Чары, любовь и прочие неприятности. Рассказы слушателей курса Ирины Котовой «Ромфант для начинающих». Книга 1

Авторы: Ожигина Надежда, Бенитез Арина, Григорян Карина, Короб Инна, Вавилова Галина, Василевская Анна, Евдокимова Вера, Андрианова Анна, Чигинцева Оксана, Цнобиладзе Анастасия

Продюсерское агентство Антон Чиж Book Producing Agency

Корректор Ольга Рыбина

Дизайнер обложки Клавдия Шильденко

© Надежда Ожигина, 2025

© Арина Бенитез, 2025

© Карина Григорян, 2025

© Инна Короб, 2025

© Галина Вавилова, 2025

© Анна Василевская, 2025

© Вера Евдокимова, 2025

© Анна Андрианова, 2025

© Оксана Чигинцева, 2025

© Анастасия Цнобиладзе, 2025

© Клавдия Шильденко, дизайн обложки, 2025

ISBN 978-5-0067-5617-5 (т. 1)

ISBN 978-5-0067-5618-2

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Вступительное слово мастера

С удовольствием представляю вам сборник рассказов в жанре романтического фэнтези «Чары, любовь и прочие неприятности».

Я лично прочитала все представленные рассказы и могу смело их рекомендовать. Здесь вы найдёте истории на любой вкус – и славянское фэнтези, и городское, и истории про фей, про магов и оборотней.

Весь сборник прекрасен, но некоторые рассказы – это настоящие жемчужины. Не буду говорить какие, чтобы вы сами нашли то, что вам по сердцу.

Все рассказы вышли из-под пера слушателей моего курса «Ромфант для начинающих», и мне бесконечно приятно, что курс стал толчком к творчеству такого количества прекрасных людей.

Желаю авторам сборника дальнейших успехов в творчестве, а читателям – удовольствия и радости, которые вы обязательно получите при чтении.

Ваша Ирина Котова

Надежда Ожигина.

ЗМЕЁВ ДЕНЬ

Поутру косу русую промыли в пяти травяных отварах, расчесали пряди костяным гребнем. Лучины горели ярко, трепетно, выхватывали из полумрака бани тревожные переглядки подружек, заплаканные лица сестры и матери. Но ближе всех, в очерченном круге, отделившем меня от прочего мира, увивалась древняя бабка Беляна: сморщенными руками перебирала мне волосы, бормотала заговоры и плела, плела, хватая пальцами золочёные кольца с серебряного чеканного блюда – подношение жениха.

– Не плачьте, всё хорошо, родные! – шептала я матери и сестрице, но они мне не верили, роняли слёзы, провожая не в новую жизнь, а в безрадостный заупокойный мир.

– Ты плетись, коса девичья, – твердила ведунья, обвивая прядями кольца, складывая из них вместо ленты новый звенящий убор. – Тридцать два кольца обовьются вкруг чела белоснежного, женским волосом соединённые во славу Велеса, на утеху Змея, владыки подводного и подземного.

Кольца сплелись вкруг головы, соединились прядями – просто так не сорвёшь, не отцепишь. А заместо косы, отрады девичьей, собрала Беляна неправедный хвост, лишая меня оберега перед подземным царством.

– Отдай мне, девонька, обручье с руки, что подарил тебе суженый.

– Её суженый – Некрас! – не сдержалась сестра, ломая древнее таинство.

– Нет у девы иной судьбы, кроме как услужить богам, – зыркнула на неё Беляна. – Что начертано в грамоте берестяной, от рожденья дарованной Огнеславе, то и сбудется рез за резом, будь то жизнь простая крестьянская или жаркая любовь до смертушки.

Я улыбнулась её словам и протянула обручье – переплетенье серебряных нитей, украшенных калаигом. Ведунья ловко подхватила добычу и укрепила обручьем хвост.

– Тридцать третье кольцо, серебряное. Им обменяешься с женихом, когда скинет своё с хвоста. Скройся, дитятко, под покрывалом, никому не открой лица, не говори ни с кем до заката и запретных плодов не вкушай.

На серебряный поднос посыпались яблоки, моя пища и питье до самой ночи, самой жаркой, последней ночи под звенящей луной.

Покрывало заслонило меня от света, укрыло от причитаний родни, от рыданий и завываний сестрицы. Стало труднее дышать, но это ничего, можно вытерпеть. Ради медвяных глаз и кудрей цвета светлого золота.

«Уже скоро, – беззвучно шептала я, прикрывая губы ладонями. – Я приду, свет мой ясный, дождись меня…»

Будто бы год смотали на шустрое веретено, выдёргивая нить из кудели. Вспомнилась прошлая осень, солнечная, тёплая, такая прозрачная, точно сотканная из паутины. Клюква в болоте сияла, что лалы, ярко горела на солнце. Подосиновики алели среди белого мха, опята заманивали всё дальше в лес.

Тёплый был сентябрь да щедрый, баловал дарами нерадивых девиц. В лес мы трое сбежали за ягодой, чтоб добавить кислоты в заготовки капусты, которой нарубили уже до хруста. Да кто ж устоит пред такими грибами, что сами просятся в руки!

Сестра набрала два лукошка кислой вызревшей ягоды, а подруга её, Аглашка, хвасталась возком рыжих опят. Я же всё глядела в небесную синь и пыталась сдуть облака, будто пену с хмельного кваса.

– Лава! – смешливо позвала сестра. – Огнеслава, хватит мечтать! На вечёрках поворожим на парней, на осенний дым да родниковую воду. Стыдно возвращаться с пустой корзинкой!

– А что ей гадать-ворожить? – надула губы Аглашка. – С Некрасом повязана, Некрасу обещана. Ей ли искать лучшей доли? Что с грибами, что без – всё равно ему люба, на других и смотреть не хочет.

Коса у Аглаи пушистей моей, ресницы длинней и черней. Очи синие, что небеса, а приданого – короба по лавкам. Да только не взглянет на неё Некрас, хоть пой, хоть пляши, хоть улыбкой одаривай. Хоть привораживай на Воздвиженье.

Я кольнула, не скрывая насмешки:

– Коль без грибов так люба, что же станется с парнем, как добычу сыщу?

Подхватила кузов и кинулась в лес, на нехоженые тропы, непримятый мох.

Есть местечко в наших благих лесах, что боятся даже охотники. Ни сестре, ни Аглашке туда хода нет, а грибной пряный дух так и кружит голову, что ни шаг – наклоняешься за подарком. Скоро будет вам полный кузов грибов!

Я одна могу собирать дары в сердцевине Шуршащего леса.

– Лавушка, не ходи! Не направь стопу в высокие травы, не тревожь шуршащую чащу, не пытай девичью судьбу! – кричала вослед сестрица, повторяя слова ведуньи Беляны. – Худой нынче день для прогулок в лес!

Эхо ей было ответом. Беспокойное эхо да мой звонкий смех.

Так повелось с рождения, что не боялась я змей. Не чуралась, дружила с ними, норовила погладить тёплую кожу, струящуюся по камням. И змеи в ответ меня привечали, не шипели, не пытались напасть, легко пропускали в свои угодья.

Всяк получит лишь то, что отмеряно. Коли зла не несёшь, не вернётся в обратку. Если в сердце любовь, отплатят сполна. Ведь недаром пращуры завещали: как аукнется, так и откликнется.

Шуршащий лес на краю болота у подножия Чёрной горы с детских лет очаровывал красотой. Тем, кто не был ни разу в этом сказочном царстве, ни за что не понять его дивной волшбы. То не змеи шуршали, а тонкие листья, острые, как заточенный нож, падали, рассекая траву. То шептались друг с другом деревья, сплетались кронами, срастались сучками. Там, в разломах замшелых скал, высверкивали гнездилища яхонтов, где лазоревым, где багряным, а в тени лопухов над прозрачным ручьём сиреневым блеском манили вареники, что в заморских странах звались аметистами.

Говорили, гора богата, да проклята. В недрах её сокрыты каменья, каких нигде не сыскать на земле, и рудные звонкие самородки, способные осчастливить деревню. Да только и цена высока за богатство, потому как прорыт сквозь нутро горы проход аж до самого царства Мёртвых. И сторожат зачарованный лес триста тридцать и три змеи, ядовитые и ненасытные.

Мне до баек и страхов суеверной деревни вовсе не было дела. И каменья, что гора выставляла наружу, будто девица похвалялась приданым, в руки я отродясь не брала, любовалась сокровищем издали. Хоть порою соблазн был велик: набрать в кузовок не грибов, а камушков и уйти далеко-далеко, на край света, где не знает никто о моей судьбе, где не слыхивали даже имени.

Я сбегала в Шуршащий лес, чтоб успокоиться, укрепиться душой, забыть о мелких домашних заботах и записанном на бересте пророчестве, посулившем меня Некрасу.

Кузов быстро набился грибами, ладными, как на подбор. Шляпка к шляпке, ножки крепкие, толстые. Такие и в засол, и в варево, и сушиться бусами возле печи. Добрая добыча, во благо.

Мне б уже и уйти восвояси, земно поклонившись щедрому лесу, как мелькнуло в кустах холодным и снежным на лиственном золотом ковре.

В ложе из примятого мха покоился светлый обруч. Серебряное сплетение нитей окружало, сжимало синь калаига, излучавшего внутренний свет. Дальше нити разбегались, что змеи, свивались в защитные знаки, в тонкое, звонкое кружево. Чужеродная работа в здешних краях, не нашими умельцами сотворённая.

Глаз не оторвать, пальцы не разжать!

Что за витязь заглянул в Шуршащий лес? Отчего стряхнул с руки дивный обруч? Неужели испугался змеиного царства?

Змеи шелестели в палой листве, выискивали тёплые камни, разогретые стареющим солнцем. Осень, пора забиваться норы, свиваться в тугие клубки, чтобы вместе переждать лихие морозы. Кто разменяет лютую злобу в попытке покарать человека – на возможность погреться в последний раз? Кто рискнёт без повода укусить, ведь нарушивший закон изгоняется вон и теряет проход в зимовье?

Я ещё раз оглядела поляну, обошла деревья и ближний утёс. Не лежит на земле мёртвый воин, ни веточки сломанной, ни листвы примятой. Только мои дурные следы да свежие пенёчки грибные.

Не бился со змеями витязь в дивном осеннем лесу. Обронил украшение да пошёл себе дальше, сразу не заметив пропажи. Интересно, был ли он высок и строен? Был ли могуч и хорош собой? Княжич ли, богатый купец? Или спешащий на бой дружинник?

Рисовались мне разные лики, когда поднимала с листвы обручье, когда примеряла его на запястье. Будто суженый здесь прошёл, оставил весточку: я вернусь!

Ах, как сладко мечталось в осеннем лесу. Рисовались картины неслучившейся встречи. Как пою ему песни под Чёрной горой, как угощаю пирогом капустным…

Змеи поднимали треугольные головы, стреляли раздвоенными языками, дивясь моим песням и глупым мечтам. Танцевали в опавшей листве, будто подружки на свадьбе.

Только обруч оказался великоват, норовил соскользнуть с руки.

Что ж, придётся носить на предплечье, скрывая под рукавом. Да и пред кем серебром бахвалиться? Чужеродным, чужестранным обручьем, найденным подле Чёрной горы? Сестра придёт в ужас, Некрас взъярится… Беляна, того и гляди, проклянёт.

Разум твердил мне: верни, верни! Положи обратно во влажный мох, вон, и ямка ещё видна! Только кто же слушает разум в Змеёвый день, на святое Воздвиженье?

Кто угодно, только не я.

Тем же вечером во дворе, по чужим домам нарубивши капусту, мы жгли кучу осенней листвы, привораживая парней.

На Воздвиженье волшба добрая, светлая, всё больше на любовь и счастье в семье. Густой лиственный дым поднимался к небу, заслоняя далёкие звёзды.

Мы с подружками стояли кружком и шептали одно и то же:

– Высохший лес стоит, в том лесу деревья сухие, и листья на них неживые. Сухота на те листья напала, на парня тоску нагнала. Без меня не сможет ни воду пить, ни пищу есть, ни ночью спать, будет от тоски-сухоты страдать!

Девицы шептали имена парней, чья любовь была им желанна. Мне бы тоже назвать имя Некраса, принимая начертанную судьбу, да в осеннем тяжёлом дыму виделся мне Шуршащий лес, почерневший и высохший, утративший краски. Горело под рубахой обручье, метило кожу, будто тавром, и от этой саднящей боли имя доброго молодца не шло на язык, не желало с голосом прорваться наружу.

В серой дымке вдруг проступил силуэт, протянул ко мне сильные руки. Сделалось страшно, горячечно, словно, спасаясь от постылой судьбы, я угодила в другую беду, выбрала новую долю, и та выжжет меня дотла, оставив лишь горький пепел.

От подлого страха пред неизведанным я хрипло прокричала имя Некраса, призывая обратно привычный путь, и силуэт развеялся, сгинул, затерялся среди облаков.

– Ну наконец-то! – рассмеялась сестра. – Вот ты и выбрала, Лавушка, вот и назвала ненаглядного. Сколько можно Некрасу сердце терзать, взглядом холодным отваживать!

Аглашка глядела с тоской и обидой, а я потирала предплечье – всё искала следы ожога. Но уже не пекло, не горело: серебро обвивало руку, неживое, как мир вокруг. Не коснутся боле меня чудеса, и желанный витязь не примчится из сказки. Быть тебе, девица, этой зимой сосватанной за сына деревенского старосты. Завязался узелок, сама загадала, наворожила судьбинушку.

Капустянские вечёрки утратили радость. А ведь и так не везло, хоть плачь. То в капустных варениках – изюм да перец, предрекавшие соблазн да измену. То в салате – горючий лук, на обиду от будущего муженька.

Не хотела идти за Некраса, тянула, подарка ждала на блюде. Не бывает чудес, всё в божьих руках, а они на чудеса нынче жадные!

Когда все уснули, я сняла обручье, завернула в тряпицу и вышла во двор. До Шуршащего леса далече идти, но за калиткой раскинулся дуб, могучий заступник нашего рода. Ему под корни и вложила тот обруч, пряча от посторонних глаз. Придёт весна, верну на поляну, а покуда – чур меня, чур, сберегите от соблазна, пращуры!

Стало грустно, но отчего-то легко, будто вместо мостка над пропастью выбрала твёрдую тропку, нахоженный и знакомый путь из привычных доступных радостей.

Ноги сами понесли обратно в тепло, к родимому очагу. Луна сверкнула в неглубокой луже, собравшейся в ямке у самой калитки. Ветерок тронул воду, подёрнул рябью, и сияющие волны притянули взор. А когда волнение стихло, из воды, как из зеркала, глянул лик, и луна почудилась нимбом, продолжением золотистых кудрей. Два медвяных глаза заглянули в сердце, губы чуть приоткрылись. К ним хотелось прижаться устами, даже мнился на языке мятный привкус. Лёгкий шёпот подчинил мою волю, как дуновение гасит лучину:

– Ты моя, я тебя пожелал! Сссама придёшь ко мне, Огнессслава, по весне, как сойдут ссснега.

С дуба упала крупная капля, прямо в лужу, ломая морок. И оказалось: стою на коленях, касаюсь губами воды, мучима страшной жаждой, от которой нет исцеления.

Подскочила, отряхнула подол, оправила на плече рубаху. Поклонилась до земли заступнику-дубу.

Нет уж, намечталась, довольно. Пришлёт сватов Некрас, отказать не посмею. Отдавшись ему, останусь собою.

Так, должно быть, взрослеют девы, готовятся к доле замужней.

Нагулялась, натешилась смешными мечтами о загадочном молодце в волшебном лесу, не таком, как прочие из деревни. А теперь покорно кручу веретёнце, обращая нитью льняную кудель. Ближе к весне сяду ткать-вышивать, пряча в лари приданое. Рядом сияют сестра и мать, отец кряхтит одобрительно. Ходит под окнами бабка Беляна, отгоняя от дома дурную волшбу. Так, должно быть, приходит зрелость, когда радостей в жизни – детей народить, в поле и в огороде трудиться, в доме чужом наводить порядок. Славная судьба, не дурнее прочих, о такой всякая девка мечтает.

Только как позабыть вкус воды из лужи, мятный, пропитанный летом и солнцем? Как научиться любить как все?

Вся деревня гудела, как потревоженный улей, ожидая заветного сватовства.

Дни до Крещения летели что вьюга, укрывшая землю белой завесой, отделившая нашу деревню от прочего божьего мира.

Мне бы тоже ждать, торопить лучины, чтоб быстрее сменялись полдень и полночь, но я словно застыла в морозной тиши, доверив судьбу новому богу. Лишь молилась и ему, и пращурам, и старым богам, глядящим с небес, из сияющей дивной Прави.

Каждый день у калитки поджидал Некрас, весь светящийся от неприкрытого счастья. Зазывал на гулянья или вечёрки, норовил пройти рядом, коснуться руки.

Что запомнила я с зимы?

Снег, сверкающий что серебро, до забора засыпавший старый дуб, укрывший мою постыдную тайну. Пса дворового, что повадился лаять, если кто-то подбирался к тому сугробу. Будто эти трое – сугроб, пёс и древо – охраняли до весны чужое обручье. Для меня ли? А может быть – от меня?

Праздники, с пирогами да песнями, игры в снежки, катанье в санях. И Некрас, с каждым шагом всё ближе, смелее. То с полушубком на девичьи плечи, чтоб не мерзла, пока борются парни, силушкой молодецкой бахвалятся. То с рукавицами из шкуры медвежьей, чтоб пальцы морозом не обожгла. То с мочёным яблочком, запечённым в меду, чтоб побаловать сладеньким суженую. Всё принимала, не отвергала, дозволяла парню ухаживать. Заслонялась любовью Некраса от медноглазого лика, что в Воздвиженье подменил и луну, и солнце. Главное – дождаться весны и вернуть на место чужое! Позабыть тропу в дивный лес!

А однажды весёлый Некрас приехал за мной в санях, лихо правя гнедым конём. Усадил в возок, прикрыл шкурой овечьей, увёз по большаку в белое поле, такое чистое, светлое, что все беды и грёзы растаяли дымом, а сердце наполнилось радостью. Я прикрыла рукавицами румяные щеки, а Некрас с облучка спрыгнул в возок, сел вплотную, прижал к себе по-хозяйски.

– Ты гляди, не замёрзни, красавица, – приблизил губы к цветному платку, что покрывал мою голову. – Потерпи, вот солнце немного поднимется, и всё поле засверкает, что диаманты, сам змеиный царь позавидует!

Я невольно оглянулась на Чёрную гору.

Та укуталась в белое, будто в саван, почти сливаясь с серебристым небом. Дремала, спрятавшись до весны, набираясь колдовской силы. От души опять отлегло.

Руки парня становились настойчивей, прижимали к себе всё жарче. Попыталась ускользнуть из объятий, а он сорвал с меня рукавицы, прижался к ладоням губами, заставил коснуться своего лица, алых щёк и льняных кудрей.

– Приворожила ты меня, Огнеслава, присушила молодецкое сердце, – прошептал, становясь предо мной на колени. – Пообещайся мне, девица, и после Крещения сыграем свадьбу. Родители наши уже сговорились, да не хочу я тебя неволить. Мне ответ твой надобен, одно только слово: люб я тебе или нет?

А вокруг сверкало диамантовой россыпью, слепило друзами хрусталя. Смотреть бы, радоваться зимнему чуду, да всё заслонили голубые очи, утопили в горючей страсти.

– Ты же видишь: я счастлив нашей судьбой, мне великая доля обещана, если стану хорошим мужем. Не смотрю на других девиц, всё тепло души для тебя храню. Моей назовись, Огнеслава, первый поцелуй подари наречённому!

Его губы тянулись к моим, и не было сил бороться ни с Некрасом, ни с тягучим огнём, что до самой груди поднялся от лона. Лишь глаза ухватили верхушку горы и искали у подножия Шуршащий лес. Да в пустой голове, будто в силках, билось пойманной птицей признание: не тебе, добрый молодец, другому мужу достался первый мой поцелуй!

Конь вдруг дёрнулся, задрожал. Беспокойно зафыркал на дальнюю рощу. Некрас прислушался и отстранился, быстро перебрался на облучок. Я пыталась дышать и гадала, чем оттолкнула в последний миг, ведь почти ему покорилась! Лишь когда сердце перестало стучать, оглушая приливом крови, я распознала далёкий вой и увидела юркие тени, мчащиеся от леска.

– Лавушка, крепче держись! – крикнул Некрас, направляя коня, и хлестнул что есть силы вожжами.

Чем я заслужила такого парня? Разве достойна его любви?

Как уверенно он уходил от смертельной волчьей погони, как отмахивался хлыстом, отгоняя серую стаю! Как свистел, улюлюкал, кричал, пугая дикого зверя, как прошёлся плетью по вожаку, метящему в ногу коня. И всё оглядывался на возок: как я там, жива ли, цела? Не утратила рассудок от ужаса?

Было страшно, но я не визжала, мёртвой хваткой вцепившись в скамью. Давно улетела овечья шкура, и рукавицы затерялись в снегу, пальцы оледенели, не слушались, но я не могла их разжать, не решалась, чтобы не вывалиться в сугроб. Стать угощеньем на волчьем пиру – разве искала подобной доли? Мир вокруг жесток и опасен, укрыться от него за мужнину спину – славный исход для девицы!

Вот дубрава и огни нашей деревни, тёплый дым, пахнет кашей да хлевом. А навстречу возку скачут резвые парни, кто с хлыстом, кто с копьём, кто с дубиной. Заслонили нас, спугнули волков да погнали прочь от жилья, мечтая побахвалиться шкурой звериной, перед девками покрасоваться. Лихие друзья Некраса, что за товарища и в бой, и в пляс.

Некрас же остановил коня, бросил повод и кинулся меня обнимать, всю ощупывать, и поворачивать, и дыханием согревать мои пальцы, прятать в рукавицах медвежьих.

– Лавушка, как ты, цела? Что же ты молчишь, ненаглядная? Драгоценная моя судьба золотая!

– Отлепись от девки-то, дурень, – донёсся голос ведуньи Беляны. – На кой ляд её из деревни повёз?

Бабка растёрла под носом траву, и я расчихалась, раскашлялась, понемногу возвращаясь в рассудок. Замычала телушкой, задрожала, забилась.

– Так-то лучше, очнулась, болезная. Ты, герой, её в баньку неси, буду из тела мороз изгонять. Сам же о девке думать забудь, не твоя она, чужого не тронь. Игры твои не к добру ведут, долей девичьей своей не исправишь.

Почудилось мне в полудрёме, в надёжном коконе крепких рук, или стал Некрас холоден, будто лёд, и в голосе загудела вьюга?

– Ты знаешь мою долю, ведунья. Как выберу, так и станется. Моя Огнеслава, никому не отдам!

– Донёс девку? Ну и брысь со двора! Не подкатывай обручьем серебряным.

Снова стало зябко и боязно. Зажмурилась крепко-крепко, ухватилась руками за парня, удержала на самом пороге:

– Твоей назовусь. Засылай сватов! Сыграем свадебку на Крещение.

Некрас от счастья расцвёл, раскраснелся. Беляна протяжно вздохнула и запустила в него клюкой.

Говорили потом, что добрые молодцы гнали волков до самого поля, а когда уж готовы были забить, серые хищники сгинули, будто истаяли в белых сугробах, осыпались ломкой позёмкой. Лишь вой пронёсся над дальнею рощей да ветер рванул к Чёрной горе.

К свадьбе готовились всей деревней, платье шили, доставали припасы. Показали приданое родичам, дабы в дом чужой не войти побирушкой, без единого гроша за душой. Некрас по деревне бродил шальной, всё записочки берестяные подкидывал, любушкой называл.

Да только иначе судили боги, пращуры не сберегли, и случилась в доме жениха беда. Матушка Некраса спустилась в подпол да оскользнулась в огуречном рассоле, обернувшимся льдом на земляном полу. В падении зацепила рукой ветхий хлам, под которым спала змея, отчего-то не мирный домашний полоз, гроза всех мышей и крыс, а болотная злая гадюка. Змеюшка очнулась от спячки и спросонок укусила бабу за палец, моментально вздувшийся ядом. Отец Некраса дрова колол, сам добрый молодец чистил коня. Когда хватились, было уж поздно: в стылом подполе лежало хладное тело, почерневшее от отравленной крови.

Я бежала со всех ног по деревне, в сарафане домашнем, босиком по снегу, но не успела отвадить беду. Взбешённый Некрас изловил гадюку и измочалил ей голову о дровяную колоду. По всей деревне летел его вой, да такой, что собаки попрятались. Поглядел на меня потерянным взглядом, в глазах черти пляшут, в руках – тельце кровавое. На душе – чернота и звериный рык. Отбросил змею к моим ногам, весь скривился и застонал, будто в чём упрекнуть хотел. Страшен стал, так страшен, что сердце застыло и слова утешенья застряли в горле.

Упав на колени, я погладила змеюшку, в снегу скрутившую мёртвые кольца. Рядом топталась бабка Беляна, грозила Некрасу скрюченным пальцем:

– Не будет удачи в том доме, где убита змея охранная. Разозлил ты, молодец, государя змеиного, окропил порог кровушкой, отвадил счастье.

– По змее горюете? – взбеленился Некрас. – По скользкой гадине, не по бабе живой? Да я выжгу по весне Шуршащий лес и саму Чёрную гору за матушку!

Тут уж и мать, и сестра, добежавшие вслед за мной до двора, сделали охранные знаки, а отец покачал головой:

– В этом доме не свадьбу, а тризну справлять. По-родственному поможем, чем сможем, помянем, проводим к богам. А ты, Некрас, не гневи небеса. Покорись судьбе, усмири буйну голову. Спит змеиный царь под горой – пусть же сон его будет крепок и продлится ещё сотню лет!

Дрожа, я приблизилась к жениху, обняла его, прижалась покрепче. Прошептала с обречённостью в голосе:

– В дом, где смерть и беда, меня не отпустят. Пока вьюга следы заметёт, пока весна отмоет от кровушки, там уж и лето постучится в окошко. Если люба тебе, если веришь в судьбу, приходи за мной жёлтой осенью. Коли боги рассудят, дождусь тебя и войду в этот дом хозяйкой. А пока и видеться нам не след.

Некрас снова завыл серым волком, норовя ухватить, удержать. Но я знала, чуяла женским сердцем: если останусь с ним вот теперь, не будет покоя славному дому, погибнет брат недавно рождённый или сам оглушённый горем хозяин, староста нашей деревни.

Одиноко нужно дожить до весны и по первым ручьям поспешать к горе, земно кланяться лесу Шуршащему. Умолить государя змеиного, чтоб простил неразумного жениха и отпустил нас, что пташек, на волю.

За забором стояла Аглашка, прижимала к лицу белые руки, укрывая улыбку и счастливые слёзы за наигранным горьким горем.

Едва вскрылся сугроб у старого дуба, я отрыла в корнях обручье. То сверкнуло в весенних лучах, яркое, отмытое снегом, подмигнуло мне калаиговым глазом. Мол, пора просыпаться, красная девица, вслед за змеями торопиться в Шуршащий лес.

Помолясь для твёрдости роду и пращурам, старым богам и новому Господу, укрепя свой дух веткой полыни – оберегом от хитрости змеёвой – я поспешила привычной тропой к подножию Чёрной горы. Время вернуть подарок, вымолить прощение жениху, потерявшему от горя рассудок.

С того тёмного дня я не знала Некраса, не видела подле калитки. Говорили подруженьки: затворился, всё по матушке горюет, стал чернее тучи. Церковь новую стороной обходит, а к старым богам потерял почтение.

– Вернётся ли к ним обережный полоз? – причитала сестрица тишком от меня. – Нужно новую избу срубить всем миром да змеиного царя на заступу призвать!

Не хотела я боле покровительства Змеева, оттого бежала по скользкой тропинке, то по грязи, то по бурому снегу, не истаявшему в тени. Чужое обручье обжигало запястье и не сваливалось на бегу, точно прирастало к руке.

Шуршащий лес пробуждался от сна, радовал слух говорливым ручьём, гулом соков в древних деревьях, тонкими травинками на солнцепёке. Как же вольно дышалось весной! Как хотелось напиться талой воды, отыскать на болоте промёрзшую клюкву, сладкую после зимы!

Только пусто было в лесу. Не пришла ещё пора выползать из нор, свиваться в клубки, справлять свадьбы змеиные. Даже некого дорогу спросить.

Что мне делать с обручьем? Положить, где взяла? Мол, чужого не надо, спасибо?

Или, словно героиня сказаний, сбить ноги в кровь, а к горе подобраться, чтоб услышал мольбу царь змеиный? С тем и пошла по влажному мху, с кочки на кочку, меж друз драгоценных, меж гранитных и обсидиановых скал.

А сердце стучало супротив моей воли: где же ты, витязь неведомый, что померещился в луже студёной? С медвяными глазами, золотыми кудрями, страшный и желанный до судорог? Неужели больше тебя не увижу?

Когда хрустнула ветка впереди на тропе, я едва не сбежала прочь от горы, взад по собственным неловким следам. Жаль, что ноги приросли к холодному камню да не удержали пугливого тела, что успело сорваться в обратный путь. С громким криком я рухнула меж двух камней, прямо в колючий репейник, и услышала далече ответный вскрик, удивлённый, полный опаски. После почудились чьи-то шаги, осторожные, точно крался зверь. Кто-то помянул Чёрную гору, сильные руки подняли меня, отцепили от веток косу и промокший насквозь сарафан, потащили повыше, на солнышко, греться.

Когда я перестала дрожать, укрытая чужим кожушком, не открывая стыдливых глаз, склеенных слезами и водой из низины, протянула серебряный обруч:

– Это твоё, забери! Мне не нужны подарки!

А сама представляла, каким жалким чучелом предстала пред дивным витязем: мокрая, всклокоченная, расцарапанная. Кто же позарится на такую?

– Да мне тоже обручье без надобности. С чего бы оно моё? – для змеиного царя голос был слишком звонкий, слишком живой, смешливый.

От изумленья я открыла глаза и дёрнулась прочь от парня. Одного не учла: в этот самый момент он крепко держал меня за косу, пытаясь вычистить присохший репей. Мы вдвоём повалились на взгорок, я на землю, он сверху, придавил всем весом. Заморгал часто-часто, смутился. Потом улыбнулся от уха до уха, хлестнул неприкрытой насмешкой:

– Надо же, сколько страсти! А ты не торопишь события, девица?

Я опомнилась, вновь оттолкнула его, кое-как поднялась с холодной земли:

– Ты ещё кто такой?

Этот парень был совсем не похож на красивое чудище из видения. Волосы прямые, соломенные, щёки впалые после зимы. Глаза карие, с болотными искрами. Статный, этого не отнять, плечи широкие, узкие бёдра. Гибкий, что змей, проворный, подвижный. С таким бороться – и не ухватишь, не одолеешь единым броском.

Он ответным взглядом меня изучал, скалился белозубо. Ну ещё бы, такая потеха, чудо болотное в Шуршащем лесу.

– Не боишься сюда ходить? – задала ему новый вопрос.

– А чего бояться? Подумаешь, лес.

– Змей тут много…

Парень лишь фыркнул и отмахнулся рукой:

– Что-то не встретилось ни одной. Холодно нынче гадов страшиться. Только гнёзда найти да меты оставить, где через месяц клубки ворошить. Вот тогда и работа появится: со сна змеи злые, кусачие. Яд рекой потечёт в туесок!

– Ты ведун? – наконец догадалась, разглядела в одёже и полынь, и чеснок, и шкуру змеиную – выползень – оберегами от ядовитой злобы.

– Змеелов и сборщик змеиного яда.

Он красовался, бахвалился, выставлял напоказ талант. Не привлекал ни красой, ни речью, ни колдовскими чарами, и я расслабилась, рассмеялась:

– Как тебя зовут, хвастунишка?

– Калной люди нарекли, так и зовусь. А ты что забыла в лесу, красна девица? Ну, сейчас, конечно, не очень красивая, просто красная, хоть траву поджигай.

– Кална, – смутясь, повторила я, невольно оправляя одёжу. – Странное имя, чужое.

– Купец заезжий назвал, а прочие подхватили. Саму-то как звать-величать?

– Огнеславой!

– И ты меня странностью попрекаешь?

Слово за слово, я рассказала и о том, что люблю погулять в лесу, и о найденном осенней порой обручье.

– Красивая вещь, – согласился Кална. – Так и тянет на руку примерить. И что будешь делать? На место вернёшь? До горы идти рано, все ещё спят, царь змеиный – не исключение. Только веская причина поднимет с ложа и погонит его в верхний мир.

Мы брели обратно плечом к плечу, то и дело хватаясь за руки, чтоб не свалиться со скользких камней. Кална поглядывал на меня и отцеплял с рубахи репьи:

– Удивительно, что люди боятся змей, те ведь не жалят зазря. Мне рассказывали ведуны, мол, если змею приучить к рукам, она станет тебя узнавать, как собака. Слух у змей чуткий к колыханиям тверди, к постукиванию и шуршанию. И они за сотню шагов способны услышать биение сердца, чтоб распознать своего человека! А если не обижать змею, кто знает, вдруг ответит любовью?

– Сказочник ты, – остудила я, отнимая у Калны руку.

Мы пришли на то самое место, где в Змеёвый день я нашла обручье. Показалось, даже ямка осталась во мху, где лежал драгоценный дар. Я достала обруч, положила в мох, поклонилась до земли Чёрной горе:

– Возвращаю твоё серебро, царь змеиный, не по мне такие подарки. Не ищу в твоих землях ни богатства, ни славы, ни рудных жил, ни каменьев цветных. Лишь покой и свобода мне надобны, лишь ими наполнено сердце.

– А как же любовь? – прошептал мне Кална, вновь подбираясь предательски близко, согревая дыханием ухо.

Я не ответила и сбежала. Да кто он такой, чтоб меня попрекать! Какая любовь с вольной волей сравнится, с правом самой выбрать судьбу?!

Лишь выскочив из Шуршащего леса, вспомнила о Некрасе. Не замолвила словечко за парня, наречённого жениха. При Калне как-то неловко просить. Придётся ещё раз вернуться, чтобы царь змеиный не таил на нас зла, не мстил за гадюку убитую.

По деревне ходили дурные слухи. Мол, женитьба на мне обещала Некрасу удачу и счастливую жизнь, а на деле сложилось иное. Видно, боги от меня отвернулись, присудили век одной коротать, раз ходила в Шуршащий лес, змей превыше людей ценила.

Знала я, кто работал сорокой, разнося по округе дурные вести.

Сестра перестала дружить с Аглашкой, словом лишним обмолвиться не желала. А та липла к Некрасу, что медовая патока, в уши парня лила хвалебные речи, норовила помочь по хозяйству. То пирог занесёт, то двор подметёт. То вслед за Некрасом соберётся на ярмарку, старосте прикупить табачку. Нипочём ей беда, что накрыла дом, не отваживает тёмный лик Некраса, что по-прежнему ходит тучей и на небо глядит, сжав кулаки. Не пугает людское презрение, мол, совсем обезумела девка, на чужого жениха глаз положила.

Но и мне доставалось от честных людей так, что лишний раз головы не поднимешь, хоть и нет за мной даже малой вины.

– Всё мы выправим, – прошептал при встрече Некрас, мимоходом касаясь руки. – В мае свадьбу не сладить – всю жизнь будем маяться, летом тоже грех от работы бежать. Дотерпим до осени, Лавушка, пир горой на осенины закатим!

Сразу стало тепло да светло, плечи расправились, вздохнулось свободнее. Нет моей доли в пришедшей беде…

– Поглядите на бесстыжую, люди! – каркнул рядом голос Аглашки. – Как посмела на улице показаться?..

– Отцепись от моей невесты, Аглая! – снова рассвирепел Некрас. – Мы друг другу богами обещаны, а ты пристала, будто репей. Не подкармливай зря дурную молву.

– Разве плохо тебе рядом со мной? – распахнула глаза Аглашка. – Огнеслава лишь именем тёплая, а на деле холодная, будто змея! В стольном городе под зелёным винцом ты иные речи шептал во хмелю…

– Лавушка! – крикнул мне вслед Некрас.

Но я уже сбегала по улице, от слёз не видя дороги.

– Сама ты змея подколодная! – рявкнул парень уже на Аглаю. – Завелась вторая заместо убитой, гадюка, исходящая ядом! Не крутись под ногами, а то опозорю…

Не слушая визгов и воплей Аглашки, я спасалась постыдным бегством в то единственное место, где меня не найдут. В волшебный и опасный Шуршащий лес.

– Что стряслось? – от удивления Кална выпустил из рук вёрткую змейку, у которой сцеживал яд в туесок, прикреплённый верёвкой к поясу. – Кто тебя обидел, красавица?

Ну, конечно, сама красота во плоти! Почему всякий раз предстою перед ним в неприглядном виде да в расстроенных чувствах? С красным носом, с глазами в слезах, с колтунами и репьями в косе?

Не ждала его встретить в Шуршащем лесу, привыкла бродить одна-одинёшенька, разговаривая лишь со змеями, но и тут кавалер сыскался.

– Ты пока посиди, отдышись, – Кална приобнял за плечи и устроил на теплом камне, успевшем напитаться живительным солнцем. – Вот водица с кленовым сиропом, испей, потешь душу сладкой безделицей. Мне ещё пару змеек словить…

Я покорно приняла от него баклажку, даже сделала долгий глоток, чтобы губы смочить и дух успокоить. Сладко. Ты погляди, каков! Ведун, змеелов, так ещё и сластёна.

Наблюдать за Калной понравилось. Как он ловко приманивал змейку, что-то тихо насвистывая, брал её в руки, поглаживал пальцем чешуйки. Потом прихватывал узкую голову и, наверное, что-то делал такое, боль причинял или пугал, от чего змея пыталась ужалить, только весь змеиный гнев принимал туесок, обтянутый чистой тряпицей: грозные зубы пронзали ткань, и яд стекал внутрь по промасленной стенке. Кална же снова гладил змею и шёпотом молил о прощении, выпуская гибкую ленту в траву.

– Только тот змеелов хорош, кто добром сумеет забрать добычу.

Покончив с работой, Кална сел рядом, потом вовсе откинулся на тёплый камень, придерживая рукой туесок, и уставился в бескрайнее небо. Свой вопрос не стал повторять, и я была ему благодарна: душа успокоилась, сердце остыло, растворилась в шорохах тупая боль. Почему-то чудилось: в лесу я – дома, а всё, что в стороне от Чёрной горы, меня не касается даже краешком.

– Говорят, за тридевять земель отсюда, – задумчиво продолжил Кална, – есть такие страны, где змеи святы и убить змею – тяжелейший грех.

Вряд ли прослышал он о Некрасе, скорее, просто рассуждал о своём, но сердце откликнулось перестуком, и против воли сорвалось с языка:

– Он не хотел убивать, я верю. Просто обезумел от горя, очень уж мать любил. Как теперь вымолить прощенье для молодца?

Кална сел на камне, посмотрел вприщур, будто на яркое солнце:

– Может, расскажешь, что у вас там случилось?

– Расскажу, – прошептала я, – если не будешь смотреть на меня. Негоже девице рассказывать парню о таких смущающих уши вещах.

Кална ещё раз взглянул и кивнул, пересел на другую сторону камня, так, что я оперлась спиной о его широкую спину. Стало тепло и спокойно, речь потекла будто речка, а из сердца вылился гной, не дававший свободно вздохнуть.

Я рассказала и о будущей свадьбе, и о гадюке в подполе. О том, как случилось страшное, а я не успела никого спасти. И проклятьем придавило праведный дом, а вместе с ним и мою судьбу. Поведала даже о бывшей подруге, обернувшейся подколодной змеёй.

– С каждым можно договориться добром, – вдумчиво молвил Кална. – Может, и с этой Аглаей побеседовать по душам, выведать, что ей надобно?

– Это ведь не просто змея, – невесело хмыкнула я. – Человек, что змеёй обернулся!

– Как змеиный царь? – рассмеялся Кална и легонько повёл лопатками, пихая меня в разомлевшую спину. – Я уже говорил, Огнеслава, змеи жалят, когда защищают своё. И когда им нежданную боль причиняют. Признавайся, где Аглае на хвост наступила?

Я пихнула его в ответ:

– Разве есть в том моя вина? Обошлась бы и вовсе без свадьбы, да только обещана я богами, повязана ими с Некрасом.

– Это где такое написано? – невесть чему возмутился Кална.

– На святой бересте, что хранится на капище. Ведунья твердит: моя доля счастливая. Только счастье затерялось в неведомых далях.

– Или рядом бродит, а ты не видишь, – упёрся в своё змеелов.

Он сказал так серьёзно, так искренне, – я не нашлась, что ответить. Просто молча сидела, опираясь на парня и служа опорой ему. Смотрела, как сверкают на солнце влажные кленовые ветки, как расправляется белый мох, как пробивается трава на взгорке. То здесь, то там шуршало в листве, пахло землёй и талой грибницей. Скоро оденется лес листвой, расцветёт разнотравьем, загудит шмелями. И я попытаюсь пройти к горе, чтоб отмолить у царя Некраса. Только надо ли мне ходить, чужое горе неся как своё?

– Видишь соснячок вдалеке? – неожиданно спросил тихий Кална, оглянувшись через плечо.

Я кивнула, и парень продолжил:

– Там есть озеро, круглое, синее, что бирюза в том обручье. Вокруг озера буйно цветёт сон-трава, иначе ещё называют – прострел. Целая поляна лиловых цветов, что качаются на серебряных стеблях. Видела раньше? Ходила туда?

Я мотнула головой, и Кална продолжил:

– Прогуляйся со мной, сделай милость. Расставаться не хочется, а нужно спешить: в самой силе трава, знай собирай. После сыграю тебе на свирели, там такой чистый звук, что привычный мир растворяется в музыке звёзд!

Я попыталась представить красоты, что нарисовал змеелов. Вспомнила о домашних делах, об опостылевшей суете, о предавшем меня Некрасе. Соскочила с камня и пошла к горе, окрылённая предчувствием чуда.

А когда на закате спешила домой, с букетом прострелов, прижатым к груди, видела только синюю гладь невероятного озера, такого, будто вынули медное зеркало для надобностей великана, а в оставшуюся яму налили воды да оставили отражать небеса. Царила во мне лишь поляна забавных лиловых цветов, колокольчиков с жёлтыми сердцевинами, на серебристых мохнатых ножках. И ветер, тревожащий лепестки, поднимающий волны в сиреневом море. И сосредоточенный Кална, со свирелью, прижатой к губам.

Так спокойно, так правильно, что диву даёшься, почему иначе жила до сих пор, не замечая вокруг чудеса. От того ли, что мне прописали судьбу, расчертили резами по бересте, а меня позабыли спросить?

У калитки встретился бледный Некрас, весь полыхающий злобой:

– Где ты была? Я все ноги сбил, все окрестные леса обежал…

Он увидел цветы в моих пальцах, вырвал хрупкий букет, растоптал в грязи:

– Кто подарил?

– Сама сорвала!

– Не слушай Аглаю, не верь злобной девке! Я ничего ей не обещал и не помню толком, что на ярмарке было. Лишь тебя назову хозяйкой, в дом введу, сердце отдам!

«Своего человека почуять легко, – так сказал на прощание Кална, вручая пучок сон-травы. – Только с ним легко каждый день, каждый миг, словно бьются сердца как единое целое. Родственную душу сыскать нелегко, но судьба всё равно подыграет, сведёт. Чтобы вместе смеяться, любить и грустить, чтобы вместе молчать, глядя на воду…»

Я всмотрелась в лиловое месиво, оставшееся от букета. Цветы погибли в том самом месте, где по осени стыла лужа, в которой привиделся змеиный царь.

– Хватит мечтать, Огнеслава, очнись!

– Как же трудно с тобой, Некрас! Душно, будто жаба сидит на груди! – крикнула я и шагнула в калитку, заспешила по дорожке в родимый дом, где дожидались причитания матери, и хворостина от доброго батюшки, и затаённые охи сестры.

Вскрылась река, и юркая рыба очнулась от подлёдного сна, забурлила в старицах, заводях, засверкала на солнце в уловах. По теплу да по первым лучам мы с сестрой и младшим братишкой похватали нехитрые снасти и отправились на рыбный промысел.

Хорошо на весенней реке: волны искрятся, ветерок обвевает, играет с прохладной водицей. Всё журчит и движется, всё вокруг растёт, радуясь новой жизни.

Лучше всех клевало у брата Егорки: он лихо насаживал горох на крючок, шептал на него, закидывал в реку. И почти сразу выдёргивал рыбку – серебристую плотву или подлещика, а то и хищного окуня, оголодавшего по зиме. Сестра смеялась да пальцем грозила: не колдуй, не приманивай лиха. А брат всё дальше уходил по реке, выискивая местечко, где есть тихая заводь и упавшее дерево, под которым прячется крупная рыба.

Наконец-то и мне повезло, да попался кто-то норовистый, как необъезженный жеребец: потянул за лесу, едва в речку не сдёрнул, не иначе щука заглотила наживку. Сестра кинулась помогать, с ней вдвоём примотали леску к берёзе… И тут где-то вдали закричал Егорка, жалобно и испугано.

Уж не помню, как на бегу не сломала шею в канавах да ямах, когда успела в реке искупаться и как выбралась обратно на берег. Только примчалась вперёд сестры и сразу увидела страшное.

Бурый зверь вразвалку шёл к брату, грозно фырчал и рычал, потревоженный неразумным отроком. Господин лесной, мёдом ведающий, чьё имя и шёпотом нельзя называть. Тощий, голодный, ловивший рыбу, пока в его заводь не пожаловал брат, азартно потрясая удилищем.

Медведи лишь с виду забавные: косолапые, неторопливые. А на деле зверь – что быстрая смертушка, и нельзя угадать, куда кинется, когда прыгнет на тебя, как ударит. Гора мышц, и когтей, и клыков…

Егорка выжил лишь тем, что на пути у зверя встал Кална.

Откуда здесь взялся ведун-змеелов? Что делал у речки, кого искал?

Я смогла различить лишь травы в руках – цветы клевера, мяту, полынь, было что-то ещё, серебристое, но угадывать недосуг.

Подскочила к глупому брату, заслонила собой, руки в стороны, чтобы сделаться больше в звериных глазах. Кричать остереглась, побоялась сломать то хрупкое равновесие сил, что сложилось сейчас у реки.

– Оба молчите, – выдохнул Кална, не оглядываясь назад. – И потихоньку идите по берегу, не подставляя спину.

– А ты? – еле слышно шепнула я, сжавшись от тяжкого выбора.

Остаться с ним? Брата спасать? Кинуться самой отгонять-заслонять?

– Попробую договориться со зверем.

Он и вправду беседу завёл с медведем, ровно, спокойно, с лёгким укором:

– Посмотри, сколько в речке еды, сколько рыбы бурлит у берега. Так зачем тебе этот детёныш людской?

Медведь что-то буркнул, шагнул вперёд. Замер, потоптался, принюхался.

Добежала сестрица, потянула нас прочь, пока зверь отвлёкся на пришлого парня, безоружного и неопасного. Я легко отпустила Егора, сама же осталась стоять столбом, не зная, чем помочь змеелову, не смея оставить в беде. Сердце стучало быстро и жарко, не позволяло толком вздохнуть, и Кална словно услышал, сам сделал шаг назад, отмахнул рукой, мол, уходим из заводи.

Так и отступали гуськом: сестрица с братом, затем я сама, а всех ближе к медведю – ведун-змеелов. Зверь рычал, но не трогался с места, его всё больше манила рыба, так и сверкавшая в заводи. Пугнуть двуногих да заняться делом: лапой глушить, подцеплять когтями, выкидывать на берег, снова ловить…

Ушли бы, наверное, восвояси, надёжно прикрытые голосом Калны, его тихой беседой с лесным господином. Как вдруг с поля донёсся крик, разбивший тишину, разрубивший чары. Медведь очнулся и вновь повёл носом, завертел косматой башкой.

От деревни спешил Некрас, грозил острым ножом, руками размахивал:

– Лавушка, Ксюша, бегите же! И ты, малохольный, а ну, прочь с дороги!

Ведун обернулся, поморщился, досадливо отмахнулся. Медведь повторил и гримасу, и жест, двинув лапой в сторону новой угрозы.

– Нож-то зачем? – огорчился Кална. – Я ведь договорился! Впрочем, придётся так.

Он смял в руке травы, пошептал на них и дунул в сторону лютого зверя. Медведь чихнул, замотал башкой и вдруг замер, будто потерянный, позабыв, зачем покинул чащобу и выбрался в низину к реке.

– А теперь поговорим с добрым молодцем. Или недобрым, как повезёт.

Некрас добежал, осмотрел медведя, сидящего с ошалевшим видом. Огорчённо ругнулся, лишившись подвига. Егорка же, глядя на зверя, хихикнул и подкрался поближе к Калне, дёрнул за рукав, заглянул в ладонь:

– Братец, тоже хочу, научи! Что за травы ты намешал? А можно я мишку поглажу?

– Не нужно, – улыбнулся отроку Кална, – ему не понравится, зачем же дразнить?

– Да я сейчас шкуру с него спущу, – пообещал Егорке Некрас, – после высушу, вычищу – гладь, сколько хочешь! Напугался? А вот мы его!

Брат заплакал и отшатнулся, а Кална выбил нож из руки и заслонил медведя. Снова разгораживал жертву и зверя. Но на этот раз зверем оказался Некрас.

– Я медведя оглушил, так зачем же кровь? Никого не убивай без нужды. В этом знак высшей силы и доли.

Некрас не смирился с потерей ножа, но кинулся на Калну, не на медведя, быстро найдя виновного. Сестрица выдернула брата из свары и заорала в голос:

– Да что ты затеял, Некрас, опомнись!

– Ему кажется, он всесилен, – увернулся от удара ведун. – Или бессмертен, что тоже глупо. Полагает, сможет меня сломать, а потом распотрошить животину божью. Ничего, скоро зверь очнётся, поглядим, с кого будем шкуру снимать.

– Нет, – в отчаянии крикнула я, – уходите оба, сейчас же!

– На кого из них ты глядишь? – перепугано зашептала сестра. – Горюшко лютое, что с тобой? Отведи глаза, перестань, пока ты так смотришь, Некрас не смирится!

Кална снова ушёл из захвата, издеваясь над потугами молодца.

– Разве ж могу? – получилось так жалобно, что и самой стало смешно.

– Что нашла-то в пришлом? Жилистый, тощий, и волосы точно солома…

Я сумела отвернуться от Калны, взяла брата за руку и пошла вдоль реки, без опаски открывая медведю спину.

– Ты завещана другому, – укорила сестра. – Слово дала пред всеми богами. Ждать до осени обещалась. К худу такие измены, Лава, всей деревней придётся отплачивать.

Некрас догнал, разочаровано хмыкнул:

– Если б не этот вертлявый угорь, одарил бы невестушку ценным подарком. Укрывались бы этой шкурой, темной ночью на полатях разнежившись.

Я вырвалась из постылых объятий и побежала прочь. Крикнула брату, что поймала щуку, если та не ушла с крючка. Сестра тоже рванула проверять-доставать, и Некрас вновь остался один. Потому что на берегу не было ни Калны, ни злого медведя, только травы, стрижи и рыба в реке.

Сестра бередила мне душу, взывала к разуму, стращала и плакала. Стало боязно от того, куда завело меня глупое сердце, вдруг решившее биться часто и жарко при одном лишь имени ведуна. Вся моя доля была расписана, расчеркана на бересте: сговор с Некрасом и долгая жизнь, полная счастья, удачи, любви. Отчего захотела свернуть с тропы? Отчего, когда молодцы встали рядом, взгляд цеплял одного ведуна, а красавца Некраса обходил стороной?

Я не знала ответов, не могла отыскать. В опустевшей голове точно эхо гуляло, да в шуршании листвы слышалась присказка, сбережённая мудрыми предками: сердцу не прикажешь, не убедишь. С сердцем спорить – глупо и больно.

От подобного разлада я даже слегла, разметавшись по лавке в горячке. А когда очнулась, побежала на капище, чтоб совета спросить у пращуров.

Возле идолов, с приходом нового бога позабытых в лесной глуши, ворожила, танцевала бабка Беляна. В этом танце сплелись стихии, небеса и далёкий загробный мир, скрытый от нас тонкой завесой. В низком утробном голосе, каким пела молитвы старуха-ведунья, слышался рокот грозы, рык звериный да камнепад на Чёрной горе.

Я невольно подслушала то, что не до́лжно, и заслонилась охранным знаком.

– Близятся чёрные тяжкие дни, но не нам размыкать круг судьбы. Либо сгинет деревня в огне и крови, либо выстоим, услышим богов, и даруют нам пращуры покой на сто лет, богатые пашни да щедрую реку. Всё идёт не так, как завещано, и рухнет в одночасье от биения сердца!

Испугалась речей ведуньи, руки прижала к груди. Ведь это моё глупое сердце не желало биться как завещали! Это я противилась доле, выворачивая тропку, обрекая деревню! Стоит ли того жизнь и любовь? Счастье одной неразумной девы – супротив счастья целой общины?

Беляна вернулась духом на капище, разорвав тонкие нити, связавшие разум с богами. Оглянулась, меня заприметила.

– Ты тут зачем? – как стрелу пустила.

– Хотела порадовать старых богов, – я протянула кувшин молока и свежую краюху ароматного хлеба, – благом отдарить за спасение.

– Дело доброе, – согласилась Беляна. – Только старые боги нам будут заступой, когда спустится с горы сам змеиный царь.

Вновь привиделась лужа да сияющий лик, медвяные глаза, золотые кудри. Вновь послышался страшный шёпот: «Ты моя, я тебя пожелал!»

– Дитятко, не дрожи, как листок. Проку нет страшиться грядущего, всё равно ничего не изменишь, – Беляна зашагала по узкой тропинке, проложенной к кособокой избе. – Пробудился змеиный царь, повелитель Чёрной горы. И отсюда его силушку чую, даже идолы побурели ликом. Ждут нас чёрные, лютые дни, если жертвой их не отвести, не отдать во тьму светлую душу.

– А что нужно царю змеиному? – не сдержалась, пошла за ведуньей, жадно слушая каждое слово.

– Одиноко Змею в горе, вот и ищет себе подругу. Прежде раз на дюжину лет ждали гонцов по округе, в каждом селении девку готовили, нетронутую, нецелованную, красой и умом богатую. Собирали тех девок, будто скот на убой, да сгоняли по весне в лес Шуршащий, на смотрины к царю змеиному. Какую выберет, к той и сватов шлёт, оборотней змеиных, с богатыми дарами для всего села. Вроде честь особая и почёт… Но через год ту красавицу находили в лесу, холодную, белую, будто кровушки всей лишилась. И в животе у бедняжки обнаруживалась дыра, полная змеиных скорлупок. Натешился царь, налюбился, да только потомство его таково, что бабе людской не выносить. Жрали детёныши мать изнутри, а как выпили кровь, так наружу полезли.

Против воли всё это представилось, и мурашки пошли по коже. Чур меня, чур, оградите, пращуры, заслоните от выбора царя змеиного!

Беляна тем временем завздыхала, отворяя калитку с заросший сад:

– Уж полвека не слыхивали о царе, не водили жертвы в Шуршащий лес, забыли, как кланяться Чёрной горе. Да вещают боги: пробудился царь, ищет себе полюбовницу. По осени клич полетит по округе, и нашу деревню зацепит. Входи, девонька, угощу медком, травы крепкие заварю. Расскажу ещё про царя змеиного.

Я шагнула за порог, низко склонившись, коснулась пола рукой. Положила хлебный мякиш в запечье, в мисочку налила молока. Не убудет у богов от пары глотков, а домового нужно уважить и пращурам-хранителям поклониться.

Беляна хмыкнула и покивала, зашуршала по полкам, собирая на стол.

– Угощайся, девонька, а я печь растоплю, травяной напиток тебе сготовлю.

Бабка ловко поколола на лучины чурочку, сложила в очаг бересту да поленца, пошептала, дунула – и вспыхнуло пламя. Сразу стало теплей и светлей.

И тогда среди трав и кореньев, среди глиняных горшков с пахучими мазями, сушёных лягушек и крысиных хвостов разглядела я самое главное – ларчик с грамотками берестяными, где записана доля целой деревни. Каждого, кто у нас нарождался, через три дня несли на капище, на ночь оставляли под идолами, прикрыв от хлада лишь куском бересты. Зима ли, жара или дождь проливной – никто не противился, соблюдал обряд, и даже новый бог нас не выправил. Потому как поутру младенчик был жив, лыбылся и угукал, точно боги всю ночь держали в руках, согревая своим теплом. Зато на бересте проявлялись резы, в которых читалась дальнейшая жизнь. Ведунья грамотки собирала, волю божью хранила в ларце. Лишь она толковала резы, знала, кому что назначено.

Правда ли отдана я Некрасу? Или мать с отцом воспротивились доле, что положена старшей дочери? Не счастье мне назначено, а змеиный венец, год в подземном логове чудища, а потом – тишина холодного леса да кровавая дыра в животе! Вдруг Некрас – мой единственный шанс на спасение? Выйти замуж, девичество потерять?

– Всякую судьбу, моя лапушка, – заметила Беляна мой пристальный взор, – можно прочесть и так, и эдак. Лишь жизнь рассудит, где ложь, где истина. Береста – это блажь богов, не приказ. Ведёт в пути только сердце горячее.

– Расскажи ещё про царя.

– Ой ли, надо ли слушать тебе? У меня лишь сказы, у тебя – глаза. С детства к Чёрной горе притянуло, по лесу Шуршащему провело. Даже имя с горой повенчано: Огнеслава, огонь и лава. «С» в серёдке, что шелест змеиный.

– Расскажи.

– Ну, изволь, красавица. Царь тот подземный ликом хорош, и богатства его немеряны. Все окрестные гады ему подчиняются, а ещё – природные силы. Может засуху наслать, недород и голод. Может затопить поля и деревни. Грозен царь, но бывает и добр, хитёр, как змея, и благороден. В человеческом облике – дивный воин небывалой, сказочной красоты. В змеином же виде – чёрен, огромен, драгоценным каменьем сверкает в ночи. А на главе – золотой нарост обозначением царской власти. Вот и отвар, угощайся, девица, сердцу разбитому будет в помощь.

Я хлебнула из глиняной чашки, закашлялась, стало так горько, что даже зубы свело. Торопливо черпнула медку, рассосала. Снова глотнула отвар. Горечь и сладость в едином мгновении, даже глаза прояснились, стали лучше видеть в тёмной избе. Беляна всмотрелась и покивала, будто о чём-то спросила богов и получила краткий ответ, которого ждала долгие годы.

– Как-то мимо проезжал чужестранный купец, через нас спешил в земли татарские. Услыхал про Змея, побежал в лес Шуршащий, к самому подножию Чёрной горы. Долго звал, земно кланялся, на колени вставал, простирался ниц, как перед идолом. Принял его грозный царь змеиный, долго беседовал, в гору впустил. Купец, воротясь, был светел лицом и всё твердил про великое чудо и небывалую честь. Странно он Змея тогда обозвал: Кала Наг, что по-ихнему – Чёрный Змей. А ещё сказывал про йоху татарских, которых тоже хотел разыскать, мол, опять же и люди, и змеи…

Я уже не слушала бабку. В голове стучало: Кала Наг, Чёрный Змей. И хотя успела сложить слова, обморозилась нутром, ужаснулась, доверчивым сердцем не вышло принять, что Кала Наг и Кална – одно и то же.

Шуршащий лес встречал тишиной.

Не скрипели деревья, не шелестела трава, не жужжали шмели в сладких ландышах. Не спешили убраться с дороги глянцевые шустрые ленты змей. Было сумрачно, зябко, за Чёрную гору зацепился клок грозовой тучи и набухал, впитывал влагу, сверкал сполохами молчаливых зарниц.

Никто не ждал меня, не встречал, на знакомой поляне не возился со змеями, наигрывая им на свирели. Чудилось, что лес онемел, а затем и умер в тоске. Что хозяин его далеко, оттого и померкли все чудеса.

Я семидневок пролежала в горячке, не в силах понять и принять. Не желая представлять, но в бредовых видениях всё равно узнавая себя в хладном теле, что оставили в ближайшем леске сгубленной игрушкой царя.

Остановившийся навеки взор, отвергнутый небесами. Стеклянные глаза, точно бусины, поседевшие от боли и ужаса волосы. Кожа белая, блёклая, без единой кровинки, за год так и не познавшая солнца. И ужасная дыра в животе, из которого вышло потомство змеево, выгрызшее всё нутро.

Не верилось, что Кална – тот самый Кална! – способен сделать со мной такое и даже не оплакать после кончины, просто выбросить мёртвую из норы. Почему-то хотелось спросить, убедиться, посмотреть ведуну в глаза. И упасть к нему в объятья, когда оправдается, когда посмеётся над глупой ошибкой доверчивой деревенской девки. Ну мало ли под солнцем странных имён!

Мне было страшно до одури. Наверное, если б вокруг всё шуршало, я бы дёргалась от каждой травинки и сбежала из волшебного леса, чтобы больше в него не войти. Но и тишь глухая меня пугала. Я кралась по тропе к синему озеру, туда, где прежде цвела сон-трава, а теперь снежной пеной белела кислица. Мне чудилось, если Кална в лесу, он должен быть непременно там.

Озеро, зеркалом отражавшее небо, было что застывшая капля свинца. Казалось, сделай шаг на поверхность, и пройдёшь, как посуху, до самой горы. На крутом берегу сидел Кална и всё смотрел в неживую воду, точно силился знаки прочесть. На меня не глянул, не улыбнулся, кинул камень и следил за кругами, потревожившими сонную гладь.

– Зачем явилась? – спросил он у озера.

– И давно ты меня учуял?

– С первого шага в моём лесу. Я ведь слышу стук твоего сердца, различаю среди прочих биений.

– А тогда, на реке, с медведем?

– Ты упала в поток, и я пришёл. Все реки, озера и прочие воды вокруг горы подчиняются мне.

Он даже не пытался скрываться, не шутил, не отмахивался от дурёхи, прибежавшей с глупыми страхами. Признавал свою природу и смирялся с потерей.

– Ты меня обманул, – укорила я.

– И когда же я, грешный, успел?

Мне почудилась улыбка в его словах, невесёлая, колкая, будто лёд. Жалящая, как крапива. Разве он обманывал, предавал? Я сама напридумывала чепухи, ведуном назвала, змееловом. Даже имя не скрыл, про купца рассказал. И про то, что змея слышит сердце и может узнать своего человека. Он просто бродил по Шуршащему лесу, дружил со змеями, на свирели играл. А я сочиняла про него небылицы, вписывая в привычный уклад.

– Облик сменил! – всё упрямилась.

– Истинный вид тебя напугал, – он встал на ноги и резко развернулся ко мне.

Не было больше нескладного Калны. Возле озера стоял грозный царь змеиный, Кала Наг – по назвищу чужестранца. А по-нашему – Змей, Великий Полоз, искуситель и обольститель. Красивый до ярких кругов в глазах: губы алые, щёки бледные, фигура статная, плечи широкие. Волосы – звонкое золото, но встречались в прядях серебро и медь, складываясь в узоры, в потаённые змеиные знаки. А глаза – медвяные, тёплые, да только в них боль и гнев.

– Обманул, запутал и обольстил, – всхлипнула я и заплакала, крепко сжав кулаки. – Поманил неразумную лаской, чтобы сделать своей и убить. Неужели заслужила подобную смерть? Чем обидела тебя, разозлила?

– Огнеслава…

– Стой и молчи! – я совсем не умела говорить с царями, для меня он ещё оставался Калной, милым родным змееловом. – Скольких девушек ты загубил, сколько тел застывших сбросил с горы? Человечинки вновь захотелось? Для чего ты влюбил меня, Кала Наг, если знал, что другому завещана? Я же с детства связана словом богов!

Он шагнул, протянул ко мне руки. Но запнулся и не стал прикасаться.

– Замуж собралась за Некраса? Хочешь сбежать от судьбы? Ну, изволь, пусть будет по-твоему. Отрекись от всего, что тебе желанно. Только больше в мой лес не ходи, не буди во мне чудище плотоядное. Государю чужого добра не надобно.

Он помолчал, хмуря тёмные брови, густые, что соболиный мех, такие странные на бледном лице в ореоле золотистых кудрей.

– Много ль вины моей в тех смертях? Змея никогда не кусает напрасно, она защищается и защищает. Разве искал я себе невест? Это люди тащили в мой лес красавиц – жертвами на потеху чудовищу. Проще выбрать да откупиться, златом-се́ребром одарить родню, а по весне отпустить восвояси. Да вот только когда выходил из спячки, девушек в горе уже не было. Сами сбегали и гибли в лесу, по зиме защищённом заклятьем.

– А змеиные скорлупки в утробах? – я рыдала, не могла успокоиться.

Кална ухмыльнулся, тяжело и жёстко:

– Что ж, была среди жён и такая. Но мои ли змеёныши сгрызли нутро? Обольстила друга, подбила на бунт… Кем была, того породила! От подколодной змеи разве вылупится человек? Вот и с тобою та же беда, чем ты лучше прочих девиц?

– Ты ещё смеешь меня попрекать?!

– Если любишь всерьёз, как говоришь, принимай меня таким, какой есть. Не придумывай ведунов-змееловов. А не можешь расстаться с мечтами – это уже не любовь. Разве моё преступление, что женские думы столь быстротечны?

Я смотрела на него сквозь слёзы. Впитывала образ, оставляла в памяти, прежде чем проститься навеки. Попросила, давя затаённый ужас:

– А ты можешь обернуться Змеем? Покажи, какой ты, змеиный царь!

Кална усмехнулся, пожал плечами:

– Думаешь, так проще расстаться? Ну, изволь, любуйся, красавица!

Он окутался плотным туманом, вдруг поднявшимся до горы.

А когда пелена рассеялась, возле озера свивал кольца Змей, иссиня-чёрный, сияющий, будто скол антрацита на солнце. В чешуе тут и там сверкали каменья, нарост на голове отливал чистым золотом, точно мягкие кудри собрали в пучок и обернули камнем. На хвосте красовалось кольцо, то самое, с бирюзой-калаигом, что я приняла за обручье. Медвяные глаза с вертикальным зрачком внимательно изучали меня, завораживали, поглощали, отнимали последнюю волю.

«Сделай всё сейчас! – молила я мысленно. – Не играй в благородство, не мучай меня! Убей сразу, одним ударом!»

Змей стрельнул раздвоенным языком, миг – и уже обвил меня, сладко зашипел в самое ухо:

– Нравлюсссь даже таким?

Кольца сжались плотнее, заскользили по телу, задевая чешуйками разные точки так, что я застонала в голос, забилась в сладких объятиях. Голова застыла напротив меня, глаза неотрывно смотрели в глаза, наслаждаясь моим бессилием, безволием и покорностью. А кончик хвоста скользнул по ноге, бесстыдно забираясь под сарафан, чтоб коснуться потаённого женского места…

– Хватит, – потерянно взмолилась я и зажмурилась, обрывая контакт. – Отпусти меня, царь Чёрной горы. Больше я не войду в твой лес, не потревожу покоя. Вернусь к людям и попробую жить как все!

Руки сделались свободны, вздохнулось легко. Тишина и покой мёртвого леса.

Я немедленно распахнула глаза, только рядом не нашлось ни человека, ни Змея, лишь круги на свинцовой воде.

Я не помнила, как дожила до лета. Больше не было в мире ни вкуса, ни запахов, ни солнечного света, ни цветения трав. Всё стало серое, пресное, безразличие затопило меня, затянуло, как ряска убивает пруд, прежде чистый и полноводный, но отныне обречённый сгнить чёрным болотом. Не осталось радости в мире, всех одарили, кроме меня.

Некрас ходил гордый, счастливый, похвалялся битвой со страшным медведем. Заступился за девицу, та и сдалась, согласилась справить осенью свадьбу. Матушка тоже была довольна, собирала в лесу раннюю ягоду, варенье варила на пироги. Будет осенью пир всем на зависть.

Сестрица пыталась подбодрить, мол, сердечная боль уйдёт, и мир снова расцветёт яркими красками. Главное, выбрала верно, и с Некрасом заживу всем на зависть!

Лишь Егорка присмирел да затих, всё ходил на речку, где встретил медведя, и что-то шептал текучей воде. Я однажды подслушала и обомлела.

– Как ты мог! – укорял братишка. – Как посмел уступить её нелюбимому, обречь на вечную муку?!

Иногда мне самой казалось, что лучше уж хладным телом в лесу, с прогрызенным изнутри животом, чем этот кокон нескончаемой боли, что спеленал мою душу. Опалило любовью, сожгло дотла, остался лишь горький пепел взамен прежней радости бытия.

Мне не снились ни Кална, ни Змей, не чудились лики в лужах у дома, не подглядывали из зеркал. Отпустил царь змеиный, отрёкся, будет иную невесту искать, сватов в соседнее село подошлёт. Целый год миловаться с девицей станет, гладить её, чешуёй обвивать, доводя до сладкого стона…

В глазах темнело, зубы смыкало. Я ночами тайком касалась тех мест, что ласкало его гибкое тело. Всё горело и болело, просило ещё, настойчивей, жарче, до крови…

Надо стерпеть. Переждать. Я справлюсь с мороком и буду жить. Когда выйду замуж, фантазии сгинут. Нарожаю Некрасу детишек. Вот уж кто знает, как девку развлечь, как ей приятное сделать!

Я нашла лишь один способ спастись. Чтоб разрушить возникшую связь, чтоб отвести приворот змеиный, нужно дожить до Купальской ночи.

В эту пору все пред богами едины. Проверяет Иван Купала любовь человеческую на крепость.

Не стала противиться сестрице Оксане, позволила увлечь себя в хоровод, и цветы собирала, и венки плела, в реке очищалась вместе со всеми. Только боль плескалась у горла, будто саму себя предавала, вырубала цветущий сад, чтоб засеять поле репейником.

Сколько боли может стерпеть душа, навсегда лишённая счастья?

Венок со свечой далеко уплыл, дальше всех по реке, не догнали. Брак мой будет счастливым и долгим. У Аглашки же веночек сразу утоп, крутанулся на месте и пошёл на дно. Со слезами Аглая сбежала в деревню и уже не вернулась в огненный круг.

Когда прыгали с Некрасом через костёр, ярким пламенем опалило руки, нежданная вспышка развела их прочь, но почти сразу Некрас поймал, накрепко ухватил ладонь, а потом всем бахвалился пылкой любовью. Только мне от того легче не стало. Тоска гнула меня, ломала, то и дело я тишком вытирала слёзы, жалуясь на дым от костра.

Когда девки и парни вновь встали в горелки, Некрас утянул меня в лес. Втиснул в дуб и сам привалился всем телом. Укусил губами за шею, присосался поцелуем под ухом:

– Любушка моя, невестушка, Лавушка. Справим свадебку сегодня, не могу больше ждать! В ночь Ивана Купалы совершаются браки, что угодны любым богам!

Руки жадно шарили по рубахе, комкали ткань на груди. Порвать не посмел, тискал так, вжимаясь в меня всё сильнее, всё яростней, уже не в силах бороться со страстью, захлестнувшей его, как потоп.

А я стояла столбом и гадала, так ли страстен он был с Аглашкой, опоившей его вином? Сколько раз излился в её лоно семенем? Впрочем, разницы никакой. Лучше так, чем хладным трупом в лесу, изувеченной игрушкой царя.

Я затем ведь и шла на гуляния. Чтоб отдать Некрасу поцелуй и невинность, заслониться от Змея замужеством. Только тело застыло, как деревяшка, не откликалось на жаркие ласки, а душа скулила побитым псом, не желая подобной доли.

Парень тоже приметил мою зажатость, отступил, тяжело дыша. А потом ударил вдруг по щеке, да так, что голова зазвенела.

– О том парне мечтаешь, во сне зовёшь? Видел, как очи таращила, подумаешь, со зверем договорился! Только ты моя, не отпущу, сделаю своей даже против воли. Сегодня решится наша судьба…

Я сумела вырваться, оттолкнуть, выкрутилась из лихорадочной хватки.

Зря он про Калну завёл разговор, зря напомнил о нём, единственном…

– Ты куда? – заорал вслед Некрас.

Погнался было, да споткнулся о корень. А может, змея прошуршала в траве? Купальская ночь – время змеиное. Всякая нечисть выходит наружу, а змеи – привратники между мирами, ключи от самых прочных замков!

– Папоротник поищу! – крикнула парню в ответ, побежала, ощущая себя свободной, как птица, и счастливой одним лишь предчувствием.

В Шуршащем лесу вновь было тихо, но я неслась, не разбирая дороги. Вот пустая поляна, где нашла обручье, разноцветные скалы из драгоценных каменьев, вот и озеро, будто осколок неба, сплошь усеяно яркими звёздами.

Кална стоял на берегу, в золотом венце, в изумрудном плаще. Играл на свирели печальный напев, а змеи кружили в воде, рисовали причудливые узоры. Как умели, развлекали хозяина.

– Зачем ты пришла в такую-то ночь? – оторвался от свирели Кална. – Разум потеряла от хмельного вина? Или ласки Некраса лишили рассудка? Прочь отсюда, чужая жена, не растёт тут папоротник, не цветёт. Здесь тебе боле не рады.

Колдовская ночь, змеиная, страшная. Звёзды в небе, светляки в траве, друзы каменные в лунных лучах. Мир стал ярок и сладок лишь от того, что я увидела Калну!

– Мой венок уплыл дальше всех.

– Поздравляю.

Тихий голос его, как журчанье ручья, из которого хочется пить бесконечно.

– Мне во многих гаданьях сегодня везёт, ночь Купалы пророчит любовь.

В этот раз он ничего не ответил, а я подобралась к Змею вплотную.

– Я решила: лучше прожить целый год, разделив с тобой радость и счастье, чем всю жизнь неволиться и страдать рядом с постылым супругом.

Обхватила его со спины руками, прижалась, сама обвилась змеёй. Кална развернулся, взглянул в лицо, выискивая бесов у меня в глазах. Я лишь рассмеялась и потянулась губами:

– Я пришла, чтобы стать твоей до конца.

Он отвёл мои руки, отстранился от губ. Должно быть, ему хотелось поспорить, лишний раз спросить, дать ещё один шанс. Он не смог. Пытался, но не осилил.

Молча ослабил завязку плаща, сбросил на белый мох. Единым движеньем снял с меня сарафан, сдёрнул с тела рубаху. Оставил нагой в свете луны, любуясь, лаская взглядом. Молча утянул на брачное ложе, дозволяя рукам и губам всё то, о чём страстно мечталось ночами.

Своего человека легко узнать, если бьются сердца как единое целое.

С утренним туманом Кална растаял, лишь по озеру пробежала волна.

Я понежилась немного и пошла вслед за ним, омылась в прохладной свежей воде, поплескалась на восходящее солнце. Потом долго сушилась, заплетала косу, чтоб раньше срока не пугать родню.

Кална хотел подобрать подарки, чтоб задобрить отца и матушку, братика порадовать, сестру удивить. Дело долгое и непростое: из всех богатств и чудес горы выбрать самое-самое! Я же ждала своего ненаглядного, гуляла по цветущему лесу. Потянули ноги на ту полянку, где нашла серебряное обручье, поманившее волшебной судьбой, подмигнувшее калаигом.

Счастье наполняло меня до краёв. Пусть коротким будет, но ярким и полным, раз уж так сложилась судьба. Просто теперь я жила от того, что доверилась Чёрному Змею.

Я очнулась лишь возле поляны. Пахло кровью, висела в воздухе пыль, мох был смят и содран с валунов каблуками. Нашла трупик змеи и ещё один. Ужику голову разбили о камень, полоза разрубили ножом.

По поляне кружился Некрас, отбивался от змей и долбил молотком, высекая из скал драгоценные друзы. Складывал добычу в холщовый мешок и шептал богохульства.

– Заявилась? – злобно спросил у меня, отбивая кусочки яхонта. – Нагулялась со своим неприглядным? Ладно, спишем на Купальскую ночь. Дома всем расскажешь, что со мной была, завтра свадебку сыграем – и делу конец. А богатства подгорные забираю, вирой поруганной чести. Вот она, счастливая доля, с такими деньжищами мы в город уедем, подальше от всех этих дьявольских змей!

– Уходи отсюда, – попросила я. – Не твоя я боле, забудь, отпусти.

– А то что? – окрысился безумный Некрас. – Полно, любушка, никто тебя не отнимет. Не пойдёшь со мной доброю волей, я весь лес Шуршащий спалю, всю ползучую нечисть выжгу огнём. У меня и костерок уже заготовлен, и горючим спиртом кусты пропитались. Только ветку сунуть – и всё полыхнёт!

– Спирт горюч, да испаряется быстро, – голос Калны заставил сердце забиться. – А гроза отведёт пожар. Что будешь дальше делать, Некрас?

Тот обернулся, оскалился хищно:

– Наш любитель договариваться подоспел!

Кална снова был привычным собой, не златовласым красавцем, не Чёрным Змеем, обычный парень, ведун с берестяным туеском. Разве что в руке был тяжёлый ларец, изукрашенный перлами да каменьями.

– Ну, давай договариваться, змеев сын! – торжествующе крикнул Некрас, притянул меня ближе, приставил нож к горлу. – Ларчик твой заберу, и камушки тоже. А ты нас отсюда проводишь добром. И гадов ползучих в погоню не пустишь.

– Ну а дальше-то что? – вскинул руку Кална, не к Некрасу, меня успокаивал, чтоб не делала глупостей, не рвалась из рук, терпеливо ждала исхода.

– Дальше? Мы с Лавушкой уедем в город, повенчаемся там, заживём. Твои мороки с девки спадут, полюбимся в своё удовольствие.

– Но зачем тебе Огнеслава?

– На роду мне написано девку выбрать, чтобы жить с ней счастливо и богато. Слышал про грамотки берестяные? Когда волю богов зачитали, я подумал: какого чёрта? Чтобы жизнь от девки зависела, так ещё и выбрать правильно надо? Девок много, а я один. Я и выманил Беляну из дома да порылся в её сундучке. Долю девушек доподлинно разузнал, у Огнеславы – лучше прочих судьба. Тут и богатство, и счастье, и любовь до глубокой старости. Кто ж откажется от такого? Вот и выбрал её да всем огласил, что отныне повязан с Лавушкой!

Я аж вскрикнула от возмущения, дёрнулась под ножом. Вот оно как оказалось! Да я жизнь прожила, пытаясь смириться, принять нежеланного мужа, а он обманом вздумал счастья добиться!

– Не кричи, – приблизил нож к горлу Некрас. – А расскажешь кому – я Ксанку убью. И Егорку подстерегу, прирежу, да так, чтоб визжал от ужаса.

У меня подогнулись колени. За себя не страшилась, но сестра и Егор…

– Стой! – поднял руки Кална. – Не надобно крайностей, договоримся! Забирай злато-серебро, мо́лодец. Де́вица тоже с тобой уйдёт. Хотел я по-доброму, по-людски, да не все услышат разумное слово. Значит, приду по-плохому.

– Не пугай, договорщик! – рассмеялся Некрас, подталкивая меня на тропу. – За любовь свою нужно сражаться, а не сопли размазывать по лицу.

Мы не успели дойти до деревни, как громыхнуло средь ясного неба. Заклубились в небе чёрные тучи, захлестнули землю тяжёлым ливнем. Почти сразу поднялась речная вода, вышла из берегов, заливая, ломая пшеницу. Заметались отары и табуны, а из окрестных лесов послышался вой, и на поле двинулись волки, много волков, не чета той стае. От молнии вспыхнул овин, другой, задымился ветряк на мельнице.

– Да кто он такой, этот Кална? – озадаченно рявкнул Некрас.

– Кала Наг, царь змеиный, – ответила я, печалясь по сгубленному урожаю. – В город нам не уехать, перекрыты дороги. Там медведи да рыси гуляют. Лес Шуршащий теперь не поджечь, а змеи легко доплывут до деревни. Дальше что делать, Некрас?

Тот оглядывался в бессильной злобе, тщетно выискивая лазейку. Скинул в воду мешок с добычей, потащил меня, больно дёргая за руку:

– Надо будет, тебя утоплю, чтоб подгорный царь прекратил потоп! А пока укроемся в церкви на взгорке: новый бог защитит от старого дьявола!

К церкви бежал весь деревенский люд, тащили иконы, чуров домашних, и добро, и кур, и собак, кто-то прихватил кота-мышелова, спасая пушистого от стихии. Внутри народу набилось, что лишний раз не вздохнуть. Некрас протолкался к отцу, старосте нашей деревни.

– Да с чего началось непотребство такое? Чем прогневали мы Чёрную гору? – воздевал он руки к церковному куполу, а остальные пытались молиться, неумело, путая старое с новым.

– С того, что Огнеслава приглянулась царю, – громко крикнул народу Некрас. – Свататься вздумал, чешуйчатый гад, вот и запугивает народ. Заморочил красну девицу, приворожил, да любушка моя ни в какую, только моей быть желает!

Тишина воцарилась, тягучая, страшная. Потом кто-то крикнул, надрывно, горестно так, будто небо упало, завыл да запричитал. Мама дала волю чувствам, упала бы на пол, да некуда было. Некрас же подобрался к Егорке и показал мне нож.

– Мы не отдадим Огнеславу, отец? Не пойдёшь за Змея, краса моя?

– А как иначе деревню спасти? – с ответной издёвкой бросила я. – Вы решайте всем миром, но я скажу «да», коль такова моя доля.

– Твоя доля – с Некрасом счастливой быть! – жалко всхлипнула мама.

Я махнула рукой и ушла на крыльцо. Пусть ругаются, спорят, решаются. Душно с ними, неволя одна да зависть людская чёрная.

Так стояла я, дышала дождём, грустно смотрела, как наша деревня превращается в мутное озеро. А потом приметила лодочку, легко скользящую по волнам. Вот застыло судёнышко, и фигура гребца склонилась над чем-то, полускрытым водой. С натугой подтянула на борт. Снова толкнулась шестом от земли, направляя лодочку к церкви, исхитряясь при этом шептать-колдовать, умолять разверзшиеся небеса.

Я фыркнула, признав старуху Беляну: вот уж воистину в воде не потонет! А та догребла, причалила к церкви, втащила на ступеньку тяжёлый ларец. Тот самый, что Кална собрал для родни. Подарки царя змеиного!

– Ужо ругаются? – подивилась Беляна, прислушавшись к шуму в церкви. – Даже ларец с дарами не вскрыв? Даже сватов не дождавшись?

– Так Некрас бунтует, – вздохнула я, потирая порез на шее.

– Ясно. Самой-то не страшно? Или веришь, что спасёт добрый молодец?

– Смотря кого добрым считать.

Помолчали, разглядывая ларец.

– Не обманывайся, девонька, он злобен бывает, такой, что порой ночами не спишь. Я сама ведь невестой была, просватанной в Чёрную гору. Выбрали меня среди прочих девиц, пригнанных на поляну. Приодели, отпели да отправили Змею.

– И ты выжила?

– Разве ж то жизнь? Я и не нужна была Змею, взял по обычаю да забыл, вроде как дань никчёмную. Только я пришла в гору не просто так, наученная старостой и родней. Змея в покои не допускала, помогала, как следовало, по хозяйству. А сама выведывала, где что хранится. И когда впал в спячку змеиный царь, насобирала в мешок самоцветов, украшений дорогих, злата-серебра, и попыталась срубить Змею голову. Позабыла, что каменная у него чешуя, он и не проснулся, так, шуркнул во сне. А я кинулась прочь из горы, волоча драгоценный мешок. Замёрзла б в лесу, как иные беглянки, да только ждали меня, жгли костры, колдуна призвали, чтоб снял заклятье.

Целой деревней строили планы, всю зиму оружие покупали, чтоб пробраться в гору и Змея убить. Ждали, что сам войною придёт, а он даже мараться не стал. Приоткрыл только дверку в загробный мир, и оттуда к нам полезло такое, что забыть не удастся, как ни молись. Они выжрали всю деревню, выпили досуха, души забрали. Лишь меня в живых оставили, по приказу Змея. В наказание за предательство.

Кто-то всхлипнул. Я обернулась. Оказалось, пока говорила Беляна, дверь открылась, из церкви выбрался староста, с ним Некрас, мои родители, бабы с детьми, из-за них выглядывали рослые парни, шёпотом передавали страшный сказ по цепочке.

Беляна хмыкнула, пнула ларец:

– Вот дары подземного государя, охраняющего мир от нечисти. Вот желанная Змею девица с обручьем серебряным на руке. Это дар царя и слово его. Будут в деревне покой и достаток, если девицу добром отдадим. Обряд проведу, память подскажет, все нужные заклятья скажу-отпою. Ну а коли решите играть со Змеем… Здесь я вам не помощница, добрые люди, второй раз хоронить поселян не стану.

– Мы согласны! – огладил бороду староста, уверенный, что его услышат. – Пусть забирает девицу Змей, лишь бы дождь прекратился и вода сошла.

Небо дрогнуло и прояснилось. На водной глади блеснуло солнце.

Договор с Кала Нагом, Великим Полозом, был заключён.

– Тридцать два кольца обовьются вкруг чела белоснежного, женским волосом соединённые во славу Велеса, на утеху Змея, владыки подводного и подземного…

Тяжёлый покров давил голову, пригибал её к самым коленям. Совсем скоро отсижу положенный срок, и повезут меня в гору, на выданье жениху.

Кална, милый, дождись меня. Не убей никого, не сгуби! Защити моих близких, змеиный царь!

Скрипнула дверь в предбаннике. Потянуло вечерним холодом.

Любопытно, кто такой смелый, что не страшится разрушить обряд?

– Огнеслава, Лавушка, слышишь меня?

Я резко встала под покрывалом, прижалась спиной к стене. Аглашка!

– Лавушка, незачем нам сражаться, некого больше делить! Тебе – царь змеиный, а мне – Некрас. Доверься мне, бежать тебе надо!

Я качнула головой и вздохнула:

– От Калны не побегу. Некрас проболтался про предсказания, что начертаны на бересте. Он пробрался к Беляне и все их прочёл, ну и выбрал меня, на беду всей деревне. Думаю, ты ему назначалась, привела бы парня к любви и достатку…

– Только он зачеркнул нашу судьбу, – печально вздохнула Аглая. – Выбрал долю попроще, чтоб сразу всё. А так не бывает, Лавушка. Вот и платит безумием по счетам. Но что мне сделать с израненным сердцем: кровью сочится, обидой, а любит! Такой подлой стала, жутко становится…

Тут она рухнула на колени, простёрлась, как перед иконой церковной:

– Лавушка, я и пред ним виновата! Это ведь я нашептала царю, дары принесла, умолила, чтоб вместо полоза дом Некраса сторожила злая гадюка! Думала, как увидят твои, кто охраняет дом жениха, сразу от свадьбы откажутся. А на деле вон как случилось, злом да обманом счастья не взять!

Из-за двери в предбанник крикнул Егорка:

– Девицы, что вы так долго? Лава, я подслушал, что люди толкуют. Не хотят отдавать тебя Калне. Скоро сбегутся сюда и запрут, лишь бы ему не досталась.

– У Некраса есть зачарованный меч! – подскочила с колен Аглашка. – В городе за злато купил. Сама видела: камни рубит, будто колоду трухлявую! Он хочет вызвать Змея на бой, а сельчанам сулит все богатства горы. Мать твоя маслица в огонь подливает, воет, в ноги людям кидается, не желает доченьку отдавать!

– Они вместо тебя поведут Некраса, скроют под покрывалом. А когда Змей расслабится, руку подаст, тут-то его мечом и зарубят.

Егорка ещё что-то кричал, не смея войти в предбанник, а я уже скинула покрывало, оставаясь в свадебном ярком наряде, с кольцами, заплетёнными вкруг головы. Дурная примета – лицо открывать, но куда уж дурнее-то, добрые люди?

Ладно Некрас, но мама… За что? Почему нельзя просто поверить, что старшая дочь нашла своё счастье, чем бы оно ни аукнулось? Почему нельзя с миром её отпустить?

– Сестрица, родная, выручи Калну! – жалобно хлюпнул носом Егорка. – Он добрый, спас меня от медведя!

– Мы раздобыли коня. Ты скачи, а мы эту баньку спалим. Пусть все кинутся тушить да тебя спасать, выиграем время, подруга.

Она помолчала, доставая огниво. Попросила с невольной дрожью:

– Если сможешь, убереги Некраса, пусть увечный, больной, лишь бы живой. На него падёт Змеев гнев!

Я вырвалась из бани, вскочила в седло и погнала в галоп жеребца, в темноте, не разбирая дороги, в сторону Шуршащего леса.

А сзади разгоралось чадное пламя, и Егорка бежал обратно в деревню, завывая:

– Сестрица, спасите сестрицу! Баня горит! Пожар!

Колокол на церкви ударил в набат.

Я успела в тот самый миг, когда в ярких закатных лучах малой группой сельчан выводили «невесту» к самой кромке Шуршащего леса. Рядом стояли мать и отец, недовольно сжимавший губы, точно заставили строгого батюшку поступиться верой и совестью, убедили отказаться от данного слова. Сестрица тоже стояла в толпе, в стороне от багряного покрывала, что скрывало лицо и фигуру Некраса. Тут были староста и кузнец, лихие молодцы – друзья Некраса. Самые сильные люди деревни, вооружённые кистенями да вилами, топорами, ножами – кто что схватил.

А напротив стоял мой возлюбленный Кална, обычный парень, проворный, смешливый. Рядом с ним из травы возвышались другие обитатели Чёрной горы. Полулюди, полузмеи, сильные воины, готовые биться за государя и за невесту Полоза.

Некрас под покрывалом готовил меч, чтоб решить вопрос единым ударом и оставить армию без полководца. Да только Кална не спешил подходить, с усмешкой оглядывая толпу.

– Ну, что же медлишь, змеиный царь? – не выдержал староста, подал голос. – Вот невеста твоя ненаглядная. То деревню топил, то смотреть не желаешь. Передумал? Так мы пойдём по домам.

Кална в ответ лишь рассмеялся:

– А скажи-ка мне, Огнеслава, что я сказывал тебе про змей?

Покрывало дёрнулось, но смолчало. Выдававший себя за невесту Некрас не мог даже солгать, мол, забыла уже, чтоб не выдать подмену голосом.

– А я сказывал: змей по стуку сердца узнает своего человека.

Горечь отразилась на подвижном лице, брови нахмурились, рот скривился:

– Я услышу её и за границей леса, да только нет среди вас Огнеславы.

Некрас в ярости сорвал покрывало, запыхтел, злобно глядя на Калну:

– Верно учуял, нежить подгорная. Я тебя вызываю на честный бой, потому как обещана мне Огнеслава!

Кална гневно повёл головой:

– Как же ты надоел, человече! Придумал себе судьбу золотую и всех губишь ради фантазии. Вижу, придётся тебя убить, а потом разговаривать с уцелевшими.

Он окутался туманом и обернулся, сделавшись вдруг выше горы. Я поняла, что в тот горький час, когда приходила прощаться, Кална меня пощадил, не выдал истинных размеров Змея.

Но сейчас над толпой возвышалось чудовище: голова – что скала, клыки как утёсы, ударит лишь раз – и деревни нет. Рядом с ним меч Некраса казался булавкой, не способной проткнуть даже бабочку.

Все попятились, и тут же раздался крик:

– Баня горит, а там Огнеслава!

Кална дёрнулся на звук, развернулся, чутко вслушиваясь в заполошный набат. И в этот миг Некрас сделал выпад, разрубил чешую на подвижном теле, окропил алой кровью лесную траву.

– Нет! – отчаянно крикнула я, зная, что всё равно не услышат – в нарастающей панике, в криках и визге, в толчее, образовавшейся от того, что напуганные мама с отцом стали пробиваться обратно в деревню, ломая ряды сельчан.

Но Кална услышал, узнал, по голосу или по стуку сердца, уклонился от нового удара меча, царапнувшего по чешуе. Некрас тоже услышал, устремился ко мне, чтоб заслониться, будто щитом, да только Змей оказался быстрее. Он метнулся, обвил меня кольцами, укрывая от прочего мира, подхватил и вознёс над толпой, бережно, будто пушинку. Усадил на изгибе могучего тела, точно на лавочке у калитки, поднёс поближе к огромному глазу, будто хотел убедиться, что я невредима и не объята огнём. Я прижалась к страшенной его голове и с пугающей высоты разглядела поле, и реку, и нашу деревню с новой церковью на холме, и горящую баню, и капище. А ещё – весь Шуршащий лес, озеро и поляну, и дальше – проход в Чёрную гору, что обещала стать домом.

Хвост змеиного царя подсёк ноги Некрасу, выбил меч из дрожащей руки. Парень рухнул навзничь, а славный клинок взлетел в тёмное небо серебряной молнией, чтоб, упав обратно, пронзить безумца, запятнавшего его поступком неправедным. Острая сталь прошила живот, заставила Некраса захрипеть от боли, хвост Змея дёрнулся для удара…

– Пощади его, Кална! – взмолилась я. – Осталась в деревне одна девица, которой он слаще жизни. Вдруг да сможет вернуть парню разум?

– Договорилисссь, – прошептал Чёрный Змей и понёс меня прочь из деревни, сквозь Шуршащий лес в недра горы.

На опушке змеелюди швыряли каменья – яхонты и диаманты, смарагды, злато и серебро – всё, чем богата гора – будто сеяли зерна в пашню. И певуче прославляли царя.

Говорили потом, что в единую ночь на окраине леса проросли деревья, закрывая проходы, как частоколом. Не проникнуть с тех пор в Шуршащий лес, разве что гад проползёт чешуйчатый в поисках лучшей доли.

А ещё говорили, что через год обезумевшие от беспокойства сельчане выискивали по окрестным лесам тело девицы с проеденным животом и змеиными скорлупами во чреве. Да только ничего не нашли.

Когда Кална вышел из второй спячки, я ждала его в тронном зале, и по ступеням ползал младенец, оглашая гору безудержным плачем от того, что не мог забраться повыше и обмусолить отцовский трон.

Если быть человеком и любить по-людски, разве может у вас народиться чудовище? Всяк получит лишь то, что отмеряно. Коли зла не несёшь, не вернётся в обратку. Ведь недаром пращуры завещали: как аукнется, так и откликнется.

Арина Бенитез.

МЕЖДУ НАМИ ПОРЧА

– Брунгильда! Брунгильда, а ну проснись! – раздалось у девушки прямо в голове. – Проснись, накорми меня и не смей снова пропустить «Свежее утро»!

«Амарантус – несносный кот! Никогда не даёт мне выспаться!» – подумала она и отправила чёрному прихвостню ментальный пинок: «Выгоню!»

– Не выгонишь! Иначе твоя мечта о тихой старости и сорока кошках окончится на мне! Я, можно сказать, основоположник твоего кошачьего приюта! Соучредитель и глава кошачьего ведомства! – не останавливался он. – И если ты не включишь мне телек прямо сейчас, то я уволюсь! И перед уходом перегрызу все провода, перекопаю землю во всех твоих травах-вонючках и отмечу особо въедливым знаком качества какой-нибудь труднодоступный угол сеновала!

От такого кощунства и наглости молодая ведьма даже открыла глаза:

– Это! Сушильня! – крикнула она и, на ощупь схватив подушку, кинула её в сторону вредного животного. – И угораздило меня с тобой связаться, Ам!

«А всё мои благие намерения, доброе сердце и одобренный ведомственный грант на открытие „Специализированного места проживания магических существ разумного порядка, лишившихся кормильца“», – продолжала бухтеть про себя Брунгильда Бруха, дипломированная ведьма и новая хозяйка фамильяра Амарантуса.

Нет бы до глубоких седин занималась своим чаем, всё больше пользы людям! Кому успокоительного, кому живительного, кому в другой мир проводительного! В смысле, сопроводительного! Ой! То есть открывающего энергетический канал для связи с другим миром. Но нет! Золотой рубеж жизни в косу, бес в ребро, как говорится! Как стукнуло тридцать пять, так захотелось послужить магмиру не словом, а большим делом! Сглазил, что ли, кто-то? В каком-то бреду написала эту заявку и забыла про неё. Кто ж знал, что пригодится? И вот. Вляпалась! Теперь каждое утро побудка для просмотра крайне важных новостей. И что ему там в этом «свежем утре» надо?

– Брунгильда! – заголосила соседка на всю улицу. Прекрасная темнокожая дородная женщина, которая никогда слова поперёк не говорила, а наоборот, только «милая моя» и «красавица наша» ко всем обращалась. Но и на старуху бывает проруха.

– Твой кошак опять украл моё молоко с крыльца! Ну сколько можно! И как только умудряется?!

– Сеньора Мириам, я вам куплю новое, или возьмите моё, – пропела ведьма ласковым голосом, открыв окно.

– Так и твоё вылакал! Одни пустые коробки валяются! Сдала бы ты его, где взяла! Сил нет это терпеть!

Дом Брунгильды Брухи имел два этажа и мансарду-оранжерею. Небольшую чайную для работы с клиентами и хозяйственные зоны на первом этаже, жилые комнаты на втором и её вечное пристанище – кабинет на самом верху под стеклянной крышей.

– Оно бы всё ррравно скисло на жаре! Ты с кррровати не встанешь раньше солнца! А мне на пользу! Я растущий организм! – мурлыкал Амарантус в голове ведьмы.

– Ам, не наглей! – сказала она, спускаясь по тёмной лестнице на первый этаж в просторный холл с уютным чайным пространством, наполненным мягкими подушками, низкими столиками и шёлковыми коврами. Сквозь неплотно закрытые деревянные жалюзи только начали пробиваться первые рассветные лучи. – Ты прекрасно знаешь, что у меня крыльцо зачаровано от кражи, порчи предметов и температурных перепадов! И мне кажется, что пора поменять настройки защиты! Если мы останемся без помощи Мириам по хозяйству, то пол подметать будешь ты! Хвостом!

Открыв окна, Ильда впустила утренний воздух в дом и включила коту телевизор на кухне.

«Посчитают ли меня сумасшедшей ведьмой, которой пора на магкомиссию, если я скажу, что купила его для кота?»

Она ласково пробежала пальцами по хрупким фарфоровым пиалкам, смахнула шерстинку с чайного стола и немного взгрустнула: «Эх, Катарина! Куда ж тебя занесла твоя ведьмачья жизнь и почему Амарантус остался без тебя? Почему на последнем задании ты была одна? Зачем так рисковала? Что заставило тебя нарушить устав? Прошёл уже месяц с момента твоего развоплощения, но ответов так мне никто не дал. Дали только не в меру наглого кота…»

Сеньорита Бруха, как звали её соседи, не была меланхоличной особой и предпочитала действовать, потому она вздохнула, взяла телефон в руки, быстро оформила скоростную ведьмовскую доставку молока для соседки и пошла к ней завтракать.

– Ильда, деточка, помнишь, я как-то рассказывала тебе про сеньору Оливию Боске? Так вот, я её вчера встретила на овощном развале! Там были такие прекрасные фрезии в цветочной лавке, я сразу купила пятнадцать штук!

За все десять лет жизни в Баия-Легба Брунгильда так привыкла узнавать все городские новости от своей соседки и помощницы по хозяйству, сеньоры Мириам, что уже сама с нетерпением ждала свежих сплетен, жгучего кофе и домашней выпечки на завтрак. «Мама бы, конечно, такой подход не одобрила, – думала она, с наслаждением вдыхая яркий аромат напитка. – Ни сдобный завтрак, ни пустую болтовню».

– И что сеньора Оливия? – спросила ведьма.

– О! Это самое интересное! Она, как увидела меня, сразу сказала, что моя аура стала темнее и её духи говорят, что мне необходимо поставить по всему дому вазы с белыми фрезиями, минимум пятнадцать штук! И через пять дней отнести их на кладбище. Ты знаешь что-нибудь об этом?

– Ммммм… – протянула Ильда. – Да, я помню, что в ритуалистике Южного континента живые цветы часто используются для очищения домов, омовения тел и снятия порчи.

– Порчи! – воскликнула Мириам и схватилась за сердце. – Я так и знала! Я чувствовала! Ведь не просто так то у сумки, полной продуктов, оторвутся лямки, то запнусь на ровном месте, то сяду не в тот трамвай и уеду на другой конец города! Со мной такого раньше никогда не случалось! Точно кто-то сглазил или порчу наслал. Что ж теперь делать, девочка моя? Куда ж идти-то?

– Мириам, для начала выпей свой кофе. Потом сходи в Магуправление и дальше следуй их инструкциям. Всё обязательно наладится. И ритуал с цветами закончи! Если начала и уже цветы везде поставила, то, значит, ты следовала указаниям духов сеньоры Оливии. Прерывать ритуалы ни в коем случае нельзя, иначе энергия пойдёт так, как угодно ей, а не тебе. У нас в студенческие годы девочка одна на экзамен ритуал сделала, но не закончила его, загуляла до утра, и всё…

– Что? Всё? Совсем? – расширившимися от ужаса глазами сеньора смотрела на Брунгильду.

– Ага. Совсем не сдала сессию. Благо ума хватило рассказать профессорам. Они действие ритуала смогли поправить. А то вообще не закончила бы университет.

– Ох, Праматерь, настрадалась бедняжка! – перекрестилась сострадательная женщина. – Я на кладбище ритуальные цветочки из дома обязательно отнесу. Да и с тобой не страшно! Ты ведь поможешь, если что не так пойдёт?

Немного припугнув впечатлительную соседку (для профилактики, а то из-за такой самодеятельности потом спецотряд Магконтроля вызывают), Брунгильда кивнула и допила остатки божественного напитка, без которого утро, окрашенное ранним пробуждением и руганью кота, не могло быть прекрасным.

Наскоро попрощавшись, она поспешила домой. Пока слушала рассказ соседки, ей стало очевидным, что и у неё то свет отключится, то ступенька проломится, то веткой стекло в мансарде выбьет. Всё это не так было бы страшно, если бы не произошло за последний месяц и события не наносили всё больший урон с каждым днём. Не далее чем вчера, готовя рыбу, она уронила нож. И если бы Амарантус не укусил её за палец в этот момент, требуя себе самый жирный кусок, то нож вошёл бы прямо в свод стопы.

Брунгильда спешила. Она практически бежала по каменным садовым дорожкам от соседского дома к своему. Ни благоухающие розы, ни вопли фамильяра о том, что он снова голоден, не отвлекали её от тревожных мыслей.

Пока она открывала входную дверь, пересекала гостиную и чайную залу, отпихивала кота с дороги, поднималась по ступеням на третий этаж, открывала дверь в тёмную кладовку, пока с верхней полки доставала пыльную коробку – с каждым шагом в её голове соединялись, словно части витража, события последнего месяца. Порча. На ней порча. Осознание было страшным. Нет, в ведьмачьем ремесле порча – дело нормальное. Недаром в Магконтроле есть целые отряды по устранению последствий сглазов, проклятий и порч, выявлению злоумышленников. Но только не в её случае! Как бы ни было смешно, но именно в этом плане она особенная, а вот в других – обычная. Дело в том, что её род древний, северный. И в сути своей у всех её кровных родственников есть встроенная защита от темных влияний. Потому как на заре развития магии, во время войн за власть именно род Бруха был тем, кто их создал. Сейчас, конечно, всё изменилось. Но надо обладать явным намерением умереть, чтобы работать в чёрную против любого из рода Брухи.

Это и наводило больше всего страха. Брунгильда, листая конспекты и старые книги, ища свечи, мел, кости и бутыльки с разным неприятным содержимым, которыми снабдила мама перед отъездом, перебирала все возможные варианты: «Кто-то решил развязать войну против рода? Или это я нажила врагов, сама того не заметив? Случайность? Нет, случайные атаки, рикошеты, обратки на меня не действуют. Так что же?»

– Стоп. Без паники. Возьми. Себя. В руки. Ты Бруха или нет? Для начала убедись тремя способами, что это действительно порча! А уж потом будем стыдливо звонить домой и паниковать, – сказала самой себе Брунгильда строгим голосом.

Произнеся эту тираду с мамиными интонациями, Ильда тепло улыбнулась: «А раньше такой тон меня злил, теперь вот нет лучше способа, чтобы собраться».

Успокоив ум лёгким выговором в родительском стиле, дипломированная ведьма Брунгильда Бруха принялась за работу, которая лучше всего получалась у всей её родни – чёрную магию.

– Эй, ведьма, ты чего в кладовке зарылась? Кормить меня обедом собираешься? – в сознание Ильды ввинчивалось встревоженное бормотание кота. – Ты хоть не померла? Я к другой ведьме не хочу, а вдруг она ещё хуже, чем ты, будет?

Фамильяр стоял на пороге и не мог войти в тёмную комнату не столько из-за испещрённого меловыми знаками пола, а из-за едкого и горького дыма, который вырвался в открывшуюся дверь, словно столетний запертый призрак.

Чуть проморгавшись, Амарантус смог увидеть в свете догорающих свечей всю жуткую красоту работы чёрного мага. Это было страшно и завораживающе. Тяжёлая энергия смерти смешалась с жаждой жизни, волей ведьмы и таинством колдовства. Жёлтые глаза кота блестели азартом и предвкушением, а чёрная шерсть вздыбилась и тут же опала. В комнате было душно, дымно, пахло воском и жжёными травами.

Брунгильда лежала на полу посреди огромного мелового креста. Её длинная белая коса была полностью распущена, и пряди странными узорами дополняли чуть светящиеся символы, штрихи и стрелы на тёмном паркете. От глаз исходило зеленоватое сияние, пронизывающее нежную кожу закрытых век. На ней была лишь белая ритуальная сорочка, ставшая продолжением мраморного тела. Эту странную гармонию нарушали лишь чёрные и зелёные разводы на измазанных кровью и зельями стопах и кистях рук.

– Дуррррааа! – закричал кот. – Дуррраааааа! Тебе три раза проверить было мало? Помереть захотела не от порчи, а от истощения сил?

Амарантус одним прыжком от порога взлетел на полку в распахнутом шкафу и вытолкал мордой большую бутыль. Немного примерившись, он пихнул лапой склянку, и та полетела лежащей ведьме прямо в лицо. Удивительным образом (расчёт, математика!) она перевернулась в воздухе, и прозрачная жидкость выплеснулась на лицо Брунгильды за мгновение до того, как удар донышком по лбу заставил её открыть глаза.

– Если помирать собралась, так прррредупреждать надо, – зло мяучил кот. – Ты вроде барышня не нервная, чего ррраспсиховалась-то?

– Ам?

– Нет! Голос небес! Чего натворила-то, а? Я понять не могу. Сколько ррритуалов за ррраз сделала?

– Ам, у меня порча. Уже месяц.

– Ну и что? Шла бы в Магуправление или к ррродне. Зачем самой-то убиваться? Таланту много, а проку-то! Тьфу!

– Нет у меня времени, Амарантус. Мне осталось пять дней.

– Так лучше бы силы на телепорт тратила, а не на самоубийство! Пять дней – это не пять минут. Вот потеха была бы, если бы о тебе в «Свежем утре» сказали: «Род Бруха теряет силы. Дочь главы рода убила себя при самоснятии порчи!» Да тебя оживят за такое и заставят отрабатывать урон роду!

– Ам, дай водички, – потирая лоб, сказала Ильда.

– Чай иди свой пей, чёрная магиня недоделанная! Ты ж выбрррала другую специализацию, вот и заварила бы себе покрепче!

– Чай? Амарантус, я торжественно сообщаю, что ты самый умный фамильяр, – сказала Брунгильда, кряхтя вставая на карачки. Мышцы затекли от долгого лежания, тело замёрзло в рубахе, а голос от дыма был сиплым.

Одёрнув подол и заплетя волосы в косу, Ильда, держась за стены и перила, пошла в мансарду.

По пути она рассказывала о том, что удалось узнать.

– Не ворчи, Ам. На диагностику меня хватило. Это не просто стандартная порча. Это чернуха, цикличная негативная программа, выходящая на новый уровень каждые семь дней. Всего пять уровней воздействия. Контакт – Укоренение – Слияние – Подчинение – Смерть.

На первых стадиях проще всего её снять, но в том и дело, что мало кто может заметить незначительное влияние. Потому как небольшие неприятности вроде забытого зонта в дождь случаются с каждым, и чаще их списывают на простую неудачу. Обычная ведьма заподозрит неладное на третьей стадии, и у неё будет немного времени, чтобы успеть снять порчу в Магуправлении до четвёртого цикла, где уже происходит полное подчинение воли. Но я на последней, Ам. Прошло тридцать дней, и моё тело удачно боролось с программой за счёт генетики.

Кот медленно следовал за Брунгильдой по лестнице, молчал и только подёргивал нервно хвостом.

– Это конец, – продолжила Ильда. – За пять дней в Магуправлении! Там никогда ничего не делают быстро. Пока разберутся, пока Магсовет соберут, я быстрее свидетельство о смерти получу, чем они меня почистят. А к своим я не успею. Телепорт не построить, они ж на закрытом объекте работают, разрешение только неделю делать будут.

– Ведьма, ты иди пока заваррривай свой чай, – сказал Амарантус, проводив её до входа в мансарду. – У меня одна идейка есть. Я сейчас проверю всё и буду ждать тебя в чайной зале.

Брунгильда со всё ещё мутной головой проследила за уходящим котом и только смогла, что крикнуть ему в ответ:

– Ам, этот чай голову дурит и магический откат от него сильный. Ты подстрахуй меня! Слышишь? – и пошла к стеллажу с самыми редкими сортами, надеясь, что он услышал и не даст ей натворить бед.

Брунгильда Бруха была ведьмой с высшим образованием, серьёзной, в криминальных делах не замеченной, а сдержанность была у неё в крови. Правда, родственники частенько недоумевали и обвиняли одну из прапрабабок во внезапно добром и сострадательном характере одной из наследниц рода.

И в данный момент эта великосветская дама, хихикая, кралась по собственному дому в сторону чайной залы. Она собиралась сделать своё появление тайным, предвкушая месть наглому коту, но то и дело начинала громко хохотать. Услышав саму себя, пригибалась испуганно, оглядывалась, шипела, приказывала себе сосредоточиться. Как назло, всё вокруг ей мешало. То рубаха была настолько длинная, что путалась между ног, когда она ползла на четвереньках, – Брунгильда с громким треском её укоротила. То пол изгибался ехидной улыбкой Амарантуса, и тогда она плюхалась на паркет самой пышной частью тела и передвигалась всё так же на корточках, но задом наперёд. То лестница прибавляла ступенек и обваливалась вниз чёрным спиральным колодцем. И тогда, чтобы остановить головокружение, она, держась за балясины, пела похабные песенки и скатывалась на попе по одной ступеньке за раз. Медленно, но верно приближаясь к цели.

Надо сказать, что за последние два часа душ Брунгильда принять так и не успела, а успела выпить свой замечательный магический Сиу-сиу-ча, позволяющий видеть астральные проекции тел и объектов с последующим воздействием на них артефактом-манипулятором.

Так вот, этот самый манипулятор она запихала себе за щеку, так как карманов на оборванной и заляпанной ритуальной сорочке не было. Благо он был размером с небольшой орех и отлично там поместился, хотя и добавлял шарма в виде раздувшейся, словно от флюса, щеки. Почти спустившись в зал и в очередной раз пережидая бунт ступенек, Брунгильда запела:

– Полюбила тракториста и под трактором спала, три недели руки мыла и соляркою сс… – и тут её сияющий зелёным приоткрытый глаз, словно прицел, обнаружил неопознанный мужской объект, стоящий в центре чайной залы.

Брунгильда Бруха подобралась, сосредоточилась, прищурилась. Точно. Ей не померещилось. Мужчина был. То есть стоял. Большой, грозный, чёрный, неподвижный и страшный. Нестрашными были только глаза, которые светились мягким оранжевым светом и излучали крайнюю степень удивления. «Степень удивления» была заразной. Брунгильда даже громко икнула.

– Извините! – прошепелявила она. – Вы кто?

Незнакомец продолжал неподвижно стоять, словно заколдованный. Странно, что Амарантус так же неподвижно сидел возле него. Это немного насторожило ведьму, узнавание какого-то заклинания и промелькнувшие в памяти слова фамильяра про идеи о снятии порчи ускользнули в тумане магического отката.

Не успел мужчина ответить, как Брунгильда обратила внимание на его ноги, а точнее на то, где стояли его ноги. А если ещё точнее, то на свой шёлковый ковёр времени династии Шень, за которым она охотилась три с половиной года и на котором стояли ноги незнакомца в грязных военных ботинках.

В комнате стало немного темнее, а глаза ведьмы зеленее. Она вся подобралась, сгруппировалась, словно кошка перед прыжком.

– Ковёр-вё-о-ор! – раскрылся её рот в боевом крике, и, мощно оттолкнувшись, Ильда свалила мужчину, прыгнув ему на грудь.

Тот, упав плашмя, как-то неубедительно крякнул, и если бы его раскосые глаза могли стать ещё больше, чем от воздействия «степени удивления», то мы бы увидели в них искорку паники.

Брунгильда снова икнула, и тут её внимание переключилось на собственные обнажённые бёдра, плотно обхватившие талию и грудь тёмного мага. Чтобы полюбоваться такой картиной, она даже замерла на мгновенье. Это была словно идеальная гармония противоположностей. Её белая, нежная, беззащитная, почти шёлковая кожа и его чёрная, пахнущая гарью, поношенная одежда воина-мага. То, что это был маг, сомнений у неё не было. Даже в изменённом состоянии всем своим ведьмовским существом она чувствовала, как бьётся в нём мужская энергия жизни. Как разливается магический огонь по его телу, как струится обжигающая и желанная энергия от его сердца, и как эта энергия вливается в неё через невесомое и оттого ещё более острое касание пальцев и болезненное соприкосновение тел. Она ощутила, как её женская инстинктивная часть жадно впитывает ауру мужчины всей собой: в этот момент он был в её власти, поверженный ею, подчинённый ей, околдованный её силой. Брунгильде так хотелось попробовать на вкус его силу, что она потянулась высохшими вмиг губами к нему, абсолютно заворожённая неотвратимостью сближения. Склонившись над его лицом, водопад её белых, как серебро, волос разлился по тёмным доскам пола, перемешался с взлохмаченными чёрными с медным отливом прядями. Она вдруг замерла, ощутив, что её рубашка следом за ней потянулась вверх и задралась до самой талии, оголив бёдра.

Осознание того, что кроме ритуальной укороченной сорочки на ней как ничего не было, так ничего и нет, привело ведьму в ступор. Она ошарашенно заморгала. Чувственная магия рассеялась, словно бы кто-то включил свет в кинотеатре в самый напряжённый момент.

А потом произошло что-то настолько невероятное, что даже Амарантус, наблюдавший за этой сценой с наколдованной сонной апатичностью, не смог бы объяснить, что к чему.

– Уберите от меня руки! – завизжала Ильда, замолотила по груди мужчины кулаками и подавилась артефактом.

Она спрыгнула с мага, закружила по комнате, выпучив глаза, сипло дыша, упала животом на бортик дивана и начала об него биться, тем самым давая себе под дых и всё же радуя мир голым задом. Кашляя, наконец, выплюнула скользкий камень в ладонь.

Зло и яростно смотря на неизвестного воина, внутренне обвиняя его во всех грехах, она что есть силы замахнулась и швырнула манипулятор в нарушителя спокойствия.

«Нееееет!» – в один голос закричали кот и воин в чёрном.

Бахнуло хорошо. Фарфоровые чайные пиалки изумлённо звякнули на своих полочках, а крышка заварочного чайника съехала набок и, не удержав равновесие, покатилась по кругу.

Кроме громкого звука и усилившегося запаха гари, ничего не изменилось. Только мужчина, до этого лежавший на полу, тяжело поднимался с пола. А Амарантус, чинно сидевший рядом с мужчиной, вскочил на все лапы, вздыбил шерсть и ругался отборным кошачьим матом.

– Ах ты, собачья шкурааа! – орал на Ильду кот. – Сколько ещё ты сегодня дел наворотишь? Ты мне весь план разрушила! Ты нашу связь разрушила! Уууу!

Помянутая Ильда тем временем, стараясь натянуть оборванную одежду ниже колен, согнувшись, перебегала от дивана к столу, от стола к посудному шкафу, от шкафа к занавеске.

Если бы кто-нибудь спросил в этот момент, чего же она так неистово ищет, то навряд ли ведьма смогла бы сформулировать что-то вразумительное в ответ.

Для начала она завернулась в покрывало, схватила первый попавшийся пакет и стала судорожно запихивать туда какие-то вещи, казавшиеся ей в тот момент очень важными.

– Надо уходить, надо уходить, надо уходить… – бормотала, как мантру, издёрганная девушка. Казалось, что она вообще забыла о том, что в доме находится другой человек. Ведьма забежала в хозяйственную комнату, выхватила из стирки спортивные штаны и куртку, намотала на голову пёстрый тюрбан, который забыла заботливая сеньора Мириам. Нацепила на нос солнцезащитные очки для конспирации.

Подбежав к Амарантусу, она пыталась и его запихать в пакет, но у неё ничего не вышло. Кот не влез. Тогда Ильда решила взять что-то побольше и притащила рюкзак, а заодно и кроссовки.

– Будем бежать, друг, приготовься! – торжественным шёпотом сказала она своему коту.

– Предлагаю не бежать, а ехать, уважаемая Брунгильда, – мягким и низким голосом прозвучало в комнате.

Ведьма царственно, совершенно не обращая внимания на свой чумазый и оборванный вид, развернувшись на голос, будто бы в первый раз увидев мага, смерила его высокомерным взглядом и, обращаясь к коту, сказала:

– Ам, как думаешь, сможет ли этот, хм, достойный человек сопроводить нас? – и уже обращаясь к мужчине: – А далеко ли вы припарковались, господин маг? И достаточно ли вместительно ваше транспортное средство?

– О! – хохотнул, не удержавшись, он. – Совсем близко! И да, вы вполне уместитесь, надеюсь, что даже с комфортом для вашей… для вас! – его раскосые чёрные глаза полыхнули янтарными искрами, а мягкие губы расплылись в улыбке. – Пройдёмте на задний двор? – маг плавным и расслабленным движением, словно бы перетекая, подхватил Ильду под локоть и уверенным шагом отправился в тёмный угол под лестницей, где скрывалась техническая дверь в патио.

Брунгильду же начало окутывать мягкое, успокаивающее тепло и, когда они вышли под сумрачное вечернее небо с первыми звёздами, немного повело.

Брунгильда обнимала мягкого розового зайчика, которого так любила в детстве, и куда-то плыла по нежным тёплым волнам. Ей снилось, что она снова дома, смотрит из окна на Северное море. А потом снилось, что она плавает в этом море. Во сне у этого зайчика шкурка стала совсем короткой, а когда она в забытьи открывала глаза, то мимо неё проплывали пальмы. И Брунгильда в своих снах удивлялась, откуда в Северном море тропические острова и почему совсем не холодно на льдине.

Но вот движение стало замедляться, и успокаивающее покачивание прекратилось. Ильда сонно открывала и закрывала глаза, не в силах справиться с усталостью, и в очередной раз смежив веки, она ощутила, что тело её давно уже хотело поменять положение и перевернуться с живота на спину, но у неё никак не получалось это сделать. Затёкшие мышцы ныли, и ведьма нехотя стала возвращаться в действительность. А жизнь, как водится, встречает всех похмельных не самыми прекрасными ощущениями. Её льдина, которая с катастрофической скоростью теряла прозрачные очертания и превращалась в чёрный мех, поехала куда-то вниз, а после остановки сгрузила её, как мешок, на влажную землю.

От такого обращения Ильда окончательно пришла в себя и резко села. Зашипела от головной боли, пробившей ей висок. Немного мутными глазами обвела место, где она находилась, и поняла, что пребывает на том самом плавающем острове из джунглей. А точнее, она на небольшой поляне в джунглях. И с другого края на неё смотрят два огромных оранжевых хищных глаза.

– Хорошо, что их два, – подумал Ильда вслух и потянулась к силе, чтобы выстроить защиту. Это было больно. Очень. Но умирать ей не хотелось.

– Не надо, – прозвучал в голове мужской бархатистый голос. – Возьмёшь силу, и это станет маячком для Магконтроля.

Головная боль не проходила, а только нарастала и с каждой секундой заполняла всё возможное пространство.

«Нужна вода, чтобы снять приступ», – уже про себя подумала ведьма.

– Вода есть вон за тем деревом. А ещё в твоём рюкзаке есть куча какого-то чая.

Ильда решила, что если бы хищник, разговаривающий с ней, хотел её съесть, то давно бы это сделал. Тем более, она что, анимагов не видела? Обычные звери мельче и ментальной связью не обладают. Хотя в лесу наверняка и они есть. Да и не на льдине же она сюда приплыла в самом деле?

Так же молча Брунгильда тяжело поднялась и, еле волоча ноги, пошла в указанном направлении. Там она умылась, наскоро проверив воду – попила.

Родовая сила не отслеживалась никем и никогда, передаваясь по наследству. След оставляла только магическая сила – дар. У Брунгильды дар был слабый, а родовая сильная. Потому она завидная невеста. И потому сбежала от родственников на другую сторону планеты. А если бы не сбежала, то была бы, скорее всего, уже замужем, зато без смертельной порчи, с незнакомцем где-то в бескрайней сельве.

Поразительным образом анимага Ильда не боялась. То ли так действовала на неё энергия джунглей, то ли это было остаточное воздействие чая и очищения от проклятий, но ей было спокойно. Так умиротворённо, как только бывает, когда стоишь голыми ступнями на влажной земле и смотришь вдаль. Чувствуешь стопами камушки, тепло недр и ощущаешь укорененность в этом мире. Чувство своего места.

В голове было ясно, несмотря на ноющую боль. Потому девушка вернулась на полянку, кинула взгляд на огромного кота и пошла к своему рюкзаку. В нём оказались мелкие вещи, которые Ильда не разобрала с прошлого похода за чаем, несколько свёртков с травами, один чистый носок, термос, косметичка и мазь от комаров. А рядом с рюкзаком валялись её солнечные очки. Наличие очков ночью удивило и дало понять, что память уплыла вместе с розовым зайцем из сна.

Порывшись по карманам ещё, Брунгильда наткнулась на маленькое магзеркальце с подсветкой и взглянула в него.

«Ну что же, – меланхолично подумала ведьма, – могло быть и хуже». Цветастый тюрбан висел как-то набок, из глаз почти ушёл зелёный свет, а кожа хоть и была выпачкана чёрным, главное, что была.

– Помереть красивой не вышло… – драматично пробормотала она.

– Если позволите, – подал голос анимаг, – то я бы предложил вам не помирать, так как в таком случае помру и я. А если вы всё же решили сдаться, то умыться вы успеете в том ручье за деревом. Четыре дня у вас ещё осталось. К сожалению, захватить вам сменную одежду я не сообразил, очень спешил.

– А сколько сейчас времени, – спросила Ильда, – не подскажете?

Такой околосветский разговор казался сюрреалистичным ночью в джунглях, и оттого всё происходящее казалось ещё более ненастоящим, продолжением сна про зайца и льдину.

– Примерно час ночи. Мы были в пути около восьми часов.

Брунгильда ушла и надолго замолчала, отрешённо отмывая руки и лицо в ручье, а её мозг постепенно складывал пазлы из слов мага, окружающей картины и рваных воспоминаний.

– Где Амарантус?! – гневно воскликнула она.

– Прошу вас понять меня правильно, но он во мне, – спокойно и чуть мурчаще ответил мужчина ментально.

– Что? – изумилась Брунгильда. – В вас? – Она указала дрожащим пальчиком на живот огромного чёрного саблезубого кота.

– Не совсем в этом месте, но да, во мне, – отозвался маг.

– За что? Он, конечно, мерзкий, вредный гадёныш, но съесть его?

– Осторожнее! Он вас слышит. Я бы тщательней выбирал яркие выражения во избежание порчи новых кроссовок. Эти после похода по джунглям точно придётся выкинуть.

Ильда растерялась. От огромного количества событий она перестала соображать логически: «Он что, дух? Его съели, и Ам стал мстительным духом? Но тогда он должен мстить магу, при чём тут мои новые кроссовки, которые, возможно, через четыре дня мне будут ни к чему?»

– Ам? Амарантус, ты меня слышишь? Прости, что ругала тебя за молоко и другие пакости, прости… – шептала ведьма, глядя куда-то в ночное небо, – возможно, мы скоро встретимся в посмертии… Спасибо, что был моим фамильяром этот месяц….

– Хм, будем надеяться, что она на самом деле вас слышит, – попытался перебить девушку мужчина. – Послушайте, госпожа Бруха…

– Вы моё имя знаете? Что ещё вы знаете? Что вам вообще от меня нужно? – истерично закричала Ильда.

– Брунгильда, пожалуйста, у нас и правда немного времени. Насколько я видел, в рюкзаке лежит неостывающий термос с водой, может быть, вы заварите чай? А я пока расскажу, что произошло. Обещаю, что Амарантус в порядке, и если мы договоримся и поторопимся, возможно, и мы будем в порядке.

Ведьма недоверчиво заглянула в рюкзак, и правда, термос оказался там.

– Слушаю, – сухо и скупо сказала Ильда и принялась за чай. Идея и вправду была хорошей. Концентрация и снятие тревоги, которые возникают во время работы с растениями, сейчас самое лучшее средство.

Гато Амари в своей звериной ипостаси наблюдал за размеренными и отточенными движениями девушки. Эта церемониальность, почтительность к деталям, выверенность и отработанность каждого взмаха ресниц. Ритмичность и музыкальность. Пусть вместо чайного столика у неё был только плоский валун, вместо мягких подушек только снятый с головы цветастый платок, а вместо чайничков и пиал только термос с крышкой, это не портило и не нарушало магию чайного пространства, созданного девушкой.

Её белые кисти порхали в темноте, горячая вода разливалась длинными струями, пар взвивался вверх, танцуя вместе с прядями её серебряных волос. Даже луна, до этого момента скрывавшаяся, вышла и осветила ведьму. Это было красиво. Всё, что она создавала, было красиво. Она была красивой.

Кошачья часть натуры мурлыкала от удовольствия.

– Вы тоже хотите? Но у меня нет миски, – промолвила она, иронично улыбнувшись, и пригубила чай.

– Хочу, – чуть охрипшим голосом проговорил мужчина в её голове. – И мне не нужна миска, если вы не против, я попью как человек. Не испугаетесь, если я перекинусь?

– Нет, – ответила Брунгильда. – Возможно, так будет удобнее.

Она всё так же не боялась этого анимага. Странно, но было ощущение, что они знакомы уже давно. Казалось бы, нет лучшего времени, чтобы истерить, бежать и кричать, а ей не хотелось. Хотелось заваривать чай на этой полянке посреди сельвы.

– Перекидывайтесь и рассказывайте, – повелела она.

Вокруг саблезубого кота появилось лёгкое марево, его глаза сверкнули оранжевым, очертания фигуры поплыли и соткались в сидящего на земле смуглого мужчину.

Ильда сразу ощутила запах гари, идущий от него, и с интересом стала разглядывать этого странного человека. Впрочем, анимаг был не против.

Он откинулся на спину, потянулся и медленно и лениво перевернулся на бок, подперев рукой голову. Чёрные раскосые глаза полыхали янтарными искрами, тёмные волосы были взлохмачены и свисали на лицо. Его чёрная военная форма была сильно поношена.

– Позволите? Я умоюсь? – сказал он, пружинисто вскакивая на ноги. – Месяц об этом мечтал. – И, не дожидаясь ответа ведьмы, отправился к ручью, на ходу расстёгивая куртку, демонстрируя прекрасно сложенное смуглое тело.

Брунгильда пила чай и любовалась мужчиной в свете луны.

– Позвольте представиться, – донеслось из-за дерева, – меня зовут Гато Амари, я офицер Магвойск и командир спецотряда Магконтроля.

Он вышел на полянку, обнажённый по пояс, и Брунгильда смогла рассмотреть рельефные мышцы живота, по которым сбегали капельки воды, небольшую чёрную дорожку волос, скрывающуюся в брюках, и красивые сильные руки. Он медленно потянулся к крышке термоса, в которой был чай, и так же медленно отпил из неё небольшой глоток.

– Об этом я тоже мечтал месяц, – довольно протянул он, глядя в небо.

Ильда молчала, ожидая обещанного рассказа, и, чего уж от себя таить, любовалась красивым магом.

– Я анимаг, моего зверя вы видели. А мой дар – огонь. К сожалению, умываясь, я забыл, что не могу использовать силу, чтобы обсохнуть, потому не пожертвовали бы вы ваш тюрбан?

Ведьма кивнула и встала, чтобы он мог взять уже не очень чистый платок. Гато наклонился и, разгибаясь, невольно задел Брунгильду. Тонкие белые пальцы прочертили полосу на его смуглой влажной спине, и вместо того, чтобы отодвинуться, она почему-то наоборот шагнула ближе и схватилась за мужчину. В это же мгновенье огненное желание молнией пронзило её от кончиков пальцев к сердцу и растеклось вместе с кровью по всему телу, скручиваясь в тугой и тяжёлый узел внизу живота.

И тут Ильда вспомнила.

– Ты! Это ты был в моём доме! – крикнула она. Ей стало немного стыдно за своё поведение ранее, но в большей степени её возмущала бесцеремонность мага, который ворвался в её дом, а после оттуда выкрал.

– А на чём мы доехали? – оглянулась она.

– На мне, Ильда! Прошу, дай мне десять минут всё объяснить. Пожалуйста. По моим расчётам, у нас есть примерно час до того, как Магконтроль всё же возьмёт след, и несколько часов до того, как нагонят нас. Пока что они блокируют человеческий транспорт и уже должны закончить проверять телепорты. Скоро начнут прочёсывать джунгли и сканировать их на проявление магии. И тогда ни тебе, ни мне не светит снятие порчи.

– Ты знаешь? Про порчу? Как? У тебя тоже?

– Об этом я и пытаюсь тебе рассказать. Прошу, пообещай, что когда дослушаешь, не убьёшь меня, потому как если сделаешь это, то тебе жить останется немного.

– Обещаю, – нехотя согласилась ведьма, – но побить могу, – хмуро добавила она.

– Бей, если хочешь, – он натянул обратно чёрную футболку и продолжил, прихлёбывая чай: – Два месяца назад нашему отряду дали задание по поимке преступника, торгующего запрещёнными препаратами. Мы выслеживали его группировку месяц и вышли на них, когда главарь Сержес отсиживался в доме любовницы. Они разделились: банда отправилась на сбыт, а Сержес остался. Захват основной части прошёл успешно, а этого говнюка пришлось выкуривать из дома. Он заложил взрывные артефакты по периметру здания и заперся там с девушкой. Она была ведьмой, но, как мы установили, он её просто использовал. Догадалась, кто она?

– Катарина? – грустно спросила Брунгильда.

– Да, – кивнул маг, – к сожалению, мы её спасти не успели, зато успела она.

Гато ненадолго замолчал и через несколько мгновений тишины, заполненной только звуками ночных джунглей, продолжил:

– Он использовал отложенную цикличную порчу. Ты уже поняла, как она действует. Это разработка времён войны магических родов. Согласись, удобно иметь на привязи чью-то семью? Отложенная смерть, полное подчинение, манипуляция… Даёт много возможностей, особенно если порча на главе магического рода. Он тестировал её на Катарине. Когда я вошёл в здание – подорвал себя. Порча заразна, поэтому все, кто находится в постоянном контакте с заколдованным, тоже попадают под её влияние. Катарина была на последней стадии, как и мы сейчас, – мужчина отпил ещё чая и продолжил: – Я, ты и Амарантус. Меня задело взрывной волной, я бы умер от ран. Катарина, спасая Ама, связала нас. Амарантус во мне. Таким образом, заразился я, а твой фамильяр получил ещё один месяц жизни.

Ильда молчала. Пила чай и пыталась осознать всё случившееся.

– Получается, меня заразил ты?

– Мы, – отозвался Амари.

– У меня осталось четыре дня, а у вас с Амом?

– Уже два.

– Так какого гнилого демона мы сидим в лесу и убегаем от Магконтроля? – возмутилась ведьма.

– На это есть несколько причин. Во-первых, ты сама знаешь, что Магконтроль без веских доказательств в гражданском заявлении будет разбираться неделю. Во-вторых, для Магвойск я дезертир, возможно, пособник преступников. В лучшем случае меня запрут, лишив магии, в худшем убьют на месте.

– Нет! Этого не может быть. Нет. Мы должны вернуться, они во всём разберутся, послушают меня. Я расскажу, как всё было, расскажу, что ты был в моём доме!

– А в-третьих, – перебил девушку анимаг: – Амарантус хотел помочь тебе, и мы разделились на время, не разъединяя астрального контура. Но ты кинула в меня манипулятором астральных проекций и разорвала нашу с котом связь. Магконтроль и Магвойска сразу же получили сигнал «дезертир» с моего маячка. Снять сигнал может только сильный маг, так что отправлен не один отряд. Мне понадобилось время, чтобы его отключить, но у них есть отправная точка – твой дом. Там найдут энергетические следы моего длительного присутствия, порчи и сделают простейший вывод об укрывательстве, и тебя посадят до разбирательства.

– Так чего ж ты целый месяц шерсть на заду протирал? – гневно крикнула девушка

– Фамильяр привязан к ведьме, я к нему. Тебе я не мог открыться – не доверял, прости. Да и надеялся, что смогу справиться сам. Я ждал объявления от Магконгресса в «Свежем утре». Они выпускают закон об амнистии для дезертиров, крайний срок завтра: маячки на пять дней будут передавать сигнал бедствия офицера Магвойск. Для всех заинтересованных удобно. Сейчас сложная ситуация, сильные маги нужны больше чем когда-либо. Мой маячок издавал бы сигнал «бедствие офицера первого ранга» – а это приоритетное задание. Через пятнадцать минут нас бы забрали военные, через час были бы полностью здоровы, – он помолчал, глядя куда-то сквозь время.

– Ильда, не осталось вариантов, кроме как продолжать путь со мной в дом Катарины. Там должен был остаться антидот. Во-первых, это увеличивает стоимость препарата, добавляется возможность шантажа, во-вторых, Сержес точно не был намерен умереть от порчи. Да и от взрывчатки тоже не хотел.

– То есть ты не уверен? – ошарашенно спросила ведьма.

– Нет. Но в Магконтроле я неуверен на сто процентов. Дорога к ним – это верная смерть. Я знаю, как они работают, знаю изнутри. К сожалению, они не помогут и будут действовать по протоколу.

Брунгильда закрыла термос, аккуратно сложила платок, методично убрала все травы по карманчикам рюкзака. В специальный чехол положила солнечные очки, оглядела полянку, провела рукой по траве, сходила к ручью. Такие простые действия, наведение порядка на доступной территории, помогали ей справиться с обрушившимся на неё потоком информации. А ещё помогали справиться со страхом.

Она встала в центр их временного прибежища и мысленно поблагодарила его за гостеприимство. Собралась с силами и сказала:

– Тогда перекидывайтесь, Гато Амари, давайте поскорее закончим это.

«О Праматерь! Ох. Это пытка какая-то. Он специально?» Брунгильда Бруха ехала на спине Амари и мысленно начала проклинать тот момент, когда решила, что поездка на анимаге в зверином облике – хорошая идея. Казалось, что так и безопаснее, и быстрее. Но ведьма не учла всего один момент: ехать ей предстоит без седла. Такого невероятного калейдоскопа эмоций и чувственных ощущений в один момент времени она не переживала давно.

Ночью в джунглях, подсвеченных блёклым светом луны, полагаясь только на своего спутника, страшась свалиться с полутораметрового в холке животного, ведьма молилась о спасении и проклинала свою чувствительность. «Может, со стороны это и выглядит привлекательно, – бурчала она про себя, – но ехать, широко раздвинув ноги, когда между ними под тобой двигается мужчина, пусть и в виде животного, – это извращение и издевательство, а ещё это больно!»

– Гато, – не выдержав, позвала мыслеречью Ильда, – давай передохнём, уже светает.

Зверь остановился и опустился на все четыре лапы. Ведьма со стоном слезла с него и принялась разминать ноги и растирать спину. Анимаг перекинулся в человека и спросил:

– Почему не сказала раньше? – хмурился он. – Мы бы могли остановиться. Ты натёрла ноги? Дай посмотрю, – он потянулся к ней.

– Не надо, – простонала девушка. – Всё в порядке. Умереть хуже, чем натереть ляжки.

Амари кивнул, соглашаясь, и спросил:

– Я неподалёку увидел гуаяву. Хочешь? Я быстро вернусь.

Есть хотелось. Нет, есть хотелось очень сильно. Завтрак у сеньоры Мириам забылся как прошлая жизнь, и казалось, что ничего, кроме этих джунглей, никогда и не существовало.

Пока Гато ушёл на поиски пропитания, как настоящий джентльмен, Ильда решила привести себя в порядок: она разобрала волосы и заплела их в толстую косу, нашла крем от укусов комаров и решила, что лучше уж такой крем, чем никакого, и намазала им бёдра. Потом достала зеркальце с магогоньком. Круги под глазами, несколько красных точек от москитов, пересохшие от жары и жажды губы…

Вдруг совсем близко, метрах в трёхстах, раздался узнаваемый, чуть воющий звук «уооп» и хлопок открываемого телепорта.

Первой мыслью страха у ведьмы было то, что Гато сбежал. Потом она услышала треск рвущейся лианы и крик анимага: «Ложись!»

Она рухнула на землю и сразу откатилась в сторону, как учили их на боёвке в университете. Села на корточки и резко прыгнула за дерево. Мимо просвистело заклятие.

«Гнилые демоны, что делать? – в панике думала Брунгильда, спрятавшись под огромным лопухом. – Бежать? Ждать Гато?»

Между деревьев мерцали заклятия разной направленности, и самое страшное, что всё это происходило в полной тишине. Поняв, что сверкание магических всполохов приближается, ведьма решила поискать другое укрытие, но её рот кто-то закрыл ладонью.

– Тихо, – одними губами произнёс Гато, – не кричи.

Из потайного кармашка он достал маленький зелёный шарик, больше похожий на горошину. Положил её в рот и зажал между зубами, а потом прижал к себе Ильду всем телом, обнял её так крепко, что у неё хрустнули какие-то суставы. Не отводя напряженного взгляда от испуганных глаз девушки, он с силой поцеловал её, заставив раздвинуть губы, и его язык огненным смерчем ворвался в рот девушки. Она боялась пошевелиться, замерла в руках мага, страшась тех, кто на них напал, боясь странного поведения анимага, но при этом доверяя ему.

Почувствовав лёгкое головокружение и то, как Гато ослабил хватку, Ильда тоже чуть-чуть расслабилась и смогла выдохнуть. Портативный телепорт. Мужчина с едва слышным стоном неохотно оторвался от неё и, перекатившись на бок, проговорил:

– Об этом я тоже мечтал целый месяц.

– Где мы? Где они? Что случилось?

– Я активировал военный телепортационный артефакт. Но так как масса наша была двойная, то расстояние перемещения в пространстве сократилось. Мы ушли, но надо двигаться, Ильда. И прости за поцелуй. Мне надо было разделить капсулу на двоих.

– Н-ничего страшного… Гато, но мы не можем идти дальше… – с расширенными от ужаса глазами дрожащим голосом прошептала Брунгильда. – Ты весь в крови, твоя спина.

По плечу мужчины растекалась пятно.

– Неважно. Надо уходить, Ильда, быстрее.

– Нет, – ведьма вдруг собралась, почувствовав себя очень уверенной и главной. – Смотри, нас выкинуло прямо около какой-то норы. Если пойдём, то по крови отследить тебя будет ещё проще. Я тебя подлечу и почищу тут.

Гато посмотрел на Брунгильду долгим, уставшим, изучающим взглядом, а потом, что-то про себя решив, первый двинулся по узкому лазу.

Пещера была больше похожа на берлогу медведя, если бы они водились в джунглях. Узкий лаз между переплетённых корней, напоминающих лапы гигантской многоножки, заканчивался небольшой пустотой в песчанике. Внутри было темно, влажно и холодно.

Ильда оставила Амари в их убежище, а сама очень осторожно поползла обратно. Высунувшись из укрытия, она начертила несколько рун, поправила примятую их телами траву, ветки папоротника и убрала следы крови. Вернувшись, ведьма объяснила:

– Я поставила руническую вязь защиты и сокрытия, а ещё полог тишины. Это родовая магия – не отследят, а проверить специально навряд ли догадаются.

– Но могут, – хрипло проговорил анимаг. – И тогда мы здесь для них будем словно подарок в праздничной упаковке.

– Они южане, поверь, для них моя магия настолько неочевидна, что, пока дойдут до проверки рунических надписей, перепробуют всё остальное. А это длинный список. Я выиграла нам немного времени, чтобы отсидеться.

– Да, ты права, я и сам бы не стал искать руны, – отозвался Амари.

– Ну, тогда я думаю, нам не помешает немного света и тепла, – улыбнувшись, сказала она и начертила на стене огромный руноскрипт. Он несильно светился и согревал воздух.

– Как долго ты сможешь удерживать его зажжённым? – спросил Гато, – мои знакомые такого типа магию держат не больше пятнадцати минут.

– Я могу долго. Гато, я не просто одна из рода Бруха. Я одна из дочерей главы рода.

– Ого! И как тебя не прибрали к рукам до сих пор?

– Многие пытались – и замуж, и в зарытые проекты, как родителей, но… – тут она нежно улыбнулась, – мама и рада бы видеть меня преемницей, но видеть счастливой рада больше.

– Пока я жил в твоём доме, ты почти не использовала северную магию. Гуаяву хочешь? – Амари достал из кармана куртки пару плодов. И в их временном пристанище перестало пахнуть известняком и водой. Воздух наполнили сладкие ароматы чуть переспелых фруктов.

– Ну да. Таких глазастых, как ты, много, – обтерев об куртку первую еду за день, ответила Брунгильда. – Я не афиширую. Кстати, как там Амарантус? Он правда всё слышит?

– Я слышал. А он всё же нет. Ощущение, что просто спит. И крепко.

– Никогда своего не упустит! – усмехнулась Ильда и откусила розовую мякоть. – Жрать и спать! Я всё удивлялась, куда в него столько влезает?

– Это из-за порчи. Нужно много энергии, чтобы мы оба выжили. Ам старался как мог.

– Давай спину посмотрю, – руки ведьмы чуть засияли зелёным и с них исчезла вся грязь, сдобренная гуаявовым соком.

Спина была рассечена, но рана, как Ильда и думала, оказалась неглубокой. Она приложила к ней ладони, что-то долго и размеренно шептала себе под нос, после чего в пещере на мгновенье стало чуть светлей и кровь, сочившаяся из раны, остановилась, а весь мусор, пыль и трава, прилипшие к ней, испарились.

– Края рассечения стянуть не могу, но уже должно не болеть, – обратилась она к Гато, – ох, прости, надо было это сделать сразу, а я, как Амарантус, только о еде и думала.

Мужчина рассмеялся, его чёрные глаза наполнились тёплыми оранжевыми всполохами, а улыбка как будто бы приоткрыла душу.

Они сидели, прислонившись друг к другу боками, и перекидывались несвязными фразами. Их странный разговор лился, темы менялись, и складывалось ощущение, что они продолжают разговор, начатый уже много лет назад.

– Странно, я тебя совсем не боюсь. Может, это от близкого ощущения смерти? – прошептала ведьма.

Гато задремал после лечения и ничего ей не ответил, а Ильда всё смотрела на светящуюся руническую вязь и думала, что у неё осталось три дня жизни. И один она проведёт вместе с этим странным, спокойным и благородным человеком. Гнев на него давно прошёл, и сейчас её затапливало сожаление. Красивый, сильный, заботливый мужчина пришёл в её жизнь, чтобы умереть и оставить её одну. Больное, острое одиночество заполнило её сердце, всё её тело и хлынуло из глаз потоком слёз.

Ведьма плакала. Без рыданий, всхлипываний и содроганий. Слёзы омывали её лицо и очищали душу от ядовитого страха смерти. С ними выходила боль, истончался туман, застилающий мысли, а взор её становился ясным. Ей стало всё понятно. Было жаль упущенного времени, но и это чувство смыло слезами. Наконец, истина обретена. Жизнь, её ценность, красота и исключительность легли перед Брунгильдой словно на ладони, и было немного странно, что всё так просто и неявно одновременно. Сколько могло бы быть пережито, каких чудесных детей она могла бы родить, сколько открытий сделать, как сильно любить каждый данный ей день.

А когда слёзы закончились, она повернула лицо к спящему мужчине и поцеловала его. Поцелуй горечи, нежности и любви к жизни разбудил Гато, и он сонно пробормотал:

– Ильда… Что…

Она прижалась к нему сильнее, потянула к себе за ворот куртки, скользнула языком в приоткрывшийся рот. Не отпуская губ мужчины, медленно легла на спину и почувствовала его приятную тяжесть, крепость сильного тела, напряжение мышц.

Он ответил нежно и остановился, увидев в глазах девушки только мягкий свет несказанного «да», отпустил свою страсть и огонь на свободу. Смял её розовые в гуаявовом соке губы, целовал торопливо, спеша попробовать и вобрать в себя как можно больше, запечатлеть в себе её вкус. Прошёлся пальцами по шее и скользнул рукой под её одежду, погладил талию и живот и задрал куртку, оголив грудь.

Брунгильда слегка вздрогнула от прохладного воздуха и пронзившего жара, её соски затвердели, и двумя руками она притянула голову Гато к себе.

С лёгким рыком он провёл языком по одному затвердевшему соску, пальцами поглаживая второй, по очереди втягивал их в рот, играл с ними, целуя, а девушка, наполненная их общей страстью, стонала, запустив руки в его тёмные с медным отливом волосы.

Но вот она вскрикнула особенно громко, и мужчина, продолжая ласкать её губы и грудь, стал расстёгивать свои брюки и помогать ей расстаться с одеждой. Она же, глядя на него снизу, любовалась красотой стоящего перед ней на коленях обнажённого мужчины и чувствовала, как тугой ноющий узел внизу её живота раскрывается пламенным цветком, а бёдра покрываются влагой.

Мышцы мужчины были напряжены, он весь подрагивал от желания и того огня, который воплощал сейчас. И Ильда, медленно, приглашая, развела бёдра. Он склонился над ней, поцеловал её белый живот, бережно спустился губами ниже, втянул запах. Пробежался языком по нежной коже, описал круги в самой чувствительной точке. Ильда застонала протяжно, низко и, разозлившись от мучительного промедления, схватив его за подбородок, грубо поцеловала. Второй рукой она спустилась по животу мужчины и, взяв напряженный член, пододвинула бёдра ближе, раскрылась ещё сильнее, так, чтобы он коснулся её лона.

С нетерпеливым рыком Гато резко вошёл в неё и Ильда крикнула от пронзившего её наслаждения. Обжигающая, болезненная энергия переполнила их слившиеся в одно целое тела.

С каждым толчком они стонали всё сильнее, а их ритм становился всё яростней. Они стали единым комком эмоций, клубком гнева и жажды жизни. Кусая друг друга, целуя, царапая, оставляя засосы, горящими глазами заводя друг друга ещё больше, взвинчивая страсть до уровня, когда она становится болью и кажется, что больше ничего не осталось в мире, кроме этого движения вверх, в тот самый момент они взорвались одновременно и их тела исчезли.

Ильда лежала на спине, тяжело дыша, все ещё вздрагивая от накрывшего её наслаждения, а Гато повалился на неё сверху, до боли сжимая в объятиях.

Гато прижался лбом ко лбу Брунгильды и нежно и легко покрывал её лицо поцелуями. Она улыбалась и наслаждалась покоем и умиротворением. Лёгкостью всего тела и нежностью её мужчины.

Его поцелуи спустились на шею, рассыпались по плечам, спустились к животу и осмелели на её груди, окружив соски нежностью и негой.

Она снова застонала, и жаркая энергия скрутилась внизу живота, между ног снова стало мокро и горячо. Потянулась к соскам мужчины рукой, но он сказал:

– Нет, теперь я сам.

И Ильда, счастливо улыбаясь, отдала своё тело в полную власть этого идеального мужчины.

После нескольких слишком коротких и одновременно бесконечно длинных часов любви, разнеженные и счастливые от обретения друг друга, ведьма и анимаг лежали обнявшись. Гато всё никак не мог заставить себя оторваться от белого тела Ильды, поглаживая и щекоча, а Брунгильда обнаружила, что если почесать за ушами этого смуглого красавца, то он действительно начинает мурлыкать.

Но вот руническая вязь на стене начала тускнеть, и это дало понять влюблённым, что их маленькому миру вышло время

Гато Амари и Брунгильда Бруха стояли около особняка Катарины. День был в самом разгаре, и полуденное солнце прогнало с улиц даже вечно голодных худых собак. Всё живое пряталось от жары, жители города предпочитали прохладу помещений и напитков прогулкам по самому пеклу.

Накинув рунический полог невидимости и использовав военные артефакты телепорта, они беспрепятственно добрались из пещеры до дома ведьмы в самом центре столицы Шангор государства Шангор.

Невольные напарники заранее договорились о том, как будут искать. На анимаге была разведывательная и защитная функция, а на ведьме – поисковая. Всё же она много лет дружила с погибшей Катариной и догадывалась, где у неё могут быть тайники. Распутав несколько охранных плетений и использовав служебные печати Гато, они зашли в дом.

Если снаружи здание казалось просто покинутым хозяевами, то внутри оно было выжжено дотла. Чёрные обрушенные балки перекрытий, покорёженная мебель, свисающие провода и запах гари.

Ильде было страшно, но она запретила себе бояться. Когда она увидела кровь на одежде Гато после нападения Магконтроля, поняла, что страх ей не помощник. Так и сейчас – расслабляться нельзя, как бы страшно ни было.

А офицер Амари окунулся в свою стихию и действовал быстро, чётко, без лишней суеты. Он проверил дом, кинул несколько сигналок и повернулся к Брунгильде. Увидев, что она растерялась, хоть и не показывала виду, наклонился и легко поцеловал её, проскользнув языком по губам, проникнув в её рот и дразняще медленно проведя по небу. Волна нежности и наслаждения прошла по телу Ильды, и она встрепенулась.

– Иль, любовь моя, – ласково сказал он, крепко прижав её к себе, и, мурлыча, добавил: – Если мы не поторопимся, то продолжить начатое будет уже некому.

Ведьма, не проронив ни слова, потянулась к мужчине, но вместо ответного поцелуя легонько прикусила чувствительную кожу на шее и погладила его сосок через футболку, а потом вырвалась из ставших горячими объятий анимага и пошла по так хорошо знакомому ей дому в рабочий кабинет Катарины.

Спустя час они успели осмотреть практически весь дом, но в тайниках, о которых знала Брунгильда, ничего не нашлось. В отчаянии она рванула заклинившую дверку несгораемого металлического шкафа, и, на удивление, она ей поддалась. В шкафу, как и раньше, ровными рядами стояли разные зелья. Ведьма механически читала названия и вдруг замерла.

– Гато, мы с тобой дураки, – она взяла один из пузырьков в руку и протянула её своему мужчине.

Он смотрел чуть удивлённо, но буквально через мгновение понял, что имеет в виду Ильда.

– Нет. Я против. В любой момент нагрянет Магконтроль. И ты останешься без прикрытия. И ты не можешь быть уверена стопроцентно в этом, – он потряс пузырьком перед глазами.

– Мы не можем отказаться от того, кто точно знает, где находится антидот. Без него мы будем искать ещё несколько часов, и ты прав, в любой момент нагрянет Магконтроль. В любую минуту. У нас больше нет времени на поиски. Нам нужен Амарантус.

Гато молчал, глядя на эту странную двушку. Когда он в неё влюбился? Когда она заваривала чай на поляне в лесу? Когда он часами наблюдал за ней у неё дома? Или прямо сейчас, когда она смотрит на него требовательно, сурово хмурит светлые брови, а в светлых глазах мелькают зелёные искорки тревоги.

– Не молчи. Ну! Эта настойка разъединит ваши астральные сущности и снова вас поменяет местами. А потом…

– А если обратно не получится, Иль? И я навсегда останусь в теле кота? – спросил Амари, всё ещё любуясь ведьмой.

– Скорее всего, так и произойдёт, зелье не подействует дважды за такой короткий промежуток времени. Я вас разъединю. Но мне надо будет использовать дар, этого не сделать одной родовой магией.

– Нас засекут сразу. Это слишком большой риск для тебя.

– Да, – горько сказала она. – Придётся сдаться и пережить арест.

– Милая, никакого ареста не будет. Они будут стрелять на поражение, – он помолчал, – но у нас есть один крошечный шанс, дорогая, – со вздохом добавил маг.

– Что ты предлагаешь?

– Отложенный старт телепорта. У меня остался последний артефакт, и я смогу его запрограммировать. Вы найдёте артефакт, потом ты разделишь нас с Амом около телепорта, мы снимем порчу, и тогда нам останется только сделать один шаг, – Гато помолчал, – гнилые демоны, хуже плана я ещё не видел!

Брунгильда чувствовала кожей, как утекают драгоценные минуты жизни Гато, и ощущала давящий купол опасности. Снова было страшно. Но страх заставлял становиться собранней, твёрже и решительней. Потому, как только все приготовления были закончены, она нежно и коротко поцеловала анимага и собственной рукой вылила ему в рот зелье. Лёгкое марево размыло очертания любимого мужчины, и у её ног оказался сонно потягивающийся кот Амарантус.

– О! Брунгильда, смотрю, ты жива! – сверкнув янтарными глазами, обратился мыслеречью фамильяр, – и даже сообразила разбудить меня. А молоко где? Я что, снова голодным ходить буду?

– Я тоже рада тебя видеть, – ответила ведьма, – но, если ты не забыл, у нас тут порча! И ты умрёшь первый. Рассказывай, где у Катарины может храниться антидот.

– Дааа… – протянул кот, – обгорело тут всё знатно, и воняет просто ужасно.

Амарантус, аккуратно переступая чёрными лапами, покачивая задранным вверх хвостом, пошёл в сторону входной двери.

– А чего тут гадать, – продолжил он, – я и так знаю, где этот гад его прятал. Я за ним следил, хоть Катарина и не одобряла моей подозрительности и совершенно меня не слушала. Открой дверь.

Брунгильда сомневалась. Телепорт находится внутри здания, они не подумали, что такой ценный артефакт или зелье будут спрятаны снаружи. Отдаляться от потенциального спасения совершенно не хотелось. Но делать было нечего, решившись, она толкнула створку, и Амарантус скользнул в неё и спрятался в кустах.

– Ох, – Брунгильда услышала журчание, – хотел ещё до твоего пьяного концерта, но уж больно весёлое представление было, не отойти!

– Ты там помочился, что ли? – гневно шептала ведьма, прячась за дверью. – У нас время ограничено. Телепорт схлопнется через пятнадцать минут, уже даже меньше.

– Ну а что? Природные потребности! Да не бойся выходи, у Катарины хороший отвод глаз установлен, никто с улицы не увидит, да и этот твой анимаг постарался. Пойдём.

Кот повёл ведьму за собой. Они, идя друг за другом, обогнули крыльцо, и, дойдя до кухонного окна, Амарантус нажал на кирпичик облицовки фундамента. Когда искусственная плашка упала на землю, кот отскочил, и взгляду Брунгильды открылась небольшая ниша, в которой лежали деньги, бумаги и несколько свёртков.

В одном из них оказался искомый антидот. Это был небольшой медальон на длинной цепочке.

– Он эту побрякушку постоянно носил, она втягивала в себя эманации порчи, которые были на нем.

Забрав всё, что там было найдено, Ильда крадучись, не доверяя словам Амарантуса о стопроцентном отводе глаз, возвращалась в дом. Кот неторопливо следовал за ней, постоянно ворча об отсутствии манер и еды у некоторых ведьм.

Как только за ними захлопнулась дверь, фамильяр замер, напрягся и зашипел.

– Брунгильда, быстро разъединяй нас, твой анимаг истерит, говорит, что сигналки первые, самые дальние, сработали.

Где-то за оградой бабахнуло, послышались крики. Завыли сирены эвакуации в соседних домах.

Ильда кивнула, замерла, сосредоточилась и ушла в ведьмовской транс. Она, не отвлекаясь на хаос, творящийся снаружи, на ругань Амарантуса, уверенной рукой начертила идеальный круг на обгоревшем паркете. Он вспыхнул зелёным. Бестрепетно пихнув в него кота и встав сама, она речитативом произносила заклятие. Её глаза засияли кислотным зелёным светом, а белые волосы взметнулись вверх от открывшегося потока энергии. В святящемся столбе, возникшем на месте круга, можно было разглядеть, как в одной точке пространства находятся два объекта: высокий мужчина и чёрный кот. Ильда, не прерывая речь, вдруг крутанулась вокруг себя, в её руке засветился белый тонкий меч, сделав мощный замах, подпрыгнула вверх и разрубила пространство одним мощным движением, выпав из светового столба. Как только она приземлилась на ноги, меч исчез, а вместе с ним и зелёное сияние. Ильда, все ещё в трансе, подкинула медальон высоко к потолку над головами расколдованных анимага и фамильяра и скользящим движением по полу бросилась к ним. Она подхватила с пола кота и обняла мужчину как раз в тот момент, когда цепочка ровным кругом опускалась ему на голову. Металл тугим кольцом обхватила их шеи и обдал холодом. Ильда, увидев это, позволила себе выйти из транса и, обессилев, оперлась на Гато.

Амари подхватил ведьму на руки и побежал в гостиную к телепорту, фамильяр бежал за ними, но не успели они скрыться за поворотом, как в воздухе засверкали заклятия, летящие им вслед. Гато дёрнулся, но продолжил бег. Его задело ещё раз, и он стал заметно хромать.

– Брунгильда, Брунгильда, очнись, – вопил у неё в голове кот, – сейчас в телепорт будем прыгать.

От этого истошного воя ведьма ненадолго пришла в себя и увидела, что они уже в гостиной, до телепорта пять шагов, но Гато не двигается.

– Что с тобой? – тревожно спросила она, встав на ноги, и выглянула из-за его плеча. В этот же момент мимо пролетело заклятие от преследовавшего их Магконтроля, но анимаг с усилием отбил его рукой, защищая Ильду. Рука повисла плетью, на пол сыпались багровые капли крови.

– Бежим! – крикнула она, но мужчина остался стоять на месте.

Только чуть улыбнулся ей. Из уголка его рта потекла тонкая алая дорожка. Его смуглое лицо стало светло-серым, чёрные, чуть раскосые глаза осветились оранжевым пламенем, и Брунгильду, словно тараном, снесло в телепорт. Казалось, что в полете время замедлилось, и последнее, что она успела увидеть перед тем, как переместилась, – это холодное заострившееся лицо любимого мужчины, объятое пламенем взрыва, и его губы, с трудом произносящие: «Тебя. Здесь. Не было».

И уже по ту сторону портала – далёким эхом, жаром огня, внутри её тела: «Буду любить тебя вечно».

После происшествия Брунгильда плакала неделю.

Телепортом её выкинуло не так уж далеко от особняка Катарины – у телепортационной станции Шангора.

Амарантус каким-то немыслимым образом изловчился и достал им талоны на переход. Дёргая Ильду за штаны, подползая под руку, шипя и ругаясь, уводил её из опасного места, а ведьма, словно безучастная марионетка, заторможенно следовала за ним. Потому буквально через двадцать минут, измазанная золой, непохожая на себя, шокированная, обессиленная, ведьма шагнула в центр родного Брухенвильда. Вид города и прохлада севера выдернули её из застывших перед глазами последних мгновений жизни Гато. И хоть улицы были пустынны летней ночью, она всё равно поспешила в родовой дом самыми тёмными переулками. Не хватало, чтобы её кто-то узнал и план Гато рухнул.

Пробравшись к особняку, Ильда начертила отпирающую руну и зашла внутрь.

Родители пропадали на закрытых проектах, старшая сестра жила с мужем и детьми в Срединных королевствах, а младшая ещё не прибыла на летние каникулы из Объединённого университета магии.

Брунгильда по хоженому тысячи раз маршруту медленно шла в свою комнату на третьем этаже. Она всё ещё не могла осознать, что произошло. Тело действовало отдельно от сознания, а чувства исчезли. Словно робот, она механически переставляла ноги, закрыла дверь спальни на замок, зашла в личную ванную комнату, по пути скидывая воняющую гарью испачканную одежду, включила очень горячую воду и встала под жестокие струи воды.

Сколько она так простояла, ведьма не знала, но, заметив в окне первые ранние лучи солнца, вдруг осмысленно посмотрела на своё отражение в зеркале и прошептала ошарашенно: «Солнце взошло».

И этот божественный, сакральный момент начала нового дня разорвал ей душу. Слёзы полились водопадом, горе затопило сердце, а в голове никак не укладывалась мысль о том, что начался новый день, в котором уже не будет мужчины по имени Гато Амари. Её мужчины. Единственного во всём мире, её огненного анимага.

«Он умер. Умер. Умер…» – мысль разбивала голову и выворачивала внутренности.

Брунгильда упала на пол душевой, её вырвало от нервного потрясения. Под освобождающими потоками воды, сжавшись в комок, она рыдала и кричала от боли, ломающей её мир.

Когда она нашла силы в себе встать и вернуться в спальню, то обнаружила, что все её грязные вещи убраны, на кровати лежит удобная пижама, а на небольшом столике на колёсиках сервирован лёгкий завтрак из любимых блюд.

Она ненавидела всё это и одновременно нежно любила.

С одной стороны, она не хотела ни с кем делиться своей болью, ей нужно было одиночество, а с другой – никто, кроме старого Бьёрна, не мог так тонко всё учесть. Небольшие пышные блинчики с домашним успокаивающим мёдом были приготовлены не столько для того, чтобы она поела, а больше для того, чтобы показать, что и в самой чёрной ночи души есть место неизменной заботе и любви тех, кто рядом. Показать, что Брунгильда никогда не одна. Жизнь продолжается.

Время шло, Ильда гуляла в саду днём и не спала светлыми летними ночами, любуясь закатами, переходящими в восходы. Амарантус осваивался на кухне и быстро стал всеобщим любимцем. Родители, всполошённые внезапным прибытием средней дочери, смогли выбраться на выходные домой и в обстановке строжайшей секретности в подземной лаборатории выслушали историю Брунгильды. Перепроверив, укрепив и почистив астральное поле дочери, они, чуть успокоившись, снова отбыли на базу, а Ильда осталась набираться сил.

Так, в незаметно текущих днях и бессонных ночах, прошёл месяц. Ведьма не строила никаких планов, в свой дом в Баия-Легба возвратиться она не могла, так как там до сих пор устраняли последствия порчи. Как и сказал в последний момент Гато – её там не было. Родители через свои связи смогли узнать, что пока их дочь «отдыхала» в родовом имении, некий дезертир занял её дом. Соседка, сеньора Мириам, была отправлена на воды для восстановления здоровья. Ильду никто не допрашивал, ведь всему миру было известно, что род Бруха устойчив к порчам любого типа и «наша доченька таких мелочей даже не заметит». Спорить, а тем более подвергать сомнению слова верховной ведьмы рода никто, конечно, не стал.

Брунгильда всячески демонстрировала миру, что абсолютно здорова и полна жизни. И вот однажды вечером, когда она сидела в милой кофейне у залива, к ней прибежал Амарантус.

– Бррррунгииильдааа, – замурчал он, – налей молочка, а я тебе кое-что ррррасскажу, – продолжал он. На удивление характер кота стал более покладистый. Повлияла ли на это рыбная диета на кухне имения или статус фамильяра рода Бруха и открывшиеся с этим перспективы смягчили кота, осталось неизвестным, но факт был в том, что кот хамил меньше.

Ильда поставила перед ним блюдце от своей кофейной чашки и вылила туда остатки сливок из молочника, снова переведя взгляд на успокаивающий вид на залив Северного моря.

Кот, вылакав всё подчистую, облизался, умылся и сказал:

– Танцуй давай! Новости у меня для тебя.

Брунгильда ласково посмотрела на кота и, подыграв ему, сказала с улыбкой:

– Ам, не тяни, что там? Сестра приехала?

– Нееееее, лучшееее! – потянувшись всем телом и запрыгнув на маленький белый столик, промурлыкал он: – Жив твой анимаг.

– Что? – как будто не расслышав, переспросила ведьма.

– Что-что. Жив, говорррю. Живёхонек. Пришёл в себя.

– Что? – оторопев, повторила Ильда. – Как?

– А у меня от долгого слияния наших астррррральных пррроекций с ним связь установилась. Чувствую, что жив. Не так, чтобы очень здоров, но я его чувствую. Раньше было пусто, а теперь есть огонь. Вот! Как только появился, и я к тебе пррррибежал. Виииидишь, как забочусь? – потёрся о бедро Ильды кот.

Брунгильда ещё какое-то время ждала: ходила прогуливаться к центральной телепортационной станции Брухенвильда, благо там были разные торговые центры, часто выходила за пределы поместья, прислушивалась, не откроется ли где-то рядом персональный телепорт, гуляла по уединённым местам побережья, но Гато Амари так и не появлялся.

А спустя месяц ведьма уехала в горы Шень Цонья.

– Госпожа Иль-да! – певучим голосом позвал мальчик-прислужник Чан Ук. – Вас зовёт господин Учитель Луа.

– Ну что ты голосишь, – пожурила его сеньора Мириам. – Сейчас освободится и придёт твоя госпожа.

Мальчишка навязался Брунгильде в помощники в первую неделю жизни в деревне Цонья. Эта деревня была образована приезжими участниками экспедиций и местными жителями, хозяевами чайных плантаций. Изначально ведьма приехала в поход на гору Шау-инь, чтобы собрать особенные сорта чая, произрастающие только здесь. Но по окончании похода она записалась ещё в один, уже в другое место, за другим чаем, созревающим именно в ту неделю. А через месяц жизни в горах к ней приехала сеньора Мириам. Оказалось, что пожилой женщине очень понравилось путешествовать и она соскучилась по «своей красавице». Но Ильда думала, что это проделки мамы. За время отдыха почтенной сеньоры на водах они очень сдружились.

Первый раз в горы Шень Цонья ведьма попала сразу после обучения в университете. Она прожила в чайной деревне полгода, обучаясь разным премудростям, и в течение всех последующих лет приезжала сюда каждый год на две недели: навестить старого учителя и отдохнуть душой за работой.

В этот раз она не планировала отъезд. И за пять месяцев жизни в деревне сменила комнатушку в доме мастера на небольшой домик, подумывая не остаться ли жить в горах на пару лет, поступив в ученичество.

Провожаемая вездесущим Чан Уком, Брунгильда вошла в дом старого учителя и почтительно поклонилась ему.

– Вы меня звали, учитель? – не поднимая глаз на белобородого старца, произнесла ведьма.

– Садись, Иль-да, у меня будет к тебе просьба, – он указал рукой на циновку напротив себя. Ильда села, скрестив ноги, и только тогда посмела поднять глаза на наставника:

– Сделаю всё, что попросите, – смиренно ответила она, но в душе взметнулось любопытство.

– Нет, Иль-да, это просьба. Нас попросили найти Сиу-сиу-ча – чай астральных проекций. Мне будет сложно спуститься в ущелье за ним, но, возможно, ты помнишь дорогу, которой мы ходили десять лет назад?

Ведьма помнила, а ещё она прекрасно помнила, что распитие этого чая для неё лично окончилось встречей с Гато Амари. Где-то внутри себя она считала, что этот чай стал для неё несчастливым, и если бы её попросил кто-то другой, то она бы отказалась, но старому наставнику она была благодарна слишком за многое и не могла отказать в просьбе. Потому, чуть нахмурив светлые брови, она поклонилась снова и произнесла:

– Помню, учитель Луа, с удовольствием отправлюсь завтра утром.

На следующий день ведьма встала затемно. Одевшись в специальный походный костюм и убрав волосы в привычную длинную косу, она подхватила заранее собранный рюкзак и направилась к выходу из деревни. На полпути её нагнал Амарантус, и они продолжили путь вместе в тишине и умиротворении просыпающегося леса.

В молочном тумане она шла вниз по склону горы, на вершине которой находилась деревня Цонья. Пробираясь по чуть заметной тропинке между величественных деревьев, Брунгильда наслаждалась ароматами и звуками леса. Фамильяр скакал вокруг, то охотясь на не уснувших ещё мышей, то карабкаясь по деревьям, исчезая в светлой дымке, выпрыгивая далеко впереди из неожиданных укрытий.

С первыми нежными лучами солнца они зашли в величественный бамбуковый лес – любимое место её кота – и расположились на привал. Золотое сияние, мягко согревающее и разгоняющее утреннюю прохладу, пронзало листву и остатки тумана, создавая ощущение присутствия чего-то неизмеримо большего. Словно кто-то сверху осветил это место. Человек, мир, вся магия вместе взятая казались крошечными перед этой силой. А Ильда как никогда чувствовала себя любимой дочерью Праматери. Эта священная тишина, эта невероятная красота нового дня исцеляли, вознося душу к истокам, наполняя мудростью, смирением и радостью. Неспешно позавтракав тем, что собрала сеньора Мириам, ведьма и кот двинулись дальше.

К полудню они добрались до ущелья, через которое был перекинут верёвочный мост. Но их путь был другим и пролегал по ступеням, выдолбленным в скале. Это была самая сложная часть их дороги: небольшие ступени, снабжённые только канатом, прикреплённым вдоль скалы, для страховки при спуске или подъёме. Очень медленно и осторожно, с большим физическим напряжением и концентрацией они спускались. В ущелье всегда гулял ветер, стало значительно холоднее, а в нижней части ещё и темнее.

– Сделаем остановку на площадке или пойдём вниз? – спросил ментально Ам, когда они ступили на округлый выступ.

– Пойдём лучше сразу за чаем, а потом вернёмся и отдохнём здесь, я помню, учитель говорил, что эта площадка – сокрытая пещера, но мы ей не пользовались в тот раз. Если не поторопимся, то сядет солнце и обратно придётся подниматься в темноте.

В прошлый раз, когда Брунгильда спускалась сюда с учителем Луа, они останавливались на плантациях в ущелье на ночь и вернулись в деревню только на следующий день. Но сейчас Ильда была одна, темнота ей не помеха и она хотела спать этой ночью в кровати.

Когда Брунгильда и Амарантус подошли к чайным плантациям у реки, стены ущелья начали окрашиваться золотым и оранжевым. Ещё некоторое время, не особо торопясь, они собирали Сиу-сиу-ча.

– Всё, ведьма! Я больше не могу. Есть хочу. Доставай провизию, – ворчал голодный кот.

– Погоди, давай вернёмся на площадку на стене. Тут скоро стемнеет, а там мы застанем закат, – ответила Ильда.

Фамильяр, недовольно ворча, повернулся к хозяйке пушистым хвостом и отправился в обратный путь по каменным ступеням лёгкими прыжками, а Ильда подбадривала его шуточками, задорно хохоча над его шипением и бормотанием. Поднявшись примерно на двадцать метров от земли, они вынужденно остановились. Начался дождь.

– Что делать будем? Ветер усиливается, – щурясь от холодных порывов, спросил Ам.

– Пойдём выше, до площадки, – Брунгильда перекинула рюкзак на живот. – Прыгай!

Кот залез в тепло и, высунув морду наружу, продолжал давать ценные указания.

Идти так было неудобно, но она боялась, что кота просто сдует в пропасть. Крепко держась за канат и обвязавшись дополнительно верёвкой, она очень медленно двигалась вверх. Порывы ветра не давали идти. Руки без перчаток замёрзли и покраснели. Коса хлопала по спине разъярённой змеёй. Поднялся настоящий ураган. С неба посыпались первые ледяные капли, и когда Ильда ступила на площадку, была насквозь мокрой, продрогшей и мечтала не о кровати, а о тепле.

Пошарив по скале, она нашла отпирающий механизм, и стена, загораживающая небольшую, но сухую пещеру, отодвинулась в сторону.

Брунгильда сидела у маленького костерка. Снаружи бушевала стихия, а на стене небольшой полукруглой пещеры светилась зелёным согревающая руна. Сытый Амарантус свернулся чёрным клубочком у неё на коленях и спал. Можно было бы обойтись и без огня, но зачем, если в этом убежище кем-то заботливо сложенные лежали сухие дрова и несколько банок консервов.

Ведьма уже в тысячный раз за последние семь месяцев, оказавшись одна, прокручивала в голове произошедшие с ней события.

Поначалу она не могла смотреть на пламя. Стоило только заметить оранжевые всполохи, как её тело пронзал голос стихии Гато: «Буду любить тебя вечно». И следом болезненное воспоминание – объятое огнём лицо любимого мужчины.

Эта фраза, возникающая от любого соприкосновения с огненной стихией, погружала её в пучину горя, но после того как она узнала, что Амари жив, – стала давать надежду. Через некоторое время – обижала, потом злила, глухо раздражала невозможностью избавиться от неё, жутко бесила, и в конце концов эта фраза, постоянно возникающая в ней, словно проклятье, стала просто частью огня, частью жизни. Всего лишь маленькой частицей, которая не имела больше власти над Брунгильдой. Всего лишь напоминание о любви и страсти, далёкий её отблеск.

Сейчас, глядя на костёр, ведьма чувствовала лишь нежность к тому прекрасному моменту в пещере, похожей на эту. Тихонько радовалась своей тогдашней отчаянности и смелости, благодарила Праматерь, что все они выбрались живыми и сняли порчу.

Амари без сомнений был жив и здоров, фамильяр педантично выдавал ей справку о жизненных силах мага, хоть Ильда давно не задавала вопросов.

Ей перестало быть интересным, почему он не пришёл, не позвонил, не нашёл её. Ей казалось очевидным, что на то были причины. Каждый из нас выбирает ровно то, что может и что считает верным в предлагаемых обстоятельствах. В конце концов, помимо службы у него могла быть и семья. За те пару дней они ни разу не говорили о его прошлом, да и о будущем тоже. Ильда взрастила в себе светлый образ тяжёлых событий и не хотела его портить реальностью, искусственно втягивая Гато в свою жизнь.

Перед ней сейчас стояли другие задачи. И один из сложнейших выборов её жизни – выбор дальнейшего пути.

Мама всё активнее действовала через сеньору Мириам, и та нет-нет да спрашивала о преемственности рода, о статусе верховной ведьмы и разных родовых историях. И Ильда, рассказывая, понимала, что, наверное, больше не вправе бегать от семьи, и ещё что она их очень сильно любит. С другой стороны, ей нравился чай. В нём она нашла ту тишину, которая являлась центром её сущего, то, что приобрела больше десяти лет, посвятив себя ремеслу – гармония души, тела, магии. Наставник Луа был готов обучать её дальше, но даже он не раз говорил, что Брунгильда создана Праматерью для другого пути. К словам старика стоило прислушаться.

Так Ильда сидела до самого утра, пока не прекратился дождь. Она прекрасно понимала, что эта случайная задержка на пути в деревню вовсе не так проста. Ей нужно сделать выбор сейчас и больше не терзать себя сомнениями.

Как только забрезжил рассвет, ведьма Брунгильда Бруха приняла решение и поразилась, как красиво плетутся кружева её судьбы. Десять лет назад после такого же спуска в ущелье за Сиу-сиу-ча она решила открыть своё дело и уехать на другой конец света из родного дома. А теперь точно так же, после сбора Сиу-сиу-ча, решила вернуться и возложить на себя обязанности, данные ей прародителями.

Как только солнце просушило каменные ступени в ущелье, Брунгильда и Амарантус вернулись в деревню и ведьма объявила о своём решении.

Кот был несказанно рад скорому возвращению в Брухенвильд, ведь там столько свежей рыбки из Северного моря! Сеньора Мириам начала пританцовывать и заявила, что не оставит Ильдочку и поедет ей помогать на новом месте. А вот мальчишка Чан Ук сильно расстроился, и Ильда обещала приезжать раз в год на две недели и строго наказала заботиться о господине Учителе Луа.

Сборы заняли поразительно мало времени, и уже утром следующего дня учитель, как административное лицо, открывал стационарный телепорт деревни Цонья.

Выйдя на главной телепортационной станции Брухенвильда, ведьма снова поразилась плетению судьбы. Недавно, также ночью, она возвращалась в родной город. Разница только в том, что сейчас, зимой, их с шубами и сапогами встречал старик Бьёрн. По тому, как улыбались друг другу Мириам и бессменный управляющий поместья, Ильда догадалась, что не только целебные воды и забота о «деточке» тянула почтенную сеньору к Северному морю.

Родители по такому случаю взяли отпуск и встречали дочь в особняке. Суматошно обнимаясь, охая и радуясь встрече, просидели около часа в гостиной. И перед тем, как все разошлись по комнатам, верховные ведьма и маг рода Бруха туманно намекнули, что утром произойдёт серьёзный разговор о родовых делах.

Что такого серьёзного могло бы быть, Брунгильда не знала. Войти в наследование довольно просто: подписать документы у семейного нотариуса, и всё. Страшных секретов, о которых бы она не догадывалась, тоже не существовало. Может быть, дело в празднике, который мама организовывала в эти выходные?

Как только все собрались за завтраком, стало понятно, что любимых сестёр в доме нет.

– Мам, пап, а где девочки? – спросила Ильда, пробуя пышные блинчики. – Когда приедут?

– О, милая! Это как раз то самое важное дело, которое предстоит обсудить! – взволнованно проговорила мама.

– Прости нас, дорогая, – добавил папа, – но в эти выходные ты выходишь замуж! А девочки приедут к свадьбе!

– Как? – оторопела Брунгильда. – Что? – Она смотрела круглыми от изумления глазами на родителей.

Браки по расчёту были нормальным явлением в их среде, но вот чтобы так поспешно! Это могло показаться дурным тоном, более того, так кардинально свою жизнь Ильда не готова была менять.

– Мам, пап, я вас очень люблю и понимаю, что от замужества мне не отвертеться, я к этому готова, но почему так скоро? На выходных? То есть послезавтра? Праматерь, я его даже не знаю!

– Ильда, дорогая, это будет формальность, ты же понимаешь! – проговорила мама. – После свадьбы с ним познакомишься, невелика проблема! Их род очень просил сыграть свадьбу как можно быстрее, – щебетала мама. – Бизнес, детка, ничего личного. Я уже всё заказала. Не переживай.

– Дорогая, – добавил папа более мягко, – если не ты, то тогда Амелия выйдет замуж. Ты не думай, он хороший маг и человек. Достойный род. Просто так надо, ты же знаешь, для мира, для равновесия. Мы уж думали, что Ами не успеет закончить учёбу, но ты так вовремя решила вернуться. И, знаешь, их род согласовал тебя моментально.

Брунгильда поняла в этот момент только одно, что, возможно, там, в пещере, она приняла неверное решение. А ещё, что с самой дальней, призрачной мечтой о встрече с Гато придётся попрощаться. Послезавтра она станет женой родовитого наследника какой-то там семьи.

И как-то сразу испортилось настроение и стало всё неинтересно: кто тот жених, что за род. Хотя уж лучше она, чем малышка Ами. Сестрёнке всего-то восемнадцать. В конце концов, назвалась наследницей – полезай замуж!

– Хорошо, – сказала она, решительно откинув косу за спину, – делайте всё что нужно, готовьтесь и позовите, когда нужно будет идти в храм! – добавила Ильда.

– Не понимаю, чего ты ржёшь, как конь? – возмущался Амарантус.

– Ам, может быть, потому, что ты решил стать подружкой невесты и принарядился по случаю? – хохоча и вытирая слёзы одновременно, ответила Брунгильда.

– А кем ещё я должен был быть? – ещё более возмущённо мяучил кот, потрясая розовыми в блёстках усами.

– Ну, например, шафером, – продолжала смеяться Ильда, разглядывая стразы, украшающие чёрную шкурку кота, и кольца Амелии, нанизанные на хвост и лапы.

Эти двое спелись сразу! Младшенькая экстравагантным нарядом выражала протест. Она не желала отдавать сестру за «абы кого», и Ам был с ней согласен. Брунгильда же хохотала над их выходками.

Вся эта суматоха, предсвадебные ритуалы воспринимались ведьмой как милое и забавное приключение, так же она воспринимала и замужество. На удивление, ей действительно было весело!

Что ж, самым важным было пройти обряд смешения кровей родов для равновесия мира. В древности, конечно, всё происходило в первую брачную ночь, но в современных реалиях двух капель крови в каменной чаше в храме Праматери было достаточно. А дальше уже как договорятся молодожёны.

В комнату заглянула мама и, взволнованно окинув дочь взглядом, осталась довольна. Брунгильда отказалась от кружев и фаты и выбрала элегантное светлое платье известного модельера, подчёркивающее все достоинства её фигуры и оттеняющее серебряные волосы.

– Милая, мы уехали, будем ждать тебя в храме, не опаздывай, – бросила мама фразу и скрылась за дверью.

Ильда подождала положенное время, погрозила Амарантусу и, оглядев себя в зеркало, спустилась в холл.

Стоя одна перед закрытыми дверьми величественного каменного храма Праматери, Ильда улыбалась и посмеивалась тому, как Она всё устроила. Вырвала её из гор Шень Цонья, словно сорняк, и отправила замуж. Чтобы уж наверняка ведьма не сбежала и не подвергала опасности мир. Откуда-то сейчас Брунгильда точно знала, что Амелии на самом деле ничего не угрожало. Праматерь не позволила бы испортить судьбу девочке. Взглянув на ещё закрытые серые створки с изображением всех стихий и магических сил, Ильда почувствовала лёгкое тепло, коснувшееся её сердца. И светло улыбнулась, ощутив, что место, где она находится сейчас, – единственно верное. Иначе и быть не могло. Ощущение правильности всего происходящего и соединенности всех деталей витража жизни, её полной гармонии укутало пуховым платком. Ильда не успела понять, что ей напоминает это чувство и где она его уже встречала, как распахнулись двери храма, заиграла музыка, и перед ведьмой легла красно-зелёная дорожка цветов, ведущая её между рядами гостей к мужчине в чёрном фраке, стоящему у алтаря к ней спиной.

Брунгильда Бруха широко улыбнулась новой жизни и шагнула к будущему мужу.

Их разделяло около ста метров. Ильда всматривалась в жениха, но ей закрывали обзор свечи, стоящие вдоль прохода.

Вдруг внутри неё пламенем и болью взвилась стихия: «Буду любить тебя всегда, буду любить тебя всегда, буду любить тебя всегда, буду…»

Но она не останавливалась, продолжая идти к алтарю Праматери. Ведьма чувствовала, как растягивается время, как смазываются звуки и лица окружающих людей. Свет свечей перестал слепить, и она увидела, как будущий муж медленно поворачивается в её сторону. Краски потеряли свою яркость, серый цвет – любимый Праматерью – окутал весь мир, чётким же оставалось лишь лицо высокого смуглого мужчины с горящими, чуть раскосыми глазами и тёмными, отливающими медью волосами.

– Я обещал любить тебя вечно, моя Иль, – хриплым взволнованным голосом проговорил Гато Амари. – И я сдержу слово.

1. За дезертирство Гато Амари был осуждён военным трибуналом на срок лишения свободы до шести лет. После восстановления от ранений, полученных в ходе операции по снятию порчи, выбрал отработку наказания в подразделении секретных магопераций. Месяц службы в котором приравнивается к году заключения магтюрьмы. Спустя шесть месяцев участия в военных операциях на границе миров был уволен в запас.

2. Брунгильда таки побила Гато, как только они окончили обряд бракосочетания и вышли из храма. В этот момент она явно слышала заливистый смех Праматери.

3. Чан Ук оказался соглядатаем рода Амари и присматривал за Брунгильдой в горах Шень Цонья. Когда Ильда об этом узнала, она была настолько обескуражена, что слегка прокляла мужа.

4. Супруги Амари вырастили дерево гуаявы в саду на тайной поляне. А через много лет их дети нашли там вход в небольшую пещеру.

5. Амарантус добился, чтобы его признали частью рода Бруха по имеющимся астральным связям с родственниками наследников рода и написали с него картину «Амарантус Бруха I».

Карина Григорян. СВЕТЛЯЧОК В ОБЪЯТИЯХ СЕВЕРА

– Беги на север, Гайа! – шипела мачеха, помогая мне переодеваться.

Минуту назад она растолкала меня и подняла с постели. Спросонья я не понимала, что происходит. Судя по темноте, за окном была полночь, ведь здесь, на юге, рано светлеет, а ночь совсем короткая.

Облачив моё вялое тело в какие-то обноски, леди Фелиссия усадила меня на стул перед зеркалом, взяла большие ножницы и, не давая мне опомниться, одним движением руки отрезала мои длинные волосы. Мазнув по спине, коса, перехваченная широкой бархатной лентой, чёрной змеёй скрутилась у ног. Я смотрела на себя в зеркало и не узнавала – бледное лицо, испуганный и растерянный взгляд карих глаз, наливающийся слезами, опущенные уголки пухлых губ.

С мачехой я была в тёплых отношениях и никогда бы не подумала, что она на такое способна. Волосы – это сила и красота девушки, именно так считали южане. Так же считала и леди Фелиссия и постоянно заставляла меня расчёсывать волосы по несколько раз в день. Прежде чем я успела всхлипнуть и расплакаться, мачеха зажала мне рот рукой.

– Сосед отправляет старика Ивара в столицу, сказал, яблочное повезёт постоянному клиенту, – она продолжала шептать и натягивала на меня старую коричневую шапку. – Спрячься в повозке старика. В столице не задерживайся, отправляйся на север, там тебя не найдут.

– Кто не найдёт? Что происходит? – спросила я, ошарашенно переведя взгляд на мачеху.

– Давай, Гайа! Торопись! Нет времени на разговоры! – леди Фелиссия обняла меня и сунула в руки большой матерчатый мешок. – Деньги, документы, одежда здесь, – проговорила она, выталкивая меня за порог моей комнаты.

Уже на улице мачеха накинула на меня плащ и сунула в руку конверт. Она, как и я, была напугана, но её решительный взгляд заставил меня поддаться и поверить в какую-то абсурдную ситуацию, в которой мне грозит опасность.

– Ты светлячок, милая, как твоя мать. Беги и останешься жива! – напоследок молвила мачеха, смахивая слёзы.

Услышав это, я очень испугалась и едва дыша припустила к телеге. Пробежав несколько метров, я увидела, как старик Ивар шёл от дома к воротам и тихонько разговаривал с собакой. Он был добрым и нежадным человеком, вот и сейчас достал из сумки с провиантом кусочек мяса, приготовленного в дорогу заботливой женой, и, наклонившись, протянул руку с угощением виляющей хвостом от нетерпения собаке.

Гайа мысленно поблагодарила старика за его доброту и собаку за её извечный интерес к еде. Она забралась в телегу и легла, прижимаясь к правому бортику – при погрузке телег фруктами, вареньями и настойками справа и слева от бортиков телеги оставляли пространство – чтоб меньше трясло, а ящики обкладывали мешками, так что Гайа удобно устроилась и укрылась свежей соломой. Свой мешок она из рук не выпускала и даже привязала его завязками к запястью, неизвестно когда придётся спрыгивать с повозки. Она успела немного успокоить сердце, почему-то бешено бьющееся в ушах и висках. Она была напугана не столько тем, что её жизнь теперь навсегда изменится, сколько осознанием того, что секрет её магии раскрыт и это угрожает её жизни.

Ивар, распрощавшись с охранительницей соседского дома, влез на облучок, тихонько присвистнул, и лошадка, повинуясь команде старика, потянула яблочный воз в южную столицу.

Проспавшая за сегодня всего пару часов, Гайана, хоть и было ей удобно, уснуть не смогла. Ей долго мерещились окрики бабкиной охраны, девушке казалось, что родственница вот-вот отправит их по её душу, а точнее за её магией.

Магию Гайаны называли солнечной, ибо когда обладающий такой магией ею пользовался, светился сам. Свечение шло от всего тела: тёплое, бело-жёлтое, притягивающее. Такая магия была ласковой, восстанавливающей, поддерживающей. Маг мог исцелять болезни, подпитывать растения своей силой, а больше всего эту силу любили монстры из магического леса – ардены. Если недалеко от лесной границы объявлялся такой маг, волшебные животные выходили из леса к границе с людьми, их притягивал этот свет. Поговаривали даже, что сами животные начинали светиться, касаясь мага.

Свою маму Гайана помнила очень хорошо, она научила её обращаться со светлой магией. Правда вот пользоваться этой магией мама строжайше запрещала. Лишь в те редкие дни, что Гайа с матерью оставались в поместье одни, ей было позволено учиться магии и пользоваться ею. Гайа не понимала, почему магия была под запретом, ведь она исцеляла, дарила уют и тепло, наполняла силами. Однажды мама уехала и больше не вернулась, а она, Гайана, долго плакала, в конце концов решив, что мама её бросила.

Леди Агнесса, владелица абрикосового поместья, была женщиной грубой и прямолинейной, не было и дня, чтобы она не упрекнула дочь своего среднего сына, Гайану, в никчёмности и бестолковости. Каждый день своим снисхождением она вбивала в сердце Гайи боль одиночества, подогревала издёвками обиду на мать, за то что бросила здесь, среди нелюбимых людей, сеяла неуверенность в себе, одёргивая за каждое слово, произнесённое во время завтрака, обеда или ужина, при других обстоятельствах девушка избегала всякого общения с немилосердной родственницей. Бабушкой назвать леди Агнессу она не то чтобы не смела, не хотела. Она точно знала, что бабушка – это хорошее и уютное слово, а эта женщина его попросту не заслуживала.

– Ты никчёмная дурнушка, Гайа, даже мать тебя бросила, потому что сразу поняла, что ты уродилась безмозглой, – смаковала оскорбления леди Агнесса, попивая абрикосовый взвар. – Уйди с глаз моих, тебя заждались абрикосы в саду, сегодня сваришь сорок литров варенья, скоро доставка.

Варенье и всё остальное абрикосовое в семье Апри, что славилась взращиванием абрикосов, готовила Гайана. Только у неё получалось варить нежнейшее варенье, которое покупатели заказывали на недели вперёд, а настойка и вовсе получалась бесподобной – прозрачной, крепкой и в то же время лёгкой, с тончайшим ароматом лета и мёда. И только клиенты маленького магазинчика сладостей южной столицы, прекрасного, утопающего в цветах и зелени, города Алада, знали вкус абрикосовых цукатов, приправленных гвоздичной пудрой, собранных и высушенных лично Гайаной. Абрикосовые сладости еженедельно уезжали в столичный магазинчик леди Сюз.

«Что же я пропустила? Что сделала не так? – мысленно задавала сама себе вопрос Гайа. – Я ведь всегда была осторожной, ни одна живая душа не знала о моей магии».

Перебирая в голове все случаи, когда ей приходилось пользоваться своими способностями, девушка задремала, просто отключилась, провалившись в крепкий как ни странно сон без сновидений.

Гайа проснулась от звуков большого города. Место, где она выросла, хоть и называлось городом, всё же было тихим местом, где все друг друга знали. Столица юга Алада была огромной, на её улицы ежедневно выходили тысячи людей, и каждый звучал по-своему. Именно эта мысль окончательно избавила Гайану ото сна. Ещё не открывая глаз, девушка, услышав громкие голоса, живо представила стражников, весело переговаривающихся на въезде в город. Они явно были в настроении и поэтому не стали чинить препятствий въезжающим. По улицам города повозка затрещала по вымощенной дороге, но и этот звук не смог перебить остальные. Вот заливисто залаял пёс и загремело, покатившись по каменной дорожке, ведро, а вслед за ним послышалась брань немолодой женщины, а вот загоготали гуси, будто насмехаясь над женщиной, которая испугалась лая собаки.

Свист возницы движущейся навстречу повозки заставил Гайю встрепенуться – она не может так беспечно валяться в повозке, в конце концов скоро старик доедет до места назначения, а ей надо выбраться незаметно. Вчерашняя растерянность вернулась, она совершенно не представляла не только, как уехать на север, но и как найти пристанище хотя бы на ближайшее время. Накатила паника, воспоминания о вчерашней ночи нахлынули разом, отдавая болью в груди.

Вдруг телега замедлилась, а потом и вовсе остановилась.

– Тпру! Приехали, Сливушка, – ласково обратился Ивар к бурой кобылке. – Жди здесь, я позову хозяйку.

Раздумывать Гайане было некогда, другого шанса вылезти незаметной точно не будет, повезло ещё, что повозку не встречали. Дёрнув за шнурок, привязанный к руке ещё ночью, и удостоверившись, что мешок на месте, Гайа осторожно, поднявшись на локтях, высунула голову. Солома легко расступилась, и она смогла выглянуть за бортики телеги.

– Никого, – тихонько удивилась Гайана. – Удивительная тишина для такого большого города, – шептала она, аккуратно перебирая ногами и подтягивая к ним тело.

Выбравшись из телеги, она ещё раз огляделась. Не увидев ничего подозрительного, Гайа уже собиралась броситься за угол, как, то ли от страха, то ли от голода, в животе жалобно заурчало, а ведь она не ела уже очень давно, ведь бабка вчера оставила её без обеда и ужина. Думала она недолго, выбрав самое румяное яблоко в ящике, сунула его в карман и, ещё раз воровато оглядевшись, тихонько побежала прочь. Воровкой она конечно не была, но это всего лишь соседское яблоко, к тому же Ивар часто угощал её, зная, что Гайана их очень любит.

Удалившись на некоторое расстояние от повозки, с горьким сожалением она поднесла яблоко к лицу и, прикрыв глаза, вдохнула свежий, чуть сладковатый аромат жаркого лета. Не сдерживаясь, Гайана откусила кусочек и прищурила глаза, это был её любимый сорт. Яблоко было сочным и твёрдым, сладким и кислым одновременно… Этот прекрасный и любимый вкус совершенно не сочетался с настроением Гайи. Вездесущее одиночество обрушилось на неё с ещё большей силой, чем обычно. Раньше, ощущая себя ненужной, она хотя бы могла поговорить со стариком Иваром или с леди Фелиссией, прогуляться по абрикосовому саду, плодами которого гордилась её строгая бабка Агнесса. А по ночам она нередко сбегала из дома в поисках приключений с мальчишками из виноградного квартала. Они учили её проказничать, драться и уносить ноги после учинённых ими самими бед. Но под утро она неизменно возвращалась домой, в клетку по имени одиночество. Бабка не любила Гайану, она никого не любила, кроме своего старшего сына, остальные родственники для неё были просто прислугой, которых она не гнушалась наказывать наравне с последними. Теперь же у Гайи нет совсем никого.

Между двумя стоящими друг напротив друга заборами Гайана заметила узкую тропинку, она поспешила скрыться от прохожих, нужно было найти тихий уголок, чтобы заглянуть в мешок, что дала ей леди Фелиссия. Тропка вывела её к небольшой полянке, усыпанной высокими жёлтыми цветами, похожими на шары. Они покачивались на тонких стеблях и будто склоняли свои яркие как солнце головы перед прохожими. Нырнув в эти заросли, Гайа шла вперёд, пока не уткнулась в правый забор, здесь она присела, положила на траву откусанное яблоко и развязала мешок.

Внутри была такая же одежда, как на ней. Одна смена белья, старые штаны, пара рубах и куртка, с едой дела обстояли не лучше – мешочек орехов и фиников, тонкая лепёшка, кусочек сала и бурдюк с водой. На тоненький резной гребешок она старалась не смотреть, обида на мачеху нарастала с новой силой. Расчёсывать теперь почти нечего. А вот небольшой ножик сунула за пояс. Прощупав весь мешок, Гайа обнаружила прошитый карман, разорвать лёгкий шов не составило труда. Внутри оказались несколько медных монет и пять серебрушек, документы на шестнадцатилетнего прислужника из дома Гайи, его звали Мика Тайв, он был молчаливым и угрюмым и никогда не разговаривал с Гайей.

– Прекрасный набор для путешествия на север, – язвительно пробубнила она, рассовывая монеты по карманам.

В правом кармане девушка нащупала конверт, который мачеха сунула ей в руки перед побегом. Она про него не забыла, просто не было подходящего момента его открыть. Всё то время, что она не спала лёжа в телеге, она думала об этом конверте. Несколько раз она мысленно открывала его и представляла, что это какая-то шутка. Что там будет поручение от леди Агнессы, и завтра же она вернётся домой. Конечно, она понимала, что вряд ли удача ей улыбнётся, но она надеялась, что всё не так страшно, как восприняла это леди Фелиссия, и этот её побег большая ошибка.

Гайана развернула бумагу и вгляделась в строчки, написанные второпях почерком леди Фелиссии.

«Дорогая Гайана, сегодня я узнала, что случилось с твоей матерью несколько лет назад. Я невольно подслушала разговор твоей бабушки леди Агнессы с её гостем, прибывшим утром из приграничья. Этот человек требовал найти ему нового Светлячка, такого же сильного, как Маретта. Он требовал отдать её дочь немедленно, угрожал Агнессе, говорил, что больше не будет поставлять ей редкие ингредиенты и травы, пока к нему на службу не поступишь ты, Гайана, пока не начнёшь призывать магических тварей. А ещё он посулил ей денег, много денег, девочка.

Я поняла, что твоя бабка отдала им твою мать на погибель. Ты же знаешь, что магия светлых притягивает животных из волшебного леса? Так вот мага заставляют «светить» всю ночь, поджидая одурманенных животных. Их ловят, сажают в клетки и развозят для разных целей по всему миру. У светлого мага, как и у животных, одинаковый конец – смерть. Ведь Светлячок долго не живёт, месяц, не больше.

Леди Агнесса попросила отсрочку на год, она сказала, что выдаст тебя замуж за вдовца, господина Эдгара, уже через несколько дней после твоего совершеннолетия. Она дождётся, когда ты родишь дочь, и отправит тебя в приграничье на погибель. Ей нужна твоя дочь, Гайана. Она хочет власти, денег и долголетия. Она знает, что твоя магия передаётся по женской линии. Ей нравится жить рядом с тобой, она питается твоей силой, ест еду, приготовленную твоими руками.

Она всегда знала, что в тебе есть магия матери, лишь делала вид, что не знает. И вообще, все знали, вся семья, дочка, и я в том числе. Когда-то давно я приехала из льдистой мерзлоты и была так сильно больна и искалечена, что дышать мне удавалось с трудом. Лекари Алады отправили меня в тихий городок Габби, уповая на южное солнце, зная, что мне уже ничем не помочь. Здесь я и познакомилась с твоим отцом, Рашидом Апри. Он привёл меня в свой дом, дал крышу над головой и заботу. А ты… Странно, но ты сразу меня полюбила, собственноручно заваривала липовый чай и добавляла ложечку варенья, которое уже варила самостоятельно всё лето. Именно он, я уверена, заваренный твоими руками, приправленный твоей магией, заботой и любовью, подарил мне новую жизнь, ведь прошлую я почти потеряла…

О тебе некому позаботиться, а мне после смерти твоего отца, кроме тебя, печалиться не о ком. Пусть я тебе не мать, но всегда любила тебя как родную. Агнесса продала тебя так же, как Маретту, твой отец не знал об этом, он, как и ты, думал, что она сбежала и бросила вас. Теперь эта гадюка задумала погубить и тебя, но я ей не позволю. Беги на север, Гайа, там тебя не найдут. Я собрала для тебя всё что смогла. Незаметно собрать даже эти вещи стоило огромных трудов. Теперь твоя жизнь в твоих руках. Прощай».

Одинокая слезинка вырвалась из-под дрожащих ресниц, упала вниз и, прокатившись по бледной щеке, затерялась в тёмно-зелёной траве. Гайа оплакивала маму, она помнила её очень хорошо, ей было шесть лет, когда мама пропала, и теперь Гайа знала, кто к этому причастен.

Сколько она так просидела, осознавая судьбу своей семьи, она не заметила. В какой-то момент она взглянула на оставленное на траве яблоко, доедать его ей не хотелось, а вот незваный гость, удобно обвивший румяное яблоко золотисто-зелёным хвостом, запросто и с удовольствием уминал розовую мякоть плода. Гайа приблизилась к чешуйчатому существу. Оно было похоже на ящерку, но такого окраса она никогда не встречала в Габби.

– Какая ты красивая, – восхищённо проговорила Гайа. – Нравится? Это мой любимый сорт. Угощайся. – Она погладила ящерку по спинке. Кожа существа оказалась тёплой и шершавой. Отчего-то это действие заворожило её. Она гладила и гладила ящерку, пока совсем не выпала из реальности.

Волшебство момента прервал громкий свист и топот шагов. Гайана, испугавшись, забросила в мешок все свои скудные пожитки, снова привязала мешок завязками к запястью. Едва дыша она склонилась ещё ниже к земле и вгляделась в стебли жёлтых цветов. Шаги затихли на тропинке, а потом кто-то метнулся по траве в противоположную от Гайи сторону. Шаги были нервные и торопливые, сложилось впечатление, что человек хочет спрятаться точно так же, как и она сама. Спустя несколько ударов сердца послышались ещё шаги, они были тяжелее и шума от них было больше. Похоже преследователь был не один.

– Эй, Грас, вылезай, мы знаем, что ты здесь! Спрятался мышонок! Мы тебя быстро найдём, – вкрадчиво и угрожающе пропел наглый и противный голос. – Вовс, шугани-ка его, – заржал противный голос вожака этой шакальей стаи.

Гайана терпеть не могла несправедливость, особенно когда эта несправедливость касалась кого-то другого, не её. Сама она обиды могла терпеть годами и даже оправдывала их – мол, сама виновата. А вот со стороны она видела лучше, и тогда свирепела и вполне себе могла со злости навалять бока обидчику. В Габби все знали – Абрикосовую лучше не трогать. Вот и сейчас она насупилась и приготовилась вступить в бой на стороне неизвестного, который спрятался в противоположной стороне от неё. Её импульсивность совсем не помогала ей поступать разумно, а вера в справедливость, которая во что бы то ни стало должна восторжествовать, придавала сил и смелости.

Грас, как назвал его мерзкий голос, ожиданиями нападения мучиться не стал, как он выпрыгнул из зарослей золотых шаров, Гайа не увидела, до неё лишь донёсся резкий вскрик, глухой звук ударов, тяжёлых вздохов и возни. Очень осторожно стала продвигаться к тропинке, сквозь стебли она увидела, как трое повалили одного и начали бить по всем частям тела ногами. Подумать и спланировать план действий она не успела, на такое вопиющее злодейство она реагировала как крысы на полынь – яростно выпучивала глаза и шла в атаку без опаски и зазрения совести.

– Хач! – с громким криком Гайа вывалилась из зарослей, врезавшись головой в живот одного из пинающих тихо всхлипывающее тело.

Мешок, болтающийся на её запястье, обернулся вокруг ноги соседнего злодея и потянул её назад.

– Ещё чего, – прорычала Гайа. – Воровать вздумал лысый качкалдак, – заорала она и со всего маху дёрнула рукой.

От неожиданности второй злодей потерял равновесие и со всего маху шмякнулся затылком о лоб первого злодея. Оба моментально отключились.

– Ага! – продолжала нагнетать Гайана с усмешкой, она выпучила глаза, растянула губы и начала щелкать челюстью. – Кто тут у нас?

Оторопевший третий злодей попятился, но Грас, наконец-то осознавший, что к нему подоспела внезапная помощь, дёрнул наглеца за перевязь, которая удерживала небольшой мешочек с личными вещами, и врезал ему под дых так, что он тут же повалился к своим друзьям по несчастью.

Грас поднялся и махнул Гайане в ту сторону, откуда они все пришли, если эта тропка и вела куда-то дальше, то похоже это был тупик.

Несколько раз они сворачивали то вправо, то влево, быстро преодолевая тихие улочки, и через пару минут ходьбы по широкой дороге вышли на базарную площадь.

– Здесь безопаснее, вон за той молочной лавкой наш магазин, – громко сказал Грас. – Там и передохнём.

Витрины небольшого магазинчика были закрыты ставнями, да и на двери висел большой замок. Грас был высоким и худым, русая чёлка постоянно лезла в глаза, и он постоянно смахивал её движением головы. Ему не составило труда протянуть руку к козырьку крылечка и, нашарив там ключ, отворить дверь.

Здесь были пряности. Вдоль стен стояли стеллажи, заполненные всякими баночками с разноцветным содержимым. На прилавке стояли мешочки с маленькими красными сушёными перчиками, скрученными палочками кассии, цветками лимонника, корявыми корешками зингибера и ещё неизвестно с чем.

Гайа разглядывала каждую полочку с открытым ртом, ей очень нравилось то, что она видела. В лавке было пряно и уютно, безопасно и интересно. Тем не менее, она едва не подпрыгнула от внезапного вопроса долговязого хозяина лавки.

– Тебя как звать, спаситель? – Грас ушёл вглубь лавки, и Гайана услышала булькающий звук. – Как ты их, а! Вроде мелкий такой, а уже страшный. Я сам сначала испугался вот этих вот твоих челюстей, – он принёс два стакана воды и один протянул Гайе.

– Я Мика, – отпив несколько глотков из стакана, сказала Гайа. – Мика Тайв, своей собственной зубастой персоной, – набрав в рот воды, она снова выпучила глаза и оскалилась, а потом стала открывать и закрывать рот так, что вода полилась по подбородку.

Они весело рассмеялись.

– Спасибо, Мика! Эти подлецы мне уже несколько дней проходу не дают. Говорят, что я должен им отдавать половину дневной выручки, – горько продолжил Грас. – Я бы и рад, но с тех пор, как отец перестал вставать, торговля совсем не идёт, я не очень-то разбираюсь в специях, и все постоянные клиенты теперь покупают пряности в лавке родителей Айка, того, с мерзким голосом.

– А что случилось с отцом? – спросила Гайана, проникнувшись рассказом нового товарища. – Лекаря вызывали?

– Вызывали, мать все накопления на лекарей истратила, но никто так и не смог понять, что с ним такое, она верит, что отец скоро поправится, но ему с каждым днём всё хуже, – Грас отвернулся и снова ушёл вглубь лавки, он не хотел, чтоб этот отважный мальчишка, что спас его сегодня от неприятностей, увидел его слёзы.

Немного пошуршав в лавке, он вытащил небольшой мешочек, развязал его и принюхался.

– Уаааа, обожаю этот запах. Самая прекрасная приправа в мире к мясу, – мечтательно закатил глаза Грас.

До Гайи запах тоже добрался, он оказался невероятным, пробуждающим мясные фантазии. Она живо представила, как запекается на углях мясо на шпажках, шкворча и плюясь раскалённым жиром в разные стороны, разнося блаженный аромат по округе. К воображаемому запаху подрумяненного мяса добавился пряно-травяной запах цитрона.

– Ммммм, – мечтательно промычала она. А вслед за ней пустился и её желудок, выдавая жалобные рулады.

– Кажется, кто-то голодный, – засмеялся Грас. – Идём к нам на обед, мяса конечно не обещаю, – виновато произнёс он. – Но печёную картошку с цитроном и овощной салат я тебе обеспечу, сам всё-таки выращиваю, – гордо закончил молодой хозяин лавки и толкнул дверь на улицу.

– А это удобно? – с неуверенностью выходя из лавки, промямлила Гайа, есть очень хотелось, всё-таки уже сутки во рту не было и крошки хлеба. Но и объедать семью она не собиралась.

– Удобно! – посмотрев по сторонам и сунув ключ под козырёк, ответил Грас. – За последнюю неделю ты единственный, Мика, кто вступился за меня. Я благодарен тебе и хочу отплатить добром. Я вижу, что ты не местный, и скорее всего тебе некуда идти, иначе не таскался бы с этим мешком по всему городу, и уж тем более не привязывал его к руке. Похоже это всё, что у тебя есть, друг?

Гайа не ожидала такой проницательности от несуразного парнишки. Его слова болью отозвались в сердце.

– Да, ты прав, – с тихой печалью ответила она. – Я сирота, и этот мешок – всё, что у меня есть.

Глаза налились слезами, и она отвернулась, шмыгнув носом. Грас ничего не сказал, лишь махнул в сторону и зашагал впереди. Ей не хотелось обманывать нового друга, но у неё не было выбора, она не должна была раскрывать свою тайну. Это было опасно как для неё самой, так и для Граса и всей его семьи.

До его дома добрались быстро. Дверь открыла сгорбившаяся женщина, она была не старше леди Фелиссии, но выглядела гораздо хуже. Морщинистое лицо, выцветшие светло-зелёные глаза, губы, сложенные в прямую линию, – всё говорило о том, что женщина в отчаянии.

Гайана почувствовала себя лишней и попятилась. Грас схватил её за плечо и подтолкнул к своей матери.

– Это Мика, он поживёт у нас немного, – сказал он и стал пропихивать Гайю в дом, – это моя мама, леди Эрика.

Они прошли дом насквозь и снова вышли на улицу, а точнее в сад. Здесь были разбиты грядки, с которых уже можно было собирать урожай. Грас протянул Гайе ведро, а сам взял лопату и повёл её к картофельной посадке.

– Пары кустов на обед хватит, – бодро проговорил Грас. – Вымой клубни вон в той бочке, а я схожу за зеленью.

Помытые овощи блестели, грея свои бока на солнце, Грас развёл в железном коробе костёр и, пока тот горел, нарезал, не очищая от кожуры, картофель и смазал маслом, в которое предварительно добавил тот чудной цитрон и чёрный молотый перец. Достал шпажки и стал нанизывать на них кругляшки картофеля.

– Стой! – соскочила Гайа с лавки, на которой сидела, наблюдая за приготовлением обеда. – Я сейчас, – прокричала она, забегая в дом.

Через несколько мгновений она вышла в сад, шаря рукой в рюкзаке. Хитро прищурившись, она достала вкусно-пахнущий свёрточек.

– Как тебе такой запах, а? – она поднесла свёрток к носу Граса, блаженно закатила глаза и промычала что-то нечленораздельное.

Они аккуратно развернули свёрток, перед ними оказался совсем небольшой, сиротливый кусочек сала.

– Разрежем его на тоненькие полоски и насадим на шпажки между картофельными кругляшами? – воодушевлённо предложила Гайана.

– Пожалуй, – протянул Грас.

Ему не хотелось забирать что-либо из этого мешка Мики, он понимал, что сам он, Грас, богач по сравнению с ним, но запах сала был таким манящим, что он не смог воспротивиться.

В четыре руки они споро приготовили обед. Гайа нарезала салат и полила овощи и зелень лимонным соком, она любила готовить и, как её мама, делала это с душой. Леди Маретта учила Гайану выпускать свою магию незаметно, маленькими порциями, делиться ею добровольно, желая окружающим здоровья и процветания. Вот и сейчас, заправляя салат, Гайа добровольно делилась магией. Этот обед – первый шаг к благополучию этой семьи, Гайана знала. Если уж в доме леди Агнессы она невольно делилась лечебной, молодящей магией, то сейчас по своей воле и от чистого сердца всё получится гораздо быстрее.