Лесной Друг и Чёрный Принц

Глава 1: Спокойствие в Лесу и Зловещая Тень

Тишина Великого Леса была не пустотой, а глубоким, насыщенным дыханием жизни. Она звенела в капельках росы, скатывающихся с папоротников на мох, мягкий, как бархатная подушка. Она шелестела в перекличке листьев – от нежного трепета осины до неторопливого шепота вековых сосен. Она булькала в ручейке, игриво огибавшем корни дуба-великана, и гудела низким, едва уловимым басом где-то в гуще чащи. Это был не покой безмолвия, а покой гармонии, где каждое существо знало свое место и свой час.

И в самом сердце этого зеленого царства, в укромной ложбинке, прикрытой от посторонних глаз плакучими ветвями старой ивы и скалой, покрытой изумрудным ковром мха, жил Байка. Он был не просто медведем. Он был воплощением самой сути этого леса – мощный, неспешный, основательный. Его шерсть, густая и бурая, отливала рыжиной на солнце и казалась почти черной в тени. Лапы, широкие и сильные, с когтями, способными содрать кору с векового дуба, ступали по земле удивительно осторожно, как будто Байка боялся нарушить хрупкое равновесие своего мира. Глаза его, темно-карие, глубокие и умные, чаще всего светились спокойным, немного мечтательным выражением. Он предпочитал наблюдать.

Сейчас Байка наблюдал за жизнью у опушки. Он лежал на животе, спрятавшись за густыми зарослями папоротника и молодой ольхи, подставив теплому утреннему солнцу свой широкий бок. Перед ним простиралась большая поляна, окаймленная с одной стороны темной стеной его родного леса, а с другой – ухоженными лугами и фруктовыми садами, за которыми виднелись высокие стены и островерхие крыши Королевского Замка Светлицы. Замок был не врагом, а скорее далеким, шумным соседом, которого Байка предпочитал созерцать издали.

Его внимание привлекло движение у самой границы леса и луга. Туда вышли люди. Много людей, но не охотники и не дровосеки, чьи звуки и запахи всегда настораживали Байку и заставляли его уходить глубже. Это были девушки. Много девушек в платьях таких ярких цветов, что они казались огромными живыми цветами, сорванными с луга и поставленными на две ножки. Их смех, звонкий и чистый, как журчание ручья по камням, долетал до Байки, заставляя его большие уши настороженно поворачиваться. Это были Принцессы.

Они приехали в гости к юной принцессе Светлицы, Арине, из соседних королевств: Гории, Долины Рек и Солнечных Холмов. И сейчас, воспользовавшись чудесной погодой, устроили пикник на опушке, где лес встречался с королевскими угодьями.

Байка наблюдал за ними с привычным любопытством и легкой тревогой. Шум, даже веселый, был ему чужд. Но зла он в этих хрупких существах не чувствовал. Он видел, как они расстилали на траве огромные, узорчатые покрывала, похожие на крылья сказочных птиц. Как слуги в ливреях расставляли корзины, откуда доносились сладкие, манящие запахи свежеиспеченного хлеба, пирогов с ягодами и чего-то еще, от чего у Байки невольно текли слюнки – меда. Настоящего, густого, пахнущего цветущими лугами меда.

Он видел, как принцесса Арина, рыжеволосая и веснушчатая, с глазами цвета лесной фиалки, ловко ловила брошенный ей кем-то из подруг ярко-синий мяч. Видел принцессу Милану из Гории, высокую и стройную, с каштановой косой до пояса, которая что-то увлеченно рисовала в книжечке, сидя под березой. Видел маленькую принцессу Лилю из Долины Рек, черноволосую и быструю, как ящерка, которая гонялась за пестрой бабочкой, ее серебристый смех разносился дальше всех. Видел принцессу Софию с Солнечных Холмов, спокойную и рассудительную, с золотистыми волосами, которая разливала по кубкам что-то прохладительное и разговаривала с пожилой фрейлиной. И еще одну, самую старшую, кажется, принцессу Эльвиру, чье платье было цвета спелой сливы, а движения исполнены достоинства; она наблюдала за подругами с легкой улыбкой.

Байка не понимал их слов, но понимал язык их движений, смеха, интонаций. Это был язык беззаботной радости, дружбы, солнечного дня. Он видел, как они делились пирожками, как шептались, заливаясь смехом, как одна из них заплела венок из полевых цветов и водрузила его на голову принцессы Лиле. Эта картина – яркие пятна платьев на изумрудной траве, смех, безмятежность – вызывала в огромном медведе странное чувство. Не голод, не страх, а… тепло. Как будто он грелся у невидимого костра их счастья. Он даже тихонько, себе под нос, промычал что-то вроде одобрения. Лес вокруг него, казалось, тоже затихал, прислушиваясь к этому островку человеческой радости.

Он видел стражников в блестящих доспехах, стоящих поодаль, у края луга. Они были настороже, но выглядели расслабленными. Пикник принцесс на солнечной опушке близ дружественного замка – не самое опасное мероприятие. Один из стражников даже прислонился к дереву, лениво наблюдая за облаками.

Байка потянулся, его могучие мускулы играли под шкурой. Солнце пригревало все сильнее, на поляну опустилась полуденная дрема. Даже принцессы притихли. Арина улеглась на спину, закрыв глаза, положив руки под голову. Милана дорисовывала последние штрихи в альбоме. Лиля, утомленная беготней, прикорнула, положив голову на колени Софии. Эльвира негромко разговаривала с фрейлиной. Мир и покой витали в воздухе, густой и сладкий, как мед из королевских корзин.

Именно в этот момент тишина изменилась. Она не стала громче. Она стала… тяжелее. Глубже. Как будто само солнце на мгновение померкло, хотя в небе не было ни облачка. Птицы внезапно замолчали. Разом. Не закончив трели. Даже вечный ручеек будто притих на секунду. Стражник у дерева выпрямился, нахмурившись, рука невольно легла на рукоять меча. Байка почувствовал это раньше всех. Его шерсть на загривке встала дыбом. Глубокий, низкий гул, не слышимый человеческому уху, но ощущаемый всем существом, прошел по земле. Медведь поднял голову, его широкие ноздри дрогнули, втягивая воздух.

Старый. Пыльный. Пахнущий сухой костью, тленом и чем-то невыразимо зловещим. Как подвал, запечатанный на века, где сгнило нечто важное. Этот запах перебил аромат цветов, травы, пирожков и меда. Он был холодным и липким, как паутина.Запах.

Байка насторожился до предела. Его зрение, острое и цепкое, сканировало опушку, лес, небо. Ничего. Но чувство не уходило. Оно сгущалось. Опасность. Огромная, древняя, нездешняя опасность. Он тихо зарычал, предупреждая невидимого врага и самого себя.

И тогда он увидел его. Вернее, увидел Тень.

На дальнем краю поляны, там, где тень от леса была особенно густой, возникло пятно черноты. Оно не просто стояло – оно колыхалось. Как клубы густого, непроницаемого дыма, но холодного и не рассеивающегося. Тень росла, сгущалась, принимая неясные, пугающие очертания. Она не отражала свет, а поглощала его, создавая вокруг себя зону мертвенной полутьмы даже под палящим солнцем. От нее веяло ледяным ветром, который заставил принцесс вздрогнуть и оглянуться. Арина приподнялась на локтях, щурясь. Лиля проснулась и жалобно пискнула, прижимаясь к Софии. Милана резко захлопнула альбом. Эльвира встала, ее лицо стало напряженным и бледным.

– Что это? – услышал Байка тонкий голосок Лили. – Тучка? Но так холодно стало…

– Это не туча, – тихо, но твердо сказала Эльвира, отступая шаг назад. Ее глаза были широко раскрыты от ужаса. – Стража! К оружию!

Стражники бросились вперед, выхватывая мечи. Но было поздно.

Тень двинулась. Не шагом – она поплыла по траве, оставляя за собой черный, выжженный след. Она двигалась с неестественной, пугающей скоростью, прямо к центру поляны, где сидели принцессы. Воздух загудел, завыл, наполнился шепотом тысячи высохших листьев и скрежетом костей. Из клубящейся черноты вытянулись длинные, костлявые руки-щупальца, сотканные из самой тьмы и холода. Их было несколько. Они метнулись вперед, как черные молнии.

Хаос вспыхнул мгновенно. Крики принцесс смешались с громкими командами стражников и зловещим шипением Тени. Мечи блеснули, ударив по черным щупальцам, но клинки прошли сквозь них, как сквозь дым, лишь на миг разрывая форму, которая тут же восстанавливалась. Щупальца были невещественны и неумолимы. Одно обвилось вокруг талии принцессы Миланы, вырвав ее из-под березы, где она сидела. Другое схватило за ногу взвизгнувшую Лили. Третье потянулось к Арине.

– Нет! Отпустите! Помогите! – кричала Милана, отчаянно пытаясь вырваться. Ее альбом упал в траву.

– Мама! Папа! – заливалась слезами Лиля, бессильно болтая ножками в воздухе.

Арина откатилась в сторону, успев избежать щупальца, и вскочила на ноги. Ее лицо было искажено страхом, но в глазах горел огонь. Она схватила тяжелую серебряную вазу с фруктами со скатерти и швырнула ее в клубящуюся черноту. Ваза пролетела сквозь Тень и с глухим стуком упала на траву. Бесполезно.

– Держитесь! – крикнула София, пытаясь удержать вырывающуюся Лили, но черная хватка была нечеловечески сильна. Принцессу вырвали из ее рук.

Фрейлина упала в обморок. Стражники метались, нанося бесполезные удары. Один из них попытался броситься прямо в черное облако, но едва коснувшись его края, отпрянул с криком ужаса и боли, как будто его коснулось пламя. На его латах остались черные, обугленные пятна.

Байка замер. Его сердце, огромное и сильное, бешено колотилось в груди, гулко отдаваясь в ушах. Он видел все. Видел ужас в глазах девушек. Видел их беспомощность. Видел, как черные щупальца, холодные и цепкие, поднимали их в воздух, как кукол. Видел, как яркие платья мелькали на фоне черной бездны. Его медвежья натура кричала: Опасность! Беги! Спрячься! Инстинкт самосохранения требовал развернуться и скрыться в спасительной глубине леса, где папоротники и скалы укроют его от этого кошмара.

Но в его груди, рядом с диким страхом, клокотало что-то другое. Нечто огромное и незнакомое. Это было чувство, которое он испытывал, глядя на их веселый пикник – тепло. Только теперь оно обернулось острой, режущей болью. Болью от их страха, от их криков. Жалостью. Им было больно. Им было страшно. Они были такими… маленькими и беззащитными перед этой черной, холодной силой. Как медвежата перед стаей голодных волков. Только медведица бросилась бы защищать своих детей, не раздумывая. А здесь некому было броситься. Стражники были бессильны.

Жалко, – пронеслось в его медвежьем сознании, простым и ясным, как удар сердца. Очень жалко.

Он не рычал, не ревел. Он просто смотрел, завороженный и парализованный этой внутренней борьбой. Бежать? Или…?

Тем временем Тень сгустилась окончательно. Черные щупальца втянули всех пятерых принцесс внутрь клубящейся мглы. Крики внезапно оборвались, как будто их поглотила сама бездна. Над поляной повисла зловещая, гнетущая тишина, нарушаемая только тяжелым дыханием оставшихся стражников и бессвязными стонами очнувшейся фрейлины. Черное облако, теперь казавшееся еще плотнее и непроницаемее, дрогнуло и начало медленно отступать к лесу, в сторону отдаленных, непроходимых болот, за которыми, по слухам, лежали Тридевять земель. Оно оставляло за собой выжженную, мертвую полосу на сочной траве и ледяной холод, который заставлял стынуть кровь.

Стражники, оправившись от первого шока, бросились в погоню. Но черная Тень, неся в себе похищенных принцесс, просто… растворилась. Исчезла между деревьями, как будто ее и не было. Остался только смрадный запах тлена, выжженная земля и разбросанные по поляне остатки пикника: перевернутые корзины, смятые покрывала, забытый альбом Миланы с разлетевшимися листами рисунков, синий мяч Арины.

Байка все еще сидел, прижавшись к земле за папоротником. Его огромное тело дрожало от напряжения и невыраженной ярости. Он видел последний взгляд принцессы Арины, полный ужаса и немого вопроса, прежде чем чернота поглотила и ее. Он слышал последний, отчаянный вопль Лили. Запах страха, смешанный с ледяным смрадом Тени, все еще висел в воздухе, щекоча его ноздри.

Но в его душе, впервые за долгую, размеренную жизнь, поднялось что-то большее, чем инстинкт. Это была не злость, не ярость охотника. Это была огромная, всепоглощающая жалость. Жалость к этим ярким, смеющимся девушкам, которые всего мгновение назад радовались солнцу, а теперь были во власти чего-то невообразимо страшного и холодного. Жалость к их слезам и крикам. Жалость к их беззащитности.Инстинкт все еще нашептывал: Тише. Сиди. Они не видели тебя. Ты в безопасности.

Он, Байка, лесной великан, боялся шума и суеты. Боялся людей с их железом и огнем. Но эта черная Тень… она была хуже. Она была сама Смерть и Холод. И она унесла тех, кто принес на его опушку смех и солнечный свет. Унесла туда, откуда нет возврата.

Медленно, с невероятным усилием, преодолевая дрожь в лапах, Байка поднялся. Он не побежал вглубь леса. Он сделал шаг вперед, к опушке, к мертвой полосе на траве. Его темные глаза, полные немого ужаса и зарождающейся решимости, смотрели туда, куда исчезла Тень с ее пленницами. В его груди, рядом с леденящим страхом, теплился крошечный, но упорный огонек. Огонек жалости, который требовал действия. Он не знал, что может сделать один медведь против такой силы. Но он знал, что должен что-то сделать. Он не мог просто уйти и забыть. Не мог оставить их там, во тьме.

С тяжелым, глухим вздохом, больше похожим на стон, Байка двинулся вдоль опушки, держась в тени деревьев. Его путь лежал не домой, в уютную ложбинку. Его путь лежал вслед за исчезнувшей Тенью, в сторону мрачных болот и Тридевяти земель. Он шел медленно, осторожно, но неуклонно. В его душе бушевала буря страха и нерешительности, но над ней, все ярче, горел одинокий маяк: Им так страшно. Их так жалко.

Великий Лес, его дом, его защита, оставался позади. Впереди лежала неизвестность, пахнущая тленом и опасностью. И огромный бурый медведь по имени Байка, нарушив все свои правила, шел ей навстречу. Потому что доброе сердце, даже если оно бьется в груди лесного великана, иногда сильнее самого глубокого страха.

Глава 2: Слезы за Решеткой и Доброе Сердце

Путь, по которому последовал Байка, вел не в глубь знакомого леса, а в его самую мрачную, заброшенную окраину. Воздух быстро изменился. Сладковатый аромат хвои и цветущих трав сменился тяжелым, болотистым смрадом. Земля под огромными лапами стала зыбкой, предательски хлюпающей. Кочки, поросшие чахлым багульником и клюквой, чередовались с черными, маслянистыми лужами, в которых пузырился зловонный газ. Деревья здесь были искалеченные, с кривыми, будто скрюченными от боли стволами, обвитые серым лишайником, похожим на погребальные саваны. Листва была редкой, блекло-зеленой, пропускающей лишь унылый, серый свет. Тишина здесь была иной – не мирной лесной, а гнетущей, мертвой, прерываемой лишь редким кваканьем невидимых лягушек или жутковатым всхлипом какой-то болотной птицы. Этот край называли Топи Бездольные, и Байка всегда обходил его десятой дорогой. Сегодня он шел прямо через него, по едва заметной тропинке, оставленной, казалось, самой Тенью – выжженная полоса на чахлой траве и мхе все еще была видна.

Страх сжимал его сердце ледяной хваткой. Каждый шорох в камышах, каждый треск сухой ветки заставлял его вздрагивать и замирать, прижимаясь к стволу кривой ольхи или скрюченной сосны. Он шел медленно, с величайшей осторожностью, полагаясь больше на нюх и слух, чем на зрение в этом полумраке. Запах Тени – тот самый, пыльный, костяной, тленный – был его единственным ориентиром. Он висел в воздухе, как ядовитая пелена, смешиваясь с болотным зловонием.

Шли часы. Солнце, пробивавшееся сквозь чахлый полог, скатилось к горизонту, окрасив болотную мглу в багрово-лиловые тона, которые не предвещали ничего доброго. Байка устал. Лапы вязли в липкой грязи, шерсть на брюхе была вымазана в черной жиже. Но жалость, та самая, что заставила его покинуть безопасный лес, горела в нем упорным огоньком, не давая свернуть или остановиться надолго. Они там. Им страшно, – напоминало ему что-то внутри, заглушая усталость и страх.

И вот, когда сумерки уже сгустились до почти полной темноты, перед ним выросло Оно. Замок Кащея.

Он возник внезапно, как кошмарный сон, из предрассветного тумана, поднимавшегося с болот. Он стоял на острове посреди огромного, черного как деготь, мертвого озера. Никакой видимой переправы не было. Замок был высечен не из камня, а будто вылеплен из самой ночи и отчаяния. Башни, острые и кривые, как когти мертвеца, впивались в багровеющее небо. Стены были неровные, покрытые каким-то темным, скользким на вид налетом, будто запекшейся кровью или плесенью. Окна – редкие, узкие, как бойницы – не светились. Из них глядела только пустота и холод. Весь замок казался не жилищем, а огромной гробницей, забытой посреди безжизненной пустоши. От него веяло таким леденящим ужасом, таким древним злом, что Байка чуть не развернулся и не побежал прочь, куда глаза глядят. Его шерсть встала дыбом по всему телу, и тихий, непроизвольный стон вырвался из груди. Здесь жила Тень. Здесь был Кащей.

Но тут его острый слух уловил звук. Слабый, еле слышный, донесшийся с другого берега озера, от подножия замка. Плач. Женский плач. Не один голос, а несколько. Тоненький, всхлипывающий – наверное, Лиля. Сдержанный, но от этого еще более горький – возможно, Милана. И другие, сливающиеся в хор отчаяния.

Звук этот, такой человеческий, такой беззащитный среди этого царства смерти, пронзил Байку сильнее любого страха. Они там. Плачут. Жалость вспыхнула в нем с новой силой, сжигая часть ужаса. Он должен был подобраться ближе. Увидеть. Убедиться.

Осторожно, как тень, Байка двинулся вдоль берега зловонного озера. Вода в нем была неподвижна, черна и, казалось, вязка, как смола. От нее шел тяжелый запах гнили. Байка держался подальше, прячась за чахлыми кустами и валунами, покрытыми той же скользкой черной плесенью, что и стены замка. Он обошел почти половину озера, прежде чем нашел то, что искал. С этой стороны замка, у самой воды, была невысокая, но отвесная скала, часть острова. А в скале, почти у самой черной воды, зияло темное отверстие. Не ворота, а скорее низкий, широкий пролом, возможно, старая пещера или пролом в фундаменте. Оттуда тоже доносились приглушенные звуки – не только плач, но и голоса. И главное – оттуда шел знакомый, ненавистный запах Тени, смешанный с чем-то еще… с запахом людей. С запахом принцесс.

Сердце Байки заколотилось. Вот оно! Вход… или выход? Или просто темница? Он замер, втягивая воздух и вслушиваясь. Доступ к пролому со стороны берега был затруднен – узкая полоска скользкой, каменистой земли, а затем отвесная скала. Но для медведя, особенно такого сильного и цепкого, как Байка, это не было непреодолимым препятствием. Страх боролся с жалостью и любопытством. Запах Тени был силен здесь, у входа. Что, если Кащей там? Или его слуги? Байка представил себя запертым в каменном мешке с этой черной бездной… Он сглотнул комок страха.

Но плач не умолкал. И тогда Байка решился. Он опустился на брюхо и, как огромная, бурая ящерица, пополз вдоль узкой полосы берега к основанию скалы под проломом. Камни были скользкими и холодными. Запах тлена и сырости становился невыносимым. Он прижался к скале, под самым темным провалом, и замер. Отсюда голоса были слышны отчетливее.

– А я бы отдала все свои платья за кружку теплого молока, – вздохнула Милана. Послышался слабый, горький смешок.– …не могу больше… – всхлипывал тонкий голосок. – Хочу домой… к маме… Здесь так пахнет… и холодно… – Тс-с-с, Лилечка, – послышался более спокойный, но усталый голос. София. – Не плачь, милая. Ты же храбрая девочка. Папа с мамой обязательно нас найдут. Короли уже ищут. – А если не найдут? – голос Миланы дрожал. – Эта… эта штука… Она же неживая! Мечи сквозь нее проходят! Как с ней сражаться? – Всему есть предел, Милана, – прозвучал твердый, властный голос Эльвиры, но в нем тоже слышалась усталость. – И у магии, и у зла. Мы должны верить и… ждать. И не терять надежду. И не плакать, Лиля. Слезы радуют только нашего похитителя. – Но я боюсь! – простонала Арина. Байка узнал ее голос, обычно такой звонкий, а теперь хриплый от слез. – Здесь так темно… и эти звуки… Скрипит что-то… Стучит… Как будто сам замок живой и злой. И голодно… Я даже кусок этого… этого черствого хлеба съела бы…

Байка осторожно приподнялся на задних лапах. Пролом был достаточно широким и низким. Внутри горел тусклый, колеблющийся свет – не яркий огонь, а скорее бледное, зеленоватое сияние, исходившее, видимо, от какого-то камня или светильника на стене. Он давал достаточно света, чтобы разглядеть то, что было внутри.

Это была темница. Небольшая, вырубленная прямо в скале пещера или камера под замком. Стены были грубо обработаны, мокрые, покрытые плесенью и скользкими подтеками. Пол – грязный камень. В дальнем углу виднелась дверь – массивная, окованная черным железом, с маленьким зарешеченным окошком вверху. Но самое главное – решетка. Толстые, ржавые прутья, вмурованные в камень, отгораживали часть камеры у самого пролома, где сидели пленницы.

Их было пять. Байка узнал их всех, хотя они выглядели совсем иначе, чем на солнечной поляне. Яркие платья были выпачканы в грязи, порваны, помяты. Волосы растрепаны, лица бледные, заплаканные, под глазами темные круги. Они сидели на голом, холодном камне, прижавшись друг к другу для тепла.

Принцесса Лиля, самая маленькая, прижималась всем телом к Софии, пряча лицо у нее на груди. Ее худенькие плечики вздрагивали от тихих рыданий. София гладила ее по голове, но ее собственное лицо было напряженным, глаза смотрели в пустоту с выражением тщетных попыток придумать выход.

Милана сидела, обхватив колени руками, и глядела на мокрую стену. Следы слез блестели на ее щеках. Ее альбом, ее карандаши – все осталось там, на опушке. Теперь не до рисунков.

Арина сидела на корточках, упершись кулаками в камень по бокам от себя. Она глядела прямо на решетку, и в ее глазах, широко открытых, горел не угасший до конца огонек бунта. Но и страх читался в каждом ее напряженном мускуле.

Эльвира сидела прямо, как на троне, даже здесь. Ее платье цвета сливы было самым темным, и грязь на нем была менее заметна. Она смотрела на запертую дверь, ее губы были плотно сжаты. Она пыталась сохранить достоинство, опору для других, но тень отчаяния лежала и на ее лице.

– Я не хочу умирать! – зарыдала Лиля, еще сильнее прижимаясь к Софии. – Я боюсь! Мамочка!– Он придет, – вдруг тихо сказала Арина, не отрывая взгляда от решетки. – Этот… Кащей. Я слышала, как стражники за дверью говорили его имя. Он придет и… и что-то с нами сделает. Для темной магии. Или чтобы короли выкуп дали… а потом все равно сделает. – Молчи, Арина! – резко обернулась к ней Эльвира. – Не нагнетай! – Но это правда! – Арина подняла на нее глаза, полные слез. – Мы все знаем, что это правда! Он не стал бы нас похищать просто так! Мы здесь умрем! В холоде, в темноте, воняющей этой… этой мертвечиной! – Арина, пожалуйста! – взмолилась Милана, закрывая лицо руками. – Не надо!

София крепче обняла малышку, но сама не смогла сдержать слез. Даже Эльвира опустила голову, ее плечи слегка дрогнули. Отчаяние, густое и липкое, как болотная тина, заполнило камеру, смешавшись с зеленоватым светом и запахом сырости. Оно давило сильнее каменных стен.

Байка стоял, прижавшись к холодной скале у пролома, и смотрел. Он видел каждую слезу, каждую дрожь, каждый жест безнадежности. Он слышал их страх, их голод, их холод. Он чувствовал запах их отчаяния, смешанный с запахом тюрьмы и тлена. И жалость, та самая, что привела его сюда, разрослась в его огромной груди до невероятных размеров. Она заполнила все пространство, вытеснив даже страх перед замком и Кащеем. Она стала тяжелой, горячей, живой. Маленькие… Голодные… Плачут… Боятся… Эти простые слова, понятные его медвежьему разуму, жгли изнутри.

Он вспомнил их такими, какими видел всего несколько часов назад: смеющимися на солнце, яркими, беззаботными. А теперь… они были как птенцы, выпавшие из гнезда прямо в пасть змеи. И некому было их защитить.

Вдруг скрипнула тяжелая дверь в глубине камеры. Все принцессы вздрогнули и вжались в стену у решетки, как стайка испуганных птиц. В проеме показалась фигура. Но это был не Кащей.

Существо было низкорослым, кривым, одетым в лохмотья грязно-бурого цвета. Его кожа была землисто-серой, покрытой бородавками и струпьями. Длинные, грязные волосы спадали на узкое, крысиное лицо с маленькими, блестящими, как бусинки, злыми глазками. Оно несло в одной рухе тусклый фонарь с тем же зеленоватым светом, а в другой – деревянную миску с чем-то неаппетитным и черным. Запах гнили усилился.

– Тсссс! Тише, пташечки! – прошипело существо голосом, похожим на скрежет ржавых петель. – Кушать принес! Господин Кащей милостив… пока. Кушайте, набирайтесь силочки… для господина! Хе-хе-хе!

Оно пнуло ногой миску, и она со скрежетом проехала по камням, остановившись у самых ног принцесс. Внутри была какая-то серая, липкая каша, плавающая в мутной жидкости. От нее несло затхлостью и плесенью.

– Хе-хе! А выбор-то у вас какой, принцессица? – ехидно спросил стражник (Байка понял, что это один из слуг Кащея). – Голод – лучшая приправа! Или вы думаете, вам тут пирожки с медом подадут? – Он злобно захохотал, и звук этот был похож на лай больной собаки. – Кушайте, пока дают! А то господин Кащей рассердится… а когда он сердит, он… кусается. Хе-хе!– Фу! – невольно вырвалось у Арины. – Это есть нельзя!

Он повернулся и скрылся за дверью. Тяжелый засов громко щелкнул снаружи.

Принцессы молча смотрели на миску с отвращением. Даже Лиля перестала плакать, уставившись на "еду" широкими, испуганными глазами.

– Я лучше умру, чем съем это! – с вызовом сказала Арина. Она отшвырнула миску ногой. Липкая масса размазалась по камню, издавая тошнотворный запах.– Я… я не буду это есть, – прошептала Милана. – И я, – тихо сказала София, крепче прижимая к себе Лилию. – Надо попробовать… хоть немного, – сказала Эльвира, но ее голос дрогнул. Она сделала движение к миске, но Арина схватила ее за руку. – Нет! Мы не знаем, что это! Может, оно отравлено? Или… или заколдовано? – Если мы не будем есть, мы просто умрем от голода, – с горечью произнесла Эльвира, отдергивая руку. – И тогда Кащей все равно получит то, что хочет… наши жизни. Только медленнее.

Принцессы снова замолчали. Отчаяние висело в воздухе тяжелее, чем прежде. Зеленоватый свет фонаря, оставленного стражником, бросал жуткие, пляшущие тени на стены. Где-то далеко, в недрах замка, послышался протяжный, леденящий душу вой. Лиля снова всхлипнула.

Байка все видел. Видел отвратительного стражника. Видел "еду". Видел гордый жест Арины. Видел слезы Лилии и безнадежность в глазах остальных. И жалость в его сердце перешла в нечто иное. В ярость. Тихую, медвежью, но страшную в своей мощи. Как они смеют? Как это жалкое, крысиное существо смеет так обращаться с ними? Как Кащей смеет запирать их здесь, в темноте и холоде, морить голодом и страхом?

Огромные когти Байки невольно впились в скользкий камень под лапами. Глубокий, неслышный рык прошел по его груди. Инстинкт кричал: Опасность! Замок! Кащей! Беги! Но голос жалости и теперь уже праведного гнева звучал громче: Нет. Не могу уйти. Не могу оставить их здесь.

Он посмотрел на решетку. Прутья толстые, ржавые, но старые, вмурованные в камень. Мог ли он? Смог бы? Он был силен, очень силен. Но шум… Если он попытается сломать решетку, шум поднимет на ноги весь замок. И тогда не только он погибнет, но и принцесс могут убить или унести еще глубже, куда он не сможет добраться.

Нет. Так нельзя. Нужен другой путь. Нужна помощь. Нужен… план. Это слово было чуждо медвежьему разуму, но сейчас оно возникло само собой. Как охотник выслеживает добычу, так и он должен выследить возможность. Выждать. Найти слабое место.

Вдруг из глубины замка донесся гулкий звук шагов. Тяжелых, мерных, зловещих. И вместе с ними по каменным коридорам пополз знакомый, леденящий душу запах – запах Тени. Запах Кащея.

Принцессы услышали его. Они вжались в стену еще сильнее, побледнев как полотно. Даже Эльвира впервые выглядела по-настоящему испуганной. Лиля зажмурилась и затихла, словно надеясь стать невидимой.

Шаги приближались. Они звучали прямо за дверью темницы.

Байка почувствовал, как по его спине пробежал ледяной пот. Инстинкт самосохранения взревел в нем последним предупреждением. Сейчас! Беги! Пока не поздно!

Он посмотрел на принцесс. На их перекошенные от ужаса лица. На их дрожащие руки, вцепившиеся друг в друга. Они были такими беззащитными перед тем, что сейчас войдет в эту дверь.

И в этот момент, в сердце огромного медведя, родилась тихая, но непоколебимая клятва. Не мысль, а чувство, чистое и ясное, как горный ручей.

Я помогу.

Это не было обещанием победы. Это было обещанием попытки. Обещанием не уйти. Не бросить. Не сбежать. Даже если это будет стоить ему жизни. Жалость переплавилась в решимость.

Шаги остановились прямо за дверью. Загремел тяжелый засов.

Байка не побежал. Он припал к земле у самого пролома, сливаясь с тенями скалы, став невидимым куском ночи и камня. Его глаза, горящие в темноте, были прикованы к двери. Он должен был видеть врага. Должен был знать, с чем ему предстоит бороться. Страх все еще сковывал лапы, но под ним, как скала, лежала твердая решимость: Я помогу. Как смогу.

Дверь со скрипом открылась…

Глава 3: Всадник в Чёрном и Его Верный Гром

Дверь темницы распахнулась, и в проеме встала Фигура. Не стражник. Кащей.

Он был высоким, невероятно худым, будто скелет, обтянутый высохшей, землисто-серой кожей. Его длинные, костлявые пальцы, напоминающие когти хищной птицы, сжимали посох из черного, мертвого дерева, увенчанный кристаллом мутно-багрового цвета, слабо пульсирующим зловещим светом. Лицо… Лица почти не было. Только глубокие впадины глаз, в которых горели две точки холодного, нечеловеческого огня, как угли в пепле. Рот был тонкой щелью, больше похожей на шрам. Он не носил богатых одежд – только просторный, истлевший плащ цвета запекшейся крови, наброшенный на плечи. От него исходил тот самый запах – запах древней пыли, сухой кости и беспросветной, леденящей пустоты. Запах Вечной Смерти.

Воздух в камере мгновенно стал ледяным. Принцессы вжались в стену так сильно, что, казалось, хотели провалиться сквозь камень. Лиля издала тонкий, замирающий писк и спрятала лицо в платье Софии. Даже Эльвира не смогла сдержать дрожь, охватившую ее тело.

Кащей не спеша шагнул вперед. Его движения были плавными, но неестественными, как будто он не ходил, а скользил над самым камнем пола. Его горящие глазницы медленно скользнули по каждой принцессе, и каждая почувствовала, как этот взгляд выскребает что-то живое из самой глубины души.

– Неплохо… – прошипел он голосом, похожим на шелест сухих листьев под ногами мертвеца. Звук был тихим, но он заполнил камеру, врезаясь в сознание. – Энергия страха… чиста… сильна… Особенно у малютки… – Он сделал едва заметный жест в сторону Лили, и та взвизгнула, забилась в истерике. – И гнев… – Его взгляд остановился на Арине, которая, несмотря на смертельный ужас, сжала кулаки и с ненавистью смотрела на него. – Да… Очень питательно. Вы будете гореть долго… как свечи на моем алтаре… пока не истлеет последняя капля жизни… для Великого Пробуждения.

Он протянул костлявую руку. Кристалл на посохе вспыхнул ярче, багровый свет залил камеру, отбрасывая чудовищные, пляшущие тени. Принцессы почувствовали, как из них буквально вытягивают силу. Появилась слабость, головокружение, тошнота. Милана застонала. София прижала Лили к себе, пытаясь закрыть ее от этого света, но он проникал повсюду.

– Наивная… – прошипел он. – Всех возьму. Каждую каплю. Вечность терпит… а я еще более терпелив.– Нет! – выкрикнула Эльвира, собрав последние силы. – Оставьте их! Берите меня! Моей жизни хватит! Кащей повернул к ней свою страшную голову. Из щели-рта донесся звук, похожий на сухой смех.

Байка, прижавшийся к скале у пролома, чувствовал ледяную волну ужаса, исходящую от Кащея. Каждая клетка его тела кричала: Беги! Беги сейчас же! Он видел, как страдали принцессы, как багровый свет высасывал из них жизнь. Жалость и ярость боролись с первобытным страхом. Его лапы дрожали, когти впивались в камень. Не могу… Не могу смотреть… Но…

И тут произошло нечто, что заставило Кащея резко обернуться к двери. Откуда-то издалека, сквозь толщу камня, донесся громкий, яростный лай. Не собачий, а скорее… волчий. Глубокий, мощный, полный угрозы. И следом – четкий, металлический звук, как будто кто-то ударил мечом о камень.

Он скользнул обратно в дверь, которая захлопнулась за ним с гулким стуком. Тяжелый засов щелкнул.Горящие глазницы Кащея сузились. Багровый свет кристалла погас. Он резко повернулся. – Кто посмел?.. – прошипел он с неподдельной злобой. – Кто тревожит покой Вечности?..

Принцессы рухнули на камень, обессиленные. Лиля рыдала навзрыд. София и Милана дрожали. Арина, бледная как смерть, тяжело дышала, все еще сжимая кулаки. Эльвира закрыла глаза, шепча что-то беззвучно. Багровый свет исчез, но холод и страх остались.

Байка тоже услышал лай и звон металла. Что это? Кто-то пришел? Враг Кащея? Или… помощь? Сердце его бешено заколотилось. Надежда, крошечная и робкая, теплым лучом пробилась сквозь ледяной ужас. Он не мог видеть, что происходит снаружи, но звуки означали одно: Кащей отвлекся. Сейчас! – пронеслось в его голове. Пока он там…

Но что он мог сделать? Решетка все еще была непреодолима. А шум… Шум привлечет внимание. Он замер в нерешительности, разрываясь между желанием действовать и страхом навредить.

Тем временем, на другом берегу зловонного озера, там, где когда-то остановился Байка, появились двое.

Всадник и его пес.

Всадник был облачен с ног до головы в доспехи глубокого, матово-черного цвета. Они не сверкали, а поглощали свет, делая его похожим на ожившую тень. Шлем с узкой прорезью для глаз скрывал лицо. На плечах – короткий плащ того же черного оттенка, подбитый серым мехом. Сидел он в седле идеально прямо, с врожденной, небрежной грацией воина. В его позе, в том, как он держал поводья одной рукой, а другой свободно лежал на эфесе длинного меча в черных ножнах, чувствовалась уверенность и скрытая мощь. Это был не просто воин. Это был Принц. Принц Тьмы, как его иногда называли за мрачные доспехи и молчаливый нрав – Черный Принц, наследник королевства Ночных Вершин, славившегося своими непобедимыми всадниками в угольной стали.

Его конь был под стать хозяину – огромный, вороной жеребец с горящими глазами и ноздрями, раздувающимися от напряжения и болотного смрада. Он нервно перебирал копытами, чуя опасность места.

Но главное – это был Пес. Он стоял рядом с конем, огромный, мощный, с шерстью цвета бури – серой, с черными и рыжеватыми подпалинами. Породу угадать было сложно – в нем текла кровь и волкодавов, и горных стражей. Его рост в холке был почти по пояс лошади, лапы – размером с хорошую тарелку. Глубокая грудь, сильная шея, умная, выразительная морда с янтарными глазами, которые сейчас горели сосредоточенной яростью и настороженностью. Это был Гром. Верный друг, телохранитель и боевой товарищ Черного Принца. Его ошейник из толстой кожи был украшен скромной, но прочной стальной бляхой.

– Тихо, Гром, – раздался спокойный, низкий голос из-под шлема Принца. – Я чувствую. Это место… оно пропитано злом. Старым и сильным.

Гром ответил негромким, глубоким ворчанием, которое шло из самой груди. Он не лаял попусту. Его янтарные глаза были прикованы к мрачному замку на острове. Шерсть на загривке и вдоль хребта стояла дыбом. Он обнажил клыки в беззвучном рыке, чуя то же, что и его хозяин – запах смерти и черной магии, который витал над озером густой, ядовитой пеленой.

Черный Принц медленно оглядел берег, скалы, черную воду. Его взгляд, скользнувший по месту, где всего час назад прятался Байка, был цепким и оценивающим. Он видел выжженную полосу на траве, ведущую к озеру, видел скользкие камни у пролома в скале под замком. Он видел… слишком много тишины и запустения. И слишком много следов недавней активности – сломанные ветки, примятая трава, но не от зверя, а от чего-то тяжелого и неосторожного. Медведь? Большой… Но что ему здесь делать?

– Вести были верны, Гром, – произнес Принц, обращаясь к псу, как к равному. Его голос под шлемом звучал устало, но твердо. Гонец из Гории, чудом спасшийся после нападения Тени на кортеж принцесс, успел рассказать достаточно. О черной туче, о похищении, о направлении – Топи Бездольные, к замку, о котором ходят лишь кошмарные легенды. О Кащее Бессмертном. – Они здесь. Пять королевских дочерей. В пасти у чудовища.

Он сжал руку на эфесе меча. Задача казалась невыполнимой. Один. Против древнего зла, чья магия, по слухам, не знает равных. Против целой крепости, пропитанной тьмой. Но он дал слово. Слово королю Гории, отцу Миланы. Слово Чести. И слово это для Принца Ночных Вершин было крепче любой стали.