Гуднайт, Америка, о!
© Александр Цыпкин, текст, 2023
© ООО «Издательство АСТ», 2024
Квантовый возраст женщины
Рассказ
Семидесятидевятилетний Соломон Израилевич лежал на больничной койке, находясь, по мнению врачей, в зоне риска летального исхода, и с ужасом смотрел на дверь. Он понимал, кто ее откроет, но не хотел верить. Будучи математического склада ума, он попытался проанализировать свой мистический ужас и пришел к неутешительному выводу: жизнь свою Соломон Израилевич провалил. Точнее, ключевая задача его жизни оказалась, как бы это помягче сказать, далека от выполнения. А надо отметить, что ради этой цели он перепахал свою судьбу, как ураган иногда разбирает на ветки, корни и стволы вековой лес. Разбирает так, что никакой любитель лего потом восстановить не может. Долгие годы Соломон Израилевич боялся умереть в одиночестве, долгие годы он кропотливо строил свою Великую Китайскую стену, отделявшую его от этой ситуации, и вот настало время пожинать плоды трудов, а тут…
Хотя давайте я вас введу в курс дела, чтобы не запутать окончательно.
Впервые страх смерти (и сразу одинокой) Соломон Израилевич испытал в пять лет. Надо отметить, что в столь юном возрасте его не звали так официально. Родные ограничивались Шломо, остальные – опционально от милых детских обращений до вполне себе антисемитских, иногда довольно креативных. Так вот, однажды Шломо обнаружил дома чрезвычайно много людей, а людей он не очень любил непосредственно с зачатия, так как десятки друзей и родственников гладили живот мамы Шломо во время беременности, мешая ему спать, но это к слову.
Помимо толпы гостей маленький мизантроп отметил особую изысканность и новизну еды, не говоря уже о ее количестве.
Соломон Израилевич редко делился этим секретом, но почти все свои любимые блюда он попробовал впервые именно в тот вечер. Бывало, скажет в разгар какого-нибудь праздника:
«Э-э-эх, сейчас бы гуся с поминок дяди Семёна, да нет уже таких гусей… Вот ведь несправедливость, дядя Семён был законченным кретином, а на его поминки пришло столько людей, что всем казалось, Сталин воскрес, а затем снова умер, но только уже в нашей квартире. А все потому, что бабушка наконец собралась с силами и выстрелила из всех орудий».
Да, все верно. Смерть предметно познакомилась с Шломо на проводах брата его бабушки в мир иной. Дядю Семёна никто не любил, даже сам дядя Семён, жил он с постоянно меняющимися женами и то появляющимися, то исчезающими детьми. Нет, они, к счастью, не умирали, а просто куда-то девались, иногда к тихой радости самого отца, который, отметим справедливости ради, как мог помогал им, и как раз от этой помощи матери детей чаще всего и сбегали. Они справедливо опасались любого деятельного участия дяди Семёна в жизни продолжателей его рода. Инстинкт самосохранения срабатывал. Дядя Семён умудрялся портить все, за что брался. При этом он парадоксально высоко ценился на своем предприятии, но был нюанс.
Семён Штейн трудился на заводе. В относительной молодости он каким-то чудом ловко научился выполнению одной производственной слесарной задачи. Задачи настолько специальной, что найти второго такого умельца не так-то и легко, поэтому дядю Семёна держали в коллективе, несмотря на то что в остальном он считался законченным растяпой и увальнем. Даже когда началась война и пожилой, но бодрый дядя Сёма захотел уйти добровольцем, директор завода сообщил куда следует, что Советская армия в опасности и лучше товарища Штейна держать подальше от оружия, тем более он приносит такую огромную пользу создающему это самое оружие предприятию.
Но мы отвлеклись. Итак, маленький Шломо спросил у мамы:
– А почему у нас столько гостей и почему так много всего вкусного?
– Дядя Семён ушел. Мы его провожаем.
– Так его же нет. Как же можно провожать того, кто уже ушел? И я не понял, куда он ушел? Неужели он отказался так вкусно поесть и ушел голодный? И когда он вернется?
– Шломо, малыш, я сейчас тебе кое-что расскажу.
Далее на детскую психику вывалили самосвал информации о бренности бытия и конечности жизни. Шломо слушал не моргая и по окончании лекции взял паузу на осмысление. Мария Яковлевна даже испугалась, что ребенок не справится с шоком, и стала подумывать отыграть информацию назад, дескать пошутила, но будущий Соломон Израилевич спокойно уточнил:
– А что, с неба совсем-совсем нельзя вернуться?
– Нет, Шломо, нельзя.
– А как же дядя Иисус?
От этого вопроса в голове Марии Яковлевны перегорел транзистор. И дело даже не в том, что она не знала, как ответить. Стало решительно непонятно, что делать с запустившей корни крамолой в неокрепшую голову еврейского мальчика. Кто предатель, на самом деле особо искать не пришлось бы. Шломо имел кое-что общее с Пушкиным, а именно – русскую деревенскую няню, которой, впрочем, строго-настрого запретили устраивать ребенку уроки религиозной пропаганды. Вероятно, запрет был нарушен и предстояло провести следствие с последствиями. Однако время на ответ заканчивалось, и мама Шломо, потрепав его за ухо, ласково сказала:
– Малыш, Иисус такой один.
– Поэтому евреи его повесили на крест? И поэтому нас все не любят?
Как вы догадываетесь, в голове Марии Яковлевны взорвался весь жесткий диск.
– Это тебе няня сказала?!
– Нет, это мне сказали в детском саду, когда я им рассказал про дядю Иисуса.
– О господи, нет, – прошептала про себя комсомолка и просто гражданка СССР.
А вот это уже попахивало катастрофой. В советских детсадах было принято верить в Ленина, и конкурирующие концепции не вызывали радости руководства дошкольных учреждений. Странно, что родителей до сих пор не позвали на разговор. Мария Яковлевна одновременно судорожно соображала, чего ждать от детской контрреволюции, как бороться с антисемитизмом – и примиряла Шломо с фактом смерти, с которой он, получается, все-таки познакомился через библейскую историю.
– Шломо, не все так просто с Иисусом, на крест его повесили римляне, и я потом расскажу тебе, кто это… Но это не имеет отношения к уходу дяди Семёна. Так вот, дядя Семён не сможет вернуться с неба, и поэтому мы его провожаем.
– Мама, а почему вы не провожали дядю Семёна, когда он еще не ушел на небо? Он был бы рад всем гостям и всей этой вкусной еде. Это как праздновать мой день рождения, но не позвать меня.
Невинный вопрос заронил в душе Марии Яковлевны зерна сомнений в логичности и справедливости института поминок, и она, будучи и так в панике от целого ряда всплывших проблем религиозно-этнического свойства, ответила сумбурно, хотя и честно:
– Дядя Семён не предупредил, что он собрался уходить. Он жил один в последнее время, и… в общем, к нему не так часто приходили гости… Мы не знали, что он ушел, если честно.
Шломо опять замолчал, давая Марии Яковлевне время на размышления, а потом тихо спросил:
– То есть он умер в одиночестве?
Мария Яковлевна много чего не ожидала от этой экзистенциальной беседы, но вот чего она точно не могла предположить, так это услышать такую фразу от пятилетнего сына. Тем более, она как могла обходила слова смерть и умирать и думала, что Шломо их не запомнит.
От удивления она немедленно кивнула. Шломо мгновенно разрыдался. Он плакал часа два и твердо решил сделать все возможное, чтобы не повторить трагическую судьбу дяди Семёна, который и правда пролежал в своей нетелефонизированной квартире пару дней после кончины, так как жена уехала к дочери в другой город, а остальные дети навещали отца редко.
Всем родственникам, особенно бабушке Шломо, сестре дяди Семёна, было стыдно, и это тоже вызвало размах поминок, которые решили, правда, не проводить в наводящей на всех тоску квартире усопшего.
Соломон Израилевич и эту информацию проанализировал. Он понял, что мало детей родить, надо сделать так, чтобы они тебя помнили, любили и заботились о тебе в случае необходимости. К реализации плана по будущему многолюдному уходу к дяде Иисусу Соломон Израилевич приступил еще в школе, классе в шестом, предложив своей соседке по парте выйти за него замуж.
– Ира, давай, как закончим школу, поженимся? – сказал Шломо, списывая химию на контрольной.
– Мне мама не разрешит.
– А ты ей скажешь, что ты родишь ей внуков и она не умрет в одиночестве.
– Хорошо, я спрошу сегодня.
– Так ей и скажи.
На следующий день Ира от Шломо отсела. Шломо это не остановило, тем более, как нетрудно догадаться, в данном случае Ира была легко заменима. Понятно, что в шестом классе решить проблему не удалось, но уже в двадцать лет Шломо стал отцом и потом повторял это упражнение еще два раза. В детей (двух мальчиков и старшую девочку) он вкладывал всю свою неуемную энергию и предприимчивость.
Лучшие детские сады, лучшие школы, лучшие университеты. Не говоря уже о кружках и спортивных секциях. Масштабные вливания в праздники, проходившие дома у Соломона Израилевича и приносившие с собой беспорядки и разрушения вплоть до локальных пожаров, вызванных здоровым интересом мальчишек к пиротехнике. Бесконечные путешествия, экскурсии, пикники и прочие кратко- и долгосрочные вылазки. А самое важное – море личного времени, потраченного на разговоры с каждым, разговоры, в которые закладывались и воспитание, и восхищение, и строгость, и любовь. И еще он никогда их не трогал пальцем и никому не позволял. Соломон Израилевич искренне считал, что детей бить нельзя, потому что от этого они вырастут злыми людьми, что в целом плохо и в частности оставит его без их заботы на финишной прямой.
Шли годы, дети, познавшие заботу Соломона Израилевича, выросли и произвели на свет собственных детей. Теперь уже дедушка Соломон повторил тот же путь любви и воспитания внуков. Все внуки и даже правнуки знали, что за защитой от любого родительского насилия надо идти к дедушке Соломону.
Однако Соломон Израилевич не был бы ни Соломоном, ни Израилевичем, если бы не подстраховался. На всякий случай он инвестировал время и деньги в своих племянников разной степени родства и просто в попавших под руку внятных ребятишек. Не буду вас грузить деталями, но к моменту попадания героя повествования в больницу он насчитал минимум восемнадцать человек, которые так или иначе имели безусловные моральные обязательства сидеть с ним в палате, организовывать лечение и, если что, держать за руку на пороге Вальхаллы или куда там занесет нелегкая.
Дедушка Соломон даже выписал все имена на бумажке, чтобы отмечать. Надо сказать, что в больницу он въехал по весьма неприятному, но не обязательно смертельному поводу. Сначала ему было прямо-таки очень плохо и бесконечно положить на наличие или отсутствие людей рядом, он никого толком не узнавал. В сознание-то приходил редко, но потом кризис миновал, тетка с косой отступила, но села неподалеку, в больничном коридоре.
Соломон Израилевич переехал из реанимации в обычную палату и наконец осознанно огляделся по сторонам. Никого. Тетка с косой сквозь стену с сочувствием посмотрела на своего несостоявшегося клиента, развела руками, как бы говоря: «Люди – сволочи, кто бы сомневался, но я зато всегда рядом, ты только скажи».
Можете представить весь спектр переживаний Соломона Израилевича. Никто не пришел. Ни один из восемнадцати. Шестьдесят лет насмарку, если считать от рождения сына. Торг, гнев, принятие и прочее отрицание устроили калейдоскоп в душе масштабно обманутого вкладчика. Липкий холод одиночества чередовался с горячей жаждой мести. Но Соломон Израилевич был по-настоящему добрым человеком и гнал агрессивные мысли от себя подальше. Искал причины в себе, думал, что, возможно, он слишком акцентированно связал в своей голове само существование детей и их функцию заботы о нем, и за это Бог его наказал. Хотя, будем честны, Соломон Израилевич любил детей, внуков и прочих племянников все-таки бескорыстно. Ну не думал он постоянно о потенциальном душевном комфорте последних дней. Наговаривал он на себя. Тем не менее, окончательно рухнув в тоску, Соломон Израилевич приготовился умереть в одиночестве и поэтому смотрел на дверь в ожидании соответствующей дамы. Ручка повернулась, дыхание замерло, и дама вошла. Но другая.
Наталья Петровна Глыба – завотделением данной больницы.
Женщина миниатюрная, содержательная, красивая и недавно разошедшаяся. Точнее, выгнавшая из дому бестолкового мужа, который мало того что пил, так еще и намекнул Наталье Петровне на возраст. Цитата следующая:
«Может, пора в паспорт посмотреть?! Тебе 58 и мне 58, но я молодой мужчина, а ты… Ну сама понимаешь, поэтому прекрати мне выносить голову и скажи спасибо, что я не поступаю, как большинство в моем возр…»
На этом месте Наталья Петровна вылила мужу между ног горячий чай. Брюки спасли, но частично. Раздался знатный мужской визг, и через два часа господин Глыба покинул дом в известном направлении. Навсегда.
Случилось это жаркое расставание две недели назад, и Наталья Петровна все еще была в ярости, а это состояние делает женщину особенно красивой. Для Соломона Израилевича, который пару лет уже как вдовствовал, Наталья Петровна казалась совсем девочкой, юной, свежей и, что немаловажно, пришедшей в самый сложный и, получается, нужный момент.
– Напугали вы нас, Соломон Израилевич, напугали…
– Простите, я, наверное, вас должен узнать, но не узнал, не очень помню последние дни…
– Наталья Петровна, завотделением. Я так понимаю, сегодня получше вам, да?
– Две минуты назад стало просто прекрасно. – Соломон Израилевич наглейшим образом уставился на Наталью Петровну, чем даже немного ее смутил.
– А что случилось две минуты назад? – спросила она, вспоминая, как нужно кокетничать.
И Соломона Израилевича прорвало. Он сам себе напомнил юного лицеиста Пушкина с известной картины.
– Вы вошли в палату… Вот что случилось! Все-таки молодость – это прекрасно. Вот смотрю на вас и любуюсь. Вы как только что расцветшая роза. Вот правда, сразу ожил, я бы даже сказал – жить захотел. Я настаиваю, чтобы вы навещали меня раз в час. Минимум! Вы не можете отказать в просьбе умирающему. – Соломон Израилевич магически улыбнулся.
Как вы понимаете, стрела попала в цель. Физики бы восхитились моментом. Возраст, оказывается, тоже целиком зависит от наблюдателя. Наталья Петровна осознала эту простую истину, села на край кровати, взяла Соломона Израилевича за ладонь, и в этот момент в дверь просунулась детская голова.
– Ну что, можно?
Наталья Петровна отдернула руку и ответила:
– Да-да, конечно! Дедушка вас ждет.
После этой фразы в палату влетело восемь человек. С цветами, пирожными, персиками и криками. Дети, внуки и т. д. обступили Соломона Израилевича и моментально выдавили из периметра Наталью Петровну. Начался гул из вопросов, признаний в любви, радости исцелению и прочего сентиментального.
Соломон Израилевич моментально вскипел. Как это ни было странно, но в данный момент он менее всего хотел выполнения главной задачи своей жизни, а именно заботы близких. Только что установившуюся чудесную, почти невидимую связь с Натальей Петровной грубо прервали.
– Тихо все! Можете по очереди, и вообще-то я говорил со своим лечащим врачом. Так что выйти всем и зайти через пять минут!
Повисла неприятная тишина, из которой выход быстрее всех нашла дочь, Ида Соломоновна.
– Спокойно, папочка, мы понимаем, что тебе пока еще тяжело, но совершенно необязательно, как ты любишь, абсолютно все обсуждать с врачом. Наталья Петровна расскажет нам в деталях, а мы что посчитаем нужным, – тебе. Наталья Петровна, давайте выйдем в коридор. Давайте-давайте.
Наталья Петровна оторопела от такого напора и, бросив на Соломона Израилевича беспомощный взгляд, покинула палату.
А дальше для Соломона Израилевича начался неожиданный заботливый ад. Все люди из списка, все восемнадцать человек изъявили желание отдать ему родственный долг, а именно – дежурить в палате. Круглосуточно. Постоянно. Вопрос решился на уровне главврача. Что немаловажно, абсолютно все волонтерили бескорыстно. Никаких мыслей о наследстве. Любовь и воспитание.
В какой-то момент Соломон Израилевич так психанул, что позвонил на охрану и попросил удалить из палаты посторонних. Естественно, никого не удалили, а дедушку Шломо признали немного выжившим из ума и не совсем дееспособным. Наталья Петровна заходила утром и вечером, но находилась под пристальным вниманием иногда трех пар глаз, и любой намек на переход личных границ становился невозможным. Телефон у дедушки Шломо взял ненадолго внук, но не вернул. Оказалось, это был тайный план Иды Соломоновны, которая заметила, что папа волнуется, когда им пользуется. Еще бы он не волновался. Соломон Израилевич пытался найти союзников или мобильный Натальи Петровны. Тщетно.
Заключенный изнывал. Впервые он влюбился в женщину просто так. То есть не рассматривая ее как способ производства тех, кто не даст ему умереть одному. Напротив, всех не дававших ему умереть одному в эту конкретную минуту он ненавидел, потому что они не давали ему жить одному.
Более того, из разговоров, проходивших у его постели, Соломон Израилевич понял, что выписка не станет спасением. Отпрыски, включая двоюродных племянников, распределили дежурства на ближайшие пару лет, благо квартира Соломона Израилевича позволяла там находиться практически неограниченному кругу лиц. Об этом Соломон Израилевич узнал из разговора Иды Соломоновны с братом.
– Эдик, ну, значит, будем жить у папочки по очереди. Да, все. Все согласились, кроме тебя. Папа заслужил покой и нашу заботу. Вот молодец. Хороший мальчик.
И в этот момент Соломон Израилевич не выдержал. Он встал, взял трость, которую ему принес сын в подарок, и со всей силы ударил резной рукояткой по объемной заднице свою дочь Иду. Ударил впервые в жизни. Она от неожиданности выпустила телефон из рук, и тот плюхнулся в стоящий на столике куриный бульон. Также от неожиданности шестилетний внук Иды Соломоновны уронил на пол банан. Ошарашенная Ида Соломоновна обернулась и услышала следующее:
– А меня спросить не хотите, ансамбль кретинов и бездарностей?! Я вам покажу – жить у меня по очереди! А ну пошла вон из моей палаты! И этого шлемазла забери, все мои бананы сожрал, мартышка цирковая! Чтоб духу вашего здесь не было! Любого, кто придет хоть раз еще, – в окно выкину!
Это все наблюдала Наталья Петровна, которая как раз шла проведать пациента и приоткрыла дверь. Ее девичье сердце было окончательно покорено.
Через неделю Соломон Израилевич выписался. Дети и внуки объявили ему временный бойкот, а вот Наталья Петровна сказала, что искала такого мужчину всю свою жизнь, и переехала к избраннику. Через четыре года Соломон Израилевич умер во сне. Он обнимал Наталью Петровну и не чувствовал себя одиноким.
Наталья Петровна имела право на половину наследства, но все отдала детям и внукам Соломона Израилевича, которые и правда выросли хорошими, заботливыми людьми. Они еще долго поздравляли Наталью Петровну с праздниками и предлагали всяческую помощь и поддержку.
Децимация на Стиксе
Повесть
Часть 1
Роберт растирал затекшие от наручников запястья и думал, кто же захотел с ним встретиться. Дверь открылась, и в допросную вошел жердеобразный мужчина в очках и с бородкой Троцкого, ставшей модной после очередного ренессанса коммунистических идей в конце столетия. Роберт приценился к возрасту и про себя сделал ставку на 44.
– Сорок, мой друг, сорок. Меня зовут Кейфл, Учитель Кейфл, если быть до конца точным. Из Департамента идей.
Роберт улыбнулся. Во-первых, его умиляло, что высокопоставленные сотрудники идеологической спецслужбы планеты придумали именовать себя Учителями, а во-вторых, его порадовала профессиональная подготовка. Мысли он прочел быстро и без всяких гаджетов.
– Выглядите старше, господин Кейфл. Это же египетское имя, да?
– Именно, и лучше Учитель или просто Кейфл. Роберт, дружище, у меня для вас есть хорошая новость.
– Может быть только одна хорошая новость: я оправдан, потому что я не убивал жену.
Кейфл профессионально доброжелательно ответил:
– Это, к счастью или к несчастью, не мое дело, убивали вы кого-то или нет, непреложен тот факт, что вы приговорены к смертной казни и есть возможность ее избежать. Не хотите ли узнать как?
– Если вы сюда пришли, значит, это вы хотите, чтобы я узнал.
– Тоже верно, – прищурился Кейфл. – Мы собираем команду на Стикс. Точнее, не команду, а целый новый город.
– Стикс – это тот Стикс? – Роберт, конечно, слышал об этом странном острове неподалеку от Антарктиды, который очистился ото льдов после очередного потепления. Озоновая дыра над ним была как будто специально вырезана под его размеры – 75 на 64 километра, как оказалось, очень плодородной почвы, которая, освободившись от многометрового слоя замороженной тысячелетиями воды и получив нужные семена от ученых, буквально за двадцать лет превратила его в ботанический сад, да еще состоящий из разных климатических зон в силу горного ландшафта. Также ученые обнаружили на острове неизвестные до этого науке бактерии и прочие микроорганизмы, поэтому возвращение со Стикса всегда сопрягалось со сложной процедурой дезинфекции. Все боялись занести обратно на Большую землю какую-то незнакомую заразу.
– Тот самый, – кивнул Кейфл, понимая, что перспективы вербовки неплохие. – Есть идея использовать Стикс как тренировочный полигон для потенциального переселения на другие планеты, сходные с Землей.
– А что, их нашли? – угрюмо спросил Роберт, который привык разбираться в деталях, как это и должен делать врач-биотехнолог.
– Других вопросов нет? – усмехнулся Вербовщик.
– Есть. Сколько человек вы хотите угробить, чтобы понять, опасные ли бактерии проснулись на Стиксе и что с человеком сделает такое излучение? Там же дыра, правильно?
– Почему же сразу угробить? Согласен, цель изучить Стикс у нас тоже есть, но она не главная. Мы правда хотим понять: возможно ли высадить на другую планету несколько тысяч человек разных национальностей и получить за десять лет обжитое место и какое-никакое комьюнити. Вас будет 4987 – «Лучшие люди» планеты. Всех убийц собрали.
Роберт начал качаться на стуле.
– То есть едут только приговоренные к вышке, соответственно, только мужчины?
– Совершенно верно. Женщин наше общество убивать запрещает. Сексизм. Любопытно, что среди этого отряда оказались представители практически всех нужных для автономного функционирования профессий. Убийствам покорны любые возрасты и роды занятий. Вот какая штука. С собой дадим вам почти все, что нужно для нормальной жизни – от строительного оборудования и медицинских сканеров с автохирургами до сександроидов разных мастей, даже этически неприемлемых, – игриво отметил Кейфл. – И десять лет никаких контактов с Большой землей. Реально никаких. С обеих сторон.
Роберт ответил в той же легкомысленной тональности:
– Да это просто санаторий какой-то. Остров без баб, и все жители на одной отмороженной волне. – Потом перестал ерничать и холодно спросил: – В чем подвох? Мне нужно душу продать?
Вербовщику начинал нравиться ученый, который, по мнению суда, зверски убил жену.
– Кому сейчас нужны души, Роберт? Перепродавать некому, мы искали, а хранить нам их негде. Но вы правы. Есть один нюанс. Мелочишка, с математической точки зрения так вообще можно не учитывать.
Вербовщик каждый раз выбирал индивидуальную тактику перехода к обсуждению главной темы его беседы. Роберт был прав. Слишком уж милосердным и поэтому несправедливым казался обществу вариант замены смертной казни на проживание пусть на изолированном и небезопасном, но, по слухам, достаточно комфортном острове. Однако ученые вовсю трезвонили про необходимость начинать подготовку к эвакуации, а также изучить Стикс, который многими считался прообразом того, с чем столкнутся потенциальные переселенцы, особенно в части адаптации к новому микромиру.
Учитель продолжил урок.
– Дело вот в чем. По расчетам – для обустройства полноценной колонии и исследования Стикса на репрезентативной популяции требуется не менее четырех, а лучше пяти тысяч человек. Правительство объявило набор добровольцев, и с удивлением для себя мы обнаружили достаточно низкий интерес к миссии спасения человечества. Редкие активисты-авантюристы сразу же стали вести разговор о страховках и компенсациях, мы поняли, что если только начать переговоры с такими «террористами», то потом и в обычные астронавты не заманишь никого.
– Может, и не надо? С Землей бы разобраться, – перебил Роберт.
– Поздно. Кстати, несколько добровольцев все-таки нашлось. Не поверите, в основном мужчины, глубоко женатые с юности. Но во время психологических тестов нейросеть каждый раз выявляла, что они просто хотят развестись, но не могут собраться с силами. С ними мы проводили соответствующую работу, они разводились и немедленно забирали назад заявку. Мы оказались в тупике. Скажу как другу – проект вообще встал, что вызвало значительные волнения в народных массах из-за намечающегося провала. Потрачены средства на создание из этого острова райского места – хотя бы с точки зрения буйства природы, – всех убедили, что это первый шаг большого пути, и вдруг выясняется, что нет ни одного человека, готового там пожить. Из-под сукна даже достали непрошедший голосование закон о разрешении клонирования людей, но в этот момент у кого-то из Управления Возмездия появилась мысль об использовании для эксперимента приговоренных к высшей мере, то есть таких, как вы. Мы вбросили идею в инфоокеан, в воздух выстрелили чепчиками, начали готовить нормативную базу, и в этот момент кто-то в океане пустил волну по поводу того, что отсутствие наказания убийцам начнет провоцировать новые преступления. Немедленно выступили родственники жертв, а за ними и правозащитники, которые и здесь нашли к чему прикопаться. По их мнению, право на смерть не может быть отнято и заменено мучительной экспедицией и не менее мучительным существованием на Стиксе.
– Хоть кто-то заботится о моих правах. И что же вы придумали?
– Не мы. Нейросеть. Высший разум. Мы поставили сети главное условие: никто не должен уйти от возмездия.
– От Управления Возмездия или от самого возмездия? – Роберт набрался сил на иронию, которую по достоинству оценил Вербовщик.
– Жаль, что вы убийца… простите, признаны виновным в убийстве. Роберт, честное слово, были бы вы свободным, я бы вас взял к себе. Вы, по-моему, стажировались в Египте, а я как раз оттуда, мы бы сработались. – Затем Вербовщик мгновенно избавился от признаков симпатии к заключенному и озвучил условие: – От Управления Возмездия уйти невозможно, а вот чтобы не уйти от возмездия, раз в неделю будут казнить одного из колонистов. По жребию. В течение десяти лет. Потом все выжившие свободны. Вот и весь нюанс.
Роберт сохранил спокойствие и ответил расчетами:
– Нас, вы сказали, пять тысяч, за десять лет казнят 520 человек. Каждый десятый? Децимация?
– Вы потрясающе образованны, – улыбнулся Кейфл.
Роберт был прав. В римской армии существовал способ наказания. Казнь каждого десятого в отступившем подразделении.
– Много читаю в тюрьме. Как вы обеспечите дисциплину исполнения наказаний? Охрану вырежут, да и потом, кто поедет на Стикс следить за тем, что нас вовремя убивают.
Вербовщик холодно и как-то колко улыбнулся:
– Когда-нибудь вы вспомните этот разговор, Роберт, и поймете, насколько бессмыслен ваш вопрос, но пока отвечу так. Никакой охраны.
– Как это?
– Как вы думаете, Роберт, а в чем был основной смысл децимации?
– Удивите меня.
– В том, что казнь по закону осуществляли солдаты своего же подразделения. Друзья, братья по оружию убивали друг друга. Это ли не наказание?
Роберт признал, что Кейфл и правда смотрел в самую суть устройства человека. Такая очевидная мысль про ужас децимации самому Роберту почему-то в голову не пришла. Но хвалить Учителя он не хотел. Просто спросил:
– Как вы нас заставите это делать?
– Каждому вживляют чип с индивидуальным номером. Чип – и убийца, и датчик общего состояния, для будущих исследований. Вместе с сександроидами и прочими радостями цивилизации мы вам дадим коробочку, назовем ее системой контроля за возмездием, в ней генератор случайных чисел, ну и передатчики всякие. Можете поставить его на самом видном месте, захотите – алтарь сделаете, – с какой-то демонической усмешкой предложил Кейфл. – Раз в неделю – лотерея, генератор определяет, кому пора, кто-то из вас нажимает кнопочку, и чип осуществляет возмездие, от него идет сигнал в коробочку о прекращении жизнедеятельности, и система шлет правильный код на спутник. А если нет сигнала – умрут все. Спутник висит все время над Стиксом. Любопытная схема работы, вы оцените. Он запрограммирован на общее уничтожение всех колонистов раз в неделю через их чипы. Остановить массовое возмездие может только блокирующий сигнал. Важно – блокирующий сигнал должен быть именно от чипа с номером, который выбрал генератор, а то знаю я вас, душегубов, начнете самосудом заниматься. И так каждую неделю вы ценой одной жизни спасаете остальные.
Вербовщик интонациями напоминал тетушку-экскурсовода в каком-нибудь провинциальном городке. Роберт после окончания занимательного рассказа о своем будущем спросил:
– Доверяете технике?
– Я не доверяю людям. – Кейфл подмигнул.
– А вдруг что-то сломается, сигнал не дойдет?
– Если что-то сломается, возмездие состоится в любом случае.
– Или не состоится, – поспорил Роберт, пытаясь поддеть логикой своей версии, но Вербовщик снисходительно покачал головой.
– Состоится, мой дорогой, состоится. Возмездие – как гравитация. Неотменяемо и безразлично. Просто человек не всегда точно понимает, что именно является возмездием. Ну что, поедете или будете просить о последнем желании? – азартно и немного заботливо спросил Кейфл.
– Почему последнем? – Заключенный не совсем понял, о чем идет речь.
– Вы же вроде приговорены к высшей мере или я ошибся адресом?
– Да, но по закону приговор могут привести в исполнение не ранее, чем через пять лет после суда. – Роберт начал подозревать какую-то гнусность от властей, представленных здесь худощавым Вербовщиком, который выглядел все так же излишне веселым для обстоятельств и деталей беседы.
– Раньше было так. Но вы отстаете от жизни. Приняли поправку о немедленном наказании. И, кстати, еще одна неприятная новость. Мы, скажу честно, устали бороться с правозащитниками. Вернули виселицу. Вроде доказали, что самая быстрая смерть.
Роберт все понял и в очередной раз признал профессионализм Управления Возмездия.
– Оперативно вы. И, дайте угадаю, быстрая она, если сразу ломается шея, а если нет, то не быстрая, и вы, конечно, обеспечите нужную вам скорость.
Искорки блеснули в глазах Вербовщика.
– Роберт, ну вот зачем вы убили жену, а? Зачем? Такие мозги утекут на Стикс. Так что насчет экспедиции? Согласны?
– Я не убивал. И, похоже, да, я еду на Стикс. – Роберт улыбнулся талантливому переговорщику.
– Вот и чудесно. Роберт, у нас пока правовая планета, так что вынужден сказать вам, что про отмену отсрочки и виселицу я соврал, но кто знает, когда еще нашим властям придет в голову моя замечательная мысль… Да и пять лет до вашей потенциальной казни быстро пролетят. Поэтому спрашиваю еще раз, теперь уже под запись и подпись. Согласны?
Роберт вспомнил недавно уведенного на исполнении приговора и тоже заявлявшего о своей невиновности сокамерника и ответил:
– Мне будет вас не хватать на Стиксе. Может, позвоните как-нибудь туда?
– Десять лет изоляция. А так бы с радостью.
– Жаль, кстати, а если колонист умрет по естественным причинам или сбежит?
– Не сбежит. Во-первых, куда с острова сбежишь, а во-вторых, чип. В нем ограничитель территории. Если же умрет, то не считается. Чистота возмездия. Поставьте подпись, пожалуйста, и начните ощущать сопричастность к спасению человечества.
– А есть от чего спасать?
– Были бы спасатели, а апокалипсис найдется, – отсканировав подпись, перефразировал афоризм продолжатель традиций его автора.
Часть 2
Семь лет спустя после этого разговора Роберт вошел в комнату связи на Стиксе. С экрана на него смотрел ничуть не постаревший Учитель Кейфл.
– Как один день, да, Роберт? Как вы?
– Живой. Не так мало. Вы же сказали, десять лет без связи, а прошло семь. Что случилось?
– Да как-то захотелось поговорить. Есть новости. Но сначала можно задать вам несколько вопросов о Стиксе? Вы все-таки ученый. Наблюдательный человек.
– Валяйте.
– И я без сантиментов. Расскажите, как проходит казнь.
– Буднично. Чип активируют. Человек падает. Хотя к тому времени он и так уже особо не стоит, коленки-то дрожат, ну за редким исключением. Вы хотя и собрали самых отъявленных отморозков Земли, но все равно нервишки сдают, а многие, чего уж там, и Суда страшного боятся. И ни одного священника, так как единственного казнили на второй неделе… хотя мы как узнали, за что ему вышку дали, как-то не очень-то хотели исповедоваться. Поэтому ничего примечательного в смерти этой нет. Никто не дергается в конвульсиях. Умирают достойно. А это важно. На виселицах и стульях очень все это позорно и неприглядно.
– Да я скорее про церемонию, так-то я вроде как в курсе про физиологию, – уточнил Кейфл.
– Ах вы об этом. Церемония простая, как и всё на Стиксе. Каждый вторник в 19:00. Процесс понятный: человек приходит сам, а чаще всего уже стоит в толпе, все же приходят. Последнее желание: тут у кого как. Я, например, всегда знал, что выкурю косяк. Но пока что-то не судьба. Потом встает на постамент, техник, так мы палача называем, вводит номер чипа, кнопку нажимает, человек падает. Мы еще какое-то время смотрим друг на друга, ну мало ли Спутник начудит и все-таки решит нас грохнуть. И всё.
– Вы сказали, что почти все приходят. Посмотреть?
Роберт даже опешил.
– Нет, все приходят попрощаться, чего там смотреть, как кто-то с ног валится. Люди на Стиксе точно видели, как падают мертвые, всех же осудили за убийства, некоторых за десятки. Это вам бы все посмотреть, кто как подыхает, а мы приходим попрощаться с товарищем, ну и еще кое за чем, – сказал Роберт загадочно.
– Понимаю.
– Прямо-таки понимаете? – с интересом спросил Роберт.
– Думаю, да. Вы приходите за счастьем. Так ведь? У Роберта дернулись все мышцы лица. Через несколько, как ему показалось, долгих секунд он ответил.
– Не зря вы Учитель. Да. Массовое счастье, – помолчал и добавил: – Смерть прошла мимо. Мимо меня. Мимо нас.
Кейфл что-то записал в свой блокнот. И продолжил:
– Слушайте, вас изначально было считай пять тысяч, а значит, шанс на смерть каждый раз один к пяти тысячам, сейчас выше, конечно, но все равно ниже, чем от радиации и микробов. Сколько умерло только от этого? Двести человек за первый год. А тут 520. Чего там бояться? Да и потом, Роберт, согласитесь, на Стиксе были люди не робкого десятка, неужели так страшно?
Роберт хотел сказать, что Кейфл может в любой момент понять, каково это, играя в русскую рулетку, но не стал. Просто дал ответ, как на экзамене:
– Страшно. Случайность смерти – всегда страшно, особенно если она должна произойти прямо сейчас. Это ожидание может свести с ума кого угодно. Уверен, вы в курсе, но напомню. В первом веке до нашей эры римский диктатор Сулла ввел проскрипции – списки неугодных, которых немедленно убивали, так как они оказывались вне закона и за их жизнь полагалась награда. Утром вывешивали фамилии и уже днем тебя мог зарезать собственный раб, а иногда и сын. Попадание в списки можно в некоторой степени назвать случайным, понятно, что в основном это были враги Суллы, но, как это зачастую происходит при репрессиях, люди начинали решать свои личные проблемы. Так вот, в Риме того времени жили почти миллион человек, по итогу террора Суллы казнили, по разным данным, от нескольких тысяч до нескольких десятков тысяч, но с ума от страха, если верить летописцам, сходил весь город. То же самое можно сказать про эпоху русского царя Ивана Четвертого, если не ошибаюсь. У него имелись свои проскрипции, не помню термин, но суть та же. На шесть миллионов тогдашнего населения казнили не более десяти тысяч, а страх у русских жил еще несколько столетий. Случайность и неотвратимость. А вы еще устроили и регулярность, неотвратимую регулярность. Каждый вторник. Вы бы знали, что творится в вечер понедельника. Секс-андроиды не выдерживают. Хотя не все так отжигают. Люди по-разному проживают эту ночь. Кто-то замыкается, кто-то кается, кто-то пытается убить наконец обидчика. Как-то, помню, казнили сразу троих. Одного по лотерее и двоих за убийство. А кто-то вешается. Понимаете, вешается!!! Потому что не может больше ждать! И это отъявленные отморозки. Вы даже их сломали. Убивая единицы, вы держите в страхе тысячи просто потому, что никто не может чувствовать себя в безопасности. Никто. Так что на площадь приходят почти все. Во-первых, чтобы побыстрее узнать, кто он. Наш новый неизбранный.
– Вы его так называли?
– Ага, сначала шутили и называли избранным, а потом переименовали. А во-вторых, как вы сказали, счастье. Я пробовал все известные наркотики. На Стиксе добавил неизвестные.
– Вы там что-то нашли?
– Мы там кое-что сварили из местной странной флоры. Так вот, ничего, повторяю, ничего не может сравниться с тем, что чувствует каждый из нас после оглашения номера. Никакая дурь не встанет рядом с действием собственной биохимии мозга, которую тот вырабатывает, понимая, что смерть отступила. – Роберт облизнул пересохшие губы и продолжил, но уже с какой-то одержимостью в голосе: – Рафинированное счастье, чистое, прозрачное. И еще всепрощение. Себя, окружающих. Братство какое-то, а за ним любовь к Создателю, который опять выбрал тебя, а точнее не тебя. И, наконец, единение. Единение! Мы все живы! Тысячи живых. Каждый вдох воспринимается по-другому, свет становится неимоверно ярким и теплым, глоток воды ощущается как шелк, гладящий нежную кожу. Враги становятся друзьями, вы, пославшие нас сюда, – благодетелями. Мы молимся на вас! Истерика, которая через несколько часов переходит в истинное, божественное по природе спокойствие, умиротворение и блаженство. Забавно: больше всех, я это до сих пор помню, разрывало от счастья нашего зубного техника, который знал, что умрет от рака через пару месяцев. В итоге склеил ласты от инсульта в один из вторников. На радостях.
– Ну что ж, отрадно слышать, отрадно. – Кейфл остался доволен и что-то трижды подчеркнул в записях.
– Что отрадного? – уточнил Роберт.
– Расскажу попозже. Неужели никто не хотел сбежать?
– А как тут сбежишь? Чип и толпа, которая в этот самый момент становилась сворой собак. Мы бы никого не отпустили. Еще вопросы?
– Друзей теряли? – Кейфл отвлекся от заметок.
Роберт задумался. Посмотрел в сторону. Ему казалось, что та боль отпустила, но выяснилось, что нет.
– Терял.
Кейфл как будто хотел продолжить копать эту тему, но почему-то не стал.
– Скажите, друг мой, между нами, а не возникало идей ну хотя бы попробовать обмануть машину? Придумать что-нибудь? Вас там тысячи. И все спокойно друг друга убивают каждый вторник, при этом сами трясутся от страха.
Наконец Роберт задержал взгляд на своем Вербовщике достаточно долго и после молчания спокойно спросил:
– Зачем вы меня нашли? Что случилось?
– Понятно. Отвечать не хотите. Ну, как хотите. Что случилось? Начну с того, что я хочу от имени бездарей из Управления Возмездия принести вам свои извинения. Вы оправданы по делу об убийстве вашей жены. Не буду утомлять деталями, но убийцу взяли за другие преступления, пошел на сделку со следствием и неожиданно сдал себя с потрохами по куче других своих подвигов. Всплыл и тот вечер.
На лице у Роберта заиграли желваки.
– Кто он?
– Никто. Случайность. Ошибка. Так бывает. Управление Возмездия тоже ошибается. Мы их даже наказываем.
– Какая следующая хорошая новость?
– Вы стали менее эмоциональны.
– После сотен игр в прятки со смертью я стал немного черств. Извините, в следующий раз потренируюсь заламывать руки. Вы пришлете убийцу сюда?
– Нет, его казнили.
– А сделка?
– Сорвалась. У нас кое-что изменилось, пока вы там на свежем воздухе поправляете здоровье, но об этом позже. Ваша русская рулетка кончилась. Сегодня же воскресенье, если не ошибаюсь. Скоро вторник, да?
– Рад, что вы в курсе нашего календаря. Что значит – кончилась?
– Мы приняли решение о досрочном прекращении программы децимации на Стиксе. И вы объявите об этом жителям острова. Они вас на руках качать будут. Все кончилось, Роберт. Скоро вы вернетесь домой. Мы даже выплатим вам определенную компенсацию.
– Это все новости?
– Вам мало для одного дня? – усмехнулся удивленный Кейфл.
– Я просто знаю, что вы сказали не всё. У вас это на лице написано, Учитель.
– Да друг мой, написано. И я уже не Учитель, я теперь Мастер Идей. Один из пяти на планете.
– Поздравляю.
– Спасибо. Так вот, мне кажется, вы должны знать правду. Три года назад небольшой метеорит уничтожил спутник контроля, а в это время проходили очередные волнения и как-то было не до него, и мы решили, что запускать новый смысла особо нет, это ведь нужно ехать на Стикс и перенастраивать всю систему, а не хотелось нарушать эксперимент вашей изоляции, плюс еще кое-какие причины.
Роберт сухо спросил:
– Если называть вещи своими именами, все эти три года мы убивали друг друга зря?
– Кто я, чтобы судить об этом? Роберт замолчал.
– О чем вы задумались, дружище?
– Знаете, Мастер Идей, есть притча про слона, которого в детстве привязали веревкой к столбу, он вырос, и веревка стала для него ниткой, а он так и не решался ее порвать. Матерые кровопийцы, среди которых немало участников беспорядков, как вы знаете, оказались в итоге стадом слонят, хотя мы казались себе разъяренными слонами.
– Красивая история, и вы прекрасно держитесь, отменная актерская игра. Роберт, а вы мне больше ничего не хотите рассказать? – Кейфл улыбнулся и как будто переместился прямо на Стикс сквозь экран. Роберт понял, что разговор только начинается.
Часть 3
– А есть ради чего откровенничать? – обозначил условия дальнейшей беседы Роберт.
– Неужели вы во мне сомневаетесь? – дружелюбно, но властно ответил Кейфл.
– Тогда спрашивайте.
– А кто именно хакнул систему контроля возмездия и связи со Спутником? Он еще жив? Толковый специалист, я бы хотел с ним пообщаться.
Впервые не только за этот разговор, но и за долгое время Роберт потерял самообладание. Моментально исчезли и реальное, и нарочитое равнодушие. Он сказал очень тихо, как будто опасаясь своим вопросом разбудить что-то потустороннее:
– Как вы узнали?
Меж тем Кейфл вроде как даже еще больше развеселился.
– Ваши версии?
У Роберта их не было. Действительно, через два года после прибытия на Стикс один из кибершантажистов, в результате баловства которого вышло из строя электроснабжение больницы в Лос-Анджелесе, включая резервные генераторы (и погибли люди), сообщил совету острова, что знает, как вскрыть систему контроля и обмануть Спутник. Ну, точнее, он уверял, что знает, но требуется проверка, которая, как понятно, могла закончиться смертью всех. Большинство проголосовало за то, чтобы попробовать прекратить децимацию, державшую жителей Стикса в страхе, или умереть всем вместе. Никогда еще Стикс не слышал такой тишины. Приговоренные к смерти ждали, купится ли палач на обман. Одному из смотрящих в небо стало плохо от ужаса, он упал, и многие подумали, что это просто первая жертва, но… Взлом удался. Стикс стал свободным. Но как об этом узнал египтянин, Роберт не мог понять.
– Версий у меня нет.
– Восхитительно! Рад быть тем, кто поставит ваш незаурядный мозг в тупик. Всё просто: это я. Это я сделал все, чтобы у хакеров уровня тех, кто попал на Стикс, хватило мозгов вскрыть систему, даже пару подсказок оставил, ну и, разумеется, возможность, хотя бы для себя, понимать – хакнули систему или нет. Остальным моим коллегам, тупицам по большей части, про это было знать необязательно. Вот я и ищу, кто же мои подсказки разгадал, хотя, если быть до конца честным, меня больше волнует другое.
– Что именно? – пересохшими губами спросил Роберт, который не мог даже допустить мысль о том, что Кейфл знал, что случилось дальше на Стиксе.
– Через сколько времени вы сами вернули казни? Месяц? Два? Полгода? Этого я правда не знаю, и моему любопытству нет предела, вы же вернули их? Ну не разочаровывайте меня. – Он сделал глоток из чашки и откусил от печенья.
Раздавленный Роберт хрипло ответил:
– Через три недели. Через три недели большинством голосов вернули децимацию. Откуда? Откуда вы знаете?
– Счастье, да? – со смесью сочувствия и любопытства спросил Кейфл.
– Да, – ответил Роберт, а затем с глубинным разочарованием в человечестве добавил: – Не смогли без него жить. Оказалось, его невозможно заменить. Ничем. Понимаете, ничем! – Кейфл услышал в интонации Роберта отчаяние.
– Понимаю. Даже в чем-то завидую вам, вы столько раз были счастливы, а я ни разу. Понимаю, Роберт. Сколько было против возврата казней?
– Девятнадцать человек.
– Из трех с лишним тысяч на тот момент… мельчаем, мельчаем. – Кейфл опять записал в блокнот и с какой-то беспечностью уточнил: – Их казнили или отпустили жить вне города?
– Отпустили.
– Сколько вернулось со временем? Роберт ответил не сразу.
– Семнадцать. И достаточно быстро.
– А друга вы потеряли до или после этих событий?
Кейфл напомнил колонисту классического специалиста по пыткам, который точно знает, куда колоть длинной тонкой иглой.
– Извините, это жесткий вопрос. Потом ответите. Спасибо, Роберт, за то, что подтвердили все, что я спрогнозировал, хотя мне никто не верил, даже Мастера Идей. Вы мне очень помогли, и, думаю, я теперь смогу убедить совет планеты.
– В чем? – Роберт понимал, что ответит Кейфл, но не хотел в это верить до последнего.
– Ну бросьте, всё вы знаете.
Кейфл окунул следующее печенье в чашку, подождал немного, достал и откусил размякшее тесто.
– Наконец научились делать печенье по старым рецептам, – сказал он, наслаждаясь вкусом, а потом легкомысленно добавил: – Убедить ввести децимацию на всей планете. Постепенно, конечно, – и подмигнул Роберту.
– Для преступников? – И на этот вопрос Роберт тоже знал ответ.
А вот Кейфл впервые за их разговоры перестал улыбаться и стал абсолютно серьезен.
– Для всех, мой дорогой оправданный убийца. Мы хотим, чтобы каждый получил доступ к Счастью, его отчаянно не хватает, судя по участившимся волнениям. А Стикс, – точнее вы, – нам только что доказали, что оно всем нужно по предлагаемой нами цене. – Он вновь вернулся в свое обычное очаровывающе-легкомысленное состояние и спросил Роберта: – А, кстати, как вам жилось одному вне поселения все эти годы, нашли счастье в чем-то ином или все время мучились, что выбрали прозябание в лесу без вторников, в лесу, в котором дни сливаются в один, а жизнь кажется бесконечной и поэтому перестаешь ей радоваться просто как факту? Нет, я вас понимаю: каждому свое счастье, и пусть никто не уйдет обиженным? Так ведь, вроде бы, у кого-то из русских фантастов? И еще, я что-то немного запутался в расчетах, против проголосовало девятнадцать, вернулось семнадцать, но нам сказали, вы были одним отшельником. Куда же делся второй? Пока Роберт пытался понять, догадался ли Кейфл, что он был тем единственным, кто решил жить без счастья, или ему и правда сказали, тот хлопнул себя по лбу:
– Господи, чуть не забыл! С хакером-то что?
Роберт вспомнил своего друга, веселого русского парнишку, который хотел уйти вместе с отказниками, но его попросили остаться на пару дней, чтобы помочь колонистам напоследок с техникой.
– Его убили. Попросили вернуть всю систему возмездия в рабочее состояние и застрелили, чтобы никто уже не мог опять ее вскрыть. Мой чип он отключил, когда я уходил вместе с другими.
– Ожидаемо. Жаль. Ну да ладно, незаменимых, как говорили в прошлом, у нас нет.
Кейфл встал, давая понять, что аудиенция окончена, и добавил:
– Вы мне очень нравитесь, Роберт. Повторюсь, я бы с удовольствием взял бы вас к себе. Но, боюсь, мы будем менее терпимы в установлении обязательной децимации. Все так все, без исключения, а вам такое не нравится. Я позвонил просто предупредить. Скоро на Стикс прибудет корабль за колонистами. Не садитесь на него. Одного сбежавшего и оставшегося на острове мы можем себе позволить. Точнее, я могу.
– Спасибо, Мастер Идей Кейфл. Вам говорили, что ваше имя очень подходит для вашей нынешней работы?
– Кейфл – «умирающий во имя». Вы и это знаете? Отрадно, отрадно. До встречи, Роберт.
– Кейфл, у меня встречное предложение, устанете от Счастья, приезжайте ко мне на Стикс, я вас научу жить без него.
Кейфл на секунду задумался.
– Ну а что, рабочая идея. Тогда вот что. Будете уходить, в общей суете захватите, пожалуйста, парочку секс-андроидов. Без них и без счастья совсем тошно.
«Гуднайт, Америка, о!»
Хроника одного взлета вниз
Повесть
Перед вами не совсем повесть. Этот текст – точная биографическая история, в которую – чего уж там, – достаточно сложно поверить. Тем не менее в ней действительно нет ни одного придуманного сюжетного поворота, который облегчил бы автору задачу удержать внимание читателя. Изменены только имена главных героев.
Падающий в пучину истории Советский Союз поднимал людские волны, которые раскатывались по всем континентам. Вчерашние пионеры и комсомольцы выходили в открытый космос современного мира и меняли его, оставаясь при этом, как мне кажется, такими же вчерашними пионерами и комсомольцами.
Спасибо моему другу за то, что он был со мной откровенен.
Пролог
– Майкл, он опять пришел! – Алекс нервничал.
– Регулярность кэшфлоу – основа счастья акционеров. Что тебя волнует? – Майкл не поднимал глаз от бумаг.
Алекс сделал глоток кока-колы со льдом из большого стакана и ответил:
– После всей истории с ФБР меня волнует, даже когда к нам кот странный забегает. Ну сам посуди, приходит откровенный лох и тратит на топовых телок по тридцать косарей. А сам реально третий уик-энд в том же галстуке, в тех же ботинках, не удивлюсь, если в тех же носках.
Майкл отвлекся от калькулятора:
– Откуда ты знаешь, в каком он был галстуке?
Ты помнишь все галстуки в нашем клубе?
– Такие – да. Это просто худший галстук года, если не десятилетия. Майкл, если бы я его встретил на улице, то первая мысль – перейти дорогу, чтобы не заразиться вирусом неудачника. А он уже сотку просадил! Сотку! Понимаешь?
– Чего ты кричишь? Просадил сотку. Мы для этого строили клуб. Хорошо. Какие у тебя варианты?
– Не так много: выиграл в лотерею; украл и понимает, что все равно закроют; ну или какой-то подсадной, но тогда у подсадивших реально бюджеты неплохие. Только… что он вынюхивает???
– А его уже кто-то из дилеров окучил?
– В этом все и дело. К нему Сантос сразу подкатил, а тот вежливо сказал, что идейно против наркотиков и… за алкоголь. За дорогой алкоголь, – подчеркнул и взял двести «Закапы».
Майкл дочитал отчеты по бару и удивился, что слово «Закапа» появилось и в документе, и в речи Алекса одновременно. Это его позабавило. А с другой стороны, он наконец задумался о переборе странностей с одним клиентом.
– Идейно против наркотиков? Это что-то новое в нашем зоопарке, я, честно говоря, подумал, что опять кто-то настучал в картель, типа мы тут сами бодяжим и торгуем. Но это значило бы, что мы подкупили Сантоса, а он бы тогда уже существовал в виде филе. А Сантос жив. И, вероятнее всего, картель нас не подозревает. Давай я с ним поговорю. Где он сидит?
Алекс сразу обрадовался, так как более всего не любил непонятные ситуации. В них он терялся. Условно – хотя нет, буквально – ему было бы проще принять, что самолет падает, и искать выход из создавшегося положения, чем не понимать – падает или все-таки летит.
Майкл сел в нескольких метрах от взбудоражившего всех незнакомца. Он подумал, что если гость и правда играет роль олуха, то ему можно дать «Оскара». Канонический ботаник. С каноническим, опять же, неуклюжим добродушием не только в выражении лица, а в каждом движении. С ним сидели три девицы. Майкл немедленно вспомнил Пушкина – и, как это всегда происходит с теми, кто давно не был на родине, строчки пришли в голову вместе с какими-то воспоминаниями о детстве. Майкл мечтательно улыбнулся, продолжая смотреть как бы сквозь всех в свое прошлое, и вдруг понял, что олух приветствует его поднятым стаканом с ромом, вероятно, тот подумал, что улыбка Майкла предназначена именно ему.
Майклу стало неловко, и он тоже посигналил в ответ, затем встал и подошел к столику подозрительно беспечного транжиры.
– Как отдыхается? Я Майкл – хозяин этого места.
– Ничего себе, вот это да. Я думал, вы сидите где-то в кабинете и смотрите за всем через камеры или через непрозрачное с нашей стороны стекло.
– Это только в кино так. Я стараюсь общаться с гостями, особенно с новыми людьми, и уж тем более с такими щедрыми, как вы. Спасибо, что выбираете именно наш клуб, для нас это честь.
– Да ладно вам, тут отличное место, так много красивых людей, замечательный персонал, столько внимания мне уделяют.
– Простите, как вас зовут?
– Извините, я же не представился, меня зовут Теннесси, как Теннесси Вильямса. Можно просто Тен.
– Тен… рад, что мои люди хорошо выполняют свою работу, но не скрою – те чаевые, которые вы даете, не оставляют им иного выбора, кроме как хорошо работать. Я уверен, эти деньги достались вам нелегким трудом, а значит, наш долг обеспечить вам качественный отдых.
Теннесси как-то странно усмехнулся:
– Да уж, заработал я их и правда не прогулками по берегу моря. Спасибо, что цените мой труд, и вы правы, люди к вам приходят отдыхать и, как это ни странно, набираться сил на всю неделю. Хотя после прошлой субботы у вас утром я не мог открыть глаза. Так «отдохнул». Честно говоря, еле пришел в себя ко вторнику. Хорошо, мне на работу не надо.
Майкл окончательно запутался. Если принять за данность, что Тен говорил правду – а он не был похож на лжеца, коих Майкл за свою жизнь видел не одну сотню, – то версия лотереи и наследства отпадала после фразы о тяжелом труде. Возможно, Тен совершил какое-то преступление, предполагающее длительную подготовку и непростую реализацию. Майкл встречал воров и мошенников высокого уровня, которые реально были трудоголиками, вставали в шесть утра и сутками, скажем так, не опускали мотыгу. Безусловно напрашивалась версия о разводе и возможности наконец тратить свои деньги как заблагорассудится, ну а уж дешевый и мешковатый костюм Майкл списал на часто встречающуюся в США тотальную безвкусицу и невнимание к внешности в целом.
Итого оставались две версии: странный преступник либо разведенный финансист, ну или кто там еще зарабатывает минимум два миллиона в год и сам решает, когда ходить на работу. Майкл начал прощупывать дальше.
– Сами себе хозяин? Неплохо! Понедельники – ужасные дни. Согласен, истинная свобода начинается, когда можешь в понедельник сделать себе выходной.
– Это точно! Я просто выковыривал себя из кровати каждый понедельник, когда работал. Хотя, казалось бы… за тридцать лет можно было привыкнуть.
– А сейчас вы… в отпуске или… решили, что свое отработали? – Майкл засмеялся и чокнулся с Теном.
На шутку Тен отреагировал какой-то невеселой усмешкой:
– Вроде того, я свое отработал. Уволился вот два месяца назад. Скажу честно, без работы даже как-то грустно.
– Да, согласен, работать надо, ну, я так понял, вы отдохнете и в бой? Правильно, иногда нужно брать паузы.
– Да вряд ли уже. Просто погрущу без дела. Вот к вам почаще заходить буду.
– Тоже вариант, а кем вы работали, если не секрет?
– Не секрет, конечно, я инженер-проектировщик по коммуникациям. Все, что внутри типичного небоскреба, где какая труба, куда какие провода, это я решал. Я уверен, вы не раз бывали в домах, к которым я руку приложил.
Майкл отчаянно пытался вспомнить, сколько они платили проектировщикам, но при всем желании несколько миллионов долларов одному специалисту не набегало, а именно столько нужно зарабатывать в США, чтобы тратить в клубе сто за несколько приходов. С другой стороны, все стало понятно с одеждой, часами и прической. Точнее, это все запутало окончательно. По всем признакам Тен должен был клубы Майкла обходить за милю, а в выходные довольствоваться барбекю. Дедукция так захватила его, что он создал паузу в разговоре, которую Тен заполнил неожиданным вопросом.
– Ну что, так и не поняли, откуда у меня деньги? – с какой-то детской непосредственностью спросил Тен. Он отсел от девиц, которые как раз занялись каким-то своим разговором.
Майкл поперхнулся. Продолжать спектакль он расхотел:
– Простите. Сами понимаете. Новый человек, большие траты и не совсем соответствующий им облик.
– Вы про мой костюм?
– Вы можете надеть самый дорогой костюм и все равно не будете похожи на девяносто процентов наших посетителей. Просто потому, что у вас лицо нормального человека, далекого от местных, назовем это, ценностей.
– Спасибо. И какие у вас были версии, кроме лотереи?
– Она шла первой, потом развод и свобода одинокого мужчины, затем преступление, уж простите, и еще несколько менее реальных.
– Развод и свобода, наверное, самая близкая. Тен задумался, посмотрел на болтающих красоток за своим столом, на часы – свои, а затем Майкла, – поменял местами ноги, лежавшие друг на друге, и добродушно сказал:
– Я умираю и решил немного пожить. – Он вновь улыбнулся и стукнул стакан застывшего Майкла своим стаканом.
– Извините, вы имеете в виду…
– То, что сказал. Мне осталось меньше чем полгода. С женой я и правда развелся, но пару лет назад. Я снял все сбережения, кое-что отложил сыну и вот взял экскурсию по незнакомой мне жизни.
Майклу вдруг стало невыносимо больно. Ощущение какой-то несправедливости. Он повидал смертей, но они забирали либо виновных, либо сильных. Тен был слишком обычным и несуразным, чтобы встретить старуху с косой так рано. Майкл попытался защитить бедолагу от нее:
– А все так однозначно? Просто, вы уж простите, вы тратите большие деньги, я так понял, отложенные на старость, а всегда есть шанс на выздоровление.
– Не всегда… Майкл, давайте выпьем за то, чтобы люди пробовали жить раньше, чем перед смертью. И спасибо вам за отличное место! Прекрасная работа. Вы же русский, судя по акценту. Умеете вы жить красиво, чего уж там.
– Спасибо, Тен, у меня есть врачи… я могу договориться…
– Майкл, не стоит. Правда, ценю вашу поддержку, знаю, она не связана с моими чаевыми вашим людям, так как вы меня призываете прекратить к вам ходить, получается. – Тен засмеялся и залпом убрал остатки рома.
Через два месяца Тен пришел последний раз.
Часть 1
Эпизод
«Сталкерша»
Майкл, как его потом все звали во Флориде, вырос в Казани.
Это во многом определило его дальнейшую достаточно занятную судьбу, в которой были и арест ФБР, и собственные клубы в Майами, и наркоторговцы, и предательство близких друзей, и любовные треугольники, и тайны, которые до сих пор покоятся где-то в запароленных файлах его памяти… Но скорее всего, этого бы ничего не случилось, если бы не детство в завоеванном когда-то Иваном Грозным городе.
Казань восьмидесятых представляла собой абсолютное средневековье с точки зрения банальной безопасности. Особенно если речь шла о подростках. Город поделен на зоны влияния между группировками, состоявшими в ряде случаев из практически детей, что не мешало им устраивать настоящий террор как по отношению к ровесникам из чужих районов, так и к просто попавшим под руку взрослым. Избивали, грабили и иногда убивали. Культ силы, преступной романтики и, как это ни странно, системного подхода. Казанские группировки вошли в историю, наводя ужас и в других городах.
А начиналось все с банального: с какого района, куда идешь, деньги есть?
Родители Миши, как и многие обыватели, не догадывались о масштабах опасности или не хотели догадываться. Они устроили его учиться в хорошую школу на другом конце города. То есть, чтобы попасть туда из своего района, нужно было проехать четыре чужих, проехать с пересадкой. А еще – дойти до школы от остановки транспорта. Сразу несколько точек, в которых ты мог немедленно попасть под раздачу просто как представитель чужой территории. Каждый день туда и обратно. Тебе двенадцать, но ты сканируешь любого приближающегося к тебе человека или группу людей. Ты должен знать, что ответить, кому и как. Каждая ошибка – насилие. Но в любой системе есть баги, и если их найти, то можно ее обмануть. Как это ни странно, в казанском беспределе действовало определенное джентльменство. Когда ты идешь с девушкой из этого района, тебя не трогают. То есть проводил до дому, пошел назад один – «ну здравствуй, мил человек». Поэтому заводить шашни с барышнями из чужого района старались пореже, но вот если она служит сталкером от школы до автобусной остановки, то ты включаешь все свое обаяние, чтобы тебя взяли в сопровождающие.
– Лазарева, ну что, на тренировку-то поедешь?
К Маше Лазаревой в ее почти тринадцать одноклассники особо не подходили. Их смущала неожиданно появившаяся ниоткуда грудь. Они пялились на нее так откровенно, что немедленно получали портфелем по голове от практически профессиональной спортсменки, бегуньи с барьерами. Поэтому неожиданный вопрос от Миши застал ее врасплох, и она ответила автоматически, к тому же она видела, что глаза он ниже определенного уровня не опускал.
– Поеду, сегодня же понедельник, а что?
– Поехали вместе, тебе же в Горки?
Они не то чтобы сильно дружили, и поэтому Лазарева не помнила, где напрашивающийся в компанию живет.
– Ну да. А что?
– Так я там пересаживаюсь, давай хоть поболтаем, расскажешь мне про свои барьеры… я вот думаю, может, заняться легкой атлетикой все-таки.
– Ну хорошо, вместе веселее, да и потом в автобусе такая давка, будешь ледоколом, только надо домой зайти, подождешь три минуты?
– Конечно.
Маша жила в доме прямо у школы. Бывают такие счастливчики. То есть она слышала звонок еще дома и успевала забежать в класс практически за секунду до того, как ненавистный сигнал заканчивался. Будущий Майкл встал у подъезда, и как раз в этот момент к нему подошли трое местных королей улицы. Один лет четырнадцати с сигаретой, двое приближенных, ровесники по виду Миши, с бутылкой пива на двоих.
– Чего трешься здесь? Местный? Миша спокойно ответил:
– Нет, не местный, жду девушку, живет в этом доме, поеду провожать ее на тренировку.
Гопники задумались. С одной стороны, чувак был один, с другой, внятно обосновал и не моросил. Пока они присматривались, вышла Лазарева и акцентированно заняла место, понимая, что троица тут стоит не случайно.
– С тобой? – спросил старший.
– Со мной, точнее я с ним. – Маша тонко чувствовала значение слов.
– Базара нет. – Патруль удалился по своим делам.
– Достали уже, если честно, придурки придурками, а строят из себя мафию, – раздраженно оценила ситуацию Маша, когда они шли к остановке автобуса.
– Знаешь их?
– Видела. Папа им один раз объяснил, почему в нашем подъезде собираться не надо. Еле ноги унесли. А сначала даже пытались хамить ему. С этими были постарше ребята.
– И чего папа?
– Вернулся домой, взял топор и рубанул рядом с рукой одного из них. Сказал, следующий раз по голове ударит и, если будут бузить, он найдет того, кто у них постарше рулит, и объяснит, что не надо к работягам нос совать, прищемить могут.
– А они?
– Извинились и свалили. Но это папа так рассказал. Не знаю уж, как на самом деле было. Но с тех пор не видно их особо. Ну чего ты там хотел про легкую атлетику спросить?
Миша исполнил роль вникающего и на минуту даже заинтересовался этим видом спорта, но потом мягко перевел тему на модную музыку, в которой Лазарева ничего не смыслила, а нахватавшийся от своих тусовочных родителей Миша мог блеснуть именами зарубежных богов.
С Лазаревой он задружился и завел удобную для себя традицию регулярно ездить с ней вместе до собственной пересадки, а несколько раз и правда провожал ее до спортшколы. К счастью, она находилась рядом с остановкой, поэтому он не испытывал «проблем чужого района». Он даже подумывал перейти границу дружбы в сторону ухаживаний, но как-то не складывалось. Да и казалось, Лазаревой это особо не нужно тоже. Функцию она тем не менее свою выполняла эффективно. Маша ездила на тренировки четыре раза в неделю, оставались еще два дня, которые Миша закрывал либо другими девушками и надеялся не попасть на ту троицу, либо ходил с какой-то крупной компанией. Но иногда приходилось одному, уже на свой страх и риск.
Недели три все было ровно, и вот как-то утром, опаздывая к первому уроку, Миша встретил патруль.
– О, наш любитель спортсменок идет. Пошли, пивка бахнем.
Миша понял, что школа отменяется и лучше согласиться на такое уважительное приглашение, а еще лучше проставиться.
– Пойдем, я даже проставлюсь за встречу, только мне пиво не продадут.
– За проставу спасибо, а насчет пива не очкуй.
Мне продают.
Они пошли к располагавшемуся неподалеку ларьку «Пиво». Старший, который представился Совой, взял деньги и оперативно решил вопрос с четырьмя кружками вожделенной для каждого советского подростка жидкостью. Алкоголь быстро ударил Мише в голову, он повеселел, рассказал о своем районе, позвал троицу к себе, пообещав решить все вопросы с проходом. Те усмехнулись, а потом Сова спросил:
– А с Машкой у тебя серьезно или так?
Миша задумался. С Машей у него в контексте такого вопроса вообще ничего не было. Но говорить ли об этом новым своим знакомым… С чего? Его безопасность последних недель обеспечивалась именно статусом его личных отношений с местной жительницей. За вранье ему могло конкретно влететь, и речь шла не о синяке под глазом. Кровавых историй в Казани хватало. Тем не менее, то ли из уважения к тому, что его позвал пить старший, то ли из лени придумывать долгую историю, а скорее всего, просто послушав инстинкт, который не раз его в будущем спасал, Миша сказал:
– Пацаны, врать вам не хочу, я ее просто провожаю иногда до спортшколы. У нас ничего нет.
– А чего провожаешь-то? Замутить думаешь?
– Нет, не думаю, сначала провожал, чтобы у местных вопросов не было, теперь как-то сдружились.
– А чего тогда изображал, что телка с тобой?
– Так она со мной, если бы ее кто обидеть решил, я бы вписался.
– Обосновал, конечно, ты хлипко, но молодец, что правду сказал, тем более я у нее сам спросил, чего у тебя с ней, и она ответила – просто дружите и чтобы мы тебя не трогали. Но, если бы ты сейчас нам порожняк прогнал, мы бы тронули. Короче так, в этом районе ты теперь свой, если что, скажи, пусть к Сове идут, а я старшим своим про тебя скажу. В гости к тебе не пойдем. У нас с твоим районом заруба была. Пиво будешь еще?
– Буду.
В школу Миша в тот день так и не попал. Со старшими познакомился, и, что удивительно, оказалось, они отучились до восьмого класса в его школе, и это, конечно, стало поводом для сближения.
Миша с удивлением узнал, что дед у Совы был переводчиком с испанского, то есть приличная семья, но… Сова достаточно скоро сел, потом вышел и сел еще раз. На третий раз Сова ушел в монастырь и вскоре стал каким-то даже популярным батюшкой. Однажды, правда, в его приход пришли какие-то неадекватные просители милости божьей. Начали нарываться на конфликт. Сова долго их уговаривал, но душеспасительные беседы только раззадорили непрошеных гостей… Из храма они поехали уже на скорой помощи. У милиции к церковному служителю вопросов не было. Ему поставили тревожную кнопку и попросили благословения.
Эпизод
«Таджик»
Не попасть в бандиты в начале девяностых в Казани было сложно, особенно если ты хотел хоть чтото из себя представлять. Молодежь так или иначе пыталась пристроиться к той или иной группировке, и из соображений безопасности, и ради социального лифта, каковым служил мир рэкетиров.
Миша с того случая начал общаться с ребятами старше себя лет на пять, и это, конечно, сыграло большую роль в его нахождении себя в мире флибустьеров. С низов подниматься не пришлось. Надо сказать, что Миша и его друзья были скорее прибандиченными, чем безнадежными уголовниками. В основном занимались мелким крышеванием и, как тогда говорили, «муткой» всяких коммерческих полукриминальных тем. Не обходилось, естественно, без краж и разного рода мошенничества, но тогда это и за преступление-то толком не считалось. Встречались в компании и просто начинающие коммерсанты, которые, с одной стороны, хотели иметь полное право на пиратский флер, а с другой – возможность быстро решить вопрос в случае потенциальных проблем.
В общем, разные крутились люди в Мишином социуме. Некоторые потом и до правительственных кругов доросли. И истории случались разные. К примеру, Миша, который сам учился на юриста, с другом Дамиром крышевали ни много ни мало такие «высокодоходные» точки, как вузовские общежития. В места проживания студентов постоянно пытались прорваться то любители женского пола, то просто хулиганы. Миша и Дамир со товарищи за скромный гонорар объясняли всем страждущим, что лучше им поискать удачу в других общежитиях. Сбором дани занимался специально назначенный студент, которого, разумеется, все тихо ненавидели, как и любого сборщика податей. Не выдержав стресса, он отчислился. Но немедленно назначили нового, который умудрился поднять ставку, предложив «крыше» значительную долю от повышения. Его похвалили, взяли в коллектив, и он тоже отчислился, сделал потом неплохую карьеру, что характерно, в налоговой. По итогу кто-то из новых студентов, которого именно Дамир спас от парочки разъяренных гопников, написал на Дамира заяву в милицию. Там как раз в очередной раз пытались бороться с преступностью, и Дамира взяли за вымогательство. После этого с крышеванием общаги парни закончили, хотя студенты к ним неоднократно обращались, так как начался традиционный русский беспредел. Ментам было не до молодежи, защищать их стало некому, и в итоге там начались грабежи и изнасилования, о которых и речи не заходило, когда «крыша» выполняла свои функции.
Как уже сказано выше, «молодые львы» не гнушались мелкими кражами и однажды попали в весьма забавную ситуацию. Тут нужно немного рассказать про Мишиного отца и про то, что бандиты бандитами, а всем рулила экономика и творческий подход, а также про то, что по обе стороны океана благими намерениями вымощена дорога сами знаете куда.
Сергей Алексеевич работал главным инженером таксопарка. Казалось, всего лишь место парковки, считай, общественного транспорта – но только не в период сухого закона, особенно сухого закона русского разлива. Даже в США, достаточно законопослушной стране, никакие запреты не остановили течение алкоголя в нужном направлении, так что уж говорить об СССР. Запрещать русскому человеку пить может либо наивный глупец, либо… честно говоря, второго варианта и нет. Не успела остыть краска на указе об ограничении потребления спиртных напитков, а казанские таксисты уже начали принимать заказы на доставку горячительных напитков прямо домой.
Еще до всяких Яндекс-доставок все прекрасно работало. В таксопарке стали концентрироваться нелегальные деньги, и вслед за ними немедленно зародились разного рода преступники, некоторые из которых сделали в будущем неплохую криминальную карьеру. Сам Сергей Алексеевич занимался исключительно коммерческими делами, не связанными даже с нелегальной торговлей алкоголем, но благодаря работе в таксопарке знал значительное количество рэкетиров, да и они его знали и уважали, давали спокойно работать и периодически даже заезжали в гости, как к культурному человеку.
– Алексеич, ну что, чем все это кончится? – спрашивали они человека с высшим техническим образованием, глядя на раскалывающуюся империю.
– Энтропия растет.
– Чего???
– Прорвемся, не такое переживали.
И от такого прогноза даже бандитам становилось спокойнее.
Миша старался не посвящать папу в подробности темной стороны своей жизни. В школе он учился хорошо, в институт поступил сам, так что претензий особо у Сергея Алексеевича не возникало. Он, конечно, мог догадаться о том, что сын не только знания получает, но всякую разную собственность и материальные блага – незаконно, разумеется, – но для этого нужно было догадываться упорно, а родители очень часто намеренно выключают звук, когда речь идет о шалостях детей.
Однажды Майкл с товарищем по кличке Леннон заехал к отцу в автопарк. Прибыли парни на новенькой 99-й хрустальной молодежной мечте 90-х. Цвет «мокрый асфальт», тонировка, мощная стереосистема, широкая резина, импортная конечно, новенькая. Все вместе – идеальный афродизиак. На вечер строились грандиозные гендерные планы, но Майклу не понравился какой-то несертифицированный свист под капотом, и он попросил таксопарковских волшебников глянуть, в чем дело. Пока происходил анализ, они с другом заглянули к отцу. Тот был в компании очевидно непростого человека. «Ах вот чей мерин-то», – подумал Майкл, который не мог не обратить внимания на роскошный «сугроб», или, как его еще называли, «шестисотый», в легендарном стосороковом кузове, стоящий во дворе таксопарка. Припарковался Майкл рядом и некоторое время с завистью разглядывал флагман немецкого автопрома.
– Пап, привет.
– Здрасьте, Сергей Алексеевич, – протянул руку Леннон.
– Привет-привет, знакомьтесь – Дмитрий Петрович. Дим, это вот – мой сын, а это – его друг по кличке Леннон, к битлам отношения не имеет, но очки носит.
– А я Харрисона больше люблю, – усмехнулся Дмитрий Петрович, которого чаще называли Петрович или Таджик, он в свое время служил в Таджикистане и очень этим гордился. – Ну что, молодежь, бандитствуем? – Учимся, – бодро ответил Майкл.
– Бандитствовать? – прищурил глаз Таджик. – Ладно, учиться тоже полезно, но и жизнь пощупайте. Эх, Серёга, нам бы в их возрасте такие возможности…
– Петрович, а я вот не завидую им, как-то все стало через голову, не через сердце. А голова у человека злая.
– Не скажи.
В это время в комнату заглянул мастер:
– Миш, все поправили. Готово.
– Пап, мы тогда поедем.
– Вот, все у них на бегу. Пойдем провожу. – Отец и Дмитрий Петрович, который, скорее всего, просто решил размять ноги, вышли с парнями во внутренний двор таксопарка. Миша не так давно приобрел свою наимоднейшую тачку и очень ею гордился. Конечно, рядом с кораблем Дмитрия Петровича она смотрелась достаточно скромно, но Миша справедливо полагал, что в его возрасте у Дмитрия Петровича, наверное, был велосипед, и поэтому у него точно есть право на самодовольство.
«Авторитет» озвучил мысли юного казанского флибустьера:
– Неплохой аппарат. Серёга, вот если б в нашей юности такие, а!
– Да и слава богу, что не было. Зато мы мечтали. А сейчас, посмотри на них, восемнадцать лет, а у него уже вон чего под жопой. Пять лет пройдет, купит мерс, и всё. О чем мечтать? Плохо, когда все мечты в юности исполняются. Когда нечего хотеть, жить не хочется.
– Философ ты, Серёга. Я, кстати…
Вдруг Дмитрий Петрович завис, и вместе с ним остановилось, как показалось, все вокруг, включая время. Он смотрел на переднее колесо Мишиного болида. Смотрел внимательно. Миша, конечно, сразу все понял, но гнал от себя эту неприятную мысль подальше, однако она, очевидно, не хотела уходить.
Удивительно, как без слов происходило раскрытие мелкой кражи, которая легко могла перерасти в крупные проблемы. Ни один из четырех участников мизансцены не произнес ни слова, но все всё поняли. Дмитрий Петрович посмотрел на свои бывшие колеса, затем на Мишу, потом на Сергея Алексеевича. Тот сначала отвернулся в сторону, сжал челюсти и, справившись с гневом, зафиксировал многозначительно-молчаливый взгляд на сыне. Миша тоже ничего не говорил. Просто переводил взгляд с отца на его друга и назад. Мысли в голове стремительно сменяли друг друга. «А я говорил, что не надо винтить колеса, не узнав, чья машина», «Интересно, это его „девятина“ или жены, и вообще зачем ему такое ведро, если у него „мерин“ есть?», «Батя меня прямо тут похоронит», «Хотя Петрович раньше…»
– А я думал, вы чем-то серьезным занимаетесь, мудаки, – прервал тишину Сергей Алексеевич.
Миша не до конца понимал, имеет ли отец в виду учебу или более серьезные преступления, поэтому потупил взор. Да и, скажем честно, при всем уважении к отцу гораздо больше его сейчас волновали последствия со стороны Таджика. Лицо его не выражало особых эмоций, но в случае с такими людьми это ничего не значило. Миша вспомнил, на каких хлипких кирпичах оставили они машину, и боялся, что помимо потери колес с ней случилось еще что-то. Да и в целом вопрос скорее не в имущественном ущербе, а репутационном. Миша понимал, что Таджик – человек очень уважаемый в самом глубинном смысле этого слова, а он проявил такой акт неуважения, что мог попасть на очень серьезное искупление. По Казани уже ходила история о каких-то приезжих гопниках, которые ограбили недавно вышедшего «законника», возвращавшегося домой не таким уж поздним вечером. Причем жертва сообщила преступникам о своем статусе, но не была услышана. О последствиях болтали разное, но существовала версия об отрубленной кисти. Миша понимал, что его ситуация несколько отличается, на «девятке» все-таки не висело таблички с именем и званием, но никто не знал обстоятельств, в которых Дмитрий Петрович обнаружил свой автомобиль стоящим на кирпичах (да и стоящим ли). В смысле, кто еще был свидетелем унижения. А это имело значение. Разум человеческий, когда надо, выдает фантастическую скорость, все вышесказанное и еще многое другое Миша обдумал за пару секунд, прошедших между окончанием фразы про мудаков и началом высказывания Таджика.
– Да ладно тебе, Аристотель, любой труд уважаем. Главное, они при деле, а не просто болтаются по улицам. Я для таких случаев это ведро и купил – ездить от парковки домой. Но раз попались, то придется колесики вернуть.
– Да-да, конечно! Извините, мы же не знали!
– А надо знать. Потому что есть люди, которых обносить нельзя. А если бы это врач какой был? Барыг, что ли, мало с машинами. Я помню, в их возрасте хату взял. И тоже не проверил. А там ученый, выяснилось, что он при Сталине сидел к тому же. Меня всё заставили вернуть, и еще год у него на посылках быть. Я раз в неделю приходил и спрашивал: «Аркадий Тарасыч, чем помочь?»
На фразе про год Миша напрягся. Он знал, как иногда филигранно, вежливо и с улыбкой люди склада Таджика могут тебя поставить в чрезвычайно напряженную позицию.
– Но я не физик, так что так решим. Сейчас поедем шиномотажом заниматься. И неделечку меня утром и вечером на этой красивой машине до парковки и домой возим. Идет?
– Петрович, да они тебе еще приплатить должны, что такого человека возить будут! Кретины бестолковые! Прости, плохо воспитал, может, хоть научишь их уму-разуму.
Позже Миша узнал от отца, что Таджик начал серьезную карьеру в преступном мире с подделки денежных знаков, а потом перешел в мошенничество с использованием настолько изощренных схем, что его даже толком взять ни разу и не смогли. От обиды менты опустились до банального подброшенного оружия, но, к своему удивлению, получили по рукам от прокуратуры и отпустили Таджика.
За неделю работы водителем авторитет Миши неожиданно вырос. Более того, друзья просились с ним в «смену», мотивируя это тем, что раз воровали колеса все, то и все имеют право на такое интересное и в чем-то статусное общение. Как-то раз после очень содержательного утреннего разговора Миша предложил Дмитрию Петровичу:
– Может, я вас и на «мерине» повожу, столько вы рассказываете интересного.
– И, вероятно, рассказываю зря! – неожиданно резко ответил Таджик. – Ты что, водитель, что ли? Все знают, почему ты меня до парковки возишь. Но если ты в «мерин» сядешь, то всё. Другой разговор. Запомни. Купить уважение нельзя, а вот продать, и очень дешево, – раз плюнуть.