Ритуал Доктора Эберкроу

Глава 1: Аркхем Вью – Врата в Тень

– Г.Ф. Лавкрафт, "Зов Ктулху""Самые милосердные вещи на свете, я думаю, это неспособность человеческого разума связать воедино все его составляющие. Мы живем на тихом островке невежества посреди черного моря бесконечности, и нам вовсе не суждено уплыть далеко."

Дождь хлестал по крыше дилижанса, как будто сама небесная твердь решила смыть с земли Аркхем и его окрестности. Доктор Элиас Торн прижался лбом к холодному, запотевшему стеклу, всматриваясь в проплывающие мимо мрачные пейзажи Новой Англии. Сосны, скрюченные и почерневшие от вечных штормов, тянули к нему острые, как когти, ветви. Туманы, рожденные близостью океана и болот, цеплялись за землю серыми космами, скрывая очертания холмов и делая дорогу бесконечным, зловещим туннелем. Воздух внутри кареты был спертым, пропитанным запахом сырой шерсти, дегтя и чего-то еще… чего-то гнилостного, едва уловимого, что пробивалось сквозь щели.

Он ехал в Аркхем Вью. Психиатрическая лечебница. Его новое место работы, его шанс. Элиас сжал ладонями кожаный портфель, где лежали его дипломы, рекомендации и тщательно составленный план по внедрению современных методов терапии – гипноза, рациональных бесед, возможно, даже первых опытов с электрошоком. Он верил в науку, в силу разума, способного победить хаос безумия. Аркхем Вью, хоть и затерянный в глуши, славился как место для серьезных исследований, пусть и с мрачноватой репутацией. Здесь собирали сложнейшие случаи, те, от кого отказались другие клиники. Это был вызов. И Торн жаждал его принять.

Но чем ближе они подъезжали, тем сильнее сжимался узел тревоги у него под ложечкой. Пейзаж за окном приобретал все более угрожающий вид. Заброшенные фермы с покосившимися крышами, как скелеты гигантских зверей; болота, где вода стояла черная и неподвижная, словно жидкий асфальт; редкие каменные стены, сложенные из валунов неестественных, почти органических форм. И тишина. Гнетущая, абсолютная тишина, нарушаемая лишь стуком копыт по грязи, скрипом экипажа и настойчивым шелестом дождя. Ни птиц, ни зверей, ни признаков жизни в этих проклятых местах.

Солнце, если оно и появлялось сегодня, уже скрылось за свинцовыми тучами, когда дилижанс, наконец, свернул с главной дороги на узкую, разбитую колею. Она вела вверх, на вершину утеса, омываемого с трех сторон холодными водами Атлантики. И там, венчая это мрачное возвышение, возникло здание Аркхем Вью.

Оно было огромным, угрюмым, выстроенным из темно-серого гранита, почерневшего от времени и непогоды. Архитектура – неуклюжая смесь викторианской готики и чего-то более древнего, зловещего. Острые шпили, похожие на кинжалы, вонзались в низкое небо; узкие, похожие на бойницы окна отражали лишь серую муть дня; контрфорсы, тяжелые и грубые, поддерживали стены, будто здание силилось удержаться от падения в бездну. По периметру тянулся высокий каменный забор с коваными воротами, увенчанными ржавыми шипами. Весь комплекс производил впечатление не лечебницы, а крепости или тюрьмы, возведенной для сдерживания чего-то ужасного внутри.

Дилижанс остановился у ворот с пронзительным скрипом тормозов. Ворота медленно, со стоном железа по железу, распахнулись, пропуская его во внутренний двор, вымощенный неровным булыжником, заросший редкими клочками чахлой травы. Двор был пуст. Лишь где-то высоко в стене скрипнула ставня. Элиас вышел из кареты, мгновенно промокнув под ледяным дождем до нитки. Воздух здесь был еще тяжелее – влажный, соленый от моря, но с явным привкусом плесени, дезинфектанта и… чего-то невыразимо старого и больного. Запах отчаяния.

Дверь главного входа, массивная дубовая, обитая коваными полосами, приоткрылась. В проеме возникла фигура. Женщина. Высокая, сухопарая, облаченная в безупречно белую, накрахмаленную форму старшей медсестры. Ее лицо, изборожденное глубокими морщинами, было бесстрастным, как маска. Глаза, маленькие и пронзительно-серые, без тени приветствия оценили Элиаса с ног до головы. В них читались усталость, цинизм и настороженность, граничащая с враждебностью.

– Доктор Торн? – Голос у нее был низким, хрипловатым, как скрип несмазанных петель. – Я – старшая сестра Маргарет. Вас ждут.

Она не протянула руки, лишь отступила в тень прихожей, жестом приглашая войти. Элиас шагнул внутрь, и дверь захлопнулась за ним с глухим, окончательным стуком, отрезая последнюю связь с внешним миром.

Прихожая была огромной и ледяной. Высокие сводчатые потолки терялись в полумраке. Стены, некогда выкрашенные в блекло-зеленый цвет, теперь покрылись пятнами сырости, от которых тянулись вниз черные, как вены, полосы плесени. Пол – холодный камень, местами протертый до блеска, местами покрытый скользкой грязью. Воздух гудел от тишины, нарушаемой лишь капаньем воды где-то в трубах и далеким, приглушенным стоном. Свет проникал лишь из нескольких высоких окон, затянутых пыльной паутиной и решетками, бросая на пол косые, умирающие лучи. На стене висел потускневший портрет какого-то сурового господина в старомодном сюртуке – основателя, предположил Элиас.

– Добро пожаловать в Аркхем Вью, доктор, – произнесла сестра Маргарет, и в ее голосе не было ни капли доброжелательности. – Надеюсь, ваши ожидания не были… завышены. Мы ценим современные подходы, но здесь все подчинено одному – порядку и безопасности. Безопасности персонала и пациентов. Прежде всего.

Она повела его по длинному, мрачному коридору. Стены здесь были голыми, лишь кое-где укреплены толстыми железными полосами. По обеим сторонам тянулись тяжелые двери с глазками и массивными засовами. Из-за некоторых дверей доносились звуки: бессвязный бормотаж, внезапный визгливый смех, глухие удары в стену, монотонное постукивание. Эти звуки, смешиваясь с эхом шагов по каменному полу, создавали жуткую симфонию безумия. Воздух был пропитан запахами – карболки, дешевого мыла, вареной капусты и все той же, неистребимой сырости и тления. Элиасу стало душно. Его научный энтузиазм начал меркнуть перед лицом этой осязаемой, давящей реальности упадка и безнадежности.

– Корпус А, – отрывисто пояснила Маргарет, не замедляя шага. – Наиболее… спокойные. Если это слово здесь применимо. – Она бросила взгляд на одну из дверей, откуда вдруг раздался душераздирающий вопль, быстро перешедший в истерический плач. Сестра даже не вздрогнула. – Корпус Б – для буйных. Туда вы попадете позже, с охраной. Корпус В – изоляция. – Она кивнула в сторону ответвления коридора, погруженного в почти полную темноту. Там, в конце, виднелась одна-единственная дверь, усиленная дополнительными железными накладками и с огромным замком. – Туда без особой надобности не заходят.

Они миновали столовую – большое, пустое помещение с длинными столами, привинченными к полу, и скамьями. В воздухе висел тяжелый запах несвежей еды. Прошли мимо процедурной – Элиас мельком увидел старое кресло с кожаными ремнями и шкаф с пугающе примитивными инструментами. Увидел палаты – крошечные камеры с голыми стенами, соломенными тюфяками на железных койках и ведром в углу. Окна – узкие, забранные решетками. В одной из палат сидел человек, качавшийся взад-вперед, уставившись в пустоту. В другой – женщина что-то яростно выцарапывала ногтями на штукатурке, бормоча под нос.

– Персонал? – спросил Элиас, стараясь скрыть нарастающий дискомфорт.

– Минимальный, – отрезала Маргарет. – Два санитара на смену. Младшая медсестра. Я. И теперь вы, доктор. Доктор Уоррен… – она запнулась, и ее лицо на мгновение исказила гримаса чего-то, похожего на страх или отвращение. – Доктор Уоррен больше с нами не работает. Внезапно. Его кабинет теперь ваш.

Она открыла дверь в небольшое помещение. Кабинет. Письменный стол, покрытый слоем пыли, стул, шаткий книжный шкаф с потрепанными медицинскими томами, сейф. Одно окно с решеткой, выходящее во внутренний двор. На стене – трещина, зияющая, как шрам. Здесь тоже пахло сыростью и пылью, но Элиас уловил и другой запах – слабый, но едкий, как будто что-то горело… или гнило.

– Ваши вещи принесут позже. Ознакомьтесь. Ключи от сейфа и корпусов. – Она положила на стол тяжелую связку старых, засаленных ключей. – Правила просты: пациенты не покидают палат без сопровождения. После отбоя – никаких передвижений без крайней необходимости. Изолятор – только с санкцией старшего по смене. То есть моей. Или вашей, но… – она посмотрела на него своим стальным взглядом, – я настоятельно рекомендую первые недели не проявлять излишней инициативы. Особенно в отношении определенных палат.

– Я врач, сестра Маргарет. Моя задача – лечить. А для этого нужно изучать случаи, даже сложные.Элиас почувствовал укол раздражения. Он не привык, чтобы его ограничивали, тем более медсестра.

– Лечить. Мило. Вы скоро поймете, доктор Торн, что в Аркхем Вью мы не столько лечим, сколько… содержам. Сдерживаем. Иногда изучение слишком глубоко затягивает. Как доктора Уоррена. – В ее голосе прозвучало предупреждение. – Он тоже был полон идей. Свежих, современных. Слишком увлекся одним пациентом. Исчез. Вернее… – она поправила безупречный воротничок, – его нашли. Но состояние… не позволяло больше работать. Совсем.Сестра Маргарет усмехнулась – коротко, сухо, без тени веселья.

Она не стала уточнять. Молчание повисло тяжелее слов. Элиас вспомнил слухи, доходившие до него еще в Бостоне – шепотки о нервном срыве, о самоизоляции, о чем-то более мрачном и неопределенном.

– О ком именно? – спросил он, стараясь звучать профессионально.

– Пациент номер пять. Изолятор. Корпус В. Тот самый конец коридора. – Она произнесла это так, словно говорила о прокаженном. – Диагноз – тяжелая, резистентная шизофрения. Кататонические приступы, параноидальные бредовые конструкции, галлюцинации… весь набор. Но внешне… тихий. Опасен ли? Не в обычном смысле. Он не бросается на людей. Но его присутствие… его истории… – Она снова запнулась, впервые за разговор показав неуверенность. – Они… действуют. Как яд. Доктор Уоррен проводил с ним много времени. Слишком много. Записывал его бред. Искал логику там, где ее нет и быть не может. В конце он… изменился. Стал нервным, бледным, говорил сам с собой, бормотал те же бессмыслицы. А потом… – Она махнула рукой, словно отгоняя муху. – Неважно. Просто держитесь от палаты пять подальше, доктор. Это не пациент для ваших новомодных терапий. Это… яма. Бездонная.Сестра Маргарет вздохнула, будто ожидала этого вопроса и не хотела на него отвечать.

Ее слова, произнесенные в этой леденящей, пропитанной отчаянием атмосфере, произвели на Элиаса куда большее впечатление, чем он хотел бы признать. Но в нем заговорила профессиональная гордость, азарт исследователя. Что такого мог рассказывать этот пациент, что сломало опытного врача? Простой бред? Или… что-то большее? Иррациональный страх сестры Маргарет, обычно такой непоколебимой, только подогрел его любопытство.

– Я учту ваше мнение, сестра, – сказал он нейтрально. – Но как врач, я обязан составить собственное.

– Как скажете. Ваша первая задача – ознакомиться с делами остальных пациентов в корпусе А. Начните с них. Пять – подождет. – Она повернулась к выходу. – Ужин через час. В столовой для персонала. Не опаздывайте.Маргарет пожала узкими плечами. В ее глазах читалось: «Твой выбор. Твоя могила».

Она вышла, оставив Элиаса одного в холодном, пыльном кабинете, пропитанном призраком его предшественника. Он подошел к окну. Дождь усиливался, заливая грязными потоками стекло, за решеткой которого виднелся лишь сырой камень двора и мрачная громада противоположного крыла больницы. Где-то там, в самом конце темного коридора, за железной дверью, сидел Пациент №5. Тихий. Опасный не в обычном смысле. Источник историй, которые сводят с ума врачей.

Элиас положил руку на связку ключей. Они были холодными, тяжелыми, как оковы. Один ключ был заметно больше и старее других, с замысловатым бородком. Ключ от изолятора. От палаты пять.

Он подошел к сейфу. Открыл его. Внутри лежали папки с делами пациентов. Он вытащил верхнюю. На пожелтевшей этикетке кривым, старческим почерком было выведено: «Корпус А. Палата 1. Генри М. Диагноз: Деменция Прекокс.»

Элиас сел за стол, зажег керосиновую лампу (электричество в Аркхем Вью было ненадежным, как и все остальное). Желтоватый свет выхватил из полумрака пыль, витающую в воздухе, и глубокую трещину на стене. Он открыл папку, начал читать стандартные, унылые заметки о симптомах, лечении, отсутствии улучшений. Но его мысли неотступно возвращались к концу коридора. К железной двери. К тому, что за ней скрывалось. К загадке доктора Уоррена.

Он отложил папку. Тишина кабинета стала звенящей. Казалось, стены дышат. Трещина на стене в свете лампы казалась глубже, чернее. На мгновение ему почудилось, что в ее глубине что-то шевельнулось. Тень? Игра света? Или…?

Элиас резко встал, отгоняя наваждение. Усталость. Дорога. Угнетающая атмосфера. Он подошел к двери, вышел в коридор. Пустой, бесконечно длинный, тонущий в полумраке. Где-то далеко капала вода. Где-то сдавленно всхлипнул человек. Он посмотрел в сторону Корпуса В. Темный проем ответвления казался входом в пасть какого-то чудовища.

Он сделал несколько шагов. Не к выходу из Корпуса А, а именно туда. К темноте. Его ноги словно двигались сами. Любопытство? Вызов? Или что-то иное, подспудное, тянущее к источнику тайны, как мотылька к огню?

Он остановился у самого края светового круга от лампы в прихожей Корпуса А. Дальше – лишь глубокие сумерки, сгущающиеся в абсолютную черноту в конце. Там была дверь. Он знал. Железная. С большим замком. Палата пять.

И вдруг… из глубин темноты донеслось что-то. Не крик. Не стон. Не бормотание. Это был… шепот. Очень тихий, прерывистый, лишенный всякой человеческой интонации. Он не был громким, но в гнетущей тишине коридора резал слух, как ножом. Элиас не мог разобрать слов, если это были слова. Звуки были гортанными, булькающими, переплетенными с шипением, словно говорящий пытался воспроизвести речь с разорванным горлом или легкими, полными жидкости. Шепот лился неровно, то затихая почти до неслышности, то набирая странную, гипнотическую ритмичность. Он звучал оттуда. Из-за железной двери в конце Корпуса В.

Элиас замер. По спине пробежали мурашки. Не страх. Пока еще нет. Но первобытное, животное предчувствие чего-то глубоко неверного. Нечеловеческого. Этот шепот не был похож на бред сумасшедшего. В нем была какая-то чудовищная, искаженная значимость. Как заклинание на забытом языке ада.

Шепот внезапно оборвался. На смену ему пришла тишина, еще более зловещая и полная, чем прежде. Давящая. Ожидающая.

Доктор Элиас Торн стоял на краю света, лицом к поглощающей темноте коридора, ведущего к Пациенту №5. Его научный рационализм впервые дал глубокую трещину, заполненную ледяной, необъяснимой дрожью. Ворота в Тень распахнулись. И что-то из этой Тени только что коснулось его слуха.

Он медленно, очень медленно, отступил назад, в освещенное пространство прихожей. Сердце бешено колотилось. Он обернулся и увидел сестру Маргарет. Она стояла в дверном проеме столовой для персонала, застывшая, как статуя. Ее бесстрастное лицо было обращено в его сторону, но особенно пристально она смотрела туда, откуда доносился шепот. В ее глазах, обычно таких жестких, Элиас прочел нечто новое: не просто настороженность, а настоящий, первобытный ужас. Быстрый, как вспышка, но безошибочный. Она слышала. И этот звук означал для нее нечто ужасающе знакомое.

Не говоря ни слова, она резко повернулась и исчезла в столовой.

Элиас Торн остался один в огромной, мрачной прихожей Аркхем Вью. Шепот смолк, но эхо его, казалось, все еще висело в сыром, тяжелом воздухе, впитываясь в почерневший камень стен. Он посмотрел на связку ключей в своей руке. Ключ от изолятора был самым большим и холодным.

Первый день еще не закончился, а ворота в его рациональный мир уже начали неумолимо закрываться. Из темноты Корпуса В на него смотрело Нечто. И оно только что прошептало ему свое первое, неразборчивое приветствие. Аркхем Вью принял своего нового доктора. И Элиас с леденящей ясностью понял, что больница не просто содержала безумие. Она сама была им пропитана до последнего камня. До последней капли этого бесконечного, ледяного дождя. До последнего шепота из палаты номер пять.

Глава 2: Лики Безумия и Первый Шепот

Сон, если его можно было так назвать, не принес Элиасу Торну покоя. Он метался на узкой, жесткой койке в своей каморке для персонала (едва ли более комфортабельной, чем палаты пациентов), преследуемый фрагментами кошмаров. Ему снились бесконечные, сырые коридоры Аркхем Вью, где стены дышали и пульсировали, как живые внутренности. Снился шепот – тот самый, ледяной и булькающий, – который обвивался вокруг его сознания, как удавка из теней. И снилась железная дверь в конце Корпуса В, за которой скрывалось нечто, чей силуэт менялся и расплывался, принимая формы, от которых кричал разум.

Он проснулся до рассвета, в ледяной темноте, с сердцем, колотившимся как молот по наковальне. Воздух в комнате был спертым, насыщенным запахом плесени и старой пыли, смешанным с едким ароматом дезинфектанта, не способного перебить подспудную вонь тления. За окном, в узкой щели между решеткой и подоконником, все еще лил дождь, монотонный и бесконечный, словно плач заброшенной планеты.

Первый день настоящей работы. Элиас заставил себя встать, умыться ледяной водой из жестяного таза (горячая вода была роскошью), натянуть слегка помятый, но все еще белый халат – символ его профессии, его рационального щита. Он попытался сосредоточиться на плане: обход Корпуса А, знакомство с пациентами, оценка их состояний, начало ведения карт. Наука. Порядок. Контроль. Но образ железной двери и эхо того шепота висели в его сознании темным пятном, отравляя решимость.

В столовой для персонала царило мрачное молчание. Сестра Маргарет сидела за столом, словно высеченная из гранита, методично поедая безвкусную овсянку. Рядом – два санитара, здоровенные, туповатые мужчины с лицами, на которых застыло выражение хронической усталости и легкого отупения. Их звали Билл и Джек. Они ели молча, избегая взгляда нового доктора. Младшая медсестра, тщедушная девушка по имени Агнес с постоянно красными от слез глазами, дрожала над своей тарелкой, словно ожидая удара.

– Доброе утро, доктор Торн, – произнесла Маргарет без тени приветствия. Ее взгляд был холодным, оценивающим. – Готовы к обходу?

– Да, сестра Маргарет, – ответил Элиас, стараясь звучать уверенно. Он взял поднос с той же серой овсянкой и куском черствого хлеба. – Начнем с Корпуса А, как вы и советовали.

– Мудрое решение, – кивнула она, и в ее тоне прозвучало нечто, похожее на сарказм или… облегчение? – После завтрака. Агнес, подготовьте карты и лекарства.

Обход начался ровно в восемь. Элиас шел по коридору Корпуса А рядом с сестрой Маргарет, чувствуя на себе тяжелые взгляды санитаров, следовавших за ними. Воздух был пропитан все теми же запахами – отчаяния, лекарств и сырости, но теперь к ним добавились специфические ароматы немытых тел и человеческого горя. Двери палат были открыты, и оттуда доносилось бурление безумия, сдерживаемого лишь толстыми стенами и решетками.

Первый пациент: Генри М., тот самый из папки. Пожилой человек, съежившийся на койке, как высохший лист. Его глаза, огромные и мутные, смотрели куда-то в бесконечность за стенами. Он непрерывно шевелил губами, но звуков не издавал. Диагноз: Dementia Praecox (Слабоумие преждевременное). Сестра Маргарет бегло доложила историю – медленное угасание, потеря связи с реальностью, редкие вспышки беспричинного страха. Элиас попытался заговорить с ним, но Генри лишь слабо дернул головой, его взгляд скользнул по доктору, не задерживаясь, и снова устремился в никуда. Абсолютная пустота. Это не было страшно – это было бесконечно жалко и… мертво. Как будто душа уже ушла, оставив лишь пустую оболочку, ожидающую окончательного распада.

Ее слова, произнесенные с такой дикой убежденностью, заставили Элиаса невольно отступить на шаг. Иррациональный укол страха. "Вижу пустоту". Что она имела в виду? Просто бред? Или…? Он быстро вывел команду из палаты, оставив Эстер выцарапывать ее безнадежную защиту от невидимых ужасов.Следующая палата: Эстер П. Молодая, на вид, женщина с всклокоченными темными волосами и горящими лихорадочным блеском глазами. Она сидела на полу, спиной к стене, и яростно царапала штукатурку ногтями, уже стертыми в кровь. На стене зиял хаотичный узор из линий и спиралей. – Они в стенах! – выкрикнула она хрипло, увидев вошедших. – Слышите? Скребутся! Хотят выбраться! Я должна… должна выпустить их! Или замуровать! Замуровать навеки! Санитары насторожились. Сестра Маргарет вздохнула. – Параноидальная шизофрения. Бред преследования, тактильные галлюцинации. Успокоительное не всегда помогает. Будьте осторожны, доктор, может броситься. Элиас попытался мягко заговорить, но Эстер вжалась в стену, ее глаза бегали по комнате, выискивая невидимых врагов. – Они знают! – прошипела она, указывая грязным пальцем на Элиаса. – Они прислали тебя! Нового соглядатая! Но я вижу сквозь тебя! Вижу пустоту!

Палата за палатой. Каждый пациент – отдельная вселенная страдания и искаженного восприятия. Мистер Финч, страдающий манией величия, объявивший себя императором Атлантиды и требовавший немедленной коронации. Миссис Гловер, убежденная, что ее внутренности заменены на шестеренки и пружины, и она вот-вот остановится навеки. Юноша с кататоническим ступором, замерший в неестественной позе, как сломанная марионетка, не реагирующий ни на что.

Элиас делал заметки, пытался применять рациональные подходы, задавать вопросы, но чувствовал, как его первоначальный энтузиазм тонет в этом море безнадежности. Безумие здесь не было драматичным или романтизированным. Оно было грязным, изматывающим, уродливым и бесконечно повторяющимся. Оно стирало личности, оставляя лишь жалкие, искалеченные рефлексы. Наука, которую он так почитал, казалась жалкой тростинкой против этого океана хаоса. Сестра Маргарет наблюдала за его попытками с каменным лицом, лишь изредка бросая короткие, циничные комментарии.

И вот они подошли к последней палате в Корпусе А перед ответвлением в Б. Палата 7. "Хромой Том". Его настоящее имя, по словам Маргарет, давно забылось. Том сидел на койке, обхватив колени. Он был худой до костей, с впалыми щеками и огромными, выпученными глазами, в которых застыл немой, абсолютный ужас. Он не шевелился, не бормотал. Он просто… смотрел. Смотрел в пустой угол комнаты. Но не просто смотрел – он всматривался туда с такой интенсивностью, будто видел там врата в ад. Пот струился по его вискам, несмотря на холод в палате. Его губы были сжаты в белую ниточку.

– Что с ним? – тихо спросил Элиас, ощущая, как холодок пробежал по его спине. Взгляд Тома был заразительным. Непроизвольно Элиас тоже посмотрел в угол. Ничего. Пустота. Пыль.

– Хронический страх, – равнодушно ответила Маргарет. – Неподвижный ужас. Не ест, не пьет, если не кормить насильно. Не спит. Просто сидит и смотрит. Иногда… стонет. Говорят, до того как его привезли сюда, он работал ночным сторожем на старом кладбище в Аркхеме. Нашли его утром в часовне. С тех пор он… вот такой. Видит что-то. Все время. Что именно? – Она пожала плечами. – Кто знает. Но это что-то сидит в углу его палаты. Каждый день. Каждую ночь. Для него – это реальнее нас с вами.

Элиас сглотнул. Он снова посмотрел на пустой угол. И на миг ему почудилось… нет, не движение. Скорее, сгущение теней? Или просто игра света из коридора? Но этого было достаточно, чтобы его собственное воображение, уже натянутое как струна, дрогнуло. Он представил нечто бесформенное, сливающееся с темнотой, с десятками крошечных, немигающих глаз, устремленных на Тома. На него. Нарушение законов физики, тихо пульсирующее в углу. Он резко отвел взгляд, чувствуя легкую тошноту. "Видит что-то. Все время." Это было хуже криков Эстер. Это был немой свидетель незримого кошмара, ставшего неотъемлемой частью реальности для одного человека.

– Довольно Корпуса А, – сказала Маргарет, словно уловив его дискомфорт. – Пора в Б. Там… активнее. – Она кивнула санитарам. Билл и Джек выдвинулись вперед, их позы стали напряженнее, готовыми к действию. Джек достал короткую, толстую дубинку.

Корпус Б встретил их оркестром безумия. Вой, визг, истерический смех, удары в двери, лязг решеток сливались в оглушительную какофонию. Воздух здесь был еще тяжелее, гуще, пропитанный потом, мочой и адреналином страха и ярости. Сестра Маргарет шла быстро и уверенно, ее лицо оставалось бесстрастным. Элиас едва поспевал, его нервы были оголены до предела. Они заглядывали в глазки дверей, Маргарет лаконично комментировала состояния: "Маниакальный приступ", "Эпилептоидное возбуждение", "Бред отравления, агрессия".

– Картер, – пояснила Маргарет. – Опасен. Считает себя оборотнем. В полнолуние особенно буйный. Сегодня не полнолуние, но… – Дверь снова затряслась, и из глазка на мгновение мелькнул дикий, безумный взгляд, полный ненависти и животного страха. Элиас отпрянул. Этот взгляд был лишен всего человеческого. Он был… чужим.В одной из палат раздался особенно яростный вопль, и дверь задрожала от ударов изнутри.

Обход Корпуса Б стал для Элиаса испытанием на прочность. Каждая палата – новый виток ада. Он видел искривленные болью лица, слышал бессвязные обвинения и мольбы, чувствовал на себе ненавидящие или умоляющие взгляды. Его научная отстраненность таяла, как снег под кислотным дождем. Он был всего лишь человеком, заброшенным в самое сердце человеческого кошмара. И где-то там, в конце темного рукава Корпуса В, ждал источник самого странного, самого необъяснимого ужаса этого места.

Элиас не ответил сразу. Он посмотрел на темный проход, ведущий в Корпус В. На ту самую дверь в конце, невидимую отсюда, но отчетливо стоящую в его воображении. Шепот. Шепот Пациента №5. После какофонии Корпуса Б эта тишина казалась еще более зловещей. Не пустотой, а… затаившимся дыханием.Когда они, наконец, вышли из Корпуса Б обратно в относительно тихую (хотя и не менее мрачную) прихожую, Элиас почувствовал себя выжатым. Он прислонился к холодной каменной стене, пытаясь перевести дух. Сестра Маргарет наблюдала за ним. – Ну что, доктор Торн? Все еще полны решимости лечить? – спросила она, и в ее голосе снова зазвучал тот же едкий оттенок, что и утром.

– Пациент номер пять, – произнес он, не отрывая взгляда от темноты. – Джонас. Я хочу его увидеть.

– Именно поэтому я должен его осмотреть, – настаивал Элиас, чувствуя, как внутри него борются профессиональный долг, остатки рациональности и то самое нездоровое любопытство, которое погубило Уоррена. – Как врач. Первый осмотр. Без терапии. Просто… оценка состояния.Маргарет замерла. Ее лицо оставалось неподвижным, но в глазах вспыхнула искра того же ужаса, который Элиас видел вчера вечером. – Я предупреждала, доктор, – сказала она тихо, но твердо. – Он не для обходов. Он… особый случай.

– Как скажете, – произнесла она без эмоций. – Но только вы. Санитары остаются здесь. И будьте… кратки. – Она достала из кармана своего халата тот самый большой, старинный ключ. – И не ждите ответов. Он редко говорит. А когда говорит… – Она не закончила, лишь резко повернулась и пошла к проему Корпуса В.Сестра Маргарет долго смотрела на него, словно взвешивая его решимость. Потом ее плечи слегка опустились.

Элиас последовал за ней. С каждым шагом вглубь темного коридора воздух становился тяжелее, холоднее. Сырость висела в нем почти осязаемым покрывалом. Звуки из Корпусов А и Б затихали, поглощаемые мраком и толщиной стен. Здесь царила гробовая тишина, нарушаемая лишь их шагами да капаньем воды из какой-то протечки в потолке. Капли падали в лужу на каменном полу с резким, зловеще отчетливым звуком, эхом отдававшимся в пустоте.

Дверь палаты №5 возникла из темноты внезапно. Массивная, из темного, почти черного дерева, усиленная толстыми железными накладками и перекладинами. Замок был огромным, сложным, с замысловатым узором на бородке ключа. Глазок – маленький, толстый, как в банковском сейфе. Сестра Маргарет остановилась перед ней, словно перед алтарем запретного божества. Она медленно, с видимой неохотой, вставила ключ в замок. Скрип металла прозвучал невыносимо громко. Засовы с грохотом отодвинулись.

– Пять минут, доктор, – сказала она, не глядя на него. – Я буду ждать здесь. Если что-то… если он что-то сделает… кричите. Хотя… – Она снова не закончила мысль, лишь отступила на шаг, скрестив руки на груди, ее лицо было обращено в сторону выхода, а не к двери.

Элиас взялся за холодную железную скобу. Сердце бешено колотилось. Он толкнул дверь. Она открылась с тихим, жутким скрипом, словно последний вздох умирающего.

Палата была крошечной. Еще меньше, чем другие. Каменный пол, голые стены, окрашенные в грязно-желтый цвет, покрытый плесневыми разводами у самого пола. Одно маленькое, высоко расположенное окно с массивной решеткой, пропускающее скупой серый свет дождливого дня. В углу – соломенный тюфяк на железной койке без постельного белья. И ведро.

На койке сидел человек.

Пациент №5. Джонас.

Он не соответствовал ожиданиям Элиаса. Ни буйства Картера, ни немого ужаса Хромого Тома, ни исступленного царапанья Эстер. Он был худым, но не истощенным. Его темные, слегка вьющиеся волосы были неопрятны, но не спутаны в колтуны. Лицо – бледное, с правильными, даже тонкими чертами. Оно могло бы быть красивым, если бы не полное отсутствие выражения. Ни страха, ни злобы, ни интереса. Абсолютная пустота, но иного рода, чем у Генри М. Не отсутствие разума, а… его сокрытие. Глубина. Его глаза были темными, почти черными, и смотрели не на Элиаса, а куда-то в пространство перед собой, словно фиксируя что-то невидимое. Он сидел совершенно неподвижно, скрестив ноги по-турецки, руки лежали ладонями вверх на коленях. Поза была странно медитативной, неестественной для сумасшедшего дома.

Но больше всего Элиаса поразило не это. По всему полу палаты, на голых камнях, лежали листы бумаги. Не газеты, не обрывки – это были чистые, белые листы, явно принесенные кем-то извне. И на них… были рисунки.

Рисунки.

Элиас замер на пороге, его взгляд прилип к ближайшему листу. Он ожидал увидеть хаотичные каракули, страшные рожи, может быть, сцены насилия – обычные проявления больного воображения. Но то, что он увидел, не поддавалось никакой логике.

Это были геометрические формы. Но такие, которые не должны были существовать. Углы, которые не могли сойтись в трехмерном пространстве. Спирали, закручивающиеся внутрь себя и одновременно наружу. Многогранники с гранями, плавно перетекающими одна в другую под невозможными углами. Символы, составленные из линий, которые заставляли глаза болеть и слезиться, когда пытался проследить их путь. Некоторые композиции напоминали архитектуру – башни, арки, колоннады – но построенные по законам кошмарной, неевклидовой геометрии. Здания, которые могли существовать только в пространстве с иным числом измерений или в бреду лихорадки. На других листах были изображены… существа? Намеки на щупальца, глаза, крылья, но слитые в абстрактные, пульсирующие формы, лишенные четких контуров, как будто художник пытался запечатлеть нечто, постоянно ускользающее от восприятия. Цвета, где они присутствовали (видимо, карандашами или углем), были грязными, неестественными: ядовито-фиолетовый, болотный зеленый, глубокий, поглощающий свет багровый. И повсюду – повторяющийся сложный символ, похожий на искаженную звезду с изогнутыми лучами, вписанную в круг с неправильными выступами.

От этих рисунков веяло холодом. Холодом глубокого космоса, пустоты между звезд, где правят иные законы. Элиас почувствовал легкое головокружение, тошноту. Его разум бунтовал против визуального хаоса, пытаясь безуспешно навести порядок, найти знакомые паттерны. Но паттернов не было. Был лишь хаос, облеченный в пугающе последовательную, но абсолютно чуждую форму. Это не было безумием в привычном смысле. Это выглядело как… знание. Запретное, разрушительное знание, выплеснутое на бумагу.

Он шагнул внутрь, осторожно, стараясь не наступить на рисунки. Запах в палате был иным, чем в остальной больнице. Тот же запах сырости и плесени, но смешанный с чем-то… минеральным? Металлическим? Как воздух в глубокой пещере или на дне океана. И еще – слабый, едва уловимый запах озона, как после грозы.

– Джонас? – тихо произнес Элиас, остановившись в паре шагов от койки. – Меня зовут доктор Торн. Я твой новый врач.

Никакой реакции. Темные глаза продолжали смотреть в пустоту перед собой. Пальцы на коленях не дрогнули. Казалось, он не просто игнорирует Элиаса, а вообще не воспринимает его присутствие. Он был где-то далеко. В тех мирах, что изображены на его рисунках?

Элиас опустился на корточки, чтобы лучше рассмотреть ближайший рисунок. Он изображал что-то вроде города. Башни из черного камня, вздымающиеся под невозможными углами, мосты, соединяющие несуществующие точки, арки, ведущие в кромешную тьму. Город казался одновременно древним, как сама Земля, и вневременным. И огромным. Ошеломляюще огромным. Вглядываясь, Элиас различил крошечные, искаженные фигурки у подножия этих циклопических строений – фигурки людей, выглядевших как ничтожные букашки перед лицом непостижимого величия и ужаса. Его охватило чувство глубочайшего одиночества, потерянности, как будто он сам стоит среди этих черных башен, а над ним нависает нечто невыразимо громадное и равнодушное.

– Что это? – спросил он, не в силах сдержаться, указывая на рисунок. – Что ты рисуешь, Джонас?

Тогда это случилось. Голова Джонаса медленно, очень медленно повернулась. Его темные, бездонные глаза сместились и остановились на Элиасе. Не на его лице. На рисунке. Потом медленно поднялись и встретились с взглядом доктора.

Элиас почувствовал, как ледяная волна прокатилась по его телу. В этих глазах не было безумия. Не было даже эмоций. Был… интерес? Холодный, безличный, как у ученого, рассматривающего под микроскопом новую, незнакомую бактерию. И глубина. Такая глубина, что в нее можно было провалиться навеки.

Губы Джонаса дрогнули. Не для улыбки. Они лишь слегка приоткрылись. И оттуда вырвался звук. Не крик. Не стон. Не бормотание.

Шепот.

Тот самый шепот, что он слышал вчера. Но теперь – громче. Ближе. Прямо в лицо.

Он не был похож ни на один человеческий звук. Это было гортанное, булькающее шипение, перемежающееся щелчками и скрипами, как будто говорящий пытался воспроизвести речь, не имея для этого нужных органов. Звуки складывались в нечто, отдаленно напоминающее слова, но слова чужого, невозможного языка. Звучало это как: "Ph'nglui mglw'nafh Cthulhu R'lyeh wgah'nagl fhtagn…" Но это была лишь грубая попытка передачи фонетики. Настоящий звук был гораздо хуже. Он был физическим. Он вибрировал в костях Элиаса, резонировал в его зубах, заставлял барабанные перепонки болезненно сжиматься. Он нес в себе ощущение невероятной древности, немыслимых расстояний и… абсолютной чуждости всему человеческому. Это был звук из бездны, из-за пределов звезд, из кошмара, существовавшего до появления человека.

Шепот длился, может быть, пять секунд. Но для Элиаса это показалось вечностью, проведенной на краю пропасти. Он не мог пошевелиться. Не мог отвести взгляд от этих черных, бездонных глаз. Его разум, уже потрепанный видом рисунков, содрогнулся и начал трещать по швам под натиском этого звукового кошмара. Он не понимал смысла, но ощущал его. Ощущал холод космической пустоты, давление непостижимых сущностей, дремлющих в темноте, и свое собственное ничтожество перед лицом Вечности.

Шепот оборвался так же внезапно, как и начался. Джонас медленно отвел взгляд и снова уставился в пустоту перед собой. Его лицо вернулось к прежнему, абсолютно пустому выражению. Как будто ничего не произошло.