Код Забвения. Книга вторая

Глава 1: Разрыв Последней Нити

1 месяц полета после маневра у Нептуна

Мостик «Светлячка» тонул в пустоте, высеченной из чернильной тьмы композита «Ночная Тень». Тускло-синее свечение мониторов не побеждало мрак, а лишь подчеркивало его абсолютную власть, окутывая консоли и фигуры людей в зыбкие, тревожные тени. Воздух был тяжел, густ от запаха озона, холодного металла и стерильной чистоты, граничащей со смертью. Сквозь композитные стены, сквозь саму плоть корабля, пробивался низкий, мощный, неумолчный гул – басовитое дыхание ВКН-1. Оно не заполняло пространство, а лишь оттеняло давящую, гробовую тишину, поглотившую голоса, надежды, сам смысл звука. Тишину Протокола.

Дмитрий Звягинцев стоял у центрального пульта, опираясь ладонями о ледяную гладь матового композита. Пальцы впились в поверхность до побеления костяшек. Его взгляд, тяжелый и неотрывный, был прикован к главному экрану навигации. На черном фоне звездной карты висел схематичный силуэт «Светлячка» – стремительный, хищный, черный клинок. И от его носа, пронзая виртуальное пространство, бил в сторону крошечной желтой точки – красный луч. Яркий. Наглый. Смертельно опасный. Пакет «Эхо-4». Очередной шифрованный крик в бездну.

Каждая пульсация луча отдавалась в висках Звягинцева тупым ударом. «Невидимые разведчики… А мы каждую неделю зажигаем маяк. На свой страх и риск. На страх всего человечества.» В памяти, холодной и четкой, как сканер ГЕЛИОСа, всплывали данные артефакта: спектральные линии незнакомого сплава, напоминающие шрамы на ткани реальности; сканы структуры, бросавшие вызов известной физике; расшифрованные символы – не приветствие, а отчаянный вопль: «Не шумите!». И что делал он, капитан миссии «Тишина»? Он шумел. Регулярно. Методично. Пусть импульс был коротким, как судорога, пусть квантовый шифр ГЕЛИОСа считался неприступным – это был маяк. Яркий, неумолимо указывающий их след в этой враждебной пустоте. Маяк для них.

– Капитан? Статус пакета «Эхо-4». Инкапсуляция данных завершена. Квантовое шифрование активировано. Готовность к эмиссии: T-15 секунд. Вектор цели подтвержден.

Монотонный, лишенный тембра голос ИИ, ГЕЛИОСа, повис в воздухе, как официальное уведомление о предательстве собственных принципов. Звягинцев не ответил. Лишь мышцы на скулах резче обозначились под кожей. Его взгляд, холодный и оценивающий, скользнул по фигурам на мостике, замершим в привычных, отработанных позах под гнетом постоянного ускорения.

Сэмюэл Макаре, научный специалист по космической среде, по воле протокола и отсутствия штатного офицера связи управлявший коммуникационным терминалом, сосредоточенно листал последние отчеты. Его длинные пальцы порхали над сенсорной панелью, добавляя телеметрию гравитационного маневра у Нептуна, показания пассивных сенсоров – терабайты информации, упакованные в смертоносный луч. На его смуглом лице – привычная маска профессиональной сосредоточенности, но глубокие морщины у глаз выдавали усталость первого из восьми месяцев вахты в давящей тишине и под постоянным давлением от ускорения. Он не знает. Не знает, что собирает последнюю весточку. Последний крик в пустоту.

Амара Туре, пилот, сидела в своем кресле, словно влитая в форму, выточенную под перегрузку. Ее спина была пряма, руки уверенно лежали на подлокотниках с сенсорными панелями. Взгляд бегал по показаниям пилотской консоли – курс, скорость, нагрузка на компенсаторы. Уверенность позы контрастировала с едва заметной линией напряжения между бровями. Она поймала взгляд Звягинцева, прикованный к «красному лучу». Их глаза встретились на мгновение – и в глубине ее карих зрачков мелькнула тень того же немого вопроса, что грыз капитана изнутри: «Зачем? Зачем этот риск?» Быстрый взгляд Туре на желтую точку Земли – и обратно на капитана. Вопрос без ответа.

У терминала щитов и скрытности, в тени от выступающей консоли, стоял Те Арики. Его коренастая фигура была напряжена, как пружина. Пальцы нервно перебирали невидимые клавиши, глаза, узкие и пронзительные, сканировали экраны, показывающие спектр фонового шума космоса – плоскую, почти мертвую линию с редкими, микроскопическими иглами помех. Каждую аномалию он отмечал, анализировал, отбрасывал – пока. Сам факт подготовки передачи заставлял его скулы ритмично двигаться под кожей, будто он что-то невидимо пережевывал.

– Слишком много шума… – прошипел он себе под нос, звук потерялся в вечном басу ВКН-1. – Каждая дыра в броне… Каждая вспышка – мишень.

Его взгляд метнулся к визуализации «красного луча» на главном экране, и в нем вспыхнуло что-то дикое, почти животное – страх, смешанный с яростью против нарушения священного для него Закона Скрытности.

Звягинцев отвернулся от экрана. Внутри, под грудью, зашевелился холодный червь сомнения, но он придавил его стальной волей. Решение созрело, тяжелое и неотвратимое, как глыба льда, отколовшаяся от айсберга. Иллюзия связи опаснее ее отсутствия. Опаснее предательства протокола «Тишина». Опаснее слабой надежды, что там, дома, еще помнят. Он представил Землю, получившую его последний доклад о маневре и пустоте. Представил Советы Блоков, месяцами, годами посылающие запросы в мертвый эфир, ждущие ответа, который никогда не придет. И представил другой сигнал, незваный и чужой, перехватывающий эти отчаянные зовы, пеленгующий их источник, ведущий неведомого хищника по следу прямо к Солнцу. К их колыбели. Ледяная волна прокатилась от затылка до копчика, сжимая горло. Предупреждение артефакта звучало в его черепе: «Не шумите!». А он шумел. Достаточно.

Тикали последние секунды. «Красный луч» на главном экране пульсировал все настойчивее, ярче, готовясь выплеснуть их секреты, их страх, их самообман в пустоту. Пятнадцать секунд. Четырнадцать. Каждая пульсация отдавалась в висках Звягинцева синхронно с гулом ВКН-1, сливаясь в один мерзкий ритм – ритм предательства протокола «Тишина». Ледяная глыба решения, созревшая в его груди, требовала действия. Сейчас.

Он резко оторвал ладони от ледяного композита пульта. Поворот корпуса был резким, военным. Его тень метнулась по черной стене, как предвестник бури. Голос, когда он заговорил, был низким, резким, лишенным колебаний – стальной клинок, рубящий воздух:

– Доктор Макаре.

Имя прозвучало как выстрел в гробовой тишине мостика. Макаре вздрогнул, как от удара током. Его пальцы, только что порхавшие над сенсорной панелью, замерли в сантиметре от поверхности. Он медленно поднял голову, отрывая взгляд от экрана с готовым пакетом «Эхо-4». Его глаза, обычно спокойные и наблюдательные, были широко раскрыты, в них читалось непонимание, смешанное с внезапным предчувствием беды.

– Капитан? – голос его сорвался, стал выше обычного, потеряв профессиональную ровность.

Звягинцев не дал паузе затянуться. Каждое его слово падало, как гильза на металлический пол, отчетливое и неумолимое.

– В текущий пакет «Эхо-4» добавить приоритетное сообщение уровня «Омега». Текст следующий.

Микроскопическая пауза – только для того, чтобы ГЕЛИОС успел активировать запись. Затем диктовка, холодная и четкая, как приговор:

– Командованию Земли. В целях абсолютного соблюдения протокола «Тишина» и минимизации рисков обнаружения, эмиссия всех исходящих сигналов, включая пакеты «Эхо», прекращается немедленно и бессрочно, начиная с момента подтверждения получения данного сообщения. «Светлячок» переходит в режим полного радиомолчания. Прием маяков «Эхо» будет осуществляться по расписанию в режиме ТОЛЬКО ПРИЕМА. Следующая активная связь – по достижении цели или в случае чрезвычайной ситуации. Командир миссии Звягинцев, подтверждаю.

Звягинцев замолчал. Его взгляд, тяжелый и неумолимый, впился в Макаре, словно пригвождая его к месту.

– Внести. Немедленно.

Тишина, воцарившаяся на мостике, была не просто отсутствием звука. Это была физическая субстанция, густая и удушающая, в которой даже вечный гул ВКН-1 на мгновение казался приглушенным. Воздух сгустился, насыщенный запахом озона и внезапно вспотевшей кожи.

Макаре побледнел так, что его смуглая кожа приобрела землисто-серый оттенок в синем свете мониторов. Губы дрогнули, пытаясь сформировать слово.

– П-прекратить… полностью? – голос его был хриплым шепотом, полным неверия. – Капитан, но протокол… базовый протокол связи… Он требует…

Он не договорил. Взгляд Звягинцева, стальной и лишенный тени сомнения, выжег последние попытки возражения.

Резкий звук – скрип кресла. Туре развернулась к ним, оторвавшись от пилотской консоли. Ее глаза, обычно уверенные и острые, были широко раскрыты, в них читался не вызов, а чистый, животный ужас перед пропастью.

– Никакой связи? Вообще?

Ее голос, обычно ровный и командный, сорвался на высокую, почти истеричную ноту. Она инстинктивно бросила взгляд на виртуальный «иллюминатор», на крошечную желтую точку, которая вот-вот должна была исчезнуть из их жизни навсегда. Рука сжала подлокотник так, что пластик затрещал.

Из тени у терминала скрытности шагнул Арики. Его коренастая фигура была напряжена, но не от страха. Напротив. Его узкие глаза горели странным, почти фанатичным огнем. Он резко кивнул, коротко и жестко, как удар топором.

– Правильное решение, капитан, – его голос был сухим, рациональным, но подспудное напряжение выдавала легкая дрожь в нижней челюсти. – Каждая передача – дыра в скрытности. Прямое нарушение предупреждения артефакта. Мы – мишень, пока шумим.

Его взгляд скользнул по пульсирующему «красному лучу» на главном экране с таким отвращением, словно видел ядовитую змею.

– Сообщение уровня «Омега» добавлено в пакет «Эхо-4». Готовность к эмиссии: T-45 секунд.

Голос ГЕЛИОСа, все такой же монотонный, прозвучал как похоронный звон по иллюзии. Макаре замер. Он смотрел на Звягинцева, ища в его каменном лице хоть искру сомнения, колебания, признака того, что это кошмарный сон. Нашел только стальную волю и тяжесть непреклонного решения, высеченного в граните долга и страха. Что-то дрогнуло глубоко внутри ученого. Не гнев, не протест – обреченность. Рухнула последняя тонкая нить, связывавшая их с домом, с научным сообществом, с самой идеей возвращения. Его пальцы медленно, будто против воли, снова опустились на сенсорную панель коммуникационного терминала. Движения стали тяжелыми, неестественными, словно пальцы погружались в вязкую смолу. Он набирал данные для приказа Звягинцева. Каждая буква, появляющаяся на экране, казалась эпитафией. Он не вносил данные. Он высекал надгробную надпись на могиле связи. Рука его, опытная и твердая исследователя, дрожала – мелкая, неконтролируемая дрожь, видимая даже в полумраке. Он нажал виртуальную клавишу подтверждения. Голос его, когда он заговорил, был сдавленным, лишенным силы, полным горького осознания:

– Пакет «Эхо-4» с приложением «Омега»… отправлен.

На главном экране «красный луч» вспыхнул с ослепительной, почти яростной интенсивностью – последний, прощальный крик, агония связи – и резко, как перерезанная нить, погас. Схема корабля и холодные, равнодушные точки звезд остались в черной пустоте экрана. Мертвые свидетели их окончательного одиночества.

Исчезновение «красного луча» оставило на мостике ощущение пустоты, но не катастрофы. Схема «Светлячка» на главном экране вернулась к обычному виду. Звягинцев не колебался. Его решение было прагматичным, как сама миссия. Он повернулся к командному интерфейсу ГЕЛИОСа.

– ГЕЛИОС! Активировать Протокол «Глубина». Основные параметры: – голоса капитана был полон решимости. – Полное и немедленное отключение всех внешних передающих систем. Физическое разъединение антенных решеток.

На пульте Макаре погас целый блок индикаторов – зеленые огни «Передача», «Сигнал». Где-то в глубинах корабля слабо щелкнули реле. Макаре вздохнул, его плечи слегка опустились. Связь – его зона ответственности, пусть и формальная.

– Перевод приемных маяков системы «Эхо» в режим ТОЛЬКО ПРИЕМА. Расписание приема: 0000 корабельного времени, суточный цикл.

На экране статуса связи у Арики сменилась надпись: «ТОЛЬКО ПРИЕМ. ПО РАСПИСАНИЮ». Арики кивнул – разумная мера.

– Запрет на любую несанкционированную эмиссию сигналов до особого распоряжения командира, – секундное молчание. – Подтверди выполнение.

– Протокол «Глубина» активирован. Параметры установлены: – ГЕЛИОС перечислил шаги. – Все передающие системы отключены и изолированы. Маяки «Эхо» в режиме приема по расписанию. Исходящий трафик: 0. Статус: Радиомолчание.

Тишина на мостике стала иной. Не гробовой, а… пустой. Исчезли едва слышные фоновые звуки работы передатчиков. Остался только ровный гул ВКН-1 и систем жизнеобеспечения – привычные шумы корабля, ставшие теперь единственным звуковым фоном их изоляции. Свет на пультах был обычным, рабочим.

Макаре посмотрел на потухший терминал связи. Небольшая складка разочарования или усталости легла между бровей. Он аккуратно свернул ненужные теперь окна данных на своем основном научном экране. «Значит, так. Только слушать теперь.»

Туре глубоко вдохнула. Ее взгляд скользнул по показаниям курса, затем на мгновение задержался на точке, где была Земля на виртуальной карте. Губы сжались. Она резко перевела взгляд на свою пилотскую консоль, сосредоточившись на данных. «Фокус. Работа.»

Арики проверил показания систем скрытности. «Фон» чист. Никаких паразитных излучений.

– Прием по расписанию активен. Статус скрытности: максимальный. – доложил он ровным, профессиональным тоном.

Звягинцев окинул мостик взглядом. Видел сосредоточенность Туре, деловитость Арики, сдержанное принятие Макаре. Никаких слез, никакой паники. Профессионалы.

– Несите вахту, – сказал он спокойно и вышел на «Артерию».

Дверь в «Зенон» шипнула за его спиной. Пустота кают-компании встретила его гулкой тишиной, усиленной черными звукопоглощающими стенами. Даже гул ВКН-1 сюда доносился приглушенно, как из другого мира. Его взгляд нашел черный квадрат на стене – место, где раньше жила Земля. Он подошел к столу, провел ладонью по поверхности. Холод. Абсолютная гладкость. Ни шероховатости, ни тепла. Как космос за бортом. Никакой сутулости не было – тело держало выправку. Но в этой неестественной тишине, под холодом стола и чернотой квадрата, решение обрело окончательную, осязаемую тяжесть: «Отрезаны. Невидимки. Теперь – только вперед.»

Глава 2: Гул Стальных Стен

4 месяца полета после маневра у Нептуна

Воздух в «Артерии» был густым, как сироп, насыщенный озоном, холодом металла и стерильной чистотой, граничащей с кладбищенской. Гул ВКН-1, низкий и мощный, больше не ревел – он жил в костях «Светлячка», стал его фундаментальным басом, вибрацией, на которой держалась реальность. Но сегодня, как и вчера, и все предыдущие сто двадцать дней, к этому гулу примешивалось другое давление. Неизменное. Неумолимое. Перегрузка от ускорения, даже после работы компенсаторов. Не валило с ног, но давило постоянно, назойливо, как мешок влажного песка, привязанный к каждому суставу.

Дмитрий Звягинцев шагал по главному коридору. Его движения, всегда отточенные, сейчас требовали дополнительного усилия. Каждый шаг глухо отдавался по композитному полу «Ночной Тени», поглощавшему звук, но не инерцию. Тело запоминало эту тяжесть, перестраивалось под нее – мышцы уплотнялись, кости несли нагрузку, кровь текла с усилием. «К перегрузке привыкаешь», пронеслось в голове, «как к вечным сумеркам. Тело учится жить в давлении. Но душа… душа помнит легкость.» Он видел это по другим. Юсеф Амрани, обычно подвижный в системах жизнеобеспечения, двигался теперь с обдуманной плавностью, будто боялся расплескать содержимое. Сэмюэл Макаре, всегда слегка сутулившийся, теперь держал спину неестественно прямо, борясь с невидимым грузом. Даже Те Арики, коренастый и сильный, его шаги звучали глуше, тяжелее, когда он шел проверять свои щиты.

Звягинцев остановился у одного из немногих настоящих иллюминаторов на корабле – черного квадрата «Ночной Тени», поглощавшего отблески тусклых светильников. За ним – ничто. Абсолютное. Пустота, которую их корабль рассекал со скоростью, немыслимой еще поколение назад, и которая оставалась немой, равнодушной. «Вот он, истинный вызов», подумал он с ледяной ясностью. «Не мифические Убийцы Богов, а это… ничто. Вечность, пожирающая надежду. И летим мы не просто на разведку. Мы – заложники собственной тишины.» Он резко развернулся, заставив мышцы ног напрячься сильнее, и двинулся к мостику. Дисциплина. Контроль. Только они удерживали хаос в узде. Без них – пропасть, куда страшнее космической.

* * *

Отсек систем жизнеобеспечения напоминал алхимическую лабораторию, спрятанную в чреве стального зверя. Лабиринт сияющих труб, гудящих резервуаров, мигающих датчиков и жужжащих насосов. Воздух здесь пахнул иначе – влагой, озоном и слабым, едва уловимым ароматом чего-то живого, зеленого: крошечные гидропонные грядки с быстрорастущими культурами для баланса атмосферы и психологической разгрузки.

Юсеф Амрани склонился над сенсорной панелью рециркулятора воды. Его пальцы бесшумно скользили по интерфейсу, сверяя показатели солей, pH, биологической активности фильтров. Его лицо, обычно спокойное, было сосредоточено, но в уголках глаз залегли морщины усталости. Лейла Белькасем стояла рядом, наблюдая не столько за экраном, сколько за ним самим. Ее взгляд, проницательный и мягкий, отмечал замедленность его движений под постоянным гнетом перегрузки.

– Показатели в зеленой зоне, Юсеф? – спросила она тихо, чтобы не нарушать гудящую симфонию отсека.

– Как часы, доктор, – он кивнул, не отрываясь. – Вода чище, чем в альпийских родниках. Воздух – как в горном лесу. На 98.7% замкнутый цикл, – в его голосе звучала не гордость, а скорее благоговение перед хрупким чудом, которое они поддерживали. – Баланс… ключ ко всему. Природа знает его. Мы… научились подражать. Но это искусственно. Хрупко, – он потер виски. – Как и мы сами в этой… тишине. Она давит иначе, чем перегрузка. Глубже.

Белькасем положила руку ему на предплечье. Легкое, ободряющее прикосновение.

– Как спите, Юсеф? – спросила она. – Чувствуете ли вы давление не только физическое, но и… пустоты?

Амрани вздохнул.

– Спится тяжело. Сны… странные. О бескрайних пустынях. О воде, которая уходит сквозь пальцы. Но помогает вера… В цикличность. В то, что тьма сменяется светом. Даже если этот свет – далекие звезды, – он снова посмотрел на трубопроводы. – Главное – поддерживать цикл здесь и сейчас. Остальное… в руках Судьбы.

* * *

Спортзал «Светлячка» был аскетичен: несколько адаптированных под перегрузку тренажеров, маты, душевая кабина. Воздух здесь был прогрет и насыщен запахом пота и озона от работающих систем очистки. Свет – ярче, чем в коридорах, резкий, безжалостный.

Амара Туре бежала по беговой дорожке. Каждый ее шаг отдавался глухим стуком по усиленной ленте. Постоянная перегрузка вдавливала ее в полотно, заставляя мышцы бедер и икр гореть огнем. Дыхание было частым, ровным, свистящим. Пот стекал ручьями по смуглой коже, темнея на серой майке. Рядом, на силовом тренажере, Те Арики методично, с хриплым выдохом, поднимал груз. Его коренастая фигура была напряжена в каждой мышце, шея впитала в себя капли пота. На его лице – не усталость, а сосредоточенное, почти фанатичное внимание к каждому движению, каждому микрометру отклонения груза. Точность. Контроль.

– Чертова… тяжесть! – выдохнула Туре, сбавляя темп. Дорожка плавно замедлилась. – Четыре месяца… как в бетонных башмаках! Когда этот кошмар кончится? Еще четыре месяца вахты? А потом еще смена? А потом… сколько лет до цели?

Арики опустил груз, разогнулся. Его грудь вздымалась.

– Кончится, когда долетим. Или не долетим, – его голос был сух, без интонаций. Он взял полотенце, вытер лицо. – Беги, Амара. Сила – в движении. Слабость – в остановке. Здесь и в жизни.

– В жизни? – Туре фыркнула, сходя с дорожки. Она взяла бутылку с изотоником, сделала долгий глоток. – Какая жизнь? Рутина. Датчики. Пустота, – она махнула рукой в сторону воображаемого иллюминатора. – Может, там вообще ничего нет, Те? Может, этот артефакт – шутка древних космических клоунов? А мы тут мучаемся, молчим, летим в никуда! И зачем нам два пилота, если летим по прямой, как пуля?

В ее голосе прозвучало раздражение, направленное не только на ситуацию, но и на собственную невостребованность как пилота-штурмана в условиях автопилота и тишины. Арики повернулся к ней. Его узкие глаза сузились еще больше.

– Опасное мышление, Туре. Сомнение – дыра в броне.

Он подошел к стенду с имитатором ближнего боя – простой металлической груше. Начал наносить по ней быстрые, точные удары, отрабатывая комбинации. Каждый удар отдавался глухим стуком.

– Мы шумели. Передачи «Эхо». Маяки. Капитан был прав, оборвав их. Теперь… – удар. – …тишина – наше оружие, – еще удар. – Наша броня, – еще. – Даже если враг – миф, невидимость – реальная сила. Она дает время. Шанс, – он остановился, дыхание ровное, взгляд прикован к груше, как к невидимому противнику. – А шанс, Туре, это все, что у нас есть. И пилот всегда нужен. На случай, если этот шанс потребует маневра. Быстрого и точного, —его взгляд скользнул по ней, оценивающе. – Готова ли ты к такому маневру, Амара? Или разучилась чувствовать корабль под этой тяжестью?

Вызов в его словах заставил Туре нахмуриться, но в глазах вспыхнул знакомый огонь соперничества. Она не ответила, лишь сжала бутылку в руке.

* * *

Мостик тонул в полумраке. Тускло-синее свечение мониторов выхватывало из тьмы контуры консолей и фигуры людей, отбрасывая зыбкие, тревожные тени. На главном экране – звездная карта. В центре – схематичный силуэт «Светлячка», устремленный вперед. От него во все стороны расходились тонкие, почти невидимые лучи пассивных сканеров. Они не светили. Они слушали. Мертвую тишину космоса.

Сэмюэл Макаре сидел за научным терминалом. На его экранах – водопады цифр, спектральные графики, карты фонового излучения. Все плоское. Все в пределах статистических отклонений. Все – ничего. Его длинные пальцы порхали над сенсорной панелью, увеличивая участки, накладывая фильтры, запуская алгоритмы поиска аномалий. Результат – ноль. Его лицо, обычно выражавшее спокойное любопытство, теперь было изборождено глубокими морщинами усталости. Тени под глазами казались фиолетовыми в синем свете экрана. «Самое страшное не угроза уничтожения, я в нее не особо и верю, а эта… несменяемая рутина слепоты. Эта тишина, которая съедает изнутри.»

Звягинцев стоял у центрального пульта, его взгляд скользил по экранам, но чаще – по спине Макаре, по его ссутулившимся плечам. Он чувствовал разочарование ученого, как физическую тяжесть в воздухе.

– Пустота… – голос Макаре прозвучал хрипло, неожиданно громко в гробовой тишине мостика. Он не обернулся, продолжая смотреть на мертвые графики. – Абсолютная. Пассивные сканеры… это слепота, капитан. Мы плывем с завязанными глазами через океан, который может быть полон айсбергов. Или огромных акул с острыми зубами.

– Их задача – не видеть, а не быть замеченными, доктор, – спокойно, но твердо ответил Звягинцев. – Тишина – наш щит. Каждая вспышка активного сканирования – это крик в ночи. Самоубийство. Протокол «Глубина» не обсуждается.

– Понимаю, – вздохнул Макаре. Он откинулся в кресле, потер глаза. – Но сколько можно плыть в молоке? Даже планеты-сироты не попадаются… Ни астероидов, ни пылевых облаков… Ничего! – В его голосе прорвалась горечь и усталость. – Четыре месяца ничего. И впереди еще столько же до ротации. А потом… годы слепоты, – он повернулся, наконец глядя на Звягинцева. В его глазах читалась апатия. – Мы могли бы хоть увидеть что-то… Убедиться, что летим не в абсолютный вакуум смысла.

Звягинцев встретил его взгляд. В его собственных глазах, холодных и жестких, не было ни осуждения, ни утешения. Только понимание тяжести и непоколебимая решимость.

– «Ничего», доктор Макаре, – сказал он, подчеркивая каждое слово. – это и есть наша главная информация. Оно говорит нам, что мы не обнаружены. Что Протокол «Тишина» работает. Что мы пока… невидимки. А это – наше единственное преимущество в Темном Лесу. Сосредоточьтесь на этом «ничего». Ищите в нем малейший намек на искажение. Это и будет сигнал. Пока его нет – мы держим курс. Несите вахту.

* * *

Кают-компания «Зенон» никогда не была уютной. Черные стены и потолок, поглощавшие свет и звук, делали ее похожей на склеп. Длинный черный стол, такие же стулья. Тусклое освещение, едва разгонявшее мрак, оставляло лица в полутьме с резкими тенями под глазами. Но именно здесь, за функциональной едой, синтезированной репликатором (питательно, сбалансировано, без излишеств), шестеро бодрствующих начали находить нечто, отдаленно напоминающее… общность.

Первые недели после погружения остальных в крио-сон трапезы проходили в тягостном молчании. Каждый был погружен в свои мысли, в свою тяжесть. Но время и вынужденное соседство делали свое дело. Сегодня за столом висела не просто тишина, а скорее пауза.

– …и вот этот дрон, – голос Арики, обычно сухой, сейчас звучал с редкой для него интонацией. – невидимый, как честь политика, летит, летит… и врезается прямо в задницу шеф-инженеру Ван дер Вегту во время инспекции! Тот подпрыгнул, как ошпаренный, а «невидимка» – чик-чирик! – и на запчасти! – Арики сделал характерный жест рукой – рубящее движение.

Тишина. Потом – короткий, сдавленный смешок Туре. Макаре фыркнул в свою тарелку с белковой пастой. Даже Амрани позволил себе слабую улыбку. Белькасем смотрела на Арики с мягким удивлением. Звягинцев, сидевший во главе стола, лишь приподнял бровь. Черный юмор – как ржавчина, разъедавшая лед отчаяния.

– Ну что, Сэм, – повернулась Туре к Макаре, подмигнув. – нашел сегодня хоть одну планету? Хоть астероид? Хоть пылинку с характером?

Макаре вздохнул преувеличенно глубоко, отодвинул планшет с данными.

– Нашел, Амара. Одну. Огромную, загадочную, – он сделал паузу для драматизма. – Вчерашнюю овсянку в репликаторе. По спектральному анализу – содержит следы неопознанного углеродного соединения и обладает удивительными абразивными свойствами.

На этот раз смех прозвучал громче, пусть и коротко. Даже Звягинцев хмыкнул. Арики кивнул, будто подтверждая научную ценность открытия. Белькасем воспользовалась моментом относительного тепла.

– Помните запах мокрой земли после дождя? – спросила она тихо. – Или шум океана? Кажется, это было в другой жизни…

– …или в плохом голофильме, – парировал Арики, но без злобы. В его глазах мелькнуло что-то далекое.

– Я помню горы, – неожиданно сказал Амрани. – На родине. Утро. Воздух такой чистый, что режет легкие. И тишина… но не такая. Живая. Полная обещаний.

– А я помню шум космопорта Новый Момбаса, – добавила Туре. – Гул двигателей, крики диспетчеров, грохот погрузчиков… Казалось, это будет вечно. Как гул нашего ВКН-1 сейчас, – она постучала костяшками пальцев по черному столу. – Только там это был шум жизни. А здесь…

Пауза повисла снова, но теперь она была другой. Не пустой, а наполненной общими образами, общими потерями. Звягинцев поднял свою кружку с синтетическим чаем. Металлический звук привлек внимание всех.

– За Тишину, – произнес он низко, его голос прозвучал неожиданно громко в затихшей кают-компании. Его взгляд медленно обвел сидящих: Туре, Арики, Макаре, Амрани, Белькасем. – За наш щит. И за тех, кто спит. Чтобы их сон был спокойным. Чтобы мы могли их разбудить… в нужное время.

Он сделал глоток. Несколько секунд все молчали. Потом подняли свои кружки. Без слов. Тосты здесь были лишни. Важен был сам жест. Зарождающаяся связь. Стальная семья в стальном гробу, летящем сквозь бездну.

* * *

Дверь в капитанскую каюту шипнула, впуская Лейлу Белькасем. Каюта была такой же аскетичной, как и все на корабле: стол, кресла из черного композита, мертвый центральный экран. Звягинцев стоял у стола, его фигура казалась еще массивнее в полумраке. Он ждал.

– Доктор Белькасем, – кивнул он. – Ваш отчет.

– Капитан, – Лейла остановилась перед столом, держа планшет. Ее поза была профессиональной, но в глазах читалась усталость. – Первичная оценка психологического состояния вахты после четырех месяцев полета в условиях полной изоляции и постоянной перегрузки, – она перевела взгляд на планшет. – Симптомы нарастающего хронического стресса наблюдаются у всех. В разной степени. Трещины появляются.

Звягинцев молчал, давая ей продолжить.

– Лейтенант Туре: Нарушения сна. Поверхностный, прерывистый сон, частые пробуждения. Сообщает о кошмарах, связанных с… поглощением пустотой, потерей контроля над кораблем. В бодрствующем состоянии – эпизоды повышенной раздражительности, особенно в отношении рутинных задач и… отсутствия пилотной работы. Подавлена отсутствием видимого прогресса, сомневается в цели миссии. Ее амбициозность и потребность в действии, обычно движущая сила, сейчас вызывают фрустрацию и конфликтность.

– Инженер Арики: Проявляет признаки гипертрофированной бдительности (гипервигильность). Проверяет показания систем скрытности и щитов значительно чаще регламента – до 10-12 раз за смену. Фиксируется на малейших, статистически незначимых колебаниях в фоновом шуме сканеров, интерпретируя их как потенциальные угрозы («дыры в броне»). Его параноидальная точность в вопросах безопасности усилилась до уровня, граничащего с навязчивостью. Черный юмор, ранее служивший защитным механизмом, стал резче, циничнее. Плохо переносит «мягкотелость» сомнений Туре.

– Доктор Макаре: Наиболее выражены признаки апатии. Снижение мотивации к анализу данных пассивных сканеров. Формально выполняет обязанности, но без прежнего исследовательского энтузиазма. Высказывает чувство бессмысленности наблюдения за «ничем». Отмечает у себя трудности с концентрацией. Стал более замкнутым, избегает длительных разговоров. Его научный скепсис перерастает в пессимизм и усталость от «слепоты».

– Инженер Амрани: Пока наиболее стабилен. Его вера в цикличность и практический склад ума служат хорошей опорой. Однако отмечает тяжелые сны и общее ощущение давления «тишины». Старается уходить в работу с системами жизнеобеспечения, что является позитивной, но потенциально избегающей стратегией. Нуждается в поддержании социальных контактов, которые сам инициирует редко.

– Я сама, – Белькасем сделала паузу. – Испытываю повышенную усталость. Постоянный мониторинг состояния других, необходимость быть опорой, сдерживать собственные тревоги… это ресурсозатратно. Особенно в таких условиях. Групповые сессии в столовой… они помогают. Но это капля в море. Я вижу первые трещины в броне, капитан. Арики может скатиться в клиническую паранойю. Туре – в неконтролируемую агрессию или депрессию. Макаре – в глубокую апатию. До ротации – еще четыре месяца.

Звягинцев прошелся пальцами по ледяной глади стола.

– Ваши рекомендации, доктор?

– Усилить мониторинг. Ввести обязательные индивидуальные консультации раз в неделю для каждого. Увеличить частоту групповых сессий. Структурированные активности: настольные игры, просмотр архивных голозаписей о Земле… уход за гидропонным садом. И… – она запнулась. – …мне нужны будут ваши полномочия, капитан. Чтобы заставлять людей приходить. Особенно Арики и Туре.

Звягинцев медленно кивнул. Его взгляд упал на черный квадрат стены.

– Сделайте, что должны, доктор Белькасем, – сказал он тихо, но с непререкаемой твердостью. – Используйте любые ресурсы. Любые методы. У вас будут мои полномочия, – Он поднял на нее взгляд. – Держите их. Любой ценой. Мы должны дотянуть до ротации. Потому что после нее… – он не закончил, но тяжесть невысказанного повисла в спертом воздухе каюты. – …будет только тяжелее. И возможно спать будет некому.

Белькасем кивнула, чувствуя ледяную тяжесть ответственности, ложившуюся на ее плечи. Она вышла. Дверь за ней закрылась с тихим шипением. Звягинцев остался один с гудящей тишиной корабля и трещинами, зияющими в душах его экипажа. «Светлячок» летел дальше, неся в своей стальной утробе шестерых людей, чья внутренняя битва с бездной только начиналась.

Глава 3: Поворот в Пустоте

7,5 месяцев полета после маневра у Нептуна

Мостик «Светлячка» был высечен из ночи. Тускло-синее свечение консолей не побеждало мрак композита «Ночная Тень», а лишь подчеркивало его всепоглощающую власть, окутывая приборы и фигуры людей в зыбкие, тревожные тени. Воздух висел густой гирей – смесь озона, холодного металла и стерильной чистоты, граничащей со смертью. Сквозь толщу композита, сквозь саму плоть корабля, пробивался низкий, мощный, неумолчный гул. Не рев, а басовитое дыхание ВКН-1 – фундаментальный звук их реальности, ритм, под который бились их сердца уже восемь долгих месяцев. Он не заполнял пространство, а лишь оттенял давящую, гробовую тишину, поглотившую голоса, надежды, сам смысл звука. Тишину Протокола «Глубина». Тишину, ставшую их клеткой и щитом.

Дмитрий Звягинцев стоял у центрального пульта, ладони впились в ледяную гладь матового композита до побеления костяшек. Его взгляд, тяжелый и неотрывный, был прикован к главному экрану навигации. На черном фоне звездной карты висел схематичный силуэт корабля – стремительный, хищный, черный клинок «Светлячка». От его носа тянулась тонкая, зеленая линия курса, упирающаяся в мигающую красную точку:

Маневр Тета-13. T-15:27. Рядом цифры:

СКОРОСТЬ: 0.700c

РАССТОЯНИЕ ДО ТОЧКИ МАНЕВРА: 4.5 млн км (15 свет. сек)

ПАРАМЕТРЫ МАНЕВРА: ТОРМОЖЕНИЕ: -30% тяги.

ДЛИТЕЛЬНОСТЬ: 336 ч.

ВЕКТОР ТЯГИ: Коррекция азимута +13°, тангаж -2°.

ДЛИТЕЛЬНОСТЬ: 180 с.

УСКОРЕНИЕ: +6.8G.

ДЛИТЕЛЬНОСТЬ: 600 с.

КОМПЕНСАЦИЯ: 70% (расчетная нагрузка ~2.04G)

РИСК СТРУКТ. ПОВРЕЖДЕНИЯ: 0.3%

«Один неверный импульс… Одна ошибка в расчетах Такахаши или Нильссона, спящих в крио-капсулах… И мы станем яркой меткой на чьем-то экране. Или просто щепкой, снесенной виражом пространства-времени.» Мысль Звягинцева была холодна и ясна, как скальпель. «Протокол требует маневра. Запутываем след. Но каждый раз – игра в русскую рулетку с космосом, где патрон – наша собственная технология.»

Справа от него, в кресле пилота, Амара Туре казалась влитой в форму, выточенную под перегрузку. Ее спина была неестественно прямой, руки уверенно лежали на подлокотниках с сенсорными панелями. Глаза, карие и острые, бегали по показаниям:

АВТОПИЛОТ: СИНХРОНИЗИРОВАН.

ГОТОВ К ПЕРЕХВАТУ РУЧНОГО УПРАВЛЕНИЯ.

КОМПЕНСАТОРЫ: 68% (ЗАРЯД 92%)

ВЕКТОР: СТАБИЛЕН.

ОТКЛОНЕНИЕ: 0.0007°

«Фокус. Точность. Каждое смещение вектора тяги ВКН-1 – как хирургический разрез в ткани пространства. Должно быть безупречно. Пятнадцать минут…» Ее пальцы непроизвольно сжались, будто уже чувствуя штурвал виртуального управления. Она поймала взгляд Звягинцева, прикованный к точке маневра. Их глаза встретились на миг – и в глубине зрачков Туре мелькнула та же тень немого вопроса: «Зачем этот риск? Здесь же абсолютно пусто!» Быстрый взгляд на условное положение Земли – давно невидимой, лишь точка в памяти – и обратно на капитана. Ответа не было. Только приказ.

Из тени за выступом консоли скрытности, словно часть самой тьмы, наблюдал Те Арики. Его коренастая фигура была напряжена, как сжатая пружина. Пальцы нервно перебирали невидимые клавиши, глаза, узкие и пронзительные, сканировали экраны:

СТАТУС СКРЫТНОСТИ: МАКСИМАЛЬНЫЙ (ЭМИССИЯ: 0%, ТЕМПЕРАТУРА: МИНИМАЛЬНАЯ)

ФОНОВЫЙ ШУМ (ОПТ/РАДИО/ГРАВ): СТАБИЛЕН.

ДЕВИАЦИЯ: 0.03% (В НОРМЕ)

ЩИТЫ: ПАССИВНАЯ ГОТОВНОСТЬ (ЗАРЯД 100%)

Каждую микроскопическую иглу помехи на почти плоской линии шума он отмечал, анализировал, отбрасывал – пока. Сам факт предстоящего маневра заставлял его скулы ритмично двигаться под кожей. «Скрытность – священна. Каждое изменение тяги – вспышка в темноте. Каждое искривление пространства – волна в пруду, которую может уловить чужой гидроакустик реальности. Дыры… потенциальные дыры в броне.» Его взгляд метнулся к виртуальной точке маневра на главном экране, и в нем вспыхнуло что-то дикое – страх, смешанный с яростью против необходимости нарушать Закон Невидимости.

У научного терминала, вполоборота к остальным, сидел Сэмюэл Макаре. На его экранах – бесконечные водопады данных с пассивных сенсоров: спектрометрия, гравиметрия, фоновое излучение в десятках диапазонов. Все линии – плоские. Все карты – однородные. Все гистограммы – скучные пики фонового шума. Ничего. Он механически отмечал параметры среды вокруг точки маневра в журнал:

[T-15:10]

СЕКТОР МАНЕВРА ТЕТА-13: ПЛОТНОСТЬ МГС: 0.008 ат/см³

КОСМ. ЛУЧИ: ФОН +2.1% (СТАТ. НЕЗН.)

ПЫЛЕВЫЕ КЛАСТЕРЫ: ОТСУТСТВУЮТ

ГРАВ. ВОЗМУЩЕНИЯ: NULL

ПРОСТР. АНОМАЛИИ: NULL

«Опять. Бесконечное «ничто». Восемь месяцев абсолютной слепоты. Даже пыли интересной не нашлось. Маневр… хоть какое-то событие. Хоть искра в этой вечной ночи.» Его лицо, обычно выражавшее спокойное любопытство исследователя, теперь было изборождено глубокими морщинами усталости и апатии. Тени под глазами казались фиолетовыми в синем свете экрана. Восемь месяцев слушания тишины выжгли из него надежду найти что-либо. Теперь он просто фиксировал пустоту.

В глубине мостика, почти слившись с черной стеной, стояла Лейла Белькасем. Ее присутствие не было формально необходимым, но она знала – этот момент критичен. Ее взгляд, проницательный и мягкий, сканером скользил по фигурам:

Звягинцев с каменной маской командира на лице, но пальцы впились в пульт, челюсть напряжена. Груз решения. Страх ошибки.

Туре демонстрирует адреналиновую собранность пилота, но в уголках губ – тонкая нить сомнения. Амбиции, ищущие выхода в действии, фрустрированы рутиной.

Арики с уже постоянной гипер-бдительностью. Каждое движение резкое, глаза скачут. Паранойя, подпитываемая необходимостью маневра. На грани срыва.

Макаре сидит, ссутулив плечи, движения медленные. Глубокая апатия. Научный скепсис перерос в экзистенциальную усталость от «слепоты».

«Трещины,» констатировала она про себя. «Глубже, чем месяц назад. Маневр – стрессор. Арики может не выдержать напряжения. Макаре может просто… сломаться. Как они переживут рывок 6.8G? А потом еще и передачу вахты пробудившимся?»

Тишину разрезал голос Звягинцева, низкий и резкий, как удар по натянутой струне:

– Статус готовности к маневру. Туре?

Голос лейтенанта прозвучал четко, выверено, без лишнего воздуха:

– Системы пилотирования – зеленые по всем контурам. Автопилот синхронизирован с блоком ВКН-1. Готовность: сто процентов. Ожидаю вашего приказа на инициацию торможения, капитан.

– Арики? – Звягинцев повернул голову, его взгляд буравил коренастого инженера. – Щиты, скрытность, компенсаторы?

Арики оторвался от экрана, ответил отрывисто, будто отдавая честь:

– Скрытность – максимальная, излучение – ноль. Компенсаторы заряжены до семидесяти двух процентов, готовы к пиковой нагрузке. Щиты – в режиме пассивного ожидания, активация по первому сигналу аномалии от сенсоров или ГЕЛИОСа. Готов.

– Макаре? – капитан перевел взгляд на ученого. – Среда? Риски?

Макаре вздрогнул, словно разбуженный, медленно повернулся:

– Фон чист, капитан, – Голос его был монотонным, лишенным энергии. – Никаких предпосылок к пространственным аномалиям, гравитационным возмущениям или скоплениям материи в секторе маневра. Риски для двигателя или корпуса в пределах заложенных параметров. Готов мониторить изменения. – он снова уставился в свои водопады цифр. «Ничего. Всегда ничего.»

Звягинцев на секунду задержал взгляд на Белькасем. Она встретила его, едва заметно качнув головой: «Психологически – на пределе, но функционален.» Капитан кивнул, поворачиваясь к командному интерфейсу:

– ГЕЛИОС. Финальная верификация последовательности маневра «Тета-13». Прогноз последствий для скрытности.

Монотонный, лишенный тембра голос ИИ заполнил мостик:

– Последовательность «Тета-13» верифицирована. Особое внимание: Фаза торможения (-30% тяги, 336 ч)

– Продолжительный низкоинтенсивный гравитационный импульс. Риск накопления обнаружимого сигнала при пассивном сканировании в радиусе 0.5 световых лет: < 0.3% (расчет по модели «Темного Леса»).

– Тепловая сигнатура: стабильный рост на 15%, рассеивание затруднено длительностью фазы. Уязвимое окно: 336 ч.

– Рекомендация: Поддержание вектора тяги строго от Земли. Максимальное угловое разрешение гипотетического наблюдателя в целевой зоне не позволит идентифицировать источник.

– Фаза коррекции вектора: Средний риск (кратковременный).

– Компенсация перегрузки: 70%. Расчетная нагрузка на экипаж: 2.04G. Риск структурного повреждения корпуса: 0.3%. Риск сбоя систем жизнеобеспечения: 0.1%. Подтвердите исполнение.

Цифры висели в воздухе. 0.8%. Мало? Достаточно, если «Они» рядом и слушают внимательно. Звягинцев почувствовал, как холодная волна пробежала по спине. Он видел, как Арики стиснул зубы, услышав «высокий риск». Видел, как Туре инстинктивно положила руку на сенсор штурвала. Видел, как Макаре просто закрыл глаза на секунду.

– Подтверждаю, – голос Звягинцева прозвучал тверже, чем он ожидал. Он повернулся к Туре, его тень метнулась по черной стене. – Лейтенант Туре. Инициируйте маневр «Тета-13». По расписанию. Пусть черт держится.

Его последние слова прозвучали почти шепотом, но в гробовой тишине мостика их услышали все. Туре кивнула, один резкий кивок. Ее пальцы коснулись сенсорной панели.

[T-00:00] МАНЕВР ТЕТА-13: ИНИЦИАЦИЯ ТОРМОЖЕНИЯ (-30% ТЯГИ)

Глухой, нарастающий гул-стон ВКН-1, снижающий тональность на пол-октавы, стал первым аккордом долгого испытания. Давление в 2G ослабло на 30%, вызвав непривычную легкость в конечностях и легкое «всплытие» предметов в невесомости компенсаторов. Туре зафиксировала:

УСКОРЕНИЕ: 1.6G (КОМП. 70%)

ТЕНДЕНЦИЯ: СКОРОСТЬ ПАДЕНИЯ 0.0001c/ч

– Стабильно, – пробормотала она. «Двести тридцать четыре часа так… Опять»

Звягинцев наблюдал, как красная точка «Маневра Тета-13» на экране медленно, неумолимо приближалась. Две недели. Четырнадцать дней быть маяком в пустоте.

* * *

Две недели спустя.

Мостик жил в ритме монотонного гула торможения. Воздух казался еще тяжелее от ожидания. Красная точка «Маневр Тета-13» на главном экране навигации мигала с навязчивой частотой: T-00:03:17. Скорость корабля снизилась до 0.490c. Торможение завершено.

– ГЕЛИОС, финальный статус торможения, – голос Звягинцева был хрипловат от напряжения двух недель.

Он чувствовал, как усталость въелась в кости экипажа. Арики нервно переминался с ноги на ногу, его паранойя достигла пика за четырнадцать дней ожидания атаки, которая не пришла. Макаре выглядел призраком, его апатия сменилась лихорадочной бледностью. Туре сидела в кресле пилота как изваяние, пальцы сцеплены на коленях. Белькасем едва скрывала тревогу в глазах.

– Торможение завершено в рамках расчетных параметров, – монотонно отчеканил ГЕЛИОС. – Отклонение от целевой скорости: -0.00005c. Структурная целостность: 100%. Тепловой профиль: стабилизируется. Готовность к фазе коррекции вектора: 100%.

– Подтверждаю, – Звягинцев сделал глубокий вдох. «Самое опасное начинается.» – Лейтенант Туре. Переход на ручное управление. Инициируйте коррекцию вектора по протоколу. Плавность – абсолютный приоритет.

– Принято, капитан. Перехват управления, – голос Туре был напряженным, но четким.

Ее руки легли на сенсорные штурвалы. На экране пилота замигали линии: РУЧНОЕ УПР. ВЕКТОРОМ ТЯГИ. ЗАДАНЫЕ УГЛЫ: АЗИМУТ +13.0°, ТАНГАЖ -2.0°.

– Последовательность активации… начата. Векторные сопла ВКН-1… переориентируются.

Сначала ничего. Потом – глухой, скрежещущий РЫК, исходящий из самых недр корабля. Не рев двигателя, а звук гигантских космических тисков, ломающих саму ткань реальности вокруг «Светлячка». Компенсаторы завыли на высокой ноте, отбирая энергию. Освещение моргнуло.

– Вектор тяги смещается… – Туре говорила сквозь стиснутые зубы, ее руки тонко вибрировали на штурвалах. – Угол азимута… +5 градусов… +8… Стабилизация потока пространственно-временных инверсий… Толчок!

Корабль дернуло. Не резко, но ощутимо – как если бы гигантская рука толкнула его в бок. Всех швырнуло к поручням или спинкам кресел. Звягинцев вцепился в пульт. Арики едва удержался на ногах, его глаза бешено сканировали показатели скрытности:

ГРАВИТАЦИОННЫЙ ИМПУЛЬС: ПИК! АНАЛОГИЧЕН УДАРУ МЕТЕОРИТА МАССОЙ 10^12 ТОНН!

СКРЫТНОСТЬ: КРИТИЧЕСКИЙ СКАЧОК!

– Держится! – выкрикнул он, не веря своим глазам. – Автоматика гасит выброс! Но это… чертова воронка!

На главном экране схема корабля плавно разворачивалась, зеленая линия курса изгибалась под новым углом. Вибрация шла по полу, заставляя зубы стучать.

– +10 градусов… +12… – Туре боролась с обратной связью, ее лицо покрылось испариной. – Целевой угол! Удерживаю! Стабилизация… Готово! Вектор зафиксирован! – она почти рухнула на спинку кресла.

[T-00:00] КОРРЕКЦИЯ ВЕКТОРА: УСПЕШНО. НОВЫЙ КУРС УСТАНОВЛЕН.

Тишина на мостике длилась ровно три секунды. Ее разорвал Звягинцев:

– ГЕЛИОС! Немедленная инициация фазы ускорения! Максимальная тяга! Туре, отбой ручного! Автопилот по протоколу!

– Активирую ускорение 6.8G, – голос ГЕЛИОСа прозвучал как приговор.

[T+00:03] МАНЕВР ТЕТА-13: ИНИЦИАЦИЯ УСКОРЕНИЯ (+6.8G)

РЫК ВКН-1 превратился в оглушительный РЕВ РАЗЪЯРЕННОГО ТИТАНА. Весь корабль содрогнулся так, что с консолей посыпались незакрепленные предметы. И тут – УДАР. Не физический толчок, а гигантская, невидимая РУКА ВДАВИЛА ВСЕХ В КРЕСЛА ИЛИ ПОЛ. Даже с 70% компенсацией ~2.04G – это было АДСКОЙ ТЯЖЕСТЬЮ. Свинец в костях. Бетон на груди. Кровь тяжелела, отливая от головы, застилая глаза темнотой. Борьба за каждый вдох превратилась в хриплое, свистящее мучение.

– Ус-корение… 6.8G… – Туре выдавила сквозь стиснутые зубы, ее руки, будто из свинца, с трудом удерживались на подлокотниках. – Компенсация… 70%… Нагрузка… 2.04G… Скорость… растет… 0.50c… 0.51c… – Каждое слово давалось с невероятным усилием.

Арики, пригвожденный к своему терминалу, хрипел, его глаза заливал пот:

– Нагрузка на корпус… граничная! Компенсаторы… 68%! Держись! Теплоотвод… ОРАНЖЕВЫЙ СЕКТОР! Системы охлаждения… работают на пределе!

Он видел, как датчики температуры двигателя ползли в красную зону. «Еще десять минут…»

Макаре не мог дышать. Его голова была прижата к спинке кресла с такой силой, что он слышал стук собственной крови в висках. В глазах плыли круги. Он видел только расплывчатые, прыгающие показатели сенсоров

– Нет… новых… аномалий....

Белькасем бледнела. Ее тренированный ум отчаянно пытался применить техники контроля: «Сосредоточься на выдохе… Вдох… Выдох…» Но тело бунтовало. Сердце колотилось, как птица в клетке. «Десять минут… Всего десять минут…»

Звягинцев стискивал зубы до хруста. Каждая клетка его тела кричала под давлением. В глазах темнело. Он видел, как стрелка нагрузки на компенсаторы дрожала у красной зоны. Слышал, как потрескивает пластиковый корпус одного из датчиков на пульте Туре. Слышал натужный вой систем охлаждения где-то в глубинах корабля. «Держись, «Светлячок»… Держись…» Это была не просьба. Это была молитва в аду перегрузки. Десять минут до спасения или катастрофы.

* * *

Несколько часов после завершения маневра «Тета-13»

Там, где мостик жил ревом и давлением, криоблок царил ледяным безмолвием. Воздух висел неподвижно, тяжелый от запаха озона, стерилизаторов и чего-то неживого – металлически-сладковатого, как запах пустоты. Гул ВКН-1 сюда доносился лишь как глухой, далекий стон, заглушаемый толстыми слоями композита и изоляции. Голубоватое сияние аварийных светильников выхватывало из мрака ряды гексагональных криокапсул – черные саркофаги будущего, вмурованные в стены и пол. Они напоминали гигантские пчелиные соты, запечатанные на зиму. Над капсулами второй вахты мигали синхронно тусклые индикаторы: ЦИКЛ ПРОБУЖДЕНИЯ: АКТИВЕН. ФАЗА: ТЕРМОВОССТАНОВЛЕНИЕ.

Алексей Карпов ощущал не пробуждение, а утопление в ледяном огне. Сознание всплывало из черной, безвременной бездны обрывками. Сначала – абсолютный холод, пронизывающий до костного мозга, заставляющий тело биться в немых судорогах. Потом – боль. Тупая, всеобъемлющая, как будто каждую клетку раздавили прессом, а потом облили кислотой. Кости ныли глубоким, древним стоном. Мышцы были одеревенелыми пнями. «Блять… Где я? Марс? Нет… Холодно… Больно… Как в том сугробе под Воркутой…» Мысли путались, цепляясь за обрывки памяти. «А, точно. Крио… Значит, не померли еще… Или это чертов морг?» Язык был ватным, недвижимым комком.

Пробуждение Кенджи Такахаши было холодным, аналитическим скачком сквозь боль. «Цикл прерван. Причина? Авария? Внешняя угроза? Время? Данных недостаточно.» Физические ощущения – ледяная скованность, тупая боль в суставах, невероятная слабость – фиксировались мозгом как входящие параметры низкого приоритета. Главное – оценка ситуации. Он попытался пошевелить пальцами. Реакция – микроскопическое подрагивание. «Нейромоторные пути: угнетены. Восстановление: 17%. Время до функциональности: ~120 секунд. Тревога: минимальная. Контроль: установлен.»

Сознание Виктория Келлер включилось как штык. «Тревога? Статус корабля? Угроза?» Холод был врагом, которого надо было немедленно победить. Боль – слабостью, недопустимой для офицера. Она попыталась вдохнуть глубже – ледяные иглы вонзились в легкие. «Дисциплина! Контроль дыхания!» Ее рука инстинктивно потянулась к несуществующему табелю на поясе. Пустота. «Оружие… Где…?» Паника, холодная и острая, кольнула под ребра, но была немедленно задавлена. «Порядок. Отчетность. Статус.»

Возвращение Раджав Десаи было мучительным всплытием. «Воздух… Вода… Баланс…» Профессиональные инстинкты сработали раньше личных. Он почувствовал сухость – страшную, всепоглощающую. Горло сжалось спазмом. «Системы… Жизнеобеспечения… Сбой?» Потом пришла боль – разлитая, ноющая. И холод, заставляющий зубы выбивать дробь где-то глубоко внутри. «Цикл… Нарушен… Опасность…»

Мозг Финна Нильссона, отточенный для точности, фиксировал аномалии. «Звук… ВКН-1… Нестабильность… Третья гармоника… Повышенная вибрация? Перегрев узла «Дельта-Н7»? Необходима немедленная диагностика…» Физические страдания – ледяной ожог кожи, одеревеневшие мышцы, гул в ушах – были лишь фоновым шумом, мешающим сосредоточиться на главном: здоровье двигателя. Он попытался открыть глаза, но ресницы примерзли.

Девика Рао пробудилась будто падая в бездну тишины. Не физической – той, о которой предупреждал артефакт. «Нашли нас? Услышали? Гул… Это гул врага? Или наш?» Холод был внешним проявлением внутреннего ужаса. Боль казалась карой за нарушение предупреждения. «Тишина… Она цела? Мы… спугнули Тьму?» Дезориентация была полной. Она не понимала, где она, когда она. Только страх.

С мягким гидравлическим шипением и клубами ледяного пара крышки шести капсул начали разъезжаться. Холодный туман окутал фигуры внутри, скрывая их на мгновение. Когда пар рассеялся, открылось зрелище, больше похожее на воскрешение мертвецов, чем на пробуждение. Для присутствовавших там картина выглядела бы слегка пугающей.

Карпов лежал, покрытый инеем, как паук в зимней паутине. Тело билось в мелких, неконтролируемых судорогах. Из полуоткрытого рта вырывалось хриплое, прерывистое дыхание. Лицо было синевато-белым, с впалыми щеками и запавшими глазами.

Тело Такахаши было неподвижно, лишь веки дрожали. Лицо – маска из воска, лишенная эмоций. Дыхание – ровное, но едва заметное. Казалось, его разум уже работал на полную мощность, игнорируя немощь плоти.

Руки Келлер судорожно сжимали края капсулы. Мускулы на шее и челюсти были напряжены до предела. Глаза широко открыты, зрачки расширены, бегали по потолку, пытаясь сфокусироваться. Дыхание – частое, поверхностное.

Десаи кашлял сухим, раздирающим кашлем, тело содрогалось. Руки беспомощно барахтались, пытаясь подняться. Губы шевелились, пытаясь что-то сказать, но издавая лишь хрип.

Нильссон моргал, пытаясь смочить примерзшие глаза. Его пальцы медленно, с трудом шевелились, как будто отрабатывая невидимые схемы двигателя. Лицо выражало глубокую сосредоточенность сквозь гримасу боли.

Глаза Рао были полны немого ужаса. Она сжалась в капсуле, пытаясь стать меньше. Дрожь была видна невооруженным глазом. Дыхание – прерывистый всхлип.

Спустя минуту в проеме двери появились две фигуры в легких серых термокостюмах с красными крестами на груди и плече: Юсеф Амрани и Лейла Белькасем. На их лицах читалась усталость – эхо только что пережитого кошмара десятиминутного ускорения – но движения были быстрыми, точными, отточенными до автоматизма. Они несли планшеты и компактные медицинские сканеры.

Амрани первым делом направился к Десаи. Его голос звучал спокойно, как теплая вода:

– Не двигайтесь резко! Глубоко не дышите пока! Сейчас будет легче. Юсеф с вами.

Он ловко подключил предварительно подготовленные капельницы к портам на запястьях Карпова и Десаи. По трубкам побежал прозрачно-янтарный раствор.

– Тепло и питание. Сейчас станет легче. Расслабьтесь.

Одновременно с этим его пальцы летали по планшету, считывая данные с биодатчиков капсул:

КАРПОВ: СЕРД. РИТМ: 42 → 55.

ТЕМП. ЯДРА: 33.8°C → 34.2°C.

НЕЙРОСТАТУС: ДЕЗОРИЕНТАЦИЯ (СРЕДНЯЯ).

ДЕСАИ: СЕРД. РИТМ: 38.

ТЕМП. ЯДРА: 33.5°C.

ОБЕЗВОЖЕННОСТЬ (КРИТ).

БОЛЕВОЙ ПОРОГ: НИЗКИЙ.

– Раджав, вода. Маленькими глотками, – Амрани поднес к губам Десаи гибкую трубочку с теплым изотоническим раствором и инженер жадно прильнул к ней.

Доктор Белькасем же направилась к Келлер и Рао. Ее присутствие было как мягкое одеяло. Она присела на корточки у капсулы Рао, положив теплую руку в тонкой перчатке на ее ледяной лоб.

– Девика? Узнаете меня? Вы дома. На борту «Светлячка». Все в порядке. Мы в безопасности.

Ее голос был тихим, мелодичным, полным убежденности. Взгляд ловил испуганные глаза Рао и удерживал их, излучая спокойствие. Одновременно она сканировала зрачки Келлер ручным нейросканером, издававшим тихое жужжание.

– Майор Келлер? Виктория? Фокус на мне. Вы на мостике? Нет. Вы в криоблоке. Пробуждение по графику. Дышите ровно. Вдох… выдох…

Она быстро вносила наблюдения в планшет:

РАО: ТРЕВОЖНОСТЬ (ВЫСОКАЯ), ДЕЗОРИЕНТАЦИЯ (ТЯЖЕЛАЯ), ТЕМП. ВОССТ.: ЗАМЕДЛЕНА.

КЕЛЛЕР: ПСИХ. ПРОФИЛЬ: СТАБИЛЬНЫЙ (ВЫСОКИЙ КОНТРОЛЬ), АГРЕССИЯ/СТРАХ ПОДАВЛЕНЫ, ТЕМП. ВОССТ.: НОРМА.

НИЛЬССОН: КОГНИТ. ФУНКЦИИ: ВЫСОКАЯ АКТИВНОСТЬ, ФОКУС НА ТЕХ. ПАРАМЕТРАХ, ЭМОЦ. ОТВЕТ: ПРИГЛУШЕН.

ТАКАХАШИ: ПОЛНЫЙ КОНТРОЛЬ, НЕЙРОАКТИВНОСТЬ: 87% ОТ БАЗОВОЙ, ЭМОЦ. ОТВЕТ: ОТСУТСТВУЕТ.

– Кенджи? Все идет по плану, – обратилась она к Такахаши, видя его открытые, аналитически-ясные глаза. Он едва заметно кивнул.

– Ю-юсеф? Это… ты, брат? Или ангел смерти приперся?.. Бля… как… как будто грузовик переехал… потом в морозилку сунули… – Карпов попытался усмехнуться, но получился болезненный оскал. – Х-хотя… на Марсе было хуже… почти…

– Статус… корабля? Угрозы? Почему… пробуждение? – каждое слово давалось Келлер с усилием. Ее тело все еще дрожало, но взгляд уже требовал ответа.

– Время… пробуждения? Соответствует… графику ротации? Данные… миссии? – мозг Такахаши уже требовал информации, отбрасывая физический дискомфорт как несущественный.

– Вибрация… в гармониках… Нештатная… ВКН-1… нагрузка? – пальцы Нильсона продолжали шевелиться в воздухе, будто работая с консолью.

– Тишина… Она… цела? Никто… не кричит? Не нашли? – в голосе Рао звучала первобытная надежда.

– Системы… рециклинга… стабильны? Воздух… чистый? – профессионал в Десаи был сильнее страдающего тела.

Амрани и Белькасем обменялись быстрым, понимающим взглядом. Стандартные реакции. Карпов – черный юмор как щит. Келлер – гиперфокус на угрозе. Такахаши – холодный запрос данных. Нильссон – уход в технику. Рао – страх за хрупкое равновесие Тишины. Десаи – беспокойство о своем детище, системах жизнеобеспечения. Трещины были видны, но фундамент пока держался.

– Все стабильно, Раджав, – успокоил Амрани Десаи, поправляя капельницу. – Воздух – альпийский бриз. Вода – родниковая. Ваши системы работают безупречно.

– Тишина цела, Девика, – мягко подтвердила Белькасем, не убирая руки со лба Рао. – мы невидимки. Как и должны быть. Сосредоточьтесь на дыхании. Вдох… выдох…

Ледяной пар все еще клубился над открытыми капсулами. Дрожь постепенно сменялась мурашками по коже, возвращающейся чувствительностью, которая приносила новую волну ноющей, глубокой боли. Возвращение из царства льда было мучительным рождением заново. Они были живы. Они были здесь. Но цена пробуждения в этом стальном гробу, летящем сквозь враждебную пустоту, была написана на их бледных, изможденных лицах и звучала в их хриплых голосах. Первый круг бодрствования завершился. Для второй вахты долгая вахта в Тишине только начиналась.

* * *

Через 6 часов после пробуждения второй вахты

Кают-компания «Зенон» была склепом, высеченным из ночи. Длинный стол из матово-черного композита поглощал тусклый свет потолочных панелей, превращая его в жалкие блики на своей поверхности. Стены и потолок, обшитые «Ночной Тенью», втягивали в себя звук, создавая неестественную, давящую тишину, нарушаемую лишь вездесущим, приглушенным гулом ВКН-1 и едва слышным шипением системы вентиляции. Воздух пахнул стерильностью и усталостью.

За столом, как фигуры на шахматной доске перед решающей партией, сидели четверо.

Дмитрий Звягинцев во главе стола. Сидел неестественно прямо, руки лежали ладонями вниз на холодной поверхности. Его форма была безупречна, но тени под запавшими глазами были глубокими, фиолетовыми. Лицо – каменная маска командира, но в жестком взгляде, устремленном куда-то в пространство над головой Такахаши, читалась нечеловеческая усталость и груз восьми месяцев вахты в абсолютной пустоте. Он казался высеченным из того же черного композита, что и корабль – монолитом, несущим незримые трещины.

Те Арики сидел справа от Звягинцева. Его коренастая фигура была напряжена, плечи подняты, будто ожидая удара. Пальцы нервно барабанили по столу – быстрый, неосознанный ритм. Взгляд, острый и беспокойный, скользил по лицу Нильссона, словно пытаясь прочитать в нем готовность к защите священного Закона Невидимости. На его скулах играли желваки. «Он поймет? Поймет ли, какую цену платишь за каждую микросекунду тишины? Как дрожишь от каждого фантомного сигнала в шуме?»

Кенджи Такахаши расположился напротив Звягинцева. Безупречно выбрит, форма без морщинки. Светоотражающие очки скрывали глаза, делая лицо нечитаемой маской. Руки спокойно лежали на столе перед ним, пальцы сложены в замок. Поза излучала холодную, аналитическую готовность. Он не выглядел отдохнувшим – пробуждение из криосна накладывало свою бледность, – но в нем не было и тени той глубинной измотанности, что висела на Звягинцеве и Арики.

Финн Нильссон сел слева от Такахаши. Он слегка сутулился, взгляд был прикован к планшету, который находился чуть под столом. Пальцы время от времени шевелились, будто вводя невидимые команды. Он выглядел погруженным в свои мысли, сосредоточенным на цифрах и схемах двигателя, звук которого он уже слышал в своих кошмарах пробуждения. И лишь изредка он бросал быстрый, оценивающий взгляд на Арики.

Между офицерами на столе находилось невидимое напряжение. Не враждебность, но глубокая пропасть опыта. Одна сторона только что вышла из заморозки, их воспоминания о миссии – это Марс, отбор, шок от правды и погружение в сон. Другая сторона провела восемь месяцев в стальной клетке Тишины, под прессом пустоты и страха, их последние воспоминания – адская перегрузка от ускорения и леденящее одиночество.

Звягинцев нарушил тишину. Его голос, низкий и хрипловатый, разрезал воздух, как тупой нож:

– Смена вахты. Статус корабля: «Зеленый». Все системы первичного и вторичного контуров – в норме, – он говорил четко, без эмоций, глядя поверх головы Такахаши. – Маневр «Тета-13» выполнен в полном соответствии с планом, без отклонений и инцидентов. Новый курс установлен. Скорость: приближается к плановым 0.7с. ВКН-1 работает в штатном крейсерском режиме. Компенсаторы: стабильно 68%, – капитан толкнул по столу свой планшет, тот скользнул по гладкой поверхности и остановился перед Такахаши. – Полный лог маневра. Телеметрия двигателя. Данные ГЕЛИОСа за период вахты. Журналы систем.

Такахаши неспешно взял планшет. Его пальцы коснулись экрана, активируя устройство. Голограммы данных на секунду вспыхнули над поверхностью стола – водопады цифр, графики нагрузки, схемы траектории. Он бегло пробежался по ним взглядом, скрытым за стеклами очков.

– Принято, капитан, – произнес он ровным, лишенным интонации голосом. – Первичное соответствие протоколам визуализировано.

Арики не заставил себя ждать. Он резко толкнул свой планшет к Нильссону. Тот вздрогнул, оторвавшись от своего устройства.

– Системы скрытности, – заговорил Арики отрывисто, его голос звучал хрипло от напряжения. – Нулевая эмиссия за весь период. Пассивный фон – стабилен. Аномалий не зафиксировано, – он сделал паузу и взгляд впился в Нильссона. – Щиты: в режиме ожидания, заряд 100%. Компенсаторы: выдержали пик. Но! – Он тыкнул пальцем в схему на планшете Нильссона, которая только что развернулась. – Тепловые швы на корпусе в районе узла «Дельта-7». Видишь? Нагрузка в 6.8G дала микро-деформацию. Термодатчики зафиксировали скачок на 3.2% выше прогноза при коррекции вектора. Риск усталости металла. Плановую диагностику – в топ-приоритет. Не после, а сразу. И проверь систему охлаждения компенсаторов секции «Альфа» – она гнала на пределе, шумы были… нервирующие.

Нильссон внимательно смотрел на указанное место, его пальцы замерли над собственным планшетом, будто мысленно запуская диагностические утилиты. Он кивнул, коротко и деловито.

– Вижу. Тепловой градиент… в верхнем пределе расчетного коридора. Но допустимый. Учту. Спасибо, Арики. «Дельта-7» и «Альфа» – первыми в очереди на ТО, – его голос был тихим, сосредоточенным.

Такахаши поднял голову, его невидимый взгляд скользнул от планшета к Звягинцеву.

– Показатели ГЕЛИОСа… в норме. Потребление ресурсов жизнеобеспечения… соответствует расчетам на вахту из шести человек, – он сделал микро-паузу. – Данные пассивных сенсоров… – Кенджи посмотрел прямо на Звягинцева, и хотя глаз за стеклами не было видно, ощущалось давление вопроса. – …пустота?

Слово повисло в воздухе, тяжелое и многозначительное. Арики стиснул челюсти. Звягинцев медленно кивнул, его взгляд наконец опустился и встретился с темным пятном очков Такахаши. В этом кивке была горечь давно созревшего плода и горькое подтверждение.

– Абсолютная, – выдохнул Звягинцев. Голос его потерял металл, стал почти обыденным, от чего стало еще страшнее. – Ни сигналов. Ни аномалий. Ни объектов. Только фон. Восемь месяцев слепого полета. Протокол «Тишина»… – он сделал паузу, – работает. Мы – невидимки. Пока.

– Психологический статус экипажа первой вахты? – спросил Такахаши.

Его голос оставался ровным, но вопрос висел в воздухе булавкой. Его взгляд скользнул к Арики, чье нервное барабанение пальцами усилилось, потом вернулся к Капитану.

Звягинцев обменялся быстрым, понимающим взглядом с Арики. В нем было что-то от усталого соучастия. Он снова посмотрел на Такахаши.

– Функционален. Задачи выполнялись в полном объеме, – Он выбрал слова тщательно. – Напряжение… высокое. Адаптация к условиям длительной изоляции и постоянной бдительности… потребовала ресурсов. Доктор Белькасем предоставит вам полный отчет и рекомендации, – Дмитрий подчеркнул последнее слово. – Рекомендую усилить групповые сессии с самого начала вашего цикла. И индивидуальный мониторинг.

Он не стал упоминать Туре и ее сомнения, Макаре и его апатию, Арики и его паранойю. Пусть Белькасем донесет это тоньше. Но предупреждение прозвучало. Арики не выдержал и резко вскинул голову, его глаза горели фанатичной убежденностью.

– Бдительность – превыше всего, Нильссон, – он обратился напрямую к инженеру, игнорируя Такахаши на секунду. – Никаких послаблений. Никаких «а вдруг» или «это просто шум». Каждая микроаномалия в фоне – потенциальный маяк. Следи за «шумом» как за врагом у ворот. Каждую секунду, – его голос дрожал от накопленного напряжения. – Мы держали щит. Теперь вы должны это делать.

Нильссон снова кивнул, на сей раз более осознанно.

– Следить за шумом… Повышенная чувствительность сенсоров… Возможно, калибровка… – он зачитывал в слух своим пометки.

– Протокол «Глубина» остается в силе, – произнес Такахаши.

Его голос вернул металлическую твердость. Это было сказано не только Арики, а всем присутствующим. Констатация. Закон.

– Абсолютное радиомолчание. Только прием маяков «Эхо» по расписанию. Никаких отклонений, – он посмотрел на Звягинцева. – Подтверждаю понимание важности бдительности, инженер Арики.

Звягинцев медленно поднялся. Его движение было чуть скованным, будто тело сопротивлялось после долгого сидения под перегрузкой. Его тень, огромная и тяжелая, легла на стол и на сидящих напротив. Он окинул взглядом Такахаши, потом Нильссона. Взгляд был тяжелым, как свинец, полным непроизнесенных предостережений и груза знания, которое невозможно передать в отчете.

– Корабль ваш, господин Такахаши, – произнес он низко, но отчетливо. Каждое слово падало на тишину с весом. – Принимайте вахту. Держите курс. Храните тишину. Удачи.

Он не сказал «берегите его». Не сказал «они еще живы». Он сказал «удачи». И в этом одном слове было все: и признание опасности, и отсутствие гарантий, и слабая искра надежды, которую он сам почти растерял за восемь месяцев в пустоте.

Такахаши тоже встал. Его движения были плавными, экономичными. Он сделал короткий, формальный кивок.

– Принято, капитан. Вахту принимаю. Курс и протоколы будут соблюдены, – ответ был сухим, лишенным пафоса, но в нем слышалась стальная уверенность и понимание всей меры ответственности. Он не улыбнулся и не протянул руку.

Арики поднялся последним, словно нехотя отрываясь от стула. Он бросил последний, почти тоскливый взгляд на терминал, встроенный в стену кают-компании, где обычно отображался статус «МАКСИМАЛЬНАЯ СКРЫТНОСТЬ», и кивнул Нильссону – жест, больше похожий на предостережение, чем на прощание.

Никаких рукопожатий. Никаких лишних слов. Только краткие, деловые кивки. Звягинцев развернулся и направился к выходу. Его шаги по композитному полу звучали глухо, тяжело. Арики последовал за ним и его коренастая фигура казалась ссутулившейся под невидимым грузом. Дверь шипнула за ними.

В кают-компании остались Такахаши и Нильссон. Тишина сгустилась, наполненная теперь хрупкостью новой ответственности. Такахаши снова посмотрел на планшет Звягинцева, его пальцы замерли над данными о пустоте. Нильссон углубился в схему тепловых швов узла «Дельта-7», уже мысленно прокручивая процедуры диагностики. Гул корабля за стенами казался теперь чужим. Вахта началась. Тень Звягинцева и знание Пустоты, которое он унес с собой, висели в комнате незримым, но ощутимым грузом. «Светлячок» плыл дальше в безмолвии, и его новым кормчим предстояло вести его сквозь тьму, не зная, что именно скрывает их невидимость.

* * *

Криоблок встретил смену усиленной тишиной. Гул ВКН-1 здесь был едва слышным далеким стоном, заглушаемым толщей композита и приглушенным шипением активных систем охлаждения. Голубоватый свет уже не казался таким зловещим – теперь он был функциональным, освещая три открытые криокапсулы, готовые принять своих пассажиров. Воздух был ледяным, обжигающим легкие, и пах стерильностью и озоном.

Шестеро членов экипажа, состав первой вахты стояли перед своими капсулами, как приговоренные к экзекуции во имя высшей цели. Они были в легких серых термокостюмах для погружения. Физическая тяжесть крейсерского ускорения после адского разгона казалась почти невесомостью, но психологическая усталость висела на них тяжелее свинца.

Капитан Звягинцев стоял прямо, лицо – непроницаемая маска. Но тени под глазами казались бездонными, а взгляд, скользнувший на мгновение по уходящим вглубь корабля коридорам, выдавал глубинный износ. Он наблюдал, как Такахаши и Нильссон вели остальных членов новой вахты – Келлер, Карпова, Десаи, Рао – мимо криоблока к их рабочим местам. Их шаги были осторожными под непривычной тяжестью, лица – сосредоточенными или растерянными.

Коренастая Арики фигура была напряжена до предела. Он не смотрел на капсулу, а пристально вглядывался в показания терминалов на стене блока. В какой-то момент кивнул сам себе, коротко и резко, как бы ставя печать одобрения перед уходом. «Держись, Нильссон. Держись, черт тебя дери.»

Туре стояла рядом со своей капсулой, ее взгляд нашел Викторию Келлер, проходившую мимо в свежей форме. Их глаза встретились. В глазах Туре – смесь облегчения от предстоящего отдыха и глухой, невольной зависти. Она теперь будет у штурвала. Она будет чувствовать корабль. Туре кивнула Келлер, жест был коротким, но в нем читалось: «Лети ровно». Келлер ответила четким, воинским кивком. «Будет сделано».

Макаре молча смотрел на свою капсулу, как на спасительную могилу. В руках он сжимал отключенный планшет с последними, мертвыми данными сенсоров. Пальцы дрожали, и он резко сунул планшет в нишу рядом с капсулой, будто отбрасывая ненужный хлам. «Прощай, пустота. Хоть ненадолго… хоть во сне…» Его лицо выражало лишь глубокое истощение.

Амрани проверял соединения своей капсулы с привычной, практичной тщательностью. Он поймал взгляд Раджава Десаи, своего сменщика, который шел с Нильссоном. Амрани улыбнулся, коротко и ободряюще. «Цикл в надежных руках». Десаи ответил кивком, но в его глазах читалась озабоченность – он уже думал о показателях.

Взгляд Белькасем, мягкий и всевидящий, скользил по лицам своих подопечных первой вахты, отмечая их состояние перед долгим сном. Потом он перенесся на Девику Рао, которую вел Такахаши. Рао шла, сгорбившись под тяжестью ускорения, ее глаза были полны немого вопроса и тревоги. Белькасем поймала ее взгляд и едва заметно улыбнулась, посылая волну спокойствия и поддержки без слов: «Держись. Мы здесь. Твое время – сейчас.» Рао задержала взгляд, и тень страха в ее глазах чуть отступила. Белькасем мысленно добавила пункт в свой план: «Рао – приоритетный мониторинг. Групповые сессии с акцентом на стабилизацию.»

Голос по корабельной связи, ровный и безличный, разнесся по криоблоку:

«Внимание, экипаж. Первая операционная вахта завершена. Экипажу первой вахты: Начало процедуры погружения в криостазис. Время на подготовку: 10 минут.»

Объявление прозвучало как окончательный приговор. Последние проблески жизни в криоблоке замерли.

Карпов, проходивший мимо с ворчливым замечанием Нильссону о «чертовых тепловых швах», резко развернулся. Он подошел к Арики, громко хлопнул его по плечу с преувеличенной бравадой, которая не могла скрыть напряжения в глазах:

– Ну, братишка-невидимка! – голос его звучал чуть громче, чем нужно, пытаясь заглушить гнетущую атмосферу. – Спи сладко! А мы тут… поскучаем без твоих параноидальных проверок каждые пять минут! Только смотри – не храпи там громко, а то услышат! – попытка черного юмора сорвалась в хрипловатый смешок, быстро угасший.

Арики вздрогнул от хлопка и обернулся. В его глазах мелькнуло раздражение, но не злоба. Он хмыкнул, коротко и сухо:

– Следи за щитами, Лёха. И за языком. Шум лишний. – Он отвернулся, его взгляд снова прилип к показаниям скрытности.

Белькасем подошла к Рао, которую Такахаши ненадолго отпустил вперед. Она мягко коснулась руки ксено-лингвиста.

– Девика, – ее голос был тихим, но отчетливым в тишине блока. – Все будет хорошо. Мы рядом, просто… спим. Сосредоточьтесь на данных. На символах. На шаблонах. Ваше время – сейчас. Найдите в тишине ее музыку.

Она знала, что именно эта метафора может найти отклик в душе семиотика. Рао кивнула, слабо сжав руку Белькасем в ответ. В ее глазах появился проблеск нерешительной надежды.

Келлер, уже стоявшая у выхода, готовясь идти на мостик, холодно, по-военному кивнула Туре и Звягинцеву. Никаких слов. Никаких сантиментов. Просто взгляд профессионала, принимающего ответственность. «Объект под контролем». Туре ответила ей таким же кивком. «Принято».

Такахаши, остановившись у выхода, холодным, оценивающим взглядом окинул группу у капсул. Его взгляд скользнул по Звягинцеву, задержался на мгновение. Короткий, почти невидимый кивок. Не «спокойной ночи». Не «удачи». Просто: «Статус принят. Процедура начата.» Звягинцев ответил таким же микро-кивком. «Корабль твой».

Первыми к выходу двинулись Такахаши и Нильссон. Их фигуры, прямые и невыразительные, скользнули в черный зев коридора «Артерия». За ними, бросив прощальные взгляды, потянулись остальные члены новой вахты. Их шаги, глухо отдаваясь в композите, быстро растворились в гудении корабля. Бодрствующие ушли.

Шестеро остались островком в пустыне ледяного света. Только шипение систем капсул и их собственное дыхание нарушали тишину.

Амрани первым двинулся к своей капсуле. Он перешагнул порог, лег на ледяное ложе, его движения были плавными, ритуальными. Макаре последовал за ним, глубоко вздохнув перед тем как лечь. Его глаза закрылись еще до того, как крышка начала двигаться.

Туре провела рукой по краю капсулы, последний раз ощущая холодный композит. Она окинула быстрым, почти тоскливым взглядом устье коридора, ведущего к мостику. Потом легла, закрыла глаза, сосредоточившись на дыхании.

Белькасем одарила оставшихся мягким, всеобъемлющим взглядом – Звягинцева, Арики. Ее улыбка была грустной и ободряющей. Она легла в свою капсулу, ее поза выражала принятие и готовность. Арики задержался. Он последний раз посмотрел на терминал. Он кивнул, резко и коротко, будто отдавая честь. Потом, не глядя на Звягинцева, шагнул к своей капсуле, лег и сразу закрыл глаза, будто стараясь поскорее выключиться. Его пальцы сжались в кулаки на груди.

Звягинцев остался один. Он стоял перед своей черной капсулой-саркофагом, огромный и неподвижный в голубоватом свете. Его взгляд медленно скользнул по закрывающимся крышкам капсул его товарищей по вахте: Туре, Арики, Амрани, Белькасем, Макаре. Лица, скрываемые инеем и стеклом, уже теряли черты, превращаясь в бледные маски.

Потом он повернул голову. Его взгляд пробил мрак коридора «Артерия», ведущего к мостику, к жилым отсекам, к сердцу корабля. Туда, где теперь бодрствовали другие. Такахаши с его холодным расчетом. Нильссон, погруженный в схемы. Келлер с ее стальной дисциплиной. Карпов с его черным юмором. Десаи с его заботами о системах. Рао с ее страхами и интуицией. Ийер, Вадхва, Чин, Аджеи, Вадхва, Диалло – все те, кто спал или просыпался в других отсеках.

На лице Звягинцева не дрогнул ни один мускул. Но в его глазах, усталых до беспредела, мелькнуло что-то невероятно сложное. Тяжесть ответственности, переданная, но не снятая. Горечь от утраты контроля. Трещина сомнения в тех, кому он оставил корабль. И голая, почти безумная решимость дожить до конца этой миссии любой ценой.

Он развернулся. Движение было резким, военным. Он шагнул в капсулу. Лег на ледяное ложе. Его спина коснулась холодного композита. Руки вытянулись вдоль тела. Глаза уставились в матовую серую поверхность крышки над головой.

– ГЕЛИОС. Инициируй погружение. Первая смена, – его голос прозвучал тихо, но отчетливо в камере. В нем не было ни страха, ни сожаления. Только окончательность.

Мягкое шипение. Крышки капсул поплыли вниз, отсекая голубоватый свет, заменяя его глубокой, мягкой тьмой внутренней подсветки капсулы. Холодный туман заклубился вокруг каждого из уходящей смены. Индикаторы на внутренних панелях замигали: ЦИКЛ ОХЛАЖДЕНИЯ: ИНИЦИАЛИЗАЦИЯ…

Последнее, что почувствовал Дмитрий Звягинцев, прежде чем сознание начало таять в ледяном тумане, был глухой, вечный гул ВКН-1, несущий его стальной гроб дальше, в абсолютную, непроглядную Тьму. Первый круг замкнулся. Долгая вахта Тишины для шестерых закончилась. Для остальных – только начиналась. А «Светлячок», неся в своих недрах спящих и бодрствующих, продолжал путь в Никуда, охраняемый лишь хрупким щитом безмолвия.

Глава 4: Эхо Одиночества

Гул. Низкий, мощный, неумолкающий. Не рев, а басовитое дыхание ВКН-1 – фундаментальный звук реальности «Светлячка», пронизывающий даже толщу композита криоблока. Здесь он был приглушен, сдавлен, словно доносящийся из-за непроглядной стены льда. Воздух висел тяжело, обжигающе холодный, пропитанный запахом озона, стерилизаторов и чем-то еще – металлически-сладковатым, как сама пустота за бортом. Голубоватое сияние аварийных ламп выхватывало из полумрака ряды гексагональных криокапсул – черные, глянцевые саркофаги, вмурованные в стены и пол. Над шестью из них тускло мигали синхронно красные индикаторы: ЦИКЛ ПРОБУЖДЕНИЯ: ЗАВЕРШЕН. Клубы ледяного пара, густые и медлительные, шипя выползали из-под приоткрывшихся крышек, окутывая фигуры внутри зыбкими, призрачными вуалями. Стоны, прерывистые хрипы, слабые попытки движений – мучительный танец возвращения из царства льда.

Дверь в криоблок шипнула, раздвигаясь. В проеме, очерченные резким светом коридора, возникли три фигуры.

Кенджи Такахаши шагнул первым. Его форма была безупречна, словно только что сошла с фабричного стенда, каждый шов, каждая складка – воплощение регламента. Лицо – гладкое, без единой морщины, выбритое до синевы. Светоотражающие очки скрывали глаза, превращая взгляд в две непроницаемые черные пустоты. В руках – планшет, пальцы лежали на сенсорном экране с неестественной неподвижностью. Он остановился у порога и его присутствие наполнило холодный воздух дополнительной стужей аналитической отстраненности. Взгляд за стеклами очков медленно скользнул по ряду капсул, сканируя, оценивая, классифицируя процесс пробуждения как набор параметров.

Следом вошла Виктория Келлер. Ее темно-синяя форма капитана космофлота ФСА тоже сидела безукоризненно, но контраст был разителен. Глубокие, почти фиолетовые тени под запавшими глазами резали бледное лицо. Казалось, эти глаза не смыкались неделями. В них горел неприкрытый, натянутый до предела фокус – острый, как скальпель, беспокойно скользящий по капсулам, фиксируя каждое движение, каждую тень в углу, на выходе. Руки были сцеплены за спиной в замок, но напряжение в плечах, в жилах на шее выдавало адреналиновую собранность, не спавшего долгие месяцы вахты офицера. Она заняла позицию чуть в стороне от Такахаши.

Замыкал группу Раджав Десаи. Он выглядел самым… человечным. И самым уставшим. Лицо осунулось, щеки впали, на лбу и в уголках глаз залегли глубокие морщины усталости и постоянной озабоченности. В руках он сжимал медицинский сканер, его взгляд уже бегал по показаниям на маленьком экране, потом переводился на фигуры в капсулах, потом снова на сканер. Губы беззвучно шевелились, словно он вел внутренний диалог о балансе жидкостей, температуре ядра, скорости нейровосстановления. Его дыхание было чуть поверхностным, быстрым.

– Показатели… Главное, чтобы стабильно… Воздух… влажность… Цикл не должен сбиться…

Тишину криоблока, нарушаемую только гулом, шипением пара и хрипами пробуждающихся, разрезал ровный, лишенный тембра голос Такахаши:

– Добро пожаловать обратно, – он говорил громко, четко, чтобы перекрыть шум, но без повышения тона. Словно докладывал ГЕЛИОСу. – Статус корабля: «Зеленый». Протокол «Глубина» активен. Двигайтесь медленно и осознанно. Доктор Десаи проведет первичный медицинский осмотр.