Чёртов угол

1. Двое на дереве в затруднительном положении

О чём думал Вадик, карабкаясь на дерево посреди поля? О свежем запахе ячменя после ночного дождя? О влажной коре, прилипающей к рукам и оставляющей серые следы на коже? О муравьях, прячущихся в щелях этой коры, как путники в горных ущельях, когда над ними проносится зимняя буря? Или о том, как не ободрать колени о зубья сучков, выпирающие из ствола старой ивы?

Я вам скажу. Он думал о том, что Смирнова ненормальная. И собака у неё психованная. И вся семейка у них, наверное, такая. Впрочем, будем честны: всё это Вадик подумал, когда уже засел метрах в четырёх над землёй, в уютной расселине ствола. Внизу бесновался рыжий бигль Смирновой, а рядом бушевала сама Смирнова.

Бигль Рыжик прыгал, Смирнова тоже. Бигль лаял, Смирнова ругалась. Бигль скрёб ствол лапами, Смирнова кидалась ветками и комьями грязи и, кажется, рычала. Совсем дикая.

С другой стороны в расселину вполз Никита. Он припал к стволу, тяжело дыша, и взглянул на Вадика. Тот сочувственно посмотрел в ответ. Никите повезло меньше. На старте их забега от бешеной Смирновой и её бигля-идиота Никита влетел в тракторную колею на краю поля. Её раскатала кавалерия на квадриках из военного городка, а потом весь июнь старательно наполняли дожди. Никита назвал это уникальное гидрообразование – Грязеро. Так вот, обычно, особенно в дождливые дни, они обходили Грязеро по плотной травянистой обочине, но тут бигль слева, Смирнова справа, а под ногами влажная трава и скользкая глина.

В общем, Никита улетел в Грязеро, Вадик его вытянул, но они потеряли темп и еле успели добраться до ивы-спасительницы.

– Ты как? – спросил Вадик, хотя и так было понятно. Никита по бёдра был покрыт красивым ровным слоем жидкой глины. Кое-где она уже начинала подсыхать, менять цвет и трескаться.

Никита пожал плечами.

– Норм, – сказал он. Лицо его постепенно бледнело, румянец отступал. Вообще Никита не очень хорошо бегал. Совсем нехорошо, если честно. Но тут выложился.

– Ничего, – подбодрил Вадик. – Глина – это ничего. Высохнет, отстанет. Даже для кожи полезно. Девки специально мажутся. От прыщей.

Никита дёрнул плечом. Видимо, слова Вадика его не очень подбодрили.

По стволу ударила палка.

– Как думаешь, она скоро свалит?

Вадик глянул вниз. Меньше всего Варе Смирновой подходила её фамилия. Вадик подумал, что ей подошла бы какая-нибудь другая. Варя Танос, например. Или Варя Ивангрозная. Варя Аттилова тоже ничего. Рыжая, как её бигль, растрёпанная девочка зыркнула на них тёмно-серыми глазами и потянулась за очередной деревяшкой.

– Где она столько веток нашла? – Никита вжался в ствол, когда мимо просвистел сук.

– А это мы на костёр натаскали, – напомнил Вадик. – Хотели палить вечером.

– Точно.

Никита выглянул.

– Дура! Ты долго будешь ещё? Вали домой!

Варя не ответила – она сосредоточенно раскапывала старое кострище.

– Чего это она… – пробормотал Никита, но Вадик дёрнул его, и вовремя – осколок бутылки шваркнул по дереву совсем рядом.

– Ты охренела?! – заорал Вадик.

– Нет, – спокойно сказала Варя. – Это вы охренели.

Пацанов хотелось прибить.

Серьёзно, Варя рассматривала варианты с членовредительством и смертельным исходом. Допустим, гроза. Мальчики под деревом. Молния в дерево. Два тельца на поле. Вся Гуляй-Гора в трауре. Варя бросает горсть земли. Комья стучат по крышке гроба (пусть их похоронят вместе: как косячили при жизни, так и после смерти будут неразлучны). Итак, комья стучат, матери рыдают, отцы сжимают кулаки и сворачивают горлышки водочным бутылкам. С неба дождь – Бог тоже плачет. И Варя в чёрном платье с чёрным зонтом и с Рыжиком на чёрном поводке над могилой. Её напутственное слово этому кораблю, отплывающему в вечную жизнь. Её слова, как маяк, ведущий к свету.

– А нечего было уток с гнезда сгонять.

И кирпичом по гробу, то есть по стволу.

– Да кому они вообще нужны, твои утки, дура припадошная! – завопил Никита.

– Я всё видела! – заорала в ответ Варя. – Вы их утащили из гнезда!

– Мы спасали их! – крикнул Никита. – Там псина была! Она их чуть не сожрала.

– Идиоты! – Кирпич долбанул по стволу, парней обдало красной крошкой. – Вы же их руками брали!

– А чем надо было – ногами? – спросил Вадик.

– Их теперь мать не примет. – Варя поникла. – Они теперь человеком пахнут.

Она потянулась за очередным кирпичом. «Вот, Смирнова, нет у тебя друзей, и не удивительно», – подумала Варя. Все люди – идиоты.

Тут порядка ради, конечно, стоит оставить наших героев и рассказать, как всё начиналось. Проследить цепь событий, приведших Вадика с Никитой на дерево, а Варю превративших в богиню мщения. Даже удивительно, из каких мелочей зарождается неукротимая лавина событий.

Всё началось три недели назад, и началось на удивление хорошо. Настолько, что Варя решила, что в этом году лето не пройдёт под девизом «Караул, мы всё проспали, срочно несите пледик и дневник печальных впечатлений».

В начале июня, когда школа разжала хватку и выпустила порядком измочаленную Варю из своих липких челюстей и тентаклей до следующего учебного года, она приехала осваивать их новый дом в коттеджном посёлке Спас-Салем на границе Московской и Калужской областей.

Красота. Небо – хоть ковшом черпай, река – хоть ведром пей, леса, поля, за лесом объездная трасса, а за ней неведомые голубые дали Калужской области.

И дом, и посёлок, и Варвара были в этих краях новичками.

Посёлок построили на месте брошенных колхозных земель около пяти лет назад. Местные даже крякнуть не успели, как в один момент ушлый застройщик выкупил пустующее кукурузное поле, зараставшее берёзками после кончины местного совхоза «Красный коммунар», обнёс его бордовым профнастилом, столь радующим взгляд всякого проезжающего, поставил столбы освещения, отсыпал дорогу, нарезал землю на квадраты и прямоугольники и принялся застраивать их каркасными домиками, отличающимися только расцветкой и формой балконных балясин (застройщик непременно хотел балясины и балкончик на втором этаже – мезонин, чтоб чай на закате пить). Дома, впрочем, поставили балкончиками не на запад, а на юг, так что счастливым владельцам предполагалось пить чай с видом на трассу, по которой в сторону Дебряново тяжело шли фуры. Но это не беда, за свои десять соток с крыжовником бледные горожане были готовы простить и шум, и неидеальный вид на дорогу. В довершение установили на въезде арку с витой надписью из чёрного кованого железа «Спас-Салем» в духе готических поместий из дешёвых сериалов и выставили участки на продажу.

А Варины родители купили этот самый дом с мезонином прошлой осенью, когда папа Саша, разработчик программного обеспечения для всяких умных теплиц и агроферм, вдруг понял, что выезд во все тёплые страны, где он привык с семейством зависать на полгода, оказался из-за ковида закрыт. Единственными вариантами были Турция или Грузия, но папа выбрал родимые осины и купил коттедж в новом посёлке Спас-Салем. Двести квадратных метров, вода, электричество, газон, садовые качели, пластиковые гномы в красных колпачках, светодиодные фонарики, мангал и симпатичные ворота на въезде.

И вот Варя приехала осваивать их плантацию, пасти садовых гномов, качаться на качелях и всячески прожигать жизнь. Мама, конечно, ей в дорогу увязала килограммов двадцать книжек для летнего чтения, но Варя даже не собиралась открывать этот чемодан. О нет, у неё были другие планы на дальнее Подмосковье. В первую очередь на флору и фауну, которая ей попадётся на исследовательском пути, – Варя была готова на что угодно, даже на внедрение в термитник или сообщество голых землекопов. Да уж, если бы она обнаружила в Московской области этих африканских грызунов, её бы на биофак МГУ без экзаменов приняли. Упорства у Варвары было хоть отбавляй. А что вы хотите – всё-таки три года занятий в кружке юных биологов в Московском зоопарке даром не проходят.

Весь год Варя жила в состоянии дятла под кофеином: биокружок, акробатический рок-н-ролл, математика с репетитором, шахматы и флейта, так что, когда всё это внезапно летом кончилось, первую неделю она просто лежала и рассматривала форму вагонки на потолке. Удивительно, как отличается одна доска от другой, приглядитесь при случае. У каждой свой характер, свой особый рисунок, своя текстура. Своя судьба, в конце концов.

Потом Варя начала лениво изучать дом и весь посёлок. Хотя, положа руку на сердце, исследовать особо было нечего. Типовые каркасные домики, палисандровые и голубые, голубые и палисандровые, доски, краска, профнастил. И много белой щебёнки, которая скрипела под кроссовками и немилосердно пылила.

Из культурных объектов имелся магазин «Магазин» с двадцатью сортами пива и кофемашиной, в которой всё время кончался карамельный сироп. Да-да, здесь имелась кофемашина, потому что коттеджный посёлок был рассчитан на блогеров на гироскутерах, а те без кофе жить не могут. Правда, кто, кроме Вари, пил карамельный латте, совершенно непонятно, потому что популяция блогеров в округе стремилась к нулю, а обитатели посёлка большей частью днём сидели по своим норкам и выходили на улицу после заката солнца, как вампиры-пенсионеры. И к их услугам как раз имелось двадцать сортов хмельного и пенного, а также кальмар соломкой и равнодушная сухая корюшка.

Из живой природы, к которой Варя тяготела, в посёлке наблюдались два утомлённых жизнью серых пса, которые лежали у домика охраны, где обитал охранник Витальич (именно так, без имени и фамилии, его именовало всё население посёлка) – седобородый лысый мужичок в тельняшке, бриджах и шлёпанцах.

Собаки и Витальич смотрели на мир одинаково флегматично, и даже жизнерадостный бигль Рыжик, которого Варе при первой же встрече пришлось прибрать на поводок, вывести их из этого состояния не мог.

Первая неделя тюленьего отдыха прошла как рубанок по евровагонке – без единой запинки, и Варя с удивлением начала понимать, что жить за городом очень даже неплохо. Было здорово сажать с мамой зелёную грядку и рассказывать об особенностях цветения лука. Было весело гулять с Рыжиком по посёлку, накручивая круги по одинаковым кварталам, и подмечать различия человеческого общежития, которые постепенно прорастали сквозь асфальт коммерческой застройки. Один их сосед высадил вдоль забора чахлые ёлочки, другой вымостил подъезд жёлтым битым кирпичом, третий и вовсе выкрасил забор триколором и воткнул российский флаг прямо в мезонин. Было клёво жарить с папой сыр на мангале, перед этим вынимая оттуда пластилин, который накидал младший брат Егор. Нормальная жизнь подростка – где-то между депрессией и психозом, на зелёном островке дачной стабильности.

Но тут случилось ЧП. У кошмарного исчадия ада, пришедшего на эту землю, чтобы мучить Варю под видом её младшего брата Егора, заболел зуб. Егорище своим воем поставил на уши весь дом, и мама умчалась в Москву лечить его клыки у проверенного врача Вахи Георгиевича.

Когда мама уехала, всё как-то стало рассыпаться. Она будто была железным ядром планеты, вращение которой создавало магнитное поле. Бабушка повадилась ходить по знакомым подругам – тут у них удивительно быстро сформировался возрастной кружок по интересам «Тем, кому за…», а папа заперся в комнате и сказал, что выйдет на свободу только дня через четыре, потому что «проект не клеится, котёнок, мы никак не можем отладить этот чёртов уровень влажности в теплицах».

А потом его и вовсе вызвали в Москву, так что перед Варей распахнулся огромный захватывающий мир ничегонеделанья. Первозданный огромный континент безделия.

Но Варю Смирнову, дочь программиста и арт-директора издательства, так просто лень одолеть не могла. Она была готова к испытаниям. Она знала, куда судьба её закинет. Ещё в Москве Варя погуглила посёлок Спас-Салем, попросила папу накачать карт, и теперь пришло время исследовать окрестности более тщательно.

Посёлок обступали распаханные поля ещё сохранившегося совхоза «Призрак коммунизма», два довольно крупных леса – в одном пряталась бывшая военная часть, в другом, огромном, обозначенном как особая природоохранная зона, по словам местных экспертов, имелось сфагновое болото (Варя сделала пометку в блокноте). Ещё рядом была коровья ферма, развалины старой усадьбы помещика графа Курёхина, россыпь деревушек, несколько мелких речек (ещё одна пометка), а также несколько прудов. Ближайший безымянный водоём был как раз между посёлком и деревней Гуляй-Гора.

Вот туда Варя и решила прогуляться в тот день, когда впервые встретилась с Никитой и Вадиком. Сказала бабушке: «Я погулять», та лишь кивнула, поглядывая в телевизор и нарезая лук. Варя схватила поводок, свистнула Рыжика, и поминай как звали.

2. Бигль Рыжик наводит суету

Поскольку посёлок был обжитой, его обитатели уже протоптали тропки, как муравьи, в обход официальных трасс. Пробили где надо двери в сплошном заборе и ходили короткими путями и на речку, и на автобусную остановку, и в лес за грибами. Администрация посёлка это самоуправство не одобряла, особенно огорчался сторож Виталич, потому что такие проходы низводили его роль до говорящего придатка к шлагбауму, который он открывал утром и запирал вечером. Двери периодически заделывали, но против стихийно выражающей себя воли народа идти было совершенно невозможно.

Таким полулегальным выходом Варя и воспользовалась, чтобы выбраться за пределы посёлка. Миновала по деревянному мостику осушительную канаву, похожую на крепостной ров, прошла берёзовую рощицу. И окунулась в простор полей, клещей раздолье. К клещам она была готова – не первый день в поле. Штаны, репеллент и суровый вид. Белое носить, «да» и «нет» не говорить – и ни один клещ не прицепится.

Рыжик летел вперёд, размахивая ушами, как вертолёт при взлёте, распугивая кузнечиков. Варя шла следом, изучая растительный и животный мир Подмосковья. Это ли не красота! Едва выйдя за порог, она тут же идентифицировала четыре растительных эндемика: лютик, остролист, иву серебристую и ещё синюху голубую. Иву, остролист, лютик Варя легко опознала, а вот с синюхой помогло мобильное приложение «Паганель». Отличная штука: фотографируешь неведомую фигню, загружаешь и сразу получаешь ответ с привязкой к местности. «Вы только что сфотографировали иксодового клеща, надеюсь, он вас не укусил» и всё такое.

Рыжик резвился и скакал, как кенгуру, а не приличная породистая собака. Никакого почтения к родословной, которая, между прочим, восходила ко временам короля Артура, у него не было.

– Твои предки древних британских лис гоняли, – укоряла его Варя. – Возможно, вступали в бой с викингами. А ты от жабы шарахаешься.

Рыжик не выражал никакого стыда, он веселился. Залезал под каждую корягу, совал нос во все норы и отнорочки, нырял в поросшие осокой овражки, откуда с шумом улетали ржанки, мелькая пёстрыми крыльями с золотистыми крапинами.

Едва заметная тропа вела Варю краем заросшего разнотравьем поля. Небо, синее и жаркое, висело перевёрнутой чашей, в которой застыл раскалённый солнечный зрачок. Где-то в этом слепящем мареве, над её головой, тенькал жаворонок, но разглядеть его было невозможно. Ветер гулял над полем, пригибая травы прозрачной ладонью, обдавал Варю запахами и пыльцой. Кузнечики орали, как в последний день Помпеи. Вдали синел лес – тот самый, природоохранный, с болотами и мхами. Поле загибалось вниз и упиралось в лесополосу, вьющуюся по оврагу.

Варя спустилась ниже, и жара отступила, поднялась над ней, как зыбкий полог. Дышать стало легко и свежо. По дну овражка тёк небольшой ручей, Рыжик радостно запрыгал по влажному песку, покрутился, сунулся в заросли осота и помчался вверх.

Варя отогнала наглого комара, аккуратно перешагнула ручей, стараясь не запачкаться – глинистая почва берегов была распахана протекторами велосипедов и квадроциклов. Видно было, что тут катаются много и часто. Варя слышала и видела, как парни проносились группами по двое-трое на краю посёлка. Крутили круги на полях и исчезали за лесополосами.

Откуда эта кавалерия приезжала, Варя понятия не имела и особо узнавать не хотела. Главное, чтоб её не переехали, пока она гуляет, и на Рыжика не накатились, а там пусть гоняют.

Собак, кстати, кажется, что-то нашёл – вон лает, разоряется.

Она преодолела короткий подъём по холму и наконец увидела Гуляй-Гору.

Поле плавно уходило вниз, и деревня спускалась по нему неторопливыми шагами домов. Там, впереди, на карте значилась синяя лента реки Берёзовки, в которую деревня Гуляй-Гора своим противоположным концом и упиралась.

Рыжик между тем совсем разбушевался, и Варя поспешила на шум, размышляя, откуда взялось такое странное название деревни. Она обогнула куст ракиты, с которой сорвалась и полетела прочь стая бабочек-капустниц.

– Рыжик, чего ты… – Варя осеклась. Бигль, поджав хвост, мчался к ней, а за ним бодро скакала белая коза. За козой неслись два парня примерно её лет. На их лицах читался охотничий азарт.

Бигль спрятался за спиной хозяйки, обиженно подвывая. «Ах ты, скотина ушастая!» – Варя бы сама с радостью удрала, но позади Рыжик, отступать некуда.

Коза мчалась к ней, не сбавляя ход. Поводок, прицепленный к ошейнику, хлопал по пухлым бокам. Жёлтые глаза горели яростным огнём, рога были размером с кавалерийский палаш, борода тряслась, и в целом было ясно, что сейчас Варя будет испытывать боль и унижение. Если только не предпримет ничего экстраординарного.

Варвара стремительно выхватила из сумки бутылку воды и, когда коза была на расстоянии вытянутой руки, со всех сил выдавила струю воды прямо в зловещую бородатую морду. Эффект, как говорится, превзошёл ожидания. Коза упёрлась в землю всеми четырьмя ногами и с изумлением вылупила на Варю глазища.

– А ну, отвали! – заорала Смирнова и стукнула её пустой бутылкой по носу. Коза издала потрясённое меканье и попятилась. Пацаны застыли как вкопанные. Рыжик одобрительно тявкнул. Коза обтекала.

– Это… ты зачем Аглаю обижаешь? – хрипло спросил парень повыше, худой, светловолосый и темноглазый. Он прихватил козий поводок и намотал на кулак. – Ты вообще знаешь, что это премиальная коза?

– Какая? – опешила Варя.

– Рекордсменка, – подтвердил второй парень, темноволосый и коренастый. – Первое место по району по надоям.

– Ну я вас поздравляю, – холодно сказала Варя. – А зачем она к моему псу полезла?

– Она полезла?! – изумился худой. – Аглая паслась, травку ела, никого не трогала. А твоё чудо ушастое на неё накинулось.

– И вы её с поводка спустили, да? – догадалась Варя.

– Да ладно, – примирительно сказал коренастый. Ему, видимо, не хотелось ссориться. – Все же целы.

– Ничего не ладно, – обиделся худой. – Аглая – коза породистая, нервная. А она ей в морду водой. А если она испугалась и больше доиться не будет? Это ж какой убыток!

Варя фыркнула и тоже взяла Рыжика на поводок.

– Вот когда перестанет, тогда и приходите. Я там живу.

Она махнула в сторону лесополосы. Парни переглянулись.

– Ты из посёлка? – спросил коренастый. – Меня Никита зовут. А это Вадик.

Варя подумала немного, стоит ли заводить знакомство с подозрительными козовладельцами, но потом кивнула.

– Варя, – сказала она. И добавила: – Вы уж простите, Рыжик – скотина невоспитанная.

– Аглая тоже, – хмыкнул Вадик. – А чего ты делаешь?

– Изучаю живую природу, – объяснила Варя и с большим удовольствием прочла короткую лекцию о природе Подмосковья.

Так и стали проходить по полям её походы – вместе с Никитой и Вадиком. Егорушка вылечил зубы, но умудрился вместе с мамой подхватить ковид – так что они остались в Москве на карантине. Папа с красными глазами выходил из кабинета, чтобы перехватить бутерброд и завалиться обратно в болото своей необъятной работы – его компания сдавала большой проект агрофирме «Веснушкины луга». На сочувственные Варины вопросы он отвечал:

– Ох, трудно, Варя, работу одному тащить из болота.

И исчезал в кабинете.

Бабушка её не напрягала, и Варя была вольна как ветер.

Обычно после завтрака она уносилась в поля со смартфоном, куда папа ей закачал кучу разнообразных карт. Закачивал он карты по принципу «чтобы было», поэтому среди прочих у неё были историческая карта усадеб Подмосковья, геологических аномалий, дозиметрическая карта Московской области, карты генштаба Царской армии Российской империи и атлас обеспеченности сельского населения библиотеками и клубами от 1983 года. Но Варю это не волновало, она скрыла все ненужные слои и оставила обычную карту с треками маршрутов. Она была свободна в своих исследованиях, и руки чесались сделать какой-нибудь проект. Вот только хотелось бы с кем-то обсудить житие юного биолога. Но чат в телеграме «Жывотные», который кружковцы запустили в этом году, совсем заснул. Только Антон постил бесконечные цветочки и коровок на альпийских лугах, потому что уже третью неделю бродил с родителями по Кавказу где-то в районе Фишта. Вика ушла на дно где-то у бабушки в Ленинградской области, а Семён отвечал на её восхитительные лютики односложными «ага». Варя остро нуждалась в публике, потому что бабушка при рассказах о живой природе делала заинтересованное лицо и телевизор погромче, а с папой вообще разговаривать бессмысленно, если ты не оденешься в костюм переменной. Так что единственными невольными слушателями стали Никита с Вадиком. Это было не так уж плохо – оказалось, что она хорошо умеет объяснять, а парни слушали с редким для их возраста интересом.

– Вообще ты лучше, чем наша училка, – заметил Вадик после того, как Варя на пальцах растолковала ему про фотосинтез – не специально: «Привет, Вадик, какой чудесный день, давай расскажу тебе про хлоропласты и молекулы АТФ. И Аглаю веди сюда, ей полезно послушать», а так, к слову пришлось.

Так прошло полторы недели – Варя реализовывала свой открывшийся талант лектора и всё больше расширяла маршруты вокруг Спас-Салема. Она заглянула и на ферму (но быстро сбежала – любовь к живой природе была не так сильна, как запах навоза), уже несколько раз наведалась в ближний лес и внимательно исследовала одну из мелких речушек, прячущихся по оврагам меж полей. Там были рачки, мальки, а ещё мимо пробегала лиса, но Рыжик её спугнул.

Потом Варя на пруду нашла утку! И гнездо. И утят, совсем мелких, только-только вылупившихся. Они были смешные и пушистые. Варя тут же начала вести дневник наблюдений за уткой (кряква обыкновенная, если вам интересно). Вот из-за этой чёртовой утки она с парнями и поссорилась. И ведь показывала им это гнездо, и рассказывала, что птенцов надо беречь и не тревожить! А тут приходит и видит, что они набрали их в охапку и тащат куда-то. Да ещё улыбаются как идиоты. Поэтому она и схватила палку, чтобы научить их уважать личные границы крякв. Вот так ребята оказались там, где оказались: парни на дереве, а она – внизу.

Хотелось плакать. Почему у неё всё не как у людей? Что в школе, что тут, что этот чёртов кружок. Нигде ей места нет, никто её не понимает.

3. Перемирие, которое очень странно закончилось

– Варька, хорош уже! – заорал Никита. – Мы честно не хотели их трогать!

– Спасали мы их, дура! – добавил Вадик. – Там псина была!

Варя тяжело дышала, опустив руку с кирпичом. Рыжик лаял как подорванный, скакал и махал своими дурацкими ушами.

– Идите вы… идиоты, – устало сказала она.

– Не будешь больше кидаться? – Вадик опасливо высунул голову.

– Не буду. – Варя выкинула кирпич и села, обхватила колени. Рыжик замолк, подбежал и сунулся к лицу слюнявой мордой. Варя отпихнула его – отстань, мол, без тебя тошно. Она будто осыпалась внутрь себя. Опять накосячила, долбанутая Смирнова.

– Ну мы тогда слезаем, да?

Варя махнула рукой – делайте что хотите. Вадик осторожно полез вниз, а следом за ним и Никита.

Вдали послышался звук мотора. Где-то в полях пылил мотоцикл.

Вадик добрался до последней широкой ветки, зацепился руками и спрыгнул вниз. Подошёл (но не слишком близко) к Варе.

– Ну ты даёшь… – сказал он. – Из-за утят…

– Иди ты, дурак. – Варя отвернулась. Смотреть на него сил не было.

– Никитос, ты там как? – поднял голову Вадик. – Чё застрял?

– Нормально, – коротко ответил Никита. Он спускался медленно, нащупывая мысками сучья, и старался не смотреть вниз.

– А чего копаешься?

– Живот… болит, – выдохнул Никита. Ему и правда было хреново как никогда. И живот крутило, и всё тело ломило.

– Вот, застрял чего-то, – сочувственно сказал Вадик, поглядывая на Варю. Та коротко посмотрела наверх и отвернулась. Загнала, значит, на дерево и не смотрит. Понятно, куда им, с их рылом-то, к городским…

Никита обнял дерево, прижавшись щекой к шершавой коре. Руки била крупная дрожь. Мимо по своим делам бежал муравей – деловой и сосредоточенный. Ему бы кепарик, совсем серьёзный товарищ будет. Он бы точно не парился, что эта рыжая в сторону смотрит. Хотя, может, и хорошо, что в сторону, – не видит, как он тут раскорячился. Никита с тревогой понял, что с его телом и правда что-то не так. Он никогда не боялся высоты. Он сто раз залезал на эту иву. Так какого чёрта с ним сейчас случилось? Это из-за Смирновой? Как там говорила Варя: слово королевы для муравья закон? То есть не слово, а феромон королевы. Да какая она королева… какой он муравей… чего-то у него мысли путаются.

– Может, помочь? – встревожился Вадик.

– Да щас я… – Никита окончательно разозлился. И на себя, и на Варю, и на Вадика с его суетливыми вопросами. Он торопливо опустил ногу вниз, зацепился ею за сук… точно зацепился, вот, он его чувствует. Отпустил ветку и сполз вниз, обнимая ствол.

– Не туда… ногу не туда! – крикнул Вадик.

В глазах у Никиты потемнело, подкатила невыносимая тошнота – он разжал руки и упал спиной вниз, прямо на старое кострище, откуда Варя выковыривала кирпичи.

– Никита, ты как? Никита!

– Помер, что ли? (О, это Вадик, добрый мальчик.)

– Щас врежу, сам помрёшь!

(А это, понятно, Варя.)

Мальчик открыл глаза.

– Живой, – выдохнул Вадик.

– Что болит?! Руками пошевели! Ноги чувствуешь?! – Варя отодвинула его и склонилась над Никитой. – Корнеев!

– А, больно же! – заорал Никита. – Ты зачем меня за попу щипаешь?

– Проверяю чувствительность! А на этой ноге?

– Да больно же! Вадик, убери эту садистку!

– Дурак, я тебя спасаю!

– Я из-за тебя навернулся, дура!

– Не вставай, у тебя позвоночник может быть повреждён!

– Да в норме я! – Никита сел, судорожно ощупывая себя. Улетел он знатно, но вроде бы ничего не сломал. А вот дрожь и белые точки перед глазами никуда не пропали.

– У вас тут ритуальные убийства? Мы помешали?

Варя обернулась. И как они не заметили подъехавший квадроцикл? Заляпанный грязью жёлтый аппарат был похож на агрессивную земляную осу. За рулём сидел долговязый белобрысый парень. Из-за его спины выглядывала девушка в джинсовом комбинезоне, панамке и синих солнечных очках. Волосы у неё были длинные, каштановые и текучие. Варя поморщилась – никогда таких девчонок не любила. По её опыту, всякая девочка, которая заморачивается с тем, чтобы отращивать волосы ниже плеч, опасна. Если ей хватает терпения таскать такую палатку на голове, мыть и ухаживать за ней, можно представить, на что она ещё способна. За спиной у девочки был аккуратный кожаный рюкзачок, на руке фитнес-браслет, и Варю совсем закачало. Единственное, что делало это создание похожим на человека, так это пятна травяного сока на комбинезоне и грязь на кроссовочках, розовых, как пяточки котёнка.

– Помощь нужна? – спросил парень.

– Да нет, всё нормально. – Никита улыбнулся, но тут же поморщился. Присмотрелся к парню. – Антон, ты, что ли? Федотов? Обалдел по полю катать? Арам-агроном, если увидит, прямо тут закопает.

– А кто ему скажет? – усмехнулся парень. – Привет, Никит. Вы чем тут занимаетесь?

Мальчики задумались.

– Несчастный случай, – быстро сказала Варя. – Никита вот сорвался.

Никита поймал взгляд Антона, развёл руками – да вот, сорвался.

– А ты ему помогала спускаться, ага, – саркастически сказал Антон. – На всё поле было слышно.

Варя, покраснев, встала. Отряхнулась, подцепила шлейку и подтянула Рыжика, который обнюхивал колёса квадроцикла.

– Пора нам.

– Да и нам тоже, – сказал Вадик и протянул руку, помогая Никите встать.

Тот поднялся, но едва выпрямился, как его вновь повело. Он замотал головой, сделал шаг.

– Никита, ты как? – встревожился Вадик. Он подскочил к другу, взял за плечо. С другой стороны Никиту подхватила Варя, а он выбросил руку и опёрся об иву.

Едва пальцы его коснулись шершавой коры, произошло нечто необъяснимое. Стало очень тихо. Ветер, шептавшийся с зелёным морем ячменя, стих. А потом Варя вздрогнула – Никита почувствовал это по её пальцам, которые сжали его плечо. Он обернулся.

Огибая старую иву, вверх по склону, сквозь зелёное поле, медленно приближалась полоса. Казалось, нечто массивное движется, раздвигая стебли ячменя и приминая их к земле. Нечто невидимое. В звенящем шелесте злаков эта полоса обогнула иву, прошла мимо Вари, Никиты и Вадика, мимо Антона и девочки на квадроцикле и пошла дальше, вверх по склону.

И едва полоса миновала дерево, как он увидел, что в воздухе над бороздой в море ячменя проступает силуэт. Сперва зыбкий, а потом всё более плотный, явный. Чёрный конь выходил из воздуха, воплощаясь на глазах. На его спине сидел белоголовый мальчик в тёмных штанах и белой рубашке. Он небрежно управлял конём чуть заметными движениями ног.

Солнце сместилось, теперь оно висело не над головой, а прямо над полем, било в глаза, вынуждая щуриться и отворачиваться.

И поле, само поле будто вставало на дыбы, с каждым шагом коня оно становилось всё круче, загибалось перед ними неприступным зелёным склоном горы, по которому неторопливо продвигались чёрный конь и белоголовый всадник. Вот они добрались до вершины. Остановились, охваченные пламенем солнца… И исчезли.

Ветер ударил в лицо, овеял, зашумел, зашептал. Вернулись и звуки, и запахи, и солнце вновь сияло, где ему должно сиять, и поле было прежним.

Несколько мгновений никто ничего не говорил. Потрясённые, они не смотрели друг на друга, а отводили глаза, пытаясь успокоить разум движением трав и шёпотом ветра.

– Это чего такое… – нарушил молчание Вадик.

– Я сваливаю, – очнулся Антон. – Ты как? – обернулся он к пассажирке.

Девочка что-то неслышно буркнула, Антон кивнул, включил зажигание и рванул к краю поля. Никита, Варя и Вадик смотрели друг на друга, не зная, что сказать. Грохот мотора почти разрушил странное гипнотическое состояние, в котором они находились, но что-то незримое висело в воздухе, что-то завязывалось в невидимые узлы. Рыжик залаял, и ребята очнулись.

– Мы тоже пойдём… – быстро сказал Вадик. Он подхватил Никиту. – Двигаем, Ник.

Никита взглянул на девочку и пошёл, мерно переставляя ноги.

Варя хотела что-то сказать, но не смогла. Девочка опустила руки и просто смотрела, как друзья уходят по прокатанному в ячмене следу. Налетел ветер, закружился вокруг, и ей стало зябко, несмотря на жару. Она поёжилась и пошла вслед за парнями быстрым шагом. Рыжик бежал чуть позади. Пару раз он обернулся, недоумённо поводя носом, но потом припустил за хозяйкой.

1. Хорошая девочка Уля

Ульяна Хвостова всегда была послушной девочкой. Да, я доем кашу. Да, я не буду бегать с пацанами, я же девочка, – поиграю в песочнице. Да, бабушка, я надену шапку. Да, я вернусь с дня рождения вместе с подругой в восемь. Да, я поеду с тобой на дачу дедушки, которого не видела никогда в жизни, потому что вы с ним развелись ещё до моего рождения и ты никогда о нём не рассказывала, а потом оказалось, что он отписал дачу на меня.

В смысле, на внучку Ульяну.

Она никому не доставляла проблем. Отличные оценки, рисование, английский и итальянский, чтение, чтение и ещё раз чтение, шахматы и никаких избыточных физических нагрузок, ведь у Улечки бронхиальная астма.

Казалось, так и будет дальше: они с бабушкой и мамой пошли в детский сад, поступили в хорошую школу к сильной учительнице, выиграли олимпиаду, успешно сдадут ОГЭ и ЕГЭ, поступят в вуз и потом, наверное, все вместе выйдут замуж за мальчика из хорошей семьи. Из тех, с которыми можно играть.

И мама, и бабушка уверены, что Ульяна движется по правильной траектории, как шар для боулинга, брошенный уверенной рукой, и никуда со своего пути не сойдёт.

Вот только в прошлом году у неё появилась тетрадка, о которой никто не знал. Тетрадка, в которой Ульяна могла позволить себе всё. Можно было сказать, что это фэнтези-эпопея про юную школьницу из Чертаново, которую межпространственный шторм занёс в магический мир Эхинацеи, где она оказалась обладательницей короны Бессмертия – одного из четырёх предметов, созданных Древними богами. Можно сказать, что это история восхождения девочки из другого мира к Янтарному трону империи Трёх лун и одного Солнца. История, в которой она преодолевает препятствия и проходит испытания, обретая настоящих друзей. История, в которой она постоянно сражается со злой волей короны Бессмертия, что жаждет её подчинить, и только юноша-полуэльф, которого она спасает из лап минотавров, в силах помочь ей. Короче, обычный исэкай, история про попаданцев и в целом романтическое фэнтези.

Но для Ули эта тетрадка значила гораздо больше. Шестьдесят четыре листа эскизов, сотня заметок в телефоне, девять глав первого романа мира Эхинацеи, десятки персонажей и сюжетных линий, любовь, предательство, интриги и убийства, магия, кровь, война и древние тайны богов – и над всем этим только её воля и взгляд. Она хозяйка этого мира, она полностью в нём свободна.

Тот, кто не был узником в своём доме, никогда не поймёт радости этой тайной свободы. И власти, конечно же, власти над персонажами, которых она сотворила, вытащила из небытия и безжалостной рукой отправляла на смерть.

Джордж Мартин, почитав тетрадочку Ули, свалился бы в жёсткий творческий кризис. Кровь хлестала бы со страниц и брызгала в глаза читателям, если бы они были.

Слава всем Древним богам, никто из родных не интересовался Улиным творчеством. И Ульяна бы сильно удивилась, если бы заинтересовались, – она давно поняла, что следует жить, скользя мимо родных. Как тот самый шар для боулинга, катись, находя в самой себе основания для жизни, в своей железной сердцевине.

Если ты не доставляешь неудобств и не обращаешь на себя внимание, то жизнь твоя довольно комфортна – в тех зазорах и изгибах общего семейного организма, куда не достаёт взгляд старших.

Поэтому завещание дедушки выбило её из колеи. Ульяну стало видно, её обсуждали, с ней оказалась связана какая-то и-с-т-о-р-и-я. А Уля ненавидела истории, в которых не являлась автором.

Бабушка предлагала продать дачу немедленно и деньги положить на счёт Ули, раз уж блудный дед решил ей оставить наследство. Мама была за, папа – человек хозяйственный и владелец строительного магазина – тоже был не против, но сказал:

– Может, для начала поживём там летом, посмотрим, что к чему? Надо ж понимать, что мы продаём?

Бабушка Лера поджала губы, но согласилась. Вот так они с Улей и оказались в СНТ «Мороки».

Название было странное, но, как объяснила бабушка, пока они тряслись в электричке, раньше рядом с СНТ был хутор Мороки, вот в его честь и назвали.

Они вышли на остановке и долго брели по разбитой лесной дороге. Сначала под ногами попадался кусками асфальт, потом его сменили выщербленные бетонные плиты. Склоны глубоких кюветов заросли борщевиком и крапивой выше Ули, а дальше начинался серый лес, полный тонких, дрожащих на ветру осин. Гулять в таком лесу не хотелось.

У калитки бабушка завозилась, отпирая замок. Полная женщина на соседнем участке пропалывала клубнику. Подоткнув платье, она, нагнувшись над грядками, медленно переступала бледными полными ногами и быстро-быстро обрывала сорняки и лишние усы в клубнике. Увидев бабушку и Ульяну, женщина выпрямилась, утёрла лоб и присмотрелась.

– Лера! – воскликнула она. – Это ты, что ли? Валерия Михална?

Бабушка нехотя повернулась и всплеснула руками.

– Нина?

– Ну точно, Лера. – Женщина бросила клубнику, подошла к забору. – А я думаю, кто это к Фёдорычу приехал. Это внучка твоя?

– Да, Ульяна. – Бабушка тронула её за рукав, и Ульяна вежливо поздоровалась.

– Надо же, какая большая! – восхитилась Нина. – А вы чего тут?

– Да вот Николай дачу отписал на Ульяну, приехали разбираться, – пояснила бабушка.

Нина посмотрела на девочку жадным любопытным взглядом.

– Да разве он её видел? Вы ж разошлись когда ещё!

– Не видел, но вот – отписал. – Бабушка покачала головой, словно и осуждая деда Николая за развод, и одновременно одобряя его последнее решение.

– Я открою пока, бабуль. – Ульяна взяла ключи и отвернулась к калитке. Нина ей не понравилась – болезненно полная, с толстыми щеками, вздёрнутым носом и липким взглядом бледно-синих глаз, она ей напоминала какое-то противное животное. Возможно, магическое.

Дача дедушки Николая Фёдоровича Ульяну не впечатлила. Шесть соток, небольшой дощатый домик, обитый сайдингом, с мансардной ломаной крышей. Небольшой сарай. Яблони и груши на участке. Мангал, дорожки из квадратной плитки. Ровная лужайка с невысокой шелковистой травой. Аккуратно сложенные поленья в дровнике. Топор, воткнутый в колоду. Возле колоды его и нашли, как говорили вполголоса родители. Дрова колол, и сердце прихватило. И вот топор в колоде, в отличие от дачи, Ульяну поразил – как будто дедушка знал, что сердце откажет, и воткнул его, чтобы не оставлять беспорядка. Хорошая деталь, подумала она, надо бы использовать.

В остальном ничего необычного, типичная пенсионерская дача. Только забор оказался странным: сетка, окружавшая его, не была похожа на привычную рабицу[1]. На забор натянули тонкие серебристые листы со сложным, не повторяющимся рисунком. Словно сотни тонких расходящихся дорожек текли, сплетались и расходились вновь. В некоторых местах она находила логику и знакомые символы – как ни странно, символы магические и древние: многоконечные звёзды, магические квадраты, – в других будто бы проступали руны, но тут же превращались в древний кельтский огамический алфавит, клинопись и иероглифы. Конечно, всё это ей только казалось, просто игра воображения, но забор был очень загадочным. Уля указала бабушке на эту странность, когда та закончила погружение в прошлое и попрощалась с Ниной. Но бабуля только фыркнула.

– Да Господи, Улечка, эти дачи когда строились? В восьмидесятые! Я ж помню, ничего не достать было – люди тащили с работы всё что могли. Что охраняешь, то и имеешь.

– Как это?

– А так. У одного на производстве краска есть, много жёлтой краски, например, – он всё и выкрасит у себя на участке в жёлтый. А у другой друг в таксопарке, так у него полно старых покрышек, он из них и клумбы делает, и лебедей вырезает, и от зайцев деревья покрышками обшивает, и черепицу на сарай тоже из покрышек вырезает.

– Так они что, крали все эти вещи?

– Не крали, а доставали! Купить невозможно ничего было! Я помню, один сосед себе дом из списанных железнодорожных шпал построил, они же раньше были деревянные, это сейчас стали бетонные. Ну и помер скоро.

– Почему?

– Потому что они креозотом пропитаны были, для сохранности. А он ядовитый.

Пальцы у Ульяны зачесались. Тетрадочка звала к себе. История человека, который построил себе ядовитый дом из украденных шпал, и дом его убил, засела у неё в голове. Никаким японским мангакам такие сюжеты не снились.

– А однажды, я в другом СНТ видела, один мужик себе забор поставил из алюминиевых листов. В которых были выбиты вилки.

– В каком смысле? – оторопела Уля.

– Ну ты же видела алюминиевые вилки? Как их делают? Из цельного тонкого листа выбивают прессом заготовки. Остаётся такая рамка из алюминия, в которой пустые места в форме вилок.

– Он построил себе забор из отсутствующих вилок? – сообразила Ульяна. – Такой антивилочный забор? Офиг… то есть удивительно. А дедушка тогда что охранял? Откуда у него… это?

Ульяна даже затруднялась с определением формы забора.

– Не знаю, – отмахнулась бабушка. – Давай в дом зайдём, чаю выпьем. Уболтала меня эта Нина, хочу передохнуть.

Они забрались на крыльцо (у входа лежал чёрный резиновый половик и стояли красные резиновые сапоги) и вошли внутрь.

С порога девочку ошеломила пустота и чистота этого дома.

Дедушка Николай жил скупо, даже аскетично. Комната, в которой они оказались, была одновременно прихожей и кухней. Слева от входа – вешалка, на которой три куртки: лёгкая льняная для лета, спортивная ветровка для осени-весны и дублёнка для зимы. Две кепки на крючках, обувь у стены. Холодильник, шкаф для посуды, плита, стол, два стула. Часы на стене. Дверь в соседнюю комнату, узкая лестница на мансардный этаж. Ни пылинки. Ни грязных чашек, ни непомытой посуды. Ни брошенного носка, ни забытых вещей на столе.

Уля заглянула в холодильник. Пусто.

– А тут кто-то убирался? После смерти дедушки?

– Да кто тут будет прибираться, – сказала бабушка, распахнув шкаф и разглядывая посуду. – Надо же, я помню эти чашки. Мы их в восемьдесят втором купили, югославский сервиз…

А ещё здесь не было телевизора. Нет, серьёзно. Какой пенсионер без телика?

Ульяна заглянула в две жилые комнаты, но там были только кровати, печки-буржуйки и книжные шкафы. Книг оказалось много, но все какие-то непонятные. Эволюционная биология, введение в структуры мозга, системные механизмы высшей нервной деятельности, проявления спонтанной биоэлектрической активности, какие-то звёздчатые ганглии и прочие гормоны и гипофизы. И отдельная полка с книгами про какую-то эзотерику – но не такую, какую любила Ульяна. Нет, там были старые, рассыпающиеся брошюры, блёклые от старости томики на плохой газетной бумаге и даже самодельные рукописные книги. Ульяна не поверила глазам – реально распечатанные на каком-то древнем принтере и вручную переплетённые книжечки про диагностику кармы, биолокацию, иглоукалывание и прочие битвы экстрасенсов.

Она подняла глаза и вздрогнула – со стены на неё смотрела чёрная маска резного дерева. Африканская? Австралийская? В общем, какая-то этническая. Жёсткие складки рта, хищный нос, высверленные зрачки в тёмном дереве и сложная, из переплетающихся жил, корона на голове. Очень странная вещь, совсем не подходящая для этого дома.

– Уля, чай готов! – позвала бабушка, и девочка с облегчением вышла из комнаты.

– А чем он вообще занимался? – спросила Ульяна, когда они сидели за столом, застланным старой клеёнкой в крупную красно-белую клетку. – Что охранял?

– Ничего Николай не охранял, – сказала бабушка, устроившись в кресле. Она пила обжигающий чай мелкими глотками из старинной пузатой ребристой чашки. – Он в НИИ биологии мозга работал. Доцент был. Изучал эволюционные возможности. Оклад триста двадцать рублей и продуктовый набор на Новый год: сервелат «Финский» и конфеты «Мишка на Севере».

– Но ты же сказала: что охраняешь, то имеешь. А этот забор…

– Да забудь ты про него! – махнула бабушка. – Достал где-то по знакомству. Тогда всё так было: ты мне, я тебе. Договорился с кем-то на каком-нибудь производстве.

– А что он взамен дал? Чьи-то мозги?

Бабушка Лера поперхнулась чаем.

– Уля, что ты несёшь! Какие мозги. Заплатил, вот и всё. Дался тебе этот забор!

– Но…

– Хватит, – отрезала бабушка, и Уля послушно замолчала. Встала, чтобы сполоснуть чашку – водопровод дед Николай обустроил уже по стандартам двадцать первого века и поставил насосную станцию.

– Пойду разбирать сумки, – сказала бабушка.

Уля поставила чистую чашку обсыхать на полотенце, посмотрела на окно и поняла, почему дед Николай развёлся с бабушкой. На подоконнике стояли квадратные бумажные коробочки. В одной лежали спички. А в другой, так же аккуратно, обгоревшие. И ни одной на подоконнике. Для бабушки, которая не могла без суеты даже стол протереть, такого аккуратиста, конечно, вытерпеть было невозможно. Наверняка это она с ним развелась.

Уля прошлась по прихожей и поднялась в мансарду. Здесь тоже стояла печка, пристроенная к дымовой трубе, которая вылезала из пола и уходила в потолок. Одна кровать. И книжные шкафы вдоль стен. Уля провела пальцем по тёмным корешкам и наугад вытащила книгу – Джозеф Кэмпбелл «Тысячеликий герой».

Девочка открыла и прочла пару абзацев. Захлопнула книгу, положила её на журнальный стол, заботливо накрытый кружевной салфеткой, достала следующую. Александр Афанасьев «Поэтические воззрения славян на природу». В задумчивости спустилась на пару ступенек.

– Ба, а можно я буду наверху спать?

– Да пожалуйста, – отозвалась бабушка. Судя по звукам, она заполнила холодильник привезёнными продуктами и теперь разбиралась с посудой в шкафу.

Ульяна затащила наверх рюкзак, потом принесла чашку какао, распаковала все привезённые книжки, добавила к стопке на журнальном столике ещё пару дедовских, поставила планшет на зарядку и завалилась на кровать читать.

От старого тканого покрывала на кровати чуть пахло пылью, от стен – деревом. Свет из мансардного окна ложился на страницу тёплыми мазками.

Ульяна грызла карамельки и засовывала фантики в пустую чашку, плотно, чтобы ни один не выпал. Может, она и не зря приехала. Библиотека у деда любопытная. Зачем биологу книжки по фольклору и мифологии?

День прошёл, за ним опустилась ночь. Ульяна спала прекрасно и видела во сне свой мир – Эхинацею, которая почему-то была юной девочкой с зелёными волосами. И одновременно древней старухой. Девочка жила в странном доме, разделённом на две части, и, переходя из одной в другую, то старела, то молодела.

Ульяна бродила по её дому, где пол в каждой комнате менялся местами с потолком. По стенам текла тёмная чистая вода, и серебристые рыбки плавали вверх и вниз – от пола к потолку и обратно. Их было так много, что стены походили на заставку из старого фильма «Матрица», в котором герой видел, как всё в его мире было составлено из потоков зелёных цифр. А тут всё из рыбок. Но не страшно. Абсолютно.

Сон был необычный, но совсем не тревожный. Девочка вложила ей что-то в ладонь – непонятное, но очень важное. Ульяна проснулась и немедленно посмотрела, но в руке была лишь щепка, упавшая с потолка. Нельзя снам верить, всё это игры воображения и чушь полная.

Первую неделю Ульяна читала, писала, читала, выписывала какие-то удивительные факты, думая, как их пристроить в свою книжку, и снова читала. Она и не знала, что существует столько мифологических существ, богов и демонов.

Спускалась девочка вниз, только чтобы перехватить еды: оладьев, яблочко, какао, печенья, котлетку. Иногда, увы, мерзкий борщ, который в неё впихивала бабушка. Ульяна морщилась, но послушно ела, капая свекольной кровью на страницы справочника по славянской мифологии. Иногда бабушка выводила её на прогулку, как хилого больного зверька, но Уля не страдала – она прокручивала в голове сюжетные линии и говорила сама с собой на разные голоса. У неё как раз юная волшебница Алина (правда же, имя намного круче, чем Ульяна?) добралась до столицы королевства тёмных эльфов и думала, как вытащить из тюрьмы своего товарища-полуэльфа – Азафена, Синтамицина, Колгеля – Уля ещё не определилась с именем. А меж тем коварная королева тёмных эльфов Дульсинея явно вознамерилась использовать запретные силы короны Бессмертия для победы в войне с кланами зверогномов из Хрустальных гор. В общем, замес намечался масштабный, и Алине надо было делать ноги, но как же бедный полуэльф Дюфалак, он же погибнет! Если его не убьёт подлая Дульсинея, то прикончит кровожадный зверогномский хан Хулахуп. Такой жёсткий писательский забег продолжался до субботы, а потом безжалостные музы покинули её. И всё. Тишина. Недописанные черновики, брошенные эскизы, застывшая на половине эпическая битва с участием орлов, сильфид и героического карлика-минотавра. Врагу не пожелаешь. Только что ты держала целый мир на кончиках пальцев, горела в огне, чувствуя, как под ручкой рождаются персонажи, тебя швыряло в адреналиновом шторме, по телу прокатывались жаркие волны и каждый волосок вставал дыбом. В тебе танцевала жгучая звезда, свитая из сотен воплощающихся судеб. И вот ты пуста и лишена жизни, как череп, из которого жестокие зверогномы хотели сделать кубок, но просто выкинули. Потому что не понравился. Чокнуться можно. И книги не спасают, ещё хуже становится.

От тоски Ульяна даже дрова пробовала поколоть, но бабушка отобрала у неё топор и отправила погулять: «Сделай кружок, купи молока в магазине и обратно».

Девочка взяла сумку-шопер и ушла шататься по пустынным улицам СНТ и пугать дачников впалыми глазами и бледным лицом. До магазина она честно добралась, молока купила, а затем кривая вывела её на край посёлка.

Девочка постояла, посмотрела на протоптанную тропинку, которая вилась между двух покосившихся железных столбов. Подёргала в задумчивости волосы и двинулась в лес. Совершенно самоубийственное решение. Вот в чём она совершенно не разбиралась, так это в выживании в дикой природе. Какие грибы есть, каких зверей бояться, куда в лесу ходить можно, а куда совсем нет – ничего этого Ульяна не знала. Да что там звери, она мох не распознает, если тот на ней вырастет.

И вот такой-то человек шагнул в лес, и папоротники, качнувшись, сомкнулись за ней. И тени лесные скрыли её следы.

Дуракам (и дурочкам), как известно, везёт. А Ульяна в этом случае была стопроцентной идиоткой. Она пошла в незнакомый лес, не имея ни телефона, ни ножа, а только бутылку с молоком, и при этом никому не сказала, куда идёт. Бабушке Лере в самом страшном кошмаре не могло привидеться, чтобы их Улечка могла что-нибудь эдакое выкинуть.

Хотите погибнуть – будьте как Уля. Ох, сожрут её волки и молоком запьют (три с половиной процента жирности, вчерашнее). Но удача была на стороне слабоумных. Тропинка оказалась проторённой, и Уля шла по ней легко, как по родному парку возле дома.

В лесу всё шепталось и вздыхало, он был пронизан солнечными лучами, а берёзовые стволы радостно и розовато светились в зелёном сумраке. Какие-то птицы порхали туда-сюда, сопровождая Ульяну вдоль тропы. Ветки склонялись над дорогой, но девочка легко пригибалась и шла дальше. Пока берёзы не сменились соснами, лес не вытянулся готическим собором, а тропа не стала глуше и незаметней. Под ногами хрустела хвоя и шишки. Где-то стучал дятел. Скакала белка. Возможно, куда-то крался бурундук. Сосны расступились и дали простор небу. Ульяна встала на краю песчаного обрыва и увидела заброшенный город троллей. Огромные бетонные сферы среди зелени лежали в котловине перед ней. Прямые линии дорог делили этот заброшенный город на кварталы. Город был пуст.

2. Ульяна, город троллей и дед в дождевике

Никогда не разговаривай с незнакомцами, особенно с мужчинами. Ходи по освещённым улицам. Не суйся в незнакомые места. Будь вежливой и осторожной. Особенно осторожной. И никогда не ходи на неизвестные заброшки – там, в тёмных местах, запросто могут встретиться подозрительные незнакомцы мужского пола, которые захотят с тобой поговорить.

Всё верно, Ульяна? Верно, Хвостова. Так какого же чёрта ты тогда стоишь посреди примерно ничего в пустом военном городке? Под ногами у тебя дорога из серых бетонных плит, которая упирается в высокий песчаный склон. Такие склоны окружают городок со всех сторон, словно его не строили на поверхности, а вырыли в теле большого песчаного холма. Наверху, по краю обрывов, растут сосны, а внизу травы, бурьян и борщевик обступают дорогу, как десант марсиан. Помнишь, два дня назад ты стояла на одном из этих склонов и считала каменные сферы – забытые дворцы троллей? А теперь ты уже здесь, в твоей сумке лежат травы, свечи и мел для обряда, и тебе одновременно страшно и весело? Ты ли это, Ульяна Хвостова, ученица восьмого «А» гуманитарного класса гимназии тридцать два с углублённым изучением… Что вы там изучаете, Уля?

Какая разница, если тёплый ветер толкает тебя в лопатки и шепчет: «Иди вперёд»?

Чёрные чугунные фонари, витые и изящные, стоят по краям дороги. Их стеклянные колпаки давно разбиты или украдены. Или сначала украдены, а потом разбиты. Под ногами хрустит стеклянная крошка. Из буйной зелени, захватившей военный городок, выступают бетонные сферы разных размеров: иные с деревенский дом, иные – циклопические, больше пятиэтажек. Сферы стоят на основаниях высотой с трёхэтажный дом. На стене одного из оснований плакат, ещё не потерявший краски: «Советский солдат, крепи оборону Родины!». Гигантский румяный солдат смотрит в бледное небо над соснами, сжимая автомат у груди. В небе плавится желток солнца. Ржавые фермы антенн, рога трансформаторов, обвисшие лианы проводов. Жарко. Душно. Ни души. Меж стыками плит пробивается трава, жёсткая, как пластиковая щетина зубной щётки.

В этом абсурдном пространстве железа, травы и бетона нет никакого смысла. Зачем сюда, в глухомань, загнали сотни машин, зачем разворотили нутро холма и влили в него тысячи кубометров бетона, зачем вырыли подземные ходы и опутали километрами проводов? Чтобы спустя годы просто бросить и уйти?

Горячий ветер бродит между серых бетонных сфер, и Уля думает, что всё вокруг похоже на кладку исполинских ящеров. Яйца Годзиллы – вот что это, в каждом из них дремлет будущая смерть Земли, и однажды они проснутся, чтобы уничтожить нас.

Именно сюда ей и надо. Потому что вы помните: у Ули была тайна: свой мир в тетрадке (шестьдесят четыре листа, скрепка, Ульяновский бумкомбинат им. Ленина). Этот мир был больше внутри, чем снаружи. И она никому о нём не рассказывала. Именно поэтому ей надо было сюда. Мел, освящённый при полной луне, высушенные на обогревателе мать-и-мачеха и подорожник, нож, омытый в крови размороженной курицы (свежей гусиной не нашлось), ждали своего часа в сумке. Для ритуала ещё требовался девственный пергамент, но у неё был только лист из новой тетради, на котором она нарисовала печать планеты. Уля надеялась, что планетарный дух не будет против листа в клеточку. Сегодня она хотела попробовать вызвать духа Меркурия. По правде, она не разобралась в расчётах, какой час какому духу соответствует (да и будем честны, вообще мало что поняла из инструкций позапрошлого века, которые вычитала в томе под названием «Деревенская магия»), зато у неё была модная палочка со светящимся кончиком и набор зелий из «Гарри Поттера». Зачем ей всё это надо? Потому что волшебница Алина застряла в том мире, не в силах снять корону Бессмертия, а Уля застряла тут, и у неё творческий кризис. Может быть, ритуал, который она вычитала в одной из дедовских книг, подтолкнет её воображение. Ну или она хотя бы просто красиво опишет это действо в книге. Мама всегда говорила: готовишь суп – так пробуй. Борщ у Ули, кстати, получался так себе. Но по пути она уже всякого натерпелась и не собиралась отступать.

Во-первых, девочка наврала бабушке, что пойдёт гулять по СНТ. Во-вторых, когда она искала проход к военному городку, то вляпалась в муравейник. Вы когда-нибудь вытряхивали муравьёв из кроссовок? А из-под джинсового комбинезона? А в-третьих, когда Уля нашла сырую тропу через какой-то стрёмный замусоренный лес, то её чуть не сбили парни на квадроциклах. Серьёзно, пролетели мимо, как на пожар, грязь во все стороны, а лица такие важные, как будто управляют имперскими шагоходами из «Звёздных войн», а не китайскими квадроциклами. Последний беспечный ездок вообще остановился и попытался завести с ней светскую беседу посреди леса, пока она грязь из волос выковыривала. Пришлось уйти с видом Снежной королевы – это она умела.

Ульяна сошла с дороги и направилась по узкой тропе из обломков бетона и кирпича, втоптанных в плотный суглинок. Борщевик и крапива обнимали тропинку, душили её в зелёных объятиях, и Ульяну сразу окутало жаркое дыхание трав. Перед лицом затанцевали мошки. Уля отмахивалась и упрямо пробиралась вперёд, к развалинам. Чертополох цеплялся за джинсовый комбинезон, который она, как самый износостойкий, выбрала для похода за вдохновением. Исполинский серый бок сферы нависал над головой, девочка уже различала тёмные следы раствора, соединявшего бетонные сегменты конструкции. Ещё немного, и Уля будет рядом с этим… что бы это ни было! Там наверняка найдётся укромное местечко, где она сможет провести ритуал.

Уля на ходу полезла в сумку, проверяя походный магический набор – как-то ей теплее становилось, когда она касалась волшебной палочки (десять и три четверти дюйма, сердцевина – сердечная жила дракона, материал – виноградная лоза, сделана, вероятно, неизвестным китайским мастером Оли Ван Дером).

Она в очередной раз пересчитала свои зелья, проверила сушёную мать-и-мачеху, подняла глаза и… ухнула вниз. Всё завертелось, замелькало, а потом Ульяна ударилась головой и на мгновение отключилась.

Очнулась Уля оттого, что ей на лицо что-то капало. Чёрная вонючая жижа из ржавой водопроводной трубы. Она дёрнула головой, уворачиваясь от очередной капли, и долбанулась затылком об камень. Отлично. Теперь помимо ноги ещё и башка болит. И на кой чёрт она сюда попёрлась? Больно-то как!

Ульяна подняла голову. Огляделась. Она была в широкой яме, заросшей доверху травой. Понятно, почему она не заметила её – со стороны было никак не понять, какая тут глубина на самом деле. Выше Ули. Девочка сидит на самом дне, опершись на крутой склон ямы. Над головой из песчаной подушки выпирают камни, щебёнка, кирпичи. Ржавая труба капает своими соплями теперь в затылок. Спина ноет, потому что она её ободрала, когда кувыркнулась, голова – потому что приложилась сейчас об камень. А вот левая нога…

Уля попыталась подняться, оперлась руками, подогнула здоровую правую, но, едва пошевелила раненой конечностью, в глазах разом потемнело. Вот здорово, если ты ногу сломала? И, разумеется, Уля, ты не сказала бабушке Лере, куда идёшь? Конечно, не сказала! Что я скажу: «Бабушка, я иду проводить магический ритуал в заброшенной военной части, не волнуйся, это всего часа на четыре, мне ничего не угрожает, у меня есть сушёная мать-и-мачеха?»

Про военную часть Уля вычитала в интернете. Пошла гуглить бетонные шары Подмосковья, вот ей и выпал список на десять страниц. Популярное место для любителей экстрима и заброшек.

Так что есть шанс, что её найдут. День, два, максимум неделя. Вода у неё есть, червяков накопает, вместе со свежей крапивой это будет царский завтрак. А также обед и ужин. От такой перспективы девочка на стенку полезла. Буквально. Она попыталась встать ещё раз, потом ещё – поползла по склону, цепляясь за корни, но только зря обожгла о крапиву руки. Едва Уля поднималась, боль распускалась внутри неё, словно дерево молний – цветок, соединяющий небо и землю, – и бросала девочку на землю.

Ульяна раскинула руки, зарыла их в измятую траву. Нашла и в отчаянии сунула в рот горький измочаленный стебель одуванчика. Сразу же выплюнула. Гадость какая. Делать нечего, надо звонить бабушке.

Заранее предчувствуя, что сейчас на неё обрушится, Уля нащупала телефон, приложила палец к детектору отпечатка, но пальцы, измазанные жирной глиной, сканер не определял. Руки были грязные, красные и холодные. Что же делать, так она весь экран изгваздает. Но Уля вспомнила, как выкручивалась зимой, когда было лень снимать перчатки: ловко нарисовала графический ключ носом, и экран блокировки исчез. Уля так же, носом, полезла в контакты, но остановилась. Связи не было. Сеть в яме не ловила вообще. Ни СМС, ни сообщения. Ни-че-го.

– Да блин! – Хвостова сунула бесполезный телефон в сумку.

Посмотрела в голубое небо, на быстрые облака, летящие вдаль. Травы шумели. Вода капала. Жаворонок пел в вышине. Мир равнодушно жил мимо.

– Пама-а-агите! – пискнула Ульяна. Потом громче: – Эй, помогите! Люди! Кто-нибудь? Ау!

Через полчаса она охрипла и устала. Сил орать не было, поэтому девочка нашла железку и колотила ей по трубе. Не бог весть что, но звук. К тому же ритмичный. До неё постепенно начал доходить масштаб проблем, которые пришли к ней в гости. Она вполне может пролежать тут до зимы. Птицы выклюют ей глаза, лисы и хищные мышки растащат тело, снег покроет её кости. Белый снег, серый лёд на растрескавшейся земле… Она поняла, что выстукивает на трубе ритм песни «Звезда по имени Солнце», и разозлилась разом на всё: на себя, на бабушку, на это дебильное солнце, на заброшку, на яму, опять на себя.

– Да пошли вы! – заорала она и швырнула железяку вверх.

В этот момент послышался шорох. Над краем ямы показалась чья-то голова, но, когда Уля запустила железный прут, она тут же исчезла.

– Ну, как знаешь, – сказали наверху. – Я пойду тогда.

– Нет, нет, не надо! – завопила Ульяна. – Я не на вас, я просто так ругалась!

– Ну, смотри…

В яму спрыгнул старик. Невысокий, коренастый дед в старом брезентовом дождевике и чёрной шерстяной шапочке, сдвинутой на затылок. Он упёрся кирзовыми сапогами, расставил ноги как циркуль, сунул руки в карманы. Глянул на неё темными глазами.

– Это ж как ты тут, девонька, оказалась?

Нос у него был крупный, как слива, рот был полон металлических зубов, а лицо коричневое и морщинистое, как сушёная хурма. В общем, дед, мимо которого пройдёшь возле деревенского магазина и не обернёшься. Но сейчас ему Уля была рада как родному.

– Помогите. – Ульяна дрожащей рукой потянулась к ноге, и её опять накрыло, закружило. Когда она очнулась снова, дед присел на корточки и ощупывал лодыжку твёрдыми и точными пальцами. Боль вспыхивала, но от его прикосновений будто гасла на мгновение.

– Ох, деточка, хорошо приложилась. – Дед давил и стискивал ногу, Уля вскрикивала. В лодыжке было горячо, там шумела и пульсировала кровь, но, несмотря на жуткую ситуацию – она валяется в яме, и какой-то дед щупает ей ногу, – ей вдруг стало спокойно.

– Давай-ка вставай. – Дед потянул её.

Уля замотала головой. Ей стало страшно – сейчас опять как накатит, пробьёт раскалённой иглой от пятки до головы! Но дед был настойчив, он тянул её, потом надавил как-то на ключицу, и голова у девочки разом прояснилась. Страх отступил, она взялась за его руку и на раз-два поднялась на ноги. Встала, качаясь на правой. Осторожно наступила на левую и замерла. Нога болела, конечно. Но терпимо, на неё можно было опираться, и не только – а даже идти. Ничего себе!

– Вот и славно, Уля, вот и хорошо. – Дед покрутил головой, будто услышал что-то, и заторопился: – Давай потихоньку, вот сюда становись, ага, вот сюда. Давай, давай, потихоньку…

– Спасибо. – Ульяна отцепилась от деда, только когда они выбрались на бетонку. – Большое вам спасибо… Я бы там…

В носу защипало, и Ульяна разрыдалась, уронив руки.

– Всё хорошо, хорошо, – сказал дед. – Обошлось, всё путём. Запачкалась немного, так это ничего, отстираешь. А нога пройдёт, не бойся. Там ушиб, ничего там нет, ушиб там.

Дед говорил немного странно, повторяя слова, но голос у него был глубокий, хоть и глуховатый. Он как будто обнимал тебя целиком, и ты погружался в него, как в тёплое молоко или горячий воздух бани.

– Ты лучше не ходи в такие места одна, вот и кроссовочки запачкала, и комбинезон…

Уля, которая начала успокаиваться, опять разрыдалась. Кроссики было особенно жалко. Дед поморщился, наклонился поднять сумку, которую она уронила, сунул ей в руки.

– И чего ты там забыла, чего?

– Да так… я…

Сумка раскрылась в её непослушных пальцах, и оттуда выпали Улины магические припасы: и палочка, и мел, и все волшебные зелья. Последним спланировал листок с печатью духа. Дед ничего не сказал. Наклонился, быстро собрал вещи и сложил в сумку. Взгляд его – цепкий и тёмный – задержался на палочке и несколько дольше – на магической печати, но он только вздохнул и похлопал Ульяну по плечу.

– Ты не плачь, Уля, не плачь, не надо тебе плакать. Тебе сильной надо быть.

– Да я стараюсь… не плакать. – Девочка повесила сумку на плечо и закрыла. Господи, какое позорище! Хорошо, что он даже не понял, что это магические ингредиенты.

– Ты уж постарайся. – Взгляд деда вдруг обрёл неожиданную остроту, но Ульяна не успела испугаться. Он сдвинул шапку на затылок и улыбнулся, сверкая металлом окованных зубов. – Ну вот и транспорт.

– Какой?

Дед поднял корявый палец, и Ульяна услышала отдалённый звук мотора. Он нарастал, и вскоре вдали показался квадроцикл. Подъехал и остановился. Жёлто-чёрная агрессивная раскраска сразу бросилась в глаза, и Ульяну аж пот прошиб – именно этот парень к ней в лесу с дурацкими вопросами приставал.

– О, дядь Витя, – сказал светловолосый парень, глуша двигатель. – А вы чего здесь…

Тут он взглянул на Улю.

– Да вот, помоги ей, Антоша, помоги. Видишь, упала девочка.

– Ага, вижу, – согласился Антон, глядя на неё серыми глазами. – Хорошо так упала.

– Ну вот ты чего лыбишься, возьми, довези человека, ей же в СНТ надо. Тебе ж в Мороки, да?

– Да, СНТ «Мороки», – выдавила девочка. – А вы откуда…

Дед сноровисто подсадил её на квадроцикл. Антон явно не возражал.

– Ну ты ж знаешь, как до Мороков доехать, да, Антоша? – обратился он к парню. – Прямо, прямо, потом через овраг и левее, по ячменю, в объезд Гуляй-Поля.

Антон кивнул, включил зажигание.

– Ну вот и езжай, езжай, – заторопился дед. – А то мне пора уже.

– Спасибо вам, – сказала девочка.

Дед Витя сжал её плечо.

– Ты помни, что сказал, помни, девочка. Никак нельзя тебе слабой быть, иначе и сама не разглядишь, и других запутаешь.

– Что вы… о чём вы…

Дед нагнулся к её уху, продолжая удерживать за плечо.

– Ногу, говорю, смажь календулой на ночь. И левомеколем ссадины. Ну всё, бывай!

Он отпустил её и шагнул в сторону.

– Отцу привет, Антон. Ну всё, давай.

Дед повернулся и сошёл с дороги. Шапочка его мелькнула над густыми зарослями борщевика, выплыла возле ракиты, а после пропала. Антон повернулся к девочке.

– Тебя зовут как?

– Ульяна, – пролепетала она. – А откуда… он знал?

– Что?

– Ну имя моё… И что я в Мороках живу?

Лицо у Антона стало скучное, невыразительное. Он сунул ей шлем.

– Надевай, трясти будет.

– Так откуда? – не отставала Ульяна.

– Да не знал он, угадал просто, – буркнул Антон. – Держись давай.

Двигатель взревел, и квадроцикл рванул вперёд.

3. Большая и маленькая ложь

Антон добросил её до въезда на дачные участки. Он бы и дальше повёз – предложил широким купеческим жестом, мол, давай, красавица, но Ульяна представила, что скажет бабушка, когда они с пафосом подкатят к калитке, и наотрез отказалась.

Нет уж, спасибо, дальше она сама, ножками. А ты бы, добрый молодец, валил отсюда подобру-поздорову, пока соседи бабушке не донесли, что внучка разъезжает на квадроциклах. А с виду такая приличная девочка!

Уля представила, как бабушка заходит в комнату, садится на кровать и начинает «серьёзный» разговор о мальчиках, и её закачало. Она слезла на землю. После прыжков на квадроцикле всё тело дрожало, как холодец на танцполе, и это безумно раздражало Улю. Хотя её всё сейчас бесило: и больная нога, и то, что Антон оказался не таким гадом, и то, что ей было приятно, что он её довез, и… вообще всё. Да. Улю бесило всё.

Знакомое, в общем, чувство, здравствуй, старый добрый чёртов мир, ты не даёшь расслабиться. И ещё она хотела забыть то, что случилось на поле, потому что это в голову вообще не помещалось.

Уля дошла до ворот, неловко повернулась и буркнула:

– Ну, я пошла. Спасибо…

– Ага, – сказал Антон. – Точно дойдёшь? Нога уже прошла?

– Нет-нет, всё хорошо! – замотала она головой. – Всё в порядке. Я, короче, пойду…

– Ну давай, – неуверенно сказал Антон. Ему мешала улыбка, которая прилепилась к губам. Уля подумала, что серьёзность ему больше идёт.

– Ага, давай. – Ульяна повернулась и, стараясь сохранять равновесие, торжественно поковыляла на участки.

– Точно всё в норме?

Он ещё, гад, тревожится! Ульяна показала большой палец и с лицом Гарольда, скрывающего боль, двинулась дальше. Зашла за угол сетчатого забора, оплетённого плющом, и почти упала на бетонный столб, который так удачно подвернулся. С облегчением услышала, как мотор зарычал и стал удаляться. Слава всем богам, он свалил! Как же больно-то! Если бы лодыжка могла заявить протест, то это была бы очень громкая публичная демонстрация. Разумеется, несанкционированная. Ульяна растёрла её рукой. Что за дичь сегодня случилась? Сначала на заброшке, с этим дедом Витей, а потом на поле? «Я подумаю об этом завтра, – решила Уля. – Если оно наступит».

Боль неожиданно испарилась. Уля удивилась, опустила глаза и поняла, что водит по ноге тем самым особенным способом, которым водил тот дед в дождевике. Осторожно встала. Перенесла вес на больную ногу. Не больно.

– Вот чудеса, – сказала Ульяна. И торопливо зашагала домой.

Как бы мимо бабушки Леры проскочить, тогда она точно в чудеса поверит.

Она шла разбитой асфальтовой дорогой. Солнце зацепилось уже за верхушки леса, который рос по краю их СНТ. Было тихо – ни души, и Уля шла, машинально считая столбы и оглядывая чужие участки – как это делают все дачники.

СНТ «Мороки» было старинным садовым товариществом, осваивали и распахивали эти бросовые земли ещё в восьмидесятые, обитали сейчас там пенсионеры, и потому далеко не все участки были обнесены профнастилом. Везде торчала рабица, проницаемая для взгляда. Прозрачная жизнь, доступная всем соседям и прохожим, тихая пастораль на шести сотках.

Вот и участок соседки Нины, с фонариками и адскими садовыми гномами, которые выныривали из самых неожиданных мест: из клумбы с петуниями, из зарослей форзиции[2], из раскидистого можжевельника. Гномы притаились под крыльцом, следили за ней своими бессмысленными глазками, они сторожили выходящих из садового туалета и считали капли, падающие в бочку с дождевой водой. Вдобавок Нина имела обыкновение периодически переставлять их. Вот и сейчас гномы выстроились в шеренгу у забора, уткнули курносые пластиковые носы в сетку и тянули к девочке свои коротенькие ручки. Крипота.

Уля сбилась с шага. Возле их дома гудел полицейский уазик. У калитки стояли бабушка Лера и Нина и разговаривали с молодым участковым в голубой рубашке. Бабушка растерянно вертела в руках телефон. Глаза у неё были заплаканы. Участковый задирал фуражку и чесал лоб.

– Валерия Михайловна, вы не волнуйтесь так, наверняка она скоро придёт, – говорил он. – Встретилась с друзьями и засиделась. Это же дети.

– Да какие друзья, мы только приехали!

– Так завела. Это же дети.

– Сергей Сергеич, вы её искать будете?!

– Да не могу я сейчас дело открыть, поймите. – Полицейский снял фуражку и прижал её к груди. – Я вообще мимо проезжал, когда мне позвонили, поэтому и заскочил. По закону в розыск через три дня, а она три часа…

Тут Валерия Михайловна увидела Ульяну и всплеснула руками. Участковый обернулся и победно воскликнул:

– Вот! Я же говорил!

Он торжествующе надел фуражку.

– Уля, ты где была, что с тобой? – трагическим голосом спросила бабушка. – В каком ты виде!

– Бабушка… я… упала… – сказала Ульяна и замолчала. Губы у неё задрожали. Валерия Михайловна подскочила и повела её в дом. Хромота и боль очень удачно вернулись, поэтому Уля хромала и плакала, совершенно не притворяясь.

Вечер прошёл в хлопотах и живописных описаниях. Участковый Сергей Сергеевич уехал, удовлетворившись коротким объяснением – шла, шла, упала, – но от Валерии Михайловны и Нины так просто было не отделаться. Так что Уле пришлось в красках и лицах описывать свои хождения по мукам. Она призналась в малом грехе: что пошла в лес и там свалилась в овраг, пытаясь сфотографировать красивую паутину, которая сверкала на солнце, и тем самым скрыла большой грех – что на самом деле потащилась в заброшенную военную часть – и ни словом не обмолвилась про самый ужасный грех – что её подвёз домой неизвестный бабушке деревенский мальчик на квадроцикле. Почему не позвонила? Так телефон разрядился (он и правда выключился сразу после того видения на поле). Они выплакались, поругались, помирились, обработали травмы Ульяны (дед Витя оказался прав, это был сильный ушиб и ссадины, а не перелом). Бабушка хотела уложить её внизу, но Уля настояла, что будет спать в мансарде.

Принцесса-хромоножка доковыляла до кровати и рухнула в прохладную постель. Зарылась под одеяло. Наконец-то она дома и, кажется, знает, что будет писать завтра. Она поняла: надо ввести ещё одного персонажа! Союзника Алины – возможно, какой-нибудь древний маг Звездобород сможет ей помочь… Возможно… Ульяна ещё пыталась придумывать, но сон подступал всё ближе, мысли путались, и она уснула, так и не дотянувшись до тетрадки. Сон пришёл, прохладный, как вода, и серебристые рыбки закружились вокруг неё, увлекая в мягкую темноту.

Никита вернулся домой поздно. Варя и Вадик довели его до деревни, но дальше он пошёл один. Не хотел, чтобы они к нему домой заходили. Мусора во дворе полно. И ещё дед. Не надо, чтоб с ним лишний раз пересекались. Нет уж, ему и деревенских хватает.

Он уже не сердился на Варьку. Что уж делать, такой характер у девки, куда деваться. Да он и сам виноват, сам сорвался с дерева.

Никита пересёк всю деревню насквозь. Дальше асфальт кончался, и он потопал по грунтовке, уходящей в сторону Семидворья. Голова гудела, в ней что-то дёргалось и шумело. Она была как скорлупа яйца, которое пробует на прочность птенец изнутри. Вот-вот вылупится.

Никита сошёл с грунтовки и двинулся по узкой травянистой дороге, которая поднималась по дну лесистого оврага. Там, в конце подъёма, был дедов дом. Деревья склонялись над дорогой, опускали ветки. Мальчик сорвал осиновый лист, лизнул и прилепил ко лбу. Зачем дед построил дом на отшибе, за краем деревни, Никита не знал. Жутко неудобно. Но дед весь такой был: неудобный, шутник и балабол, ни в какую строку не уложишь, ни в какой мешок не засунешь. Старое шило, пропахшее табаком и кислой кожей. Рожа морщинистая.

Никита миновал вечно раскрытые железные ворота, вросшие в землю. Прошёл по покрытой мхом каменной дорожке, которая вела от ворот к крыльцу. Куча мусора, лежавшая во дворе, сколько мальчик себя помнил, приветственно махала ему метёлками иван-чая и крапивы. Старая сирень простёрла над двором узловатые руки, сжимала воздух сухими пальцами, грозила закату кулачками цветочных бутонов. Крыльцо, крашенное старой белой краской, давно уж просело, припало на сгнившие колени бревенчатого фундамента.

Никита открыл скрипучую дверь, прошмыгнул в тёмные сени и зашёл в комнату. На дощатом коричневом полу при свете голой лампочки, повисшей на чёрном толстом проводе, мальчик увидел деда. Тот лежал на спине, лицо его было спокойно, и только одна рука стискивала ворот потёртой клетчатой рубашки. Старый зелёный брезентовый дождевик валялся у входа. Никита нагнулся и машинально его повесил, не отводя взгляда от деда. Он сразу понял, что случилось.

1. Дед Горгыч никогда не обрезал сирень

Мобильного у них в доме не было. Удивительно, но дед и без него справлялся. Как-то так выходило, что он всегда был в курсе всех сплетен и новостей, особенно тех, которые его касались. А те, кто хотел встретиться лично, приезжали к нему домой. И, что самое интересное, всегда заставали деда дома – хотя он на месте не сидел. То на пасеку, то на дальний участок, то вообще в леса за каким-то чёртом. И всё время со своей вечной клетчатой сумкой на плече. Сумка была родом из девяностых, сам дед – из пятидесятых, а то и раньше. Словно паук, который протягивает социальную паутину, Виктор Георгиевич, или Горгыч, как его называли, знал всех, и все знали его. Интересно, что грибов и ягод у них в лесах особо не было, всё уже дачники вытоптали, но он всегда притаскивал полные корзины.

Один раз Никита выпросил на день рождения смартфон, так тот приказал долго жить через два дня. Телевизор, правда, был, но старинный, громадный, как гроб, и чёрно-белый, как сорока. Дед его по выходным включал и уходил из комнаты. Как ритуал какой-то. Так что у них в доме электроники не было. Не выживала. А вот всякую технику дед любил. Скутер был, он на нём в совхоз катался, мотоблок был. В покосившемся дощатом гараже навороченный мини-трактор, то ли японский, то ли шведский. И ещё куча оборудования – от ковша и снегоуборочной насадки до плуга и картофелекопалки. Картошку трактор и правда копал резво. Никита даже не знал, сколько такой может стоить. Дядя Леша, Вадиков отец, как узнал, только засвистел – мол, откуда у Горгыча такие деньги. Откуда-откуда. Наторговал, понятное дело. Вот уж что дед всегда умел. На тракторе с прицепом он гонял на пасеку и дальние участки. По деревне или в магазин – на стареньком велосипеде. А так-то пешком. И везде поспевал.

Нет мобильного. Как позвонишь? Как скажешь, что он лежит весь синий на полу и уже не хрипит? Вот Никита оседлал дедов велик и доехал до крайнего дома. Постучался к бабе Тане. Долго стучал, не жалел кулаков – баба Таня уже глухая, сразу не услышит. Сказал, что к чему, просил вызвать скорую. Потом вышел, сел на скамейку, тёр кулаком сухие глаза. Смотрел бессмысленно на оранжево-жемчужный закат над Сорным лесом.

Это так дед его называл, хотя сам туда ходил постоянно. Никиту с собой не брал. Везде брал. На рыбалку ночью – ставить верши в озере или ловить на новомодный спиннинг, который ему подарили покупатели. На пасеку. На дальние поля, картошку сажать и убирать. В город брал. А в лес не брал. Почему – непонятно. Дед Витя, Виктор Георгиевич, или Горгыч, не любил объяснять. Он чаще шутил – так, что всякая охота пропадала спрашивать, – или отмалчивался. Нет, и всё. Никита молчанию не огорчался, давно привык. Дел и так полно в доме было, особенно после того, как мамы не стало. А теперь вот и деда.

Таня охала и говорила, что всё обойдется, что и не после такого Горгыч поднимался, но Никита чувствовал, что нет. Не обойдётся.

Парень посидел ещё немного у Тани, взял каменные сушки, которые она насовала ему в руки, и пошёл на дорогу встречать скорую. Спина почти прошла, а вот голова то кружилась, то переставала. Наверное, у него сотрясение.

Скорая прикатила часа через два. Фельдшер уронил пару дежурных фраз, выяснил обстоятельства: да, пришёл, лежал на спине, а рука вот так на груди была. Нет, не говорил, только смотрел и скрипел. А потом перестал скрипеть. Фельдшер покивал. Закурил. Поглядел на сирень.

– Здоровая какая. Не стригли, что ли?

– Не стригли, – сказал Никита. – Зачем?

– Для красоты. У меня дома сирень как куколка, вся такая аккуратная, глаз радуется.

Они помолчали.

– Дед у тебя сорокового года, что ж ты хочешь, – вздохнул фельдшер. – Время уже.

– Какое время? – Мысли в голове у Никиты ворочались тяжело, как каменные жернова из дедова сарая. И всё так же шумело, как в тот момент, когда он свалился с дерева.

– Такое, брат, время. – Фельдшер затянулся.

– Куда вы его, – вяло спросил Никита.

– В Дебряново, в морг, – пожал плечами фельдшер. – Родные-то у тебя есть? Есть к кому пойти?

Никита помолчал. Потом сказал:

– Конечно есть, не волнуйтесь.

– Мобильный есть? Нет? Ну ты даёшь. Ну ладно. – Фельдшер сунул ему распечатку с телефонами. К листу бумаги скрепкой была прикреплена визитка. – Позвони сюда, скажут, что и как с дедом. А тут, – он щёлкнул ногтем по визитке, – ребята хорошие. Помогут, всё оформят и как надо сделают. Ну, чтоб всё по правилам. Дед-то крещёный у тебя?

Никита пожал плечами. Ни иконы, ни крестов в доме он не видел, и в ближайшие церкви – в Смоляниново и в совхозе «Путь коммунара» – Горгыч не захаживал.

– Ну, разберётесь! – Фельдшер хотел ещё что-то сказать, но просто выбросил окурок и полез в машину. – А сирень постриги.

Скорая увезла Виктора Георгиевича по сырой лесной дороге. Сотни раз он шёл по ней – зимой и летом, после дождя и в самый жар, на велосипеде, пешком или на тракторе. Сколько раз они вместе шли по ней. А теперь вот один уехал.

Никита посидел на скамейке. Покидал сушки в кучу крапивы у забора. Потом тётя Алина, мама Вадика, пришла и позвала его к ним домой. Никита согласился. Они поужинали, помотались по двору, покормили кур, обсудили дуру Смирнову, посмотрели телевизор. Дядя Лёша, папа Вадика, шумел, болтал и подбадривал. Под ногами моталась пухлая пушистая кошка Колбаса, вопила младшая сестра Вадика Олеся – она ругалась с Ваней, их самым младшим, нахальным трёхлеткой, который уже успешно раскидал лего и претендовал на Олесиных кукол. Во всём этом бардаке было столько жизни, что Никита забыл о том, что дед умер.

Накатило только вечером, когда они легли спать. Тётя Алина положила их на большом крытом крыльце, на раскладушках, и выдала по одеялу. Вадик ворочался, говорил о всякой ерунде, не решаясь сказать о том, что встало между ними тенью. Да и спроси он, что бы ответил Никита? Давай, держись? Даю, держусь.

Они будто бродили вокруг огромного невидимого провала, от которого тянуло холодом, и никак не могли перебросить через него мостик из слов.

– Жалко, что твой дедушка умер, – сказал наконец Вадик.

– Да, – ответил Никита. – Жалко.

– И что теперь будет? Как ты теперь один?

Никита молчал. Вадик поворочался ещё немного и заснул.

Сумерки наползали, становилось прохладно. Над холмом выплыла луна, как торжественный серебристый корабль.

Никита полежал ещё немного, потом встал и надел сандалии.

Тихо открыл дверь, вышел во двор. Осторожно, чтобы не греметь, отпер и закрыл калитку и пошёл по утоптанной тропинке, белой в призрачном ночном свете. Трава, раздробленная на полосы белого и чёрного, казалась отлитой из чернёного серебра. Шумел, то надуваясь, то сдуваясь, хор ночных кузнечиков и прочих тварей, купающихся в остывающем жаре, который поднимался от земли и клубился в травах. За околицей над головой пролетела сова. Никита снял сандалии и пошёл по тёплой земле и жёсткой траве босиком. Когда он шагал по оврагу, над ним замелькали летучие мыши. Наконец он поднялся на холм. Дом, припавший к его вершине, казался старым зверем, спящим во всякое время суток.