Заточение за Гранью
Глава 1: Прибытие в Утробу Металла
Холод. Он проникал сквозь тонкую серую робу, сквозь кожу, сквозь кости, оседая ледяной пылью прямо в душе. Айзек Вейл сидел на жестком сиденье шаттла для перевозки заключенных, руки скованы магнитно-импульсными наручниками, притянутыми к поясу. Скудный свет аварийных ламп отбрасывал мерцающие тени на такие же серые, бесстрастные лица других осужденных. Никто не разговаривал. Здесь не было места браваде или страху – лишь апатичная покорность, как у скота, ведомого на бойню. Воздух был спертым, пропитанным запахом пота, страха и озона от древних систем жизнеобеспечения шаттла.
За иллюминатором не было звезд. Только непроглядная, абсолютная чернота. Бездна. Космос здесь, на краю известного пространства, рядом с кровавым рубцом фронта, казался не просто пустым, а враждебным. Айзек чувствовал ее взгляд на себе – тяжелый, безразличный, как взгляд хищника, оценивающего добычу. Он отводил глаза. Смотреть в эту пустоту было равносильно безумию.
С резким металлическим скрежетом шаттл состыковался. Вибрация пробежала по корпусу, заставив зубы ныть. Зеленый свет над шлюзом замигал, затем застыл, разрешая проход. Охрана в тяжелых скафандрах без опознавательных знаков, лица скрыты за затемненными визорами шлемов, поднялась. Их движения были отточенными, лишенными лишних эмоций. Инструменты. Орудия Системы.
«Встать! Построиться! Шаг только по команде!» – голос из динамика был механическим, лишенным тембра.
Айзека толкнули в спину. Он встал, сохраняя равновесие. Его движения были плавными, экономичными. Он не сопротивлялся, не пытался встретиться взглядом с конвоирами. Просто шел, погруженный в себя, в ту тишину, которую выковал внутри за годы ожидания этого момента. Но даже в этой тишине шевелилось что-то темное, липкое – отголосок кошмаров, преследовавших его каждую ночь. Кошмаров, которые здесь, в этой черной пустоте, казались… ближе.
Шлюз открылся с шипящим звуком стравливаемого давления. Холод сменился другим – влажным, затхлым, с металлическим привкусом на языке. Запах старого масла, озона, чего-то гниющего в дальних трубах и… безнадежности. Это был запах «Тартара».
Айзек переступил порог.
Он попал в гигантский ангар, но это слово не передавало сути. Это была пасть. Высокие, уходящие в полумрак своды, покрытые слоями копоти и непонятных темных подтеков. Металл стен был неровным, бугристым, словно выкованным в спешке или поврежденным невообразимыми силами. Светильники, вмурованные в стены и потолок, мерцали неровным желтым светом, отбрасывая прыгающие, искаженные тени, которые сливались в движущиеся, неопределенные формы на дальних стенах. Казалось, сама сталь дышит, скрипит и стонет под невидимым давлением. Гул – низкий, вибрационный, пронизывающий все тело – исходил отовсюду: из-под решетчатых полов, из вентиляционных шахт, из толщи стен. Это был гул не работающих машин, а живого, спящего чудовища.
«Двигайся! Не задерживай поток!» – очередной толчок.
Они шли по узкому мостику над пропастью ангара. Внизу, в полумраке, смутно угадывались очертания брошенной техники, обломков каких-то конструкций, покрытых толстым слоем пыли и паутины из стальных кабелей. Айзек почувствовал на себе взгляды. Сверху, с галерей, опоясывающих ангар на разных уровнях. Там стояли люди в таких же серых робах. Заключенные. Их лица были бледными, изможденными, глаза – пустыми или горящими лихорадочным огнем безумия. Некоторые просто смотрели, другие шептались, указывая пальцами. Особенно – на него. Шепот, как рой насекомых, доносился сквозь гул станции. Он уловил обрывки:
«…тише ты, дурак, он слышит…»«…новенький…» «…смотри, какой спокойный…» «…это он? Правда, что ли?..» «…Вейл… Говорят, он…» «…мясник…»
Айзек не реагировал. Он смотрел прямо перед собой, но его периферийное зрение фиксировало детали. Странные символы, выгравированные или выжженные на некоторых балках и стенах. Геометрия их была чуждой, вызывающей подсознательный дискомфорт – углы были слишком острыми или, наоборот, неестественно плавными, линии пересекались в невозможных точках. Они напоминали кости, или трещины в реальности, или нечто гораздо худшее. Он видел заброшенные ответвления коридоров, заваленные мусором и перекрытые ржавыми решетками, откуда веяло ледяным сквозняком и доносилось тихое, шелестящее шуршание. И всегда – это ощущение наблюдения. Не только со стороны заключенных или охраны. Словно сама станция следила за ним сквозь трещины в металле, сквозь мерцающие лампы.
Конвой привел их в большую, относительно освещенную камеру досмотра. Здесь царил казенный порядок: сканеры, столы, терминалы. Но и здесь стены хранили следы времени и чего-то еще – глубокие царапины, словно от когтей, темные пятна, которые никто не пытался отмыть. Охранники сняли наручники. Айзека обыскали с унизительной тщательностью, прогнали через сканеры, которые пищали и мигали тревожно, словно видя в нем нечто большее, чем просто человека. Потом – инъекция наночипов слежения в предплечье (резкая боль, холодок распространяющегося раствора), выдача стандартного комплекта: еще одна серая роба, тонкое одеяло, миска, кружка из дешевого пластика. Все предметы были помечены выцветшим номером: 731.
«Заключенный 731. Следом. К капитану Рорку».
Его повели дальше, глубже в утробу «Тартара». Коридоры сузились, потолки опустились, но ощущение грандиозности, подавляющей мощи не исчезло. Металл здесь был еще более древним, стены – толще. Воздух стал гуще, тяжелее дышать. Гул усилился, превратившись в постоянный, назойливый фон, от которого начинала болеть голова. Они миновали огромные шахты лифтов, ведущие в неизвестные верхние или нижние уровни – решетки были закрыты, но из глубины доносились странные звуки: отдаленные удары, скрежет, а однажды – протяжный, нечеловеческий вой, оборвавшийся так же внезапно, как и начался. Охранники не обратили внимания. Рутина.
Дверь в капитанский «офис» была массивной, бронированной, покрытой слоями краски и царапин. Охранник постучал, получил механическое «Войдите» и распахнул створки.
Кабинет капитана Рорка был аскетичным до болезненности. Металлический стол, пара стульев, экраны мониторов с мигающими схемами станции, запертый шкаф. Ни личных вещей, ни намека на комфорт. Но главное – вид из огромного, бронированного окна. Вернее, отсутствие вида. Только все та же непроглядная космическая тьма, поглощающая свет, без единой звездочки. Окно было обрамлено в толстую сталь, как амбразура, направленная в пустоту.
За столом сидел человек, который, казалось, был высечен из того же древнего, прокопченного металла, что и сама станция. Капитан Рорк. Лет пятьдесят, но выглядел старше. Лицо – сеть глубоких морщин, прорезанных не годами, а постоянным напряжением и чем-то еще… страхом? Цинизмом? Его короткие волосы были седыми, жесткими, как проволока. Глаза – маленькие, запавшие, цвета мокрого асфальта – оценили Айзека с первого взгляда, не выражая ни удивления, ни интереса. Только усталость и глубинную настороженность. Он был в поношенной, но чистой форме Конфедерации, без знаков различия. На «Тартаре» звания значили мало.
«Заключенный 731. Айзек Вейл. Принят на борт», – отрапортовал конвоир.
Рорк кивнул, не отрывая взгляда от Айзека. Конвоир вышел, закрыв дверь с глухим стуком. Тишина повисла в кабинете, нарушаемая лишь гудением систем и далеким скрежетом металла где-то в недрах станции. Капитан медленно поднялся. Он был невысок, но коренаст, излучал физическую силу и абсолютную власть в этих проклятых стенах.
«Вейл,» – голос у Рорка был низким, хриплым, как скрип несмазанной двери. – «Добро пожаловать в ад. Или что от него осталось. Знакомо?»
Айзек молчал. Он стоял по стойке смирно, руки по швам, взгляд устремлен в точку над головой капитана. Стандартная поза новичка. Но внутри все было сжато в тугой пружине. Глаза Рорка буравили его, ища… что? Слабину? Признак безумия? Или подтверждение слухов?
«“Тартар”. Космическая тюрьма максимально-строгого режима. Сюда попадают те, кого забыло само мироздание. Убийцы. Изменники. Безумцы. Те, чьи преступления слишком чудовищны, чтобы о них знал широкий мир». Рорк обошел стол, приблизившись. От него пахло дешевым табаком, потом и металлом. «Здесь нет реабилитации. Нет надежды на выход. Только работа. Послушание. И попытка выжить в этом склепе, пока он сам не решит тебя перемолоть».
Он остановился в метре от Айзека, засунув руки в карманы брюк.
«Правила просты. Распорядок будет на экранах в вашем секторе. Нарушил – изолятор. Нарушил серьезно – ликвидация. Охрана стреляет без предупреждения, если сочтет угрозу. Заключенные – твои враги. Станция – твой враг. Космос за этими стенами – твой враг. Понял?»
«Так точно, сэр,» – ответил Айзек монотонно. Его голос был тихим, контролируемым. Без тени эмоций.
Рорк усмехнулся. Сухим, беззвучным смешком.
«“Сэр”. Вежливо. Цивилизованно». Он наклонился чуть ближе, и в его глазах вспыхнул холодный огонек. «Не трать маску на меня, Вейл. Я знаю. Знаю, кто ты. Знаю, что ты сделал. Досье… впечатляет». Он произнес это слово с отвращением. «Здесь не спрячешься за вежливостью. Не спрячешься вообще. Стены помнят. И они видят».
Айзек не дрогнул. Но где-то глубоко внутри, в том месте, где копились кошмары, шевельнулось что-то черное и липкое. Знает. Как много он знает на самом деле?
«Твой номер – 731. Твой сектор – “Дельта-9”. Твоя работа – машинные залы, смена гамма. Будь точен. Работай. Не выделяйся. Может, протянешь дольше других». Рорк отвернулся, глядя в черное окно. «Убирайся. Конвой ждет снаружи».
Айзек повернулся к выходу. Его спина была прямой, движения точными.
«И, Вейл?» – голос капитана остановил его у самой двери. Айзек обернулся. Рорк смотрел на него через плечо, его профиль резко вырисовывался на фоне космической тьмы. В его глазах не было ни угрозы, ни ненависти. Было что-то другое. Почти… предостережение. Или признание? «Постарайся не сойти с ума слишком быстро. Безумцы здесь долго не живут. Их забирает… Станция».
Дверь открылась. Конвоир ждал. Айзек вышел, не оглядываясь. Слова Рорка висели в воздухе, тяжелее наручников. Знает. Видит. Забирает.
Путь в сектор «Дельта-9» пролегал через лабиринт еще более узких, плохо освещенных коридоров. Гул здесь был громче, воздух – еще более спертым. Они миновали зарешеченные арки, ведущие в общие камеры. Оттуда доносились звуки: кашель, бормотание, чей-то истерический смех, прерываемый рыданиями. Запах немытых тел, дезинфектанта и тлена становился невыносимым. Охранник толкнул Айзека в боковой проход, к тяжелой гермодвери с выцветшей табличкой «Д-9».
«Внутри. Быстро».
Камера была неожиданно просторной для тюрьмы, но от этого не менее мрачной. Четыре спальных места-ниши, встроенных в стену, с тонкими матрасами. Стол, прикрученный к полу. Умывальник-туалет в углу. И один круглый иллюминатор, забранный толстой решеткой, за которым все так же зияла бездна космоса. В камере уже было трое.
Первый – костлявый, нервный человек с всклокоченными седыми волосами и бегающими, как у загнанного зверя, глазами. Он сидел на своей койке, обхватив колени, и непрерывно что-то бормотал себе под бороду, постукивая костяшками пальцев по голеням. Параноик.
Второй – полная противоположность: тучный, лысый мужчина с одутловатым, безвольным лицом. Он тупо смотрел в стену, его руки покорно лежали на коленях. В его позе читалась полная капитуляция. Забитый шестерка.
Третий сидел за столом. Худощавый, с острыми чертами лица и необычно яркими, почти прозрачными голубыми глазами. Он чистил ногти каким-то мелким обломком металла, но его взгляд был расфокусированным, устремленным куда-то вдаль, за пределы металлических стен. На его губах играла странная, отрешенная улыбка. Философ-безумец.
Все трое подняли глаза на Айзека. Параноик съежился еще больше, его бормотание стало громче. Шестерка отвел взгляд, опустив голову. Философ улыбнулся шире, его голубые глаза встретились с взглядом Айзека.
«Ага… Новое мясо для мельницы,» – прошипел параноик, не глядя прямо. «Сколько продержится? Месяц? День?»
«Молчи, Гарт,» – равнодушно бросил философ, не меняя выражения лица. Он кивнул в сторону свободной койки. «Место твое. Не трогай чужих вещей. Не задавай глупых вопросов. И не шуми по ночам. Некоторые… чутко спят». Его взгляд скользнул к параноику.
Айзек молча подошел к своей нише. Поставил миску и кружку на полку. Сел на жесткий матрас, спиной к стене, чтобы видеть всю камеру и дверь. Поза спокойного, но готового ко всему хищника.
«Как звать-то?» – спросил философ, все так же улыбаясь своей безумной улыбкой.
«Вейл. Айзек Вейл,» – ответил Айзек тихо.
Имя висело в воздухе секунду. Потом лицо философа озарилось наигранным удивлением.
«О-о-о! Вейл? Неужто тот самый?» Он свистнул. «Слухи бегут быстрее света, даже в этой дыре. Говорят, ты устроил такую баню на Новом Эдеме, что Конфедерация до сих пор осколки планет собирает. Правда?»
Параноик Гарт замер, перестав бормотать. Его глаза, полные ужаса, уставились на Айзека. Шестерка съежился, будто пытаясь стать меньше.
Айзек ничего не ответил. Он просто смотрел на философа своим спокойным, непроницаемым взглядом. В камере повисла напряженная тишина, нарушаемая только гулом станции и тяжелым дыханием Гарта.
Философ рассмеялся. Сухим, дребезжащим смехом.
«Молчун. Ладно. Время покажет, что ты за зверь, Вейл. Время и “Тартар”. Он всех показывает насквозь. Вскрывает, как консервную банку». Он снова принялся чинить ногти. «Спокойной ночи. Если сможешь уснуть».
Айзек откинулся на холодную металлическую стену ниши. Глаза он не закрывал. Он наблюдал. За сокамерниками. За дверью. За тенями, пляшущими в тусклом свете камерной лампы. Имя, брошенное философом – Новый Эдем – эхом отозвалось в глубинах его памяти, вызвав знакомое, ледяное прикосновение ужаса. Он загнал его обратно, в ту клетку, где держал все свои демоны. Контроль. Только контроль.
Станция гудела. Скрипела. Стонала. Шли часы. Свет в камере приглушился, перейдя в ночной режим. Параноик Гарт наконец затих, свернувшись калачиком на своей койке. Шестерка храпел. Философ сидел в темноте, его силуэт был неподвижен, только глаза иногда блестели, отражая тусклый свет откуда-то сверху.
Айзек чувствовал, как усталость наваливается на него тяжелой волной. Физическая и душевная. Путешествие, стыковка, унизительный досмотр, встреча с Рорком, эта камера, этот гул, эти взгляды… Все слилось в одно сплошное, гнетущее давление. Он боролся со сном, но веки становились свинцовыми. Контроль ослабевал.
Не спать. Здесь нельзя спать. Здесь снятся…
Но тело требовало своего. Сознание поплыло. Жесткий матрас, холод стены, гул станции – все это начало растворяться, замещаясь знакомыми, чудовищными образами. Он проваливался в бездну кошмара.
…он бежит по коридору, но стены не из металла, а из влажной, пульсирующей плоти, испещренной венами, бьющимися в такт гигантскому сердцу… под ногами что-то хлюпает, скользко… воздух густой, как сироп, пахнет медью и разложением… где-то впереди слышен Зов – не звук, а вибрация, пронизывающая каждую клетку, зовущая, влекущая, обещающая освобождение от жалкой человеческой оболочки… за ним гонится Тень, огромная, многорукая, состоящая из сцепленных друг с другом, корчащихся в вечной агонии лиц… их рты беззвучно кричат… одно лицо поворачивается к нему… это лицо… его собственное…
Айзек дернулся, едва не сорвавшись с койки. Сердце бешено колотилось, холодный пот стекал по вискам. Он судорожно вдохнул затхлый воздух камеры. Кошмар. Только кошмар. Он заставил себя дышать глубже, медленнее, пытаясь унять дрожь в руках. Философ на своей койке тихо хихикал. Гарт что-то бормотал во сне. Шестерка храпел.
Тусклый ночной свет падал из решетки вентиляции над дверью. Айзек поднял глаза, пытаясь отвлечься от остатков ужаса, застрявшего в горле.
И замер.
В черном квадрате вентиляционной решетки, в самой гуще теней, что-то шевельнулось. Не крыса. Не поток воздуха. Что-то большее. Бесформенный сгусток тьмы, который на мгновение обрел очертания. Огромный, немигающий глаз? Или клубок извивающихся щупалец? Или пасть, усеянная рядами игловидных зубов? Мозг отказывался сложить увиденное в понятный образ, натыкаясь на непостижимую, отвратительную геометрию. Это было мгновение – меньше секунды. Тень дернулась и снова расплылась, слившись с общим мраком решетки.
Но Айзек увидел. И почувствовал. Миг абсолютного, леденящего душу контакта. Он почувствовал на себе взгляд этой тени. Взгляд древний, безумный, исполненный нечеловеческого голода и бесконечного, космического презрения. Взгляд, который видел его не как человека, а как… ничто. Пылинку. Или инструмент.
Он вжался спиной в холодную стену, не в силах пошевелиться, не в силах оторвать взгляд от вентиляционной решетки. Адреналин, острый и горький, смыл остатки сна. Сердце колотилось, угрожая вырваться из груди. Что это было? Галлюцинация? Усталость? Или…
Философ снова тихо захихикал в темноте, словно читая его мысли.
«Видишь?» – прошептал безумец, его голос был едва слышен сквозь гул «Тартара». – «Они всегда смотрят. Из щелей. Из тьмы. Из прошлого… и будущего. Добро пожаловать домой, Вейл».
Айзек Вейл, Заключенный 731, убийца с тайной, запертый в космической тюрьме на краю войны, сидел на своей жесткой койке, вцепившись пальцами в тонкий матрас, и смотрел в черный квадрат вентиляции, откуда на него только что смотрел сам Ужас. Первая ночь в «Тартаре» только начиналась. И он уже знал – уснуть больше не удастся. Оно было здесь. Оно знало, что он здесь. И оно ждало.
Тихий, едва различимый скребущий звук донесся из глубины вентиляционной шахты. Потом стих. Но ощущение наблюдающего Присутствия не исчезло. Оно висело в воздухе камеры «Дельта-9», тяжелое и неумолимое, как сама космическая бездна за иллюминатором.
Глава 2: Ритмы Тартара и Тени Прошлого
Солнца не было. Не было ни утра, ни вечера. Только смена циклов. Тусклый "дневной" свет, проникавший сквозь грязные плафоны в коридорах и камерах, сменился еще более жутким "ночным" режимом – слабым красноватым свечением, превращавшим и без того мрачные отсеки в подобие внутренностей гигантского зверя. Гул станции, казалось, лишь усилился в тишине, заполняя собой все пространство, вибрируя в костях, нашептывая безумие на подсознательном уровне.
Айзек Вейл не спал. Он сидел на своей койке, спиной к стене, глаза прищурены, но зрачки расширены, впитывающие каждый блик света, каждое движение теней. Образ из вентиляции – тот бесформенный сгусток непостижимого ужаса – горел в его памяти, холодной иглой вонзаясь в сознание. Философ, чье имя он так и не узнал, тихо посапывал на соседней койке, его безумная улыбка сгладилась во сне. Гарт ворочался, бормоча обрывки фраз о "глазах" и "проводах в мозгу". Шестерка храпел мерно, как неодушевленный механизм.
Оно было здесь. Оно смотрело.
Эта мысль, впервые сформулированная так четко, вызвала не страх, а яростное, почти животное сопротивление. Айзек заставил себя дышать ровно, глубже. Он перебирал в уме приемы самоконтроля, выстроенные годами заключения и ожидания "Тартара". Стена. Он возвел внутри себя стену. Из льда. Из стали. Из молчания. За ней пряталось все: страх, сомнения, ужасные воспоминания, рвущиеся наружу в кошмарах. И оно. То, что он сделал. Стена должна была держаться. Здесь, больше чем где-либо.
Резкий, пронзительный гудок разорвал относительную тишину. "ПОДЪЕМ! ПОДГОТОВКА К РАБОЧЕМУ ЦИКЛУ!" – заревел динамик в стене. Шестерка вздрогнул и сел, тупо протирая глаза. Гарт вскрикнул и забился в угол своей койки. Философ открыл глаза, его голубые зрачки мгновенно сфокусировались на Айзеке, и безумная улыбка вернулась на лицо.
"Доброе утро, сосед! Готов к новому дню в нашем гостеприимном отеле?" – он потянулся, кости хрустнули. "Сегодня машинные залы, да? О, повезло тебе. Там весело. Особенно в конце смены, когда тени начинают танцевать".
Айзек молча встал. Распорядок был его спасением. Четкость. Порядок действий. Он умылся ледяной, ржавой на вкус водой из умывальника. Одел поверх робы грубый комбинезон из огнеупорной ткани – спецодежду для работ в "горячих" зонах. Получил скудный паек – безвкусную питательную пасту серого цвета и стакан мутной жидкости, которую называли чаем. Паста была холодной, липкой, и когда он ее ел, ему показалось, что кусочек на миг шевельнулся. Он заставил себя проглотить, не глядя. Галлюцинации. Усталость. Стена.
Построение в коридоре. Серые фигуры заключенных, потухшие глаза, сгорбленные спины. Охрана в тех же анонимных шлемах, дробовики наизготовку. Перекличка по номерам. "731!". "Здесь". Голос Айзека был ровным, без интонаций. Капитан Рорк наблюдал за процедурой с небольшого балкончика, его каменное лицо непроницаемо. Его взгляд скользнул по Айзеку, задержался на мгновение, как бы проверяя целостность той самой стены. Айзек не отвел глаз. Я не сломлюсь.
Марш-бросок по лабиринту коридоров. Гул становился все громче, превращаясь в физическое давление на барабанные перепонки. Воздух наполнился запахом раскаленного металла, озона и чего-то едкого, химического. Они спустились на несколько уровней вниз на громыхающем, скрипящем лифте, стенки которого были исцарапаны до блеска в некоторых местах, словно по ним дрались когтями. Лифт остановился с таким толчком, что несколько заключенных попадали. Охранник равнодушно вытолкал их наружу.
"Смена Гамма! Машинный зал Три-Джед! Вперед! Шагом марш!"
Дверь перед ними была не просто большой. Она была циклопической. Бронированный шлюз, напоминающий шлюзы для космических кораблей. Когда массивные створки с грохотом и шипением гидравлики начали расходиться, на группу хлынула волна нестерпимого шума и жара. Гул здесь был не фоном, а всепоглощающим ревом. Вибрация проходила сквозь подошвы ботинок, сотрясая внутренности.
Айзек шагнул внутрь и остановился, подавив инстинктивное желание отшатнуться. Машинный зал Три-Джед.
Это был собор. Собор Безумия и Мощи.
Высота зала терялась в клубах пара и масляного дыма, поднимавшихся к зарешеченным галереям где-то наверху. Вся центральная часть была занята гигантским, сложным агрегатом – сердцем, а может быть, и раковой опухолью "Тартара". Это не были знакомые реакторы или генераторы. Это была нагромождение труб, толщиной с корпуса малых шаттлов, колонн, покрытых непонятными выступами и руническими знаками, маховиков размером с дом, вращающихся с чудовищной скоростью. Металл блестел то тускло-черным, то раскаленно-багровым в местах соединений. От него исходил жар, как от открытой топки. И все это грохотало, скрежетало, выло и вибрировало, создавая какофонию, способную свести с ума за час. Воздух дрожал. Свет, тусклый и мерцающий, исходил от аварийных ламп и раскаленных участков металла, отбрасывая прыгающие, искаженные тени, которые сливались в абстрактные, пугающие картины на стенах. Казалось, что тени двигаются чуть быстрее, чем должны, принимая на мгновения знакомые Айзеку из кошмаров очертания.
"Работа по нарядам! Слесари – к насосной группе Альфа! Грузчики – на транспортер! Очистка – к теплообменникам! Шевелиться!" – орал надзиратель через усилитель, но его голос тонул в реве машин.
Айзека направили в группу "очистки". Задача – гигантскими скребками на длинных шестах счищать с теплообменных решеток липкую, черную слизь – побочный продукт работы загадочных систем станции. Слизь была теплой, почти горячей, и пахла горелым сахаром и разложившейся плотью. При попытке счистить ее, она иногда пузырилась и пыталась обвить шест, словно живая. Работа была изнурительной, монотонной и опасной – жар, пар, риск ожогов, вечно мокрые скользкие решетчатые полы под ногами, и этот невыносимый гул, проникающий в самое нутро.
Айзек работал молча, автоматически, вкладываясь в каждое движение. Физическая сила, всегда бывшая его частью, помогала. Он счищал слизь мощными, точными движениями, не тратя лишних усилий. Его спокойствие и эффективность выделялись на фоне других заключенных, которые ковырялись, пыхтели, матерились, поскальзывались. Охранник, наблюдавший за ними с небольшого возвышения, отметил про себя номер 731. Способный. Слишком спокойный.
Во время короткого перерыва, когда группа сидела на ящиках у стены, попивая теплую воду, к Айзеку подошел один из заключенных. Крупный, плечистый мужчина с обритой головой и шрамом через левый глаз. "Борец". Так его звали в тюремной иерархии. Он славился тем, что "ставил на место" новичков.
"Эй, Новенький. Шишка," – он пнул ногой ящик, на котором сидел Айзек. "Встал. Это мое место."
Айзек медленно поднял глаза. Его взгляд был пустым, как глубокий колодец. Он не встал.
"Глухой? Или умный?" – "Борец" наклонился, его дыхание пахло дешевым синтетическим алкоголем и агрессией. "Я сказал – встал. И отдай свою воду. Видишь, я хочу пить." Он протянул руку к пластиковой бутылке у ног Айзека.
Остальные заключенные замерли, наблюдая. Страх и азарт читались на их лицах. Охранник на вышке тоже перестал смотреть в пустоту и сосредоточился на сцене. Философ, работавший в другой части зала, прикрыл глаза и покачал головой, его губы шевелились, будто он что-то считал.
Айзек посмотрел на руку "Борца". Потом медленно поднял взгляд на его лицо. В его глазах не было ни страха, ни вызова. Было абсолютное, ледяное безразличие. Как к насекомому.
"Убери руку," – сказал Айзек тихо, но так, что его слова пробились сквозь грохот машин.
"Борец" засмеялся. Громко, вызывающе. "Ого! Молчун заговорил! И что ты сделаешь, шишка? Пожалуешься?" Он резко пнул бутылку с водой. Она покатилась, выплескивая содержимое. "Вот твоя вода!"
В следующее мгновение "Борец" уже лежал на спине на мокром, скользком полу. Айзек стоял над ним. Никто не видел, как он встал, как двинулся. Это было слишком быстро. Один момент – "Борец" издевался, следующий – он был сбит с ног мощным, точным ударом в солнечное сплетение. Айзек не кричал, не матерился. Его лицо оставалось каменным. Он наклонился.
"Я сказал – убери руку," – его голос был тише прежнего, но от него по спине побежали мурашки даже у охранника. Айзек поставил ногу на грудь "Борца", прижимая его к полу. Не сильно. Пока. Но достаточно, чтобы тот понял всю мощь. "Больше не подходи ко мне. И не трогай мои вещи."
"Борец" хрипел, пытаясь вдохнуть, лицо багровое от унижения и боли. Он попытался вырваться, но нога Айзека была как гидравлический пресс. "Ты… заплатишь… ублюдок…" – прохрипел он.
Айзек наклонился еще ниже. Его губы почти коснулись уха "Борца". Он что-то прошептал. Всего пару слов. Никто не услышал, что именно. Но лицо "Борца" моментально побелело. Его глаза округлились от чистого, первобытного ужаса. Он перестал дергаться, замер, словно кролик перед удавом.
Айзек убрал ногу. Поднял свою пустую бутылку. Повернулся и пошел обратно к своей решетке теплообменника, как будто ничего не произошло. Он взял скребок и продолжил счищать слизь. Его руки не дрожали. Дыхание было ровным.
"Борца" подняли его приятели. Он молчал, избегая смотреть в сторону Айзека. Его руки тряслись. Он больше не требовал места и воды. Остальные заключенные переглянулись, отодвинулись от Айзека подальше. Шепоток пошел по залу: "Видал?..", "Что он ему сказал?..", "Мертвяк…", "Не человек…".
Охранник на вышке опустил руку, уже лежавшую на рукоятке электрошокера. Он внимательно посмотрел на спокойную фигуру 731-го, затем на трясущегося "Борца". На его лице за шлемом не было гнева или осуждения. Было… понимание. И глубокое отвращение. Он что-то отметил в планшете. Инцидент исчерпан. Заключенный 731 действовал в рамках самообороны. Повышенная эффективность работника.
Рабочая смена тянулась вечность. Жар, грохот, липкая слизь, тени, пляшущие на стенах все более безумными па. Айзек работал, как автомат. Событие с "Борцом" не оставило в нем видимого следа. Но внутри стена дрогнула. Когда он шептал тому на ухо, он не думал. Слова вырвались сами. Слова на языке, которого он не знал. Языке его кошмаров. И ужас в глазах "Борца" был зеркалом его собственного, внутреннего ужаса. Что во мне живет?
Наконец, оглушительный гудок возвестил конец смены. Измученные, покрытые сажей и слизью, заключенные побрели к выходу. Айзек шел последним, оглядывая гигантский зал. Его взгляд скользнул по основанию одной из колоссальных труб, покрытой толстым слоем накипи и той же черной слизи. Что-то блеснуло там, в щели между трубой и массивным фундаментным блоком. Не металл. Что-то другое.
Пока охранник отворачивался, проверяя счет заключенных, Айзек сделал шаг в сторону. Быстрым, незаметным движением он просунул руку в щель, игнорируя липкую гадость и жар, еще исходивший от металла. Его пальцы нащупали гладкую, плоскую поверхность. Он схватил и вытащил. Не глядя, сунул в карман комбинезона. Сердце колотилось не от кражи, а от внезапного, острого чувства… узнавания. Как будто он нашел что-то свое, давно потерянное.
Марш обратно в сектор "Дельта-9" прошел в тупой усталости. Ужин – такая же серая паста. Попытка смыть с себя грязь и запах машинного зала под ледяным душем. Философ что-то бормотал про "резонанс" и "голоса в трубах". Гарт истерично вытирал лицо тряпкой, бормоча о "червяках в коже". Шестерка молча ковырял в зубах. На Айзека больше не смотрели как на новичка. Смотрели как на хищника, случайно попавшего в клетку.
Он дождался, пока в камере воцарится тишина, нарушаемая лишь храпом Шестерки и бормотанием Гарта. Философ лежал с открытыми глазами, уставившись в потолок, его губы беззвучно шевелились. Айзек отвернулся к стене, прикрывшись одеялом. На ощупь, в темноте, он достал из кармана комбинезона свою находку.
Это была пластина. Примерно с ладонь размером. Тяжелая, холодная, даже сквозь ткань перчаток. Не металл, не камень. Материал был гладким, как стекло, но не хрупким. Он провел пальцем по поверхности. Рельеф. Глубокие, сложные борозды, образующие узор. Он знал этот узор. Он чувствовал его кожей, костями, самой своей сутью. Это был тот же язык безумия, что и символы на стенах в заброшенных секциях, что и письмена в его кошмарах. Письмена Древних. Письмена, которые сводили с ума тех, кто не был… подготовлен.
Он сжал пластину в кулаке. Холодок от нее пополз вверх по руке. И тут же, как ответ на прикосновение, его накрыла волна усталости, смешанной с жутким предчувствием. Сон был неизбежен. И он знал, что за ним последует.
…он стоит в центре круга, выложенного из костей нечеловеческой формы. Кости светятся тусклым, зловещим светом. В руках он держит предмет – холодный, тяжелый, покрытый теми же письменами, что и пластина. Это кинжал? Жезл? Часть механизма? Воздух гудит от невидимой мощи. Вокруг него, за пределами круга, стоят фигуры в темных балахонах. Их лица скрыты капюшонами, но он чувствует их восторг, их страх, их ненасытную жажду. Он поднимает предмет над головой. Звезды над ними – не точки света, а глаза. Мириады немигающих, безумных глаз, взирающих из бездны. Он начинает произносить слова. Нечеловеческие звуки рвут его горло, наполняя пространство вибрирующей силой. Земля (это Земля?) дрожит. Небо трескается, как стекло. Из трещин сочится черная слизь, и в ней что-то шевелится, что-то огромное… Он видит лица людей, застигнутых врасплох, их глаза широко раскрыты от ужаса, рты кричат беззвука… Он видит руку – свою руку – опускающую предмет… Нет, это не рука… Это щупальце, покрытое чешуей… И кровь… Так много крови… Она льется по письменам на предмете, заставляя их светиться алым… И голос… Голос из самой Бездны, ревущий внутри его черепа: "ИА! ИА! Ф'ТАГН!"
Айзек взвыл. Не крик, а животный, полный абсолютного ужаса и вины вопль, вырвавшийся из самого нутра. Он сорвался с койки, ударившись плечом о металлическую стену. Он стоял, прислонившись к ней, дрожа всем телом, как в лихорадке. Холодный пот заливал лицо, слезы текли по щекам непроизвольно. Он сжимал голову руками, пытаясь выдавить из нее образы, голос, знание. Он чувствовал липкую теплоту крови на своей руке, запах озона и разложения, вкус безумия на языке.
"Ох, громко, новенький! Будишь соседей!" – раздраженно буркнул Гарт, зарываясь головой под одеяло.
Философ сел на своей койке. Он не улыбался. Его голубые глаза в красноватом свете ночника горели странным, почти сочувственным огнем. "Видел? Понял?" – спросил он тихо. "Оно приходит. Когда ты слаб. Когда стена дает трещину." Его взгляд упал на кулак Айзека, все еще сжимающий пластину так, что костяшки побелели. "И оно приходит через то, что ты нашел. Оно всегда рядом, Вейл. В щелях. В тени. В прошлом. И в тебе."
Айзек не ответил. Он сполз по стене на пол, все еще дрожа. Он разжал кулак. Пластина лежала на ладони, холодная и тяжелая. Письмена, казалось, светились в полумраке камеры тусклым, зловещим зеленоватым отблеском. Или это был отблеск от лампы? Он не знал. Он знал только одно: это был не просто кусок древнего мусора. Это был ключ. К его прошлому. К его преступлению. К тому, что жило внутри него и смотрело на него из кошмаров.
Он сжал пластину снова, до боли. Холодок успокаивал жар паники. Но он знал – это спокойствие обманчиво. Это спокойствие перед бурей. Стена треснула. И тени из щелей уже тянулись к нему, ведомые зовом письмен на холодной пластине в его руке. Вторая ночь на "Тартаре" была лишь началом его истинного заточения. Заточения внутри собственного разума, где бродили монстры, помнившие его кровь.
Глава 3: Стены Дышат
Тишина после вопля Айзека длилась недолго. Ее разорвал пронзительный, нечеловеческий визг из вентиляционной решетки. Не крысиный – слишком высокий, слишком осмысленный в своем безумии. Он длился несколько секунд, оборвался на самой высокой ноте, и следом послышалось шуршащее, поспешное удаление чего-то крупного по металлу. Гарт вскрикнул и забился под одеяло, затыкая уши. Шестерка лишь глубже зарылся в подушку. Философ замер, его голубые глаза пристально смотрели на решетку, губы беззвучно повторяли: «Слушает… всегда слушает…»
Айзек сидел на полу, прислонившись к стене, пластина с письменами все еще зажата в его влажной от пота ладони. Холодок от нее был единственной реальной точкой в мире, который поплыл после кошмара. Запах крови, озона, гниющей плоти – он все еще стоял в ноздрях, призрачный, но неотвязный. Голос из Бездны эхом отдавался в висках: "ИА! ИА! Ф'ТАГН!" Что это значило? Приказ? Имя? Проклятие?
Он сглотнул ком в горле, заставил себя встать. Ноги подкашивались. Он сунул пластину под тонкий матрас, туда, где металл койки был холоднее всего. Спрячь. Спрячь знание. Спрячь ключ. Но спрятать от чего? От сокамерников? От охраны? Или от того, что слушало из вентиляции, что приходило в снах?
День начался, как и предыдущий: мерзкий гудок, серый свет, безвкусная паста, построение. Но что-то изменилось. Воздух "Тартара" был гуще, насыщен электрическим напряжением, как перед ударом молнии. Гул станции не просто вибрировал – он пульсировал. Неровно, с перебоями, словно гигантское сердце аритмично билось в грудной клетке из стали. Мерцание света в коридорах участилось, превращая тени в дерганых, судорожных существ. Иногда на долю секунды пропадала гравитация, заставляя людей и предметы зависать в воздухе, прежде чем все с глухим стуком обрушивалось вниз. Заключенные шарахались от теней, от неожиданных скрипов, от собственного отражения в полированных панелях, которое иногда искажалось, становясь чужим и злобным.
«Системы глючат,» – равнодушно бросил один из охранников в ответ на испуганный вопрос Гарта. «Не обращай внимания.»
Но Айзек обращал. Он видел, как на стене напротив камеры «Дельта-9» на мгновение проступил огромный, влажный отпечаток, похожий на след гигантского слизня, и так же быстро исчез. Слышал, как из динамика вместо приказа вдруг донесся шепот на языке, напоминающем тот, что он прошептал «Борцу» – бессвязный, полный щелкающих и шипящих звуков, от которого кровь стыла в жилах. Шепот стих, сменившись привычным ревом надзирателя, но лица заключенных были пепельно-серыми.
Работа в машинном зале Три-Джед в этот день была пыткой. Агрегаты вели себя нестабильно. Трубы стонали под давлением, которого, казалось, не должно было быть. Маховики то разгонялись до визга, то почти останавливались, угрожая сорваться с осей. Тени плясали не просто быстро – они жили своей жизнью. Айзек видел, как тень от гигантского клапана на стене вдруг отделилась от источника, сгустилась в нечто, напоминающее многоножку размером со скафандр, и скользнула в темный угол, растворившись в нем. Черная слизь на решетках теплообменников пульсировала и пыталась схватить скребки с новой силой. Один из заключенных, чистивший решетку рядом с Айзеком, вдруг закричал, упал на колени и начал рвать на себе волосы, крича, что «они ползают под кожей, грызут, грызут!». Охранник оглушил его электрошокером и уволок прочь. Никто не удивился. Никто не заступился.
Айзек работал автоматически, но его мозг лихорадочно работал. Кошмар. Пластина. Пульсация станции. Шепот в динамиках. Тени. Все было связано. Как? Он должен был понять. Контроль был утрачен, стена дала трещину, но он не мог позволить себе сломаться. Не здесь. Не сейчас.
Во время перерыва, пока другие заключенные жались к стене, стараясь не смотреть в темные углы зала, Айзек достал из-под комбинезона маленький, смятый обрывок дешевой синтетической бумаги и обломок угольного карандаша – «сувениры» с прошлого места заключения. Он отвернулся к стене, прикрывшись спиной, и начал писать. Быстро, неразборчиво, почти шифром.
«Вывод: Связь личная. Станция – не тюрьма. Станция – якорь? Гробница? Алтарь? Я – ключ? Замок? Жертва?»«День 3. Тартар. Пульсация усиливается. Синхронна с… чем? С кошмаром? С Зовом?» *«Пластина. Материал – не известен. Письмена – идентичны символам в секторе 7-G (заброшенный?). Идентичны… видениям. Снам. Ритуалу.»* «Новый Эдем. Ключевое слово. Ритуал. Костяной круг. Звезды-Глаза. Предмет (кинжал/жезл?) в руках. Моих руках? Кровь. Моя кровь? Их кровь?» «Голос: "ИА! ИА! Ф'ТАГН!" Значение? Имя Сущности? Призыв? Проклятие?» «Станция реагирует. Аномалии: тени (агрессивны?), звуки (шепот в комсети?), гравитация (нестабильна?), следы (органические на металле?). Причина: Я? Пластина? Прибытие? Война?»
Он остановился, пальцы сжали карандаш так, что он треснул. Его собственные вопросы висели в воздухе, пугающие своей логикой. Он чувствовал взгляд. Поднял глаза. Философ стоял в нескольких шагах, наблюдая за ним. Не за тем, что он пишет, а за ним. За выражением его лица. Безумная улыбка философа была грустной.