты. Оно, явно не ожидая такого поворота событий, начало трепыхаться в моих руках, как бабочка. Верблюжья шерсть внутри рвалась легко. Даже без ножниц. Но они упростили задачу.
Потом я сидела около батареи, пытаясь согреть ткани, в которые так долго не поступала кровь, и дрожащими руками перебирала красные лоскутки одеяла, ставшие похожими на лепестки розы, нежные и тонкие, которые дергались при первом порыве ветра.
Мне стало безумно жаль его. Одеяло, которое хотело меня задушить. Я использовала его. Столько лет, столько ночей. Оно было моей подстилкой. Я делала с ним все, что хотела. Оно не сопротивлялось. Столько лет. Мне стало безумно жаль одеяло. У него нет мозга, и это дает еще большие права обвинять меня, имеющую его. Я понимала. Я должна была понимать.
Батарея казалась ледяной. Шумы и ощущения смешались. Я победила. Я была опустошена.
Я чувствовала вину за свой поступок. И не было смысла сшивать одеяло: оно снова попыталось бы меня задушить. И снова я оказала бы сопротивление. Интуитивно.
Я собрала его тело, поглаживая и обнимая каждый фрагмент. Оно откликалось судорогами и конвульсиями. Я открыла окно и занесла лоскутки над пропастью. Слишком холодные для долгого прощания пальцы невольно разжались. Лепестки полетели к закату.
Я не знаю, приземлилось ли мое одеяло где-то в луже и было похоронено снегами, как самое ничтожное на планете, или же долетело туда, куда хотело, поймав попутный ветер и спокойно расположившись в его волнах.
В любом случае, я надеюсь, что где-то в созданной Вселенной оно нашло свой дом, в котором его снова сделали цельным, и в котором по ночам оно будет только обнимать.
06. 02. 2021.
Встреча
– Если кричать не в воздух, а внутрь себя, можно образовать мультивселенную, поселиться там и быть с тем, с кем хочешь. Но это маловероятно. Попробовать можно, – посоветовал проходивший мимо мужчина в желто-фиолетовой шляпе.
При первом взгляде на его головной убор я поняла, что он не может врать, поэтому не стала спорить.
Мне захотелось объяснить ему, почему я хожу в лесу одна, не считая трех белок, передразнивавших меня за спиной, которые увязались в начале пути, видя мое подавленное состояние и некую рассеянность. Но уголки губ мужчины потянулись вверх, а я не поняла, была ли эта добрая улыбка, следующая автоматически за его внезапным высказыванием, или же издевательский оскал, каким обычно надменные персонажи одаривают своих жертв, победив их в нечестном бою. И озадаченность эта ввела меня в столь продолжительный ступор, что я застыла на месте, а бежавшая впереди всех белка уткнулась мне в сапог. Когда я осознала, что встретившийся джентльмен оказался не из числа прочих, и заинтересованность в нем возросла еще больше, было уже поздно, потому что, оглянувшись, я увидела лишь несколько покачивающихся ветвей, с которых осыпался снег. Я побежала было за ним, но, осознав, что не знаю, в какую сторону он ушел, вернулась на прежнюю тропу, боясь сбиться с курса и потеряться. Зачем он надел яркую шляпу, если от нее нет толку?
Перестав кричать и снова продвигаясь вперед, я пыталась откинуть просившиеся в голову мысли о загадочном человеке. Снова и снова вспоминалась его шляпа. Я подумала, что, скорее всего, он закаляется, потому что иначе его уши могли отмерзнуть.
Я сняла шапку и посыпала голову снегом, пытаясь воссоздать ощущения его мозга, и с помощью этого понять, куда он направлялся. Но мне стало холодно и противно от сырости, появившейся за воротом, корни волос отмерзли, и мне показалось, что еще чуть-чуть, и я навсегда останусь лысой. Это заставило меня снова надеть шапку, а следом и капюшон.
Мороз усиливался, солнце садилось. Мне казалось, что я становлюсь совсем крошечной, потому что деревья отбрасывали длинные тени и становились выше. Тогда я заметила, что не отбрасываю тень. Это меня не смутило, потому что подобного рода случайности возникали постоянно, и я успела к ним привыкнуть как к чему-то повседневному или даже необходимому. Я поняла, что нужно возвращаться домой, иначе придется оставаться под снегом до весны. Я бы могла на это согласиться, если бы не надоедливые белки. Они продолжали издавать неприятные звуки, которые покалывали меня в животе, и осмелели настолько, что ухватились за мою косу и раскачивались на ней, а потом, сделав несколько «солнышек», прыгали в снег.
Было грустно уходить, так и не получив ответы на вопросы. Оказавшись на том месте, где случилась встреча, и поняв, что если я не выясню все сейчас, то это будет терзать меня еще долго, я начала воспроизводить свой день с начала. Я кричала.
«Если кричать не в воздух, а внутрь себя», – вспомнились его слова.
И я сразу все поняла. Самое очевидное упустила из виду. Я прокручивала сотни раз все: обстоятельства, его внешний вид, выражение лица и походка, но самое важное потеряла. Самое важное – то, для чего он явился мне. Чтобы сказать те слова.
Обрадовавшись долгожданной подсказке, я облегченно выдохнула. А потом поняла, что приблизилась к истине лишь на миллиметр, потому что кричать в себя я не умела.
Больно ли это? Насколько сильно нужно напрячь голосовые связки, чтобы звук уходил внутрь? Нужно кричать, чтобы за пределами тела царила тишина, или же можно пропускать то, что ненароком проскочит из ушей или глаз? Получиться ли у меня крикнуть, если я никогда не умела петь?
Я задавала себе слишком много вопросов. Ненужных, которые пожирали время. Я уже стала ростом с белок, и их черные, неестественно безумные глаза раз за разом сканировали меня с головы до ног. Мне пришла мысль о том, что я могу стать жертвой, которую они с таким успехом загоняли целый день. По коже пробежались мурашки. Нужно было срочно двигаться дальше.
«Попробовать можно», – пронеслось в голове. Удивительно, что мужчина сказал так мало слов, а я их почти забыла. Собравшись с силами и закрыв глаза, я закричала.
Больно не было. Страх отступил. Крик оказался похожим на гонг, но не пронизывающе острым. Скорее, слишком тяжелым для того, чтобы длиться дольше. Я почувствовала невероятное облегчение, а белки отпрянули в сторону.
Потом я увидела следы. Продолжая кричать внутрь себя и на ощупь продвигаясь по следу, я вышла из леса и увидела вдалеке разноцветные неоновые огни неизвестного города. Забыв о том, что мне нужно идти домой, я перешла на бег, направляясь к нему.
Когда я внезапно подумала о том, что нужно бы осмотреться, чтобы впоследствии без труда найти дорогу обратно, увидела на месте, где я стояла, силуэт. Прищурившись, я смогла разглядеть, как мужчина в желто-фиолетовой шляпе прыгал с ветки на ветку, улыбаясь мне доброй улыбкой.
11. 02. 2021.
В лабиринте
Подожди минуту. Подожди одиннадцать лет. Минуту – одиннадцать лет. Подождешь?
Помнишь, как пробирался сквозь заросли паутины внутрь лабиринта? Медленно, но неизбежно опускался туман, окутывая и прижимая к земле. Лабиринт в паутине под туманом. Под ними всеми – ты.
Переворачиваешься на спину и пытаешься отодвинуть тяжесть руками и ногами одновременно. Ты – черепашка. В засушливой пустыне. Вон они, стервятники. Это из щелей в перегородках готовы выползти архебактерии. Но ты пытайся. Пытаться от слова "пытка", помни.
Понял? Ты уже вкрутился в землю. Не нужно ни болота, ни зыбучих песков, ты все сделал сам. Ты влю… В люди не вышел, когда ещё было не поздно. Поздно сейчас? Сколько там уже прошло из одиннадцати? День?
Схватись рукой за солнце: оно начнет отдаляться и вытащит тебя из земли. Солнце горячее, будет больно? Чепуха. Ты его ощути, сожми пальцы. Не говори мне, что они горят. Не смотри. Не видишь – значит, не существует. Себя не видишь?
Хотя бы перевернулся. А вокруг стало темно. Зато будто бы расширились проходы лабиринта, потому что границы перестали быть отчетливыми. Теперь стены – черное, пустота – черное, паутина прозрачна и поэтому черна тоже. Ты? Черное. И так проще. Проще сливаться. Беги, пока есть шанс. Пока ты един с пространством, пока оно может тебя принять.
Врезался? Смешной, я ведь пошутила. Не веришь, что я могу врать? Поверь. Не идеализируй. Мне не идет быть идолом. Мне ни кем не идет быть…
Перестань ты уже трепыхаться. Не бейся. Сколько можно. Сколько можно пытаться свернуть влево или вправо, когда открыт путь вперёд. Иди. Не падай. Не падай! Ползи, если не можешь оставаться на ногах.