Сон выдр
Le sommeil des loutres
by Marie-Christine Chartier
© Éditions Hurtubise inc., 2020
© Музыкантова Е., перевод, 2024
© Издание на русском языке, оформление. Строки
Посвящается Луизе (наконец-то!)
Однажды любимый человек вручил мне шкатулку, полную тьмы. Лишь годы спустя я оценила, какой то был подарок.
Мэри Оливер
Джейк
Моя жизнь – сплошная серость. Так было не всегда. Когда-то прежде она сверкала, искрилась. А потом меня погасили, и теперь я серый и унылый. Ладно, давайте уточню, я сам себя погасил. К чему приписывать кому-то свои же заслуги.
Я нашел подработку в пиццерии. Ну как подработку. Я посудомойщик. Низшая ступень в пиццерийной иерархии. Я на дне во всех смыслах этого слова.
А ведь мог бы столько всего сделать! Нет, правда. Например, вообще не работать; да, я могу позволить себе такую роскошь, пусть и не задаром. Или подыскать более подходящее занятие – но мне хотелось найти что-то максимально далекое от прежнего моего ремесла. Что-то незатейливое, рутинное, чем можно заниматься, почти не включая мозг. Да, пришлось немного поумерить амбиции. Хотя мне ведь и не работа по сути нужна была, а просто какое-то занятие. И вот я посудомойщик. Уже две недели как. С самого моего возвращения. Это у меня терапия такая. В дополнение к уже существующей.
Я снимаю обувь, поднимаюсь наверх и запираюсь в своей комнате. После нескольких часов в горячей воде руки зудят. Увы, не спасают даже перчатки.
Растягиваюсь на кровати и пялюсь в потолок, в черноту. Она лишь слегка темнее, чем моя жизнь. В последнее время я неоднократно пытался как-то описать ее, но, кажется, серый цвет подходит лучше всего. Нет, я не живу в кромешной тьме, просто моей жизни не хватает красок. Вот что происходит, когда гаснешь.
Одной из первых вещей, которые я сказал своей психичке – так я называю психолога, чем на самом деле не горжусь, – что мне кажется, будто дни напролет я хожу в мокром пальто. Оно тяжелое, сковывает движения и постоянно раздражает. Доктор похвалила мое образное мышление, а я задумался – какой психолог станет восхищаться красноречием пациента? Однако быстро стало понятно, что Кристин не похожа на других специалистов. Не то чтоб я много их встречал, но она какая-то другая. Я всегда умел замечать нестандартных людей. Кто-то бы сказал, это потому, что я сам по сути отщепенец. Понятия не имею, как сейчас обо мне отзываются. Впрочем, я стараюсь не обращать на это внимания.
В нашу первую с Кристин встречу я не то чтобы лучился счастьем. С другой стороны, кто вообще может излучать счастье, когда идет к психологу? К нему от хорошей жизни не обращаются.
Сеанс состоялся через несколько дней после того, как я прибыл в реабилитационный центр в начале мая. Три месяца назад. Я был угрюм, хотя и довольно спокоен. Думал, вот сяду перед ней, она задаст пару вопросов и пропишет антидепрессанты. Думал, что это просто еще один обязательный этап в череде тех, которые должны проложить мне путь к новой жизни. К, так сказать, «воскрешению». Как у Иисуса – если бы, конечно, Иисус вывалился обдолбаным из бара и попытался выблевать свое нутро, а его засняли на радость всему интернету – или, по крайней мере, ради чьего-то развлечения.
Короче. В тот день я сидел в кабинете Кристин и ждал ее вердикта. Не то чтобы надеялся услышать что-то новое. Во-первых, мне уже все высказала Лина, моя мама. Она постаралась проявить снисхождение – все-таки долг матери выступать на стороне своего ребенка, – но случившееся ее потрясло. Затем мне пришлось столкнуться с реакцией своего отчима Андре, потом нескольких друзей, которые у меня еще остались, а также выслушать Марианну, мою теперь уже бывшую.
И конечно же, куда без общественного порицания. Так оно обычно и бывает. Люди обожают тебя ровно до тех пор, пока ты не подкинешь им повод себя ненавидеть. А презирать всегда удобнее, чем любить – так можно высвобождать накопившееся раздражение. Судя по тому, как безжалостно накинулось на меня население Квебека, накопилось его предостаточно.
Итак, раз уж все высказались о моей персоне, не хватало только мнения Кристин. И долго ждать его не придется.
Чтобы отвлечься, я принялся рассматривать абстрактные картины на стенах кабинета. Та, что справа, изрядно смахивала на изображение множества женских грудей. Из чего следовало три вывода: либо на полотне нет ничего подобного и у меня просто едет крыша; либо это тест вроде картинок с чернильными пятнами; либо Кристин и правда чудаковатая, как все психологи.
Пока я изучал стены, она начала беседу:
– Итак, Жакоб.
Странно, а ведь голос у нее совсем не как у психолога. По крайней мере, у врача я его не таким представлял. Вроде бы они должны говорить тихо, вкрадчиво. Как стали общаться со мной все близкие после «того случая». Люди ошибочно полагают, что сказанное тихим голосом звучит не так обидно. Вот только зачастую дело не в тоне, а в самих словах. А иногда тебе просто паршиво, независимо от того, говорят с тобой вообще или нет.
От всех этих заискивающих, сочувственных голосов у меня уже зубы сводило. Надо еще сказать, что в тот момент я остро тосковал по всему, что годами помогало мне развеяться: по алкоголю, травке и особенно таблеткам.
– Вообще-то, Джейк, – поправил я Кристин.
– На английский манер?
– Да.
Меня удивило, что она с самого начала неверно произнесла имя. Будто понятия не имела, кто я такой. И нет, у меня не звездная болезнь в терминальной стадии – просто все тебя знают, когда ты буквально растешь в свете софитов, постоянно мелькаешь сперва на телевидение, потом в кино. И вообще как она умудрилась разминуться со всеми этими громкими статьями, что недавно заполонили журналы и интернет, – «Джейк Суррей: от вундеркинда до изгоя», «Джейк Суррей, Маколей Калкин Квебека», «Джейк Суррей, юный король, изгнанный из своего царства». Я почти не преувеличиваю, эту чушь разнесли повсюду. Ну а что, люди славно на мне оттоптались.
Я присмотрелся к Кристин. Она казалась утонченной, интеллигентной: не просто очередной дурочкой, раздобывшей диплом психолога. Я подумал, что, может, Кристин не смотрит телевизор и не читает «Нарсити» или «Голливуд PQ». Тем лучше для нее. И для меня тоже. Она вдруг начала нравиться мне чуть больше. Я не удержался и уточнил:
– Мой отец был англичанином.
Будто мне нужно было объяснять, отчего у меня именно такое имя. Вечно так боялся произвести ложное впечатление, что специально взял вычурный псевдоним – собственно, мой образ жизни тоже тому изрядно способствовал. Стоит признать, мама всегда опускала меня с небес на землю, хотя все вокруг твердили, какой я исключительный, замечательный, потрясающий и все в таком роде. Ей пришлось нелегко, но она никогда не сдавалась. Лина просто святая. Да, все-таки моя история напоминает жизнь Иисуса. Опять об этом думаю, хоть и не собирался. Наверное, однажды огорошу такой параллелью Кристин. Ей точно будет что на это сказать.
– А, хорошо. Итак, Джейк, – ответила она.
Кристин не стала задавать мне вопросов об отце. А вроде должна была ухватиться за возможность проанализировать мое детство – все наши проблемы оттуда, разве нет? Впрочем, я с радостью обошел молчанием тему своего биологического родителя – не потому что мне больно о нем говорить, а потому что и сказать-то нечего.
Вместо этого Кристин спросила:
– Джейк, чего бы ты хотел от наших встреч?
– Э… не знаю. А разве не вы должны мне сказать, как все будет проходить?
– Думаю, можно перейти на «ты».
– Как хотите…
– Или тебе неловко?
Мне стало смешно. Передо мной сидела девушка чуть за тридцать, милая, дружелюбная – чего смущаться-то?
– По сравнению со всем, что меня в последнее время беспокоит, это уж точно не проблема. Извини.
Я изобразил застенчивую улыбку и поразился, как у меня лицо пополам не треснуло. Давненько не приходилось так растягивать губы.
Кристин тоже улыбнулась.
– Придуриваешься? – спросила она.
Странно было слышать такой вопрос от психолога. Я думал, беседа получится более формальной, а Кристин, наоборот, говорила как я, выглядела как я. Не в том смысле, что она держалась как парень двадцати одного года, а скорее в том, что доктор вела себя как классная кузина или тетя. Я даже немного расслабился в кресле.
– Ну вообще да, придуриваюсь. Я же не знаю, как все должно быть. В смысле, встречи. Думал, ты мне просто антидепрессанты пропишешь.
– А ты хочешь, чтобы я их прописала? У тебя депрессия?
Два чертовски хороших вопроса. Я пожал плечами.
– Разве не ты должна это решить?
– Вовсе нет. Кто лучше тебя знает, как ты себя чувствуешь?
Я вздохнул.
– Честно, понятия не имею. Я здесь, значит, мне нехорошо, но не потому что у меня крыша поехала, просто… жизнь так сложилась.
– Ок. А что ты тогда знаешь?
– Чего?
– Ты сказал, чего не знаешь о себе. Определять это – уже неплохо. А теперь мне бы хотелось послушать, что ты знаешь.
Я растерялся. Она терпеливо ждала. Спасибо ей, дала мне время привести мысли в порядок. А то в межушном пространстве приключился натуральный хаос.
– Я знаю, что прямо сейчас нахожусь в замешательстве. Но вряд ли у меня именно депрессия. Просто я… ничего не хочу. – Постучав пальцем по виску, я добавил: – Там все бешено крутится, а вот остальное тело будто заморожено. Как если поставить машину на нейтралку, но вдавить педаль в пол. Не двигаешься вперед, а буксуешь на месте. Пока такой вариант меня защищает, но всю жизнь провести в подобном состоянии я не хочу. Нейтралка – она дает время успокоиться, но…
– …двигатель может рвануть.
Я снова улыбнулся. На этот раз вышло искреннее.
– Ну да. И, раз ты не можешь мне объяснить, что я чувствую, хотя бы скажи, к чему это приведет?
Она глубоко вздохнула и закрыла блокнот, в котором так еще ничего и не написала.
– Слушай, вот как я это вижу: нет смысла сразу прописывать таблетки тому, кто уже пристрастился к другим таблеткам.
У меня вырывается хриплый смех. Было приятно услышать, как кто-то сказал мне правду прямо в лицо. Такой контраст с красивой ложью моих близких и бессвязной чепухой, которую наверняка мусолят в таблоидах.
– Так вот, если ты не против, – продолжила Кристин, – я бы пока просто продолжила наши встречи и разговоры. Можно, конечно, что-то прописать – в конце концов, есть препараты, от которых вреда не будет, но… сперва хотелось бы понять, кто ты и как здесь оказался.
– Могу посоветовать пару статей.
– Лучше я послушаю тебя самого.
Я развел руки, показывая, что готов. Мои ожидания не оправдались, но оно того стоило.
Между сеансами я много думаю о Кристин. Теперь мы видимся реже, чем поначалу, – раз в неделю, а не трижды. По ходу наших встреч стало ясно: депрессии у меня нет. Грусть, растерянность, ощущение разбитости, смятение – но не депрессия. Очевидно, это другое.
Две недели назад меня выписали из реабилитационного центра, и я вернулся жить к маме и отчиму в Л’Ассомпсьон. Это казалось логичным: продолжить выздоровление в кругу семьи, попытаться вернуться к нормальному ритму жизни. Работать. Здесь я и устроился посудомойщиком в пиццерии. Решил делать хоть что-нибудь, что угодно, лишь бы только не сидеть в четырех стенах. Кристин смеялась, слушая мои рассказы о работе. Мягко, без насмешки. Еще она добавила, что я умею ее удивлять.
Вопреки ее совету, я так и не вернулся в свою роскошную квартиру. Ту, которая не была нам нужна, но мы все равно ее купили, потому что могли себе это позволить. Потому что то было время, когда мы правили миром, нашим миром, единственным, который знали.
«Мы» – это мой старший брат и я. Когда-то у нас было это «мы».
Я любил это место так же сильно, как ненавижу его сегодня. В итоге все равно продам его, когда найду в себе силы закрыть и эту главу своей жизни. Пока же не могу представить себе возвращение туда. Говорят, у каждого свой ад. Что ж, если он и существует, то явно находится в тех четырех стенах под куполообразным потолком в Плато-Мон-Руаяль.
– Задумался? – спросила Кристин.
Ага, задумался.
Я прихожу сюда изо дня в день. Странное чувство – снова оказаться в доме своего детства, в прежней спальне. Стены увешаны афишами фильмов, а также фотографиями, что я сделал на свой старый Canon и распечатал черно-белыми на принтере, который купил себе в десять лет на актерский гонорар. Мама с Андре ничего здесь не трогали, и это меня одновременно успокаивает и бесит. С одной стороны, комната напоминает мне о том времени, когда я все воспринимал легче и ярче, когда был счастливее и моложе не только из-за возраста, но и по состоянию души.
С другой – она живое свидетельство пустоты, что осталась после ухода брата.
Раньше его комната была по ту сторону стены. В детстве мы в шутку перестукивались поздно ночью, чтобы пообщаться, дать друг другу понять: мы еще не спим, а вот взрослые уже задремали.
Теперь Матье больше нет, он опустился гораздо ниже меня, в то место, из которого никто не возвращается.
Тем не менее каждую ночь я стучу в стену. И жду.
Эмили
Я люблю потрясающего парня. Вернее, мужчину – мы больше не дети. По ночам, в кольце его больших горячих рук, я чувствую себя женщиной.
Я люблю замечательного, умного, нежного, заботливого мужчину. А еще он щедрый, всегда готов помочь другим. Забавный, с тонким чувством юмора. Наконец, он прекрасен, как бог, будто всего ранее перечисленного недостаточно. Его красота – вишенка на торте.
Я влюблена в замечательного парня, которым продолжаю восхищаться даже после того, как он сказал мне, что между нами все кончено.
Это случилось почти два месяца назад, в начале лета. Первого июня, за неделю до моего отъезда в самое большое путешествие в жизни. Весьма кстати.
Джастин поступил честно, но не жестоко. Он не стал растягивать неизбежное на недели молчания, отягощенного невысказанными словами и мимолетными взглядами, когда один тянется, а другой от него уворачивается. Джастин меня больше не любил, вот и все. На самом деле, он сказал: «Я люблю тебя, но не думаю, что еще тебя люблю… ты понимаешь?»
Нет, я не поняла.
– Ты сам-то сознаешь, что говоришь? – просипела я, чувствуя, что мне не хватает воздуха.
– Прости, Эми. Я не знаю, как это сделать.
– Что сделать?
– Разбить тебе сердце. И мне так больно.
– Тогда зачем вообще его разбивать?
– Потому что иного выхода у меня нет.
Казалось, ему больно так же, как и мне. Не знаю, действительно ли это помогло. Джастин неловко продолжил, неосознанно поворачивая нож в ране. Мол, дело не в том, что он больше не испытывает ко мне привязанности, а в том, что его любовь постепенно изменилась, а Джастин этого не осознавал. За те месяцы, пока мы были вместе, мой огонь усилился, а вот его смягчился, и страсть превратилась в дружбу. Когда дружба перерастает в любовь – это очень хорошо. А вот обратный процесс вряд ли можно назвать предвестником счастливого будущего.
– Мы хотим разного, – добавил он.
– Это из-за поездки?
Я уже какое-то время собиралась отправиться волонтером в Сенегал на шесть недель, чтобы улучшить академические показатели и усилить свое заявление о приеме на медицинский факультет университета. Возможно, Джастин боялся отношений на расстоянии. Он покачал головой.
– Конечно, нет. Брось, Эмили, ты же меня знаешь, я не такой.
Обычная Эмили, настоящая, та, которая не получила только что несколько ударов в сердце, потребовала бы объяснений. Только вот меня терзала боль, а Джастин взглядом умолял не настаивать. Я чувствовала себя смертельно раненным зверем, который просит охотника прикончить его, а не стоять и смотреть на агонию.
Так что я больше не задавала вопросов, а просто отпустила Джастина, ведь именно так положено делать, когда твой любимый человек тебя бросает. Нет смысла держать в плену того, кто предпочел бы оказаться где-то в другом месте. Какие бы клетки мы ни пытались создать своими объятиями, из них все равно можно выскользнуть – слишком велики просветы между прутьями.
Никогда бы не подумала, что это так больно, когда тебя бросает парень. Может, потому что мне казалось, будто искусством выживания после разрыва я уже овладела в полной мере. Мой отец ушел год назад. На самом деле, всего за несколько недель до того, как я встретила Джастина. Любимый тогда очень меня поддержал, но теперь, прекратив наши отношения, оставил после себя огромную пустоту.
Уход моего отца произошел по глупости, это случается куда чаще, чем кажется. Мама подшутила над его растущим животом. В ответ папа записался на занятия кроссфитом в соседнем спортзале. Мы с мамой удивились и поспорили, надолго ли его хватит. Она ставила на неделю, а я – на две, чтобы хоть так поддержать отца. В конце концов, папа оправдал все наши ожидания, когда встретил там молодую энергичную девушку, в которую и влюбился. Он ушел от моей матери, успешно разрушив то, что строил всю свою жизнь, включая доверительные отношения с единственной дочерью.
Как и отец, Джастин застал меня врасплох. Я с головой ушла в мечты о грядущем лете. Как несколько дней порадуюсь хорошей погоде вместе со своим парнем, затем отправлюсь спасать людей и вернусь уже более зрелой женщиной, познавшей горести мира и набравшейся смелости их врачевать. Таков был мой великий план. Я собиралась идти навстречу чужой боли, а не бежать от своей.
Неделю спустя я улетела в Африку с крохотным рюкзаком и разбитым сердцем.
С первых дней меня перевернуло с ног на голову, но не так, как я предполагала. Тогда-то и стало ясно, что этим летом все пойдет иначе, чем планировалось. Надо сказать, у меня было довольно наивное представление о бедности: мы думаем, что знаем ее, потому что видели сюжеты в новостях или фильмах. Другое дело, когда ты оказываешься с ней лицом к лицу, когда задействованы все твои чувства. Страдание, конечно, можно увидеть, но прежде всего его можно услышать, потрогать, почувствовать. Я увезла с собой из Сенегала его запахи и текстуры, его звуки и цвета. Прошло уже три дня с возвращения, а я до сих пор ощущаю его землистый, соленый, чуть кисловатый запах. Все еще чувствую пыль на своих руках, смешанную с кровью и мочой, все еще слышу детский смех и стоны боли. В моем мозгу бесконечной каруселью мелькают образы: мать с дочерьми, просящие милостыню на углу улицы, плакаты клиник для абортов, повсеместный голод.
Поездка изменила меня, но я так и не обрела ту силу, о которой мечтала. Напротив, в Африке я оставила частичку своей прежней беззаботности.
Чужие страдания настолько меня поглотили, что я не успевала думать о своих. Боль словно бы ушла в спячку, что меня вполне устраивало. Вот только она вернулась в полную силу, стоило только переступить порог дома.
Я будто бы заново учусь жить в Квебеке. Получается плохо. Кровать кажется слишком мягкой, слишком рыхлой, а сердце – еще более разбитым. Я пока не вернулась на свою работу в пиццерию, благо начальник разрешил отдохнуть сколько надо. Он добрый друг моей матери, я считаю его практически своим дядей. Он все знает и относится к моей ситуации с пониманием. Поэтому я убиваю время, лежа на кровати и глядя в потолок. Или, что еще хуже, роясь в соцсетях. Дитя своего времени.
Захожу в «Инстаграм»[1], вижу фото Джастина на пляже. Ангельская улыбка, взлохмаченные волосы, прищуренные на солнце глаза. Мое разбитое сердце колотится в грудной клетке.
С тех пор как я вернулась, мы списались один раз. Вышло душевно, но не более того. Он спросил, как прошла моя поездка. Мне понадобились все силы, чтобы не пригласить его к себе домой под предлогом обсудить ее. Вместо этого я ответила, что все в порядке.
Напоследок Джастин сказал мне, что хочет, чтобы мы остались друзьями, когда все уляжется. Интересно, из вежливости или правда этого хотел.
Дружить с Джастином… Да мне от одной только мысли плохо становится. Ну то есть наблюдать, как его жизнь идет параллельно моей, изображать радость, когда он встретит новую девушку, которую уже не бросит, делать вид, будто я не хочу оказаться на ее месте… Вряд ли у меня на такое хватит сил.
Приходит оповещение из мессенджера. Это Оливия, моя лучшая подруга. Она сейчас в Барселоне, участвует в программе по обмену студентами. Уехала еще раньше меня, поэтому о моем разрыве знает от остальных ребят из нашей банды и из того немногого, что я нашла в себе силы доверить ей. Не люблю говорить о своей боли, а писать – и подавно.
Быстро читаю ее сообщение.
Оливия:
Привет, как жизнь? Не пора ли снова влюбиться в себя? А то я твою хандру аж в Барселоне чувствую, это тяжело.
Невольно улыбаюсь и чувствую, что практически совершила подвиг. Решаю ответить чуть позже.
Выключаю мобильник и выхожу на террасу позади дома. Надо полить клумбы. Сад погрустнел: мама пыталась ухаживать за ним, пока меня не было, но безрезультатно. Это мы с отцом обожали возиться в земле. Я выдергиваю горсть сорняков вокруг умирающего куста помидоров и на этом сдаюсь.
Возвращаюсь во внутренний дворик, сажусь и запрокидываю голову. Наверху мерцают несколько звезд. В Сенегале, вдали от цивилизации, они тысячами усыпали небосклон. Вся красота мира над колыбелью его уродства. Оглядываюсь вокруг. Здесь все одно и то же, от района к району: слипшиеся между собой домики, цветущие клумбы, клочки зеленой травы и лентяй-сосед, который даже не пытается полоть одуванчики, отчего их разносит повсюду.
Добро пожаловать домой, Эмили.
Джейк
Хозяина пиццерии, где я работаю, зовут Ник. Это пятидесятилетний мужик с широкими плечами и квадратным подбородком. Когда я пришел на собеседование, Ник сперва решил, что это розыгрыш.
– Чего? Что это Джейк Суррей собирается делать у меня на кухне?
– Мыть посуду, – просто ответил я.
Думал, он меня пошлет, но Ник только громогласно расхохотался, как истинный владелец пиццерии, затем оглядел меня с головы до ног и заметил:
– Видок у тебя пришибленный.
Судя по всему, избытком такта он явно не страдал.
– Знаю, – кивнул я.
– Хотя мойке какая разница. А столы обслуживать сможешь?
– В общении я не силен, но, если очень нужно, способен на многозадачность.
Он снова рассмеялся. Что ж, хоть кого-то развлеку. Видел бы он меня на пике формы.
– А ты забавный, звездун.
Я сразу понял, что теперь это мое прозвище. Ник бросил мне пару хозяйственных перчаток, и так началась моя блестящая карьера.
Сегодня среда. Как и всегда, я прихожу немного раньше. Меня можно назвать пунктуальным парнем. А вот Матье, хоть и старше меня на три года, поступал как раз наоборот: ему было наплевать на правила. Может, поэтому я до сих пор жив, а он нет. Да, я отклонился от курса, но всегда держал в поле зрения ориентир. У Матье же его никогда не было. Брат пролетел по жизни, как комета. Живи быстро, умри молодым.
Встав в нескольких метрах от черного входа, закуриваю последнюю перед сменой сигарету. Я ненавижу сигареты, но только они помогают мне успокоиться. Как таблетки оксикодона[2], но не такие вредные. Ладно, такие же вредные, просто более законные. Из двух зол приходится выбирать меньшее, верно? В любом случае я планирую бросить. Скоро. Исцеление похоже на горящий дом: нельзя спасти все сразу. В первую очередь нужно укрыть от огня самое главное. Вот и я постепенно освобождаю свое тело от всякой дряни. Остались только сигареты.
К двери мимо меня проходит девушка, и я с любопытством пялюсь ей вслед. Две недели здесь проработал, но ее еще ни разу не встречал. У нее темно-рыжие волосы, похожи на мех лисы. Не знаю, натуральные или нет, но выглядит красиво, броско. Судя по веснушкам, усеивающим ее лицо, цвет родной, хотя эти сумасшедшие кудри кажутся слишком красными. Копна у нее куда гуще, чем у обычного человека. Просто ходячее пламя, даже форма официантки красная – кстати, ей идет. Может, потому что она не заморачивается. Если мир шоу-бизнеса меня чему и научил, так это тому, что все дело в отношении. Что угодно может быть красивым и модным, если носить это достаточно небрежно.
Ее взгляд скользит от моей руки ко рту, и она чуть закатывает глаза. Ничего удивительного. Люди осуждают курильщиков, и не зря. Тушу бычок ногой и иду в пиццерию вслед за лисичкой.
Она обнимается с Ником.
– Ну как прошла поездка? – спрашивает он.
– Невероятно.
– Еще бы. Африка – дело серьезное.
– Это было настоящее безумие, Ник. Даже не знаю, как описать. В жизни не видела столько красоты и горя в одном месте.
К горлу подступает желчь. Похожие слова шептала мама отчиму в день похорон Матье. Мол, как ужасно в столь юном возрасте познать такое количество радости и горя. Она явно говорила не о месте, а о человеке. Обо мне.
В тот день я сорвался. Даже представить не мог, что способен так низко пасть. Говорят, чтобы выплыть на поверхность, надо сперва достичь дна. Мне это выражение всегда казалось неправдоподобным – до тех пор, пока я не увидел гроб с телом брата. Вот тогда-то и понял смысл. Хорошая метафора, только поверьте, оттолкнуться от этого дна куда сложнее, чем думается.
До сих пор гадко вспоминать тот день. Именно из-за него я бросил употреблять. Но по иронии судьбы из-за него же я и мучаюсь от ломки. Ничего нового, уже как рефлекс: меня всегда тянуло чем-то закидываться, чтобы успокоить нервы, хотя поначалу способы были не такими радикальными. Одно время я ни о чем, кроме таблеток, и думать не мог. Даже на похоронах не сдержался, хотя зависимость сгубила моего брата и стала причиной его смерти. Надо было поддержать маму, утешить ее, но я не мог стоять там, пожимать руки и принимать соболезнования от кучи посторонних людей. Хотелось убежать или все порушить. Вот только я не мог поступить так с Линой. Потому и решил сделать плохо только себе и улизнул в ванную.
Там меня и нашел отчим: я валялся на полу, наполовину в душевой, опустив голову в чашу, хотя меня не рвало. Накидался, но без грязи. Молодец, Джейк, умница. Когда гости разошлись, Андре с Линой отвели меня к себе.
Вскоре после этого я начал лечение в реабилитационном центре и сеансы с Кристин. Мама предлагала такой вариант задолго до кризиса, но я был слишком разочарован в своей жизни. Зато после срыва на похоронах Матье поехал в клинику по доброй воле. Думаю, потому и получилось. Таков секрет успеха в любом деле: инициатива должна исходить от тебя самого. И вот я уже почти три месяца в завязке, сосредоточен только на выздоровлении.
Выйдя из клиники, я думал, что все, зависимость осталась позади. Однако на деле оказалось иначе. Желание употреблять никуда не девается, просто ты сам решаешь держаться. Трезвость – это осознанный выбор. Ты не думаешь о ней, пока тебя не тянет на темную сторону. Совершенно не ценишь, какое счастье – жить без ежедневной борьбы с самим собой. Это примерно как с болезнями. Мучаешься с соплями – думаешь, что вот поправишься – и станешь ценить каждый вздох. А пару дней спустя совершенно об этом забываешь. Благодарность – штука чертовски мимолетная.
Если бы я мог вернуться в тот день, когда впервые попробовал таблетку, никогда бы к ней и не притронулся. Ладно, вру. Тогда никто и ничто не могло меня остановить. Масштабы дерьма сознаешь, только увязнув в нем по самую шею.
Как бы мне ни хотелось повернуть время вспять, я знаю, что это невозможно. Я больше никогда не стану тем Джейком, которым был до наркотиков, до смерти брата. Мне всю жизнь предстоит нести эти шрамы, следы того времени. Нельзя выйти из ада без ожогов. Не существует кнопки перемотки. Нам приходится жить с последствиями наших решений. Этому я сейчас и учусь.
– Эй, звездун, вы с Эмили уже знакомы?
Я поднимаю глаза и осознаю, что так и торчу в дверях, глядя в никуда и утонув в своих мыслях. Наверное, тот еще видок со стороны. Ник глядит по-доброму, но немного недоуменно. Так он на меня чаще всего и смотрит. Мол, не знаю, в чем твоя проблема, парень, но хотел бы помочь.
А вот лисичка глядит иначе. Примерно так, как недавно смотрела на мою сигарету, только теперь ее эмоции направлены на меня самого. Отвращение, презрение – может, отторжение? Хотя, наверное, всего понемножку.
– Привет, я Джейк.
Она улыбается, но в ее улыбке нет ни капли тепла.
– Я знаю, – просто отвечает лисичка, разворачивается и уходит в зал.
Ник неловко откашливается. Я опускаю плечи.
– Так понимаю, она не из числа моих поклонниц.
– Не волнуйся. Наша Эмили не сразу к людям проникается.
Если б Ник знал, сколько всего меня беспокоит, понял бы, что холодная встреча явно где-то в конце списка. Однако поведение этой девушки пробуждает во мне любопытство. Сквозь распахнутые двери я вижу ее огненную голову, что мелькает в зале. Мне очень-очень хочется закурить, но я сжимаю кулаки в карманах и отвечаю Нику:
– Без проблем. У меня в запасе куча времени.
Эмили
Большую часть вечера я перевариваю новость, что наш новый посудомойщик и правда Джейк Суррей. Тот самый Джейк Суррей. Да это же все равно что встретить Ксавье Долана на автозаправке «Макдоналдса».
Я немного знаю его историю, как и почти все жители Квебека в курсе трагедии братьев Суррей. Когда в апреле прошлого года умер Матье, Джейк исчез с радаров, особенно после того, как в сети появилось то неприятное видео, которое нормальный человек смотреть не сможет. Ходили слухи о злоупотреблении наркотиками, о реабилитации, обо всем в таком духе. Я не особо внимательно следила за событиями. Когда у меня самой начались проблемы, я перестала обращать внимание на чужие. Тем не менее новости заполонили весь интернет, нельзя было открыть поисковик, не наткнувшись на «обновление» статуса. СМИ изводили нас, изводили его, как я полагаю, даже если он действительно мечтал о подобной славе. Вот что бывает, когда ты звезда в маленьком сообществе вроде Квебека. Полагаю, на международной арене дела Джейка обстоят не лучше, только мне трудно найти хоть каплю сочувствия в душе, все еще полной страданий самых обездоленных. Все еще полной моих собственных печалей. У этого парня была жизнь, о которой все мечтают, а он выкинул ее в помойку за пригоршню таблеток, запитых виски. Джейк заслужил свою судьбу.
Знаю, как будущий врач я должна бы поменьше осуждать человека, тянущегося к саморазрушению, и более терпимо относиться к нему. Ник совершенно четко дал мне это понять. Когда Джейк ушел после смены, я отправилась к своему названому дяде, решив убедиться, что он не поддался излишнему сочувствию. Я люблю Ника, но знаю его склонность подбирать каждую раненую птицу. Надо сказать, он и сам страдал от зависимости. Его пороком был алкоголь, и это чуть не стоило ему семьи, прежде чем Ник взял себя в руки. С тех пор он верный защитник всех заблудших. Мне это рассказала мать; Ник никогда не говорит о том времени.
– Уверен, что хочешь нанять того парня? – спросила я, пока он заканчивал снимать кассу.
– Я уже его нанял.
– Ты понял, о чем я.
Ник молча смерил меня скептическим взглядом.
– Ты же знаешь, кто он?
– А чего я, по-твоему, его звездуном зову?
– Точно. Ну и вот.
– Что «вот»?
Ник облокотился о прилавок и терпеливо посмотрел на меня, словно сам уже пришел к каким-то выводам и ждал, пока я выскажу свои.
– Он наркоман, – заявила я, чувствуя неловкость под внимательным взглядом Ника.
– Джейк больше не употребляет.
– Откуда ты знаешь?
В карих глазах Ника мелькнул странный блеск.
– Знаю и все.
– Он какой-то не от мира сего, – продолжила я, но мой довод был встречен лишь глубоким вздохом.
– Ему грустно, Эмили. Я ожидал от тебя больше сочувствия. Вроде из гуманитарной поездки вернулась? Прошлое должно оставаться в прошлом.
– Я и сочувствую тем, кто не лезет в дерьмо по собственной воле.
– Фу, как грубо. Знаешь, порой жизнь сама макает нас в дерьмо, хотим мы того или нет. Лучше присмотрись к нему, вместо того чтобы осуждать.
Следовало отдать Нику должное: он не мог похвастать блестящим образованием, зато сердце у него было размером с целый мир. Видя, что близкий друг разочарован моей реакцией, я почувствовала себя мелочной, поэтому заткнулась и принялась с тех пор наблюдать за Джейком. Он, конечно, красавчик. Каштановые волосы, голубые глаза. Тонкие и одновременно мужественные черты лица, прямой нос, полные губы. Соблазнительное лицо.
И полное грусти. Бесконечной грусти. Теперь, когда Ник о ней упомянул, я и сама ее замечаю. Сгорбленные плечи, темные круги под глазами – такие парой дней сна не разгонишь. Даже в самые тяжелые свои дни я и то выглядела лучше. Бросив меня, Джастин расколол мое сердце надвое. Это больно, но края осколков гладкие, и я знаю, что сумею со временем исцелиться.
А вот Джейка будто раздробили на тысячу кусочков. Что бы он ни делал, никогда не сможет собрать их все.
Но порой, когда Джейк улыбается в ответ на шутки Ника, его лицо будто озаряется. Какая-то искра вспыхивает в самых глубинах души, почти незаметно, но согревает все пространство вокруг. Наверное, в прежние времена Джейк мог ослепить весь мир своим счастьем.
Джейк
Я едва замечаю, как проходит август. Сижу в пиццерии в своем углу занимаюсь делами. Мы работаем втроем: Ник, лисичка и я. Иногда на помощь приходят жена и братья босса. Но в основном нас трое.
Мы с Эмили не разговариваем. Как бы Ник ни старался втянуть нас в беседу, он натыкается на стену молчания. Я осторожно здороваюсь с Эмили каждый день, пусть и не получаю вежливого ответа. Интересно, почему она так меня ненавидит? Дело явно личное. Быть равнодушным к кому-то легко, а вот намеренное игнорирование требует определенных усилий.
В социальных сетях на меня вылилось много хейта. Но вживую ощущения совершенно иные. Вот и хорошо, что я ошибся. А то при других обстоятельствах это бы меня задело.
Сегодня вечер пятницы, и мы зашиваемся. Несмотря на то, что я изо всех сил стараюсь не отставать, посуда, тарелки и противни накапливаются передо мной с головокружительной скоростью. Ожидаемой пустоты в голове не возникает. Обычно, как только я надеваю желтые перчатки для мытья посуды, у меня в затылке будто открывается дыра, и мысли стекают вниз по шее и спине. Странный и немного грубый образ, но уж лучше пусть выливаются, чем бурлят в голове.
А вот сейчас дыра не открылась. Я знаю, в чем причина: сегодня, 20 августа, исполнилось ровно четыре месяца со дня смерти Матье. Мысли о брате преследуют меня постоянно, но кажется, с каждым двадцатым числом месяца становится только хуже. Я проживаю отметку за отметкой, но облегчение не приходит.
Иногда гадаю: настанет ли вообще время, когда я перестану так часто вспоминать Матье? Может, это как с возрастом детей – сперва ты фиксируешь каждую неделю, потом каждый месяц, затем переходишь на годы, ведь время летит и мелкие радости и печали теряют свою значимость. Пока скорбь еще свежа, и я представить не могу, как дальше жить без Мата. Это он то мокрое пальто, которое не дает мне двигаться. Мой груз вины и боли. Роскошное пальто, никому такого не пожелаю.
По крайней мере, благодаря Кристин я учусь определять и анализировать то, что чувствую. Видимо, просто признать себя «комком эмоций» недостаточно и никак не помогает мне прогрессировать.
Я знаю, что черпаю свою боль из смерти брата. Все логично. Я не ученый, но и не идиот.
А вот с чувством вины все сложнее.
Было бы легче, останься брат жив: тогда я смог бы разделить ее с ним.
– Что ты имеешь в виду? – спросила меня Кристин на прошлой неделе, когда я выложил ей свои размышления.
– Еще до смерти Мата я чувствовал себя виноватым. Каждый раз, когда закидывался таблетками, все время до того, как наркотики начинали действовать, я просто ненавидел себя. Мне не нравилось то, кем я стал, я больше не узнавал себя. Продолжал твердить себе, что я плохой человек, что делаю дерьмовый выбор. Прежде всего, я знал, что у нас с Матье есть доступ ко всему этому благодаря моей известности: я был ребенком-звездой. Это моя слава открыла нам двери в мир шоу-бизнеса и дилеров. Так что возможность доставать наркотики оставалась на моей совести. С другой стороны, именно Матье начал употреблять первым. В смысле, по-настоящему. Я курил травку уже несколько лет, с пятнадцати, может, с шестнадцати, но все было нормально. Чувствовал, что контролирую ситуацию. Окси – совершенно другое дело. Я бы никогда не прикоснулся к таблеткам, если бы не брат. Но я последовал за ним, и это уже моя ответственность. Короче, вот такое получается разделение вины.
Кристин слушала меня в полной тишине, мягко кивая в такт. Когда я замолчал, она сказала:
– Хорошо, у меня к тебе два вопроса, Джейк.
– Валяй.
– Во-первых, как думаешь, вы действительно разделяли эти чувства? Испытывал ли Матье вину за свои действия?
Я закрыл глаза, снова увидел своего брата на террасе ночного клуба в Калифорнии, в баре в Монреале, в нашей квартире на Плато. Испачканный белым нос, сияющие глаза, уверенная улыбка.
– Может, и нет. Мой брат ко всему относился… легче меня. Он не слишком любил самокопания.
Кристин кивнула. Она явно хотела развить тему, вот только я оказался не готов. Вместо этого я спросил:
– А что во-вторых?
– Ты уверен, что тебя можно назвать плохим человеком?
Я запустил руку в волосы. На фоне отмены у меня развилось предостаточно нервных тиков. Я ерошил волосы, грыз кутикулу, жевал губы. Тело будто постоянно искало, на что бы еще отвлечься, раз уж ему теперь не дают того, к чему оно привыкло.
Мне хотелось ответить Кристин, что нет, на самом деле я не считаю себя плохим, а говорю так, потому что чувствую себя виноватым, и, как по мне, это правильно. Отрицание подарило бы мне иллюзию, что я не так уж сильно разрушен, что работа по восстановлению не будет слишком сложной. Вот только я думал о Матье, которого уже нет рядом, которого у меня не хватило сил спасти. Думал о матери, о ее горе, которое поглотило бедняжку целиком. Об отчиме, который изо всех сил поддерживал Лину и тоже страдал. Как я мог посмотреть Кристин в глаза и сказать ей, что, несмотря на всю причиненную мной боль, я все равно считаю себя хорошим человеком? Не хотелось лгать ни ей, ни себе.
– Да, я правда так думаю. И что, я безнадежен?
– Нет, просто ты говоришь то, что чувствуешь. Это хорошо, но нам еще предстоит поработать над тем, как ты себя воспринимаешь.
– Так затем я сюда и пришел?
– Да.
– Джейк?
Голос Эмили врывается в мои мысли, резко выдергивает обратно в настоящее. Я вздрагиваю. Понимаю, что до сих пор тру последний поднос и тот уже буквально сияет первозданной чистотой. Судя по висящей вокруг нас тишине, ресторан пуст. Роняю поднос в раковину. Он оглушительно грохочет, ударившись о металлическое дно.
– Прости, замечтался, – бормочу я, доставая поднос и ставя его на место.
– Ничего, просто хотела вернуть тебя на землю, пока ты дыру не протер. Ник очень любит свою посуду.
Я оборачиваюсь. Впервые за две недели лисичка смотрит мне прямо в глаза. Кажется, пытается пошутить, но сложно сказать, уж больно она серьезная. Я вытираю лоб. Футболка намокла от жары и тяжелой смены. Скорей бы принять душ и лечь на кровать, чтобы забыть этот день и перейти к следующему.
Эмили все не сводит с меня глаз.
– А где Ник? – спрашиваю я.
– Ушел относить последнюю доставку. Сказал, чтобы я закрывалась. Завтра в гости приезжает его сын с внуком.
– А-а.
Повисает молчание.
– Ты как? – наконец спрашивает она.
Я поднимаю брови. Похоже, и правда хреново выгляжу, раз уж даже Эмили нарушила свой обет молчания.
– Серьезно спрашиваешь или из вежливости?
– А есть разница?
– Да. В первом случае мне придется ответить честно, а во втором – ляпну банальность, зато сэкономлю нам обоим время.
Сам понимаю, что несу чушь. Если это и задевает Эмили, она не подает виду.
– Ладно, – твердо заявляет лисичка, видимо, придя к какому-то решению.
– Ладно?..
– Не хочешь посидеть снаружи? Я куплю тебе пива.
Ага, сперва я выпью одну бутылку, потом дюжину, потом двадцать. Буду хлестать, как бездонная бочка, пока не отключусь. Спасибо, но нет, спасибо.
– Я не пью. Может, по «Спрайту»?
Она никак не реагирует, и ее бесстрастность сбивает меня с толку. Обычно я хорошо читаю людей. Это часть актерского мастерства: расшифровка, ассимиляция, имитация. Я годами погружался в своих персонажей, анализировал их реакции, эмоции. Всегда стремился понять других гораздо лучше, чем понимал себя. Это принесло мне много счастья, хотя косвенно и разрушило меня. Интересно, каково было бы играть Эмили. Конечно, трудно: пришлось бы вести себя не так, будто я ничего не чувствую, а так, как если бы я чувствовал все, но ничего не выпускал наружу. По крайней мере, такое впечатление она на меня производит.
– Ладно, тогда по «Спрайту», – отвечает лисичка и направляется на кухню.
Невольно улыбаюсь, качаю головой.
– Ничего не понимаю.
Она оборачивается и улыбается мне через плечо. Мне кажется, я вижу надлом в ее взгляде, печаль, которую прежде не замечал. Хотя, может, я переношу на нее свои эмоции.
– Все в порядке, я тоже, – мягко признается Эмили.
Я выхожу из ресторана. Ночь темная и теплая, с легким ветерком. Делаю глубокий вдох. Пот высох, и я жду свой «Спрайт». Дыра на затылке постепенно снова открывается, по крайней мере, на сегодня.
Эмили
Что-то в поведении Джейка, в его молчании тронуло меня и смягчило мое мнение о нем. Да, я жесткая, но не бесчувственная. Мне почему-то захотелось узнать его поближе. Поначалу я пыталась укротить этот порыв, ведь сама до сих пор не пришла в себя и лучше было бы заняться собой, а не чужими печалями. В любом случае, как-то лицемерно осуждать Джейка, но в то же время интересоваться им.
Однако отделаться от этого интереса я не могла. Он возвращался, когда Джейк, приходя в пиццерию, приветствовал меня кивком. Когда я наблюдала в распашные двери за четкими размеренными действиями нашего нового посудомойщика. Джейк казался невероятно сосредоточенным, будто проживал каждую минуту, не задумываясь о следующей. Не как буддистский монах, который смакует каждое мгновение, нет, скорее как человек, прилагающий максимум усилий.
Хотела бы я знать, что скрывается за этим фасадом. Конечно, не очень-то деликатно просто подойти и спросить: и что же тебя подтолкнуло разрушить свою жизнь? Хотя, с другой стороны, как еще мне узнать об этом?
«Привет, в общем, что-то ты не похож на эгоистичного трусливого наркомана. Не расскажешь о себе?»
Ну нет. Я не особо застенчивая девушка, но и у меня есть рамки.
Прошлой ночью мы с друзьями собрались посидеть у костра у реки. Любимое занятие нашей банды. Несколько лет назад мы вырыли яму в лесу недалеко от реки Л’Ассомпсьон и обложили ее большими камнями. С тех пор приходим туда каждое лето. Мы можем торчать там до поздней ночи, болтать, петь и пить. Здесь я впервые напилась, здесь выкурила свой первый и единственный косяк. (До сих пор помню ужасное жжение в грудной клетке и страх потерять контроль над собой.) Я люблю такие вечера под звездами: некоторые из моих самых ярких воспоминаний родились в сиянии пламени.
Джастин живет прямо у воды, возле дома Оливии. Прошлой осенью, когда начали встречаться, мы проводили почти все наши вечера у реки, он и я, иногда с ребятами, иногда одни, и в итоге оказывались у него дома, занимались любовью на шелковых простынях ранним утром. Эти утра были чудесны: я лежала в объятиях Джастина, прислушиваясь к шуму, который постепенно наполнял просыпающийся дом, пока родители любимого, его брат и сестры вставали. Джастину повезло, что у него большая семья. Мне нравилось проводить время в его доме, там у меня создавалось впечатление, что я не одна, хотя только что потеряла одного из двух своих главных близких людей. У Джастина я чувствовала себя в тысячу раз менее одинокой. Не знаю, говорила ли я ему об этом. Может, стоило. Может, если бы я больше открылась ему, он бы продолжал любить меня. Может, и нет.
Джастин приехал в Л’Ассомпсьон год назад, как раз перед поступлением в колледж. Его родители только что перебрались в этот район, он никого не знал, и ему требовалась помощь по химии. Я вызвалась его поднатаскать, за что Оливия немного меня поддразнивала. Я никогда и никого не брала под опеку. Подруга слишком хорошо меня знала и понимала, что я играю в школьного учителя не из чистого альтруизма.
– Ого, да ты по уши в него втрескалась, – заметила она, когда я сообщила, что помогаю новенькому.
Очевидно, Оливия была права. Я по уши втрескалась в смех и потрясающее тело Джастина. Надо сказать, взаимно. Между нами такие страсти пылали. Я думала, мы полюбили друг друга с первого взгляда. А как иначе?
Сегодня я сомневаюсь, верю ли вообще в любовь. Может, постоянная тяга к кому-то – просто физическая и химическая реакция, которая постепенно сходит на нет. Если повезет, пара вместе приходит к решению расстаться, иначе, как в нашем случае, страдает кто-то один.
Совершенно естественно, когда мы начали встречаться, я познакомила его со своими друзьями. Конечно, он мигом присоединился к нашей банде, как кусочек пазла, оказавшийся в нужном месте. Джастин умеет мгновенно располагать к себе людей. Короче говоря, моя помощь была не особо нужна ему: только задать импульс. Он до такой степени влился в нашу компанию, что даже странно становилось, неужели он не был с нами с самого начала.
И прошлой ночью это чувствовалось ярче, чем когда-либо. Кроме Оливии, все еще сидевшей в Испании, собралась вся банда: Элиана, девушка Оливии, Джордан и Николя, мои хорошие друзья с начальной школы. И Джастин. Который болтал и смеялся с остальными, занимая все пространство. Я не знала, где сесть и что сказать. Чувствовала себя самозванкой. Ушла через час, сославшись на головную боль. Никто не попросил меня остаться. Наверное, это и было больнее всего: осознавать, что теперь чужой стала я. Но они мои друзья, и Джастин должен отказаться от того, что принадлежит мне. Ведь так поступают после расставаний, верно? Отдают старые футболки и диски, забытые трусы и ватные палочки. Разделяют имущество и идут разными путями. Я бы хотела, чтобы он вернул мне моих друзей и уехал строить свою жизнь куда-нибудь далеко, чтобы я смогла забыть о его существовании.
Вернувшись домой, я обнаружила сообщение от Оливии. Странно, в Испании же сейчас три часа утра. Наверное, она на вечеринке засиделась.
Оливия:
Твое вранье про головную боль – хрень полная.
Эмили:
Ничесе, это в новостях рассказали, а я не знала?
Оливия:
Элиана сказала, что ты совсем рано ушла.
Эмили:
Было бы тебе так хреново, как мне, – ты бы тоже свинтила.
Оливия:
Нет. Это твоя банда, не уступай свою территорию 😈
Эмили:
Легко сказать.
Оливия:
Похоже, пора мне вернуться и взять дело в свои руки.
Эмили:
Я сама отлично справляюсь, спасибо.
Оливия:
Врушка.
Не испытывая ни малейшего желания развивать тему, я ничего не ответила.
Что мне было нужно, так это отвлечься от этих мыслей. Недолго думая, я взяла телефон и погуглила имя Джейка.
Рефлекторное решение, но оно меня разочаровало, потому что нет менее личного способа кого-то узнать. Особенно его. Если бы сам Джейк погуглил меня, нашел бы только несколько фото из моего «Инстаграма»: растение, кафе, пиво – никаких селфи, потому что я не могу воспринимать себя серьезно в режиме автопортрета. Если бы он копнул дальше, то наткнулся бы на фотографию профиля в «Фейсбуке»[3], может, на старую газетную статью обо мне, когда я выиграла региональные соревнования по гимнастике. Ничего особо интересного. Полная противоположность тому, что можно получить, если ввести в поиск «Джейк Суррей». Мне пришлось пролистать кучу страниц. Все первые статьи говорили о смерти Матье, о реабилитации Джейка, хотя информация по последнему вопросу была расплывчатой. Я продолжала читать, отмотала на полгода назад, потом на год, на два. Наткнулась на интервью с Джейком и его братом примерно во время выхода фильма, над которым они работали вместе. Я видела эту ленту. Как и все остальные. Я не очень разбираюсь в кино, но помню, как меня тронула натуральность диалогов и яркая игра Джейка.
Включаю видеоинтервью. Братья сидят в комнате, залитой светом. Джейк выглядит младше. Сверкающие синие глаза, сияющая улыбка. Он невероятно отличается от того Джейка, которого я встречаю каждый день, замкнутого, угасшего. Его брат ниже ростом, более коренастый, волосы у него светлее, борода гуще. Он тоже излучает сумасшедшую харизму. Занимает много места. Джейк – звезда фильма, но внимание на себя перетягивает Матье. Это происходит совершенно естественно: очевидно, что Джейк предпочитает вести себя более сдержанно, он счастлив видеть, как его брат фонтанирует обаянием за них обоих. Джейк смотрит на него с нескрываемым обожанием.
– Итак, Джейк, почему ты решил рискнуть с этим сценарием? – спрашивает журналист.
Братья обмениваются понимающими взглядами. Это так красиво и так грустно, когда знаешь, чем кончилось дело.
– Никакого риска. Это же мой старший брат. Я целиком и полностью верю в его талант.
Матье сжимает плечо Джейка в знак благодарности.
На этом моменте я выключила компьютер. Почувствовала себя виноватой, как будто меня поймали, пока я подглядывала за ними ночью в окно. Надо признать, читая звездные сплетни или смотря интервью, мы никогда не задумываемся, что это вторжение в частную жизнь людей. Вчера вечером я чувствовала себя вуайеристкой, наблюдая за этими кусочками жизни Джейка, хотя постоянно видела его по вечерам и даже не пыталась заговорить. Узнать его следовало бы, заслужив доверие, а не потому что у меня есть доступ к интернету.
Впервые я представила, какой кошмар бы начался, выстави кто-то мою личную трагедию на всеобщее обозрение. Сколько посторонних людей посчитало бы себя вправе меня раскритиковать. Представляю их комментарии. «Будь она посимпатичнее, Джастин бы ее не бросил». «Она слишком увлеклась учебой, уделяла ему мало времени, вот он и ушел». «Да она спорт забросила, а такому парню нужна девушка постройнее». «Вот же дурочка наивная, думала, это навсегда».
Тяжело, наверное, пришлось Джейку – наблюдать, как его жизнь рушится под голодными взорами публики, которая не поддержит, а лишь потребует еще.
Поэтому когда я после смены зашла на кухню и увидела, как он драит поднос, а сам окутан одиночеством, будто коконом, то решила с ним заговорить. Разбить лед между нами. Не знаю, почему при этом у меня слегка дрожали руки.
Похоже, он изрядно удивился, когда я предложила пропустить по стаканчику. На миг мне стало страшно, что Джейк откажет, но легкая улыбка, что появилась на его губах, меня успокоила. Что-то в глубине души мне подсказывает: стоит потрудиться и открыть те его грани, которые он согласится показать.
Джейк
Я сижу за одним из столиков снаружи ресторана. Обычно оживленная улица перед пиццерией сейчас выглядит как декорация для вестерна: стоит мертвая тишина. Довольно странно для пятничного вечера. Мы закрываемся в одиннадцать часов по будням и еще позже по выходным, в зависимости от количества клиентов, покидающих бары, расположенные дальше по улице. Так что я не знаю точно, который час. Я больше не таскаю с собой телефон. Слишком много искушений в пределах досягаемости, слишком много отвлекающих факторов, слишком много вещей из моей прошлой жизни. Мне нравится проводить дни без мобильного. Такое ощущение, будто я вернулся на двадцать лет назад, в начало нулевых. Тот мир нельзя назвать идеальным, зато тогда было меньше вероятности пережить публичное бичевание.
Эмили присоединяется ко мне, мешая потоку едких мыслей снова закрутиться в моей голове. Она протягивает мне банку. Я делаю большой глоток, наслаждаясь свежестью «Спрайта». Только сейчас понимаю, как меня мучит жажда. Я пью слишком быстро и закашливаюсь, как мальчишка, торопящийся допить свое первое пиво. Эмили улыбается.
– Осторожней, вдруг в голову ударит, – полусерьезно говорит она.
– Бывало и похуже. – Я говорю это в шутку, но вижу, как она колеблется, прежде чем ответить:
– Не сомневаюсь.
Судя по всему, так Эмили дает понять, что в курсе общеизвестных деталей моей жизни. Иронично, как люди считают, будто знают кого-то, раз прочитали о нем десяток статей. Я молчу, потому что Эмили не заслуживает моего презрения и потому что не желаю обсуждать те мутные области своего существования, о которых она понятия не имеет. Пока Эмили делает свой глоток, я вдруг спрашиваю:
– Что, больше меня не ненавидишь?
Она давится и несколько минут откашливается, прежде чем у нее получается отдышаться.
– Осторожней, вдруг в голову ударит, – возвращаю ей ее фразу.
Эмили весело смотрит на меня. Та-ак, а у лисички все же есть чувство юмора. Приятное открытие.
– Чтоб ты знал – я тебя не ненавидела.
– А чего тогда игнорировала?
– И не игнорировала. Присматривалась.
– Зачем?
Она делает глубокий вдох и наклоняется вперед, упираясь локтями в колени.
– Чтобы понять, что ты делаешь здесь, в пиццерии. Скажем так, я скептически отнеслась к твоему выбору работы.
– То есть в глубине души ты меня осуждаешь?
– А это не синоним «оценивать»?
– Нет, судят обычно с негативным оттенком.
Чувствую, она собирается защищаться, но потом выпрямляется и видит по моему лицу, что я ее подначиваю. Тогда губы Эмили расплываются в широкой улыбке, обнажая небольшую щель между передними зубами. Прекрасная улыбка, она буквально освещает лицо лисички.
– Ник – большой друг нашей семьи, – наконец поясняет она. – Мне хотелось удостовериться, что он не ошибся на твой счет. Но не думай, будто ты такой особенный, я ко всем незнакомцам отношусь с подозрением.
– Я вовсе не особенный, это факт.
Еще одна улыбка. Я молча ей любуюсь, а затем прибавляю:
– И что склонило чашу весов в мою пользу?
Эмили задумчиво меня рассматривает.
– Мне показалось, ты всерьез отнесся к работе. Затем я сказала себе, что это не мое дело, почему ты здесь оказался, видимо, на то есть причины, и они не обязательно плохие. Ну а когда я увидела, как ты стоишь у мойки, бледный, как смерть, то захотела тебе помочь. Решила, тебе освежиться не помешает.
– Не уверен, что «Спрайт» настолько полезен, но все равно спасибо.
– Вообще-то я тебе тогда пиво предложила. Было бы лучше.
– Как сказать…
Она смотрит на банку в моей руке, потом снова мне в глаза.
– Черт, прости, я не подумала об алкоголе.
– Мы почти чужие, откуда тебе знать, что мне можно, что нельзя. Хотя я… публичная личность.
– Точно. Хотя это странно, да?
– Что?
– Что мы чужие, но я все равно что-то знаю о твоей жизни.
– Вряд ли что-то существенное.
– Верно. Только сплетни. Ты понял, о чем я.
– Да уж. Интересно было?
– Ну так, наполовину. В интернете особо выбора нет. Видишь заголовок, переходишь по ссылке, а везде примерно одно и то же.
– И что ты прочла?
– Самое основное.
Она колеблется. Наверное, вспомнила содержание статей и поняла, что наш разговор рискует стать ужасно неловким. Договариваю вместо нее:
– «После смерти квебекского режиссера Матье Суррея его брат Джейк влип в публичный скандал»; «Джейк Суррей: От света к тьме»; «Джейк Суррей попал в ад наркозависимости: выберется ли он из него?»; «Джейк Суррей неожиданно обнаруживает в себе талант посудомойщика…»
Эмили тихо смеется.
– Ладно, последнее я еще не читала.
– Честно говоря, я это прямо сейчас выдумал.
– Какая жалость, а мне так интересно стало.
Ее смесь искренности и юмора будоражит, в хорошем смысле. Эмили выбивает меня из колеи, потому что реагирует именно так, как нужно, не пытаясь мне угодить. В те времена, когда я купался в любви публики, столько людей пытались приблизиться ко мне. Каждый хотел урвать кусочек славы. Эмили же сама по себе. Говорить с ней просто, естественно, она как глоток свежего воздуха в моем затхлом мире. Мы допиваем наш «Спрайт» в тишине. Говорят, молчать в компании незнакомца тяжело. Что касается меня, то я предпочитаю тишину с Эмили, с той, в которой не расцветают мои мрачные мысли. Мой внутренний сад сегодня пуст. Меня ничто не мучает, и я наконец отдыхаю.
Эмили
В субботу утром раздается стук в дверь. Мама еще спит: она никогда не упускает возможности поваляться в кровати в выходные. Иду открывать прямо в пижамных шортах и футболке. Даже не утруждаюсь надеть лифчик, но не потому, что мне все равно, как я выгляжу, или я такая феминистка, просто уже знаю, кто это может быть.
Оливия стоит на пороге и неодобрительно смотрит на меня поверх солнечных очков. Кожа загорела под испанским солнцем, прямые черные волосы обрамляют лицо, будто две шелковые занавески. На губах у нее яркая помада, хотя сегодня субботнее утро, и я единственный человек, с которым она собирается увидеться. Подруга как всегда идеальна.
– А, так ты не умерла? Ну отлично, тогда я пойду, – едко говорит она и разворачивается на каблуках.
У нее в руках два стаканчика с кофе, она злится на меня не меньше, чем я на нее, но видно, что уходить подруга на самом деле не хочет. И все равно я инстинктивно ловлю ее за руку.
– Стой, стой. Заходи.
– А, ты все-таки хочешь поговорить? И мне, чтобы ты отозвалась, непременно нужно было нестись сюда?
– Не драматизируй, я же отвечала.
– Едва ли. Да, Оливия. Нет, Оливия. Полслова там, полслова тут, ок, пока. Элиана говорит, ты вообще в затворницу превратилась. На звонки не отвечаешь. Черт, Эми, я правда волновалась.
Я вздыхаю. Подруга мне искренне сочувствует, но вынуждена тормошить ради очистки совести. Оливия знает меня лучше, чем я себя, и наверняка понимает, что открыть душу мне хотелось только при личной встрече.
Она моя самая давняя подруга, дочь лучшей подруги моей матери. Еще с детства мы привыкли проводить время вместе, хотя в то время еще не сближались. Но затем в первый год учебы она толкнула Джонатана Лэндри на школьном дворе за то, что он смеялся над моими рыжими волосами, и мы подружились навек.
Оливия неизменно защищала меня и всегда готова была выслушать. Затем, однажды, уже ей самой потребовалось кому-то выговориться. Это было летом перед нашим шестым классом. Мы возвращались с вечеринки у бассейна в доме того самого Джонатана, которого теперь считали красивым и милым – как это бывает, когда становишься старше и понимаешь, что в маленьком городке выбор у тебя ограничен. Оливия поцеловала его во время игры «правда или действие». Я на тот момент еще ни с кем не целовалась, поэтому не могла дождаться, когда же подруга в подробностях расскажет мне, как это было.
Мы подошли к моему дому и сели в углу двора. Я думала, сейчас Оливия расскажет мне о своем поцелуе с Джонатаном, но она промолчала. Поэтому я начала сама:
– Ну что, как было с Джо?
– Мягко. Мокро.
Я поморщилась. Не такого описания мне хотелось. Может, я и не великий романтик, но все же какие-то ожидания у меня были.
– И все?
Оливия начала нервно дергать травинки. Я испугалась, что это увидит мой отец: он всегда был одержим своим газоном, как и любой уважающий себя житель пригорода.
– Я не знаю… думаю… – Она осеклась и продолжила усердно рвать траву. Газону грозило вскоре стать похожим на череп моего дедушки.
– Что такое, Олив? Ты знаешь, что можешь рассказать мне что угодно.
– Я не думаю, что мне нравятся мальчики.
– Потому что они все дураки, – ответила я не только из принципа, но и по привычке.
– Нет, дело не в этом. Мне кажется, я вряд ли вообще когда-нибудь полюблю мальчика.
Я потеряла дар речи.
– Как это?
– Я не знаю. Они меня не привлекают. Мне это… неинтересно. Я не думаю о них, когда представляю, как целуюсь с кем-то.
Мне вдруг стало жарко. Оливия увидела, как румянец заливает мои щеки.
– Тебе неловко. Не стоило на тебя это вываливать.
– А о ком ты думаешь? – перебила я.
Она смущенно закусила губу.
– В реальной жизни или в мечтах?
– Как хочешь.
– Меган Фокс.
Я начала смеяться, и она подхватила. Напряжение тут же рассеялось. Когда мы успокоились, я добавила:
– Мне показалось, ты сейчас скажешь, что думаешь обо мне.
Она посмотрела на меня с любопытством, даже как-то оценивая. Затем покачала головой.
– Нет, ты моя подруга. Это не то же самое.
Она оставила траву в покое. Я представила, как мой отец вздохнул с облегчением.
– Это ничего не меняет, да? – тревожно спросила Оливия.
– Нет, конечно. Ты – это ты, я – это я, и мы друзья на всю жизнь.
Когда я вспоминаю эту сцену, то думаю, как хотела бы снова стать одиннадцатилетней и поверить, что все вокруг очень просто. Вот только чем старше мы становимся, тем сложнее кажется происходящее. В данном случае сложно то, что Джастин еще и друг Оливии.
Причем последняя не собирается оставлять в покое неприятную мне тему:
– Не стану скрывать, я говорила с Джастином. Ему было приятно кому-то довериться. Но знай, я на твоей стороне, как и всегда. А теперь, раз уж я приехала, ты больше не сможешь играть в затворницу.
– Да не особо-то я в нее играла.
– Неужели?
Я опускаю плечи.
– Ладно, хорошо. Но мне хотелось побыть одной. Сама знаешь, какая я, Олив.
– Терпеть не могу, когда ты меня так называешь.
– Ага. А я терпеть не могу, когда ты читаешь мне нотации.
– Ты их заслужила.
– Верно. Прости.
Она протягивает мне стаканчик. Я отхожу в сторону, чтобы впустить ее, и мы направляемся к столику на заднем дворе. Сидим на солнце, наслаждаемся кофе. Мой именно такой, как я люблю: с молоком, без сахара. Сидя передо мной, Оливия с решительным видом потягивает свой двойной ванильный латте. Мы обе учимся на медицинском, обе картезианки[4], обе довольно циничные. В остальном же мы довольно разные: я сдержанная и задумчивая, она яркая и импульсивная. Мне нравится садоводство и кулинария, а Оливия увлечена модой и дизайном.
Мы дополняем друг друга. Она моя Кристина, я ее Мередит, как в «Анатомии страсти». К тому же я рыжая, а ее усыновили в Китае: нарочно не придумаешь. Она моя родственная душа, та, кому я все рассказываю, та, которая поможет мне спрятать труп, если я совершу убийство. Оливия снова рядом со мной, и это придает мне сил. Я хотела бы сказать ей об этом, только мне всегда трудно признаться, что я нуждаюсь в других людях. Думаю, психолог нашел бы у меня страх быть покинутой.