Сипсворт

1

Уже за полночь, но еще совсем темно, день от ночи пока не отделился. Хелен Картрайт стоит у окна спальни в ночной рубашке и тапочках. Отдернула занавеску, совсем чуть-чуть, только взглянуть на мир, пустующий в этот глухой час. Раз уж не спится, она, пожалуй, спустится вниз и включит телевизор – но тут улавливает какое-то движение. Придвинувшись поближе к холодному стеклу, она вдруг теряет улицу из виду – стекло запотевает от дыхания. Когда туманное пятно исчезает, становится видно соседа в халате и тапочках, он тащит черные мешки к утреннему сбору мусора. Хелен наблюдает, как он сбрасывает свою ношу на землю и затем возвращается в дом. Но калитку не запирает, а наоборот, подпирает кирпичом, чтобы не захлопнулась. Потом вперевалку выходит с огромным ящиком, который с величайшей осторожностью старается угнездить поверх пластиковых мешков.

За последние месяцы Хелен прониклась любопытством: что люди выбрасывают? Несколько раз даже ходила проверить, вдруг попадется нечто занятное, какой-нибудь предмет, по ошибке отправленный на свалку преждевременно. Глухой стук обычно означал деревянное изделие, фарфор отзывался нежным звяканьем. Если что-то хлюпает, лучше держаться подальше.

Так что, после того как сосед накинул на калитку щеколду, скрылся в доме и запер входную дверь, Хелен надевает свои клетчатые тапочки и идет на нижний этаж. Убедившись, что на улице ни души, она натягивает пальто и выскальзывает во чрево ночи. Видимо, прошел дождь – дорога выглядит мягкой влажной лентой. Мешки Хелен вниманием не удостаивает, ее влечет вынесенный соседом ящик, который и не ящик вовсе, а стеклянный аквариум, заполненный всяким барахлом. Ничего особенного, кроме вещицы, лежащей сверху. Эта детская игрушка ей знакома, кусочек декорации от давно прожитой жизни, словно отвалившийся осколок воспоминания, каким-то образом нашел обратный путь, прямо к ней в дрожащие руки.

Форма и текстура игрушки наводят Хелен на мысль, что, может, она на самом деле крепко спит в своей кровати и вот-вот откроет глаза в мутной тишине комнаты. Оторвавшись от созерцания выброшенной вещицы, она окидывает взглядом длинный ряд домов на Вестминстер-кресент. Вдруг что-нибудь – загоревшийся свет, хлопнувшая дверь или соседская кошка – проявится и разорвет ткань сновидения.

Но ничто не шевелится.

Никто не приходит.

Это обитатели улицы, женщины в ночных рубашках и мужчины в пижамах, погружены в сон, а она нет. Только ее сознание фиксирует этот момент.

Хелен переворачивает игрушку, пластикового аквалангиста. Трогает акваланг и ласты. Нарисованные глаза под дайверской маской как будто узнают ее. Точно такую же штуку она купила в подарок сыну на тринадцатый день рождения. Аквалангист тогда входил в игрушечный набор. Ей становится интересно, что там в картонных коробочках под ним. Может, этот тоже из набора и остальные детали появятся одна за другой, как будто нанизываясь на длинные нити печали.

Не раздумывая, Хелен поднимает аквариум вместе с аквалангистом и грязными картонными коробочками. Он тяжелее, чем ей казалось, и к тому же, хотя до дома недалеко, на полпути разверзаются небеса. Все содержимое аквариума мгновенно промокает насквозь. Водяные змейки сползают по щекам Хелен. Холод вибрациями отдается в голове, волосы липнут к коже. Идти-то совсем близко, метров пятнадцать еще, вот только дождевые капли, стремительно набираясь, утяжеляют груз. Но хотя ее узловатые руки уже трясутся от перенапряжения, опускать его на землю Хелен не намерена. В доме она сможет рассмотреть содержимое и решить, что делать дальше. Вот так, в рамках физического мира, воспоминания прежде к ней не являлись. Они всегда были невесомы, достаточно сильны, чтобы испоганить день, но ни разу еще не позволяли себя потрогать и подержать в руках.

Аквариум вместе со всем, что внутри, весит плюс-минус как крупный ребенок, и Хелен упрямо идет дальше, подогреваемая тлеющими углями инстинкта.

Пропихнуть аквариум в дверь не так-то просто, надо извернуться. Мышцы рук и шеи сводит, она готовится к удару разрывающей боли в грудь – но откуда-то берутся силы на это последнее испытание. Протиснувшись в дом, она тяжело топает в гостиную и с глухим стуком опускает аквариум на журнальный столик.

Обтерев лицо бумажной салфеткой в уборной на первом этаже, Хелен втаскивает себя наверх по лестнице и сбрасывает мокрую одежду. Набирает ванну, добавив немножко эвкалиптового экстракта. Дрожащее тело блаженно погружается в воду.

В теплой влажной тишине она задумывается об игрушечном аквалангисте. Теперь-то ясно, он всю ее жизнь до сих пор удерживал на месте, точно якорь, брошенный много лет назад и позабытый. Но с какой целью ее не пускают за край? Все, кто был нужен и любим, уже ушли, и за тонкой завесой страха в ней живет желание оказаться там же, где они.

А теперь внизу лежит предмет, норовящий оттащить ее от края, детская игрушка, которая принадлежит ее памяти не меньше, чем чьему-то чужому прошлому.

Вообще-то она с подобными вещами покончила. В этом доме и взглянуть-то не на что. Ни поздравительных открыток, ни писем. Даже фотоальбомы не отправились с ней в большой переезд три года назад. Ну то есть как – она их сожгла. На подъездной дорожке под террасой. Так надо было. Не уцелел даже тот, где запечатлено было путешествие в Новую Зеландию, с девятилетним Дэвидом, когда они всей семьей ели мороженое, сидя на низком парапете и наблюдая, как лодочки устремляются в открытое море, словно покидающие отчий дом дети.

Пар на лице ощущается как прикосновение рук. Хелен снова опускает голову на свернутое валиком полотенце. Закрывает глаза, отгораживаясь от пустых комнат своего дома.

Не будь ее тут, дом мог бы быть чьим угодно.

Когда она приехала, кое-какая мебель здесь была. Кровать без матраса, комод, в прихожей столик на латунных ножках. Ковры и занавески тоже имелись. Все остальное она заказывала по каталогу. Под присмотром Хелен двое мужчин и женщина затаскивали в дом тюки, которые им предстояло распаковать и собрать. Она налила им чаю и дала тарелочку печенья, но большую часть времени просидела наверху, чтобы они могли спокойно переговариваться и работать, не оглядываясь на хозяйку. Ранним вечером двое вынесли упаковочные материалы. Третий завел двигатель и сидел в грузовичке. Стоя на пороге, Хелен предложила дополнительно оплатить им нормальный ужин. В городке было много пабов – если Хелен открывала окно в ночь с субботы на воскресенье, до нее издалека доносились взрывы смеха и пение, точно рябь на поверхности ночи.

Когда она была маленькая, многие местные жители работали на заводах. Один находился неподалеку от ее дома, на другом берегу канала. В первый год жизни на Вестминстер-кресент Хелен каждый день слышала полуденный гудок. Но за шестьдесят лет ее отсутствия там все снесли подчистую, и гудок куда-то уехал среди кучи разбитых кирпичей.

Возвращаться спустя столь долгое время было непросто. Жизнь без нее продолжалась себе дальше, как будто Хелен не существовало вовсе. Уличный рынок, где мама любила поболтать с продавцом рыбы, превратился в автостоянку. На месте рыбного прилавка торчал высокий автомат, берущий деньги за парковку. Магазинчик возле школы, работавший допоздна, чтобы люди туда успевали по дороге домой с завода, никуда не делся, но выглядел и пах он теперь по-другому. Бордовый навес, трепыхавшийся на ветру, сменила белая пластиковая вывеска, подсвеченная изнутри. И касс стало несколько, а раньше только одна держала оборону перед стеной из мармеладок, леденцов и шербета.

Вернувшись через шестьдесят лет, Хелен ощущала свои личные обстоятельства как особенные: когда-то она была избрана для счастья, а теперь точно так же стала мишенью для безысходности. Но позже, прожив столько месяцев подряд в одиночестве, она пришла к осознанию, что подобные чувства – неизбежное следствие старости и более или менее одинаковы для всех. Те, кто на протяжении жизни скупился на любовь, наверное, ожесточаются. А такие люди, как она, каждый свой день наполнявшие до краев, оказываются привязаны к россыпи воспоминаний. Так или иначе, на нее, как и на других, надвигалась великая буря. Вон уже поднимается на горизонте, готовая разразиться. Придет и снесет даже самые заурядные вещи, ни следа не оставит от всего, что, как казалось, ей, Хелен, принадлежит.

2

Хелен открывает глаза. Вода в ванне остыла. Пошевелив руками и ногами, она смотрит в сторону коридора. Ковер тоненький. Когда-то был синий, а теперь бледно-голубой, как утреннее небо. Дверь в санузел она всегда держит открытой – даже когда подтирается, сидя на унитазе, – потому что слушает дом. Услышать там, конечно, нечего, но пустота успокаивает: мысли могут спокойно бродить, разворачиваться, не сталкиваясь. Хелен вылезает из воды и вытирается полотенцем. Рассвет уже наступил, и утро улеглось на мир своей плоской бледной щекой.

Грязный аквариум стоит внизу, протекает.

Хелен одевается и расчесывает волосы. От украшений она давно отказалась, даже от обручального кольца. Это было самое трудное. Но Лен ушел и назад не соберется. Еще она променяла классические дамские тапочки на более грубые, клетчатые, с эластичными задниками и на резиновой подошве. Хелен, конечно, готова к уходу, довольно давно готова, однако если она рухнет с лестницы, утратив способность двигаться, и найдут ее, допустим, через год, это будет как-то несимпатично. Трудно в точности сказать, почему она так считает, – но в детстве ей довелось упасть в заброшенный колодец и просидеть там два дня.

Внизу Хелен заваривает чай, включив радио в прихожей. Молодой мужской голос читает утренние новости. Когда речь заходит о погоде, обещает периодические дожди по всем низменным равнинам. Ничего нового. Но голос заполняет дом, как будто он тоже здесь живет.

Слышал, дома в Англии день и ночь хлещет.

Это было чуть ли не первое, что сказал ей Леонард. Вопрос в форме утверждения.

Они танцевали.

На дворе был 1960 год.

Для танцев она купила новые туфли в «Гулливере» – на каблучках-рюмочках, с пряжками. Но никто не замечал ее пряжек и переливающихся в них крошечных отблесков жизни. С Леном Хелен познакомилась на остановке автобуса № 7 неделю назад, и вот они пришли на первое нормальное свидание.

– Осталась бы ты в Австралии, милая…

Юная Хелен в новых туфельках продолжала танцевать.

– Это еще зачем, Лен? Потому что здесь все время солнце?

Их тела растворились в музыке; они смотрели друг на друга из двух своих миров, движимых больше желанием, чем опытом.

– Не только из-за погоды, Хелен. Думаю, ты могла бы здесь устроиться, если бы захотела. Пойти в колледж. Выбрать себе занятие по душе. Может, в какой-то момент свить гнездо со славным парнем по имени Лен.

Наверное, это именно тогда, думает она. Не когда сказал «люблю тебя» позже на дощатом тротуаре, не еще позже, когда «согласен» прозвучало в деревянной церкви… Но там, тогда, в задымленном танцзале с бесплатным лимонадом и обтрепанными занавесками, в водовороте музыки, которой заканчивалось детство.

Воспоминание было таким живым, что Хелен могла бы опустить взгляд и потрогать пуговицу на его рубашке.

Она не выключает радио. Несет кружку в гостиную. Звучит английская опера, на которую она однажды ходила, очень давно. Она стоит у журнального столика, прихлебывая горячую жидкость, а со столика в прихожей стонет тихий, но полный страсти голос Дидоны. В комнате аквариум выглядит более внушительным. Хелен поражается, как сподобилась дотащить его до дома. Лен бы ей аплодировал. Но тут ее посещает раздражающая мысль: может, она упустила какие-то еще сокровища, лежавшие в черных мешках.

Не сходить ли еще раз?

Дождь перестал, но наверняка начнется снова. И люди уже будут гулять с собаками. Дети потопают в школу.

Нет. Этот этап дня для нее бесповоротно завершен. Если она и выйдет на улицу, то в роли покупательницы в магазине или гуляющей старушки, а не старьевщицы, копающейся в мусоре.

Хелен решает растянуть удовольствие от добычи на все выходные, пока большинство людей торчат перед телевизором или петляют по ярко освещенным магазинам в поисках чего бы прикупить и увезти домой. В субботу утром она начнет выуживать коробочки по очереди, изучать содержимое, тщательно отмывать каждый предмет и откладывать для более подробного анализа в воскресенье – пока что-нибудь будет печься в духовке. У Хелен как раз припасены несколько пар колготок, недавно угодивших в опалу по причине дырявости на больших пальцах, так что дефицита очистительных тряпиц не предвидится.

В кухню она возвращается до странности бодрой. Наполняет водой чайник, чтобы сделать еще чаю. Когда все готово, Хелен снимает с полки жестяную коробку с печеньем и уносит с собой в гостиную несколько хрупких кружочков вместе с источающей пар кружкой. Просто созерцать игрушечного аквалангиста на его аквариуме – достаточно на сегодня, думает она. Главное – иметь план и не торопиться.

Когда с печеньем покончено и сладкий чай наполовину выпит, Хелен поднимает ноги на диван и опускает голову на подушку. Смотрит на стоящий перед ней аквариум. Под пластмассовым аквалангистом и картонными коробочками видны цветные предметы, тоже пластмассовые, непонятных ей форм. Хелен пытается представить себе человека, который прикасался к этим штукам последним. Где сейчас эти руки, чем они заняты?

Как случается очень часто, последняя ее мысль перед сморившей дремой возрождается в виде сна: она стоит рядом со своим сыном Дэвидом. Они вышли на террасу второго этажа. Солнечно, ужасно жарко. Одежда на них разноцветная, в кронах деревьев за домом переругиваются большие птицы. На птиц никто никогда не обращает внимания, это просто привычный звуковой фон. Трава на некошеном газоне во дворе темная и шелковистая, множества оттенков. Лен в солнцезащитных очках, которые она для него выбрала в аптечной витрине. Терраса тянется вокруг всего дома, выйти на нее можно из любой комнаты, кроме туалета. Хелен тридцать восемь лет, она стоит босиком. Ступни выглядят миниатюрными и мягкими на плитках пола. Их сын готовится открыть подарок. Он знает, что там, ведь неделю назад родители торжественно сопроводили его в зоомагазин, чтобы помочь все выбрать и упаковать. Но они все равно завернули подарок, потому что с детьми так положено. И торт где-то есть. Во сне Хелен его не видит, но знает, что он на стойке, сразу за раздвижной дверью. Спустя все эти годы. После всего, что произошло. Подумать только: есть место, где торт ко дню рождения твоего ребенка все еще ждет, когда его съедят.

3

Хелен спит далеко за полдень. Дожди, как и было обещано, не прекращаются. Мир снаружи мягкий, весь промокший. Радио все играет, и фортепианная мелодия журчит по дому, как будто она тоже дождь, только другой.

Кружка с чаем холодная на ощупь – так Хелен определяет, сколько продремала. Иногда кажется, что несколько часов, а на самом деле минут десять. Но тут легко разобраться, тогда бы кружка еще была чуть теплая.

Однажды, пару месяцев назад, Хелен проспала весь вечер, почти до ночи. Проснулась в деловитой компании десятичасовых новостей Би-би-си. Вот уж досада: ужинать уже поздно, а сна ни в одном глазу. Куда деваться, пришлось смотреть телевизор, пока новая волна усталости не загнала ее наверх. В прежние времена, вспоминает она, телевещание в надлежащий час заканчивалось. Сотрудники телеканала отправлялись по домам, в объятия накрахмаленных постелей. А теперь программы идут всю ночь. Бесконечная череда голосов. Даже если в студии никого и у экранов ни одного зрителя, вещание продолжается, пытается заполнить пустоту, но лишь делает ее ощутимее.

Лежа на диване и постепенно возвращаясь в реальность, Хелен упрекает себя в глупости: как можно было приволочь домой нечто столь явно просящееся на свалку? Ну смотрите: огромный грязный аквариум, наверняка в нем трещина где-то под коробками, в которых, скорее всего, лежат унылые немытые запчасти от какого-нибудь прибора, более не подлежащего сборке.

Но аквалангист… в нем определенно что-то есть.

Хелен садится на диване и рассматривает игрушку. Никогда еще к ней таким путем не возвращалось что-то настолько личное. Интересно, не связано ли это как-то с тем, что она находится в родном городке. А вдруг еще каких осколков прошлой жизни сюда принесет?

Оставшееся до вечера время Хелен сначала расставляет по цветам продукты в холодильнике, потом смотрит детские передачи, которые начинаются в четыре, а в пять сменяются мыльной оперой.

Искусственный пафос шестичасовых новостей (они есть на всех каналах) уступает место телеигре. Потом комедия или драма. Иногда бывают программы, где в студии сидит публика. Эти еще ничего. Если машинально смеяться вместе с людьми, ты немножко как будто рядом, попалась в одну с ними сеть.

Когда сгущаются сумерки, Хелен смотрит в садик за домом. Он изрядно зарос, но в конце лета, когда ветер переворачивает все вверх дном, смотрится очень даже мило. Хорошо хоть площадку перед домом давно замостили, так что проходящие мимо пешеходы не бросают озабоченных или укоризненных взглядов.

В пятницу на ужин обычно замороженный пирог, приготовленный в духовке. На этикетке написано, что он рассчитан на две порции, но на самом деле его хватило бы только полутора едокам. Хелен подумывает сварить к нему картошки, но картофелечистки в положенном месте не обнаруживается, а когда удается ее найти, пирог уже пропекся.

По завершении девятичасовых новостей пора отправляться в кровать.

Но, поднимаясь по ступенькам, Хелен зависает на полушаге, точно заводная игрушка, у которой кончился завод. Не принять ли еще разок ванну? Обычно, когда возникает такое желание, она спускается обратно, выходит за французское окно и стоит там минут двадцать, чтобы хорошенько промерзнуть.

Но уже поздно – и по факту, и по ощущениям.

Свет внизу выключен, а завтра предстоит потрудиться, аквариум разобрать. Если заставить себя лечь, время пролетит мигом, и вот она уже будет за чаем с тостом нарезать колготки для ожидающего ее приключения.

Хелен продолжает подъем, ступеньки как будто бы кряхтят под ногами. Не включая лампу, она нашаривает ночную рубашку, затем ныряет между прохладных, чуть влажных простыней. Спит она, как правило, на боку, но если очень устала, то на спине.

Посреди ночи она открывает глаза.

Хелен сама не понимает, отчего проснулась, и просто плывет дальше по равномерным волнам дыхания. Может, это оно. Окончание. Но тут она слышит что-то внизу.

Она снова прислушивается. Очень слабый звук, но совершенно отчетливый.

Она не шевелится – точно так же ее сын Дэвид притворялся спящим, когда она поздно возвращалась домой с работы. Мальчик не открывал глаз, но знал, что мама уже пришла.

Звук негромкий, но настойчивый.

На первом этаже ее дома на Вестминстер-кресент происходит нечто такое, чего прежде не случалось. Кто-то лезет внутрь? Ограбления в городе бывают, это ей известно из местных газет. Но что у нее красть? Все ценное отсюда забрали давным-давно.

Хелен выбирается из-под одеяла и крадется к открытой двери спальни. Двигаться приятно, это помогает стряхнуть страх и затолкать его подальше. Теперь ей уже очевидно, что звук производится намеренно и в нем есть какой-то смысл. Это не ветки скользят по французскому окну, не вода капает из плохо закрученного крана в нижней уборной. Это стук – тихое-тихое постукивание, как будто кто-то крошечный или ужасно застенчивый стоит снаружи и хочет войти.

4

Когда спустя несколько часов Хелен снова открывает глаза, ночное происшествие постепенно возвращается к ней во всех подробностях. Она стояла у двери спальни, прислушивалась, пока не заныли ноги и не пришлось лечь обратно в кровать. В тумане беспокойного сна она убедила себя, что это какая-то ерунда, о которой сразу не догадаешься: смятая бумага в мусорной корзине распрямляется… разболтавшаяся труба в стене постукивает…

Точно это был не призрак, исключено. В них она давно перестала верить.

Хелен завязывает пояс на халате и надевает свои клетчатые тапочки. Спустившись вниз, она обследует дом на предмет каких-либо странностей. Но все вещи находятся в точности там же, где и были. Ни один предмет в помещении не сдвинулся с места, насколько она помнит их расположение.

Она включает радио и запускает тостер.

Наполняет водой чайник.

Выбирает нож, кладет его между тарелкой и масленкой.

Субботнее утро. Мимо ее окна, выходящего на улицу, проносятся дети на велосипедах и самокатах. Постели оставлены незаправленными. Хлопают двери машин – семьи отправляются по магазинам.

Пока готовятся тосты, Хелен заглядывает в гостиную – просто проверить, как там аквариум. Шаркая, подходит к французскому окну. Отдергивает занавеску. Оконная ручка была разболтана, еще когда она сюда въехала. Хелен ее разглядывает, не похоже ли, что кто-то с ней возился. Но даже заросший садик на заднем дворе, жужжащий роями насекомых, выглядит непотревоженным.

Переодевшись на втором этаже, она спускается послушать новости и прогноз погоды. Колготки уж нарезаны на квадратные тряпочки, Хелен их забирает в гостиную. Чтобы не таскать вскрытые коробочки к раковине, она наполняет пластиковый тазик теплой мыльной водой и ставит его на журнальный столик рядом с аквариумом. Так и телевизор можно посматривать в перерывах.

Она разрезает целлофановый пакет и расстилает его между аквариумом и тазиком, намереваясь по очереди класть сверху выуженные из коробок предметы.

Первоочередная задача Хелен – погрузить в мыльную воду аквалангиста и приступить к его отмыванию. Перчатки скрипят по пластику, и все поблескивает из-за мыльных пузыриков. Это и впрямь точно такая же игрушка, как та, что доставила столько радости Дэвиду, когда он страстно увлекался тропическими рыбками. Почему-то ей вспоминаются его отросшие лохмы. Разумеется, его раздражало, когда она отбрасывала их ладонью с его лица, но мама есть мама.

Когда игрушка вымыта и вытерта насухо, Хелен чувствует, что надо сделать перерыв, и заваривает чай. Торопиться некуда, напоминает она себе. Пластмассовый аквалангист уже столько мути поднял со дна, что совершенно естественно дать себе немного успокоиться, прежде чем приниматься за коробочки.

Выпив две чашки чаю с диетическим печеньем, Хелен садится. Выдыхает. Делает глубокий вдох. Но ее возбуждение рассеивается, когда она перекладывает первую коробочку из аквариума на пакет. Там пусто. Пусты и вторая, третья, четвертая, пятая, шестая коробочка, она их открывает просто для очистки совести. Накатывает разочарование.

Теперь у нее остались только разноцветные пластиковые штучки на дне аквариума, да еще одна большая грязная коробка, так и не просохшая после ливня. В процессе отмывания Хелен догадывается, что это, видимо, детали конструктора. Одна в форме замка с четырьмя башенками. Еще одна – просто короткая трубка. Хелен выкладывает обе детали на пакет, затем достает вогнутый синий диск, его можно раскрутить вокруг своей оси, как колесико, – малыша такая игра наверняка бы позабавила, но она-то на другое надеялась. Тем не менее она добросовестно начищает каждый предмет и возвращает на пакет, сушиться.

После полудня остается только последняя коробка, промокшая и вонючая. Она такая замызганная, что Хелен решает ее не трогать, пусть так и стоит в аквариуме. Запах напоминает, как пахла утрамбованная земля на дне заброшенного колодца, в который Хелен случайно упала в детстве.

Она поворачивается к французскому окну, смотрит в сад. Пусть воспоминания оседают на одичавших растениях.

Скоро похолодает.

Может, даже снег выпадет к Рождеству. Хелен вспоминает, как последний раз выходила померзнуть перед повторной ванной. Тогда к ее тапочке прилепилось крошечное перышко.

И ни с того ни с сего все предвкушение смысла, который она якобы обретет от притащенного в дом аквариума, исчезает. Хелен даже не пытается его вернуть. Все это была одна сплошная глупость.

Теперь ей уже хочется только одного – поскорее вынести свою добычу обратно на улицу, всю, даже аквалангиста.

Когда-то такой же был у ее сына. И вот тут кроется жестокий парадокс человеческого существования: он не в том, что ты умрешь, а в том, что все испытанное счастье рано или поздно обернется против тебя.

5

Хелен мучает какое-то онемение, пока она собирает со столика коробки и пластиковые игрушки. Она уже готова бросить их обратно в аквариум, как вдруг из отверстия в заляпанной грязью коробке высовывается розовый носик и два крошечных глаза. Хелен спокойно кладет все на ковер. Склонности визжать за ней не водилось, да и страшного ничего нет, просто маленький серый треугольник, усатая мордочка, как у любой мышки в любой книжке из тех, что она читала маленькому Дэвиду.

Когда она наклоняется, мышиная голова вновь исчезает во тьме коробки, которая все-таки оказалась в итоге не пустой.

Хелен отправляется на кухню. Выдвигает ящик со столовыми приборами, потом задвигает его обратно. Включает горячую воду в кране, выключает. Облокачивается на кухонный стол. Открывает холодильник, не видя своих залитых холодным светом продуктов. Переводит взгляд на чайник, просто смотрит. Дыхание учащается, и в середине груди образуется какое-то давление, будто там кто-то снова и снова нажимает кнопку.

Когда она наконец возвращается в гостиную, там не наблюдается ни малейших изменений. Сухой аквалангист неподвижно сидит на расстеленном пакете. Пустые коробочки и игрушки лежат как попало на ковре, куда она их опустила. Мыльная вода в тазике уже не пузырится, остывшая мутная жижа.

Хелен осторожно подходит к аквариуму. Наклонившись, заглядывает в самую настоящую мышиную нору – теперь-то ясно, что это именно она.

Хотя зверек не появляется, слышно, как он шебуршит внутри, стучит лапками по картону, жует что-то, издавая щелкающие звуки.

Одинокое существо наверняка перепугано, угодив в плен гостиной на Вестминстер-кресент, ему невдомек, что кто-то слушает, кто-то наблюдает там, за пределами темного уголка, куда оно пришло доживать свои дни.

6

Прослушав дневной прогноз погоды, Хелен принимает решение. Она надевает шапку, пальто, ботинки, все еще влажные после вчерашнего дождя.

В доме грызуна держать нельзя.

Совершенно исключено.

Нет.

Один только запах чего стоит, это же будет невыносимо.

Она выуживает из шкафа в прихожей складной зонт. Открывает сумочку – проверить, все ли там на месте. Напоследок еще разок оглядывает гостиную, где аквариум уже накрыт сверху пищевой пленкой на случай поползновений к побегу.

Входная дверь захлопывается, стучит, как обычно накладка на щели для писем, но Хелен задерживается на крыльце, опять вспомнив, как упала в колодец, не наполненный водой.

Потом еще не один месяц обнаруживались еле видные частицы земли, прилипшие к коже головы под волосами. Вниз она рухнула мгновенно, рот и нос залепило грязью. И темнота, в которой даже не поймешь, ослепла ты или что. Конечно, она кричала – но с каждым разом голос становился все тише, пока не сорвался совсем, и потом уже только вспышки воображения поднимали ее вверх, ветром разнося повсюду, но оставляя невидимой для мамы с папой, которые ломились сквозь кусты, забрасывая во мрак имя дочери, как маленький невод.

Полицейские и пожарные прочесывали лес и поле до сумерек. Потом, вместе с волонтерами из лиги ветеранов и союза учителей, они продолжали поиски всю ночь, подбадривая себя сладким чаем и передавая друг другу сигареты.

Ее отец всего год как пришел с войны и вернулся к преподаванию в местной школе, где ковылял по коридорам при помощи трости, обитой снизу резиной. Некоторые дети смеялись над его походкой, подражая ей на детских площадках, чтобы хохотом заглушить тоску по собственным отцам, лежащим на морском дне или невесть где разорванным на части – а там скоро все зарастет травой. Но слова и поступки детей не задевали Хелен. Сколько раз по ночам, лежа в кровати, она умоляла Господа вернуть папу домой. Даже предлагала в обмен свою жизнь.

Очутившись глубоко во влажном череве земли, она задавалась вопросом, не расплата ли это по заключенному уговору.

В конце концов ее спасли под утро в пятницу благодаря соседской собаке, которой дали понюхать принадлежавшую ей вещь – вышитый платочек. Поисковой группе оставалось только следовать за псом. Мама пыталась его покормить, но пес отказывался от еды, пока не нашел ребенка.

Сама не понимая почему, Хелен отыскивает ключи и решительно заходит в дом. Берет маленький острый нож из ящика между плитой и холодильником. Так и не расстегнув пальто, Хелен идет с ножом в гостиную, где быстро прокалывает шесть дырочек в пленке, туго натянутой поверх аквариума. Она надеется что-нибудь услышать или увидеть, но маленький мир под пленкой погружен в тишину, как будто зверек знает, что его жизнь окончена, и смирился с этим.

7

Небо снаружи свинцовое. Надвигается непогода, а до городка минут двадцать тащиться в горку. Там Хелен рассчитывает найти магазин хозтоваров, где кто-нибудь ей подскажет, что делать.

По пути к магазинам дождь ее не настигает, но ветер подхватывает листья, пытаясь пронести их по воздуху как можно дольше. Когда вся эта мышиная история завершится, она вознаградит себя горячей ванной. И никаких самоистязаний на холоде в одной ночнушке за французским окном.

Хелен проходит мимо работающего допоздна магазина с белой вывеской, рядом толпятся говорливые голуби. Дальше тянется длинная дорога к школе, усеянная всяким мусором, включая мокрый носок. Вскоре она уже на Черч-стрит, где люди мечутся между магазинами, торопясь успеть домой, пока погода совсем не испортилась. Спасибо объявлению в бесплатной газете, Хелен знает, куда ей надо – в здание на краю городка, возле большого кругового перекрестка, откуда дороги ведут ко всем крупным магистралям, к стоянке дальнобойщиков и к новой больнице Мидоупарк со стеклянными стенами и произведениями искусства в вестибюле. Эти подробности она выяснила из еженедельного проспекта с картинками. Астролог из телешоу «Доброе утро, Британия!» приезжал из Лондона, чтобы разрезать ленточку на открытии.

По мере того как Хелен приближается к своей цели, улица сужается, и ей нетрудно воображать, как здесь все выглядело сотни лет назад, когда скот по утрам гнали на рынок по грунтовым тропинкам, а потом, в сумерках, пустые повозки с грохотом разъезжались восвояси мимо питейных заведений – гомон голосов и звон тарелок выплескивались из окон на безлюдные проезды, усеянные кучами навоза и следами копыт.

Хелен помнит времена, когда не было ни транспортных развязок, ни магистралей. На месте магазина хозтоваров был двор каменщиков, а на месте кругового перекрестка – пивоварня и бутылочная фабрика, где вечно кипела работа. А дальше, за коваными воротами эпохи Ватерлоо и Трафальгарской битвы, лежали сплошь непаханые поля, заросшие дикими травами и маргаритками.

Несмотря на сильный ветер, ноздрей Хелен достигает сладковатый механический запах дизельного топлива от бесконечного потока машин и от грузовиков, стоящих с включенными двигателями. Тут она замечает вдалеке желтую вывеску американского фастфуда. Дэвид любил эти ресторанчики, пока рос в той, другой стране, где Хелен прожила шестьдесят лет. Ее муж и сын иной родины не знали, и здесь им многие вещи показались бы совершенно непривычными. Но она родилась в этих краях и сюда же вернулась теперь, когда дело ее жизни завершилось.

Когда Хелен открывает дверь, раздается звонок. Из глубины помещения чей-то голос кричит ей приветствие – местное выражение, которое жители больших городов за транспортной развязкой, вероятно, сочли бы забавным.

К ней выходит кругленький господин в отглаженном рабочем халате. Седые волосы коротко подстрижены, на щеках румянец от летних послеобеденных посиделок в пивном дворике.

– У меня мышь, – объявляет она.

Уже много недель Хелен не доводилось говорить вслух. Владелец магазина сочувственно кивает, как будто ему известно все, что шаг за шагом привело ее к визиту на эту аллею со швабрами и электрическими лампочками.

– Экскременты или погрызенные упаковки в кладовой?

– Ни то ни другое, – отвечает она. – Зверушка просто выглянула ко мне из коробки, в которой живет.

Хозяин магазина хмурится.

– Нахальные вылазки крайне нетипичны для Mus musculus и могут означать кое-что чуток посквернее. Пену не видели?

– Пену?

– Пену вокруг пасти, мэм.

– Господи, нет. Это же мышка, не оборотень какой.

– Можете предположить, откуда она взялась?

Хелен переминается с ноги на ногу.

– Похоже, я сама ее принесла.

– Ого, а каким образом? – оживляется хозяин.

– Кое-что приобрела на днях.

– Антиквариат?

– Вроде того.

– Аукционные дома частенько кишат… ки-шат… всякой заразой. Надо приглядеться, вдруг мышь не одна, они по природе существа социальные.

Хелен пожимает плечами.

– Они же с виду все одинаковые, нет?

– Для неопытного наблюдателя – несомненно. Но обычно масштаб инфестации можно определить не по частоте появлений, а по объему отходов.

– Отходов?

Ее собеседник потирает большой палец об указательный для наглядности.

– Помета, мэм. Хотя мышиные самцы, особенно молодые, чаще скорее одиночки, так что, если вы не слишком много шума слышите и не слишком много экскрементов находите, вероятно, там всего один малыш.

Хелен вспоминает разбудивший ее стук.

– А что люди обычно делают в такой ситуации, ну в смысле – чтобы убрать животное?

– Да тут только один выход, – говорит хозяин магазина, проводя себе пальцем по шее.

Хелен открывает сумочку и снова закрывает, так и не заглянув внутрь.

– А просто в сад выпустить нельзя? – спрашивает она, удивляясь, как не додумалась до этого раньше. И в город бы тащиться не пришлось.

– Законом это не запрещено… – следует ответ. – Но если зверушка привязалась к вашему дому, она найдет способ просочиться обратно. Помяните мое слово, они способны протискивать свои тельца сквозь самые крошечные щели.

Хозяин магазина разворачивается, и Хелен идет за ним к стеллажу, заставленному яркими упаковками.

– Есть классические мышеловки с пружинным механизмом, пакетики с ядом… но тут высокий риск, что мышь сдохнет где-то в стене и провоняет весь дом. Надежнее всего клеевые ловушки.

Хелен наклоняется к большой упаковке с клеевыми ловушками.

– Это комплект из трех штук, – говорит хозяин, сверяясь с наклейкой на задней стороне. – Ясное дело, зверушка будет живая, когда вы ее найдете… обычно это бывает утром… но клей промышленный, так что никакая пристрявшая к нему живность нипочем не вырвется, как бы она ни паниковала. Просто поднимаете ловушку, если хотите, можно на палке, и выбрасываете в мусорный контейнер на улице. За пару дней мышь там сдохнет от страха или голода.

Хелен выдыхает. Все, что сейчас происходит, она навлекла на себя самостоятельно. Она берет из рук хозяина упаковку клеевых ловушек и делает вид, будто внимательно ее рассматривает.

Владелец магазина сует руки в карманы халата.

– Насколько я знаю, чаще всего люди просто прихлопывают мышь тапком, целясь плюс-минус в голову. Когда она уже застряла, это самый быстрый способ.

– А нет ничего такого, что позволяло бы поймать ее живой?

Он потирает нос.

– Могу заказать, но ждать примерно неделю. И, как я уже говорил, если вы только не отвезете ее на край света, она, скорее всего, найдет обратную дорогу в дом. Можно месяцами ловить и отпускать одну и ту же мышь. Глядишь, эта мелкая зараза решит, что с ней так играют.

Хелен уже устала.

– Нет-нет, я хочу от нее избавиться.

– Просто поставьте ловушку возле плинтуса или в ящик буфета и подождите. Когда мышь попадется, вы сразу поймете.

– Как?

– Да они такого шороху наводят, пытаясь вырваться! Иногда даже визжат.

Хелен хмурится.

– Звучит как-то не очень. Вдруг я буду в кровати.

– Если повезет, ее прямо там сразу и хватит удар.

У Хелен начинает кружиться голова, ноги подкашиваются. Когда совсем откажут, может, она здесь и упадет, врезавшись головой в нижнюю полку?

Владелец магазина бросает ловушки и протягивает руки, готовый ее подхватить.

– Тихо-тихо, леди, в обморок не падаем!

Ощущение длится всего несколько секунд, но Хелен успевает почувствовать, как почти закрылись глаза.

Перед уходом из магазина она извиняется перед хозяином, заверяя его, что все в порядке, в полнейшем порядке.

– Ерунда, честное слово, – говорит она, не упоминая, как ее муж Лен схватился за грудь и рухнул вбок со стула во время воскресного обеда на террасе.

Вот так, мгновенно.

К моменту, когда они проглотили что там у кого было во рту, его уже не стало.

8

Ливень начинается, когда Хелен на обратном пути проходит через центр городка.

Болтается целлофановый пакет, свисающий с ее жилистых пальцев. В нем клеевые ловушки, сумочка и вантуз, который она заметила рядом с кассовым аппаратом, – продавался со скидкой. Деревянная ручка торчит из пакета и навевает мысль о носе Пиноккио. Хелен копается там в поисках зонта, но вспоминает, что положила его на столик в прихожей, когда зашла обратно в дом.

– Черт! – вырывается у нее. Она злится на себя за то, что приволокла чужой мусор в свою гостиную на Вестминстер-кресент.

Не желая мокнуть, Хелен заходит под крышу рынка и останавливается возле застекленного прилавка, набитого всяким барахлом. Отряхивает воду с пакета, вытаскивает из ботинка одну ногу, чтобы посмотреть, промокли ли колготки. Девушка спрашивает, не хочет ли она чего-нибудь. Хелен отвечает, что зашла только из-за погоды, и, шаркая, уходит дальше. Ей и правда чего-то хотелось, но после вопроса показалось, что это как-то нелепо и глупо.

Следующая остановка – у ярко освещенной витрины с игрушками. Хелен задумчиво их разглядывает. Тут и плюшевые мишки, и кукольные домики, и волчки, и головоломки, и пожарные машины, и наборы «Лего», и динозавры, и машинки на батарейках с резиновыми колесиками.

Дэвиду это местечко бы понравилось. Разверзшиеся небеса послужили бы отличным поводом зайти.

Пока она топчется у витрины, накатывают не какие-то конкретные воспоминания, а скорее обрывочные фрагменты: например, как он тянул ее за руку, даже когда она говорила, что нет, это мы тебе не купим; как прижимался к ней всем своим детским телом, не чтобы добиться своего, но словно заверяя ее в чем-то, чего они никогда не произносили вслух.

И еще разные памятные моменты кружат над головой, только выбирай. Но вместо этого она выходит на мокрую мостовую и тащится домой без дурацких приобретений.

Хелен опускает целлофановый пакет сразу за входной дверью, где кончается линолеум и начинается коврик. Из-за вантуза пакет не расплющивается по полу. Она снимает мокрые ботинки, ставит на резиновый коврик, рядом с абсолютно сухим зонтом. Колготки насквозь мокрые. Пальто она вешает на высокий крючок и представляет, как под ним натечет лужица.

Мгновение спустя радио уже работает. Слова долетают до кухни, где Хелен наполняет водой электрический чайник. Группа людей взорвала другую группу людей; айсберг тает быстрее, чем рассчитывали специалисты; некий ясновидящий из телевизора неожиданно погиб в результате несчастного случая; спор между двумя странами о том, где кому разрешено ловить рыбу, вылился в бессмысленное противостояние в открытом море за сотни миль от берега.

Все это никак ее не затрагивает. Этот мир больше не принадлежит Хелен, и нет смысла о нем переживать. Ее сознание воспринимает новости как одно и то же по бесконечному кругу, единственный нюанс – другим людям кажется, будто они их слышат впервые.

Она забирает кружку с собой наверх. Включает краны над ванной. Прихлебывает обжигающе горячий чай, пока водная струя разбивается о ванну. Теперь она не сомневается по поводу судьбы сидящего внизу существа. Поход в город обернулся бездарной тратой времени, полезен разве что новый вантуз, на случай если какой экскремент зависнет в унитазе, не желая спускаться. Закрутив краны, Хелен по очереди снимает каждый влажный предмет одежды и осторожно залезает в прозрачную воду. Немедленно по телу разливается тепло, пробирает до самых глубин. Кто бы знал, что в почтенном возрасте чувственное удовольствие она будет получать от сидения в пластиковой ванне с горячей водой, точно какое-то тропическое насекомое.

Радио по-прежнему включено, и до Хелен доносятся набирающие силу звуки оркестра.

После ванны Хелен лежит на кровати, завернувшись в полотенце; спать она не собирается, просто надо дать отдых ногам после долгой ходьбы. Когда чувство голода становится грызущим, она надевает ночную рубашку и тяжело топает вниз. Хелен казалось, что сейчас часов шесть, но на самом деле уже восемь. Улица за окном еще мокрая от прошедшего днем дождя. Она выключает радио, и дом обволакивает одеяло тишины.

Ужинать уже поздновато, поэтому Хелен берет немного хлеба, рыбный паштет и нож. Ставит вариться яйцо. Дважды разрезает сэндвич, чтобы сделать четыре кусочка. Медленно пережевывает каждый квадратик, наблюдая, как над кастрюлькой поднимаются завитки пара. Яйцо постукивает о края кастрюльки в кипящей воде, и Хелен задумывается: проголодалась ли мышь? Чует ли ее скромную трапезу? Она вытаскивает на кухонный стол свою чековую книжку. Читает условия реализации, напечатанные мелким шрифтом внизу каждого прямоугольника, прямо над пунктирной линией отреза. Затем очищает яйцо под холодной водой. Ест его ножом и вилкой. Покончив с этим, Хелен моет посуду. Оставляет ее сушиться на полотенце. Вытирает губкой кухонный стол. Сливает воду из кастрюльки, споласкивает ее и переворачивает, чтобы стекли капли.

После возвращения из города Хелен еще не заходила в гостиную – ей не хочется ничего там ни видеть, ни слышать. Но сейчас она стоит над аквариумом, уперев руки в бока, и ждет, может быть, даже с надеждой, какого-то знака, который оправдает ее дальнейшие действия.

Возможно, следовало бы включить телевизор, но она опасается, как бы звуки аплодисментов или музыки не вызвали зверька на его картонную сцену, словно крошечного ведущего в вечернем шоу.

Снаружи ветер треплет все подряд, как ему вздумается. Пора покончить с этим делом, решает Хелен и решительно подходит к французскому окну. Распахивает его настежь, повозившись с замком. Ее обдает струями холодного воздуха, но Хелен уже спешит обратно к столику, одним движением подхватывает аквариум, бегом выносит его в заросший садик и опускает посреди мощеной площадки, как будто сделав заключительный ход в игре. Она срывает пленку с дырочками. Разворачивается и мчится назад в дом, сгребает в охапку коробочки и цветные пластмассовые игрушки. Сбрасывает их на площадку рядом с аквариумом, удовлетворенно хмыкнув.

Вернувшись в дом, тяжело дыша от перенапряжения, Хелен запирает французское окно.

Ну вот.

Дело сделано.

Зверек свободен, вреда ему не причинено. Аквариум может торчать в садике хоть вечность, ей все равно.

Хелен отправляется на кухню. Открывает холодильник. Решает отпраздновать свой благоразумный поступок – не лимонадом, а стаканчиком йогурта. Таким, который с крышечкой из фольги и фруктовым сиропом на донышке. Она забирает в гостиную йогурт вместе с ложкой, бесплатно прилагавшейся к коробке кукурузных хлопьев, купленной два года назад на Пасху. Включает телевизор. Кладет ноги на журнальный столик. Субботний вечер, в конце концов, много хороших передач идет. Хелен переключает каналы, но выбрать не может. А хочется на чем-то остановиться, пока лакомство не кончилось, поэтому она все-таки откладывает пульт, найдя снятую Би-би-си драму о старой женщине.

К десяти часам Хелен чувствует, что глаза закрываются. Она заставляет себя встать с дивана. Относит на кухню пустой стаканчик из-под йогурта и ложку. Споласкивает ложку. Отмывает пластиковый стаканчик под струей теплой воды.

Перед тем как выключить свет и отправиться вверх по лестнице в спальню, Хелен перебирает в памяти события дня. Для очистки совести она берет ножницы и идет с ними в прихожую. Достает клеевые ловушки из еще не просохшего пакета. Встает над журнальным столиком в гостиной. Отрезает край упаковки по пунктирной линии. Осторожно снимает защитную пленку с двух ловушек. Установив их в стратегических точках на ковре возле французского окна, Хелен вспоминает, как владелец магазина хозтоваров рассказывал, что мыши возвращаются в дом и норовят там поселиться.

Нет никаких причин расстраиваться. Вообще никаких.

Она дала зверьку шанс сбежать и вернуться в свою среду обитания – в эти потайные уголки бытия, куда никто не догадывается заглянуть. Просто это существо происходит из немного другого мира, но момент и случай выбросили его в кратковременный плен на Вестминстер-кресент.

9

В ночи город стискивает плотная перевязь низкого давления. Дом кряхтит, словно какая-то сила пытается его выдрать из земли. Между раскатами грома занавески посверкивают белизной, как оскаленные зубы. Снаружи садовая мебель перетасовывается наподобие фрагментов настольной игры.

Лежа в кровати, прижав ступни друг к другу, Хелен беспокоится, как бы не вышибло стекла. Представляет, как закладывает картонками оконные проемы.

Она поворачивается к стене, надеясь снова провалиться в сон, но ливень яростно стучит в окна. Вспоминается книжка об одинокой смотрительнице маяка, которую папа читал ей на ночь. Сюжет она знала наизусть, но ей всегда было интересно, какими судьбами старушку занесло жить на маяке. Ни текст, ни картинки ничего об этом не говорили. Хелен размышляет о своем детском желании дотянуться до этой женщины и рассказать ей, что по другую сторону книжки есть люди – надо только выглянуть со страницы, и она их увидит.

Хелен переворачивается на другой бок. Нащупывает лампу на прикроватной тумбочке. Барабанящий по стенам дождь застал ее в теплой постели, она в безопасности. Но в голову лезет аквариум на заднем дворике. Не отпускает мысль: что там сейчас происходит? Наверняка же зверек убежал? Разве не дала она ему все возможности, чтобы покинуть свой разрушенный мирок и поискать место получше на остаток своих дней?

Но если он не решился высовываться – из страха или от безнадежности, – аквариум-то наполняется водой. Разумеется, он сумел выпрыгнуть. Мыши славятся акробатическими способностями. Хелен пытается вспомнить, насколько высоким казался аквариум, когда она держала его в руках.

И снова она чувствует присутствие отца. Только она, в отличие от Орфея, знает, что нельзя смотреть глазами.

Вот и он. В прихожей, принес книжку про маяк. Вот он готовится вытащить ее из колодца. Хелен воображает его корабль.

Вот и корабль. Между сумраком и глубокой синевой. Через мгновение торпеды разорвут обшивку.

В глазах испанских рыбаков, которые нашли его болтающимся на волнах без сознания, он был просто молодым моряком – не отцом, не мужем, не единственным сыном.

Потом он много лет подряд писал тем рыбакам, посылал маленькие полароидные снимки жены и дочери – в саду, на пляже в солнечных очках, за мытьем автомобиля в воскресенье, когда они обмакивали тряпки в металлическое ведро. И еще рождественские, когда они сидели в дурацких колпаках и со стаканами шерри, а его обитая резиной трость надежно пряталась под стулом.

Хелен отбрасывает слои одеял. Сует ноги в клетчатые тапочки. По пути вниз половицы скрипят, точно их разбудили. Она зажигает свет в прихожей. Ощупью идет через темную гостиную к французскому окну.

Хоть гроза и прекратилась, дождь никак не угомонится.

Аквариума совсем не видно. Стекло французского окна черно, пятна света на нем как серебристые глаза. Когда звук усиливающегося ливня поднимается на октаву, Хелен делает глубокий вдох. Возится с замком. Выходит на мощеную площадку, и под ночную рубашку забирается холод. Ледяные капли разбиваются о голову. Она делает несколько шагов к аквариуму и уже может разглядеть, что он начал наполняться. Коробка на месте, мягкая, размокшая, но зверька как будто и след простыл. Хелен полагает, что он где-то в кустах, в сухом укрытии, хихикает, прикрыв морду лапкой.

На всякий случай она наклоняется. Хватается за стеклянные стенки. Переворачивает аквариум на бок. Поток холоднющей склизкой жижи целиком накрывает ее тапки.

– Черт! – вскрикивает она, отскакивая назад к дому.

Благополучно спрятавшись внутри, она запирает окно – но когда тянется к занавеске, чтобы ее задернуть, левый тапок наступает на что-то мягкое.

Хелен замирает. Как же это он умудрился?..

И тут до нее доходит.

– Да ну черт подери!!!

Пытаясь куда-то шагнуть существенно удлинившейся ногой, она наступает и на вторую ловушку.

В пылу гнева она неуклюже ковыляет по кухне, похожая на рехнувшегося клоуна. Ощупав тостер, находит чековую книжку, скручивает ее в трубочку и принимается по очереди околачивать тапки в попытках выбраться из своего бедственного положения.

10

Когда Хелен просыпается на следующий день, уже почти двенадцать. Пытаясь нащупать ногами тапки у кровати, она вспоминает ночную битву при участии чековой книжки.

Спускаясь вниз босиком, замечает, как истончен ковер.

Она включает радио, потом заходит на кухню, где ее взору предстают клетчатые тапки, намертво спаянные каждый со своей клеевой ловушкой. А также дорожка из грязи с обрывками жухлых листьев и обломками тонких веточек.

Спокойно принимая чувство неловкости, Хелен набирает воды в чайник, а затем заглядывает в нижнюю уборную за туалетной бумагой. Помещение крошечное, и в нем всегда влажно, но иногда стоит им воспользоваться, чтобы не тащиться лишний раз наверх.

Протерев кухонный пол, она переходит в гостиную. Ковер в том месте, где она ступила на него со двора, выглядит плачевно. Тут не только листья, но и комья буро-зеленой субстанции. Хелен возвращается на кухню, чтобы принести тряпку, намоченную в горячей воде. Отчищая ковер на четвереньках, она улавливает какое-то движение по ту сторону окна.

Это мышь – уселась сверху на потрепанную коробку, которая вывалилась из аквариума, когда Хелен его перевернула. Вид зверек имеет несомненно внушительный для столь малого существа. Сидит на задних лапках, а передние сложил под мордочкой, словно средневековый молельщик.

«Так мал, что презирать его не грех, – вспоминается ей из школьной программы. – Отброшен с глаз долой без страха перед Богом»[1]. Хелен жестикулирует, обращаясь к зверушке через стекло:

– Вон там отличные кустики. Можно спрятаться от ветра. Ну же, брысь!

Звук собственного голоса заставляет ее вздрогнуть, как будто это кто-то другой заговорил.

Мышь поворачивает голову не в том направлении.

– Не там, дурачок! Вон там! Где зеленое, с листочками.

Мышь снова смотрит на окно, и Хелен приходит в голову, что, возможно, она принимает свое отражение за другую, похожую на себя мышь. Хелен придвигается к стеклу, так близко, что оно затуманивается от дыхания.

– Я же тебе все устроила, беги не хочу, не понимаю, почему ты так себя ведешь. Утекай, пока можешь.

По ту сторону окна мышь открывает и закрывает рот, словно подражая ей. Хелен это напоминает карпа из пруда.

Когда она встает на ноги, мышь ныряет через входное отверстие в свою коробку.

– Значит, меня заметили, – произносит вслух Хелен, быстро направляясь в прихожую. В пакете осталась еще одна ловушка. Можно на этот раз поставить ее возле мышиной коробки. А сверху, например, положить что-нибудь. Зернышко? Хрустяшку? Чуть-чуть маргарина? Она понятия не имеет, что любят мыши.

Затем ее посещает мысль: почему бы не переобуться и просто не отнести коробку в кусты?

Дэвид посоветовал бы ей именно так и сделать.

Она представляет его здесь, в доме, в футболке и длинных шортах. Он стоит, облокотившись на кухонный стол. Изучает предметы, заполнившие жизнь матери в его отсутствие. Хелен прекращает чем-либо заниматься. Пусть память сама перетасует колоду. Теперь они на кухне их старого дома в Австралии. Последняя неделя школы. В этой картине нет звука, но Хелен и так знает, что они говорят о выпускных экзаменах. Дэвид поправляет очки, и она обещает в субботу отвезти его после работы к мастеру в Вестфилд, чтобы подтянуть оправу. Он не хочет ехать. Говорит, это его единственная физкультура. Они смеются. Он выбирает яблоко из вазы и протирает его о шорты. Через пару месяцев он уже будет в университете, а ее будут поддерживать такие вот воспоминания. Ей будет хотеться звонить каждый день, но она будет понимать, что не стоит, – он должен научиться жить без нее.

Хелен облокачивается обеими руками на кухонный стол. Улыбается чайнику. Эх, занятно выходит. Ты можешь сжечь все фотографии, альбомы, учебные табели и сертификаты, но в итоге они все равно пробираются обратно.

Она последует совету Дэвида. Просто выйдет в сад и перенесет коробку в заросли. Не надо больше никакого клея и никакого кровопролития.

Но сначала – чашка чаю. И тост. И разрезанное на четвертинки яблоко.

И может, часик или два посидеть перед телевизором. Кажется, «Путешествие по древностям»[2] как раз идет.

Спешить-то, в самом деле, некуда. Воскресенье, а зверек после дождя и сам наверняка занят по горло, доедает остатки своих пищевых запасов.

Главное, до темноты успеть сходить. Надо, чтобы к этому времени все было сделано.

11

К вечеру повсюду разлит Бог. На Би-би-си-Один поют хористы из Эбердина, а по Ай-ти-ви показывают интервью с верующими разных конфессий, где их спрашивают, какие молитвы они знают наизусть и произносят в трудные времена.

Хелен не посещала церковь десятилетиями. Последний раз была, когда отпевали Дэвида. На службу пришла почти вся школа, где он работал директором. Некоторым детям не удавалось сидеть тихо. Они возились с игрушками или просто баловались с собственными пальцами.

Благочинная паства на экране восхищает Хелен. Сидят рядами, безмолвные, лица застыли, только шаги по древним камням разносятся эхом. Один за другим выходят вперед, к телу Христову, и смачивают губы вином, символизирующим кровь. Видимо, им сказали не смотреть в камеру, чтобы сидящие по домам зрители могли почувствовать себя там, рядом с ними.

Когда подходит время молитвы, Хелен закрывает глаза вместе со всеми. Опускает голову. Она ни о чем не просит, но надеется, что ее присутствие ощутят в принадлежащем ей уголке Вселенной, где бы он ни находился.

Когда она открывает глаза, дети в белых одеждах зажигают свечи. Каждый фитилек расцветает пламенем в абсолютной тишине. Телевизор – он тоже как свеча. Мерцает и светится в сумерках.

Во время заключительного гимна по экрану бегут титры, перекрывая лица поющих. Хелен наблюдает, как открываются и закрываются их рты. Это напоминает ей: нужно кое-что сделать.

Пока она надевает ботинки, на глаза попадается пустая коробка из-под пирога, стоящая на кухонном столе с пятницы. Она выдвигает ящик. Достает чистый нож. Вырезает небольшую дырочку на верхней стороне коробки. Закончив, Хелен закрывает клапаны по бокам, чтобы для входа и выхода оставался только один путь. В нижней уборной она отрывает несколько квадратиков туалетной бумаги. Проталкивает их внутрь через прорезанное отверстие. Скоро по ночам станет совсем холодно. Она уже предчувствует, как ледяные когти заскребут по дверям и окнам.

Выйдя во дворик, Хелен смотрит сверху вниз на старую промокшую коробку. Откашливается, чтобы сообщить зверьку о своем присутствии. В отверстии ничего не шевелится, никто из него не показывается, так что она поднимает мышиный дом и торопливо несет его к разросшемуся кустарнику. Ставит на землю, а рядом – новый домик из-под пирога, который держала в другой руке. По весу обе коробки примерно равны, следовательно, полагает Хелен, старая мокрая уже опустела. Надо думать, в течение дня зверушка куда-то убежала и теперь обретается вместе с себе подобными, их плюшевые тела кувыркаются, переплетаясь, чтобы согреться и развлечься.

Когда обе коробки надлежащим образом установлены, Хелен задвигает новую еще поглубже под кусты, на случай если ночью снова пойдет дождь.

– Ну все, как смогла, – говорит она.

Однако, зайдя в дом, соображает, что смогла бы и еще кое-что. Когда она смотрела на мышь через французское окно, та открывала и закрывала рот. Мать подобные сигналы считывает легко. При ярком кухонном свете Хелен мечется в поисках чего-нибудь маленького, чтобы пролезло в крошечное отверстие. Наконец вспоминает про форму для выпечки, в которой осталась россыпь овсяных хлопьев. Хелен берет щепотку и спешит обратно в садик. Там никаких признаков жизни, и стоящие бок о бок коробки выглядят так, словно их ветер принес из контейнера для вторсырья. Где бы зверек ни находился, Хелен все-таки рассыпает твердые овсяные язычки, проследив, чтобы сколько-то хлопьев провалилось в грубо вырезанную дырку на коробке из-под пирога.