Лу

Глава 1

“Послушай, ты – солнце, и звезды, и луна, и целый огромный мир, от края до края.»

Капитан смотрит, кажется, не моргая на неё, стоящую у окна. Она не слушает его.

Лу быстро надоедает смотреть на метель, она морщится и отворачивается – как серое покрывало висит за облезлой оконной рамой, а за ним – ничего. Липкая пустота, от которой Лу становится не по себе.

И тогда она берет в руки жёлтые листки, потрепанные, в разводах, и сейчас в них – целый мир, огромный, без начала и без конца, с миллионом дорог и миллиардом звёзд, и она не представляет ни на секунду, как это, что она – Лу – тоже для кого-то целый мир. Маленькая и нескладная, утром пролила чай и забыла в прихожей шарф.

Мост

Под старым мостом спит огромный лохматый зверь. Мост кирпичный, день за днём ступени крошатся все сильнее и сильнее – сами по себе, конечно же, потому что мост – забытый всеми, одинокий. Зверь тоже одинок и никому не нужен, потому и живёт под старым кирпичным мостом, днем подметает лохматым, как еловая лапа, хвостом пыльные ступени, стряхивая кирпичную крошку, а по ночам над мостом проступают звезды. И тогда они уже не одни, тогда зверю нужен мост, а мосту нужен зверь. И над ними звезды.

***

Лу смотрит на листки в руках и видит мир без отвратительного серого покрывала за деревянной оконной рамой. И голос Капитана, и то, что он говорит – ничто не имеет такого значения, как этот мир между неровных чернильных букв на пожелтевшей бумаге…Нет, внутри неё самой. Капитан снова и снова, как мантру, мысленно повторяет, надеясь, что все же мысли материальны, и она, быть может, услышит: "Ты – солнце, ты – звезды, ты – целый мир, от края и до края". А Лу пытается понять его тяжёлое молчание и не понимает.

***

Зверь видит серебрящиеся на чёрном полотне неба капли звезд, как на картинке, и он не знает, и никогда не узнает, что это конечно. Зверь свободен и счастлив – у него есть кирпичный мост и миллиард капель-звёзд над ними, и никто не сказал ему, что мир несовершенен, и зверь точно знает, все-все это – его. Если у неба нет границ, то весь мир принадлежит ему.

***

Лу прижимает к груди листки, Лу вздыхает и не смотрит. Капитан тоже вздыхает, но не отводит глаз – на ней дурацкое жёлтое платье, а на плечах синий платок. Или чёрный. Он уже не понимает, можно ли верить собственным глазам, потому что Лу видит мир иначе. Но платок, кажется, совершенно точно чёрный, как чёрное ночное небо, на которое кто-то забыл пришить звезды. Звезды? Капитан усмехается, и Лу вздрагивает, как будто просыпается, и бросает на него непонимающий взгляд, а затем снова отворачивается. Что он может знать?

Лес

Человек в зелёной шляпе распахивает окно и впускает Лес. Лес отзывается тихим шелестом и ложится стелящейся тишиной на потертое покрывало, одинокий цветок в кривом потрескавшемся горшке лениво покачивается на ветру, приветствуя Лес, и это утро, и эту весну. Лес шелестит страницами забытого в кресле альбома и весело поёт в печной трубе. Человек в зелёной шляпе натягивает замшевый пиджак и выходит, оставляя дом наедине с Лесом, падает на траву в поклоне столетним дубам и улыбается во весь рот. Весна здесь – живая, струящаяся ручьём и слепящая новым солнцем. Лес проснулся, Лес счастлив. Человек в зелёной шляпе счастлив вместе с ним.

***

Лу бережно складывает листки в шкатулку с выцветшим рисунком на крышке, а Капитан думает, что ни черта не понимает в цветах. Тот, что нарисован на крышке, кажется, пион. Лу наконец смотрит на Капитана и молчит, и Капитан молчит – теперь он ничего не может сделать. Что ей в его словах, если она не может найти в себе сил, чтобы даже взглянуть на него? Её молчание тяжёлое и ледяное, как звезды, которые могли быть пришиты к этому дурацкому черному платку на её плечах. Или все же синему? Лу не выпускает шкатулку из рук, а Капитану горько – он не понимает её, а она уже давно не видит смысла в том, чтобы что-то ему объяснять. Она бормочет под нос, что он снова портит все, что она больше не может тратить столько времени на глупости, хватает старое пальто с протертыми локтями. Лу открывает дверь, и Капитана обдает ледяным холодом – не то от того, что за дверью вовсю свою мощь играет февраль, не то от того, что он знает наверняка, что больше не увидит жёлтое платье и чёрный-синий платок, и пожелтевшие листки в её маленьких тонких руках. Лу исчезает в сером снежном февральском месиве, а Капитан смотрит на окно, туда, где минуту назад стояла Лу. Она снова забыла шарф.

***

Человек в зелёной шляпе слушает, как деревья восторженно приветствуют Весну, как гибкая Ива у реки наклоняется до самой земли в поклоне Западному ветру. Лес идёт за ним по пятам, Лес не оставит его – они братья по крови, они неделимы. Человек в зелёной шляпе утопает босыми ногами в мокрой траве, снимает шляпу, приветствуя Иву и Западный ветер, а Лес торопится, бежит за ним, стелется под ноги и прорастет сквозь него.

Человек в зелёной шляпе не знает, что будет завтра, зато почти совершенно точно уверен, что завтра с ним будет Лес, войдёт в открытые настежь окна, побродит по комнате, возвращая все на свои места, и смирно ляжет и будет ждать. Они – одно целое, лес растёт сквозь него ветвями, и сам Человек, кажется, скоро покроется листьями и мхом. Он сам – Лес.

Глава 2

Капитан открывает глаза, и хочет снова закрыть их. За окном все та же бесконечная серая масса, которую люди почему-то зовут зимой, на подоконнике зелёный в полоску шарф. Капитан не может вспомнить, который день, месяц, год. Как долго он здесь? За окном все еще зима, все без изменений. У Капитана нет прошлого, а теперь, кажется, нет и будущего. И настоящее настолько серо и уныло, что лучше бы его не было тоже. Капитан думает о том, что лучше бы его вообще не было. Он закрывает глаза, перед ним – жёлтое платье и старое пальто, и тонкие белые руки, пальцы сжимают пожелтевшие листки. Лу улыбается, и Капитан знает, что это не взаправду. Он не помнит, когда она последний раз улыбалась ему наяву. Капитан снова открывает глаза. Февраль.

Мальчик и ворон

Мальчик роняет на землю протертую до дыр кепку, и тут же поднимает, только и успевая выдернуть её из-под ног прохожего. Мгновение, и его почти сбивает с ног другой, точно такой же прохожий в чёрном шерстяном пальто и в цилиндре, и мальчик пытается вспомнить, не тот же ли это человек, что только что чуть не затоптал его кепку. Нет, у того, кажется, в руках была трость.

Мальчик не без труда выбирается из толпы, кашляет от пыли и сигаретного дыма и натягивает на голову рваную пыльную кепку. Мимо проносится ещё один мужчина, такой же, как двое предыдущих – в чёрном пальто и цилиндре, а мальчик думает, что все они одинаковые, и неважно, банкир этот джентльмен или доктор. Он с большим удовольствием смотрел бы на рабочих – они не такие, они-то носят синие рабочие костюмы в пятнах сажи или краски, или просто дорожной грязи, и по каждому можно сказать, кто чем занят. Мальчик ещё любил рабочих за то, что они живые – каждый на свой манер, а ещё они никогда никуда не торопилась. Или, по крайней мере, не торопились так, как эти джентльмены в их чистеньких пальто и цилиндрах, не замечающие ничего под ногами.

Но здесь, на центральной площади, рабочих не было, и смотреть было не на что, поэтому мальчик, пробираясь сквозь гудящую толпу, шёл к старому, давно не работающему фонтану, который облюбовали большие чёрные вороны. Потому что птиц мальчик любил даже больше, чем рабочих.

Он точно не знал, в чем причина этой любви, но знал, что птицы любят его не меньше. Мальчик даже умел говорить с ними, или ему только казалось, что он умеет, но они, кажется, понимали его. Один ворон, тот, что крупнее остальных, тот, что всегда забирал самые большие хлебные крошки, чаще остальных прилетал к мальчику, садился ему на плечо, и мальчик говорил с ним. А ворон слушал, чуть склонив голову, и, кажется, все понимал.

***

Капитан перестал считать дни, а затем и недели, хотя о них-то речи и не шло. Умом он понимал, что прошло всего ничего, но даже пара дней казалась ему вечностью. На окне все ещё лежал чёртов шарф, и пару раз, когда становилось особенно невыносимо, Капитан даже порывался бросить его в камин. Но нет. Черта-с два он добровольно избавится от того, что когда-то принадлежало Лу.

Не в этой жизни, нет. Каждый день был тошнотворно похож на предыдущий, но каждый раз, когда взгляд Капитана натыкался на этот проклятый шарф, в душе загорался огонёк надежды, что она придёт за ним. За шарфом, конечно, ведь Капитан ей уже не был нужен. Но огонёк затухал практически сразу, как только загорался – Лу нет и больше не будет, Лу больше не откроет эту дверь. Последний раз, когда Капитан смотрел в окно, серая вязкая метель утихла, и он мог видеть двор и снежную гладь, ровную и глянцевую. Смотреть не хотелось, хотелось выть зверем – от Лу не осталось даже следов, февраль просто забрал её, всю, без остатка.

***

Мальчик с вороном на плече останавливается под фонарём, чтобы посмотреть, как в его свете кружатся снежные хлопья. Птица щёлкает клювом, проходящий мимо мужчина на ходу сворачивает газету и косо поглядывает на мальчика. Ворон каркает, заставляя ускорить шаг, и мальчик идёт дальше в темноту, забывая про кружащийся в бедном свете снег, и про старый фонарь, и про мрачного мужчину с газетой.

У фонтана чёрные птицы клюют остатки булки, которую утром уронил кто-то из горожан. Теперь она, жалкая, размокшая в грязной луже, стала добычей ворон. Птицы кричат так, что не слышно собственных мыслей, дворник с метлой гоняет черную стаю, но бесполезно – они тут же снова оседают на мокрую брусчатку и кидаются на хлеб, как на последнее, что осталось в их жизни. Мальчик сидит на краю фонтана и смотрит на запыхавшегося усатого дворника с потрепанной метлой и на птиц, которые машут крыльями, бросаясь на метлу, взлетают, отступая на миг, но снова садятся. Мальчик голодный, у мальчика нет дома и ему некуда идти, и мальчик думает о том, как хорошо быть вороном. Как хорошо, когда есть крылья, когда твой дом – целый мир. Для них не существует усатого дворника, а его надоедливая метла – пустяк, потому что сейчас у них есть булка, которую, возможно, ещё утром купил в ближайшей лавке прохожий, и они счастливы, хоть за неё и приходится буквально биться насмерть друг с другом и с метлой, размахивать крыльями и кричать во все горло, заявляя свои права на хлеб и на саму жизнь. А завтра будет новый день и новый хлеб, в конце концов, сколько еще таких неуклюжих, вечно спешащих куда-то людей.

Ворон смотрит мальчику в глаза и спрашивает, почему люди такие глупые. По крайней мере, мальчику кажется, что он слышит, как ворон, широко раскрывая клюв и сверкая глазами, произносит по слогам, как в детской книжке:

"по-че-му". Мальчик мотает головой, пожимает плечами, мол, действительно, почему? У него нет денег и не от куда их взять, он время от времени помогает пекарю, а его жена отдаёт ему остатки вчерашнего хлеба, но это иногда, а чаще – как сейчас, мальчик смотрит, как птицы клюют свою добычу, и думает, почему он все-таки не птица. Ворон машет крыльями, щёлкает клювом: "ты что, дурак?". Мальчик молчит. Ему не впервой говорить с птицами, но сейчас и ответить-то нечего. Ворон раздраженно каркает, кидается в чащу своих собратьев и вырывает кусок булки, такой, что ещё не совсем промок и не превратился в жижу, и кидает мальчику. На, мол, ешь. С дураков взятки гладки.