Возвращение в Вальбону

«Мастерски написанный роман, действие которого начинается в Праге, а заканчивается в албанских горах Проклетие. Он буквально затягивает нас в неизвестность, туда, где кончаются наши представления о том, как устроен мир. После прочтения этой книги я испытал чувства, подобные тем, что возникли у меня при прослушивании The End группы The Doors».

Эмир Кустурица, кинорежиссер и музыкант

Эта история доказывает, что никакого милосердия не существует. Существует лишь чистая жажда жизни.

Йозеф Хабас Урбан

I

Старые счеты не ржавеют

Адрес этой клиники я нашел на пепелище в Албании. Почти полностью обугленная «Гостевая книга», и только на обороте обложки можно было разобрать нацарапанную надпись «Санаторий Св. Бонифация». Какое идилличное название для цели моего предпоследнего крестового похода! Место последнего мне еще не знакомо. Личные дела я урегулировал в своем завещании у юриста Владимира Абрамовича в Белграде на тот случай, если я не вернусь из Швейцарии. Речь ни в коем случае не идет о принятых формальностях и не о том, что полагается делать в таких ситуациях. Я должен сделать только одно: дойти до конца пути. Если я не вернусь, история моего сына Владимира и трех неизвестных студентов будет предана огласке так, как я обозначил в завещании. Если выживу я, значит, вероятно, будут мертвы те, кому уже вообще ничего больше не придется доказывать.

Меня зовут Зоран Войич, и я пытаюсь решить одну запутанную задачу. Говорят же, кто стремится, тот добьется. Так что я верю, что скоро стану таким счастливчиком. Хотелось бы мне, чтобы моя миссия положила конец событиям, в которые я оказался втянут. Я все время вижу эти следы на песке и обгоревшие стены Вальбоны, и, хотя эти следы давно смыты весенними водами, они будут вечно у меня перед глазами, пока я не найду того, кого ищу. Однако у моей миссии есть и другое измерение: она непреложна, ее нельзя остановить, как и закон крови. Он находится в генетическом коде человека с момента первого удара его сердца. Это инстинкт, самая сильная земная связь. Вера против закона крови – просто тряпичная куколка.

Я остановился на дальней парковке за городом, мой «мерседес» с тонированными стеклами тихо урчит; кажется, день, рождающийся из холодного утреннего тумана, должен быть обычным, как вчера, как неделю назад. Но он не будет таким, в этом я уверен. По крайней мере, для меня! Ветер гоняет по дороге желтые листья, вокруг ни души. Лишь сквозь просветы в туманной пелене явственно проступают контуры реки Аары, вид которой напоминает мне Дунай в Белграде.

Доктор Фишер в клинике Святого Бонифация ожидает курьера. Рутинные дела главврача не выходят за рамки ежедневных обязанностей: в восемь часов визит, в девять консилиум по поводу сложного случая, потом коммерческие вопросы. В одиннадцать – единственная важная встреча сегодня. Доктор Фишер не ожидает никаких сложностей, он просто уверен, что до обеда одна странная история из Албании наконец закончится. Я думаю, я чувствую на расстоянии, что ему действительно полегчает через пару минут после того, как стрелки часов замрут ненадолго на цифре одиннадцать. Однако не будем предвосхищать события. Курьер из Мюнхена должен привезти восстановленную «Гостевую книгу», дополненную именами клиентов, стертыми при пожаре. Доктор Фишер хорошо знает, что, несмотря на вчерашний промах, его четкий предпринимательский расчет может сделать загруженным его завтрашний день. Размышляя о хирурге у студеной реки, я выключаю мотор. Тишина обступает меня со всех сторон. Ветер с Альп несет опавшие листья и холод приближающейся зимы. Кожа на моем лбу и темени начинает гореть, я слегка потею и ощущаю поднимающуюся из глубины нервозность. Она похожа на крошечный пробивающийся ручеек, ищущий себе дорогу. Но я сейчас не могу поддаться ей: я не имею на это права. Дрожащими пальцами я стаскиваю с головы парик, изготовленный специально по моим меркам. Кончиками пальцев ощупываю рубцы от ожогов, они по-прежнему отчетливо ощутимы. Волосы после трансплантации растут на моей голове клочками, на отдельных островках кожи, но, вероятно, мое состояние после визита к доктору Фишеру улучшится. Уверен, что мне полегчает. Есть вещи, которые мотивируют человека двигаться дальше. Ради одной из таких я и приехал в Берн.

Я снова натягиваю парик, прежде чем выйти из машины. Без него я, скажем прямо, выгляжу не особо привлекательно. Мне не хочется, чтобы люди оборачивались при виде меня, особенно сегодня. Потом аккуратно надеваю новые очки, коробочка с красным лейблом TAG Heuer[1] летит на пол. Щупаю оправу, не могу поверить, что солнечные фильтры оказались такими темными. Теперь я все вижу в черном свете, а это нехорошо. В зеркале над приборной панелью я выгляжу гораздо лучше, чем на самом деле. Глаза закрыты черными стеклами, чернее моей совести, к черту их! Я снимаю очки, кладу их рядом с футляром. Сейчас я выгляжу вполне привлекательно. Единственное, что явно портит картину, – зеленый цвет глаз. Иуда был зеленоглазым. А вот если бы мои глаза были карими, я производил бы впечатление человека достойного, все двери были бы для меня открыты. Как раз в этом зеркало лжет больше всего. Я не тот, кем кажусь.

Обо всем этом знает и Петер Шмидт, по происхождению албанец из Косовской Митровицы. Я уже два дня ношу в нагрудном кармане паспорт на его имя. Он никому не известен, и пока кажется, что никто его не ищет. Он пытался помочь мне избавиться от груза вины. Шмидт был другом нашей семьи, бывший коллега из Института водного хозяйства. Только потом он совершил несколько не особо приглядных вещей: моего сына Владимира он заманил в албанские горы, и тот до сих пор не вернулся оттуда. Кроме того, он обидел мою дорогую жену Йованку. Короче, он в меня камнем, а я ему – хлебом[2], но у всего есть предел! Некоторые задачи хорошо разделить с другом, особенно когда вы работаете над общим делом. Порой это нужно, а порой просто необходимо. В действительности все крутится вокруг поисков выхода из трудной ситуации, сегодня в Берне, позавчера в Мюнхене. С моей стороны речь идет о такой маленькой христианской помощи. Впрочем, хватит предаваться размышлениям: на часах девять тридцать.

Я выхожу из машины, открываю багажник. Оглядываюсь. Парковка, слава богу, все еще безлюдна. Замок щелкает, жестяная дверь бесшумно поднимается. Ощущаю дуновение ветра, воздух насыщен запахом бензина и вазелина. Открываю фальшпол – отделение, где хранится запаска. Только здесь, на швейцарской земле, я могу сделать то, что задумал: быстро прорезаю шину ножом, она издает последний вздох, а потом наступает тишина. Дрожащими пальцами я лезу в распоротое резиновое брюхо.

В голове мелькает фото доктора Пауля Фишера из еженедельника «Штерн». В статье говорилось, что он умеет пересаживать людям почки или даже сердца. Не знаю почему, но верю, что сегодня этот славный хирург поможет и мне.

Я ощущаю холод железа при прикосновении, сердце мое снова бьется ровно. Чем больше я его нагружаю, тем более спокойным оно кажется. Я не думаю ни о сыне, ни о Петере Шмидте, уроженце Митровиц, я просто соединяю по памяти железные детали, которые отлично подходят одна к другой. Усевшись за руль, я снова просматриваю заново написанную «Гостевую книгу» – причину сегодняшней встречи. Ее оригинал остался лежать после пожара в подвале на полу. Когда я вытащил ее из пепелища, сгоревшие страницы перед моими глазами рассыпались в прах, осталась только обложка, сохранившаяся каким-то чудом. А на ней – корявая надпись, нацарапанная шариковой ручкой: «St. Bonifac Sanatorium, Wiesenstrasse 654, Bern, Dr. Paul Fischer»[3]. Кто и почему реконструировал книгу с полным списком гостей, мне пока еще не ясно. На ее страницах, как я и предполагал, есть знакомые мне имена. Но того, что я разыскиваю, в книге нет.

Я поворачиваю ключ зажигания. На часах десять часов тридцать минут. Мотор подо мной тихо урчит – чувствую, как его вибрации передают силу каждой клетке моего тела. Книгу я осторожно укладываю в чемоданчик, закрываю его, как будто опускаю крышку гроба. Взгляд упирается в очки, я почти забыл о них. Поднимаю их с пола, надеваю и слегка давлю на газ. Я знаю, что у санатория буду ровно через двадцать минут, – мой навигатор, в отличие от большинства людей, не лжет.

Я сворачиваю, еду по чистым улицам: нигде ни единой брошенной бумажки, только на лавочке между деревьями кто-то забыл полупустую бутылку кока-колы. Мой лоб снова зудит, как и волосы под париком, но я стараюсь не обращать на это внимания. В голове без конца прокручиваю события, приведшие меня сюда. Усилием воли стараюсь сосредоточиться на вождении. У меня уже нет прошлого, я не должен сам себя убеждать, у меня, в конце концов, нет и своего имени. В жизни можно быть уверенным лишь в настоящем, а будущее знает лишь Бог. Потому что настоящий Бог – это то, чего нет.

Я проезжаю мимо остановки троллейбуса, сразу за ней перекресток, там я сворачиваю направо. Навигатор показывает, что до цели осталось четыре минуты. Минуту я раздумываю о том, зачем доктору Фишеру все эти потерянные имена, но ответить на этот вопрос могу лишь отчасти. Возможно, кому-то из родственников не понравились методы клиники и он сейчас решает какую-то жалобу, или причина более прагматична – порядок, регистрация. Конечно, в клинике Св. Бонифация должен быть порядок, особенно когда подумаешь о состоятельных клиентах из разных концов света.

Имени пациента, ради которого я приехал сюда, не знал и коллега Шмидт в Мюнхене. Встреча в лесочке на берегу реки Лех прошла по плану. Петер вел себя услужливо, как и подобает торговцу его калибра. У него было при себе самое главное – новая книга гостей. Он сообщил мне также, что для Берна мне необходимо удостоверение с номером. В конце концов, как я и предполагал, он отдал мне свое. Темные очки, в которых он был на фотографии, я у него взять не захотел – мне это показалось не слишком гигиеничным. Я все равно тогда же утром купил себе новые в центре города.

«Мерседес» остановился перед Swiss Bank. Улыбающиеся люди с плакатов звали меня подняться по лестнице наверх, прямо в застекленный вестибюль. Однако я повернул в противоположную сторону, поскольку в этот город приехал не одалживать, а просто брать. Я спокойно поднялся в гору, мысленно перебирая все вопросы, которые хочу решить. Мне не хотелось бы что-то упустить или забыть.

В здание санатория Св. Бонифация я вхожу ровно без пяти одиннадцать: как инженер, я не могу себе позволить допустить малейшую неточность. Я хорошо продумал и место парковки: немного поодаль от клиники. Я люблю, когда все идет по плану, по крайней мере на данный момент. В вестибюле в нос мне ударяет теплый воздух, шум улицы остается позади. В просторном фойе царит особая тишина.

На ресепшен за стеклом сидит крепкий мужчина в костюме с синим галстуком. Он склонился над каким-то формуляром, в то время как я неподвижно стою в паре метров от него. Электрические часы над его головой напоминают, что и здесь, в клинике, есть движение, хотя, на первый взгляд, и едва заметное. Секундная стрелка равнодушно скользит по циферблату, отмеряя протяженность дней и лет мне, вахтеру с синим галстуком, который все еще меня не зарегистрировал, доктору Паулю Фишеру. Петеру Шмидту родом из Митровицы отсчитывать уже нечего. Время неудержимо бежит дальше, ему все равно, главврач ли перед ним, вахтер или инженер. В нашем случае сегодня важно лишь одно: для кого время остановится раньше.

– Guten Tag![4]

Я делаю два несмелых шага вперед.

Только теперь вахтер поднимает голову и принужденно улыбается:

– Was wünschen Sie, Herr… Herr?[5]

– Peter Schmidt aus München[6]. – Я вытаскиваю из нагрудного кармана немецкий паспорт и кладу его на блестящий металлический пульт.

– Спасибо. – Толстяк услужливо кланяется. – Еще удостоверение, пожалуйста.

Вот сейчас мне документ Петера и пригодится. Вахтер смотрит в удостоверение, время тянется бесконечно. Мне кажется, что наступает решающий момент.

Мужчина проверяет регистрационный номер в тетради и с поклоном произносит:

– Господин главврач уже ждет вас, вы сегодня его единственный дорогой гость.

Я киваю, делая вид, что меня радует симпатия доктора Фишера, хотя на самом деле мне плевать. Возникает лишь вопрос, будет ли он ждать здесь кого-нибудь завтра. Человек за стеклом ослабляет галстук – кажется, он потеет еще сильнее меня. Он смотрит на фотографию, а потом быстро взглядывает на меня. Я гляжу на него прямо, почесывая висок. Конечно, внешне я выгляжу спокойным; к счастью, толстяк не слышит мое сердце. Оно колотится, я чувствую его стук в горле, мне не нравится, что я не могу совладать с собой. Но я же просто человек, в конце концов, это надо признать, «дрожащий» инженеришка из Белграда. Я запрещаю себе думать таким образом. Вместо этого я мысленно произношу:

«Ты молодец, после всего того, что было, ты все-таки попал сюда, в клинику».

Я хвалю себя, хотя и знаю, что это глупость, но я знаю также, что это помогает. Я не буду ждать от доктора Фишера никакой протекции, наверняка нет, потому что мой сын тоже ее не получил!

Вахтер снова берет в руки мой, вернее Шмидта, паспорт, опять что-то записывает. Меня охватывает еще бо́льшая неуверенность, я вдруг начинаю ощущать тяжесть своего тела и то, как оно качается из стороны в сторону. Я хочу перевести дух, но у меня не выходит: на меня давит чувство ответственности. Здесь, у ресепшен Святого Бонифация, до меня вдруг доходит, что настоящий Бог не ходит по земле, а потому ему не нужны брюки, как нужны они мне. Мне ясно, что, если я хочу сегодня суметь сделать то, что я на себя возложил, мне необходимо сбросить с себя то, что всю жизнь пригибает меня к земле, – всю эту гуманистическую трепотню о человеке как уникальном творении и его правах, о десяти заповедях Божьих с акцентом на пятую. Если я хочу на самом деле приблизиться к Богу, я должен из человека превратиться в камень. Я снова твердо стою на земле. Я снова дышу ровно, мне придает силы мысль, что мне, как и Богу, совершенно нечего терять.

Служащий дописывает и утирает лоб – непонятно, с чего он так потеет. Может, из-за собственной тучности, или просто потому, что всю ночь где-то пьянствовал.

– Должен вам сказать, господин Шмидт, – он неожиданно поднимает голову, – что вам идут эти очки.

Мужчина улыбается, и мне кажется, что он вполне серьезен. То, на что я надеялся, сработало. Он делает короткий звонок.

– Можете идти, – говорит он, возвращая мне паспорт и удостоверение. – Лифт за углом, третий этаж!

Он взмахивает рукой в направлении лифта и услужливо кланяется. Как настоящий джентльмен, портье щелкает каблуками, кланяюсь и я, но сдержанно, чтобы с меня не свалился парик.

В лифте я снимаю очки – они мне больше не нужны – и поправляю блестящие черные волосы парика. Вспоминаю, как удивленно смотрел на них Петер Шмидт у реки. Его волосы были точно такого же цвета. Я жму на серебряную кнопку с номером три – раздается лязг закрывающихся дверей. Я ощущаю силу, поднимающую меня наверх. Все, что мне нужно для переговоров, у меня с собой в чемоданчике и в левом внутреннем кармане пиджака. Из лифта я выхожу в просторную приемную, главную часть которой занимает рабочий стол. Чувствуется нежный запах дезинфекции, напоминающий аромат фиалок.

Монитор компьютера повернут к пустому креслу. Его голубоватый свет говорит о том, что он включен, и это хорошо. Лампы дневного света на потолке хорошо освещают пространство, хотя сейчас осень и на больших окнах, выходящих на запад, опущены жалюзи. На восточной стороне располагается огромный аквариум. В нем плавают рыбы, рыбки пираньи, чья родина – Амазонка и ее приток Мараньон. Они пялятся на меня своими равнодушными глазами. Но кто-то еще смотрит на меня сквозь прозрачную воду. Не двигаясь, я вглядываюсь и замечаю глаза; они большие, как каменья, их обрамляет черная оправа очков. Глаза смотрят на меня, они так же холодны, как эти рыбы. Глаза исчезают. Высокий человек в белом халате переходит от аквариума к рабочему столу и садится к компьютеру.

Я кажусь сам себе пустым местом, воздухом, но мне это не важно. По крайней мере, у меня есть время хорошенько рассмотреть доктора Фишера. С того времени, как мы виделись последний раз, он слегка поседел, а на темени его обозначилась небольшая лысина.

Я разглядываю его с особым интересом и, собственно, даже не знаю, представляет ли себе вообще доктор Фишер, как он изменил мою жизнь. Я мог бы поспорить, что он давно забыл обо мне и моей жене Йованке. Мой сын был для него, скорее всего, лишь номером в списке гостей, но не знаю – возможно, я и ошибаюсь. А и правда, с чего это он должен был нас помнить в потоке имен клиентов со всего света? В «Штерне» писали, как этот знаменитый хирург, основатель фонда Help Victims of the War («Помощь жертвам войны»), еще и замечательный семьянин. Образцовый муж, такой же, каким был и я, и у него тоже есть сын. В этом плане мы могли бы понять друг друга. И кто бы мог сказать, что я буду стоять напротив него после инцидента в Албании уже через пару месяцев?

– Книга у вас с собой? – раздается голос из-за стола.

Он и сейчас не смотрит на меня.

– Да! – немедленно отвечаю я.

Внезапно раздается телефонный звонок. Доктор неожиданно быстро снимает и кладет трубку. Похоже, наш разговор важен для него, хотя он еще не хочет в этом признаться.

– Это полный пакет документов?

Его голос невыразителен, хотя в его монотонной сдержанности чувствуется властность. Он будто бы говорит мне: «Положи все это здесь и вали отсюда».

Я жду, что он сделает, когда разглядит меня. Возможно, вспомнит о вечеринке в винном погребке, а может, и нет. В любом случае я не Петер Шмидт из Косовской Митровицы, изначально именуемый Арон Ходжа. И у меня для него еще один сюрприз.

– Нет, – говорю я равнодушно.

Только сейчас доктор у монитора выпрямляется:

– Нет?

Я тихо качаю головой.

Он удивленно смотрит на меня – не знаю, узнаёт ли, но уже точно понимает, что я не его коллега из Мюнхена. Он медленно снимает очки с носа:

– И чего там не хватает?

Ну что же, отлично!

Я делаю еще пару шагов, кладу чемоданчик на стол и вынимаю из него «Гостевую книгу». При этом я постоянно смотрю доктору Фишеру в глаза. У него тоже зеленые – кто тут больший Иуда? Этот взгляд он не способен вынести дольше пяти секунд, а я все смотрю.

– Вы можете все проверить сами, господин доктор!

Я протягиваю ему книгу.

Его пальцы едва заметно дрожат, когда он бегло листает страницы – сначала в конец, а потом обратно.

– Чего там не хватает?

Он поднимает голову, никоим образом не выдавая, что я не тот, кого он ожидал увидеть. Я стою у стола, безучастно наблюдая за его действиями. Он все еще пытается сохранить лицо, и я бы сказал, что у него это получается, если бы не пальцы.

– Имени Владимира Войича, – произношу я тихо. – Моего сына!

Рыбьи глаза непонимающе смотрят на меня, теперь уже явно трясущиеся руки быстро открывают книгу – кажется, доктор хорошо знает, кого должен найти.

– Вот он, здесь, – шепчет он, слегка заикаясь. – Последнее имя в ряду!

Попался! Я мысленно потираю руки. Я молчу. Мучительные секунды – не мои, его – тянутся бесконечно.

– Чего вы от меня хотите? – Доктор у стола медленно выпрямляется, тогда как я наклоняюсь к нему.

– Я думал, что вы мне поможете. – Правой рукой я приподнимаю парик. – Но что я вижу: у вас дрожат руки!

Я снова укладываю на свое темя искусственные волосы.

Доктор ногами отталкивается назад в кресле, в котором сидит. Но упирается в стену.

– Кому вы пересадили сердце моего сына? – спрашиваю я резко.

Доктор Фишер мотает головой.

– Я не знаю. – Он пытается сглотнуть слюну. – На самом деле, я понятия не имею, о чем вы.

– Но вы должны были вспомнить, хотя в книге и нет его имени, – поправляю я. – Итак, кто мне его назовет?

Я вытаскиваю из внутреннего кармана пистолет. Это мой Glock 12 mm[7] с привинченным глушителем Paranoia.

– Вы действительно меня не помните?

Я тяну затвор, раздается щелчок.

Пауль Фишер упрямо крутит головой.

– Может быть, вы вспомните сейчас!

Я без колебаний целюсь пистолетом прямо ему в голову.

Доктор сидит у стены, как статуя, и шепчет:

– Вы не можете этого сделать, я…

Кажется, слова застряли в его горле, но только на мгновение.

– У меня тоже есть сын, – шепчет он, язык его словно приклеился к нёбу.

Я целюсь ему в лоб, я упорный. Его резко обозначившиеся морщины на вмиг осунувшемся лице говорят сами за себя.

– Я попытаюсь! – Доктор медленно приближается к компьютеру, стараясь уклониться от оружия, кликает мышью – раз, другой, третий, потом поворачивает ко мне монитор. Я читаю:

– Sir Richard, вместо фамилии лишь ряд точек, а дальше адрес – Alderstreet 11, Clayton, USA. В примечании приведен только номер донора 451 NGX.

– Его фамилия?! – Моя рука с пистолетом тверда. – Не стоит мне лгать!

– Я… – Доктор замолчал и снова отодвинулся к стене. – Я не могу вам ее назвать!

– Верю вам, – киваю я головой. – Но ваш страх не спасет вас!

Я наклоняюсь к столу и переписываю адрес на оборот обложки книги гостей.

– Вы и сейчас меня не узнаёте? – Я смотрю на доктора с близкого расстояния.

Он испуганно крутит головой – похоже, спектакль окончен.

Я, несколько разочарованный, выпрямляюсь. Пиранья из аквариума смотрит на меня с пониманием.

Я укладываю книгу в чемоданчик.

– А как на моем месте поступили бы вы, если бы речь шла о вашем сыне?

Засовываю пистолет в левый внутренний карман пиджака – он мне служит для этих целей. Доктор не отвечает на мой вопрос. Я собираюсь уходить. Только что это? Человек за моей спиной хватается за телефон. Я вижу это в стекло аквариума. Иуда! Когда я оборачиваюсь, трубка почти у его уха. Я нажимаю на кнопку лифта.

– Знаете, господин главврач, я ведь только хотел узнать фамилию, но вы не пошли мне навстречу!

Я говорю медленно и достаю из кармана пистолет.

– Примите это от меня как небольшую христианскую помощь.

Доктор непроизвольно крутит головой, его рыбьи глаза блестят.

Glock с глушителем дергается в моей руке, раздается звяканье. И пока двери лифта открываются, руководитель клиники Пауль Фишер безжизненно сползает со стула.

II

Потерянные в Албании

Над ущельями гор Проклетие[8] поднимались тучи. Непрестанный дождь того лета 2001 года промочил извилистые гребни и острые известняковые пики во всей Северной Албании. Прошел год после войны в Косово, до которого от маленького средневекового селения Тет рукой подать[9]. Мутные потоки воды пробивались по склонам заоблачных пиков куда-то вниз, как и с отвесных откосов горы под зловещим названием Зла Колата[10]. Под завесой дневного тумана неудержимый паводок проникал в неприступные леса и в неведомые пещеры. Их тут десятки, а может быть, и сотни, кто знает. На тропе, которая вела через гребень этой пограничной горы, остановился человек. Он был одет в промоченную камуфляжную униформу, за плечами виднелся рюкзак. Человек смотрел на дорожку, которая, петляя между камнями, поднималась вверх, к седловине. Из заросшего рта вершины выступал пар, поток мутной воды в нескольких шагах от тропы дробился о круглые белые камни. Некоторые из них заметно двигались из-за сильного течения, ударялись друг о друга в воде и издавали глубокие глухие звуки. «Как долго не ходил я этим путем?» – спрашивал он сам себя. Человек знал ответ хорошо: уже почти целый год, ну, кроме вчерашнего тура с несколькими студентами из Чехии.

Но уже перед войной Микун водил туристов по окольным горам. Самыми щедрыми были немцы. Их надо было всячески обхаживать, зато платили они марками. Чехи, которых до войны тут было больше всего, рюкзаки носили сами, спали в палатках, а в горы ходили, пользуясь старыми югославскими картами. Когда в 1998 году вспыхнул вооруженный конфликт, в Тет уже никто не приезжал. Вместо туристов Микун водил теперь через границу в Косово лошадей, таскавших на своих хребтах мешки с коноплей. Брат Калимант был у албанских борцов за свободу на хорошем счету, прежде всего благодаря наркотикам, которые он им регулярно поставлял. Коноплю он выращивал на участке неподалеку от деревни Никай Шала. Трудно было в этих краях найти лучшее место: Никай Шала занимала изолированное положение на южных склонах и щедро подпитывалась влагой с реки. Именно Калимант в период нужды подыскивал Микуну гешефты. Брат служил в Тете полицейским, но благодаря тропе контрабандистов, которую он сам же и проложил, настоящее его влияние простиралось далеко за границу.

Борцы за свободу Косово дешево покупали марихуану, а потом продавали ее за доллары на Западе. Золотую эру в горах быстро сменила эра бриллиантовая – больше, чем за коноплю и гашиш, и даже больше, чем за белое мясо с отдаленных хуторов, платили за пленников с севера. Беда тому, кто даже случайно попадал в контрабандистские сети торговли людьми.

Микун снова направился к гребню, он уверенно преодолел ручей в высоких резиновых сапогах-канадах. Ему не надо было искать удобное место – он хорошо знал, где можно перейти бурный поток. Его жилистое тело, привыкшее двигаться на обрывистых горных тропах и в сорок градусов летней жары, и в мороз, сквозь метровые сугробы, позволяло ему двигаться дальше. Он шел, как несокрушимый горный конь, не обращая внимания на то, что промок до костей, что по шее вода стекает прямо за ворот его рубашки. Единственное, чего он желал, – это забыть обо всем. То, чего он жаждал, пару часов назад проскользнуло у него между пальцами. Он прошел еще пару сотен метров между скалами, когда перед его глазами появился темный проем размером с гаражные ворота. От него тянуло арктическим воздухом, пахнущим льдом.

Даже отец, который его и брата Калиманта привел сюда, когда ему было двенадцать, не знал, откуда эта пещера и куда она ведет. Она выплывала из тьмы, из темной пропасти, дно которой невозможно было увидеть. Даже самый мощный фонарь с сильнейшими батарейками мог осветить пропасть не дальше, чем на двадцать метров. Именно оттуда почти отвесное корявое жерло вело в самое нутро горы. Отец говорил братьям, что дорога оттуда ведет вниз, прямо в ад.

Микун, в отличие от Калиманта, в ад верил, как верил он и в рогатых чертей, рожи которых измазаны кровью грешников. В последнее время они снились ему, когда он был пьян, а это бывало часто. Сопровождая мимо пещеры гостей, он всегда хвастался адом, не мог отказать себе в этом. И они смеялись, туристы из Европы, потому что не знали, что ад на земле действительно существует. Это место в горах между Вальбоной и селением Тет магически притягивало Микуна. Он содрогался, когда светил фонарем с тремя батарейками вниз. Он закрывал глаза и снова широко раскрывал их. Он смотрел в объятия смерти, чувствуя, что скоро она придет и за ним. Ему хотелось сбежать, но он никогда этого не делал. Тьма приводила его в ужас, поэтому он часто в нее заглядывал.

Оба брата поклялись, что никому не расскажут о пещере, и оба не сдержали обещание. Первым нарушил его Микун – наверное, потому, что старший. Бег наперегонки с одноклассником по имени Оран, который отправился с ним из деревни прямо сюда, закончился во тьме. Микун хотел предупредить приятеля перед темным жерлом в каменной осыпи, он говорил себе: «Пусть пробежит еще немножко, пусть окажется еще ближе…» Крик Орана прозвучал неожиданно, но быстро умолк в бездонной глубине навеки. Микун стоял в тишине не двигаясь, не слыша ничего, кроме собственного дыхания. Когда он включил фонарик с тремя батарейками, в глазах его все плыло. Он не спрашивал себя, почему не остановил одноклассника. Эта пропасть его манила, он хотел разобраться, насколько она притягивает к себе. Он перегнулся через острый известняковый край, ледяной ветер ударил ему в лицо. Пучок света обнажил безжалостную утробу. На одном из камней внизу виднелось темное пятно, постепенно увеличивающееся. Микун сглотнул, широко раскрыл рот, но не издал ни единого стона. Потом свет погас, вокруг простиралась тишина и тьма настоящей могилы.

В тот же вечер Микун поделился произошедшим с братом, но совесть его не мучила. Ему только хотелось доверить тайну смерти приятеля самому близкому человеку. Потом братья дружно держали язык за зубами, несмотря на настолько активные поиски, которых еще не знали окрестности Тета. Больше всего донимала мысль об исчезновении одноклассника Микуна их отца. За день перед заупокойной мессой ему приснилось, что Оран лежит на дне пропасти. У него не хватило смелости спросить об этом ни у одного из своих сыновей. Он верил, что эту темную историю их семьи никто не раскроет. Он ошибался.

– Бог дал, Бог взял, – покорным голосом объяснил ученикам исчезновение одноклассника директор местной школы. – Теперь Оран на вас смотрит с неба, это называется Божье чудо.

Испуганные дети таращились на учителя и при этом тряслись, как бы и их Господь Бог каким-то чудом не забрал на небеса.

Только у Микуна Карка рука чесалась, пока он наконец не смог одолеть искушение и не поднял ее.

У младшего брата Калиманта, который сидел в углу класса рядом с двоюродной сестрой Мирой, почти остановилось дыхание. Он озабоченно завертел головой, коротко взглянул на нее, и она с пониманием положила маленькую ладошку на его руку. Калимант любил ее за отзывчивость, она была не только красивая, но и хитрая, как лисичка. Только и она не знала, что изречет этот чудной Микун через момент.

– Так о чем ты хочешь спросить, мальчик? – Удивленный учитель смерил смельчака строгим взглядом. – Разве ты не слышал о чудесном исчезновении?[11]

– Слышал, господин учитель. – Микун встал, откинул черную челку со лба. – А если кто-то упадет в пропасть, – медленно произнес он, будто подыскивая слова, – это тоже чудо?

Класс зашумел. Калимант на задней лавке застыл, как статуя, словно не веря тому, что сейчас услышал. Мира незаметно пожала плечами – она хорошо знала, какой Микун чудной. Калимант ей улыбнулся, хотя у него тряслись под партой колени. В голове промелькнула мысль, не выдаст ли ей что-то его смятение.

– Нет. – Учитель дал Микуну знак, чтобы тот сел. – Это называют несчастьем! Это нечто плохое, что становится для человека совершенной неожиданностью.

Но Микун вот-вот готовился заговорить снова. Калимант чувствовал, какими будут его следующие слова: что чудо исчезновения и падение в пропасть в горах Проклетие – это одно и то же.

– Брат позавчера в сарае голову ушиб, – выкрикнул Калимант, чтобы спасти ситуацию. – Мама его отпаивает маковым отваром – может, поэтому он задает такие глупые вопросы?!

Ученики заржали, Мира прижала маленькую ладошку к губам, и директор на всякий случай на минутку отвернулся к окну. Только Микун сидел как пень, глядя в землю, будто заглядывая на самое дно пропасти. А поскольку там темно, он размышлял, там ли все еще лежит разбитое тело его одноклассника Орана, или Господь Бог чудом исчезновения забрал его прямо к себе на небеса.

Спустя двадцать два года клятву нарушил сам Калимант, но тогда в Тете давно забыли об Оране. В Косово полыхала война, и предприимчивый сын использовал отцовскую пещеру в качестве склада на тропе контрабандистов. С Мирой, хотя она и была его двоюродной сестрой, он временами спал. Все это знали, но никто не совал нос в чужие дела, потому что у Калиманта были знакомые как в албанской Шкодре, так и в освободительной армии с косовской стороны границы. Его приятелем был даже сам Хасан Тахири – самый известный предводитель албанских повстанцев, который все время носил камуфляжную форму и патронташ через грудь крест-накрест. С Калимантом просто не было смысла связываться. Даже его отец не сказал ему ни единого слова. Он знал, чем сын зарабатывает на жизнь, но насчет Миры он его прекрасно понимал. Отец хорошо знал, что в их заброшенном краю сын не нашел бы женщину красивее и умнее.

Микун положил рюкзак на выступ скалы рядом с собой, он должен был остановиться тут, у пропасти. Вблизи виднелась куча дров, оставшихся после вчерашнего костра. У входа в пещеру было сухо даже после самых сильных ливней. Между камнями вокруг костровища валялась цветная резинка для волос. Он поднял ее, натянул между пальцев и поднес к носу. С запахом начали возвращаться вчерашние образы и звуки, но он не хотел ничего видеть и слышать, поэтому быстро сунул резинку в карман.

Мешки были свалены под нависшей скалой, повсюду вокруг все еще были видны следы на песке. Он, сам того не желая, слышал вчерашние слова, которые звучали тут вокруг костра. Свой главный номер он не забыл и тогда. Студенты смотрели на него восхищенно, когда он склонился над известняковой кромкой. Фонарь с тремя батарейками светил так же далеко, как и двадцать лет назад. Микун взял в руки камень, бросил его вниз, считая: двадцать один, двадцать два… Слова отмеряют время, камень летит, ударяясь о стены пропасти. Сколько раз он пробовал кидать камни, но никогда не досчитывал до конца, как и сегодня. Последний удар о дно никто не услышит. Студенты изумленно галдели, один из них по-чешски говорил, что это путешествие того стоило. Микун невольно кивал, не понимая чужую речь.

– Оран, друг! – кричал он в пропасть.

Албанские слова были непонятны студентам.

– Прости меня, что я дал тебе добежать сюда!

На лице Микуна было выражение старого убийцы, который еще не совершил все, что должен…

Дождь шел все сильнее, когда он снова вышел на тропу, ведущую в Тет. Он шагал упорно, как это умел только он, ни разу не оглянувшись. Микун остановился только в седловине наверху, сквозь густой туман едва ли было видно на пять шагов вперед. Родная деревня предстала пред ним еще через час ходьбы. Белая каша тумана рассеялась, но дождь не прекращался. Падающие с неба капли были цвета олова, казалось, они предвещают всемирный потоп. Пыльная дорога намокла, заросшая голова Микуна тоже. Будто вода хотела смыть грехи с суровой земли и сбить с ног этого странного путника, контрабандиста и фальшивого проводника туристов по горным тропам. Микун знал, что грехи его не смоет и сам Иисус Христос. Потому что тот, как и он сам, был сыном плотника.

Он вспомнил о брате, который уже несколько дней договаривался со своими товарищами из АОК[12] о торговле. Эта сделка была самой важной: речь шла об огромных деньгах. Микун тоже помогал брату, но его терзали плохие предчувствия. Он шел между первыми каменными домами, его заляпанные грязью резиновые сапоги ступали прямо по лужам, и вода брызгала во все стороны. Микун подошел к школе – там теперь учит детей двоюродная сестра Мира, любовница брата Калиманта. Еще перед каникулами она ходила туда каждое утро к девяти, а теперь август и идет дождь, поэтому занятий нет. Английский язык Мира выучила в университете в Шкодре, там же изучила и географию. Может быть, поэтому она знала здешний край так хорошо, знала почти о каждой тропинке. Вот только о той, что ведет к пещере, не имела никакого представления.

Со студентами, которых она поселила у себя в доме, Мира говорила по-английски. Двух братьев и девушку одного из них она проводила до места, о котором ни в одном путеводителе не прочитаешь. Но и Микун ходил с ними по узким тропкам, как приказал ему брат Калимант перед отъездом в Косово. Каждый день он разводил у тропы огонь и варил обед. Он лишнего не говорил, потому что, кроме албанского, других языков не знал. Он злился на Миру, смеявшуюся над ним, когда вместо слов он использовал руки, а иногда и ноги. Он стеснялся этого, но мучительнее всего были мысли о высокой черноволосой девушке со стрижкой каре. Когда он брел за группой, его глаза следили за каждым ее отточенным движением, каждым жестом и каждым шагом. Он пожирал ее глазами. Такое было с ним впервые в жизни, чтобы женщина так занимала его внимание. Несколько раз по дороге она обращалась к нему, но он никогда не знал, что должен ответить, поэтому все больше отставал. Брат ему еще перед отъездом велел никому не надоедать своими сказками о здешних пещерах. Так что Микун готовил еду участникам экскурсии, носил им в большом рюкзаке второй завтрак и молча завидовал. В субботу он один отправился с ними в путь до Вальбоны, точно по заранее согласованному плану. Мира осталась дома – она была сильно простужена после нескольких прошлых дней, проведенных в горах. Так что он не должен был ничего объяснять ей и выдумывать. Двоюродная сестра просто думала, что он замещает ее во время этого двухдневного похода. Микун решил по дороге показать студентам пещеру и пропасть, но Калиманту он об этом ничего не сказал.

Теперь он возвращается в деревню, идет один, и настроение у него собачье, а к тому же навстречу ему издалека, от деревни ковыляет отец. На нем черный пиджак, снизу сияет белая рубашка. На голове у отца шапка из кроличьих хвостов, по ней стекают струйки воды – те, что не впитываются в грубую ткань пиджака, падают на дорогу и торопятся мутными ручейками к шумящей реке.

Микун замедлил шаг, глядя на отца, который помахал ему палкой. Сын поднял руку, но вместо приветствия посмотрел на часы. Золотой браслет ярко заблестел, несмотря на серое небо. Часы он получил от брата за доставку стокилограммовой посылки с гашишем в лагерь на другой стороне границы. Забрызганный водой циферблат показывал число «тринадцать». Он боялся этого числа, потому что тринадцатого, двадцать лет тому назад, потерялся его друг Оран. Микун проклинал день, когда отец привел его в пещеру. Не будь этой пропасти – может быть, все в его жизни сложилось бы иначе.

У Микуна было чувство, что он знал о ней все, но он не был в этом уверен. Самым тяжелым было, что он только смотрел, не произнося ни слова. Где-то внутри у него зрело чувство, будто пропасть ждет его возвращения. Он ускорил шаги: ему хотелось, чтобы все поскорее осталось позади. Целый день он мок в этих проклятых горах, ему самому казалось, что его кто-то проклял – может, отец, может, Оран, когда падал вниз. Но и сегодняшнее прощание в Вальбоне не добавило ему радости. Потоки небесной воды дробились о крышу старой каменной башни. В деревне ее никто не называл иначе, чем Кулла. Отец в черной шапке о чем-то догадывался, иначе он не стоял бы тут под дождем, как палач. С Калимантом он разошелся два года назад – они рассорились из-за контрабандного провоза девушек из окрестных хуторов. В Косово на них был спрос, и брат легко его удовлетворял. Он выбирал только самых красивых, из самых бедных семей – такие обходились дешевле всего. Бо́льшую часть своего времени он проводил на собственной латифундии с коноплей или в полицейском участке. Отец выгнал Микуна из дому два месяца назад из-за того, что тот привел сербских пленников. С того времени Микун жил у Миры.

Мимо отца он прошел равнодушно, при этом чувствуя, что сердце его вот-вот выскочит из груди. Свесив голову, он сошел с главной дороги и направился к старому каменному зданию по лестнице из белого мрамора. Мира на мгновение появилась за занавеской окна, но казалось, что его не заметила. Зато отец сзади сверлил его взглядом. Микуну казалось, что он стрелял ему в спину острыми стрелами. Как хотелось бы ему наконец отдохнуть, но он должен был преодолеть эти несколько проклятых шагов. Отец повернулся спиной и заковылял на противоположную сторону. Мира, которая за ним наблюдала, быстро перекрестилась и закрыла ставню. Ручей в русле рокотал, и следы Микуна на песке смыло новым приливом воды.

Он стоял в помещении, полном запаха майорана и промасленных деревянных балок. Ладонями он стер воду с волос, и глаза его остановились на кресте, который висел над кухонным столом. Вода стекала с его камуфляжа и рюкзака на дощатый пол. Влажный воздух буквально дрожал, как будто его кто-то наполнил электричеством. На парапетах стучал чечеткой дождь – непрерывный, постоянный. Хлопнув дверью, в комнату вошла Мира. У нее были цвета воронова крыла волосы, спадающие на плечи. Женщина пристально посмотрела на Микуна. Тот молчал, глядя в сторону. От его промокшей спины поднимался к потолку белый пар. Тишину пронзили удары тяжелых сапог. Мира рассматривала мокрые следы на полу, но кому их сегодня вытирать, никто не знал. Микун поднялся по деревянной лестнице на второй этаж. Старые балки потрескивали, по дому разносился тихий шум.

– Где чехи?

Вопрос раздался, будто бы в тишине кто-то щелкнул бичом. Двоюродный брат стоял наверху на галерее, глядя на нее, как епископ с кафедры.

– Уехали домой. – Минуту помолчав, он сделал несколько следующих шагов, даже не оглянувшись на нее. – Я проводил их до границы!

Дубовые двери загрохотали за ним по всему просторному дому, настала тишина. Мира смотрела наверх как завороженная, ноги ее стали тяжелыми, словно вросли в землю. Ветер рывками бился в оконные рамы, а за ним и сотни, тысячи капель. Картина дороги, на которой еще пару минут назад стоял отец, расплывалась под проливным дождем. Микун сбросил с плеч рюкзак и упал на постель прямо в сапогах. Он лежал, бессмысленно глядя в потолок, вода с подметок начала капать на пол. Даже когда в комнату вошла Мира, он не повернул голову.

– Что ты с ними сделал? – она набросилась на него, как ураган.

Брат лежал, уставившись глазами в потолок, и молчал.

Взгляд ее уперся в промоченный рюкзак. Она склонилась к нему и принялась дрожащими пальцами развязывать веревку.

Словно одурманенная, она вытащила из промокшего мешка автомат Калашникова. Разглядев оружие, завернутое в какую-то ткань, она отбросила его в сторону. Потом высыпала все содержимое рюкзака на пол. Рядом с запасной одеждой и серой походной флягой лежали три зеленых паспорта. Мира упала на колени, торопливо открыла первый. В нем на третьей странице была фотография девушки с черным каре, под ней имя – Ленка Тучкова. Во втором документе ее дрожащие пальцы нашли фото Яна Павелки. Когда она подняла третий, из глаз ее брызнули слезы: она знала, что это паспорт Михала. И не ошиблась.

– Я пойду в полицию, – решительно прошептала она, – хотя бы в Шкодру.

Микун моментально пробудился ото сна.

Мира листала промокшие страницы. Печати самых разных пограничных переходов мелькали у нее перед глазами: Хани и Хоти[13] между Черногорией и Албанией она хорошо знала. Круглая печать «Вальбона 666» заставила ее задуматься. Тонкие очертания домика ей знакомы, но вот откуда? За ее спиной промелькнула тень, но она все как зачарованная смотрела в паспорт на эту печать. Что-то это ей напомнило… Какое-то воспоминание блеснуло при слове «Вальбона», но не о лучших временах ее жизни. Раздался грохот грома, а вслед за ним хлестнул резкий выстрел.

III

Никола Срдич, Генерал US Army

Монастырь Высокие Дечаны[14] расположен у подножия Проклетия, на косовской стороне границы. После грозы река Быстрица почти разлилась, ее бурные потоки мчались куда-то вперед. Мутная вода была повсюду, ямы на дороге, ведущей из города Печ, тоже были заполнены ею. Из Печа в далекий монастырь под горой Белег приехал генерал Ричард Джонс. Его бронированный «хаммер» сопровождали две боевые машины, на крышах которых были установлены пулеметы. В этот день командующий американской базой Бондстил приехал в православную обитель на важную встречу чуть раньше. Он хотел получить благословение отца Михаила до очистительной ванны. Ведь почти девяностолетний митрополит знал еще его отца, Дарка Срдича, они вместе ходили в двадцатых годах в начальную школу в Дечанах. Владыка испытывал слабость по отношению к сыну давно умершего друга и постоянно его принимал в местных знаменитых лечебных ваннах. Отец Михаил часто вспоминал о Дарко, как мальчишками они, ребятишки из сербских семей, бегали между партами или как вместе залезли на башню храма Святого Марка. Сегодня там молодые сербы показаться на улицах не смеют из-за национальных волнений, разжигаемых Албанской армией освобождения. Некоторые убежали, несколько же из них живут здесь, за монастырскими стенами.

Отец генерала уехал в Америку с родителями после великого экономического кризиса в двадцать девятом году. Прощание было горестным. Мальчики поклялись друг другу, что, несмотря на огромное расстояние, будут навещать друг друга. Но эпоха не соответствовала их детским представлениям о дружбе. После кризиса в Европе пришел к власти Гитлер, потом была война – та, Вторая мировая. Михаил воевал в партизанском отряде на Неретве, был дважды ранен и дважды награжден.

Дарко записался в американскую армию весной сорок четвертого года. Может быть, он верил, что где-то на полях европейских сражений он встретится с другом из Дечан. Но после высадки на пляже «Омаха»[15] он получил от немцев пулеметную очередь в грудь. Ему повезло: с двойным прострелом легких он все-таки вернулся за океан. Через четыре года после войны у него родился сын Николай. Никто и представить не мог, что он станет американским генералом. А годы шли дальше…

Михаил стал православным епископом, он с самого начала служил в монастыре у подножия гор. На склонах он собирал особые травки и готовил из них лечебные ванны для путешественников. Ему было двадцать восемь, когда к нему обратилась девушка из нижней деревни. У нее по всему телу шли красные пятна, самые отвратительные расползлись по ее лицу. Она страдала псориазом, никто не знал почему. Два дня и две ночи отец Михаил молился с ней, а потом приготовил ей ванну с водой из местного источника. После нескольких процедур девушка чудом исцелилась. Известие о способностях отца Михаила распространилось по всему краю. С тех пор в монастырь Высокие Дечаны ездили люди со всей Югославии.

Дарко после войны какое-то время оставался в армии, в морской пехоте, но у него были проблемы со здоровьем, поэтому он вынужден был оставить службу. Всю жизнь работал он на автомобильном заводе в Детройте и мечтал о том, чтобы однажды вернуться в Дечаны. Вот только жена его не работала, а молодому Николаю в военной академии требовались деньги. Не было у Дарко денег на билет ни на корабль, ни на самолет, он пахал с утра до вечера в монтажном зале. Работа его убивала. Каждое воскресенье он ходил в православный храм на Бродвее. Время от времени он писал письма в Дечаны Михаилу о том, что приедет, как только станет работать в новом отделе, потом – как только ему исполнится сорок, потом – пятьдесят. Он умер от рака легких в 1970 году, ему было пятьдесят три года.

В том же году его сын Никола Срдич превратился в Америке в мистера Джонса, в то время он уже служил в американской армии. Новое имя легче было произносить по-английски, а также оно больше подходило к его капитанской должности и к его дальнейшей воинской карьере. Для миссии в Косово его выбрали потому, что по происхождению он был сербом, хотя по-сербски после смерти отца он вообще не говорил. У него были хорошие способности переговорщика, в этом было его самое главное преимущество. Он не забивал голову лишними мыслями, все приказы выполнял на совесть, потому что не хотел надрываться, как отец. Ему нравилось путешествовать, получая при этом хорошие деньги. Потому он и носил на военном ремне значок с орлом. С американской армией он объехал весь мир: от Южной Америки, через Сирию и Египет в Марокко и Камбоджу. Косово было его последней миссией.

В день, когда маленький конвой остановился перед монастырем, его ворота открылись впервые. Навстречу припарковавшимся машинам вышли несколько паломников. Верующие разглядывали американского генерала, с достоинством шествовавшего между двумя телохранителями, как привидение. Даже здешний легендарный святой крест с эмблемами луны и солнца не произвел на них столь сильного впечатления. Голова Джонса была покорно склонена к земле, в руках он держал пилотку с двумя звездами. Кто в Косово не знал командующего американской базой!

– Как смеешь ты, антихрист! – Старая женщина в платке, перекрестившись, погрозила ему палкой.

Двое молодых сербов крикнули ему:

– Иуда! Предатель собственного народа!

Личная охрана повернулась, но туча прошла стороной. Генерал Джонс привык к оскорблениям на земле своих предков. Военные кампании за многие годы научили его, что просто словами еще никто и никогда ни одну страну не добыл.

Люди с автоматами на груди остались стоять внизу у бокового входа, в котором через мгновение исчез генерал.

В центре каменного зала находилась деревянная кадка, из которой поднимался пар. Отец Михаил все приготовил для ванны. Он привык, что генерал всегда приезжает на короткое время, и также хорошо знал его болезнь. Это была та же болезнь, как и у его первой пациентки, – псориаз. Генерал стоял перед ним голый, а отец Михаил его осматривал. Красные пятна поднимались от стоп до колен.

– Кажется, с последнего раза улучшилось. – Отец Михаил потер морщинистое лицо. Он говорил с Джонсом по-сербски. – Будем вместе читать «Отче наш» за твое исцеление!

Медленным жестом руки он указал генералу, чтобы тот залез в купель, а потом произнес крепким голосом:

– Когда ты смоешь с себя все свои грехи – исцелишься!

Генерал погрузился в теплую воду, которая пахла лавандой и еще какими-то неведомыми ему травами.

Отец Михаил начал:

– Отче наш, иже еси на небесех…

Его слова гулко звучали под романскими сводами.

Джонс повторял за ним фразы на сербском, думая при этом о своих ногах и еще – о тайной встрече, о которой его целитель еще и представления не имел. Она должна состояться именно здесь, в стенах православного монастыря.

Во второй раз ворота монастыря открылись часом позже. В них въехал черный лимузин с темными стеклами. И эту машину сопровождал «хаммер» с пулеметом на крыше, только знаки были иными: вместо белого знака US Army на металлических дверях блестела черная орлица на красном фоне – символ Албанской освободительной армии. Машина остановилась перед храмом рядом с автомобилями сопровождения с базы Бондстил.

Отец Михаил стоял на коленях перед иконой святого Симеона лицом к стене, молясь об исцелении единственного сына своего друга детства. Генерал отсутствующе смотрел в потолок, в душе повторяя заученные слова, когда кто-то сильно постучал в дверь. В Тете за горами с другой стороны границы как раз зашло солнце. Отец Михаил удивленно поднял голову:

– Войдите!

Когда в дверях появился командующий Армией освобождения Косова Хасан Тахири, отец Михаил вытаращил на него глаза. Сразу за ним в помещение вошел и капитан Калимант.

– Добрый день, господин генерал! – Командующий щелкнул каблуками и отсалютовал.

И Калимант по-военному отдал честь.

Почти девяностодвухлетний отец Михаил встал неожиданно быстро. Генерал в ванне приветственно поднял руку, но даже не взглянул на вошедших.

– Что вам здесь нужно, господин Тахири? – Старец встал на их пути. – Здесь, в монастыре, вы гость незваный.

– У нас тут сегодня встреча с генералом Джонсом! – Командующий прямо изложил суть дела.

Генерал все еще смотрел в потолок, что-то бормоча под нос, – он прямо сейчас заканчивал шестой раз повторять «Отче наш» для собственного исцеления.

– Это правда, Николай? – Отец Михаил строго взглянул на него.

– Да, отец. – Он протер глаза, будто только что пробудился от сна. – И прошу вас, не говорите мне «Николай», называйте меня Джонс!

– Мне не хотелось бы, чтобы вы встречались с этими людьми на земле монастыря. – Старец сжал кулаки. – У меня и без того из-за вашего присутствия проблемы с верующими!

Генерал невозмутимо сидел в кадке, лишь белый пар неслышно поднимался вверх.

– Вам бы выйти, господин святой! – Тахири горделиво усмехнулся. Калимант рядом с ним выглядел серьезно, но по деревенской привычке он уважал представителей духовенства.

Отец Михаил прошел мимо двух чужаков, остановившись только у двери.

– Если ваш псориаз ухудшится, господин Джонс, – он сделал краткую паузу, – меня больше не зовите.

Потом он захлопнул за собой дверь.

Тахири с капитаном стояли, не понимая, как начать переговоры.

Но генерал знал, как выйти из любой ситуации. Он высунул руку из теплой воды и потянулся к стулу, где была сложена его униформа. Из кармана брюк вытащил коробочку с сигарами. Одну из них он закурил.

– Угощайтесь, господа, – бросил он командующему коробочку, которая полетела высокой дугой, а сам снова уселся в деревянной кадке и блаженно выдохнул к потолку дым. – Прошу прощения за место встречи. – Он затянулся сигарой и закашлялся. – По крайней мере, вы видите, что я здесь лечусь, – преодолел он спазм легких. – К тому же здесь нас никто не подслушает!

Тахири с Калимантом подошли поближе, но так, чтобы не видеть дно ванны.

Генерал лежал в кадке спиной к ним, опираясь ногами о ее край.

– Ну так угощайтесь, господа! – пригласил он их. – Это из ваших складов в Албании!

Командующий понюхал старательно свернутые листья табака, кивнул головой.

– Тропойя[16], – проговорил он почти мечтательно. – Лучшая область, жара, южные склоны…

Калимант легко толкнул его плечом, указав на генеральские ноги, покрытые сыпью. Сразу после этого он вытащил из нагрудного кармана американскую зажигалку Zippo, крутанул пальцем металлический валик. Сначала он поднес огонь своему начальнику, потом наконец закурил сам.

– Вижу, что вы избирательны не только по отношению к людям! – Генерал стряхнул пепел о край ванны.

Тахири, который как зачарованный смотрел на ноги в красной сыпи, на всякий случай кивнул головой:

– Этому меня научила служба родине!

– Вы хотите сказать – новой родине? – Джонс расчесывал пальцами мокрые волосы.

– Да, господин. – Тахири кивнул с легкой иронической улыбкой. – Трудно рождающейся родине!

– Однако перейдем к делу. – Генерал сильно затянулся, выпуская с последующими словами табачный дым. – Служба родине – вещь самая прекрасная, но, конечно, надо также думать и о будущем.

В большом романском зале из розового мрамора на минуту повисла тишина.

– Все готово, господин, – начал деловито Тахири.

Генерал замер в ожидании.

– Я имел в виду, что, пока граждане Косово не получат собственный демократический статус, мы не сможем продавать друзьям из Америки ни мобильные, ни распределительные сети.

Калимант, слушая речи своего смелого начальника, вспомнил о Мире. Ему было жаль, что вместо него с ней в доме обитает его нелепый брат Микун. Если бы только генерал предполагал, скольких усилий могут стоить его капризы Армии освобождения! Однако же бизнес есть бизнес, в этом американец не признает ни брата, ни союзника.

– У нас есть богатые покупатели из лучших семей, господа. – Генерал ополоснул лицо. – Если не газ, если не электричество, то что-то мы им должны предложить.

Только теперь генерал впервые оглянулся на них.

Тахири кивнул головой, как бы принимая его аргументы; он хотел добавить еще что-то, но Джонс остановил его мановением руки:

– Вы ведь не ждете, что мы, оказав вам военную помощь против Белграда, будем просто наблюдать за вашей торговлей?

Тахири весь взмок. Он хорошо знал, о чем говорит генерал: о сотнях тонн марихуаны, о белой дороге героина из Турции, а еще о девушках, которых собственные семьи продавали за доллары. Американский министр иностранных дел называла его «голубчик» и была полна жадного ожидания, как и генерал Джонс.

Товарищи из Армии освобождения Косова дали Тахири прозвище Змей – наверное, потому, что он мог вывернуться из любой ситуации. Но сегодня вечером это казалось не таким простым делом. Однако у него был еще один козырь в рукаве, и в этом он полностью полагался на Калиманта. Он знал, что генерал, как обычно, сначала вскипит, чтобы потом согласиться с этим гарантированно наилучшим «гешефтом». Хорошо, что Тахири всегда думал не только о процветании герильи[17], но и о черном ходе.

– Операция «Вальбона» идет!

Он произнес эти три слова, твердо зная, что генерал на них клюнет.

Джонс затушил сигару и отбросил окурок на старый каменный пол.

– Это точно. – Он снова прикурил и иронически добавил: – О ней даже начинают говорить и в военном трибунале в Гааге!

Однако Тахири это не обескуражило: он был хорошо знаком с сарказмом генерала.

– Вы же прекрасно знаете, господин генерал: собака лает, а караван идет. – Он кивнул головой Калиманту, который тут же вытащил из папки книгу.

– Тут все материалы, господин, и NGX[18], который потребовал ваш клиент, обозначен, – полицейский из Тета впервые заговорил на переговорах. – Посылка может быть готова к передаче в течение нескольких дней.

Генерал кивнул, помолчал и через минуту добавил:

– Об акции «Вальбона» больше не будем говорить ни здесь, ни на базе.

– Конечно, господин генерал. – Тахири улыбнулся, слегка дотронулся локтем плеча капитана в доказательство того, что он добился своего, и у Калиманта упала гора с плеч.

IV

Письмо из Лондона

В Проклетие на косовско-албанской границе чередовались дни и ночи, прибавлялись недели, месяцы, проходили годы. Гора Зла Колата временами облачалась в белоснежный чепец, чтобы летом отдать его – частично раскаленному небу, частично пересохшей земле. Много раз в течение прошедших лет меняла она свой наряд. Только пропасть у ее подножия оставалась все той же, стерегущей недосягаемую тайну. А с гор домой все еще никто не вернулся…

В Праге в тот день светило солнце, был май 2008 года. Тучная женщина-почтальон в синей униформе тянула за собой туго набитую сумку на колесиках. Вид цветущих Градчан наполнял ее оптимизмом. Вот обойдет она еще пару улиц около Ганспаулки, а потом посидит в кондитерской.

В семейной вилле около девяти утра было тихо, так же как и в цветущем парке напротив. Она стояла на углу, глядя на единственное облупленное строение на этой респектабельной улице. Потом нажала на кнопку криво сидящего звонка рядом со старыми рассохшимися деревянными воротами, в которых не хватало одной доски. Под замусоленной пленкой значилась фамилия – Тучковы. Единственная жительница дома приписала шариковой ручкой на старом щитке имя Яна. Почтальонша снова позвонила и отклонилась в сторону – кухонное окно было затянуто жалюзи. Садик перед домом, как и вчера, как и неделю, как и полгода назад, выглядел запущенным. Под водостоком цвело несколько одиноких безвременников.

Яна спала сидя, положив голову на стол. Раздался звонок, будто бы извещая, что новость, которую она вскоре получит, будет важной, возможно, самой важной в ее жизни. Новость эта снова принесет надежду, которая давно уже погасла в ее сердце. Через окно в дом проникали полоски света, одна из них светила ей прямо в глаза. Она поднялась, включила в полумраке фонарь на лбу, который с вечера так и оставался у нее на голове. Яна встала со стула, случайно толкнув рукой недопитую бутылку вина. С тех пор как ее сестра не вернулась из Албании, ее жизнь, как и жизнь всей их семьи, катилась под откос. Тарапака[19] закрутилась на столе, оставляя за собой кровавые следы. Она не успела подхватить бутылку и просто устало смотрела мутными глазами, как та, докатившись до края стола, упала и разбилась.

– Черт! – Это было ее первое слово за весь день.

Снова раздался звонок. Почтальонша за воротами хорошо знала, что, если она не вручит заказное письмо сейчас, ей придется возвращаться сюда завтра, самое позднее – послезавтра. Она торопливо взглянула на часы – было десять минут десятого. Девица наверняка дрыхнет, она была в этом уверена. Конечно, вечером загуляла. Почтовая работница все время думала о кондитерской, где у нее была запланирована остановка ради чашки горячего кофе с профитролями. Только бы ее сегодняшний обход не превратился в собачью прогулку, а тут еще ко всему эта сумасбродная деваха! Она сердито, с силой снова нажала на кнопку звонка.

– Да хватит уже!

Яна пьяно икнула, пошатнулась.

– Ты же знаешь, что ничто на свете быстро не делается! – проговорила она миролюбиво, будто женщина за воротами и вправду могла ее услышать.

Споткнувшись о пустой рюкзачок, она на мгновение потеряла равновесие, чудом обошла гитару, лежащую на полу, у которой бог знает почему были порваны струны, и тут снова раздалась эта невозможная сирена. Она взяла с буфета кошелек и повернулась к дверям.

Прежде чем выйти из дома, она вздохнула и только потом открыла дверь.

– Добрый день. – По пути она еще поправляла растрепанные рыжие волосы. – Я немножко проспала.

Почтальонша с некоторым испугом глядела на нее сквозь дыру в заборе. Яна чеканила шаг, как это делают солдаты, когда идут в атаку на неприятеля.

– Вам тут заказное, – произнесла почтовая работница самым что ни на есть приветливым голосом. – Письмо из Лондона!

– Из Лондона? – Яна покрутила головой, открывая калитку. – Это какая-то ошибка.

– На конверте ваше имя, так что вы меня не разубеждайте! – Почтальонша протянула ей белый конверт, зажмурив при этом глаза. – Вы не могли бы выключить эту лампочку?

– Простите. – Яна быстро сняла включенную лампу со лба.

– Тут мне черкните. – Работница нетерпеливо замахала перед ее глазами бланком.

Яна расписалась явно трясущейся рукой, и почтальонша сунула ей письмо. На нем стояла круглая печать Royal Post Service.

Пышнотелая почтовая работница уже пыхтела, направляясь в горку к заветной кондитерской, в то время как Яна торопилась назад, на кухню. Жалюзи немедленно взлетели вверх, помещение заполнил приветливый дневной свет. На столе среди красных винных капель лежала листовка с надписью жирным шрифтом «Просим о помощи, мы ищем наших детей!». Сразу под заголовком фотографии трех студентов: слева Ян, справа его брат Михал. Между ними Ленка, сестра Яны, девушка с черным каре. Сестры очень похожи, одно лицо, если не считать цвета волос.

Яна мельком взглянула на их лица. Сколько раз она посылала это воззвание – на чешском, на английском, на албанском, наконец. Тогда еще жива была мама, и отец питал надежду, писал во все учреждения, в том числе и в Интерпол, пока окончательно не потерял рассудок.

Через пять лет после исчезновения сестры мама получила сертификат дайвера. Казалось, она хотела снять напряжение, найти новый мир. Но когда и на следующий год Ленка не позвонила в двери их семейного дома, мама записалась в экспедицию подводников в Италию. На двадцатиметровой глубине она вспомнила о дочери: ей показалось, что та машет ей в темноте. Она любовно протянула к ней руки, отключила дыхательный аппарат и отбросила кислородный баллон. Сдалась, потому что больше уже не могла.

Сломленного отца перевезли из больницы прямо в санаторий для душевнобольных. Еще перед тем, как перед ним окончательно закрылись двери дурдома, он кричал, чтобы его отпустили, что Ленка наверняка вернется. Он размахивал руками, ругался, поэтому на него надели смирительную рубашку. А время шло дальше…

Яна изучала английский язык, так же как когда-то Мира за далекими горами. Она начала пить, потому что ей казалось, что ее в жизни больше ничего хорошего не ждет. Она взяла воззвание, на которое им все равно никто толком не ответил. Пальцы держали эту заляпанную бумажку, которую ей захотелось разорвать. Разодрать на куски всю свою сраную судьбу. Но она не сделала этого. Только положила на листок белый толстый конверт. Едва сдерживая дрожь, она разорвала его, из конверта выпал на стол зеленый загранпаспорт. Глаза Яны неподвижно смотрели на него: документ был сильно помят и ободран, с государственным гербом и надписью «Чешская Республика». Едва открыв первую страницу, она почувствовала что-то странное. Ее руки и ноги покрылись гусиной кожей. Вторую страницу она пролистнула, а на третьей оказалась фотография сестры Ленки. Мороз по спине прошел у нее и от даты рождения – 28.6.1978. Все совпало. Она часто дышала, будто не могла поверить, что документ перед ее глазами – настоящий Ленкин паспорт. Открытую страницу паспорта она приложила к средней фотографии на листовке с воззванием «Просим о помощи, мы ищем наших детей!». Обе фотографии были одинаковыми, только под той, что на листовке, было написано: 23 года, каштановые прямые волосы до плеч, синие глаза, рост 175 см. В паспорте под портретом – только корявая подпись сестры. Ленка смотрела на Яну, как будто только вчера ушла из дому. Казалось, что она едва заметно улыбается. Может быть, жизнь еще не кончена, может быть, существует надежда. Яна приблизила открытый паспорт к губам и поцеловала фотографию сестры. Может быть, существует какая-то пока не известная дорога к цели. И поскольку туда, где теплится надежда, часто приводит воля, ей необходимо было снова взять себя в руки.

В этот момент до нее дошло, что она обязана суметь, обязана разобраться, почему сестра не вернулась домой, хотя бы ради мамы и отца, но главное – ради себя. Она быстро просмотрела печати в паспорте, мысленно прочитывая названия пограничных переходов в другие страны, о которых Ленка рассказывала дома. Был тут и турецко-болгарский пограничный пункт в Эдирне – именно там она была с Михалом за год до того, как оба исчезли в Албании. «Да, Албания – это то самое», – промелькнуло в голове Яны. Она хорошо знала, что хочет найти: единственную печать на албанско-черногорской границе. Место, где Ленка с двумя братьями должна была совершить переход летом 2001 года.

– Черт побери, где это?

Она нервно листала маленькую зеленую книжечку, и тут зазвонил ее мобильный. Она подняла его левой рукой со стола и приложила к уху, держа при этом перед глазами открытую страницу.

– Алло, кто это? – спросила она отсутствующе, все еще глядя в паспорт. Только сейчас она ощутила, как ей хочется пить. Потом взгляд ее остановился на куче осколков на полу.

Из трубки доносились знакомые звуки, были слышны знакомые голоса. Учительская – она тут же вспомнила о школе и также о том, что первый урок английского должен был начаться без десяти девять. А сейчас – она молниеносно взглянула на часы – девять двадцать.

– Это директор школы, Циммерманн! – От равнодушного голоса веяло ледяным холодом. – Уважаемая коллега, ваши ученики ждут урока английского уже больше получаса!

Яна все еще упрямо смотрела на паспорт, перед глазами предупредительно мелькнула синяя печать с названием Хани и Хоти. Рядом с ней рукой была написана дата въезда в Албанию – 7.8.2001.

– Добрый день, господин директор, – подыскивала она слова, так как мысленно была погружена в давние события. – Вы знаете, я… – она не смогла закончить фразу, эта печать не шла у нее из головы.

– Госпожа коллега, вы там? – назойливо звучал диктаторский голос директора.

– Да, простите, – начала заикаться она, но даже строгий голос начальника не смог оторвать ее от собственных мыслей. Границу они перешли в начале августа, но что было дальше? В голове ее непроизвольно возникали новые вопросы, они росли, как грибы после дождя… В телефоне же наступила зловещая тишина.

– Вы не должны извиняться, – пошел в атаку раздраженный директор. – Вы должны уже добрых полчаса вести урок!

– Сегодня меня не ждите, – сказала она отстраненно. – Я не приду!

После этого она положила паспорт на стол и одной рукой открыла страницу с фотографией сестры.

– Я тебя найду! – упрямо подтвердила она, глядя Ленке прямо в глаза – синие, как безвременник под окном.

Начальника на другом конце провода чуть инфаркт не хватил.

– Вы заболели или не готовы, как в прошлый раз?

– Нет, я просто не смогу прийти! – Яну больше ничто не могло вывести из себя.

Директор взорвался, как сопка Попокатепетль, он извергал угрозы одну за другой. Свою эскападу он закончил словами:

– Если вы в течение двадцати минут не начнете урок, я вас уволю.

Но вместо ответа учительница английского языка отключила телефон.

– Я найду тебя!

Яна погладила сестру на фотографии пальцем по волосам, из глаз ее потекли слезы.

V

People in Trap

Общество People in Trap находилось в центре Праги в высоком стеклянном здании. Его основатель Павел Котрба сидел где-то посреди этого хаоса из стекла и стали. Было бы логично, если бы его канцелярия располагалась где-то наверху, на двадцатом этаже, с прекрасным видом на город, но он хотел быть как можно ближе к своим служащим. Он любил повторять, что, когда генерал далеко, армия спит. Павел был предприимчивым человеком, он мог пролезть туда, где остальные терпели неудачу. У него были знакомые во всех важных местах, он часто посещал парламент и даже с президентом был на «ты». Из первоначально маленького сообщества любителей приключений, которые после смены режима в 1989 году больше всего хотели путешествовать, выросла солидная организация с большим числом служащих. Ее основатели поначалу в качестве добровольцев принимали участие в спасательных акциях во время землетрясений в Армении и Турции. Потом пришло время военных конфликтов – сначала в Югославии, позже в Чечне. С первыми государственными заказами в кассу организации потекли приличные деньги.

Павел, стоявший с самого начала во главе общества, страдал, как и большинство мужчин маленького роста, комплексом Наполеона. Недаром же говорят, что чем меньше человек, тем больше он жаждет подняться до небес. Руководителю «Людей в ловушке» эта поговорка подходила вдвойне: там, где конкуренты краснели от стыда, он лишь пожимал плечами. И точно так же, как настоящий Наполеон, он интересовался самой мелкой пешкой в рядах своей армии спасения, как с любовью называли его организацию. Он был знаком с последней уборщицей и о каждом работающем у него знал почти все. С теми, кто пришелся ему по душе, он был на «ты».

Подвыпив, он нередко приуменьшал свои заслуги. Но в действительности он все воспринимал всерьез, хоть и говорил об этом с юмором. Не везло тому, кто на это попадался или поддавался на его шутки. Слово «ловушка» в названии организации имело для него особый смысл. Мальчиком он ловил крыс в железные мышеловки. На окраине Голешовице[20], где он родился, их жили сотни. Как только железо с клацаньем захлопывалось, он всегда чувствовал безграничную радость оттого, что избавил мир от отвратительного переносчика инфекции. Оттуда брало начало его гуманистическое чувство. Так что он загадал на Новый, 1982 год, что вычистит от крыс весь окраинный квартал Голешовице, а потом и весь остальной город.

Его энтузиазм не пропал и тогда, когда однажды мышеловка отсекла ему указательный палец. Его упорство в конце концов принесло свои плоды, когда он перенес свое внимание с крыс на людей. Только в университете он осознал, что некоторые из них приносят миру вред куда больший, чем все те грызуны, которых он убил. Несмотря на это, он верил в то, что у каждого человека есть положительные стороны. Вскоре он понял, что идеалы и путь наверх тесно связаны между собой.

– Без идеалов никого не убедишь и не выведешь на верный путь!

Он распространял информацию среди студентов в начале бархатной революции, и его фанатки любили его за это. С детских лет он придерживался поговорки времен Крестовых походов: «Наш молитвенник – меч». Это было его движущей силой не только когда он преследовал крыс в их пристанищах. Но свое кредо он никому не раскрывал даже тогда, когда в 1989 году стал одним из лидеров студенческой революции. Он верно предполагал, что игры с мечом в новом зарождающемся обществе могли бы стоить ему скальпа. Он знал, что в жизни можно стоять только на одной стороне баррикады, и каким-то чудесным образом всегда чувствовал, которая сторона – та самая, правильная. Он искусно развивал свои положительные особенности. После тяжкого опыта борьбы с грызунами он направил все усилия на деятельность фонда. Он досрочно окончил университет, и слово «ловушка» заняло вполне подобающее место в названии гуманитарной организации как воспоминание о юности. Обрубок указательного пальца торчал между остальными как намек на убитых по ошибке крыс. Именно поэтому название People in Trap – «Люди в ловушке» – было единственно правильным.

С самого начала он руководил фондом твердо и бюджет общества всегда до верхней точки пополнял из внешних ресурсов. Никогда не было такого, чтобы служащие общества шли домой без зарплаты. Ходили слухи, что он отмывает деньги для самых влиятельных государственных чиновников, но как было на самом деле, никто толком не знал. Его выступления на собраниях и форумах всегда были пламенными, достойными настоящего революционера. Павел Котрба и был им по своей сути. Люди восхищались им как человеком, который менял мир к лучшему.

Единственным, кто знал его всесторонне, был его друг, мастер спорта республики по марафонскому бегу Йозеф Гампл. Он работал в фонде с того времени, как на соревнованиях в Италии у него порвались коленные связки. До финиша знаменитого Римского марафона он не добежал, а дополз на четвереньках. Последовала неудачная операция, а за ней и конец его карьеры марафонца. Объявление о вакансии фонда People in Trap он прочитал, будучи еще на больничной койке. Его буквально окрылил главный слоган: «Дорога – это отражение твоей души». Йозеф, образец профессионального спортсмена, сменил карьеру бегуна на работу в фонде. Его настойчивость была главным фактором, который сблизил его с Павлом.

Во время первой миссии в Эфиопии, где они с фондом PIT искали воду под горой Рас-Дашэн[21], было решено вместе отправиться по бездорожью на прогулку. В русле реки, в котором не было ни капли воды, они наехали на камень, и у них треснула передняя жесткая ось. Напрасно горевали они над почти отломленным колесом: рация в далекой пустыне не работала. На базу они тащились два дня, и все это время им не хватало именно того, что они искали в той африканской стране. После тридцати километров пути Павел пал на колени, вокруг него дрожал палящий сорокаградусный воздух.

– Мне конец!

Слова вылетели из его потрескавшихся губ, и он рухнул на раскаленную землю. Впервые в жизни он подумал о смерти. До деревни Бала, где находился лагерь их геологической группы, Йозеф дотащил его на спине на следующий день. С того времени марафонец и руководитель, оказавшись вместе, чаще, чем воду, пили красное вино в знак вечной памяти об их мучительном походе. Только тогда, в жаркой африканской пустыне, Павел осознал, что́ на самом деле означают слова «дотянуть до самого конца», – да все что угодно. Он стал еще упорнее, чем был до того, лишь на пороге смерти осознав, что не бежать, а добежать до цели и есть самое главное в жизни.

После возвращения из Африки он повысил Йозефу зарплату, но в одном должен был ему поклясться его лучший друг: что он никогда никому не расскажет, как он упал в пустыне на колени. У него было ошибочное представление, что его желания так же важны для его друга, как для него самого. Но Йозеф относился к работе в фонде только как к работе, которая порой дает возможность путешествовать в экзотические места. Его не интересовали ни особые связи с руководителем, ни охота за деньгами. И это был довод, почему директор мог говорить с ним о чем угодно на равных.

В то майское утро Йозеф тренировался в своем кабинете. Как у всякого марафонца, у него были слабые руки, поэтому на стене возле шкафа он укрепил железный шест. Вместо бега он занялся боксом, будто подсознательно предчувствуя, что в будущем ему это пригодится. Дома он, вернувшись с работы, молотил по кожаному мешку до одури. Йозеф сбил себе суставы, однако мускулы на его руках, как у Рокки, так и не выросли. Но удары он не пропускал, и его преимуществом было то, что во время тренировок он мог выдерживать такое количество подходов, которое мало кому было по силам. Он хотел стать крепче, поэтому начал есть творог и бегать, но на короткие дистанции. Он делал все в полную силу – это было его преимуществом, но в то же время и ахиллесовой пятой. Он соревновался «до победного», что подчас не оправдывало себя. С того времени, когда он благодаря фонду прошел курс скалолазания, горы его околдовали. Он начал ездить на песчаники, сначала со своей девушкой Раданой, а позже с новой подругой Яной. Когда он залез на легендарную Кобылу у Пржиграз[22], тогда и почувствовал, что ему принадлежит мир. Опьяненный победой, он слегка подзабыл, что все время подъема его сверху страховал инструктор.

Неделей позже он уже поднимался на Баррандовскую скалу в Праге. У ее подножия время от времени проходил поезд. Он лез туда один по белому известняку без какой бы то ни было страховки, в то время как Яна стояла возле железнодорожной колеи и тайком потягивала коньяк из серебристой фляжки. Нога его соскользнула как раз в тот момент, когда в узкий скальный коридор въехал грузовой поезд. Яна сунула фляжку в нагрудный карман. Йозеф держался на пальцах, товарные вагоны на десятиметровой глубине лениво двигались. Известковый выступ времен девонского периода был скользким, заросшим зеленым мхом. Кожа на кончиках пальцев постепенно двигалась по камням и вдруг заскользила как по льду. Повинуясь инстинкту самосохранения, он успел оттолкнуться ногами, а потом камнем полетел вниз. Он упал не между вагонами, а прямо в один из них. Спина его заскользила по куче песка, и он увяз в нем по колено. Ему вдвойне повезло в тот день.

Йозеф висел на перекладине, когда Павел поднялся в его кабинет на двадцатом этаже по боковой лестнице, держа под мышкой какую-то папку. Он тихо открыл дверь; вместо шуршания бумаги и гудения компьютера из-за шкафа доносились вздохи. Павел, как дух, прокрался по ламинату. Йозеф висел на перекладине спиной к вошедшему и из последних сил пытался достать ее подбородком, колотясь при этом точно так же, как вчера на Баррандовской скале, пока его пальцы не соскользнули.

– Я катаюсь как сыр в масле тут у Павлика, – намекнул директор. – Повтори это за мной, Йозеф!

Марафонец на перекладине знал, кто с ним говорит, но продолжал потихоньку подтягиваться.

– Признайся, что если бы ты не смонтировал эту дурацкую палку, то тебя бы тут, в фонде, ничто не держало!

Йозеф уже почти достиг цели, ему оставались последние сантиметры.

– Ну давай, давай, – директор снова поддел его. – Пердни хорошенько, и ты там!

В этот момент Йозеф рухнул на пол и сел к стене.

– Тебя что, дома не учили стучать в дверь?

– Учили. – Павел подал ему руку. – Но мысль, что ты в моем присутствии одержишь победу, взяла верх.

– Еще раз меня так напугаешь – и последствия будут на твоей совести. – Йозеф пожал протянутую ладонь.

– Ну ты же знаешь, что у меня ее нет. – Павел улыбнулся и сильным рывком помог ему встать на ноги.

Друзья стояли посреди комнаты, где с полок на них смотрели запыленные папки со старыми проектами.

– Сядем? – директор показал на маленький журнальный столик в углу.

Йозеф кивнул, только сейчас заметив папки, которые шеф держал под мышкой. Он хорошо знал, что уж если тот забрался сюда наверх, то ради чего-то важного.

– Эти две школы мы должны построить в Эфиопии в течение осени! – Руководитель положил на стол небольшой проект и многозначительно постучал по нему пальцем. Йозеф, усевшийся напротив него, открыл твердую папку с буквами PIT.

– Легкие конструкции из картона, как это называли в Клондайке?

Павел начал шутить:

– А-а-а, я помню, boom constructions. Быстро построишь и оставляешь на произвол судьбы.

Йозеф листал отдельные чертежи, просматривал планы, обозначенные в чертежах.

– Это ты называешь «проект»? – Он покачал головой. – Ведь это лачуги, как из соломы нарезанные. – С брезгливым выражением лица он отодвинул от себя бумаги.

– Не дури, дружище. – Павел налил себе в стакан минералки. – Аборигены жили в соломенных лачугах и будут в них жить дальше!

Он жадно выпил воду и поднял полупустой стакан над головой.

– Речь идет прежде всего о воде! – проговорил он с пафосом. – Чтобы дети сотнями не умирали от жажды, частью проекта стали три артезианские скважины!

И он принялся рассматривать пузырящуюся воду на свету.

Йозеф снова взял папку.

– По этим чертежам нельзя строить. – Он легко ударил по ним ладонью. – Там с этим можно придумать все, что захочешь!

– Так и строй там спокойно то, что считаешь нужным! – Павел поставил стакан на стол. – Деревня Абала тебе уже знакома!

Йозеф снова захотел возразить, но директор его опередил:

– Послушай меня, друг! – Он приблизил к нему свое выразительное лицо. – Это отлично оплаченный проект. Если это не сделаем мы, за ним побегут другие пятьдесят заинтересованных!

Он постучал по столу указательным пальцем без последней фаланги, что было знаком максимальной настойчивости.

– Помнишь наш поход? – Йозеф вынул из папки карту геологического разреза.

Павел неохотно кивнул, наморщив лоб. Он не выносил, когда кто-то напоминал ему что-то неприятное, тем более собственное падение. Но только Йозефу это могло сойти с рук.

Да у него и в мыслях не было высмеять директора, он просто отметил, что в той области вода находится слишком глубоко. Павел понял, что он имел в виду, только когда Йозеф указал ему уровень подземных вод на профиле горных пород.

– Оплатим хотя бы эти самые глубокие скважины, а в остальном сделаем так, чтобы до конца года показать два готовых строения.

Йозеф недоверчиво покачал головой и решительно закрыл тонкую папку.

– Ты должен с этим справиться до конца года. – Павел ковал железо, пока оно было горячо, потом поднял указательный палец без последней фаланги. – Иначе у нас будут финансовые проблемы!

Только теперь Йозеф понял, что насчет этой поездки в Эфиопию речь шла совершенно серьезно.

– Если я правильно понимаю, – почесал он голову, – это займет добрых два месяца!

– На догадки ты мастак, но лучше закладывай три!

– Я мог бы поехать самое большее на месяц, у меня с Яной проблема. – Йозеф, сидя в кресле, подпер подбородок. – Она пьет горькую, так что ее выгнали с работы.

Он коротко объяснил семейные отношения своей девушки, а также то, что у нее несколько лет назад в Албании пропала сестра.

Павел молча смотрел на него, а когда Йозеф закончил говорить, вдруг встал.

– Может быть, пауза вам пойдет только на пользу.

Его равнодушный голос не оставил Йозефу ни капли сомнения в том, что шеф будет настаивать на своем.

– Ты должен бы знать, что после каждого взлета в жизни происходит падение. – Директор взял со стола папку. – С женщинами или без них!

– Да подожди ты. – Миролюбивый тон Йозефа заставил его остановиться. – А что, если вместо меня поедет кто-то другой?

Павел на минуту задумался, а потом спросил:

– Ты знаешь руководительницу General Insurance, как там ее зовут?

– Ты Радану имеешь в виду?

Директор кивнул.

В этот момент встал и Йозеф:

– Если ты не заметил, я с ней уже некоторое время не встречаюсь!

– Ну да, да, я знаю. – Директор по-приятельски положил ему руку на плечо. – Мне нужна от нее кое-какая информация. – Он на некоторое время замялся, прежде чем продолжил фразу: – Если ты мне поможешь, я найду тебе замену в Африку!

– Ну, я этому не особо радуюсь, – нерешительно произнес Йозеф, все еще не понимая, к чему клонит Павел, – но в любом случае это лучше, чем Эфиопия.

– Я бы так и сказал. – Улыбка осветила лицо шефа. – Но радость выбрось из головы, это все только иллюзия!

– Ты что, стал философом? – Эти слова Йозеф не смог пропустить мимо ушей.

– Я всего лишь прагматик. – Павел покачал головой и с хитрым видом дотронулся до кончика своего носа. – Для лучшего результата не забудь, что старая любовь не ржавеет!

– Ты скажешь мне наконец, о чем речь?

– Да все банально, мы сейчас с General Insurance Company не в самых дружеских отношениях…

– С General Insurance? – прервал его Йозеф. – Или ты чем-то разозлил Радану… пардон, госпожу руководительницу?

– Один – ноль в твою пользу. – Павел не дал выбить себя из колеи. – Ну, если ты хочешь знать, это временное нарушение!

Йозеф наклонился к нему:

– С Эфиопией – это ведь была шутка, так?

Руководитель фонда благосклонно улыбнулся ему и, не произнеся больше ни слова, повернулся и медленно пошел к дверям.

VI

Вальбона 666

Окна обшарпанной виллы на Ганспаулке были затянуты жалюзи, несмотря на то что солнце уже высоко поднялось в небе. Яна шла по темному коридору, держа в левой руке листовку с фотографией пропавшей сестры Ленки, словно щит. По дому, в котором была прожита вся ее жизнь, она плелась, словно привидение. Старые домашние запахи возвращали ей ощущение давней атмосферы, которую лучше всего символизировало слово «радость». Прежде залитые солнцем комнаты дома на одной из самых привлекательных улиц Праги после исчезновения сестры заволокла печаль. Мать первой начала опускать жалюзи на кухне, в которой проводила больше всего времени. Постепенно, когда в бурной череде событий терялись последние проблески надежды на то, что ее дочь объявится, она затемнила и другие окна. Отец, сосредоточенный на Ленке, сдался. Вилла постепенно начала превращаться в темный угрюмый склеп.

Тишину нарушало мягкое шлепанье шагов Яны. Остановившись у комнаты мамы, она заколебалась, потом положила ладонь на холодную латунную ручку. Дверь заскрипела, и ее согнутая фигура, как призрак, проникла в спальню. Она стояла в темноте у идеально застеленной постели. Только теперь она поняла, что даже не знает, почему они с Ленкой называли эту комнату маминой, ведь рядом с мамой спал и отец. Луч света осветил изголовье. Супружеская фотография давних влюбленных равнодушно взирала со стены. На ней было запечатлено что-то невероятно правдивое: оба глядели куда-то в безвозвратное, улыбаясь, наверное, потому, что не знали, какое будущее ждет их. Яна наклонилась, чтобы приблизиться к собственному прошлому. Она посмотрела на острое точеное лицо отца, его синие глаза – такие же, как у нее и у сестры Ленки, – сияли. Серые мамины глаза смотрели перед собой, и у Яны появилось чувство, что сейчас мама принадлежит только ей. Она встала на постель, легко дотронулась до рамки старой фотографии и услышала знакомые голоса. Из руки ее выскользнула листовка с надписью «Ищем своих детей». Закрыв глаза, она медленно дышала, ощущая все те запахи, которые напоминали ей о детстве. Каждой клеточкой своего тела впитывала она атмосферу некогда счастливой комнаты, перед глазами ее мелькали давно исчезнувшие образы. Почему они появлялись в ее голове, она не знала. Не знала потому, что человеческая судьба всегда была загадкой. Она постигла ее, и они вернулись.

– Мамочка… – прошептала она в тишине самое важное слово на свете.

Открыв глаза, она прижала одну ладонь к маминому праздничному платью, а другую – к отцовскому пиджаку. В темноте она услышала стук собственного сердца. В этот момент словно обновилась их связь. Яна перевела дыхание, стекло на старой фотографии холодило ее ладони. Именно оно напомнило ей о неизбежном равнодушии смерти.

Она стояла на постели, как на покачивающейся лодке, свесив вдоль тела руки. Мысли возникали, как потоки воды на палубе корабля среди разбушевавшегося моря. Она видела отца, его гордость за Ленку, когда та сообщила ему, что ее приняли на медицинский факультет в Мюнхене. Он смотрел на официальный документ, и глаза его светились так же, как на свадебной фотографии. Только мама беспокоилась, что Ленка будет слишком далеко от дома. И что от всего этого осталось? В голове ее крутились вопросы, ответы на которые она не знала. Она подняла с постели листовку с фотографиями студентов и спустилась на пол. Желтый свет в коридоре выхватывал из темноты островки ее пути, она безошибочно шла к Ленкиной комнате. Мама заперла ее на два оборота еще тогда, в сентябре, когда ее дочь не вернулась. Она говорила, что откроет комнату, как только дочка вернется, но до этого момента так и не дожила.

В течение всех этих лет в комнату никто не входил, отец проходил мимо запертых дверей со слезами на глазах, порой сжимая кулаки. И Яне за все это время до сегодняшнего дня не приходило в голову открыть дверь. Она остановилась, вынула из кармана ржавый ключ, который мама много лет тому назад повесила на кухне на крючок. Замок заскрежетал, двери в комнату, что были чернее ночи, открылись. Только свет преодолевает тьму, но кто победит, никому знать не дано. Воздух внутри был теплее, чем в коридоре. Затхлость и запах старой бумаги навязчиво обступили Яну, застывшую в немом ужасе. Первый шаг она сделала как во сне, ее охватило предвкушение новых поисков, и она скрылась во тьме, оставив на всякий случай дверь открытой. Тяжело дыша, она поднимала ногами пыль на полу, которая клубами взлетала вверх. Глаза набухали, как перед грозой. Не хватало только яркого света молнии и грома. Она решительно продвинулась на два шага вперед. Если бы не ее твердая решимость узнать, почему Ленка не вернулась, она бы отсюда убежала, захлопнула бы за собой дверь раз и навсегда. Но что-то заставляло ее идти дальше, кодом доступа для ее продвижения были слова «обнаружить», «добиться», «разгадать старую загадку». В этот момент ей было неважно, чем она пожертвует и останется ли в живых. Как мало кто из молодых женщин, Яна осознавала, что и ей придется умереть – раньше или позже, – но в глубине души она была убеждена, что этот час еще спрятан под покровом далекого будущего.

Никто наперед не знает свою судьбу, поэтому так упоительно бывает делать шаг по непроторенному пути. Первый шаг был решающим и для Яны. Но в тот день она и не представляла, какие препятствия ей уготовила жизнь. Она держала судьбу в ладонях подобно тому, как когда-то ее отважная мать держала ее жизнь в самом ее начале. Если уж Яна за что-то бралась, то не смотрела ни налево, ни направо. Ей было все равно, уволит ли ее директор Циммерманн, осудят ли окружающие. Тем единственным, кому надлежало выстоять, была она сама.

Она повернула голову – на стене из тьмы выглянула фотография Ленки с Яном. С рюкзаками за спинами, они оба улыбались по дороге в неведомое. В комнате, казалось, все было по-старому. Она пошла прямо к столу с компьютером, где стоял отодвинутый стул, как будто Ленка отошла от стола только вчера. Ее внимание привлек свисавший с потолка индейский ловец снов. Она слегка тронула его рукой – пыль, осевшая на нитках, посыпалась вниз. Яна села, только сейчас заметив, что возле монитора лежит расческа для волос. Подняв ее, она пощупала твердые зубчики. К пальцам ее пристало несколько черных волос. Она держала их перед глазами, от ее дыхания они двигались туда-сюда – немые свидетели, потерявшие свою хозяйку. Возле лампы лежало несколько сложенных карт, она бегло взглянула на одну, другую. Третья была картой Албании. Она поспешно разложила ее перед собой, чтобы найти этот проклятый пограничный переход, как там он называется. Пол за ее спиной затрещал, но, может быть, это ей только показалось. Лампа на ее лбу, по закону подлости, погасла, наступила тьма. Она снова услышала этот треск досок. Яна затаила дыхание, мороз пробежал по ее коже, покрывшейся пупырышками. Пальцы лихорадочно пытались привести в действие лампочку, но та лишь помигала и погасла. Яна быстро встала, нечаянно задев ловец снов. Сердце ее бешено стучало…

В дверях кто-то стоял, лица видно не было. Темный силуэт слегка освещался слабым светом, что попадал в коридор из кухни. Она снова попробовала включить лампочку на лбу, но безрезультатно.

– Ты что тут дуришь?

Знакомый голос прервал тишину. В комнате зажегся свет. Йозеф у двери еще держал руку на выключателе. У Яны подкосились ноги.

– Ты не должна быть в школе?

Он сделал несколько шагов ей навстречу.

– Нет, – она энергично покрутила головой. – Ты же знаешь, что меня выгнали.

– А что ты тут делаешь? – Он слегка кивнул в сторону раскрытой карты.

Они неподвижно стояли друг напротив друга.

– Я хотела бы разобраться, что случилось с Ленкой. Мне пришел ее паспорт.

– Паспорт, говоришь? – Его голос доносился словно с другой планеты. – От тебя разит как из бочки.

У Яны блеснули глаза, но она не дала сбить себя с толку.

– Я могу взять свои вещи? – продолжил Йозеф, возможно, немного безжалостно, но он был уже по горло сыт ее пьяными эскападами.

– Моя комната на втором этаже справа. – Она протянула руку к отрытым дверям, слегка качнувшись. – Иди возьми все, что тебе нужно!

После этих слов она отвернулась к столу.

На мгновение показалось, что именно здесь и закончится их общий путь. Он медлил, вспоминая при этом о походах, в которых они были вместе, и о том, как Яна испуганно бежала по железнодорожной колее, когда он упал в вагон с песком. Ее равнодушие удивило его – наверное, поэтому он остановился в дверях. Она сидела, повернувшись к нему спиной, и смотрела на карту, думая о сестре и о том, чем же она заплатила за то, что не вернулась. А тут еще и Йозеф, но ладно, пусть он уходит. Кто-то бы ругался, кто-то горевал бы, но она твердо решила: она отправится в эту проклятую Албанию, хоть бы и одна. И пока не разберется, что произошло с Ленкой, домой не вернется.

Йозеф смотрел на нее, будто чего-то ожидая. Его удивило отсутствие ее интереса. К тому же он подумал, что с этим своим переездом, может, слегка и преувеличил. Сколько народу бухает у них в фонде? «Да все, включая Павла», – ответил он сам себе. Тогда почему это так важно ему именно в отношении этой рыжей девушки? Наверное, потому, что она нужна ему.

– В том письме был паспорт моей сестры Ленки! – Она почувствовала, что он на нее смотрит. – Мне прислали его из Лондона.

– Какое письмо? – Он немедленно воспользовался возможностью продолжить разговор.

– Ты что, не слушаешь меня? – Яна повернулась к нему от стола с картой.

– А что – я должен? – попробовал он выяснить отношения напоследок.

Яна встала, вынула из нагрудного кармана паспорт:

– Вот что было в том письме.

Ни о чем больше не спрашивая, он взял в руки маленькую зеленую книжечку и стал ее листать. Он остановился на третьей страничке, как она и предполагала. Яна подняла голову, чтобы он лучше ее видел.

– Никогда не обращал внимания, насколько вы похожи. – Он смотрел то на нее, то на портрет Ленки в паспорте. – Все, кроме этих рыжих волос!

Потом он стал сосредоточенно переворачивать страницы, разглядывая печати пограничных переходов.

– Кто тебе это послал?

Он поднял на нее глаза, но она только пожала плечами. Открыв страничку с печатью «Вальбона 666», он остановился. На расплывшейся эмблеме ясно вырисовывались очертания какого-то строения.

– Такой пограничный переход я не знаю!

Он хотел включить компьютер, но она удержала его руку:

– Нельзя – мама бы не разрешила!

– Твоей маме уже все равно. – Он нажал на кнопку, Яна закрыла лицо ладонями. – Прости! – Он неловко уселся на стуле.

На мониторе постепенно стали проступать давно не использовавшиеся иконки.

– Тебе не за что просить прощения. – Она погладила его по волосам. – Тогда в тот поход должна была поехать и я!

Йозеф удивленно посмотрел на нее.

– Да, это так, но у меня была школьная вечеринка как раз в день отъезда. – Она тихо вздохнула. – Это спасло мне…

В приливе чувств она хотела произнести слово «жизнь», но не закончила фразу.

– Ваши бы в твои пятнадцать отпустили тебя в Албанию? – не удержался он от вопроса.

– Сестра сказала родителям, что мы поедем в Румынию, на Фэгэраш[23], чтобы они не волновались, и парни дома сказали то же самое!

– Знали, наверное, что поездка в албанские горы родителям не особо понравится.

Яна неохотно подтвердила, и он повернулся к монитору. Направив мышкой стрелку на иконку Google Earth, он нажал на кнопку. На экране монитора, как по команде, появились волны.

– Ну давай! – Он хотел ударить по пластиковой крышке, но она поймала его худощавую руку.

– Карта Албании у тебя перед носом!

Йозеф принялся исследовать албанско-черногорскую границу, особое внимание уделяя горам Проклетие.

– Хани и Хоти, – указал он на пограничный переход неподалеку от Скадарского озера. – Здесь, если судить по штампу в паспорте, они должны были перейти границу. Но Вальбона – что это за место?

Яна беспомощно стояла рядом с ним.

– А что, если это просто печать какого-то туристического ресторана?

– Не думаю. – Йозеф опять склонился над картой. – Тут пусто, туризм совсем не развит!

– А если это печать какого-то учреждения или организации? – принялась импровизировать Яна.

– Что это? – Указательный палец Йозефа остановился над очертаниями деревни Вальбона прямо посередине проклятых гор.

Они вместе уставились в одну точку.

– А что это за две точки над е[24]? – спросила она.

– Не знаю. – Он подпер лицо рукой. – Может быть, ошибка на печати или на карте?

VII

Следы исчезнувших

Группу пациентов психиатрической лечебницы сопровождала молодая женщина лет тридцати в белом халате. Мужчины, одетые в одинаковые сине-черные униформы, шагали за ней. Они шли по двое, некоторые пары держались за руки, как дети. Замыкали колонну двое совершенно взрослых пациентов, они визжали, и солнце над их головами палило, как будто все целиком принадлежало только этому ареалу, отрезанному от мира высокими стенами. Яна на пешеходной дорожке, замедлив шаг, направилась к корпусу номер 6 – именно там лежал ее отец. Один из питомцев постучал себе по лбу именно в тот момент, когда она переходила через дорогу. Он словно хотел ее спросить, что она делает тут, в дурдоме. У него был выразительный длинный подбородок. Он приветственно помахал ей, и она ответила ему тем же. «Как низко может пасть человек в этой жизни!» – размышляла она. Утром он пускается в путь, полный воодушевления, а когда приходит вечер, смотрит на мир сквозь решетку лечебницы.

Парень, желая обратить на себя еще больше внимания, отделился от группы и, уперев руки в бока, принялся кружиться на асфальте. Протянув руку, он звал Яну, чтобы она сплясала с ним чардаш. Медсестра в халате отвела его на место, пожимая плечами и взглядом прося прощения. Да только какие уж тут извинения, человек ведь не железный! Он и не способен все вынести, взять хоть эту жару или мороз. Здесь, на дорожке, ведущей к шестому корпусу, Яна снова осознала, что должна пройти свой извилистый путь, каким бы он ни был. Не надо считаться с потерями в жизни – пусть себе происходят. Она смотрела на танцора, удаляющегося от нее в сопровождении медсестры, и думала об отце. Еще несколько лет назад он был здоровым человеком, а сейчас умирает здесь, в лечебнице. И почему – этот вопрос постоянно звенел в ее ушах. Может быть, потому, что на ее семью все наплевали – все эти славные криминалисты, Интерпол и сраное государство. Президент дал обещание, и министр иностранных дел тоже. Сколько прошений о помощи посылал им отец? Вместо хотя бы одного реального действия они предпочитали только слова. Никто из этих трепачей и пальцем не пошевелил ради семей студентов. После пяти лет Ленкиного отсутствия к ним в дом на Ганспаулке заявился судебный исполнитель с претензией, что их дочь должна заплатить за медицинскую страховку ровно триста тысяч. Напрасно отец спорил с чиновником. Ему был назначен срок, в который он обязан заплатить или же признать дочь умершей. Он выбрал второе и через год сошел с ума. Вместо торжественной церемонии вручения диплома в Мюнхене он через шесть лет после исчезновения Ленки на машине скорой помощи отправился прямо в психушку. Дорога в лечебницу была единственной доступной ему.

Яна безучастно посмотрела на вывеску с надписью: «Психиатрическая лечебница длительного пребывания. Корпус № 6». Она вошла и уже без дальнейших размышлений поднялась на четвертый этаж. В последней палате на койке слева лежал ее отец. Сев на стул у его постели, она погладила его по голове. За последний год он поседел. Взгляд его был направлен в белый потолок, но на самом деле он смотрел намного дальше. Может быть, на горы, которые испокон веков называют проклятыми. Она взяла его руку в свою. Рука отца была холодной, словно его уже ничто не связывало с этим светом. В палате стояла тишина, лишь легкий сквозняк шевелил белые занавески.

Губы отца дрогнули, глаза его отсутствующе замигали.

– Где ты так долго бродила, Леничка? – первые его слова, легкие, как его дыхание, были едва слышны.

– Я Яна, папочка, – так же тихо ответила она. – Ты не узнаёшь меня?

Только сейчас отец слабо сжал ее руку.

– Я так рад, что ты наконец вернулась. – Глаза его все время блуждали по потолку.

Она снова погладила его по волосам и села на краешек постели.

– Я уже никуда не уйду, – произнесла она от всего сердца, – останусь тут, у тебя!

Отец повернул голову, переведя затуманенный взгляд с потолка на Яну.

– Почему с тобой не пришла мама?

Голос его дрожал от долго не исполняющегося желания.

Она не знала, что сказать на это, но вскоре к ней пришла спасительная мысль.

– Ведь я тебе говорила, – сглотнула она. – Она ведь уехала в Италию к морю.

Минуту стояла тишина, глаза отца снова поднялись к потолку.

– Да, я уже вспомнил, Леничка, – его голос словно доносился издалека. – А почему ты не давала о себе знать? – произнес он из последних сил.

Яна уже дошла до предела, но она знала, что должна взять себя в руки. Она быстро вытерла глаза рукавом.

– От этого ожидания у меня сил почти не осталось. – Отец засыпал, его рука слабела. Яна сидела рядом с ним как статуя, и только из глаз ее текли слезы.

Ближе к вечеру небо над Прагой заволокло тучами, пришедшими с запада. Нити дождя моментально намочили разогретые крыши домов, стучали они и в стеклянную высотку с надписью People in Trap. Здание, как маяк, время от времени показывалось среди неизмеримого моря дождя, а потом исчезало в следующих потоках. Йозеф минуту смотрел в окно на это божье светопреставление, весь город был перед ним как на ладони. Потом он снова склонил голову к компьютеру. Там на него с монитора смотрели братья Павелковы и Ленка. Сайт ztracenivalbanii.cz[25] создал друг исчезнувших студентов сразу в сентябре 2001 года.

– Это сходство, – бормотал Йозеф себе под нос. – Невероятно!

Он разместил всю информацию на рабочем столе, быстро набрал на клавишах www.pit.cz и вышел на сайт фонда. Чтобы иметь возможность просматривать информацию, доступную только для работников фонда, он ввел пароль, кликнул на колонку гуманитарных акций, быстро просмотрел список мест, где действовал PIT. В колонке «Албания» значились две экспедиции, но они проходили сразу после окончания войны в соседнем Косово. Почему фонд поставлял туда лекарства и, главное, кому, если конфликт происходил на другой стороне границы? В графе «цель» была указана только доставка лекарств и продуктов, местом доставки была обозначена Шкодра. Немного подумав, он снова открыл сайт www.ztracenivalbanii.cz, кликнул на ссылку «подробная информация» и стал читать сообщения в хронологическом порядке, как они были там расположены:

24.9.2001 – родители Михала и Яна подали заявление об исчезновении своих сыновей.

02.10.2001 – вышла информация в Чешском телеграфном агентстве.

03.10.2001 – подготовка общественного сбора для финансирования спасательной экспедиции.

05.10.2001 – поисковая экспедиция оффроуд-клуба отправилась в Албанию в область Тет.

09.10.2001 – поисковая группа подтвердила, что студенты были в деревне Тет.

10.10.2001 – по сообщению албанской криминальной полиции, все трое студентов нашлись в деревне Дукаагджим и с ними все в порядке.

14.10.2001 – поисковая группа завершила свою деятельность в Албании.

15.10.2001 – в албанских СМИ было опубликовано сообщение, что студенты были обнаружены в Черногории. Позднее это сообщение было опровергнуто.

18.10.2001 – президент Чехии письменно обратился к своему албанскому коллеге с просьбой о помощи при поиске исчезнувших студентов.

Йозеф просматривал другие колонки и остановился на сообщении от 09.11 – мать исчезнувших студентов вылетела в Албанию и на пресс-конференции попросила граждан Албании о помощи; посол Чешской Республики гарантировал награду в размере 40 тысяч долларов США за информацию, которая поможет найти студентов.

Последнее упоминание на сайте, созданном семь лет назад, было датировано 31.12.2001 – в этот день был закончен сбор средств для поисков студентов.

– Слишком быстро, – буркнул он себе под нос, возвращаясь на страничку PIT.

Он заметил, что дата последнего выезда PIT в Албанию совпадала с днем, когда родители подали в полицию заявление об исчезновении своих сыновей. Но было ли это только случайное стечение обстоятельств или события как-то связаны между собой, этого он не знал. На всякий случай он кликнул на пункт «Черногория». Но там PIT ни в какой акции не участвовал, если судить по данным компьютера. Из любопытства он посмотрел на колонку «Косово». На мониторе появилась красная надпись: «Открыть нельзя, конфиденциально!» Он удивленно смотрел на мигающую надпись. Потом кто-то постучал в дверь.

– Да, заходите!

Он быстро выключил монитор и поднял голову.

Дверь тихо открылась, в проеме стояла Яна.

– Ты что здесь делаешь?

Он вздохнул с облегчением.

– А я такая иду случайно мимо, – начала она раскованно. – На улице гроза, а я как увидела эту вашу большую рекламу People in Trap, так и сказала себе: а что, если мне помогут именно здесь?

Она медленно подошла к нему.

Только сейчас Йозеф заметил, как сильно она промокла.

– Раз вы помогаете людям в разных ловушках, – она вытащила из сумки синюю папку, – может, могли бы помочь и мне?

Она положила папку на стол.

– Вытри волосы, – улыбнулся он ей, подавая полотенце, – чтобы они сильнее не заржавели.

Она взяла полотенце, промокнула сначала плечи, потом распустила растрепанные пряди.

Йозеф краем глаза наблюдал за ней, открывая синюю папку. Гроза за окном утихла, показалось синее небо. Он медленно листал документы, которые Яна собрала в комнате отца в их доме.

С интересом глядя на него, она думала, что по выражению его лица сможет отгадать, какая именно статья у него сейчас перед глазами. Но, слегка повернув голову, она обнаружила, что он смотрит на вырезку с заголовком «Студенты были найдены в Черногории». Но она и предположить не могла, что это же сообщение он читал на сайте пять минут назад.

– Так что, поможет мне славный PIT? – спросила Яна, положив полотенце на стол.

Йозеф, погруженный в изучение вырезок, продолжал знакомиться с их содержанием. Среди них была информация о поддержке президента и о том, что сбор средств на поиски студентов был остановлен.

– Мы гуманитарный фонд, – сказал он через минуту. – Помогаем исключительно за границей.

Он хотел добавить кое-что еще, но она его перебила.

– Это все случилось за границей! – Она присела на край его стола. – Там были какие-то парни из оффроуд-клуба в сентябре 2001-го!

– Это было в октябре! – поправил ее Йозеф.

– В сентябре или в октябре, это все равно, – развела она руками. – Они к ним полицейских приставили!

Он остановился над статьей с заголовком «По следам исчезнувших». Яна нетерпеливо заглянула ему через плечо.

– Что за глупость, а? – Он покрутил головой. – Почему полицейских?

– Вот тут прочитай! – Она указала пальцем на газетный столбец. Там была фраза: «Сопровождение от границы обеспечивали полицейские машины. Они были рады, что вообще выбрались из долины». – Она стукнула кулаком по столу. – Ты что, не понимаешь?

– Эту охрану им дали потому, что та область после войны была просто небезопасна! – Он встал, прошел по комнате к своей железной перекладине и дотронулся до нее пальцами.

– Так что они нашли? – Он неожиданно повернулся к Яне. – Великие ездуны! Должны были радоваться, что их в горах сопровождали. Каждый лезет в дело, в котором ни черта не смыслит!

– А ты? – поднялась она.

– Что я? – Он сердито развел руками.

– Ты бы отправился их искать?

Ее настойчивость будоражила его до мозга костей.