Магазинчик грехов

От всей души посвящаю

это произведение тебе, А.Н.

I

1

На улице стояла пасмурная погода понедельника. Все люди города N ходили, как тени, в серых плащах и смотрели себе под ноги. Непонятно было: то ли они смотрели себе под ноги, чтобы не споткнуться, то ли потому, что о чём-то очень активно думали. Но если и думали, то так, что из-за этого подскальзывались, спотыкались, наступали друг другу на ноги, а там, нет-нет да и прилетит задним числом слово недоброе.

Жители города N, как муравьи, собирались у дверей метро, а те хлопали, создавая «оркестр входных дверей». В этом даже была какая-то музыка, правда, никто не мог понять, какая. Когда все в серых будничных костюмах, пальто и куртках, шубах и пуховиках, комбинезонах и дублёнках сбивались к станциям метро, они устраивали толкучку и брань. И разве не прекрасна, дорогой читатель, была та нависшая над городом облачность из туч и тумана, которая висела с самого утра? Не менее прекрасны были красные, жёлтые и зелёные светофоры. Особенно красный – такой искренний и такой жизненный! В этом цвете история многое вместила из ассоциаций: любовь, страсть, гнев, ненависть, войну, насилие, да и смерть там очень даже близко, пусть её и связывают с чёрным.

Впрочем, нас не должна интересовать эта «чёрная часть истории», ведь все проходили через двери метро, которые продолжали хлопать и хлопотать, иногда лишь думая: «Да когда же эти людишки дойдут все до своей работы и перестанут нас эксплуатировать!» Но двери есть двери – им разговаривать неприлично. Лишь иногда они пользовались случаем и исподтишка ударяли какого-нибудь зеваку прямо под ягодицы или, подталкивая его же, заставляли наступить на чью-нибудь ногу.

Была, правда, у всех, кто быстро спускался на эскалаторах вглубь метро, кто не отрывался от своих телефонов и вечно отводил взгляд друг от друга, одна плохая черта – они были неестественно приличны. Прямо неприлично приличны. Что ни толчок в спину, что ни пролитое на рукав кофе – всё: «Простите!», «Искренне извиняюсь…», да какие-нибудь ещё: «Прошу прощения, держите влажную салфетку». Всё, всё наполнялось этой неискренней приличностью. Но мы-то, дорогой читатель, знаем, что творилось в головах у этих людишек. Нет-нет да и тот, чей рукав промок от кофе, думал: «Чтоб у тебя и рубля на твоё кофе не хватило!» – а говорил: «Ничего страшного». Тот, кого толкнули, думал: «Вот если бы я не забыл дома костыль, знал бы ты, как старика тормошить, щенок!» – а нёс ну совершенно какую-то неискреннюю околесицу: «Мужчина! Вы обронили телефон!».

Как мало искренности! Как мало человеческих чувств в этом ужасном городе N… Ужасно… Просто ужасно.

Но ты ведь не думаешь, что всё было настолько плохо? Не так ли? И правильно! На каждый город найдётся свой герой. Так же и на город N нашёлся свой, и звали его Мистер Баббингтон. Никто не знал – ни раньше, ни сейчас – откуда он пришёл. Кто-то говорил, что Мистер Баббингтон – наследник богатой английской семьи, которая перебралась в город N и живёт тихо, да так тихо, что никто ничего даже о ней и не знает. Другие поговаривали, что Мистер Баббингтон – хороший друг мэра города, вот только какая между ними связь и есть ли она вообще, никто подтвердить не мог. Короче говоря, Мистер Баббингтон был личностью загадошной и оттого ещё более интересной.

Встретить Баббингтона можно было на балетах. Нравились ему ножки балерин не меньше, чем женские ножки Онегину. Играл в бильярд, но принципиально русский, отсюда тоже тема для теорий заговора. И политика, которая, кстати, интересовала Баббингтона в наименьшей степени: что-то почерпнёт из газет, а что-то и от знакомых узнает, где-то подслушает по телевизору, а если не всё вышеперечисленное, то и даже непонятно откуда, но о нашумевших новостях был всегда в курсе.

На его стройном и даже в какой-то мере худощавом теле всегда красовался красный пиджак с торчащим чёрным галстуком, надетым поверх белой рубашки. Ямочки на щеках всегда вызывали интерес у смотрящих, но у Мистера Баббингтона они были заметно втянуты и становились почти во все щёки, что, конечно, не уменьшало его очаровательности. Впалые глаза всегда находились в тени, поэтому многие, кто встречался с ним, могли по ошибке подумать, что Мистер Баббингтон не высыпается! Ну, боже, какое неприличное и предвзятое мышление! Но Мистер Баббингтон и вправду спал маловато. Работы приходилось достаточно много, чтобы не спать, хоть и не достаточно много, чтобы перестать играть в русский бильярд или, отложив сигару, попивать красное вино после первой игры, или второй… Да тут и не сосчитаешь, так много он играл.

Понедельник был любимым днём недели Мистера Баббингтона, ведь именно в этот прекрасный, депрессивный и самый отвратительный для других день в Магазинчик грехов приходило больше всего посетителей. С утра всегда заходила Мадам Фифтифлюкс и брала себе на завтрак порцию Гнева, чтобы весь остальной день уверенно сидеть на лавке и обвинять молодых в их испорченности и несостоятельности, приговаривая: "Раньше было лучше!" Фраза эта, к слову, получалась у неё очень прекрасненько. Так живо, с такой злобой! Прямо-таки как какое-нибудь "бугага" от ужасного злодея. А были бы такие результаты без стаканчика Гнева внутри? Нет, конечно же.

Правда, Мистер Баббингтон как-то раз хотел ей продать ещё немного Лени и даже предлагал скидку в пятьдесят процентов (немыслимая снисходительность!). Но Мадам Фифтифлюкс отказалась, ибо ей и от природы леность – не враг.

После Мадам Фифтифлюкс в Магазинчик грехов сразу же захаживал один важный человек – директор компании по производству вагонов метро. Работа была тяжёлая, как и сами вагоны, а имя его было ничем иным, как напряжением, которое надо было приложить, чтобы это имя выговорить. Мистер Баббингтон долго не мог запомнить его, но и это, пусть и поздно, стало возможным:

– Спевсип Трахтынбергович, – показался из-под лавки Мистер Баббингтон и подбежал к гостю, – что-то вы сегодня запоздали аж на… – Баббингтон посмотрел на свои серебряные наручные часы, – пять минут!

– Добро, Мистер Баббингтон… – достал шоколадку из кармана Спевсип Трахтынбергович. – Я делал предзаказ.

– Да, конечно, конечно! – Мистер Баббингтон зашёл за лавку, и внизу послышался шелест. – Как всегда, большая порция Обжорства. Для вас – ещё со скидочкой!

– Спасибо, – протянул свои пухлые пальцы к пакетику Спевсип Трахтынбергович, – позвольте…

– Ах, конечно, конечно! Давайте я помогу вам открыть!

Мистер Баббингтон подбежал к входной двери и, растянув улыбку до ушей, открыл её, другой рукой делая дружелюбный проводительный жест.

Немногим позднее, после Спевсипа Трахтынберговича, в Магазинчик грехов как пуля врывались два французских брата-близнеца, которых Баббингтон постоянно путал в именах и поэтому в какой-то момент вообще перестал их разделять, обращаясь к ним «Господа Реконвотиз», тем более что они были так схожи в поведении и различны одновременно, как зеркальное отражение друг друга. И иногда это создавало для Мистера Баббингтона проблемы, но и из них Баббингтон научился делать возможности:

– Возьмём Похоть! – говорил первый.

– Возьмём! Но только не Похоть, а Гордыню. Гордыня нужна любому, кто хочет быть выше других и нравится женщинам!

– Соглашусь, что Гордыня нужна любому! Но вот что женщины такое любят – отнюдь, брат, поспорю!

Дверь ещё не открылась, но Мистер Баббингтон уже доставал две средние порции Похоти и Гордыни.

– Похоть!

– Нет, Гордыня!

– Нет, Похоть, говорю тебе!

– Да ты, кажись, глухой!

– Господа, господа! – подбежал и встал между ними Мистер Баббингтон. – Ну к чему же такие споры?

– Жерар говорит, что нам нужна Похоть, – сказал первый.

– А Дюрер говорит, что нужна Гордыня, – ответил второй.

– Да Гордыня – это на десерт, для разнообразия.

– А я бы взял больше Гордыни, а Похоть оставил на потом!

– Вот и красотку привлечёшь потом!

– Господа, господа! – начал опять разъединять спорящих братьев Мистер Баббингтон. – Зачем же спорить вокруг такого мелкого вопроса? Ведь я так понял, что вы думаете, что вам больше нужно: Гордыня или Похоть?

Два брата-француза посмотрели зеркально друг на друга, а затем также одновременно посмотрели на Мистера Баббингтона и кивнули:

– Да!

– Ну так зачем выбирать, – достал два пакетика Мистер Баббингтон, – если вы можете взять и то, – приподнял он пакетик на уровень головы, – и другое, – приподнял второй, – одновременно?

Братья опять переглянулись и также одновременно ответили:

– А ведь правда! Мы же можем взять и то, и другое!

Каждый выхватил по одной порции Гордыни и Похоти, протянул несколько купюр, и оба скрылись за дверью, продолжая что-то активно обсуждать, опять в чём-то соглашаясь друг с другом и в то же время о чём-то споря.

Мистер Баббингтон вздохнул, налил себе свой любимый чай «Эрл Грей», который всегда пил в перерывах, и, сделав пару глотков, продолжил ждать последних утренних гостей.

Минуту никого не было. В какой-то момент могло показаться, будто никто уже не придёт, но, читатель, неужели ты так пессимистичен? Конечно же ещё подойдёт. Вот только личность, которая должна подойти с минуту на минуту, никогда не ходит быстро. Она всегда ходит очень медленно и манерно, как кошечка или какая-нибудь «москвичка», которая приехала в Москву всего с половину года назад, но уже обзавелась любовником с приданым и, быстро состроив свадьбу, прописалась на Рублёвке или, того лучше, в «Москва-Сити» с новоиспечённым муженьком. А теперь ходит как местная и обязательно припоминает свою «местность» в каждом диалоге, даже когда это не к месту, притом ещё и «а»-кая нарочно.

Также и эта мадама подходила к двери очень медленно и претенциозно, с вычурной подвижностью не только своих очаровательных бёдер, но и гибких ручек, тоненьких ножек и вытянутой красивой шейки.

Как только дверь лениво открылась, в проходе показалась прекрасная девушка в ярком красном облегающем платье, с чёрной сумочкой, которую та держала в одной руке, показушно изгибая кисть. Из чёрной сумочки показалась маленькая белая голова собачки, которая смотрела на Мистера Баббингтона своими голубыми глазками и начинала рычать:

– Му-му, держи себя в тоне. Мы же при людях… – поправила она своё чёрное каре. В этот же миг Мистер Баббингтон поклонился ей и почтительно поцеловал пальчики, которые вполне можно было бы назвать «пианистическими», настолько они были тонки и прекрасны.

– Я рад приветствовать вас, Госпожа Гранд, – снова выпрямился Мистер Баббингтон. – Будете брать как обычно или что-то новенькое?

Несмотря на свой очередной приход, Госпожа Гранд смотрела на полки с грехами оценивающе:

– А что я брала в прошлый раз? – подняла она бровки, решив вопросом проверить память Баббингтона.

– При всём уважении, – Мистер Баббингтон улыбнулся и сделал лёгкий поклон головой, – если моя память мне не изменяет, вы обычно берёте Леность.

– И вы думаете, что я возьму её снова только потому, что брала в прошлый раз? – посмотрела свысока на Баббингтона Госпожа Гранд.

– Ни в коем разе, Госпожа. Не смею решать ни за вашу красоту, ни за вашу оригинальность.

Комплимент, так тонко подобранный, пришёлся Госпоже Гранд по вкусу, и она, немного подёргав плечиками и кокетливо улыбнувшись, проговорила:

– А знаете, давайте-ка Алчность. Я хочу сегодня Алчность. – Собачка опять зарычала. – Спокойно, Муму, держи себя в тоне…

– Конечно, – покачал головой в знак согласия Мистер Баббингтон. – Для вас, как всегда, всё самое лучшее…

Он спокойно, с показным благородством удалился и тут же вернулся, держа руки у груди, как собачка, и смотря на неё преданным взглядом:

– Прошу, – протянул Баббингтон пакет с флаконом. – Только для вас.

– Только для меня? – с недоверием уточнила Госпожа Гранд и посмотрела искоса, показушно наклонив голову.

– Только для вас, – утвердительно ответил Мистер Баббингтон и показал на красные инициалы «Г.Г.», написанные на пакетике.

– Ну хорошо… – Госпожа взяла пакетик. – Я, может быть, ещё приду.

С этой фразой она достала из чёрного кошелька с золотой застёжкой купюру и, отказавшись от сдачи, ушла. Ушла так же медленно, как и пришла, и только собачка не выдержала и как только дверь захлопнулась, сразу начала лаять во всю, пусть и не знала, зачем и на кого. Лаяла просто чтобы лаять. Мистер Баббингтон проводил Госпожу Гранд улыбкой, которой провожал всех гостей. Но как только дверь захлопнулась, улыбка сразу же слетела с его лица. Он сделал глубокий вздох, достал из нагрудного кармана белый, как рубашка, платок и протёр вспотевший лоб. «Господи, как же братьям Реконвотиз повезло, что они приходят до неё, а не в одно время, а не то бы что тут было…» – промелькнуло в голове у Мистера Баббингтона.

До перерыва оставалось недолго. Всего пара постоянных гостей и можно будет устроить себе чаепитие с плюшками.

С минуту Баббингтон стоял в тишине. Затем вторую, третью. Но никто не подходил. Мистер Баббингтон даже как-то заволновался: «Неужели никто уже не придёт?» Он начал посматривать время от времени на настенные часы, что висели у входа, но никто не шёл: «Да ну! Точно пропустит!» – брови свелись от этой мысли. – «А ведь всегда бегает как чёрт!»

Окно затрещало, все флакончики, которые наполняли полки магазина, затряслись. Мистер Баббингтон сглотнул в ожидании и положил руку на большую капсулу, на крышке которой было написано «Лень». Дверь начала трястись, металлические украшения, что висели у входа, казалось, начали играть «Пляску смерти» Сен-Санта. За дверью послышался быстрый бег и возгласы прохожих, расходящихся по сторонам: «Что за молодой человек?! Поосторожнее!»

Дверь резко открылась, и в проходе показался молодой человек в задрыпанном пальто, с синими волосами и подёргивающимся левым глазом:

– Они сказали! – подбежал он прямо к Мистеру Баббингтону. – Что у меня две недели! Мне надо написать всё на си плюс плюс! Дайте мне… – набрал он в лёгкие воздух. – Дайте мне ноутбук!!! Я должен написать код!!! Я не успею!!!

– Стойте! Я спасу вас!!! – также резко проговорил Баббингтон и быстро, что есть мочи, открыл капсулу с Ленью, и дал выпить бедному гостю.

Тот выпил Лень, и на секунду его глаза перестали дёргаться и даже смогли посмотреть в какую-то точку. Но стоило двум секундам пройти, как он задёргался вновь:

– Я… я… я не успею!!! – схватился за волосы программист. – Так! Начнём сначала! Мэин, скобки… инклюд йострим… чёрт, сиаут забыл!!! – он схватился за ноутбук и начал писать код так активно, что Мистер Баббингтон испугался, как бы флакончики вокруг не попадали от движений его рук.

Бабингтон подбежал к полке шкафчика, что до этих пор была всегда закрыта, достал из-под рубашки золотую цепочку с ключом и открыл дверцу. Перед лицом предстали колбы всех видов грехов с наибольшим объёмом, которого не было ни в одном флаконе или колбе на витринах.

– Я не смогу написать!!! Не успею!!! – продолжал жётско писать код бедный программист.

– Мистер Баббингтон быстро достал большую капсулу Лени и побежал к гостю как врач к пациенту, которому вот-вот нужно сделать искусственное дыхание:

– Пейте! – открыл колбу Баббингтон.

– Не могу! Я пишу код!!! – не в силах оторваться прокричал программист.

Тогда Мистер Баббингтон увидел стаканчик, который стоял на расстоянии вытянутой руки, и как истинный герой, готовый в последний момент взять на себя ответственность за спасение всего мира, он открыл колбу и начал наливать по чуть-чуть греха в стаканчик, поднося гостю его прямо ко рту:

– Первый… второй… третий, – считал Баббингтон стаканчики. – Четвёртый… пятый, – продолжал он.

На восьмом стаканчике гость успокоился и, медленно опустив руки над клавиатурой ноутбука, сделал последний глоток:

– Хотя… – он положил ноутбук обратно в рюкзак, – можно и передохнуть… дедлайны горят!… у тимлида отпуск. – Тут мысли начали упорядочиваться, паника начала сходить на нет, и бедный программист продолжил: – У тимлида отпуск… а значит у всех отпуск, – глаза перестали дёргаться, и он зевнул, – а раз у всех отпуск, то… потом допишу. – Он немного смутившись посмотрел на хозяина магазинчика. – Извините, что так ворвался, работа, понимаете…

– Понимаю, понимаю, – спокойно поклонился Мистер Баббингтон и поправил спавший на лоб локон седых волос.

– Сколько с меня за большую дозу? – также смущённо спросил программист.

Мистер Баббингтон быстро достал калькулятор и посчитал программисту дозировку большой капсулы Лени. Всё прошло спокойно и даже после такой шумихи непривычно тихо. Гость ещё раз извинился и вышел на улицу, а по ходу начал спокойно рассуждать, что очень хочется что-то попинать от скуки и уже даже догадывался, что именно он будет на работе пинать…

К слову, этот программист всегда так быстро вбегал в Магазинчик грехов, что Баббингтон даже ни разу за все посещения не успел спросить, как его зовут. А потому и в этот раз имя гостя так и осталось неизвестным.

«Последний гость – самый сложный гость…» –уже подустал Мистер Баббингтон.

Почти сразу же за программистом отворилась дверь, и между товарными полками показался старичок в желтовато-бежевом костюме. В руках он держал трость. Деревянная, светло-коричневого цвета, с проступающими от изношенности потрескавшимися линиями, она медленно отстукивала шаги старичка. Мистер Баббингтон посмотрел на него и увидел, как тот, сощурившись, с недоверием разглядывает товары на полках: то подходит ближе к флакону с Ленью, то смотрит в другую сторону, разглядывая флакон с Гневом.

– Вижу, ассортимент растёт? – недоверчиво посмотрел старичок.

– Что ни сделаешь ради клиентов, Господин Какискряг!

– Хех, любите вы притворяться, – прошёлся он вдоль полок.

Тогда Мистер Баббингтон заметил, что старичок всем своим видом стремился показаться состоятельным гражданином, но поношенный костюм и взгляд, жадно выискивающий всё, что блестит, выдавали его финансовую несостоятельность, если не сказать – бедность.

– А качество изделий ваших растёт?! А?!

– Конечно! Господин Какискряг, позвольте мне показать вам весь ассортимент! – Баббингтон оббежал лавку с кассой и подошёл к гостю. – Здесь лежат маленькие порции всех семи сортов греха.

– Вижу… и что мне с этих малюток? – цинично искривил губы гость.

– Если вы не уверены в своём выборе, то всегда можете взять маленькую порцию на… скажем так, «попробовать».

– Попробовать, значится… – Господин Какискряг почесал нос и скривился так, будто ему поднесли что-то отвратно пахнущее или, хуже того, ужасно воняющее.

– Если вас не устраивает дозировка, то могу предложить средний экземпляр.

– Не надо! – резко отмахнулся гость и повернулся в другую сторону. – А это что? – ткнул он пальцем в полку.

– О, это дополнительные ингредиенты для тех, кто любит более сложные вкусы.

– Интересно… – оценивающе посмотрел на флаконы Господин Какискряг.

– Давайте я вам расскажу, – Мистер Баббингтон, как профессиональный сомелье, взял в руки флакончик, аккуратно открыл его и, немного покружив жидкость в сосуде, дал понюхать её Господину Какискрягу. – Прекрасный мускатный запах, который заполняет все ваши лёгкие и мысли. Ничто не сравнится с прекрасным кофейным привкусом Тщеславия…

– А Тщеславие отдельно не продаётся?

– Ну почему же, вы можете взять Тщеславие и без Гордыни, но результат будет еле заметен.

– Почему же? – не удовлетворился гость.

– Потому что Тщеславие достигается только после чувства превосходства, а оно невозможно без Гордыни. Но если тонкость вкуса вам незначительна, можете попробовать только Тщеславие. Правда, как по мне, это достаточно пресно на вкус.

– А если с главным грехом?

– О! А с Гордыней ваша душа полностью насладится превосходством, и вы не будете – да вы просто не сможете себя за это корить! – с лёгкой улыбкой на лице констатировал Мистер Баббингтон.

– Ну, хорошо, есть ещё что-то из добавок? – посмотрел в другой конец полки Господин Какискряг.

– Конечно, есть! – Баббингтон прошёл к другому концу. – Есть Блуд, Клевета, Воровство – кстати, хорошо идёт к Зависти. Есть Жестокость… лучше подойдёт к Гневу, хотя был и такой, кто предпочитал Жестокость в смеси с Гордыней…

– Например? – не унимался старик.

– Например, Максимилиан Робеспьер, – поняв, что гостю одного имени мало, Мистер Баббингтон решил уточнить. – В момент своего восхождения к власти он нагрянул в Магазинчик и попросил большую дозу Гордыни, – Баббингтон указал на верхнюю полку, – и попросил приправить её Жестокостью… В конце концов он казнил стольких людей, что в какой-то момент сам попал под гильотину. – Мистер Баббингтон вздохнул. – Не каждый человек способен нести грех на своих плечах, так что перед покупкой советую подумать: сможете ли вы вынести тяжёлый груз Жестокости?

– И что же мне? Не выбирать вовсе, что ли?

– Конечно же, выбирайте! Но только не берите большую дозу Гордыни, – Мистер Баббингтон говорил это уже будто не Господину Какискрягу, а самому себе. – Уж я-то знаю, что это такое…

Гость помолчал пару секунд:

– Ну так это Жестокость смешивать нельзя, а Гордыню-то можно большую саму по себе!

Мистер Баббингтон опомнился и снова повернулся к гостю:

– Да! Конечно. Простите, задумался. Конечно же, вы можете взять большую дозу Гордыни!

– А знаете, – решился наконец гость, – я возьму большую Зависти.

– Точно?

– Я что, непонятно выразился!?

– Хорошо, хорошо! Сейчас принесу Большую Зависть!

Баббингтон скрылся за шкафчиком со стеклянными дверцами и всякими побрякушками, похожими то ли на украшения, то ли на куклы вуду. Оттуда же послышался стук склянок и скрип отодвигаемой табуретки:

– Вроде бы была где-то здесь! – донеслось из-за полок.

Господин Какискряг недоверчиво посмотрел на приправы, вздохнул от такого обилия выбора и подошёл к прилавку, где Мистер Баббингтон уже рассчитывал стоимость:

– С вас всего…

– Знаю! Знаю! – старик протянул смятые купюры. Баббингтон аккуратно взял их в руки, так же аккуратно разгладил и вручил Большую Зависть господину.

– Я могу идти? – исподлобья спросил Какискряг.

– Да, конечно! – улыбнулся Баббингтон. – Приятного времясогрешения!

Господин Какискряг медленно пошёл к выходу, и Мистер Баббингтон, хоть и не смотрел ему в лицо, видел грусть в его походке. Окна наполнились солнечным светом, и флакончики заиграли бликами, рассыпая блеск по всему Магазинчику грехов. Так происходило каждый раз, когда чья-то душа города N собиралась покинуть этот мир. Только никто, кроме Мистера Баббингтона, не знал об этом, а потому не придавал происходящему значения. Лишь Мистер Баббингтон, глядя на уходящего в свет Господина Какискряга, почувствовал грусть и, провожая его взглядом, тихо прошептал:

– Господи, пусть он не примет грех до сегодняшнего вечера…

Дверь окончательно захлопнулась, и Мистер Баббингтон остался наедине с собой. Ещё минуту он стоял за лавкой, выжидая какого-нибудь гостя, но, вздохнув, подошёл к круглому чёрному столику, что стоял всё это время слева от лавки, и начал готовиться к перекусу.

2

Чайник закипел. Мистер Баббингтон неспешно погасил огонь на маленькой плите, подошёл к двери и повесил на неё вывеску "Закрыто на перерыв". После чего он налил себе кипятка в чистую и белую как снег чашку с позолоченной каёмкой и охладил уже приготовленной с утра заваркой вкусного, классического чая "Эрл Грей", который так любил принимать за завтраком. На столике уже красовалась тарелочка с такой же золотой каёмкой и плюшками внутри, аккуратно разложенными из центра по спирали. Стул как бы неожиданно появился у столика и прямо подстать к месту, куда решил присесть Мистер Баббингтон.

На нижней полке столика лежали полотенца, которые Баббингтон каждый вечер выглаживал до идеала и с утра клал обратно на полку. Одно полотенце он положил на колени, а вторым закрыл свой красный пиджак с чёрным галстуком и рубашкой.

Только Баббингтон поднёс чашку с чаем ко рту, как кто-то нарушил его покой:

– Решил устроить себе обеденный перерыв, Баббингтон? – раздался чей-то высокий корявый голосок и Мистер Баббингтон дрогнул, отчего из чашки упала капля чая прямо на полотенце.

– А ты всё так и не научился прилично появляться в обществе, Чертыхтынг?

– Я чёрт, а не сопливая вельможа, – церемонно поднял он подбородок, – мне приличие ни к чему.

– Это точно, – не без усмешки ответил Мистер Баббингтон. – Где Стервелла?

–…гляньте-ка, да меня тут вспоминают, – раздался писклявый голос откуда-то сверху. Размахивая своим красным хвостом и продолжая висеть вниз головой, спустился второй чёрт. – А я уже было подумала, что вы про меня забыли!

– Тебя, Стервелла, забыть просто невозможно, – отпил глоток чая Мистер Баббингтон, – как бы я не пытался…

– Может быть, тебе и работать здесь уже не нужно! Пойдёшь в цирк? Ха-ха-ха! – сам пошутил и сам упал со смеху толстый Чертыхтынг. – Ой, бёдрышком ударился.

– Не шути так, Чертыхтынг, – улыбнулась Стервелла. – Нашему другу Баббингтону и так было несладко.

– Да, – добавил Чертыхтынг, – я видел, как ты погрустнел, когда старик выходил из Магазинчика. Думаешь, он не примет грех до полуночи? – подошёл чёрт к окну и, отдернув штору, провожал взглядом ещё не пропавшего из виду Господина Какискряга.

– Всё ему хочется верить в лучшее, – добавила Стервелла. – Баббингтон, Баббингтон! Века идут, а ты всё так и не меняешься!

– Дайте мне спокойно поесть, маленькие черти! – уже начинал раздражаться Мистер Баббингтон.

– Ах! – показушно обиделась Стервелла. – Я, между прочим, чертовка! Уважайте мои феминитивы, сударь!

– Да забей на него, Стервелла! – отвернулся от окна Чертыхтынг. – Пусть и дальше себе сидит и ест свои плюшки в одиночестве.

– Всё лучше, чем ваше общество.

– Ах, какая низость, – Стервелла преобразилась в французское платье с зонтиком на плече. – Мадам была бы недовольна. Ха-ха-ха!

Мистер Баббингтон сверлил Стервеллу взглядом, но ничего в ответ не сказал, а только отошёл от столика, лишь бы не взаимодействовать с этими чертями. Он подошёл к выдвижной полке у лавки с флаконами и достал оттуда деревянную коробочку, разделённую на двенадцать отсеков. В каждом отсеке была маленькая колбочка с переливающимися жидкостями, которые всё время меняли оттенок, но не меняли цвета. Так, например, одна колбочка светилась красным цветом, но по мере прохождения времени сменялась на малиновый, пурпурный, бордовый, а затем опять красный. Другая также была сначала синего цвета, но потом сменяла цвет на ультрамарин, тёмный ультрамарин, болотный и снова синий. Мистер Баббингтон достал из этой же коробочки пустую колбу и, заручившись чистым обеденным блюдцем, начал над ним смешивать разные компоненты в различных пропорциях.

– О! – удивился Чертыхтынг. – Так значит ты всё-таки не выкинул их? – в его голосе проступила детская любознательность. – Я думал, что после последнего эксперимента ты больше не возьмёшься за них…

– Всему своё время, Чертыхтынг, – не отрываясь от смешивания колбочек, надел очки Баббингтон.

– Что же на этот раз ты решил создать? – также поинтересовалась Стервелла.

– Любопытство… – достал он колбы Радости, Любви, Алчности и Гордыни.

– Ой, фу. Ненавижу положительные эмоции, а вот Алчность и Гордыня мне нравятся!

– Я не удивлён… – начал смешивать в разных пропорциях жидкости Баббингтон.

Тут из-за второго плеча выглянул Чертыхтынг и, внимательно смотря на то, как Баббингтон смешивает жидкости, поинтересовался:

– Как ты понимаешь, какие колбы нужно смешивать?

– А разве вам не нужно спешить вниз? – не захотел отвечать на вопрос Баббингтон. – Наверняка вас там уже ждут.

– Думаю, они не сильно разозлятся, если мы задержимся на пару минут…

После того как Мистер Баббингтон понял, что от них проще отвязаться, просто разъяснив, что и как работает, он решил именно так и сделать и, вздохнув, начал пояснять:

– Любопытство – сложное чувство, которое состоит из нескольких компонентов, – Баббингтон начал активно доставать из отсеков разные колбы, и черти склонились над ними, сев на его плечи. – Первое и самое главное – это интерес к чему-то, а значит, он состоит из Желания, то есть Любви и стремления обладать, – Баббингтон вылил немного жидкости из колбочки и открыл вторую. – В то же время Любопытство – это поиск удовлетворения после того, как неизвестное станет известным, а значит – это ещё и Счастье, – он налил жидкости из другой колбы, – но Счастье в своём чистом виде пассивно и не может быть мотиватором к действию, а лишь только самоцелью, а значит… – Баббингтон открыл третью колбочку, – нам нужна капля Страха, которая вместе с Любовью и происходящим от неё интересом будет рождать Предвкушение, – Баббингтон перемешал все жидкости в колбе, и они заискрились, – и, конечно же, немного Гордыни, но лишь только после добавления Счастья…

– И зачем это всё? – как-то по-простецки спросил Чертыхтынг.

– То есть?

– Разве Счастье нельзя добавить сразу?

– Конечно же нет! – нахмурился Баббингтон. – Это породит пресный гедонизм с присущим ему сиюминутным наслаждением.

– Это Любопытство двигало тобой, когда ты влюбил её в себя? – съязвила Стервелла.

Мистер Баббингтон бросил на Стервеллу красные от гнева глаза. Стервелла опешила от страха и упала с плеча Баббингтона на пол, но в следующую же секунду поднялась и отошла на несколько шагов назад. От неожиданного гнева, который испытал Баббингтон, эмоция попала в колбу, и та, смешав в себе несовместимые компоненты Гнева и Любознательности, лопнула и выплеснула на всех троих фиолетово-чёрные пятна грязи:

– Ладно! Ладно! – выставила две руки перед собой Стервелла. – Я же пошутила. Не серчай, сударь! Пошутила я!

– К Ней, – вновь успокоился Мистер Баббингтон и посмотрел на коробочку, – я испытывал только чистую любовь… – он достал колбу с розовой жидкостью, которая через две секунды сменила розовый на бежевый, а затем на розово-белёсый.

– Но ведь добился её отнюдь не самым праведным путём, – подстегнул Чертыхтынг, но достаточно сдержанно, чтобы не взбесить. – Да и неважно это всё.

– Нам уже пора в Преисподнюю, коллега! – позвала Стервелла. – Работа не ждёт!

– Ох, да я бы эту работу… – нехотя, покачиваясь, пошёл за Стервеллой Чертыхтынг. – Почему во всём мире уже так активно используется «делегирование», но только не в нашей Преисподнее!?

– Пошевеливайся, а то получим оба от Господина, что мама не горюй! – тут Стервелла резко развернулась и обратилась к Мистеру Баббингтону. – И не забывай про собрание, Баббингтон!

– Я помню… помню.

– Вот и хорошо! – тут она дёрнула своей красной юбчонкой, прокрутилась несколько раз вокруг своей оси и исчезла под полом, оставив после себя струйку дыма.

– До скорого, Баббингтон, – лениво и оттого медлительно, но всё же прокрутился вокруг своей оси Чертыхтынг и, исчезнув под полом, оставил после себя почти такую же струйку дыма, но только немного потолще.

«Дьявол! И мне с ними ещё работать век, если не больше!» – разгорячился Мистер Баббингтон и вспомнил, что перерыв уже давно закончился и пора бы открывать Магазинчик для новых посетителей.

Как раз у большинства людей, что ещё утром бежали в своих серых одеждах в серую дождливую погоду, появился аппетит и, конечно же, желание приобрести умеренную дозу Обжорства. Ибо, как гласит поговорка: «Делу время, Обжорству час». Вот и сейчас настал тот самый час, когда к Мистеру Баббингтону выстроилась целая очередь за покупкой колбочек с Умеренным Обжорством.

Бывали, конечно, и такие люди, которые в перерывах приходили за средним флакончиком Гнева, но это были отнюдь не все. Только неугодившие своему начальству сотрудники, прохожие, споткнувшиеся на ступеньках метро, поссорившиеся из-за какой-то мелочи супруги или друзья, что тоже чего-то не поделили, да так сильно не поделили, что даже могло показаться, будто они и друзьями перестали быть вовсе. Короче, немногие приходили за Гневом.

В окне показались господа Реконвотиз, которые даже в обеденный перерыв умудрились прихлестнуть к какой-то привлекательной даме в сереньком пальто, но с торчащей внизу бежевой юбкой-карандаш:

– Ох, ваши ножки так прекрасны, что их красотой любовались бы все посетители Нотр-Дама! – говорил Жерар, на что девушка хихикала и играла с ним глазками.

– Знаете ли! Жерар, конечно, разбрасывается комплиментами, но я куда лучше него могу блеснуть словцом! – Девушка заинтригованно посмотрела на Дюрера, и тот, после десяти секунд молчания, сказал. – Ваши стопы белы… как слоновая кость!

Девушка скорчила гримасу и снова с улыбкой повернулась к Жерару. Так они прошли мимо окна Магазинчика Грехов, откуда их смог заметить Мистер Баббингтон.

Весь последующий день проходил достаточно буднично и особо ничем не отличался от любого другого будничного дня – такого же, как вторник, среда, четверг или пятница. Гости приходили то более активно, то переставали приходить вовсе, позволяя Мистеру Баббингтону насладиться чаем, но без плюшек, ибо плюшки уже закончились. Были среди гостей и молодые посетители, и старые, и бедные, и богатые, и те, кто уже когда-то заходили, но не так часто, чтобы запомнить их имена, и те, которые ещё не заходили вовсе. Короче, гости заходили совершенно разные.

Иной раз Баббингтон подсчитывал выручку и количество посетителей за день и сам от себя удивлялся, как он при такой клиентуре ещё мог успевать перекусывать.

Так и проходил весь рабочий день, пока до этого ещё серое пасмурное небо не начало окрашиваться в синий и ультрамариновый цвета. Лишь на горизонте небо оставалось белесо-голубым, а местами даже отдавало некоторой краснотой. Прохожие при таком освещении переставали отбрасывать и до этого еле заметные тени и сами стали в своих серых нарядах казаться тенями. Только всматриваясь в улицу из окон домов, можно было разглядеть более светлые силуэты, выходившие из метро и медленно, устало бредущие по улицам и переулкам. Один заходил в кафе, чтобы выпить чаю, другой перед сном забегал в Магазинчик грехов, чтобы взять успокоительную порцию Лени.

Даже двери метро как-то подустали злиться. Так много уже через себя пропустили прохожих. Понедельник – день насыщенный, поэтому многие двери даже решили раньше уйти с работы и просто заели в открытом состоянии, «якобы» зацепившись за камушек или какую-нибудь банку из-под мусора, но мы-то знаем, что просто эти двери решили пораньше слинять с работы, оттого и заели в открытом состоянии.

Люди так и продолжали проходить мимо Магазинчика грехов, никак себя не выдавая и даже не приближаясь к нему. В последние часы работы гостей почти не было. Но тут среди всех проходящих появилась одна маленькая тень, которая сначала резко остановилась у входа в магазин, а затем, пару раз хлопнув своими большими глазами, скрылась за левой стеной здания, в котором находился Магазинчик грехов.

Мистер Баббингтон не заметил этой тени, как и того, что она всё это время наблюдала за ним через маленькие форточки в окнах здания, пока он ходил вдоль полок с флаконами и вёл счёт проданного и оставшегося. И если бы Мистер Баббингтон в этот момент посмотрел в одно из окошек наверху, то увидел бы, как тень, продолжая хлопать глазами, пристально смотрит на него. Но Баббингтон всегда очень ответственно относился к ведению бухгалтерии и поэтому ни на секунду не отрывался от листочка.

– Лень, – поднёс Баббингтон ручку к блокноту, – продана одна большая банка и две маленькие… – записал он, – хорошо. Гнев, – Баббингтон призадумался и, пытаясь что-то вспомнить, случайно посмотрел на верхнее окошко, где уже никого не было видно. И в этот же момент с противоположной стороны в окне опять появилась тень. – Гнева взяли много, – Баббингтон прошёлся взглядом по полкам. – Две средние порции и три маленькие… ох, а Обжорство я так и не вспомню…

Тут Мистер Баббингтон поднялся по ступенькам вверх на антресоль и начал считать баночки с жидкостями, которые стояли в шкафчиках со стеклянными дверцами.

Именно там и была тень, но только Мистер Баббингтон прошёл у окна, как она тут же скрылась.

После проведённой в конце рабочего дня ревизии Мистер Баббингтон промыл посуду и чайник с заваркой "Эрл Грей", оставшейся после обеденных посиделок наедине с собой. Очки свои он положил на полку у кассы, куда поместил и блокнот с расчётами. Внимательно проверив, чтобы все окна были заперты, а флакончики плотно закрыты, Мистер Баббингтон взял ключ, надел свой чёрный плащ, выключил свет и, выйдя на улицу, запер дверь Магазинчика Грехов.

Рабочий день подошёл к концу.

Но не успел Мистер Баббингтон сделать и шести шагов от магазина, как тень сзади стала приближаться всё ближе и ближе. Мистер Баббингтон шёл, не оборачиваясь, но тень нагоняла его, и вот-вот казалось, что она схватит нашего героя. Тут из переулка выехало такси и своими фарами осветило силуэт маленькой тени, которая обогнала Мистера Баббингтона и резко произнесла:

– Мистер Баббингтон! Можно вас на минутку?

3

Мистер Баббингтон испугался и бессознательно остановился. Перед ним предстал маленький мальчик, достававший ростом разве что до пупка. Его кудрявые рыжие волосы образовали хохолок на макушке, словно с неба спустилась корова, незаметно облизала их и снова убралась восвояси.

– Кто вы, молодой человек? – строгим голосом спросил Мистер Баббингтон.

– Меня зовут Моти, – представился мальчик, но затем решил уточнить: – Моти Блэкинтош. Я наблюдал за вами в Магазинчике грехов…

– И зачем же вы наблюдали за мной? – хотел было обратиться Баббингтон "молодой человек", но решил, что это будет не comme il faut, и потому добавил: – Моти Блэкинтош?

Тут мальчик зардел и в смущении стал переминаться с ноги на ногу:

– Понимаете ли… – начал он, опустив глаза, – я бы хотел купить у вас маленькую порцию греха…

– Пф! – отрезал Мистер Баббингтон и продолжил путь. – Я не продаю грехи несовершеннолетним мальчикам!

– Ну пожалуйста, мистер! – погнался за ним Моти. – Я могу заплатить с наценкой!

– Нет!

– А может быть, – не унимался мальчик, – я могу вам чем-нибудь помочь! Да! Я могу вам помочь в чём-нибудь!

– Нет! – продолжал, не останавливаясь, идти Баббингтон.

– Вы просто не знаете, как много я могу! Я раздавал почту тем, кто не мог достать до ящичков. Я быстро бегаю, – оббежал он Мистера Баббингтона, – а ещё я собирал яблоки, за что Мадам Фифтифлюкс меня хвалила и угощала шарлоткой! – Мистер Баббингтон про себя удивился, ибо искренне не верил, что Мадам Фифтифлюкс может кого-то хвалить и уж тем более угощать шарлоткой.

– Я могу быть очень полезным! Мне очень нужно…

– Нет! – наотрез отказался Мистер Баббингтон и даже остановился, а вместе с ним остановился и Моти. – Маленьким мальчикам, как вы, нельзя покупать грехи. Вы же так молоды!

– Но…

– Нет и точка, молодой человек! Не обращайтесь ко мне с такими просьбами, – вновь пошёл Мистер Баббингтон и договорил, не поворачиваясь, – и не идите за мной!

– Но мне очень нужно… – говорил себе под нос Моти, когда Мистер Баббингтон отошёл достаточно далеко, чтобы не услышать его слов.

В какой-то момент Моти даже подумал вновь догнать продавца грехов и опять попытаться его убедить в том, чтобы он продал ему хотя бы толику Зависти. На его лице опять проснулась улыбка, и, кажется, даже хохолок стал более пружинистым от этой идеи. Но как всегда бывает: как за второй надеждой следует разочарование, так и настроение Моти Блэкинтоша стало угрюмым и мрачным, как тёмные тучи в ночном небе.

Капли начали просыпаться, как крупа, и окрашивать тёмными пятнами подсохшие дороги в центре города N. Моти резким движением натянул капюшон на голову и пошёл в противоположную сторону, иногда встречая на пути камушки и начиная их пинать то ли от злости, то ли от обиды, то ли из-за того и другого одновременно.

– Вот если бы этот старик дал мне хотя бы флакончик, – не успокаивался Моти, – да я бы! Я бы!.. – он посмотрел на ночное небо своими горящими идеей глазами. – Я бы такое смог сделать! Чего никто бы до меня не сделал!

На пешеходной дорожке показался бездомный старик в серой восьмиклинке, чёрной ободранной жилетке не по его размеру и ультрамариновых джинсах с сигаретой во рту:

– Чё смотришь, мелкий! Пшёл отсюда! – махнул рукой старик так, что Моти аж отпрыгнул, как бы тот его не ударил. – Понаразойдутся бездомыши… – харкнул прямо на дорогу в довершение старик, тем самым поставив точку в своей речи.

– Вот если бы я не был таким стеснительным, – опять забубнил под нос Моти, – да я бы такие ему правила по этикету устроил!

На горизонте мелькнула молния, но, несмотря на дождь, она была ещё достаточно далеко, чтобы не было слышно грома. А Моти всё продолжал идти по улице, думая о том, как всё несправедливо в этом мире. Кого только он не обвинял в этом: и взрослых, которые не разрешали ему покупать что-либо, и наглых стариков, и прохожих, которые озирались, смотря на его неопрятный вид, и красивых актрис, которые мелькали на рекламных плакатах автобусов и зданий, и управляющих метро, которые наедали себе животы больше, чем вставали из-за дежурных мест, и на алчных представителей власти, что всегда умели вовремя копеечку из бюджета города взять, но обратно положить забывали.

Короче, злился Моти на всех. Злился даже на тех, на кого, казалось бы, злиться ему не за что. Он даже придумал песенку, которую напевал под грустный и лишь местами преисполненный надеждой мотив:

Слово скажи и тебя обсмеют,

Хочешь прыгнуть с окна? – так тебя подтолкнут,

Подтолкнут, подтолкнут.

Будь одинок, ведь и лучше оно,

Ведь и так всем плевать —

Всем равно! всё равно, всем равно!

Всё ещё поникший шёл по улице Моти и даже не заметил, как вокруг него собрались злые подростки и начали обсмеивать его за всё, за что не попадя: за то что он мелкий возрастом, за то что ростом не удался, за то, что выглядит как бездомыш, да и просто за то, что идёт по улице. Под конец они начали расталкивать его, но видя, что он упал в лужу и не поднимает глаз, а только продолжает напевать себе под нос, посмеялись с него и ушли.

Дело нет до тебя,

Здесь нет «Мы», есть лишь «Я».

Это Город Грехов —

Здесь сильнее лишь тот,

Кто грехами себя возведёт, возведёт, возведёт!

– Нет, это ты мне должен! – вели спор два толстяка, держа по манетке в руке.

– Да говорю же тебе – ты!

– Нет, ты!

– Нет, ты!

Моти искоса посмотрел на них из-под капюшона и, увидев, как они начинают толкать друг друга, пошёл дальше:

Чтобы город спасать,

Надо всех сильней стать,

Надо…

Тут он захотел продолжить песню, но сам не знал: что же надо для того, чтобы спасти город? Да если бы Моти мог продолжить песню, то он бы и не подходил к Мистеру Баббингтону, не высматривал уже как третий день, какие зелья есть в Магазинчике грехов, не пытался помогать другим, как Мадам Фифтифлюкс, которая, напротив присущему ей гневу, могла и поблагодарить. Что же говорить об идее, с которой он так хотел завладеть хоть капелькой греха…

Казалось иногда, что даже голуби в городе N дрались между собой за каждую крошку, не уступая своим весом собачке госпожи Гранд и, более того, пребывая в уже сытом расположении. Именно их и увидел Моти перед собой, когда уже подходил к месту, которое называл своим «домом». Дождь усилился, и рыжеволосый ушастый мальчик побежал к большой коробке, прикрытой сверху найденным где-то шифером. Она стояла в маленьком переулке, переполненном мусорками и всяким хламом. Собственно, на передней стенке этой большой коробки и было написано «Дом», что очень точно говорило о её предназначении. А перед вырезанным самостоятельно проходом красовался потрёпанный коврик с надписью «Добро пожаловать!», который уже давно в городе N вышел из моды и уже давно не был ни у кого из жителей.

Зато в городе N появился новый тренд, дорогой читатель! Вместо двух скучных лапок, которые часто рисуют на ковриках перед входом, на ковриках города N изображали череп с перекрещенными косточками, как на пиратском флаге, и такими же словами: «Добро пожаловать!». Ну разве не умный ход?! Как по мне – идеальный намёк для незваных гостей… а точнее для любых гостей в городе N.

Дождь превратился в ливень, и от грозы, пусть всё ещё вдалеке, но уже слышался гром. Если бы кто-нибудь по случайности или по ошибке купил бы у Мистера Баббингтона любознательность, то увидел бы, как в этот момент молния освещает своей вспышкой всю округу. Эта неудачная покупка обратила бы его взор на фиолетовые тучи, что в мерцании окрашивались в розовые, белые, синие и голубые цвета. Увидел бы, как птицы, спрятавшись между веток деревьев, выглядывают своими маленькими клювиками и, боясь грозы, тем не менее смотрят на неё и восхищаются красотой, пастозностью, силой и предвестием свежего и прекрасного утра. И если бы Мистер Баббингтон допустил такую оплошность, то, может быть, (упаси же чёрт!) даже потерял бы клиента! Ведь любознательные несчастий не видают, а значит, и грехи покупать не станут!

Что же до Моти – он зажёг свечку, что стояла на блюдце в углу, и, подойдя к маленькой электрической печке, которую зажигал от найденного в хламе электрогенератора, поставил на неё кастрюльку с набранной от дождя водой и высыпал туда собранные в кубик макароны.

«О чём думал тот, кто выбросил этот электрогенератор? – не переставал восхищаться своей недавней находкой Моти. – Ему ведь нужно было заменить всего один перегоревший проводок!»

И правда, видимо, кто-то очень ленивый сделал это, не подумав. Но это и не важно. Важно лишь, что сам Моти ленивым никогда не был, и, думаю, что ты, дорогой читатель, уже это понял. Коробка для жизни – самое малое, что мог делать Моти своими руками. Сколько он себя помнил, всегда у него что-то получалось создавать: то рисунок нарисует, то из бруска скульптурку сделает, то из найденных деталей фонарик склеит, то украдёт краску и вымажет свой дом-коробку в цвета радуги. Цвета эти, конечно, сильно выбивались на фоне серых домов, поэтому никому не нравились, а если кто-то и терпел, то остальные даже злились, что все эти цвета радужные не должны уродовать прекрасные серые высотки города N.

Так и оставался Моти наедине с собой, думая, что же он будет делать дальше. Ливень усилился, и своими потоками капель загромождал вид на старое, почти заброшенное здание. Оно всё, такое же серое и тёмное от дождя, было пустым и безлюдным. Давно уже о нём никто не думал, да и не жил, кроме одного человека…

Господин Какискряг жил в старой обсерватории, которая находилась в центре города N и на которую можно было посмотреть с любого места, да и на любое место можно было бы посмотреть с неё. Старое здание было построено специально для обсерватории и напоминало собой большую вертикальную коробку с куполом наверху. Несмотря на опустевшие со временем этажи, в которых когда-то жили и работали люди, сейчас эта обсерватория была пуста. Лишь Господин Какискряг, уже давно победивший Суд, который хотел её снести, остался жить в этой заброшенной многоэтажке. Именно в куполе наверху и жил Господин Какискряг, и, если бы у него не было привычки собирать всякое барахло и складывать вдоль стен, может быть, он до сих пор мог бы наблюдать за прекрасным пейзажем, который открывался со всех сторон, стоило только нажать на кнопку и открыть крышу.

Несмотря на то что крышу он никогда не открывал и на пейзажи не смотрел, по какой-то неведомой для себя причине это место значило для Господина Какискряга очень много. Что-то заставляло его всё время возвращаться сюда ещё тогда, когда он был молод, но обсерватория уже перестала работать. Возвращался он и когда здесь осталось жить в соседнем подъезде всего три человека, а это уже, дорогой читатель, лет через десять, не меньше. И если бы в обсерватории был фотограф, который беспрестанно фотографировал Господина Какискряга каждый раз, когда тот приходил сюда, то этот фотограф смог бы сложить целый альбом жизни старика, где, словно по кадрам, видно, как он сидит, смотрит в окно в одном и том же положении и почти не меняется. Только волосы с каждым кадром становятся всё седее и седее, свежие и наполненные жизнью черты лица – обветшалыми и наполненными какой-то непонятной для остальных грустью. Уголки рта опускались, образуя дугу, словно радугу, но только наполненную печалью и усталостью. Даже пиджак, так хорошо сидевший на нём в молодости, стал изнашиваться, и к моменту, когда Господин Какискряг стал полноправно называться «стариком», был уже весь потрёпан и изношен до дыр.

В какой-то момент, после того как оставшиеся жители покинули здание, но до того как Господин Какискряг начал отстаивать права обсерватории в Суде, он решил переехать сюда окончательно. Взяв все вещи, которые тогда у него были (а их, кстати, было очень мало), Господин Какискряг обосновался в обсерватории, раздобыв себе в магазинчике «Из рук в руки» плиту, кровать, столик, ну а также туалет, душевую и вешалку для пиджака. Сначала все вокруг смотрели на него как на сумасшедшего. Но через какое-то время, когда Господин Какискряг смог сам установить себе душевую и туалет, подсоединить электрическую плиту и даже усовершенствовать систему открывания двери, остальные успокоились и уже через месяц забыли о нём, как забывают о любом нашумевшем, но незначительном событии.

Вот и сегодня, в эту грозовую ночь, Господин Какискряг сел у стола и смотрел в окно. Стены за его спиной были забиты хламом, который в своей сути содержал ряд полезных вещей, но которые вместе выглядели лишь как груда барахла, если не сказать мусора. Перед ним на столе стояла лампа с горящим внутри фитилём. Кстати, я забыл сказать тебе, дорогой читатель, что наш старичок не только провёл электричество, но и ещё всегда любил его экономить. Экономия вообще была страстью Господина Какискряга. Но не будем на этом задерживаться, а лучше посмотрим, что же было дальше.

Господин Какискряг отпил еле тёплый чай. Его взгляд был направлен прямо в сторону, откуда была видна приближающаяся гроза. Дождь уже бил по круглому окошку в стене обсерватории, но сил этих было всё ещё недостаточно, чтобы его открыть. Да и Какискряг не волновался: если что – он бы сразу починил окно и сделал его ещё лучше и надёжнее. Но всё это было неважно в такую тихую и печальную минуту. Мысли переполняли Господина Какискряга. Он смотрел в окно и лишь иногда приподнимался со стула, чтобы увидеть проезжающую по тёмной улице одинокую машину.

– А… – скривился он, – опять разъезжают по ночам. Спать, что ли, не привыкли? – задал он вопрос себе, зная, что никто всё равно ему не ответит.

– Дураки вокруг одни какие-то… – он опять отхлебнул чаю. – Дураки и дороги. Что ни дураки, то с какой-то дороги, а что ни дороги, то на них и дураки найдутся, – не успокаивался Господин Какискряг и всё смотрел в темноту, эту ночную, чуждую, грязную и противную, что хоть глаза закрывай, а дрожь да пробьёт.

Но было, читатель, в этом брюзгливом, неприязненном тоне что-то пустое и очень грустное. Была какая-то правда в этих словах, но так далека она была для ума нашего персонажа, что он никак не мог думать о ней, кроме как в определённые минуты, сидя на кровати и держа в руках самое дорогое, что только у него могло быть из всех вещей. Была эта правда и в возрасте, и в облике персонажа нашего, да только никто этой правды не видел и даже не думал наблюдать. Все как-то проходили мимо несчастного Господина Какискряга и даже ни разу не подумали: а почему же он грустит? Что же такое обуяло его старческий ум? Что погружало его в эту холодную пучину мыслей, столь отдалённую от всего земного и понятного? Что же могло отвлекать Господина Какискряга от всего хлама, дома собравшегося? От людей глупых и недалёких, на которых он всё же был вынужден обращать внимание? От всех тех невзгод, что приходят с возрастом к каждому, начиная от пенсий невеликих, заканчивая болью в суставе невыносимой? А ведь что-то в нём было…

Было это «что-то» сильным настолько, что даже сам Господин Какискряг не был в силах тягаться с такой мукой и, чтобы хоть немного отвлечься от этой мысли, чтобы хоть секунду побыть в чём-то бездумном и спокойном, чтобы отвлечься, он встал из-за стола. Встал и вновь оказался в статичном положении, вновь начал думать и снова решил что-то сделать. Но так как делать ничего не надо было, то он начал ходить по обсерватории и отсчитывать шаги. Как набат перед Судным днём были эти шаги для него, пусть даже сам Господин Какискряг этого и не знал. Чувство тревоги вдруг охватило нашего персонажа, и он даже остановился на несколько секунд и снова глядел в окошко. Гроза, как смерч, приближалась, и даже дождь уже стал пробиваться в окно с порывами ветра. Окно трясло, да так, что даже из углов вылетали капли. Но не это было важно для Господина Какискряга, не то, что дураки наполняют дороги, да и не то, что шаги его были последними. Было это что-то другое…

Оно было так прекрасно и тепло, как детское счастье в своей простоте и искренности. Как вдохновение, что приходит к художнику и которое тот не может скрыть в своих светящихся глазах. Это нежное, словно лепесток сакуры, и в то же время доброе, как дружеская улыбка, оно-то и приходило в голову, впитывалось в мысли Господина Какискряга ещё за чашкой чая.

Гроза уже подошла совсем близко, и казалось, она вот-вот отворит окно. Совершенно отстранившись от всего вокруг, Господин Какискряг подошёл к сохнущему на вешалке пиджаку и, достав оттуда свою порцию Зависти, подошёл к столику, что стоял рядом с кроватью. Он сел на неё, я бы даже сказал, рухнул, как если бы вернулся после нескольких часов беспрестанной работы. Столик, весь покрытый пылью, был пуст. Ничего не стояло на нём, кроме маленькой фотографии размером с ладонь. Её-то Господин Какискряг и взял в руки, а затем опустил между ног и ещё долгое время смотрел, ничего не говоря и даже не думая. Он только любовался ею: её узорчатой рамочкой, сделанной из дерева специально под стать фотографии. Любовался он и красотой, и качеством, с которым была она распечатана, а главное – той прекрасной женщиной, которая смотрела прямо на Какискряга и улыбалась своей нежной и живой улыбкой.

«Дорогая! Ты просто великолепна на этой фотографии! Смотри», – всплыло воспоминание, как вспышка, в голове Какискряга. Как сейчас он видел себя ещё молодым и полным сил, подбегающим к такой же прекрасной и жизнерадостной женщине, которая всё это время ему позировала.

– Правда? – она слегка нагнулась, чтобы посмотреть.

– Прямо как живая! – подбежал Господин Какискряг, чтобы показать, что получилось. – А после обработки выйдет ещё лучше.

На чёрно-белую фотографию упала капля, но не дождя, как можно было подумать изначально. Капля эта была слезинкой, которая скатилась быстрее всех остальных по лицу Господина Какискряга. Но через несколько секунд скатилась уже другая и упала прямо на уголок фотографии, где блестела чёрная ленточка.

– Скажите, доктор, она поправится? – вспыхнуло, как молния, воспоминание. – Ей ещё можно помочь?! – Господин Какискряг схватил врача за руку, словно тот, подобно Богу, мог в сию же минуту спасти её, словно все эти мольбы хоть как-то облегчали ему работу, особенно когда таких посетителей было много.

Но как бы это ни надоедало уставшему от работы врачу, Господина Какискряга это поведение не оставляло:

– Нужны деньги?! Я найду! Сколько нужно? Вы скажите, я сразу же! Сразу! – опять ухватился Какискряг за руки врача, но на этот раз врач их отдёрнул, а перед уходом только сказал сухо:

– Мы сделаем всё возможное, господин. Большего обещать не можем.

С этими словами врач удалился, а Господин Какискряг – уставший, с синяками под глазами, с покрасневшими от слёз веками – стоял посреди коридора больницы совсем один, и только отдаляющийся врач нарушал наполнявшую коридор тишину.

Тут Господин Какискряг закрыл своей иссохшейся тоненькой ручкой фотографию, чтобы хоть мгновение не вспоминать о ней. Но память не знает пощады, и вновь всплыла сцена в голове, но совершенно бессловесная: он отрывает свою руку от холодной белой женской руки, вид на прекрасную обрывается чёрной крышкой гроба, которую кладут трое мужчин. Кто-то что-то сказал на фоне, а кто-то зашептался, но всё это другое, глупое какое-то и дурацкое по сущности своей. Господин Какискряг шёл за гробом и, не поднимая головы, думал о чём-то обрывочном и самому ему непонятном. Он простился с умершей, стоя у ямы, которую только начали засыпать всё те же мужики. Тут кто-то проехал мимо и сильно засигналил другому, чем вызвал сильный испуг у Какискряга, что он даже вздрогнул:

– Дураки чёртовы! – выругался себе под нос Господин Какискряг. – Дураки и дороги!

Не в силах больше держать руку навесу, Господин Какискряг убрал её с фотографии и вновь посмотрел на женщину в белом, так хорошо сидевшем на ней платье:

– О, Клавдия, – Господин Какискряг провёл большим пальцем по фотографии, где была изображена щёчка. – как долго Бога я прошу, чтобы мы снова были вместе…

И снова силы покинули его, и в голове вспыхнула череда картин, крайне престранных, но настолько привычных и бытовых для самого Господина Какискряга, что они показались ему незначительными и уже через минуту забылись. Мы же, дорогой читатель, заглянем в парочку из них:

"Комната, где он спал с Клавдией. Непреодолимая злость. Разбросанные повсюду вещи. Господин Какискряг встаёт из-под кровати, чтобы сложить последние самые нужные ему мелочи в чемодан. Смерть кажется безумием, бессмыслицей в его глазах. Он идёт по улице к обсерватории, где раньше работал, но уже не показывался месяца три. Все вокруг рады снова видеть его, но он никого не замечает. "Лучший ученый-исследователь года" – вручённая грамота висит на стене обсерватории до сих пор. Господин Какискряг думает о более важном, пусть и не понимает, о чём же конкретно думать. Волосы седеют, но лицо ещё молодо. Первые глубокие морщины. Две коробки вещей у стены. Первая дырка в пиджаке. Серый пасмурный город. Седина покрывает всю голову. Последние три человека, жившие здесь, умерли. Суд. Починенный холодильник. Дороги. Дураки. Опять дороги. Диван у мусорки. Фотография Клавдии опять чистая и незапылённая. Молния. Нерабочая микроволновка. Автоматическая дверь. Фотография. Молния. Душевая. Фотография. Туалет. Победа в суде. Молния. Первое посещение Магазинчика грехов. Испуг от взгляда в зеркало. Молния. Оторванный рукав пиджака. Пришитый рукав пиджака. Молния. Молния. И снова молния".

Окно наконец поддалось сильному ветренному и грозовому порыву и отворилось нараспашку. Только рама удерживала две половины открывшегося и расшатанного окна. Капли дождя потоком хлынули внутрь и залили половину обсерватории чуть ниже щиколотки. Господин Какискряг совершенно не обратил внимания на воду, а только положил бережно фотографию на стол и, наполнившись неестественной силой, резко встал у стола и схватил колбочку с порцией Зависти:

– Это единственное, что хоть иногда позволяет мне не думать о тебе, любовь моя! – обращаясь, будто к живой, прокричал, заглушая ливень, Какискряг и посмотрел на колбу, закрывая ей единственный свет горящего в ночи светильника: – Я боли не могу терпеть, что разрывает изнутри! Мне больно видеть этот мир! Здесь меркнет свет! Здесь все слепы! Нет хуже ничего, чем зрячим быть среди слепых! Так лучше самому слепым и оказаться!

Словно обезумевший, он поднёс колбу ко рту, и на стене обсерватории показалась его тень, перебиваемая ошалевшей молнией, что била без перебоя то справа, то слева, пока дождь затапливал обсерваторию. Тут тень вздыбилась на носки и опрокинула руку над головой.

Молния ударила последний раз. Прощальный раз. Свет от удара молнии растёкся по всей обсерватории, затмив собой всё стоящее вокруг. Это мгновение показалось Господину Какискрягу вечностью. Впрочем, для него это и была вечность. Только что-то лёгкое и спокойное окружило его. Что-то до удивления знакомое, но такое давнее и забытое. Что-то, чего он никогда не испытывал уже очень давно и будто бы навсегда простился с этим чувством. И это было то чувство, когда уже ничего не повернуть назад, когда всё произошло, и когда остаётся сделать лишь последний шаг. Когда остаётся только смириться.

Дождь заканчивался, и гроза уже как десять минут назад прошла. Моти устроился на своей маленькой лежанке внутри коробки и, ковыряясь пальцем в зубах, смотрел в потолок, пока его пузо, словно шар, торчало из-под майки:

– Вот же гроза разошлась, гадкая! – Моти кинул щелчком пальца кусочек макаронины. – И почему же у нас не бывает нормальной солнечной погоды? – зевнул он вместе с этим вопросом и, поёрзав на боку, начал засыпать. И никто, даже Моти, не услышал, как во время грозы обвалилась старая обсерватория, оставив лишь торчащие у основания балки и местами сохранённые куски кирпичных стен.

Только через две недели Суд постановил, что в момент обрушения в обсерватории никого не было и никто не пострадал, а значит её можно просто снести. И только некоторые жители города N шептались между собой, что в той обсерватории жил какой-то сумасшедший старик, что собирал он хлам на улице, да и что выглядел он крайне непрезентабельно, а значит и говорить тут не о чем.

4

Уже как три часа Мистер Баббингтон перекладывал флакончики из одной коробки с надписью «ДоставкАда» в другую с надписью «Алчность». На обратной стороне каждой колбы была прилеплена маленькая этикетка с надписью: «Не растворять в воде», «Хранить в недоступном для детей месте» и «По истечении срока годности – сжечь». Вторник – сортировочный день, когда в Магазинчик грехов доставляли партии товара, тщательно приготовленные чертями в Преисподней. И это не могло не удивлять.

Достаточно долгое время, даже после того, как Мистер Баббингтон вышел на службу, он думал, что Преисподняя по своему предназначению есть не что иное, как место для страданий грешных душ и что всё там ужасное, одичалое и крайне пренеприятное, начиная от вездесущих зловоний, заканчивая криками, насилием и всем прочим, о чём людям так неприятно говорить. Но каково же было его удивление, когда сам, чуть не угодив на восьмой круг, Мистер Баббингтон увидел слажено работающих там чертей. Они всё время над чем-то пыхтели и вкалывали, мастерили и сооружали, гнули хребтину и надрывали пупы, а главное – пахали как лошади и работали до седьмого пота. Мистер Баббингтон неоднократно вспоминал эту картину, когда думал о том, что ему надоело продавать грехи и стоило бы заняться чем-то другим подоходнее. Восхищался же Мистер Баббингтон именно самой структурированностью Преисподней, её слаженной работой и товарищеским трудом. Никто из грешников не имел привилегий, и если все страдали, то страдали одинаково. Так сказать, по-товарищески. А доставка была лишь маленькой частью той структурированной жизни Преисподней, которой наш главный герой восхищался.

Вторник, как и было упомянуто ранее, был днём, когда все привезённые грехи сортировали по объёму, виду, сроку годности (а ты как думал, дорогой читатель? Грехи тоже могут пропадать, забываться где-то на полках и, найденные через какое-то время, становиться чёрной жижей. Поверь, такое лучше не нюхать и, не дай чёрт, пить!). Как и говорилось ранее, Баббингтон уже три часа сортировал всё по ячейкам в подвале Магазинчика. Вся Гордыня, Зависть и Гнев уже были рассортированы. В коробке нашлась одна разбитая колба Обжорства, но, учитывая, что валялась она почему-то среди партии Зависти, можно списать это на невнимательность какого-то чёрта.

До Времени Призыва оставалось ещё сорок минут, но в главном гостином зале показались Стервелла и Чертыхтынг. Они, слегка нервные, оживлённо обсуждали что-то между собой и спускались в подвал к Мистеру Баббингтону, чтобы напомнить о предстоящей планёрке.

–Ты точно свалил нужное количество горящих песков? – услышал Баббингтон голос Стервеллы.

– Да, точно! Сколько можно меня спрашивать? – Чертыхтынг уже раздражался.

– Лучше переспросить, чем недоспросить, – настояла Стервелла.

– Да, только почему-то переспрашиваешь ты во всей Преисподней только меня. Так ещё тысячу и один раз!

– Чья бы корова мычала… – не договорила Стервелла и посмотрела на вспотевшего мистера Баббингтона. Он как раз клал первую отобранную коробку с Ленью на полку и замер в таком положении.

– О чём дискуссия? – затолкал он коробку внутрь.

– Сегодня Время Призыва, – Стервелла скрестила руки на груди и начала недовольно вилять хвостом. – Господин знал, что ты забудешь об этом, поэтому мы пришли тебя предупредить и сопроводить.

– Сопроводить? – иронично переспросил Баббингтон. – Какая честь…

– Не беси меня, нам и своих бесов хватает, – сощурилась Стервелла.

– А разве в нашем круге есть бес? – удивился Чертыхтынг.

– Ну да, – Стервелла задумалась, – Белиас, Приман, Ламбер…

– Ламбер – бес?! – перебил Чертыхтынг и выпучил от удивления глаза. – Я думал, он по национальности Демон.

– Да ты видел, какая у него бородка?

– Дьявол! – выругался мистер Баббингтон. – Вы хотите мне помочь, чтобы успеть на Время Призыва, или так и продолжите балаболить?!

– Боже… – Чертыхтынг поймал себя на оговорке, замер и три раза сплюнул на плечо. – Да помогу я, помогу. Стервелла! А ты чё стоишь?

– Да иду я, иду!

Вместе работа пошла быстрее и веселее. Черти обладали каким-то удивительным качеством, на которое Баббингтон давно обратил внимание. Каждый раз, когда черти начинали работать, они становились на удивление дружелюбными и общительными. Более того, они работали слаженно и, когда возникала необходимость, помогали друг другу в разных мелочах. Так, например, Стервелла обладала хорошим видением, и стоило ей прикрыть один глаз, как она вторым уже разглядывала все колбочки по пропорциям и могла достать самые большие, средние и маленькие, не смотря на марку. Чертыхтынг же, несмотря на свою толстячность и неповоротливость, мог спокойно перебираться между коробками и, взяв одну в одну руку, а другую – в другую, нёс их и ставил у полочек, где уже стоял Мистер Баббингтон и проталкивал их внутрь. Стервелла же, выполняя работу, стала напевать народную песенку, которую всё время пели черти в Преисподней во время работы:

Ну ка, черти, встали в ряд!

Раз! Два! Раз! Два!

Ох, дедлайны все горят!

Раз! Два! Раз! Два!

Мы работаем с утра!

Раз! Два! Раз! Два!

И без выходного дня!

Раз! Два! Раз! Два!

– Как же уже достала эта песня… – пробубнил Чертыхтынг мистеру Баббингтону, когда подносил коробки. – Целыми днями только её и поют…

Через двадцать минут уже всё было сделано, и все трое присели на ступеньки, чтобы передохнуть:

– Хочешь магмы? – Стервелла достала баночку из чёрного металла, по форме похожую на газировку.

– Нет, я не пью сладкое.

– Отчего так? – открыла банку и отхлебнула напитка Стервелла.

– У меня от неё прыщики появляются.

– А ты ж глянька! – засмеялась она. – На кой тебе прыщики мешают? Нашёл Ту Самую и решил стать красивым? – подтрунила Стервелла.

– Иди ты! – замахнулся хвостом Чертыхтынг.

– Да шуткую я, шуткую, – засмеялась Стервелла и, опустошив баночку с магмой, встала со ступенек и принялась оттряхиваться. – Пора идти, а то точно опоздаем.

Все трое встали, оттряхнулись и поднялись по ступенькам вверх, только Мистер Баббингтон немного задержался, чтобы запереть дверь на ключ. Черти не стали его ждать, но скорость всё же немного снизили, пока Баббингтон поднимался вверх.

Вот уже показался коридор, через который можно было зайти в подвал. За ним сразу же последовала гостинная, с которой, мой дорогой читатель, ты уже знаком с начала истории. Но я тебе ещё не рассказывал, что было в уголке, который был рядом со столиком, где устраивал чаепитие в перерыве Мистер Биббингтон. А было там вот что – дверь! Да, обычная деревянная дверь со всякими вырезанными узорчиками, которые, если вглядеться, изображали всякие интересные сценки. В одном углу был изображён суккуб, с доброй улыбкой протягивающий девушке яблочко. В другом красовался Цербер – послушный как овчарка и красивый как волк, его шею обрамляли две змеи, а он сам сидел и смотрел на выставленную перед ним ладонь. По центру же был изображён достаточно привлекательный мужчина в деловом костюме с улыбкой на лице, в которой читалась одновременно и дружелюбность, и какой-то скрытый намёк.

Наши герои подошли к прилавку со счётами, где Мистер Баббингтон встречал гостей. Стервелла и Чертыхтынг остановились и, прокрутившись на месте три раза, провалились куда-то вниз. Мистер Баббингтон же подошёл к двери и открыл её особенным ключом, который по своему виду напоминал какой-то сказочный ключик от избушки Бабы Яги или королевства Кащея Бессмертного, настолько у него был сказочный вид. Открыв им эту потайную дверь, Мистер Баббингтон зашёл в малюсенькую комнату, похожую на чулан своей темнотой и тесностью, и, топнув три раза ногой, также исчез, оставив в чулане лишь струйку дыма с себя ростом.

Ну вот и наша прекрасная Преисподняя, дорогой читатель! Признаюсь, я очень ждал этого момента и даже немного нервничал перед тем, как рассказывать тебе об этом интересном месте! Ну что ж, дабы не задерживать нашего героя, я постараюсь описать всё кратко и по существу. Но не суди меня строго, если я вдруг зайду слишком далеко в своих описаниях, уж очень мне нравится это прекрасное местечко.

Итак, во-первых, как мы и говорили, Ад состоит из кругов, в одном из которых работают наши черти Стервелла и Чертыхтынг. Во-вторых, наверняка ты читал «Божественную комедию» Данте Алигьери и знаешь, что весь Ад подразделялся на девять кругов, где некоторые в свою очередь тоже разделялись на три. И в-третьих – так было не всегда.

Дело в том, что когда-то давным-давно Ад был очень печальным и захолустным местечком. В тот момент им правила Смерть, а она по своей природе женщина ветреная и никогда не любила дисциплину. Забирала она в своё царство всех, кого не попадя: кого-то рано, кого-то поздно. Её совершенно не интересовало, как гости будут чувствовать себя у неё в царстве. Многие сетовали, что, мол, еды мало, пыли много, везде кости валяются, да ещё прямо посередине улицы! Ну ужас же просто!

Сама же Смерть мало об этом заботилась. Она любила вальс и любила под него с кем-нибудь танцевать. Нарядившись в чёрное платье, Смерть выходила на поиски своего кавалера и награждала его поцелуем. К слову, делала она это крайне беспардонно и ни о месте, ни о времени не думала вовсе. Так она могла поцеловать старичка на улице, пока он шёл из магазина домой. Могла водителя облабзать, когда ему надобно было бы остановиться перед красным светофором. Короче, мадама без правил приличия.

После того как она кого-нибудь целовала и уводила в своё царство, то, как подобает даме перед важным мероприятием, несколько часов приводила себя в порядок и вся нарядная – в чёрном платье, чёрных туфлях и чёрной вуали, через которую лишь еле заметно показывались зелёные глазки с длинными душистыми ресницами – выходила в свет. Затем она приглашала своего избранника в залы дворца и в обществе уже давно умерших гостей, также нарядно одетых, ждала, когда новый кавалер додумается пригласить её на танец. Ох, читатель, какая скорбь ждала тех, кто так и не додумывался этого сделать! Эти кавалеры выбрасывались на улицу, совершенно голые, вечно голодные и нищие. По-другому дело обстояло с женщинами – здесь она обличалась в Приличного Господина и сама звала потанцевать… а если дамы отказывали из-за недоверия или ещё чего, то также сбрасывала совершенно голыми за борт дворца, и они тоже страдали в муках, голоде, бродя среди костей и праха.

Другое дело те, кто всё же на танец её приглашал. Там-то было где развернуться! Кроме того, что Смерть владела всеми видами танцев на высшем уровне, так она ещё и показать могла себя как очень даже приличную даму. А если кавалер был сам осведомлён о правилах приличия и обращался с нею как подобает истинному кавалеру, то ждала его и слава, и общество, и все ненужные для потребности, но нужные для удовольствия мелочи – в виде вкусных блюд, питья, интересных ему книг и многого-многого другого.

И как ты, дорогой читатель, наверное, уже догадался – все, кто смотрели, как танцует Смерть, тоже когда-то с ней своё оттанцевали. Привилегированное общество, что ж тут сказать. А танцевали они чаще всего, пусть и не всегда, но под произведение, которое Смерть сама заказала у одного композитора и потребовала назвать в свою честь, за что обещала даже продлить ему жизнь. И обещание сдержала, да ещё как!

Ну вот. Обещал тебе, дорогой читатель, побыстрее, а получается как всегда. Ладно. Тогда не буду подробно описывать тех мертвецов с обтянутой по костям кожей, а сразу перейду к нашему ныне правящему Господину.

После некоторых заварушек, которые произошли Наверху, Люциферу пришлось вместе с несколькими своими подопечными отправиться в Царство Смерти. В отличие от обычных гостей, Люцифер со своими товарищами-Демонами выпал сразу же в костлявое болото и долго не мог оттуда выбраться, пока несчастные, выброшенные за борт дворца, не помогли ему вылезти оттуда и затем достать остальных его друзей и щенка – Цербера. Вместе, сплотившись с мёртвыми, они взяли самую длинную кость, которую только можно было найти в округе, и забросили её в костное болото. Демоны вцепились что есть мочи, а последний ещё и прихватил щенка.

– Тащим все вместе, товарищи! – закричал Люцифер, стоя впереди всех и держась за кость. – Раз! – все мертвецы и он потянули кость, но она еле-еле двинулась. – Два! – на этот раз кость пошатнулась сильнее. – Три! – кость пошла взад и вперёд.

– Раз! – крикнул Люцифер снова. – Два! – потянул со всеми. – Три!

– Раз! Два! Три!.. Раз! Два! Три! Раз! Два! Три!!!

Кость раскачалась, как лодка, и в одно мгновение все, кто держался за неё, потянулись к берегу. Да так сильно их рвануло, что несколько последних Демонов буквально вылетели из болота, а последний пролетел несколько метров над берегом, продолжая держать в одной руке маленького Цербера, и упал среди толпы мертвецов, которые всё это время любопытно наблюдали: что же будет дальше?

Через пятнадцать минут все уже стояли и отряхивались от костной пыли, а Цербер, украшенный двумя маленькими маисовыми полозами на шее, запрыгал от счастья при виде такого огромного количества костей. Господин Люцифер тоже отряхнул рукава своего чёрного пиджака, измазавшиеся в костную пыль, и повернулся к мертвецам, чтобы несчастные смогли его как следует рассмотреть.

Как и все, кто населял ныне существующий Ад, Люцифер был красного цвета. Его вытянутая голова с маленькими ушками изумительно смотрелась с хитрыми, как у Иосифа Сталина, глазами и уложенными вниз, как у Саддама Хусейна, усиками. Подбородок его украшала бородка, сродни той, что была у Владимира Ленина, а волосы уложены назад так же строго и педантично, как у Антониу ди Салазара. Короче, красавец, какого ещё поискать надо!

– Дорогие умершие! – встал на груду костей Люцифер и обратился к собравшейся толпе. – Знаете ли вы, кто правит этими землями? Кто ваш хозяин и где его можно найти?

Мёртвые переглянулись, думая, кто из них будет отвечать. Но через несколько секунд все, словно сговорившись, молча толкнули вперёд костлявого старика, и тот посмотрел на стоящего перед ним Люцифера:

– Дык, здесь правит Смерть, милсдарь… – весь скукожился мертвец, лишь изредка поднимая на Люцифера глаза.

– Смерть, значит… А где она живёт?

– Дык, вон в том дворце и живёт, – старик показал на торчащий на горизонте дворец. – Это, так сказать, её строение и её друзей всяких, умерших.

– «Друзей умерших», говоришь… – Люцифер достал из внутреннего кармана пиджака зрительную трубку и, слегка нагнувшись вперёд, посмотрел в сторону Дворца Смерти. – А почему это, товарищ, мёртвые там живут, а вы здесь блуждаете?

– Ну, дык, она нас из дворца выгнала, – старик завял на глазах. – Мы все плохо танцевали, а некоторые никогда не танцевали вовсе. Вот она нас и выгнала!

Сзади раздались негодующие возгласы мертвецов: «Да! Выгнала!», «Всех нас на улицу!», «Даже одежду не отдала!».

– Ужас, товарищи, – свернул трубку Люцифер и положил её обратно в карман, – так дело не пойдёт. Коли вас сюда забрала, так и выбрасывать не имеет права!

– Да! Не имеет! – закричала толпа мертвецов. – Не имеет! Не имеет! – послышалось со всех сторон.

– А мы вот что с вами сделаем… – Люцифер спустился с груды костей. – Во-первых, я вас одену. – Тут он щёлкнул пальцами, и на костлявых телах мертвецов появились праздничные наряды, да ещё похлеще и престижнее, чем у тех, кто жил во Дворце. – Во-вторых! Мы пойдём сейчас с вами к Смерти, и, я ручаюсь, вы будете жить во дворце, как её приспешники!

– Как её приспешники! – закричали все хором и подняли вверх кулаки.

– Вперёд, товарищи! Будем свергать эту буржуазию!

Мертвецы, как и во всех предыдущих случаях, повторили его слова, и все вместе двинулись к Дворцу: Люцифер впереди, за ним – Демоны, затем – толпа мертвецов, а замыкал шествие счастливый Цербер с костью в зубах и в таком хорошем расположении духа, что даже приплясывал.

Ох, дорогой читатель, хотел бы я продолжить, да боюсь, что глава выйдет слишком длинной, если попытаюсь сейчас описать, какие события произошли в этом Дворце Смерти. А события там были, что мама не горюй! Но позволю себе сделать перерыв на чай и продолжу в следующей главе.

5

Так. Я выпил чашечку «Эрл Грея» и закусил любимым чизкейком с малиной, а значит, мы можем продолжать. Я что-то говорил о старике… о толпе мертвецов тоже… что-то хотел досказать, но в голову сразу лезут сцены о том, как Господин Люцифер ворвался во Дворец… нет, не то…

А!

Точно…

Перед тем как Господин Люцифер, товарищи-Демоны и все их приспешники ворвались во Дворец, к Господину подбежал старичок, которого ранее вытолкала публика. Внешними чертами он особо не отличался от обычного старика: не полный и не худой, не высокий, но и не низкий, с небольшим горбом у шеи, который появился лишь от частого сгибания и менялся, стоило старику приосаниться. Именно этот старик и оббежал ряды своих соплеменников, затем отряд Демонов и, наконец, встал по левую сторону от Люцифера. Тот сразу заметил, с каким интересом старичок посмотрел на него и как его глаза живо сверкают от любопытства, словно он вовсе и не был мёртвым, а лишь сильно исхудал, да и только:

– Скажите, милсдарь, а как ваше имя? – поинтересовался старичок.

– Люцифер, – не останавливаясь, повернул лидер голову к старику и продолжил шагать маршем, не теряя темпа. – Но если вы про обращение, то Господин Люцифер.

– …Господин Люцифер. – Старичок посмотрел в пол, чтобы лучше запомнить имя своего спасителя. – Красивое имя у вас, Господин Люцифер.

– Благодарствую.

– А вы, я так понимаю, хотите победить эту Смерть бесстыжую? – Наклонил голову вбок старик, чтобы лучше видеть глаза Господина.

– Конечно, товарищ, а что ж ещё нам делать, раз так распоясалась, – тут Господин Люцифер призадумался над словом «бесстыжая» и решил уточнить. – Говорите, что она бесстыжая?

– А как ещё? – Старик взмахнул руками, но темп не сбавлял. – Так-то обращаться с гостями неправильно. Неприлично это.

– Согласен, товарищ, согласен.

– Меня, кстати, Зёська звать! – Старик протянул руку Люциферу, и они закрепили своё знакомство рукопожатием. – Надеюсь, вы быстро её одолеете. В войне она только собирает кавалеров, да сама в стратегиях ничего не мыслит. Не любит это всё. Вот придём во Дворец и убьём её с вами, да, товарищи?! – обернулся назад Зёська к соратникам.

– Да, товарищи! Убьём, товарищи! – повторили все.

– Ха-ха, – глубоким басовым голосом засмеялся Люцифер, – думаете, мы её силой завоюем и убьём?

– Ну а как же, если не так?

– Смерть не убить, товарищ, – губы Люцифера растянулись в ухмылке, – но и не каждая война выигрывается насилием, иногда достаточно одного лишь взгляда…

Зёська не совсем понял, о чём говорит Господин, но, окрылённый, подобно Манилову, самой красотой фразы, отстал от Люцифера и чуть не наступил на пёсика Цербера. Только тогда он опомнился и вернулся в толпу мертвецов, держа строй.

Парад во Дворце Смерти уже начался. Все распределились по парам, а музыканты издали этот присущий каждому оркестру звук, который для неопытного слушателя кажется началом какого-то произведения. На деле же этим звуком оркестр настраивался и готовился к предстоящей пляске. К предстоящей Пляске Смерти, под которую танцевала вся мертвецкая элита во Дворце.

Смерть выбрала себе в партнёры какого-то высокого молодого человека в круглых очках и с горбом на спине. Каждую минуту, пока все ждали, он стоял рядом со Смертью и вытирал свой потёкший нос пожелтевшим от соплей платком, а затем добавлял:

– Простите, минутку…

Но проходила минутка, и он опять доставал этот платок…

Все окружающие, пусть и встали парами, но то и дело озирались на него и хотели как можно лучше посмотреть на молодого человека, которого ждёт такое сложное испытание – Пляска со Смертью. Сам молодой человек, видимо, не понимал глобальности ситуации, потому как до начала танца совершенно не пытался оказать никакого внимания даме. С другой стороны, по его испачканной в яичницу рубашке и изношенным ботинкам было понятно, что он ещё при жизни не мог оказать никакого внимания даже самому себе.

Гомон толпы прекратился, и в зале настала тишина. Все встали в ожидании, что вот-вот начнётся танец, и даже звук какой-то раздавленной крошки хлеба в этот момент отдался эхом. Но стоило только отвлечься мертвецам на этот звук, как заиграла барабанная дробь. Все посмотрели друг на друга и приготовились. Тут оркестр снова издал неравномерный барабанный звук и, повторив так несколько раз, поймал ритм, который тут же подхватила своим ржавым звучанием скрипка. Пары двинулись по часовой стрелке и закружились в вальсе, как снежинки, лишь иногда вращаясь то быстрее, то медленнее. Если бы ты, дорогой читатель, мог посмотреть на них с потолка, то увидел бы, как мертвецы в строгих чёрных и белых костюмах образуют замысловатую картину, где все вращаются по кругу, и лишь Смерть со своим кавалером медленно шагает из стороны в сторону, оставаясь в центре зала.

Молодой человек с каменным лицом и торчащей из ноздри соплёй пристально смотрел Смерти в глаза. Да так смотрел, что Той, при всём её могуществе, хотелось бежать от него на все стороны. Но, понимая важность такого формального мероприятия, Смерть лишь грезила о том, как вышвырнет этого аллергика за Дворец, стоит только этому мероприятию закончиться.

– Интересно, как быстро она его выкинет? – прошептала своему партнёру по танцам одна старушка в белом платье с корсетом.

– Я даже в какой-то степени ей сочувствую… – ответил статный мужчина в чёрном фраке и белой рубашке и продолжил танцевать с партнёршей.

Смерть озиралась по сторонам и, сама того не заметив, начала краснеть, понимая, что бубнёж, который доносился на фоне, был именно про неё и её кавалера.

– Бродяга… – сказал кто-то со стороны.

– Ботаник, – прокомментировал другой.

– Видно, дурак какой-то… – прошептал третий.

– …так ещё и с яичницей на рубахе… – добавил четвёртый.

Молодой же человек всё смотрел каменным лицом на Смерть и смотрел, даже на секунду не отрывая взгляд. Но потупился он так, что казалось, будто он смотрит даже не на неё, а как бы сквозь неё и всё то, что только может их окружить. Единственное, что двигалось на его лице – это свисающая уже как сосулька сопля, опасно раскачавшаяся на уровне верхней губы.

Скрипка заиграла главную партию, и все кавалеры выпрямились и начали обхаживать дам. Затем они останавливались, и уже дамы начинали ходить вокруг них. И только кавалер Смерти, видимо, ничего не поняв, продолжал качаться из стороны в сторону, как под гипнозом.

Здесь-то и была последняя капля. Вот только не терпения Смерти, как можно было подумать, а та самая капля в виде сопли. Сделав очередной шаг в сторону, молодой человек остановился, чтобы качнуться обратно, как сопля соскочила и упала прямо на красивенький рукав чёрного платья Смерти. Её глаз передёрнуло, она оттолкнула кавалера, развела руками и уже хотела было выкинуть его прямо в ближайшее окно! Не обошлось, конечно, без брани и крика, но до вылета из Дворца дело не дошло, потому что в следующий же момент двери в зал отворились и в проходе показались одетые в парадные наряды мертвецы.

– Кто вы такие? – осталась на таких же взвинченных интонациях Смерть, – кто вас сюда впустил?

– Ах, Госпожа Смерть, – язвительно обратился Зёська, – вы нас не помните? А мы по вам соскучились, – тут он раскинул руки, как бы говоря тем самым: «вот, смотрите, вы не звали, а мы пришли».

– Как вы пробрались через стражу? – удивилась она, всё ещё оставшись в положении, чтобы швырнуть молодого человека.

– Да вот Господин Люцифер соизволил помочь, – Зёська указал рукой на незваного гостя.

– Люцифер? – Смерть выпустила из рук горбатого бедолагу. – Откуда вы? Я не помню, чтобы танцевала с вами?

– К сожалению, мадмуазель, – Люцифер медленно начал подходить к ней, – у меня не было возможности с вами познакомиться. Но, надеюсь, это исправимо.

Те, кто стояли рядом со Смертью, увидели, как её лицо подобрело, а взгляд был направлен на незваного гостя так пристально, что будто бы подзывал к себе. Вопреки этому впечатлению Смерть резко развернулась и отошла в сторону:

– Я не собираюсь знакомиться с тем, кто со мной не танцевал, – она повернулась снова к Люциферу, – и тем более с тем, кого я не звала!

– Господин Люцифер, – не удержался Зёська, – так вы её…

– Молчать! – строго оборвал Люцифер и выставил вперёд указательный палец, чтобы Зёська сейчас же замолк. – Я хочу сам поговорить с многоуважаемой Смертью.

Хозяйка Дворца осталась стоять на месте и не выражала на лице никаких эмоций. Правда, на словах «многоуважаемая Смерть» немного приосанилась и свела ножки ближе друг к другу:

– Я бы мог бесконечно блуждать по дорогам костной пустыни, – Люцифер сделал два шага к Смерти. Она не сдвинулась, – но куда бы меня ни завела Судьба, я бы всё время думал только о том, чтобы хоть раз с вами станцевать.

У некоторых девушек от таких слов подкосились ножки. А не упали они лишь потому, что рядом стояли другие гости, за плечи которых получилось удержаться. Люцифер же подошёл так близко к Смерти, что стоял в половине шага от неё. Но она всё не сходила с места, а только глубоко дышала, всем остальным телом оставшись такой же неподвижной:

– Ну что ж, Господин Люцифер, – Смерть приподняла подбородок и бросила на Люцифера оценивающий взгляд, – обычно я сама выбираю, с кем мне танцевать, – она отошла от незваного гостя и встала напротив публики в зале, – и сейчас я также не буду делать никаких исключений. Поэтому, если вы и впрямь хотите станцевать со мной, то сначала должны потанцевать с моими гостьями, – Смерть указала на нескольких девушек в первом ряду. – Я же пока развлекусь с моими, уже давно признанными, гостями.

– То есть если я станцую…

– Если вы станцуете с дамами, – перебила Смерть, – то я буду знать, что танцевать вы умеете и мне будет с вами не стыдно.

– Можете в этом не сомневаться, – Люцифер сказал это очень уверенно.

– И ещё! – тут же указала на него пальцем Смерть. – Если вы хоть раз споткнётесь, сделаете шаг не в ту сторону или любая малейшая оплошность… – она сделала паузу и подошла очень близко, – то вы будете выброшены из Дворца вместе со своими дружками-изгоями.

– А если я не сделаю ошибки? – лицо Люцифера украсила лёгкая игривая улыбка.

– А если вы не сделаете ошибки, – повторила за ним Смерть, – то я разрешу остаться вам и вашим дружкам во дворце столько, сколько вы того захотите.

За спиной Люцифера послышались довольные возгласы и хлопки, словно скелеты бьют друг друга по плечу.

– Ну что ж. Как скажете, мадмуазель.

Пятеро мертвецов подошли к девушкам и пригласили их на танец. Те подали свои ручки и вышли в центр зала, только иногда оглядываясь на Люцифера и разворачиваясь к нему плечиками, лишь чтобы на него посмотреть. Смерть раздвинула руками одну пару и встала на место дамы. Та немного потупилась, но потом тут же смекнула, что к чему, и радостная подбежала к Люциферу. Он бережно обхватил её талию, словно она была не мертвецом из кожи да костей, а самым живым цветком, на который хочется лишь смотреть и восхищаться. Сам же Люцифер, немногим выше её, вызвал в глазах бедной девушки трепет, да так сильно, что перед началом танца у той снова подкосилась ножка.

Музыканты, всё это время стоявшие без дела, а некоторые даже приснувшие, тут же встали по стойке смирно и начали выхлопывать ритм Пляски Смерти, как и было до прихода Люцифера, изменив, разве что, только удары барабана на хлопки руками.

Все закрутились и завертелись в танце. В зале опять сложился узор из пар, который крутился по часовой стрелке. Бóльшая часть гостей осталась стоять по сторонам и смотреть на выступление. Некоторые уже устали от плясок и решили перекусить за длинным праздничным столом, на котором лежало множество вкусных блюд. Была там и запечённая индейка, и обжаренная рыбка, и салаты самые простые, как нарезанный помидор с огурцом, так и поинтереснее, типа селёдки под шубой, салат из лося по-азиатски и, похожий на муравейник, салат «Щётка», что стоял в центре стола и был таких размеров, что заметен даже для танцующих. Были, конечно же, и тортики: воздушная меренга, украшенная ягодами малины и смородины, что красуются, словно балерины, на вершине торта, удерживаясь наверху с помощью заварного крема из взбитых сливок. Именно этот торт скромно, сидя за столом, ела балерина и, украшенная снежного цвета короной, смотрела куда-то вдаль, то ли наблюдая за толпой, то ли о чём-то своём задумавшись.

Вальс же продолжался, и оркестр даже не думал останавливаться. Набирая темп, перебиваясь иногда скрипкой, на которой играл какой-то на удивление знакомый скрипач с длинными волосами и бакенбардами, музыканты продолжали. Смерть достаточно бесцеремонно оттолкнула двух кавалеров, когда те сделали какую-то оплошность. Второй же вообще был так оттолкнут Смертью, что только публика спасла его от того, чтобы не упасть и не рассыпаться на косточки.

Был, кстати, на столе и чизкейк, который очень активно поглощал грек. По его белому ионийскому хитону было понятно, что этот товарищ попал в Дворец Смерти давно и явно пережил тут уже не один век. Он всё время откусывал по кусочку чизкейка, иногда только останавливаясь, чтобы приподнять голову, закрыть глаза и почувствовать вкус великолепного десерта.

В отличие от Смерти, Люцифер умел очень красиво оканчивать свою партию и, как только видел хоть малейшее отставание в движениях своей спутницы, тут же танцевал медленнее, а затем и вовсе останавливался, провожал девушку к месту, где она стояла среди зрителей и, поцеловав ручку, шёл к другой, у которой только что отняла кавалера Смерть.

Стоял по центру стола и другой торт, который, да простит меня издатель за мои выражения, назывался «Захер»! Но не в смысле привычного нам русского «крепкого словца», а в том немецком смысле, которым обозначал фамилию своего создателя! К слову, этот Франц Захер и сидел, ковыряясь в одном кусочке вилкой. Только иногда Франц прикладывал к своим усам платок, чтобы убрать оставшийся на них шоколад.

Поеданием торта Франц Захер не ограничивался, ибо с двух сторон от него сидели ещё двое мужчин и о чём-то активно с ним спорили. Первый был Эдуард, его сын, который с такими же, как и у отца, усами, в цилиндре сидел справа от Франца и активно жестикулировал руками:

– Он украшен треугольной медалью, это мой Демель!

– Но приготовлен, – парировал отец, – как готовился мой Захер, украшенный овальной медалью.

– Да что вы всё спорите о своём Захере, да Демеле! – перебил с русским акцентом старичок спорящего отца и сына. – Вы бы лучше попробовали Прагу! Не торт, а просто объедение!

Много тортов ещё стояли на столе, но всех их так и не счесть. Да и я уже не помню всё настолько подробно, дорогой читатель, чтобы это описать. Зато что помню точно, так это как Смерть танцевала с последним кавалером, а Люцифер в этот момент заканчивал танец с последней спутницей. Приподняв её ручку и покружив спутницу вокруг её оси, из-за чего та засмеялась, Люцифер тут же пошёл с ней к первому ряду, где уже сидели все дамы, с которыми ему довелось потанцевать:

– Спасибо, дамы, за вашу прекрасную компанию, – сделал поклон Люцифер всем компаньонкам. – Мне было очень приятно провести с вами время.

Девушки тут же захохотали, переглядываясь и закрывая свои лица веерами. Некоторое время после этого они ещё перешёптывались и тот, кто сидел рядом, мог услышать как они шепчут на ушко: «Какой джентльмен!», «А как ведёт!», «Видно, Господин высоких кровей!».

Всех этих перешёптываний сам Люцифер уже не услышал, потому что подошёл к окну и, скрестив руки на груди, оперевшись на подоконник, сотворил в руке красное яблочко и начал его есть. Фокус этот не прошёл мимо Госпожи Смерти и она удивилась таким способностям. Но дабы не показаться маленькой впечатлительной девочкой, скрыла своё удивление и ещё больше всмотрелась в лицо своего кавалера: круглое, во всех смыслах этого слова, с таким же круглым носом, чёрными крысиными глазками. Кавалер этот походил на какого-то Банкира, который, сродни гоблину, случайно превращённому в человека, был оторван от любимой работы – собирания денежек в стопочку и раскладывание их по банковским ячейкам. Люцифер, как только увидел её кавалера, еле сдержался, чтоб не засмеяться. «Какой, наверное, интересный собеседник, раз она так в него всматривается», – ни без сарказма подумал Люцифер и ещё внимательнее начал смотреть на танец Госпожи Смерти.

Всё шло размеренно и даже в какой-то степени скучно. Особенно скучным это показалось Люциферу, после того, как он обтанцевал пять спутниц. Длилось это Скучное Чтиво ещё минут пять, как вдруг, музыка приобрела драматичный характер, совершенно не похожий на что-то, но будто до жути знакомое. В оркестре послышался женский голос певицы. В этот же момент Смерть отпустила руки Банкира и отошла на несколько шагов. Банкир остался стоять на месте. Прошло секунд пять, пока он заметил как с публики кто-то кричит: «Подойди к ней, дурень!», «Что стоишь? Подходи же!». Банкир пришёл в себя и снова подошёл к Смерти, протянув ей руку, словно опять хочет пригласить на танец. Она, как и подобает сделать в этот момент, протянула руку ему и медленно подняла ножку, стоя лишь на пальчиках другой ноги. Люцифер хлопнул пару раз глазами и сам не заметил, как от удивления выронил из руки яблоко.

Смерть усмехнулась, но продолжила стоять на одной ножке. Банкир отпустил её и начал обрисовывать руками вокруг красивые узоры, которые в его исполнении были смешны, и которые он делал только потому что кто-то подсказывал с публики. Госпожа Смерть тоже не стояла на месте, а делала большие прыжки вокруг кавалера, словно птичка, бегающая по краешку гнезда. И вот наступил последний этап. Этап, когда наш несчастный Банкир должен поймать прекрасную Смерть в свои руки, в то время как она, доверившись ему, прыгнет с разбегу, словно птица.

Госпожа Смерть скрестила ножки и развела прямые ручки, подобно крыльям. Затем свела их вновь и, перебирая ножками, подбежала к кавалеру. А затем, когда до финала оставалось считанная секунда, подпрыгнула и почти всем своим весом легла на приподнятые пухленькие руки Банкира.

То ли она была так профессиональна, что не свалилась, то ли предсказывала, что кавалер её – не атлет, вот только в следующий же момент, стоило ей хоть немного опереться о его руки, как он упал назад и, словно черепаха, кувыркался на своей спине не в силах подняться. Смерть же так и осталась стоять на одном носочке, с поднятой второй ножкой и вытянутыми вперёд руками, всем своим телом как бы вырисовывая ту мужскую фигуру Банкира, которая должна была её поймать.

– Вот же бездари! – вспыхнула яростью Смерть. – Никакого прока от вашего общества, – схватила она Банкира за шкирку и с размахом вышвырнула его в окно, да с такой силой, что остались на этом месте только костюм и туфли.

«Что ж, – ни без удивления подумал Люцифер, – теперь хотя бы понятно почему все изгнанники были нагими». Банкир же пролетел очень далеко и развалил собой скелет стоявшего мамонта. Некоторые во Дворце увидели это и даже прокомментировали каждый по-своему: «Знал, что не сможет!», – констатировал первый, «Говорил же как надо!», – сокрушался второй, а третий – тонкий как трость, с пенсне на глазу и бокалом вина в руке вообще посмотрел вдаль и сказал: «Дамы и господа! Это страйк!».

Начался галдёж, в котором приняли участие и зрители, что всё время сидели вдоль зала, и те, кто перекусывал за столом, и даже музыканты, пусть очень сдержанно, но тоже вставили своё словцо. Казалось, что у этого обсуждения не будет конца. Более того, казалось, что это обсуждение и есть конец мероприятия и все вот-вот разойдутся. Но не тут-то было! Господин Люцифер отошёл от подоконника, встал возле центра зала и посмотрел на Госпожу Смерть.

Та стояла с ровной спинкой и собранными на уровне живота руками, строго смотря на Люцифера и давая понять, что с ним случится то же самое, если он хоть немного оступится:

– Маэстро! – остановила гомон Смерть.

– Да, Госпожа? – вжавшись со всей мочи в себя, промямлил музыкант.

– Сыграйте для меня и этого незваного гостя произведеньице!

– Какое произведение вы предпочитаете услышать, – ещё более вжался музыкант, – Госпожа?

Смерть посмотрела вверх, перебирая в своей голове произведения, которые казались ей сложнее и интереснее, и, вспомнив, тут же ответила:

– Сыграйте «Либертанго»!

Публика начала перешёптываться, да так, что даже Люцифер, стоя около центра зала, услышал женские голоски: «Никогда не было такого!», «Ах, мы же этого не знаем!», «Бедный джентльмен!». Казалось, все девушки, которым довелось с ним потанцевать, были огорчены и уже, как бы, прощались с ещё не проигравшим гостем. Но Люцифер не волновался, а лишь показал свою обаятельную улыбку и, посмотрев на Смерть, добавил:

– У вас очень хороший вкус, мадемуазель.

– Меньше слов, больше действий, Господин Люцифер! – наказала ему Госпожа.

Оркестр молчал, но все зрители уселись на свои места и начали одновременно выхлопывать ритм: Пам… пам-пам… пам… пам-пам. Пианист подхватил этот ритм и стал аккомпанировать зрителям. Люцифер быстро подошёл к центру зала, но не успел там оказаться, как Смерть уже тут как тут была посередине. Они схватились за руки, словно пытаясь пересилить друг друга, но в следующую же секунду Люцифер обхватил своими пальцами её ладошку и взялся второй рукой за талию:

– Танцевать с вами – дар для любого гостя, – смотрел в её зелёные глаза Люцифер.

– Да, вот только для меня это одно проклятие! – На этих словах Люцифер резко повернулся к ней лицом, и она дёрнула головой, говоря тем самым: «Не хочу вас больше слышать». И тем не менее продолжала держаться за его плечо.

Фортепиано отстукивало ритм в нижнем регистре, но в среднем уже проступали звуки сопрано. На появлении этих звуков Госпожа Смерть прокрутилась вокруг своей оси, держась за поднятую руку Люцифера, и тут же вырвалась из его объятий так неожиданно, как только было в её силах. Он подбежал к ней вновь и потянул за руку, чтобы опять взять её в свои объятия, но Смерть не сдавалась и лишь крутилась, чтобы вырваться снова. Но всё-таки у Люцифера получилось удержать её, и это была самая подходящая секунда, чтобы нанести удар:

– Ваши зелёные глаза подобны весенней листве в райском саду. – Она схватила его обеими руками за лицо и повернула к себе:

– Вы были в Раю?

Они сблизились, как никогда до этого, и Люцифер ответил:

– Неважно, где я был раньше, главное – где я сейчас.

– Почему? – Госпожу Смерть не покидала любознательность.

Тут Люцифер решил нанести ещё удар и прошептал ей на ушко:

– Потому что там не было Вас!

Продолжая играть простенькую тему, фортепиано скрашивали аккомпанирующие аккорды и хлопки других музыкантов и зрителей. Только скрипач с длинными волосами и бакенбардами приготовил свой инструмент и игриво улыбнулся. Никто не мог понять – кто это?

А пара из Господина Люцифера и Госпожи Смерти слилась в объятии и, одновременно посмотрев в центр зала, снова направилась к скрипачу, не разнимая рук. Они крутились, как в вальсе, но с такой энергией, которой бы позавидовала любая пара гостей. Они были такие разные, но и такие одинаковые, такие далёкие друг для друга, но и такие же друг другу притягательные. Как красное и чёрное, как скрипка и рояль. Своими движениями они заполняли весь зал, а энергия проходила по коже мертвецов в виде мурашек.

В какой-то момент их вращение остановилось, и Смерть облокотилась на спину, полностью доверившись силе рук Люцифера. Он же её не подвёл, а лишь слегка наклонился в её сторону, чтобы дать возможность согнуться, как белый лебедь.

– Вы хорошо танцуете, – прокомментировала Смерть.

– У меня были хорошие учителя, – приподнял Люцифер партнёршу.

Оркестр уже почти весь подключился к игре, как вдруг неожиданно и очень бойко заиграл скрипач. В его игре так и звучала страсть, укутанная в одеяло капризности и спонтанности. Каприз! Вот что было тем, что так виртуозно исполнял скрипач. И стоило ему начать играть свою партию, как все уже окончательно поняли, кто стоит перед ними – это же Паганини! Девушки захлопали, а Паганини продолжал играть на своей скрипке. Люцифер стоял как трость, пока Смерть крутилась вокруг него, не отрывая взгляда. Только плечо поворачивалось за движением её прекрасного тельца. Облачённая в красное платье, она словно матадор мелькала перед Люцифером. В момент же, когда заиграл Паганини, Смерть схватилась за плечо Люцифера, и её ножка в шпагате метнулась вверх, создав идеальную прямую линию.

– А такому вас учили, Господин Люцифер? – улыбнулась Смерть.

– Прошу, для вас я просто «Люцифер», – он улыбнулся и, пару раз прокрутившись вокруг своей оси, вздёрнул ногу кверху в такой же прямой линии.

Впервые Смерть сама подбежала к нему, и Люцифер снова схватил её в свои объятия, проведя руками сначала по талии, а затем обняв за маленькую хрупкую шейку. Смерть отошла на полшага и, продолжая танцевать под скрипку Паганини, взяла Люцифера за руку. Он же снова поднял руку вверх, и Смерть уже было прокрутилась, как вдруг… споткнулась о собственную ножку и чуть не упала.

Люцифер тут же поддержал её, и они продолжили танцевать. Хотя после этого события Смерть покраснела, ведь было бы у Люцифера желание, и он бы уже объявил ей мат. Но Госпожа Смерть не знала, что у Господина Люцифера совершенно другие на неё планы…

Уже весь оркестр играл «Либертанго», а ритм в виде хлопков зрителей переняли на себя трубачи и барабанщики. Смерть отошла от Люцифера на несколько шагов и снова вернулась к нему. Её метало из стороны в сторону, как волчонка. Даже музыканты с удивлением заглядывались на её виртуозность, но продолжали играть. «Что же мне сделать, чтобы ты сбился?», – уже вспотела от активного движения Смерть, но всё ещё не могла представить своего поражения. Люцифер экономил энергию, только смотря по сторонам и иногда встречая её в своих объятиях. Но потом Смерть вновь отрывалась и опять вращалась вокруг, иногда пытаясь цеплять своими сгибающимися ножками его колено, чтобы подкосить. Но у неё ничего не получалось. В какой-то момент она отошла достаточно далеко для разбега: «Ну, была не была», – подумала она перед прыжком.

Люцифер собрался с силами и, увидев как Смерть бежит на него, в мгновение ока принял такое же положение, которое принимал Банкир. Смерть подбежала к нему на своих носочках и прыгнула на этот раз всем своим весом, чтобы дизориентировать Люцифера. Но он не только не был дизориентирован а, более того, поднял Смерть над собой, встал на две ноги и начал крутиться вокруг своей оси, вращая и её над своей головой. Смерть итак вовремя не сумевшая понять что к чему, совсем онемела после вращения. И поэтому, когда они остановились, еле держась на весу, тут же оказалась в его руках уже не будучи в силах сопротивляться.

Музыка подходила к концу но, вопреки активному ритму, Люцифер медленно опустил Смерть и, увидев что она не может держаться на ногах, наклонился, чтобы не позорить даму и принял положение, словно она специально склонилась под ним. В этот кульминационный момент оркестр перестал играть и зрители в восхищении заоплодировали.

Тогда-то Люцифер решил нанести последний, решающий удар:

– Если бы меня спросили, какая у меня мечта всей моей жизни, – смотря на Смерть влюблёнными глазами, сказал Люцифер, – я бы ответил: "Хоть разок получить ваш поцелуй".

Он откинул красную вуаль и увидел как её зелёные глазки смотрят страстным на него взглядом. Когда его губы приблизись к её, глазки закрылись так спокойно, словно Смерть уже совершенно не сомневалась в своём кавалере.

Их губы сомкнулись в тёплом, нежном поцелуе, в котором на секунду почувствовался вкус любви и доверия, так сильно переполнявших их после танца. Люцифер вывел Смерть из поцелуя, который казался для неё целой вечностью, а Смерть же, одновременно и удивившись и улыбнувшись, прошептала:

– Ах…всё ещё…живой… – Она продолжала смотреть на кавалера зелёными глазками, а Люцифер лишь вздохнул с облегчением, поняв что окончательно её завоевал и произнёс:

– Ради вас, я готов жить вечность.

После этих слов Смерть в конец обмякла в руках Люцифера и сумела произнести только:

– Ой… что-то тут как-то жарко.

Люцифер приложил руку к её лбу:

– Мадемуазель, да у вас жар! – Он взял Смерть на руки и повернулся к зрителям, которые уже вдоль и поперёк рассыпались по всему танцевальному залу: – Дорогие гости! Подскажите, куда можно отнести мадемуазель, чтобы дать ей передохнуть?

Костлявый мужчина с пенсне и бокалом вина указал на дверь, и Люцифер, не выжидая и секунды, пошёл со Смертью в её покои.

Гости не стали расходиться, ибо предчувствовали, что на одном исчезновении Господина Люцифера и Госпожи Смерти история не закончится. И были правы.

Но сжалься надо мной, читатель. Пусть я не очень стар, но всё же пенсионер. Глава, как мне кажется, вышла неприлично большой, да и спать охота. Поэтому о том, что произошло после, я расскажу немного позже. А пока – спокойной ночи.

6

Через несколько минут в главном зале показался Люцифер и, к своему удивлению, выяснил, что никто так и не ушёл, явно чего-то от него ожидая. Стояли там и те, кто пришёл вместе с ним, включая Зёську, и те, кто был из избранного Смертью круга лиц. Когда же Люцифер поймал на себе взгляды всех собравшихся, то не отказался от возможности во всём всех просветить:

– Дамы и господа-товарищи! – начал свою речь Люцифер. – Мы живём в сложное время! Смерть избирает вас на свой лад и вкус! Вас обязывают хорошо танцевать, когда вы можете не уметь танцевать вовсе! – Все зрители деловито посмотрели друг на друга и покивали. – И что? Неужели из-за этого вас должны выбрасывать на улицу? Возить в костной пыли? Унижать?

– Нет! – крикнул Зёська, и все, пусть и более спокойно, но закивали.

– Вот именно! – Люцифер ткнул пальцем в сторону, где спала Смерть. – Мадам Смерть не ценит вас, а лишь использует для своих утех! Разве вы не хотите пойти наперекор её идеологии? Стать самостоятельными гражданами Нижнего Мира!

– Да! Хотим! – вдохновились уже несколько мертвецов из Дворца.

– Так давайте построим свой мир! Мир, где каждый будет нужным! Где каждый будет важным! Где все будут равны!

– Свобода, равенство, братство! – закричал какой-то француз, ещё до того, как это выражение вошло в моду.

– Но как же Госпожа Смерть? – спросил кто-то.

– Мы должны заточить её! Убить! Уничтожить! – закричал кто-то из мертвецов.

– Увы, товарищи, – Люцифер развёл руками, – мадам Смерть нельзя убить! – По залу разлетелся гул разочарования. – Но я готов взять на себя ответственность за её дальнейшее будущее! За наше будущее! За дивный новый мир! – закончил свою речь Люцифер и тут же услышал радостные возгласы.

Все, кто жил во Дворце до прихода Люцифера, поддержали его, потому что боялись, что Смерть кого-нибудь из них вышвырнет на улицу. Те, кто уже были изгнаны, поддержали Люцифера, потому что имели на Смерть личные обиды.

– Мы должны построить новый мир! Мир, в котором каждому найдётся своё место! – возвёл руки Люцифер.

– Но что за мир мы будем строить, Господин? – спросил Зёська.

Люцифер вновь показал свою чарующую улыбку и сказал:

– Мы будем строить Ад! И он нам станет домом!

Не все тогда понимали, что собой представляет Ад. Но в те времена и представления о Рае были крайне смутными и во многом ложными. Ад и Рай были тогда, своего рода, модной философией, поэтому никто из собравшихся не возражал, а лишь хором поддержали Люцифера. Музыканты же от радости заиграли вальс.

Среди толпы стоял тот самый испачканный в яичницу молодой человек, полностью погружённый в свои мысли и не разделявший всеобщего воодушевления. Когда все стали расходиться, Люцифер подошёл к горбатому юноше и, многозначительно улыбнувшись, наклонился:

– Мне кажется, у вас осталось одно недоконченное дело, сэр… – Люцифер огляделся, убедившись, что их никто не слышит, и прикрыл рукой рот и ухо молодого человека. – …Думаю, – прошептал он, – у вас ещё будет время его завершить…

С этими словами Люцифер откланялся и удалился, оставив молодого человека наедине с собой.

В последующие дни всё прошло очень гладко. Люцифер уже на формальном основании вступил в брак со Смертью, пусть эта информация и до последнего не распространялась в широких кругах, чтобы не портить репутацию товарища-Господина Люцифера. Кстати, Зёська был на ней свидетелем со стороны жениха, а со стороны невесты стояли её ближайшие подружки и коллеги по работе – Чума и Война. Впрочем, Смерть в их окружении была той самой красивой подружкой, ибо видок у этих двух оставлял желать лучшего. Чума была дамочкой в белом платье, тощей до костей и вечно теряющей где-то по пути свой глаз, из которого, время от времени, вылетали мухи. Война была в чёрном платье и тоже была красотка в относительных понятиях, ибо, имея изначально красивое личико и вид в целом, она со временем приобрела множество шрамов, которые портили её гармоничные черты, а один вообще проходил по всей щеке полосой и блестел при малейшем свете. Более того, когда шла церемония и пёсик-Цербер с радужными полозами на шее разбрасывал по сторонам лепестки чёрных и красных роз, эти две подружки встали по сторону Смерти и начали смотреть на Зёську как-то особенно. Сначала Зёська не мог понять, на что они так смотрят, но когда Чума и Смерть начали шептаться и, улыбнувшись, посмотрели на него, а Чума так вообще согнула свой тонкий локоток и кокетливо начала сгибать пальчики, то тогда Зёська всё понял.

Мурашки от страха пробежали по его телу. Но чтобы не оскорблять дам, а тем более подружек невесты, он выдавил из себя улыбку и тоже помелтешил пальчиками в ответ. Когда дамы засмеялись, Зёська вздохнул с облегчением: они ему поверили.

Сам Люцифер прекрасно понимал Зёську и не питал особой симпатии к подружкам своей невесты. Но тут, дорогой читатель, жениху никуда не деться, так как каждому известно: хочешь дружить с невестой, подружись с подругой невесты, ибо иначе – развод и девичья фамилия.

Впрочем, спустя какое-то время Зёська уже настолько загулялся, что и забыл вовсе об этой неприязни и сидел, окружённый их компанией, и что-то активно им рассказывал. Они же кормили его, смеялись над всем, что он рассказывал, и предлагали покататься на своих лошадках.

Был на свадьбе и их коллега – Голод. Но, как понятно по его имени, ел он мало, пусть Смерть и пыталась несколько раз предложить ему разные блюда со стола. Говорил Голод тоже мало, да и вообще держался как-то в стороне от всего этого шума. По одну сторону стола сидели Демоны в парадных костюмах и молча ели. Напротив, по сторону невесты, сидели подружки Чума и Война, между ними всё также сидел Зёська, дальше ковырял что-то вилкой Голод, а за ним о чём-то активно дискутировали кузены подружек Завоеватель и Раздор. Первый был облечён во всё красное и, по правде говоря, втайне симпатизировал Войне, хотя никто об этом и не знал, а сама Война даже не догадывалась. Раздор же был кузеном Войны, но безумно был влюблён в Чуму, что тоже активно пытался скрыть.

– А я ему говорю, – Зёська поднял бокал в виде черепа, – ну так прыгай! Чего ждёшь? – дамы тут же рассмеялись и ещё подлили Зёське вина.

Праздновали так целый день и, кажется, даже всю ночь. И был пир на весь Нижний мир. Лишь ближе к полуночи, когда Цербер уже два часа как спал в своей лежанке из собранных костей, все стали расходиться. Чума же и Война позвали Зёську к себе в гости, как только у него появится свободное время, чему тот был несказанно рад.

Затем пошла череда больших перемен в Дворце Смерти. Сам «Дворец Смерти» переименовали в «Ад», что стало его официальным названием. Все кости, которые были разбросаны по Нижнему Миру, собрали в кучу и оградили забором, который был, к слову, не нужен, так как кроме Цербера, кости никого не интересовали. Ад был вычищен до блеска и полностью изменён на красные, оранжевые и чёрные цвета. Вместо пустоши, которая естественным путём возникла после очищения Ада, всё украсили потоками лавы, чёрными сталактитами и сталагмитами, кто-то даже надоумился высушить костное болото и сказал, что здесь должна быть Вторая Столица Ада. Идею многие поддержали, но так как Люциферу само выражение «вторая столица» не нравилось, то они решили сделать высушенное болото культурным центром. Там собирались все те, кто раньше жили во Дворце Смерти, а также Демоны и сам Люцифер. Правда, к его приезду всегда готовились заранее, ибо не comme il faut встречать Господина, когда апартаменты загажены. А убирались в них крайне редко. Но это всё мелочи.

Все бывшие жильцы Дворца и те, кого Смерть изгоняла, были коронованы и превращены в Чертей. Сама же Смерть отошла от политики и, лишь иногда, по просьбе Люцифера, прибегала в наш мир и раздавала поцелуи тем, кто на её взгляд больше походил на грешника и мог быть хорошим клиентом Преисподней. Поэтому тот, кто грешит, живёт куда меньше, чем человек, который к чистой душе стремится. Но этот стратегический ход Люцифера был сугубо предпринимательским, потому как он боялся, что Наверху конкуренция сильная, да и пропаганда добрых дел тоже давала о себе знать.

Кстати, Чертыхтынг уже с начала истории жил во Дворце Смерти и, более того, был одним из лучших её кавалеров до прихода Люцифера. Сам он, конечно, симпатии никакой к Смерти не питал, но ведь выживать как-то надо было – вот он и вёл тихий образ жизни в роли скромного кавалера Госпожи. Стервелла же была в рядах тех, кого Смерть выкинула. Более того, Стервелла – единственная, кого Смерть выкинула из дворца сугубо по личной инициативе, без какого-либо танца. А всё дело в том, что когда Стервелла увидела Смерть в обличии принца, который зовёт её на танец, то начала домогаться вопросами, типа: «А ты вообще кто? Я что? Должна тебя по условию задачи выбрать? Совсем обнаглел, каналья! Может мы с тобой ещё обручимся сразу? Нарядился тут и стоишь как вкопанный! Думаешь тебя за выпученные глаза любить будут! Женщину добиваться надо, щенок!». Смерть сначала опешила, настолько ей было непривычно такое обращение, но потом собралась с силами и вышвырнула Стервеллу с такой силой и так далеко, что той понадобилось ещё три дня и три ночи, чтобы добраться до костного болота, куда упал Люцифер.

Как ты понимаешь, дорогой читатель, даже после построения Ада между Смертью и Стервеллой остались самые пренеприятные чувства, из-за чего они взаимно избегали встречи друг с дружкой. Пусть после этого Стервелла и узнала, что это был не принц, а Госпожа Смерть, но даже на момент истории о Баббингтоне они никогда не здоровались и не общались.

А Люцифер лишь смеялся над этими женскими интрижками и во многом именно поэтому никогда в них не лез, а давал себе лишь право похихикать об этом с Демонами за обеденным столом в окружении мужских сплетен.

Дела делались, работа работалась, и всё на первый взгляд шло неплохо. Стервелла успела себя показать как очень активная дама и даже заслужила потом звание «Лучший сотрудник столетия», а Чертыхтынг как избегал какой-либо работы, так и продолжал избегать. Стервеллу это несказанно бесило. Для неё было немыслимо, что кто-то может проявлять хоть каплю лени. Она думала, что все, как и она, любят работу и сами должны стремиться выполнять её как можно лучше. Чертыхтынг же явно не вкладывался в рамки её мировосприятия и своим существованием бесил Стервеллу до неимоверного. В один день они так поругались на всю Преисподнюю, что даже Люциферу пришлось вмешаться, чтобы их разнять. Как оказалось позже, Чертыхтынгу надо было привезти кирпичей для возведения Адской сторожевой башни, а Стервелла должна была охранять вход в Преисподнюю, пока он всё подготовит для постройки. Чертыхтынг, как обычно, забил на всё хвост, а Стервелла, из-за своей чрезмерной ответственности, простояла у входа в Преисподнюю несколько часов, как Бифитер у Тауэра! А когда она отошла от башни, чтобы посмотреть, где Чертыхтынг, в Преисподнюю пролезла какая-то чистая душа, из-за чего её пришлось сначала искать, а затем гнать взашей, чтобы без грехов больше не возвращалась.

Именно из-за этого и началась потасовка. Но Люцифер, решив, что Чертыхтынгу явно нужна чья-нибудь сильная рука для мотивации, а Стервелле хорошо бы было стать погуманней к другим рабочим, решил сделать их неотъемлемыми коллегами, посему обязал всю работу выполнять вдвоём и находить компромисс. Ругани было столько, что соседи Сверху слышали. Хотя со временем всё улеглось и, как ты знаешь, дорогой читатель, они до сих пор работают вместе.

Как и говорилось раньше, дела делались, а работа работалась, но как в любом деле и любой работе рано или поздно наступает кризис. Этот кризис наступил и в Преисподнее. Душ становилось всё больше и больше, а организованность становилась всё сложнее и сложнее. Этот период потом ознаменовался в истории Преисподней как «Адская депрессия», когда каждый чёрт и Демон не знали, что именно и зачем им нужно делать, а грешных душ становилось всё больше и больше, и их чем-то надо было занять.

Даже сам Люцифер в этот момент похудел, побелел и чуть не слёг от какой-то болезни, которую даже Чума не могла понять и объяснить. Только задолго после решения проблемы к Люциферу явился Фрейд и сказал, что, скорее всего, у Господина была депрессия. После этого ещё какое-то время Фрейд консультировал Люцифера по личным вопросам. Именно после прихода Фрейда период и назвали «Адской депрессией», пусть именование и произошло многим позже.

Но период закончился раньше, чем ему дали название, и в современной Преисподней об этом уже мало кто вспоминал. А закончился он вот почему…

Приблизительно в 1308 году Данте Алигьери начал писать «Божественную комедию», которая начиналась с описания Ада. Дальше уже по сюжету шло Чистилище и Рай, но это всё растянулось на последующие тринадцать лет жизни автора, а Рай так вообще не издавался до самой его Смерти (которая, кстати, пришла к нему не случайно…). Когда издался Ад, то произведение стало популярным не только на Земле, но и в Нижнем мире и в Верхнем. Когда Люцифер прочитал книгу, то так ухватился за неё, словно его руки были приклеены к ней. Он резко вскочил с кушетки и начал бегать по комнате, выкрикивая: «Гениально! Гениально! И как я не мог до такого додуматься!». Вот тогда-то Ад и был поделён на девять кругов, и в дальнейшей истории все души распределялись между ними. Хотя после двадцатого века произошли небольшие перемены.

Главное, что первое издание «Ада» дало конкурентное преимущество Люциферу на тринадцать лет работы, из-за чего во все последующие века Преисподняя была более продуманным, распределённым по кругам и обязательствам местом. Именно после публикации этого прекрасного произведения Преисподняя стала такой, какой и остался при появлении там Мистера Баббингтона. Единственным исключением был только десятый круг, который находился в самом центре Преисподнее, в замороженной глыбе, где была видна металлическая дверь. Когда-то именно там работал Мистер Баббингтон, чтобы оправдать свои таланты и быть принятым на службу у Господина Люцифера. Но об этом позже, а пока что…

Все трое: Чертыхтынг, Стервелла и Мистер Баббингтон – спускались по ступенькам Преисподнее, активно обсуждая, что же за вопросы будут подниматься во Время Призыва:

– Сразу скажу, – Стервелла подняла указательный палец, – я прошлась по всем задачам месяца!

– Кто бы тут сомневался, – закатил глаза Чертыхтынг. – Я бы удивился, если бы ты по какому-то пункту не прошлась…

– А ты, Баббингтон? – Стервелла посмотрела вверх. – Ты продал необходимый минимум грехов до новой серии?

– Я продал всё за первый квартал двадцать первого века и ещё успел немного продать за второй, – Мистер Баббингтон потёр лоб, – лет так на пять вперёд.

– Хорошо! Великолепно, я бы сказала, – Стервелла от радости всплеснула руками. – Главное, что я всё сделала, Чертыхтынг разобрался со службой доставки, а ты, Баббингтон, всё продал и даже больше. А значит Господин будет доволен…

Над всеми повисла тишина, которую через несколько секунд разорвал Чертыхтынг:

– Ну да… – смотря в пол, проговорил он негромко. Стервелла сначала вопросительно посмотрела на Чертыхтынга, затем посмотрела на удивлённое лицо Мистера Баббингтона, а затем снова, но уже строго сведя брови, посмотрела на Чертыхтынга.

– Ты же составил модель самолёта для перевозки грехов?

– Ну… – замялся Чертыхтынг, – я как бы начал…

– И, – Стервелла не отрывала взгляд, – уже успел закончить! Так?

– Ну, не прям закончить… просто.

– Что?! – она аж подпрыгнула над землёй и медленно опустилась по воздуху. – Ты не закончил чертёж самолёта для доставки грехов?!

– Я начал активно над ним работать, но…

– Но что?

– …буквально в соседнем кругу поставили работать Лили, и я…

– Лили!? Дьявол тебя подери, ты опять за старое?

– Ну почему же «за старое»? – развёл руки в стороны Чертыхтынг. – Я обещал, что не буду больше пытаться попасть в её команду и не пытался.

– Да, а ещё обещал, что не будешь за ней бегать, дарить ей цветы и смотреть на неё как вкопанный, когда она проходит рядом! – Чертыхтынг совсем поник, и Стервелла, поняв, что ничего всё равно уже не изменить, строила догадки, что будет дальше. – Мы трупы, товарищи! Мы-товарищи-трупы!

Все трое обходили очередной круг Преисподней, спускаясь всё ниже к центральному кругу, рядом с которым находился офис Господина Люцифера:

– Проклятые неугодники! – Стервелла размахнула руками по сторонам. – Лили! Лучше бы ты так о работе думал, как о ней!

– Ну, к слову, я тоже ничего не знал о чертежах, – встал на защиту Чертыхтынга Баббингтон.

– Так ты поэтому и не знал, что он их не сделал, – Стервелла начала водить руками по сторонам, объясняя на ходу. – Господин Люцифер попросил нас подготовить чертёж маленьких самолётов, чтобы один чёрт мог быстро доставлять грехи из Магазинчика по всему городу, а может даже и дальше! Если этот проект себя оправдает, то мы сможем доставлять грехи сначала по всему континенту, а затем и по всему миру! А этот, влюблёныш, не смог даже подготовить чертёж!