Империя. Небо

Введение

Двенадцатый век от Рождества Христова, золотая эпоха крестовых походов и истовых битв за святую землю, заканчивался бесславно – падением небесного града Иерусалим и изгнанием из него последних христиан.

В историческом времени зачинался век тринадцатый – куда более динамичный и жестокий, чем предыдущий.

В старом западном мире, на высоких берегах Босфора, после длительного периода внутренних междоусобиц, медленно догорал последний осколок древнего античного мира – Византийская империя.

Непродолжительная эра царствовавшей в Константинополе династии Комнинов, завершилась публичной и мучительной казнью последнего ее представителя – императора Андроника. На смену ей пришел аристократический род с звучным названием Ангелов. На византийском престоле воцарился басилевс Исаак II, которого, впрочем, спустя короткое времени, пленил и ослепил в темнице его младший брат Алексей III. Но и его правление стало недолгим.

Сын свергнутого басилевса (прим. – по-византийски монарх) Исаака, Алексей IV бежал в Европу, надеясь привлечь на свою сторону войска крестоносцев, чтобы с их помощью вернуть византийскую корону. Примерно в это же время папой Римским Иннокентием III уже был объявлен очередной, четвертый по счету, крестовый поход для освобождения святой земли Палестины, но для его осуществления папскому престолу катастрофически не хватало денег.

Один из знатных предводителей крестоносцев, маркграф (прим. – военный губернатор немецкий провинции) Бонифаций Монферратский согласился помочь Алексею IV, но запросил за это баснословную сумму, а также помощь Византии в продолжении Крестового похода. Алексею IV ничего не оставалось, как согласится на эти кабальные условия.

В июне 1203 г. прибывшее морем разношерстное войско крестоносцев осадило Константинополь. После ожесточенного, но короткого сопротивления, царствующий на тот момент басилевс Алексей III сбежал во Фракию (прим. современная территория Балкан), а на византийском престоле воцарились одновременно сразу два правителя: отец Исаак II, освобождённый из темницы, и его сын – молодой Алексей IV, но положение обоих было шатким. В государственной казне не было и малой толики средств, обещанной для оплаты крестоносцам, а те не покидали предместья Константинополя без получения окончательного расчета. Жители византийской столицы, доведенные до отчаяния, предельными налогами и насилием со стороны католиков-чужеземцев, готовились к бунту.

В то же время, на востоке бескрайней степи Евразии, там, где, раньше сменяя друг друга, кочевали малолюдные племена кочевников, да одинокий ветер перегонял с места на место желтые шары перекати-поля, подобно утренней заре, зарождалась история новой, доселе невиданной в своем могуществе империи.

Темуджин из небогатого рода Борджигинов родился в середине 12 века (прим. – по разным источникам 1 155 г. или 1 162 г.) в урочище Делюн-Болдок на берегу реки Онон на территории, которая сейчас называется внутренней Монголией.

Детство и юность его прошла в трудностях и невзгодах. Отец Есугей был отравлен, когда Темуджину не исполнилось и 10 лет. Его любимая жена Борте была похищена враждебным племенем меркитов и возвращена только после длительного плена. Анду (прим. – по монг. лучший друг, кровный брат) Джамуху Темуджину пришлось казнить из-за военного конфликта монголов и киданей.

Несмотря на это, обладая талантами не только беспощадного воина, но и мудрого организатора, Темуджин быстро сплотил вокруг монгольского ядра соседние племена и скоро покорил окрестные народы.

Молодое государство постоянно росло, включая в себя новые и новые территории, и на курултае монгол 1206 г. Темуджина торжественно провозгласили Чингисханом (прим. – с тюркского «ханом океана», беспредельным, могучим как океан.).

Но амбиции Чингисхана распространялись далеко за пределы ареала обитания монгольского этноса. Всего за несколько десятилетий он создал монолитную «серебряную» империю, которая впоследствии вторгнется в китайские земли империи Цзинь, забайкальские степи, пустыни Хорезма, и даже в цветущую долину Ганга. А потом еще дальше за границы привычной ойкумены.

Ведомые Чингисханом, а также его сыновьями и военачальниками, монгольские тумены (прим. – военный отряд в десять тысяч воинов) выжгут древние города и наведут беспредельный ужас на легендарные государства. Огнем и мечом установят новый закон Евразии – монгольскую Ясу.

Старая византийская империя умирала на скалистых берегах Средиземного моря. Новая монгольская империя зарождалась в недрах Великой степи и требовательно заявляла свои права на мировое господство.

Пролог 1. Январь 1204 г. Константинополь.

– Вставайте император. Быстрее. Нас предали.

Молодой басилевс Алексей IV Ангел проснулся мгновенно, в правую кисть метнулась резная рукоять лежащей рядом короткой спаты (прим. – византийский клинок). С другой стороны, испуганно встрепенулась и прижалась к нему, в поисках мужней защиты, белокурая славянская невеста Евфимия, старшая дочь черниговского князя Глеба.

Протовестиарий (прим. – начальник императорской гардеробной, церемониймейстер) Дуке Мурзуфлу, а это был точно он, поскольку никому более не разрешалось входить в императорские покои, отшатнулся в испуге, но тут же придвинулся снова, привычно насупил густые брови и горячо зашептал:

– Это измена! Ваш дядя Алексей III инкогнито вернулся из фракийской провинции и тайно сговорился с Бонифацием Монферратским. Нам надо спешить – они скоро будут здесь.

«Крестоносцы нас предали! Что еще ждать от этих еретиков. Я знал, что это случится еще в Швабии, когда сестра Ирина – жена короля Филиппа познакомила с деверем -маркграфом Бонифацием. Это был только вопрос времени» – пронеслось в голове Алексея.

– Доспехи мне быстро! – император был уже на ногах – Я же отправил тебя Дуке договорится с крестоносцами, чтобы ввести их отряды в город и занять Большой басилейский дворец. Мы должны были подавить восстание черни!

– Да, маркграф подтвердил мне, что так и будет. Но доверенный источник сообщил мне, что в Константинополе видели Алексея III. Они решились свергнуть вас, мой базилевс и вернуть на трон вашего дядю. – настойчиво убеждал басилея в своей версии протовестиарий.

– Нужно закрыть главные ворота дворца. – приказал молодой император. – Им будет не так просто забраться на крутые каменные стены. И немедленно пошли гонцов к акулуфу (прим. – начальнику) варяжской стражи в Галатскую башню. Пусть срочно поднимают отряд и к рассвету будут здесь. Мы должны продержаться до их прихода.

Сквозь узорчатые окна Влахернского дворца, располагавшегося в самой высокой точке Константинополя, ярко пробивался щербатый месяц, освещая вековые стены, густо покрытые золотом и серебром. Мозаичные фрески, устроенные в специальных нишах, рассказывали о былых сражениях и прошедшем величии Византийской империи. Смиренный лик Григория Чудотворца с иконы, висящей на дальней стене покоев, строго и укоризненно смотрел на пустые мирские заботы. Вдалеке внизу о глухие скалы буйно бились волны крутоизогнутого залива Золотой рог.

– Все приказанное тобой будет исполнено немедленно. – быстро ответил Дуке – А, вашему августейшеству следует немедленно спустится вниз в особую потайную комнату. Так будет безопаснее и для вас, и для вашей невесты.

– Ты прав, мой верный Дуке. Один ты остался при мне. В тот момент, когда я звал крестоносцев вернуть мне престол, у меня не было другого выбора. Но я знал, что рано или поздно они предадут меня. И придут за мной. – сказал Алексей решаясь. – Ну не будем же медлить. С богом! И распорядись сообщить мне, когда варяжская дружина будет здесь.

Как только молодой император перешагнул порог спальни и вышел в длинную темную анфиладу, Дуке сделал знак ладонью евнуху, незаметно прятавшемуся за тяжелой занавесью. Приняв сигнал протовестиария, тот гулко заухал на мотив придворного павлина.

Внезапно басилевс почувствовал, что его руки оказались крепко схвачены и вывернуты глубоко за спину. Потеряв равновесие, Алексей упал вперед плашмя, так, что его клинок отлетел далеко в сторону. Басилевс оказался придавлен к мраморному полу двумя дюжими экскувиторами (прим. – византийские гвардейцы). Еще четверо воинов нависали рядом наготове с обнаженными, блестящими в лунных лучах клинками. В императорских покоях тонко закричала его испуганная невеста.

– Теперь ты мой пленник, басилевс. – громко и торжественно продекламировал Дуке Мурзуфлу. – Бывший басилевс.

– Так это все была ложь. – холодный пот пробил Алексея – Нет никакого Алексея III в Константинополе. Изменник это ты?

– Теперь это тебе очевидно. – ответил довольный протовестиарий – И тебе изменили не только я, но и твои верные экскувиторы. Я купил их за твое же золото и совсем недорого надо сказать. И с твоим деверем Бонифацием мне проще будет договориться, когда я сам стану басилевсом Византии. А тебя ослеплю как Алексей III поступил с твоим отцом. Или оскоплю – я еще не решил.

Алексей забился на полу в припадке бешенства, пытаясь вырваться из захвата и бросится на протовестиария, но державшие его гвардейцы ожидали этого и снова придавили его к полу, да так что позвонки Алексея жалобно хрустнули, а боль от вывернутых в плечах суставах прокатилась волной по всему телу.

– Заключите его в кандалы и бросьте в самый глубокий подвал монастыря Святого Георгия на Принкипосе (прим. – остров на Принцевых островах). – довольный реакции Алексея тонко засмеялся Дуке Мурзуфлу и дождавшись, когда гвардейцы уволокли молодого императора, неторопливо двинулся в Хрисотликлиний (прим. – тронный зал).

Бывший протовестиарий поднялся по широким ступеням к золотому престолу и торопливо уселся на царском троне. Хитро устроенная система огромных жемчужин, висящих на золотой цепи между колоннами, преломляла лунный свет, так что самой глубокой ночью было светло как пасмурным днем. Дуке трепетно поднял и водрузил на голову корону басилевса. Взял в руки древний скипетр. Дело было сделано.

…

Проржавевшие уключины весел быстроходного дромона (прим. – византийский корабль) императорской гвардии редко поскрипывали. Ветер был январский, пронизывающий насквозь, и чтобы продвинуть корабль против морского течения и при этом согреться, жилистым гребцам приходилось приложить изрядные усилия. С низкого неба мелко сыпало мокрой неприятной взвесью, переходящей из дождя в снег и обратно.

Принцевы острова приближались нехотя, неторопливо увеличиваясь в размерах. Вот мимо проплыл красноватый от цвета добываемой меди остров Проти. За ним медленно следовал остров Антигони с возвышающейся на холме древней церковью Иоанна Крестителя, заложенной еще при императрице Феодоре. Возле острова Халки им встретилась утлая рыбацкая лодка, которая, остерегаясь любой власти, поспешила убраться с курса дромона.

– Вот и твой остров Принкипос. – невесело, в такт январской погоде глухо промолвил почтенный годами комит (прим. – начальник) императорской гвардии, который лично сопровождал знатного пленника в последнее заточение – Не печалься, молодой басилевс. Не ты первый – не ты последний. Принцевы острова на то так и называются, что здесь издревле заточали константинопольских принцев. А ты по молодости принц и есть.

– Скажи мне комит – что с моим отцом? Император Исаак II жив? – впервые с момента пленения, заговорил свергнутый император Алексей.

Комит лишь многозначительно промолчал в ответ.

В это же время вдалеке, над центром Константинополя в районе Большого дворца и собора Святой Софии поднялись высоко в небо столбы черного дыма, которые становились все гуще и мрачнее. Казалось огонь на глазах разбегается по всей широте древнего города и сюда, в открытое море долетает запах полыхающего пожара. Гребцы на драмоне, как по команде, отложили свои длинные весла, и всё вокруг замерло в недоуменном ожидании. Корабль медленно и плавно качался без воли человека на зимних холодных волнах Пропонтиса (прим. – Мраморное море). Взгляды людей, находящихся на палубе, были направлены в сторону городского пожарища.

Внезапно из-за мыса ближайшего острова Халки, выскочила и стала быстро приближаться к драмону ладья варяжской стражи. Было видно, как гребцы на ладье ритмично налегают на длинные весла, под резвый темп задаваемый могучим акулуфом, стоящим на носу судна.

Спустя короткое время, ладья варягов поравнялась с высоким бортом драмона византийской гвардии

– Что вам нужно? – заревел, перекрикивая звук волн комит экскувиторов и не дождавшись ответа добавил – По приказанию нового басилевса византийской империи Дуке Мурзуфлу мы перевозим его личного пленника Алексея Ангела на Прокопос. Вы не смеете мешать нам исполнять августейшее поручение.

– Алексей то нам и нужен. – прозвучал ответ акулуфа с ладьи и косматые славянские воины, в алых шерстяных плащах, вооруженные длинными мечами и секирами, деловито полезли через борт драмона.

Всего несколько мгновений и все было кончено. На палубе гвардейского драмона в живых, кроме дюжины варягов, остались только басилевс Алексей и обескураженный комит. Оба стояли на коленях, ожидая дальнейшей судьбы.

– Снимите с молодого императора кандалы. Меня зовут Ахилл, я акулуф варяжской стражи. – сказал перебравшийся на борт драмона последним громадный славянский воин – Я вижу ты узнал меня, комит. Сколько стоило твое предательство?

– Я служу императору. – пробормотал начальник императорских гвардейцев.

– Всегда и любому из них. Вы, экскувиторы, как продажные девки – всегда легко меняли своих хозяев. Андроника на Исаака, того на Алексея, а теперь на Дуку. – усмехнулся в черную бороду Ахилл и продолжил – Тебе не понять нас, северных варягов. Мы восприняли преданность с молоком матерей и передаем ее от отца к сыну. Где у тебя ключи от кандалов?

Дрожащими, то ли от страха, то ли от холода, руками начальник императорской гвардии не с первого раза расстегнул бронзовые оковы на запястьях Алексея и тот долгожданно растер затекшие кисти.

– Ахилл! Я рад тебя видеть! – воскликнул Алексей, обнимая могучего акулуфа – Как ты нашел меня? И что происходит в городе? Там пожар?

– Все кончено молодой басилевс. Крестоносцы вторглись внутрь городской стены. Горит весь центр Константинополя. Остатки моей стражи из последних сил защищают Галатскую башню, но и она не устоит долго. Город пал, и империя пала. – тяжело вздохнул варяжский воевода.

Алексей Ангел задохнулся от этих ужасных известий. Его правая рука непроизвольно устремилась в сторону родного города словно пытаясь спасти его от страшной напасти.

– Что с моим отцом? Что с Евфимией? Ты видел их? – спросил пылающий жаром молодой басилевс.

– Мои лазутчики доложили, что ваш отец император Исаак II предательски убит. Задушен в Большом дворце по личному приказанию Дуке Мурзуфлу. – ответил с печалью Ахилл. – Что с вашей невестой мне не ведомо, но Влахернский дворец уже захвачен крестоносцами. Нам нельзя возвращаться. Мы никого уже не спасем.

– Нет. Нам нужно в город. – закричал Алексей в смятении. – Быстрее поворачивай судно, Ахилл. Мы должны успеть.

– Мы уже никого не спасем. Империя пала, мой молодой басилевс. – и аколуф подал сигнал своим воинам, которые бережно подхватили Алексея, не давая сопротивляться, и перенесли его на варяжскую ладью.

Вытащив из кожаных ножен узорчатый славянский кинжал, Ахилл бесстрастно перерезал горло беспомощному комиту коротким движением руки и ногой спихнул мертвое тело за борт в черную воду.

– Давно мы дома не были. Правь ладью к родным берегам. – закричал аколуф кормчему и запел, задавая ритм гребцам:

Всяк кто в силе бери топор.

Всяк кто может бери копье

Битва закончит наш смертный спор

Кто прав, кто не прав решит воронье.

Ватага на веслах одобрительно подхватила:

Вперед живые, вперед на смерть

Все что сгорает пусть пламя жрет

Чтобы в агонии замереть

Под грудой изрубленных вражьих тел.

Пролог. Осень 1225 г. Предгорья Улытау.

Старый жеребец – вожак стада диких джегетаев, дикой помеси лошади и осла, вдруг перестал щипать пожухлую осеннюю траву и недоуменно поднял тяжелую голову. Острое чутье и богатый опыт подсказали ему грядущую опасность, но это были не степные волки или белые лисицы-корсаки. Не тот тяжелый запах крови, а что-то другое. Казалось так, будто кислый пот смешивался с запахом степного пожара.

Внезапно вылетевшая из-за гранитного валуна стрела с птичьим оперением метко ударила в пегий бок пасущейся рядом юной самке. Та удивленно зашаталась, ее ноги подкосились, и она послушно легла на землю, словно захотела отдохнуть. Пачкая густую шерсть, струйкой побежала молодая алая кровь.

Небо вокруг запестрело стрелами, но и бывалый вожак не стал ждать. Он дернулся с места, уводя все стадо за собой, наверх по гранитным камням горного кряжа. Только пара жеребцов, не сразу сориентировавшись, остались стоять на месте и быстро нашли свою смерть.

Преследуя джегетаев, на низкорослых, коренастых лошадях, небольшой отряд монгол, во главе с Джучи, первым сыном Чингисхана, устремился вверх по отвесным кручам. Загонная охота на джегетаев, или куланов, как еще их называли местные жители Улытау, была любимым развлечением степняков.

Постепенно острые стрелы монгол настигали резвых джегетаев, ручные соколы пикировали с неба, заставляя пригибать лошадиные спины, и стадо стало редеть. Все больше куланов оставалось лежать на острых камнях, пока наконец вожак не ощутил, что рядом с ним больше никого нет. Только верховые преследователи дышали в спину острым запахом и стрелы били по камням все ближе, высекая искры.

Впрочем, и не все монголы выдержали ритм дикой скачки. Вслед за ханом Джучи поспевали только его сыновья Бату и Тука-Тимур. Даже старший сын от первой и любимой жены Сартак-хатун, неутомимый Орда-Ичен, отстал и потерялся из виду.

И вот одна из стрел выпущенных Джучи настигла вожака в заднее правое бедро и тот потеряв шаткое равновесие, захрипел и упал, дергаясь и пытаясь встать, а после затих.

Всадники подъехали ближе и спешились. Разгорячённый погоней, Джучи распахнул толстый стеганный халат, подставив грудь свежему осеннему ветру. Вид с этой горной террасы открывался превосходный. Закатное солнце разукрасило окрестности южно-алым, так что казалось горы и степь тлеют огнем вдали.

Хан был доволен охотой, добычей, простором до самого горизонта. Все это принадлежало ему, хозяину улуса, по праву сына Чингиса. Он снял с пояса и открыл кожаный бурдюк с кислым кумысом. Затянулся и терпкий алкоголь мгновенно ударил в голову. Джучи быстро захмелел. Сыновья смирно стояли рядом, ожидая.

…

Сколько же лет прошло с тех пор, как он впервые увидел этот пустынный край – не, так и много, не больше десяти, но сколько всего случилось с тех пор.

Чингисхан стремился покорить всю землю вокруг, расширяя империю, и его сыновья слепо следовали его могучей воле, а особенно старался старший Джучи, которому предстояло наследовать власть Великого хана.

– Пока я жива – ты всегда будешь первым наследником отца. – его мать Борте и любимая жена Темуджина говорила ему, но она была совсем не права.

После объединения всех монгольских племен в 1218 году граница империи «войлочных шатров» Чингиса подошла к древнему Хорезму, которым правил шах Джелал ад-Дин.

Чингис милосердно предложил заключить хорезмшаху мирный договор: «Я – хан земель восходящего солнца, а ты – султан земель заходящего солнца. Давай заключим твердое соглашение о дружбе и мире».

Но гордый и жесткий тюрк Джелал Ад-Дин сам был успешным завоевателем и вместо ответа убил послов, что являлось самым страшным преступлением по монгольскому закону Ясе. Этот поступок требовал кровавого отмщения, и война стала неизбежной.

Чингис сам возглавил самую крупную часть армии вторжения, вторую по составу доверил Джучи, как старшему сыну, ну а на третью, вспомогательную назначил братьев Чагатая и Угедея. Тогда-то видимо братья и сговорились, как отстранить Джучи от ханской власти.

Поход туменов Джучи был успешен и стремителен. Пока остальные силы тратили бессмысленное время в долгих осадах хорезмских крепостей, а потом в беспощадном уничтожении тысяч жителей, превращая благословенные оазисы в безлюдные пустыни, слава Джучи летела впереди него и древние города мирно покорялись перед ним. Особенно после Сыгнака.

Тумен Джучи достиг стен Сыгнака осенью 1219 года. По приказанию военачальника воинам было наказано щадить местное население, стараясь лишний раз не прибегать к насилию, словно он знал, что впоследствии эти земли отойдут к нему во владение.

Богатый местный купец по имени Хасан Ходжа сам пришел к нему с щедрыми дарами, бил челом и предложил договориться о бескровной сдаче город. Джучи снисходительно кивнул головой

На следующий день, голову убитого и растерзанного жителями купца выставили на базарной площади. И тогда рассвирепевший Джучи приказал стереть город с лица земли. Через семь дней от города и его жителей не осталось и памяти.

Следующий по пути богатый торговый город Джент встретил тумены Джучи открытыми воротами и жареными баранами. И старший сын Чингиса полюбил этот город, находящимся в оазисе полноводной реки Жандарьи.

А потом, когда его младшие братья Угедей и Чагатай не смогли справиться с осадой неприступного Ургенча, отец призвал Джучи им на помощь.

Город, озлобленный многодневной, но неумелой осадой, отказался сдаваться превосходящим силам, и Чингисхан приказал уничтожить его. Джучи, скрепя сердцем, выполнил приказ отца.

Вместо израсходованных осадой ядр для камнеметных машин, изготовленных китайскими мастерами, монголы сушили куски тутовых деревьев и разрушали ими древние стены. Потом семь дней горели кварталы и дворцы, поджигаемые сосудами с нефтью, пока не осталось чему гореть. Тех, кто выжил, дрожащих, обожжённых и оборванных, выгнали в голую степь. Ремесленников, женщин и детей дотошно отобрали, проверяя зубы и волосы, чтобы потом выстроить в бесконечные караваны и отправить в монгольские земли. Только каждый третий из рабов доходил по суровой степи до назначенного им места.

Остальных, мужчин, больных и стариков, одного за одним, методично изрубили монгольские багатуры. Никто даже не пытался бежать, понимая бессмысленность такой попытки. Над древней землей стоял людской вой и свист сабель, а потом она покраснела.

Остывающие руины Ургенча затопила Амударья через прорванные монголами плотины, а гордый Джелал Ад-Дин постыдно бежал из города в родные ему горы Курдистана. Славное было время.

И после этого отец, верно оценив его заслуги, даровал Джучи всю область легендарного Хорезма. Война для Джучи была закончена, и он обрел мир в своей душе.

…

– Отец, нам надо бы поторопиться – скоро стемнеет, а скалы здесь крутые и опасные. – выдержав изрядную паузу сказал Бату.

– Вечно этот мальчишка торопится. В мать пошел и ее отца хунгиратского нойона Ильчи. – пробормотал Джучи, вырванный из прекрасных воспоминаний, и далее возвысил голос – Этот край мой. Я здесь хан. Никто не смеет торопить меня. Даже отец мой Чингис, а не то, что мои юные отпрыски.

– Говорят, что великий Чингисхан очень болен и призывает Вас к себе на совет, почтенный хан. – склонив голову еще ниже, тихо ответил Бату. Он давно искал повод для этого разговора.

– Ты ничего не понимаешь. Это все подлый замысел моих братьев Угедея и Чагатая. Мало им того, что меня, первенца Чингиса, лишили титула наследника и отдали его пьянице Угедею. Им не дает покоя моя кровь. Они хотят всю выпить ее, чтобы ни я, ни мои сыновья не претендовали на монгольский трон. А отец стар и слушает их обоих. – мгновенно распаляясь, прорычал Джучи. – Я не поеду к Чингису на поклон. И к Угедею не поеду. И к Чагатаю. Пусть сами едут ко мне.

– Но говорят, что Чингис отправил большое войско, чтобы привести вас силой на совет. – едва слышно произнес Бату, но Джучи услышал его.

– Это мой улус, щенок. Я здесь хан. Пусть присылает хоть десять туменов – все они останутся лежать в этой степи, а из черепов мы построим холм, как под Ургенчем. А после мы с Ордой-Иченом, настоящим сыном, дойдем до самой столицы и докажем кто настоящий наследник, если отец будет жив к тому времени.

Бату тоже смотрел на закатывающееся солнце и курящуюся степь. Еще неделю назад к нему прибыл посланец от Елюй Чуцая, ближайшего советника и личного секретаря Чингиса. Тайно проник в юрту Бату и, разбудил его среди ночи. Назвавшись Хонгором, он на словах передал, что отряд кешиков – личной гвардии Чингиса выдвинулся из Карокорума и скрытно, но быстро, двигается в сторону Улытау.

– Его превосходительство Елюй Чуцая просил передать тебе, в случае если Джучи не приедет сам на совет, пощады не будет ни ему, ни его родне, ни всему улусу. Решай сам Бату-хан на какой ты стороне. – сказал таинственный посланник и пока Бату, растерянно таращил глаза, растворился в ночи, точно и не живой человек был, а деймон ночи.

Вожак стада, старый джегетай про которого все забыли, собрав последние силы, внезапно привстал на передние ноги и дернулся в сторону хана Джучи. Первенец Чингисхана отшатнулся и, потеряв равновесие, чуть не упал со скалы вниз, балансируя на самом ее краю.

– Стреляйте в него. Убейте его. – забыв про все, что только что говорил, испуганно закричал Джучи.

Тука-Тимур мгновенно взметнул лук и натянул тетиву, но Бату легким движением руки остановил его.

– Отец, одумайся и присягни Угедею. Это наш единственный шанс. – словно не замечая опасности от раненого джегетая, произнес Бату своему отцу,

– Тука, стреляй. – закричал хан, но было поздно. Джегетай вцепился в рукав ватного халата и резко дернул, так что Джучи, падая, налетел головой на черный валун. Малахай откатился в сторону и кровь из разбитого черепа забрызгала гранитные камни. Могучий в скорой смерти куман на этом не остановился и еще сильнее вцепился в руку Джучи, прогрызая ее насквозь, и волоча хана по камням, словно отмщая за утерянную семью.

Подождав немного, когда джегетай обессилел в своей злобе, Бату подошел ближе и вонзил до рукоятки острый хорезмский кинжал сзади в загривок мула. Два трупа, хан и лошадь лежали вместе на горной площадке.

– Ты слышал Тука-Тимур? Отец, умирая, назвал меня наследником улуса. – Бату повернул голову к брату с легким прищуром, оценивая опасность угрозы.

– Я все слышал брат Бату. Ты теперь Хан – тихо произнес Тука-Тимур и опустился, признавая это, на одно колено.

Бату чуть улыбнулся и снова взглянул на дальние горы, но солнце уже село за ними.

– Надо спускаться и привести в Джент тело отца Джучи. И организовать похороны, достойные великого хана, которые не видела здешняя степь. – сказал Бату. – И еще ты поедешь в Каракорум с вестью к его превосходительству Елюю Чуцая.

Немногословный Тука-Тимур снял малахай и почтительно склонил голову.

Глава 1. Греческая колония Матарха (бывшая Тмутаракань). Апрель 1235 г.

Голова болела нещадно, словно затянутая в раскаленные железные обручи, в горле сушила засуха, как жарким августовским днем в южной степи. Всеволод тяжело разлепил мутные глаза и лениво отмахнулся от разбудившей его назойливой мухи, потом охая поднялся с лежанки и, тяжело ступая, добрался наконец до потемневшего от времени дубового стола. В рассохшейся деревянной чарке, стоящей на столе, оставалось на дне еще на пару глотков теплого и сильно выдохшегося кваса.

Это с кем же они так вчера набрались. Был Ярый, Федор, еще кто-то. Песни пели, потом взяли еще у селян неразбавленного и слегка перебродившего. А дальше, как в морском тумане. Ничего не помню. Саднят скула и правая бровь, да и костяшки на правом кулаке содраны – подрались они что ли с кем-то.

В горницу вошла тетка Евдотья, в давно выцветшем домашнем сарафане и таком же, видавшем виды, платке-повойнике, и с порога, не здороваясь, стала надсадно кричать, да так что ее немолодое лицо побагровело:

– Ты на что наш род Ангелов позоришь, ирод. Про тебя весь город судачит. Меня не уважаешь, так память батьки и матери покойных не тронь. Креста святого на тебе нет, паскуда.

«Ну раз до усопших родителей дошло значит действительно натворили изрядного» – подумал Сева, как его называли все близкие люди, а вслух спросил. – Не ори ты так, тетка Евдотья, без тебя голова раскалывается. Скажи толком – что случилось-то?

– А ты поди до воеводы Ахилла да его и спроси – как раз тебя к себе зовет. – чуть успокоилась тетка – Он тебе разъяснит, что случилось, так что быстро дойдет. Немедля кличет.

С одной стороны, Сева рад был сбежать из духоты дома и от гневных криков громкой тетки, с другой стороны раз воевода Ахилл зовет к себе, то значит дело действительно плохо и придется давать ответ. Только непонятно на какой вопрос. Всеволод одним глотком допил из чарки остатки кваса, натянул походя разношенные лапти и в чем был выкатился на крыльцо мазанки.

С полого холма, на котором расположился дом, открывался чудный вид. На многие километры вширь разбегался простор Сурожского (прим. – Азовского) моря, по которому белыми точками виднелись паруса рыбацких лодок. Лишь далеко впереди, на горизонте, вырисовывалась неясным Таврида. В хорошую погоду и Корчев (прим. – Керчь) видно бывает. Справа пока темнеют, а скоро зацветут зелеными лозами ряды бесконечных виноградных плантаций. Влево, петляя сквозь поля, уходила ниткой пыльная дорога, которая вела в сторону Атамани (прим. – Тамань) и далее к берегам негостеприимного Понтийского (прим. – Черному) моря.

День был весенний, прозрачный и ясный. Голова медленно отпускала и Севе сразу захотелось искупаться. Он даже спустился к морю по узкой каменистой тропе и намочил голову, зачерпывая холодную воду широкими ладонями, но нырнуть не решился.

Всеволод, не торопясь, откладывая неминуемую расправу, двинулся в сторону дома воеводы, который был вовсе не тем княжьим теремом, как на берестяных картинках, а обычной избой, только чуть побогаче и с высоким резным крыльцом. Впрочем, и избы в Тьмутаракани в нынешние времена были строением не дешевым, а потому редким.

Толи дело раньше. Рассказывают был здесь богатый древний город, принадлежащий Хазарскому каганату. Место, где пересекались торговые пути греков, персов, варягов. Разбив воинственных хазар, легендарный князь Мстислав Храбрый обманом занял приморскую крепость с неприступными стенами и основал здесь свое славянское княжество Тьмутаракань. Народу здесь было тьма-тьмущая, поэтому так место и назвали, а за ним и портовый город. Правда говорили, что и гадов, земноводных и летучих, в перевозимых иноземных купцами съестных товарах было немало.

Но потом хоть и далекая, но могучая Византия постепенно прибрала к рукам торговлю и вытеснила славянских купцов, а за ними и князей, но местная дружина осталась здесь сторожить нужные всем торговые пути. А Тьмутаракань стали называть на греческий манер Матархом.

Так было до прихода монгол. Те, покорив государство гордых алан и перевалив через горы Кавказа, прокатились степным пожаром до реки Калки, разбив там русско-половецкое войско, а на обратном пути сожгли все прибрежные города Понтийского и Сурожского морей. Всеволод, хоть и был мал, но смутно помнил эти времена.

Лишь долгое десятилетие спустя город стал медленно оживать, на месте пепелищ появились новые дома, отстроили торговый порт и постепенно стали возвращаться люди.

За этими думами, не встретив никого по дороге, только злой голодный пес обругал его из-за плетня, Сева дошел до резной избы Ахилла, нехотя взошел на широкое крыльцо и мягко, просительно постучал костяшкой по входной двери.

– Кто там? Заходи. – зычно прозвучало изнутри терема, и Сева громоздко протиснулся внутрь через темнеющий проем горенки.

Воевода Воислав, которого все называли по прозвищу Ахилл, стоял у окна, вглядываясь в голубую даль, как будто мечтая о чем-то минувшем, и его задумчивое выражение лица вовсе не соответствовало матерому облику.

Был он громаден и кряжист, как старый могучий дуб. Выбритую наголо, кроме небольшого пучка волос за ухом, голову украшала окладистая седая борода, а морщинистый лоб наискось пересекал глубокий сабельный шрам. В последнее время Ахилл ощутимо прибавил в весе, погрузнел, но встретиться с ним в драке, или, упаси, бог в сече до сих пор не хотел бы ни один из ночных тятей, живущих в окрестностях Матарха.

Воевода медленно повернулся и в свою очередь оглядел внезапно поскромневшего Всеволода. Перед ним стоял крепкий высокий парень с короткими курчавыми волосами, прямым носом, высокими скулами и длинными руками словно предназначенными для рукопашных схваток. Одет был молодец в поношенную холстяную рубаху, перепоясанную кожаным поясом, и свободные порты. Обут в пыльные, мохнатые лапти

Ахилл молча взял с подоконника дорогой византийский кувшин и без размаха метнул, так что Сева едва успел уклониться, только цветными осколками окатило.

– Ты чего как новгородский ушкуйник ходишь. Не дружинник, а черт расписной. – рыкнул воевода. – Голову не бреешь как принято по-варяжски! Выгоню тебя из матархской дружины, пойдешь в море рыбачить или к селянам виноградничать.

Всеволод не ответил, пережидая грозный припадок воеводы.

– Эх разбаловал я вас. Ну, ничего, вы еще у меня попляшете! – сказал Ахилл и перешел к делу. – Ты чего вчера шельмец, возле дома моего ошивался, камни в окна кидал. Думал я не узнаю – кто это! К дочери моей клинья свои подбиваешь? Я тебе расскажу, как к незамужним девкам без отцового благословения лезть.

Сева виновато молчал, смотря вниз на недавно выметенный пол, и воевода продолжил:

– К Ясении моей приходил? Признавайся! – спросил Ахилл и тут за дверью в соседнюю комнату скрипнула половица и легкий девичий шаг улетел в отдаление – Тебя спрашиваю!

– Может я посвататься хотел. – гулко перебил Всеволод. – Имею право.

– Ага. Ночью. Право. Весь город перебудил, так жениться невтерпёж было. – тут внезапно воевода усмехнулся в седую бороду. – Узнаю отца твоего в эти годы. Тот тоже совсем не ангел был, хотя и Ангелом звался.

– А тебя за что дядька, Ахиллом прозвали. – переводя тему на безопасную, спросил Слава, хотя слышал эту историю уже бесчисленное количество раз.

– Был я знатный воевода в варяжской страже в Константинополе, за что славный басилевс Исаак даровал мне звание непобедимого героя Ахиллеса, «не-вскормленного грудью» (прим. – перевод имени Ахиллес с греческого). – ответил воевода. – А тебя твой отец Алексей хотел воспитать витязем всевластным. Оттого и назвал Всеволодом. Только не вышло ничего у него, по-видимому. Хорошо Ангел не дожил до такого позора – сгинул на Калке.

Глава 2. Степь в окрестностях Каракорума. Апрель 1235 г.

Небо было холодное, низкое и хмурое. Свинцовыми тучами оно перекатывалось над длинными стелящимися холмами, словно придавливая их к земле. Показывая мужское первенство верховного духа вечного синего неба Тенгри над матерью земли Этуген.

Уже наступало время молодой травы и серый монотонный пейзаж все чаще перемежался легкими зелеными островками. Еще случались ранние заморозки и редкие кустарники покрывались белым, но днем на солнце весна полноценно вступала в свои права. Еще немного и загорится степь разнотравьем – начнется благодатное время для пастбищ, и покровитель скотоводства Дзягачи-тенгери выгонит отощавшие за зиму табуны, стада и отары на приволье предгорья.

– Вот зачем интересно великий хан Чингис основал свою столицу в такой глуши? – вопрос был скорее риторический, поскольку за долгое время пути братья по отцу Орда-Ичен и Бату обсудили его неоднократно.

– Наш дед Темуджин – Бату позволил себе по-семейному использовать исконное имя Чингисхана – родился и вырос еще дальше на самом краю степи. Отец рассказывал, что, когда дед искал место для столицы своей империи он осмотрелся с холма вниз и долина Орхона напомнила ему родину. Такие же черные камни и тонкая нить реки. Так он и определил место для столицы Империи – Карокорума. К старости дед становился сентиментален.

– Что не мешало ему разорять города по всему свету и насыпать до небес горы черепов в бесконечных походах. – добавил Орда-Ичен.

– И мне кажется Чингисхан не очень любил Каракорум. Слишком шумно и людно для него. – продолжил Бату. – Дед ценил место в седле важнее удобства, а натянутая тетива звучала для него куда громче звона радостных кимвал (прим. – древний музыкальный инструмент в виде двух металлических тарелок). «Самая большая радость для мужчины – это побеждать врагов, гнать их перед собой, отнимать у них имущество, видеть, как плачут их близкие, ездить на их лошадях, сжимать в своих объятиях их дочерей и жен.» – так по его велению деда написано на его могиле.

– Ну наш дядя Угедей-хан пошел дальше и решил возвеличить свое имя в веках. «И дух Тенгри подсказал ему место среди черных гор, чтобы здесь он построил столицу, не имеющую себе равных во всей степи и за ее пределами». – сказал Орда.

– Пьяницы обычно набожны. – и оба брата тихо рассмеялись и снова между ними установилось ровное молчание, вызванное неторопливой монотонностью многомесячного конного перехода.

Их младший брат Тука-Тимур, который одновременно являлся и нукером-телохранителем Бату, ехал чуть поодаль, а небольшой отряд, собранный из лучших багатуров улуса еще дальше, так что никто не мог услышать крамолу этой шутки.

Из Джента, ставки улуса Джучи, находящегося в истоках изумрудной Сырдарьи, они выдвинулись еще в последний месяц зимней луны, когда ветра особенно свирепствуют на просторах степи, чтобы прибыть к назначенному на позднюю весну дню Великого курултая, который впервые проводился в столице монгольской империи Карокоруме.

Старший брат Орда-Ичен настаивал взять с собой в путь тумен полного состава, чтобы въехать в новую столицу серебряной империи чинно и с почестями, но Бату резонно возразил, что в степи сейчас безопасно и никто не осмелится напасть на внуков Чингисхана. А в случае, если их любимый дядя – хан Чагатай, хранитель Ясы – захочет их убить, то и полный тумен не спасет.

– Поедем быстро и налегке. Вспомним былые годы, как мы ездили с отцом Джучи охотиться в горы на джегетаев. – предложил Бату, и Орда легко согласился.

Орда всегда соглашался с братом, хоть и был старше того на 4 года. Ему уже исполнилось тридцать, но он, в силу своей природной простоты, с детства признавал верховодство хитрого, решительного Бату, который спас их в тот момент, когда дед Чингис прогневался на своего сына и их отца Джучи.

– Ты знаешь – я много был в походах с ханом Угедеем в землях китайской империи Цзинь, и он сильно изменился за это время. Если Чингисхан до конца жизни оставался багатуром, то Угедей со временем стал правителем. – поведал Бату своему брату.

– И как? – спросил Орда-Ичен. – Хорошо это или плохо?

– Смотря для чего. Для империи хорошо, поскольку правитель мыслит не великими походами, но движением времени. Для самого Угедея – скорее плохо, поскольку он отдалился от земли в своем новом дворце Тумэн-Амгалан (прим. – монг. «Десять тысяч лет мира»), да говорят еще и пьет безбожно. Хорошо хоть к нашему роду Джучи он относится без излишней вражды. Я постарался проявить ему свою верность в северном Китае. – ответил Бату.

– Не то, что черный хан Чагатай. – произнес Орда, всматриваясь в небо. – Дух неба Тенгри его разбери.

– И, в продолжении намерений деда, хан Угедей, уставший от этой вечной войны, смерти и грязи решил постоянно жить в столице, в центре империи, вдалеке от вечно бунтующих окраин. – продолжил разговор Бату. – Чжурчженей, корейцев, диких тюрков с бесом Джелал Ад-Дином или бешеных индусов верхом на боевых слонах. Да и климат здесь суше и привычнее для него, чем на юге. Не забывай, что Угедей, как и все первые сыновья Чингиса, вырос в дикой монгольской степи.

– Ну, слава богу войны Дайчин-тэнгэри, хорезмшах Джелал Ад-Дин давно странствует в царстве теней. – ответил старший брат. – После того, как войска Чингиса изгнали его отовсюду, как собаку Джелал Ад-Дина убили на горной дороге случайные разбойники.

– Да, но это было много позже того, как Угедей решил отстроить свою столицу в Каракоруме. Юг всегда кишит врагами, как джунгли Инда дикими обезьянами или вьючные верблюды кусачими блохами. – поучительно сказал Бату. – Эти племена стремятся объединиться и восстать против нас, а север спокоен, пустынен и дик. Живущие там кочевья малочисленны или давно покорены – оттуда можно не опасаться угрозы. Да и наши предки Борджингины (прим. – монгольский род из которого произошел Чингисхан) жили в монгольских степях – надо было почтить их память.

– Ты всегда был умен брат Бату. А за время цзиньского похода, кажется, стал еще умнее. – признал Орда-Ичен. – Зная это, наш отец Джучи и завещал тебе улус, хотя я старше и должен был ему наследовать первым. Но я не в обиде, поскольку ты не обделишь наделом меня и моих сыновей.

– Наше время еще настанет Орда. Благодаря нашим старшим родственникам, храни их Тенгри, нам достался пустой улус с бескрайними пустынями и дикими ветрами. – с горечью сказал Бату. – Империя, из-за первородства отца, должна была перейти к нам, а нас бросили на самый край земли, но мы с тобой расширим этот край до тех пределов, которые и не изведаны пока. За край небесного свода, туда, где бывал только мой покровитель – Лу-тэнгэри (прим. – монг. бог грома).

И в доказательство этому вдалеке из свинцовых туч внезапной стрелой осенила багровое небо яркая молния, и несколькими мгновениями позже загустевший воздух разрезал тугой раскат грома. На горизонте показались первые полосы сильного ливня.

– Сейчас дождь начнется. Надо переждать подле тех скал. – И Бату легко ударил носком кожаного гутала (прим. – монгольский сапог) по крупу своей коренастой лошади и та, с места, стремительно рванула вперед.

Вороные жеребцы братьев Орда-Ичена и Тука-Тимуру чуть запоздали со стартом, но быстро догнали летящего вперед Бату.

Они были еще молоды, но уже злы и опытны. И небо было за них.

Глава 3. Греческая колония Матарха (бывшая Тмутаракань). Апрель 1235 г.

«…якоже и мы оставляемъ должникомъ нашимъ;

и не введи насъ во искушеніе,

но избави насъ отъ лукаваго.» – достойно закончил молитву господню степенный протоирей.

«Мiр всем» – прогудел бочкообразный дьякон из недр алтаря, и собравшаяся на литургию паства дружным хором ответил «И духови твоему».

В лучах утреннего солнца, тонкими линиями, рассекавшими прозрачный воздух над алтарем храма пресвятой Богородицы, клубились невесомые частицы благости и блаженства. Праздничный запах ладана приятно и тягуче перетекал по всему храму.

Всеволод, на третьем часу утренней литургии, переступая размял затекшие ноги и отвлекся – начал высматривать то, ради чего он сегодня и пришёл в церковь. Вернее, ту.

В левой, женской половине храма было теснее, чем в правой мужской, но он уже углядел знакомый цветной византийский платок и выбивающийся их под него белый локон, который служил для него путеводным ориентиром. При этом его взгляд непроизвольно то и дело скашивался на могучую спину стоящего впереди отца Ясении дядьки Ахилла.

Вот наконец закончилось и причастие, настоятель монастыря – отец Феодосий произнес отпуст (прим. – заключительную молитву). Осталось выслушать обыденную проповедь о праведном укрощении мирских пороков и возобладании вышнего духовного над нижним грешным. Особым разнообразием она у отца-настоятеля как правило не отличалась.

Но вместо проповеди к амвону, легко раздвигая паству перед собой, выдвинулся воевода Ахилл, а следом за ним незнакомый парень в запыленном сером кафтане, серых же льняных портах и дорогих расписных сапогах, богато украшенных заморским жемчугом.

– Дорогие братья и сестры! С праздником вас! – громко, на весь храм провозгласил Ахилл. – С воскресением Христовым!

Паства охотно откликнулась «Спаси господи!», но неожиданно получилось не слитно, а вразнобой.

– Прибыл к нам в город посланник, гонец от князя новгородского Ярослава Всеволодовича. – сказал воевода. – Звать его Кириллом. Хочет обратиться к нам. Давайте выслушаем дорогого гостя.

Кирилл вышел вперед, откашлялся и молодым высоким голосом начал:

– Здравствия и процветания вам от земли Новгородской! Все мы знаем и чтим великую историю вашего княжества Тьмутаракани, историю монастыря этого и храма пресвятой Богородицы, основанного Никоном Великим, пришедшим сюда с берегов Борисфена (прим. – славянское название Днепра) из Киево-Печерской лавры.

Было видно, что посланник князя Ярослава заведомо хорошо подготовился к своей речи.

– То были времена славные, и Русь Киевская была могуча, так что басилевс Царьграда счастлив был иметь в невестах славянскую княжну, а в личной страже своей верных славян. Но, Господь наказал нас за гордыню, наслав на нашу землю полчища диких степняков. Много славных витязей полегло на реке Калке под копытами монгольской конницы. Еще больше достойных славян было уведено ими в позорное рабство. Русь тогда была слаба, а монгол силен и хитер. Но сейчас все меняется – князь новгородский Ярослав Всеволодович призывает к себе воинов со всех краев славянской земли, чтобы дать отпор литвинам и меченосцам-католикам. Вот и я прибыл в ваш древний город с такой просьбой. Готовы ли вы направить дружину вашу для спасения земли русской от иноверцев.

Гонец закончил свою недлинную речь и вновь вступил воевода, слегка поклонившийся гостю:

– Вы все слышали, братья и сестры. Приглушение сие нам в честь великую. Но я вам не князь, а воевода – решать нужно соборно всем вместе.

Люди в храме, озадаченные неожиданной новостью, сначала примолкли, но потом раздались голоса, сначала робкие, а потом все громче:

– Где Великий Новгород, а где мы! Когда они нам помогали!

– Дружину отправим! А нас кто защищать будет!

– Не дам сыновей на погибель в чужую землю гнать!

Отец Феодосий прервал нарастающий ор, возвысив голос:

– Мы здесь с вами, братья и сестры, не на базаре собрались, а в храме святом. И мыслить должны о том, чтобы душу святую сберечь и до бога святого в целости донести. Сначала Новгород займут рыцари-латины, потом Чернигов с Киевом, а потом и до нас доберутся. Наша честь православная для того и есть, чтобы веру защитить!

– В общем так! – сказал внушительно воевода, разом оборвав жаркие споры. – Пойду в Новгород я, ибо стар уже, но опытен, и возьму с собой малую дружину, числом в два десятка воинов. Пойдем на легком струге, чтобы к лету, самое позднее на Ивана Купалу, быть в назначенном месте. Отбор воинов я проведу лично сегодня после полудня на торжище.

Настоятель торжественно благословил воеводу Ахилла и всех собравшихся и уже начала выстраиваться очередь для крестоцелования. Воскресная литургия подошла к концу.

Всеволод, который стоял в притворе (прим. – западная часть) храма, почти у главного входа, вышел на крыльцо одним из первых и успел притаиться за широко распахнутыми деревянными дверьми. Далее народ пошел густо и увидев знакомый платок, Сева выдернул из толпы за рукав ситцевого сарафана Ясению, увлек за собой, так что ее мать ничего не заметила, а Ахилл еще и не вышел из храма вовсе. Девушка не слишком сопротивлялась и лишь посмотрела на Всеволода с легкой укоризной.

– Отстань ты. Куда ты тащишь меня. Репьев нацепляю. – тихо заругалась Ясения, когда они обогнули угол храма и влетели в заросли бурьяна – Отпусти меня! Закричу сейчас!

Сева попытался привлечь ее к себе и обнять гибкий девичий стан, но она с удивительной легкостью ускользала, будто была не живым человеком, а духом бесплотным.

– Дура, ты Яська! Я же люблю тебя. Жениться на тебе хочу. Сватьев заслать! – жарко зашептал Всеволод.

– Ага дружков твоих. Федьку с Ярославом! – прыснула будущая невеста, озарившись румянцем. – Всем сватьям сватья. Хоть в Царьград, хоть в засад.

Сева мгновенно насупился. Был он уже больше десяти лет как он сирота круглый. Батька его Алексей сгинул в замятне битвы при Калке, которая хоть и называлась великой, а по сути, позорной. Мать вскоре после увели в полон те же монголы, когда жгли портовый Матарх и его богатые окрестности. Только он, Всеволод, да тетка Евдокия успели в глубоком погребе пересидеть. Зуб у него был крепкий на степняков, теперь еще и невеста прямо из рук ускользает. Сева снова попытался приобнять Ясению, но та была непреклонна.

– Ахилл мне крестный. Они с батькой моим еще в стольном Царьграде в варяжской страже служили. Сам сказывал. Он мне не откажет. – пустил в ход последний козырь Слава. И проиграл.

– В чем другом может и не откажет. А про меня и думать забудь. Хочет он, чтобы я за Александра, сына Ярослава Всеволодовича вышла. Для того в Великий Новгород и собирается. – синие глаза девицы сверкали озорным лукавством. – Княжной глядишь буду.

– Тьфу ты. – сплюнул Слава с досады в дикую крапиву и бессильно прекратил борьбу. Где он, сирота и голытьба, и где молодой князь Александр, будущий владыка Новгородский, а то и всея Руси.

– Нашел. Вот, вы где прячетесь! – пробасил внезапно показавшийся из-за угла Ахилл – А ну ка, подь сюды оба.

И Сева, во избежание скорой и позорной расправы, предпочел за лучшее, одним махом перемахнуть через высокий плетень и раствориться в ближайшем переулке.

Глава 4. Каракорум. Апрель 1235 г.

Первый советник великого хана Чингиса, а после его смерти не менее великого хана Угедея, его превосходительство Елюй Чуцая, несмотря на многие свои таланты, имел внешность вполне непримечательную, можно сказать заурядную, может быть за исключением разве что ухоженной черной бороды. За нее то он и заслужил свое прозвище Урт Салах (прим. – монг. «длинная борода»).

Стараясь не привлекать излишнего внимания, в обычной одежде китайского сановника средней руки, Елюй Чуцая вышел из неприметно двери, расположенной с тыльной стороны дворца Великого хана Угедея Тумэн-Амгалан. Столичный Каракорум изо дня в день неумолимо разрастался в размерах до самых необъятных пределов, все больше становилось людей, повозок, живности, шума, что было хорошо для государства, но изрядно портило воздух. С этим приходилось мириться.

Пройдя по узким улочкам китайского квартала, миновав по пути, построенные благодаря его усилиям, многоярусную пагоду Бао-та и школу Тайсюэ (прим. – конфуцианская академия) советник вошел через центральный вход в летний императорский парк. Здесь в укромном чайном домике, расположенном сразу за живописным голубым озером, его встретил главный церемониймейстер с наследственным именем Ча Цянь (прим. – по-китайски «перед чаем», буквальный перевод «тот, кто готовит чай»). После серии взаимных поклонов, Ча Цянь проводил его превосходительство в дальнюю комнату, способствующую конфиденциальному уединению и пышно декорированную яркими цветами и восточной живописью. Там его превосходительство уже ждали двое гостей.

Первым встал и поприветствовал сановника царевич Хонгор. Высокий монгол, одновременно гибкий как лоза и твердый как бамбук, он унаследовал от своего отца Хабуту-Хасара (с монг. – Хасар-лучник) – младшего брата Чингиса, легендарную меткость стрельбы из лука. Хонгор, хоть и владел небольшим западным улусам, при императорском дворе не появлялся с раннего детства, и спокойной жизни мелкого правителя предпочел авантюрную стезю. Елюй Чуцая чтил Хонгора как самого верного и преданного нукера.

Чуть запоздав, поднялся и второй. Он не был похож на коренного монгола или другого кочевого народа в изобилии, населявшего степь. Черты лица его скорее свидетельствовали о далеком западном происхождении. О преклонном возрасте, а также об тяжелом жизненном опыте, говорили за него белые, как летнее облако, волосы и следы глубоких морщин, вертикально пересекающих высокий лоб.

Его превосходительство молча поприветствовал обоих гостей приложив правую руку к сердцу и коротким кивком головы разрешил им сесть, после чего и сам опустился на мягкие бархатные подушки, с достоинством приняв позу Будды. Замолчал, закрыв глаза и чувствуя тишину. Где-то рядом громко ревела певчая цикада.

Спустя недолгое время, удовольствовавшись короткой, но глубокой медитацией, его превосходительство сделал пас рукой Ча Цянь, разрешая тому начать гунфа-ча (прим. – китайская чайная церемония).

Сначала церемониймейстер взял в руки чаху (прим. – китайский чайник) из бледно-красной меди и промыл его насквозь горячей водой, потом бережно высыпал внутрь горсть зеленого чая. Потом добавил в чайник еще чистой воды. Листочки начали просыпаться. По традиции Ча Цянь еще три раза залил чайник, каждый раз увеличивая время заваривания и, наконец, удовлетворившись цветом, медленно разлил густо-зеленый чай по фарфоровым голубым пиалам.

Церемониймейстер бережно поставил чайник на деревянную чабань (прим. – китайская чайная доска) и подождал немного, ожидая дальнейших приказаний от его превосходительства. Не дождавшись их, почтенный Ча Цянь степенно удалился. Можно было начинать разговор.

«Испил вина, но дорога длинна, мечтаю только о чае.

От полдневного солнца…»

– продекламировал вслух Елюй Чуцая, наслаждаясь первым, самым чувственным глотком.

«От мысли о чае жажда сильнее вдвойне.

В дверь постучусь – в крестьянском дому напиться позволят мне».

– закончил знакомую строфу европеец.

– Ты, как всегда, изыскан и начитан, друг мой. Откуда ты знаешь стихи Су-Си (прим. – китайский поэт 11 века)? Впрочем, можешь не отвечать. Пусть это останется твоей тайной. – сказал Елюй Чуцая и обратился с царевичу. – Какие новости у тебя Хонгор? О чем щебечут наши верные птички при императорском дворе?

– Для начала Великого Курултая все почти в сборе. Сегодня в Каракорум прибыли Мунке и Хулагу – сыновья покойного великого нойона Толуя. Остановились они, как и предполагалось, в своем дворце. Дети хана Джучи Бату и Орда-Ичен тоже уже недалеко. Ожидаем их со дня на день. – ответил нукер.

– Слава Будде Амитахбе! – советник Елюй Чуцая исповедовал по очереди то буддизм, то конфуцианство. И то, и другое было дозволено при дворе Великого хана. – Как здоровье глубокоуважаемого хана Чагатая – хранителя нашего закона Ясы?

– Довольно хорошо для его возраста. Черный хан весьма умерен в еде и выпивке. – ответил Хонгар.

– В отличии от хана Угедея, к сожалению. – дополнил фразу его превосходительство и снова пригубил пиалу. Елюй Чуцая не понимал, как можно пить этот кислый кумыс, который так любил Угедей, отдающий грязной кобылицей и дурманящий мозг, вместо душистого бодрящего чая. – Зато у Чагатая есть другие, не менее страшные пороки – неумеренная гордыня и бешеный гнев.

Его превосходительство замолчал, наслаждаясь тишиной, потом продолжил.

– Мои верные соратники. Вы знаете сколько усилий приложили мы для создания великой монгольской империи. Мы те ступицы в колесе государства, которые позволяют ему не развалиться по дороге, а ехать дальше в благополучии и благоденствии. Покорив китайскую империю Цзинь, мы перенесли на монгольскую землю принципы ее управления. Все здесь теперь считается и записывается, тем самым умножаясь и процветая. Мы сделали много и время бы нам отдохнуть, но… – в этом месте Елюй пристально посмотрел на собеседников. – нам есть еще, что хорошего привнести в этот новый мир.

– Мы во внимании. – ответил европеец за обоих.

– На начинающемся скоро курултае, хан Угедей предложит к обсуждения пути дальнейшего завоевания дальних стран, ибо все ближние уже покорены монгольскими туменами. Хан Чагатай от всей своей черной души ненавидит ислам, и он считает, что основные силы империи должны быть направлены на истребление мусульман арабского халифата. При этом их земли он планирует присоединить к своему улусу, а столицу перенести в древний и богатый Багдад.

– Это разумно. – сказал Хонгор.

– Да, но при этом сам черный хан Чагатай безмерно усилится. И он с его сыновьями будет претендовать на титул великого хана после смерти Угедея. Черный хан и ранее претендовал на верховную власть империи, но нашими с Толуем усилиями удалось посадить на трон третьего сына Чингиса – Угедея.

– Чагатай слишком резок и жесток. Он вырежет все пространство вдоль шелкового пути вплоть до Константинополя. – скупо промолвил европеец, думая о чем-то своем. – Земля будет надолго мертва после его правления.

– Своему младшему брату Толую черный хан уже отомстил – восприми и перероди Будда его душу, а наш черед придет сразу за смертью Великого хана Угедея. Которая благодаря его обильным и вредным увлечениям уже не за горами. И ладно бы наша смерть – это не великая утрата. Повторюсь, мы только ступицы в колеснице. Но черный хан разрушит все то, что мы создавали эти долгие годы. Империя придет в упадок и в монгольских улусах воцариться хаос. Что может быть ужаснее этого. – задал риторический вопрос Елюй Чуцая.

– Можно поступить так же, как ты приказал поступить с шейхом Джелал Ад-Дином. – предложил царевич Хонгор.

– Ты убил его на горной тропе скрываясь под личиной бродяги. Я помню это и чту твою отвагу, мой верный нукер. Но одно дело убить разбитого и одинокого странника, пусть он и был могучим шахом Хорезма. И совсем другое – великого монгольского хана, наследного хранителя Ясы, да еще и в столице империи Каракоруме. Я долго думал об этом. Мы не должны делать резкого.

Его превосходительство Елюй Чуцая замолчал и прислушался, потом закрыл глаза. Откуда-то донеслась певучая трель южного кузнечика, потом перестала. Мысли его превосходительства оторвались от земли и полетели далеко.

Богатое воображение сановника нарисовало горы, покрытые снегом – он безмерно любил белый тихий свет, бесконечное молчание, бескрайний порядок. Снег нельзя было описать стихами. Елюй Чуцая был неплохим поэтом, но в мире не было подходящих иероглифов, чтобы выразить это чувство. Можно ли быть чище чем снег, белее чем снег, тише чем снег. Разве сравниться любовь к женщине или покорение мира с ним?!

Вздымается тысяча гор —

а птицы над ними летать перестали,

Лежат десять тысяч дорог —

но только следов на них больше не видно,

(прим. стихи «Снег над рекой» китайского поэта 9 века Лю Цзунъюань)

После долгого молчания Елюй Чуцая открыл глаза, сам налил себе и своим собеседникам уже слегка остывшего чая и сказал:

– У меня есть план, как не позволить Чагатаю захватить власть, но вы должны помочь мне, мои друзья.

Оба гостя одновременно склонили свои головы в согласии.

Глава 5. Греческая колония Матарха (бывшая Тмутаракань). Апрель 1235 г.

– Да постой ты! Стой, кому говорю. – Сева слегка хлопнул княжьего гонца по крепкому плечу, одновременно разворачивая того лицом к себе, и протянул свою широкую ладонь. – Здрав будь, меня Всеволодом кличут. Ангелов сын.

Новгородский гонец, щурясь против слепящего солнца, легко хлопнул свою кисть в крепкое рукопожатие Севы:

– И ты здрав будь. Кирилл я. Из Новгорода Великого прибыл.

Какое-то время хлопцы мерялись силой рук, кто первый дрогнет, но обоим быстро надоело, ибо проигравшего сразу не нашлось.

– Слышал я, твой рассказ в храме, что князь новгородский Ярослав на службу призывает. Расскажи мне, что и как? – попросил Сева. По большей части интересовало его, во-первых, жалование, а во-вторых, услышать подробности про суженого Ясении – молодого князя Александра. Или, наоборот.

Кирилл остановился, примерился. Время перед сбором на городской площади еще было.

– Чего на солнце греться. Да вот хотя бы сюда давай присядем. – предложил Кирилл тенистую завалинку у ближайшей, заросшей тонкими плетьми, пока не распустившегося винограда, избы и начал свой рассказ.

– Ярослав, сын Всеволода Большое гнездо, уже с десяток лет как княжит в Новгороде Великом на севере земли русской. Слышал небось про него. Кто не слышал. Сами новгородцы после того, как шурин его Михаил отказался, предложили Ярославу свой стол. Было мирно все, пока три года назад папа Римский Григорий не благословил рыцарский орден меченосцев на покорение земли славянской. Латины, недолго сумняшеся, вторглись в пределы княжества и тайком напали на Тесов город, захватив ближнего княжеского боярина Кирилла Сикинича. В ответ, по началу весны в прошлом году Ярослав Всеволодович собрал большое войско и двинулся походом в Ливонию на город Юрьев. Вместе с ним направился и его сын Александр, в скорем будущем великий витязь.

Сева непроизвольно икнул. Кирилл удивился этому, но продолжил:

– Дойдя же до города Юрьева, Ярослав Всеволодович с умыслом повелел обирать местных жителей, чем вызвал гнев у рыцарей-меченосцев, запершихся в укрепленном замке. Ибо выманить их хотел. Те, дождавшись подкрепления, вышли из крепости для учинения сражения. Только не учли они, что лед на речке Омовже тонок по весне. Молодой князь Александр предложил там западню устроить – латины и попались. Половина рыцарей под воду ушла без возврата – потом вниз по течению длинные мечи, да латы тяжелые собирали. А вторую часть меченосцев гнала княжья рать вплоть до Медвежьей головы, города Оденпсе по-ихнему, да те укрылись в крепости. Ярослав Всеволодович милостиво выдвинул епископу тамошнему свои требования заплатить выкуп богатый, да освободить Кирилла Сикинича, а еще часть исконных земель славянских передать псковичанам. Тем и победил.

– А кто же такой этот Кирилл Сикинич? – задал вопрос Сева.

– Да вот он я! – широко расхохотался гонец. – Перед тобой стою.

В голове у Севы мгновенно закружилось еще множество вопросов, но Кирилл не дал продолжить:

– Это другой совсем сказ и долгий к тому же. В следующий раз расскажу. Идти надо – вон уже кличут нас.

Действительно по улице бежали, да озорным колесом ходили, оборванные и босые, но веселые приморские мальчишки, словно зайчики солнечные, зазывая горожан тотчас на площадь.

На широком торжище деревянные прилавки, убранные в сторону, образовали большой круг в центре которого возвышался воевода Ахилл. Кирилл, протиснувшись сквозь многолюдную толпу, вышел и встал к нему рядом. Сева остался ждать вместе с остальными зрителями.

Погодя немного пока все соберутся, воевода смахнул рукавом со лба навернувшийся на солнце едкий пот и звучно огласил, так чтобы всем в округе слышно было:

– Горожане! Все здесь? Время дорого – тянуть не будем. Зачем все здесь собрались известно. Кто хочет со мной идти в Новгород Великий малой дружиной, да латинов-меченосцев воевать выходи вперед.

В середину круга вышло с полсотни молодцев, разных ростом, весом и сложением, но смутно похожих друг на друга приморской крепостью и боевитой силой. Были здесь чернявые аланы, горбоносые греки, косматые нарты, да и русых славян хватало. Матарха был городом купеческим, здесь смешивались разные народы, и никто не видел особой разницы между ними.

Встали хлопцы в длинную шеренгу, в центре затесался и Сева, который, благодаря росту, заметно выделялся среди окружающих. Увидев своего крестника, Ахилл нервно глянул, так что глаз задергался, но промолчал.

– Бойцы. – крикнул воевода. – Вставай по парам на бои кулачные!

Против Севы вышел стройный, быстрый алан по имени Астемир в горском хæдоне (прим. – осетинская нательная рубашка) подпоясанной узким кожаным поясом. Всеволод часто видел его раньше в порту, но близко знаком не был. Бойцы скинули рубахи, оставшись в одних портах, и двинулись по кругу примериваясь и выцеливая. Первым проявил себя алан и, пользуясь превосходством в скорости и реакции, пару раз засадил противнику в бровь и в скулу. Всеволод, выждав, приноровился и обхватил Астемира за пояс. Бросил через себя, как учил его отец, по-гречески. Но алан вцепился и не отпустил Севу, так что оба покатились по вытоптанной траве. Ахилл записал ничью в этой паре стилусом на берестяной грамоте.

Жаркий весенний день продолжался. То тут, то там, слышались звуки кулачных ударов и глухих падений, пыль стояла столбом, трещали порты, кости и позвонки. Сева выиграл еще несколько раз, но воевода, сильно обидевшись за вчерашнее, упорно игнорировал его победы.

– Хватит. – закричал Ахилл и шеренга выстроилась обратно, уже изрядно оборванная и помятая. – Воды испить и продолжим на мечах.

Сестра Астемира, темноволосая Эка в красном запашном платье и в шелковом платке, закрывающем волосы, поднесла брату деревянный ковш с прохладным нартоном (прим. – осетинский напиток), тот отпил половину и передал чарку Севе со славами:

– Испей, брат. Тебе нужно. Сильно любит тебя воевода! Чаще всех вызывает на поединки. Видать очень в свою дружину взять хочет.

– Твои бы слова да богу в уши. – пытался отдышаться Всеволод, изрядно вспотевший на жарком весеннем солнце.

Потом наступило время рубки на деревянных мечах. Сева в поисках успеха раз за разом обреченно атаковал соперников, как учили его отец и сам воевода, мощно наносил удары слева и справа, кружил и маневрировал так, что в глазах темнело. Все было тщетно.

– Довольно. – наконец возгласил Ахилл – Сейчас посчитаю и оглашу итог. Все честь по чести. Волей своей и по достигнутым результатам в малую дружину первым включаю Ярослава Медного.

Друг Севы с рыжими как медь волосами довольно сощурился.

Далее по списку шли имена, в том числе назвали и алана Астемира, а вот про Всеволода как будто забыли. Время тянулось медленно, список подходил к концу.

– И последним называю… – тут вмешался Кирилл Сикинич. Приблизившись близко, он прошептал воеводе, так что тот скривился, как от зубной боли – Последним называю Всеволода Ангела.

Глава 6. Каракорум. Май 1235 г.

Их бескрайнее, как сама великая степь, путешествие медленно приближалось к концу. На подходе к Каракоруму все чаще встречались длинные верблюжьи караваны, тянущие на себе тяжкую поклажу цветастых шелков и выдубленной кожи, засушенных фруктов и овощей, красного золота и редких драгоценностей. Все то, что в поте лица производилось и добывалось в разных краях света стекалось по Великому шелковому пути в столицу серебряной империи, чтобы отторговаться здесь и неспешно направится далее по заранее установленному маршруту. В древний Хорезм, южный Китай или арабский халифат.

Эта дорога была всегда. Еще в самом начале новой эры легендарный император У-ди китайского государства Западный Хань отправил первый верблюжий караван с шелком и бронзовыми зеркалами вдоль Огненных гор (прим. – горная гряда в Китае) в Парфию (прим. – древнее государство к югу от Каспийского моря), чтобы обменять их на прекрасных жеребцов, разводимых местными жителями. Парфяне легко согласились на взаимовыгодный торг.

В первой половине тысячелетия шелковый путь активно ветвился и удлинялся, разделился на северный и южный, пока не достиг берегов западного (прим. – Средиземного) моря и стал Великим. Шли годы и караваны, и на берегах Красного моря пророк Мухаммед основал исламское государство, которое вскоре не на жизнь, а на смерть схлестнулась с царственной Византией за жизненные пространства Ближнего Востока.

Война между амбициозными арабами и могучими византийцами распространилась далеко за пределы Аравийского полуострова, торговля на Великом шелковом пути стала опасной и невыгодной. Сам Путь, разорванный войной на части, медленно увядал.

Так было до воцарения Чингисхана в степи и вне ее. В объединенном азиатском ареале трансазиатская дорога обрела второе невиданное доселе дыхание, а вскоре и свой центр, свою столицу – Каракорум.

«Кто владеет торговлей, тот владеем миром. А кто владеет дорогой тот владеет торговлей» – как-то давно уже сказал молодой китайский чиновник Елюй Чуцая Великому хану Чингису и тот поверил. И не прогадал.

Бату-хан, уж на что бывалый и опытный воин-путешественник, и тот дивился царящему здесь на ближних подходах к Каракоруму многолюдию. То тут то там были разбиты стойбища из тех караванов, которые не успели до ночи добраться до города, или наоборот недавно выдвинулись из него. Слышалась громкая ругань, пахло костром и поджаренным мясом, тишину вечера разрывали громкие стоны верблюдов и ржание лошадей.

Наконец на закате, в лучах заходящего солнца показались монументально-глинобитные стены величественного Каракорума.

– Хан Угедей все-таки достроил свою столицу. – сказал Бату. – В прошлый раз, когда я был здесь стены еще только, начинали закладывать.

– А теперь империи никакой враг не страшен. – дополнил брата Орда-Ичен.

– Тука. – позвал Бату нукера и тот мгновенно оказался рядом. – Отправь самого быстрого гонца к хану Угедею. Пусть передаст наше глубочайшее почтение и то, что его любимые племянники на подходе. И попроси, чтобы не закрывали северные ворота столицы не дождавшись нас. Не хочется еще одну ночь провести без надежной крыши в степи.

Нукер выслушал приказание и быстро направился к следующему в отдалении от них отряду. Сразу же после один из багатуров верхом на чалой лошади, молнией пронесся по направлению к городу.

Уже в глубоких сумерках отряд достиг северных городских ворот, где обычно шел конный торг – на площадке, предназначенном для него, рабы из покоренных монголами земель уныло очищали последствия лошадиной торговли.

Возле городских ворот их ждал верхом сам начальник стражи, достопочтенный нойон Кетбуга, в окружении нескольких легко вооруженных кешиков, а также, к удивлению, Бату, уже знакомый нукер его превосходительства Хонгор.

– Мир и богатство вашему городу, да восславиться он в веках и обойдут грозы его стороной. – спешившись сказал Бату-хан. – Пусть небесный Тенгри никогда не забудет осенить благодатью Каракорум.

– И вам мир, достопочтимые внуки великого Чингисхана, сыновья хана Джучи. Как прошла ваша дорога? Была ли она спокойной и безопасной? Добро пожаловать в новую столицу великой империи. – начальник стражи готов был продолжить, но Хонгор оборвал его речь. Что было примечательно.

– Многоуважаемые Орда-Ичен и Бату. Первый советник Угедей-хана, его превосходительство Елюй Чуцая попросил меня лично встретить вас и немедленно препроводить в его дворец. Где он будет ждать вас с большим нетерпением.

Р переглянулись – хоть они и устали с дороги, отказываться от приглашения главного сановника империи было не принято.

– Отведи наш отряд до родового дворца Джучи, Тука-Тимур. – решил Бату. – Мы рады принять предложение его превосходительства и готовы следовать к уважаемому Елюй Чуцая незамедлительно.

Глава 7. Таврида. Май 1235.

Боевая ладья, наполненная под высокие края съестными припасами, с гордым змеем на носу и с деревянными щитами в ряд, вывешенными вдоль бортов, под одобрительные крики провожающих резво выскочила из портовой гавани Матарха. На удаляющемся берегу Всеволод разглядел цветастый платок тетки Евдотьи и рядом с ней белокурый лепесток волос Ясении, выбившийся из-под льняной косынки.

Отец давно говорил Всеволоду, что даже когда человек вдалеке от патриса (прим. – по-византийски родина), часть его остается дома и от отсутствия этой доли становится грустно на душе. В малом возрасте Сева не понимал этого, а сейчас на ладье отчетливо ощутил это одновременно и светлое, и меланхоличное чувство.

Петлять, ловя нужное течение не стали и курс взяли прямо на город Корчев через пролив, разделяющий Сурожское и Понтийское моря. Ретивые гребцы удало горланили песни и весело взмахивали веслами, так что волны кудряво вспенивались. Ветер был попутный и над ладьей развернули ярко-красный парус, символизирующий воинскую удаль, с желтыми полосами под цвет восходящего солнца.

На возвышенности позади медленно удалялся городской знак Матарха – великий валун с надписью славянской вязью «В год 6576 (1068) индикта 6 Глеб князь мерил море по льду от Тмутаракани до Корчева – десять тысяч и четыре тысячи сажен». Как смог легендарный князь Глеб Святославович сделать это вычисление до сих пор велись жаркие споры, возможно просто по льду зимой отсчитал, но точность отдаления Тавриды от материка никем сомнению не подвергалась.

В Корчеве приставать к земле не стали, чтобы засветло достичь Сурожа (прим. – Судак). Под дуновенье попутного теплого ветра ладья весело летела над голубыми волнами и в три дневных перехода преодолела весь южный берег Тавриды.

Всеволод, который монотонной греблей заработал вздувшиеся мозоли, восторженно глядел на проплывающий мимо высокий берег. Здесь отвесной стеной возвышались горы, перед которыми ярким костром разбегались весенние травы. Душисто цвели чабрец и мелисса, фиолетовым всполохом жгла луга лаванда, сиреневыми столбиками бередил душу шалфей.

– Вот бы бросить всю эту мирскую заботу и забраться на ту самую высокую гору Святого Петра (прим. – Ай-Петри), где православный крест в небо воздымается. Сесть на самом краю отвесной скалы и, свесив ноги, наблюдать синь широкую до бескрайности. Может и самого апостола с ключами от рая оттуда видно. – вслух, размышлял Сева.

А воеводе Ахиллу, облокотившемуся на деревянный ладейный борт, вспомнились молодые годы, когда они, вот так же варяжской дружиной из Царьграда под эгидой Исаака II, ходили воевать болгар. Там то в городце Рожесте византийский басилевс выпорол за крики местного юродивого, хотя советовали ему не трогать божьего человека. А на следующий день, громом среди ясного неба, застало их известие о свержении басилевса его братом Алексеем. Вот и не верь после этого в грозного бога и его неотвратимое возмщение.

Много было походов, много историй и дальних странствий, а этот может быть и последний самый.

Кирилл Сикинич же старался ни о чем не думать. Просто смотрел на расстилающуюся синевой водную гладь – у него хватало предстоящих забот по прибытии в Корсунь (прим. – Херсонес).

Если море возле южного берега Тавриды от Корчева до Ялиты (прим. – греческое название Ялты) было просто оживлено, то гавань торговой столицы острова кишела судами всех типов, размеров и народов. Широкие, ярко разукрашенные греческие дромоны скользили мимо скромных славянских ладей. Реже, но попадались воинственные драккары викингов и богатые убранством ганзейские когги. Зато непривычно много было расписных венецианских галер.

Воевода Ахилл тяжело вздохнул – раньше, чтобы проплыть по заливу Золотой рогу, соединявшему Внутреннее (прим. – византийское название средиземного моря) и Понтийское моря константинопольская таможня требовала такую лютую пошлину, что западные латины семь раз думали, чтобы торговать в Корсуни. Сейчас после падения Царьграда, хваткие венецианцы захватили торговую брешь и уже не выпускали ее из рук.

В Корсуни, по совету, оно же приказу, Кирилла, воевода распорядился сделать дневную остановку – поклониться древним православным святыням и получить благословение местного митрополита перед дальнейшим странствием. До сих пор плыли они по землям давно изведанным и освоенным еще прежними греками. Далее им предстояло свернуть на север чтобы проплыть мимо западного берега Тавриды и против течения Борисфена углубится в дикие степные просторы.

В портовой гавани Корсуни ладья дружины, суша весла по волнам докатилась до берега и ткнулась ростром (прим. – таран но носу ладьи) в каменную кладку многолюдной набережной. Стоящий на носу Ярослав лихо перепрыгнул на землю и крепким узлом примотал шварт (прим. – канат для швартовки) к каменному палу (прим. – вертикальная опора) на портовом причале.

В то время, как Ахилл пошел искать портового мастера, чтобы проторговаться до хрипа, но заплатить тому за дневную стоянку, Кирилл, взял с собой Всеволода, и через высокие ворота в городской стене двинулся вверх в сторону городской площади. Монголы и здесь побывали в прошлый свой приход десять лет назад, но их нашествие было не столь ощутимо – большинство двухэтажных каменных домов и базилик уцелело, только покрылось темной копотью от пожаров.

Всеволод, широко раскрыв глаза, наивно дивился на высокую греческую архитектуру. И отец его Ангел, и воевода не раз рассказывали ему про величие Царьграда и других византийских городов, но сам он и поверить не мог, что бывает такое великолепие.

– Всеволод, ты не зевай здесь. Народ портовый ушлый – раз и кошеля хватишься. – обычно усмехнулся Кирилл и матюгнулся на следующую за ними ватагу мальчишек, да так забористо, что те моментально испарились из виду. – Корсунь город древний, еще греками основанный. Да не цареградскими, а дальними заморскими. Посконными.

По длинной тенистой улочке они наконец поднялись в покатую гору и достигли торговой площади Корсуни, называемой Агорой, по периметру окруженной семи православными храмами, построенных под тысячу лет назад. В центре площади возвышались «царицынские палаты» – дворец местного префекта. Туда путники и направились.

Глава 8. Каракорум. Май 1235 г.

Даже глубокой ночью, в свете висящей ярким фонарем, полной луны столица серебряной империи навзничь поражала воображение.

Путники верхом, потому что пешим шагом они бы добрались только к утренней заре, последовательно пересекли латинский квартал, застроенный строгими каменными зданиями и наполненный ремесленными мастерскими, китайский квартал чиновников с многоэтажными пагодами и торговыми лавками, арабский квартал с исламскими минаретами и витиеватыми башнями.

Далее следовало открытое пространство, неожиданно заполненное кочевыми юртами, словно они вновь оказались в дикой степи, и наконец впереди расположился целый район гонгдианов (прим. – по-китайски дворец) придворных секретарей с террасными крышами, мощеными красной черепицы, в стиле типичном для северного Китая империи Цзинь.

Возле парадного входа в дворец его превосходительства, который старательно ничем не выделялся среди стоящих рядом построек, их никто не встречал и нукер Хонгор, привычно открыв тяжелую дверь, пропустил внутрь, в царящую в коридоре полутьму братьев Бату и Орда-Ичена, а следом и нойона Кетбугу.

– Все в сборе. – нукер провел гостей длинной анфиладой в ярко освещенную горящими факелами просторную комнату, которая оказалась китайским квуном (прим. – зал для восточных единоборств).

Посередине зала, раздетые по пояс, находились два опытных бойца, почти старика, приготовившихся к схватке. Стоящий слева монгольский багатур был хорошо знаком всем вошедшим. Это был давний друг и соратник Чингисхана, легендарный Субэдей с длинными седыми волосами, заплетенными в конский хвост. Ему уже шел седьмой десяток лет, что для степняков считалось глубокой старостью, но он был на удивление жилист и крепок.

Стоящий справа европеец был лишь немногим моложе противника. Бату несколько раз видел его рядом с первым чиновником империи Елюй Чуцая на дворцовых приемах, но лично знаком не был.

Его превосходительство привычно сидел в конце квуна на возвышении в позе лотоса и расчесывал ладонью черную бороду, словно бы в предвкушении захватывающего зрелища. Рядом с ним расположились на парчовых подушках двоюродный брат Бату и Орды – сын великого нойона Толуя Мунке.

Хонгор сделал знак вошедшим остановиться и в этот момент бойцы сошлись в поединке. В руках у Субэдея была точная копия монгольской сабли, выточенная из векового дуба, европеец орудовал же буковым аналогом византийской спаты. Напор Субэдея, сорвавшегося с места, напоминал внезапно взметнувшийся снежный вихрь. Несмотря на свои почтенные лета, он атаковал градом ударов одновременно с разных сторон. Византиец отступал, успевая отражать атаки только в самый последний момент. В воздухе веяло потом смертоносной агрессии.

Наконец легендарный багатур, подсек своего соперника и навис над ним с клинком, прислоненным к горлу европейца, демонстрируя победу. Византиец успел упереть свою короткую спату в подбрюшье Субэдея, показывая ничью. Пауза затянулась. Наконец оба противника дружелюбно засмеялись, и монгол подал руку поверженному европейцу, как старому товарищу. Елюй Чуцая громко зааплодировал, гулко стуча рукой по колену по монгольской традиции.

– Ты привычно могуч почтенный Субэдей. – сказал его превосходительство, церемонно кланяясь. – А ты, как всегда искусен Архангел. И хитер.

Появившиеся дворцовые слуги накинули на плечи бойцов шелковые халаты и все находящиеся в комнате заняли места на подушках за низким столом во главе которого расположился Елюй Чуцая. Справа от него было место почтенного Субэдея, и далее удобно разместился Мунке. С другой стороны, заняли свои места Кетбуга, Бату и Орда. Архангел сел по торцу стола напротив, а Хонгор исчез в тени возле двери.

– Вероятно, вновь прибывшие в наш город из дальнего улуса путники голодны. Накройте на стол. – всплеснув рукавом китайского халата, расписанного райскими птицами, распорядился сановник.

Вышколенные слуги его превосходительства, как будто только того и ждали, и принесли на стол блюда с жареной бараниной, рассыпчатым бурым рисом и кувшинами сладковатого кумыса. Для его превосходительства Елюй Чуцая принесли специальный фарфоровый чайник с зеленым чаем и голубую пиалу. Субэдей, как самый старший и почтенный из присутствующих, исполнил короткую хвалу духу Тенгри, и все жадно принялись за еду. После того, как сидевшие за столом удовлетворили голод и запили его кобыльим молоком, его превосходительство приступил к делу.

– Я собрал вас здесь мои друзья и соратники, чтобы обсудить нашу общую позицию на грядущем Курултае. Итак. Все мы, по разным причинам, но заинтересованы, чтобы обратить следующий великий поход на запад. Дальний запад Великой степи. То, что называется Булгарией, Русью и Европой. Путь туда не близок и не очевиден – предстоящие пространства огромны, но их уже преодолевал один раз и весьма успешно великий багатур Субэдей.

Военачальник почтенно склонил седую голову, подтверждая сказанное, и сановник продолжил.

– Я поясню для чего это нужно каждому из нас. Буду говорить как есть, без обиняков. Сыновьями Джучи необходимо расширить свой улус и усилится, иначе их земли займут хищные южные родственники – наследники хана Чагатая. Мунке тоже необходимо проявить себя в походе, поскольку позиции сыновей Толуя очень шаткие, а их улус во внутренней Монголии не слишком богат. Завоевание западных земель принесет большие прибыли и уважение всем участвующим в походе. Уважаемый Субэдей на старости лет все не угомонится – ему нужны новые завоевания, чтобы войти в историю еще ярче. У Архангела есть личные причины, которые я бы не хотел называть. – перевел дух Елюй Чуцая. – Кто еще?

Присутствовавшие многозначительно промолчали. Елюй Чуцая освежил рот зеленым чаем из пиалы и снова заговорил.

– Ах да, почтенный Кетбуга, как я мог забыть о тебе – ты всегда был верен хану Джучи даже ценой струн своей кюйши (прим. – монгольский музыкальный инструмент, аналог лютни). Эта история не слишком распространена вне императорского двора – возможно кто-то из вас еще не слышал ее. Когда Джучи-хан умер на охоте, никто не хотел доносить эту печальную новость до отца Чингисхана. По монгольской традиции гонцу, приносящему плохие новости, должны были влить в глотку жидкий свинец. Тогда нойон Кетбуга, будучи великим сказителем, сочинил и исполнил при Темуджине свой печальный кюй (прим. – монг. песня) под названием «Хромой кулан». Чингисхан понял, что его первенец мертв, но поскольку песня была без слов, пришлось влить раскаленный металл в любимую кюйши Кетбуги. На ней из пяти струн осталось тогда только две.

– Я сохранил на память эту лютню. – вздохнул с тяжелым воспоминанием Кетбуга.

Елюй Чуцая опять замолчал словно бы поминая усопшего Джучи и потом продолжил.

– И наконец я. Я верю в заветы нашего учителя Чингиса. Монгольская империя слишком велика и разнообразна, чтобы объединить ее в один большой улус. Ей должен править не один, но многие. Дети и внуки Чингисхана. Алтын уруг. Нам нужен союз противников усиления единоличной власти Чагатая. Есть ли возражения у собравшихся? – снова спросил сановник присутствующих. – Если нет, то тогда приступим к нашему плану.

Хорошо обученные слуги незаметно убрали грязную посуду с длинного стола, и Архангел расстелил на нем широкую, рельефную карту, охватывающую пространство от берегов Западного до границ Восточного океанов.