Самокаты в снегу

Размер шрифта: 13

Маска

Поздно ночью Маска подошёл к окну и печально посмотрел на ночной город. Лампочки и фонари давно не горели на улице ни ранним утром, ни вечером. Освещалось только футбольное поле одним прожектором, оставлявшим в центре яркий круг.

– Я, наверно, и сейчас, как марионетка, встал и печально посмотрел в окно, в котором ещё с детства провожал закаты. Значит, и моё «последнее место», к которому я так привык с раннего возраста, уже не огорчает никого. Седой, мой одноклассник, сказал бы, что какая-то плодожорка интеллекта давно натёрла в мозгах мозоли. А Машинист сказал бы: зачем работать мозгами, ведь он давно на детском грузовике по своей квартире ездит… Это всё из-за детей, которых ни у меня, ни у Седого, ни у Машиниста нет, но их давно кормим.

Маска опустился на стульчик и тяжело вздохнул, ему представилась тучная тётя, которая снова придёт к нему на кухню и будет там на него кричать. Прежде, в детстве, возле дома была площадка с вешалками для белья, и там он вместе с Седым и Машинистом разбивал коленки, играя в волейбол. А потом расковыривал коросты, а медсестра ругалась: «Не дети, Освенцим! Их лечить невозможно!»

Маска лёг спать. Только рано утром в дверь резко позвонили. Маска поморщился, сощурил глаза:

– Кто, чёрт?

– Я, Машинист.

– Да что ты?

– Не слышишь?

Машинист показал на улицу, где гремел белый мусорный самосвал. Маска заткнул нос.

– Как несёт! Не могу я.

– Это я не могу печатать календари и зарабатывать на детском питании, выдавать зарплату из своего кармана. Угробил три машины, всмятку. Передай Седому, не мне на Луне стихи читать, я опять втяпаюсь.

– Понимаю, – покачал головой Маска. – Бомж, и тот чувствует себя достойнее. Не хватало заразу подхватить.

– Сделай что-нибудь, Маска. А то улыбаешься как китаец, когда плакать хочется. Я сказал бы…

– Вот видишь, – Маска протянул микрофон. – Вот с чем я работаю, настоящий нацизм, а ты о детском питании.

– Чего тут спорить? Китайцы в космос капсулу с вирусом запустили. Конец света!!! И что скажет Седой: смотри на дрессированного попугайчика или на собаку за рулём, в глазок всё видно?

– Он уже сказал, мир сошёл с ума и теперь болеет. Вот что сказал Седой. А не тётя-каракатица, что пролила подливку в столовой, и там поругались.

Белый мусорный самосвал во дворе закрыл кузов, и Машинист спустился вниз. Маска повернулся, как марионетка, достал капсулу и ввёл себе иглу в вену.

– Нужно оставаться на своём месте – вот что такое химия. А не мир, что исчезает, как шагреневая кожа. Когда пройдёт неразбериха с вирусом, он будет выглядеть совсем другим.

– Однако, ты, Маска, всё равно такой как есть, – незаметно из соседней комнаты вышел Седой.

– Смотри, у тебя перхоть, – засмеялся Маска, – возьми машинку, сбрей затылок, он седой.

– Ты шутишь. Знаешь, что я такой с детства. И это не парик.

– Это всё, на что способен твой мозг? Не больше, чем у Машиниста.

– Осторожно. Ведь вирус и там уже спит, ты не буди. И будем с миром.

– С миром?! – воскликнул Маска. – А это ты видел?

Маска достал пистолет-термометр, щёлкнул им в лоб Седому:

– Вот твоя температура!

Потом Маска разрезал полиэтиленовую бутылку и стал дышать в неё как в респиратор:

– Вот остужающее.

– Ты психуешь, Маска.

– Ах так! Я ем горошек. У-у-у-у. И теперь соблюдай дистанцию. Сейчас Машинист свой самосвал хотел в моём коридоре поставить.

– Маска, что за психоз? Это детская сцена. Замолчи, замолчи. Дыши в подушку.

– Не могу я так просто сидеть, лежать. Я заболею. Через час у меня поднимется температура. Вирус проникает во всё. М-м-м, целую тебя, напишу тебе оду, поставлю тебе памятник. Это не новация. А поиск ушедшего потерянного времени, забытой секунды, там, где оступились я и ты, и уже нет той дороги.

– Может, тебе напомнить об африканском танце или о зомби от ядовитого растения? Не заставишь меня курить тростник. Я серьёзно. Будь вежлив. Не тыкай мне вслед, соблюдай дистанцию, мы совсем чужие люди.

– Да, да, – засмеялся Маска. – И Машинист поставит в твоём коридоре танк и станет буксовать. Тебе плохо, Седой. А я ничего не знаю.

– Мне было плохо от кредитов. А сейчас другая напасть – коронавирус и мошенники, что зарабатывают на нём. Лечить – дело медиков. COVID-19 – так называется эпидемия. Ведь умирают каждый день во всём мире, закрыли церкви, школы. И ковидиоты выстроились за каждой дверью и не дают пройти – вот страшно, вот отчего давление, вот отчего температура. Это не корица, не куркума, чего нет для поправки.

Маска зажал свой рот руками, ушёл к себе в комнату, снял маску и закрыл глаза. Теперь в его воображении стояли верба, потом цветущая вишня, мамино душистое мыло и ягодный кисель.

Алая зорька

Внезапная рвота, понос, удушение, кашель и жар заставили мою соседку вызвать мне врача. Он измерил мне давление, посоветовал пить лекарства от него и бальзам на горных травах и ушёл. К счастью, в доме оказались лекарства. Через три дня жар прошёл. Я встал с постели, пошёл в аптеку за бальзамом из горных крымских трав и узнал, что в стране объявлена эпидемия коронавируса. Многие офисы и банки закрывались в связи с режимом повышенной готовности, и был объявлен карантин. Хорошо, что нужный бальзам и куркуму для чая мне удалось приобрести заранее, – так размышлял Сергей Поспелов дома за чаем, слушая иногда сводки новостей по радио и по телевизору. Сергей всем сердцем желал, чтобы медики поскорей нашли сыворотку против коронавируса, и радовался, что судьба не сулила ему болезнь, ещё не изученную врачами. Эпидемия, которой дали название СOVID-19, поразила многие страны мира и представлялась уничтожительным монстром или, чего хуже, началом войны. Особенно, пострадали Таиланд и Испания, где умирали в огромном количестве и церкви были завалены гробами, которые не успевали хоронить. Сергей боялся, что вирус может развиваться скрытно и повторно. Во всяком случае, то, что он пережил недавно, было похоже на приступ с горечью во рту, удушьем и сдавливанием грудной клетки, и он не хотел повторения. Он сидел дома, перестал беспокоиться по всяким мелочам, как было прежде, и пил успокаивающий чай с бальзамом.

Главное, соблюдать установленный режим и правила безопасности: находиться дома. А если и выходить на улицу по крайней необходимости, то в маске, и соблюдать дистанцию. А потом, вернувшись домой, мыть руки, глаза и нос хозяйственным мылом. Некоторые поняли, что этот режим похож на домашний арест, и стали паниковать, другие утешали себя, что карантин – это такой отдых с пользой.

Сергей пересмотрел свои планы, решив, что полностью расслабляться нельзя, тем более бросать свои дела на самотёк. От плохих мыслей лучше не становилось, и он пытался шутить, сохранять присутствие духа, и подводил итоги прошедшим годам труда дома, на даче и в офисе.

– Главное, я дома, вспоминаю своих друзей, привожу себя в порядок и больше не суечусь, как прежде. Дела сами образуются. Как говорил мой дед, работа не волк, в лес не убежит.

Однажды Сергей увидел в сводках, что коронавирус передаётся от кошек, которые перенесли его в скрытой форме. И он стал пугаться своего кота Мурлика, не болен ли он. Каждый день в СМИ передавали о всё новых заболевших и умерших от коронавируса, о симптомах болезни, о соблюдении режима. Хотя Сергей с виду был спокоен и хладнокровен, однако тревожился, что многие россияне прилетают заражённые из-за рубежа, некоторые ждут разрешения на выезд, чтобы вернуться обратно на родину, ведь по распоряжению правительства граница была перекрыта и многие рейсы в аэропорту отменены. Единственная связь с внешним миром – это телефон и Интернет.

Вскоре позвонила двоюродная сестра Ольга, рассказывая о недавней поездке в Таиланд. Сергей не знал, что ей ответить. Он так разволновался, ведь совсем недавно в Россию прилетел самолёт из Таиланда с заражёнными пассажирами, которых отправили в больницы.

Сергей взял смартфон, и на экране высветилось выступление Платошкина, который высказывался о возможном провале посевного сезона из-за возникшей эпидемии в апреле, в результате чего может быть неурожай и начаться голод в стране. В Интернете на экране показали солдат в масках на полях, построенных для тренировок и вспомогательных работ.

Печальная весть о заболевшем коронавирусной инфекцией известного певца Л. Лещенко, прилетевшего из США, и певца И. Николаева, которые лечились совсем рядом от района, где живёт Сергей, в больнице в Коммунарке, о заболевших врачах и патрульных, которые обязаны были пройти тест КТ, настораживала больше, чем шокирующие жестокости мира и гипотезы, которые давно перестали удивлять в эфире.

Несмотря ни на что Сергей пытался сохранять спокойствие, занимался уборкой квартиры, почистил пастой ГОИ домашнюю медь и латунь, подсвечники, статуэтки, чинил пришедшие в негодность вещи, а по вечерам ходил кругами по комнате и делал приседания.

Дома Сергею казалось, что беда далеко, за непроницаемой дверью. Но стоило ему на время по нужным делам выйти на улицу, в магазин, то реальная картина происходящего резко менялась. Точно мир стал, как раздвоенное яйцо.

В экране телевизора мелькали сводки об экстремальном поведении нарушителей режима, о взрывах в центре Москвы, и какая-то печаль ставила на лицо Сергея печать неудач и потерянного счастья.

Сергей, как и многие другие, думал, что объявленный на две недели режим закончится. Но после выступления президента В. Путина оказалось, что карантин продлён до конца апреля. Президент распорядился о выплате премии тем, кто оказался на передовой в этой кризисной ситуации: медикам, пенсионерам после 65 лет, отменили весенний призыв в армию, уроки в школе, закрыли церкви, многие офисы и банки.

– Лучше пересидеть, переждать карантин, и потом снова начать работу, – думал Сергей, – только что нас ждёт после него, какими станут люди, среди которых уже переболевшие? А ведь сыворотка ещё не найдена. В Британии в сентябре ждут новую, вторую волну COVID-19. Что будет потом? Может, третья, четвёртая волны, и карантин закончится только через год, весной 2021-го. Только давно привычное стирает в прошедших буднях на карантине то наносное, что так тревожило, волновало, возмущало, боролось с тобой. Оно ходит теперь алой зорькой, слабо напоминая о возрождении жизни.

Понедельник в Двадцатом

У входной двери в 20-е психиатрическое отделение растёт большой цветник. Часто у него собираются больные, разглядывая растения и втыкая в горшки косточки от апельсинов, оставшиеся после обеденного пайка, в надежде, что из них вырастут побеги. Но когда санитарка Варя видит скопление женщин у цветов, она начинает кричать с другого конца коридора:

– Отойдите от цветов! Ну-ка отойдите!

И больные разбегаются.

Сегодня понедельник. Начало недели. Значит, будет трудотерапия и, может быть, вечером придёт парикмахер. Его все боятся. Женщины не хотят ненароком остаться без стрижки. Жизнь в отделении, как обычно, течёт так скучно и медленно, что начинаешь потихоньку звереть и грубить своей напарнице. Ничего нового, всё обыденно и угнетающе из-за оторванности от внешнего мира. И даже грубость уже привычна. Но кажется, что там, по другую сторону решётки, осуществляются все мечты, и хочется поскорей вылечиться и выбраться отсюда. Единственно оживляет больных каждый звонок в дверь, и все оглядываются, кто же в отделение пришёл новенький, а кто уже выбыл.

– Двадцатое, на трудотерапию собираемся, – раздался голос Нади, полной молоденькой медсестры, вышедшей с журналом учёта больных. – Кто пришёл? Сейчас буду называть по списку.

После принятия лекарств к двери медленно подтекали женщины в цветастых халатах. Лень и лёгкая раздражительность мешали им быть внимательными, и они вяло облокачивались на стены. Дни будто бы остановились на мёртвой точке и казались никчёмными, тянулись, как горячий кисель, который не хочется пить, и постоянно боишься им обжечься. Каждый боялся сделать лишнее движение или что-то подумать, чтобы случайно не задеть ближайшего или не навлечь на себя подозрение в сомнительных действиях. Итак, женщины столпились в кучу у двери и нетерпеливо ждали команду отправиться на труды.

В дверь позвонили два раза.

– Два раза, значит, кого-то новенького ведут, – сказала худая блондинка.

Надя, медсестра, загремела ключами, все посторонились от двери, и в отделение вошла грузная женщина лет сорока в сопровождении охранника.

– Алла, это ты опять, – сказала стоящая рядом с ней низенькая девушка.

– Опять сюда же, Лена, – ответила Алла и скрылась в кабинете врача.

Аллу в двадцатом знали многие. Она часто сюда попадала по вызову после очередной гулянки. Обычно она давала волю своим чувствам и начинала приставать ко всем прохожим со своими стихами. В ней смешивались одновременно и чувство величия и агрессивность, и она начинала выступать на улице, читая свои стихи и чужие и распевая известные песни. Ничто её не могло остановить. Простой повод попросить сигаретку – и прохожий был сбит с толку и слушал безостановочную болтовню Аллы.

Все, знавшие её, сразу решили: раз она пришла в больницу, то прощай покой в отделении, теперь начнутся выступления. И только пронизывающий взгляд заведующей Елены Сергеевны успокаивал на время больных. Алла сидела угрюмо в приёмной палате, ожидая сменного халата.

После трудов (обычно они состояли из склеивания конвертов) день казался больным пройденным – после обеда приём лекарств и сон. На два часа 20-е затихает. А после сна в понедельник посещение родственников.

Первой из больных просыпается самая молодая в отделении, Настя. Она издаёт радостное ликование по окончании тихого часа, похожее на обезьяний крик, и, обнажив свой уже беззубый рот, смотрит на соседку по койке Лену.

– Причеши меня, – говорит она ей металлическим голосом.

– Ты же большая. Сама должна причёсываться.

– Не видишь, что ли? У меня рука сломана.

– Как ты её умудрилась сломать?

– Когда собиралась сюда, то упала с табуретки.

– Что ж ты так! Ну, давай причешу.

– Вот расчёска.

Настя повернулась к Лене и наступила ей случайно на ногу.

– Но, поосторожней!

Настя опять издала в знак согласия обезьяний крик.

– Я не нарочно. Извини.

– Посещение. По палатам! – объявила Надя, и все ходившие расселись по своим койкам.

– Где-то моя мама там стоит, – заволновалась Настя, глядя на входную дверь.

Понедельник – день встречи с родственниками и друзьями. Родители с сумками, полными продуктов, заходят в отделение и, встречая своё чадо, направляются в столовую.

От лекарств у больных начинался жор. При виде пищи они с жадностью разворачивали сырки, ели яблоки, пирожные, йогурты, со страхом оглядываясь при этом. Каждому казалось, что кто-то хочет у них отнять лакомый кусок. И они торопливо проглатывали пищу, несмотря на то, что пришли родные и к ним никто не пристанет. Одна Лена сидела в куче продуктов, не ела и только смотрела на разложенную передачу. У неё продуктов было больше всех – две сумки, но она её осматривала тщательно, как свою собственность, и ничего не ела.

В столовой будто подул ветер. Это вошла Алла. Увидев Лену среди продуктов, она направилась к ней.

– Ты не ешь? Дай мне, – сказала она и протянула руку, – ко мне никто не пришёл.

– Это всё мне, – ответила Лена, затягивая потуже пояс на халате, подчёркивающий её худобу.

– Зачем тогда только смотришь? Всё равно не ешь.

– Я же сказала. Это моё, – судорожно повторила Лена, сгорбившись над продуктами.

– Как я не люблю эти халаты. Они фу! Мама, принеси мне из дома хорошенький халат или сарафан, – вдруг раздался громкий голос Насти.

– Надо спросить заведующую про халат. Как её зовут?

– Елена Сергеевна.

– Пойдём и спросим, можно ли тебе ходить в своём халате.

Посещение продолжалось ещё полчаса. В столовой стоял гул, похожий на мушиное гудение, и было жарко, и хотелось пить. Родители пришли не ко всем. И несчастливцы сидели в туалете и курили. Алла тоже ходила среди них и подбирала бычки.

– «Пустите мой кораблик, господа», – пройдя вперёд, к банкетке, Алла заявила о себе и о своём желании сесть у окна, напевая слова из известной песенки.

Продолжить чтение