Ванечка. Элитная ловушка
ВВЕДЕНИЕ
Для тех, кто устал от красивой лжи
Привет.
Я не буду врать тебе с первых строк и говорить, что эта книга "изменит твою жизнь". Не изменит. Но может заставить по-другому взглянуть на то, что ты считаешь "домом".
Эта книга для тех, кто в 3 ночи просыпается от странного шума в стенах и думает: "А что, если это не трубы?" Для тех, кто покупал квартиру и чувствовал – что-то здесь не так, но риелтор улыбался так убедительно. Для тех, кто понимает: самые страшные истории начинаются словами "Мы нашли идеальный дом".
Я писал эту историю не ночью при свечах, а в 5 утра за чашкой кофе, когда все маски слетают и остается только правда. Поэтому здесь нет "красивых литературных оборотов". Здесь есть то, что чувствуешь нутром, когда страх хватает за горло.
Почему именно такой стиль?
Потому что современные хорроры стали слишком вежливыми. Слишком "правильными". Они рассказывают о страхе языком учебников, а страх – это не академическая дисциплина. Это то, что заставляет твой мозг забыть о пунктуации и кричать: "БЕГИ, ИДИОТ!"
О чем эта книга на самом деле?
О том, что прошлое не умирает. Оно ждет. О том, что каждый дом помнит своих хозяев. О том, что земля под твоими ногами видела столько боли и радости, что иногда не может молчать.
Но главное – о том, что любовь сильнее смерти. Даже если эта смерть упорно не хочет быть мертвой.
Предупреждение:
Эта книга затягивает не потому, что там "лихо закрученный сюжет". А потому, что рассказывает твою историю. Историю человека, который хотел просто жить спокойно, а оказался в центре чужой трагедии. И понял, что чужих трагедий не бывает.
Читай на свой страх и риск.
Буквально.
P.S. Если после прочтения начнешь по-другому слушать звуки в своем доме – это нормально. Просто будь вежлив с теми, кто там был до тебя.
ПРОЛОГ
Автор: Максим Сергеевич Воронов (1993-2080).
Запись найдена в архиве поселкового совета "Березовая роща"
Дата: 15 марта 2080 года
Мне 87 лет, и я чувствую, что скоро умиру.
Не жалуюсь – хорошо пожил. Видел, как мой сын стал отцом, а внуки – студентами. Видел, как наш проклятый когда-то поселок превратился в образцовый район Новой Москвы.
Но перед смертью хочется оставить правду.
О том, что произошло здесь в 2025 году.
О том, почему в нашем районе самый низкий уровень преступности в стране.
О том, почему здесь рождаются самые счастливые дети.
И о том, почему каждую ночь я до сих пор выхожу к той березе и говорю: "Спасибо, Степан Михайлович."
Мне никто не верит. Говорят – старческие фантазии. Мол, где в XXI веке призраки, дедушка? Где ритуалы? Это же научный прогресс, искусственный интеллект, колонии на Марсе!
А я отвечаю: прогресс – это когда люди помнят прошлое, но не живут в нем. А призраки… призраки никуда не делись. Просто мы научились с ними договариваться.
За 55 лет несменного председательства я видел многое. Видел, как в наш район приезжали "исследователи паранормального" с камерами и приборами. Видел, как уезжали ни с чем, разочарованные. Потому что искали ужасы, а нашли детские сады.
Видел, как строители хотели снести нашу березу – "мешает прокладке кабеля". Машины ломались одна за другой. Пока не поняли: березу трогать нельзя. Это наш договор с прошлым.
Видел, как в 2050-м пытались купить наш район под снос. Под "инновационную современнйю эко-застройку". Жители отказались единогласно. Дети отказались даже обсуждать. Потому что здесь их дом. А дом не продается.
Сейчас тут живут внуки тех, кто пережил проклятие 2025-го. Они не знают подробностей. Знают только, что дедушки и бабушки очень любили это место. И что здесь хорошо.
А хорошо здесь потому, что мы помним.
Помним не страх. Помним урок.
Урок о том, что мертвые и живые могут ужиться, если живые не жадные, а мертвые не злые.
О том, что самое страшное зло – это когда люди забывают о человечности ради выгоды.
О том, что дом – это не недвижимость. Дом – это место, где тебя ждут.
И о том, что иногда ждут не только живые.
Записываю эту историю не для потомков. Для тех, кто сейчас покупает дома на "сложных" территориях. Для тех, кто думает, что прошлое можно просто снести бульдозером.
Нельзя.
Прошлое нужно принять. Понять. Простить.
И тогда оно станет фундаментом для будущего.
А не могилой для настоящего.
Возможно, уже завтра меня не станет. Но история останется.
В этих записях. В памяти людей. В детском смехе, который звучит там, где когда-то плакали призраки.
Берегите свои дома.
И помните тех, кто жил в них до вас.
Последний свидетель "ВАНЕЧКА. ЭЛИТНАЯ ЛОВУШКА", Максим Воронов
P.S. Степан Михайлович, если читаете это на том свете – спасибо. За все.
ЧАСТЬ I:
ГЛАВА 1: КЛЮЧИ ОТ СЧАСТЬЯ
"Самые страшные дома – это те,
которые помнят чужую боль."
В 11 утра я понял, что мы все врём себе насчёт "нового дома мечты"
Слушайте, а вы когда-нибудь чувствовали, как страх въедается в кожу еще до того, как понимаешь, чего именно боишься?
Вот я стою с этими блестящими ключами в руке – металл холодный, как лед, хотя на улице июльская жара – и у меня внутри все сжимается. Не от радости. От чего-то… другого.
Катя рядом визжит от восторга, прыгает, как ребенок: "Макс, Макс, смотри какая красота!" А я стою и думаю: что за фигня? Почему у меня мурашки по спине бегут, а не бабочки в животе порхают?
Коттеджный поселок "Березовая роща". Элитный. Новый. Стерильно-белые заборы, идеально подстриженные газоны, дома как с картинки в Instagram. Все правильно, все красиво, все… мертво что ли?
А что если "дом мечты" может стать домом кошмаров быстрее, чем ты успеешь распаковать коробки?
Риелтор – такая пластиковая тетка в костюме за сто тысяч – щебечет что-то про инфраструктуру и перспективы роста стоимости. Но я не слушаю. Я смотрю на наш дом. №23.
Два этажа, мансарда, терраса, гараж. На бумаге – мечта. А в реальности…
Стоп.
Окна. Эти мутные, как тёмная вода окна, смотрят на меня так, будто… будто ОНИ меня видят. Не я их, а они меня. Темные, хотя солнце светит прямо в них. Пустые, но не просто пустые – а как будто голодные.
– Макс, ты что там встал как истукан? – Катя дергает меня за рукав. – Пошли уже внутрь смотреть!
Я тряхнул головой. Дурь какая-то. Окна – это окна, а не… что там я себе придумал?
Но руки дрожат. И ключ в замок входит тяжело, как будто дом сопротивляется.
Дверь открылась… и ударил запах.
НЕ плесени. НЕ затхлости. НЕ строительной пыли.
Запах… дома. Чужого дома. Где жили люди. Долго жили. Где готовили борщ, где плакали ночами, где рожали детей и хоронили стариков.
А дом-то НОВЫЙ! Сдан три месяца назад!
Запахи не врут.
Если новый дом пахнет старой жизнью – беги.
– Ух ты, какие потолки высокие! – Катя уже носится по первому этажу. – А планировка какая удобная! Кухня-гостиная, отдельно столовая…
Я слушаю ее голос, и он звучит… эхом. Как в пустой церкви. Хотя дом небольшой, а потолки обычные.
Поднимаемся на второй этаж. Три спальни, две ванные. Все современно, все с иголочки. Но в главной спальне…
В углу стоит старая деревянная кровать.
– Эй, – говорю риелторше, – а это что за мебель? В договоре написано, что дом без мебели.
Она оборачивается, смотрит туда, куда я показываю.
– Какая мебель? – искренне удивляется. – Комната пустая.
Я моргаю. Смотрю снова.
Пустая.
Кровати нет.
Катя трогает мою руку: – Макс, у тебя все нормально? Ты бледный какой-то.
Нормально? Я только что видел кровать, которой нет! Я чувствую запах жизни в новом доме! У меня мурашки по коже бегают без причины!
– Да, все отлично, – бормочу я. – Просто… устал с переезда.
Мы подписываем документы. Получаем коды от домофона, брелоки, инструкции. Риелторша уезжает. Катя идет к машине за вещами.
А я остаюсь в доме один.
И понимаю.
Тишина здесь… неправильная.
Не просто отсутствие звуков. А такая, которая ДАВИТ. Которая заползает в уши и начинает шуметь изнутри. Как будто дом… дышит.
Стены дышат.
Я подхожу к окну, выходящему во двор. За забором – лес. Березы. Много берез. Они качаются от ветра, но…
Но ветра нет.
Листья шевелятся, ветки покачиваются, а воздух стоит мертвый.
– Макс! – кричит Катя с улицы. – Помоги с коробками!
Я выхожу. Солнце слепит глаза. Нормальный летний день. Нормальный поселок. Нормальные соседи поливают нормальные клумбы.
Все нормально.
Но когда я оборачиваюсь на наш дом…
В окне второго этажа стоит силуэт.
Мужской. В рубахе-косоворотке.
Он смотрит на меня.
Я моргаю – никого.
– Катя, – говорю я, стараясь, чтобы голос не дрожал, – а ты не знаешь, что здесь раньше было? До поселка?
– А что тебя волнует? – она тащит коробку с посудой. – Поле какое-то, наверное. Или лес.
– Или деревня, – тихо добавляю я.
Катя останавливается. Смотрит на меня странно.
– Макс… – она ставит коробку на землю. – У тебя точно все в порядке? Ты какой-то… испуганный.
Испуганный.
Да, именно так. Я испуган. В собственном новом доме, в светлый летний день, окруженный элитными коттеджами и успешными соседями.
Испуган до дрожи в коленках.
Знаете, что самое страшное в страхе?
Не монстры из-под кровати.
Не маньяки с топорами.
А когда ты боишься, но не знаешь чего. Когда каждая клетка твоего тела кричит "БЕГИ!", а мозг говорит "да все нормально, придурок".
Когда твой собственный дом смотрит на тебя голодными глазами.
Мы заносим вещи. Катя включает музыку, начинает разбирать коробки, планирует, где что поставить. Я пытаюсь включиться в процесс, но…
Но не могу отделаться от ощущения, что мы здесь не одни.
Что кто-то наблюдает.
Что кто-то… ждет.
И когда вечером мы ложимся спать в нашей новой спальне, я долго лежу с открытыми глазами, слушаю, как дом… привыкает к нам.
А может, мы привыкаем к нему?
Последняя мысль перед сном: а что, если ключи от счастья открывают дверь в ад?
И тогда я засыпаю.
И мне снится старик в косоворотке, который стоит в углу спальни и тихо плачет.
ГЛАВА 2: СОСЕДИ
"Самые страшные соседи – те,
которые никогда не ссорятся."
В 7 утра я понял, что "хорошие соседи" могут быть страшнее плохих
Вы знаете, что меня дико бесит в людях? Когда они ведут себя СЛИШКОМ правильно. Когда улыбаются СЛИШКОМ белозубо. Когда здороваются СЛИШКОМ радушно.
Потому что за этой показной идеальностью всегда скрывается что-то мерзкое.
Утром второго дня Катя проснулась в диком восторге: – Макс, смотри, какие соседи классные! – она показывает в окно.
Напротив, у дома №24, красивая семейка поливает клумбы. Муж – спортивный, в дорогой майке. Жена – как с обложки журнала. Двое детей – мальчик и девочка, такие чистенькие, причесанные.
Идеальная картинка.
Слишком идеальная.
– Пойдем знакомиться! – Катя уже натягивает халат. – Подожди, – останавливаю я. – Давай сначала кофе выпьем, проснемся нормально.
А сам думаю: что за хрень? Неужели все люди здесь как куклы?
Когда все соседи выглядят как актеры в рекламе коттеджного поселка – проверь, не снимается ли здесь фильм ужасов.
Выходим во двор после завтрака. И тут же:
– Добро пожаловать! – к нам летит эта самая идеальная семейка. – Мы ваши соседи! Сергей и Оля Романовы, а это наши детки – Ваня и Маша.
Дети улыбаются синхронно. Как роботы, блин.
– Максим и Катя, – представляемся мы.
И тут происходит первая странность.
Сергей протягивает руку для рукопожатия, и я вижу его глаза. На секунду. Они… пустые. Не грустные, не злые, не усталые. ПУСТЫЕ. Как у рыбы на прилавке.
Но через мгновение он опять улыбается, и глаза становятся нормальными.
Я думаю – показалось.
– А вы откуда к нам? – щебечет Оля. – Мы тут уже полгода живем, очень довольны поселком!
– Из Москвы, – отвечает Катя. – Устали от городской суеты, захотелось тишины.
– О, тишины здесь достаточно! – смеется Сергей.
И это тоже звучит… неправильно. Как будто он имеет в виду что-то другое.
"Да что за цирк вообще?!"
Они приглашают нас на барбекю вечером. "Познакомитесь с остальными соседями". Катя в восторге, а у меня в животе холодок.
Но самое дикое начинается днем.
Я работаю в домашнем офисе на втором этаже, окно выходит на соседские участки. И пока у меня не вся мебель я делаю это на подоконнике. И я случайно замечаю…
В 14:00 все мужики поселка одновременно выходят поливать газоны. В 14:15 все одновременно идут в гаражи. В 14:30 все одновременно моют машины.
Движения… одинаковые. Как будто кто-то включил одну и ту же программу в разных домах.
Я тру глаза. Думаю – совпадение.
Но в 15:00 то же самое делают женщины. Выходят поливать цветы. Одним и тем же движением наклоняются к клумбам. Тем же жестом поправляют волосы.
А дети…
Дети в 15:30 выбегают играть во дворы. И играют в одну игру. Все. Одновременно.
Бегают кругами. По часовой стрелке.
Когда соседи ведут себя синхронно – это не случайность. Это система.
Потом Катя зовет ужинать. Я спускаюсь, рассказываю ей про свои наблюдения.
– Макс, – она смотрит на меня с беспокойством, – ты не находишь, что стал слишком… подозрительным? Может, люди просто живут по режиму? В таких поселках это нормально.
Нормально?
НОРМАЛЬНО, когда тридцать семей двигаются как один организм?
Но спорить не стал. Может, она права. Может, я действительно схожу с ума или просто устал от переезда, коробок, сборки и доставки мебели. Переутомился от всего этого хаоса переезда?
Вечером идем на барбекю к Романовым.
И там я понимаю – я НЕ схожу с ума.
"Так, стоп… а это же…"
Во дворе у Сергея и Оли собралось человек двадцать. Все взрослые – красивые, успешные, улыбчивые. Все дети – воспитанные, тихие, послушные.
Сергей жарит мясо. Остальные мужики стоят вокруг мангала и говорят про работу, машины, ипотеку. Нормальные мужские разговоры.
Женщины сидят за столом, обсуждают школы, детские кружки, ремонты. Нормальные женские темы.
Дети играют на газоне в какую-то игру.
Все НОРМАЛЬНО.
Но…
Но они говорят… по очереди. Не перебивая друг друга. Как по сценарию.
Андрей из дома №7 рассказывает анекдот. Все смеются. Одинаково. Одинаковое количество времени.
Лена из дома №12 жалуется на пробки на Рублевке. Все кивают. Синхронно.
Дети играют в "салочки", но бегают строго по определенной траектории. Словно заученной.
Я пью пиво и чувствую, как мурашки ползут по спине.
– Максим, – обращается ко мне Сергей, – а чем занимаешься?
– IT, – отвечаю я. – Сисадмин, системный администратор.
– О! – оживляется весь мужской круг. – Тогда ты нам поможешь! У нас тут с интернетом проблемы бывают.
– Какие проблемы?
– Ну… – Сергей почесывает затылок, – иногда сигнал пропадает. Одновременно у всех. На несколько часов.
– И что делаете в это время?
Пауза.
Все смотрят друг на друга.
– Отдыхаем, – говорит Андрей. – Читаем книги.
– Занимаемся хозяйством, – добавляет Лена.
– Играем с детьми, – улыбается Оля.
И опять эта синхронность. Как будто они репетировали ответ.
Знаете, в чем разница между нормальными людьми и теми, кто притворяется нормальными?
Нормальные люди хаотичны. Они перебивают друг друга, спорят, смеются невпопад, забывают имена, проливают соус на рубашки.
А ненормальные играют в нормальных СЛИШКОМ хорошо.
Мы возвращаемся домой около десяти. Катя в восторге:
– Какие все классные! Образованные, интеллигентные. Нам повезло с соседями.
– Катя, – говорю я, – тебе не показалось странным, что они все такие… одинаковые?
– Одинаковые? – она удивленно смотрит на меня. – Ну да, приятные люди, воспитанные. А что в этом странного?
Что странного?
ТО, что они двигаются синхронно! ТО, что говорят по очереди! ТО, что их дети играют как запрограммированные роботы!
Но я этого не говорю. Потому что понимаю – Катя ничего не видит.
Она видит то, что должна видеть. То, что ХОТЯТ, чтобы она видела.
А я почему-то вижу правду.
И правда пугает.
Ложимся спать. Катя засыпает быстро, довольная вечером.
А я лежу и слушаю ночные звуки поселка.
Тишина.
Полная тишина.
Ни собачьего лая, ни мяуканья кошек, ни шума машин, ни музыки из домов.
Тишина, как в морге.
И вдруг – шаги.
По асфальту. Мерные, четкие.
Много шагов. Идут в ногу.
Я встаю, подхожу к окну.
По центральной аллее поселка идут люди. Наши соседи. Все те, кто был на барбекю.
Идут строем. В пижамах и халатах. Дети держат родителей за руки.
Идут молча. Смотрят прямо перед собой.
Идут к лесу.
Я хватаю телефон, пытаюсь снять видео.
Экран мерцает и гаснет.
Когда включается – людей нет.
Пустая аллея. Тишина.
Как будто ничего не было.
Но я-то видел.
Я видел, и теперь знаю:
Мы живем не среди соседей.
Мы живем среди кого-то другого.
ГЛАВА 3: ДЕТСКИЙ ЧАС
"Дети всегда знают,
когда в доме поселилась смерть."
В 3 ночи я понял, что дети знают то, что не знают взрослые
Слушайте, а вы замечали, как дети смотрят на мир? У них еще нет этих взрослых фильтров в мозгах. Они видят то, что есть на самом деле. И когда ребенок боится – он боится не зря.
Третий день в поселке начался с того, что Катя проснулась и сказала: – Макс, а давай заведем ребенка?
Вот так. С бухты-барахты. Хотя еще неделю назад говорила "подождем годик, освоимся сначала".
– Откуда такие мысли? – спрашиваю я.
– Не знаю, – она мечтательно смотрит в окно. – Просто… здесь так спокойно, так хорошо для детей. Посмотри, какие у соседей замечательные малыши.
Замечательные?
Вчера эти "замечательные" малыши играли как заводные игрушки!
Но говорить это бесполезно. Катя их видит нормальными. А я… а я уже не знаю, что вижу.
Когда у жены внезапно просыпается материнский инстинкт – проверь, не подмешал ли кто-то что-то в воду.
После завтрака Катя ушла в магазин, а я решил поработать на террасе. Свежий воздух, птички поют, благодать.
И тут начался "детский час".
В 15:00 ровно из всех домов выбежали дети. Все двадцать три ребенка поселка. От малышей до подростков.
Встали в круг на центральной площадке.
И начали… петь.
Не детские песенки про елочки и мишек. Что-то другое. На языке, которого я не знаю. Но мелодия… мелодия была знакомая. Старинная. Как будто я слышал ее в детстве от бабушки.
Пение длилось ровно час.
Потом дети разошлись по домам.
Как ни в чем не бывало.
"Да что за мистическая хрень творится?!"
Я спустился, поймал Ваню Романова у калитки: – Привет, Ваня! А что это вы там пели?
Мальчик посмотрел на меня удивленно: – Мы не пели. Мы играли в футбол.
– В футбол? – я показываю на площадку. – Там же нет ворот.
– А… да, – он помялся. – В салочки играли.
– Ваня, я видел, как вы стояли кругом и пели.
Пацан посмотрел на меня так, как смотрят на больного: – Дядя Макс, мы не пели. Мы НИКОГДА не поем.
И убежал.
А я стою и думаю: либо дети врут, либо я сошел с ума.
Но безумие не может быть таким… системным.
Вечером возвращается Катя, довольная покупками: – Макс, я купила тест на беременность! – глаза горят. – Давай сейчас проверим!
– Катя, мы же предохранялись…
– Ну мало ли! – она смеется. – Природа найдет способ!
Идет в ванную. Жду результата, нервничаю.
Выходит с тестом в руке. Лицо странное.
– Что там? – спрашиваю.
– Одна полоска, – говорит тихо. – Не беременна.
Но по лицу вижу – она расстроена. Очень расстроена.
– Катя, ну что ты? Мы же не планировали еще…
– Да, – кивает она. – Да, ты прав. Рано еще.
Но весь вечер ходит грустная. А перед сном говорит: – А знаешь, Макс… мне снился сон. Что у нас будет ребенок. Мальчик. И он будет петь красивые песни.
Красивые песни?
КАК ТЕ, ЧТО ПЕЛИ ДЕТИ ДНЕМ?
Когда беременность "не получается" естественно – возможно, есть другие планы на твою жену.
Ночью меня разбудил шум.
Точнее, не шум – наоборот. СЛИШКОМ большая тишина.
Я встал, выглянул в окно.
На площадке опять стояли дети. Все. В пижамах. В три часа ночи.
Не пели. Просто стояли. И смотрели.
Смотрели на наш дом.
На наше окно.
На меня.
Я попятился от окна, сердце колотится. Подождал минуту, снова выглянул.
Детей не было.
Но на асфальте остались следы мела. Круг. Ровный белый круг точно под нашими окнами.
А в центре круга – символ. Не буква, не цифра. Что-то древнее. Что-то, что я видел… где-то видел, но не могу вспомнить где.
"Стоп… а это же…"
Утром следов не было.
Асфальт чистый, как будто его вымыли.
Но я-то помню. Я видел.
За завтраком спрашиваю Катю: – Ты ночью не слышала шума?
– Какого шума? – она намазывает масло на хлеб. – Здесь так тихо, что даже мышей не слышно.
– А ты не вставала? К окну не подходила?
– Нет, спала как убитая. – Катя смотрит на меня внимательно. – Макс, ты в последние дни какой-то… беспокойный. Плохо спишь?
Плохо сплю?
Да я БОЮСЬ спать! Потому что каждую ночь здесь творится какая-то чертовщина!
Но говорю: – Просто адаптируюсь к новому месту.
После завтрака иду гулять по поселку. Хочу все рассмотреть днем, при свете.
И натыкаюсь на Машу Романову. Девочка лет семи, играет в песочнице одна.
– Привет, Маша!
Она поднимает голову. И я вижу ее глаза.
Не детские глаза. Взрослые. Усталые. Грустные.
– Здравствуйте, дядя Максим.
– Что строишь?
– Дом, – показывает она на песочную кучку.
Присматриваюсь. Это не просто куча песка. Это точная копия нашего дома. С верандой, с мансардой, даже номер "23" нацарапан на воротах.
– Красивый дом, – говорю я. – А кто в нем будет жить?
Маша смотрит на меня долго. Потом тихо: – Новые люди. Но они не знают, что дом уже занят.
– Занят? Кем?
– Теми, кто был здесь раньше. – Голос девочки становится еще тише. – Они не ушли. Они ждут.
Мурашки по коже.
– Маша, что они ждут?
Девочка оглядывается, проверяет, нет ли рядом взрослых: – Ждут, когда новые люди станут как они. Когда забудут, кто они на самом деле.
– А ты помнишь, кто ты?
– Пока да, – шепчет она. – Но становится все труднее. Особенно когда мы поем. После пения я забываю больше.
– Маша, а что вы поете?
– Старые песни. Те, что пели здесь раньше. До нас. – Она разрушает песочный домик одним движением. – Песни мертвых.
Знаете, что самое жуткое в детской правде?
Дети не умеют врать изощренно. Когда ребенок говорит "песни мертвых" – он имеет в виду именно это.
А когда взрослые не слышат детей – это не потому, что дети фантазируют.
Это потому, что взрослые уже не могут слышать правду.
Вечером рассказываю Кате про разговор с Машей.
– Макс, – она смотрит на меня с беспокойством, – ты серьезно веришь в то, что говорит семилетний ребенок?
– А если она права?
– Права в чем? Что наш дом населен призраками? – Катя садится рядом, берет меня за руку. – Милый, мне кажется, ты переутомился. Может, тебе к врачу?
К врачу?
Может, и правда стоит. Может, я действительно схожу с ума.
А может, все остальные уже сошли. И я – единственный нормальный.
Но как это проверить?
Ложимся спать. Катя обнимает меня: – Все будет хорошо, Макс. Увидишь. Мы здесь будем счастливы.
Засыпает быстро.
А я лежу и жду.
Жду три часа ночи.
Жду детского хора.
И когда стрелки часов сходятся на цифре "3" – встаю и иду к окну.
Дети стоят на площадке.
Но теперь не просто стоят.
Они танцуют.
Медленный, странный танец. Кружатся, держась за руки. По часовой стрелке.
И поют.
Ту же мелодию, что и днем. Но теперь я различаю слова:
"Приди… приди… приди домой…"
На старорусском.
"Твое место ждет… твое время пришло…"
И вдруг все дети одновременно поворачивают головы.
Смотрят на меня.
И улыбаются.
Одинаково.
Зубы белые в лунном свете.
Глаза черные, как ямы.
А потом исчезают.
Просто растворяются в воздухе.
Оставляя на асфальте новый знак.
Теперь не круг.
Крест.
Перевернутый крест.
Прямо под нашей спальней.
ГЛАВА 4: ТЕХПОДДЕРЖКА
"Самая страшная техподдержка – это когда техника поддерживает связь с мертвыми."
В 11 утра я понял, что даже самые умные дома могут быть одержимыми
Вы знаете, что меня дико бесит в современных технологиях? Когда они начинают "думать" лучше тебя. Когда умный дом решает, что ему лучше знать, какая тебе нужна температура, какой свет, какая музыка.
А когда умный дом начинает включать то, чего в нем НЕТ – вот тогда пора звонить не в техподдержку, а в психушку.
Четвертый день начался с того, что я решил настроить систему "умный дом". Катя ушла по магазинам (уже в третий раз за четыре дня – странно для девушки, которая раньше закупалась раз в неделю), а я засел за планшет управления.
Система называлась SmartLife Pro. Навороченная до безобразия: климат-контроль, освещение, безопасность, мультимедиа, даже автополив газона.
– Круто, – думаю, – теперь буду жить как в фильме про будущее.
Хрен там.
Когда умный дом умнее хозяина – возможно, у него есть ДРУГОЙ хозяин.
Начинаю с простого – настраиваю освещение. Выбираю "теплый свет", яркость 70%.
Система сохраняет настройки и… включает лампу-керосинку.
Нет, серьезно. В углу гостиной зажигается стеклянная лампа с фитилем, как у моей прабабушки в деревне.
Но у нас НЕТ керосиновой лампы!
Я моргаю. Смотрю снова.
Обычный торшер с LED-лампочкой.
– Глюк, – бормочу себе под нос и перехожу к климат-контролю.
Ставлю кондиционер на 22 градуса.
Включается… печка.
НЕТ, не кондиционер с обогревом. ПЕЧКА. Русская печь с трубой и заслонкой. В углу кухни. Дым из трубы, запах березовых дров.
Но у нас НЕТ печки! Здесь газовая плита стоит!
Закрываю глаза, считаю до десяти, открываю.
Газовая плита. Никакой печки.
"Да что за цифровой бред творится?!"
Звоню в техподдержку застройщика.
– Алло, "Премиум Строй"?
– Да, слушаю.
– У меня проблема с системой умного дома. Показывает не те приборы, которые есть в доме.
– Понятно, – вежливый голос. – А вы не могли бы описать проблему подробнее?
– Я включаю LED-освещение, а вижу керосиновую лампу. Включаю кондиционер – вижу русскую печь.
Пауза.
– Сэр, – голос становится осторожным, – а вы случайно не употребляли алкоголь или… другие вещества?
ДРУГИЕ ВЕЩЕСТВА?!
– Нет, блин! – срываюсь я. – У меня система глючит!
– Хорошо, сэр. Пришлем к вам техника. Завтра, между 9 и 18.
Между 9 и 18. Замечательно.
Продолжаю эксперименты.
Включаю музыкальную систему. Выбираю джаз.
Из колонок льется… частушка.
Нет, не современная попса под народное. Настоящая деревенская частушка. С баяном и женским голосом:
"Ой, ты, Ваня, паренек, Что ж ты бедную не бережешь? Загубил ты молоду, Во сырую землю положил…"
Холодок по спине.
Выключаю музыку. Тишина.
Но мелодия продолжает звучать в голове.
Когда техника показывает прошлое вместо настоящего – значит, прошлое сильнее.
Решаю проверить систему безопасности. Просматриваю записи с камер наблюдения.
Вчерашний день. Наш двор. Все нормально.
Но на записи с 15:00 (когда дети пели) я вижу не детей.
Я вижу взрослых.
Мужиков и баб в крестьянской одежде. Лапти, сарафаны, картузы. Стоят кругом на той же площадке.
И поют.
Ту же песню, что дети.
Но лица… лица у них серые. Как у покойников.
А на записи с 3:00 ночи – еще хуже.
По поселку ходят те же серые люди. Заглядывают в окна домов. Проверяют замки. Как будто ищут что-то.
Или кого-то.
Я перематываю запись на позавчера. То же самое.
На 3 месяца назад. Поселок полупустой, но серые люди все равно ходят между недостроенными домами.
На год назад. Здесь еще стройка, но они тут.
ОТКУДА ВЗЯЛИСЬ ЭТИ ЗАПИСИ?!
"Стоп… а это же…"
Звоню технику еще раз:
– Послушайте, у меня камеры показывают людей, которых нет!
– Сэр, – тот же вежливый голос, – возможно, это артефакты сжатия видео. Иногда бывает…
– Какие артефакты?! Я вижу покойников в лаптях!
Длинная пауза.
– Сэр, а вы… а вы не могли бы сказать, в каком доме живете?
– В 23-м. А что?
Еще более длинная пауза.
– Мы… мы пришлем к вам специалиста. Сегодня. Ждите.
И бросают трубку.
Что за реакция? Почему номер дома их так напрягает?
Еду в интернете искать информацию про поселок. Забиваю в поиск "Березовая роща коттеджный поселок".
Находится куча рекламы. Красивые фотки, счастливые семьи, "элитное жилье в экологически чистом районе".
Но в новостях…
В новостях другое.
"Жители деревни Березки требуют справедливых компенсаций за снос домов".
"Последний житель Березок найден мертвым во время сноса".
"Прокуратура проверяет обстоятельства смерти Степана Корнилова".
СТЕПАН КОРНИЛОВ.
Имя как гвоздем по голове.
Я его слышал. Недавно. Где?
А, да. Маша вчера говорила: "Те, кто был здесь раньше".
Читаю дальше:
"89-летний Степан Корнилов, последний житель деревни Березки, умер от сердечного приступа 15 июня 2024 года во время принудительного сноса его дома. По словам соседей, старик до последнего отказывался покидать родовое гнездо…"
15 июня 2024 года.
Ровно год назад.
А мы заселились 15 июня 2025 года.
В годовщину его смерти.
На месте его дома.
Проверяю план поселка. Дом номер 23 построен точно там, где стояла изба Корниловых.
И тут меня осеняет.
Система умного дома не глючит.
Она показывает то, что БЫЛО здесь раньше.
Керосиновую лампу Степана.
Его русскую печь.
Его частушки.
Его соседей, которые умерли задолго до сноса деревни.
Знаете, в чем гениальность современных технологий?
Они записывают ВСЕ. Каждый сигнал, каждую волну, каждое колебание.
А что, если в этом месте такие сильные "колебания" прошлого, что даже цифровые камеры их ловят?
Что, если память земли сильнее памяти жестких дисков?
Вечером приезжает техник.
Молодой парень, весь в фирменной форме "ТехноСервис". Вежливый, улыбчивый.
– Григорий, – представляется. – Покажите, в чем проблема?
Показываю ему записи с камер.
Он смотрит на экран и говорит: – Все нормально. Обычная запись пустого двора.
– Как пустого?! – я тыкаю пальцем в серые фигуры. – Вот же люди идут!
Григорий смотрит внимательнее: – Сэр, на записи никого нет. Возможно, вам стоит обратиться к…
– К врачу? – заканчиваю я. – Да?
– Ну… – он смущается. – Я просто техник. Но техника работает нормально.
Он возится с системой полчаса, что-то настраивает, перезагружает.
– Все, готово. Больше глюков не будет.
Уезжает.
Я включаю освещение.
Зажигается керосиновая лампа.
Включаю музыку.
Играет частушка.
Смотрю запись с камер.
Серые люди ходят по двору и машут мне рукой.
А один из них – старик в косоворотке – подходит близко к камере.
И я читаю по губам:
"Освободи… мой… дом…"
Вечером возвращается Катя. Довольная, с кучей пакетов.
– Макс, я купила тест на овуляцию! – радостно сообщает она. – Будем планировать!
Планировать?
Да тут призраки в доме живут, а она планировать собралась!
– Катя, – говорю осторожно, – а тебе не кажется, что с домом что-то не так?
– Что не так? – она удивленно смотрит на меня. – Дом чудесный! Я сегодня с соседками говорила – у всех такие уютные дома. Как будто они всегда здесь стояли.
Всегда здесь стояли…
Точно.
Они и СТОЯЛИ здесь всегда.
Только раньше это были избы.
А теперь коттеджи.
Но души остались те же.
И они хотят домой.
ГЛАВА 5: ПОДВАЛ
"Самые прочные фундаменты – это те,
что построены на чужих могилах."
В 2 ночи я понял, что самые страшные находки делаются не на чердаке, а в подвале
Знаете, что меня дико бесит в фильмах ужасов? Когда герои лезут в темный подвал с одной зажигалкой. Думаешь: "Дебилы, включите свет!"
А потом сам оказываешься в подвале собственного дома, и понимаешь: электричество здесь не работает. Не потому что сломалось. А потому что ТО, что живет в подвале, его не пускает.
Пятый день начался с того, что Катя решила разобрать коробки в подвале.
– Макс, там столько места! – сияет она. – Можно мастерскую организовать, спортзал… А когда ребенок родится – игровую комнату!
Ребенок, ребенок… У нее уже мания какая-то.
– Катя, мы же еще не…
– Я чувствую! – перебивает она. – Женская интуиция. Мы скоро станем родителями!
И марширует в подвал с коробками.
А я сижу за компом, работаю. Слышу, как она внизу что-то двигает, расставляет.
Потом резко тишина.
Слишком резкая.
Когда в подвале становится тихо – не потому что работа закончена, а потому что началось что-то другое.
– Катя! – кричу я. – Все в порядке?
Нет ответа.
– Катя!
Тишина.
Спускаюсь вниз. Подвал большой, хорошо отделанный. Бетонные стены, ламинат на полу, встроенное освещение.
Но свет не включается.
Щелкаю выключателем – мертво.
Достаю телефон, включаю фонарик.
И вижу Катю.
Стоит у дальней стены спиной ко мне. Не двигается.
– Катя?
Она медленно поворачивается.
Лицо… странное. Как будто она не здесь. Смотрит сквозь меня.
– Катя, что случилось?
– Макс, – голос тихий, заторможенный, – посмотри, что я нашла.
Показывает на угол.
Там стоит сундук.
Большой деревянный сундук с железными накладками. Старинный. Очень старинный.
– Откуда это?
– Не знаю, – Катя качает головой. – Он просто… был здесь. Как будто всегда стоял.
Подхожу ближе. Сундук открыт. Внутри…
Вещи.
Старые крестьянские вещи.
Рубаха-косоворотка. Женский сарафан. Лапти. Детская рубашонка. Иконы в серебряных окладах. Медный самовар. Прялка.
И запах.
Запах старого дома. Печного дыма. Горелого молока. Человеческой жизни.
"Откуда в новом доме музей этнографии?!"
– Катя, это чьи вещи?
– Не знаю, – она берет в руки детскую рубашку. – Но они… родные какие-то. Как будто мои.
Родные?
Она держит эту рубашку, и у меня мурашки по спине. Потому что лицо у нее… материнское. Как будто она держит одежду своего ребенка.
– Катя, положи это.
– Почему? – она прижимает рубашку к груди. – Она такая маленькая… Такая милая…
– Катя!
Она вздрагивает, отпускает рубашку.
– Что? Что со мной?
– Пошли отсюда. Сейчас же.
Тащу ее наверх. Она сопротивляется:
– Макс, подожди! Надо сундук закрыть, вещи сложить…
– Не надо! Пошли!
Выволакиваю ее в гостиную. Включаю все лампы. Катя моргает, как будто просыпается:
– Что это было? Почему я так себя вела?
– Не знаю. Но больше в подвал не спускаемся.
– Но там такие интересные вещи…
– НЕТ! – рявкаю я.
Она пугается:
– Макс, что с тобой? Это же просто старинные предметы. Может, прежние хозяева забыли.
Прежние хозяева?
КАКИЕ прежние хозяева?! Дом новый!
Звоню застройщику:
– Алло, "Премиум Строй"? У меня вопрос про дом 23 в "Березовой роще".
– Слушаю.
– В подвале обнаружились чужие вещи. Откуда они взялись?
– Какие вещи?
– Старинные. Крестьянские. Сундук с одеждой, иконами…
Пауза.
– Сэр, а вы уверены, что это не ваши вещи?
– Конечно уверен! Мне что, сто лет?!
– Мм… – голос становится осторожным. – А вы могли бы приехать к нам в офис? Есть некоторые… нюансы по вашему дому.
Нюансы?
КАКИЕ нюансы?!
Когда в новом доме есть "нюансы" – значит, дом не такой новый, как кажется.
Еду в офис "Премиум Строй". Стеклянное здание в Москва-Сити, все блестит и сверкает.
Меня встречает менеджер Алексей Викторович. Костюм за двести пятьдесят тысяч, часы как мой годовой доход.
– Максим Сергеевич, присаживайтесь. Кофе будете?
– Хочу объяснений. Откуда в моем доме чужие вещи?
– Понимаете, – он неловко кашляет, – при строительстве иногда… обнаруживаются артефакты прежней застройки.
– Какой прежней застройки? Здесь было поле!
– Ну… не совсем поле. – Он достает папку с документами. – Здесь была деревня Березки. Мы ее… реконструировали.
– Реконструировали? Или снесли?
– Официально – реконструировали. Жителей переселили с компенсациями…
– А неофициально?
Он смотрит на меня долго. Потом:
– Неофициально… был один инцидент. Последний житель отказался переезжать. Пришлось… принуждать.
– Степан Корнилов.
– Вы… откуда знаете?
– Интернет. Он умер при сносе дома.
– От сердечного приступа, – быстро говорит менеджер. – Естественная смерть.
– На месте которого теперь мой дом.
– Да, – тихо признается он. – Ваш дом построен на фундаменте его избы.
НА ФУНДАМЕНТЕ ЕГО ИЗБЫ!
Вот почему система показывает печку вместо кондиционера!
Вот почему в подвале лежат крестьянские вещи!
Мой дом СТОИТ НА КОСТЯХ!
"Стоп… а это же…"
– И вы об этом не предупредили покупателей?
– Зачем расстраивать людей? – менеджер разводит руками. – Дом новый, современный. Прошлое не влияет на настоящее.
Не влияет?
А как же призраки в записях?
Как же детский хор по ночам?
Как же поведение Кати?
– Максим Сергеевич, – менеджер наклоняется ко мне, – если вещи в подвале вас беспокоят, мы можем их вывезти.
– Можете?
– Конечно. Просто утилизируем как мусор.
Как мусор?
Чьи-то жизни, чья-то память – как мусор?
– А если я не хочу их выбрасывать?
Он удивленно смотрит на меня:
– Зачем вам чужой хлам?
Чужой хлам…
Но почему тогда Катя держала детскую рубашку, как родную?
Почему у меня самого, когда я смотрел на косоворотку, екнуло сердце?
– Скажите, – говорю я, – а у других жильцов такие же… артефакты?
– У всех, – кивает он. – Каждый дом стоит на старом фундаменте. У кого-то в подвалах, у кого-то на чердаках. Но люди не жалуются. Наоборот, говорят, что дома уютные, как будто родные.
Родные…
Потому что они ЕСТЬ родные.
Для тех, кто в них жил раньше.
И кто хочет в них жить снова.
Знаете, что самое жуткое в строительстве на костях?
Не то, что мертвые не уходят.
А то, что живые начинают становиться мертвыми.
Повторять их жизни, их привычки, их судьбы.
Пока не заменят их полностью.
Возвращаюсь домой. Катя встречает меня с странным блеском в глазах:
– Макс! Я проверила тест на овуляцию! У меня сегодня самый плодородный день!
Плодородный день?
Катя никогда не говорила такими словами. "Плодородный" – это из деревенского словаря.
– Пошли, – она тянет меня в спальню, – нужно использовать шанс!
Но я сопротивляюсь:
– Катя, подожди. Мне нужно тебе кое-что рассказать.
– После, – она целует меня, – сначала дело, потом разговоры.
И я понимаю: она говорит не своими словами.
Кто-то другой говорит ее устами.
Кто-то, кто очень хочет, чтобы в этом доме снова появился ребенок.
Кто-то, кто когда-то потерял своего.
Вечером, когда Катя засыпает (довольная и умиротворенная), я спускаюсь в подвал.
Включаю фонарик телефона.
Сундук закрыт.
Но на крышке лежит записка.
Написанная детским почерком:
"Дядя Макс, не выбрасывайте наши вещи. Мама будет плакать."
Мама?
Какая мама?
Я поднимаю записку, и она рассыпается в прах.
А из сундука доносится тихое всхлипывание.
Как будто внутри плачет ребенок.
Долго, горько плачет.
И я понимаю:
В нашем доме поселилась не одна душа.
А целая семья.
Которая очень хочет домой.
ГЛАВА 6: КАМЕРЫ
"Самая опасная любовь – это любовь
мертвой матери к живому ребенку."
В 4 утра я понял, что камеры наблюдения могут наблюдать не только за настоящим
Вы знаете, что меня дико бесит в системах безопасности? Когда они записывают ТО, что происходит, а не то, что ДОЛЖНО происходить.
Когда ты ставишь камеры, чтобы следить за воришками, а получаешь хроники мертвецов. Когда система охраны превращается в систему связи с тем светом.
И самое паршивое – когда понимаешь, что мертвые наблюдают за тобой уже давно. А ты только сейчас научился их видеть.
Шестой день начался с того, что я не мог уснуть.
Катя спала рядом, улыбалась во сне, иногда гладила живот – хотя ничего там еще быть не могло. Но я лежал с открытыми глазами и думал про записку в подвале.
"Мама будет плакать."
Чья мама? И почему она плачет?
В 4 утра сдался, встал, спустился в гостиную. Включил компьютер, зашел в систему видеонаблюдения.
Хочу все изучить. Разложить по полочкам. Понять логику происходящего.
И тут началось самое жуткое.
Когда начинаешь искать логику в мистике – находишь еще больше мистики.
Открываю архив за последнюю неделю. Смотрю записи с разных камер.
Внешние камеры. Двор, калитка, улица.
И вижу…
Параллельную жизнь.
Днем на записях обычные картинки: мы с Катей ходим по двору, соседи поливают клумбы, дети играют.
Но ночью…
Ночью здесь живут другие люди.
В крестьянской одежде. Мужики в картузах и косоворотках. Бабы в платках и длинных юбках. Дети в холщовых рубашках.
Они ходят по своим делам. Носят воду из колодца (которого нет). Кормят кур (которых нет). Заготавливают дрова (которых нет).
Живут своей обычной деревенской жизнью.
На территории элитного коттеджного поселка.
"Да что за параллельная вселенная творится?!"
Перематываю на неделю назад. Месяц. Полгода.
То же самое.
Призрачная деревня существует параллельно с поселком.
Ночью они пасут коров на газонах. Топят печи в наших гаражах. Молятся в углах, где у нас стоят телевизоры.
И самое дикое – дети.
Призрачные дети играют с живыми детьми поселка.
На записи я вижу: наш маленький сосед Ваня Романов бегает во дворе. И рядом с ним бегает призрачный мальчик примерно того же возраста. В холщовой рубашке, босиком.
Они играют вместе. Смеются вместе. Ваня что-то говорит призраку, призрак отвечает.
А утром Ваня ничего не помнит.
Проверяю записи с других дворов.
Везде то же самое.
Живые и мертвые дети играют вместе. Живые и мертвые женщины сидят за одним столом. Живые и мертвые мужчины работают бок о бок.
Только живые этого не видят.
А камеры видят.
И я вижу.
Когда мертвые не ушли – они просто ждут, когда живые их заметят.
Изучаю записи внутренних камер.
Наш дом. Гостиная, кухня, коридоры.
И понимаю, что мы живем не одни.
В углу гостиной, где у нас стоит диван, каждую ночь появляется старик. Сидит на невидимой лавке, курит невидимую трубку.
На кухне, где у нас плита, старуха готовит в невидимой печи. Мешает что-то в невидимом горшке.
В нашей спальне, в углу, каждую ночь молится женщина. На коленях, перед невидимой иконой.
А в детской комнате (которую мы еще не обустроили) спит ребенок. На невидимой кроватке. Под невидимым одеялом.
Мы спим, а вокруг нас живет целая семья призраков.
Семья Корниловых.
Дед Степан. Его жена. Их сын с невесткой. Внук.
Все, кто когда-то жил в этой избе.
И все, кто не смог ее покинуть.
"Стоп… а это же…"
Смотрю запись с позавчерашней ночи. Когда Катя спускалась в подвал.
Она идет по коридору, а рядом с ней идет призрачная женщина. В сарафане, с косой до пояса.
Они спускаются в подвал вместе.
Катя открывает сундук, а призрачная женщина стоит рядом и показывает ей, что брать.
Детскую рубашку.
СВОЮ детскую рубашку.
Рубашку своего умершего сына.
И когда Катя прижимает ее к груди, женщина-призрак ТОЖЕ прижимает невидимую рубашку к своей груди.
Они плачут одновременно.
По одному и тому же ребенку.
По ребенку, которого уже нет.
И которого очень хочется вернуть.
Я понимаю, что происходит.
Призрачная мать Корнилова хочет, чтобы ее сын родился снова.
Через Катю.
В нашем доме.
На своем месте.
Она ГОТОВИТ Катю стать ее инструментом.
А Катя этого не понимает. Думает, что это ее собственные желания.
Смотрю дальше.
Вчерашняя ночь. После того, как мы занимались любовью.
Катя спит, а рядом с ней лежит призрачная женщина. Гладит ее живот. Шепчет что-то на ухо.
И я читаю по губам:
"Расти, мой сыночек… Расти, мой родненький…"
А потом встает, подходит к окну, и машет кому-то во дворе.
Там стоит призрачный мужчина. Ее муж.
Он тоже машет в ответ.
Радуется.
Скоро в доме снова будет ребенок.
Их ребенок.
В теле моей жены.
Знаете, что самое жуткое в материнской любви?
Она не умирает вместе с матерью.
Она продолжает искать способ вернуть своего ребенка.
Любой способ.
Даже если для этого нужно использовать чужую женщину.
Чужую жизнь.
Чужую судьбу.
Я выключаю записи и сижу в темноте.
Что делать?
Рассказать Кате? Она не поверит. Или поверит – и сойдет с ума.
Бежать? Но женщина-призрак уже "подключилась" к Кате. Связь установлена. Куда бы мы ни уехали, она найдет способ довести дело до конца.
Остаться и смириться? Позволить мертвой матери родиться через мою жену?
А что будет с нашим собственным ребенком, если Катя забеременеет? Чья душа поселится в маленьком теле?
Живая или мертвая?
В 6 утра просыпается Катя. Спускается на кухню, довольная и сияющая:
– Макс, мне такой сон снился! Я была в старом доме, и там была женщина. Очень добрая, мудрая. Она учила меня, как правильно воспитывать детей.
– Что она говорила?
– Что дети – это продолжение рода. Что они должны жить там, где жили их предки. Что земля помнит каждого, кто на ней родился.
Земля помнит…
– А как она выглядела?
– Красивая. В сарафане, с длинной косой. Глаза добрые, но грустные. Как будто она что-то потеряла и все еще ищет.
Все еще ищет…
Своего мертвого ребенка.
– Катя, – говорю осторожно, – а тебе не кажется странным, что ты так резко захотела детей? Раньше говорила – подождем.
– Макс, – она смотрит на меня удивленно, – я всегда хотела детей. Всю жизнь мечтала стать мамой.
Всю жизнь?
А две недели назад говорила: "Детей заведем лет в тридцать. Пожить для себя нужно".
Но теперь она этого не помнит.
Помнит только то, что ей внушили.
Вечером иду в подвал. Хочу поговорить с призраками.
Да, звучит безумно. Но что еще остается?
Открываю сундук. Достаю детскую рубашку.
– Я знаю, что вы здесь, – говорю в пустоту. – Я видел вас на записях.
Тишина.
– Я понимаю, что вы потеряли ребенка. Мне жаль. Но моя жена – не ваша дочь.
Холодок в воздухе.
– Найдите другой способ. Не через нас.
И вдруг в углу появляется силуэт.
Женщина в сарафане. Лицо печальное, глаза полные слез.
Она качает головой.
И я слышу голос. Слабый, как шепот ветра:
"Он должен родиться дома. На своей земле. Это единственный способ."
– Способ для чего?
"Чтобы мы ушли. Чтобы обрели покой."
– А если нет?
Женщина смотрит на меня долго. Потом:
"Тогда никто не уйдет. Ни мы. Ни вы."
Силуэт исчезает.
А я остаюсь в подвале с пониманием:
Это не просто одержимость.
Это ловушка.
Мы попали в ловушку, из которой есть только один выход.
Родить их мертвого ребенка.
Или остаться здесь навсегда.
Стать частью призрачной деревни.
Частью истории, которая не может закончиться.
ГЛАВА 7: ИСЧЕЗНОВЕНИЕ ДЕТЕЙ
"Самые опасные детские игры – те,
которые учат детей забывать, кто они."
В полдень я понял, что когда исчезают ВСЕ дети сразу – это не игра в прятки
Знаете, что меня дико бесит в родителях? Когда они теряют своих детей и остаются спокойными. Когда говорят: "Ну побегают где-то, сами придут".
А потом оказывается, что дети не просто "побегали". Они участвовали в ритуале, о котором сами не помнят. И их родители ТОЖЕ участвовали. Только забыли.
Потому что забывание – это тоже часть ритуала.
Седьмой день начался как обычно. Катя проснулась счастливая, я – с тяжелой головой после ночных открытий.
За завтраком она сообщила:
– Макс, сегодня в поселке барбекю! Общее. На центральной площадке. Все семьи придут.
– Откуда ты знаешь?
– Оля Романова звонила. Сказала, традиция такая – каждую неделю собираемся.
Каждую неделю?
А на прошлых барбекю где мы были?
Когда у соседей появляются "традиции", о которых ты не знал – проверь, кто эти традиции придумал.
В 12:00 мы пришли на площадку. Собрались все семьи поселка. Человек шестьдесят взрослых, двадцать три ребенка.
Мужики жарят мясо, женщины накрывают столы, дети играют рядом.
Идиллия.
Но я уже знаю, что здесь идиллия только сверху.
Смотрю на детей внимательно. Все как обычно: бегают, смеются, шалят.
Но в 17:00 происходит странное.
Все дети одновременно останавливаются.
Посреди игры. Посреди смеха. Как по команде.
Стоят и смотрят в сторону леса.
– Мам, пап, – говорит Ваня Романов, – мы пойдем в лес поиграем.
– Идите, детки, – улыбается Оля, – только далеко не уходите.
И все дети, как стадо, направляются к лесу.
Двадцать три ребенка. От малышей до подростков. Идут молча, строем.
А родители продолжают жарить шашлыки.
НИКОГО не волнует, что дети ушли ВСЕ разом!
"Да что за зомби-родители тут сидят?!"
– Слушайте, – говорю я, – а не странно, что дети все вместе ушли?
– Что странного? – удивляется Сергей Романов. – Дети есть дети. Им вместе веселее.
– Но они же совсем маленькие некоторые. В лесу опасно.
– Да что с ними случится? – смеется Андрей из дома №7. – Лес небольшой, чистый. Грибочки да ягодки.
Грибочки да ягодки?