Семь секунд в вечности
1. Введение в курс
Кровь, шум, много крови… Мои глаза истекают непонятной, тёплой жидкостью. Я ничего не вижу. Голова трещит и ноет. Всё такое размытое… На мгновение я увидел человека в белом халате. Он поднял меня и уложил на носилки. Крики едва слышны, всё глухо, словно под водой. Столько мыслей в голове: где я? кто я? что я тут делаю? Глаза вроде открыты, но я ничего не вижу – слышен лишь вой сирен скорой помощи. Меня увозят.
И вдруг я просыпаюсь в своей комнате в час ночи – весь в поту и слюнях. От испуга я залезаю к маме в кровать. Мама спит и не обращает на меня внимания. Какой страшный кошмар мне приснился…
Утро. Мама уже ушла на работу, отец тоже. Я выбегаю на улицу и слышу, как чей-то милый голос окликает:
– Riccio! Проснулся уже? Беги сюда!
Меня зовут Dario Riccitelli, и да – этот милый голос принадлежал моей бабушке, Rachela Ismanelli. Очень добрая и милая бабушка, любит звать меня Riccio (от итальянского riccio – «кудри»). Ненавижу это прозвище – оно связано с моими кудрявыми волосами. Как же я его ус…
Ай! Кто-то дал мне подзатыльник. – Тебя бабушка давно зовёт, а ты тут стоишь сам с собой разговариваешь! Быстро иди помоги ей!
– Да зачем ты его бьёшь, тем более по голове? Старый asino!
(от итальянского asino – «осёл»)
– Не вмешивайся, vecchia (от итальянского vecchia – «старая») – это всего лишь воспитание. К тому же я дал ему не сильный подзатыльник.
– Для тебя может и не сильный, а у бедного Riccio чуть глазки не вылетели!
– Да умоляю тебя, боже мой…
Это мой дедушка – Giuseppe Ismanelli. Я не буду его описывать… пока не получу второй подзатыльник. Бабушка попросила меня принести ей воды – в чашке для кур. Я быстро наполнил её водой из-под крана и принёс.
– Дай бог тебе здоровья, любимый мой Dario. А теперь быстро иди завтракать – завтрак на столе!
Пока я ем, расскажу вам немного о своей семье. Мы живём в городке N, на окраине Италии. Моя семья владеет большим участком земли и множеством отдельных виноградников и фруктовых садов. Нас – одиннадцать человек. Бабушку вы уже знаете – Rachela Ismanelli, добрая и любимая. Дедушка – Giuseppe Ismanelli. Мама – Stella Ismanelli, их дочка. Мой отец – Alessio Schara. Как вы могли заметить, моя фамилия и фамилия отца разные. Но об этом – чуть позже.
На нашем участке расположены два больших дома. В одном живём мы – я, родители, бабушка и дедушка. Во втором доме живёт мой дядя – Benedetto Ismanelli – вместе со своей гражданской женой, Chiara Nisanelli. У них две дочки: Gisella Ismanelli и Camilla Ismanelli. Но о них мы тоже поговорим чуть позже.
Я просыпаюсь рано утром под звук будильника на мамином телефоне. На первый слух – мелодия милая, но со временем она стала вызывать у меня ассоциации с нелюбимой школой, недосыпом и холодом.
Мама будит меня. Достаёт мои тёплые, разноцветные колготки с батареи и пытается натянуть их на меня, пока я, едва держась на ногах, сижу и пытаюсь не уснуть. За окном жуткий мороз. – Mammina (от итальянского mammina – «мамочка»), можно я останусь дома?
– Нет, конечно. Школа – это тебе не игрушки. Ты должен учиться и получать знания.
Эту фразу я слышу уже не в первый раз… Как же она мне надоела. Мама отводит меня в школу, держит за руку. Моя школа пахла строительной краской, хлоркой и старыми книгами. Ну, как сказать «пахла» – скорее, вызывала такие ассоциации. По правде говоря, эти запахи мне даже нравились.
Зайдя в класс, я вешаю куртку в шкаф и достаю оттуда сидушку. Наши стулья зимой промерзали так, что без сидушек сидеть было невозможно. Да и яички отморозить не хотелось. Как говорит мой дедушка, Giuseppe Ismanelli:
– Одевайся тепло, иначе отморозишь свои челентаны – и детей у тебя не будет!
Ну, знаете… Не то чтобы я хотел детей – в моём возрасте ещё рано о таком думать – но и челентаны терять как-то не хочется.
В класс заходит наш классный руководитель – Giuliana Astori. Строгая на вид бабушка, но если узнать её поближе – милая и добродушная женщина, такая себе милфа в отставке.
Наш класс сильно отличался от остальных. Нас было 42 человека, при допустимом лимите – 35 учеников. Мы были ужасно шумными. Учителя часто говорили, что дома нас держат в цепях, а в школе мы отрываемся. Справедливо – ведь дома мы совсем другие. Но, знаете, Giuliana Astori всегда справлялась с нами. В нашем классе было много умных ребят – и всё это благодаря ей.
Были, конечно, и тупоголовы… Ах! Кто-то хлопнул меня по спине. Я обернулся и увидел недовольное лицо своей учительницы.
– Сам с собой разговариваешь? Крыша едет? Давай-ка к доске.
Задачи я решал легко, уравнения – с интересом. А пересказывать сказки – обожал. Мне достаточно было один раз что-то прочитать, и я мог пересказать почти дословно. Правда, стихи я ненавидел… Хотя кто их любит? Уж точно не такие лентяи, как я.
С социализацией у меня всё было туго. У меня был только один настоящий друг – Arturo Bottazzi. Я часто подходил к нему на переменах. Он всегда делился выпечкой, которую ему давала бабушка. Мы с ним были даже немного похожи внешне.
Родственная душа. Ленивый, драчливый, но добрый.
15 июня. Линейка первого класса.
Директор стоит у микрофона и зачитывает фамилии лучших учеников, чтобы вручить им грамоты. Я стою в первом ряду, рядом с одноклассниками. За мной – мама.
Некоторых уже вызвали. Я ни на что не надеялся. Но вдруг прозвучала и моя фамилия.
Я радостно выбежал вперёд, постоял пару секунд у директора – и убежал обратно к маме. Моему счастью не было предела.
Лишь 11 человек из 42 получили грамоту отличника. Это – каждый четвёртый. Или 26%. Не густо, но гордиться можно. Это достижение дало мне уверенность. С тех пор я стал относиться к себе иначе – выше по уровню, чем мои одноклассники.
– Mammina, а помнишь, ты обещала: если я получу грамоту отличника, ты купишь мне любую игрушку?
– Да-да… О, смотри, Riccio, вон там новый ларёк с лавашом открылся!
Мама купила мне бургер в новом ларьке с шаурмой. Но это было не то, чего я хотел…
Я хотел попросить у мамы красивую губную гармошку, которую давно приметил на рынке, в отделе игрушек. На это мама ответила, что у неё мало денег.
Так мои детские желания остались не удовлетворёнными.
2. Центнер агрессии и злости
Первое, что я вижу, открыв глаза, – это цифра 230 км/ч на спидометре мотоцикла. Но я ведь не умею им управлять. Мне всего девять лет. Погодите, как я вообще дотягиваюсь до ножки сцепления?.. Не проходит и двух секунд – и я вылетаю с дороги.
Чёрт. Мне опять это приснилось.
Хочу к маме, но не могу. Папа запретил мне спать с ними. Теперь я сплю в своей комнате. Темно. Я встал с кровати, чтобы включить свет – надеясь, что при включённом свете смогу уснуть. Но тут же, как по сигналу, просыпается отец и орёт, чтобы я немедленно выключил свет. Казалось бы, мы в разных комнатах, но каким-то чудом я всё равно мешаю ему спать.
Я выключил свет, взял одеяло, завернулся в него и лёг на пол – прямо перед дверью в комнату родителей. Так мне было хоть на долю процента спокойнее.
Утро. Я проснулся от того, что мама пыталась открыть дверь и случайно задела мою ногу.
– Ты почему спишь на полу? Вставай, давай, умываться.
К счастью, сегодня воскресенье – и в школу идти не нужно. Но знаете ли, лучше бы пошёл. Почему? Сейчас объясн…
– Riccio! Где ты там? Опять сам с собой разговариваешь?!
Иди сюда живее!
Ну вот, что и следовало доказать. Бегу, мам!
Riccio, вот деньги, сходи в магазин и купи три питты. (Питта – хлеб из муки, воды, соли и дрожжей. Легко спутать с армянским лавашом.)
– Ну mammina, сейчас только восемь утра. Какая ещё питта?..
– Вот именно! Хлеб только-только испекли, он горячий и свежий. Давай, живо!
Только я вышел из дома, как меня подозвал дядя Benedetto.
Раньше я уже рассказывал, что он живёт в соседнем доме.
– Dario, ты в магазин?
– Да. Мама попросила купить три питты.
– Вот, возьми деньги и купи мне одну питту и две заварки для чая.
– Я, наверное, не смогу столько нести, – пробормотал я, нехотя.
– Ты же мужик! В твои годы я уже дом родителям строить помогал, а ты только мяч пинаешь во дворе. Быстрее давай, иди!
Как бы сильно мне ни хотелось остаться дома, выбора у меня не было. И, представьте, так начинаются все мои выходные. К счастью, от нашего дома до магазина всего 350 метров – не так уж далеко, как могло бы быть. Пакет с хлебом и остальными покупками оказался не таким уж тяжёлым, как я себе представлял. Хлеб я отнёс домой. Осталось только занести дяде его.
– Вот, я принёс хлеб, – сказал я.
Дядя взял пакет со словами:
Grazie, Curly, grazie! (Спасибо, кудряшка, спасибо!) – Хотя стой… А почему чай зелёный?
– Так вы не сказали, какой брать… – Нужно было взять чёрный!
– Но я же не знал, – сказал я, едва сдерживая слёзы.
– Мне всё равно! Быстро сбегай и обменяй!
– Но они не делают обмены и не возвращают деньги… – прохрипел я.
– Мне без разницы! Сказано – сбегай и поменяй! – закричал он угрожающе.
Тут, думаю, и объяснять не нужно, какой у меня дядя характером…
Я только собрался уйти, чтобы вернуть этот злополучный чай, как вдруг из окна выглядывает тётя Chiara – жена дяди Benedetto.
Волосы растрёпаны, глаза опухшие, халат застёгнут как попало.
Протирает глаза и зевает.
– Benedetto! Ты чё опять орёшь с самого утра? Люди ещё спят, вообще-то!
Дядя прищурился, как будто его только что облили уксусом.
– А тебе-то какое дело, Chiara? Я со своим племянником разговариваю!
Да ты не разговариваешь, ты орёшь, как будто тебя кастрируют!
– Ты рот-то прикрой, женщина, не мешай мужикам дела делать!
– Мужики, ага! Один чай выбрать не может, другой на детей орёт! Мужики года просто!
Я стою между ними, сжимаю пакет с хлебом и чайными пакетиками, и не знаю, то ли убежать, то ли притвориться кустом. Напряжение в воздухе можно резать тем ножом, которым бабушка режет хлеб для голубей.
– Chiara, закрой окно и займись, наконец, стиркой! У тебя носки по три дня на батарее висят! И вообще, ты хоть раз завтрак приготовила не из холодильника?
– Да ты сам когда последний раз руки мыл? В прошлой жизни? Porco Dio, ты ж чайник кипятить даже забыл, пока орал как безумный!
– Я, между прочим, не забыл, а… – он оборачивается, и в этот момент чайник начинает визжать, как будто тоже устал от этих скандалов.
Фшшшшш!
– Вот, сам видишь! Скипел! – злорадно говорит тётя и хлопает ставнями.
Всё. Это была последняя капля.
Дядя вскипает не хуже чайника, хватает его и… без предупреждения, без анонсов – хлюп! – выливает кипяток прямо в приоткрытое окно, в сторону тёти.
– AAAAAAAHH! – раздаётся изнутри дома. Писк, визг, крик, всхлипы – всё разом. Хлопает дверь, тётя вылетает из дома как ошпаренная – в прямом смысле. Волосы прилипли к вискам, рука держится за плечо, халат намок от кипятка и прилип к телу.
– Maledetto bastardo! Ты меня чуть не сварил живьём! С ума сошёл?!
Дядя молчит. Стоит на пороге с чайником в руке. Лицо каменное, как у статуи Юлия Цезаря, только без лаврового венка.
– Всё! Я иду к Rachele! Пусть она тебе мозги вправит! – орёт тётя, оттолкнув меня плечом. – Dario, иди домой, тут сейчас будет мясо!
Я стою и смотрю, как она, прихрамывая, идёт по тропинке к бабушкиному дому. След за ней остаётся мокрый – кипяток с халата капает прямо на дорожку. Через минуту доносится вой.
– Giuseppe! Просыпайся, твой сын опять дурью мается! Иди посмотри, кого он в этот раз ошпарил!
А я стою с этим зелёным чаем в руках, с этой чёртовой питтой и думаю: а может, я и правда не мужик?.. Потому что прямо сейчас я бы с удовольствием от всего сбежал. Куда угодно – в школу, в монастырь, в космос.
Но я просто развернулся, взял оставшийся хлеб, и пошёл домой.
Обед – дело святое. Как бы сильно ты ни ненавидел человека за одним столом, на обеде вы семья. Теоретически.
Rachela поставила на стол огромную кастрюлю с пастой и мясным соусом. Аромат… просто божественный. Но в воздухе пахло не только помидорами, чесноком и базиликом. Пахло гневом. Натянутым, как верёвка для сушки белья.
Тётя Chiara села молча. Плечо у неё было перевязано каким-то старым полотенцем, явно с кухни. Лицо красное не только от ожога, но и от ярости. Напротив сел дядя Benedetto. Уткнулся в свою тарелку, как будто она могла открыть ему портал в другую реальность. Не смотрит. Ни на кого.
Бабушка ходит между нами, как дипломат между враждующими государствами. Разливает воду. Ставит хлеб. Всё делает с нежностью хирурга и строгостью прокурора.
– Ну что, Riccio, – говорит она, чтобы разрядить обстановку.
– Купил сам хлеб, как взрослый?
– Угу… – пробурчал я и сделал вид, что вдруг очень заинтересовался своей вилкой.
– Молодец. Вот ты у меня и вырастешь настоящим uomo. А вот некоторые – взрослые вроде, а сковородку от чайника не отличат, – сказала она громко, глядя на дядю. Чёткий бабушкин выстрел в лоб.
– Я, между прочим, хотел чай! – буркнул дядя.
– А в итоге ты сварил себе жену! – не выдержала тётя.
– Ну и не ори, Chiara, ты всегда из мухи слона делаешь!
– Слона?! Ты меня ошпарил, а ты слона… – она заплакала.
Прямо за столом.
Дед Giuseppe, который до этого жевал в тишине как танк, не выдержал:
– Basta! Сколько можно орать? Едим! Или сейчас вилки полетят!
Все замолчали. Даже ложки звенели как-то осторожно. Я смотрел, как капли томатного соуса падают на скатерть, и думал, как странно: еда такая вкусная, а есть её совсем не хочется.
Неловкость висела в воздухе, как запах жареной рыбы на следующий день. Даже Camilla – двоюродная сестра, вечно лопочущая – молчала и ковырялась в хлебе.
Бабушка, не поднимая глаз, сказала тихо:
– После обеда, Benedetto, принесёшь тёте лёд. А ты, Chiara, – чайник дезинфицируй. Он теперь у всех ассоциируется с покушением на убийство.
3. Новый свет в нашем доме
Рождение Луны было словно маленькое чудо, что ворвалось в наш дом и озарило всё вокруг мягким, теплым светом. Элиса – дочь моего деда Джузеппе – стала мамой в первый раз. Мы все с трепетом ждали этот момент, будто перед нами распускался самый нежный цветок.
Когда я впервые увидел Луночку, она лежала в колыбельке, обёрнутая в мягкое одеяло цвета крема. Её маленькие пальчики и крохотный носик казались невероятно хрупкими. В доме царила радость – мама улыбалась, бабушка тихо гладила Элису по плечу, а дедушка Джузеппе сдерживал слёзы гордости.
Но не у всех этот свет вызвал только тепло. Семья дяди Бенедетто, особенно он сам и его жена Кьяра, смотрели на новорожденную с кривыми взглядами – будто этот маленький комочек радости нарушал их привычный порядок. В их глазах читалась зависть и непонимание. Они не скрывали, что считают нашу семью слишком большой и шумной, а появление Луны – лишь повод для новых забот и хлопот.
Однажды, ранним утром, когда солнце только-только начинало разгонять ночную прохладу, я решил сыграть в рыцаря. В руках была длинная палка – мой меч, а старый деревянный забор вокруг дома дяди стал моим замком. Но, не рассчитал я силы – и удар палкой по двери дяди Бенедетто оказался слишком сильным. Стук и треск разбитого стекла раздались по всему двору.
Сердце замерло. Я знал, что сейчас начнется настоящая буря.
Бросившись домой, я быстро взял у мамы немного денег – извиняясь и обещая исправиться. Не дожидаясь, я направился к тёте Кьяре, надеясь, что у нее будет понимание. Тётя встретила меня с теплом, дала еды и позволила остаться у нее на всё лето.
Там я чувствовал себя в безопасности, вдали от гнева дяди.
Но всего через пять часов мама позвонила тёте – голос её дрожал, слёзы катились по щекам.
– Ты знаешь, – рыдала она, – он узнал, что это ты разбил стекло… Он кричит, просит денег на ремонт и требует, чтобы ты вернулся домой.
Дядя Бенедетто, кажется, был не просто злым – он был невыносимо раздражён и требовал компенсацию за свой разбитый покой. Мама пыталась унять его гнев, но безуспешно.
В тот момент я понял, что это лето будет для меня временем испытаний. Но также – временем взросления, поиска своего пути и понимания, что семья – это не только радость, но и сложные моменты, которые учат нас быть сильнее.
Всё лето я провёл у тёти Элизы – самой младшей дочери моего дедушки Джузеппе. Дом её был уютным и тёплым, и именно там я чувствовал себя в безопасности после конфликта с дядей.
Моё лето превратилось в заботу о Луне – моей маленькой сестрёнке. Я стал её помощником и защитником, словно старший брат и помощник тёти Элизы в воспитании малышки.
Каждое утро я помогал одевать Луну – выбирал для неё самые мягкие пелёнки и одежду, чтобы ей было тепло и комфортно. Я менял её, аккуратно держал на руках, чтобы малышка чувствовала себя спокойно и спокойно засыпала.
Вечерами я укачивал Луночку, тихо напевая ей песни, которые знала бабушка Рачела. Её большие глазки смотрели на меня доверчиво и спокойно – она знала, что я рядом.
Кормить Луну тоже было моей заботой – я учился правильно держать бутылочку, помогал тёте готовить смесь и следил, чтобы малышка была сыта и счастлива. Даже когда Луна капризничала, я старался утешить её тихими словами и ласковым голосом.
За это лето я стал частью новой маленькой семьи. Я видел, как тёте Элизе порой тяжело, и был рядом, чтобы поддержать её и помочь. В этих простых заботах и маленьких радостях я находил своё место и чувствовал, что могу многое дать своей семье.
Утро в доме тёти Элизы всегда начиналось с тепла и уюта. Я просыпался от аромата свежесваренного кофе и сладкого запаха оладий, которые тётя готовила на кухне. Элиза – нежная и заботливая женщина, она всегда умела создавать атмосферу настоящего семейного счастья.
На кухне уже сидел Элзандро – худощавый, с лёгкой улыбкой на лице. Он работал в офисе, разбирался в компьютерных играх и всегда умел поднять настроение. Я очень его любил – он словно старший брат, который всегда найдёт смешное слово и расскажет забавную историю.
– Buongiorno, Riccio! – улыбнулся Элзандро, когда я вошёл. – Ты готов к завтраку? Сегодня у нас оладьи с вареньем и сливочным маслом – это будет праздник для твоих вкусовых рецепторов!
Я улыбнулся и сел за стол. Тётя подала тарелку с пышными, золотистыми оладьями, щедро смазанными сливочным маслом и политыми ароматным малиновым вареньем. Кофе – густой, с бархатистой пенкой – дополнял утреннее наслаждение. За окном светило солнце, а в доме играли мои любимые мультики – и самое главное – здесь был Wi-Fi, чего у меня дома никогда не было.
– Элзандро, – начал я, греясь запахом кофе, – расскажи чтонибудь смешное! Мне сегодня нужно настроение.
Он рассмеялся, подмигнул и сказал:
– Помнишь старую историю про Буратино? Вот однажды он так увлёкся игрой, что… дрочил и сгорел! Вот это был финал! – Элзандро залился смехом.
Я прищурился и сделал вид, что ничего не понял:
– А… кто такой Буратино? Это новый герой из игры?
В этот момент тётя Элиза хмыкнула и строго взглянула на мужа:
– Элзандро, ну ты опять со своими шутками! Не стоит так говорить при Дарио, он ещё маленький. Шутки должны быть чуть поскромнее, а то у нас тут семейные уши.
Элзандро усмехнулся, но не обиделся:
– Ну ладно-ладно, Элиза. Просто хотел поднять настроение.
Riccio, не переживай, всё было шуткой!
Я улыбнулся и потянулся за очередным оладушком, наслаждаясь вкусом и домашним теплом.
Мои отношения с моим дядей Элзандро были на много теплее, чем с дядей Бенедетто.
Но даже у самой тёплой и любящей семьи бывают трудности. Однажды моя тётя, обычно спокойная и заботливая, вдруг сорвалась. Её голос был дрожащим и полным усталости, как будто все силы покидали её одновременно.
– Ты целыми днями работаешь и работаешь, – сказала она, едва сдерживая слёзы, – а в выходной, который у тебя всего один в неделю, ты только и делаешь, что сидишь в этих четырёх стенах, за компьютером! Я же дома с ребёнком, никуда не выхожу, и никто меня не поддерживает! Ты в последний раз что-то подарил мне четыре месяца назад – и то лишь плитку шоколада!
Вдруг из соседней комнаты раздался резкий, пронзительный плач – проснулся малыш. Тётя резко повернулась и побежала к кроватке, обняла ребёнка, пытаясь унять его слёзы, но её собственный голос уже был сорван и наполнен болью.
Я стоял рядом, и осторожно провёл рукой по её плечу, словно хотел передать ей хоть часть своей поддержки. Мне было так тяжело видеть, как она страдает.
Дядя же лежал на диване, сжатый в объятиях джойстика, погружённый в виртуальный мир. Он тяжело вздохнул, словно не зная, как справиться с этим потоком эмоций.
Внезапно тётин крик разорвал тишину комнаты, и в нём слышалась вся её безысходность:
– Чего ты хочешь от меня? Я и так на работе до изнеможения, а в выходной хочу хоть немного отдохнуть! – Вспыхнув, он бросил джойстик в её сторону.
Звук удара эхом прокатился по комнате. Тётя вздрогнула, и слёзы потекли по её щекам – слёзы усталости и боли. В соседней комнате ребёнок замолчал, словно почувствовав всю тяжесть момента.
Дядя резко встал, глаза его были полны внутренней борьбы и сожаления. Он молча направился в туалет – туда, где он обычно уходил покурить и успокоиться в одиночестве.
Остались тишина и тяжёлое чувство в воздухе. Я смотрел на тётю и понимал: даже в самых счастливых семьях, наполненных любовью и смехом, есть свои трещины и тени.
Иногда любовь – это не только радость и тепло, но и испытание терпением и прощением.
Да, у нас много света, но даже в нашем доме есть свои изъяны.
Дни шли своим чередом, как и прежде. Дядя рано вставал, собирался на работу и уходил, когда дом еще только просыпался. А возвращался он поздно – когда в доме уже царила тишина и все давно спали. Эти часы, когда он был дома, казались словно вырванными из времени, и никто не видел его настоящей усталости и переживаний.
Так проходили дни, медленно тянулись до следующего долгожданного выходного. И вот, в один из таких дней, дядя вернулся не с пустыми руками. В его руках было три изящных горшка с орхидеями – любимыми цветами тёти. Каждый из них был словно маленький островок нежности и заботы.
Он тихо поставил горшки на стол и осторожно взял тётю за руку.
– Я знаю, что многое сломал своими словами и поступками, – сказал он с искренним сожалением в голосе. – Но я обещаю, что постараюсь стать лучше, для тебя и для нашей семьи.
Кроме орхидей, он подарил ей небольшой, аккуратно упакованный конверт. Внутри была записка с приглашением на вечернюю прогулку вдвоём, к озеру, где они раньше так любили гулять.
Вечер того дня был наполнен мягким светом и ароматом цветов. Они сидели рядом, наслаждаясь тишиной и теплом друг друга, а сердце тёти постепенно начинало верить в новое начало.
Порой даже в самые темные моменты найдется место для света, если есть любовь и желание меняться.
Лето в нашем дворе всегда было наполнено шумом, смехом и перекличкой голосов. Я обожал играть с соседскими детьми, особенно в футбол. Каждый вечер мы собирались на старом асфальтированном поле между домами – мальчишки, девчонки, кто постарше, кто помладше, но на поле все были равны. Среди нас даже играла сестра моей одноклассницы – быстрая, с характером, она легко обходила многих ребят и не уступала в силе ни одному.
Я считался одним из лучших игроков. Неважно, кто был на поле – старшеклассники, ребята из соседних дворов – мне всегда удавалось проявить себя. Был момент, когда пацаны начали звать меня Davron. Почему – никто толком не знал, просто сказали, что
"по внешке ты чисто Даврон". Я не спорил. Оно даже звучало круто.
Играли мы с азартом и радостью, пока в один день не появился тот пацан – младше меня года на четыре, из секции по футболу, что рядом с нашим домом. Я был добрым, не хотел никого обижать, и мы разрешили ему играть с нами. Но стоило начаться матчу, как он начал жестко пинать меня по ногам, пытаясь отобрать мяч. Я терпел, много раз просил его не делать этого, но он лишь ухмылялся и продолжал.
Наконец, я не выдержал и выгнал его с поля. Он ушел, но спустя какое-то время вернулся – не один. С ним пришли двое его друзей, парни моего возраста, выше меня на голову и гораздо шире в плечах. К тому моменту все мои друзья уже разошлись по домам.
Я остался один.
Они пришли – молча, решительно. Хотели драться.
Первого я ударил так, что он полетел через себя. Попал ему пару раз в нос – вроде бы сломал. Но второй парень схватил меня, разнял и повалил на землю. Я успел вскочить, но один против двоих – это не бой, это почти приговор. Они повалили меня и начали пинать – по животу, по спине, по бокам.
Слез не было. Была только злость.
И вдруг – крик. На поле прибежала сестра моей одноклассницы. Она закричала на них, как взрослый человек, с такой силой и уверенностью, что они тут же разбежались. Я поднялся, вытер кровь с губы и поблагодарил её. Было стыдно и горько. Но я знал: не сломался.
Дома тетя заметила синяк под глазом. Она подошла, встревоженно спросила:
– Riccio, что это с лицом?
Я, улыбаясь, ответил:
– Да все нормально, тётя, мяч отбил в пенальти… лицом.
Она вздохнула, не стала расспрашивать, просто взяла аптечку, аккуратно обработала рану, приговаривая себе под нос. Так закончился еще один день – с болью, но и с гордостью.
4. Возвращение беглеца.
Конец лета наступил так же внезапно, как когда-то началось мое бегство. За это время дядя, кажется, окончательно забыл о разбитой двери – мама уже давно поставила новую, не хуже прежней. Всё выглядело так, будто ничего и не случалось. Я вернулся домой.
Меня встретили с объятиями… но всё же не мог отделаться от ощущения, что соскучились больше по моей рабочей силе, чем по моей персоне. Полежать на кровати я успел всего час. Уже через шестьдесят минут я таскал ведра с водой по огороду. Дедушка уже ждал – работа не ждёт. Я поливал саженцы, носил ведра с навозом, удобрял ежевику и виноградники.
Следующие дни прошли в посадках новых саженцев винограда. Я лазал по крышам и обрезал лишние листья на лозах – те самые, что бабушка потом использовала для приготовления её знаменитой дулмы. Её вкус – отдельная история: горячая, сочная, ароматная, она пахла солнцем и летом, и даже усталость от работы отступала.
Но самой тяжёлой частью стал день, когда мне пришлось лезть на виноградник, что взбирался по стене на пять метров вверх. На верхушке я должен был опрыскать каждую лозу специальным раствором. Он жутко вонял – смесь прокисшего хрена и серы – и, как мне сказали, категорически нельзя было допускать его попадания на кожу, в глаза или дыхательные пути. На мне была только старая бандана прадеда. Говорят, он был человеком с криминальной историей и даже якобы работал на один из картелей в молодости. Эта мысль придавала бандане некоего гангстерского шика… хоть она и не спасала от запаха.
В тот день солнце палило как бешеное, руки чесались от раствора, но я не жаловался. Я вернулся. А значит, снова часть семьи. Со всеми ее трудами, потами и ароматом винограда в полдень.
Я стоял с ведром в руке, футболка прилипла к спине, руки дрожали от усталости. Солнце било прямо в макушку, а виноградники, казалось, только расползались дальше, будто дразнили. Я бросил лейку на землю и тяжело сел на корточки.
Дедушка увидел это издалека и подошёл.
– Эй, что случилось, Davron? – улыбнулся он, сняв шляпу и вытер лоб. – Я устал… очень. Не чувствую рук, ноги как варёные. – пожаловался я, глядя на землю. Он присел рядом, положил ладонь мне на плечо. – Так не делай, внучок. Отдохни. Это всего лишь виноград. Он и завтра здесь будет. Ты ведь не трактор. – Но ты ведь тоже работаешь… даже больше. – пробормотал я. – Мне уже нечего доказывать. А тебе ещё жить и жить. Ты вон весь выжатый как лимон. Иди, посиди в тени.
Я молча кивнул, встал… и пошёл в другую сторону. Не к дому.
К следующим кустам винограда.
Дедушка заметил. – Эй! Я же сказал, отдыхай! – крикнул он весело. – Я просто этот ряд доделаю. – ответил я. – Это уже третий «просто ряд», который ты доделываешь! – засмеялся он. Я тоже улыбнулся, хоть и с усилием.
Совесть грызла меня, как маленький прилипчивый зверёк. Я не мог сидеть без дела, когда знал, что дедушка таскает ведра в одиночку. И вот, внезапно я стал работать даже больше, чем собирался. Протирал листья, поднимал лозы, даже те, которые не просили. Дедушка смотрел на меня, качал головой и шептал:
– Вот же упрямый. Весь в деда.
Помогать деду – это одно. Помогать дяде – совсем другое. Я никогда не жаловался, когда таскал воду дедушке, поливал его саженцы или опрыскивал виноградник вонючим раствором. Он не просил, он благодарил. Он не заставлял, он смотрел с теплом. Дед был стар, его руки дрожали, он тяжело поднимался по ступеням. Я помогал не потому, что должен. А потому что видел: он сам уже не может.
А вот дядя…
– Эй, Riccio! Чего стоишь? Берись за эту кучу, будем сарай расчищать! – заорал он от ворот.
Сарай. Там, где пахло бензином и плесенью, где валялись обломки старой мебели, мешки с цементом и ржавые лопаты. Где даже крыша прогнулась, будто от усталости. Я молча подошёл.
– Возьми вон те доски и перетащи к стенке, – махнул он рукой на груду, которую вряд ли сдвинет даже двенадцатилетний.
– Я не могу, они тяжелые. – честно сказал я, вжав плечи.
Он закатил глаза, усмехнулся:
– В твои годы я уже таскал кирпичи и помогал строить дом.
И вот тут я чуть не сорвался. Но сдержался. Я подумал:
Хорошо. Ты в свои годы таскал кирпичи. Строил дом.
Молодец. Но что это меняет? Почему я должен сейчас поднимать доски, которые мне не по силам, только потому что ты когда-то был трудягой? Если ты такой сильный – чего же лежишь весь день на диване, а не на работе? Если был строителем – так строй что-нибудь, найди дело. А не сиди в гараже, мешая свои колбы, будто варишь зелье лени.
– Дядя, а ты чем вообще сейчас занимаешься? – вдруг спросил я.
Он вскинулся:
– В смысле? Я работаю в гараже.
– Но ты же почти не уходишь из дома…
– Я химик, – буркнул он. – Это не значит, что я должен каждый день в офис бегать. Я сам себе начальник.
Он отвернулся, а я только опустил взгляд. Да, он сам себе начальник. Но почему же тогда ведёт себя так, будто весь дом ему должен?
…Я вытер лоб, посмотрел на доски и просто сказал:
– Я дедушке помогаю потому что он не может. А ты можешь. И ты взрослый.
На мгновение он будто завис. А потом резко повернулся ко мне, и глаза у него стали узкими, как у злого пса перед броском.
– Ты чего мне зубы заговариваешь? – начал он раздражённо. – Сказали делать – делай! Я тебе не спрашивал, кто тут может, а кто нет! Мал ещё рассуждать! Ты думаешь, я тебя просто так тут держу? Говорят тебе – иди и таскай! Будешь меня еще тут учить жизни!
Он подошёл ближе, грубо махнул рукой:
– Быстро в сарай! Ещё слово – и получишь подзатыльник!
Я сделал шаг назад. В груди у меня всё сжалось. Хотелось убежать. Хотелось закричать. Но тут…
– Basta! – раздался резкий голос бабушки.
Она стояла на крыльце, крепкая, худая, в старом переднике, но такая… настоящая. Её голос звучал, как удар колокола.
– Что ты на него орёшь, Vincenzo?! Мальчишка тебе что, рабочая лошадь? Или ты совсем ума лишился?
– Mamma, ну что ты начинаешь… – буркнул он, сразу теряя в весе и тоне.
– Никаких но! – отрезала бабушка. – Он тебе не обязан. Ты хочешь, чтобы он потом так же с твоим сыном обращался, если у тебя будет? А ну пошёл из глаз. А ты, Riccio, иди домой, я тебе мёду с молоком сделаю.
И я пошёл. Тихо, с внутренним вздохом облегчения. Но я понимал, что наш разговор еще не окончен, и он сполна отыграется на мне.
5. Первая влюбленность?
Джасмин появилась у нас в классе в конце первого года. Не тихо, не скромно – просто вошла и осталась. В ней всё было особенное: волосы цвета позднего каштана, прямые, но с лёгкой волной. Глаза – внимательные и немного ироничные. Улыбка – такая, будто она заранее знала, что мы в неё влюбимся.
И мы действительно влюбились.
Я, Карло, и Марко. Все трое. Десятилетние мальчики с одинаковыми сердцами, разными характерами и одинаковым желанием быть «тем самым».
Вчера
– Я ей вон те духи взял, – шепчет Карло и показывает пакет.
– Фруктовый аромат. Девочки такое любят.
– А я взял лаванду. Элегантно. – отвечает Марко, серьёзно, как будто он уже не мальчик, а галантный кавалер.
– У меня ваниль. Самый тёплый запах, – сказал я, зная, что это правда. Я долго нюхал разные пробники, прежде чем выбрать.