Щебень

Пролог:

Мальчик растёт в убеждении, что мужчина – глава семьи. Даже если его отец исчез ещё до рождения, растворившись в тумане чужого равнодушия. Даже если единственным мужским примером для него стали не крепкие объятия и твёрдые слова, а пустота, оставленная тем, кто даже не потрудился взглянуть на сына.

Может, отца и не было, зато был дядя и дедушка, которые раз и навсегда дали понять, что такое быть мужчиной. Нет, не рыбалками, охотами или гаражом, а своими уродливыми и иногда аморальными поступками. Наорать на дочь ни за что при собственном внуке – дело плевое. Избить сестру в пьяном угаре, пока племянник спит за дверью, – в удовольствие.

Женщин в этой семье не уважали, а когда осталась она единственная – изжили свою же родную кровь из собственной квартиры.

Мать Александра сбежала из города, когда тому было всего девять. Несчастная женщина до последнего верила, что её сынок не понимал всего, что происходит в его доме, но надежды рухнули под гнетом реальности, когда он впервые выказал к ней неуважение, чему научился у старших мужчин семейства.

Чуть не оказавшись в детском доме после попытки суицида матери, Александр был вынужден отправиться обратно к дяде. Так распорядилась опека. К своему странному, извращённому облегчению, он даже не попал на похороны деда. Всё он помнил, и теперь ему было тошно от самого себя. Но не настолько Александр отчаялся, чтобы заняться самоанализом и пересмотреть былое отношение к матери, и просто продолжил свою подростковую жизнь.

“Приснится мне что я тебя люблю”

Каждую третью среду месяца я прихожу в одно и то же место, будто заколдованный. Могу сравнить себя с алкашом, который приползает в гастроном за новой бутылкой. Привычка или глупость? Теперь я даже перестал писать ей и спрашивать, во сколько она придет и придет ли вообще. Для неё это милая традиция, а для меня – самоуничтожение. Каждый раз поражаюсь самому себе: почему я это терплю? Голосом диктора озвучиваю в голове: «Сопротивление бесполезно» – и снова криво ухмыляюсь. До чего же я забавен.

Я люблю, когда холодно. Когда жарко – тоже люблю, но невыносимо терпеть солнце. А сегодня именно солнечный день. Солнце обнажает всё: потертые рукава моей старой кожаной куртки, пятна на витрине кафе, неровный маникюр на Беллиных пальцах. В детстве мне казалось, что солнечные дни – для счастливых людей, а под жёлтым светом все становятся счастливыми. Ага, как бы не так.

Перед выходом рука так и тянулась к телефону, чтобы написать ей: «Не приду. Заболел. Занят. Сдох». Но меня сковало странное чувство досады. Откажусь от традиции – не поймёт. А если не поймёт, мне же будет хуже. Теперь, глядя в своё отражение в стеклянной двери, думаю, что пора перестать быть трусом. Рука тянется открыть её – и я впускаю себя внутрь.

Медленно опускаюсь за столик в её излюбленном углу и снова возмущаюсь: почему всё для неё? Стиснув зубы, нервно сглатываю слюну – комок горечи от острого чувства несправедливости. Бью себя мысленно по щеке и гоню эти мысли прочь.

Она пришла. Опускается на стул напротив, её бёдра расплываются по сиденью, как тесто. Замечаю, что она снова набрала вес с нашей последней встречи. Нет, мы виделись не так давно – просто Белла умудряется каждый раз привлекать внимание к своим ляжкам, которые кажутся всё больше. Если бы она не носила такие короткие юбки, её поведение

«посмотрите, какая я секси» и эти пухлеющие бёдра не раздражали бы меня, подливая масла в огонь тлеющей ненависти. Закатываю глаза, пока она не заглянула мне в лицо, и благодарю Бога, что между нами есть стол. Хотя бы так избегаю близости.

Белла наконец отрывается от переписки в телефоне и поднимает на меня взгляд. И теперь не знаю, что хуже: её наигранный интерес или то, как неумело, но быстро она тыкает ногтями в свой новенький телефон вычурно-розового цвета. Кнопки отзываются противным щелканьем. В её глазах мелькает азарт, она облизывает губы и начинает:

– Сашенька, ты не поверишь! – Голос режет слух, как ржавая пила. Ещё одно слово – и меня точно контузит.

– И тебе привет, любимая, – отвечаю я. Она снова не поздоровалась. Будто ей плевать, умею я разговаривать или нет. Для неё я просто слушатель, идеальная публика. – Сколько раз просить не кричать, а?

– Ой, простиии! – Когда она тянет гласные, это лишь добавляет фальши. – Ты же догадываешься, почему я так рада, не придуряйся! – Заметила, что я закатил глаза? Прогресс.

– Дай попридуряться, – с сарказмом бросаю я. Обожаю её дразнить.

Пока она не начала раскрывать свои «будоражащие планы», я молча встаю, хватаю телефон и направляюсь в туалет. Всегда так делаю, когда к нам подходит официант. Благо в этом кафе вечная текучка кадров, и эти бездари ещё не раскусили мою тактику.

– Я в туалет, – бросаю уже на ходу. Может, она и правда глупа, раз не замечает закономерности?

В туалете плескаю в лицо ледяную воду. В зеркале на меня смотрит гробовщик на похоронах собственной жизни.

Возвращаюсь, перебиваю её и фальшиво интересуюсь:

– Что заказала? – почти мямлю я. Неужели ей самой не надоели эти однотипные реплики? Или она до сих пор думает, что всё нормально?

Есть я всё равно не буду. Но заплачу. Надо же выглядеть нормальным – иначе снова столкнусь с недоумёнными взглядами людей, которые видят пустую тарелку на моей стороне стола.

И я слушаю с каким воодушевлением она перечисляет заказ: салат "Цезарь", карпаччо, ризотто и два сливовых лимонада. Не могу отделаться от мысли, что сегодня для неё и правда какой-то особенный день – обычно она выбирает другие блюда. Может, сегодня я даже поем.

– Так о чём ты хотела рассказать? – сам удивляюсь своему вопросу. Мысли вылетают быстрее чувств, а слова – раньше, чем я успеваю их обдумать.

– О! – её глаза загораются. – Я хотела сказать, что уже распланировала твой день рождения! Купила подарок, надеюсь, тебе понравится. А ещё мы пойдём в океанариум, потом – кататься на лошадях, я уже всё забронировала!

Её слова, которые для любого другого стали бы приятным сюрпризом, вызывают у меня тошноту. Она это серьёзно?

Я почувствовал тяжесть собственной руки, безжизненно упавшей на стол – моё излюбленное выражение разочарования. В первые секунды я едва сдержался, чтобы не запрокинуть голову и не издать стон, полный отвращения, но вовремя опомнился. Мы в публичном месте.

– Белл, ты в курсе, что он только через два месяца?

– Да… – Белла мнётся. Неужели правда не знала? Чуть-чуть обидно.

– Океанариум? Это то самое место, куда люди ходят смотреть на рыб? Чёрт, Белл, если мне не нравится рыба как еда, разве я стану восхищаться ей живой? Ты об этом не думала? – Я стараюсь держать себя в руках, но терпение на исходе. Ладонь на столе сжимается в кулак, и я вижу, с каким беспокойством она на него смотрит.

– Но, Саш, ты же даже не видел их в их естественной среде! Они такие милые, с красивыми хвостиками… Там не обычные рыбки, а самые красивые! – Она говорит так, будто имеет право обижаться на меня за то, что наши взгляды не совпадают.

– Нет. Скажи, сколько раз я просил тебя не искать во мне то, что нашла в себе? Мы разные. Хотя бы слышать меня научись. – Я уже близок к тому, чтобы сорваться, но стыд перед окружающими заставляет вовремя замолчать. Мой холодный тон вряд ли привлёк внимание соседей, но если кто-то и услышал наш разговор, то теперь наверняка уткнётся в свою тарелку.

– Ты такой эгоист! – парирует Белла.

Да, это её действительно задело. Она снова вскакивает и уходит из кафе, почти выбегая. Снова.

Вздохнув, я поднимаюсь, нахожу официанта и расплачиваюсь за еду, которую нам даже не успели принести. А вот это впервые. Сегодня я настроен быть смелым до конца.

Выйдя на улицу, я мгновенно хмурюсь от проклятого солнца. Ещё секунду назад я был во власти предвкушения победы, но теперь будто снова вернулся в реальность. Поворачиваю голову влево, щурясь – то ли от света, то ли от того, что вижу её. Она стоит у лавочки. Снова. Могу даже предугадать, чем это закончится. Если сяду рядом – проиграю. Поэтому, подходя к ней, демонстративно закуриваю, доставая сигарету из правого кармана. Так я избегаю примирительного поцелуя. Даже если я проиграю и она сделает вид, что мы помирились, то не сможет закрепить это поцелуем. Будет ли это ничьей?

– Ты издеваешься? Опять?

***

Всё это давно для меня ничего не значит, и я жалею, что два года назад ответил на её сообщение. Если бы только можно было вернуться назад, я бы согнул этот дешевый телефон пополам. Но прошлое не перепишешь – оно въелось в кожу, как запах травы в стены моей квартиры.

Дядя-наркоман, вечно бредящий сквозь туман собственных галлюцинаций, – единственная родительская фигура. Конечно, разговоры с ним были бесполезны, поэтому каждым вечером я убеждался в своей интровертности. Я увлекся музыкой не на шутку. Найдя идеальную для себя группу, я изучал их песни до последних нот. Одна группа, другая – и я стал перерисовывать в голове картины, которые рисовали музыканты словами, оборотами и звуками: темные, размытые очертания вечной недоговоренности и открытых концовок, мною лично интерпретированных смыслов. Главное – суть, звучание лишь её обертка. Так ко мне приелось качество искать везде смысл.

Прям как помню, перед самыми экзаменами я шел на предпоследнее занятие по ударным. С собой у меня была сумка через плечо, из которой торчали барабанные палочки. Черная ткань не скрывала их, будто нарочно выставляла напоказ мое увлечение. Не нахожу симпатии к публичному самовыражению.

Зайдя в музыкальную школу, я внезапно получил удар в плечо. Это выбило меня из колеи.

– Да че за?! – рявкнул я и обернулся в сторону, откуда получил удар.

Перед моими глазами нарисовалась девочка низкого роста, зато с гитарой через плечо – странный выбор держать её в ремне, а не сунуть в чехол. Я сразу заметил, что гитара голая, и на секунду потерял дар речи. Тупой вопрос "зачем?" так и напрашивался быть озвученным.

В тот момент эта девочка увидела перед собой брюнета с измученным лицом. Болезненный вид серых глаз и бледных губ в купе с темными бровями и синяками под глазами спасали родинки. Родинка подбородке, родинка под глазом и родинка на щеке сразу перенимали внимание и придавали лицу странное изящество, добавляя живых структур. Так хотя бы не казалось, что он одной ногой в могиле. Одет он был нормально, но с уклоном в моду, что, разумеется, привлекало девушек. Сразу можно было сказать, что экземпляр высоко оценивается у противоположного пола. Но как истинный парень-подросток, интересующийся музыкой, он считал, что музыка на первом месте, а если девушка хоть что-то о ней и скажет, то непременно просто понтуется и хочет завоевать его себе.

А я увидел девочку со жгучими красными волосами. Они так блестели, что казалось, будто она только-только вышла из салона. Мне почудилось, что земля ушла из-под ног, когда я увидел ее глаза. Сочетание красных волос и ярко-голубых глаз с длинными светлыми ресничками было чрезвычайно красивым и таким странным. Ее тело было будто усыпано ювелирными украшениями, так что сомнений в ее "занятости" не оставалось. Белое легкое платье, белые чулки с бантиками и черные туфельки. Такая нежная на вид, но играет металл.

В тот день, как я отвел взгляд с ее глаз, мы сразу разошлись в разные стороны. Я даже не спросил, почему она носит гитару без чехла.

Вечером, прямо перед сном, я получил от нее сообщение. По сей день удивляюсь, как она нашла мой номер и зачем я ей ответил. Я улыбнулся, когда заметил, что она делает обычные ошибки – некоторые буквы шли следующими, а она, видимо, торопилась писать мне и слишком много раз нажимала на одну кнопку.

Я влюбился в эту худенькую красноголовую дамочку. А сейчас она кто?

***

– Смеёшься? Опять? – слышу я свой горький, пропитанный дымом голос, когда подхожу к ней ближе. Разумеется, она корчит лицо и уворачивается от дыма сигарет.

Белла медлит с ответом почти минуту, ища в уголках своей головы очередное оправдание своему детскому импульсивному поведению.

– Нет! Ну почему тебе плевать на меня?

– Что, прости? – Я определённо взвинчен. Делаю глубокий вдох и продолжаю, показывая фальшивое спокойствие. В отличие от неё, я решил не медлить и успеть взять быка за рога. Это можно счесть слишком резким, но чем быстрее я это сделаю, тем быстрее всё это кончится. – Ладно, дай, пожалуйста, телефон.

Без лишних слов Белла протягивает мне свой телефон из сумочки. В руки мне попадает её розовый "Sony Ericsson" и наша совместная фотография. Подняв бровь, я взглянул на неё. По глазам сразу всё видно – она подумала, что если я увижу фото, где мы счастливые, то сразу передумаю и прощу её. Но я вспоминаю, как она ругалась и манипулировала, упрашивая сделать это фото. Тогда я сдался, но сейчас и не подумаю об этом. Держа одной рукой её телефон, а между пальцев – фотографию, я демонстративно достаю сигарету изо рта и прижимаю тлеющий конец к фотографии. Сигарета прожгла её прямо на Беллином лице, стерев присутствие на совместной фотографии. Оригинальнее способа разорвать отношения я не придумал.

– Стой! Что ты делаешь?! – Белла ринулась ко мне и к телефону, но я, отшвырнув сигарету, останавливаю её, вытянув руку вперёд. – Козёл, что ты сделал?!

– Всё, чего ты так добивалась. – На её глазах навернулись слезы, но она сумела их остановить. – Не пробуй мне звонить.

Я делаю шаг назад и протягиваю ей её телефон. Она выхватывает его, заодно выдёргивая дырявое фото из моих пальцев. Я даже не остаюсь посмотреть, как она сокрушается, плача над дорогой ей фотографией. Если бы только Белла могла открыть себе глаза и увидеть, что это проклятое фото вызывало теплые чувства только у неё.