Анна Павлова и священный рубин

Преступные камни. Лучшие детективы о драгоценностях

© Алейникова Ю., 2025

© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2025

Пролог

Индия, Бомбей. 1928 г.

Анна Павлова легко шагала по мощеным улочкам Бомбея. В расцвете славы и жизненных сил, первая всемирно признанная балерина шагала по жарким улочкам индийского города, в легком белом платье и шляпке, никем не узнаваемая, наслаждаясь своим инкогнито. Если бы не жара и влажность, можно было бы предположить, что ты находишься в Лондоне или Бирмингеме: широкие площади, мощеные улицы, парки с зелеными лужайками, витые фонарные столбы… Вот только полицейские – в ярких красных чалмах, и удушающая жара. А еще множество снующих по улицам рикш, и повозки со смуглыми, загорелыми почти до черноты кучерами в белых шароварах, и, конечно, женщины. Анна всегда любовалась индийскими женщинами. Изящные, большеглазые, в ярких разноцветных сари, с массивными броскими украшениями, они походили на тропических бабочек.

Конечно, это была парадная, европейская часть города. Была и другая, где царили крайняя степень нищеты, грязь, безнадежность, туда европейцы старались не заходить. И все равно. Павлова любила Индию.

Балерина много гастролировала и объездила чуть ли не весь свет, бывала в самых дальних уголках мира, познакомилась с культурой разных народов, но к Индии она питала теплые чувства, а интерес к индийскому традиционному танцу проснулся в ней еще до первых гастролей, после изучения в Британском музее индийских гравюр. Тогда-то они вместе с Хлюстиным и Удаем Шанкаром и решились на постановку двух индийских зарисовок, «Индусская свадьба» и «Кришна и Радха». Балеты не имели в Европе шумного успеха, они показались публике скучными и абстрактными, зато в самой Индии произвели фурор. Это был небывалый успех. Сами индийцы заговорили о национальных танцевальных традициях, почти забытых и утраченных, как убедилась балерина.

Прибыв тогда, почти семь лет назад, в Индию, она мечтала увидеть настоящий храмовый танец, увидеть вживую искусство и пластику, восстановленные ею лишь по неподвижным картинкам. Но не смогла найти ни одного профессионального исполнителя, даже заручившись поддержкой своих влиятельных индийских друзей. Увы, долгие годы искусство храмового танца порицалось английской колониальной администрацией как неприличное, развратное, а храмовых танцовщиц считали проститутками. После таких многолетних гонений Анне так и не удалось найти ни одного исполнителя. А ее просвещенные индийские друзья гораздо лучше разбирались в русском балете, нежели в своих национальных традициях.

Но все же она смогла увидеть и узнать многое. Фрески храмового комплекса Аджанты, десятки пещер, покрытых древними росписями и барельефами, над которыми столетиями трудились лучшие мастера своего времени, открыли ей целый мир древней индийской культуры. Она впитывала в себя впечатления, краски, формы, звуки, окружавшие ее на улицах, вдыхая аромат этого древнего города, факиров, жрецов, мудрецов и провидцев. Представляла себе девадаси – храмовых танцовщиц, окутанных клубами благовоний, исполнявших под сумрачными сводами древних храмов мистические обрядовые танцы в свете горящих факелов. Видела, как пляшут на стенах храмов их трепещущие тени. Слышала заунывные пронзительные звуки вины и ритмичные удары маддалама.

Фрески Аджанты захватили балерину, она грезила ими наяву, пока не родился новый балет. «Фрески Аджанты». Успех балета в Бомбее был оглушительным. Газеты пестрели хвалебными рецензиями. Все местные издания в один голос говорили о том, что русская балерина сделала для возрождения искусства национального танца больше, чем любой индиец. Поклонники завалили балерину цветами и подарками. Толпа готова была нести ее на руках до самого отеля. Это был настоящий успех. Достойная награда за месяцы труда, поисков, творческих мучений.

Едва балерина вошла в прохладный вестибюль отеля, к ней подошел, кланяясь, смуглый портье в зеленом тюрбане и с поклоном сообщил, что в гостиной отеля ее ожидают две дамы: одна из них госпожа Лейла Рой, вторая пожелала остаться неизвестной.

Анна, услышав знакомое имя, с улыбкой направилась вслед за портье.

Гостиная отеля была обставлена в европейском вкусе, и лишь отдельные элементы отделки напоминали, что вы находитесь в Индии, а не в Европе. Сквозь распахнутые окна с открытой террасы легкий морской бриз наполнял комнату ни с чем не сравнимым ароматом цветов, пряностей, соленым воздухом Аравийского моря. Гостиная была пуста в этот час, и лишь две дамы сидели на диване возле усыпанного яркими лиловыми цветами деревца в кадке.

– Госпожа махарани! – радостно воскликнула Анна, делая легкий поклон и спеша навстречу гостям. – Лейла, дорогая!

Махарани Индира Деви, некогда принцесса богатейшего в Индии царского дома княжества Бороде, а ныне вдова махараджи Кох Бехара и регентша своего малолетнего сына, была по-прежнему невероятно красива, так же как и при их последней встрече в Лондоне, с момента которой прошло уже восемь лет. Тогда махарани гостила в Лондоне с мужем, была молода и счастлива. А сейчас ее прекрасные глаза были полны печали, а белое, расшитое золотой нитью сари подчеркивало понесенную ею утрату[1].

– Госпожа Павловна! – Махарани протянула навстречу балерине руки. Она называла балерину на русский манер. – Рада снова видеть вас. Простите, что не зашла вчера за кулисы, слишком уж много поклонников рвалось выразить вам свое восхищение. Ваше вчерашнее выступление в Эксцельсиоре имело невероятный успех.

– Госпожа Павлова! Это было поразительно, вы сотворили чудо! – не сдержав эмоций, воскликнула Лейла. В присутствии махарани она старалась держаться скромнее и сдержаннее. – «Фрески Аджанты» невероятны!

– Это правда, – усаживая балерину рядом с собой, улыбалась махарани. – Вы словно оживили древние росписи, до сего дня ни один индиец не сделал для возрождения индийского традиционного танца больше, чем вы. В вашем танце есть чистота, энергия, ритм и красота пластики. Это было восхитительно!

Анна Павлова улыбалась похвалам, они были ей дороги, поскольку говорились искренне людьми, чьему вкусу и мнению она доверяла.

Махарани была знатоком и поклонницей национальной культуры и искусства Индии и многое делала для его возрождения, оказывая покровительство и финансовую поддержку художникам, музыкантам, танцорам. При этом она была всесторонне образованной современной женщиной, получившей блестящее европейское образование, хорошо знакомой с европейским искусством и прекрасно разбиравшейся в нем.

– Благодаря вам в Индии стал просыпаться интерес к собственному танцевальному наследию, вы дарите столько вдохновения! – говорила махарани, глядя на балерину огромными бархатными глазами.

Сама махарани Индира Деви была так изящна и тонка, что могла бы сойти за профессиональную балерину, а жесты ее тонкой смуглой руки, украшенной массивными драгоценностями, были грациозны и плавны.

– «Фрески Аджанты» превзошли даже ваш прежний шедевр «Кришну и Радху», вы удивительная женщина и большой мастер, и в знак моего глубочайшего восхищения я хочу преподнести вам маленький подарок.

Махарани взяла со стола небольшую золотую шкатулку, инкрустированную слоновой костью, украшенную жемчугом и самоцветами. Эта шкатулка сама по себе могла стать ценными подарком, учитывая ее древность и качество украшавших ее камней. Но махарани раскрыла ее и протянула Анне толстую золотую цепь, инкрустированную драгоценными камнями, с невероятной красоты подвеской, украшенной большим темным рубином, по форме напоминающим капельку крови. Камень был обрамлен россыпью бриллиантов, рубинов и изумрудов помельче.

– Это Манг тика, – пояснила махарани. – Тика – это украшение, которое касается лба, а этой точке в Индии уделяется особое внимание, так как через амулет на лбу в тело проходит духовная энергия. Считается, что камень, прикасающийся ко лбу, дает носительнице мудрость и познание. Каждая женщина сама решает, какой будет ее тика и какими камнями она будет украшена. В Индии считается, что каждый камень должен быть либо талисманом, либо символизировать что-то. Смысл символа определяет сама женщина. Мне хотелось сделать вам особенный подарок.

– Это восхитительно! – Анна с благоговением рассматривала украшение. По огранке камня и оправе сразу было видно, что вещь очень старинная. Если не сказать древняя. – Но это очень дорогой подарок, я не смогу его принять, – спустя несколько минут мягко проговорила балерина, отрывая взгляд от камня. – Это слишком ценный подарок.

– Конечно, можете, – улыбнулась махарани. – И должны его принять. К тому же это не простое украшение. Это старинное украшение несколько столетий хранилось в сокровищнице махарадж Бороде. По легенде, оно принадлежало знаменитой на всю Индию девадаси. Храмовой танцовщице, посвятившей свою жизнь служению богу Вишну и его супруге богине Лакшми. Судьба танцовщицы сложилась трагично, она погибла от несчастной любви к сыну махараджи, оставив о себе в веках память как о непревзойденной исполнительнице. Богиня Лакшми, в храме которой служила девадаси, – богиня благополучия, изобилия, процветания, богатства, удачи и счастья, воплощение грации, красоты и обаяния. Мне кажется, к вам богиня Лакшми необычайно щедра, – кладя свою ладонь на руку балерины, лукаво заметила махарани. – Красный цвет рубина – священный цвет, это цвет любви, страсти и жертвенности. Зеленый цвет изумрудов – процветание. Я желаю вам и того, и другого.

Этим вечером на выступление Павлова надела подарок махарани. И с тех пор всегда, танцуя в балете «Фрески Аджанты», надевала рубиновую подвеску. Балерина не могла бы точно объяснить, что происходит с ней, когда древний камень касается ее лба, да и не хотела ни с кем обсуждать столь личные переживания, но она словно наполнялась каким-то священным огнем, она ощущала в себе дух древней танцовщицы. Танцуя на современной сцене, видела перед собой сквозь облако благовоний очертания храмовых фресок, спокойное лицо богини Лакшми, ощущала жар чужой страсти, охватывающий ее, дарящий небывалое вдохновение. И сердце трепетало от чувств, ранее ею не испытанных, – смеси священного трепета, безнадежной любви, горечи и отчаяния. От этих эмоций ее исполнение становилось ярче, глубже, оно захватывало не только балерину, но и зрителей, целиком наполняя их непередаваемыми эмоциями.

Англия, Лондон. Апрель 1929 г.

– Госпожа Лукина, точнее, элегантнее, – гулко звучал в репетиционном зале голос Анны Павловны. – Госпожа Тонеева, вы немного запаздываете. Прекрасно. Но мне кажется, надо чуть энергичнее.

В особняке Айви-Хаус, который Анна Павлова купила лет десять назад в одном из престижных районов Лондона, шла репетиция балетной труппы. Вскоре предстояли гастроли в Австралии. Отбирались спектакли, отшлифовывалось исполнение.

– Виктор, отъезд уже в среду, ты проследишь за отправкой костюмов и декораций? – обращаясь к мужу, озабоченно просила балерина. – Госпожа Лукина, вы сегодня не с нами, будьте внимательнее.

Требовательность Анны к себе распространялась на всю труппу. Ее замечания всегда были обоснованны и строги, дисциплина безупречна. Артисты такое отношение принимали как должное, ценили мастерство и профессионализм своей вдохновительницы и строжайшего цензора. Во всяком случае, большее их число.

– Ирина, тебе надо научиться держать себя в руках. Нельзя так дуться из-за каждого пустяка.

– Пустяка? Легко тебе говорить! – нервно одергивая подол платья, проговорила молодая темноволосая девушка с тонким задорным носиком и капризной линией губ. – Она придирается ко мне, неужели ты не видишь?

– Вот уж ерунда, – вскинув голову, ответила ее подруга, перестав возиться с застежкой на туфлях. – Анна Павловна ко всем справедлива. Она просто очень требовательна, и не только к артистам, но и к себе. Все это знают. Больше, чем она, никто не трудится в труппе. Тебе это прекрасно известно, – с упреком заметила девушка.

– Вот уж от тебя не ожидала! Я думала, мы подруги! – Молоденькая Ирина Лукина была талантливой, подающей надежды балериной, но имела один существенный недостаток. Вздорный, обидчивый характер. За тот год, что она состояла в труппе Анны Павловой, она уже не раз ссорилась со своими коллегами: к счастью, все эти ссоры были мелкими, почти детскими и быстро забывались, во многом благодаря участию ее подруги Нины Обуховой, с которой она сейчас как раз беседовала в пустой грим-уборной. Нина была немногим старше Ирины, но гораздо спокойнее и рассудительнее, у нее был легкий уживчивый характер, и, вероятно, поэтому она могла без усилий терпеть капризную, вздорную Ирину.

– В любом случае я больше не желаю терпеть эти придирки, – топая ножкой, сердито заявила Ирина. – Я ухожу из труппы! – В голосе ее звучала радостная мстительность.

– Ты с ума сошла? Ты что, хочешь уйти из труппы прямо сейчас? За три дня до отъезда на гастроли? Ирина, тебя же некем будет заменить! – глядя с ужасом на подругу, выдохнула Нина.

– Меня? Третью селянку с корзиной? Что-нибудь придумают, – презрительно фыркнула Ирина.

– Но это же непорядочно! И к тому же что ты будешь делать, когда уйдешь? Сейчас почти невозможно получить хороший ангажемент, нам просто повезло попасть в труппу к госпоже Павловой.

– Сомнительное везение, – продолжала упрямиться Ирина, надевая перед зеркалом маленькую очаровательную шляпку. – И вообще, я не собираюсь искать другой ангажемент. Я выхожу замуж за Алексея, и мы возвращаемся в Россию.

– В Россию? – едва слышно выдохнула Нина.

– Да, в Россию. Его приглашают на работу, строить какой-то завод. Он говорит, что теперь в России происходит столько нового, интересного и что нам с ним найдется достойное место у большевиков.

– О господи! Ты точно сумасшедшая, – глядя на подругу как на безумную, проговорила Нина. – Отговаривать тебя бесполезно, я знаю, но хотя бы поступи порядочно и немедленно предупреди Анну Павловну. Не хочешь говорить с ней – поговори с господином Дандре. Но обещай, что сделаешь это немедленно, или я сама ей все расскажу.

– Ладно. Так и быть, сейчас схожу, – недовольно протянула Ирина, любуясь в зеркале своим отражением. Легкое светлое пальто свободного кроя, модное платье с плиссированным подолом, стройные ножки, свежий цвет лица, озорные лучистые глаза. Ирочка была чудо как хороша. Она счастливо вздохнула, улыбнулась своему отражению и, резко развернувшись к Нине, тут же надула губки. – Уже иду. Хотя стоило бы их проучить и просто не явиться в порт.

Нина только вздохнула.

Кабинет Дандре – офис, как его называли в труппе, – располагался сразу за репетиционным залом, но самого хозяина кабинета Ирина не застала; ждать его было бессмысленно, еще раз приезжать в особняк не хотелось, и барышня направилась по галерее в жилую часть особняка.

Войдя в холл и не встретив никого по дороге, Ирина замешкалась. Что делать? Подождать? Но так можно простоять и полчаса, и час. Позвать кого-то? Нарушать царившую в доме тишину было неловко. Тут она услышала доносящиеся сверху голоса и решительно двинулась вверх по лестнице.

В конце концов, это в их же интересах – узнать как можно быстрее о ее уходе, уговаривала себя Ирина, легко ступая по мягкой ковровой дорожке, устилавшей широкую лестницу с резными дубовыми перилами.

Увы, когда она поднялась на второй этаж, голоса смолкли. Прежде она не бывала в этой части дома и заметно растерялась. Ирина уже хотела было повернуть назад и забыть про данное подруге обещание, когда заметила справа по коридору приоткрытую дверь.

Ладно уж. Была не была, решила она, направляясь к двери. Легко постучав в дверь и не услышав ответа, она заглянула в комнату. Кажется, это был хозяйский будуар. Небольшая уютная комната, резной комод, камин, кресла, столики, у окна небольшое открытое бюро. Ирине вдруг стало жутко любопытно, и она, оглядевшись по сторонам, с озорным блеском в глазах проскользнула в комнату. Да, Ирочка не была пай-девочкой. Скорее избалованной родителями озорницей, так до конца и не повзрослевшей. Взбалмошной и авантюрной. Она не спеша рассматривала комнату, перебирая безделушки, разглядывая фотографии и внимательно прислушиваясь к шорохам и звукам дома, пока не дошла до того самого бюро. На бюро стояла большая шкатулка, и Ирина, недолго думая, раскрыла ее. Это была шкатулка с драгоценностями – очевидно, хозяйка дома собиралась решить, что взять с собой на гастроли, а что поместить в банковское хранилище.

Ирина с любопытством и азартом раскрывала коробочки и футляры, разглядывая колье, серьги, броши, пока не добралась до старинной золотой шкатулки. Раскрыв ее, она увидела большой красный рубин в обрамлении более мелких изумрудов, рубинов и бриллиантов. Она уже видела на Павловой это украшение – балерина носила его на индийский манер, прикрепляя к волосам, так что оно ложилось посередине пробора, а подвеска свисала на лоб.

Ирина обожала эту вещь. Впервые увидев ее на Павловой, она откровенно позавидовала балерине. Такая подвеска стоила сотни тысяч фунтов. Уж в драгоценностях Ирочка разбиралась. А этот камень! Он бы так эффектно смотрелся в ее волосах. Она подошла к зеркалу и поднесла подвеску к лицу, попробовав ее в качестве сережки, затем поднесла к декольте, а потом попробовала, как она будет смотреться на лацкане пальто. На светлой кремовой ткани камни смотрелись бесподобно. Ирина так увлеклась, что не сразу услышала приближающиеся шаги. Она поспешила к шкатулке, но тут же поняла, что не успеет положить вещь на место, заметалась по комнате и, когда дверная ручка стала уже поворачиваться, заметила небольшую скрытую драпировкой дверь рядом с камином и, недолго думая, нырнула туда.

За дверью оказалась гардеробная, за ней – спальня.

«Они подумают, что я хотела ее украсть! Они решат, что я воровка! – сжимая в руке подвеску, судорожно размышляла Ирина. – Я ничего не смогу объяснить! Ужасно. Бежать, надо немедленно бежать! Меня никто не видел, надо только выбраться отсюда». И она, приоткрыв дверь спальни, выглянула в коридор: там никого не было. На цыпочках, затаив дыхание, она сбежала вниз по лестнице, пересекла холл и скрылась в галерее, так никого и не встретив по дороге.

Опомнилась она уже в трамвае. «Что я наделала? Боже, что теперь будет?» – все еще сжимая в ладони проклятую подвеску, бормотала Ирина, пытаясь унять бешено стучащее сердце, пока к ней не подошел кондуктор. Лишь тогда она окончательно опомнилась. Незаметно сунула в карман драгоценность и заплатила за проезд.

Идти домой она побоялась. Павлова наверняка уже вызвала полицию. Надо ехать к Алексею! Трясясь в неторопливо идущем трамвае, Ирина постепенно успокоилась. Никто ее не хватал, за ней по пятам не спешила погоня, оглашая улицу свистками полицейских. Никто не обращал на нее внимания. Незаметно место слепого страха заняла способность спокойно рассуждать, и Ирина задумалась. «Меня никто не видел в особняке. О том, что я хотела встретиться с Павловой и Дандре, знает только Нина, но ей я могу сказать, что подождала Дандре возле кабинета и, не дождавшись, ушла. Она поверит».

Если сейчас и обнаружилась пропажа, то прежде всего опросят слуг. Затем вызовут полицию. Обыщут дом, еще раз опросят прислугу, затем садовника, проверят, не забрался ли в дом воришка. О том, что она собиралась пройти в офис, узнают только завтра во время репетиции, тогда же наверняка опросят артистов труппы. Но, зная Павлову, можно с уверенностью сказать, что она будет защищать своих танцоров. В общем, если какие-то подозрения на ее счет и возникнут, то не раньше завтрашнего полудня. А значит… Значит, ей надо немедленно уехать! В Париж!

Точно. Она сейчас же едет к Алексею, они собираются и завтра рано утром отбывают во Францию. Они все равно туда собирались через неделю. Что ж, уедут пораньше! Лицо Ирины прояснилось.

– Ирина! Не ждал тебя так рано. Что-то случилось? – Алексей встретил ее в одной рубашке без галстука, со взъерошенными волосами. Было сразу ясно, что она оторвала его от работы.

– Завтра мы уезжаем в Париж, – прямо с порога заявила Ирина.

– Вы с труппой? У вас выступление? А как же гастроли? – попытался разобраться Алексей.

– Глупенький, – ласково поцеловав его в щеку, промурлыкала Ирина. – Никаких гастролей. Я ушла из труппы. Едем мы с тобой!

– Как, прямо завтра? Что за ерунда, ты, наверное, шутишь? – идя за ней в комнату, переспрашивал Алексей.

– Да нет же. Я абсолютно серьезно. Мы же собирались в Париж. Ну вот и поедем, только чуть раньше, – устраиваясь в кресле, проговорила Ирина.

– Но это невозможно. У меня еще есть дела, обязательства. Надо уладить массу вопросов, собрать багаж, рассчитаться с квартирой, и вообще… К чему такая спешка? – пристраиваясь у стола напротив Ирины, допытывался Алексей.

Он был высок ростом, худ, некрасив, но мил, несколько флегматичен, но бесконечно добр, щедр и, главное, терпелив. Терпение в общении с такой капризной и взбалмошной особой, как Ирина, было, пожалуй, наиглавнейшим человеческим достоинством. Алексей им обладал. А еще он был талантливым инженером и неплохо зарабатывал, что тоже, согласитесь, немаловажно. И Ирина эти качества в женихе ценила. Но были в нем все же и не очень удобные свойства, например дотошность, или, как он это называл, обстоятельность. Вот и сейчас было абсолютно ясно, что он не успокоится, пока не выяснит, почему нужно уезжать так поспешно. Необходимо было что-то срочно придумать.

– Понимаешь, я потеряла контракт, который подписывала при поступлении в труппу, и поэтому не знаю, что будет, если я просто так вот возьму и не поеду на гастроли в Австралию. Может, мне придется заплатить огромный штраф или отработать эти гастроли, – начала объяснять Ирина, состроив при этом жалобную озабоченную мину. – А я вообще не хочу больше туда возвращаться. Павлова снова сегодня ко мне придиралась. Я больше не желаю это терпеть! И поэтому я хочу немедленно уехать.

Объяснение прозвучало логично.

– Ты что же, даже не предупредишь их? – робко поинтересовался Алексей.

– Нет.

Алексей помолчал минут пять, косо посматривая на невесту.

– Ну хорошо. Допустим. Но мы все равно не можем немедленно уехать. Это физически невозможно. Да ты и сама не сможешь так быстро собраться.

– Ну хорошо, – легко согласилась Ирина, которой в голову пришла уже новая гениальная идея. – Давай сделаем так. Я уеду одна и подожду тебя в Париже. А ты приедешь, как и собирался. Заодно упакуешь и отправишь мой багаж, а я поеду только с несколькими чемоданами.

Перспектива собирать имущество Ирины не вызвала энтузиазма на лице молодого человека.

– Не волнуйся, я все заранее упакую, тебе останется только проследить за отправкой, – поспешила она успокоить жениха. А чтобы он особенно не раздумывал, соскользнула с кресла и, подойдя к нему, обвила его шею руками и одарила долгим нежным поцелуем.

– Ты согласен?

Он был согласен.

На следующее утро Ирина с двумя чемоданами – на дне одного из них, в несессере, среди носовых платочков, покоился драгоценный рубин, – шляпными картонками и саквояжем отбыла во Францию. Алексей остался улаживать ее дела и паковать багаж.

На корабле Ирина не скучала, наоборот, познакомилась с одним французским баронетом, может, и не очень молодым, но зато весьма состоятельным и галантным, о случившемся в особняке Павловой инциденте вспомнила только на пристани, увидев газетчиков. Неприятная дрожь пробежала по всему телу.

Тем не менее она нашла в себе силы купить английскую «Санди таймс» и быстренько пролистать ее. Никаких известий об ограблении всемирно известной русской балерины там не было. Неужели газетчики не пронюхали о пропаже рубина?

В это верилось с трудом. Тогда что произошло? «Неужели пропажу не обнаружили?» – не веря собственному счастью, предположила Ирина.

Когда она достала подвеску, то совершенно определенно маленькую шкатулку закрыла и положила в большую, и ту, кажется, тоже закрыла, а раз так, то пропажу подвески вообще могли не обнаружить. Ведь постороннего человека, то есть ее, в доме никто не видел. Оснований для проверки наличия всех драгоценностей у Павловой не было. Если она не собиралась брать подвеску с собой в Австралию, так и маленькую шкатулку открывать бы не стала!

Если до отъезда труппы в Австралию никаких известий об ограблении в прессе не появится, она сможет дышать свободно!

Все обошлось. Труппа уехала на гастроли. Вскоре приехал Алексей, и они обвенчались в православной церкви в Париже. Ирина сшила себе очаровательное белое платье из кружев, самого модного фасона. Ее прическу во время торжества украшала рубиновая подвеска. Может, ее алый свет и не слишком гармонировал с чистым и нежным образом невесты, зато сразу привлекал внимание дам. Еще бы, это же была не просто безделушка! Потом, правда, пришлось объясняться с Алексеем.

Он подвеску заметил, понял, какую ценность она собой представляет, и не отстал от Ирины, пока та не созналась, откуда взялась эта драгоценность. Можно было бы соврать, что это ее наследство, но увы: Ирина неоднократно рассказывала Алексею, что их семья, уезжая из России, потеряла все. Маме и бабушке даже пришлось заложить обручальные кольца, чтобы их семья на первых порах продержалась в эмиграции.

В будущем надо быть осторожнее с откровениями, сделала для себя вывод Ирина.

Что же касается Алексея, он был в ужасе от случившегося. Настаивал, чтобы Ирина немедленно вернула подвеску хозяйке с извинительным письмом. Выслала почтой, и немедленно!

Ирина еле отбилась, нажимая на то, что Павловой сейчас нет в Англии, а ее австралийский адрес она не знает. И потом, вдруг такая ценность затеряется в пути, что тогда? Алексей немного успокоился и согласился подождать.

Но тут неожиданно быстро решился их вопрос с выездом в Россию, Алексей в суете забыл о подвеске, и Ирина благополучно вывезла ее в Страну Советов.

Глава 1

Москва. 1937 г.

– Дуся! Мне страшно нужны деньги! – влетая в кабинет мужа, промурлыкала Ирина. – Сто рублей!

– Ирина, ты с ума сошла? Опять денег? Ты понимаешь, что я советский служащий, а не американский миллионер? – отрываясь от бумаг, возмущенно восклицал Зиновий Яковлевич.

С Алексеем Хохловым Ириша развелась еще в 1934 году. Времена были непростые, Ирина кожей чувствовала, как над мужем сгущаются тучи. Ирочка всегда была существом тонко чувствующим, а потому уловила эти веяния задолго до разразившейся трагедии и по совпадению вдруг поняла, что мужа уже не любит и дальнейшей жизни с ним не представляет, а тут еще очень кстати подвернулся высокопоставленный работник Наркомфина с хорошими карьерными перспективами и жилплощадью. В общем, все решилось само собой. Ирина вместе с сыном Толиком переехала в дом на Новинском бульваре. Алексея арестовали спустя девять месяцев после ухода Ирочки.

– Зюся, у нас через неделю премьера, ты же не хочешь, чтобы я пришла на банкет в какой-то застиранной тряпке? – Ирину ужасно забавляло имя мужа. Зиновий. И она взяла себе за привычку поддразнивать его, называть смешными ласковыми прозвищами, к тому же и вид у Зиновия Яковлевича был вовсе не грозный, а безобидно-недотепистый. Он был невелик ростом, округл, со смешной, похожей на капустный кочан головой, унылым носиком и близорукими глазами.

В молодости Ирочка ни за что бы не обратила на него внимание. Но с возрастом она поумнела и теперь уделяла внешности мужчин самое незначительное внимание. За исключением, разумеется, любовников – они у нее всегда были статными красавцами, а иначе в чем смысл?

– Ирина, какие тряпки? На прошлой неделе ты сшила себе роскошное платье и едва ли раз его надела! – продолжал упорствовать Зиновий Яковлевич. – К тому же я тебя уже не раз просил вести себя скромнее. Ты видишь, что происходит? Ты заметила, сколько у нас соседей сменилось за последний год, ты понимаешь, что сейчас не время для легкомыслия? Надо сидеть и не высовываться! – Состроив несчастное лицо, он демонстративно схватился за сердце. – И к тому же откуда такие деньги? Надо жить экономнее. Бережливей.

– Ну Зюсик, ну пожалуйста. Ну ты же знаешь, как для артистки важно хорошо выглядеть. Ну если хочешь, я скажу Вере, чтобы она не покупала мяса на этой неделе?

– Что еще за глупости, а что мы есть будем?

– Постные голубцы, или вот картошку, а еще я слышала, можно брюкву есть, – хитро посверкивая глазами, предложила Ирина, ласково поглаживая лысеющую макушку мужа.

– Ирина, ты нас разоришь! Ты нас погубишь! – Доставая из ящика стола деньги, Зиновий Яковлевич стонал.

– Скажу Вере, пусть купит сегодня твою любимую вырезку, – забирая у мужа купюры, пообещала Ирочка. – Вера! Верочка! – довольная, нараспев позвала Ирина. – Зиновий Яковлевич попросил приготовить его любимую говядину.

Вера смотрела на невестку тяжелым неприязненным взглядом. Она была старшей незамужней сестрой Зиновия Яковлевича и вела у него хозяйство еще задолго до появления в доме Ирины Феликсовны. Невестку она категорически не одобряла. Видела насквозь. Но бороться с нею не пыталась, заранее признав свое поражение. К тому же Ирина, при всей своей противности и эгоизме, никогда не лезла в хозяйственные вопросы, не поучала, не делала замечаний. А ведь бывает еще и такое. Явится такая вот фифа и давай свои порядки устанавливать, а ты терпи, а то не нравится – изволь отправляться на все четыре стороны. А отправляться Вере Яковлевне было некуда.

– Ладно, – буркнула она еле слышно, но Ирина заметила ее неудовольствие и тут же радостно предложила:

– А еще купите себе пирожных, эклеров. Как вы любите.

«Вот ведь лиса, – сдерживая глупую довольную улыбку, подумала Вера Яковлевна. – Ко всем подластится».

– Вера, Толик из школы вернется, покормите его, пожалуйста. Надеюсь, этот противный мальчик из ячейки К5 не побьет его снова. – Семейство проживало в новом доме Наркомфина, в котором в свете современных веяний вместо квартир имелись ячейки. Дом был спроектирован в духе современных веяний, в квартирах не было полноценных кухонь, были маленькие спальни, зато большие, просторные гостиные. – Если этот хулиган не отстанет от ребенка, придется Толика из школы встречать, – вздыхала Ирина.

– Может, пойдете с родителями его побеседуете? – предложила Вера, хмуро глядя на невестку.

– Да что вы, Вера. Вы же знаете, что там случилось, – переходя на шепот, проговорила Ирина: слышимость в доме была ужасающая. – На прошлой неделе у мальчика отца арестовали, как можно туда ходить? Нет, нет. Лучше уж Толика из школы встречать. Ну, я побежала. – Легко целуя Веру в щеку, Ирина попрощалась и, прихватив сумочку и перчатки, выпорхнула из дома.

– Попрыгунья-стрекоза, – пробормотала ей вслед Вера.

Ирина спешила на репетицию в самом прекрасном настроении. Происходящие в их многоквартирном доме неприятности ее не беспокоили. Женская интуиция подсказывала Ирине, что Зиновию Яковлевичу ничего не грозит. Ее муж был человек невыдающийся. Совершеннейшая заурядность во всем. Бесталанный, некрасивый, зато усердный и преданный. Кому? Начальству. Партии, Родине, любому, кто накормит, приголубит, приютит, приласкает. Такие, как Зюся, не тонут. В этом Ирина была уверена.

Ирине было уже около тридцати – сколько точно, она никому не сообщала. Но походка ее была по-прежнему по-девичьи легкой – спасибо профессии, – осанка гордой, талия тонкой. По прибытии в Москву она без труда устроилась на работу в Большой театр: все-таки имя Павловой гремело по всему миру, и тот факт, что она танцевала в труппе великой балерины, сослужил ей хорошую службу. Ее приняли в театр, и поначалу у нее даже бывали небольшие сольные партии, но что-то не сложилось. В примы она не вышла. Кто-то считал, что ей не хватило трудолюбия и целеустремленности, а кто-то – что таланта. Но Ирина не горевала, ей хватало успеха не на сцене, так в жизни. А что за радость всю жизнь у станка простоять? Нет уж, увольте, в жизни и помимо сцены существует масса удовольствий. И Ирина в полной мере жизнью наслаждалась, хотя, конечно, иногда сожалела о покинутом Париже и о немолодом французском бароне, с котором познакомилась когда-то на корабле, а потом встречалась несколько раз до приезда Алексея. Но жизнь сложилась как сложилась, и в Москве люди живут.

После репетиции Ирина с подругой Шурочкой Весловой отправились к портнихе, затем в ресторан с одним хорошим знакомым, потом снова в театр. Домой Ирина вернулась поздно, весь дом уже спал. Выпив на кухне простокваши, заботливо оставленной ей Верой, Ирина, счастливая, легла спать. День прошел чудесно.

Засыпая, Ирина со счастливой улыбкой вспомнила, как во втором акте наступила на ногу противной задаваке Лиле Арнаутовой и как у той лицо скривилось.

– Верочка, доброе утро, Зиновий Яковлевич уже на работе? – появляясь на кухне в шелковом вышитом халате и с бигуди на голове, прощебетала Ирина.

– Ушел уже, – скупо ответила Вера, продолжая ощипывать курицу.

– Ой, Вера, какая это гадость. – Морща носик, Ирина поинтересовалась: – Неужели нельзя на рынке ощипанную купить?

– Ощипанная дороже, к тому же, может, она уже несвежая или старая, – объяснила Вера.

– А Толик как? Позавтракал?

– Да уж, конечно. Не могу же я ребенка голодным в школу отправить, – стараясь сдержать эмоции, ответила Вера. Толика она любила. Сперва, когда Ирина с сыном появились в квартире, мальчик ее раздражал. Чужой, шумный ребенок, да еще от такой матери, а потом вдруг как-то незаметно привязалась и любила его теперь как родного, может, даже больше, чем Зиновия. И только очень переживала, что родной матери до него дела нет, иногда по нескольку дней сына не видит – и хоть бы что. Стрекоза. – К вам вчера приходили, – вынимая курицу из раковины, вспомнила Вера.

– Приходили? Кто? – заинтересовалась Ирина.

– Женщина какая-то.

– А как зовут, что ей было надо? – Соображая, кто бы это мог быть, и опасаясь, как бы это она не оказалась женой одного знакомого, произнесла Ирина.

– Не знаю. Спросила вас, узнала, что дома нет, и ушла.

– А как она хоть выглядела?

– Невысокая, худенькая, одета плохонько, ботинки совсем разбитые, и лицо такое… словно пьет она много.

– Кто ж это такая? – искренне удивилась Ирина. – У меня и знакомых-то таких нет.

– Я тоже удивилась, а только у меня бульон закипал на плите. Некогда было с ней разбираться.

День выдался солнечный, и Ирина, шагая по проспекту к троллейбусной остановке, счастливо щурилась, превращая солнечный лучик в разноцветный веер, улыбалась, чувствуя, как ласкает щеки нежное весеннее солнце. Слушала трамвайные трели, щебет птиц и восклицания встречных мужчин.

– Ну привет, подруга, – услышала она чей-то хрипловатый голос, и кто-то резко дернул ее за рукав пальто.

Ирина резко остановилась и открыла глаза.

– Что, не узнала? – невесело усмехнулась незнакомая женщина в сером застиранном платке и синей выгоревшей тужурке. – Нина я, Нина Обухова.

– Нина? – Ирина глазам своим поверить не могла.

Нина, изящная, красивая, цветущая женщина, всегда модно и со вкусом одетая, Нина, которую она оставила в Лондоне, превратилась в старуху, да еще, кажется, пьющую. Щеки и нос Нины покрывали специфические тонкие ниточки красно-синих капилляров.

– Боже мой! Что с тобой? Как ты здесь оказалась?

– Пойдем в сторонку, побеседуем, – беря Ирину под руку, предложила Нина.

Ирина неохотно подчинилась. Вид бывшей подруги ее поразил, но никакого желания продолжить общение, расспросить, поддержать, оказать бедняжке хоть какую-то помощь она не испытала, напротив, была бы рада поскорее от нее избавиться и уже соображала, сколько у нее в кошельке есть денег.

– Сядем, – подводя Ирину к лавочке в стороне от проспекта, закуривая папиросу, проговорила Нина. – Я уже пять лет в России. В двадцать девятом году, когда мы были на гастролях в Соединенных Штатах, я вышла замуж за Джорджа Осгуда, богатого нью-йоркского коммерсанта. Мы познакомились на одном приеме, это был головокружительный роман, через неделю мы поженились. Все было чудесно, жизнь как сказка, огромный особняк, штат прислуги, ежедневные подарки, приемы, шикарные наряды. Муж носил меня на руках. Потом он стал поговаривать о детях. Джордж очень хотел наследника. Но ничего не получалось.

Ирина слушала грубоватый глухой голос бывшей подруги, смотрела на ее худую, мозолистую, с обломанными ногтями руку и не могла представить то, о чем Нина говорила. Какие дети, особняки и драгоценности? Перед ней сидела опустившаяся нищенка, постаревшая раньше времени, подурневшая. Это был совершенно незнакомый человек. Но Нина продолжала рассказ:

– В начале тридцать третьего года муж по делам должен был ехать в Россию, возможно надолго, и я попросилась с ним. Мне очень хотелось взглянуть на родину, ведь я была так мала, когда родители бежали от большевиков. Мать меня отговаривала, умоляла не ехать, но я не послушалась.

Вначале все было хорошо. Большевики прекрасно приняли мужа, он поставлял им какое-то оборудование. У нас появились влиятельные знакомые, однажды мы даже были на приеме в Кремле. Но мы стали все больше ссориться, иногда не разговаривали по несколько дней. Муж придирался к пустякам, стал оскорблять меня. Постоянно раздражался. А как-то в июле ему нужно было поехать в Ленинград на какой-то завод, я увязалась за ним, идиотка, хотела как-то помириться, устроить романтическое путешествие, но вместо примирения он меня просто бросил.

Накануне нашего отъезда я пошла прогуляться, муж посоветовал мне пообедать в городе и не торопиться с прогулки, у него были дела допоздна. Я послушалась, а когда вернулась, не нашла ни мужа, ничего! Эта сволочь сбежала, бросив меня без денег, документов, с одним чемоданом. Мне выдали его на стойке портье! – Горький смех Нины перешел в долгий нехороший кашель. – Мерзавец!

– Ужас какой! – не удержалась от восклицания Ирина.

– Да уж. Не буду утруждать тебя рассказом о том, как я выжила. Но суть в том, что кое-как с помощью добрых людей мне удалось получить советский паспорт, мне дали крохотную комнатушку в коммуналке, и я смогла устроиться в кордебалет труппы Михайловского театра. За три года безделья я потеряла прежнюю форму, так что на многое претендовать не могла. Спасибо господину Дандре: когда я написала ему о своем бедственном положении, он прислал мне денег по телеграфу и рекомендации. Золотое сердце! Ведь мы к тому времени уже три года как не виделись, – сдерживая слезы, проговорила Нина. – Ах, если бы госпожа Павлова была жива. Она бы помогла мне вернуться в Европу!

Напоминание о Павловой неприятно царапнуло память, но Ирина тут же отмахнулась:

– Что же было дальше?

– Дальше? Я танцевала, научилась выживать на крошечную зарплату, распродавала потихоньку содержимое чемодана. А потом познакомилась со своим вторым мужем. Он был корреспондентом, работал в газете «Вечерний Ленинград». Мы жили скромно, но хорошо, дружно, тихо, а потом муж написал какую-то политически неправильную заметку, и его арестовали. Меня выгнали из театра. Жить стало не на что. От мужа не было известий. Я и сейчас не знаю, жив ли он. В общем, я кое-как насобирала денег и год назад переехала в Москву; ни о каких театрах речи уже не шло, живу в подвале, работаю на вокзале уборщицей, – потушив окурок, закончила свой рассказ Нина.

– А как ты меня нашла? – робко поинтересовалась Ирина.

– Случайно. Увидела на днях на улице, глазам своим не поверила. Это было возле театра, пошла за тобой, увидела, как ты через служебный вход зашла. Ну, поболтала с вахтером вашим, кое-что о тебе узнала. Адрес вот, например. – Искоса взглянув на подругу, Нина усмехнулась. – Хорошо устроилась. Муж начальник, дом хороший, в театре танцуешь. Молодец. Только вот знаешь, о чем я думаю?

– О чем? – насторожилась Ирина.

– Пойдем посидим где-нибудь, выпьем?

– Ой, сейчас никак не получится. Мне же на репетицию надо! – спохватилась Ирина.

– Ничего. Позвонишь, скажешь, заболела, – оборвала ее Нина. – По хахалям вместо репетиции бегаешь, так уж на старую подругу время найдешь. Пошли, угостишь меня, сто лет в ресторане не была.

– Ты что, в таком виде в ресторан собираешься? – переполошилась Ирина.

– А в чем, по-твоему, трудящиеся ходят? Не нравится – подари что-нибудь с барского плеча.

Ирина промолчала. Новая Нина ее пугала. Куда делась милая, спокойная, всегда доброжелательная и уступчивая Ниночка, которую она знала? Эта чужая грубая женщина не имела с ней ничего общего. Но отказать она побоялась.

– Ладно, подожди, я сейчас в театр позвоню, – шаря по карманам в поисках монетки, пробормотала Ирина.

Стоя в будке телефона-автомата, она судорожно соображала, куда бы повести Нину. Появиться с нею в зале «Савоя» или «Националя» было бы немыслимо, вдруг кого-то из знакомых встретишь? А куда же деваться? Ирина так нервничала, что придумать ничего толкового не удавалось.

– Ну что, пошли? – вставая со скамьи, спросила Нина. – Только знаешь что, не веди меня в столовую, поехали в «Метрополь», мы там с моим американским гадом пару раз обедали, хочу вспомнить.

Деваться было некуда. Пришлось ехать.

– На такси, – сухо велела Нина.

Поехали на такси.

– Что, не радует тебя наша встреча? – сидя за столом в ресторане, горько спросила Нина. – А меня вот обрадовала, вдруг снова вспомнила, что я человек, а не загнанный зверь, что и у меня когда-то жизнь была. – Она опрокинула в себя рюмку водки. Именно опрокинула – не выпила, не пригубила.

Ирина смотрела на подругу полными ужаса глазами и думала только о том, когда и как эти посиделки закончатся. Она ведь так напьется совсем, ее выносить из зала надо будет. Ирина невольно искала глазами официанта, рассчитывая на его помощь и сгорая от стыда. Счастье еще, что в это время народу в зале было мало, обеденное время еще не наступило.

Нина между тем с аппетитом закусывала, не переставая жаловаться на жизнь и перечислять свалившиеся на нее несчастья. Ирина старалась не слушать и незаметно посматривала на часики.

– А знаешь что, – вдруг впиваясь в Ирину глазами, спросила подруга, – о чем я вспомнила? – Она нехорошо усмехнулась. – Помнишь, как ты от Павловой сбежала? Пошла вроде как с Дандре поговорить и исчезла. Никого не предупредила об уходе, хотя и обещала. Я тогда ужасно рассердилась. Когда ты на репетицию на следующий день не пришла, все всполошились, не заболела ли? Я к тебе в тот вечер приезжала, но тебя уже и след простыл; тогда я к Алексею поехала, разыскала его на службе, он мне что-то невразумительное про Париж стал объяснять. Я понять ничего не могла и ужасно на тебя сердилась. А потом, уже на пароходе, когда в Австралию плыли, я случайно подслушала госпожу Павлову, как она с мужем разговаривала. У нее вещица одна пропала. Красивая такая подвеска с огромным рубином, она ее иногда в прическу закалывала. Очень древняя и ценная. Павлова горевала, потому что эту подвеску ей индийская махарани подарила. И никак не могла понять, куда она подевалась. Перед отъездом перебирала шкатулку и не нашла.

Нинины глаза буквально прожигали Ирину насквозь. И той внезапно стало жарко и душно.

– Так и знала, что это ты, – отводя взгляд, проговорила Нина. – Стащила, как сорока-воровка, и бежать. Да-а, мелких пакостей от тебя всегда можно было ожидать, но кража? Низко же ты пала, подруга.

– Да с чего ты взяла? Какая еще подвеска? – горячо проговорила Ирина, приходя в себя. – Я тогда пришла к Дандре разговаривать, а его не было, я постояла у кабинета минут пять и сбежала трусливо. Ты же не думаешь, что драгоценность эта у него в кабинете на столе лежала?

Но Нина ничего не ответила. Она лишь молча опрокинула в себя еще одну рюмку водки и попросила заказать на десерт мороженое.

– Сто лет его не ела, – пьяно икнула она, и Ирина успокоилась в надежде, что, протрезвев, подруга неприятный разговор не вспомнит.

Нина действительно ужасно напилась, и Ирина трусливо сбежала из ресторана, заплатив официанту, чтобы тот посадил пьяную подругу в такси.

Больше всего на свете ей хотелось навсегда забыть об этой встрече. Она была уверена, что больше они с Ниной не увидятся.

Какая наивность! Через день Нина опять поджидала подругу у подъезда, но на сей раз она хотела просто денег. Ирина выдала ей двадцать рублей и поспешила на остановку, благо троллейбус сразу подошел. Но, сидя в троллейбусе, она с кислым лицом размышляла о том, что Нина, пожалуй, возьмет привычку ходить к ней чуть не каждый день и клянчить деньги. Хоть с квартиры съезжай.

А толку что? Ирина тут же одернула себя. Нина к театру придет, еще и скандал на проходной устроит. Нет, надо что-то радикальное предпринять. Может, милицией пригрозить?

Так и пришлось сделать. Нина появилась ровно через два дня, но на этот раз Ирина была готова.

– Вот что, Нина, – подходя к подруге, строго проговорила она. – Здесь двести рублей. Возьми. Но больше сюда не приходи, иначе я позову постового, скажу, что ты вымогаешь у меня деньги и угрожаешь моему мужу, а он у меня большой начальник.

Нина посмотрела на Ирину долгим непонятным взглядом, потом молча взяла деньги и ушла. Больше Ирина ее не видела.

Глава 2

Москва. Апрель 1937 г.

– Верочка, я дома! – входя в квартиру, проговорила Ирина. – Опять у тебя дверь не заперта. Боже мой! Помогите! – Ирина выскочила обратно в коридор и заголосила.

В кухне на полу лежала Вера с проломленной головой, рядом натекла лужица крови.

Милиционер на крики прибежал быстро, соседи еще быстрее. Весь подъезд гудел как растревоженный улей.

– Что стряслось?

– Убили, кажись!

– Да что «кажись»? Убили, совершенно определенно.

– Да что вы болтаете, вовсе и не убили, вон скорая приехала. Ограбили.

– Да не ограбили, а подрались! Ножом, говорят, порезали!

– Да что вы, любезная, придумываете, не ножом и не порезали, а как раз бандиты залезли через окно.

– Это на четвертый-то этаж?

– Так они по веревке, с крыши.

Толком никто ничего не знал, но домыслов и слухов было множество.

Поскольку вся мужская часть жильцов дома была в это время на службе, то в коридоре толпились преимущественно домохозяйки, прислуга и ребятня, примчавшаяся со двора на шум и крики.

– Сядьте, гражданочка, и рассказывайте, – устраиваясь напротив Ирины за столом с блокнотом, велел строгий милиционер с седыми висками.

– Да я вот только из театра вернулась, с репетиции, – всхлипывая и промокая нос платочком, рассказывала Ирина. Веру уже увезли в больницу, к счастью, она была жива. – Пришла. Дверь не заперта, у нас такое бывает. Дом спокойный, люди приличные живут. Я позвала Веру, она не ответила. – Тут голос Ирины задрожал, и она несколько раз нервно протяжно всхлипнула, но сдержалась. – Она не ответила, я прошла на кухню… – Вот тут уж она опять заревела.

– Гражданочка, давайте поспокойнее. Родственница ваша жива, – сердито прокашлялся строгий милиционер. Истеричные дамочки его раздражали, особенно вот такие, буржуйские пережитки. Накрашенная, завитая, духами вся квартира пропахла. Фу. Разве так советские трудящиеся женщины выглядеть должны? Еще и истерики будет закатывать.

Поймав его недовольный взгляд, Ирина еще пару раз шмыгнула носом, но все же в руки себя взяла и истерику устраивать не стала.

– Дальше что было? – одобрительно кивнул милиционер.

– Дальше я выскочила из квартиры и стала звать на помощь.

– В квартиру не заходили, комнаты не осматривали? – уточнил милиционер.

– Нет. Страшно было. Я же думала, что Вера… – Ирина снова хотела было всплакнуть, но, поймав неодобрительный взгляд милиционера, передумала. – Ну, в общем, убита.

– Ясно. Тогда пройдите осмотрите квартиру и скажите, что пропало, – устало потирая лицо, распорядился милиционер. Вся квартира была перевернута вверх дном. Вспороты подушки, матрасы и одеяла, вытряхнуто на пол содержимое шкафов и комодов. В кабинете у Зиновия Яковлевича вытряхнули содержимое всех ящиков, разбили вазочки и фарфоровые статуэтки.

– Ужас! Ужас! – оглядывая разгромленную квартиру, причитала Ирина. – Варвары!

В спальне среди прочего барахла валялась раскрытая шкатулка с Ириниными безделушками.

Милиционер поднял с пола золотые сережки и кольцо.

– Интере-есно, – протянул он.

– Что вам интересно? Что тут вообще может быть интересного? На чем мы теперь спать будем? Как тут вообще жить можно? Ужас! А Толик? Толик где? – вдруг вспомнила Ирина, увидев валяющегося на полу разорванного в клочья медвежонка.

– Какой еще Толик? – оживился милиционер.

– Толик, сын!

Милиционер взглянул на медвежонка, на Ирину и, посуровев, уточнил:

– Сколько лет? Он должен был быть дома?

– Восемь, ну, в общем, наверное… – пробормотала Ирина. – Дело в том, что я в это время редко бываю дома, обычно они с Верой… – торопливо оправдывалась она. – Может, он у приятеля или на улице…

Но милиционер уже выбежал из комнаты.

– Срочно найдите ребенка! Анатолий Тутышев, восьми лет, – отдал он приказ молоденькому коллеге, дежурившему в дверях квартиры.

– Вот он, нашелся! – улыбаясь, сообщил милиционер, ведя за руку встревоженного, сверкающего любопытными глазами Толика. – В коридоре с приятелями толкался, его наши ребята в квартиру не пускали.

– Толик, сыночек! – бросилась к нему Ирина. – Где ты был?

– Во дворе гулял с Мишкой. А что с тетей Верой? Где она? – дрожащим голосом спросил мальчик, глядя на темное пятно на полу.

– В больнице тетя, с ней все будет хорошо, так доктор сказал, – твердо ответил милиционер. – И вообще все будет хорошо. Мы у вашего подъезда постового поставим.

Толика отправили к соседям в сопровождении молоденького милиционера, а Ирину опять проводили на кухню.

– Итак, гражданка Тутышева, что именно искали в вашей квартире?

– Я не Тутышева, я Лукина. Это моя девичья фамилия, я ее не меняла, – кокетливо пояснила Ирина.

– Хорошо, Лукина. Так что же здесь искали?

Ирина уже и сама поняла, что к ним не просто вор залез и искали не деньги и не ценности, а совершенно определенную ценность, ее подвеску, точнее, подвеску Анны Павловой. Эту подвеску Ирина несколько лет назад отдавала в чистку ювелиру, и тот, немного поколдовав над драгоценностью, сделал так, что при желании ее можно было превращать в две отдельные вещи: из цепочки получался браслет, а подвеску можно было носить как брошь. Иногда Ирина надевала их вместе, как комплект, иногда по отдельности. Но брошь только в самых торжественных случаях и только в сопровождении мужа. Хранила она ее в тайнике под половицей, а половица была прижата ножкой кровати, и сейчас, сидя на кухне, Ирина боролась с желанием немедленно отодвинуть кровать и проверить тайник.

– Я не знаю, что искали. Все мои украшения рассыпаны по полу в спальне, – глядя милиционеру в глаза, максимально убедительно ответила Ирина.

Милиционер, глядя на эту расфуфыренную, избалованную дамочку, ни слову не верил. И в общем, с удовольствием бы плюнул на все и расследовать дело не стал бы, если бы не «бы». Едва не погибла женщина. Мальчонка чудом уцелел: не гуляй он на улице, неизвестно, как бы все обернулось. А потому придется эту фифу дожимать.

– И все же, гражданочка, подумайте… – Договорить он не успел: на кухню вбежал, обливаясь потом, красный от волнения, нервный, упитанный товарищ в сером плаще с толстым портфелем.

– Я только что узнал… Мне только что сообщили… Что с Верой? – с трудом переводя дыхание, бормотал вновь прибывший, привалившись к косяку кухни.

– Она жива, ее в больницу увезли, – вскакивая с табуретки, проговорила Ирина. – Зюся, ты весь мокрый, тебя продует, снимай пальто. Ты что, по лестнице бежал? Тебе же с сердцем плохо будет! – суетилась она, обтирая мужу потный лоб платочком. Обычно Ирина так себя не вела, но под пристальным взглядом милиционера рада была изобразить заботливую жену. – Это мой муж Зиновий Яковлевич, – обращаясь к милиционеру, представила она.

– Говорят… нас… ограбили? Мои бумаги… стол? – Пыхтя и отодвигая в сторону жену, Зиновий Яковлевич протянул руку к милиционеру.

– По свидетельству вашей супруги, в доме ничего не пропало, но вот насчет бумаг советую проверить немедленно. – Милиционер нахмурился. Дело начинало скверно пахнуть.

С трудом оторвавшись от косяка, Зиновий Яковлевич поспешил в кабинет.

– Боже мой! Боже мой! Что же это за безобразие? – Он скинул плащ и шляпу на пол и, упав на колени, принялся рыться в бумагах. – Чернилами все залито! – причитал он. – Ох, это все мусор, это тоже не надо, речь моя где? В папочке лежала, в серенькой, на тесемочки была завязана! Неделю работал, в понедельник заседание, мне выступать! Цифры, графики!

– Скажите, товарищ, вы что же, дома секретные документы хранили? – наблюдая за ползающим по полу хозяином квартиры, поинтересовался милиционер.

– Да что вы! Что вы! Как можно! – выпрямляясь, с возмущением спросил Зиновий Яковлевич. – Никогда! Ни при каких обстоятельствах! Эта речь приурочена ко дню рождения Ленина – об успехах нашей страны, и вообще. Мне поручили доклад, это очень почетно и ответственно! Я сутками над ним трудился, даже домой брал, чтобы поработать. И вот что вышло! – Он жалобно всхлипнул и снова принялся шарить по полу.

– А вы что же ему не поможете? – обратился к стоящей в дверях Ирине милиционер.

Ирина недоуменно взглянула на него, потом на пол. Ползать по полу среди бумаг и разлитых чернил она совершенно не собиралась и вообще была поглощена мыслями о том, как им теперь жить в этой разрухе? Кто все это уберет и что делать, пока не выздоровеет Вера? Хоть из дома уезжай! Но, как назло, в театре никаких гастролей не предвидится. Что делать?

– Гражданочка?

– Ах да. Я боюсь, что только помешаю, – спохватилась Ирина.

– Нашел! Цела. Слава тебе господи! – Поднимаясь с пола, Зиновий Яковлевич счастливо потрясал папкой. – Чистенькая. А вот письменный прибор, кажется, разбился, и чернила все вылились… О, перо мое любимое… – разглядывая зажатое в руке перо, бормотал Зиновий Яковлевич. – Ириша, надо бы здесь все прибрать. Бювар мой запачкался – хорошо бы отмыть, а я сейчас быстренько переоденусь и снова на службу.

Ирина сверлила мужа раздраженным взглядом, но ответить ему не могла. А потому, когда из спальни донесся его крик, полный ужаса, даже порадовалась в душе.

– Ириша, мои костюмы!

«Так тебе и надо, индюку», – подумала она злорадно, но тут же вспомнила про свои платья, и настроение ее снова испортилось. А может, рассказать милиционеру про Нинку? Вон она что устроила, стерва неблагодарная! Пусть ее посадят. Про подвеску можно что-нибудь наврать, зато потом жить спокойно.

– Извините, как ваше имя-отчество? – беря милиционера за локоток, мягко спросила Ирина.

– Петр Семенович.

– Петр Семенович, я не сразу сообразила. Но вот сейчас вспомнила, – ведя его обратно на кухню, подальше от причитаний мужа, проговорила Ирина. – Несколько дней назад возле дома я совершенно случайно встретила свою давнюю знакомую. Мы не виделись лет десять, даже больше. Когда-то мы танцевали в одной труппе. Так вот, она очень изменилась за эти годы, опустилась, стала пить, жизнь у нее не сложилась. Я пожалела ее, накормила, дала немного денег. А спустя два дня она снова пришла, теперь она уже требовала денег.

– И что же? На нее думаете?

Тема была щекотливая, Ирине очень не хотелось рассказывать про рубиновую подвеску, но и обойтись без нее в этой истории никак не получалось.

– В общем, да, – осторожно, взвешивая каждое слово, приступила к делу Ирина. – Она, знаете ли, еще два раза приходила и теперь уже не просила о помощи, а требовала ее. Я испугалась, что она теперь будет тянуть из меня деньги вечно. Мужа я беспокоить не хотела, в милицию заявлять тоже. Все-таки подруга, хоть и бывшая. И тогда я собрала все деньги, какие у нас были, и при последней встрече отдала их Нине, твердо сказав, что это в последний раз и что, если она еще раз придет, я сообщу в милицию.

– Логично. Но вот что странно. Она же не преступница и не сумасшедшая. Если уж залезла к вам, то наверняка прихватила бы ценные вещи, – нахмурился Петр Семенович. – А тут…. – Он многозначительно осмотрел разгромленную кухню.

– Да, вы правы, но понимаете, пропали только деньги, и то немного, тут вот какое дело, – нервно теребя кончик шелкового шарфа, проговорила Ирина. – Нина была уверена, что у меня имеется одна очень ценная вещь. Подвеска с рубином. Мне ее когда-то подарила сама Анна Павлова. Вы знаете, кто это? – спохватилась Ирина, взглянув на равнодушное лицо милиционера.

– И кто это?

– Это величайшая русская балерина! Неужели вы о ней не слышали?

– Нет. Но вы, гражданочка, продолжайте.

– Мы вместе с Ниной танцевали в труппе Павловой, давно, еще в двадцатых годах. Павлова умерла в тридцать первом, – сочла полезным пояснить Ирина. – И вот Нина считала, что эта подвеска по праву должна была достаться ей, и очень ревновала. Так вот мне кажется, что Нина могла искать именно ее. Во-первых, подвеска очень ценная, а во-вторых, чтобы отомстить мне.

– За что?

– Ну как же? За успех, за счастливо сложившуюся жизнь, – с искренним недоумением проговорила Ирина.

– Гм. И где сейчас эта подвеска, она на месте?

– Дело в том, что у меня ее давно уже нет. Мне пришлось продать ее. И даже не целиком, а разобрав на камни. Частями. – Это был хитрый ход, Ирина его специально продумала: продать отдельные камешки можно кому угодно, а вот дорогое ювелирное изделие… Вдруг бы милиции пришло в голову выяснять, кому, когда и за сколько она продала этот медальон? А так с нее взятки гладки. – В моей жизни был очень непростой момент, нужны были деньги.

– Гм. Фамилия, имя вашей подруги, где живет, – коротко, по-деловому спросил Петр Семенович.

– Нина Александровна Обухова. Только это ее девичья фамилия, – сообразила Ирина. – Но она дважды была замужем, и какая у нее фамилия теперь, я не знаю. Может, Обухова. А может, и другая.

– Ладно, разберемся. Где живет?

– Не знаю. Я адреса не спрашивала, она только жаловалась, что живет в подвале. Ой, вспомнила! Она говорила, что работает на вокзале уборщицей.

– На каком?

– А… я не знаю. Она не говорила, на каком, а я была так потрясена всем, что тоже не спросила.

Петр Семенович лишь тяжело вздохнул, глядя на безмозглую фифу, стоявшую перед ним. Вот зачем им в светлом коммунистическом будущем такие вот профурсетки, какой от них толк? Тоже мне балерина.

Но какой бы ни была хозяйка квартиры, а дело расследовать придется, все-таки человек пострадал.

Милиция ушла. Зиновий Яковлевич, причитая и охая, отправился на службу, а Ирина осталась одна в разгромленной квартире.

Спасибо, соседки выручили. Идочка Вахновская домработницу прислала, и Галина Петровна тоже, а еще Зинаида Еремеевна снизу пришла, тоже помогла. В общем, порядок навели, вещи в чистку сдали, кто одеяло одолжил, кто подушку, но к вечеру быт кое-как наладился, и Ирина повеселела. А еще Грановские из соседнего блока в отпуск собрались, и их домработница согласилась Ирине по хозяйству помочь, пока супруги из отпуска не вернутся.

Ирина даже начала подумывать, что все случившееся к лучшему. Милиция ее больше не беспокоила. Нина не появлялась, Вера шла на поправку. Жизнь была прекрасна и удивительна до тех пор, пока…

Это случилось примерно через неделю после нападения на Веру. Ирина возвращалась домой поздно и без провожатых. Такое случалось крайне редко, обычно ее провожали поклонники или компания, с которой они устраивали посиделки после спектакля. Иногда даже муж. Зюся хоть и нечасто, но бывал на ее спектаклях: это льстило его самолюбию – видеть жену на величайшей сцене страны, особенно в большие праздники, когда в зале появлялось руководство Советского Союза. У него даже сердце трепетало в такие моменты.

Но в этот вечер Ирина возвращалась домой одна. Капитана Осинина отправили на какие-то секретные учения, Вадик Липницкий ногу сломал, Тамара Кравченко со своим кавалером на дачу укатила – в общем, образовался вакуум. А Зюсе продуло спину, и он второй день подряд лежал дома на диване, стонал и действовал ей на нервы.

И вот Ирина после спектакля шла к дому от остановки, когда сзади на нее кто-то напрыгнул, приставил нож к горлу и, дыша на нее запахом табака и старого перегара, грубо потребовал:

– Где подвеска, дрянь? Куда дела, тварь?

Ирина от страха онемела и готова была упасть в обморок.

– Что молчишь, гадина? Подвеска где? Зарежу мерзавку! – шипел в самое ухо бандит, прижимая крепче к горлу холодную полоску стали.

Неизвестно, чем бы все это закончилось, но в это время во двор вошла компания молодежи, и напавший на Ирину бандит, сильно оттолкнув ее от себя, с треском ломанулся в темные кусты в углу двора. Ирина упала на тротуар. Ребята подбежали к ней, помогли подняться. Кто-то погнался за нападавшим, но он шмыгнул в какую-то щель в заборе и был таков. Потом с проспекта прибежал постовой. Ирину проводили до дома, а на следующий день ее навестил Петр Семенович, тот самый милиционер с седыми висками.

– Ну, гражданка Лукина, рассказывайте. Что у вас тут стряслось?

– На меня напали! – обиженно проговорила Ирина.

Весть о вчерашнем происшествии облетела уже весть дом, Зиновий Яковлевич даже встал с дивана от возмущения и беспокойства и полночи требовал от Ирины, чтобы она ушла из театра, прекратила эту ночную богемную жизнь и сидела дома и варила борщи, как все приличные жены. Естественно, Ирина это требование решительно отвергла, и полночи супруги скандалили.

А теперь вот явился этот милиционер. Ирина посчитала, что вполне своевременно.

– Подробности нападения? – сухо поинтересовался он.

– Я возвращалась из театра, шла к дому от остановки троллейбуса. Во дворе было темно; когда я пошла к своему подъезду, кто-то набросился на меня со спины и прижал к горлу нож, – плаксиво рассказывала Ирина.

– И что же ему было нужно? Сумочку? Кошелек? Деньги? Украшения? Что?

– Подвеску!

– Любопытно, – совершенно равнодушно заметил милиционер куда-то в угол и продолжил: – Мы выяснили, где работает ваша подруга, точнее, работала. Она уже неделю не появляется на работе. По месту жительства ее также не видели. Ее сожитель, буфетчик с Балтийского вокзала – там она, кстати, и работала уборщицей и посудомойкой, – тоже ее давно не видел. Сперва, говорит, она пить начала. Деньги у нее откуда-то появились, а потом вдруг совсем исчезла. И вещи кое-какие тоже пропали.

– А что же он ее не искал?

– Говорит, думал, что запила или хахаля нового нашла. Ему, в общем-то, все равно, не жена же, а так, временное явление. Говорит, что и сам ее уж прогнать хотел, потому что пить много стала.

– Вот гад! – не сдержалась Ирина.

– Да, тип неприятный, – согласился Петр Семенович. – В общем, не нашли мы вашу подругу, как в воду канула. Может, и нет ее уже; морги мы проверяем, пока тело не найдено. Но сейчас мне становится абсолютно ясно, что в обоих нападениях – на вас и вашу родственницу – участвовал кто-то неизвестный. Или у вашей подруги появился сообщник, или она кому-то проболталась про вашу подвеску и теперь за вами охотится неизвестно кто. Самый плохой вариант, – сокрушенно покачал головой Петр Семенович.

– Боже мой, какой ужас! Что же теперь делать? – Ирина прикрыла руками лицо. Какой-то неизвестный бандит охотится за ними! За ней! Ужас!

– Не волнуйтесь, гражданочка. Мы поставим постового у вас во дворе, да и на проспекте предупредим, и у театра. А вы старайтесь одна по ночам не гулять, – посоветовал Петр Семенович.

Легко ему говорить!

После нападения на Ирину буфетчик тоже пропал. Не вышел на работу без всякого предупреждения, а когда вскрыли его комнату, выяснилось, что пропали все его ценные вещи и документы.

Обоих – и Нину Сурмилину, бывшую Осгуд, бывшую Обухову, и буфетчика – объявили в розыск.

Никаких происшествий с Ириной больше не было. И она постепенно успокоилась, жизнь вошла в свою колею, про историю с нападениями все постепенно забыли.

Глава 3

Ленинград. Апрель 1950 г.

– Сюда, сюда пожалуйста! – всхлипывая, хозяйка квартиры вела молоденького милиционера. – Вот здесь на него напали. Муж работал, сидя за столом. Он приболел немного и остался сегодня дома работать, я в магазин ушла. Прихожу домой – дверь открыта, все перевернуто, а муж на полу возле стола лежит, и голова в крови.

– А еще кто-нибудь с вами проживает?

– Нет. Двое нас. Сын погиб еще в сорок первом в бомбежку, невестка в блокаду умерла, а детей у них не было. Так что мы вдвоем, – печально пояснила хозяйка квартиры.

– Ясно. Скорую вызвали?

– Вызвали, у нас телефон в квартире. И милицию вызвали, а вас, наверное, соседка привела?

– Наверное. Гражданка на проспект выскочила с криками «убили!», – строго нахмурился молоденький милиционер. – А оказывается, все живы.

– Слава богу. Я так сперва испугалась, показалось, что муж не дышит, а потом он застонал, и я его кое-как на диван перетащила, – продолжала всхлипывать хозяйка.

И она, и муж были люди уже немолодые, за шестьдесят, вида интеллигентного, да и квартира… сразу видно, ученые. Все стены в книжных стеллажах, как в библиотеке, на столе бумаги разложены, книги.

– А пропало что-нибудь в квартире, вы не смотрели?

– Ой, да когда же? Я вот с мужем: пока перетащила на диван, пока полотенце мокрое принесла – не до того было!

В коридоре раздались голоса, хлопнула дверь, и хозяйка поспешила в прихожую.

– Сюда, доктор, проходите, – раздался ее взволнованный голос.

Милиционер, увидев строгую, в белом халате, докторшу, из комнаты поспешил выйти и занял пост в дверях квартиры до приезда уголовного розыска.

– Разойдитесь, товарищи, освободите дорогу! – послышался из парадной строгий гулкий голос, и молоденький милиционер, одернув гимнастерку, распахнул дверь квартиры.

– Младший лейтенант Усиков, – доложил он. – Ограбление. Пострадавший, хозяин квартиры, находится в кабинете. Там жена и врач из неотложки.

Коренастый, абсолютно седой, как лунь, сотрудник уголовного розыска и двое его коллег, один помоложе, другой постарше, с потертым чемоданчиком в руке, молча проследовали в указанную комнату.

– Здравствуйте, граждане, уголовный розыск, майор Ерохин. Где у нас пострадавший? – входя в кабинет, представился седовласый майор.

– Здравствуйте. Доктор Литовченко. Пострадавший – вот он, но мы его сейчас забираем в больницу, у товарища черепно-мозговая травма, нужна госпитализация.

– Ладно, доктор, но сперва мы его должны допросить, – продвигаясь к дивану, на котором лежал мертвенно-бледный, с забинтованной головой, довольно упитанный хозяин квартиры, заявил майор Ерохин.

– Можете, конечно. Но он ничего не видел: удар был нанесен сзади, сильный – пострадавший сразу потерял сознание.

Лежащий на диване пострадавший согласно промычал.

– Товарищи, поможете нам снести больного вниз к машине? – попросила молодых сотрудников милиции врач, и те с согласия майора взялись за носилки.

– А вы, значит, жена пострадавшего? – обратился майор к суетящейся возле мужа хозяйке дома.

– Да. Вы извините меня на минуточку, я Борю провожу. И надо ему что-то теплое с собой собрать, хоть носки шерстяные: в больнице всегда холодно. Щетку, наверное, и белье? Доктор, что надо собрать? – Она поспешила прочь из комнаты вслед за процессией.

– Ладно, давай, Карпухин, приступай к осмотру места преступления, – велел майор, поднимаясь с места, и сам приступил к осмотру комнаты. Когда хозяйка квартиры вернулась, криминалист заканчивал работу, а майор беседовал в прихожей с молодым сотрудником. – Все, Сергеев, отправляйся на поиски свидетелей, а я тут закончу. Итак, ваша фамилия, имя, отчество? – присаживаясь за стол в гостиной, приступил к допросу майор.

– Баженова Клавдия Филимоновна, одна тысяча восемьсот восемьдесят шестого года рождения, проживаю здесь, улица Толмачева, дом восемнадцать, квартира восемь, – нервно теребя платочек и глядя на майора несчастными, полными страха глазами, отрапортовала хозяйка.

– С кем проживаете?

– Вдвоем с мужем, я уже вот товарищу объясняла. Мой муж, он профессор востоковедения. Сын наш и невестка погибли в войну, внуков нет. Живем вдвоем.

– Так. Расскажите, что произошло и когда?

– Утром Борис Владиславович почувствовал себя неважно: сердце, давление подскочило и общее состояние нехорошее. У них вчера было заседание ученого совета, может, просквозило? – рассказывала Клавдия Филимоновна. – В общем, он позвонил в институт, предупредил, что приболел, и остался работать дома. А я с утра накормила его завтраком и ушла в магазин, потом мне надо было за свет заплатить, потом в аптеку. Меня не было часа два, может, чуть больше, – поглядывая на часы, пыталась сообразить хозяйка. – А когда пришла, вижу: дверь квартиры приоткрыта. Я сразу почувствовала неладное, бросила покупки в прихожей и побежала в кабинет, а там Борис Владиславович на полу… – Тут она не выдержала и уткнулась, всхлипывая, в платочек.

– Та-ак, – почесал задумчиво макушку майор. – Ну а у кого, кроме вас с мужем, имеются ключи от квартиры?

– Ни у кого. То есть у племянника нашего, у Павлика.

– Что за Павлик? Фамилия, имя, отчество, где живет, где работает?

– Вы что же, на него думаете? – оторвалась от платочка Клавдия Филимоновна. – Что вы! Павлик порядочный человек, это родной племянник Бориса Владиславовича. Да и вообще, разве нормальный человек мог бы такое совершить? Это наверняка бандиты какие-то!

– Может, и так. А только дверь вашей квартиры не была взломана, ее открыли интеллигентно, ключиками. И, судя по всему, тот, кто к вам забрался, хорошо знал, что в это время дома никого не будет, – наставительно проговорил майор.

– С чего вы так подумали? Мне вот так совсем не кажется, – нахохлилась Клавдия Филимоновна.

– Ну как же? Вы же говорили, что ваш муж утром обычно уходит на службу? Так?

– Да.

– А вы, вероятно, с утра всегда выходите в магазин, или в аптеку, или еще куда?

– Конечно, я стараюсь сделать все дела пораньше, чтобы к приходу Бориса Владиславовича успеть приготовить обед. Да и народу в это время поменьше, и продукты посвежее.

– Ну вот. Достаточно было незаметно проследить, что вы ушли из дома, и можно идти на дело, – самодовольно заметил майор.

– Может быть, но при чем тут Павлик? Он солидный, уважаемый человек, а не домушник. Павлик работает директором торговой базы, он член партии, ему в этом году пятьдесят лет исполнилось, его секретарь райкома лично поздравил! А вы его в такой подлости подозреваете!

– Не подозреваю, а провожу следственные действия. Выясняю, у кого могут быть ключи от вашей квартиры, и делаю это добросовестно. Итак, фамилия, имя, отчество вашего племянника и его домочадцев. У него же есть семья?

– Разумеется. Дочь школьница, маленькая еще девочка, не помню сколько лет, жена, ее сын от первого брака. Уже взрослый мальчик, в институте учится. Жена бывшая балерина. А живут они недалеко от нас на набережной Фонтанки, сразу за Аничковым дворцом.

– Так. А еще у кого-то ключи от вашей квартиры могли быть?

– Да нет. Откуда?

– Может, кто-то из вас их терял не так давно и пришлось сделать дубликат?

– Нет, нет. Ничего такого не было. Борис Владиславович, конечно, несколько рассеян, но ключей он точно не терял, я бы знала, – категорически заявила Клавдия Филимоновна.

– Ладно. Теперь по поводу пропавшего имущества. Надо составить список.

– Деньги пропали. Они вот тут хранились, в коробочке в буфете. Три тысячи рублей. – Клавдия Филимоновна, обходя комнату, заглядывала всюду. – Потом, мои сережки пропали, простенькие такие, серебряные с гранатом, я их сегодня надеть хотела, но тут Борис Владиславович стал жаловаться на самочувствие, я их на краю буфета положила и забыла про них, а вот теперь их нету. Но это все ерунда. Главное – это коллекция Бориса Владиславовича. Он профессор востоковедения, а эту коллекцию еще его отец начал собирать. Он в молодости был очень впечатлен географическими открытиями и путешествиями Николая Михайловича Пржевальского и даже лично участвовал в его последней экспедиции, и с тех пор очень интересовался Востоком и заразил в детстве этим увлечением моего мужа. Свекор был географом, а вот муж стал востоковедом. Так что коллекция для нас очень значимая, есть и редкие экземпляры, – с гордостью рассказывала Клавдия Филимоновна.

– И что, все цело? – разглядывая разложенные за стеклом на полках глиняные и бронзовые сосуды, статуэтки, свитки, какие-то непонятные предметы утвари, поинтересовался майор.

– Сейчас, сейчас. Вот тут стояла небольшая, размером с чайную чашку, статуэтка Будды. С научной точки зрения не самый ценный экземпляр, но она была сделана из серебра с инкрустациями из золота и полудрагоценных камней. Красивая очень, декоративная. Я ее любила, – с легкой грустью проговорила Клавдия Филимоновна. – Слава богу, шамшир на месте! – воскликнула она, найдя глазами висящую над диваном кривую саблю с украшенной красными мелкими камешками и слоновой костью рукоятью. – Он очень старинный и очень острый! И ятаган цел! Видите, вот этот небольшой кинжал? Тоже очень старинный.

– Хорошо, что ни одним из них вашего мужа не зарезали. Опасные вещицы, – скептически рассматривал оружие майор. – Небось еще и остро наточенные?

– Муж специально не точил, только чистил, но они и сами по себе острые.

– Ясно. Еще что?

– Вот этот сосуд – он невзрачный, но тоже очень ценный, иранский, – цел, слава богу. Геммы тоже целы, Борис Владиславович бы не пережил. Если честно, кроме Будды я ничего не замечаю, – с удивлением проговорила Клавдия Филимоновна. – Только деньги и вот эта статуэтка. Даже странно. Я думала, что воры вынесли все, – растерянно проговорила Клавдия Филимоновна.

– Действительно, странно, – согласился майор. – Конечно, некоторые вещи из вашей коллекции выглядят, мягко говоря, непривлекательно для неграмотного домушника. Но вот оружие… Да и висит на видном месте. Может, вор искал какую-то конкретную вещь? – задумчиво проговорил майор. – Был у меня перед войной случай. Ограбили одного ювелира, и тоже очень странно: деньги взяли, еще какую-то чепуху, хозяина пытали, а много чего интересного не прихватили. Потом выяснилось: у него хранился бриллиантовый аграф огромной ценности, за ним и охотились. Ювелир вместо того, чтобы сразу нам признаться, врал и выкручивался, в результате его жена с ребенком погибли. Да.

– Ужас какой! – замахала руками Клавдия Филимоновна.

Она была невелика ростом, пухленькая, очень домашняя и беззащитная и выглядела до смерти перепуганной. Но глазки ее беспокойно забегали, когда она услышала рассказ майора.

– Клавдия Филимоновна, мы же уголовный розыск, мы расследуем бандитское нападение на вашего мужа, а не реквизируем ценности и тем более не караем за то, что вы ими владеете, – мягко беря за локоть хозяйку, проговорил майор. – Ваш муж уважаемый ученый, а не спекулянт и не буржуй.

– Это правда. Мы всю жизнь живем честно, у нас все трудятся! Я тоже всю жизнь проработала на заводе инженером, это я после войны сдала, не могу больше на производстве, – взволнованно проговорила Клавдия Филимоновна.

– Ну вот видите. Вам бояться нечего, это пусть бандиты боятся, – строго проговорил майор.

И Клавдия Филимоновна дрогнула.

– Есть у мужа одна вещь. Это подвеска, старинная, индийская, с большим рубином. Он ее купил по случаю в эвакуации.

– Она на месте?

– Не знаю. Муж ее на виду не держал, надо проверить. Извините, я на минуту. Нет! Шкатулка пустая! – раздался через минуту крик хозяйки. – Она вот тут лежала, в этом ящичке. Он просто так не открывается, секрет знать надо, – рассказывала Клавдия Филимоновна, показывая небольшой ящичек в старом потертом бюро, стоящем в углу кабинета. – Надо сперва вот эту планочку сдвинуть, а потом уже открывать, а вот футляр от подвески.

– Опишите, как она выглядела и сколько примерно стоит, – строго велел майор, кивнув эксперту, чтобы тот осмотрел внимательно бюро и футляр, и очень горюя, что хозяйка квартиры стерла половину отпечатков.

– Камень, рубин, вот такого примерно размера, – соединяя большой и указательный пальцы, показала Клавдия Филимоновна. – По форме напоминает каплю. Вокруг него камешки поменьше. Изумруды и бриллианты. Сколько он стоить может, я не знаю, мы его продавать не собирались. Это очень редкая вещь, индийская работа, кажется, пятнадцатого века. Но точно очень дорогой.

– Кто знал, что вы им владеете?

– Племянник, его жена, еще один старый приятель Бориса Владиславовича, он как раз специалист по Индии – но, поверьте мне, это кристальной честности человек, и вообще. Может, еще кто-то из знакомых мужа? – растерянно размышляла Клавдия Филимоновна. – Не знаю. Но я о нем точно никому не рассказывала.

– Итак, товарищи, что думаете по поводу ограбления профессора Баженова?

– А что тут думать? Все ясно: кто-то из своих орудовал, – уверенно заявил Леня Сергеев, молодой, решительный парень, попавший в милицию после демобилизации и хотя уже поднабравшийся кое-какого опыта, но все равно смотревший на жизнь слишком прямолинейно и незамысловато.

– Не знаю. Я бы с выводами не спешил, – задумчиво протянул старейший сотрудник отдела, попавший в милицию сразу после революции, еще в девятнадцатом году, прямо с завода, Иван Дорофеевич Смолов. – Зачем своим эту подвеску красть? Она им и так достанется, когда профессор помрет. А он уже немолодой, своих детей нет, племянника, судя по всему, любит. И к чему такие хлопоты? К тому же не пьяница какой-то, а должность занимает. Сомневаюсь.

– Вот и я сомневаюсь, – почесал подбородок майор. – Я бы коллег и знакомых коллекционеров прощупал для начала.

– А где они ключи от профессорской квартиры взяли? Дверь-то не взломана, а у племянника могут долги быть или еще чего. Может, любовница жадная? – не согласился Леня.

– Ключи можно раздобыть, – проговорил майор. – Жена говорила, профессор рассеянный, может, на работе бросил где-то портфель, у него ключи на время вынули, дубликат сделали, а потом на место положили. Ученые – они такие, все время в облаках витают, – заметил он.

– Ну-у не знаю, – протянул с сомнением молчавший до сих пор Саня Головко. – У меня сосед доцент, ух и ушлый мужичонка. Своего не упустит. Так что насчет ученых я бы поспорил.

– Значит, так. План такой. Иван Дорофеевич работает по племяннику. Саня Головко в Институт востоковедения. Ну а Леня Сергеев продолжает работу по поиску свидетелей. Кстати, вчера удалось что-то выяснить по горячим следам?

– Пока нет. Парадная у Баженовых с улицы, а это дело такое, – вздохнул Леня. – Вот если бы со двора, тут бы точно кто-то что-то да заметил бы.

– Попробуй жильцов дома напротив опросить, – посоветовал майор.

– Есть.

– А я съезжу в больницу, попробую с пострадавшим побеседовать, – закончил совещание майор. – Ах да. Лень, не забудь про серебряного Будду. Комиссионки, скупки и так далее, может, он нас выведет на грабителя. Есть у меня мысль, что кражу подвески могли заказать, а вот Будду и деньги вор прихватил по собственному почину. Работаем.

Глава 4

Ленинград. Апрель 1950 г.

Леня Сергеев следственную рутину сперва недолюбливал. Суеты много, а толку с гулькин нос, а то и вовсе нет. Ему, когда в уголовный розыск пришел, все мечталось о перестрелках, засадах, погонях. И они, надо сказать, тоже бывали, особенно в сорок шестом – сорок седьмом: оружия-то много после войны осталось, вон хоть в поля выезжай и собирай. Бывало, и автоматы изымали. И налеты были бандитские, и погони с перестрелками. Но время шло, и работа уголовного розыска приносила плоды. С каждым годом в городе становилось спокойнее. Вот и ограбление Баженовых, тихое такое себе дельце. Ни трупов, ни вооруженных до зубов бандитов. А работы будет будь здоров. И работа по нему будет сплошной рутиной. Но, к счастью, Леня научился и из нее пользу извлекать. За годы работы в УГРО Леня с какими только людьми не встречался. Бывали очень интересные люди, бывали скучные до зевоты, противные, добрые, злые, завистливые, хитрые, умные, глупые, и все разные. Даже интересно было, с кем его на этом деле судьба сведет?

Увы. Судьба решила оперуполномоченного Сергеева в этот раз не баловать. Сплошь недалекие домохозяйки, няньки с детьми да несколько пенсионеров родом из царской эпохи. Но работать было надо, и Леня добросовестно выслушивал жалобы на дорогой керосин, соседку из верхней квартиры, Зинку – хитрую прошмандовку, что соседские спички ворует, и прочую не относящуюся к делу ерунду, стараясь выудить из нее хоть крупицу полезной информации. Пока не получалось. Вора никто из соседей не заметил.

Видно, пора перебираться в дом напротив, может, майор прав и кто-то из жильцов соседнего дома заметил входящего в подъезд вора.

Леня без особого энтузиазма крутил ручку звонка квартиры на третьем этаже.

Дверь открыли не скоро, и на пороге Леня, к своему огромному удивлению, увидел не бабульку в платочке и не матрону в папильотках, а совсем молоденькую девушку. Хорошенькую, со светлыми кудряшками возле висков и ясными серыми глазами.

– Добрый день, вам кого? – недоуменно глядя на незнакомца, спросила девушка.

– Добрый день, – промямлил Леня, рассматривая незнакомку.

– Вам кого? – нетерпеливо спросила девушка, зябко кутаясь в пуховый платок.

– Простите, – очнулся Леня. – Уголовный розыск. Старший лейтенант Сергеев. Можно войти?

– Раз надо, входите, – отступая в глубь квартиры, разрешила девушка.

– Ищем свидетелей, – входя в сумрачную прихожую, пояснил Леня. – Ваши окна куда выходят, во двор или на улицу?

– Кухня во двор, а моя комната на улицу.

– Вчера в первой половине дня вы были дома? – строгим голосом расспрашивал Леня, стараясь не выдать своей симпатии к хозяйке квартиры.

– Да, я сейчас болею и вчера и позавчера была целый день дома. А это вы из-за ограбления в доме напротив? – проявив чудеса осведомленности, спросила девушка. – Да вы не удивляйтесь. У нас уже все в курсе. Еще вчера вечером соседка заходила к маме рассказать, что профессора ограбили и едва не убили. – Голос у девушки звучал твердо, держалась она уверенно, с нежными кудряшками это как-то не вязалось, и Леня разочарованно вздохнул.

– Да вы не расстраивайтесь, – заметив скисшее лицо Лени, посоветовала девушка. – Зато соседи уже все обсудили и друг друга сто раз обо всем расспросили, и я бы вам посоветовала сходить в одиннадцатую квартиру. Там у нас живет Клара Игнатьевна Бем. Очень примечательная особа. Она у нас вроде местного предводителя жильцов, – усмехнулась девушка. – Все про всех знает, во все дела нос сует, всех жизни учит, и вообще. Весьма выдающаяся личность.

– А вас как зовут? – поспешил уточнить напоследок Леня.

– А меня зовут Леля Дятлова. Но я, к сожалению, ничего не видела, учебник, лежа в кровати, штудировала.

Леня девушку послушался и пошел на пятый этаж к предводительнице местных «команчей». Признаться, идя в одиннадцатую квартиру, Леня ожидал увидеть суровую статную старуху с зычным голосом, похожую на гренадера. И был страшно изумлен, увидев крошечную благообразную старушонку в мелких седых кудельках, с ласковым взглядом выцветших водянисто-бесцветных глаз, в платьице с кружевным воротничком.

– Вы ко мне? – тоненьким слабым голосом поинтересовалась старушка.

– Мне бы Бем Клару Игнатьевну, – с сомнением проговорил Леня.

– Это я и есть. С кем имею удовольствие беседовать? – с нескрываемым удовольствием поинтересовалась старушка.

– Старший лейтенант Сергеев, уголовный розыск.

– Проходите. Давно жду.

Квартира Клары Игнатьевны была такая же крошечная, как и сама хозяйка. Крошечная чистенькая кухонька. Крошечная комнатка с кружевными вязаными салфеточками, с геранью на подоконнике, скатертью, украшенной кистями и вышивкой, старомодными слониками на буфете и фотографиями в резных деревянных рамочках на стене. «Уютное гнездышко девицы на выданье», – отчего-то пришло в голову Лене.

– Присаживайтесь, – любезно пригласила Клара Игнатьевна. – Моя горница. – Клара Игнатьевна с любовью оглядела комнату вслед за гостем. – Вы не поверите, но в блокаду ни один снаряд даже рядом с нашим домом не упал, ни одна зажигалка на нашу крышу не упала. А на чердаке у нас запас дров был, сосед один еще до войны складировал, а сам потом в эвакуацию отбыл. Очень нас выручил. Пережили самое страшное, – часто моргая глазками, поделилась Клара Игнатьевна.

– Гм. – Леня кивнул головой, приготовившись выслушать еще один долгий не относящийся к делу рассказ. – Повезло.

Но Клара Игнатьевна на удивление с воспоминаниями закончила и перешла прямо к делу:

– Так, значит, ограбили Баженовых? А я Клавдии давно говорила: заведи собаку или уж замки посерьезнее поставь. Хотя что замки в наше время, дверь вместе с замками вынесут. Допрыгались. Коллекционеры, – с ноткой злорадства проговорила Клара Игнатьевна, и тут из «божьего одуванчика» превратилась в старую ведьму. Глаза злобно сверкнули, и челюсть щелкнула как-то очень плотоядно.

Леню даже передернуло. Но уже в следующее мгновение все развеялось, как дым.

– Бориса Владиславовича жалко. В его возрасте такое. Охо-хо. Ну да что делать, даст бог, выздоровеет. Так когда, говорите, это случилось?

– Примерно с восьми утра до часу.

– Та-ак, – задумалась Клара Игнатьевна, перебирая кисти на скатерти. – С утра, понятно, народу много шло. Детишки в школу, взрослые на работу, молочницы с бидонами по квартирам. Чужого бы заметили, – очень здраво рассудила старушка. – Надо думать, после девяти, даже, пожалуй, с половины десятого. Матрена с Софьей в это время как раз по домам расходятся. Это соседки Баженовых. Они как внуков в школу проводят, молочницу встретят, так и стоят у подъезда по часу, языками чешут.

А Клара Игнатьевна и впрямь оказалась не промах. Ей бы к ним в УГРО.

– Та-ак, – размышляла она дальше. – В половине первого к Сидорову с четвертого этажа медсестра приходит укол колоть. С ней поговорите. Там когда Галя ходит, когда Катя. Дальше. В двенадцать часов Степка из двадцать шестой квартиры на обед прибегает, ему жена с утра на плите обед оставляет и на работу идет. А он тут недалеко работает, на Фонтанке. Крышу они кроют. Вот. Пообедает скоренько и обратно на работу. – Ленька смотрел на Клару Игнатьевну с восхищением. – Далее. В двадцатой квартире Глафира Викторовна проживает.

– Двадцатая? Так у них окна во двор, – вклинился Леня.

– А ты слушай, не перебивай, – одернула его сердито Клара Игнатьевна. – Глафира работает по большей части на дому, швея, дымит, как паровоз, а муж у нее астматик. Так она в час раз по пять на лестницу выскакивает покурить. Ее расспросите.

Леня только молча кивнул. Не забыть бы.

– Да ты чего сидишь-то? – словно подслушав его мысли, поинтересовалась Клара Игнатьевна. – Записывай, забудешь же, голова садовая. Молодежь…

И Леня, достав блокнот, принялся усердно строчить, мусоля карандаш.

– Дальше. Ивановы. У них комната на улицу выходит. Дед у них целыми днями у окна сидит. Только идти туда надо вечером. Инвалид он безногий. Сам дверь не откроет. Они его утром у окна сажают, чтоб не скучал, у него там и чайник под рукой, и радио, и еду ему невестка в старый ватник заворачивает, и сидит он, горемычный, весь день один-одинешенек. – Клара Игнатьевна печально вздохнула. – А до войны такой мужик был справный. В праздники у нас тут на площади гулянья были, так, бывало, отплясывал, хоть и в возрасте… а усищи были! Из кавалеристов бывших. Ну да что теперь. Так вот, его поспрашивай. А уж остальных ты, наверное, сам обошел?

– Точно. Всех, у кого окна на улицу.

– С ними поговоришь – ко мне зайди. А я пока тут еще подумаю. Может, соображу чего. А тебя кто ко мне направил?

– Леля Дятлова с нижнего этажа, – чуть краснея, ответил Леня.

– Хорошая девчонка. Боевая. Не упусти, – деловито посоветовала Клара Игнатьевна.

Институт востоковедения показался капитану Головко загадочным и полным тайн. Располагался он на Дворцовой набережной в огромном дворце с нарядным фасадом и крыльцом, украшенным тонкими изящными колоннами. Кружевной вестибюль, тонкая вязь лепнины, чугунное плетение перил на парадной лестнице и ощущение какой-то тайны. Запах здесь стоял непонятный, пахло стариной, пылью, сыростью, пряностями, бумагой, стружкой и еще чем-то неуловимым. Всюду ящики, незнакомые предметы, какие-то черепки, истуканы, идолы уродливые. А между всем этим деловито сновали сотрудники в синих халатах, и никто из них не обращал внимания на капитана Головко.

– Иван Иванович, коллекцию 147-12 надо перенести на второй этаж, разбирать ее на первом нецелесообразно, – спускаясь по лестнице вслед за плотным невысоким товарищем в сером костюме с пенсне на носу, деловито объясняла худая высокая гражданка в очках.

– Голубушка Ольга Викторовна, все понимаю, но где же грузчиков найти? Вы же знаете, какие сейчас сложности с персоналом. А наши сотрудники вряд ли справятся, да и риск какой! Это же пятнадцатый век! Нет, нет. Надо как-то иначе.

– Иван Иванович! Иван Иванович! В библиотеке ужасающая сырость, я уже говорила вам, надо что-то решать с вентиляцией, мы книги погубим! И трубочистов неплохо бы вызвать. – Откуда-то из тени вестибюля вынырнула плотная гражданка в синем рабочем халате, с пышной седой шевелюрой и строгим хриплым голосом.

Все трое, прошагав через просторный вестибюль, скрылись в сумрачном коридоре справа. Понаблюдав за ними, капитан без труда сориентировался в происходящем. Судя по тому, что все дергали несчастного Ивана Ивановича, он был начальником, и если не директором института, то уж точно одним из его замов. Следовало его догнать. И капитан, легко взбежав по мраморным ступеням, поспешил вслед за скрывшейся процессией.

Библиотека, куда прошли Иван Иванович со свитой, была роскошной. Все стены обшиты резными деревянными панелями, всюду стеллажи с книгами и коробки с еще не разобранными томами. Посередине беспорядочно стояли столы, стулья, все завалено книгами.

– Мне нужны помощники, мы с Машей не справляемся. Каталог, разбор книг, картотека, а еще сотрудники обращаются, мы так до майских не успеем.

– Да, да. Надо подумать. Но, Лидия Денисовна, вы же знаете, у нас нет ни одного лишнего человека. Такой переезд, коллекция, документы, текущая работа, не знаю. Может, студентов университета привлечь? Старшекурсников? Думаю, разбор библиотеки под вашим руководством комсомольцам можно было бы доверить? Что скажете?

– Извините, товарищи, что перебиваю. Капитан Головко, уголовный розыск, мне бы с руководством института побеседовать.

– Добрый день, – настороженно поздоровался Иван Иванович. – Директора института сейчас нет на месте, он в Москве в командировке, но я заместитель директора по научной работе. А что стряслось?

– Давайте пройдем к вам в кабинет, – уклончиво предложил капитан.

– Да, да, конечно, – поспешил согласиться Иван Иванович и под тревожными взглядами сотрудниц повел капитана вверх по лестнице, на второй этаж, то и дело беспокойно оглядываясь на незваного гостя.

– Прошу вас, проходите, извините за беспорядок. Недавно институт переехал, еще не успели устроиться. Присаживайтесь вот на этот стул, – суетился вокруг капитана Иван Иванович. – Так что же случилось? Я, признаться, озадачен, – усаживаясь наконец за стол, спросил хозяин кабинета.

– У вас работает Баженов Борис Владиславович?

– Ах вот оно что. Да, да. Мы слышали, его супруга звонила. Ужасная, ужасная история, – мгновенно успокаиваясь, покивал Иван Иванович. – Но при чем же здесь институт, надеюсь, вы не подозреваете… – Он не договорил, словно намекая на невозможность самой мысли о подобном.

– Разумеется, нет, – успокоил его капитан. – Но все же вы знали о коллекции Баженова?

– Разумеется. Великолепное собрание. Может, и не имеющее определенной тематики, но ведь оно и начиналось не как научное. И тем не менее некоторые экземпляры достойны музея. Я, признаться, даже намекал Борису Владиславовичу, – смущенно улыбнулся Иван Иванович.

– А многие в институте знали о коллекции?

– Наверное, почти все. Не все, конечно, ее видели, но слышали многие, – постукивая по столу карандашом, равнодушно проговорил Иван Иванович. – Борис Владиславович не делал из нее секрета.

– А с кем ближе всего общался Баженов в институте?

– Думаю, с профессором Голубцовым; потом, наверное, со своим учеником, Кругловым Николаем Сидоровичем. Может, еще с кем-то, но я, простите, не в курсе, – виновато улыбнулся Иван Иванович.

– Ну а недоброжелатели у него были?

– Ну что вы. Мы же интеллигентные люди, это научный институт, у нас очень дружная атмосфера. Исключительно здоровые отношения в коллективе, – мгновенно утратил выражение скуки на лице хозяин кабинета, ревностно вставая на защиту любимого учреждения. Капитан ему не поверил.

– Извините, где у вас тут покурить можно? – Капитан подошел к невысокой крепкой уборщице в ватнике поверх синего халата. В институте было сыровато и зябко. Уборщица энергично работала веником, выметая с лестницы остатки стружки, высыпавшейся из ящиков с экспонатами.

– На задний двор ступай, а то вот на улицу, – ворчливо посоветовала уборщица.

– Это ж надо, сколько мусора, тут и за день не управишься, – покачал головой капитан.

– А тебе-то что? – нелюбезно ответила уборщица. – Шел курить, вот и ступай.

Но у капитана были свои планы.

– Да успеется. У машины мотор перегрелся, вот гуляю. Красиво тут у вас, почти как в Эрмитаже.

– Ну еще бы. Это же царского брата дворец. Вот только не помню какого, – оторвалась от дела уборщица. – Там наверху знаешь какая красотища? Я вот внука своего приводила посмотреть. Беспорядок, конечно, пока. Уже полгода переезжаем. Все еще кабинеты поделить не можем. Все хотят с видом на Неву сидеть.

– Я бы тоже хотел. Какой простор, – кивнул в сторону пыльного окна, выходящего на набережную, капитан.

– Да. Надо бы окна помыть, да не успеваю. Ладно, пойдем-ка вместе перекурим. А то сколько ж можно пылью дышать.

Они вышли на улицу. Свежий апрельский ветер налетел, перехватив на мгновение дыхание, обдал терпким ароматом весны, теплом, запахом реки, оглушил шумом промчавшегося автомобиля. Нева в блеске солнечных искр на волнах разлилась между трех мостов – Строителей, Дворцовым и Кировским, – шпиль Петропавловской крепости взметнулся золотой сверкающей стрелой в ярко-синее высокое весеннее небо. Голубой купол мечети вдали подчеркивал синеву небес.

– Ты гляди, красота-то какая! Господи, как же жить-то хорошо, – счастливо жмурясь, проговорила уборщица и смахнула слезу. – Всегда в такие минуты вспоминаю всех, кто не дожил. Дочку вспоминаю, сына, мужа своего Егора вспоминаю. Соседей, всех, всех. Что вот не радуются вместе с нами, не живут.

От этих полных щемящей горечи и глубокой тоски слов у капитана к горлу подкатил ком, и он, почувствовав, как защипало глаза, повернулся лицом к ветру.

– Вы всю войну в городе оставались? – спросил он, справившись с накатившими чувствами.

– Всю, – коротко ответила уборщица.

Разговор не клеился, надо бы как-то по-другому зайти, соображал капитан, доставая папиросы.

– Меня, кстати, Саня зовут. А вас как? – закурив, представился капитан.

– Мария Савельевна.

– Я, Мария Савельевна, не шофер, я из УГРО, – заговорщицким тоном проговорил капитан Головко.

– Вот оно что, – с интересом взглянула на него Мария Савельевна. – А чего тебе у нас понадобилось?

– Слыхали про ограбление профессора Баженова?

– Ах вона оно что. Слышала, конечно. А только на наших вы зря думаете. У нас знаете какие люди работают? В блокаду сколько народу в ополчение ушло, сколько на фронте погибло. А фронтовиков-героев у нас сколько? А те, кто в эвакуацию не поехал, как они берегли экспонаты, что вывезти не успели, и зажигалки на крыше тушили, и от голода умирали. Не, на наших и не думай, – категорически заявила Мария Савельевна.

– Неужели у Баженова врагов в институте не было, а может, завидовал кто?

– Ну, может, и не все его обожали, но чтобы грабить? Это же не кабак и не притон бандитский. Тут люди интеллигентные работают, порядочные. Не, не. Ты в другом месте поищи. Это я тебе официально говорю.

Может, она и права была. Капитану Головко и самому хотелось думать, что после войны плохих людей не осталось, вычистила она их, да вот только работа эти мечты в прах разносила. Видел он и взяточников, и воров, и убийц, и бандитов, и некоторые из них очень успешно под порядочных людей маскировались, сразу и не распознаешь, с какой гадиной дело имеешь.

Да и вообще. Уборщица была человеком честным, порядочным, добрым и в других видела, как водится, то же. Ему бы найти главного в институте подлеца и сплетника, вот тут бы он наслушался про каждого.

– Ну что, товарищи, какие у нас успехи? – усаживаясь за стол, спросил майор Ерохин у сотрудников.

– Среди соседей свидетелей пока не нашел, но есть кое-какие зацепки, работаю, – коротко отрапортовал Леня Серегин.

– А у вас что?

– В институте сегодня был, – выдвинулся вперед Саня Головко.

– И что там?

– С первого взгляда заведение чинное, благородное, ученые мужи, возвышенные мысли, – усмехнулся капитан. – Но отыскал я там одного типчика. Противный такой типчик, мерзенький, я бы даже сказал. МНС. Младший научный сотрудник. Хотя лет ему уже и немало. Около сорока, должно быть. Но не выдвинулся. Оттого у него обида на весь белый свет, а особливо на успешных своих коллег.

– Ну и чего он тебе наплел, это тип? – с интересом спросил майор.

– Во-первых, про самого Баженова.

– Так-так-так.

– Что нам рассказывала Клавдия Баженова? Дед или отец профессора, простите, не запомнил, был членом экспедиции Пржевальского, заложил начало коллекции и т. д., так?

– Ну.

– А Глущенко, тип этот противный, говорит, что все это вранье. Что старший Баженов ни в какой экспедиции не был, а только в ее организации участвовал и потом по возвращении кое-чего из трофеев тиснул.

– Ну, это, мне кажется, проверить можно. Только какое отношение к ограблению квартиры сей факт имеет?

– Пока никакого. Но Глущенко утверждает, что и вся коллекция профессора складывалась весьма сомнительным образом. В молодости он часто ездил в экспедиции в Среднюю Азию, и на Дальний Восток, и еще куда-то. В Монголию, кажется, у меня записано, – и вот там за копейки у местного населения скупал ценности, или грабил их храмы, или участвовал в раскулачивании их богатеев и говорил, что все ценные вещи собирает для государственного музея, а сам прикарманивал. Во всяком случае, самые редкие экспонаты; остальное, наименее ценное, сдавал в музей.

– А вот это уже серьезно. Только правда ли?

– Согласен. Говорю же, тип наигнуснейший. Даже в одном помещении с ним находиться было противно, буквально задыхался от зловония, – сморщив нос, с отвращением проговорил капитан.

– Ладно. Дальше.

– Дальше. Сын Баженова. Тоже был подлец и негодяй. Папа активно продвигал его по научной линии, помог защититься еще до войны, на кафедру в университете пристроил, а тот был дурак и бездарь.

– Ну, этот факт нам и вовсе не поможет.

– Погодите. Перед самой войной был какой-то неприятный инцидент, вроде как пропала из собрания кафедры какая-то редкая книга. Очень древняя, и вроде как подозрения пали на Баженова-младшего, но тот каким-то образом выкрутился. А тут и война началась.

– Не обижайся, Головко, но все эти россказни больше похожи на откровенное вранье и сплетни. К тому же мерзкие.

– Клевета, одним словом, – поддакнул Леня Сергеев.

– Согласен. И все же я бы кое-что проверил. К тому же Глущенко этот говорит, что Баженов в эвакуации у людей за копейки семейные ценности скупал, когда те от голода помирали. И еще: у Баженова в институте имеются недоброжелатели, у меня есть список. В том числе в него вошел ближайший друг и товарищ Баженова профессор Голубцов. А еще его любимый ученик Круглов. Директор сказал, что у них прекрасные отношения с Баженовым, а Глущенко сказал, это все притворство.

– Ну, если других версий и идей нет, работай с этим, – согласился майор. – У тебя что, Смолов?

– Племянник. С самим Закормухиным я пока не встречался, но справки о нем навел, – тихим задушевным голосом проговорил Иван Дорофеевич. – Отзывы самые хорошие. Ни растрат, ни спекуляций, ни-ни. Каждый год получает грамоты за отличную работу. Член партии с сорок четвертого года. На фронте, правда, не был. Инвалид детства. Какая-то неприятность с ногой. Я сам видел, с палочкой ходит. Сотрудники к нему относятся положительно. Спокойный, выдержанный, требовательный. Начальство им довольно. Женат. Первая жена умерла: поезд, на котором в эвакуацию ехали, под бомбежку попал, погибла. Сейчас женат второй раз. Дочке восемь лет, приемному сыну девятнадцать лет, студент. Соседи говорят, живут дружно. Жена бывшая артистка, сейчас не работает, говорят, франтиха и легкомысленная особа. Весь день пластинки на патефоне крутит, наряжается по последней моде. Но больше ничего предосудительного разузнать не удалось.

– Ну, при ее профессии легкомысленность – это, можно сказать, норма. А с пасынком что?

– Студент, комсомолец. Учится в институте авиаприборостроения. Отличник.

– Образцово-показательное семейство, – вздохнул майор. – Мне не удалось пока побеседовать с Баженовым, врач не пустила. С комиссионками связался. Предупредил насчет Будды. Надо бы со скупщиками краденого побеседовать. Иван Дорофеевич, Саня, займетесь?

– Есть.

Быстрых результатов расследование не дало, но это майора не смущало. Не каждое дело можно нахрапом решить, тем более когда вор работал под заказ, готовился помешивая в стакане сахар вилкой – ложки у них в отделе вечно пропадали куда-то, – размышлял майор.

Ребята уже разбежались по домам, а вот ему уходить с работы не хотелось. В кабинете, что ли, заночевать? Он на этом диване половину блокады прожил, месяцами домой не ходил: сил не было, да и далеко, и служба.

Вздохнул он тяжело от невеселых мыслей, поправил поудобнее пиджак и приказал себе засыпать и ни о чем больше не думать.

Глава 5

Ленинград. Апрель 1950 г.

Встретиться с профессором Голубцовым Саня Головко решил в домашней обстановке, располагающей, так сказать, к задушевной беседе. Жил профессор в центре города, в Ковенском переулке, напротив католического костела, – Саше до него двадцать минут ходу. Было солнечное субботнее утро, и Саня рассчитывал застать профессора дома.

– Здрасьте, а вам кого? – В дверях квартиры стояла невысокая девушка в школьном платье, с длинной толстой косой и со стареньким пузатым портфелем в руках.

– Здрасьте, а мне Михаила Марковича, – приветливо улыбнулся девушке Саня.

– Пап, к тебе пришли. Мама, я побежала, у меня русский первым уроком! – крикнула девушка в глубь квартиры, схватила с вешалки пальтишко и, выбежав на лестницу, хлопнула дверью.

– Света! Светлана! – раздался ей вслед встревоженный голос, и в прихожей появилась хозяйка квартиры в фартуке и косынке. – Опять не поела. Ну что с ней делать? Здравствуйте, вы к нам? – заметив Саню, поинтересовалась хозяйка.

– Капитан Головко, уголовный розыск. Я к Михаилу Марковичу, – представился Саня.

– А что же вам надо от мужа? – насторожилась хозяйка.

– Я расследую дело об ограблении профессора Баженова.

– Ах вот оно что, ну конечно, проходите. Миша только что встал. Будете с нами чай пить? – мгновенно подобрела хозяйка. – Меня, кстати, Мария Саввична зовут. Раздевайтесь, проходите.

Супруги Голубцовы проживали в небольшой отдельной квартире. Комната, в которую провели гостя, была небольшой и уютной, посреди комнаты возвышался накрытый к завтраку круглый стол.

– Сюда, пожалуйста, – показала Мария Саввична. – Миша, это товарищ из уголовного розыска, по поводу Бори.

Профессор Голубцов сидел возле окна с газетой в руках, облаченный в домашнюю куртку, и, кажется, дремал, потому что очки у него съехали на самый кончик носа и сопел он как-то подозрительно.

– Опять задремал, – проворчала Мария Саввична. – Привык по ночам работать: тихо, все спят, легче с мыслями собраться. А потом вот спит полдня, хорошо еще, сегодня не на работу. Возраст, – словно извиняясь, пояснила она Сане. – Миша, к тебе пришли, Миша! – тормошила она мужа.

– Что? Светланка уже убежала? Завтракать пора? – встряхиваясь и поправляя очки, спросил профессор.

– Пришли к тебе, из уголовного розыска. Вот, товарищ стоит.

– А, здравствуйте, проходите, пожалуйста. А я тут задремал нечаянно, – смущенно проговорил Михаил Маркович, поднимаясь навстречу гостю.

Профессор был высок, худ, лысоват, с небольшой аккуратной седой бородкой а-ля Чехов.

– Проходите, присаживайтесь. Чем могу служить?

Мария Саввична, убедившись, что муж занялся гостем, ушла обратно на кухню и вернулась уже с чайником.

– Выпейте с нами чаю, заодно и поговорим, – доставая из буфета посуду, предложила она. – Мы ведь Борю давно знаем, Миша с ним учился вместе в университете. А потом, уж когда мы поженились, и я с ним познакомилась. Это было еще до революции, в девятьсот девятом году.

– До революции?

– Ну конечно. Нам уж лет немало, – улыбнулась Мария Саввична. – Миша тогда в гимназии преподавал, а Боря в географическом обществе работал.

– Выходит, вы Баженова дольше всех знаете?

– Пожалуй, – согласился Михаил Маркович. – Из ныне живущих я и Петя Куликов, третий наш товарищ. Мы в университете, знаете ли, как три мушкетера были. Неразлучные друзья – один за всех, и все за одного.

– А он сейчас жив?

– Жив. В университете преподает, кафедрой заведует, – помешивая сахар в стакане, проговорил Михаил Маркович. – Видимся мы с Петей теперь нечасто: дела, возраст, заботы, – но связь поддерживаем.

– Скажите, вы, разумеется, знаете о коллекции Баженова?

– Ну конечно. Ее еще Борин отец начал собирать. Очень интересные экземпляры имеются.

– А как много людей знает о коллекции Баженова?

– Сложно сказать. Боря не делал из нее секрета, но особенно и не распространялся. Кому попало не рассказывал. Все знакомые знали, в институте знали, а кто еще… Понятия не имею. Но, знаете, мне кажется, никто из знакомых Бориса на такое пойти бы не смог, – уверенно проговорил Михаил Маркович.

– Почему вы так думаете?

– Ну это же очевидно: Борис вращается в интеллигентных кругах, ни бандитов, ни пьяниц или там, скажем, неблагонадежных граждан в числе его знакомых не было и нет, – удивленно пояснил профессор. – Исключительно порядочные люди.

– Вы удивитесь, на какие жуткие преступления оказываются способны так называемые интеллигентные люди, или, точнее, те, кто под них рядится. И порядочность, на мой взгляд, качество, к интеллигентности прямого отношения не имеющее. Видал я людей дремучих, малообразованных, которые иному академику пример порядочности подать могли бы, – наставительно заметил Саня.

– Конечно, вы правы. Образование и хорошие манеры, которые у нас зачастую принимают за подлинную интеллигентность, никакого отношения к ней не имеют, и муж, безусловно, слишком снисходителен к людям, – вмешалась в разговор Мария Саввична. – Я неплохо знаю людей, которые бывают у Баженовых, – да, это уважаемые солидные люди. Но что уж тут, у каждого человека есть свои слабости, тайные грешки, страстишки, зачастую безобидные, но бывает, что и безобидная страсть может человека до беды довести.

– Маша, что ты говоришь?

– Правду, – кладя руку на плечо мужа, мягко проговорила Мария Саввична. – Я говорю это, Миша, потому что Бориса едва не убили. Украли ценную вещь, но не в этом, конечно, дело. Они с Клавдией переживут. С голоду не умирают. Но вещь эта имела историческую ценность, Борис мог бы ее, по совести говоря, как и всю коллекцию, в музей передать. Хотя, кажется, и не собирался.

Мария Саввична Сане нравилась. Простая, честная, работящая женщина, по ней сразу видно, что жизнь ее не баловала. Вон руки какие натруженные, как у его мамы.

– Ты извини меня, Миша, но даже племянник Бориса весьма скользкий тип. И работает в торговле, и жена у него одета как актриса.

– Так она и есть актриса, – осуждающе заметил Михаил Маркович.

– Она не звезда экрана, а бывшая балерина, танцовщица кордебалета. Тоже мне звезда, – хмыкнула Мария Саввична. – А Роман Степанович, а эта дама из неизвестно какой секретной организации? Да по ней сразу видно, что она в гастрономе за углом торгует. Ах, Миша, оставь, – махнула она рукой. – Баженов давно уже не такой бессребреник, каким виделся тебе в юности. А Клавдия? Это она только с виду жена декабриста.

– Маша!

– Что «Маша»? Всем известно, что в Клавдию был влюблен Петя Куликов.

– Ну когда это было! – Михаил Маркович пытался урезонить жену, чем очень сердил Саню.

– В юности. И она отдавала предпочтение ему, все это знают. Но вот замуж она вышла за Бориса. Почему?

– Потому что полюбила.

– Ну конечно! Потому что Петя был нищим, родители, уездные мещане, едва концы с концами сводили, он на скромную зарплату жил, а семья Бориса имела солидное положение в обществе, средства, связи. Да что говорить.

– Маша, это дела давно минувших дней.

– Были бы. Ты хорошо помнишь Славика? – сощурив глаза, спросила Мария Саввична.

– При чем тут Славик?

– Владислав Борисович Баженов, единственный сын Бориса, был как две капли воды похож на Петра Куликова. Попросите посмотреть фото. Борис всегда был крупным, упитанным, с серыми глазами, у Клавдии волосы светло-русые, глаза зеленые, а Славик был копия Петр. Темноволосый, с тонким длинным носом, и уши один в один. Да об этом все говорили. Не понимаю, как сам Борис не догадался?

– Маша, Клава же говорила, что Славик в ее мать пошел.

– Ну да. Мать умерла еще в прошлом веке, фото не осталось, говори что хочешь, – усмехнулась Мария Саввична. – А только и Петр знал, что Славик его сын. Вспомни, как он его опекал? А когда Славик погиб, едва сам от горя не умер. И ведь не женился он всю жизнь, хотя ему такие интересные женщины внимание оказывали. А почему?

– Почему? – с интересом спросил Саня.

– Их роман с Клавдией не кончался. Никогда! Ну разве что в войну, когда они в эвакуацию уехали, а Петр в городе остался.

– Маша, ну даже если и так, при чем тут ограбление? Уж скорее это Борис должен был Петру голову проломить, – продолжал взывать жену к здравому смыслу Михаил Маркович.

– Чушь. Петр достиг в жизни многого и наверняка рассчитывал, что рано или поздно любимая женщина будет принадлежать ему. Но этого не случилось. Вряд ли он обвиняет в этом Клавдию. Ее он любит. Скорее уж Бориса. Он вполне может винить его в своей неудавшейся жизни, в гибели сына. Да в чем угодно.

– Допускаю. Но ограбление? Маша? Петя патологически не способен на подлость.

– На подлость нет. Но в состоянии отчаяния человек бывает способен на самые дикие поступки.

Мария Саввична припомнила еще несколько любопытных историй о знакомых Баженовых, но ни одна из них не шла в сравнение с романтической историей Клавдии Баженовой и Петра Куликова.

Какой с виду благообразной и преданной мужу выглядела Клавдия Филимоновна и какой коварной особой оказалась. Вот что значит порождение старого мира, никакой морали! Так размышлял Саня, шагая по улице. Сколько ей сейчас лет? Около семидесяти? Да, около того. В этом возрасте страсти, конечно, уже стихают, но вот месть за разрушенную жизнь, как говорила Мария Саввична, вполне могла иметь место.

Леня Сергеев лениво потянулся, сладко зевнул и открыл глаза. Кружевной луч солнца, пробившись сквозь тюлевую занавеску, распластался по стене, высветив потертость стареньких обоев. Тикали ходики, скрипели половицы в коридоре, за стенкой у соседей слышался грудной голос Петра Николаевича: сосед зачитывал жене передовицу.

– Ну что, проснулся, соня? – раздался веселый мамин голос, и вместе с нею в комнату вплыл аромат жареной картошечки, подсолнечного масла и свежего хлеба. – Вставай, завтракать пора. Ты же сегодня на работу собирался.

– Собирался, – буркнул Леня, а потом вытянулся в струнку и резко вскочил с кровати. – Я сейчас. Быстро. Только умоюсь. – И он, схватив полотенце, щетку и зубной порошок, выскочил из комнаты. – Привет, теть Зин! Макарыч, здорово, – доносился из коридора его веселый голос.

Леня был парнем неленивым и увлеченным и поработать в субботу был готов. Одна беда: ребята звали сегодня в футбол погонять – товарищеская встреча намечалась, первая в этом сезоне с командой из соседнего района. И стадион подсох, и погода хорошая… Но если поднажать и обежать свидетелей с утра пораньше – да и им же лучше, а то потом разойдутся по делам, не найдешь, – то тогда можно еще и на игру успеть. А то поставят вместо него Степку Демина, а он еще тот мазила. Леня намыливал шею и соображал.