Зинка

Глава 1. Колокольня

Июльский зной не давал вдохнуть полной грудью. Пекло так, что ковшик для воды, висевший со времен царя Гороха на ржавой бочке в углу огорода, обжигал руку всякому, кто проходил мимо и черпал из бочки жалкие остатки дождевой воды, набежавшей с крыши с последнего дождя конца июня. Зачерпнешь водички, плеснешь в лицо – и вроде дышится полегче.

Дел у Веры полно сегодня. А когда их не было? С утра до ночи как заведенная – то по дому, то в огороде. Огород большой, справный. Картоху вон пора окучивать вдругорядь, а Гришку- то разве допросишься. С утра до ночи в сельсовете. Гляди ж ты! В председатели колхоза вышел. Эх… Огурцов полно будет, зимой-то всё сметут под картоху. Вздохнула тяжело, подняла глаза к небу, поправила косынку, съехавшую на лоб. Хоть бы облачко…

Небо высокое, воздух густой, как горячие щи из печи. Пора бы Зинке просыпаться, уже часа два как спит после обеда. Тихо в деревне, дети набегались по жаре, по пыли. Спят без задних ног после тарелки щей из прошлогодней квашеной капусты. Да по кружке молока выпили с краюхой хлеба вчерашнего. Сыты, да и ладно. Пусть спят. Пока спят, Верка дела приделает, да сгоношит чего к ужину. Вон зеленуху полить бы надо, да жарко ещё, нельзя. Вечером пацаны соседские воды натаскают, польёт. Пусть поспят… Что уж теперича, войны нет уж год, слава богу. Потерпеть надо, наладится всё, поди….

В сенях Веру встретила приятная прохлада. Под ноги попала Зинкина старая кукла, которую Вера сама сшила из старых Гришкиных штанов. Странно, Зинка всегда таскала её с собой. И спала всегда с ней в обнимку. Вот чудно. Валяется прям перед порогом в сенях. Чего-й то она? Может, взрослеет? Растет как трава. Ужо три будет. Как быстро.

– Верка!!!! Верка!!!! Ой, мать честная!!!!! Ой, батюшки!!! Верка! Да шоб тебя! Где ты????

У Веры сердце ушло в пятки. Зинка…. Влетела в дом, одёрнула занавеску – мальчишка сладко спит, раскинувшись на полу на старом стёганом одеяле. Нет Зинки в кровати, как корова языком слизала. Ох.… Бросилась на истошный вопль соседки, сердце громко застучало где-то в горле, заложило уши.

Нинка влетела в сени, пнула ногой куклу Зинкину и, схватив Веру за рукав, потащила на крыльцо.

– Ой, Верка, бежим! На колокольне она, дура!!!! Залезла, а слезать-то боится, дурниной ревёт. И снять-то некому – все мужики в поле. Чего делать-то?

Старая церковь белела в конце села. Вроде и недалеко. А ноги не несут, не бежится. Слёзы градом, да стук сердца где-то в горле. Господи, помоги…

И мужик нашелся. И Зинку сняли. Вот чума растет! И достанется ей от отца…

Глава 2. В школу

– Не пойду я! Сами идите! – ревела Зинка вечером, размазывая слёзы по пыльному лицу.

Набегалась за день с деревенскими, вся аж мокрая до трусов.

– Я тебе не пойду! А кто за тебя пойдёт в школу учиться? Батя? Или может быть пастух Микитка? А ну быстро раздевайся да в корыто, хоть оболью тебя, вода вон теплая в ведре осталась.

Вера стащила с дочери платье и подтолкнула к корыту. Волосёнки все мокрые, голова вспотела от беготни. Зинка упирается, толкается.

– Сама я, отстань!

Намывала Вера дочку уже полусонную. Одела в сорочку ночную – еле голова пролезла.

Растет девка, завтра в школу.

Школа находилась в другом селе, километров пять от них. Ребятишки каждое утро шли гурьбой короткой дорогой через поле и дальний лесок. Зимой дорога была ровная, накатанная, по ней и шли. Утром нога за ногу, полусонные. А после уроков смеялись заливисто, шутили, изображали учительницу да кидались снежками. А то и просто дурачились и валялись в снегу. Вся дорога до школы занимала минут сорок, а уж когда баловались всей ватагой, то и добрый час уходил.

В мартовскую распутицу приходилось обходить овраг с талыми водами аж за версту. Вода в реке тоже поднималась, заливая старый мост, по которому ребятишки скакали от бревна к бревну, гогоча и ругаясь.

Зинка не любила зиму. Утром темно, дорога через лесок страшная. Одно спасало – ребятишки рядом. То за одного схватится, то второй руку подаст. Так и шли. Да и дни короткие. Утром идешь – темно, назад из школы – опять сумерки.

Школа в том селе была небольшая, всего один класс. Учительница Зоя Васильевна встречала детей на крыльце в вязёнке, наброшенной на плечи да с веником в руке. Этим веником сметали снег с сапог. Кто постарше – сам, а маленьким Зоя Васильевна всегда помогала.

– Стой, не вертись! Вон сколько снега нанесли мне в сени!

Зинка шустро и по-деловому подставила свой кирзовый сапог под веник учителю, шмыгнув носом. В первый класс девочку отправили в кирзовых сапогах. Зимой носки теплые. Бабушка Агафья связала. Ничего, главное, не промокают, и ладно…. На дворе был 1950 год. Страна вставала из руин.

– Ну, ребята! Кто нам расскажет басню, кто у нас молодец?

Зинка аж из штанов чуть не выскочила, прыгая за покосившейся партой с поднятой рукой.

Трясет рукой и шипит, словно чайник на печи.

– Опять не готовы? Зиночка, выходи к доске, рассказывай!

Зинка семимильными шагами бросилась весело к доске, споткнувшись о сумки одноклассников и получив от них пару тычков в спину. И, не дойдя до доски, резко развернулась к классу, вскинула руку в театральном жесте и как заорёт:

– Петушка и кукух!

Зоя Васильевна в изумлении повернула голову к Зинке. Класс грохнул со смеху.

Всю дорогу до дома ребята забегали перед Зинкой, пятясь спиной, и хохотали, повторяя на разные голоса:

– Петушка и кукух! Петушка и кукух! А Зинке так было обидно, что смеются над ней. Ну ничего! Она им еще покажет…

Глава 3. Старший брат

Гриша, отец Зины, на ту войну не попал – не взяли его. В финскую его изрешетило всего, и в военкомате решили его не трогать, оставить, так сказать, на переднем крае в тылу председателем в колхозе – бабами командовать.

В самом начале войны родился у Веры с Григорием мальчик. Круглолицый, пухлый, сливочный такой. С хорошим аппетитом. Колька, сынок. Вера едва успевала справляться, разрывалась между колхозом и домом. Из Гриши плохой помощник был, чай он председатель. У него своих забот полно. Целыми днями то в сельсовете, а то в город уедет на ковёр к начальству.

С продуктами в 40-е совсем тяжко было. Выживали каждый своим хозяйством. У Григория была небольшая пасека, от отца досталась в наследство. Корова, поросенок да десяток кур. Менялись в селе продуктами. Ты мне пару – тройку яиц на блины, а я тебе крынку молока. Мяса и вовсе не видели месяцами. Мёд выручал сильно. Если бы не пасека, совсем беда. За счёт мёда и выжили.

Зинаида появилась на свет через пару лет после Кольки, в 1943-м. Дитя войны. Брат любил Зинку. В то лето, когда она залезла на колокольню, ему уж пять было. Гулял Колька с пацанами постарше, носились целыми днями по селу. Зинка часто плакала. Просилась с Колькой.

– Возьми её, Николай, приглядишь заодно за ней. Мамке в поле надо, – просила Вера старшего сына. Конечно, он присмотрит, кому же еще!

Возьмет он, бывало, тулуп отца, вывернет овчиной наружу. Наденет, встанет на четвереньки и рычит, идет на Зинку, будто он медведь в лесу. Зинка в слезы, визжит, сопли по щекам размазывает. Вера полотенцем Кольке вдоль спины как даст, чтоб сестру не пугал до смерти!

Или любил Колька подразнить Зинку. Подговорит ребят, гуляют и давай все вместе голосить:

– Резиновую Зину купили в магазине! Резиновую Зи-и-и-ну в корзине принесли!

– Не резиновая я!!!! Не в корзине меня принесли! – бежит за ними бедная Зинка и ревёт навзрыд, слёзы по лицу размазывает. Вот так и росли брат Колька и сестра Зинка. То в обнимку, то по разным углам в избе.

Дело было в апреле, последний снег оставался весенней наледью лишь в овраге, через который шли ребята привычной гурьбой в школу. Колька тайком взял у отца в сарае старый топор и по дороге в школу всадил его в берёзу на краю села. Крынку подставил под ранку – сок берёзы ловить. Пойдут обратно – поди, сок и набежит уже. А по пути из школы Зинка вспомнила про ту березу, да как рванет до неё быстрее всех. Подбежала, налетела, упёрлась в ствол ручонками – топор-то и выпал. Да прямо ей лезвием по ножке. Ботинок порезал, да и рану глубокую оставил. А кровищи, как с того поросёнка, что резали надысь. Вот страху-то детвора натерпелась. Ох, и достанется Кольке от отца за топор без спросу, за то, что не доглядел за сестрой младшей. Он всегда у них виноват. Потому что старший брат. Что тут поделаешь!

Глава 4. Новая жизнь

Григорий в последнее время все чаще и чаще говорил, что в городе жизнь лучше, проще.

Как вернётся от начальства в колхоз, придёт затемно домой и снова за своё.

– Пора нам, Вера, ехать в город. Паспорта колхозным давать начали, что не ехать.

– Гриша, вот так бросить всё? А дом? Огород? Дети в школе. А я? Что я там делать-то буду, в твоём городе? Я привыкла к земле, к деревне.

– А мы с тобой дом перевезём, по брёвнам и перевезём. Я уже и место нашёл, и с мужиками из артели договорился, недорого возьмут. Решать надо, Вера. Проще там нам будет. И огород тебе будет, и школа рядом. Разве хорошо, что дети за пять километров в школу ходят?

И такие разговоры вёл Гриша с женой все чаще и чаще. И, наконец, уговорил. Ох, и боязно было Вере в новую жизнь идти. Посоветоваться бы с кем. Но кто тут советчик? Бабы деревенские у колодца руками бы тотчас замахали, всполошились, отговаривать бы Веру начали. Что они понимают в новой, городской, жизни? Разве они пробовали её на вкус? А Гриша пробовал. Бывало, задержится допоздна у начальства в кабинетах, так и останется с ночёвкой у знакомых. А там и водопровод, и туалет теплый. Зависть берет, как люди-то городские живут.

Григорий запретил Вере делиться сомнениями да советов искать среди баб. Совсем запретил. Ни слова! Да и кому понравится – председатель колхоза да бежать с должности. А у него всё решено было давно да обговорено. И работу ему в городе подыскали, и с переездом помогли. Мир не без добрых людей. К тому же умел Григорий навести мосты и продумать всё наперед. Жизнь научила его уму-разуму.

Вещи собирали потихоньку, украдкой. Шел 1953 год, зима подходила к концу. Уходила прочь со своими холодами да метелями, все чаще уступая место солнечным дням конца февраля да капелям начала марта. Кольке и дела не было, чего это вся изба в тюках да мешках. Приходил из школы, бросал сумку и на улицу гонять с пацанами деревенскими. Едва порой поесть успевал. А Зинка внимательная, любопытная с детства. Сто вопросов задаст, не отстанет, пока ответа внятного не получит. Настоящая Зануда Втыковна! Десять лет исполнилось. Славная девчонка растет, смышлёная.

– Мам, а чего это ты всё в мешки складываешь? Вон и одежду всю нашу из сундуков вытащила. Отдашь кому? Или зачем? А?

– Ремонт мы с батей затеяли, Зиночка. Ремонт! Белить печь вон будем, да красить много чего надо. Всё перепачкаем. Вот и убираю подальше. Иди, Зинка, играй. Не мешай матери! Не крутись под ногами!

Накануне переезда отправили родители Зинку и Николая к бабке Агафье ночевать. Подъехали мужики с артели и за одну ночь по-тихому разобрали их небольшой дом по брёвнышку. Навалились всем миром – и нет дома. Только печь посередине белеет в ночи боками. Луна яркая, работать светло. Спит деревня. Спят Зинка с Николаем на печи у бабушки Агафьи. Уже завтра ждет их новая жизнь. Городская.

Глава 5. У бабушки Агафьи

Назойливая муха не давала Вере дочистить кастрюлю песком во дворе до блеска, как она любит. Отмахнулась мокрой рукой, а муха снова за своё, жужжит да жужжит. Так и норовит в глаз залезть или по щекам потным поползать. Вот привязалась, зараза! Вера разогнулась, кряхтя. Спина болит месяца два уже, аккурат после переезда началось. Сполоснула она начисто кастрюлю из бочки, повесила вверх ногами на штакетник. Кастрюля как новая, блестит. Песочком хорошо чистить, милое дело. Солнечный луч отразился в кастрюле да Вере в глаз. Вера довольная.

Оглянулась на дом. Надо же, стоит себе, словно и не уезжали никуда. Григорий загодя и фундамент с мужиками сгоношил под нужный размер. Место хорошее для дома выбрал. Вроде, город, и не совсем. Самая окраина. И земли кусок есть под огород, и колонка рядом на улице. Надо же! Нажмёшь ручку – вода сама в старое ржавое ведро бежит. Пора ведро новое покупать, уже перед людьми неловко.

Да, прав был Гриша. Удобно живут городские, легче. Вон и школа в десяти минутах пешком. Большая, светлая, три этажа. И учителя такие все культурные, сдержанные, улыбаются Зинке и её матери. Прав был Гриша, зря Вера спорила да сомневалась. Зря тревожилась. Наладится все потихоньку. Войны нет и ладно…

Зинке новая жизнь нравилась. Дом тот же, привычный, школа рядом. Не нужно вставать с петухами да тащиться через овраг и дальний лес на занятия. Учительница тоже хорошая, добрая. Зинка обзавелась подругами, одна из которых, Катька, приехала из той же деревни, что и Зинка. На разных улицах там жили, а здесь, в городе, прямо через дом. Так и ходили вместе и в школу, и из школы.

Когда подружки стали постарше, классе в пятом, после уроков иногда они шли вдвоём пешком до деревни аж семь километров через дальнее поле и лесок.

– Катюх, а пошли сегодня после уроков к бабушке Агафье? Сегодня пятница, она кислые щи варит, да тесто поставила.

– А пошли! Мои сегодня в Москву укатили за маслом подсолнечным да сахаром. Поздно вернутся. Там и пообедаю, – обрадовалась Катька, что не сидеть ей сегодня одной в избе, не скучать и не ждать родителей из Москвы.

Щи у бабушки Агафьи были особенные. Никто так вкусно не варил щи из кислой капусты. Томились они на печи долго на остывающих углях от березовых дров. Угли эти иногда стреляли и попадали в чугунок. И оттого щи становились еще вкуснее, сытнее.

Так и бегали девчонки вдвоем через лес в ту деревню к бабушке после уроков. Ничего не боялись. Да и не ругались на них родители, привыкли. А бабушка Агафья и то рада – радёшенька внучке.

– Ба! Затвори блинов в дырочку, а? Кисленьких! Да со сметанкой!

– Каких это в дырочку? На опаре что ли? Любишь бабкины блинки-то? Мать таких тебе не приготовит.

– Чегой-то не приготовит? Печёт она блины, вкусные. Но у тебя почему-то всё самое вкусное, ба, и щи, и блины. И я всегда голодная, пока до тебя дойдёшь.

Летом отправляла Вера Зинку к бабушке Агафье погостить. Николай тоже проводил лето с сестрой на каникулах у бабушки, но неохотно. Взрослый уже, подросток. Чудили летом у бабушки. Гуляли от зари до зари, баловали. Особенно любила Зинка после грозы летней босиком по лужам с визгом. Земля тёплая, мягкая. Никаких забот в голове.

– Ой, Зинка, что это у тебя там в волосах шевелится?

– Мамочки, Колька. Что там? Не пугай! – прыгала и визжала Зинка, чувствуя, что что-то ползает и гудит в волосах.

– Стой, не шевелись, дура! Погоди, сейчас я его прихлопну! – Николай взял палку размером с дубину, размахнулся и как вмажет Зинке по голове. По шершню он, конечно, попал, но вместе с тем шершнем притихла и Зинка. На траве. Закатив глаза.

– Батюшки, ты ж ее убил, дурень! Мать честная! Зинка, Зинка! – орал Колькин друг. – Эй, Зин, вставай, ты чего? Я же тихонько, понарошку… Зин! – тряс за плечо сестру испуганный Колька.

Зина открыла глаза, и, озираясь по сторонам, подняла руку к тому месту, где сильно болело. Нащупала огромную шишку. И тихонько заскулила от боли.

– Все папке расскажу, придурок! – крикнула Зинка и еще пуще заревела. Мальчишки вокруг неё облегченно вздохнули. Жива Зинка!

В деревне, куда дети раньше ходили в школу, был маленький клуб. В этот клуб каждый выходной привозили какой-нибудь фильм. Жители соседних деревень шли толпой в кино. Колька с пацанами тоже ходили в тот клуб. Зинаида часто просилась с ним.

– Коль, а ты сегодня пойдешь в кино? Коль, а можно и я? Ну, что мне с бабушкой весь вечер сидеть? Скучно. Вон все мои подружки пойдут, и ты меня возьми. Возьми, пожалуйста!

– Вот какая же ты надоедливая! Ну, дай ты брату старшему погулять! Что ты всё за мной таскаешься? Скорее бы ты уже выросла! – сетовал Колька всякий раз, но брал Зинку с собой.

– Колян, хочешь, я быстро отучу её с нами шастать? – предложил как-то раз друг Николая.

– Ага, ты плохо знаешь её! У неё характер! Вся в отца – все так говорят. Упёртая, как бык!

Клуб тот стоял на краю деревни, и идти в него надо было мимо кладбища. Туда шли летом по-светлому, а вот обратно приходилось возвращаться, когда было уже темно. Но шли большой толпой, обсуждали фильм, смеялись, грызли семечки, оставшиеся в карманах после фильма. И никому и в голову не приходило бояться кладбища. Но в этот раз друг Николая забежал чуть вперёд, накинул старую простыню на голову, да как выскочит на Зинку. Вся толпа с визгом и бросилась врассыпную в разные стороны. Вся толпа. Все, кроме Зинки. Встала, как вкопанная, кулачки сжала, замерла.

– Ага, думаешь, я испугалась? А вот ни капельки! Вот дурак! Ума нет – считай, калека! Отцу расскажу – он с тобой быстро разберётся! Это мой Колька тебя подговорил. Я слышала надысь в сенях. Чтобы я не ходила с вами в клуб. Подумаешь… Вон попрошу взрослых кого, чтоб меня брали с собой, очень вы мне нужны! – гордо заявила Зинка дрожащим от обиды голосом.

Глава 6. Богиня

Шли годы, и вместе с ними все шло своим чередом в семье Веры и Григория. Взрослели Зина с Николаем, родители работали, не покладая рук, поднимая детей и справляясь по хозяйству. Пасеку из той деревни уж не стали перевозить, оставили ульи родным. Огород у Веры теперь был поменьше да поскромнее, четыре грядки и небольшая плантация картошки своей, больше для забот, чем для запасов на зиму.

Зинка училась хорошо. Особенно ей давалась математика. В школу ходила с удовольствием, была всегда общительной, жизнерадостной, немного шумной. Уж больно она любила справедливость. Если Зинка видела, что кто-то обидел кого, тут же устроит разборки. А то и оплеуху от неё можно было схлопотать. Рука у Зинки была тяжёлая.

Гуляла детвора после школы всей улицей. Приходили из школы, бросали портфели в дальний угол и шли гулять. Зимой на овраг, там местные мужики заливали по первым морозам детворе горку на склоне. На ней и проводила всё свое время Зина с друзьями. А в тёплое время года то и дело играли в казаки-разбойники, штандер-стоп, хали-хало, вышибалы. Каких только игр не было в детстве! Набегаются дети с мячом до седьмого пота, идут все к Зинке на лавочку у калитки. Лавочка большая, широкая. Удобная, со спинкой, центр Вселенной. Ребята облепят её со всех сторон и играли уже в спокойные игры, чтоб отдохнуть чуток, отдышаться. То в колечко – колечко, выйди на крылечко, то в съедобное – не съедобное. Да мало ли во что ещё. Дни летом длинные, темнеет поздно, утром рано не вставать. Чего не играть?

Так и пролетело несколько лет. Зиночка окончила восемь классов и вместе с подругами подалась в училище при городском крупном заводе. Днём училась, а вечерами встречалась с друзьями и шли все вместе гулять. И был среди этих друзей-соседей мальчик один. Высокий, голубоглазый, ямочка на подбородке. Красивый очень. Всё на нашу Зиночку поглядывал. А что? Зина такая красавица стала к своим пятнадцати годам. Статная, волосы длинные, густые, ямочки на щеках. Глаза вскинет – а там озёра… Одним словом, богиня! Влюбился наш Анатолий в Зинаиду без памяти…

– Привет, богиня! Гулять пойдёшь сегодня? – решился на свидание Анатолий. Щёки вспыхнули, и аж испарина на лбу выступила.

– Конечно, пойду! А кто еще выйдет?

– А кто тебе еще нужен?

– Вдвоем что ли? А что не все вместе? Вон Катюха уже вернулась из школы, да много кто уже дома.

– Вот ты, Зин, правда, не понимаешь или прикидываешься? – набрался смелости и выпалил Анатолий. А у самого сердце, словно колокол в груди и ладони мокрые. – Давно ты мне нравишься, сказать боялся.

Зинка слушала, стесняясь, опустив голову и катая туда-сюда туфелькой камушек по песку.

– А пошли! – гордо вскинула она голову, лихо тряхнув волосами.

С того самого дня так и повелось – Зинка летела домой из училища после уроков, а навстречу ей её Толя. В любую погоду бежал её встречать с удовольствием, с радостью.

– Привет, сладенькая моя! Моя ж ты курносая! Как долго тянулся этот день, как я соскучился! Богиня моя, моя Зиночка!

И так хорошо они ладили, всюду вместе, везде и всегда были рядом. Как-то весной закончился у Зинаиды учебный день, выскочила она из дверей училища, наспех накинув лёгкое демисезонное пальто, и застыла. Перед ней стоял Анатолий с белым, как снег, лицом и с потухшим взглядом. Схватил Зинку в охапку и заскулил…

– Господи, что случилось? – вырвалась Зинка из его объятий. – Умер кто?

– Повестка мне пришла, Зиночка. Повестка. В армию я ухожу… Пора, время пришло, – задыхаясь вымолвил Анатолий.

В те годы мальчики служили срочную службу долго. Сухопутные три года, а в морфлот забирали на все четыре. У Зинаиды сердце оборвалось, и портфель упал из рук прямо на пыльную дорогу.

– Толь, милый, а как же я? Толь, Толечка, я не смогу долго. Толь, я умру тут без тебя, ей Богу умру….

Анатолий обнял свою курносую, прижал к себе крепко. Уткнулась Зина лицом ему в грудь, а он в её макушку носом, вдыхая такой родной запах волос. Так и стояли долго. Зинка тихо плакала, поскуливая, а Толя гладил свою богиню по спине, шептал нежные слова и уговаривал, успокаивал.

Глава 7. Почтовый ящик

Провожали мальчиков служить в тот тёплый весенний вечер всей улицей. С Анатолием в армию уходил и его друг Сергей, все из компании Николая, брата Зины. Друзья у Кольки были постарше на годок-другой. Сам Николай учился в тот год на плотника. Он рукастый был, с детства умел держать топор. Тот самый, что угодил в ножку маленькой Зинке в весеннюю пору березового сока в деревне.

Мальчишки, кто покрепче, прошлись по дворам, столы повытаскивали, лавки по бокам, табуретки. Накрыли столы те чистыми льняными скатертями. Уставили тарелки всех мастей, стаканы, стопки – у кого что было. Родители новобранцев холодца загодя наварили, пирогов напекли, квашеной капусты и солёных огурцов из подпола подоставали. Картошка да с холодцом. Чего ещё надо? Гармонист нашелся, через улицу жил. Самогоном разжились и уселись всей улицей провожать своих мальчиков.

Зина пришла за тот стол с родителями. Сама мрачнее тучи. Посадили их с Анатолием рядом, плечом к плечу. Кто-то из местных пошутил громко, что, мол, коль невеста с женихом, то и сажать надо их во главе стола. Сейчас, говорит, и свадебку сыграем. Вспыхнула Зина, смутилась.

Весь вечер сидели по-соседски, судачили да песни затягивали то на одном конце стола, то на другом. Заканчивалась одна песня, тут же запевали другую, подхватывали третью. Молодежь с гитарой сбилась в кучу на лавке возле Зинкиной калитки, у них были свои песни да анекдоты на любую тему. Мальчишки покуривали втихую, озираясь на родителей за столами, девчонки перемигивались да шушукались. На улице стемнело, скоро по домам. Пожимали руки новобранцам и крепко обнимали их, похлопывая по спине и наставляя добрыми словами, кто как умел.

А дальше были письма. Зинаида продолжала учиться в училище. Готовилась влиться в рабочие ряды на местном заводе. Будущая профессия гордо именовалась «испытатель полупроводниковых приборов». Брат Николай подшучивал над сестрой.

– Зин, а ты у нас кем будешь-то? Летчик-испытатель! Ой, не могу!

– Дурень ты, братец! Сам ты летчик-налётчик.

– Толян-то пишет тебе? Ему сейчас, поди, не до тебя, с утра до вечера ать-два, ать-два по плацу. Напра-нале-костыль на пле-! Бегом-кругом-об стенку лбом… Отставить! – то и дело поддразнивал Николай сестру, а та только фыркала на брата да потихоньку вздыхала.

Почтовый ящик стал для Зиночки центром её Вселенной. Висел он у калитки справа, синий такой, старенький, кое-где подёрнулся ржавчиной. В нижней части ящика в два ряда были дырочки, чтобы понимать, есть там что или еще пишут. Почтальоном местным в те годы служила тетя Шура. Муж её, Степан, не вернулся с войны в сорок пятом. Сама поднимала троих детей, работая почтальоном, а по вечерам ходила школу мыть. Проходила тетя Шура по их улице обычно до обеда, так что к тому времени, когда Зинаида возвращалась с учебы, уже можно было что-то да и найти в старом почтовом ящике.

Каждый день после училища Зинка шла и гадала, будет письмо от Толика или нет. Будет или нет. По перилам и столбам гадала, по лужам и воробьям гадала, по прохожим и местным собакам и кошкам гадала. Шла и сама с собой разговаривала.

– Вот если сейчас встречу двух собак и трех кошек по дороге, значит есть письмо!

– Если пятерых детей увижу, пока иду, написал!

– Будет – не будет. Будет – не будет. Не будет…. А может и будет. Ерунда это всё, все мои гадания. Конечно, будет сегодня письмо! И завтра будет, и потом!

Такие беседы успокаивали и давали надежду на лучшее. И когда Зинка выходила из-за угла на свою улицу, краешком глаза видела издалека ящик свой почтовый. А сквозь дырочки в нём легко можно было увидеть, как белеет заветный конверт. Газет в то время семья не выписывала, отец приносил газеты с работы. Что там может белеть в ящике, кроме конверта? Конечно, это письмо! Скорее достать ключ от ящика, который всегда с собой у Зины. Руки не слушаются, сердечко бьётся, никак не попасть ключом в замочек. Ну! Открывайся! Есть. Тяжеленький конверт, знакомый почерк. Ура…

Иной раз тетя Шура шла и встречала Веру, мать Зинаиды.

– Привет, Вера! На вот держи, пишет и пишет! Эх, хороший парень! И семья хорошая, – вздыхала тетя Шура и, подкинув увесистую сумку почтальона повыше на плечо, ковыляла дальше.

– Да, спасибо, Шура! – кричала вслед тете Шуре Вера. – Сама-то как? Ничего? Ну, и хорошо! – сама с собой говорила Вера, разглядывая быстрый почерк Анатолия на конверте.

Зина издалека вглядывалась в дырочки почтового ящика – белеется – не белеется, и, если почтовый ящик отвечал ей темнотой, настроение тотчас же портилось, но оставалась капелька надежды, что вдруг тетя Шура шла, а мама Вера навстречу. Вдруг письмо уже дома? И спляшу, и спою! Мама всегда заставляла плясать, да подолгу. А если брат дома был к тому времени, целый концерт, умора. Зиночка тогда и танец им, и песню споёт на радостях. Колька поставит табуретку посередине кухни и орет:

– Выступает народная артистка Советского Союза, заслуженная летчица – испытатель Зинаида!

Приходилось залезать на табуретку и голосить. Чего с радости-то не сделаешь? Лишь бы отдали письмо. Хохотали до слез, до упаду. А как попадал конверт в руки, хотелось тут же спрятаться, уединиться, почитать в тишине, повторяя и перечитывая каждое слово. А потом ещё и ещё раз с начала. А завтра снова шла Зинка после учебы домой по знакомым до каждого выступа дорожкам и гадала, напишет – не напишет.

Глава 8. Небо пополам

Через две зимы да через две весны, как поётся в старой советской песне, Зинаида окончила училище и вместе с подружками пополнила ряды рабочего класса в одном из цехов завода, крепкого и передового.

Зинка к своим семнадцати годам ещё больше расцвела, вытянулась, расправила плечи. Волосы густющие, с отблеском, сама вся статная да ладная, ямочки на щёчках. Одним словом, богиня! В коллектив завода влились новые девчонки быстро, легко, радостно. Работа поначалу была незамысловатая – отбирать, сортировать, проверять – и справлялись новенькие с такими обязанностями легко, без нареканий от мастера участка. Оплата была сдельная – что потопаешь, то и полопаешь. Поэтому старалась Зиночка, как и все остальные в бригаде, выше нормы сделать. И денег побольше заработать можно, и приятно в передовых ходить. Где похвалят, где поблагодарят.

Работали девчата на заводе, как и все, в две смены. Неделю утро, неделю вечер. С утренними сменами всё привычно и понятно. С петухами подъём, и ближе к вечеру уже дома. А вот вечерние смены сильно выбивали из колеи даже молодых. Начинались они после четырех часов вечера, работники выходили из цехов после часу ночи. Зиночка наша, конечно, не шла ночью домой одна, собирались целой компанией из разных цехов, ждали у завода друг друга и гурьбой шли через весь городок. Зина с подругами жила дальше всех – на самой окраине. Шли ночью бойко, не разгуливали. Торопились поскорее добраться да юркнуть под тёплое одеяло отдыхать. Утром можно было потянуться, отоспаться.

Коллектив на заводе был дружный, лихой и задорный. Работа руками не мешала весело общаться, смеяться и рассуждать. Делились новостями, обсуждали начальство да судачили и сплетничали на разные темы. Зиночка в коллективе вела себя звонко и весело, часто и заливисто хохотала и была, как любил повторять мастер Николай Иванович, «на улыбочке». А что печалиться? Пошел третий, последний, год службы Анатолия. Письма приходили часто, порой каждый день. Баловал Толя свою Богиню вниманием, любил очень. Письма те были всегда нежными, проникновенными, длинными. Всякий раз находилось, о чем написать, даже если и писать уже было не о чем.

Вместе с Зиночкой училась и её школьная подружка Катерина. Та Катерина, которая после школы частенько любила, бывало, с Зинкой к бабушке Агафье сбегать через лесок и через поле в дальнюю деревню. Так вместе и росли они с Катюшкой. Бывало, раньше после школы шла Катя сразу к Зинке, пока родителей дома не было, а то наоборот, Зина засиживалась у подруги до самого вечера, пока мать не крикнет домой. Провожали в армию мальчиков тоже вместе. Катя давно была влюблена в друга Анатолия Сергея. Мальчики с одного года, вместе и в армию ушли.

Сергей тоже довольно часто писал Катюше. Подружка вся сияла, как начищенный самовар, получая весточки от солдата. С каждым конвертом бежала к Зинке похвастаться, размахивая письмом, как боевым знаменем, и пританцовывая на ходу. Работать Катюша пришла вместе с Зиночкой в один цех, но попала в другую смену и редко виделась теперь с подружкой. Только в выходной встречались да делились новостями про письма, работу. Одним словом, про жизнь.

Незаметно прошло в заботах лето третьего года службы ребят. Наступила осень. Буквально за пару дней покраснел, а затем и облетел старый клён у любимой Зиной лавочки. Небо все чаще было затянуто тяжелыми низкими облаками, пошли осенние затяжные дожди. Катерина ходила всё лето без настроения, письма от Сергея становились всё короче, приходили всё реже. А с августа и вовсе перестал ей Сергей писать.

А Зиночка такая счастливая была после каждого конверта. И не поделиться теперь с Катюхой радостью своей – как-то неловко. Жалко подругу, ходит сама не своя. И нечем успокоить её.

– Катя, милая, ну, я прошу тебя, не переживай. Наверняка, что-то с почтой у них. Анатолий в Германии служит, там может исправнее почта работает. Погоди немного, вот увидишь, всё образуется. А ты спроси у родителей его, что да как.

– С ума сошла? Боязно мне. Что подумают?

– Хочешь, я спрошу? Спрошу, пишет ли им. Спрошу, как у него дела. Хочешь?

То, что у Сергея все хорошо и что он приедет по весне с молодой женой, Зинаида узнала от соседей Сергея случайно. Услышала, пока в очереди за хлебом стояла. Вот это новость. Аж в ушах загудело. И ладошки вспотели. Ой, как Катюху жалко… Вот как она ей это скажет? А никак! Пусть узнает, но не от неё. Не найдет Зинка сил сказать такое подруге. Вот ведь гад!

Не прошло и пары дней, как молва о женитьбе Сергея в армии облетела все окрестные улицы. Катюша проходила со смены по своей улице до дома спешно и бочком, опустив голову и вжав ее в плечи.

– Господи, стыд-то какой, Катенька! Стыдоба от людей! А ты не реви! Вот ещё! Не стоит он твоих слёз! – то и дело причитала мать Катерины, гремя посудой на кухне и подкидывая дрова в печь по первым заморозкам.

– Хватит причитать, мама! И так тошно! Оставьте вы все меня в покое! Зинка уговаривает да успокаивает, ты еще тут! Хватит уже! Что вы понимаете? Что вы все чувствуете? Разве вы чувствуете так, как чувствую себя я? Разве вы знаете, каково мне? Предали меня, мама! Предали! У меня над головой небо было, высокое. А теперь оно пополам! Я ждала его, я любила его, и сейчас люблю! – рыдала Катюша в голос. А мать только била руками по бокам себе от безысходности и дикой материнской жалости к дочери своей Катеньке.

Глава 9. Ждать да догонять

После ошеломляющей новости о женитьбе Сергея в армии у Зины в душе поселилась беспричинная тревога. Письма приходили от Анатолия всё так же регулярно, были такими же душевными и не заставляли себя ждать. Тетя Шура-почтальонша частенько заходила в калитку поболтать, пожаловаться на тяжелую жизнь да отдать очередной увесистый конверт Зинаиде или её матери. Кто выходил на её голос на крыльцо, тому и отдавала письмо.

Пролетел сентябрь с его коротким бабьим летом, то и дело осыпая лавочку у калитки золотом и багрянцем клёна. Всё чаще утро начиналось с затяжного холодного осеннего дождя. Зинка сидела за столом на кухне лицом к окну, водя ложкой по дну тарелки с остывшей кашей и уставившись в одну точку. По стеклу уныло и нехотя стекали капли дождя, рисуя причудливые кривые линии. Шальная осенняя муха где-то гудела и звенела под потолком. Сегодня опять не было письма. И вчера. И позавчера. И надысь. Две недели нет писем. А тревога не даёт дышать, не даёт ничего делать, не даёт ни о чем думать. Жить не даёт. Ещё муха эта… Ж-ж-ж-ждешь? З-з-з- забыл? Ж-ж-ж-женился!!! Зинка схватила кухонное полотенце и, отодвинув с грохотом от стола тяжелый стул, вскочила и в сердцах врезала полотенцем по стене, откуда было слышно бесконечное жужжание злобной осенней мухи. Краем глаза заметив тень на улице, кинулась на крыльцо в надежде, что это тетя Шура-почтальонша. Нет, не она. Колька-брат вернулся, калымил в деревне у бабушки Агафьи. Зинка метнулась за стол, села как ни в чем не бывало. Схватила в руку ложку с кашей.

– Привет, сестренка! Всё страдаешь? Не было сегодня письма? Вот дела… – сочувственно вздохнул Колька, зачерпнув большую кружку воды из ведра и залпом осушив её до дна. Вытер рот рукавом старого осеннего пальто, подошёл к Зинке. Та сидела, не шелохнувшись.

– Ну, ты это… Не нервничай ты так. Две недели разве срок? Это армия, не танцы в парке. Мало ли что там… – Зинка молча продолжала сидеть, не реагируя на ежедневные увещевания старшего брата.

В тревоге и тоске тянулась осень. Дни становились короткими, задували холодные ветра. Мать, не переставая, топила печку. Григорий достал по знакомству дров подешевле, накололи с Колькой. Хватит дров на всю зиму. Писем так больше и не было. Вместе с ними ушла радость, желание работать, общаться в заводском цехе с народом. Никто не узнавал Зинаиду, прежде такую весёлую, открытую, звонкую. Катерина поделилась в своей бригаде с девчонками, слух и разлетелся по участку. Все понимающе помалкивали и особо Зинку не беспокоили, не тормошили.

Дом родителей Анатолия находился чуть дальше по улице, и Зинка, возвращаясь с работы и устремив издалека взгляд на заветные дырочки в почтовом ящике в надежде увидеть там белый конверт, краем глаза заметила мать Анатолия, которая шла навстречу Зинке. Ох, как неловко…

– Зина, здравствуй! Давно не видела тебя. Как дела? Работаешь? Что-то беспокойно мне, давно писем нет от Толика. Чего это он… А тебе пишет? Полгода ещё до дембеля, уж поскорее бы. Соскучилась я.

– Здравствуйте. Нет. Не пишет. Уже не знаю, что и думать. Вон слухи пошли по улице, – проронила Зинка и, опустив голову, заторопилась поскорее уйти, чувствуя, как покраснели щеки от стыда и смущения.

Вера смотрела на дочь, на её страдания, и сердце кровью обливалось. Уже сама готова была бежать навстречу Шуре-почтальонше и принести заветное письмо. Шура перестала заходить в калитку к Зинке, чтобы не травить лишний раз душу. Вот уж правда в народе говорят, что ждать да догонять это самое тяжелое для человека.

Глава 10. Новые туфли

Весенний солнечный луч нагло упёрся Зинке в левый глаз. Зинка нехотя и ворча перевернулась на другой бок и натянула поглубже на ухо одеяло. Будильник назойливо тикал на тумбочке, в конце улицы истошно без конца голосил чей-то петух. Зинка в полудрёме сообразила, что сегодня суббота и никуда не надо торопиться.

Поздний апрель растопил последний снег в тенистых местах и оврагах. Весна выдалась затяжная, с ночными заморозками. За холодным апрелем пришел очень теплый май. Светало рано, вечера становились длинными, тёплыми и приятными. Вместе с последним снегом уходила потихоньку и нехотя Зинкина тревога, уступив место сильной обиде. Как же ей было обидно…. Так и не было больше ни одного письма. Случайных встреч с родителями Анатолия Зина старалась избегать, обходя двор их за три версты. Мать Вера часто бубнила про себя, гремя кастрюлями у печки, что, дескать, ославил ирод на всю улицу, подженился, поди, как Серёга. А эта дурёха ждёт всё да страдает. Вот же дура малохольная! Сколько парней хороших вокруг да рядом. Вон Славка через двор, опять же Егор Соловьев, да мало ли их! Третий год сидит взаперти, ни на танцы, ни в клуб. Вся бригада вон девчонки то в парк по лету, то в поход пойдут. Никуда! Как монашка какая. Затворница. Одним словом, дура!

Зинка прислушивалась, как бубнит и причитает стареющая мать, и начала постепенно в чём-то с ней соглашаться в душе, жалея себя и взращивая свою обиду. Обида её росла бок о бок с недоумением. Разве так бывает? В один день перестать любить? Перестать говорить о любви и нежности в письмах. В одну минуту.

Лежала Зинка в то солнечное субботнее утро, дремала и ворочала все эти мысли в голове. Девчонки из бригады идут сегодня в городской парк на танцы. Зовут с собой. А может сходить? Вон и мать говорит. И Катерина больше не страдает по Сереге.

– Поди, Катька-то поумнее меня будет, – всякий раз думала Зинка да прикидывала. Батя ездил на днях в Москву на региональное совещание председателей колхозов, удалось ему достать дочери туфельки югославские с острым носиком, самые модные. Мечта, а не туфельки. У девчонок на заводе мало у кого были похожие, не достать. Лодочками их называли. Если бы не батя… Зинке впору оказались. Увидела, аж завизжала от радости и, чмокнув отца в ухо, бросилась мерить обнову, раскидав по полу старые стоптанные тапки. А потом всё кружилась в них перед зеркалом, вырисовывая вензеля вальса своими очень даже стройными ножками, а мать с отцом улыбались да переглядывались, подмигивая друг другу. Ну, слава богу, улыбаться начала…

– Мам, я сегодня иду на танцы! – решительно заявила Зинка, выйдя из своей комнаты на кухню к матери, которая пекла ноздреватые блины на опаре, лихо отправляя сковородку в горнило печи. Блины пекли по субботам или по воскресеньям, подавали со сметаной и топлёным сливочным маслом. Научила их печь маму Веру бабушка Агафья. Сытно, недорого и очень вкусно.

– Правильно, Зиночка! Правильно! – воскликнула Вера, разогнувшись от печки и повернувшись к дочери, держась за больную поясницу. Зинка стояла растрепанная после ночи в длинной хлопковой ночной сорочке. Сорочки, брюки Григорию и Кольке, рубашки – всё шил двоюродный брат Веры. Он был портной в городе, и Вера часто просила его помочь одеться. К лету пошили Зиночке очень нарядное платье, в талию, юбка пышная и воротник «лодочкой», который открывал красивую длинную шею и ключицу. Ткань выбрали белого цвета в черный крупный горох. И черный широкий пояс на талии. К этому платью очень кстати и туфли югославские подошли. Красота, да и только! Весь день Зинка то и дело примеряла платье с туфельками и вертелась перед старым трюмо, то поднимая копну густых длинных волос кверху, то распуская их по плечам.

Глава 11. Хорошо!

Городской парк встретил Зинаиду и её подруг легкой вечерней прохладой и нашумевшей в тот год песней Эдиты Пьехи «Хорошо!», под которую уже рьяно отплясывали модный твист несколько десятков Зинкиных сверстников на танцплощадке в нижней части парка.

– Человек идет и улыбается, значит, человеку хорошо! Хорошо!! – призывно пела Эдита. Молодежь на танцплощадке хором вторила ей в такт, ритмично и радостно вскидывая руки кверху на каждое «Хорошо!» и бросая оценивающие взгляды на танцующих рядом.

К танцплощадке вела широкая аллея со старыми вековыми липами и фонарными столбами, бросающими то тут, то там причудливые изогнутые тени на аллею и газоны. Деревья и фонари выстроились в ряд и, казалось, кланяются каждой молодой красавице, которая горделиво и стеснительно спускалась по аллее парка к танцплощадке на звуки музыки в ожидании какого-то волшебства.

– Хорошо! А и правда, хорошо! – улыбнулась Зиночка и довольная своим принятым решением развлечься тёплым субботним вечером, совершила свой победный марш вниз по аллее, гордо вскинув голову, украшенную высокой модной причёской под названием бабетта, словно короной. Белое платье в горох по коленочки, осиная талия, игриво подчёркнутая широким чёрным поясом, и белые югославские остроносые туфельки по последней моде выгодно отличали Богиню от подруг, одетых попроще и щебетавших рядом с ней о последних своих новостях, то и дело перебивая друг друга. Немного саднила левая пятка от новой обуви, но это казалось мелочью на фоне громко и часто стучащего сердца от незнакомых впечатлений и чувств.

Обгоняя девчонок, мимо прошла шумная компания каких-то парней с гитарой, напевая Черного кота, который жил за углом и которого все ненавидели бедного.

– Опа! Кого я вижу! Сестрёнка! – услышала Зинаида голос Кольки, своего брата.

– Колян! Познакомил бы с сестрой! – игриво воскликнул гитарист, продолжая, зажав сигарету под модными в те дни усами и улыбаясь, перебирать струны и несколько раз повторяя один и тот же аккорд, зависнув от образа Колькиной сестры.

– Ходи мимо, не для тебя растил! – отшутился горделиво и заносчиво Колька, и компания двинулась дальше, перебивая Пьеху своим шлягером про то, что люди с котом не ладили.

Старая танцплощадка была залита светом прожекторов и горела ярким пятном в тёмном летнем парке. Ветерок совсем стих, и на парк опустилась вечерняя прохлада. Закончилась ритмичная песня, в музыкальной паузе слышен был смех, щебетание девчат и басок молодых парней. Танцующие держались кучками, общались, отдыхали после рабочей недели.

Зинка и её подруги вошли на площадку и выбрали себе место потанцевать. Держались кучно, вместе, весело болтая, перекрикивая себя и звуки музыки. – Хорошо! – думала Зинка и ловко двигалась в такт очередного нашумевшего шлягера. И, наконец, быстрому и энергичному твисту на танцплощадке уступила место распевная мелодия, намекнув всем танцующим, что пора бы кавалерам пригласить дам на танец.

Девчонки, заслышав первые аккорды «медляка», расходились, а точнее разбегались врассыпную по свободным лавочкам, оставляя центр площадки полупустым. Каждая девушка сидела и всем своим видом показывала, что именно она уж точно даже не собирается танцевать этот медляк, и что именно она уж точно не ждет, что её пригласят на танец на глазах у всех в парке.

Не успела Зинаида и шагу сделать, чтобы выбрать себе заветное укромное местечко на лавочке, как услышала за спиной мужской голос.

– Простите, бога ради, простите. А Вы не потанцуете со мной? – Зинка в замешательстве обернулась, перед ней стоял симпатичный брюнет среднего роста с пронзительными красивыми глазами и, смущаясь, улыбался.

– Ох, не знаю, я не собиралась медленные танцевать. Ну, если только один раз, – торопливо проговорила Зиночка. Парень галантно взял её под локоток и вывел на свободное место в центре площадки. Взял её руку в свою, вторую нежно положил на черный пояс талии со спины, и пара начала двигаться под милые звуки и одобрительные возгласы окружающих. – Хорошо! – вдруг подумала Зинка, облегчённо вздохнув. – Ну, и ладно, и пусть…

Глава 12. Не беда

– Где-то я его видела, – думала Зиночка, неспешно танцуя с незнакомцем под чарующие звуки музыки. Сердце бухало в ушах, и она едва слышала, о чём говорит партнёр по танцу, немного наклонившись к её правому уху. Зинаида кивала в ответ, улыбалась и украдкой то и дело бросала взгляд на своих подруг, занявших наблюдательную позицию на лавочке как раз напротив.

– А я Вас знаю. Ваш дом через улицу от нас. Тётка моя по матери живёт на Вашей улице. Видел Вас там пару раз. Я с Вашими пацанами не дружил, когда в школе учился. Они там все сильно младше меня, у меня свои друзья, постарше.

– Совсем взрослый. Интересно, сколько ему лет? 28? 30? Почему он здесь? Мужчины в этом возрасте, как правило, уже женаты, у кого-то и дети маленькие. Красивый такой…. На актера какого-то похож. О, точно! Вылитый Юрий Яковлев! Даже прическа такая же, с небольшими залысинами со лба. Ох, до чего красив, – думала Зинка, не забывая поддерживать милую беседу.

– Он еще Идиота у режиссера Пырьева сыграл. Ну, того самого, по Достоевскому. Надеюсь, он не идиот.

И в этот самый момент случилось страшное. Партнер по танцу Валентин неуклюже наступил всем своим ботинком на острый носик левой туфельки. Новые, югославские, беленькие, лаковые, ни разу не надёванные! Зинаиду ошпарило кипятком и убило током. Он идиот!

– Ой, мать честнАя! Простите меня! Ну, как же я так неловко-то, – отчаянно продолжал извиняться Валентин, провожая ошарашенную от нового знакомства и от мысли об испорченной туфельке Зинку до её подруг. А те хихикали и игриво перешёптывались на лавочке в тёмном углу танцплощадки в ожидании счастливой избранницы.

Энергично забили барабаны и зазвенели тарелки первых аккордов очередного твиста. Танцплощадка постепенно заполнялась молодёжью, и через пару минут на ней уже некуда было яблоку упасть.

– Зинка, ты его знаешь? Кто такой? Зовут как? О чём говорили? – сыпали вопросами подруги, перебивая друг друга и посматривая на Валентина, который лихо отплясывал твист в компании взрослых своих друзей неподалеку от них. Зинка продолжала растерянно думать о своей туфельке, ещё не зная, расстраиваться или нет. В темноте не разглядеть, испорчен ли носик.

– Хорошо он так провёз своим ботинком, поди, весь лак содрал. Вот ведь идиот! Ладно, даже если и содрал, батя подмажет чем-нибудь. Да и куда мне в этих туфлях ходить, кроме танцев. Вечером всё равно темнеет. Жалко, конечно, но не беда! – решительно отбросила Зиночка грустные мысли и подхватила ритм твиста. Белое платье в черный горох горело ярким пятном, выигрышно подчеркивая стройный силуэт курносой Богини.

Глава 13. Полчасика

Вернулась Зинаида с танцев в тот вечер не одна. На полдороге догнал их компанию Валентин, её новый знакомый, и пошел с ними. Всем ведь в одну сторону. По дороге шутили, смеялись, пели песни под недовольное хлопанье форточек жителей домов в столь поздний час. Стоял очень теплый майский вечер, хулиганы-соловьи уже вовсю выводили свои рулады, приглашая соловьих-самочек в свои готовые для семейной жизни «хоромы».

Зинаида немного нервничала и всё посматривала на Валентина, отмечая про себя, что парень очень ей понравился. Обходительный, вежливый. Не ржёт, как конь, дело-не дело. Опять же красавчик. Умный, наверное. И, как ей показалось, немного стеснительный, смущается часто.

– Толик мой такой же. Вот прямо мой Толик, – вздохнула Зиночка. При воспоминании об Анатолии, таком родном когда-то и таком далёком сейчас, у Зинки сжалось сердце. Но в этот момент вся компания захохотала над анекдотом, который пропустила Зинка, увлёкшись своими мыслями.

Подруги постепенно расходились по домам, по своим калиткам. Валентин проводил Зиночку до самого её дома. Зинаида привычно бросила взгляд на дырочки почтового ящика. Почтовый ящик снова скучал. У калитки пахнуло ароматом цветущей сирени, где-то вдалеке раздавались звуки гитары, и местные подростки нестройно напевали знакомую песню. В доме Зинки горело одно окно, кухонное. – Мама, конечно, не спит, ждет. Сейчас выспрашивать будет. Расскажу ей про него, – подумала Зинаида. Повисла неловкая пауза, в тишине которой заливисто запел местный соловей, приглашая к разговору.

– Посидим полчасика? Такой вечер теплый, – предложил кавалер, взяв Зиночку за руку и снова смущаясь. Зинка испуганно убрала руку из теплой ладони Валентина, и пара присела на лавочку на полчасика, как договаривались. А потом ещё полчасика, и вот уже рассвет погасил яркое кухонное окно. Мать Вера облегчённо вздохнула, услышав приглушённые голоса у калитки, узнавая голос дочери и изо всех сил прислушиваясь к мягкому мужскому баритону незнакомца.

С первыми петухами Зинка опомнилась, что полчасика пролетели незаметно, и пора бы домой, в тёплую постель. Валентин галантно проводил новую знакомую через калитку и, оглянувшись и помахав рукой, улыбаясь своим новым мыслям, бодро пошёл к своему дому через улицу, насвистывая Черного кота, которого ненавидел и с которым не ладил весь дом.

Дома Зинка прошла на цыпочках через сени, задев неуклюже пустое ведро. Поймала его, шипя, ругаясь и хихикая. Тихонько открыла дверь в свою комнатку, та предательски скрипнула в ответ. Неуклюже стянула с себя новое платье, закинула под кровать югославские «лодочки» с ободранным носом подальше от глаз матери и от своих, чтоб не расстраиваться, и юркнула под одеяло. Сон как корова языком слизала. Не шёл. Зинка лежала, гоняла в голове всякие мысли, что- то вспоминала из прошлых лет, какие-то обрывки этой ночи приходили на ум сквозь дрёму. Через одеяло, натянутое на ухо, доносились утренние звуки улицы. Уже вовсю горланили петухи, у кого- то блеяла коза, скрипели калитки. Громкая струя воды звонко ударила в пустое ведро на колонке возле их дома. Начинался новый день, и Зинаида провалилась в сон, убаюканная его звуками и новыми надеждами.

Глава 14. Кухонная симфония

Разбудили Зинку кастрюли и сковородки, нарочито громко бряцающие на кухне в руках матери Веры, сгорающей от нетерпения и любопытства.

– Спит она! Нет бы о матери подумать! Мать всю ночь не спала, всё ждала, когда уже войдет да ляжет, свет потушит. Нагорело, поди, чертову кучу денег за ночь-то! – бурчала да причитала себе под нос Вера, радуясь в душе, что дочка всё же вышла в люди и едва поспевая вытирать руки о передник, ставить и снимать с плиты кастрюли да сковородки с шипящим в подсолнечном масле лучком для будущих щей на кусочке свинины. С продуктами в те годы было туго, да у Григория везде и всюду работали знакомые со времен его председательства в колхозе. То мяса с мясокомбината городского передадут, то овощей справных с базы предложат. А то и хлеба горячего привезут по знакомству с местного хлебозавода, проезжая мимо.

Зинка окончательно проснулась от кухонной симфонии и, вся недовольная, выкатилась в мятой ситцевой ночной рубахе на кухню. Её модная прическа бабетта, такая шикарная накануне и лихо подпорченная огромной перьевой подушкой за короткую ночь, торчала набок, словно корона принцессы. На ногах Зинаиды красовались старые стоптанные тапки времён царя Гороха.

– Можно потише? Мама! Восьми ведь нет, вот ведь не спится тебе! Гремишь на всю «ивановскую»! – проворчала в сердцах Зинка, шаркая тапками по направлению к ведру с водой.

– Женихи уже все ворота обоссали, вставать пора! Пораньше нельзя было прийти? С петухами явилась!

– Мама! Ты такая интересная! Тебе не угодишь! То причитает, что дочка затворницей живёт, то приходи – не ходи. Мама! Мне не пятнадцать лет, у нас в бригаде девчонки моего возраста замужем уже есть, а ты всё контролируешь меня. Хватит уже! – Зинка поняла, что переборщила с тоном и что мать действительно не привыкла ждать её до утра и нервничать. Заговорчески улыбнулась, сменив гнев на милость, и вкрадчиво спросила, подойдя к обиженной матушке:

– А кто у нас хочет узнать, как дочка сходила первый раз за три года на танцы? А кому я расскажу что-то интересное? А кто у нас не ругается – не сердится? – обняла Зиночка маму и звонко чмокнула в щёку.

Вера с радостью вытерла насухо руки о передник и, вытащив из-под стола старую потёртую табуретку весом с тонну, с готовностью уселась слушать Зинку, расправив на коленях старый передник с нарисованным огромным подсолнухом. Зинка вечерним соловьём заливисто рассказывала о вчерашнем вечере в лицах и во всех подробностях, активно жестикулируя, опустив лишь одну деталь – испорченную туфельку.

– Почему именно тебя пригласил?

– А кого ещё? Мама! Ну, ты ей Богу! Слушай дальше, не перебивай. Короче, зовут Валентин, сварщик он, работает уже. Лет 28 на вид ему. Красивый такой, прямо актёр Юрий Яковлев из Идиота. Надеюсь, не идиот. – Мать слушала и довольно кивала.

– Дом у них через улицу от нас, ближе к остановке автобусной. Брат есть младший, сестра.

Говорит, видел меня, знает. Тётка у него какая-то на нашей улице живёт.

– Погоди, – всплеснула руками мать. – Валька? Фросин сын? Это же Марусин племянник, наверное. По нашей стороне живет тётка его. Так я знаю его, Фросин сын. Виктор брат у него помладше, Зина младшенькая. Батюшки, Валентин! Это такой взрослый уже? Надо же. Как летит время… Красивый, говоришь? Давно его не видела. Они там все симпатичные. Фронька какая красавица, а дочка у неё – глаз не отвести. Стройная, волосы волной, глазки, реснички.

Смотри, тоже Зинка. В твоем училище сейчас учится, только поступила. Знаю я их семью, знаю! Надо же…

Поболтав ещё с полчасика, мать и Зинка довольные разошлись каждая по своим делам и заботам. Мать доваривать щи из кислой капусты, а Зинаида, получив одобрение от главного «прокурора», выдохнув, довольная удалилась в свою комнату, шаркая тапками. Рухнула в постель с мыслью, что допрос окончен и можно ещё парочку часов поспать. Завтра понедельник, всю следующую неделю работать ей в ночную смену.

Глава 15. Заговорщики

Выпорхнув из цеха в час ночи, обгоняя подруг и прыгая через ступеньку, как оголтелая, Зинка нырнула с заводского крыльца в прохладный майский воздух ночного города. Тут же взгляд её устремился в темноту в конец небольшой площадки в стороне от заводской Доски почета. Там привычно горел огонек папироски, то разгораясь, то вновь притухнув. Валентин с первого дня их знакомства попросил разрешения Богини встречать её с ночной смены и провожать до дома. Зинке, конечно, нравилось такое внимание молодого человека.

– Надо же! Ему на работу утром, и тащится ведь через весь город на ночь глядя. Когда он спит? – пару раз задумывалась Зинка, в сердцах жалея ухажера и одновременно ценив его заботу. Но справедливости ради надо отметить, что жалела Зинка Валентина всего пару раз за ту первую неделю ночных провожаний. Не до того было. Всю дорогу до дома шли, не торопясь, хохотали, Валя галантно придерживал Богиню за локоток в местах, где ночные фонари города плохо освещали неровную дорогу. К концу первой недели ночных прогулок Зинка поймала себя на мысли, что впервые не бросила взгляд на дырочки почтового ящика, который грустил и ждал весточки от солдата уже несколько месяцев.

На рабочем месте Зинаида снова ожила, повеселела к великой радости мастера участка и девчонок из бригады. Снова звонко и заливисто хохотала, поддерживала разговоры о том, о сём, а руки её в это время с огромной скоростью проверяли и укладывали в гнёзда лотков мелкие детали полупроводников. В перерывах между шутками и разговорами Зинка то и дело думала о своем новом друге.

– Такие же голубые глаза и ямочка на подбородке, как у Толика, – с грустью изредка вздыхала Зинка, все реже и реже вспоминая своего мальчика – солдата. От того из Германии так и не было новостей, и Зинка с матерью жили в полной уверенности, что родители Анатолия скрывают от соседей женитьбу сына. Еще в конце мая должен был вернуться Толя, но так и не приехал.

– Поди, подженила его какая сноровистая из дочерей командиров в Германии той, – строила свои предположения мать Вера, встречая Зинку по утрам на кухне. Та только вздыхала, слушая мать да лениво возив ложкой по тарелке с горячей манной кашей.

– Вот он и не едет, не торопится. И нечего тут ждать и жалеть. Вон парень какой видный на тебя глаз положил. И семья хорошая. Фроньку тут надысь видела в магазине, точно он, Валентин, сын её. Рассказал он матери о тебе, та радуется. Пусть, говорит, дружат, он парень хороший, совестливый, трудяга. Зарабатывает хорошо. Не пьёт. Курит только. Да кто из них сейчас не курит? Вон Колька с пятого класса бычки по улицам собирал, засранец. Лишь бы человек хороший был, заботливый, любящий, – с грустью подумала Вера о муже своем Григории. Тот все чаще и чаще задерживался по вечерам, приходя домой и отводя взгляд под пристальным вопрошающим взором жены. Вера тревожилась сомнениями, но сдерживалась от расспросов, боясь услышать правду, которая разобьёт её сердце.

– Лишь бы у дочери всё было хорошо, да у Кольки, – думала Вера, продолжая хлопотать по дому и огороду. – Замуж Зинке надо, замуж. И образуется всё.

Незаметно пролетели восемь недель жаркого, но очень ветреного лета. В конце июля Валентин встретил Зиночку у проходной завода после ночной смены, и, победно улыбаясь, заявил, что был вечером в гостях у её матери и та накормила его блинами с маслом. А ещё Вера дала согласие отдать Богиню ему в жёны. Зинка остановилась, в изумлении вскинув свои голубые глаза на друга.

– Чего? Какие блины? Какое согласие? Вы оба там с ума сбрендили? Нормально так! Заговорщики! В гости он пошел… – причитала Зинка, а у самой сердце выскакивало от радостного волнения перемен. Прошло два месяца со дня их знакомства, а уже замуж зовет. Вот деловой! Но такая напористость и решительность Зинке были по душе, что тут скрывать. Настоящий мужчина!

Глава 16. Поздно

Свадьбу молодым назначили на вторую половину августа, аккурат на Яблочный спас. Валентин заслал сватов к родителям своей жемчужинки – так он её ласково называл. Она и похожа была на жемчужинку в своём белом платьице в темноте городского парка, когда он увидел её в тот вечер. Григорий и Вера приняли сватов достойно, с уважением и почтением, как положено на Руси. Вера с дочерью намыли до блеска дом, наготовили, накрыли красивый стол в центре зала, надели лучшие свои наряды. Григорий облачился в свой единственный парадный костюм, в котором ездил председателем колхоза к начальству на совещания да в столицу за подсолнечным маслом и гречкой. Сватать сына пришла мать жениха Ефросинья со своими сыновьями Валентином и Виктором, младшая дочь Зиночка предпочла остаться дома, не пошла. Посидели за столом, поговорили, отобедали. Родители чинно дали своё согласие к радости молодых и проводили гостей до калитки.

Месяц пролетел в трепетном волнении ожидания, в заботах и хлопотах. За продуктами к свадебному столу поехали в Москву в Елисеевский гастроном. После дневной смены Зиночка то и дело заходила к дяде своему портному примерить свадебное платье, кружевную ткань для которого он достал через своих знакомых портных по большому блату. Фату нашли у подруг. Коротенькая, пышная, с нежным веночком, она прекрасно сочеталась с модным в 60-е свадебным платьем – недлинным, до колена, для стройных ног богини. Плечи открытые, всё тот же широкий пояс на узкой талии и пышная юбка «солнце-клёш». Загляденье, а не наряд!

Наступил август, темнеть начинало рано, высокое звёздное небо висело черным куполом над старой лавочкой у калитки. Валентин крепко обнял Зиночку и, пожелав доброй ночи, торопливо ушёл домой пораньше, обещал своей матери Ефросинье помочь с кое-какими мужскими делами по дому.

Отца Валентина, Алексея, похоронили рано, сразу после войны. Муж Ефросиньи, как и многие солдаты, с честью дошел до Берлина, а в первые послевоенные годы случилась трагедия.

Как-то раз поздно вечером к ним на улицу пришла компания городских, ну и зацепились. Слово за слово, один не уступил, второй заспорил, третий толкнул. Алексей и полез разнимать молодежь, выручая местных ребят. Кто-то из городских достал нож. Рана оказалась смертельной… Ефросинья овдовела совсем молодой, оставшись с тремя детьми на руках и разрываясь между бесконечными хлопотами по дому и огороду и тяжелой работой на городском хлебокомбинате. Замуж так больше и не вышла, не до этого было – растила детей одна. Рассчитывать Фросе было не на кого, подросли Валентин с Виктором, да дочь Зина следом. Все дети помогали матери с самого раннего детства – дочь по хозяйству, а пацаны всё больше прибить, приколотить, подправить, огород вскопать, картошку окучить. Дел всегда у Ефросиньи было невпроворот. У кого их нет?

Зиночка закрыла за собой скрипучую калитку, громыхнув упрямой щеколдой, и направилась по тропочке к крыльцу. В кухонном окне горел свет и мелькали тени уставших родителей, которые, наверняка, с нетерпением ждали загулявшую дочь к ужину. Где-то в вечерней тишине гулко залаяла собака, за ней следом вторая, и вскоре дружный собачий хор нарушил тихий и неспешный ход тёмного вечера августа. За спиной у калитки Зинка услышала до боли знакомый голос:

– Зин, ты? – Зинаида застыла на месте. Кровь прилила к лицу, словно в него плеснули кипятком из ковша. Этого не может быть. Этого не может быть! Зажмурившись, Зинка постояла еще несколько секунд, слушая бухающее где-то в горле сердце, и медленно повернулась лицом к калитке, ловя ртом воздух.

– Зиночка, милая моя, скажи, что это неправда! Открой калитку! Пожалуйста! Это я! Я приехал полчаса назад, только приехал! Что они говорят? Зинка! Что они несут все? Это неправда! Это всё неправда! Вот же я! Приехал! Я не мог! Я ничего не мог! Там беда случилась, Зиночка! Открой! Ты тут, я вижу тебя, открой! Я всё тебе расскажу! Умоляю, поверь! Беда там случилась! Мы еле выбрались оттуда, – сбивчиво повторял Анатолий, дергая за ручку и срываясь то и дело то на крик, то на шёпот, понимая, что переполошит Зинкиных родителей и те выбегут на шум крыльцо.

Зинка распахнула калитку, Анатолий едва успел увернуться. Бросилась к солдату, колотя его кулаками и ничего не соображая. Толя стиснул свою богиню в объятиях, продолжая бесконечно повторять одно и то же.

– Что ты наделал! Что ты наделал, Толя! Ничего уже не будет, Толя! Поздно! Поздно! – рыдала, отбиваясь от Анатолия Зиночка. – Не хочу ничего знать, не хочу больше ждать! Я за эти полгода чуть не умерла. Не хочу, Толя, не буду! Отпусти меня, – рявкнула Зинка, – ничего не хочу знать, никого не хочу жалеть! Я счастлива, не мешай мне! Уходи, прошу тебя! Сейчас же уходи! Я не хочу ничего знать! – крикнула Зинка и, вырвавшись из объятий солдата, бросилась к дому, уже вообще ничего не соображая.

– Духи вот возьми, тебе привез! – в сердцах крикнул вслед Анатолий, но она решительно хлопнула калиткой, спешно задвинув засов. В тёмных сенях Зинаида отдышалась, на ощупь нашла ведро воды на лавке у стены, плеснула себе в лицо, вытерлась рукавом кофты, присела на лавку у ведра, тяжело дыша и всхлипывая.