Последний анархист

Глава 1: обедневшие дворяне

Их знакомство началось не с имён или приветствий. В тот день они ещё не понимали, что одна встреча двоих может изменить не только их судьбы, но и целую историю. Она была их концом и возрождением.

Несмотря на то, что ночь ещё не до конца покрыла собой улицы туманного города, на дороге уже зажегся ряд фонарей, освещающих путь работягам, пьяницам и просто загостившимся господам, которых на улицах было уже не так уж и много, как каких-то полчаса назад. Именно тогда, почти у самой окраины города, появляется молодой человек, непохожий ни на богатого гражданина, ни на бедняка: одет аккуратно, однако не по моде, ростом высок, коротко пострижен, хорош собой. Падающий от фонаря свет особенно выделял его немного впавшие скулы. Путь его лежал к небольшому поместью на самой окраине, принадлежащий обедневшему ещё пару поколений назад дворянскому роду. Стены потёрты, сад высох и пуст, ворота проржавели и скрипят от дуновения ветра, а потому закрыты на ключ; окна плотно зашторены, но сквозь них ещё пробивается свет. Входная дверь же оказалась не заперта – хозяин всё ещё не вернулся домой.

Навстречу путнику с широкой деревянной лестницы сбегает девушка в пышном черном сарафане и белой рубахе под ним. Кажется, она давно сидела под окном в ожидании и всё ещё не смыкала глаз.

– Володя! – ласково и взволнованно воскликнула та и упала в объятья пришедшего. – Где ты был? Видел, какая темень?!

– Мадам, прошу меня простить. Вы ещё не ложились? – наконец проговаривает тот самый «Володя», осторожно обнимая её за плечи.

Девушка не отличается тонким телосложением, несмотря на явно обтянутую корсетом талию, и низким ростом, однако в сравнении с ним казалась совсем хрупкой и беззащитной, даже если лицом была несколько старше, лет на пять. Несмотря на это, они являлись почти полной копией друг друга: особенно выделялись тусклые зеленые глаза, густые тёмные ресницы и брови, аккуратные носы с чуть приподнятыми концами и каштановые волосы.

– Да как же я могу? Целый день тебя не видела, переживаю ведь. Почему так поздно? – раздаётся эхом по полупустым коридорам мелодичный голос.

– Наташа, милая, у меня прекрасная новость, ты только послушай! Я женюсь, и это решено окончательно.

– Как женишься? Я ведь и дозволения не давала… На ком? Я тебя не понимаю. Ты, верно, шутишь? Ты же знаешь, у меня и без того больное сердце…

– Брось. На самой лучшей девушке на свете. Вам надо познакомиться, ты обязательно её полюбишь. Помнишь? Я тебе о ней так много рассказывал. Она самый настоящий ангел!

– Речь идёт о той анархистке, я правильно тебя поняла?

– Верно, завтра она придёт к нам на ужин, и ты сама её увидишь. Поверь на слово, лучше Ангелины мне не найти.

– Ты сошёл с ума! Ноги её в этом доме не будет. Какая свадьба? Какой ужин? Нужно всё немедленно отменить, пока не стало совсем поздно! Боже мой, за что мне это! Почему ты сразу не предупредил?

– Ты слишком предвзято к ней относишься, тебе стоит с ней познакомиться…

– Владимир! Я сказала, что видеть её здесь не желаю. В какой подворотне мне тебя потом искать? Нет-нет-нет, она обязательно втянет тебя в неприятности. Выкинь эту глупость из головы! Ты слишком молод, следовало сначала всё тщательно обдумать… Зачем она тебе? Этой свадьбы не будет, я этого не допущу! Хочешь со свету меня сжить? Пока у тебя это прекрасно получается! Что скажет матушка…

– Ты преувеличиваешь! Матушка будет только рада с ней увидеться, я их обязательно познакомлю, когда она будет в городе.

– Только через мой труп!

– Боже, что ты говоришь? Я уже взрослый молодой человек и сам могу решать на ком мне жениться. Если ты так против, то и меня в этом доме не будет. Я уже всё решил, и ты… Вы! Вы мне не можете указывать, не смейте мне перечить! Вы всегда были против моего счастья, я не могу сидеть у Ваших ног всю свою жизнь!

– Я только стараюсь уберечь тебя! Ты ещё слишком молод.

– Я молод, но не глуп и сам могу выбирать то, что сделает моё счастье, Вашего же совета просить не намерен, – и последнее слово действительно осталось за ним. Однако, гордость за право на точку зрения его не берёт, наоборот, в груди всё сжимается.

Наталья делает несколько шагов назад, посмотрев на него, словно на кого-то чужого – высказывания задели её за живое. Медленно опускаясь на диван и не поправляя сарафана, она закрывает лицо ладонями и мотает головой, будто не желая верить его словам, и заливается тихими слезами. Этот манёвр всегда действовал безотказно. Владимир опустился перед ней на колени и взял за обе ладони, будто пытаясь заглянуть ей в глаза, но просить прощения уже поздно, а попытки оказываются тщетными.

– Пойди прочь, – не без усилия тихо произносит юная леди и поднимается на ноги, спешно убегая наверх, чтобы скрыть от глаз свой недуг.

Теперь слышать её рыдания и мольбы невыносимо, он поднимается с колен и уходит из дома, демонстративно хлопнув дверью и со злости уронив с крыльца единственный цветок, населяющий этот сад, бросившись прочь от дома, явно желая «залить» свою душу спиртным, как делал это обычно во время ссор с сестрой – в иных случаях пристрастия не было.

Из местного относительно нового кабака уже доносились смех и звон бокалов, громкие голоса, шум, а из его дверей медленно выходили (а порой и выползали) ещё несколько минут назад пролетарии, которых каким-то ветром занесло туда после трудного рабочего дня. На момент 1900 года в мире происходят большие научно-технические изменения, однако обычным трудягам это и не светит, ведь теперь Российская империя находилась на пороге коренного переворота и перемен в жизни целого общества, ходили слухи о свержении царской власти.

Среди всего этого шума и духоты, в самом углу помещения уже не первый раз можно было заметить совсем юного господина, лет девятнадцати: постоянно в черном и почти всегда не в кондиции. Ни с кем разговор он не поддерживает, выпивает в гордом одиночестве, сумму оставляет чуть больше положенного и уходит строго по определённому времени, как по расписанию, когда стрелки часов переваливают за полночь. Видя дорогой костюм, перстни на тонких пальцах, молодые чистые руки, приятные аристократичные черты лица, окружающие про него и не думали сказать, что он относится к классу среднестатистических трудяг или бедных студентов. «Дворянин», – думали гости, окидывая его оценивающим взглядом.

Так продолжалось ни один месяц, пока рядом с загадочным посетителем не появился совершенно незнакомый ему ранее молодой человек. Улыбался он приветливо, был достаточно высок, особенно на фоне своего собеседника, протягивал широкую ладонь в знак приветствия, не отрывая от его лица весёлых добрых глаз. Несмотря на неосведомлённость «юного господина», имя этого человека было у всех на устах – уже знакомый нам Владимир. Этого человека знали именно за его дружелюбие и любовь к благотворительности, поэтому в его жизни мало роли сыграло положение в обществе, тем более что оно было незначительным. Семья Владимира держала крупное издательство «Народное Слово», но сам им он не занимался – такая честь перешла старшей сестре.

Оглядев широкую ладонь, загадочный посетитель еле поднимает взгляд и отрывает его от стола, но приветствием не отвечает и даже достаточно грубо и резко бьёт нового знакомого по руке, гордо представившись достаточно громким именем:

– Граф Пуряев, Глеб Дмитриевич, – стараясь держаться гордо, но это было сложно, когда удаётся еле удержать ровно спину, не облокачиваясь на стол, а язык путается, съедая половину от слов. Статно и стремительно омрачает имя своего рода.

Не взирая на грубость, Владимир лишь пожимает плечами, не снимая с лица улыбки, и достаточно энергично садится за стол, прямо напротив еле говорящего, будто пропускает мимо ушей пренебрежительный тон и совсем не замечает грубости:

– Владимир Владимирович, очень приятно, можно просто Владимир, граф, – с некоторой издёвкой и совсем не боясь этого громкого имени произносит тот, даже вполне уверенно и дружелюбно.

– Плевать, – резко произносит Глеб и залпом опрокидывает в себя стопку спиртного, даже не закусывая.

– Не первый раз Вас здесь имею честь видеть, приходите, как на работу, – начинает вот так просто, почти ничего не стесняясь, даже если уже слышал, с кем имеет дело.

– А тебе что с того? Сгинь! Всем надо сунуть нос в мои дела.

– Прошу Вас, не стоит так горячиться, не более чем я хочу составить Вам компанию и зла не желаю. Пока вы единственный, с кем я здесь хочу иметь дело, – произносит с некоторой загадкой в голосе, создавая интригу.

– Компанию? – некоторое время уходит в раздумья. – Валяй! – наконец произносит не без грубости и рукой подзывает молодого человека с подносом, потрепанного и уставшего.

– Извольте, я не пью, – опережает его дальнейшие просьбы Владимир.

– Как не пьёшь? А чего ж ты тогда сюда пришёл? Вздор!

– Коротаю вечера, не более. Немного повздорил с сестрой и теперь не хочу пересекаться, она у меня несколько вспыльчивая и сама себе на уме – пару дней пройдёт и успокоится, а потом и предложу перемирие. Строптивая, конечно, но добрая, простит.

– Добрая? Не может быть. Вот моя – змея, потому я домой не иду, лишь бы с ней не пересекаться. Кричит каждый вечер, ругается: «Подлец, пьяница!». Вот скажи, я похож на пьяницу?

– Нет, конечно, что Вы…

– Вот и я о том же! А как же с ними не быть? Видеть всё это сборище больше не хочу, не смей звать меня больше графом! С этого момента отрекаюсь и от титула, и от имени! – произносит достаточно резко, опрокидывая в себя ещё одну рюмку. – Вот только матушку жалко, говорит, что допоздна не спит и всё ждёт, переживает… Впрочем, не верю я в это: коль переживала, так и не отправила бы на девять лет в столицу, учиться. Заботится – это когда хотя бы раз в полгода приезжает, а так только по телефону о делах спросить позвонит… да всё некогда было. Ждала девять лет и ещё подождёт.

– Зачем же Вы так? Давайте до дома доведу? Правда переживают, ищут. Да и сами не дойдёте.

– Оставь меня! Выпьем, и станешь торопиться, к чему мне твои нравоучения и спешка?

Как бы не был против Владимир и как бы не отнекивался, к утру из кабака выходили не два солидных, как казалось ранее, молодых человека. Теперь они служили поддержкой друг другу, дабы не упасть не четвереньки и дойти хоть до какого-нибудь из домов. Между ними не было официальных тонов, по улицам эхом проносился достаточно тяжёлый, но задорный смех.

– Ты представляешь, – внезапно мямлит граф, – этим вечером я должен быть на вечере у одной важной дамы… как там её… уже и не вспомню, вместе с сестрой. Представляю, как эта Химера обозлится, когда увидит меня в таком виде.

– В самом деле? Это очень нехорошо.

– Пусть хоть подавится, терпеть не могу общество этих… монархистов. Учить меня ещё будешь!? – вскидывает бровь и смотрит многозначительно.

– Я не в праве Вам что-то советовать, ведь никогда не был на Вашем месте, почем мне знать… я Вам не советник, но для меня семья выше любых принципов, – произносит после небольшой паузы тот, что был более-менее трезв, на том и остановились, поскольку собеседник отвечает смешком.

Минуя покрытые мраком и затянутые туманом улицы, они проходят в тишине ещё несколько поворотов, выходя на широкую парковую улицу, от которой совсем немного было идти до поместья Пуряевых – оставалось миновать широкий мост. Остановившись у самых перил, Владимир облокачивает на них своего спутника и вдыхает чистый воздух. Глеб Дмитриевич же вытаскивает из кармана брюк папиросы и молча протягивает их новому знакомому, покачав головой на отказ и закурив. Так они стояли в тишине ещё пару минут, каждый думая о своём. Чёрт знает, что творилось в пьяной голове графа, однако Владимир тяжело вздыхает, подумав о том, как тяжело сейчас Наташе и что с ней будет, когда пьяным он вернётся домой в пропахшем табачным дымом костюме.

– «Семья» говоришь? – наконец произносит Пуряев. – Да любой к чертям бы давно сбежал от такой «семьи». Каждый день кричат о том, что я – позор, чёрное пятно на собственном роду, бельмо на глазу, неудачник, ни гроша не стою и ничего не добьюсь в своей жизни. Буквально оторвали меня с малых лет от своего общества, а теперь хотят, чтобы я крутился в кругах этих монархистов и стал достойным наследником. Катись всё это дело, это поместье, этот титул! Знаешь, что я тебе расскажу? Они скрывали это от меня, они прятали правду, они хотели держать меня в неведении! Никогда ни во что не посвящают, потому что все они – кровопийцы, – переходит на шёпот, – да-да, кровопийцы. Мать недавно призналась. Никому не говорил, а тебе расскажу, всё скажу.

– Что Вы такое говорите? Грех! Услышат – казнят.

– Ну и чёрт с ними! Кровопийцы, вампиры, зови как хочешь. Я не такой, как они. Пьяница, но человечнее прочих. Слышишь? Не веришь? Честное слово!

– Пьяный лепет, у Вас горячка, пойдёмте, граф.

– Не лгу! Сам убедишься, вампиры и точка. Не пойду никуда, пока не поверишь. Люди должны знать, я не сошёл с ума! Они серебра в домах не держат, думаешь, от бедности? Недавно подарил матушке новый сервиз, она чуть с ума не сошла и в тот же день приказала выкинуть. Ну, веришь или нет?

– Верю, – соврал Владимир, для себя решив, что и слушать не будет, пока не увидит его трезвым.

Глава 2: Пуряевы

Имя графа Пуряева теперь известно каждому в городе. Сейчас уже точно никто и не вспомнит, за какие заслуги за самый короткий срок он удостоился такого титула. Света он не любил, был в некотором роде затворником, в самом городе находился редко: постоянно в разъездах, чаще – в столице. Годы давным-давно взяли своё, но поговаривают, что в молодости он был невероятно красив: высокий, стройный, складный, образованный, происходит из богатого дворянского рода. Женился граф рано на одной француженке, от которой имел всего двоих детей – Лизавету и Глеба Дмитриевича. Дочь окончила частную женскую гимназию и достаточно часто заменяла отца на светских мероприятиях, к своим 27 годам была прекрасно знакома со многими знатными людьми и занималась благотворительностью и написанием монархических трудов вместе с молодыми единомышленниками, происходившими из дворянских родов и организовавшими целый кружок «Сиерра-Морена» во главе с графиней Овчинниковой – внучкой всем известного Сергея Константиновича, занимающего высокие положения не только среди прочих монархистов, но и приближённых государя. Лизавета некогда должна была выйти замуж за одного полковника, но в силу своего строптивого характера осталась свободной.

Сын же не отличался ничем выдающимся, в кружках не состоял, отучился в столице около 10 лет, а теперь вернулся домой и прожигал семейный бюджет по кабакам, и как бы сестра не пыталась вывести его в свет или привлечь к благотворительности, тот продолжал разбрасываться деньгами направо и налево ради своих же развлечений, пока отец в разъездах, и в жизни общества не участвовал, однако при случае гордо говорил: «Граф Пуряев». Юноша достаточно красив и взял лучшие черты от своего отца, но даже и не думал жениться. Казалось, и целей в жизни у него нет, сестра говорила – пропил. Однако, при том Лизавета не оставляла своих попыток приучить брата к общению не только с обитателями кабака.

– Совсем от рук отбился, – проговаривает та своей темноволосой и статной собеседнице, – сегодня пришёл чуть живой и к тому же не один, в компании одного дворянина. Только подумать! Вот от чего он не хотел жениться…

– Не придумывай. Нашёл себе очередного собутыльника, а сегодня они даже не помнят имён друг друга. А занять делом его всё таки надо, хоть бы работу нашёл, пока свою жизнь не проиграл в карты.

– Пока батюшка из столицы не вернётся, он и пальцем не пошевелит, больше с ним никто не сможет совладать. Меня больше интересует его новый знакомый, с их дуэтом вышли бы пара отличных романов.

– Лизавета! Какой стыд, – произносит та, а сама не удерживается от улыбки на тонких губах, хоть и сдержанной, строгой, лишь девушка заливается задорным переливчатым смехом, напоминающим звон маленьких колокольчиков в пустом помещении.

Графиня Пуряева младшая – персона яркая, запоминающаяся, которую характеризуют, как шумную рыжеволосую юную леди, что настолько же непредсказуема, насколько и привлекательна, хотя и бледна и выше некоторых кавалеров. Её настроение менялось по щелчку – порой капризна и ворчлива, временами – весела, говорлива. Душой совсем ещё ребёнок, активная, носит шуршащие платья, а когда никто не видит – мужской фрак, не снимая ярких украшений, что на ней было неприлично много. Никто точно не может назвать цвет её глаз – то ли голубые, то ли зелёные – однако все точно могут сказать, что они светлые и всегда мерцают, словно звёзды на фоне тёмного неба. Вместе с тем круг друзей и хороших знакомых в этом городе её был достаточно обширен, поскольку Лизавета Дмитриевна была достаточно общительной и, если с кем-то поладила один раз, ещё подолгу будет повторять их встречи и вести долгие переписки. Одними из лучших и дорогих её сердцу друзьями являлись кузины Татьяна и Софья Овчинниковы. В компании последней она посещала каждое собрание кружка монархистов, и сегодняшний день не был исключением, поэтому девушки неспешно продвигались вглубь сада по тропе, ведущей к дачному домику Овчинниковых, что с недавнего времени стал основным местом сборов благодаря своему удобному местоположению.

– Соня, милая, скажи, ответ из издательства ещё не пришёл? – наконец произносит девушка. Всего неделю назад она отправила первые главы нового романа под псевдонимом «Лилит», лелея мечты о том, что после нескольких отказов его выпустят в свет, пусть и в не самом популярном среди дворцовой знати журнале.

– Пока тишина, я просила за тебя у одной моей хорошей знакомой, но, честно, не думаю, что это дело закончится успехом. Подожди ещё немного, душа моя, терпение вознаградится, – произносит Софья Денисовна, проходя через ограду участка и останавливаясь у цветущей клумбы, чтобы обратить на неё внимание собеседницы, ведь лично выхаживала её с начала сезона. – Лиза, трудно об этом тебе говорить, ты знаешь… у меня для тебя есть один важный разговор, только не хотелось, чтобы об этом знал кто-то, кроме нас двоих, особенно Татьяна Алексеевна, она страшно огорчится, да и в последнее время ей нездоровится: жалуется на головную боль. Честно, теперь всё может измениться, но ты не подумай, что я собираюсь оставлять наш кружок.

– Ну не тяни же! Ты меня пугаешь.

– Дело в том, что минувшим вечером один очень солидный молодой человек просил моей руки у Сергея Константиновича, и он дал ему добро, с моего дозволения, конечно. Мы пока не хотим объявлять об этом событии посторонним. Определимся, когда дело будет ближе к свадьбе.

– Ты шутишь? Я не совсем понимаю… ты выходишь замуж?

– Верно. Моя дорогая, ты огорчена?

– Вовсе нет, просто это немного… неожиданно. И кто же этот несчастный?

– Уверена, ты с ним уже встречалась. В последнее время он часто у нас бывает. Эдуард Феодосьевич, приятель моего дедушки.

– Да он ведь старый!

– Не преувеличивай, он старше меня всего на один десяток лет, могло быть и хуже. Главное, что он достаточно состоятелен и даже очень обходительный, интеллигентный, умный. Такой шанс упускать нельзя.

– Но ты ведь совсем его не любишь, так почему же так просто соглашаешься?

– Милая, – произносит графиня даже с лёгкой насмешкой, – о любви я могла думать несколько лет назад, когда была чьей-то счастливой невестой, сейчас же эта пора ушла. Ещё пара лет, и о замужестве можно будет не мечтать, и что тогда со мной будет? Ты слишком наивна, но оно и верно, когда-нибудь ты сможешь меня понять. Душа моя, любовь бывает лишь одна за всю жизнь и навсегда остаётся глубоко в сердце, и только от тебя будет зависеть, останется ли она сравнима со стайкой бабочек, окрыляющих душу, или осядет огромной дырой, пустоту которой не сможет ничего заполнить. Думаю, у меня и места для неё не осталось, а душу греют лишь воспоминания.

– Тем не менее, она живёт вечно. Твоё решение опрометчиво, – достаточно резко заявляет Лизавета, чем вызывает смешок у своей собеседницы.

Так они уже в абсолютной тишине неспешным шагом доходят до широких дверей высокого светлого дома, окна которого были пока открыты нараспашку, а уже из них доносились голоса молодых монархистов, собравшихся до начала собрания и ведя светские беседы, будто пытаясь казаться взрослее, но мыслят на деле без всякого в том опыта. Навстречу им спустилась невысокая миловидная девушка с короткими тёмными кудрями на плечах. Бледное лицо её было спрятано от солнца под широким зонтом, а тонкое телосложение скрыто под чёрным пышным платьем, окаймлённым рюшами; из-под купола выглядывала пара янтарных глаз, взгляд которых бросал в дрожь и одновременно не мог предсказать её эмоций. Несмотря на свой маленький рост, вновь подошедшая выглядела достаточно серьёзно и одними своими жестами говорила о высоком положении в обществе, отличаясь и заметно выделяясь на фоне остальных монархистов.

– Доброго полудня, Софья Денисовна, – раздаётся громкий поставленный голос, в котором, тем не менее, прослеживалась капля игривости, словно все сказанное – шутка, – как Вы поживаете? Сколько недель прошло с нашей последней встречи!

– День добрый, Виктория Станиславовна, благодарю за беспокойство, я прибываю в добром здравии, – не меняя улыбки произносит Овчинникова и делает подобие реверанса. Теперь, когда они встали друг напротив друга, высокая и фигуристая Софья и достаточно невысокая и хрупкая Виктория казались нелепо на фоне друг друга.

– Очень жаль, я надеялась, что эта встреча станет последней.

– С Вашей стороны шутить так крайне низко, честно говоря, это ударило по моему самолюбию.

– Вам не привыкать биться о потолок, мой дорогой друг.

Обмениваются достаточно колкими фразами, но не меняют доброжелательной улыбки по отношению к друг другу, что любой мог бы понять, хоть и не сразу – все они не переходят границ хоть и глупой, но дружеской шутки, доступной только им двоим. Все трое, включая Лизавету, знакомы ещё со времён молодости, когда были ветреными лицеистками и мечтали о счастливом будущем, но даже не подозревали, что их случайное знакомство станет настолько долговечным и крепким союзом. Теперь уже поздоровавшись и обнявшись, все втроём занимают места у длинного стола, оповещая о начале собрания.

Глава 3: пробуждение

Глаза открыть получается не сразу, а как только это удалось стало совсем непонятно – открыты ли они вовсе? Всё пространство вокруг затянуто мраком и странной дымкой, воздух настолько тяжёлый, что попытаться вдохнуть его полной грудью было бы самоубийством. Тишина. За непроглядной тьмой не слышно ни шагов, ни голосов, ни в принципе признаков чужого присутствия – только собственное обрывистое дыхание, словно наконец остановился после долгого бега. Каждое движение скованно, чтобы подняться приходится приложить некоторые усилия. Нет даже чёткого ощущения того, что смог встать на ноги. Тем не менее, это не мешает сделать несколько медленных коротких шагов настолько неуверенно, что становится страшно от присутствия себя «где-то здесь». Вся решимость растворилась в неизвестности. Как вдруг глаз режет неяркий огонёк в кромешной темноте. Не помня себя и того, как в принципе решился сделать ещё хоть одно движение, приходится бежать на последнюю надежду, руками отодвигая с пути невидимые препятствия. Чем ближе к огню, тем явнее становится шёпот, перерастая в хоровод до этого совершенно незнакомых голосов, оглушающих всё больше, практически разрывая перепонки внушительным криком. И каждый из них желал ему скорейшей смерти.

Просыпается Глеб Дмитриевич уже в своей собственной постели, голова раскалывается, а рот ужасно вяжет от сухости – наверное, все дело в паре последних стаканов воды: они явно были лишними после предыдущих двух бутылок спиртного. Особо не понимая, где он и какой сейчас час (было бы неплохо знать хотя бы то, какой на дворе год или, предположим, день недели), он ещё несколько минут лежит в постели, не отрывая глаз от белоснежного потолка, и поднимается с тихим старческим скрипом, спуская ноги с кровати, но именно в этот момент понимает, насколько эта идея была неудачной хотя бы из-за разыгравшегося головокружения – комната приняла форму солнечной системы в красных заспанных глазах.

Нужно время, чтобы вернуть всё на свои места и подняться с кровати, опираясь на стенку всё с теми же попытками набрать побольше воздуха, который безуспешно выдыхает с тихим шипением, вспоминая о беспокойном сне. Взгляд графа падает на зашторенное окно, сквозь которое даже не пытаются пробиваться лучи солнца, а за дверями не слышно и единого упоминания о присутствия домочадцев. Даже Анна, обычно суетившаяся с самого утра, ни разу не побеспокоила его и не издала ни звука, зато в комнате царил идеальный порядок.

Вместе с тем, как граф лениво поднимается и открывает шторы всё становится ясно – проснулся он далеко не в назначенный час, а ближе к вечеру. Лишь он пытается вспомнить причину таких изменений режима, перед глазами обрывками проносится вчерашний вечер: посиделки в кабаке, встреча с таинственным незнакомцем, разговоры на мосту и ругань встретившей его на пороге сестры – последнее было самым неприятным. Следом приходит осознание – сегодня с Елизаветой он должен побывать на вечере у какой-то графини. Боже, он даже не знает, в каком часу это будет проходить!

Именно по этой причине Глеб Дмитриевич срывается с места и спешно начинает собираться сам не зная куда и нужно ли это вовсе – ему, по крайней мере, точно нет. Пулей вылетев из комнаты, он встречается с молчанием коридоров. Дом как будто опустел. Это навевает воспоминания о детстве – таком же строгом, вычурном и сером. В прочем, улыбка Лизаветы всегда скрашивала его будни, она казалась настолько счастливой и лёгкой, что всегда хотелось брать с неё пример, вдохновляться, вместе мечтать о будущем… всё это в прошлом, теперь она кажется кислотной, натянутой и ядовитой, что невозможно смотреть. Она прям как эти обои на первый взгляд блеклые. С какой жалостью к нему сестра давит эту гримасу! Как она вообще смеет смотреть ему в глаза? Оказавшись наедине с этим пространством хочется кричать, ломать все эти портреты, крушить мебель, убежать куда-то далеко и забыться, заливая свежие раны хорошей долей алкоголя.

Но сейчас не об этом. Надо взять себя в руки. Граф решительно проходит все препятствия и наконец спускается на первый этаж, где большие настенные часы пробили семь часов вечера. Из кухни показывается седая голова, а за ней и фигуристая старушка, лицо которой не пощадили морщины. Она хмурит на него густые чёрные брови и заглядывает прямо в душу орлиными глазами.

– Проснулись наконец, Глеб Дмитриевич?! Время близится к ужину. Родители ваши давно как уехали на вечер к вашей тётке, не стали дожидаться. Конечно! Посмотрите на себя, такой стыд и свету не покажешь. Тьфу! – проговаривает та и снова уходит на кухню.

Несложно было догадаться. Граф солидно поправляет воротник и проходит вслед за ней, не забывая по дороге передразнить, пока она не видит.

– Вы, небось, есть хотите? – уже более ласково и учтиво проговаривает та.

– Благодарю, я не голоден… только пить очень хочется, – и этой фразы было достаточно, чтобы Анна отвлеклась от приготовлений и налила ему бокал воды, подавая прямо в руки без надобной аккуратности.

– Матери твоей ничего говорить не стала, сегодня о тебе справляться приходил этот твой, пьяница местный… искал он тебя в общем. Представился как-то, да всех имён не упомнишь… Совсем стара я стала, а жизни и не знала… слушай вот что, свет мой, ступай, коль не надобно тебе ничего, чего глаза мозолишь?

– Погоди, да кто приходил-то? – оживился граф.

– Покуда же мне знать! Ступай, дел и без тебя много.

Пьяница? У него среди них никогда не было ни друзей, ни приятелей. Вопросов со временем становится больше, чем ответов. Выйдя из кухни, появляется огромное желание вернуться в тёплую постель и продолжить своё путешествие в мир сновидений, даже если и там, и там картина будет одинаковой. В конце концов, какое ему дело до всяких гуляк! С этой мыслью он решительно делает два шага навстречу извилистой лестнице, а через минуту уже хлопает дверью, покидая ненавистное поместье и направившись в сторону дороги, ведущей через сад к мостовой. Конечно, теперь в кабак он шёл по важному делу и пить там никаким образом не собирался: нужно всего лишь узнать имя господина, который смел его побеспокоить в такой поздний час.

Не нужно и говорить о том, что это намерение было не более чем предлогом. По дороге юноша бы и несколько раз забыл о «важном деле», если бы не одно странное обстоятельство: с виду совершенно незнакомый молодой человек, стоящий в тени, молчаливо смотрел в воду. И было бы, на самом деле, всё равно на этого господина, если бы не одно весомое обстоятельство – им оказался Владимир – молодой человек, с которым они познакомились вчерашним вечером. И до него, конечно, не было бы дела, но уже личные соображения касаемо собственной несуществующей репутации заставляют графа сменить маршрут и подойти к нему, дабы отправить подальше от имения.

– Добрый вечер, Владимир Владимирович, – проговаривает коротко Глеб, обращаясь к нему, причём будучи не совсем уверенным, что в принципе помнит его имя правильно.

– Глеб Дмитриевич… рад вас видеть, надеюсь, Вы в добром здравии? Как вы? – побеспокоивший ныне граф, кажется, ввёл в ступор своего собеседника, что в начале тот даже растерялся, но следом за этим взял себя в руки и встретил его вновь просиявшей на лице улыбкой не без доли издёвки в голосе, напоминающей о дозе выпитого днём ранее.

– Благодарю, я отлично себя чувствую.

– Вы куда-то собирались? Прошу прощения, я побеспокоил Вас сегодня, когда пришёл по личному делу без приглашения, но мне сообщили, что дома Вас нет.

– Не стоит об этом переживать, у меня сегодня было много работы, сами понимаете. По какому такому личному делу? – доброжелательный тон словно по щелчку сменился грубостью, но Владимир будто не замечал этого и не менял своего приветливого вида, ведя диалог с ним как со старым другом.

– Ничего особенного, я хотел немного пройтись после работы и надеялся, что Вы составите мне компанию. Надеюсь, теперь Вы мне в этом не откажите?

«Да как смеет он, бедный дворянин, от которого осталось одно лишь название, заявляться ко мне, графу и единственному наследнику важного рода, с такими незначительными и простыми предложениями?» – подумал первым делом Глеб Дмитриевич, оглядывая с ног до головы незваного гостя. Но интерес берёт верх. У него никогда не было друзей, разве что знакомые из столицы, с которыми успел спеться (а может и спиться) за время учёбы. Нет, это вовсе не шанс, и он не готов довериться людям, особенно из высшего света, какими бы они ни были.

– Не забывайтесь, Владимир Владимирович, Вы не можете так просто приходить к графу с такими предложениями. Мы с Вами никакие не приятели.

– Верно, сегодня я пришёл к своему хорошему знакомому, а не графу, и надеюсь на его расположенность ко мне.

Ещё пару секунд граф тратит время на то, чтобы осмотреть надоедливого собеседника, окидывает его внимательным взглядом и наконец высокомерно произносит:

– Благодарю за предложение, но… – прерывает свою речь тот будто бы в раздумьях, – впрочем, в этой затее нет ничего плохого. Я так вымотался за этот день, что свежий воздух перед сном пошёл бы только на пользу.

– А разве Вы сегодня не собирались ехать на вечер вместе со своей сестрой?

– Нет, Елизавета Дмитриевна уехала часом раньше, а у меня в это время был завал по обязанностям, не успел её сопроводить. А Вы, как я полагаю, всё ещё вне милости у Вашей сестры?

– Вовсе нет, причина моего прихода состоит не в этом. Она к утру уже и забыла все прошлые обиды и согласилась принять у нас Ангелину Егоровну. Уверен, они полюбят друг друга.

– Я бы не был так простодушен на твоём месте: прежде, чем приглашать её на ужин, убедись, что они не подсыпят яду друг другу в бокал.

– Что Вы говорите! Вовсе нет, Наташа… Наталья Владимировна совсем не такая и не станет ради своих целей губить чужую, совсем молодую жизнь, ей просто придётся смириться с моим выбором!

– Отчего же? Девушки крайне коварны, я бы на Вашем месте не стал им доверять.

– Давайте сменим тему, Глеб Дмитриевич, Ваши представления крайне узкие. Возможно, Вы просто не были с ними хорошо знакомы. Узнай Вы Ангелину, Ваше мнение бы сразу изменилось! Она – свет моих очей, способный заменить и луну, и солнце, ангел во плоти! Мою любовь к ней не описать одними словами. Она – одна из самых начитанных и добросердечных моих знакомых! Честнее и надёжнее человека не сыскать на всём свете.

Ещё в первый день Глеб заметил, как легко заводится этот молодой человек от любого неосторожного слова и как горячо пытается доказать свою правоту, используя клишированные фразы из романов, которые, в прочем, напрягают не так уж и сильно, но таких моментов было далеко немного – большую часть времени он казался крайне нерешительным и при этом острым на язык человеком.

– Владимир, Ваша любовь ослепила Вас. Я считаю, каким бы человек ни был, верить в него – не самая лучшая идея, никогда не знаешь, что у другого на уме, и против его воли все клятвы будут пустыми.

– Как Вы не правы! Уж простите меня, Глеб Дмитриевич. Что же Вы, никогда не верили и никогда не любили?

– Мне бы Вашу простодушность. Поверьте мне, я любил и верил, в моей жизни было много людей, которым я готов был доверить своё будущее, но это в один день сожгло меня дотла.

– Значит, это были не «те» люди, вы неразборчивы и рассуждаете очень неправильно, граф.

– Боюсь спросить, Владимир Владимирович, где Вы нашли свою Ангелину, раз считаете, что я не прав? – вопрос Глеб Дмитриевич задаёт только для того, чтобы сменить тему и уйти от неприятных рассуждений, всё таки даже если Владимир и прав, он бы никогда не принял его позицию.

– Я вовсе не искал её, мы познакомились пару лет назад ещё будучи студентами. Можно сказать, что у нас были одинаковые взгляды на жизнь и на… будущее Российской Империи, – последние слова тот проговорил очень тихо, чтобы никто не подслушал их разговора, таинственным тоном, словно одержимый.

– Что Вы этим хотите сказать? Какие такие взгляды? – сам не зная почему, граф вздрогнул от одного намёка на то, что сейчас он оказался на тёмной улице совсем один с человеком, у которого чёрт знает что на уме: может он вне милости у государя? Тогда не миновать беды, увидь их кто вдвоём, другие «выходцы из света» найдут способ от него избавиться. По взгляду спутника Владимир и сам понял, что сболтнул лишнего и заторопился, словно собирается уходить.

– Не стоит так беспокоиться, вижу, вы приняли меня за одного из революционеров? Это не более чем мнение, которое мы держим при себе.

– Владимир, шутки с государством всё равно что игра с огнём. У Вас не будет и единого шанса против света, не принимайте опрометчивых решений.

– Не понимаю, в чём Вы меня подозреваете? По-вашему, я похож на анархиста? – судя по тону, слова графа задели собеседника, и он окончательно потерял всякое желание к этому диалогу.

– Чёрт знает, на кого Вы похожи!

– Глеб Дмитриевич, мы ведь похожи даже больше, чем Вы думаете, так к чему Ваше беспокойство? Мы оба не любим монархию, к тому же я сам за себя в ответе, и судьбы наши ничем не связаны.

– Что Вы такое говорите?! – возмущению не было предела, даже если сказанное дворянином было правдой, в которой он сам же и признался минувшим вечером. – Как бы Вы меня не втянули в какую-нибудь историю.

– А чего Вам бояться? Смерть нас давно не пугает, она идёт попятам, а Ваш авторитет на самом деле носит сомнительный характер, когда моего и вовсе не существует более.

– К Вашему сведению, я ничего не боюсь и, если бы действительно захотел, давным-давно присоединился к анархистам… да даже к той шайке, о которой сейчас говорят все газеты! «Памяти Каталонии», так ведь?

– Даже так? Я считаю, это было бы очень серьёзным и опрометчивым поступком. Собираетесь играть с огнём, граф? Вы ведь сами говорили, что с моей стороны это безрассудство.

– Нет, я всё ещё в своём уме и не пойду на такой риск, – после долгого напряжённого молчания произносит Глеб.

Конечно, он бы никогда не стал делать что-то настолько серьёзное на спор, потому что самый настоящий трус, который боится в этом признаться. Да, он никогда не пойдёт против воли отца и своего воспитания, как бы он не ненавидел весь этот свет и от этого мнения не отступится. Но что-то в груди больно защемило от одной мысли, что подчиняется монархии он только из собственной слабости.

Глава 4: красота

Что такое красота? Для некоторых она вся выражена в ярких цветах, приталенных пышных платьях, ровном стане, миловидных чертах лица, тоннах жемчуга на шее и длинных пальцах, чистом взгляде и, конечно, манерах, выраженных в каждом даже непроизвольном движении. Почему-то ради таких незначительных и, казалось, не самых приоритетных в жизни вещей некоторые готовы идти на самые крайние жертвы.

Но эта героиня была не первой красавицей и никогда не отличалась горой поклонников, готовых броситься ради неё в огонь или продать всё своё имущество, чтобы подарить ей одно золотое колье; за её сердце не устраивали боёв, и никто не замирал в невозможности сказать хоть слово при одном её появлении; ей не посвящали стихов, а её взгляд никогда не оставлял глубокий незабываемый след в чужой душе. Она не разбила ни одной надежды, так никогда и не дав её другому. Таких, как она, звали совершенно обычными. А вернее сказать – тенью.

Про Татьяну Алексеевну, младшую Овчинникову, всегда говорили, что она крайне умна и хороша собой. Ей не нужны дорогие украшения или пышные платья, чтобы привлечь внимание, всегда было достаточно вполне естественных образов, но, встречаясь с холодной неприступностью в безразличном взгляде, ни один не осмелился бы сказать ей хоть слово. К ней не тянутся люди, и она не готова вести их за собой. У неё нет и нескольких друзей в высшем свете, но и она не готова с ними общаться. Ей никто и никогда не отдаст свои душу и сердце, а она никогда не сможет их принять и любить с тем трепетом, как это сделали бы другие. Как это бы сделала Софья.

Сёстры Овчинниковы – полная противоположность друг друга. Софья энергичная и яркая, общительная и всегда на шаг впереди, к тому же гораздо привлекательнее и женственнее. Именно она всегда была душой компании, её опорой и мудрым руководителем. В свете такой яркой звезды ещё совсем юная Таня блекла подобно Нептуну. Да, она была умнее и сдержаннее, но разве именно таких примечает свет? Нет.

Часто стоя у зеркала, ранее покрытого багровой плотной тканью, чтобы за отражение не зацепился взгляд, эта героиня думала, почему она никому не нравится, а главное – почему не привлекает саму себя. В этот особенный день от раздумий напротив зеркала её отвлёк стук в дверь и ненавязчивый голос сестры: «Таня, ты там?», – на что она спешно снова спрятала стекло и взглянула на выход из комнаты, но отвечать, конечно, не торопилась: на днях она поссорилась с Софьей и поэтому теперь сильно на неё обижалась, да и причина была не пустяковой – графиня скрыла от неё свою помолвку и рассказала только в вечер перед тем, как он придёт знакомиться с их семейством, а главное с кем! С этим грубым, эгоистичным, самовлюблённым и заносчивым графом Кровенко. Видеться с ним теперь не хотелось ещё больше, а тем более тратить на него своё драгоценное время, как это делает сестра. А если она выйдет замуж и правда уедет в чужой особняк? Неужели ей предстоит оставаться одной?

– Душа моя! Ну что ты, я уже действительно начала думать, что ты что-нибудь с собой сотворила или вовсе ушла из дома, – Софья Денисовна входит в комнату совсем осторожно, словно сейчас её выставят за порог, хотя причины так полагать действительно были.

– Я плохо себя чувствую и не хочу Вас сегодня видеть. Что-то хотели?

– Да брось ты, я ещё не сделала ничего противозаконного, просто хочу с тобой поговорить, плохое настроение ещё не повод закрыться в этом ужасно тёмном помещении.

– О чём? Мне казалось, ещё пару дней назад ничего сказать мне ты не хотела.

– Перестань, я скрыла от тебя эту новость только потому, что знала, как ты отреагируешь. Разве плохо, что я наконец удачно выйду замуж? Тем более, между нами ничего не изменится…

– Отвратительно! Как можно выходить за того, кто тебе не мил только ради приличного состояния? Ты ведь и сама знаешь, что Эдуард Феодосьевич – не самая лучшая партия. Вы совершенно друг другу не подходите.

– Послушай, да я бы никогда не связала жизнь с тем, кто мне противен, выгодное положение – просто ещё одна причина. К тому же тебе стоит просто пообщаться с ним поближе, чтобы понять его сложный характер. У вас будет достаточно времени, спустись ты сегодня.

– Не собираюсь я его понимать!

– Но я прошу тебя, только ради меня потерпи его всего пару часов, они с братом поговорят с дедушкой, отобедают и уйдут, словно их здесь и не было, больше тебя никто не побеспокоит. Ну? Неужели дело только в этом? – в глазах промелькнуло беспокойство и желание поддержать подругу, заботится, даже если причину теперь устранить почти невозможно.

– Дело в том, что потом ты выйдешь за него и уедешь

– Да, но ведь от этого ничего не изменится? Мы также сможем видеться, я буду приезжать так часто, как смогу, вот увидишь, – девушка осторожно берёт в руки край платья и садится на угол кровати, рукой приглашая сесть свою собеседницу будто бы для обсуждения серьёзной темы, – послушай, мы ведь уже не дети, пора что-то менять. Когда-то даже слишком близким людям приходится разъезжаться, у нас впереди ещё много времени, ты и сама понимаешь, что его гораздо больше, чем у прочих, а быть с человеком, с которым пути случайно пересеклись и иметь возможность провести с ним остаток жизни, удаётся не каждому. Может, это мой последний шанс хотя бы быть любимой?

– У вас впереди будет вечность, которую я проведу в одиночестве с твоей подачи. Более чем уверена, что ты забудешь обо мне, как только покинешь эти стены.

– Что ты такое говоришь? Мы всегда будем оставаться друзьями, нас связывают более прочные узы, чем кровное родство. Я бы никогда себя не простила, если бы оставила тебя. Ну? Пусть я и не часто это говорю, но дороже тебя у меня никого нет, моё замужество ещё никакое не предательство, – заключает графиня и смотрит в самую душу серьёзным взглядом.

На миг в комнате воцарилась тишина. Казалось, Татьяна провела в раздумьях достаточно времени, и ожидать ответа от неё было невыносимо. Наконец она протягивает Софье бледную холодную ладонь и берёт её руку в свою:

– Хорошо, я поддержу тебя, если ты так уверена, что не пожалеешь о своём выборе, – после таких слов подруги на лице Софьи просияла улыбка, – спустимся вместе, посмотрим на твоего бедолагу и его ближайших родственников.

– Касаемо его брата, хотелось бы тебя заранее предупредить… – но договорить девушке не удалось, ведь раздался глухой скрип чуть приоткрытой двери. Следом за этим в проходе показалась Галина Сергеевна, мать старшей Овчинниковой.

– Софья! Я ищу вас по всему поместью! Вот-вот приедет граф, а ты шатаешься не пойми где! Тебя же сватаем, кого я ему покажу? Живо спускайтесь вниз, что же, на всё нужна рекомендация? – женщина выглядела строгой и чем-то обеспокоенной, в принципе, как и во всё обычное время, но, признаться, очень красивой, по крайней мере именно такой она была в молодости: такая же свободная и ветреная, от поклонников отбоя не было, да всё играла: на балах кокетничала, а предложений о замужестве не принимала, а когда время о браке пришло говорить стало слишком поздно и выбирать некого, поэтому теперь будущее дочери имело причины для беспокойства.

И матушка оказалась права – уже через минуту за дверями стали слышны грохот повозки и засуетившиеся домочадцы где-то на нижних этажах. Взявшись за руки, сёстры спешно спустились вниз, хотя и этот разговор нельзя было считать примирительным.

На самом деле, Татьяне было несложно дать шанс даже этим не самой приятной наружности людям, но то уже стало принципом.

Для начала стоит посвятить читателей – кто же эти самые Кровенко, которых так не хотят принимать большинство представителей так называемого «света»? Старший, Эдуард Феодосьевич – человек достаточно высокий, но складный, коротко пострижен по последней моде и одет, как это говорят, «с иголочки». Он вошёл самым первым, вежливо здороваясь со всеми его встречающими и широко улыбнувшись, первым делом протягивая руку Сергею Константиновичу. Глаза его серые и совсем не глубокие, но светились от искренней радости при встрече с хозяином имения, а может он просто хотел, чтобы эта радость таковой казалась – играть на публику для этого человека было обыденностью, а наглости и решимости ему не занимать, впрочем, как и красноречия.

Вслед за ним в дверях появился Илларион Феодосьевич – обещанный Эдуардом гость, который отличался своей нелюдимостью. Ростом он был несколько выше, метра под два, а взгляд был гораздо строже ко всем окружающим. Казалось он и вовсе безразличен ко всем этим прелюдиям. В большинстве своём закрытость его оправдывали тем, что всего три года назад у младшего Кровенко умерла жена, с которой в браке они пробыли всего пару лет, к тому же ходили слухи, что и отравил её он сам. Но ведь то лишь слухи? По крайней мере, всей его родне этого бы хотелось, ведь им составило большого труда «замять» эту историю. Впрочем, со слов его брата, Илларион выглядел жутко абсолютно всегда.

Один их вид вызывал отвращение у Татьяны Алексеевны, и, тем не менее, как и все прочие, приняла она их дружелюбно, обменялась приветствием с каждым и не выдала своей неприязни. Зато этого не скрывал Илларион Феодосьевич, но это не мешало показывать свои хорошие манеры, по всем правилам здороваясь с графом и его семьёй и отвечая крайне учтиво. Понятно в этом человеке было только одно – свет его не интересовал вовсе, а что у него на уме и на душе – чёрт знает.

– Что же вы стоите у прохода? Пожалуйста, оставляйте вещи и проходите, Софья, провожайте гостей в кухню, не стойте столбом, – произносит вдруг Сергей Константинович, и это подействовало, чтобы и гости, и сами хозяева дома вышли из ступора и двинулись в трапезную, где снова засуетилась Галина Сергеевна, желая, чтобы обед этот прошёл наилучшим образом. Татьяне Алексеевне выпала возможность сесть напротив младшего из братьев, на которого смотрела она лишь искоса. Схожесть их положений не мешала и даже наоборот подталкивала их к открытой неприязни к друг другу, которую скрывать, однако, приходилось по разным причинам.

– Как Вы добрались, Эдуард Феодосьевич? Слышал, Вы днём ранее из столицы вернулись. Надеюсь, дорога Вас не сильно вымотала? – интересуется Сергей Константинович сразу, как только все гости сели за стол.

– Благодарю за беспокойство, нисколько. Эти часы прошли для меня словно минуты, чего не сказать о времени нашего с вами расставания, – улыбка этого человека действительно могла показаться «притягательной» и, вместе с этим, ничуть не искренней, нужной скорее для того, чтобы произвести впечатление, от чего Татьяна поморщилась и уставилась в тарелку с блюдом – словно это замечает только она. – Казалось, мы с вами не виделись целую вечность, но теперь со всеми делами покончено, – после этих слов на миг воцарилось молчание, а тишину прерывал лишь стук столовых приборов о тарелки. На Эдуарда пал косой взгляд его брата, от чего под потолком чётко ощущалось напряжение.

– Раз так, – продолжил Сергей Константинович, – теперь можно говорить и о помолвке?

– Только с Вашего позволения, конечно.

– Вы и сами знаете, что я уже дал своё согласие не без желания самой Софьи Денисовны. Она – то самое дорогое, что у меня есть, и знайте, если Вы отмените свадьбу или посмеете её обидеть, я вышлю Вас обратно туда, где Вы и жили до этого, поэтому, дети, отнеситесь к этом шагу с большой ответственностью. Мы с Вашим отцом были знакомы очень давно, царствие ему небесное, не опорочь его имени.

– Вы можете ни в чём не сомневаться, это самое обдуманное решение, которое я принимал когда-либо. В таком случае, я бы хотел заключить этот брак в ближайшие пару месяцев. Софья, как вы на это смотрите? – такой вопрос застал ту, к которой обращались с таким серьёзным предложением, врасплох. Она действительно думала о том, чтобы выйти замуж, но не ожидала, что это будет так скоро, нужно было время, чтобы привыкнуть к новому статусу.

– Я согласна, однако, не думаете ли Вы, что слишком торопитесь? Нужно как следует всё подготовить, – проговорив это учтиво, но не без намёка, та переглянулась с Татьяной, давая понять настоящую причину такой просьбы.

– У нас ещё будет время об этом поговорить, пусть этот брак принесёт Вам только счастье! – перевела тему Галина Сергеевна, понимая всю неловкость данной ситуации. Следом за этим раздался звон бокалов.

Один лишь Илларион не то что не стал пить, но и отодвинул от себя бокал, выпрямившись и взглянув на своего брата. Как только в комнате воцарилась тишина, а бокалы были наполовину пусты, тот заговорил:

– Как Вы уже можете говорить об этой помолвке? Со смерти нашего отца и сорока дней не прошло. В ближайшие пару месяцев свадьбе не быть.

Первые секунды Эдуард молчал, только после чего прокашлялся и уже более тихо обратился к своему собеседнику.

– Мы уже с Вами это, кажется, обсуждали, и, если хотите, обговорим этот момент ещё раз. Давайте не будем сейчас снова поднимать эту тему на семейном застолье: сейчас не место и не время.

– Не стоит беспокоиться, может действительно стоит отложить эту свадьбу до осени? – спрашивает Софья, а в глазах прослеживается явное беспокойство, – как бы сейчас не допустить ссоры.

– Да, Вы правы… нам с Вами некуда торопиться, – снова улыбнулся тот и опустил взгляд, по одному которому можно было понять, что неожиданный его приезд с братом, спешка со свадьбой и все эти разговоры – то, о чём им ещё предстоит поговорить наедине, а пока настала белая полоса и новая ступень в жизни для них обоих, ведь «вечной» настоящей любви не смогут помешать ни время до таких формальностей, ни недовольство ближайших родственников. По крайней мере, так считала сама Софья…

Глава 5. Секрет

Постепенно земля покрылась разноцветными листьями, а температура медленно опускалась к нулю. Люди словно испарились с улиц, будто потеряли всякий смысл бесцельно гулять по аллеям и наполнять шумом и без того маленький городок: словно это место и вовсе утихло – никто и не упоминал ни анархистов, ни слухов о свержении власти, словно забыли о том, что недавно их потрясло, а может и заставили себя забыть. В конце концов, даже о наиболее известных «Памяти Каталонии» не было и строчки в местных газетах, хотя раньше заголовки только и говорили о них. Эта «группировка» уже долгое время мелькала на глазах монархистов и при каждой возможности кричала о свержении власти, раздавала крестьянам свои сомнительные работы и угрожала нападением на крупное издательство, с которым не так давно связалась «Сиерра-Морена» (конечно, их стараниями, сотрудничество пришлось прекратить). Более того, о них до сих пор не было известно никакой информации: ни имён участников, ни мест, где бы они могли обитать. Одним словом, борьба с ними была настолько бесполезной, что даже казалась абсурдной.

Прошло достаточно времени с последней встречи Глеба Дмитриевича и его таинственного друга. Он никак не мог забыть их последнего разговора и почти совсем забросил пить, захаживая в кабак исключительно для того, чтобы найти Владимира. Однако, он будто провалился сквозь землю, возможно не справился с напором двух женщин или слишком занят личными делами. Впервые граф даже стал корить себя за то, что обошёлся с кем-то недостаточно обходительно. В конце концов он сумел договориться с обитателями кабака и выведать, где же живёт загадочный дворянин, который таковым даже не оказался, но из-за своей гордости так и не пошёл проведать его.

К общему беспокойству добавлялась Лизавета Дмитриевна, что не упускала ни одной возможности промыть ему мозги словами о морали и отчитать за откровенное безделие, что он смеет оправдывать «лёгким недомоганием».

– Глеб Дмитриевич, мне нужно с Вами серьёзно поговорить, – обращается она к брату, заведомо зная, что разговор этот бесполезен.

– Что же, Лизавета Дмитриевна, не стесняйтесь – разговаривайте, – издевательским тоном отвечает тот.

– Послушайте, отец хочет пристроить Вас в наш монархический кружок и надеется на моё содействие, нужно лишь Ваше согласие, мы могли бы…

– Правда? А причём здесь я? Моего согласия Вы не получите, я не собираюсь тратить время на бесполезную болтовню в кружке подобных Вам истуканов. Прошу меня простить, я вынужден откланяться, если это всё, у меня очень важные дела.

– И какие же? Снова в кабак пойдёшь?

– К Вашему сведению, моя милая сестра, – с каким отвращением он проговорил эту фразу, – у меня появился очень влиятельный друг среди монархистов, к слову дворянин и не какой-то там, а владелец одного крупного издательства в нашем городе, сейчас я иду к нему обсуждать произведения высокой культуры.

Произнесено это было не без язвительного тона. Глеб покинул комнату, а затем и стены особняка, хлопнув за собой дверью так, что картины на стенах дрогнули, совершенно не слушая ругательств сестры, брошенных ему вместо пожелания счастливого пути. Лизавета сразу подбежала к одной из картин с изображением ещё совсем маленького рыжеволосого мальчика, что сидел на широком стуле на тёмном коричневом фоне, а подле него стояла необыкновенно красивая юная леди в розовом длинном платьице и с идеальным бантом на шёлковых, прямо прилизанных волосах. Ловко подхватив рамку своими бледными тонкими руками, Пуряева вернула дорогую себе вещь на законное место, с заботой всматриваясь в глаза изображённым на ней фигурам. Вероятно, уже никто не верит в возможность Глеба исправиться и обзавестись новыми воспитанными знакомыми, но не Лиза – она верит и ждёт, когда её брат-подлец одумается и начнёт вести подобающим образом.

– Моя милая сестра, – повторила она ласково самой себе с тяжёлым вздохом и ушла в одну из комнат в самой тёмной части коридора.

Таким образом, самым лучшим решением для графа было бы сейчас пойти туда, куда глядят глаза, дабы избежать столкновений с ближайшими родственниками: в обычное время дома их не бывает, в особенности самой надоедливой ему особы. Теперь же нашёлся особенный предлог, чтобы нанести визит старому знакомому, даже если гордость его была этого выше – скажет, что случайно проходил мимо или вовсе не ожидал его тут увидеть.

Дом Владимира находился вдали от части города, к которой стёкся весь «высший свет»: постепенно высокие белокаменные дома сменялись старыми и не совсем ухоженными домишками, а затем и совсем пустыми улочками, особенно сейчас, когда, кажется, здесь не живут даже птицы. Из-за витающей атмосферы «мёртвого города» создавалось чёткое ощущение, что здесь темнее, чем дома у графа, а фонари даже не старались гореть и одиноко стояли по углам тротуаров, словно и они не собирались участвовать сегодня в «общественной» жизни. Дороги здесь были несколько разбиты, деревья и сады попадались изредка, а из растительности водилась только трава по краям дороги.

Когда и домов вовсе не стало, где-то на отшибе стало виднеться небольшое, помученное не одним веком поместье, которому пора бы уже быть не более, чем музеем истории и археологии. Пройдя его ржавые ворота и высохший сад, которым, видимо, так никто и не занялся, Глеб Дмитриевич даже стал сомневаться в том, что пришёл по нужному адресу – уж слишком это напоминало брошенный кем-то участок. А вдруг с ним в кабаке сыграли жестокую шутку? Люди-то там ненадёжные. Свет не пробивался сквозь деревянные окна, наоборот – они были зашторены и ничего не отражали. Остановившись на пороге, незваный гость ещё несколько минут мялся и не решался стучать, в конце концов это идея была крайне абсурдной. Его здесь никто не ждёт, может Владимир и вовсе о нём позабыл и посчитает, что теперь Пуряев к нему навязывается. Какая глупость самому графу стоять на пороге у рухляди и звать обычного работягу, гордо зовущего себя дворянином? Простояв несколько минут, юноша позвонил в колокольчик у двери, который выглядел совсем новым в лучших старых традициях – пока единственное, что напоминало о существовании здесь жизни.

Прошла минута. Две. Три. Глеб Дмитриевич позвонил ещё раз, но никто не ответил. По всей видимости, дома никого, стены его молчат, а окна не скрипят даже от порывов ветра. Постояв ещё немного, граф усмехнулся и медленно сошёл с порога – как он мог пройти такой длинный путь? Для чего? Он и сам не знал, с какой целью стоит здесь. Скрыв смешок от собственной безрассудности и одержимости навязчивой идеей, тот уже собирался уйти, как вдруг скрипнула входная дверь. Из-за дверного проёма выглядывал один зелёный несколько напуганный глаз. Как только молодой человек повернулся обратно ко входу и уже было готовился подойти, ручка дёрнулась, словно обитательница дома собиралась её захлопнуть. Руки незнакомки крепко сжимали ручку и дрожали.

– Доброе утро, я бы хотел увидеть Владимира Владимировича, – настойчиво произносит Пуряев, и эта фраза мгновенно подействовала на девушку.

Она захлопнула перед носом графа дверь, но через секунду отворила её и вышла на крыльцо, показавшись в полный рост. Это была складная высокая девушка с длинными волнистыми волосами, немного растрёпанными, словно недавно отошла ото сна. Да и в принципе она казалось медлительной и сонной. Проще говоря, странной.

– Владимира Владимировича? А его нет. Вы кем ему будете?

И действительно, Глеб несколько оторопел из-за такого неудобного вопроса. Что ему ответить? «Я его знакомый граф из кабака»?

– Я его… друг. Глеб Дмитриевич.

– Ах, Глеб Дмитриевич, Володя рассказывал мне о Вас. Вы проходите, не стойте у порога, подождём его вместе, – и незнакомка спешно зашла в дом, пропуская гостя и почти сразу убежав в неизвестном направлении, дав графу возможность осмотреться. Несмотря на внешние данные, внутри дом выглядел светлым и просторным, можно даже сказать уютным из-за количества различных предметов интерьера и чистоты, за которой здесь, по всей видимости, очень тщательно следили. – Вы не стойте, идёмте на кухню, – попросила та тонким тихим голосом и дружелюбно улыбнулась, хотя и доверия к ней не было никакого.

Неуверенными шагами граф прошёл вслед за ней. Он остановился почти в проходе, осматривая её с ног до головы, и даже успел подумать, что пришёл в дом той самой Ангелины по глупой ошибке, так как выглядела его собеседница молодо.

– А вы будете… – наконец начал тот, но даже не успел договорить.

– Ах, простите, я совсем забыла… что это я. Разрешите представиться, Наталья Владимировна, сестра, он, наверное, Вам не рассказывал, – за всё время Глеб успел заметить, что речь девушки, в отличии от брата, не была такой красочной и распространённой, даже наоборот тихой и неразборчивой, нервной. Да и выглядела она в этот день немного тревожной, теребила в руках какой-то белый платок и всё время отводила взгляд в окно, по всей видимости стесняясь своего собеседника и устав от вечного ожидания. А может это для неё дело обычное? Да и на змею вовсе не смахивала, даже наоборот. В общем, полная противоположность его Лизаветы.

– Да, он действительно не говорил о том, что у него есть сестра, – соврал граф и сел за стол, благодаря хозяйку за чай и пытаясь казаться вежливым хотя бы в её глазах – скорее боялся спугнуть и очень скоро оказаться на улице, дожидаясь своего знакомого уже у ворот.

– Правда? Володя всегда был немного скромным и осторожным в этом плане. Помню, когда он был ещё совсем маленьким…

– Простите, а где он сейчас?

– Ах, да… Он… ушёл. Несколько дней назад. Его работа несколько специфична, говорил, что вернётся вечером и так и не пришёл. Но я уверена, что сегодня он точно придёт, ведь на сердце так спокойно, подождём до вечера.

– И Вы совсем не переживаете? Вдруг с ним что-то случилось?

– Я привыкла, в последнее время у него много секретов.

– Скажите, а где бы я мог его найти? Давайте я схожу к нему и приведу его домой? Так ведь нельзя, мне очень срочно надо поговорить с ним.

– Исключено! Он… не любит посторонних, снова подумает, что я его опекаю и послала за ним не пойми кого.

– Да бросьте, говорите адрес. Я не скажу, что это Вы мне его дали.

– Глеб Дмитриевич!.. – в раздражении проговорила та. – Он скоро придёт. Хотите ещё чаю? – спешно спросила Наталья и схватила наполовину полную кружку, принявшись заново заваривать горячий напиток, даже не успевший остыть, – Вам, верно, не сидится на месте? Вы прямо как мой брат, он тоже всё время…

– Мы с ним совсем не похожи. Он ведь анархист, верно? Это его «работа»? – после этих слов графа в комнате стало непривычно тихо, звенящая тишина с минуту глушила всех ныне присутствующих. Наконец, Наталья Владимировна повернула голову в сторону своего собеседника и зашагала уже к нему, тихо постукивая небольшими каблучками по плитке. В руках у неё оставалась наполовину полная чашка, которую она бережно поставила перед Глебом.

– Что вы такое говорите? Это шутка? Если да, то очень глупая, – с натянутой нервной улыбкой проговорила она.

На последней фразе уголки губ дрогнули. В отличие от Владимира, врать его сестра не умела совершенно. Обходя собеседника вокруг, та остановилась у окна позади графа, поправляя цветы в вазе, примёрзшей к подоконнику, и тяжело вздохнула, видя увядшие лепестки.

– Вы должны точно знать, что честнее Владимира Вам человека не найти, но среди его знакомых честных людей нет, – взяв в хрупкую руку вазу, та придержала её за дно и подошла к графу, примиряя её к голове несчастного и замахнувшись, – в том числе и Вы, хотя Вас я совсем не знаю. У него плохой вкус и язык без костей – говорит, что вздумается. Не думайте ровнять его желания со своими.

Внезапно скрипнула входная дверь, где-то из прихожей послышался звон ключей. Сорвавшись с места, девушка отставила вазу на стол и побежала к порогу.

– Володя! – проговорила она таким же тихим восхищённым тоном, взяв за обе щеки брата и расцеловав, – тебя так давно не было, где ты пропадал? Милый мой, ты не представляешь, как я по тебе тосковала. Ты обещал вернуться гораздо раньше! Ну, сколько раз я просила тебя так не делать?!

Обняв сестру, Владимир лишь посмотрел на нее жалостливым взглядом – бедная, места себе не находит, словно кроме него никого другого в жизни не видит. Сколько раз он просил её заняться собой и не вмешиваться в его личные дела! Но на вопросы её не отвечал, а как только заметил Глеба, грациозно практически выплывшего из-за дверного проёма, то и вовсе отстранился, держа её на расстоянии и тихо проговорив: «Наташа, пойди наверх, тебе следует отдохнуть. Наверное, без меня последние дни глаза не сомкнула», – и снова стал холоден, скрестив руки на груди и не посмотрев на неё более даже краем глаза, только услышав застучавшие каблучки по лестнице.

– Глеб Дмитриевич, никак не ожидал Вас здесь увидеть. Мне казалось, моя компания Вас душит. Пойдёмте на кухню, выпьем за встречу. Не каждый день выпадает такая возможность.

– Да, это действительно так, но Вашего назойливого голоса не было слышно настолько давно, что я успел заскучать, а сегодня, по воле случая, просто проходил мимо вашего имения.

Растянув губы в фальшивой от волнения улыбке, Владимир пошёл вместе со своим товарищем в, признаться, душное помещение. Да и во всём доме этом ему, честно говоря, было душно, словно всё здесь держит его и не даёт никакой свободы к выбору – сначала здесь его держала матушка, а теперь тяжёлым грузом на нём повисла забота о старшей, незамужней сестре.

– Будем честны, граф, зачем Вы сюда пришли? При нашем последнем разговоре я чётко ощутил ваше недовольство моими высказываниями и нежелание продолжать эти встречи.

– Да, у меня было много времени подумать над вашими словами и вашим… поведением. Вы назвали нашу встречу судьбой, но верить в такие вещи в нашем возрасте уже поздно. Хотите скажу вам честно? Вы тронули меня до глубины души своими речами, и я понял истину: первое – Вы наверняка приметили давно и выбрали меня, а второе – только Вы сможете мне помочь, потому что поселили в мою душу тень сомнения, когда яро высказываясь о своих убеждениях. Вы совершенно точно необычный человек, а самый настоящий человек своего дела, Вы по убеждениям своим – анархист.

Владимир словно оторопел. Как он мог так облажаться? Как мог позволить ему догадаться так быстро? Так рисковать, зная, с кем имеет дело? Однако, к правде Глеб пока далеко не был близок.

– Что же это… Вы очень находчивы. Но не боится ли граф так открыто высказывать мне свои предположения? Всё таки это обвинение очень серьёзное, – оглянувшись. На секунду им двоим показалось, что за косяком кто-то был, а потому тон пришлось понизить, даже если и быть никого не могло.

– Не боюсь. Третье и самое верное – я не хочу быть трусом и поддаваться давлению монархистов. Знаете, мне сегодня предложили вступить в один кружок… «Сиерра-Морена». Вам, верно, знакомо это название? И что? Я твёрдо отказался и хочу только одного – отомстить им за все эти годы, а не помогать им вершить мнимое правосудие. Я не жажду взглядов и власти, но хочу, чтобы их просто не стало. Познакомь меня со своей Ангелиной и другими товарищами. Я хочу разделять Ваши взгляды и оказывать своё содействие. Сейчас я бы хотел принять твоё предложение и стать… анархистом.

– Ваша взяла, граф, но насколько точно я смогу Вам верить?

– Вы верили в меня с самого начала, иначе бы никогда не вытащили из кабака и не дали жизни смысл.

Глава 6. Пир

Вечером, когда часы уже давно пробили восемь, по тёмному саду у дачного дома Овчинниковых сквозь кустарники и клумбы стала пробираться высокая статная фигура, сокрытая под широким чёрным плащом. Пройдя длинные выложенные камнем тропинки, она завернула к самым дальним деревьям этого невероятно красивого места и остановилась в тени. Чуть погодя, к ней присоединилась вторая, более низкая и фигуристая девушка в пышном красном платье. Это была сама Софья Овчинникова.

– Эдуард, здравствуй, как давно мне не удавалось с тобой увидеться. Не стоит этих формальностей, – проговорила она и одёрнула руку, которую собеседник собирался поцеловать. – Как вы? Вы так быстро нас покинули, и с того дня мне никак не удавалось с вами повидаться. Ваш приезд с братом очень удивил и в некоторой степени напугал меня, в чём его причина? Эта мысль не давала мне уснуть долгие ночи… к чему такая секретность? И к чему спешка с нашей свадьбой?

– Софья Денисовна, прошу меня простить, из-за некоторых дел с наследством отца мне никак не удавалось с Вами поговорить. Такая спешка связана именно с приездом моего младшего брата, мачеха надоумила его сюда приехать и «отвлечься», после похорон жены он и дома не покидал… однако, моя дорогая, проблема вовсе не в том, что он не хочет делить особняк, он даже готов его уступить мне без права продать и при условии, что останется жить с нами ещё ближайшие пару месяцев под предлогом своих личных исследований, после которых собирается вернуться домой. Перед свадьбой мне нужно уладить с ним этот вопрос, но понимаете ли, – приглушённым тоном задал риторический вопрос тот, – он точно также против нашего с Вами брака, потому что «со светом родниться желания никакого нет», и жития он нам не даст, если останется, если не остаётся только ради этого. К тому же в последнее время он даже слишком заинтересован делами монархистов…

– Как же так… Почему Вы ему не откажете? Какое нам дело до его желаний? Давай я сама с ним разберусь, раз ты, как всегда, не можешь нормально поговорить с человеком. Мы не будем спешить со свадьбой только чтобы оставить его без выбора. Как уедет, тогда и сыграем, времени у нас более, чем достаточно, – заключила та и скрестила руки на груди.

– Не стоит, я с ним обязательно поговорю… вы на меня сердитесь? Я не знал, что доставлю вам неудобство своим предложением…

– Я вовсе не злюсь, мне это не свойственно. Вот и поговорите, душа моя, увидимся, когда пропадёт эта спешка, а вы решите все свои проблемы, больше говорить нам с вами не о чем, – строго кинула она, взяв концы пышного платья в руки и собравшись уходить.

– Позвольте, но я ведь так давно Вас не видел. Вы ведь, верно, обиделись?

– Вовсе нет, но Иллариона Феодосьевича Вы не видели ещё дольше. Когда договоритесь с братом и определитесь со свадьбой, тогда и со мной поговорите – было бы о чём.

– Софья, я зайду к вам завтра вечером…

– Ах, Эдуард Феодосьевич, у нас с Вами впереди целая вечность, – саркастично бросила уже издалека Софья, возвращаясь в шумный особняк, где в красном свете мелькали чёрные фигуры монархистов, отмечавших написание статьи в одной из известных газет.

От большого количества людей в помещении стало очень душно. Множество глаз наблюдали из-за каждого угла с полными красной жидкости бокалами. Идеальные, аккуратно и нехило одетые, простриженные по последней моде и манерами самых настоящих английских аристократов. Дамы держались под руку со своими кавалерами и тихо перешёптывались, словно хранили самые сокровенные тайны, а не застенчиво кокетничали. Всего за полчаса мероприятия всё помещение наполнилось плотным дымом сигар, в некоторой степени даже было душно, однако открывать окна никто не торопился, дабы не выносить свои дела на пределы особняка.

Появление главного организатора торжества оживило аудиторию. Гости засуетились, здороваясь с ней вежливо: «Софья Денисовна, надеюсь, Вы в добром здравии» и «Сегодня Вы выглядите великолепно», – продолжая обсуждать приглушённым тоном теперь фасон её платья и таинственные уходы из «центра внимания».

Лишь одна «парочка» и не дрогнула перед видом столь грациозной и важной персоны, и пальцем не пошевелили хотя бы для того, чтобы встать из-за стола и обратить на неё внимание, совсем не желая одобрения графини. Лизавета сидела в уже потрёпанном за сегодня ярком платье, которое, к тому же порвала, зацепившись о край стола, беспардонно закинув ноги на стол и уставившись на совсем невысокую фигуру Виктории, что, интеллигентно облокотилась спиной на спинку стула и не отрывала взгляда от своего бокала, а именно переливающихся на свету тёмных пятен в его содержимом, словно пристальный взгляд сомнительной собеседницы вовсе её не смущает.

– Елизавета Дмитриевна, где же Ваши манеры? – заговорила старшая Овчинникова, облокотившись на соседнее с ней кресло и грубо сбросила со скатерти ноги Пуряевой.

– К чёрту манеры, сегодня они не имеют смысла, красоваться мне не перед кем. Разве что перед моей прекрасной Тори, – протянув свою руку, дабы поцеловать ладонь своей соседки, однако она только от неё отодвинулась.

– Уберите от меня свои костлявые руки. Софья Денисовна, Вы так скоро от нас убежали, что-то случилось? Вы хотели поделиться важной новостью и оставили нас с большо-о-ой интригой. Неужели это настолько большой секрет? Возможно, я специально для этого дня выбрала своё лучшее платье и пришла на это скучное и душное мероприятие.

– У меня были дела касаемо ужина, поговорим с Вами насчёт моей новости немного позже, иначе о, как Вы его назвали, «секрете» узнают ещё тысячи ушей. На самом деле я хотела бы просить Вас остаться сегодня у меня, у нас будет время всё обсудить, – уже намекнула Софья и подмигнула своей собеседнице.

– Я подумаю, сами понимаете, какой у меня плотный график.

– Погодите, Вы собрались пускать сплетни без меня? – уже начала Лизавета, но была проигнорирована и перебита Софьей.

– Господа! Минутку Вашего внимания. Имею честь пригласить Вас к столу, сегодня у нас ещё очень много тем для обсуждения, стоит скорее приступать к делам.

Зал зашумел и стал медленно стекаться в центр к длинному столу, а когда совсем стало тихо, персонал начал закрывать красными плотными шторами широкие высокие окна. Ни единой души не осталось по углам этой комнаты, все ожидали главный «гвоздь» сегодняшней программы, и лишь один молодой человек в середине стола с опаской озирался по сторонам, предвкушая что-то неожиданное.

При свете одних лишь свечей раскрылись деревянные двери и из дверного проёма появилась девушка в пышном приталенном платье, под которым скрывалась тонкая талия, затянутая корсетом, и подносом с вином в руках. Она не была похожа ни на кого другого – бледная, словно её кожу покрыли мелом, однако от волнения к щекам её прибила кровь, и они покрылись лёгким румянцем, а губы стали алые-алые. Голубые круглые глаза самой настоящей красавицы со страхом осматривали всех присутствующих здесь монархистов.

Она была другая и не похожа на всех здесь присутствующих – она была живая. Остановившись в середине зала, девушка немного затушевалась, а руки её заметно задрожали. Она растерялась при виде такого количества зрителей. Лизавета Дмитриевна осторожно поднялась из-за стола и такими же маленькими шагами подошла к ней, лёгким движением указательного пальца приподняв её голову за подбородок: «Не переживай, я тебе помогу», – отчеканив каждый слог и осторожно выудив у неё поднос, а затем бросив его с оглушающим звоном вместе со всеми графинами и бокалами о пол. Осторожно коснувшись шпильки на волосах совсем ещё юной леди, графиня выдернула её из золотистых волос, которые посыпались вдоль спины и плеч.

Став немного смелее, и сама блондинка начала развязывать ленты на своей одежде и осторожно скинула своё платье к себе же в ноги, оголив покрасневшие плечи и белое кружевное бельё. Теперь она казалась спокойнее, чем прежде и со смиренным лицом вложила кисть в ладонь Лизаветы, проходя к длинному столу и с её помощью встав на него босыми ногами. Она легла на скатерть, сложив руки по бокам, смотря в потолок застывшими, словно у куклы глазами. Всё было так, будто она готовилась к этому всю жизнь.

– Ужин, господа, – наконец объявила Софья о приходе главного блюда и начале пира в главном логове вампиров из «знати».

За секунду светское мероприятие превратилось в не самое приятное зрелище: когтистые руки стали хватать бледную кожу несчастной и тянуть её то в одну, то в другую сторону, словно стая хищников, наконец загнавшая в угол свою несчастную жертву, и пытающаяся разорвать её на куски. Однако не успел «пир» начаться, как вдруг кто-то из присутствующих воскликнул:

– Как это отвратно! Вы словно дикие звери, – в той самой середине стола располагался Павел Дмитриевич, ещё совсем юный монархист, который недавно вступил в это движение и также недавно разочаровался, в чём много раз признавался и самой Виктории Станиславовне, как своей своеобразной «наставнице» не желая принимать такую жестокую правду, но и не стремясь обидеть отца своим непослушанием. Такое событие явно пошатнуло струнки глубины его души, и наблюдать этот кошмар у него желания не было.

– Что же в этом такого? – вопросительно взглянула на него Софья. – Противитесь своей природе? Не переживайте, скоро это пройдёт. Вы так молоды, первый раз здесь Вас вижу. Относитесь к этому, как к данному.

– Нет! И после такого низкого поступка вы себя зовёте светом? Извольте, но Вы едите на ужин собственных подданых! Разве это поступок знати?

– Мы никому ничего плохого пока не сделали: всего лишь одна жертва во благо тысячи людей, – произносит уже Виктория Станиславовна, отставив бокал, – это вопрос нашего выживания. И если кому-то что-то не нравится, двери всегда открыты. Выйдите и не наводите смуту своими необдуманными замечаниями. За мои триста лет не бывало такой наглости, это неуважение к хозяину.

– Вы ошибаетесь… неужели никто никогда не высказывал возражений? Это вздор, скорее от этих людей тактично избавились. Знаете что, а я уверен, что если бы существовало средство, вампиры бы запросто отказались от своей природы. Вздор!

– Позвольте, но что Вам не нравится в долголетии и изобилии еды, которую не нужно скупать в лавках? Другие, более опытные вампиры это понимают. Следите за выражениями и подумайте ещё раз, прежде чем грубить хозяевам дома, – вдруг сделала замечание одна из более взрослых гостей.

– Вы ещё слишком молоды, чтобы рассуждать об этом, нужно время и… – осадила наглеца Софья, но не успела даже закончить.

– Я не буду ждать и в этом участвовать, в ваших глазах горит эта кровожадность, горите и вы вместе с ней, – решительно произнёс молодой человек и поднялся из-за стола.

– Павел Дмитриевич! Настоятельно рекомендую Вам остановиться и вернуться к трапезе и обсуждению дел, иначе больше места среди монархистов Вам не увидеть! Как бы хорошо я не знала Вашего отца, мой дорогой друг, это переходит все границы. Вы меня услышали?

И Павел услышал. Он поднялся и, громко проведя ножками стула о пол, с громким хлопком больших деревянных ставней покинул комнату. Казалось – выступление одного ещё совсем юного монархиста, а теперь у каждого остался небольшой осадок и не лез кусок в горло – одним словом, вечер испорчен. Все присутствующие остались в звенящей тишине и более не притронулись даже к напиткам, тяжело задумавшись о своих обидах.

– И что он из себя возомнил? – наконец пробурчала Лизавета, и за ней потянулись недовольства и возмущения других сидящих за столом.

– А разве он не прав? – вдруг отозвался кто-то из монархистов. – Кто из нас в его возрасте не хотел другой жизни? Бессмертие в таком обличии – то ещё проклятие.

– Что вы такое говорите? – возмутилась Виктория. – Это не проклятие, а дар, данный нам, дабы одна династия могла процветать много лет. Посмотрите, сколько войн за власть у наших соседей, – и тогда зал снова затих. Спорить больше никто не решился.

– Софья Денисовна, неужто это бунт? – вдруг поинтересовалась Лизавета.

– Только этого нам и не хватало, утихли «Памяти Каталонии» и взбунтовались те, от кого это меньше всего можно было ожидать, – вялым тоном ответила Виктория и отставила бокал.

Теперь ужин был окончательно испорчен.

– Господа! Минуточку внимания, – попросила наконец Софья Денисовна и постучала маленькой ложечкой по краю бокала, хотя и нужды в этом не было – теперь было слышно даже то, как гуляет ветер за окнами и шелест деревьев, – я… в скором времени я выйду замуж, и в честь нашей с Эдуардом Феодосьевичем помолвки я желаю пригласить вас всех на праздник в особняке Овчинниковых. В ближайшее время я разошлю официальные бумажные приглашения каждому из вас, – ровно секунду ничего не происходило, но затем посыпались счастливые поздравления виновницы торжества и благодарности, а о Павле Дмитриевиче все и вовсе забыли, снова заулыбавшись и начав обсуждать по своему мнению более интересные темы.

Своеобразной жертвой Софьи один день был спасён, а бунт оттянут на время подготовки точно, однако надолго ли?

Глава 7. Ангел

Слабый осенний ветер развивал на ветру совсем лёгкое шелковое платьице маленькой романтичной фигурки, стоявшей на пороге небольшого домика, скорее напоминавшего хижинку. Они договорились здесь встретиться в полночь, и она, сложив тоненькие ручки в замок перед своей грудью, всё ждала, устремив чистый взгляд вдаль. Да, уже очень поздно, тёмное небо давно затянулось облаками, но она стояла нарядная, в своём лучшем белом платье и самых красивых серёжках.

Каждая минута ожидания ЕГО казалась часом, нестерпимой вечностью, она уже не могла усидеть дома и, оставив гостей, выбежала на порог, осматриваясь и мысленно повторяя вопрос: «Ну где же? Когда?». Но ОН всё не приходил и уже опаздывал на целый час. Она неподвижно ждала. Что-то дрогнуло в юном сердце – неужели не придёт? Совсем забыл про неё? И ясная улыбка её поникла, румянец спал с щёк. Последний раз посмотрев в даль, она уже повернулась к входной двери, как вдруг услышала знакомый голос где-то с задней части придомовой территории:

– Ангелина, ангел мой! – послышался где-то вдалеке знакомый голос Владимира.

От счастья Ангелина растерялась и хотела уже было спешно сбежать по лестнице, скорее обнять ЕГО и даже была готова ради этой минуты помять своё любимое платье, но вовремя опомнилась и взяла в тоненькие ручки края подола, грациозно, подобно самой настоящей дворянке, спустившись с лестницы и подав бледную кисть возлюбленному, показывая свою белоснежную улыбку во всей красе. Как только Владимир коснулся губами тыльной стороны ладони, глаза её стали буквально сиять от радости, без всякого солнечного света, словно сама чистая душа отражалась в них – наконец ОН пришёл, не забыл своего обещания и не дал отчаяться.

ОН отпустил её руки почти сразу, дабы представить ещё одно, совершенно новое лицо в здешних краях, но, посмотрев в чистые и наивные глаза, снова её обнял, крепко прижимая к сердцу, словно не виделись они годами, а не сутки, ведь в разлуке каждая секунда тянется как вечность. Они могли бы ещё долго молча смотреть на друг друга, но из темноты, следом за своим спутником, вышел совершенно новый для Ангелины человек, и она вздрогнула. Поначалу Владимир, не зная, как объяснить свой приход, даже растерялся от волнения, но сразу после взял её за щёки и поднял на себя испуганный взгляд.

– Ангел мой, не пугайся. Я хочу познакомить тебя со своим новым хорошим знакомым, я говорил о нём, помнишь? – в надежде взглянул на неё тот и приобнял за плечи, теперь уже взглянув на Глеба. Наконец я могу тебе его представить – Глеб Дмитриевич, коротко «Граф». Глеб Дмитриевич, это Ангелина Егоровна, я тоже о ней вам говорил, и вы знаете…

– Оставь лишние разговоры и объяснения, мне казалось за весь путь сюда я узнал даже больше, чем нужно, – перебил его напарник грубым тоном и кивнул даме в знак приветствия, коротко ответив, – рад нашей встрече.

Но девушка не отвечала и лишь коротко кивнула в ответ, покраснев то ли от стыда, то ли от осознания всей неловкости ситуации, а, выйдя из ступора, засуетилась:

– Что это я… проходите, пожалуйста, вы, верно, устали с дороги, путь от города до моего дома лежит не близкий, – робко заговорила Ангелина и побежала скорее в дом, придерживая дверь для гостей и забежав за ними следом, заторопившись уйти на кухню, дабы поставить на стол ещё одну чашку из своего любимого сервизного набора.

Несмотря на суетливость хозяйки и попытки понравиться новому гостю, Глеб отнёсся к ней даже с некоторой неприязнью – шумная, суетливая молодая леди с совсем не добрым, а просто наивным и глуповатым взглядом (хотя и в некоторой степени можно считать, что это одно и тоже). Прямо как и его сестра.

Теперь граф мог осмотреться и прислушаться. С улицы казалось, будто в доме полная тишина и вовсе никто не живёт, но теперь, прислушавшись, он расслышал тихие голоса в дальней комнате коридора. Преодолев свой интерес, Глеб посмотрел уже на своего спутника, что привёл его сюда и так и не объяснил никаких на то причин:

– Верно, мы сделали очень некрасиво, когда пришли сюда вдвоём без всякого предупреждения на второго гостя, и поставили хозяйку в неловкую ситуацию, – сообщил он Владимиру приглушённым тоном, дабы никто кроме него его высказываний не услышал.

– Что вы, другой возможности поговорить у нас возможно бы и не было, к тому же в этом доме гостей ждут в любое время, и Вы – один из самых драгоценных из них, граф, особенно сегодня.

– Владимир Владимирович, ну сколько я могу вам повторять… – начал уже было тот возмущаться неприятному себе прозвищу, как вдруг заметил, что Ангелина уже выглядывает из-за прохода и учтиво ждёт окончания их разговора, чтобы выйти.

Будучи замеченной, девушка раскраснелась – всё выглядело так, будто она просто подслушивает их, право, не самые интересные разговоры. В хрупких руках её потрескивал поднос с ещё двумя чашками.

Сама она вела себя в собственном доме робко, по телосложению казалась хиленькой и слабой, а по характеру чрезмерно скромной – одним словом напоминала маленькую серую мышку. По сравнению с Владимиром она и вовсе казалась чуть живой.

Но она не составляла основную часть внимания Глеба Дмитриевича – более интересен ему был интерьер. Прихожая у девушки была совсем маленькой и узенькой, что и шаг в ней свободно сделать сложно, коридор в доме и вовсе всего один и, помимо кухни, куда уходила Ангелина, ведёт ещё в три комнаты. Сами по себе комнаты и коридор тёмные, еле освещены старыми свечами, что очень сложно в темноте не споткнуться о сложенные друг на друга предметы. Тем не менее, в доме было убрано, словно за его чистотой следили ежедневно, а на подоконниках почти в каждой комнате стояли горшки с живыми цветами. Все полочки и столы буквально сияли от чистоты, даже окна пропускали через себя чистый лунный свет.

– Пойдёмте, Глеб Дмитриевич, – вдруг произнёс Владимир и повёл его через весь коридор в самую дальнюю из комнат, в которой отчётливо были слышны голоса совсем незнакомые.

На секунду Глеб даже задумался: "А стоит ли оно того?". И как он только согласился поехать с человеком, которого едва знает, в маленький домик в лесной глуши? Но думать уже было поздно, перед ним открылась дверь в душное помещение. Это была такая же маленькая комната, большую часть которой занимали диваны и круглый обшарпанный стол посередине. Ни окон, ни картин, ни какой-либо другой мебели.

За столом уже сидели несколько лиц. Двое из них – амбалы ростом под два метра и одинаковые на лица, видимо братья, а в стороне от них совсем маленькая ростом хрупкая девушка с нынче модной у молодежи короткой стрижкой и в аккуратном платьице, но на первый взгляд очень бойкая и крайне самоуверенная. Все они увлечённо разговаривали о чём-то, но, увидев нового гостя, сразу замолчали, окинув его недоверчивым и даже неприязненным взглядом. Оно и понятно – он выглядит как потомственный дворянин и совсем будто не старается этого скрывать всем своим видом, наоборот показывает своё высокомерие во всей красе, брезгливым взглядом осматривая не самую достойную его уровня компанию молодых авантюристов-бунтовщиков в составе трёх калек.

Ангелина Егоровна протараторила: "Присаживайтесь, Глеб Дмитриевич", – и присоединилась к девушке с короткой стрижкой, взяв её за руку без возможности оторвать свой взгляд не от нового гостя, а своего Владимира, кажется, не интересуясь ничем более, в отличие от своей подруги.

Без всяких колебания и страха в глазах, уверенно, будто не первый раз здесь, Глеб Дмитриевич убрал руки за спину и чуть приподнял подбородок, осмотрев всех присутствующих высокомерным взглядом, не смея садиться рядом с ними, словно забыл цель своего прихода. Только по одному волнению Владимира он понял, что он хочет сделать, и прилюдно представился сам, без излюбленной своим новым знакомым приставки "Граф".

– Глеб Дмитриевич, – подсказал тот Владимиру, но собеседник лишь толкнул его локтем в руку и потребовал таким молчаливым жестом тишины с его стороны, замечая недоверие со стороны остальных к его персоне.

– Я уже говорил о том, что познакомился с одним чистокровным анархистом и хочу представить его вам, – начал Владимир, – и я ему безмерно доверяю также, как доверился бы самому себе и так, как доверяю вам. Он прекрасно знает, чем мы занимаемся, и сам принял решение. Теперь за его голову ручаюсь не только я, но и он сам.

Первое время в помещении воцарилось молчание. Два «амбала» на время приняли серьёзные и задумчивые лица (а может и хотели такими казаться), а молодая девушка схватила Ангелину за руку и стала с ней о чём-то шушукаться, затем дёрнув за рукав одного из братьев и став говорить уже с ними. Немного посовещавшись со своими безучастными товарищами, ещё незнакомая Глебу леди показала на свободное место графу и повторила: «Что же Вы стоите? Вас пригласили сесть», – деловито положив руки на стол и проследив за ним не менее надменным взглядом, чем он. Всё время, пока Глеб занимал выделенное ему место, они не отрывали от друг друга недоверчивых давящих взглядов.

– Что же Вы, утверждаете, что справитесь? Смотря на Вас, Глеб Дмитриевич, я начинаю сомневаться в том, что Вы действительно справитесь, хилых людей вроде Вас к нам не берут – Вы скорее монархист от мозга до костей. Но Вы можете попытаться, поскольку обратного пути у нас уже нет. И, раз за Вас ручается Владимир, держите планку, у Вас ещё много времени, чтобы проявить себя как более достойного человека.

– Варвара… – вдруг вступился Владимир за своего друга.

– А ты не переживай, Володя, разберёмся, – резко и уверенно ему ответила та самая Варвара, – пройдёт испытание… не только временем. А пока пусть живёт.

– Ваш тон не соответствует нашим отношениям и Вашему статусу. Какое ещё испытание временем? Мы не знакомы, но Вы уже переступаете все рамки, – уже было возмутился Глеб такому отношению к себе, получив от девушки такое оскорбление впервые и раскрасневшись от злости.

– Здесь у Вас нет статуса и, раз Вы пришли сюда, мы уже достаточно знаем друг о друге, а я ещё и имею основания в Вас засомневаться.

– Извольте…

– Изволю, – ответила коротко Варвара и поднялась. – Дорогая, я пойду на кухню за чаем, ты мне поможешь? – и обе девушки поднялись, оставив одних братьев, разгорячившегося Глеба и Владимира, не желая больше участвовать в спорах.

Граф даже порывался встать и высказать всё, что о ней думает, а затем гордо уйти из этого неприятного места, но Владимир схватил его за руку и тихо заговорил: «Успокойтесь, Глеб Дмитриевич, Вы выше этих споров, это не более, чем провокация, так просто уйдёте?», – тихим и спокойным тоном.

Немного подумав, Глеб вырвал свой локоть и скрестил руки на груди. На секунду он обратил взгляд на братьев, но они лишь переглянулись и отвернулись от него.

Уставив злобный взгляд в стену, он показывал всю свою гордость. И верно: они должны были зауважать его с первого взгляда и понять, кто теперь их единственная надежда, но они глубоко ошиблись, когда устроили ему такой холодный приём. Все разговоры в этот день прошли мимо него. Непринятый, теперь он был уверен в том, чтобы остаться.

Глава 8. Страшнее смерти

Насколько ценна роль сна в человеческой жизни? Кто-то расценивает это как способ отдохнуть и отпустить все свои мысли, к утру забывая о том, какие картины мог лицезреть за эту ночь. Другие же после пробуждения подолгу копаются в них, ищут тайные знания, читают книги и придумывают связи между реальной своей жизнью и той, в которую они окунулись, попадая в крепкую хватку Морфея каждую ночь.

И все эти люди сходятся в одном – погружаясь в сон, человек мгновенно забывает все свои проблемы, но, как только он вырывается из череды видений, они большой волной стремительно накрывают его с головой тогда, когда он даже не успел открыть глаза и осознать, в какой реальности он оказался сегодня.

Не сказать, что у Виктории Станиславовны были какие-то проблемы, зато было своё чёткое мнение о том, что просыпаться рано утром, в то время как это можно было бы сделать днём, – самое настоящее варварство. Поживи её триста лет и быстро поймёшь, что все проблемы и «точки зрения» в этом мире в принципе относительны. Сейчас не относительно для неё было одно, вернее один – молодой анархист в лице Павла Дмитриевича, что уже несколько минут неустанно кричал под окнами особняка её имя, смущая всех его жителей и побеспокоив сон самой хозяйки.

Еле открыв глаза, ещё не привыкшие к солнечному свету, что единственным лучиком еле пробивался сквозь тьму и падал на подушки и бледное лицо, беспокоя сон, Виктория медленно приподнялась на широкой, заправленной белыми простынями кровати. Мгновенно пространство наполнилось приятным сладковатым запахом, не похожим на запах ни одного цветка, а из тёмных углов вышли ухоженные девушки в одинаковых неброских платьях, с аккуратно забранными волосами. Двигались они быстро, словно по инструкции, делая то, чем занимаются каждый день, но в красивых молодых лицах совершенно не отражалось признаков жизни, а в движениях не было ничего кроме хаотичности, словно душа давно их покинула. Одна из красавиц бережно поставила на пол чистые узенькие тапочки, а следующая за ней поднесла к тонким беленьким ручкам таз с тёплой ароматной водой. Грациозно опустив руки в ёмкость, княжна набрала в ладони немного воды и умылась, промокнув лицо свежим полотенцем. Опустив маленькие ступни в тапочки, она поднялась, и к ней, словно по молчаливой команде, подошла третья девушка, став осторожно расчёсывать тёмные волосы. Взору Виктории предстали на выбор сразу два нарядных тёмных платья и шкатулка с парой мерцающих ожерелий. Пальцем молчаливо указав, что сегодня изволит надеть, она зашла за ширму, где ещё пара девушек крепко затянули корсет до осиной талии и помогли хозяйке одеться. Как только нарядная она предстала перед зеркалом без серебряной каймы, на шею её бережно одели мерцающую подвеску, а на руки – ещё больше мерцающих браслетов и перстней, зная любовь этой дамы ко всем блестящим и ярким вещам.

– Изволите прогнать? – вдруг раздался тихий голос одной из девушек.

– Пусть ждёт, – произнесла в ответ княжна и остановилась перед зеркалом, выжидая, когда все они уйдут.

Мгновенно в комнате стало тихо. Аккуратно поправив бледными пальцами причёску, Виктория Станиславовна изящно, шурша пышным платьем, прошагала к окну и распахнула шторы, дав свету полностью залить собой пространство. Павел Дмитриевич, даже не думая уходить, не сдавался и продолжал стоять за высокой оградой, но, лишь завидел он лицо княжны, сердце его замерло, и сам он замер в неспособности говорить ни слова более. Однако теперь на него смотрела только пара холодных, но невероятно глубоких карих глаз.

После выступления на вечере «наставница» не ответила ни на одно письмо Павла, и это понятно – он не только проявил себя не с лучшей стороны, не показав должных манер и всего прогресса, что они достигли в течение полугода, но и явился сюда, ведя себя как дворовый мальчишка, не знающий никаких норм и приличий. Но даже так Виктория не может на него злиться. В её сердце теплилась не только забота об этом юном и ещё совсем глупом молодом человеке, но и искренние переживания о том, как он в дальнейшем ступит в своё скрытое мраком и наполненное новыми обычаями их жестокого, пока чужого ему мира, будущее, не имея о нём никаких знаний, но будучи крайне добродушным и ранимым пока ещё ЧЕЛОВЕКОМ, который никогда не смирится со своим предначертанным и будет смело противостоять всем попыткам вложить в него что-то иное, скрывающее в себе истинное зло. Если однажды это его погубит, Виктория, взвалившая на себя эту ношу, никогда себе этого не простит. И она даст ему шанс объясниться и отнесётся к нему со всей должной строгостью и холодом, чтобы он мог дальше если не жить, то хотя бы существовать.

Снова закрыв тяжёлые шторы, она направилась к дверям и открыла их таким же резким движением от своего волнения. В коридоре всё также темно и тихо, никто и не думает распахнуть тяжёлых штор и пропустить хоть немного света. Единственное, что поддерживало жизнь в этом месте – сонная прислуга. Молодые люди, погруженные в себя, словно под гипнозом, в одинаковых нарядах, ходили вдоль одного и того же коридора туда-сюда в ожидании новых указаний. Завидев княжну, они оставили свои занятия и расступились, давая ей дорогу и строясь вдоль тёмных стен в почти неосвещённом узком коридоре, а из их уст срывалось лишь короткое «Ваше Сиятельство».

Внутри особняка нет ни картин, ни цветов, ни люстр, ни декора – лишь маленькие догорающие свечи в узких канделябрах. Просто и со вкусом, и было в этом своё очарование.

На выходе Виктория взяла чёрный парасоль у заботливого уже совсем старенького садовника с добрым чистым взглядом и спустилась по лестнице, скрывая лицо под тенью аксессуара. Преодолев длинный зелёный сад, княжна вышла к причине своего беспокойства.

– Доброе утро, Ва… – начал уже Павел, но девушка перебила его на полуслове, не нуждаясь в приветствиях.

– Что Вы такое вытворяете? Сначала опозорили меня своими выступлениями на собрании у Софьи Денисовны, а теперь громко заявляетесь прямо под окнами моего дома без всякого на то приглашения. Стыдитесь! Но, конечно, Вы также имеете право и даже обязаны объясниться.

Виктория существенно ниже Павла Дмитриевича, но смотрела она на него действительно свысока, и, по сравнению с ней, он казался ещё совершенно ребёнком, что пока не набрался должного жизненного опыта и теперь не может свети восхищённого взгляда со своего кумира. Этот юнец происходит из одного из известных, по крайней мере, в соседнем городке дворянских родов. Состоятельный отец отправил его к княжне под предлогом обучения этикету (по старой дружбе). Хоть эти знания и действительно ему пригодятся, старик прекрасно понимал, что больше никто бы не ознакомил его с конкретными деталями проводимых «Сиеррой-Мореной» мероприятий, и просил за него у княжны лишь за этим. Однако была в этом ещё одна важная деталь: молодым Павел Дмитриевич являлся не только из-за своего малого возраста (по меркам контингента), но и из-за того, что вампиром он сам является не больше года – частая практика среди единственных рождённых наследников богатых домов, не получивших способностей своих родителей и потому являющихся самым настоящим горем в своей семье, ведь с малых лет чуждых привычек им не прививали и должного статуса не давали. Потому наставник был нужен вовсе не монархисту, а вампиру, который до того боялся показаться на людях, будучи потрясённым от ужаса его положения – один вид своего будто болезного худощавого тела и новые пищевые привычки вызывали отвращение к самому себе.

Будто сконфузившись под строгим взглядом Виктории, её собеседник жестом пригласил подойти ближе и отвёл в сторону от высокой ограды, склонившись над ней и совсем тихо став оправдываться, краснея от стыда перед всеми вложенными в него силами:

– Не сердитесь Вы так, Ваше Сиятельство… я очень старался держаться достойно, но… эти лица такие же безжизненные, бесчувственные, безжалостные, как бы я не старался им нравиться и разглядеть в них хоть какую-то родную черту. Я всегда смотрел на них только со стороны, на таких красивых и благородных. Понимаете? Я писал Вам об этих переживаниях, но Вы не давали мне ответа. Прошу, не сердитесь. Всё это мне чуждо, кажется таким жестоким, и как бы я не хотел их оправдать, та… трапеза, меня очень напугала, я боялся сойти с ума при одном виде крови и этого насилия над телом настолько лёгкой, красивой души. Вы ведь понимаете меня? Вы всегда понимали. Я почувствовал от неё всю эту красоту, внутренний милый мир. Никто такого не заслуживает. Прошу вашего одобрения! – вставлял он, казалось, короткие неуместные фразы от волнения в свою речь. – Я думал, что совершенно готов, смотря на Вас, Ваше Сиятельство, и своего благородного добрейшего отца, вы всегда учили меня только всему самому чистому, а те люди они все другие, я не хочу уподобляться им, – говорил он почти в исступлении, ещё не осознавая, как рушится такой родной ему до того мир.

– Павел Дмитриевич, послушайте, ведь в Вашем возрасте давно пора научиться держать себя в руках. Конечно, я буду на Вашей стороне и не оставлю в Вашем положении, ведь ручаюсь за Вас со всей ответственностью не перед отцом Вашим, а перед Вами и Вашим доверием. Понимаю Ваши растерянность и страх, но ведь Вы были не правы. Согласна, этот вечер мог казаться маскарадом, маски чьих гостей скрывали за собой криводушие и жестокость, однако Вы слишком молоды, чтобы понимать, каковы их причины и слишком рано накинулись с обвинениями.

– Так расскажите мне, за что такая участь постигла всех этих людей? Разве их это заслуги? Вы открыли мне глаза на многие вещи, почему я не могу этого понять? Молю Вас, Ваше Сиятельство!

Но этого Виктория объяснить не могла. Ещё никогда ей не было так сложно скрывать под манерами, красивым обманчивым слогом и строгостью взгляда все свои чувства. Всё в ней противилось – она не готова разрушать чьё-то доброе и чистое мировоззрение, чтобы заменить его чем-то чуждым, тёмным и совсем бесчеловечным, как то случилось с ней пару веков назад. За всю её жизнь намного проще было принять те рассказы, что ей выдавали за истину и принять как свои собственные.

– Поймите, это опыт многих веков. Если что-то заведено было очень давно, значит оно непременно нужно. Значит в этой стране должна существовать одна единственная династия и одни и те же люди должны стоять рядом с властью, забирая десятки душ, но сохраняя жизни ещё тысячи – вся суть секрета бессмертия. Этот выход для нас – самый верный. Без крови не могут жить вампиры и чтобы не допустить пустой её от мирных граждан, они встают у власти и сами определяют самым честным судом, как должна оборваться та или иная судьба.

– Но… прошу меня простить, я не понимаю! Можно вед обойтись без чьей-либо крови.

– Но за столько лет не нашли более верного выхода. И Вы не ищите ни выхода, ни проблем. Держите «лицо», но оставайтесь верным своим убеждением, это всё, что могу я Вам сказать.

Высказывания её потрясли Павла Дмитриевича до глубины души. Он никак не хотел верить такому выходу и от бессилия готов был провалиться на месте или разрыдаться. Всё в нём сейчас рушилось и кричало о несправедливости, которую таили от него столько лет и теперь просят творить. Княжна положила на его плечо руку и хотела бы его утешить словом, но все фразы застыли на языке и никак не хотели быть услышанными.

– Вы не правы, простите, Виктория Станиславовна, Вы будто… сейчас будто мне не знакомы. Потому Вы мне не отвечали? Не утешайте меня, я не способен что-либо понять и буду готов думать сколько угодно над этими словами, но они не Ваши. Прошу меня простить, – вновь произнёс он и бережно поцеловал тоненькую ручку, а затем совсем от неё отвернулся и набрал немного воздуха в лёгкие.

В последний год каждый вдох, каждый день приносили ему нестерпимую боль. Не в силах говорить, он бросился по улице обратно к дому, скорее бы скрыться и себя не видеть.

Княжна долго не могла поверить, что отпустила его, так ничего толком и не объяснив. Вернувшись в особняк чуть пошатываясь, Виктория Станиславовна встретилась с тем же приветливым садовником, который также молчаливо забрал у неё парасоль и вместо этого вложил в руки письмо.

– Ваше Сиятельство, из дома Овчинниковых. Доставили сегодня ранним утром.

– Благодарю, – чуть слышным хриплым голосом произнесла она и взяла письмо. Не помня, как добралась до своей комнаты, Виктория медленно опустилась в кресло и, ещё раз обдумав прошлый разговор, взглянула на конверт у себя в руках и бережно вскрыла его, достав письмо на старой красивой бумаге, сразу заметив знакомое приветствие:

«Душа Виктория Станиславовна!

Просим Вас быть гостем на бракосочетании моём с Эдуардом Феодосьевичем.

Венчание имеет быть в церкви *** 20-го декабря 1901 года в 7 часов вечера.

Ваша Софья Денисовна».

Это не то, что сейчас было нужно и к месту в своей жизни, но на церемонии дорогой сердцу подруги надобно быть.

Глава 9. Кровь за кровь

Снова та тишина и мрак, сквозь который не видно собственных рук. Воздуха всё также катастрофически не хватает даже на один вдох, отчётливо слышен всё тот же едкий сладковатый запах, также ухудшающий положение. Да и сама атмосфера здесь душит и не даёт сказать хоть слово, от страха не проснуться чувствуется дрожь в теле. Один и тот же сон: Глеб Дмитриевич посреди тёмного коридора совсем один, впереди него только слабый огонёк, до которого невозможно добраться, а где-то в самом конце его ждёт незнакомый гул голосов. Он уже пытался стоять на месте, кричать, ускорять шаг, переходить на бег, затыкать уши, но они всё равно настигают его. Голоса словно вбиваются ему в голову и каждый из них шипит: «Умри». Похоже, огонь в конце комнаты и есть спасение. Запыхаясь и наконец решившись, граф бросился за ним, спотыкаясь обо что-то холодное и длинное, но не теряя темп.

Горящую свечу держала в тонкой руке будто бы знакомая фигура, вернее ей тень. Она вовсе не друг, нет. Это самый злейший его враг, вдруг накрывший ладонью последний огонёк, что мог осветить эту комнату. И тогда голоса будто сорвались и стали окружать его со всех сторон, сливаясь в какофонию. Это сводило с ума, вызывало панику. Упав на колени во что-то липкое и непонятное на каменном полу, он закрыл уши руками, не в силах говорить ещё слово.

Проснулся Глеб весь в поту. Мгновенно он вскочил и понял, что вновь оказался в своей мягкой постели. В попытках отдышаться, он приложил ладонь к груди и заметил на ней бинты, скрывающие под собой, как оказалось, настоящий короткий след от ножа, неимоверно его напугавший. Ещё немного придя в себя, он стал отрывками вспоминать продолжение собрания анархистов: бессмысленные разговоры, наглая коротковолосая девушка, задорный смех доброго паренька, что приволок его туда, и что-то ещё, что-то очень важное и объясняющее всё происходящее с ним. Став рыться в обрывках своей памяти, наконец он стал слабо вспоминать.

Да, вечером они вышли на лесную поляну и вытащили на неё несколько брёвен. Один из братьев Дерябиных (так звучала фамилия этих амбалов) достал из кармана спички и поджёг одну из них, а затем кинул прямо в импровизированное кострище. Пришлось долго ждать, пока языки пламени как следует поднимутся. Глеб уже был не так уверен в том, что хочет в этом участвовать, но пути назад нет – только пройдя через этот огонь он сможет ступить одной ногой в новую жизнь. Однако, страх овладел им, и он ступил одной ногой назад, будто собирается сбежать.

– Если ты всерьёз собираешься остаться с нами и понимаешь, на какие жертвы идёшь, оставить небольшой шрам на своей ладони тебе будет совсем не страшно, так ты докажешь нам свою верность и готовность на всё ради нашей Великой цели. Только знай, что тогда обратного пути уже не будет, – тихо произнёс Владимир и подошёл совсем близко к нему так, что между ними оставалась пара сантиметров. Говоря это, он улыбался и протянул ему свою левую ладонь, показав длинный шрам, тянущийся от большого пальца до самого запястья. Будто оцепенев, граф долго смотрел на протянутую руку и наконец коснулся кончикам пальца давно затянувшейся раны. Как он не замечал этого раньше? Это ли есть условия их организации? Если сейчас он откажется, его бросят прямо в этот костёр?

– Я… я готов, – неожиданно для себя произнёс Глеб и испугался своих слов.

Нет, он совсем не готов. Но думать было уже поздно. Тогда Дерябины подхватили его под руки и понесли к самому огню даже с каким-то энтузиазмом, а Владимир отошёл в сторону и достал из сумки небольшой старый кинжал. С восторгом в глазах он осмотрел своё орудие и подошёл к огню, подержав над ним совсем недолго чёрное на конце лезвие, но этого хватило, чтобы оно нагрелось.

Ангелина не в силах смотреть на эту процедуру вскрикнула и в испуге спрятала лицо за плечом Варвары, взяв её за руку и сильно зажмурив глаза в ожидании, что будет дальше.

Взгляд графа застыл на лезвии. Никто не верил, что человек вроде него готов к таким пожертвованиям – дать коснуться своей «царской» нежной кожи и оставить на ней длинный свет. Но Владимир не сомневался – он верил в него, как никто другой.

– Готовы ли Вы, Глеб Дмитриевич, несмотря ни на что держаться нашей Великой цели? – уже бойко спросил Владимир без всяких церемоний и приблизился к графу.

– Г… готов, – после толчка Дерябина произнёс граф. Всё это казалось ему сном.

– Анархия есть свобода, и мы это понимаем, а значит свобода есть наша ответственность, которую мы должны нести и бороться во имя того, чтобы дать её другим. В жизни Вашей не должно быть предрассудков, отголосков системы – это враги нашего свободного общества. Свобода есть главная ценность в нашей жизни. Больше нет своего статуса, а твоя «исключительность» не даёт тебе власти над другими. Мы принимаем одну веру – анархию и идём только за её единственно верными законами. Клянёшься служить Матери Анархии и делать всё только ей во благо?

Всё это резало слух, казалось такими чуждым и неправильным, но слово «свобода» творило с Глебом невероятные вещи. Пусть не будет статуса, не будет убеждений, но будет ОНА, ради которой он готов идти на всё.

– Клянусь, – наконец произнёс Глеб Дмитриевич и сразу понял, что клятву эту ему придётся закрепить кровью.

Рука будто онемела, он не мог её вытянуть, а потому Дерябины схватили его за левое запястье и вытянули его ладонь вперёд. Тогда Владимир торжественно опустил горячее лезвие на руку и сделал надрез, ощутимый, но гораздо меньше, чем тот, что украшал его собственную ладонь. Как бы граф не пытался стиснуть зубы и не произносить ни звука, с губ его сорвался крик, но не более того, ни единой слезы не упало с его щеки. Теперь никто его не держал, по руке медленно стекала красная струйка крови. Всё тот же Владимир взял его за руку и подвёл к костру, опустив чужую ладонь и дав красным каплям упасть прямо в огонь.

Ангелина смиренно тихонько подошла к ним и подала стакан со странной густой жидкостью Глебу, и он залпом выпил её, почувствовав горечь на языке. Чуть погодя, сознание его стало покидать, в глазах всё стало расплываться и исчезать во тьме, и сам он начал чувствовать как медленно падает, опускается на землю.

– Поймают одного – повяжут всех, – услышал Глеб последнее из уст Владимира.

Больше он ничего не помнил. Мгновенно вскочив с кровати и, прямо в своём ночном платье, растрёпанным бросился прочь из комнаты, но не успел он добежать до входной двери и показаться свету, как к нему подбежала заботливая Анна и ухватила за здоровую руку.

– Глеб Дмитриевич, Сокол наш ясный! Постойте, куда же Вы? Совсем ещё не оправились. Что Вы снова задумали?

И граф стал смотреть на Анну несколько обезумевшим от ужаса взглядом. Схватив её за плечи, он стал трясти бедную старушку, спрашивая с неё внятных объяснений:

– Что со мной было?! Почему я оказался здесь?

– Прошу Вас, будьте спокойны и присядьте хоть на минутку, я сейчас принесу Вам стакан воды. Горе, не дитя!

– Нет-нет, Анна, мне нужно знать, почему я оказался здесь?

– Ваше Сиятельство, извольте! Откуда ж мне знать Ваших ночных похождений? Вас вчера вечером обнаружили спящим под воротами особняка и немедленно доставили сюда. Это с Вас мы должны спрашивать! Сейчас Вы находитесь дома и должны бы оставаться здесь хотя бы до прихода вашей матушки, она страшно за Вас переживала! Горе! – стала причитать Анна и ушла на кухню за водой, не переставая повторять про себя мольб.

И Глеб Дмитриевич растерянно опустился на диван, смотря на след на своей ладони и наконец успокоившись. Теперь он чувствовал себя частью чего-то важного и знает, что все воспоминания его верны и не были сном, но совсем не понимает, что теперь ему делать и куда идти. Этот дом словно стал ему чужим, скорее хотелось очутиться снова у того костра, в старой лесной хижине, вновь говорить на свободные темы с Владимиром. «Гостей здесь ждут всегда», – вдруг вспомнились ему слова друга, и сам он постепенно стал понимать и надеяться, что теперь каждый его вечер наполнится встречами с, вроде как, единомышленниками.

Глава 10. Она была красивее тысячи звёзд

Времена года сменялись друг за другом, дни казались один короче другого. Жёлтые листья скрылись за сероватыми сугробами, а сугробы даже как-то слишком быстро и незаметно растаяли в этой суете, уступая яркому жаркому весеннему солнцу, которым унылый город так и не успел насладиться, ослепнув от летних лучей.

– К чему такая спешка? Не спешите ль с торжеством? Вы так часто принимаете решения, не посоветовавшись со мной, – спрашивал и в тоже время упрекал Софью Эдуард в своём письме про совсем неудобного ему, слишком скорого из-за монархического кружка бала.

Не успел он разобраться со всеми своими делами, как уже был приглашён в дом Овчинниковых на вечер в честь своей же помолвки. До свадьбы ещё, как он думал, совсем далеко, но уже весь небольшой городок был взбудоражен их союзом.

– Софья, – продолжал причитать он, выхаживая за ней по залу перед самым приходом гостей, – душа моя, я ведь просто не успею за это время выгнать «сама знаешь кого» из особняка.

– Неужели он не соглашается взять деньги за свой отъезд?

– Нет! Он называет это «памятью об отце» и говорит, что не может допустить того, чтобы я так просто стал хозяином в этом месте.

– Что же это? Может мне с ним поговорить?

– Я Вас умоляю, оставьте это дело мне, я отлично справляюсь.

– К чему тогда Ваше волнение? Вы ведь даже не хотите прибегнуть к моей помощи.

– Никакого волнения, Софья Денисовна.

– Вот видите, а значит у Вас нет никаких проблем, – достаточно легко заключает девушка и останавливается перед зеркалом, поправив причёску. – Татьяна, душа моя, где тебя носит? – уже громче спрашивает она.

Неспеша по лестнице к ним спускается хрупкая чуть живая фигурка девушки в пышном светлом платье.

– Вы – само великолепие, душа моя, но будьте чуть-чуть расторопнее.

Татьяна в свою очередь же привыкла к такой спешке и предпочитала не отвечать сестре, тем более в присутствии Эдуарда Феодосьевича – пожалуй, самого отвратного ей человека в этом зале, и торопиться, конечно, из-за одной просьбы, не собиралась, ведь это будет означать, что придётся нервничать. В конце концов, времени достаточно, а если и уже опаздываешь, то к чему тогда торопиться? Это, пожалуй, было лучшей её философией.

Гостей приходилось встречать долго хотя бы потому, что их было не меньше тысячи человек, и каждый из них учтиво подходил лично здороваться с хозяевами дома, а после прихожей сразу переходили в светлый и просторный бальный зал с белыми стенами и фресками на них. Оркестр уже начал играть и наполнил помещение блестящей, элегантной музыкой.

Сегодня этот дом был переполнен монархистами, что вели светские беседы. Среди монархистов, конечно, были уже и знакомые нам Пруяевы и Поддубские, в составе одной семьи из которых не было, разве что, младшего Пуряева. Глеб Дмитриевич снова не соизволил явиться в место сбора света.

Не меняя лучезарной улыбки, Лизавета юрко прокручивается на месте и неуклюже падает на мягкий стул у самого окна, положив ногу на ногу и став осматриваться в поисках новой жертвы: зал полон кавалеров с бокалами в руках, что притворно улыбались своим спутницам в изящных блестящих платьях. Соответствуя богатому убранству и золотому покрытию на стенах, где каждый предмет декора стоил целого состояния, все они одеты по последней моде и походили один на другого, ведя между собой «интеллектуальные» беседы, а, когда дело доходило до назревающей революции, – приглушали тон, как положено порядочным монархистам. Наконец, в её поле зрения попадает крайне красивая стройная блондинка в приталенном платье и с бокалом в руках.

– Елизавета Дмитриевна, не забывайте, где мы с вами находимся и соизвольте вести себя чуть сдержаннее, на Вас направлены тысячи глаз, – не меняя улыбки просит её Виктория, но просьба её была проигнорирована, и Лизавета вновь щурится, указывая в пустоту пальцем, за что мгновенно получает по руке веером за неэтичное поведение от своей спутницы.

– Моя дорогая Тори…

– Виктория Станиславовна, – учтиво поправляет «Тори».

– Да-да, а кто эта дама? Прежде не видела её на собраниях кружка?

– Где? – щуриться теперь уже Виктория, а её астигматизм решительно не давал ей сосредоточиться. – А, Дарья Алексеевна? Точно, припоминаю, что Софья Денисовна о ней говорила, она вступила к нам недавно, но персона важная. Ты, верно, слышала о ней? Я могла бы вас друг другу представить, но скажу сразу, что на первый взгляд она мне не понравилась, выглядит несколько… высокомерной.

– Первый раз вижу и никогда не слышала… Дворянка?

– Можно и так сказать, её именем назван модный дом. Скажу по секрету, цены там просто огромные.

– Ах! Тот самый? Недавно присматривала себе бальное платье там. Отлично! Я хочу с ней познакомиться, – весело отзывается Лизавета и поднимается с места, состроив крайне элегантный вид, по-детски передразнивая важных дам и задрав подбородок. За это, конечно, она снова получила щелчок веером по руке.

Вблизи Дарья оказалась ещё более утончённой и привлекательной: короткие шелковистые волосы волнами ложились на хрупкие белые плечи, подчёркивали мягкие черты лица, среди которых особенно выделялись большие зелёные глаза, умные и глубокие, однако на деле холодные и равнодушные, будто ничего в этом вечере её не радовало. В глаза бросалась стройная фигура, отличающиеся совсем узкой талией и тонкими ручками.

– Добрый вечер… – подмечая к себе внимание особ произносит девушка и задумчиво рассматривает Викторию, – прошу меня простить, виновата, совсем не помню Вашего имени.

– Виктория Станиславовна, – помогает ей Виктория и сразу переводит тему. – Мадам, имею честь представить – графиня Пуряева. Елизавета Дмитриевна, хочу Вам представить Дарью Алексеевну.

– Большая честь для меня, Ваше Сиятельство, много слышала о Вас, Вашем многоуважаемом отце и, кажется, Глебе Дмитриевиче? – проговаривает та с небольшим польским акцентом, натягивая фальшивую улыбку.

– Я очень рада нашему с Вами удачному знакомству и надеюсь, что в следующий раз мне удастся лично представить Вам своего брата, – говорит сама Лизавета, ведь наконец настал её «звёздный час».

– Я в нетерпении.

И обе девушки замолкают. Лизавета немного смутилась от такой неловкой тишины, а восхищённый красотой взгляд был буквально прикован к таинственной незнакомке, но Дарью это вовсе не смущало – может, она и не хотела продолжать этот разговор.

– Дарья Алексеевна, – вмешивается Виктория, дабы сгладить неловкую ситуацию, – Ваше имя у всех на устах, выглядите великолепно. Этот наряд – одна из Ваших работ?

– Благодарю. Это одна из моих любимых работ, и я ждала, что на этом вечере её обязательно заметят.

– Слышала о презентации Ваших платьев в столице, Вы просто не можете не производить такого впечатления.

– Благодарю. А Вы, как я вижу, интересуетесь модой?

– Как и любая дама, которая желает хорошо выглядеть, в моём-то возрасте.

– Тогда вы наверняка слышали о «Поль Каре»?

– «Поль Каре»?

– Ах! Да, простите, опережаю время, обсудим годом позже. Вы, наверняка, уже прочли последний выпуск «Дамского мира»?

– Точно, припоминаю.

Из сего диалога Лизавета понимала только две вещи: во-первых, она совершенно ничего не понимает в женской моде, а, во-вторых, в этой компании она становится лишней. Побледнев и встав в стороне, девушка неловко переминалась с ноги на ногу. Появление Татьяны послужило ей спасением.