Дилемма Золушки

© Логунова Е. И., 2025

© Оформление. ООО «Издательство „Эксмо“», 2025

Глава 1

Шутка по-пекински

Оно явилось перед нами внезапно – как мимолетное виденье, как гений чистой, откровенной, ничем не прикрытой красоты: детальное изображение, скажем так, средней трети мужского тела, выполненное поразительно реалистично, с душой и любовью. Примерно 60х40 см, холст, темпера.

Из приличных названий этому произведению очень подошло бы, например, «А вот хрен вам!».

– Не помесяй? – на ломаном русском вежливо поинтересовался милый юноша китайской национальности, поставивший картину на занятый нами столик, чтобы пробраться к свободному.

– Н-н-нисколько, – светски проблеяла я, пока муж, подавившийся креветкой в кляре, пытался откашляться.

Китайский художник (или натурщик, я не смогла это определить – он был в штанах) втиснулся в уголок и гуманно спрятал свою картину под столом.

Я похлопала мужа по спине и успокаивающе сказала:

– Спокойно, Коля! Это же Питер! Тут даже в уличной забегаловке можно лицом к лицу столкнуться с искусством.

– Там было не лицо! – заспорил Колян, но я наступила ему на ногу и укоризненно поцокала.

Нельзя же быть таким косным. В культурном городе живем.

Китайский юноша немного посидел, потом сходил за своим заказом, принялся за еду, опять отлучился – наверное, в туалет, и снова вернулся… Мы в его сторону старались не смотреть, сосредоточились на собственной трапезе и приятном застольном разговоре и как-то не заметили окончательного исчезновения соседа.

Нам и самим уже следовало уходить – засиделись мы. Час был поздний, заведение закрывалось, на верхний этаж, где мы устроились, то и дело заглядывала хмурая смуглолицая женщина с ведром и шваброй. Муж помог мне надеть пальто и привычно беспечно зашагал к выходу, а я еще проверила, не забыли ли мы чего на диванчиках, и вышла из зала последней, уже на середине его разминувшись с заждавшейся уборщицей.

Пока спускалась по ступенькам, на ходу застегивая пальто, надевая шапку и натягивая перчатки, услышала наверху негодующий женский крик, а уже у самого основания лестницы меня догнал сердитый мужчина средних лет – не то охранник, не то швейцар. Не знаю, как называется его должность в популярных заведениях сети фастфуда.

– Ай-ай-ай! Что ж вы, девушка? – Он криво ухмыльнулся и сунул мне в руки незабываемую картину в раме. – Таким не разбрасываются. Забирайте!

– Это не мое! – Я попыталась вернуть чужое, но мужчина ушел, не слушая меня.

Я беспомощно посмотрела на картину. Ну да – та самая.

Видение решительно не желало становиться мимолетным.

Я огляделась под лестницей, прикидывая, не оставить ли забытый владельцем шедевр в уголке потемнее, но вспомнила реакцию уборщицы на ее первую встречу с этим прекрасным и решила не подвергать бедную женщину повторному культурному шоку.

Стало ясно, что честь нести искусство в массы нынче выпала лично мне.

Я выступила из дверей на улицу деревянным шагом игрушечного солдатика, и муж тут же попытался заглянуть мне за спину:

– Что у тебя там?

– Угадай. – Я пожалела его, решила не вываливать воистину голую правду так сразу. – Слово из двух букв.

– Яд?

– Почему сразу яд?!

– Ты очень подозрительно выглядишь. Прям воплощение коварства.

– Никакого коварства. – Я сделала лицо попроще. – И никакого яда, разумеется. Это совсем другое слово из двух букв…

– Ой! – Колян обошел меня и увидел картину.

– И не «ой». Правильное слово из двух букв – это «ню». – Я жестом тореадора, встречающего быка полувероникой, развернула к нему внезапно обретенный шедевр. – Такой художественный жанр в скульптуре, живописи, фотографии и кинематографе, изображающий красоту и эстетику обнаженного человеческого тела.

– Ню… ты даешь! Зачем взяла? И как? Неужто стащила? Или даже купила?! – Муж двумя руками схватился за шею, и я было испугалась, что он задохнется от возмущения, но нет – Колян быстро размотал свой шарф и набросил его на чужое ню. – Я так и знал, что твоя новая привычка ходить по вернисажам до добра не доведет, но, дорогая, разве мы можем позволить себе поддерживать бедных художников?

– Бедных, голодных и голых, – пробормотала я, попыталась выжать хоть из кого-нибудь сочувственную слезинку, не смогла и объяснила: – Я не хотела брать, но охранник меня заставил, буквально силой в руки затолкал. Он почему-то решил, что это наше.

– Это?!

– Мне тоже не нравится, – дипломатично сказала я, – но не могла же я отшвырнуть картину с криком: «Фу, какая гадость!» Все-таки произведение искусства.

– Этому произведению искусства место на помойке. – Колян огляделся, не иначе высматривая мусорку.

– Не будем же мы его выбрасывать! Тут одна рамка пару тысяч стоит!

– Рамку можем не выбрасывать. Вставим в нее что-то свое.

– Щас как дам больно! Вот еще, вздумал – вставлять свое куда попало!

– И правильно, – тут же согласился Колян. – Своим лучше так любоваться. Без рамки. А этого… – Он поглядел на картину и скривился. – Чтобы и ноги в нашем доме не было!

– Ног тут и нет, – напомнила я.

– Чтобы ни… ничего чтобы не было! У нас ребенок, сын, мы должны ограждать его от тлетворного влияния.

– Ладно, тогда отнесем картину Васе Кружкину, – придумала я. – Он художник, ему к такому не привыкать. Он сам на кого хочешь окажет тлетворное влияние. Хотя вообще-то ты излишне драматизируешь. Это же не порнография какая-нибудь, просто обнаженная натура.

– Так и пойдем по улице – с обнаженной натурой в руках? И в метро поедем? – усомнился супруг.

Я представила, как мы спускаемся на эскалаторе: впереди я с картиной в обрамлении шарфа, за мной Колян и еще целая вереница людей – натуральная пародия на крестный ход, и предложила:

– У тебя куртка достаточно широкая и длинная, спрячь полотно под нее.

– С ума сошла?! Чтобы я это ню, блин, к себе прижимал?!

– Ладно, у меня тоже пальто широкое и длинное…

– Вообще уже?! Я тебе не позволю! При своем живом муже!

Свой живой муж решительно отобрал у меня чужую обнаженную натуру.

– Момент. – Он огляделся, победно воскликнул: – О! – и забежал в ближайший сувенирный магазин.

Я осталась на улице, у крыльца, образовав гармоничную пару с рекламной раскладной доской, на которой мелом было написано: «Тысяча мелочей на долгую память».

Мне не нужны были никакие памятные мелочи, я определенно чувствовала, что сегодняшний вечер и так не забуду.

«Хотя вот это конкретное ню не такая уж и мелочь», – справедливости ради отметил мой внутренний голос.

Это навело меня на мысль, что срисовано-то данное ню, вероятно, не с китайца. Они же не очень крупные – и вообще, и, я полагаю, в деталях…

Тут свет в окне сувенирной лавки заметно померк, потому что к стеклу изнутри притиснулись сразу две физиономии, а из двери как раз вышел мой муж с большим плоским пакетом из оберточной бумаги в крупный горох… А, нет, это были сердечки. Красные, как щеки Коляна.

Я безмолвно подняла брови.

– Другой бумаги не было, – сердито буркнул он, подхватил меня свободной рукой и потащил прочь, мимоходом недовольно глянув на затемненное головами зрителей окно сувенирной лавки. – Ишь, уставились! Можно подумать, никогда обнаженной натуры не видели. А еще жители культурной столицы! Тут по музеям этих ню – как грязи. Одним больше, одним меньше… Может, все же в мусорку его, а?

– А вдруг это шедевр кисти великого мастера и его место как раз в музее? – возразила я. – Нет, я считаю, надо найти владельца картины.

– Как? Бегать по Ваське и спрашивать местных и туристов, не видели ли они этого молодого человека, показывая его ню?!

– Не получится, – вздохнула я с сожалением, потому что идея-то была неплохая. – У нас же тут одно только ню, без лица. Какое может быть опознание, зимой-то.

– Тогда запостим в соцсетях объявление с фото: «Найдена картина в жанре ню, вернем потерявшему за вознаграждение». В смысле, сами ему заплатим, лишь бы забрал.

– С каким фото, ты что? – Я постучала кулаком по лбу. – Соцсеть запросто может забанить нас за такой контент, тамошние модераторы – люди косные, они ню от порню не отличат. А без картинки потеряшка не узнает свое имущество. И потом, как он докажет, что это его собственность? Предъявит для сличения с изображением свою натуру?!

– Блин, ну я даже не знаю. – Колян совсем расстроился.

Я похлопала его по руке:

– Сейчас приедем к тете и устроим мозговой штурм.

Минут через двадцать мы уже вошли в знакомый двор-колодец на Петроградке, убедились, что тетушкино окошко светится, значит, родная старушка еще не спит, и поднялись к нужной квартире.

Я постучала в дверь. Из-за нее донеслось:

– Войдите…

Сказано было тетушкиным голосом, но как-то неуверенно.

Я толкнула дверь – она была заперта. Посмотрела на Коляна.

Он пожал плечами, и я открыла своим ключом.

Тетя Ида и ее лучшая подруга Марфинька сидели за столом, обе в позе серовской «Девочки с персиками» и с ее же рассеянной задумчивостью во взорах. Персиков на столе не имелось. На нем вообще ничего не было, чем, несомненно, и объяснялось негодование, легко читающееся на хмурой морде кота, составляющего компанию двум восьмидесятишестилетним девочкам без персиков и прочей еды.

– Что тут у вас? – спросила я с порога, не спеша входить.

– М-ничевоу! – с легким взвизгом мяукнул кот и спрыгнул со стула, исчезнув под длинной скатертью.

– Во-первых, добрый вечер, – распрямив спину и убрав со стола локти, сказала тетушка, на глазах приходя в себя.

Ей только дай кого-нибудь повоспитывать.

– Добрый, – осторожно согласилась я.

– Очень, – льстиво поддакнул муж за моей спиной.

– Во-вторых, проходите, мойте руки и садитесь за стол, будем пить чай.

Край скатерти пошел волной, послышалось что-то вроде «Давно пора!» на кошачьем языке, и на стуле снова материализовался Волька, все еще хмурый, но уже меньше похожий на разъяренного тигра Шерхана.

Тетушкин кот – крупный зверь, помесь мейнкуна со сказочным Серым Волком, я полагаю.

– А что это вы тут делали? – Я наконец вошла, втянула внутрь мужа и стала разоблачаться, перегружая с себя на рожки вешалки пальто, шарф и шапку.

– Мы обдумывали меню праздничного ужина, – сообщила тетушка, уже хлопоча у плиты.

Волька отчетливо высказался в поддержку любых ужинов, как праздничных, так и повседневных, лишь бы регулярных.

– А вы с подарочком? – встрепенулась Марфинька, заметив в руках Коляна сверток.

Большой и весь в алых сердечках – он, конечно, бросался в глаза.

– Это мне? – Тетушка, стряхнув с рук стеганые прихватки для горячего, корабликом поплыла к нам.

– Нет! Только не это! Тебе такое точно нельзя! – испугалась я.

А Колян извиняющимся голосом добавил:

– Оно неприличное.

– Правда? – Тут и Марфинька спорхнула со стула.

Кот, смекнув, что ужин снова откладывается, спрятал голову под скатерть и уже оттуда опять выругался.

– По-моему, в нашем с тобой, Идочка, возрасте уже все можно, – сказала Марфинька и потянула сверток в сердечках из рук Коляна.

Он не посмел воспротивиться, и через минуту мадамы уже любовались картиной, уложенной на середину стола.

Скатерть волновалась, как штормовое море. Не иначе оголодавший кот в отчаянии бился о ножку стола головой.

– Да-а-а-а… – протянула Марфинька, созерцая чье-то бессмертное произведение.

– Одна-а-ако… – в тон ей промолвила тетушка.

Томная рассеянность девочек с персиками вернулась в их голоса и взоры.

– Тут у нас такая задачка образовалась… – Я вкратце пересказала мадамам историю внезапного обретения нами картины в жанре ню. – Надо придумать, как вернуть владельцу это его имущество.

– Дело было на Васильевском острове? – деловито уточнила тетушка.

Туман в ее глазах рассеялся, она готова была решать поступившую задачу.

Ей не привыкать. В свое время тетя Ида много лет успешно руководила конструкторским бюро, где в условиях гонки вооружений проектировали подводные лодки.

Я кивнула:

– Да, на Ваське, у метро.

– Там неподалеку одна большая картинная галерея и несколько мелких. – Тетушка сходила к серванту, взяла блокнот и ручку, стала делать записи. – Возможно, ваш юный китаец предлагал в них свое произведение к продаже или, наоборот, сам купил там это полотно. Тогда у менеджеров могут быть его контакты. Значит, первое, что нужно сделать, – обойти окрестные галереи и салоны…

– Это второе, – не согласилась с ней Марфинька. – Первым делом нужно снова наведаться в ту вашу фастфудную. Может, китайский юноша просто забыл там свою картину, тогда он за ней вернется. Оставите этот шедевр персоналу…

– Они не возьмут! – помотала я головой, вспомнив реакцию охранника и уборщицы. – Придется картине подождать воссоединения с хозяином в каком-то другом месте. Я думаю попросить Кружкина, пусть временно приютит полотно…

Тетушка молча протянула руку и перстеньком черненого серебра затейливо постучала по батарее.

– Азбука Морзе – «Свистать всех наверх!» – пояснила я специально для Коляна, остальные были в курсе принятой в этом доме сигнальной системы.

Вася Кружкин спустился к нам через пять минут. Мы успели накрыть стол к чаю и надежно нейтрализовать кота, выдав ему двойную порцию корма. Вася успел причесать кудри и бороду.

Тетушка, которая свято чтит законы гостеприимства, не позволила нам озадачить художника сразу, пришлось дожидаться окончания чаепития. Зато потом мы быстренько убрали со стола и даже не стали мыть посуду, спеша перейти к делу. Точнее, к телу. Еще точнее – к фрагменту тела.

Картину снова выложили на стол, и Кружкин на нее засмотрелся.

Я поторопила его:

– Ну? Что нам скажет художник?

– Ах, как это по-нашему, по-питерски! – сказал художник с умилением в голосе.

– Вот уж не думал я, что и ты, Вася… – начал шокированный Колян.

– В смысле? – перебила я его.

– Ну, тут же два в одном: обнаженка с расчлененкой, – пояснил Кружкин.

– А-а-а…

Все посмотрели на полотно с новым – опасливым – интересом.

– Думаешь, натурщик не был целым? – уточнила тетушка, тщательно подбирая слова.

– Да нет же, посмотрите на цветовую гамму: тут нет ни красного, ни синего, – вмешалась Марфинька. – Я думаю, натурщик был жив и здоров. Просто он не поместился в раму весь, целиком. Крупный очень.

Я отметила ее одобрительную интонацию, но зафиксировалась на другом:

– Кстати, да. Я уже чуть раньше думала, что это вряд ли китаец. Великовата натура.

– Вообще ничего особенного. – Колян насупился и стал заворачивать бумажные лепестки обертки, закрывая от наших взглядов картину.

– Погоди, мы еще не закончили, – остановила его тетушка. – Давайте думать, какие имеются версии, соображения, предложения?

– Я вот что думаю: может, китаец нарочно вам это подбросил? – выдвинул свою версию Кружкин. – Вы же только что были на вернисаже в «Худмузе» и, наверное, как раз обсуждали его за едой?

– Конечно, обсуждали. А что?

– А то, что он вас услышал и понял: перед ним истинные ценители прекрасного, вот и решил подарить вам картину. Может, он как раз таким сюрпризным образом несет свое искусство в массы. – Василий откинулся на стуле, очень довольный сделанным умозаключением.

– Свинство это, а не сюрприз, – высказал свое мнение Колян.

– А я вот вижу другой сценарий, – сказала Марфинька и сделала драматическую мхатовскую паузу.

Она бывшая актриса и искренне верит, что вся наша жизнь – игра.

– Просим, просим! – Я нетерпеливо похлопала в ладоши.

– Что, если это была съемка скрытой камерой? – выдала Марфинька. – Отличный сюжет, провокация реакции ничего не подозревающей публики на шок-контент!

– Шок был, не скрою, но никакого оператора с камерой мы не увидели, – напомнила я.

– Вы просто слишком быстро убежали с места съемки. Еще и утащили с собой реквизит. – Марфинька кивнула на картину.

– Вообще-то в Китае очень популярны разные шоу со съемками скрытой камерой, да и в быту всяческая шпионская техника чрезвычайно распространена, – припомнил Колян. – У них там школьники, когда сдают экзамен, пытаются использовать ультратонкие наушники, беспроводное видео и очки со скрытой камерой, микрофоны-«жучки», крошечные приемники…

– А я о чем? Возможно, китайский юноша просто хотел пошутить, – улыбнулась Марфинька. И скаламбурила: – И это было никакое не свинство, а такая шутка по-пекински.

– Точно! – Тетя Ида вдруг просияла и громко хлопнула в ладоши. – Вот что будет главным блюдом нашего праздничного ужина!

С признательностью посмотрев на картину, она вежливо поблагодарила фрагментарно изображенного на ней незнакомца:

– Большое спасибо за подсказку!

– Ты приготовишь утку по-пекински? – уточнила Марфинька.

– Нет, свинину по-китайски, – объявила тетушка.

– Не иначе с хреном, – проворчал Колян и все-таки накрыл бумагой спорное живописное полотно.

Ночевать мы с супругом остались у тетушки в светлице, решив назавтра, в субботу, быстренько сгонять в ту фастфудную и наскоро обойти окрестные галереи. Из нашего спального района такой марш-бросок занял бы намного больше времени, чем с Петроградки.

Чтобы не таскать с собой картину сомнительного содержания, я сфотографировала ее камерой смартфона. При этом клятвенно пообещала мужу удалить компрометирующий снимок сразу же, как только отпадет нужда хранить его как вещдок.

В фастфудную мы нагрянули вскоре после ее открытия. По счастью, бригада сотрудников уже сменилась, так что ни дядечку-охранника, ни тетеньку-уборщицу мы не встретили. Новые люди об истории с забытой накануне картиной ничего не знали, но мы оставили им номер моего телефона на случай, если китайский юноша или кто-то другой наведается в заведение в поисках пропажи.

Ближе к полудню стали открываться окрестные художественные галереи. Мы обошли те, адресами которых нас снабдил поисковик, но то ню, фото которого мы стыдливо предъявляли кураторам выставок и менеджерам салонов, никто не опознал как свое. В смысле, нам ничего не смогли сказать о картине или ее авторе.

– Я же говорил, что ее место на свалке, – резюмировал Колян, заодно высказавшись и о творческом беспорядке в квартире нашего друга-художника.

В жилище Кружкина, если честно, царит вечный хаос. Время от времени Василий пытается его как-то упорядочить, но энтропия вселенной в отдельно взятой квартире непобедима.

Я сообщила Кружкину, что картина кисти неизвестного коллеги останется у него на ответственном хранении на неопределенный срок.

– Ну и ладно, – легко согласился Василий. – Я ей уже прекрасное место подобрал.

Я не стала выяснять, что это за место, потому что наши с Василием представления о прекрасном нередко расходятся. Свободно могло оказаться, что художник приспособил чужую картину в раме вместо крышки унитаза, например.

– Мы сделали что могли, и теперь остается только предоставить это ню его судьбе, – заключил Колян, ставя точку в истории с шуткой по-пекински.

И на некоторое время спорный шедевр был забыт.

Глава 2

Последний бой кавалергарда

– Где вы? Я вас уже потеряла! – возмущенно сообщила я тетушке.

– Пока не на веки веков, аминь, – успокоила меня она, но не сдержалась, добавила драматизма: – Хотя, боюсь, тот день уж близок.

– Почему? Что случилось? – пуще прежнего встревожилась я.

Три часа назад тетя Ида и ее лучшая подруга Марфинька отправились на какое-то развивающее мероприятие, в суть которого я не вникала, потому как неистово самосовершенствоваться не стремлюсь.

Тем более что по нынешним временам интенсивное развитие обходится дорого, за него организаторы семинаров, практикумов, мастер-классов и прочих относительно честных способов отъема денег у мирного населения берут немаленькую копеечку.

На это, кстати, не далее как вчера сетовала сама тетушка, с нежностью припоминая бесплатные творческие кружки и спортивные секции времен СССР.

Не то чтобы моя родная старушка была стеснена в средствах, нет: у нее и пенсия приличная, и дети из своих Америк помогают. Просто тетушка, как коренная ленинградка-петербурженка, скромна в потребностях и экономна в расходах. Собственно, потому и поддалась на уговоры подруги вместе сходить на мероприятие – оно было бесплатным.

И что, скажите, могло случиться с двумя очень взрослыми девочками в каком-то развивающем кружке?!

– Марфа совсем плоха уже, – буркнула тетушка, отвечая на мой вопрос.

Я не стала спорить. У Марфиньки периодически случаются провалы в памяти, причем происходит это по какой-то непонятной системе, типа день через три-пять, но непременно от рассвета до заката. То есть однажды утром она встает, ощущая и уверенно позиционируя себя молодой и прекрасной, как семьдесят лет назад, и до самого вечернего отбоя живет в прошлом, называя окружающих чужими именами.

– И это я не про ее деменцию. – Тетушка будто подслушала мои мысли. – Оказывается, у нее снова село зрение, а она это игнорировала, не выписала себе вовремя новые очки, и вот результат – мы приперлись, как дуры, на вязальные посиделки!

– А куда должны были припереться? – уточнила я.

– Тоже на посиделки, но визуальные! А Марфинька не так прочитала анонс.

– Пардон, а что такое визуальные посиделки, я не знаю?

– И никто теперь не узнает, раз на деле они всего лишь вязальные!

– А какая была версия?

– У Марфиньки-то? Она полагала, это будет сеанс любования чем-то очень красивым.

– Например, вами? – Я наконец догадалась, почему тетушка сердится и досадует.

Нарядились старушки-подружки на эти их вязально-визуальные посиделки так изысканно-затейливо, что даже привычный к перформансам Василий Кружкин, наш сосед-художник, загляделся и споткнулся, встретив их во дворе. Скучные дамы со спицами и клубками, очевидно, оказались не той аудиторией, которая могла по достоинству оценить модное дефиле.

– Это уже неважно. – Тетушка мою догадку не подтвердила, но и не опровергла. – Я звоню, чтобы предупредить тебя: мы немножко задержимся в оптике, но к восьми я вернусь.

– Это поздно! – заволновалась я. – В двадцать десять я должна быть на Московском вокзале.

– Зачем это?! – Тут и тетушка заволновалась. – Ты уезжаешь? Опять? Надолго?!

У тети это идефикс. Она боится, что однажды я последую примеру моей собственной бабушки Антонины Васильевны и уеду из Питера навсегда. Уже много раз ей говорила, что все наоборот: я исправила ошибку, когда-то допущенную бабушкой, перевезя свою семью из Краснодара в Санкт-Петербург. Но всякий раз, узнав, что я куда-то убываю не пешком или на метро, тетя паникует.

– Спокойствие! Это не я уезжаю, это Ирка приезжает, – объяснила я. – А я должна встретить ее на вокзале и отвезти на съемную квартиру…

– Куда?! – Тетушка ужаснулась так, словно я сказала, что увезу свою лучшую подругу прямиком в ад. – На какую еще съемную квартиру? Ирочка всегда останавливается у меня!

Она даже топнула ногой, судя по донесшемуся из трубки мелкому стеклянному дребезжанию. Не иначе в оптике очки на полках подпрыгнули.

– Не в этот раз. Ирка приезжает с детьми, втроем они у тебя не поместятся.

– Это не повод отправлять их на съемную квартиру! – прозвучало как «в адский котел». – Момент…

Голос в трубке сменился шерстяными шорохами – не иначе тетушка отлепила мобильный от уха и прижала к жакету из буклированной ткани в стиле Шанель.

Я ждала, нетерпеливо поглядывая на часы. Мне пора было одеваться, обуваться, бежать к метро и ехать на вокзал. Я бы давно уже вышла из дома, если бы не пообещала тете оставаться на хозяйстве до ее возвращения.

Тетя живет в небольшой квартире на Петроградке. Ее жилище хитро слеплено из двух комнат, расположенных на разных этажах и соединенных деревянной лестницей, слишком крутой, чтобы даме в возрасте 80+ было комфортно по ней подниматься и спускаться. Поэтому комнату наверху – она у нас именуется светлицей – тетя практически не использует, та служит гостевой спальней.

В пригляде в отсутствие хозяйки нуждалась не квартира, надзор требовался тетушкиному четвероногому другу – коту Вольке. Этот серый разбойник в последнее время что-то загрустил, и тетя Ида, женщина умная и сильная, всю жизнь самостоятельно справлявшаяся со своими проблемами, завела любимому котику зоопсихолога. Тот живет в Москве и сеансы с Волькой проводит по видеосвязи. Снимает с кота стресс, с его хозяйки – деньги. На очередном сеансе проработки кошачьих психологических травм мне и пришлось заменить тетушку, отправившуюся на не оправдавшие ее ожидания посиделки. Волька – зверь самостоятельный, но не настолько, чтобы без чужой помощи подключиться к видеоконференции.

– Значит, так, мы нашли лучшее решение. – Тетя Ида вернулась ко мне. – Ты встретишь Ирочку с мальчиками, но отвезешь не куда-то там, а к Марфиньке. Она сейчас одна в четырех комнатах, с детьми ей будет нескучно.

– Это точно, – пробормотала я, но возражать не стала.

У Марфиньки большая квартира в старом доме на Канале Грибоедова, оттуда гостям Северной столицы будет рукой подать до главных достопримечательностей.

Я, правда, подумала, что Марфинька не представляет, насколько нескучно ей будет с Иркиными близнецами, которых родная мать называет башибузуками. Но понадеялась, что некоторая встряска одинокой старушке не повредит.

– А как прошел сеанс? Что Волька? – Тетя Ида не забыла о порученной мне миссии.

Я оглянулась, увидела втягивающийся в открытую форточку пушистый хвост и не без удивления признала:

– Похоже, психотерапия коту на пользу, он пошел гулять. Тогда и я побегу уже, хорошо?

– Передавай привет Ирочке и мальчикам, скажи, что завтра я буду ждать их к обеду. Столоваться у Марфиньки им не понравится, она никудышный кулинар. Так, а что бы мне такого приготовить?

Тетушке явно хотелось со вкусом спланировать меню, но я спешила и потому пообещала, что мы обсудим эту волнующую тему позже, когда я уже буду дома. Но сначала мне предстояло провести долгий телефонный разговор с Иркой, потому что обстоятельно побеседовать при встрече у нас не получилось. Башибузуки, которых мудрая родительница везла в отдельном купе, за сорок с лишним часов в пути истомились и принялись активничать, как только высыпались на перрон. Признаться, я позорно сбежала из их шумной компании, едва доставив постояльцев к Марфиньке.

Ирка позвонила мне, когда я уже была дома и кормила ужином свое собственное семейство, умиленно взирая на сына и тихо радуясь тому, что он теперь взрослый, серьезный парень. А в детстве тоже был совершенно неугомонным! Кстати, прозвище Масяня один из Иркиных пацанов получил как переходящее красное знамя от моего сына. У него с подружкиными близнецами тринадцать лет разницы в возрасте.

– Так, первым делом, конечно, надо сводить башибузуков в Эрмитаж. Там, помнится, все крепко приколочено. Потом покататься по рекам и каналам, только выбрать кораблик понадежнее. – Подруга позвонила мне, чтобы обсудить предстоящую культурную программу. – Куда еще?

– В железнодорожный музей, – подсказал Колян. Он слышал нас, потому что я вывела разговор на громкую связь, предвидя, что может понадобиться помощь зала. – Там много старых паровозов, они очень прочные.

– На крейсер «Аврора», – предложил мой сын.

– «Аврора» старенькая, она может не выдержать, – не согласилась я. – Посоветовала бы пеший поход по какой-нибудь экотропе километров на десять…

– Лучше на двадцать, – быстро вставила любящая мать, прекрасно знающая родных деток.

– О, я знаю, что идеально подойдет: Сестрорецкое болото! – оживился Колян.

– Чего сразу в болото? – обиделась за своих деток подруга.

– Да, пожалейте болотную живность, там же какие-то утки редкие, жабы, змеи, – припомнила я.

– Жабы?! Змеи?! Круто! – донесся из трубки сдвоенный крик.

Я поняла, что Ирка тоже разговаривает по громкой связи.

И точно: к восторженным воплям башибузуков, чрезвычайно воодушевленных перспективой встречи с редкими земноводными, добавился хорошо поставленный голос Марфиньки:

– А в пятницу, имейте в виду, мы все идем в театр!

– Я в пятницу не могу, у меня тренировка, – быстро сказал мой сын, опасливо глянул на меня и добавил: – Сдвоенная. Четыре часа бальных танцев, какой уж тут театр. – И он заранее обессиленно поник, показывая, как измучит его предстоящее занятие.

– И я, и я не смогу! – поспешил заявить Колян. – У меня… это… ну… Одно очень, очень важное дело.

Я посмотрела на него насмешливо.

– Даже два важных дела! – сказал он. – Потом скажу какие. Это пока секрет.

Сын тихо хмыкнул. Он тоже прекрасно понял, что папа просто затруднился с ходу придумать уважительную причину, позволяющую уклониться от коллективного культпохода.

– А в какой театр? – уточнила я у телефонной трубки.

Санкт-Петербург – культурная столица России, театров тут – как блохастых собак. Нет, больше, потому что за гигиеной своих питомцев петербуржские собачники старательно следят, я за три года жизни в городе на Неве ни одного неухоженного пса не наблюдала. А вот театров повидала несколько десятков – и профессиональных, и любительских, и учебных. Самодеятельные коллективы часто выступают на плохо оборудованных сценических площадках и в чисто символических декорациях. Запускать в такие залы башибузуков опасно: может случиться непоправимая убыль реквизита, а то и вовсе хана театру придет.

– Конечно же, в МОЙ театр! – ответила Марфинька с важностью Карабаса-Барабаса, владельца популярной кукольной труппы.

– А, ну, это крепкое здание девятнадцатого века, оно уже много чего пережило. – Я успокоилась. – А что дают? И надо ли покупать билеты, или у тебя будут для нас контрамарки?

– У меня лично есть приглашение бенефицианта. – Важности в голосе Марфиньки не убавилось. – Правда, оно только на два лица, но все остальные, я уже договорилась, пройдут как статисты. Вы не потратите ни копейки, более того, это вам заплатят за съемочный день. Бенефис будут снимать для телевидения, так что публика в зале нужна приличная и колоритная. Не поленитесь принарядиться, пожалуйста.

– И много заплатят? – заинтересовался Колян.

Видимо, его еще не придуманные дела на самом деле могли и потерпеть.

– По семьсот рублей.

Озвученная сумма не вызвала бурных восторгов ни на этом конце телемоста, ни на другом.

– Дети, если вы будете хорошо себя вести, обещаю отдать свой гонорар вам, так что вы получите по тысяче рублей карманных денег на брата, – услышала я голос Ирки.

– А бенефис – это сколько часов? – шепотом уточнил у меня муж.

– С учетом съемок? Боюсь, все шесть, а то и восемь, – так же тихо ответила я.

Но подруга в трубке меня услышала и прокомментировала вполне удовлетворенно:

– Целый день примерного поведения, да еще и без затрат с моей стороны? Прекрасный вариант, мы согласны!

– Если дети будут вести себя хорошо, могут рассчитывать и на мой гонорар, – пообещала я.

Манюня и Масяня в трубке издали радостный вопль, каким воинственные индейцы могли бы приветствовать появление на горизонте каравана фургонов мирных переселенцев. Ирка одобрительно хмыкнула, а мой муж весьма скептически молвил:

– Я бы не стал на это надеяться.

– Ты и не стал. – Я напомнила, что он безответственно уклонился от участия в культурно-массовом мероприятии, и Колян предпочел сменить тему.

Однако позднее выяснилось, что муж мой, мудрый человек, был совершенно прав.

– Чей-чей это бенефис? – Я присмотрелась к афише.

Персонаж, изображенный на ней, больше всего походил на сильно потрепанного жизнью престарелого Амура: его крутые кудри сверкали начищенным серебром, но дряблые щечки рдели райскими яблочками.

– Бориса Барабасова, – ответила Марфинька и мимоходом фамильярно щелкнула нарисованного дедушку Амура по крючковатому носу.

– Того, который в ваших святцах зовется Барбариской? – Я оглянулась на тетушку. – И с которым Марфинька всегда не ладила?

– Когда это мы с Барбариской не ладили? – Марфинька, услышав мои слова, притормозила на мраморной лестнице и всем своим видом выразила несогласие со сказанным.

– В ваших анекдотах он предстает в нелестном виде, – напомнила я.

– Мы не просто не ладили! – Марфинька мотнула головой, и длинные серьги-висюльки в ее ушах полыхнули яростным блеском. – Мы враждовали! Сражались в кровь, бились насмерть!

– За роли? – не поняла Ирка. Она шла медленно, крепко держа за руки сыновей и сдерживая их разрушительные порывы. – Но вы же разного пола, как могли конкурировать?

– Да не за роли, детка, а за любовь публики, расположение режиссеров и внимание СМИ! – Тут Марфинька как раз увидела оператора с камерой и приосанилась, изящно облокотившись на беломраморную балюстраду.

– Проходим, проходим дальше, не скапливаемся. – Взлохмаченная девица с хрипящей рацией в руке просторными взмахами погнала нас в зал.

– И на подмостках Барбариска Марфиньку всегда обставлял, – нашептала мне тетушка. – Зато она блистала в кулуарах, такие связи имела… Тому же Барбариске пару раз подножку подставила, но раз-другой и помогла…

– Поняла, это высокие и сложные отношения, – хихикнула я.

Про Барбариску я много слышала (преимущественно от Марфиньки) и даже видела несколько фильмов с его участием, а вот на театральной сцене Бориса Барабасова не наблюдала.

Он, как и его заклятая подруга, давно уже ушел на покой, но к восьмидесятипятилетию вдруг получил орден от самого президента, и тогда руководство театра, в котором он служил всю жизнь, озаботилось организацией бенефиса. В Минкульте идею неожиданно поддержали и даже выделили деньги на телеверсию, что обусловило проведение съемок, для участия в которых мы все и прибыли.

О чем я лично очень пожалела уже через пару часов.

Все это время мы сидели на своих местах в партере, изображая живейший интерес к происходящему на сцене, а там концертные номера и театральные миниатюры перемежались рабочими моментами со сменой декораций и освещения. После артистов в костюмах на подмостки выскакивали рабочие в комбинезонах и командующий ими нервный худой мужик, похожий на вампира, – весь в черном, худой, бледный, с очень длинными нервными пальцами. Показывая, какие страдания причиняет ему тупость персонала, он то и дело со стоном закрывал глаза ладонью, и тогда казалось, что на его физиономии неуютно устроился инопланетный хищник-лицехват.

– Это режиссер шоу, – любезно объяснила нам Марфинька. – Забыла, как его… Какое-то посконно-сермяжное имя. Не то Митрофан Лаптев, не то Никифор Кашин…

– Евграф Носков, – подсказала я, поскольку успела прочитать афишу.

– Не исключено. – Марфинька не стала спорить, но интонацией внесенную поправку не одобрила. – Плохой он режиссер, я считаю. Не может должным образом организовать процессы. Публика давно уже ждет антракта.

– А буфет будет? – встрепенулась при упоминании антракта Ирка.

– Да, но без икры и шампанского, – поморщилась Марфинька. – С раздачей воды и бутербродов. На меня не берите, я приглашена на приватный фуршет за кулисами.

– Как это – не берите? – возмутилась Ирка. – Все возьмем и съедим, дети не откажутся от лишнего бутербродика.

Я покосилась на Манюню и Масяню. Они уже явно были готовы на что угодно – хоть в очереди за бутерами стоять, хоть ползать между рядами, вытирая пыль под креслами парадными вельветовыми костюмчиками, лишь бы не сидеть на месте еще час-другой.

Марфинька была права: режиссеру стоило подумать не только о собственных творческих муках, но и о страданиях публики, прикованной к креслам. По-моему, торжественный выход героя праздника вполне можно было снять с первого же раза, не делая дубли в тщетной попытке добиться идеального дефиле.

Тут нужно отметить, что Евграф Носков проявил некоторую предусмотрительность, оставив съемку номеров с участием бенефицианта под конец. Молодые актеры «отстрелялись» довольно быстро. Дедуля Барабасов тем временем отдыхал в своей гримерке и вышел на сцену только через два с половиной часа после начала съемки.

Увы, он вышел неправильно. Не так, как это видел режиссер.

В представлении Евграфа Носкова Борис Барабасов с гитарой легким, быстрым шагом выходил из темноты на авансцену, где в свете софитов задушевно исполнял «Песенку кавалергарда» из кинофильма «Звезда пленительного счастья». Он в нем в свое время отметился в какой-то малозначительной роли.

Поскольку, вопреки тексту песни, наш кавалергард дожил до весьма почтенных лет, костюмировать его должным образом не вышло. В лосины-то худощавый старичок, пожалуй, втиснулся бы и ментик на сутулое плечо набросил бы, почему нет, но натянуть положенные кавалеристу высокие сапоги никак не мог.

– У него же артрит и подагра, – сообщила нам Марфинька с плохо скрытым злорадством, после чего демонстративно потопала в пол собственными изящными туфельками.

Здоровье она всегда берегла, а потому до сих пор может щеголять в модельной обуви на каблуке.

Не имея возможности экипировать кавалергарда-долгожителя по форме, художник по костюмам проявил изобретательность и одел бенефицианта «в домашнее», но с отсылкой к позапрошлому веку. В мягких брюках на штрипках и стеганой бархатной куртке, под которой пенилось кружево белоснежной рубашки, Барабасов с его седыми кудрями походил на заслуженного ветерана войны с Наполеоном. Героический образ чуточку портили вышитые сафьяновые туфли без задников, но тут уж ничего нельзя было поделать: подагру с артритом победить потруднее, чем Бонапарта.

– Он похож на Дон Кихота на пенсии, – сказала мне Ирка, как следует рассмотрев экс-кавалергарда Барабасова.

Он предоставил такую возможность всем желающим, поскольку раз за разом повторял выход, который никак не устраивал режиссера.

– И уж лучше бы не выходил на своих двоих, а выезжал на какой-нибудь кляче, – в сердцах добавила подруга. – Даже осел давно понял бы, чего от него добиваются!

– Будь добрее, дедуле крепко за восемьдесят, – не совсем искренне защитила я Барабасова.

Его очевидная неспособность удовлетворить режиссера и вправду сильно раздражала.

Чего сложного? Выйти, перебирая струны, и с мечтательной грустью взирая на воображаемое звездное небо, встать в определенной точке у края сцены и спеть свою песню! Уж с третьего-то раза и кавалергард бы справился, и даже лошадь кавалергарда, и любой, как справедливо заметила моя подруга, осел!

Борис Барабасов сделал пять попыток начать свое выступление, и все они не удались. То он не там останавливался, то не тогда начинал петь, то не в ту сторону смотрел, то не так играл лицом… Евграф Носков стонал, как смертельно раненный, и украшал свою физиономию конвульсивно дергающимся лицехватом.

– Перерыв! – наконец, не выдержав, объявил режиссер.

Тут же на сцену выскочила растрепанная дева с рацией и микрофоном, проорала в него:

– Зрители, тридцать минут на перекус и перекур! Съемочная группа никуда не уходит!

– А в туалет?! – дружно возмутились операторы за камерами.

– А в памперс? – огрызнулась дева.

– Как у них строго, – поежилась тетя Ида и встала, придерживая длинную жемчужную нить, так и норовящую за что-нибудь зацепиться. – Займу-ка я очередь за бутербродами.

– Мы в туалет, а потом к вам в буфет. – Ирка увела из зала истомившихся башибузуков.

– А я к Барбариске. – Марфинька двинулась не к выходу, а к сцене и уверенно уплыла за кулисы.

За тридцать минут с перекусом, перекуром и туалетом вся толпа, конечно же, не управилась. Мы вернулись на свои места в партере почти через час.

Масяня и Манюня уже почти безостановочно ныли: «Ма, еще до-о-олго?» Ирка их забалтывала, обещая вознаградить за терпение, если таковое будет проявлено, но уже подумывала дезертировать вместе со своими башибузуками – я это легко читала по ее хмурому лицу.

– Еще максимум час – и мы уходим, – наконец объявила она. – Даже обещанных денег дожидаться не будем, надоело уже тут сидеть.

– Сейчас дело пойдет быстрее, – обнадежила ее Марфинька. Она явилась чуть ли не последней, причем сошла в зал со сцены, где еще и покружилась, привлекая к себе внимание. – Барбариске дали ухо.

– Дедушке дали в ухо?! – не дослышав, вытаращил глаза Масяня.

– Кто, режиссер? – подхватил Манюня.

– Что за пугающие фантазии? – Марфинька всплеснула руками, красиво сверкнув перстнями. – Не в ухо ему дали, а ухо!

– Беспроводной наушник, – объяснила я.

– Для связи с режиссером, – кивнула Марфинька. – Договорились, что Барбариска не станет раздумывать, где ему встать, просто будет идти, пока Евграф не скомандует ему: «Стоп». Давно бы так. Думать – это у Барбариски никогда не получалось.

– Зал готов? – крикнула со сцены дева с рацией и сразу же убежала.

– Могла бы хоть для приличия подождать ответа, – поджала губы тетя Ида.

Она осуждает любые проявления невоспитанности, хотя замечания делает только близким.

Свет на подмостках погас, из-за кулис с двух сторон пополз туман, вероятно призванный символизировать собой пороховой дым былых сражений. Под мелодичные гитарные переборы, меланхолично пощипывая струны, на сцену выступил седовласый ветеран Отечественной войны 1812 года.

– Кавалергарда век недолог, – пожаловался он публике, тут же был взят в плен мощным прожектором и двинулся дальше в белом круге света. – И потому так сладок он…[1]

Публика, заранее подученная, восторженно взревела, послышались аплодисменты и одобрительные выкрики. Даже тетя Ида возвысила голос:

– Вперед, Борис!

А я смолчала, потому что немного отвлеклась: как раз в момент эффектного выхода Барбариски ощутила легкое прикосновение к своей щиколотке и, удивленная этим фактом, нагнулась, присматриваясь к полу под ногами. Разглядела какое-то блестящее колесико, подняла его – это оказалась золотая пудреница, щедро инкрустированная цветными камешками.

У меня таких шикарных аксессуаров отродясь не бывало, Ирка тоже не любительница помпезного дворцового стиля. Значит, это вещичка Марфиньки, решила я и попыталась безотлагательно вернуть роскошную штучку законной владелице, пустив ее по рукам в нужном направлении.

Марфинька помещалась максимально далеко от меня, нас разделяли башибузуки, их матушка и тетя Ида. Я сунула пудреницу Масяне, попросив:

– Передай дальше, – и вернула свое внимание происходящему на сцене.

Последний герой Бородинской битвы шагал к краю сцены, продолжая слегка дребезжащим, но приятным голосом выводить:

– Труба трубит, откинут полог, и где-то слышен сабель звон…

– Стой уже! – довольно громко сказала Ирка.

– Боря, нет! – ахнула Марфинька.

– Еще не смо… – Кавалергард начал следующую строку – и не допел. – Реально не смо…

Потому что на полном ходу рухнул в оркестровую яму.

Глава 3

Следствие ведут лопухи

– Что-что у вас случилось? – переспросил Колян, чем-то громко стуча и скрипя.

Звуки, доносящиеся до меня, наводили на мысль о мчащейся по полю боя конармейской тачанке образца 1918 года. Ее рессоры скрипели, колеса громыхали по кочкам, станковый пулемет пока молчал, но вражеские пули уже свистели – и аккурат у моего виска, поскольку вся эта богатая полифония доносилась из прижатого к уху смартфона.

Тема давних битв, начатая в театре, упорно сохраняла актуальность.

– Ты где и что делаешь? – спросила я, мысленно примерив на мужа конармейскую буденовку с красной звездой и решив, что этот винтажный головной убор ему к лицу.

Еще подумала, что если кто-то изобрел машину времени, то я тоже хочу ею попользоваться. Неплохо было бы сгонять в 2008 год и прикупить биткоинов на всю зарплату.

– Где я могу быть? Дома, конечно. Готовлю ужин. Сам! Кручу фарш для котлет на мясорубке, жарю картошку с луком, – объяснил Колян со смесью обиды и гордости в голосе.

– Огонь под сковородкой убавь, у тебя картошка во все стороны стреляет, – посоветовала я. – И ручку мясорубки крути плавно, без рывков, тогда она не будет грохотать и скрипеть.

– Да, мой командир! Так что, ты сказала, у вас там случилось?

– Герой праздника, старичок-бенефициант, погиб в процессе съемок.

– Какой ужас! – В смартфоне приглушенно громыхнуло, и треск со свистом прекратились. Очевидно, Колян проявил солдатскую смекалку – накрыл сковородку крышкой, и слышимость сразу улучшилась. – С другой стороны, разве не об этом мечтают все артисты? Умереть на сцене!

– Строго говоря, он умер не на сцене, а под ней, – уточнила я. – Упал в оркестровую яму и сломал себе шею.

– Значит, съемки закончились досрочно и ты скоро будешь дома?

– Наоборот. Я звоню предупредить тебя, что заночую либо у Марфиньки, либо у тетушки, если она придет в себя настолько, что можно будет увезти ее домой на Петроградку. Прямо сейчас старушка пьет, как воду, какую-то домашнюю настойку на спирту, о которой Марфинька сказала, что это превосходное успокаивающее средство.

Я выглянула в щелку между плотными шторами, которые задернула за собой, уединившись в эркере с окном для приватной телефонной беседы, оценила диспозицию в гостиной и добавила:

– Они обе ее пьют. Точнее, уже допивают.

– Я понял, держитесь там. Мне пора жарить котлеты, у меня на второй сковородке уже масло плюется, как верблюд, – скороговоркой выдал муж и отключился.

Вот же черствый человек! Вопрос, о ком заботиться – о ближнем или о котлетах, – для него даже не стоит!

Я сунула смартфон в карман, вернулась в общее пространство гостиной и нарочито бодро объявила:

– Ну вот, мужа я предупредила, остаюсь с вами на ночь, будет у нас что-то вроде пижамной вечеринки!

– Настоечки? – Тетушка приподняла бутыль и вяло поболтала ею в воздухе.

– Разве что глоточек. А потом чайку попьем. – Я глянула на старинные напольные часы в лакированном краснодеревянном корпусе. – Через сорок минут в итальянской кондитерской на той стороне канала начнется счастливый час с тридцатипроцентной скидкой, я сбегаю и куплю чего-нибудь вкусненького.

– Не надо бегать, нам все доставят, я уже сделала заказ по телефону. – В гостиную вошла Ирка и плотно прикрыла за собой двустворчатые двери. – Фух, наконец-то башибузуки уснули! Я уж думала, они никогда не угомонятся.

– Еще бы, такое потрясение, – уныло кивнула Марфинька и длинно всхлипнула.

Все посмотрели на нее. Заметив это, старая актриса моментально выпрямила спину и с блеском отыграла короткий мимический этюд «Безмолвная скорбь».

Мне, однако, хотелось обсудить трагическое происшествие. А главное – понять, почему дамы так сильно расстроились. Для всех нас, кроме разве что Марфиньки, Борис Барабасов был человеком чужим, и всеобщее потрясение представлялось мне не вполне обоснованным. Особенно удивляла реакция тетушки – стальной леди фасона Маргарет Тэтчер.

– Жалко, конечно, уважаемого Бориса Барабасова, зато он погиб именно так, как мечтают все артисты: на сцене, – начала я издали, использовав подсказку мужа. – И жизнь прожил долгую, интересную, а финал ее оказался таким трагическим – так ведь никто не знает, что нам готовит судьба…

– Ах, если бы судьба! – вздохнула тетя Ида и хлопнула очередную рюмашку успокоительного.

Об эффективности хваленого средства я бы поспорила. Старушки вылакали на двоих уже граммов триста этого пойла, а все еще были на нервах.

– Что ты этим хочешь сказать, Идочка? – Марфинька подперла щечку кулачком и печально воззрилась на подружку.

– Никакая это не судьба. – Тетушка наконец выпустила из рук бутылку и закрыла ладонями лицо, из-за чего ее последующие слова прозвучали невнятно: – Му-му-му, му-му, му-му-му-му!

– Ида, дикция! – Марфинька пристукнула ладонью по столу.

– Говорю: это я во всем виновата! – открыв лицо, отчетливо проартикулировала тетушка.

– В чем – во всем? – уточнила я, присаживаясь за стол.

На соседний стул тяжело опустилась Ирка.

– В гибели Барабасова, в чем же еще. – Тетя Ида шумно вздохнула. – Это же я, дура старая, закричала, когда не надо было, как полоумная: «Борис, вперед!» А он послушался, не остановился – и сверзился в яму!

– Ах вот оно что, – с некоторым облегчением пробормотала я: стало понятно, почему тетушка так расстроена. – Но ты зря себя винишь, дорогая. У Барабасова имелся наушник, а в нем – режиссер, и это он должен был его вовремя остановить. Уверена, что твоего голоса Борис даже не услышал.

– Думаешь? – Тетушка посмотрела на меня с надеждой.

– Будь уверена. – Марфинька похлопала ее по запястью. – Это не ты виновата, а я. Из-за меня Барбариска погиб. Ах, вечно я приношу мужчинам несчастье…

– Вот тут поподробнее, – устало попросила Ирка, хотя это было совершенно излишне, потому как Марфинька – видно же – как раз собралась отыграть очередную драматическую сцену.

– Помните, в перерыве я навестила Борю в его гримерке, там было что-то вроде закрытого фуршета для наших, театральных. – Старая актриса серией выразительных гримасок изобразила участников фуршета, позволив догадаться, что ни к кому из них она не питает особой симпатии. – На удивление приличный стол: корзиночки с икрой, канапе с бужениной, сырная тарелка, фрукты и премиленькие пирожные, малюсенькие – на один укус. – Марфинька порозовела, оживилась, но вовремя спохватилась и состроила грустную мину. – И это я уговорила Барбариску выпить шампанского…

Она замолчала, сокрушенно покачивая головой.

– И что? – поторопила я, поскольку мхатовская пауза затянулась.

– Как – что? Он давно уже не употреблял! Но мне, конечно же, поддался, махнул аж два фужера – и вот результат! Пошел, шатаясь, не вполне себя контролируя, и не сумел вовремя остановиться…

– Вы думаете, это ваша вина? Да нет же, послушайте, что я расскажу. – Ирка решительно потянулась к псевдоуспокаивающей настойке, поискала взглядом чистую рюмку, не нашла, понюхала бутылку, скривилась, подскочила, сбегала в прихожую, где оставила свою сумку-самобранку, и вернулась уже с открытой и початой четвертушкой коньяка. Любезно предложила мне: – Хлебнешь?

Я молча помотала головой.

– Ну, за душевное здоровье. – Ирка снова приложилась к пузырьку, села за стол, длинно выдохнула и решительно продолжила: – Боюсь, что в случившемся виноваты мои башибузуки. Манюне было скучно, и он развлекался с лазерной указкой, светил как раз на Барабасова. Мог ослепить его, вот дед и ухнул в яму.

– Да брось, какая лазерная указка, там было столько мощных приборов – натуральное световое шоу. – Я попыталась успокоить подругу, но не преуспела.

– Вот именно, света было много, – согласилась она. – Масяня от Манюни не отставал, пускал на сцену солнечные зайчики, и тоже деду в глаз. Где он только зеркальце взял? Я не давала…

– Ой, это я дала! – Я подпрыгнула сидя. – Подобрала на полу чью-то пудреницу, подумала – Марфы Ивановны, сунула Масе, чтобы он по рукам передал… Выходит, я тоже виновата в смерти Барабасова?!

– А что за пудреница? – некстати заинтересовалась Марфинька.

– Да о чем ты, дорогая?! – окоротила ее тетушка. – Тут другой вопрос по-настоящему важен. Кто виноват в трагической смерти Бориса? Есть обоснованные подозрения, что кто-то из нас с вами, и как же теперь с этим жить?

Мы с Иркой переглянулись.

– Я вижу только одно решение этой проблемы, – неохотно призналась я.

Видит бог, я не искала очередной детективной истории. Она сама нас нашла, как, впрочем, обычно и бывает…

– Мы должны расследовать гибель Барабасова! – припечатала Ирка и залпом допила свой коньяк.

Богемный образ жизни не предполагает ранних подъемов, поэтому я ни секунды не сомневалась, что разбудившие меня шумы, характерные для приготовления обильного завтрака, производит не хозяйка дома. И не тетя Ида – та сладко посапывала, подложив сложенные корабликом ладошки под щеку. Успокаивающая настойка все-таки подействовала, просто не сразу.

Я села в кровати и присмотрелась к антикварным напольным часам – в комнате, отведенной Марфинькой нам с тетушкой, такие тоже имелись. Высокие, массивные, больше похожие на предмет мебели, чем на прибор, потому что определить по ним время – непростая задача, особенно спросонья и в полутьме. Циферблат очень щедро декорирован, и стрелки нужно еще разглядеть – при соответствующей попытке взгляд первым делом натыкается на упитанные телеса золотых ангелочков, обращенных к зрителю всякими разными ню.

Стараясь не пялиться на литые сияющие попы крылатых младенцев, я выяснила, который час: начало девятого. По коридору за дверью с топотом пробежались короткие крепкие ножки вполне живых детей, и стало окончательно ясно, кому это не спится: башибузукам и их любящей мамочке.

Я встала, оделась и выскользнула в коридор, постаравшись не разбудить тетушку. Наведалась в санузел, потом направилась в кухню, откуда тянуло вкусными запахами какао, овсянки на молоке и свежей выпечки. Еще в коридоре я снова услышала дружный топот, какую-то возню, а потом короткую перекличку:

– Пост сдал!

– Пост принял!

Голос, что примечательно, был один и тот же. Прекрасно мне знакомый.

Хлопнула наружная дверь, проскрипел, проворачиваясь, ключ в замке, и стало тихо.

Я выглянула в прихожую и увидела там Ирку. Она стояла у огромного мутного зеркала в резной раме вишневого дерева, старательно накручивая на палец рыжий локон, совсем как фрекен Бок в мультике, только что не приговаривая: «А я сошла с ума, ах, какая досада». Хотя беседа с самой собой – определенно не показатель здравого ума.

– Что ты сдала и приняла? – спросила я мягко.

С сумасшедшими, даже тихими, по-другому нельзя.

– Сдала я, а приняла Мара, – ответила Ирка, оторвавшись от зеркала, быстро прошла в кухню и выглянула там в окно.

Я последовала за ней и успела увидеть знакомый автомобиль, который как раз отъехал от подъезда.

– Это машина Бордовского? – спросила я.

– Угу.

– А в машине башибузуки?

Могла и не спрашивать: мордахи, влипшие в заднее стекло, были вполне узнаваемы.

– Угу.

– Ты сплавила деток к их тете?

У Ирки есть сестра-близнец Марина, она вообще-то москвичка, но минувшим летом вышла замуж за археолога из Петербурга и теперь живет с ним в Северной столице.

– Почему сразу сплавила? Как будто это только мне нужно. – Ирка отлепилась от подоконника и переместилась к кухонному столу. – У Мары с мужем тоже когда-нибудь будут дети, пусть заранее готовятся и привыкают. А я смогу сосредоточиться на нашем детективном деле.

Она села, придвинула к себе одну чайную пару и, указав мне на вторую, пригласила:

– Садись. Позавтракаем и займемся расследованием.

– Вот так сразу? Я как-то не готова… У нас даже плана никакого нет.

– Так составим же его. – Ирка решительно наполнила чашки чаем и сдернула салфетку с блюда с половиной шарлотки. – Надо ведь с чего-то начинать. Мне скоро уезжать, нельзя терять время.

Я положила себе кусок шарлотки, глотнула чаю и задумалась. Была бы у меня трубка – закурила бы.

– Ну, давай, давай уже приступим! – Моему Ватсону не терпелось. – Итак, новая серия эпопеи «Следствие ведут знатоки»!

– Знатоки – это профессиональные сыщики с опытом ведения расследований, экспертами, лабораториями и базами данных, – кисло улыбнулась я. – А в нашем случае следствие ведут лопухи, у которых ничего этого нет. Мы даже результатов осмотра места ЧП не знаем…

– Да мы же видели все сами, своими глазами! – перебила меня подруга. – Сядем, вспомним, сопоставим наши свидетельские показания…

– Милая Людочка! Доброе утро! – донеслось с порога кухни.

Мы повернули головы на голос. Марфинька, в расписном китайском кимоно похожая на райскую птичку, приветливо улыбнулась Ирке.

– Опля, – пробормотала та и виновато посмотрела на меня.

А Марфинька, что примечательно, и взглядом мою скромную персону не удостоила.

Такая возмутительная невежливость могла означать только одно: на мадам опять накатило. Здравый ум и твердая память вышли погулять, оставив хозяйничать деменцию.

В этом состоянии Марфинька безошибочно узнает только тетю Иду. Ирку она называет милой Людочкой, Вольку – Мурзиком, а меня вообще не замечает. Если честно, это обидно, но я уверяю себя, что причина такого игнора – моя абсолютная уникальность. Ну, не было в прошлом Марфы Ивановны никого похожего на меня.

И все равно обидно.

– Ну-ну. – Ирка похлопала меня по плечу и дипломатично сменила тему: – Доброе утро, дорогая Марфа Ивановна! А мы тут говорим о трагедии с Барабасовым…

Я только криво ухмыльнулась, прекрасно понимая, что о вчерашней трагедии сегодняшняя Марфинька не помнит ровным счетом ни-че-го. Нынче у нее на дворе середина пятидесятых годов прошлого века, и о событиях того времени она могла бы нам рассказать немало. Что там происходило-то? В пятьдесят третьем умер Сталин, больше ничего не знаю.

У Марфиньки же эксклюзивной информации было много, и она с удовольствием стала делиться:

– Ах, Людочка, это действительно трагедия, бедный Иван Сергеевич, не представляю, как Ляля могла так подло поступить!

Ирка растерянно хлопнула глазами, а я не без злорадства ухмыльнулась.

Мне знаком только один Иван Сергеевич, Тургенев его фамилия, но никакую подлую Лялю я с ним не ассоциирую. Ирке и вовсе ничего не сказали прозвучавшие имена, а надо же было как-то реагировать – наша актриса не успокоится, пока не добьется живейшего отклика аудитории.

– Да, Ляля, конечно, не права, – промямлила подруга и взглядом попросила меня о помощи.

Я молча развела руками: мол, а что я могу? Меня же тут нет.

– С другой стороны, кто может противиться великой силе любви, если она настоящая? – Марфинька подняла глаза к потолку, будто спрашивая люстру.

А кого же еще? Ирка не знает, что ответить, я – вообще пустое место.

Но я все-таки подсказала подруге подходящую реплику:

– Уж точно не Ляля!

– Уж точно не Ляля, да? – повторила Ирка.

– Ха! Ну, мы же все прекрасно знаем Лялю, – кивнула Марфинька.

– Ха! – поддакнула я, начиная веселиться.

– Как облупленную, – обреченно кивнула Ирка. – Ляля – она такая… такая…

Глаза ее полыхнули лютой ненавистью к неведомой Ляле, которую срочно требовалось выразительно охарактеризовать при абсолютном минимуме данных.

– Подлая, – с удовольствием напомнила я.

– Подлая! – жарко выдохнула подруга.

– Ну нет же, она просто глупышка, – не согласилась Марфинька, вытянула из-под стола стул и села, заинтересованно глядя на четвертушку шарлотки на блюде. – Бедная дурочка, которая вообразила себя фем фаталь…

– Кем, кем? – не поняла Ирка.

Она не знает французского.

– Роковой женщиной, – просуфлировала я.

– Роковой женщиной? Кто, Ляля? С ее-то данными? – Ирка фыркнула.

– И речь не только о глупости, как мы все понимаем, – захихикала Марфинька и положила себе пирога.

Не все мы что-то понимали, но беседа определенно начала налаживаться. Появилась надежда, что мутная история с подлой, глупой Лялей и бедным Иваном Сергеевичем вот-вот прояснится. Но тут забренчал колокольчик дверного звонка, и Марфинька легкокрылой сильфидой унеслась в прихожую, восторженно лепеча на ходу:

– К нам гости, гости!

– Пора убираться отсюда, – сказала мне Ирка.

Было ясно, что из жилища шестнадцатилетней Марфиньки штабной квартиры на Бейкер-стрит не получится.

– Угу, – согласилась я и встала из-за стола. – Посмотрю, кто пришел.

Шестнадцатилетние барышни нуждаются в присмотре ответственных взрослых.

Квартира у Марфиньки просторная, в коридоре можно военные маневры проводить. Пока я дошла до входной двери, легкомысленная хозяюшка успела открыть все замки. Я на ходу – запоздало, конечно, – нарочито строгим тоном поинтересовалась:

– Кто там?

И услышала сказанное еще более строгим мужским голосом:

– Зарецкая Марфа Ивановна тут проживает?

– Это я, это я! – запрыгала, хлопая в ладоши, Марфинька. – А вы от Требушинских, да? С письмом от Васеньки? Ах, какой он затейник, ведь можно было просто послать по почте.

Я оценила выражение лица гостя и поняла, что ему тоже захотелось кого-то куда-то послать. И вряд ли к Требушинским. Но молодой человек проявил похвальную выдержку и только уточнил:

– Кто такой Васенька?

– Поверьте, нам всем тоже очень хотелось бы это знать, – доверительно призналась я. – Вы из полиции, я правильно понимаю?

Проявить понятливость очень помогло удостоверение в руке незваного гостя.

– Капитан Петров Петр Павлович, – представился он.

– А почему же не Петрович? – хихикнула веселая шестнадцатилетняя бабуля Зарецкая Марфа Ивановна.

Петр Павлович посмотрел на нее без приязни. Барышню это заметно расстроило.

– Фи, какой вы скучный! – обиженно припечатала она и, задрав носик, упорхнула в кухню.

– Я сейчас вам все объясню, – пообещала я.

– Лучше я, – из-за угла выплыла тетя Ида.

Оказывается, она уже встала, и оделась, и причесалась, и даже бусики на шею повесила.

– Марфа Ивановна? – обнадежился при ее появлении Петр Павлович.

– Боже сохрани! – отмахнулась от сомнительной чести моя родная старушка. – Я Ираида Львовна. – Она глянула на меня, прикрылась ладошкой и нашептала капитану Петрову еще что-то.

Подозреваю, сообщила свое воинское звание.

– Виноват! Мне нужно побеседовать с гражданской Зарецкой, – на тон-другой ниже сообщил капитан.

– Не сегодня, – ответила тетушка, явно не допуская возражений, после чего вытянула из одного кармана смартфон, из другого очки и полезла в список контактов. Роясь в нем, она добродушно уточнила: – Димочка Толстопятов, он нынче полковник, кажется, не по вашему ли ведомству проходит?

– Дмитрий Андреич у нас генерал, – не скрывая удивления, ответил капитан.

На лице его все отчетливее читался вопрос: «Куда это я попал?»

На штаб-квартиру детективов с Бейкер-стрит жилище Марфиньки не тянуло, а вот на филиал Бедлама – вполне.

Я сочувственно улыбнулась человеку, по долгу службы угодившему в дурдом.

Тетушка тем временем нашла нужный номер, послала на него вызов, проворковала в трубку:

– Митенька, здравствуй, мой дорогой мальчик, сколько зим, узнал? Это Ираида! – Бросила через плечо Петру Павловичу: – Момент! – и скрылась за дверью ближайшей комнаты – хозяйской спальни.

– А вы кто будете? – Капитан перевел озадаченный взгляд на меня.

– В перспективе – великий русский писатель. – Я не стала скромничать и мелочиться, не тот был случай. – А вы к нам по поводу вчерашней трагедии с Барабасовым, да?

– А вы что об этом знаете?

– Гораздо меньше, чем хотела бы. Может, обменяемся сведениями?

Петр Павлович заколебался. Я бы его дожала, однако назревающему информационному бартеру помешало возвращение тети Иды.

– Вас. – Она протянула свой смартфон капитану.

Тот его принял, приложил к уху, вытянулся во фрунт и сказал:

– Так точно… Никак нет… Будет исполнено! – и, осторожно убрав гудящую трубку от уха, посмотрел на нее так, словно это была граната с выдернутой чекой.

Очевидно, на связи был «дорогой мальчик Митенька», он же генерал Толстопятов.

– Ну, если все прояснилось, то мы вас не задерживаем, – светски молвила тетушка, прибирая свою гранату, ой, смартфон.

– Здравия желаю, – сказал капитан, сам себе открыл дверь и маршевым шагом удалился за пределы видимости.

– Это что вообще было сейчас? – Я закрыла дверь, заперла ее на замок и посмотрела на тетушку.

– Вынужденная необходимость. – Она аккуратно разложила по карманам очки и телефон. – Ты же понимаешь, что сегодня снимать показания с Марфы бессмысленно.

– С нее-то да, а вот капитан вполне мог поделиться с нами ценной информацией!

– Завтра поделится, – уверенно пообещала тетушка. – К тому времени и информации у него прибавится… Так, я чую запах печеных яблок, что у нас на завтрак?

– Иди скорее к нам, Идочка! Милая Людочка испекла чудесную шарлотку! – доложила из кухни неунывающая Марфинька.

– Да, надо подкрепиться, чувствую, денечек будет непростой, – вздохнула тетушка. – Придется мне задержаться в гостях, а к тебе у меня просьба…

– Съездить на Петрагу и задать корма скоту, то бишь коту? – догадалась я. – Будет сделано, мой генерал!

– Тогда шагом марш на завтрак – и дальше по плану. – Тетя Ида мягко вытолкнула меня в коридор, и мы пошли совершать первый подвиг – добивать шарлотку.

Та, впрочем, не сопротивлялась.

Глава 4

Хлам Мельпомены

После завтрака мы с Иркой поехали в тетушкину квартиру на Петроградке, чтобы покормить кота и спокойно обсудить возникшее у нас детективное дело.

– Сядем, подумаем, решим, с чего начать, – пунктирно наметила программу дня подруга.

Но поскольку сидеть за пустым столом ей неорганично, первым делом она сварила борщ.

А, нет, не первым – вторым. Сначала мы до отвала накормили кота, который был возмущен тем, что его почти на сутки оставили без внимания и заботы, и встретил нас долгой гневной речью с трибуны. Воссел на верхней ступеньке лестницы и оттуда клеймил нас позором. Думаю, если бы мы еще немного задержались, кот изготовил бы себе транспарант с протестным лозунгом и шагал по квартире с плакатом на палочке. Подходящую кумачовую занавеску он уже оборвал.

Натура у Ирки широкая, а семья большая, и борща она по привычке наварила в количестве, значительно превышающем разумное. Я с легким ужасом оглядела ведерную кастрюлю, в которой тетя Ида иногда в ностальгическом настроении кипятит белые скатерти, «как в старые добрые времена».

– Спокойно, без паники! – Ирка правильно поняла мою реакцию. – Что не съедим, заберешь домой, и твои мужики сразу же простят тебе затянувшееся отсутствие.

Я представила, как поеду в метро с огромной кастрюлей ароматного борща, и запаниковала еще больше. Картинка получалась, как в фильме «Девчата», только с поправкой на индустриальный дизайн места действия.

– Говорю же – спокойно, я все решила, – победно усмехнулась подруга. – Домой тебя отвезет Боря. Он вечером заедет сюда на борщ, потому что до смерти устал питаться шавермой из подвальчиков.

Боря – мой дальний родственник и сосед по уютному ЖК на окраине города. Через пару месяцев он станет отцом, а пока вынужден терпеть гастрономические закидоны беременной супруги, которая и сама не ест ничего сколько-нибудь вредного, и мужу оскоромиться не позволяет. Наваристый кубанский борщ, который Боря обожает, у его женушки тоже под запретом, потому что он слишком мощно пахнет и в нем капуста, от которой пучит.

Не имелось сомнений, что на борщ Боря прилетел бы не только вечером, но и сей же миг, но это было недопустимо. Правильный кубанский борщ должен как следует настояться, чтобы дойти до кондиции. Хотя не все с этим согласны. Волька, например, считает, что мясо из борща должно быть съедено как можно раньше, в идеале – еще до того, как оно сварится, и без устали совершает самоубийственные попытки выловить говядину из кастрюли. Я каждый раз боюсь, что он сам в нее свалится и будет у нас по классике – суп с котом.

– Сгоняй-ка к Кружкину, – попросила я Ирку, потому что оставлять Вольку и борщ тет-а-тет было никак нельзя. – Одолжи у него ноутбук. Посмотрим, что пишут о вчерашней трагедии в СМИ.

– Хорошая мысль, – одобрила подруга и убежала к соседу-художнику, но вскоре вернулась – с пустыми руками и выражением тревоги на лице. С порога велела мне: – Запри кота в туалете.

– Зачем это?

– Чтобы он в борщ не нырнул.

– Мы куда-то уходим?

– Убегаем! Давай быстрее, ты нужна мне наверху.

В четыре руки мы загнали ничего не понимающего (как и я) кота в санузел и побежали на верхний этаж – к квартире художника.

Дверь была заперта, на стук и звон хозяин не реагировал, хотя было слышно, что он дома. Мы с подругой пришли к такому выводу, добросовестно поелозив ушами по щели у дверного косяка. Изнутри доносились тяжкие вздохи, стоны, невнятное басовитое бормотание.

– Может, Вася заболел и мечется там в бреду? – предположила Ирка.

Она добрая, я не такая.

– Может, просто напился до упаду?

– Ты что, он же завязал, теперь только изредка дегустирует!

– Знаешь, снимала я как-то в бытность тележурналистом сюжет о закладке вин в региональную коллекцию, – припомнила я. – Там тоже была дегустация, и участвовали в ней видные отраслевые специалисты, сплошь очень приличные люди, не алкаши какие-нибудь. Так вот, их с этого мероприятия пачками выносили и в штабеля складывали.

– Василий не такой! – Подруга яростно помотала головой и заколотила в дверь ногой.

Внутри что-то грохнуло, и через секунду дверь распахнулась, явив нам пресловутого Василия.

– И впрямь какой-то не такой, – оценила я вид соседа: волосы и борода всклокочены, лицо помятое, глаза дикие. – Похож на разбуженного медведя.

– Правда? – Кружкин почему-то обрадовался и перестал смотреть зверем. – Ну, тогда ладно, будем считать, что прогресс налицо. Заходите. – Он отступил от двери, гостеприимно поведя рукой.

Открывшееся при этом пространство выглядело не особо привлекательно, если, конечно, вы не любители забитых хламом пыльных чердаков. Но Ирка все-таки переступила порог, и я неохотно последовала за ней, ворчливо поинтересовавшись:

– Так в чем прогресс-то?

Когда я была в гостях у Кружкина в последний раз, он как раз навел у себя относительный порядок: сгреб все неудельное барахло в кучу, из которой сформировал очень живописную колонну в углу. Теперь таких колонн было уже две, они весьма своеобразно обрамляли окно. Как два атланта, только не из мрамора, а из мусора.

Если это прогресс, то до сих пор я неправильно понимала значение данного слова.

– Чаю? – предложил художник, искательно оглядываясь.

Я зацепилась взглядом за металлический носик чайника, задорно торчащий из середины условного тела одного из мусорных атлантов, и отказалась:

– Спасибо, не надо. Дай нам свой ноут, и мы пойдем.

– И ты, Вася, тоже пойдешь с нами, – объявила Ирка непререкаемым тоном. – У нас там борщ, мне кажется, тебе срочно нужно принять тарелочку-другую.

Кружкин удивительно быстро отыскал в своем слегка упорядоченном хаосе ноутбук, и мы вернулись в квартиру тетушки. Выпустили из санузла возмущенного несправедливым заточением кота и усадили за стол Василия.

– Я что хотел сказать? – Художник попробовал борщ и ласково улыбнулся наблюдающему за ним угрюмому Вольке. – Надо быть ближе к природе, товарищи. Вот нерпы, к примеру. Они каждую осень набирают несколько кило веса, это у них такой регулярный процесс, называется зажировка. Прелестное слово, кстати. То есть всякая уважающая себя нерпа толстеет на десяток кэгэ и совершенно этим не тяготится, ни в каком смысле. Наоборот, если кто не приобрел к исходу декабря шарообразную форму, он никчемная нерпа, стыд ему и позор.

Кружкин сделал паузу, чтобы вплотную взяться за борщ. В ускоренном темпе он выхлебал половину порции, утер усы и продолжил:

– Или вот медведи. У них же как зима, так надо укладываться в спячку. И никакие отговорки не принимаются: не все ульи ты разорил, не всю малину сожрал, Машу в избушке одну, без компании оставил – неважно. Ты медведь? – посмотрел почему-то на Вольку.

– Ма, – сказал кот, то ли признавая свою принадлежность к медведям, то ли отрицая таковую.

Оратор, однако, ни в каком ответе на риторический вопрос не нуждался.

– Медведь – значит, всё, без разговоров, в спячку – и точка! – Василий снова принялся за борщ.

Хлебосольная Ирка, глядя на то, как быстро пустеет тарелка гостя, приготовилась подлить ему добавки, но я остановила ее руку с половником. Хотелось уже услышать заключение лекции о необходимости сблизиться с природой. Мне еще никогда не ставили в пример медведей и нерп, к чему бы это?

– А взять уток. – Кружкин покончил с борщом и продолжил вещать: – Они же обязательно осенью туда, весной обратно, и никто не заморачивается стоимостью перелета, открытием визы, подбором компании. Всем! Всем лететь, это закон природы, и незнание его не освобождает от ответственности. Так ведь?

Он обвел взглядом присутствующих в аудитории. Я смолчала, Ирка неуверенно кивнула, а Волька демонстративно отвернулся, как бы давая понять, что уж за уток-то он точно не ответчик.

– А теперь посмотрим на нас, людей, – предложил Кружкин. Хотя у него был выбор, глянул прямо на Ирку, вернее, прицельно на ее руку с половником, и жестом разрешил: наливай, мол, еще. – Лишний килограмм набрала – паника, клятвы, диеты, замок на холодильник. Спать улегся вместо работы – угрызения совести, моральные страдания, сна ни в одном глазу. Устал от холодов, захотел в теплые края – а деньги на отдых у тебя есть, а совесть имеется, а где серьезное обоснование необходимости получить климатическое убежище?

Подруга повторно наполнила его тарелку борщом, и Василий задушевно посоветовал выглядывающей из гущи мозговой косточке:

– Пора, пора уже научиться позволять своему человеческому организму то, что ему нужно.

– Я поняла: ты решил начать с зажировки, – засмеялась я.

– Вообще-то с зимней спячки, – возразил Кружкин. – Но этому процессу вы как раз помешали своим приходом.

– Ну прости, – повинилась Ирка. – Мы зажировкой тебе компенсируем.

Поняв, что лекция закончилась, я открыла ноутбук и полезла в Интернет. Пока Василий в режиме экстренной зажировки наминал борщ, а Ирка то подрезала ему хлеба, то добавляла сметанки, я запустила поиск по словам «падение в оркестровую яму» и вскоре тоже имела что сказать:

– Оказывается, такие случаи вовсе не редкость! К примеру, дирижер проекта «Голос» на Первом оступился и упал в оркестровую яму прямо во время съемок одного из эфиров шоу, совсем как наш старик!

– Тоже помер?

– Нет, только ногу сломал. Как и Басков, тот тоже после такого падения ногу лечил. А вот главреж театра в Перми при падении в оркестровую яму получила тяжелую травму головы, две недели лежала в коме и потом скончалась. Как и скрипач оркестра Большого, упавший в яму на Новой сцене театра.

– Да у нас, в Питере, не далее как вчера какой-то заслуженный дедок навернулся, – сообщил Кружкин, с хрустом догрызая хлебную корочку. – Тоже насмерть, царство небесное мученику искусства…

– О, массы уже в курсе! – Я закрыла ноутбук, чтобы сфокусироваться на другом источнике информации. – И откуда же ты, Вася, знаешь про трагическую гибель Бориса Барабасова?

– От Димки Песоцкого. Помните Димку?

– Это тот твой дружок, который свистнул из «Худмуза» мой портрет?[2] – недобро прищурилась Ирка. – Век его не забудем!

– Тот самый, – подтвердил художник. – Он же работал там осветителем, вы помните? Его как раз после скандала с портретом из «Худмуза» попросили, так он устроился в театр. А там вчера снимали шоу, но не досняли, потому что главный герой убился в оркестровой яме.

– Ты так сказал, Вася, будто несчастный Барабасов нарочно свел счеты с жизнью в этой яме, – укорила его Ирка. – А он не хотел, он совершенно случайно…

– Так! – Я встала из-за стола. – Нам срочно нужно пообщаться с этим Песоцким. Звони ему, Василий, пусть встретит нас и проведет в театр.

– Да он, наверное, отсыпается сегодня, мы же с ним всю ночь…

– Никаких отговорок! – Ирка пристукнула по столу кулаком, и из пустой тарелки кувырком выпрыгнула ложка. – За этим Димкой должок, мы его полиции не сдали, пусть отрабатывает хорошее отношение.

– Тише, тише, Иринушка! Ты же знаешь, твое слово для меня закон! – Кружкин притиснул руку к сердцу, и подруга смягчилась:

– Звони уже, не рассыпайся тут бисером. А потом можешь идти репетировать спячку. После зажировки она куда лучше пойдет.

Провинившийся в прошлом Дима Песоцкий принял железный аргумент «Ты нам должен» без возражений, но, видимо, не очень-то ему хотелось расплачиваться за старый дурной поступок новым добрым делом. Нам пришлось ждать его обещанного появления на задворках театра битый час.

Ирка уже рассвирепела и заявила:

– Все, накатаю на этого поганца заяву, пусть отвечает за кражу шедевра современной живописи по всей строгости закона!

Тут наконец дверь служебного входа приоткрылась, и пресловутый поганец помахал нам:

– За мной, быстрее, Игнатьич долго на горшке не сидит!

Мы проскользнули внутрь, на цыпочках пробежали мимо остекленной будки, в которой никого не было, и вслед за Песоцким шмыгнули в скучный коридор, подозрительно похожий на больничный, от верха до середины покрытый вековыми наслоениями синеватой побелки, снизу – шелушащейся масляной краской, видом и цветом напоминающей шкуру хворого крокодила в линьке.

Не так я себе представляла театральное закулисье.

– Сюда! – Песоцкий завел нас за дверь, украшенную наклейкой с устрашающей надписью «Не влезай – убьет!», и уже там извинился: – Пардон, мадам, что пришлось подождать – у Игнатьича не иначе нынче запор приключился, пардон, повторно. Сидел в своем скворечнике как прибитый. Чай, кофе?

– Обойдемся беседой, – отказалась я от угощения.

Комнатка была такой захламленной и пыльной, что пренебрегать предупреждением «Не влезай – убьет!» не стоило. Я даже знала, кто с наибольшей вероятностью выступит убийцей неосторожных гостей: кишечная палочка. Судя по виду стаканов, мутных и украшенных изнутри темными поперечными линиями, мыть их в промежутках между использованием тут было не принято.

– А давайте сразу пройдем с экскурсией на место вчерашнего ЧП, – предложила Ирка, заметно устрашенная видом чайно-кофейного столика, в роли которого выступал древний микшерный пульт с дырками на месте выломанных тумблеров и разноцветными пятнами различной этиологии.

– Насчет экскурсии на место я не уверен, там с утра полицейские товарищи возились, пришлось даже утреннюю репетицию отменить, – заколебался Песоцкий.

– С полицейскими, если что, объяснимся, сошлемся на генерала Толстопятова Дмитрия Андреевича, он в курсе нашего участия в этом деле. – Я самую малость исказила факты. – А на сцену мы должны попасть обязательно.

– И в яму, – добавила Ирка. – Но, конечно, не таким путем, как бедняга Барабасов.

– Да что там смотреть-то, убрали уже все – и Барабасова, и то, что от альта осталось…

– Какого альта? Еще кто-то умер? – встревожилась подруга.

– Да нет же, альт – это инструмент, – нервно хихикнув, объяснил Песоцкий. – Дед аккурат на него упал, сломал, а он же дорогой. Девчонка-музыкантша так рыдала, так рыдала… Главреж пообещал лично проследить, чтобы оформили как страховой случай.

– Ведите же нас, – потребовала я, не желая задерживаться в ареале обитания кишечной палочки.

Песоцкий не стал спорить, но восторга от навязанной ему роли гида не выказал. Наоборот, выдвинулся из каморки с кислой миной, пробурчав:

– Ладно, но, если что, вы тут сами по себе, а я вас знать не знаю.

И заспешил по коридору, сразу же оторвавшись от нас метров на пять.

– Трусоват был Дима бедный. – Я насмешливо переиначила пушкинскую строку.

– Не хочет, чтобы его и отсюда уволили, – вошла в положение Песоцкого добрая Ирка.

Мы покинули септическую каморку и двинулись вслед за бедным Димой, полагаясь больше на слух, чем на зрение, потому что наш трусоватый гид быстро исчез из виду, но шаги его в коридоре под арочным сводом звучали достаточно громко.

Окон в коридоре не имелось, но то и дело попадались какие-то двери, некоторые из них были приоткрыты, а иные и вовсе распахнуты настежь. Ирка на ходу с интересом заглядывала во все помещения, негромко комментируя увиденное:

– Тут какой-то склад… Смотри, какие платья на вешалках… Тут просто черная комната, даже страшновато… А тут зеркала, зеркала…

– Надо бы еще в ту гримерку, где вчера приватный фуршет был, заглянуть, – напомнила я себе, но сделала это вслух. Подруга меня услышала и спросила:

– А туда зачем? Что мы там можем увидеть?

– Откуда мне знать? Но вдруг заметим что-то интересное. Такое, что позволит понять, почему сразу после фуршета в гримерке Барабасов ухнул в яму.

– После того – не значит вследствие того, – важно изрекла подруга, и я покивала: сама так сто раз говорила.

Но ведь была же какая-то причина, почему в пяти дублях до перерыва старик осторожничал, не доходил до края сцены, а после фуршета удивительно решительно, чуть ли не маршевым шагом, проследовал на тот свет?

Тем временем наш гид-невидимка вырулил из коридора на темную, узкую – явно не парадную – лестницу, и вскоре мы оказались в тесном лабиринте кулис. Как в кукольном театре из-за бархатной портьеры высунулся указующий перст, мы с Иркой понятливо свернули в нужном направлении и вышли на сцену.

Вчера ее заливало море звука и света, со всех сторон сияли цветные огни, снизу стелился дым, гремели овации и усиленные микрофоном команды, а сегодня от всего этого великолепия и следа не осталось. Сцена пустовала, зал, насколько можно было разглядеть в темноте, тоже. Свет горел только в оркестровой яме, да еще вдоль ее края небрежно, явно на скорую руку, проложили ядовито-зеленую светодиодную ленту.

– Вчера ее не было, – отметила Ирка, легонько попинав носком ботильона эту цепочку болотных огней.

– Запоздалые меры безопасности.

Я осторожно приблизилась к обозначенному светодиодами краю, присела на корточки и заглянула в оркестровую яму.

Не ожидала, что она окажется такой глубокой!

И пустой.

– Ну, что скажешь? – Моему Ватсону не терпелось услышать какое-то резюме.

– Оркестровую яму придумал Рихард Вагнер, автор не только замечательных музыкальных произведений, но и концепции «невидимого оркестра». Ты знаешь, что он называл оркестровую яму мистической бездной? – Я обшарила взглядом упомянутое пространство: ничего!

– Очень поэтично, а по существу дела есть какие-то соображения?

Я встала и отошла от греха подальше в глубь сцены.

– Только одно, но важное: для Барабасова упасть туда было равнозначно смерти. Может, кто-то помоложе и покрепче отделался бы переломами, но не старичок с проблемами опорно-двигательного аппарата.

– То есть ты хочешь сказать, если падение было подстроено, то это натуральное убийство?

– Угу. – Я шагнула за кулисы и похлопала по матерчатым стенам, привлекая внимание прячущегося где-то Песоцкого.

На сей раз нам явилась не рука его, а голова.

– Все, уходим? – с надеждой поинтересовался наш нерадивый гид.

– Уходим, но недалеко, – не обрадовала я. – Теперь нужно посмотреть гримерку, где погибший вчера устраивал закрытый прием с фуршетом.

– Могу только дверь показать, идите за мной.

Мы снова зашагали по коридору, но уже по другому – более широкому и со стенами, обшитыми деревянными панелями.

Нужная нам дверь не имела никаких опознавательных знаков и была опечатана полоской бумаги с чернильными оттисками.

– Это не полицейская бандероль. – Ирка наклонилась, разглядывая печати.

Их наляпали в избыточном количестве и без всякого порядка: хаотично, одну на другую, как будто дверь опечатывал эпилептик в припадке. Опять же, чернила были использованы красные – нехарактерно для служивых.

– Тут герб с орлом и вензель с инициалами, кажется, буквы «И» и «А», что это значит? – Подруга, стоя с согнутой спиной, вывернула шею и озадаченно поморгала мне снизу.

– Ну, если бы в вензеле были «А» и «И», я бы предположила, что речь об Анне Иоанновне, хотя при чем тут она? – Я тоже склонилась, разглядывая мешанину красных оттисков, и наконец рассмотрела. – А, так это экслибрис! «Библиотека какого-то ИА», понятия не имею, кто это…

– В таком случае позвольте представиться: Игорь Кириллович Аметистов, – досадливо и сердито произнес мужской голос. – Директор этого… проходного двора!

Мы с Иркой распрямились и увидели немолодого господина в хорошем английском костюме и с прической, которую уважающий себя джентльмен скрывал бы под шляпой даже в помещении: лысина на полголовы в окружении довольно длинных и сильно вьющихся рыжеватых волос. Они торчали во все стороны, сияя в свете ламп на потолке, как золотой нимб.

– А вы кто такие и что тут делаете, разрешите поинтересоваться?

Я вынула из кармана удостоверение члена Международного союза журналистов. Как знала, что пригодится!

– Пресса? Только вас тут не хватало! – Игорь Кириллович двумя руками вцепился себе в волосы, с поразительной ловкостью сформировав на висках пару то ли рогов, то ли сосулек. – Как прошли? Кто позволил?

Я украдкой огляделась, но Песоцкого не увидела. Очевидно, именно на такой случай он предупреждал: если что – мы сами по себе.

Ирка же без тени сомнения ответила директору театра:

– Нам разрешил генерал Толстопятов Дмитрий Андреевич из руководства Следственного комитета.

– Еще и генерал какой-то! – Аметистов снова схватился за голову и слепил себе вторую пару рожек.

«Если так пойдет, скоро его прическа будет один в один головной убор статуи Свободы», – подумала я, но не стала отвлекаться от дела и перешла в наступление:

– Это здесь погибший гражданин Барабасов устраивал частный прием?

– Он тогда еще живой был, – огрызнулся Аметистов.

– Как интересно, вы видите в этой ситуации повод для шуток? – Я прищурилась. Руки Игоря Кирилловича дрогнули, и очередные волосяные сосульки вышли кривенькими. – Вчера театр потерял заслуженного артиста…

Аметистов не успел ответить. Вместо него вкрадчиво и ехидно заговорил кто-то другой:

– Одним больше, одним меньше – какая разница, не правда ли, дорогой Игорь Кириллович? Вам же что труппа, что трупы – все одно, уникальный коллектив рассыпается, а вы и в ус не дуете.

Я оглянулась: в метре от нас, привалившись к стене у ответвления коридора, в эффектной позе высился рослый незнакомец лет пятидесяти. Красоту его мужественного лица несколько портили отвисшие щеки и тройной подбородок, который он попытался скрыть, высоко задирая голову. Живот незнакомец втянул, а руки скрестил на груди, добавляя ей объема, но все равно выглядел не очень-то героически. Тридцать-сорок кило лишнего веса добавляют респектебельности только борцу сумо.

– Лапиков, не старайтесь, я уже сказал, что не буду оспаривать решение режиссера! – сварливо молвил Аметистов. – Посмотрите на себя, какой из вас Ромео? Герцог Вероны – это ваш максимум, а нет, так будете стражником в массовке. Идите вы… упражняться с алебардой!

– Вот так и живем, – демонстративно игнорируя Аметистова, доверительно поведал нам этот Лапиков. Он оттолкнулся от стены и подошел, по-прежнему держа руки сложенными на груди. – Лауреата множества премий Лапикова – в стражники, заслуженного артиста России Барабасова – на тот свет…

– Виктор Александрович, прекратите эти инсинуации! – взвизгнул Аметистов. – Товарищам из прессы вообще неинтересна наша театральная кухня…

– Ну, почему же, товарищам из прессы это все очень интересно, – возразила я.

– А как это все будет интересно генералу Толстопятову Дмитрию Алексеевичу из Следственного комитета! – резко повысила ставки Ирка.

– Он Андреевич, – шепнула я, но подруга не услышала: Остапа несло.

– Нам – с генералом! – кто-нибудь уже объяснит, почему эта дверь заклеена? – Ирка пошла в наступление. – Зачем тут эти… опыты первопечатника Федорова?! Кто-то пытался подменить собой полицию?!

– Да боже упаси! – Аметистов перестал терзать свою куаферу и замахал руками, будто отгоняя назойливых насекомых. – О полиции, считайте, и заботились, чтобы им лишнюю работу не пришлось делать!

– В смысле? – осеклась Ирка.

– Объяснитесь, – потребовала я.

– Я запер и опечатал эту гримерку, чтобы сохранить в целости и сохранности ее содержимое! Ведь лезут же все и лезут! И что за народ такой, непременно нужно что-нибудь упереть!

– То есть вчера тут у вас не только Барабасов убился, но еще и что-то украли? – уяснила я. – А что и у кого?

– Да у того же Барабасова, царство ему небесное! – Аметистов принялся загибать пальцы. – Беспроводной наушник пропал? Пропал! И туфли тоже! Обе две! А они, между прочим, казенные, их у нас мальчик Мук носил, и что ему теперь, босиком бегать?

Мое воображение не затруднилось нарисовать чернявого мальчика в полосатом халате. Он промелькнул в моей фантазии, шлепая голыми пятками, под песню Леонида Агутина про другого босоногого мальчика, который хочет в Тамбов.

– У нас тут все скоро босыми и голыми бегать будут, – вставил ехидный Лапиков. – С таким-то руководством…

– Усовеститесь, Лапиков, вы в «Короле Лире» граф Глостер, а не слуга герцога Корнуэльского только благодаря мне! Я лично, сам за вас просил…

– Премного благодарен, ваша светлость! – Актер отвесил директору весьма изящный поклон.

– Виктор Александрович, – я отвернулась от гневно пыхтящего Аметистова к разговорчивому Лапикову, – вы были вчера на фуршете у Бориса Барабасова?

– А как же! Я ж говорю – ходим голыми и босыми, как можно фуршет пропустить, – с удовольствием подтвердил актер. – Тем более что Барабасов не поскупился: и бутерброды с икоркой, и рыбка красная, и фаршированные яйца – у нас даже в буфете таких кормов не бывает.

– У нас на это бюджета нет! – вскричал Аметистов и снова принялся сооружать себе прическу статуи Свободы.

– У вас, Игорь Кириллович, не бюджета, у вас совести нет, – проникновенно молвил Лапиков и с силой придавил пятерней живот, пытаясь (тщетно) сделать его если не впалым, то хотя бы не слишком выпуклым. – Вы с главрежем держите артистов на голодном пайке, и я сейчас не только про фуршет, но и про роли…

– Нет уж, давайте про фуршет! – Ирка не дала ему свернуть с курса. – Кто там был?

– У вас есть список? – Я снова посмотрела на Аметистова.

– Да помилуйте, откуда у меня список? Не я же организовывал мероприятие!

– А я вам сейчас расскажу, кто там был! – влез Лапиков, не желающий оставаться на вторых ролях. – Во-первых, закадычная врагиня Барабасова – старуха Зарецкая, феноменальная змея, неубиваемый дракон, ей скоро сто лет уже, наверное, а она живее всех живых.

– Зарецкую можете пропустить, – сказала я.

– А я бы послушала, – пробормотала Ирка.

– Пропустим Зарецкую! – повторила я с нажимом. – Еще кто?

– Граврежи, наш и этот, специально приглашенный. – Лапиков с размаху накрыл лицо развернутой ладонью и страдальчески замычал сквозь пальцы.

– Евграф Носков, – узнала я.

Показано было очень похоже. Зря Аметистов с главрежем списал Лапикова в бессловесные стражники с алебардой, у него явный талант.

– Еще Вартанов, Душечкина, Лимпопович, – продолжил талант.

– Это тоже наши артисты, довольно давние и уважаемые члены коллектива, – уточнил директор.

– Довольно уважаемые, – ухмыльнулся Лапиков. – И несколько незнакомых мне граждан не из наших, званые гости самого Барабасова.

– Мы их не знаем и никакой ответственности за них не несем, – поспешил вставить Аметистов. – Их Барабасов самолично звал специальными приглашениями. Очень красивые открытки ручной работы, не поскупился Борис Иванович.

– Списка званых гостей тоже нет? – Я и не надеялась.

– Все, что могу сказать: этих званых было десять человек, мы под них специально лучшие места в зале зарезервировали, партер, середина шестого ряда. – Директор взмахнул рукой, я думала – снова вцепится себе в волосы, но нет, просто на часы посмотрел. – На сем, простите, должен откланяться: дела, заботы, ни единой свободной минутки, бу-бу-бу…

Окончания фразы я не расслышала, он ее уже за поворотом закончил.

– Но, Игорь Кириллович, мы же не договорили, я насчет Ромео, бу-бу-бу… – Лапиков подхватился и тоже скрылся за углом.

– Вам тоже пора уходить. – Откуда ни возьмись появился Песоцкий, растопырил руки, выдавливая меня и Ирку из коридора.

На улицу он нас вывел не служебным входом, а через парадную дверь. Ее охраняли исключительно на вход, покидать здание можно было совершенно беспрепятственно.

– Как обманчива бывает природа, – посетовала подруга, напоследок оглядев внушительный театральный фасад. – Снаружи такая красота, а внутри тотальный беспорядок, не храм Мельпомены, а хлам!.. Пойдем, что ли, кофе с пышками попьем?

Глава 5

Муки Мука

Боря заехал за мной на Петроградку вместе с Джульеттой. Та не поднялась в квартиру, чтобы не страдать от запаха капусты, осталась ждать нас в машине, так что ее благоверному пришлось давиться вкусной едой в дикой спешке. А я была вынуждена упаковать кастрюлю с остатками борща так, чтобы его аромат ни в малой мере не просачивался из-под крышки, чем по прибытии в родные пенаты сильно удивила собственного мужа.