Ее тайная мечта

Глава 1

Скалистый мыс поражал великолепием: за огромным синим заливом, состоящим из маленьких бухточек со спокойной морской гладью, тянулись пологие зеленые холмы в глубь незнакомой суши. Сиднейская бухта, к которой медленно приближался корабль, ласкала взор. Фейт Блэксток баюкала у груди спящую трехлетнюю Чарити, а дрожащая от волнения пятилетняя Хоуп прижималась к матери.

С берега уже доносились подзабытые благодатные ароматы: земли, растительности, костра, и Фейт заметила, что, невзирая на сильную усталость и отчаяние, у нее улучшается настроение. Что бы ни произошло с ними в Новом Южном Уэльсе, это должно быть не хуже пережитого – пребывания на судне с каторжниками. Хоть твердую почву почувствуют под ногами.

Фейт, положив руку на белокурую головку старшей дочери, смотрела на бухту и мыс, простирающийся на манер указательного пальца. Слева от него в залив впадала река. К подножию скалы, как ласточкины гнезда, прилепились хижины, выстроенные, похоже, из подножных материалов. За хибарами виднелись строения побольше – из дерева, кирпича и камня. С ветвей эвкалиптовых деревьев, растущих на берегу, доносились громкие голоса разноцветных птиц, шумно перелетавших с места на место.

– Мама?

Хоуп потянула ее за юбку, и Фейт посмотрела на бледное личико в обрамлении грязных светло-пепельных волос. От внимательного взгляда зеленых глаз Фейт почувствовала, как у нее потеплело в груди. Хоуп стойко перенесла эти восемь месяцев и выдержала жуткие условия их корабельного быта: качку, отвратительную пищу, отсутствие даже минимальных удобств. Пресной воды не хватало, и они были вынуждены мыться морской, настолько соленой, что кожу обжигало огнем. Всюду бегали крысы, на борту свирепствовала цинга. Многие пассажиры корабля, в том числе Фейт и Чарити, страдали от морской болезни и прочих недугов, отчего в трюмах стояло невыносимое зловоние. Были и те, кто не смог перенести длительного путешествия и умирали в пути, чему капитаны третьей флотилии были только рады: в Сиднее пайки умерших продавались с большой выгодой.

– Мама, мы будем жить теперь здесь? – спросила девочка.

– Да, дорогая, – с улыбкой ответила Фейт дочери. – Вы с Чарити скоро привыкнете, и, я уверена, полюбите это место. Главное – ничего не бойтесь.

– Обещаю, что буду храброй, – сказала Хоуп.

Фейт обняла дочь и, чтобы не расплакаться, устремила взор на приближающийся берег. Чтобы выжить, нельзя расслабляться – она прекрасно это понимала. Когда они покидали Англию, младшей дочери исполнилось два года, и Фейт боялась, что крошка не переживет трудного путешествия. Может, так бы и случилось, если бы не Хоуп. Девочка заботилась о сестренке, когда Фейт была больна или слишком утомлена, как заправская сиделка, и не жаловалась, если мать отдавала Чарити большую часть своей еды. И малышка выжила. Они все выжили.

Фейт почувствовала, как глаза опять застилают слезы, стоило подумать, что больше у них на этом свете никого нет. Вместо счастливого детства что получили ее дочери? Их прогнали с родины, заклеймили как воровок и отправили в колонию для преступников на край света. Когда же начались все эти страшные события? Когда Лютер бросил их? Или сразу после того, как она вышла за него замуж?

Она с трудом вспоминала лицо своего отца, а вот его слова до сих пор звучали в ушах: «Запомни, девочка: однажды ты горько пожалеешь о своем решении выйти замуж за этого человека. Ты для него вещь – использует и выбросит. Не надейся, что сможешь вернуться обратно! Назад пути нет. Дальше – сама!» Фейт горько усмехнулась: как в воду глядел.

Она выросла в семье процветающего торговца, но рано осталась без матери: та умерла от чумы. Отец больше не собирался жениться, и в пятнадцать лет Фейт стала хозяйкой дома, а ее единственный брат, с которым они были не очень близки, нанялся матросом на корабль.

Все было замечательно до тех пор, пока не стала женой Лютера Блэкстока. Девушка была буквально очарована его обаянием, а в итоге Лютер бросил ее с ребенком на руках, беременной и практически нищей. Незадолго до этого он сказал, что рассчитывал на средства ее отца и ожидал, что старик когда-нибудь даст дочери приданое. Через два года после свадьбы Фейт ее отец умер от кровоизлияния в мозг, и стало ясно: дочь он так и не простил, и никаких денег не предвидится. И тогда Лютер сбежал, бросив беременную жену и ребенка.

Фейт приходилось браться за любую работу, что перепадала время от времени, даже самую грязную и унизительную, заниматься попрошайничеством и в конце концов воровать, чтобы только ее дети не умерли от голода. Так и вышло, что буханку хлеба она оплатила собственной свободой. Она никогда не сможет забыть слов хмурого краснолицего судьи: «Присуждаю вас, Фейт Блэксток, к ссылке за море сроком на пятнадцать лет!» Изгнание из родины – вот во что им обошелся кусок хлеба.

Вспомнив об этом, Фейт стояла на палубе и сгорала от гнева и стыда. Местные хулиганы бегали по берегу и распевали: «Бандит, убийца, негодяй из Ботани-Бей убегай!»

Малышка вдруг резко вскрикнула, и Фейт поняла, что случайно слишком сильно сжала ее в объятиях. Чарити родилась такой же хорошенькой, как и сестра, но только темноволосой и походила на бабушку – мать Фейт, а еще хрупкой и очень слабенькой.

– Мама, смотри, какие забавные люди! – вдруг воскликнула Хоуп.

Фейт взглянула на крутые скалы возле гавани, где сидели несколько чернокожих, почти голых мужчин с лесками в руках.

– Боже ты мой! Вот кошмар-то! – воскликнула краснолицая, неопрятного вида матрона, стоявшая рядом с Фейт. – Нет, негров-то я видала, но эти прямо громилы какие-то. Мне совсем не хочется жить в такой компании!

Стоявший неподалеку мужчина кашлянул, привлекая к себе внимание:

– Говорят, они убийцы, расправились с парнями, прибывшими сюда с первой флотилией, но вроде бы теперь они безопасны.

– Боже! – воскликнула та же матрона. – Вы только поглядите! Они же абсолютно голые! Как им только не стыдно?

– Гм, – раздался скрипучий голос, – а чего от них ожидать? Это же дикари, только-только с деревьев слезли. Разве они могут вести себя как нормальные люди?

Фейт не хотелось участвовать в этом обмене сплетнями, и, подтолкнув ногой саквояж с их пожитками, она отошла подальше от этой пары. Кое-кто из пассажиров, как и Фейт, был арестован за мелкие преступления, но в основном это были отъявленные мерзавцы, и среди них женщины, увы, составляли подавляющее большинство. Эти дамы курили короткие трубки, одевались вульгарно, дрались, ругались и непристойно выражались. Фейт старалась никак с ними не контактировать, а дочерей и вовсе от них прятать.

– Мама, смотри! – Хоуп дернула Фейт за юбку. – В лодках тоже смешные женщины!

Фейт прикрыла ладонью глаза от солнца и посмотрела на залив: неподалеку от корабля действительно качались на волнах несколько утлых суденышек, выдолбленных из древесной коры. Ее удивило, что этими, по-видимому, очень непрочными и неустойчивыми лодчонками, управляют женщины – такие же обнаженные и темные, как те мужчины, что рыбачили на скалах. Все они и правда были как животные, ничего общего с теми, кого ей доводилось видеть раньше. Женщины, очевидно, тоже рыбачили. Над суденышками поднимался дымок, и его тонкие струйки проплывали над головами сидевших там чернокожих.

– У них что, в лодках костер? – удивилась Хоуп.

– Не знаю, крошка, – ответила Фейт. – Видимо, они ловят рыбу и сразу в лодке готовят…

Хоуп кивнула и лишь крепче прижалась к ногам матери.

Когда корабль поравнялся с одним из суденышек, девочка все же воскликнула, не в силах дольше сдерживаться:

– Мама, смотри, какая страшная тетя!

– Тише, она может услышать тебя! – сказала Фейт и подумала о том, что эта чернокожая женщина с сильно выступающими скулами, тяжелым подбородком и густыми бровями, нависшими над глубоко посаженными глазами, действительно пугала. Жесткие кудрявые волосы окружали ее лицо словно огромная черная шапка.

Когда их судно проплывало мимо ее лодки, негритянка встала и Фейт поняла, что девушка очень молода: ее темное лицо расплылось в широкой белозубой и обаятельной улыбке – это было, пожалуй, первое проявление дружелюбия с тех пор, как они покинули Англию.

Тем временем корабль приблизился к берегу, и Фейт услышала звук опускаемой якорной цепи. Чарити к этому моменту окончательно проснулась, не желая больше сидеть на руках у матери, и Фейт пришлось поставить ее на палубу, удерживая за руки.

Стали опускать шлюпки, и моряки, исполнявшие обязанности охранников, выстроили каторжников в шеренги. Фейт с дочерьми встала рядом с лестницей, поэтому должна была сесть во вторую шлюпку, отправлявшуюся на берег. Малышка Чарити заплакала, испугавшись крутого спуска по лестнице, а Хоуп, напротив, с любопытством озиралась по сторонам.

Устроившись в шлюпке, Фейт рассматривала длинный мыс. Там, где он возвышался, она заметила небольшое сооружение, похожее чайку, сидевшую на спине кита. Размером это единственное строение на мысе было не больше хижины и стояло обособленно. «Интересно, кто там живет?» – подумала Фейт, указывая Хоуп на этот маленький домик.

Затем шлюпка ударилась о берег. Долгие месяцы в море не прошли даром: Фейт едва не упала, ступив на сушу, но зато как приятно чувствовать под ногами твердую почву! Очень хотелось потрогать траву рукой, но солдаты погнали их вперед. Тут же новоприбывших окружили плохо одетые, истощенные люди, и со всех сторон послышались голоса:

– Мы умираем тут с голоду! Вы привезли провизию?

– Мы сидим на подножном корме и рыбе, если получается поймать!

– Весь скот сдох!

– Муравьи и полевые мыши съедают все посевы!

– Здесь полно крыс! От нашего запаса продуктов ничего не осталось!

– Судно «Гардиан» с продовольствием столкнулось у Кейптауна с айсбергом и затонуло…

Пораженный этим шквалом жалоб, дежурный офицер остановил группу осужденных и принялся успокаивать поселенцев. Фейт почувствовала исходившие от толпы страх и гнев и прижала к себе дочерей. Неужели их сослали сюда, чтобы они умерли с голоду?

– Подождите! – крикнул офицер. – Послушайте меня, добрые люди! Мы привезли еду, хватит на всех! Когда каторжники окажутся на берегу, мы выгрузим провизию.

Волнение среди поселенцев постепенно начало спадать, и толпа разошлась. Лишь несколько любопытных наблюдателей глазели на прибывших.

Глава 2

Когда толпа рассеялась, Хоуп обратила внимание на мальчишку лет двенадцати. Худенький, в ветхой одежде, с каштановыми волосами, заплетенными в косичку, он сновал среди прибывших, кому-то что-то говорил или спрашивал, а затем убегал дальше.

Фейт заметила перевернутый пустой ящик и устроилась на нем передохнуть, усадив Чарити на колени, а саквояж с их вещами поставив рядом. Как всегда, ее внимание полностью занимала малышка, и Хоуп вдруг почувствовала обиду. На корабле девочке казалось, что это естественно, ведь сестренка еще совсем маленькая и слабенькая, но порой, когда та капризничала, а мать уделяла ей слишком уж много внимания, Хоуп охватывало какое-то неприятное чувство вроде ревности и брезгливости.

Внимательно взглянув на мать, заметив, как она бледна и измучена, Хоуп устыдилась своих мыслей: она же сильная и должна помогать матери – так часто ей говорили, да она и сама это понимала.

Любознательная по натуре, она обладала неуемной энергией и умела находить во всем свою прелесть. Даже во время этого долгого и утомительного путешествия всегда находилось что-нибудь новое, что привлекало внимание Хоуп, а теперь, оказавшись в новой стране, ей столько всего предстояло увидеть и узнать, что голова шла кругом: она никак не могла решить, с чего же начать. Сейчас все ее внимание сосредоточилось на солдатах с мушкетами, которые согнали всех осужденных мужчин в одну сторону, выстроили полукругом и каждому прикрепили на спину номер.

Поскольку все внимание Фейт заняла раскапризничавшаяся Чарити, Хоуп решила потихоньку осмотреться и отправилась погулять между хижинами. Она никогда не видела подобных жилищ и не могла устоять, чтобы не заглянуть в некоторые. Оказалось, что внутри вонь стояла невыносимая и так темно, что разглядеть почти ничего не удавалось. Ее никто не окликнул, она решила, что внутри пусто, и, постепенно осмелев, зашла в одну из хижин. Ее глаза уже начали было привыкать к темноте, когда в углу что-то зашевелилось. Она решила, что это, должно быть, крысы, когда вдруг на свет божий появилась нечесаная голова и на девочку уставились два злобных глаза.

– Ну вот, – проворчал кто-то скрипучим голосом, – уже и подремать нельзя: обязательно кто-нибудь забредет. Кто ты такая и что тебе здесь нужно?

Хоуп в испуге застыла, а странное существо стало подниматься.

– Ну-ка брысь отсюда! – Хозяин хибары мерзко захихикал. – И поспеши, а то съем тебя на ужин!

Хоуп пулей выскочила наружу, зажмурившись от яркого света и налетела на что-то твердое. Несомненно она бы упала, не подхвати ее под мышки чьи-то руки.

– Нужно под ноги смотреть, малявка! – раздался веселый голос.

– Ничего подобного! Мне уже пять!

Хоуп сердито взглянула снизу вверх и наткнулась на взгляд голубых глаз того самого мальчишки с косичкой.

– Вот как? Аж целых пять? – Он отвесил ей шутливый поклон. – Простите мое невежество, миледи. Меня зовут Котти Старк, – представился мальчик, теперь казавшийся Хоуп просто-таки великаном. – А ты, наверное, прибыла на тюремном корабле?

Девочка внезапно смутилась и опустила голову.

Котти присел перед ней на корточки и грязным пальцем приподнял подбородок:

– Ты что, боишься?

Хоуп нерешительно посмотрела на него и кивнула.

– Ага! Я так и подумал. Осужденная или на поселение? Говори, не бойся!

Хоуп точно не знала, кто это такие – осужденные, но не раз убеждалась, что принадлежать к ним стыдно, поэтому хотела было промолчать, но Котти заметил ей:

– Этого нечего стыдиться! Большинство здешних жителей попали сюда таким же образом. Как тебя зовут?

Он так по-доброму смотрел на нее, что страх прошел и она обрела наконец дар речи:

– Хоуп.

– А фамилия у тебя есть?

– Блэксток.

– Так вот, Хоуп Блэксток: мой отец тоже был осужденным – попал сюда с первой флотилией. Ты себе представить не можешь, каким это место было в те времена: здесь жили одни туземцы! Поверь, это невозможно описать! Теперь отец умер, и я остался один.

– А где твоя мама? – Хоуп быстро успокоилась и перестала стесняться.

– Мама умерла раньше, еще в Лондоне. – Чуть заметная тень пробежала по лицу мальчика, но лишь на мгновение. – Давай-ка поищем твою маму.

Котти взял девочку за руку и повел обратно. Вскоре она увидела Фейт: с Чарити на руках, та с беспокойством озиралась по сторонам. Конечно же, это из-за нее! Хоуп опять почувствовала себя виноватой, потому что нежно любила мать и не могла спокойно смотреть на ее страдания.

Выпустив руку нового знакомого, она побежала к матери:

– Я здесь, мама!

Фейт глубоко вздохнула и строго спросила:

– Где ты пропадала, детка? Я подумала, с тобой что-то случилось! Теперь будь добра всегда стоять возле меня!

Хоуп, уткнувшись лицом в ее юбку, молча кивнула, но тут раздался голос Котти:

– Не ругайте ее, госпожа. Она просто заблудилась и немного испугалась, сунув нос в хижину старого Бена Корта. – Он усмехнулся. – Он кого угодно может напугать!

Фейт взглянула на мальчика, и он показался ей неглупым, но лондонские улицы научили ее быть осторожной и никому не доверять, чтобы избежать неприятностей.

– Ты кто такой, мальчик?

– Котти Старк, госпожа Блэксток.

– Откуда ты знаешь мое имя?

– Мы познакомились с Хоуп: она сказала мне свое имя, – вот и…

– Ты тоже прибыл с нами?

– Нет, госпожа. Мы с отцом прибыли сюда еще с первой флотилией.

– Ну и как?.. – Фейт огляделась по сторонам, не решаясь задать мучивший ее вопрос. – Здесь очень тяжело живется? Осужденным, я имею в виду.

– Без разницы: осужденные или свободные поселенцы, – все одно. Жить тяжело всем, голод, нет одежды. Обещали поставлять продовольствие из Англии, но давно ничего не привозят. Люди болеют и умирают от голода, а еще очень многие умерли от чумы.

– Однако ты выглядишь вполне здоровым! – Фейт с подозрением посмотрела на мальчика.

– Я научился заботиться о себе, – ухмыльнулся Котти, ничуть не смутившись. – Для того чтобы стащить монету или подцепить доллар, требуется только сноровка.

– Значит, ты карманный воришка! – с отвращением заключила Фейт.

– Нет, госпожа Блэксток, – ответил он, все еще усмехаясь, – здесь нет таких толстых кошельков, которые были бы достойны внимания, но существуют и другие способы выживания, если мужчина достаточно проворен.

– Это ты себя называешь мужчиной?

– В Новом Южном Уэльсе, особенно здесь, на скалах, мужчинами становятся рано, – сказал Котти, посерьезнев.

– Впрочем, не мне судить тебя и называть вором: я сама такая. – Фейт отвернулась. – Иначе почему бы я здесь.

– Здесь все мы либо воры, либо того хуже.

– А что это за кирпичный домик там, на скале? – Фейт указала на противоположный берег.

– Это жилище Беннилонга.

– А кто такой Беннилонг?

– Видите ли, госпожа, это довольно длинная история, – глядя в сторону причала, где разгружалась очередная шлюпка, сказал Котти, – но мне кажется, у нас есть время. Почему бы вам не присесть?

Фейт опустилась на корзину, и Чарити тут же закапризничала:

– Хочу вниз! Поставь на ножки!

– Ну-ну! – Котти наклонился к девочке. – Нельзя плакать, а то твоя симпатичная мордашка покраснеет от слез, а носик распухнет. Лучше послушай, какую я сейчас расскажу сказку. Любишь сказки?

Чарити как зачарованная уставилась на мальчика, сразу позабыв, что собиралась заплакать, а Хоуп придвинулась поближе. Фейт вздохнула с облегчением: любая короткая передышка в череде утомительных забот и волнений была как манна небесная. К тому же мальчик, очевидно, умеет обращаться с маленькими детьми.

– Ну, Котти, начинай скорее! – запрыгала от нетерпения Хоуп.

– Ну, слушайте, – улыбнулся парнишка. – Беннилонг – туземец, коренной житель этих мест. У губернатора Филиппа никак не получалось наладить отношения с ними, и он в конце концов приказал схватить несколько человек. Среди них оказались Беннилонг и вождь племени Колби. Их заковали в кандалы, но Колби как-то удалось освободиться и благополучно сбежать, а Беннилонг решил остаться и научиться жить, как мы, белые люди! С губернатором они даже так подружились, что ели за одним столом, хотя Беннилонг очень любишь поесть. – Котти усмехнулся. – Губернатор говорил, что он съедает столько, что хватило бы накормить шестерых взрослых мужчин.

Девочки слушали раскрыв рот, а Котти продолжал:

– Все было хорошо до тех пор, пока еды не стало совсем мало. Народ начал жаловаться, что Беннилонг много ест, и ему пришлось вернуться в Манли. Позже, когда губернатор Филипп был ранен кем-то из чернокожих, Беннилонг, обеспокоенный состоянием здоровья своего друга, вернулся и на этот раз остался. Губернатор распорядился построить для него кирпичный дом, куда могли бы приходить его друзья, если им захочется его навестить.

– Но почему он стоит там, на холме, отдельно от других? – поинтересовалась Фейт.

Котти потер ладонью подбородок:

– Беннилонг – чернокожий, а здешние белые не очень-то любят, чтобы такие встречались им… Не все относятся к неграм по-доброму.

– Эй, встать! Ну-ка живо! – раздались окрики солдат из толпы осужденных, теперь значительно выросшей.

– Кажется, все уже на берегу, – заметил Котти. – Сейчас солдаты будут называть ваши имена и скажут, кто ваши хозяева. Если хотите, я пока подержу малышку.

Фейт осторожно передала мальчику непоседливую Чарити и поднялась. Помимо ужасной усталости, Фейт чувствовала еще головокружение: с тех пор как они ели в последний раз, прошло довольно много времени. Сердце ее тревожно билось. К какому хозяину они попадут? Но какой смысл терзать себя вопросами, если изменить что-либо все равно нельзя?

– А у тебя, Котти, хороший хозяин?

– У меня нет хозяина, госпожа Блэксток, – просто сказал мальчик, подбрасывая захныкавшую было Чарити. – Я свободен, насколько вообще можно быть свободным в этих местах.

– Мне кажется, ты хорошо знаешь здешнюю жизнь, – заметила Фейт, пока солдаты не дошли до них. – Ты не мог бы рассказать, чего нам ждать? Например, где живут осужденные: у своих хозяев?

– Обычно нет, – после минутного колебания ответил Котти, – тем более что вас трое. Я бы даже сказал: определенно нет. Большинство свободных поселенцев живут в домишках не больше хижины, с одной комнатой – для семьи хозяина.

– Но где же тогда нам жить? – в ужасе воскликнула Фейт.

– Ну, за последнее время много осужденных умерло, так что, может, вам что-нибудь удастся найти, хотя, по-моему, с этой флотилией прибыли в основном мужчины, а они наверняка сумеют первыми захватить все пустующие хижины. Тогда вам придется самим строить себе новую.

Фейт показалось, что она куда-то проваливается. Как же они будут существовать без крыши над головой? Нет, это немыслимо!

– Построить хижину? Как может одинокая женщина с двумя маленькими детьми что-нибудь построить? Я не умею!

– Все не так уж сложно, госпожа. – Котти ободряюще улыбнулся. – Я с радостью вам помогу. Эти хижины делаются из пальмовых стволов и ветвей, сплетенных прутьями и укрепленных глиной, а затем обмазываются белой глиной. Для крыши используют тростник или камыш из гавани.

Фейт удивленно посмотрела на мальчика:

– Я буду очень признательна тебе за помощь, но скажи откровенно: почему ты так добр к совершенно незнакомым людям?

Ее вопрос застал Котти врасплох. Он и сам не знал, почему повел себя таким образом. Уже давным-давно он понял, что, для того чтобы выжить в этих местах, каждый должен прежде всего думать о себе. У него, к примеру, нет друзей. Значит ли это, что он одинок?

– Вы очень отличаетесь от других осужденных женщин, госпожа Блэксток, – наконец нашелся с ответом Котти. – Большинство грубые, курят, матерятся как портовые грузчики. И вы же семья, а я так скучаю по настоящей семье: у меня ее больше нет.

– Бедный мальчик! – Фейт ласково погладила его по щеке. – Сколько же тебе лет?

– Двенадцать, госпожа.

Хоуп внимательно слушала их разговор. Котти Старк ей понравился: как было бы здорово иметь брата, тем более старшего, как он, который мог бы защищать ее и давать советы, как поступать правильно.

Она протянула ладошку и вложила ее в руку мальчика. Котти поначалу удивился, но в следующее мгновение его лицо осветила улыбка, и он сжал ручонку Хоуп.

В этот момент офицер, пробравшись сквозь толпу моряков и осужденных, подошел к ним, остановился напротив Фейт и, заглянув в листок, который держал в руке, грубо спросил, не глядя на нее:

– Имя?

– Фейт Блэксток, – ответила она, украдкой бросив взгляд на Котти, который почему-то улыбался.

– Вы приписаны к господину Симону Маршу. Идите за мной! – Офицер так и не посмотрел на Фейт.

Сердце опять застучало как сумасшедшее. Она взяла Хоуп за руку, и в сопровождении Котти с Чарити на руках они стали пробираться сквозь толпу за офицером к высокому, сутулому мужчине с суровым лицом.

– Господин Симон Марш, эта женщина, Фейт Блэксток, приписана к вам, чтобы отбывать назначенный ей срок в пятнадцать лет.

Мужчина осмотрел Фейт с головы до ног, явно остался недоволен, а затем скользнул взглядом по детям:

– Это все ее?

– Только две девочки, – объяснил офицер.

– Она не производит впечатление способной работать, – угрюмо заметил Марш. – И дети будут ее отвлекать – слишком малы! Вдруг опять умрет, как предыдущая?

– Если это произойдет, вы всегда сможете получить другую, из новой партии, – холодно успокоил его офицер и, обернувшись к Фейт, объявил: – Вы отныне приписаны к господину Симону Маршу. Вы должны беспрекословно выполнять все его требования и прилежно работать. Неповиновение и лень повлекут за собой наказания.

Офицер круто развернулся и, больше не сказав ни слова, зашагал прочь.

Фейт осторожно взглянула на Симона Марша: уже далеко не молод, холодные, глубоко посаженные темные глаза и презрительно изогнутые губы не вселяли надежды, что он будет с ними великодушен и добр. А она так рассчитывала, что их хозяином станет если не добрый, то хотя бы более мягкий человек!

– Ладно, хватит стоять разинув рот! Пошли! Бог не любит ленивых! – скомандовал Марш и двинулся вперед, не сомневаясь, что его новые рабы последуют за ним. Тихо вздохнув, Фейт хотела забрать Чарити, но Котти отрицательно покачал головой:

– Я провожу вас – заодно и узнаю, где вас устроят.

Фейт понимала, что, если им суждено остаться в живых на этой чужой земле, может понадобиться помощь. Этот мальчик, вполне вероятно, здесь их единственная опора.

Вымученно улыбнувшись, несмотря на то что от усталости все суставы словно одеревенели, Фейт, подняв саквояж, зашагала в ногу со своим новым хозяином. Ей повезло, что у Симона Марша, как и у нее, видимо, болели ноги: он шел не слишком быстро, за что она была ему глубоко признательна. По пути Фейт смотрела по сторонам, и уныние все сильнее охватывало ее. Полуразвалившиеся хижины все как одна, нуждались в срочном ремонте. Люди, попадавшиеся им по дороге, не проявляли к ним никакого интереса, были одеты в тряпье, которое висело на них как на вешалках – настолько они исхудали.

– Это Скалистая дорога, – пояснил Котти, проследив за ее взглядом. – За ней живут преимущественно осужденные, а само место так и называют: «Скалы».

Фейт горестно покачала головой и взглянула на парнишку, лицо которого по-прежнему выражало сочувствие.

– Вы, госпожа, наверное, ученая леди? – поинтересовалась Котти, чтобы отвлечь ее от мрачных мыслей.

К этому времени они свернули со Скалистой дороги на крутую узкую тропинку, и Фейт на мгновение пришлось остановиться, чтобы перевести дыхание.

– Мой отец был неплохо образован, успешно вел торговлю и, при всей своей строгости, ко мне относился ласково, не препятствовал моей любви к чтению, даже поощрял.

– Значит, вы владеете грамотой?

– Да, и не только. – Фейт переложила саквояж в другую руку. – Умею считать, знаю кое-что из истории и географии, хотя после замужества это не принесло мне никакой пользы.

– А своих девочек вы будете учить? Я имею в виду – читать и писать?

– Мне хотелось бы, чтобы они учились в школе, но, похоже, это несбыточная мечта, так что только я одна смогу их чему-то научить.

Фейт все труднее было дышать, так что оставалось надеяться, что они скоро дойдут до конечной цели. По дороге она заметила несколько аккуратных построек, вполне пригодных для жилья, а на вершине холма – ветряную мельницу, медленно вращавшую лопастями. Наверное, это жилье офицеров и самых состоятельных поселенцев. Заметив, что Котти неожиданно замолчал, она взглянула на мальчика и увидела, что он опустил голову и смотрит себе под ноги.

– Я никогда не учился, но мне очень хочется уметь читать, писать и считать. Ведь мужчина должен кое-что знать, если хочет как-то выжить в этом мире. Я готов помогать вам во всем, если вы позволите мне учиться вместе с вашими девочками. – Он помолчал немного и добавил: – Тем, кто живет в районе Скал, нет надобности учиться, а тем, кто на холме, не нужны такие, как я.

Их хозяин замедлил шаг, и Фейт решила, что, видимо, они почти пришли.

– Я с удовольствием научу тебя всему, что знаю сама, но у меня нет нужных книг. – Она указала на саквояж. – Здесь всего несколько, да и те художественные.

– Это не проблема! Книги я сумею раздобыть! – воскликнул мальчик с такой радостью, что Фейт едва не прослезилась.

– Ты поможешь нам найти жилье, а я с радостью стану тебя учить вместе со своими девочками. Договорились?

– Спасибо, госпожа! – обрадовался мальчуган.

– А теперь скажи… – Фейт бросила быстрый взгляд на шагавшего впереди мужчину и понизила голос: – Как ты думаешь, какой он хозяин?

– Мне кажется, не хуже любого другого. – Котти на мгновение замялся, а потом придвинулся к ней ближе и прошептал на ухо: – Вы хотя бы можете не беспокоиться, что придется делить с ним постель.

– А что, бывает иначе? – Фейт изумленно посмотрела на мальчика.

– Дело в том, что здесь очень мало женщин, поэтому осужденные леди обычно сразу же становятся любовницами своих хозяев.

– Да, на корабле мне приходилось с этим сталкиваться, но удавалось вразумить жаждущих – в немалой степени благодаря малышкам. Я думала, что буду в безопасности и здесь.

– У господина Марша – да. – Было видно, что Котти неловко обсуждать эту тему. – Он верует в Бога и не допускает нарушения заповедей, во всяком случае – этой. Ваш хозяин ткач, но здесь ему заняться нечем: шерсти очень мало, потому что почти все овцы, привезенные из Англии первой флотилией, пали.

– Зачем же тогда ему потребовалась моя помощь? – удивилась Фейт.

– Думаю, ему обещали прислать шерсть из Англии. Может, она как раз прибыла с этой флотилией?.. А кроме того, вы же ему ничего не будете стоить. Вас обеспечат только едой и одеждой – таков договор правительства с хозяевами, к которым приписывают осужденных.

– Что, совсем не будут платить? – в ужасе переспросила Фейт.

– Платить или нет, решает сам хозяин, но тут мало кто расплачивается деньгами, – усмехнулся Котти, – все больше ромом.

Симон Марш уже еле ковылял, когда они подошли к столбу с доской, на которой огромными буквами была выжжена странная надпись: «За Голубыми горами Китая нет».

– Котти, что означает эта надпись? – кивком указала на столб Фейт.

– Это, госпожа Блэксток, серьезное предупреждение, предназначенное для осужденных, хоть и в шутливой форме. Многие надеются, что удастся бежать, если пойти на запад через Голубые горы, потому что думают, будто сразу за ними находится Китай.

– А что, кому-то удавалось бежать? – Фейт остановилась возле столба отдышаться.

– Нет, но многие пытались, только или умирали от голода, или попадали к туземцам-людоедам.

– Но ведь кому-то все же удалось сбежать?

– Мало кому, но случалось. Например, другу моего отца Питеру Майерсу. Хороший человек! Вскоре после того как мы высадились здесь, он ушел в буш, а позже разведчики говорили о белом мужчине, который живет среди чернокожих. Им не удавалось подойти достаточно близко, чтобы как следует его рассмотреть, но кое-кто утверждал, что это Питер Майерс. Правда это или нет – не знаю.

– Вы что, так и собираетесь стоять здесь целый день как пугала? – раздался резкий окрик Симона Марша. – Мастерская прямо перед вами!

Глава 3

Из дневника Питера Майерса

«Май 1787 года.

Сегодня, в самый скорбный день своей жизни, я решил вести дневник. Вряд ли на его страницах когда-нибудь появятся рассказы о радостных событиях. За эти записи я взялся для того, чтобы не сойти с ума в предстоящие месяцы, и в надежде, что, возможно, моя семья получит хоть какое-то представление о выпавших на мою долю невзгодах.

Я пишу эти строки в трюме корабля, который направляется в Новый Южный Уэльс, где мне предстоит провести остаток жизни за «ужасное преступление» – не вернул вовремя долг одному типу. За это меня лишили дома, разлучили с родными людьми и сослали в чужую страну, о которой никому ничего не известно.

Наша позорная армада состоит из одиннадцати кораблей, которые, по слухам, везут больше тысячи душ.

Помимо офицеров, членов команды и солдат, на борту находятся и свободные люди, которые добровольно едут осваивать новые земли. Остальные – это узники его величества короля Англии Георга III, 548 мужчин и 180 женщин вместе со своими детьми, а кроме того, еще лошади, крупный рогатый скот, овцы, козы, свиньи, кролики, цыплята и утки, так что у нас есть все необходимое, чтобы создать английское поселение на этом далеком первобытном берегу, к которому мы неумолимо приближаемся.

Осужденные – это преимущественно воры всех мастей, разбойники с большой дороги, грабители, а женщины-осужденные – в основном проститутки и мелкие воровки. Хоть их значительно меньше, чем мужчин, именно они больше всех шумят и буянят и ведут себя неподобающим образом. Слава богу, их содержат отдельно от арестантов-мужчин, но эта изоляция не распространяется на матросов и солдат, и те частенько пользуются их благосклонностью.

Среди осужденных нашлось несколько человек, скорее, подобно мне, невезучих, чем провинившихся. Например, семидесятилетнюю Элизабет Бекфорд, говорят, сослали на пять лет за то, что украла два фунта сыра, а некий мужчина средних лет подстрелил кролика, чтобы накормить своих голодных детей. Нельзя без отчаяния думать о нашем времени, когда сверхжестоко наказывают за малейшие провинности. Мы живем в ужасном мире, и мне больше не хочется быть его частью.

Июль 1787 года.

В море мы уже больше месяца, и я понял, что пережить это путешествие все-таки можно, хотя, если рассуждать здраво, мои шансы на выживание совершенно ничтожны: я плохо переношу качку, к тому же мне претит общение с окружающими. Эти люди сразу нападают на тех, кто хоть чем-то отличается от них. К тому же я обнаружил в себе нежелание покоряться обстоятельствам.

И еще мне доставляет жестокое страдание невозможность как следует вымыться. Пресной воды для этого нет, только соленая, да и то весьма редко. Увы, многие осужденные пренебрегают даже этим, и в трюмах стоит невыносимое зловоние. Какое же это счастье, когда нам разрешают выйти на палубу подышать свежим воздухом! Однако проклятая вонь никогда полностью не исчезает, и кажется, что, как воспоминание о дурном сне, она будет преследовать меня вечно.

«Красные мундиры», наши надсмотрщики, вообще-то неплохие ребята, но среди них есть несколько самых настоящих извергов, которым доставляет удовольствие от скуки издеваться над нами. Особенно этим отличается Уилбурн – грубое животное – который, кажется, особенно невзлюбил меня из-за моей образованности. В каждое удобное ему мгновение он делает мою жизнь невыносимой. Разум же мне подсказывает, что самый лучший способ выжить – это стать незаметным.

Дабы не погрешить против честности в своих записях, должен признать, что условия на борту судна могли быть куда ужаснее: все же кое-какие меры принимаются, чтобы довезти пассажиров живыми до Нового Южного Уэльса. Перед тем как покинуть Лондон, нам выдали робу и позволили каждому взять кое-что из личных вещей, но для всех осужденных форменной одежды не хватило, и женщины на это часто сетовали.

Еда была тоже – учитывая обстоятельства – вполне сносной: каждый день давали хлеб, солонину, консервированные бобы, овсянку, масло и сыр, а когда представлялась возможность зайти в порт, мы получали даже свежее мясо и овощи. Больным давали дополнительный паек, так что осужденным, которые дома жили впроголодь, жаловаться было не на что.

Понятно, что всем этим мы обязаны капитану Артуру Филиппу, командующему первой флотилией, о котором говорили как о человеке справедливом и гуманном. Я видел его на борту нашего корабля: суда он регулярно проверяет сам на протяжении всего рейда. Ему, я полагаю, около пятидесяти, и внешне он не слишком привлекателен: узкое лицо, тонкий орлиный нос, мясистый рот, к тому же у него резкий неприятный голос. Несмотря на все это, команда, очевидно, относится к нему с уважением и все приказания выполняет беспрекословно.

Жизнь на корабле очень непростая, я очень скучаю по жене, моей дорогой Элизабет, и детям, Джеймсу и Кейт. Очень горько думать, что они вырастут, станут взрослыми, и даже отдаленные воспоминания детства обо мне сотрутся из их памяти. Единственное утешение я нахожу в том, что Элизабет будет жить с родителями, и, надеюсь, они помогут ей заботиться о наших детях. С болью в сердце я смотрю на невинных малюток, которые волею судьбы оказались на этом корабле вместе со своими родителями.

Например, один из осужденных, Генри Старк, плывет со своим восьмилетним сыном Котти. Паренек шустрый и сообразительный, и, если бы он имел возможность учиться, из него, несомненно, вышел бы толк, но так уж сложилась жизнь, что знания он черпает из окружающей среды, и подчас они носят далеко не безобидный характер. С его отцом мы даже подружились, несмотря на его криминальные наклонности. Генри хоть и не имел образования, в здравом смысле и остром уме ему не откажешь; будучи отлично знаком с законами улицы, он умеет держаться на равных с другими осужденными – талант, которым я, увы, не обладаю. В этом отношении он опекает меня, а я в свою очередь стараюсь рассказать маленькому Котти о большом мире, ибо мальчик понятия не имеет, что происходит за пределами лондонских трущоб и тесного корабельного трюма. Мальчик сразу привязался ко мне, и мне тоже очень нравится его общество. Я часто задумываюсь, что с ним будет, когда мы доберемся до новых земель.

Январь 1788 года.

Последние дни были так наполнены событиями, что у меня не нашлось времени записать ни строчки.

Наконец-то наше длительное путешествие подошло к концу. После долгих восьми месяцев мы, похожие на туземцев, но живые, прибыли в Новый Южный Уэльс. Женщины выглядели ужасно: их одежда превратилась в лохмотья, а для починки не было ни иголок, ни ниток.

Неделю назад, когда мы сгрудились у поручня, чтобы взглянуть на эту неведомую гавань – конечную цель нашего путешествия, – воодушевление, охватившее нас при виде земли, быстро улетучилось и сменилось горьким разочарованием. Нам все время рассказывали о травянистых сочных лугах и плодородной земле, но нашему взору открылись лишь каменистые почвы и песчаник, пока флагманский корабль «Сириус» шел вдоль берега в поисках подходящего места для причаливания.

По словам одного из офицеров, место, выбранное капитаном, первоначально носило имя капитана Кука, но после того, как мы 26 января наконец сошли на берег, капитан Филипп переименовал порт в гавань Сидней – в честь лорда Сиднея. Гавань оказалась удобной и куда более привлекательной на вид, чем Ботани-Бей, чего не скажешь об окрестных землях.

При входе в гавань судно шло мимо полуобвалившихся утесов из песчаника. Поднимавшиеся из глубины рифы разделяли ее на множество бухточек с берегами, густо поросшими лесом. Больше всего меня поразило, что выглядели они как хорошо ухоженный парк: деревья стояли свободно, пространство под ними не заполоняла беспорядочно разросшаяся растительность. Позже я узнал причину: местные племена периодически выжигали подлесок, чтобы облегчить охоту на дичь.

Разбить лагерь в первые дни пребывания на твердой земле оказалось весьма непросто. Первыми сошли на берег осужденные мужчины под охраной солдат, и лишь спустя две недели за ними последовали женщины. Если во время пребывания на борту корабля женщины содержались отдельно, то, как только ступили на берег, эта изоляция кончилась и солдаты дали волю необузданным страстям. Чтобы не видеть разврата и разгула, мы втроем забрались в палатку и как можно плотнее закрыли вход.

На следующее утро, 7 февраля, опять воцарилась тишина, и капитан Филипп официально вступил в управление новой колонией, о чем всем объявил судебный исполнитель капитан Дэвид Коллинз. После этого новоиспеченный губернатор произнес короткую, но чрезвычайно содержательную речь, заверив нас, что будет ко всем справедлив, и предупредив, что те, кто не намерен работать, останутся без еды. А в отношении вакханалии предыдущей ночи посоветовал строго блюсти священный обет супружества. После официальной церемонии губернатор пригласил офицеров присоединиться к нему перекусить в брезентовом доме, который привез с собой из Англии. Остальные – и осужденные, и солдаты – тоже получили паек, хотя наверняка не такой изысканный, как закуски офицеров.

Всех нас одинаково поразили аборигены – их здесь называют индейцами, – которые ходят без одежды, если не считать тонкой ленточки вокруг головы, а у мужчин еще и узкой набедренной повязки. Их тела, загорелые до черноты, у некоторых тела, как и лица, расписаны белой краской, добываемой из глины, что производит жуткое впечатление. Они мускулисты, хорошо сложены и жизнерадостны. У них глаза, обрамленные густыми темными ресницами, как у пугливой газели, чрезвычайно широкие и плоские носы с вставленными в ноздри для украшения кусочками белой кости, и густые черные волосы, в которых тоже что-то болтается. Когда индейские мужчины увидели наших женщин, их естественной реакцией было удивление и, как следствие, побуждение увидеть все, что там, под лохмотьями, что дало повод для безудержного веселья среди самых неотесанных осужденных обоих полов. Трудно сказать, что аборигены думают о нас, хотя наше первое знакомство прошло вполне успешно.

Кто-то из охраны рассказывал, как один из туземцев положил на песок свой щит в качестве мишени и был очень удивлен, когда офицер выстрелами из пистолета изрешетил покрытую кожей поверхность, но быстро оценил силу нашего оружия, из чего следует, что они, по-видимому, весьма сообразительны. И еще рассказывали, как в один из вечеров, когда капитан Филипп и офицеры ужинали на берегу, из зарослей появилась группа туземцев. Капитан, давая понять, что настроен дружественно, поднял руки над головой, но те, очевидно, не поняли. Тогда капитан обвел то место, где сидели его офицеры, и жестами попытался объяснить, что они не имеют права пересекать эту линию. Поговаривают, что по крайней мере частью своего влияния на туземцев капитан Филипп обязан отсутствию у него переднего зуба, так как этот, по нашему мнению, недостаток считается у них признаком превосходства над остальными. К чему невозможно привыкнуть – это исходящий от аборигенов отвратительный запах, причиной которого является отсутствие привычки мыться и обычай натирать тела жиром животных.

Что у нас вызывает удивление и восхищение – так это кенгуру, если пользоваться терминологией Кука. Они похожи на огромных зайцев, только стоят на больших задних лапах и опираются на толстый мускулистый хвост, в то время как передние лапы у них очень маленькие, и кенгуру, по-видимому, ими почти не пользуются. Это травоядные животные и, пожалуй, не умнее овец или коров, а своих детенышей носят в кармане на животе, как опоссумы.

Всех осужденных сразу отправили расчищать землю, которая в здешних краях чрезвычайно каменистая, а деревья, что на ней растут, мы прозвали «каучук» за смолу, что выделяется из стволов. Древесина у них твердая, как железо. Подходящего инструмента у нас нет, работа тяжелая, а после многих месяцев, проведенных в море, мы все обессилели. Мне не повезло: я оказался приписанным к рабочей бригаде, отданной под надзор «красного мундира» Уилбурна. Высадка на берег ни в коей степени не смягчила его характер и не уменьшила неприязнь ко мне, и придирки, которые приходилось терпеть, помимо прочих трудностей, становится выносить все труднее.

О, моя нежная Элизабет, как хорошо, что ты не видишь, в кого я превратился! На мне, похоже, навечно запечатлелось все пережитое, и остается только гадать, кем я стану в конце концов!»

Глава 4

В последующие годы у Фейт будет немало поводов благодарить Котти Старка, но в этот первый вечер причина для этого оказалась куда значительнее всех остальных.

Когда паренек оставил их у мастерской Симона Марша, пообещав вернуться до наступления темноты, пошел дождь, и Фейт подумала, что, если ему не удастся отыскать для них хижину, придется спать в сырости да еще и голодными.

Мастерская состояла из двух крохотных каморок, где было не очень чисто и пахло шерстью. В дальнем помещении стояли ткацкие станки, а в переднем хозяин принимал покупателей и показывал им выставленные на продажу рулоны тканей. Полом в мастерской служила утрамбованная земля, а крышей – плетеный тростник. Фейт содрогнулась, услышав, как в сухих листьях над головой снуют маленькие зверушки. Хоуп молчала, крепко уцепившись за материнскую юбку, и только маленькая Чарити хныкала:

– Мама, здесь плохо! Мне кушать хочется!

Под пронизывающим взглядом Симона Марша Фейт старалась успокоить девочку, но хозяина, похоже, совершенно не волновал ее плач.

– Это моя мастерская. – Он жестом указал на тесное помещение. – Я ткач, а сюда приехал в надежде улучшить свои дела. – Он сделал кислую мину. – Да, ничего не скажешь: еще как разбогател. Почти все овцы, что я привез, пали, а здесь, на месте, шерсть достать трудно. Ваши корабли привезли шерсть из Лондона, и теперь я смогу производить больше товара, поэтому-то мне и потребовалась помощница. – Его губы изогнулись в едва заметной улыбке. – Я не стану зверствовать. Пока вы будете прилежно выполнять свои обязанности, никаких осложнений не возникнет. Работать мы начинаем с восходом солнца! До завтра!

У Фейт сжалось сердце: она-то надеялась, что ей дадут хотя бы день устроиться на новом месте, а он даже словом не обмолвился о жилье.

– Но я должна найти какое-то пристанище. Или вы дадите нам жилье?

– Это не моя забота. – Марш покачал головой. – От меня вы будете получать только еду и одежду.

– Но мне говорили, что на еду и одежду выделяет деньги правительство.

– Ах вот как говорили? – Его взгляд стал колючим. – Да, это так. Но ведь я не получу никакой выгоды, пока вы не начнете по-настоящему работать.

– А что же делать с детьми, пока я работаю? – совсем растерялась Фейт.

– И это тоже меня не касается. Главное, чтобы они не мешали вам. – Он мрачно взглянул на Хоуп. – Старшая, пожалуй, вполне могла бы помогать вам в мастерской.

– Но ей всего пять лет!

– Скоро будет шесть, мама! – Хоуп выпрямилась, чтобы казаться выше, и у Фейт глаза наполнились слезами.

Такой дочерью можно гордиться, но, повзрослев раньше времени, она никогда не узнает, что такое настоящее детство. Фейт крепче обняла сидевшую у нее на руках Чарити и поцеловала в макушку, мысленно поклявшись, что сделает все от нее зависящее, чтобы защитить хотя бы ее от подобной судьбы.

– Здесь не место для малышей, – проворчал Симон Марш. – Вам следовало оставить их в Англии.

– Это мои дети, и я не могу без них жить! – возмущенно воскликнула Фейт.

– Вам следовало бы задуматься об этом до того, как совершать преступление, за которое вас сюда отправили.

– Сэр, – вскинув голову, заявила Фейт, – это преступление – украсть кусок хлеба для голодных детей?

– Воровство есть воровство, – заключил Марш. – Мы здесь тоже беспощадно с ним боремся, и если вы попадетесь на этом, вам устроят порку. – Он отвернулся, жестом давая понять, что разговор окончен. – Итак, завтра, с восходом солнца, иначе тоже можете заработать порку. А теперь я бы посоветовал вам заняться поисками жилища, пока другие не успели захватить все свободные хижины.

– А как же еда? – чуть не плача, спросила Фейт. – Вы же сказали, что будете кормить нас!

– Буду, – кивнул Марш, – но только завтра, когда получу с корабля провиант. Вам, должно быть, известно, что с продовольствием здесь туго, так что на разносолы не рассчитывайте.

– Да, я слышала, – вздохнула Фейт, – как говорили об этом, когда мы высаживались на берег, но неужели у вас не найдется для нас хоть чего-нибудь? Хоть кусочка хлеба для девочек?

– Идите к солдатам. Это все, что я могу вам посоветовать.

Понурившись и взяв за руку Хоуп, Фейт вышла под дождь и сразу же наткнулась на улыбающегося Котти Старка. О господи! Не передать, какое она почувствовала облегчение! Неужели ей придется положиться на двенадцатилетнего ребенка?

– У меня хорошие новости, госпожа Блэксток! – сообщил паренек. – Мне повезло найти пустую хижину. Правда, там надо кое-что подлатать и заново покрыть тростником крышу, но это уже завтра с утра: я займусь. На одну ночь она вполне сгодится.

– Котти, какой ты молодец! – радостно воскликнула Фейт. – Я тут ломаю голову, где искать пристанище на ночь, и тут появляешься ты! Но разве у тебя нет своих дел?

– Ничего такого, что не может ждать, – пожал плечами мальчик. – А теперь, госпожа, давайте-ка мне сумку и малышку, и я провожу вас к хижине. А ты, Хоуп, накинь на себя вот это – хоть немного защитит от дождя.

Отвернув полу своего длинного рваного плаща, он накрыл ею девочку, забрал у Фейт саквояж и Чарити и повел их по той же Скалистой дороге туда, где приютилось множество хижин, перед которыми даже в дождь горели костры.

– Внутри хижин разводить огонь нельзя – тростниковые крыши, – объяснил Котти, словно прочитав мысли Фейт. – Вот все и готовят снаружи. На брикфилдских холмах хорошая глина, из которой можно делать кирпич и черепицу, но это могут позволить себе только богачи. Быть может, госпожа Блэксток, со временем мы построим такое жилище и для вас. Вот мы и пришли!..

Он свернул к одной из хижин. И хоть пребывала та в совершенно плачевном состоянии: половины тростниковой крыши не было вовсе, а между пальмовыми стволами зияли щели, Фейт она показалась едва ли не дворцом. Котти толчком распахнул дверь и с усмешкой сказал:

– Как видите, на дверях замков нет, только щеколда – деревянный колышек на веревке.

– У нас нет ничего такого, что можно было бы украсть.

– Со временем, возможно, появится. Воровство здесь обычное дело. Многие прячут все самое ценное в тростнике на крыше. Вы сможете делать то же самое, когда я починю ее.

Фейт следом за мальчиком вошла внутрь и остановилась оглядеться. Как и в хижине Симона Марша, полом служила плотно утрамбованная земля, только здесь было почище. Никакой обстановки за исключением двух гамаков, подвешенных на крючьях у стены, не наблюдалось. С одной стороны в хижину затекал дождь, но в том месте, где висели гамаки, было сухо, и Фейт догадалась, что это Котти, должно быть, прикрыл чем-то часть крыши.

– Гамаки! Как ты их раздобыл?

– Неважно, – пробормотал мальчик, отводя взгляд. – Кое на что выменял. Со временем сможете расплатиться за них.

– Да как же я смогу? – с горечью произнесла Фейт. – Симон Марш ведь не собирается нам платить.

– Есть и другие способы подзаработать. Я научу вас. Например, здесь позади хижины есть клочок земли. Почва там не самая лучшая, но огород можно разбить, чтобы выращивать овощи. Часть оставлять себе, а остальное на что-нибудь обменивать. Ладно… Это обсудим потом. Не пора ли что-нибудь приготовить? Вы, должно быть, проголодались?

– Я умираю от голода, – призналась Фейт.

– И я тоже! – пискнула Хоуп.

– Сейчас мы обо всем позаботимся, Хоупфул ^*, – засмеялся Котти и потрепал девочку по волосам.

– Меня зовут Хоуп! – возмутилась та.

– Но ты разве не надеешься на лучшее?

Котти юркнул в сухой угол под гамаком, и тогда Фейт обратила внимание на что-то сваленное у стены. Мальчик вытащил какой-то рулон, развернул, и оказалось, что это две сшитые воловьи шкуры.

– Ты поможешь мне, Хоуп? Возьми сколько донесешь. – Котти указал на небольшую кучку дров в углу. – И разведем огонь.

Прихватив деревянные стойки, что стояли у стены, Котти вышел наружу и, растянув на них воловьи шкуры, закрепил по углам. Укрытие получилось не очень надежным, но, во всяком случае, защищало от дождя. К тому времени как Хоуп притащила охапку сучьев, он, стоя на коленях над обложенной камнями ямкой для костра, уже разгребал сырые остатки старого пепла. Докопавшись до сухой земли, мальчик наломал несколько тонких веточек, надергал коры от сучьев, которые принесла Хоуп, сложил сухое топливо небольшой кучкой и, поработав несколько минут кремнем, высек искру. Когда кучка вспыхнула, мальчик принялся дуть на костер, пока не появился язычок пламени, а потом начал понемногу подбрасывать хворост. В конце концов разгорелось настоящее пламя.

– Следи за ним внимательно, Хоупфул, чтобы не погас.

Котти поднялся и направился в хижину.

– Начинаю верить, что и правда существуют ангелы-хранители, и ты – наш.

Паренек смущенно потупился и, открыв мешок, извлек оттуда пакет с мясом и три заостренные палочки.

– Сегодня ужин не очень-то сытный, но больше мне ничего не удалось добыть: очень мало времени.

– Уверена: этого вполне достаточно, Котти.

– Эта булка… – Мальчик вытащил из мешка хлеб. – Она не совсем свежая, но есть можно.

Фейт подумала, что надо бы ему помочь, но чувствовала себя такой уставшей, что не нашла в себе сил выйти под дождь. Она понятия не имела, как пользоваться гамаком, и ей понадобилось несколько минут, чтобы понять, каким образом забраться в него и не оказаться при этом на полу. Не выпуская из рук Чарити, она наконец смогла сесть в гамак, удобно в нем устроилась и, должно быть, задремала. Разбудил ее голос Котти:

– Ужин готов, госпожа Блэксток.

Фейт села, потерла кулаком глаза и, почувствовав запах жареного мяса, ощутила спазмы в желудке.

На перевернутой корзине Котти пристроил погнутую металлическую тарелку с кусочками мяса и разломанной черствой булкой.

– Негусто, но уж что есть, – немного смущенно признал мальчик и, сняв с пояса жестяную кружку, наполнил ее водой из ведра, висевшего на крючке у входа.

Дверь закрывать не стали, чтобы не есть в полной темноте, и, усевшись на землю вокруг «стола», принялись за еду.

– К сожалению, пить, кроме воды, нечего, – извинился Котти. – Вино раздобыть трудно, только ром – он здесь в изобилии, – но я подумал, что он вряд ли вам подойдет.

– Все замечательно! Мы такой еды не видели многие месяцы – только солонину, – возразила Фейт и добавила: – Вот достать бы молока… Девочки не видели его с тех пор, как мы покинули Англию, а оно им просто необходимо.

– С этим проблема. Почти все коровы, что привезли первые две флотилии, пали либо пошли на убой. Может, мне удастся где-нибудь раздобыть козу. Загон я сооружу позади хижины.

– Огромное тебе спасибо! Даже не представляю, как смогу отплатить за все, что ты для нас делаешь, – беспомощно развела руками Фейт.

– Научите меня грамоте – и этого вполне достаточно.

Было видно, что мальчику польстило внимание госпожи.

Когда с едой было покончено, Фейт заметила:

– Как давно я не чувствовала себя так хорошо! И мясо было замечательное.

– Это кенгуру, – улыбнулся Котти.

– Кенгуру? Что это такое? – полюбопытствовала Хоуп.

– Другого свежего мяса здесь просто нет, но даже его добыть очень непросто, потому что на животных охотятся и им приходится уходить все дальше и дальше. Это очень забавное животное с огромным карманом на животе, длинными задними лапами. Скачет, как заяц, такое же смирное и безобидное. Их жалко убивать, но людям нужно что-то есть.

– А я так надеялась, мы будем лучше питаться, когда приедем сюда, – с тоской заметила Фейт.

– К сожалению, здесь мало что можно вырастить: почва в самой гавани и в округе каменистая и песчаная, а правительству потребовалось немало времени, чтобы это понять. Сейчас вроде обнаружили более плодородные почвы на Норфолке, в Парраматте и на Роз-Хилле, так что скоро с голодом будет покончено, как обещают. А как условия во время путешествия – были очень скверные?

– Просто ужасные!

Фейт коротко рассказала о тех лишениях, которые им довелось перенести, на что Котти, покачав головой, заметил:

– Когда мы с отцом плыли с первой флотилией, все было не так плохо, но это все благодаря капитану Филиппу, который потом стал губернатором. Других осужденных перевозили частные подрядчики, которым было безразлично, каким доставить груз. Если кто-то по пути умирал, это было даже предпочтительнее: предназначавшуюся для него провизию продавали в колонии. Хоть губернатор и пытается как-то исправить положение, но пока безрезультатно.

Заметив, что Фейт непроизвольно широко зевнула, Котти вскочил.

– Ой, заболтался я – вам ведь пора спать, а то устали с дороги. Я принес пару одеял, они хоть и старые, но все лучше, чем ничего. Если погода позволит, завтра приду и починю крышу.

– Разве у тебя нет других дел? – удивилась Фейт.

– То, чем я занимаюсь, не зависит от времени, – усмехнулся Котти.

– Еще раз спасибо тебе, и спокойной ночи!

– Спокойной ночи, госпожа Блэксток, и вам, девчонки. – Он ласково взъерошил волосы Хоуп и нырнул в темноту.

Костер уже погас, и Фейт пожалела, что не узнала у Котти, где можно еще набрать воды: наверное, он принес оттуда, где река впадала в бухту.

Чарити уже спала, у Хоуп тоже слипались глаза, когда она обвила ручонками шею матери и пробормотала:

– Мамочка, у нас ведь все будет хорошо?

– Конечно, милая.

– Я уже большая и буду тебе помогать.

– Да, моя хорошая. А сейчас поспи.

Фейт, глядя на спящих дочерей, порадовалась, что Хоуп, по-видимому, быстро приспособиться в этой чужой стране, а вот сама она вряд ли когда-нибудь сможет привыкнуть к жизни в Новом Южном Уэльсе. Какой бы тяжелой ни была их жизнь в Лондоне, только Англия навсегда останется для нее родным домом.

Дрожа от холода и сырости, Фейт тяжело вздохнула, забралась во второй гамак и потянула на себя одеяло. Гамак угрожающе закачался, и она затаила дыхание, опасаясь оказаться на полу, но еще до того, как ее ненадежная постель перестала раскачиваться, Фейт спала, не замечая доносившихся снаружи звуков оргий.

Котти Старк тоже слышал звуки, доносившиеся из питейных заведений, расположенных вдоль Скалистой дороги, но для него они были привычны и не вызывали раздражения. Покинув хижину, которую он нашел для своих новых знакомых, парнишка свернул к таверне «Корона», одной из приличных в Сиднее. Большинство подобных заведений в основном предназначалось для развлечения солдат и моряков с кораблей, изредка бросавших якоря в заливе, и их владельцы были людьми простыми, без претензий, но Уилл и Сара Мур, прибывшие сюда как свободные поселенцы еще с первой флотилией, значительно отличались от других владельцев. Уилл Мур, крупный дородный мужчина, поддерживал в своей таверне порядок и не допускал никакого безобразия. Его заведение посещали свободные поселенцы и даже представители городского высшего света. Его жена Сара, когда муки и баранины было вдоволь, выпекала хлеб и пироги и готовила прекрасные мясные паштеты. Уже немолодые Муры не имели собственных детей, и после смерти Генри Старка, с которым были знакомы еще в Англии, взяли его сына к себе, хотя и понимали, что парень он независимый и не позволит, чтобы им понукали: он дал им это ясно понять с самого начала. Разумеется, он выполнял кое-какие поручения в «Короне», чтобы компенсировать затраты Муров на его содержание, но всю жизнь перебиваться случайной работой в таверне не собирался, а был твердо настроен обзавестись собственным делом, причем уже в недалеком будущем.

Сегодня в сумерки Котти пробрался на кухню, стащил кусок мяса и булку, хотя и знал, что из-за недостатка продовольствия Сара бдительно следит за своими припасами. Да, он рисковал, но, если в благодарность госпожа Фейт научит его грамоте, оно того стоит. Впрочем, если бы Муры узнали, сколько всего он у них утащил, то пришли бы в ужас и, возможно, выгнали бы его взашей.

После смерит отца Котти привык ко всякого рода рискованным приключениям, изучил все подворотни и закоулки Сиднея и научился не попадаться во время комендантского часа. «Работа», о которой он вскользь упомянул при Фейт Блэксток, заключалась в торговле контрабандным ромом, который в этих местах был не менее ценной валютой, чем сами деньги.

Спиртные напитки категорически запрещалось выгружать на берег без разрешения губернатора Филиппа, а если таковое было получено, то хранить их полагалось на таможенном складе, который запирался на все замки и засовы и находился под круглосуточной охраной.

Покупать любого вида спиртное могли только те, кто имел на это право: офицеры, свободные поселенцы, а также владельцы постоялых дворов и таверн, но и для них существовали ограничения. Кроме того, на спиртное существовали портовые пошлины, которые без конца менялись и время от времени подскакивали до астрономических величин. Многих такие алкогольные законы не устраивали, и они находили, как их обойти. К таковым относились и осужденные, которым употребление спиртных напитков было вообще запрещено, но тем не менее пили они ничуть не меньше других. Осужденным наличная валюта была недоступна, поэтому офицеры и свободные поселенцы пользовались этим и при совершении торговых сделок рассчитывались ромом. Осужденных также нанимали для выполнения различных работ, помимо их официальной повинности, и оплатой служил ром. Спекуляция и контрабанда процветали, и хотя это влекло за собой множество наказаний, никого это не останавливало. В результате подпольной торговли ромом Сидней, а особенно район Скал, быстро превратился в место постоянного пьяного разгула и драк. В конце концов безобразия достигли таких масштабов, что губернатор приказал солдатам вести там постоянное патрулирование, причем ходить только парами.

Котти обладал достаточной проницательностью, чтобы предвидеть ухудшение ситуации по мере прибытия в эти места следующих партий осужденных и переселенцев. Чем больше кораблей станет здесь на якорь, тем больше развлечений потребуется матросам после многомесячного пребывания в море. Не желая упускать свой шанс, парнишка пользовался любой представлявшейся возможностью заработать. Благодаря удачному обмену ему удалось приобрести небольшую лодку, и он прятал ее в одной из многочисленных бухточек недалеко от Сиднея, чтобы ловчее было осуществлять торговые сделки. Больше года он занимался продажей контрабандного рома и твердо уяснил, что и судовая команда, и офицеры сотрудничают с контрабандистами. Не являются исключением даже капитаны, потому что это помогает им избежать портовых пошлин.

Котти недостатка в покупателях никогда не испытывал: продавал на берегу ром тем, у кого были деньги, чтобы заплатить за товар, продавал и непосредственно осужденным, среди которых было немало головорезов, ради выпивки способных на любое насилие, и это позволяло ему торговать по более низким ценам, чем таможенный склад, и при этом получать хорошую прибыль. Если бы он смог и далее безнаказанно продолжать заниматься этим делом, то к двадцати годам стал бы обладателем немалой по местным понятиям суммы. Пока все складывалось удачно: вряд ли кому-то могло прийти в голову заподозрить двенадцатилетнего мальчонку в наличии таких способностей.

Котти проскочил мимо входа в таверну и направился к маленькой пристройке, в которой жил. Как раз в тот момент, когда он проходил мимо черного хода, дверь отворилась и на пороге показалась Сара Мур, полная седовласая дама, и нахмурившись спросила:

– Это ты, Котти! А я уже боялась, что тебя задержали за нарушение комендантского часа. Где ты был?

– Да так, бродил по поселку, – пожал плечами Котти. – Когда с кораблей выгружали осужденных, я был у причала.

– Не надо бы тебе туда ходить, – покачала головой Сара. – Они такие грубые, все эти убийцы, воры и бог знает кто еще. А в такой темноте того и гляди горло перережут, если заподозрят, что у тебя есть хотя бы фартинг.

– Но ничего же не случилось, – беззаботно отмахнулся Котти. – Зато я познакомился с очень милой дамой Фейт Блэксток и двумя ее маленькими дочками.

– Она осужденная?

– Да.

– Тогда, по моему разумению, она не может быть милой. Ну да ладно… – Сара неодобрительно хмыкнула. – Ты никуда не исчезай: нам с Уиллом нужно поговорить с тобой кое о чем.

– Что-то неладно? – насторожился мальчик, сразу же подумав, не проведали ли они о его незаконных делишках.

– Нет, все в порядке, – успокоила его Сара и, коротко кивнув, глубоко вздохнула. – Понимаешь… Уилл сам хотел тебе рассказать, но он сейчас занят. Дело в том, что мы получили выгодное предложение относительно нашего заведения. Ты ведь знаешь: мы уже давненько подумываем о возвращении домой.

– Вы хотите продать таверну и уехать из Сиднея? – Котти не мог скрыть удивления.

– Да, дружок, именно так. Хоть мы и живем лучше многих, это дикое место так и не стало нам родным. Уиллу все труднее поддерживать в таверне порядок, а дальше будет еще хуже – с каждым кораблем сюда прибывает все больше бандитов. С деньгами же, которые нам предлагают, мы сможем открыть в Лондоне собственный трактир.

– Я и не подозревал, что вы хотите уехать отсюда. – Котти был совершенно ошарашен. – Ведь «Корона» процветает, не то что другие таверны.

– Все верно, но мы скучаем по Лондону. – Сара запнулась, стараясь подобрать подходящие слова. – И Уилл тяжело болен. Он хоть и выглядит здоровым и крепким, но его часто мучают боли: говорит, что ощущает, будто его что-то грызет изнутри. Ему нужны знающие доктора. К тому же он говорит, что, если ему суждено умереть… – У нее на глаза навернулись слезы. – В общем, умереть он хочет на английской земле.

– Какое несчастье, госпожа Сара! И подумать не мог…

– Да я и сама узнала всего две недели назад. Но это неважно. – Сара смахнула слезы. – А поговорить мы хотели вот о чем. Мы очень тебя любим, ты стал для нас сыном, и хотели бы, чтобы ты вернулся вместе с нами.

– Обратно в Лондон?

– Да. Я знаю, раньше тебе приходилось там тяжело, но теперь все будет по-другому. Мы с Уиллом позаботимся, чтобы ты ни в чем не нуждался.

Котти совершенно растерялся, поскольку никогда не думал о возвращении в Англию: знал, что это невозможно. Год назад он согласился бы без сомнений, поскольку считал, что здесь его ожидает жизнь, полная лишений, и ничего больше, но теперь благодаря смекалке и предприимчивости перед ним открывались новые горизонты. И как ни странно, первое, о чем он подумал, это семья Блэксток. После очень недолгого знакомства он почувствовал себя ее членом в значительно большей степени, чем ощущал себя с Мурами, которые всегда были так добры к нему.

– Я знаю, – продолжала Сара Мур, – что твоя жизнь в Лондоне была тяжелой, но сейчас мы с Уиллом купим трактир, и потом он перейдет к тебе, Котти.

Иметь трактир в Лондоне, с точки зрения Муров, было пределом мечтаний, но Котти стремился вовсе не к этому.

– И когда вы решите окончательно?

– Мы уже решили. Покупатель прибыл сегодня с третьей флотилией специально для того, чтобы приобрести здесь подобное заведение, и, осмотрев множество таверн, выбрал нашу. Но что самое замечательное, господин Роберт Беллер готов сразу расплатиться! Ты ведь знаешь, что в Сиднее вряд ли найдется покупатель с такой суммой!

– Значит, скоро… – пробормотал мальчик, глядя в добрые глаза женщины и прекрасно понимая, что если сразу же откажется, то очень обидит ее. – Я подумаю над вашим предложением, госпожа Сара.

Она схватила его за руку и с надеждой спросила:

– Ты обещаешь подумать как следует?

– Обещаю.

Глава 5

Из дневника Питера Майерса

«Март 1788 года.

Постепенно возле устья реки, впадающей в Сиднейскую гавань, возник поселок. Условия моего существования тем временем становились все хуже и хуже. Хоть я и старался заставить себя непредвзято относиться к Уилбурну, он всегда находил какой-нибудь повод, чтобы придраться и оскорбить меня. После нашего прибытия почти все солдаты решили, что их обязанности закончились вместе с путешествием, и отказались надзирать за нами, поэтому губернатор Филипп назначил надзирателями кое-кого из самих осужденных. Что руководило им при выборе – я не знаю: большинство этих надзирателей совсем не разбирались в строительстве, но зато обращались они со своими подчиненными лучше, чем солдаты. К сожалению, Уилбурн так и остался на своем посту. Но довольно об этом мерзком типе! Из-за него я света белого не видел – ни к чему ему отнимать у меня еще и ночи!

За последние несколько недель мы наконец по-настоящему развернули строительство, хотя при этом возникло множество непредвиденных проблем, таких, к примеру, как отсутствие опытных плотников и знающих руководителей. К тому же осужденные – это не добровольцы: сами работать не будут, их требуется постоянно понукать. Да еще инструментов не хватает.

Оказывается, окрестности изобилуют великолепным песчаником, а вот известки очень мало, поэтому приходится использовать для наших домов другие материалы. Опыт туземцев в этом деле нам не пригодился: их жилища ненамного лучше карточных домиков, с той лишь разницей, что сложены из опирающихся друг на друга кусков древесной коры. После многочисленных экспериментов мы все-таки нашли способ строительства. Пусть результаты его не отличаются особой красотой, зато он вполне доступен и позволяет использовать материалы, имеющиеся в нашем распоряжении. В сущности, дома, которые мы строим, во многом похожи на индейские хижины, но только каркасы у них из балок, а стены – из мягких, легко режущихся пальмовых стволов. Промежутки между стволами заполняются переплетенными ветвями, которые затем обмазываются глиной. Когда она высыхает, стены белятся. Вместо полов – утрамбованная земля, а крыши – из дерна или камыша.

Для строительства госпиталя, казарм и товарных складов используется строевой лес, а свою резиденцию губернатор Филипп собирался построить из песчаника. Надо только набрать достаточное количество известки, которую получают из раковин устриц, что осужденные женщины собирают в бухтах. Пока почти все мы еще живем в палатках, но находиться в них, особенно в дождливую погоду, совершенно невыносимо.

Апрель 1788 года.

Пару недель назад двое осужденных бежали куда-то в глубь страны, а сегодня один из них вернулся – истощенный, в горячке, не переставая бормотать о мертвом товарище и «черных призраках», которые преследовали его на протяжении всего пути.

Да, бежать отсюда некуда: по одну сторону от нас лежат тысячи миль морских отмелей, по другую – враждебные и опасные земли, которым нет конца, хотя преодолеть это желание, забыв, какая судьба тебя ждет, невероятно трудно. Когда вокруг все так плохо, разум требует перемен, и не имеет значения, к худшему или к лучшему они окажутся.

С ростом нашего маленького поселка росла и моя неудовлетворенность жизнью. Уилбурн обращался с нами несправедливо и жестоко, и среди осужденных зрело недовольство, хотя высказать свои претензии ему в лицо никто пока не решался. Осужденных, которые отказывались повиноваться, заковывали в цепи и отправляли в специальные бригады, где работать и без тринадцатифунтовых гирь, прикованных цепями к лодыжкам, невероятно тяжело.

Тех немногих осужденных женщин, что прибыли на кораблях, распределили между офицерами и другими высокими чинами. Поскольку сказывается отсутствие женского общества, губернатор Филипп должен был объявить о суровом наказании, которое ожидает тех, кого заподозрят в мужеложстве. Тем не менее оно имеет место быть, что вызывает крайнее отвращение у тех из нас, кто, к счастью, еще не опустился до скотского состояния. Я, правда, порой задумываюсь, сколько человеческого осталось во мне. Ко многому из того, что еще год назад глубоко задевало меня и причиняло боль, теперь я отношусь с полным безразличием. Я часто думаю о моей любимой Элизабет и детях, пишу им письма, которые надеюсь отправить, когда придут корабли с продовольствием.

А еще я мечтаю убить Уилбурна и сбежать отсюда. Вопреки всему, что рассказывают об этой негостеприимной земле, в моих мечтах она всегда представляется зеленой и плодородной, и я вижу, как пересекаю ее и оказываюсь в родимой Англии. Мечта, несомненно, безумная, но по-своему облегчавшая череду тоскливых дней, как и не менее безумная, чем предположение, что по ту сторону горной цепи, на западе от Сиднея, лежит Китай, до которого, по слухам, несколько дней пути. Какая бы страна ни лежала по другую сторону Голубых гор, называемых так за то, что они постоянно окутаны голубым туманом, я твердо знаю, что это не Китай. Но я не стану смеяться над теми, кто верит: у каждого должна быть мечта. Только мечты подчас удерживают нас от сумасшествия и самоубийства.

Все, что радует меня в этой жизни, – мой дневник и общество Генри и Котти Старков. Мальчик, конечно же, не осужденный, может бегать где захочет и чувствует себя на удивление хорошо. Для своих девяти лет он проявлял изумительную предприимчивость и находчивость и каким-то образом, о котором я могу только догадываться, раздобывал дополнительно еду и всякие полезные вещи, что в наших условиях очень высоко ценится, поэтому ни его отец, ни я не требовали от него отчета. Генри, увы, не становится лучше. Когда-то он, вероятно, был сильным и здоровым, но сейчас его точит какая-то неведомая болезнь, от которой он быстро чахнет. Котти никогда не заговаривал со мной об этом, но в его глазах я вижу тревогу.

В лагере нарастает беспокойство: лейтенант Болл, ответственный за снабжение, вернулся с острова Лорд-Хау, куда отправлялся охотится на диких голубей, без единой птицы. А это была единственная надежда пополнить наш запас продовольствия.

Май 1788 года.

Я все серьезнее начинаю подумывать о том, чтобы все-таки попытаться бежать. Так как я ничего не знаю ни о кораблестроении, ни о мореплавании, моя единственная надежда – суша. Я понимал, что в глубине страны могут подстерегать опасности, но мечта о побеге не оставляла меня и становилась навязчивой. В моей бригаде было еще двое таких же сумасшедших, которые вообще не могли говорить ни о чем другом. Эти крепкие здоровые мужчины полагали, что способны вынести все, что угодно, кроме здешней жизни, но у них, к сожалению, не хватало здравого смысла, чтобы объективно оценить степень риска. Несмотря на это, мы довольно часто обсуждали, как можно было бы осуществить нашу мечту. Видимо, это служило хоть и слабым, но все же оправданием нашей беспомощности. Человеку необходимо чувствовать, что он может справиться с обстоятельствами, даже если на самом деле это не так.

Генри Старк с каждым днем слабеет: боюсь, долго не протянет, я же, наоборот, стал куда крепче и теперь резко отличаюсь от того изнеженного городского жителя, каким был когда-то. Смогу ли я выжить там, где многие терпели неудачу? Но туземцы же как-то приспособились и, видимо, прекрасно себя чувствуют. Всякий раз, когда представлялась возможность, я наблюдал за ними и заметил много интересного.

Вопреки первому впечатлению, они отнюдь не нищие: про них не скажешь, что они влачат жалкое существование. Они всегда веселы и энергичны. Ясно, что жизнь, которую они ведут, им нравится, и, очевидно, гораздо больше, чем нам – наша.

Июнь 1788 года.

Положение с продовольствием становится катастрофическим. Точный срок прибытия судов с провизией никому не известен. Люди впадают в уныние, поскольку не знают, удастся ли им выжить. Муки осталось совсем мало, а новые посевы пшеницы еще даже не взошли. Большинство привезенных нами овец пало от болезней. Для борьбы с цингой нас по очереди посылают собирать местные целебные растения: дикий сельдерей, шпинат и петрушку. Мы даже нашли папоротник, у которого съедобные, а для голодного человека даже вкусные корни. Несмотря на близость моря, рыбы очень мало, а наши охотники умудряются больше распугать дичи, чем подстрелить. Кстати, мясо кенгуру оказалось очень вкусным. Я пробовал суп из белых какаду и ворон, а также жареных диких уток, фаршированных ломтиками соленого мяса, и опоссумов, но их мясо сперва нужно вымочить в воде, чтобы избавиться от сильного запаха каучуковых листьев, которыми они в основном питаются. Бандикут – животное с острой мордочкой и глазками-бусинками, очень похожее на крысу, – в зажаренном виде тоже вполне съедобен и по вкусу напоминает молочного поросенка. Однако дичи на всех не хватает, а уходить на охоту в глубь страны, нам не разрешают, опасаясь побегов.

Не следовало писать про еду: желудок тут же дал о себе знать. Вечером мы сварили несколько кусочков протухшей солонины и горстку зараженного долгоносиком риса, и это был весь наш ужин.

Июль 1788 года.

Сегодня умер Генри Старк. Мне будет очень его не хватать. Перед смертью он отдал мне на память свой нож с острым широким лезвием и костяной ручкой.

Котти будет жить в семье Уилла и Сары Мур, с которыми Генри был знаком еще по Англии. Они содержат небольшое заведение в районе Скал и надеются со временем превратить его в постоялый двор. Собственных детей у них нет, и они с радостью приютили Котти, который, без сомнения, будет им хорошим помощником.

Сегодня у меня окончательно созрело решение попытаться бежать из этого проклятого места: угроза смерти не так страшна, как условия, в которых я сейчас живу.

Недели три назад у одного из осужденных кто-то украл последние припасы, спрятанные в тростниковой крыше. Никто не пожелал сознаться в этой подлости, а Уилбурн, жаждавший найти козла отпущения, без всяких доказательств схватил меня и приговорил к наказанию в виде ста ударов плетью. Мои заявления о невиновности его не тронули.

Меня привязали к большому дереву так туго, что грудь едва не расплющилась об его ствол. В роли палача выступил один головорез из осужденных, который даже не пытался скрыть радость от предстоящей экзекуции. Меня били по спине и ягодицам с таким остервенением, что скоро кровь заструилась по ногам в сапоги. Кожа с меня слезала полосками, и боль была такой нестерпимой, что, когда все наконец закончилось, я был почти без сознания.

Я не мог потом спать, и именно в те бессонные ночи окончательно решился на побег. Возможные последствия меня уже не страшили: лучше умереть, чем еще хоть раз пережить подобное истязание!

Джонс и Томас, с которыми мы обсуждали варианты побега, наметили бежать послезавтра. Поначалу я собирался присоединиться к ним, но мы не смогли договориться, в каком направлении двигаться: они настроены были идти на запад, к Голубым горам, я же намеревался отправиться на юго-запад к озеру. Правда, про большое озеро я только слышал: они же утверждали, что это всего лишь легенда. Поскольку никому из нас не разрешается выходить за пределы Сиднея, кто из нас прав – непонятно. Я не раз видел, как привозили обратно кости тех, кто пытался бежать через Голубые горы. Говорят, что дорога в Парраматту прямо-таки усеяна костями. Как бы то ни было, мне, пожалуй, лучше бежать в одиночку. Джонс и Томас – бандиты и закоренелые преступники – если все сложится неудачно, могут стать опасными. Среди тех, кто неудачно пытался бежать, ходили жуткие рассказы о каннибализме и прочих подобных ужасах.

Все хорошенько обдумав, я стал готовиться: прятать понемногу еду, собирать кое-какие вещи, которые могут пригодиться в пути. Удалось даже раздобыть вполне приличный бурдюк для воды, кусок брезента, небольшой моток веревки, трут с кремнем и немного соли. Несмотря на то что мы с Генри никогда не обсуждали возможность побега, думаю, он догадывался, потому что, отдавая мне нож, сказал: «Он пригодится вам, мой друг». Действительно, без ножа в лесу делать нечего: какое-никакое оружие.

Мне было радостно как никогда. Даже если я отправляюсь на смерть, по крайней мере хоть как-то пытаюсь изменить свое положение. Я уже потерян для семьи, у меня нет никаких шансов снова увидеть родных, а моя жизнь в данный момент мало чего стоит. Этот дневник я возьму с собой, и, когда умру, быть может, кто-нибудь позаботится передать его моей семье. Отныне это мой единственный друг, который всегда готов выслушать и никогда не сделает замечаний.

Продолжаю писать уже под сенью каучуковых деревьев в укромной долине. Счастливое стечение обстоятельств и благоприятная погода сделали мой побег не таким уж трудным. Прошлой ночью шел такой сильный дождь, что в двух шагах ничего не было видно, и охрана попряталась в свои хижины. Это значительно облегчило мою задачу. И вот теперь я остался один на один с самым жестоким врагом – природой.

На первый взгляд окрестности – вереница пологих холмов, разделенных покрытыми зарослями долинами, – не производили впечатления негостеприимных, но их приветливый вид был обманчив. Я постоянно замечал следы пребывания аборигенов, но не испытывал страха. Правда, туземцы, случалось, убивали наших людей, но, я уверен, это происходило лишь в силу обстоятельств, поэтому не делаю никаких враждебных жестов по отношению к моему теневому эскорту, а стараюсь придумать, как установить с ним контакт. Мне кажется, они даже помогут, если почувствуют расположение к чужаку.

Удивляло другое: здесь совсем не было воды – ни ручейка, ни родничка и, конечно, никаких признаков озера. У меня нет компаса, и я боюсь, что просто хожу по кругу. Природа здесь повсюду одинаковая, так что сориентироваться трудно. Странно, но я совсем не испытываю страха, даже смерти не боюсь.

Туземцы по-прежнему сопровождают меня и, чем больше я слабею, тем ближе подходят. Я тоже было попытался приблизиться к ним, но как только двинулся в их сторону, они попросту исчезли: я даже стал задумываться, уж не плод ли они моего воображения. Прошлой ночью они разбили лагерь недалеко от меня. Я видел их костры и ощущал запах готовящейся еды. Голодный, так как мои припасы уже закончились, умирающий от жажды, я осмелился опять приблизиться к ним, ведь если они развели костры, то, несомненно, не станут убегать и оставлять их, но путь мне преградил угрожающего вида туземец с копьем. Пришлось вернуться на то место, где остановился. Тут же я провалился в тяжелый сон, полный каких-то странных видений, а проснулся от странного звука, похожего на монотонное, без всяких пауз гудение или глухое рычание. И хотя это было крайне неосмотрительно, я сразу же опять погрузился в сон, а этот рев продолжал звучать у меня в ушах.

Уже три дня у меня во рту не было ни крошки и целый день ни капли воды. Возможно, это моя последняя осознанная запись, так как из-за слабости голова у меня наполнена странными мыслями и образами.

Я наконец-то понял, что туземцы вовсе не собираются мне помогать. Они, вероятно, следуют за мной по пятам просто из любопытства: хотят увидеть, как я умираю. Как ни странно, эта мысль не вызывала во мне горечи. Я использовал свою попытку обрести свободу и потерпел неудачу. Если бы мне довелось начать все заново, я бы сделал то же самое.

Я пишу эти строки, усевшись в углубление большого, отполированного до блеска камня, по форме напоминающего кресло или даже трон. Сегодня утром, заметив этот камень, я решил, что это будет мое последнее пристанище: слишком измучен я и слаб, чтобы двигаться дальше. В некотором смысле мне даже льстит, что я умру как король, восседая на троне, под взорами преследователей, которые прятались в кустах и не сводили с меня темных горящих глаз. Одно радует: хоть умру не в одиночестве».

Глава 6

– Теперь твоя очередь, Котти, – сказала Фейт Блэксток, протянув ему потрепанную книгу.

Мальчик при свете свечей начал запинаясь читать, а она с улыбкой наблюдала за ним. Уже почти год она обучала их с Хоуп грамоте, отдавая занятиям каждую свободную минуту, которую удавалось выкроить после долгого дня работы в мастерской Симона Марша. У дочери дела шли очень неплохо, учитывая ее возраст, но гораздо больше Фейт радовали успехи Котти. Просто поразительно, как быстро мальчик все схватывал! Он еще немного терялся, когда его просили читать вслух, но Фейт была уверена, что это скоро пройдет.

Котти читал, а Фейт смотрела на его сосредоточенное лицо, и теплое чувство наполняло ее. За последний год она много раз благодарила Господа за встречу с этим пареньком. Без него они вряд ли выжили бы в этих жестоких местах.

Этот мальчик не только нашел для них жилище, но и сумел за несколько дней привести полуразвалившуюся хижину в пригодное состояние – починил крышу, заделал дыры в стенах и заново все обмазал белой глиной. Потом он смастерил простой стол, четыре табурета и некое подобие буфета, в котором можно было хранить съестные припасы. Обе девочки просто обожали Котти, и как только он появлялся, цеплялись за полы его вечно расстегнутой рубашки. Вот и сейчас они подсели к нему поближе в надежде услышать одну из невероятных историй, которых он знал великое множество и с удовольствием рассказывал. Постепенно Фейт привыкла думать о нем как о члене их семьи.

Пока Котти читал, она оглядывала их скромное жилище, которое стало для них в большей степени домом, чем та грязная комнатушка, в которой они последнее время жили в Лондоне. Да, здесь приходилось нелегко, она частенько страдала от одиночества, но и там было не лучше. Плохо здесь было и с питанием, и Фейт благодарила Бога за то, что послал им Котти, который пополнял их рацион дичью и прочими продуктами. Работа в мастерской была тяжелой, она очень уставала, зато воздух здесь выгодно отличался от лондонского отсутствием дыма и копоти, вода была чистой, но главное – оставалась надежда на то, что жизнь со временем станет легче.

С момента своего прибытия в Сидней Фейт слышала много хорошего о губернаторе Филиппе. Осужденные, прибывшие с первой флотилией, которую он возглавлял, жили намного лучше тех, кого доставили следующие корабли.

В отношении города Сиднея губернатор строил грандиозные планы, так что жизнь, без сомнения, со временем должна была улучшиться. По истечении срока ссылки сама Фейт уже будет дряхлой старухой, зато дочери к тому времени вырастут, а их поселение, возможно, превратится в настоящий культурный город. Женщин, особенно порядочных, здесь мало, так что девочкам не составит труда удачно выйти замуж – ведь они обе настоящие красавицы! А уж Фейт постарается воспитать их так, чтобы обладали всеми качествами истинных леди, были образованными и порядочными.

Что же касается ее судьбы, то Фейт, можно сказать, повезло: у ее хозяина была единственная страсть – деньги, и все силы он прилагал к тому, чтобы заработать как можно больше. Ни для кого не было секретом, что почти все осужденные женщины не только работали, но выполняли и другие требования своих хозяев. Остальные мужчины считали, что она тоже находится в таком положении, и не докучали ей. Если же какому-нибудь пьянице или бездельнику приходило в голову пристать к ней с непристойными предложениями, она с негодованием их отвергала и грозила пожаловаться хозяину. После всех тягот и страданий, которые выпали на ее долю, у нее пропало всякое желание вступать в отношения с мужчиной.

– Я уже закончил, – прервал Котти ее размышления.

– Ты молодец! – улыбнулась Фейт, взяла у него книгу и передала Томасу Моргану, угрюмо сидевшему напротив.

Стоило вскользь упомянуть, что она владеет грамотой и намерена обучать Хоуп и Котти, как к ней потянулись и другие дети. Фейт не могла уделять много времени занятиям: надо было работать в ткацкой мастерской, но и те несколько часов в неделю не только приносили ей удовольствие, но и были подспорьем для ее семьи. Ученики расплачивались за уроки продуктами или какими-то нужными вещами.

Томаса, неуклюжего, толстого и туповатого, привел к ней его отец – владелец таверны, и Фейт не могла отказать. Она считала, что каждый должен выучиться чтению и письму, поэтому старалась найти подход к мальчику и пробудить в нем интерес к учению.

– А теперь ты, Томас, прочитай нам несколько строчек.

– Не буду я читать, пусть вон девчонки! – заявил, надувшись и сложив руки на своей широкой груди, Томас.

– Но твои родители хотят, чтобы ты был грамотным, – терпеливо принялась уговаривать его Фейт. – Они платят мне, чтобы я тебя научила читать.

– А я не хочу!

– Ты должен слушаться госпожу Блэксток! – сказал Котти и ощутимо дернул Томаса за руку. – Ну-ка давай читай!

Томас вскрикнул, и Фейт хотела было вмешаться, но передумала: у нее никогда не получалось приструнить детей, даже собственных. Котти это быстро понял, и теперь в случае необходимости обеспечивал дисциплину.

Скривившись от обиды и возмущения, Томас взял книгу и попытался читать, но Фейт сразу поняла, что это почти безнадежно, и, подсев к мальчику, стала водить пальцем по буквам, стараясь ему помочь. Котти же был вполне доволен: Томас по крайней мере его послушался. Госпожа Блэксток восхищала мальчика: после долгого дня тяжелой работы находила в себе силы по вечерам учить их грамоте и никогда даже голоса на них не повышала. Она была хорошей учительницей, но, по мнению Котти, слишком уж доброй с такими, как Томас. Что поделаешь, такой уж у нее характер.

Маленькая ручонка дернула его за рукав, и, обернувшись, он взглянул на Хоуп.

– Зачем ты так с Томасом, – шепнула девочка.

– Ничего, переживет, – ухмыльнулся Котти, – а то совсем разленился.

– Не вздумай так вести себя со мной – получишь!

– Вот напугала! – рассмеялся Котти. – Мала еще.

– Все, дети, на сегодня занятия окончены, – объявила Фейт.

– Госпожа, вам понадобится моя помощь? – спросил Котти, когда остальные вышли из хижины.

– Нет, спасибо. Мы все устали, так что иди домой.

– Ну, спокойной ночи. – Он попрощался с девочками и скрылся в темноте.

Хотя на дворе стоял май – а в Новом Южном Уэльсе в это время довольно прохладно, – вечер был удивительно теплым, и Котти совсем не хотелось возвращаться в таверну, где он все еще жил, хотя Муры продали ее Роберту Беллеру и отбыли в Англию. Их очень расстроило нежелание Котти ехать с ними, хотя сейчас он порой жалел, что остался. Беллер не отличался добрым нравом, пил и ругался. Котти не выносил его и старался как можно реже попадаться на глаза.

Уже несколько минут как начался комендантский час, и, стало быть, Котти следовало вернуться в таверну, ведь удача не всегда будет ему сопутствовать: когда-нибудь его могут схватить и наказать плетьми или заковать в колодки, и все же, несмотря на это, он не торопился возвращаться туда, где раньше ему было тепло и уютно. Безнаказанно нарушая комендантский час, Котти считал себя смелым и гордился этим.

Губернатор Филипп обещал, что комендантский час вскоре будет отменен, потому что, как он с гордостью заявлял, правительству в значительной мере удалось приструнить бандитов и грабителей. Это утверждение вызывало у Котти большие сомнения, но и комендантский час не решение проблемы, как считали многие. Особенно были недовольны владельцы таверн: необходимость закрывать заведения в столь раннее время наносила им существенный ущерб.

Котти миновал темную рыночную площадь и свернул в переулок. Хоть луна и светила не очень ярко, стоявший на якоре невдалеке от причала корабль он смог разглядеть. Утром Котти уже здесь побывал и разузнал, что у первого помощника капитана имелось три бочонка рома, не внесенных в судовую опись, и он хотел их продать. Завтра ночью Котти намеревался отправится за ними на своей лодке.

Услышав звук шагов по деревянному настилу, парнишка успел нырнуть в тень, и солдат с мушкетом на плече, не заметив его, протопал по причалу к морю, окинул взглядом залив, сплюнул в воду и прошествовал обратно. Котти же, решив больше не испытывать судьбу, стараясь держаться в тени, двинулся к «Короне».

В таверне было темно, если не считать тусклого огня свечи, мерцавшей в окне какого-то из задних помещений. Тихо пробравшись вдоль стены здания, Котти свернул в свой чуланчик и, закрыв за собой дверь, зажег свечу. С Мурами он всегда чувствовал себя спокойно: они ни за что не стали бы вторгаться в его владения, поэтому единственным запором на двери был прикрепленный изнутри кусок сыромятной кожи. Но Беллеру Котти не доверял.

И словно в подтверждение его мыслей, раздался громоподобный удар, дверь распахнулась настежь, и в проеме возник сам Беллер: средних лет, тучный, с выпученными, налитыми кровью мутными глазами, лысый как коленка и дышавший как паровоз.

– А, явился наконец! – прорычал он. – Опять болтаешься где-то, нарушаешь комендантский час?!

Котти с отвращением посмотрел на неопрятного пьяницу:

– Почему вы решили, что я что-то нарушаю?

– Да я твою лачугу проверяю каждую ночь и знаю, что тебя здесь не бывает.

– Вы не имеете права! Это мое жилище!

– Ничего подобного! – расхохотался Беллер. – «Корона» и все прочее имущество принадлежит мне, и я распоряжаюсь им по своему усмотрению. Это относится и к тебе, приятель.

– Неправда! – воскликнул Котти. – Я не осужденный и не приписан к вам. Я свободный человек!

– Свободный человек! Вот смех-то!.. Когда я покупал «Корону», мне было сказано, что тебя отдают вместе с ней.

– Я работал у Муров за еду и жилье, так же как и у вас, господин Беллер.

– Что-то я не вижу от тебя, малыш, никакой работы: ты все время где-то шляешься, в том числе и по ночам. Пора с этим кончать. Хорошая порка напомнит тебе, кто здесь хозяин, а кто мальчик на побегушках. – И, зловеще ухмыляясь, он принялся расстегивать ремень.

– Нет! – Котти вжался спиной в стену. – Вы не посмеете!

– И кто же мне помешает, скажи на милость? – Сняв ремень, Беллер шагнул к мальчику.

Котти пошарил за спиной и нащупал прислоненное к стене топорище, которое держал на всякий случай, такой, как сегодня, и брал с собой, когда отправлялся за контрабандными товарами.

Беллер и не думал останавливаться, и тогда Котти занес над ним топорище.

– Ты не посмеешь! – Беллер замер на месте, выпучив глаза от изумления.

– О, еще как посмею! – Котти зло усмехнулся и поднял топорище повыше. – Только троньте меня, и узнаете.

– Смотри, как бы тебя за это публично не высекли! – Беллер отступил на шаг, и в его поросячьих глазах мелькнул страх.

– Я вам не принадлежу!

– Ах ты, наглый щенок! Как разговариваешь со своим хозяином?

– Хозяином? – Котти рассмеялся ему в лицо. – Господин Беллер, вы что-то там себе навоображали!

Владелец таверны с угрожающим видом шагнул вперед, но Котти крепче сжал топорище, и тот, побагровев от ярости, отступил, но процедил сквозь зубы:

– Чтоб сегодня же убрался отсюда! А вот когда будешь подыхать с голоду и запросишься обратно, я покажу тебе, как нужно себя вести.

– Да с радостью! Уж лучше буду голодать, но никогда не вернусь к вам.

– Ну-ну, посмотрим, голодранец! – заметил Беллер с ухмылкой и вышел из чулана.

Котти осмотрелся. Собрать то немногое, что у него было: кое-какую одежду, несколько личных вещиц и самое ценное – мешочек с монетами, закопанный в углу чулана, – недолго. Выглянув наружу и убедившись, что Беллер ушел, Котти быстро откопал свои сокровища и бережно спрятал в узелок с одеждой.

Хоуп проснулась от собственного крика и ощутила, что по лицу текут слезы. Девочка попыталась вспомнить сон, ввергший ее в такое отчаяние, но он улетучился, неуловимый, как дым. Она чувствовала себя покинутой, забытой и одинокой.

Приподняв голову, она оглядела хижину: мать и сестра ровно дышали во сне, не потревоженные ее криком. Сквозь щели (как бы тщательно Котти ни заделывал их, вскоре появлялись новые) в хижину просачивался слабый утренний свет. С восходом солнца Фейт уже должна быть на работе, а она все еще крепко спала, хотя обычно к этому времени готовила завтрак. Хоуп так не хотелось ее будить, но если она опоздает на работу, хозяин строго ее накажет! Девочка быстро выбралась из постели и, взявшись за край гамака, слегка его качнула.

– Мама!

– Что случилось, детка? – тревожно спросила Фейт, протирая глаза.

– Уже рассвело, мама.

– Верно! Боже мой, я же проспала! А что разбудило тебя, родная?

– Мне приснился сон, плохой…

Фейт пригладила спутанные после сна волосы дочери.

– Это ничего: всем нам время от времени снятся плохие сны.

Ей и самой, даже когда она падала от усталости, часто снились сны – настоящие кошмары, – в которых ее преследовали нищета и голод.

– А сейчас мне пора приниматься за дело, иначе мы останемся без завтрака.

Выбравшись из гамака, Фейт сбросила ночную рубашку и сразу облачилась в рабочую одежду. Хоуп тем временем тоже оделась и спросила:

– Разбудить Чарити?

– Нет, пусть еще немного поспит, а ты сходи-ка за водой, пока я буду разводить огонь.

Хоуп взяла выдолбленное из ствола дерева ведро и вприпрыжку направилась к выходу из хижины. Открыв дверь, она уже хотела шагнуть наружу, но вдруг приглушенно вскрикнула и отступила назад.

– В чем дело, Хоуп? – в испуге подбежала к ней Фейт.

– Взгляни!

Осторожно выглянув наружу, она увидела, что кто-то растянулся у самого входа, и решила, что это один из забулдыг спьяну перепутал хижины, Фейт быстро оглянулась по сторонам в надежде найти какое-нибудь подобие оружия, но тут фигура приподнялась.

– Котти! Боже мой!..

– Простите, если напугал вас, госпожа, – робко улыбнулся паренек. – Меня выгнали из «Короны», но было слишком поздно и я не решился будить вас: думал, что проснусь раньше.

– Но где же ты теперь будешь жить?

– Ну, я подумал… – Котти поднялся, пригладил волосы и глубоко вздохнул. – Можно было бы построить хижину рядом с вашей… если, конечно, вы не возражаете.

– Возражаю? Конечно же, нет! Нам, напротив, будет гораздо спокойнее с таким соседом. Ты все равно почти все свободное время проводишь с нами, так что и для тебя это лучше. – Фейт помолчала, но потом все же решилась высказать вслух то, что было на душе. – Ты же знаешь, Котти, что мы давно считаем тебя членом семьи. Ты постоянно заботишься о нас, как мог бы только сын или брат.

– Благодарю вас, госпожа. – Котти опустил голову, залившись краской смущения. – Я рад, что могу помогать вам. А теперь, пожалуй, мне пора заняться делами, но днем я вернусь и начну строить хижину.

– Не хочешь сперва позавтракать?

– У меня есть хлеб, сыр и немного вяленого мяса, а вот вечером я, пожалуй, присоединюсь к вам, если можно.

– Ну конечно! – Фейт улыбнулась и, протянув руку, откинула назад волосы с худенького мальчишеского лица, стараясь не оскорбить этим жестом его мужскую гордость, но Котти ответил ей с широкой улыбкой:

– Значит, решено. Днем начну строить.

Засунув руки в карманы и насвистывая, он с независимым видом зашагал прочь, а Фейт смотрела ему вслед со смешанным чувством радости и горечи и думала, что в свои тринадцать лет он больше мужчина, чем многие взрослые. Она догадывалась, что его дела не вполне законны, но не считала себя вправе винить его за это. В такое время и в таком месте каждый делает то, что считает нужным, чтобы выжить. Важно лишь, с какими людьми связывают его эти дела и в какой атмосфере совершаются, ведь, несмотря на зрелость, Котти Старк еще мальчик и его, как тонкий прутик, можно согнуть и сломать. «Интересно, – подумала Фейт, – каким он станет, когда повзрослеет?»

Глава 7

Из дневника Питера Майерса

«День первый.

Поскольку я не имею представления о том, какое сегодня число, буду считать этот день первым в моей новой жизни и в соответствии с этим датировать свои записи в дневнике.

Я жив, о чем пишу с величайшим удивлением и восторгом.

Еще два дня назад у меня уже не было никакой надежды на помощь от аборигенов, я примирился с неизбежным и стал ждать смерти. Именно в момент отчаяния один из сидевших неподалеку на корточках старых туземцев поднялся и приблизился ко мне. Помню, что я улыбнулся и поднял вверх раскрытые ладони, давая понять, что у меня нет враждебных намерений.

Несмотря на мое полубессознательное состояние, этот эпизод четко отпечатался в моей памяти. Подойдя ко мне почти вплотную, он стал пристально смотреть мне в глаза, а я, будучи не в состоянии даже сдвинуться с места, уставился на него. Никогда прежде я не видел так близко никого подобного ему: под темными бровями светились пытливые умные глаза, загорелое дочерна лицо, разрисованное белыми полосами, могло бы напугать, но, как ни странно, я не почувствовал страха.

Он поднял мозолистую руку и что-то мне протянул – как оказалось, это кусок вяленого мяса. Я осторожно взял его и запихнул в рот. Он внимательно наблюдал, как я торопливо жевал и глотал, а затем подал мне чашу, сделанную из человеческого черепа, на дне которой было немного воды, и я с жадностью выпил, несмотря на наводящую ужас емкость.

После того как я вернул чашу, туземец дружелюбно улыбнулся, кивнул и пошел прочь. Хотя не было произнесено ни слова, я догадался, что он позволил мне следовать за ним, если я того хочу. Поднявшись, я неуверенно двинулся за ним туда, где его ждали соплеменники.

Итак, я спасен!

День тридцатый.

Как быстро течет время, но без мишуры цивилизации цена его невелика. Мои новые друзья кое-что знают о течении времени, но только в общих чертах. Они ориентируются по теням от деревьев и скал, и такая точность, по-видимому, их вполне устраивает. Здесь, в буше, дни плавно и незаметно складывались в недели, и меня это нисколько не заботило: слава богу, я жив и нахожусь вдали от этой проклятой сиднейской гавани.

Мне удалось узнать, что моего спасителя зовут Бининувуи. Он здесь вождь, или как там у них называют старейшину племени. Под его началом тридцать пять человек – мужчин, женщин и детей. Благодаря его покровительству меня приняли, но считают слегка не в себе: неуклюжим и беспомощным. Я умею наносить на бумагу непонятные значки, которые кажутся им волшебными, но полный профан в том, что – во всяком случае, с их точки зрения – требуется знать каждому, чтобы выжить на этой земле. Я учусь, и они терпеливо наблюдают за моими стараниями.

Попробую описать этих странных людей. Несмотря на всю их первобытность, они вовсе не просты. В Сиднее я, как и остальные, считал туземцев диким народом с примитивной культурой, но теперь, пожив среди них, понимаю, как все мы заблуждались. Их жизнь подчиняется системе правил, даже, возможно, более стройной, чем наша. С детства их учат послушанию, а тех, кто осмеливается перечить, наказывают. Закон здесь один для всех, и все перед ним равны.

Я для них чужак, и они обращаются со мной как с неразумным ребенком, но поскольку очень стараюсь научиться всему необходимому, гнева или раздражения у них не вызываю. Их обычаи я постараюсь по возможности описывать как можно подробнее. Мой запас чернил заканчивается, но я нашел им замену – некое красящее вещество, которое получают из коры каких-то деревьев названия их мне неизвестны, – раздобыть же перо при здешнем изобилии птиц не составило труда.

День шестидесятый.

Я уже немного понимаю их язык и постепенно завожу друзей среди туземцев. Старый Бининувуи, похоже, относится ко мне, с одной стороны, как к сыну, с другой – как к забавной зверюшке. С каждым днем я узнаю все больше нового и все успешнее мне удается следовать обычаям племени.

Туземцы, которых я видел в окрестностях Сиднейской гавани, жили преимущественно оседло, но выяснилось, что по натуре они кочевники и остаются на одном месте только до тех пор, пока могут охотиться и собирать дары природы, но как только добыча скудеет, перебираются на другие территории. Из-за этих частых перемещений они не строят постоянных жилищ и, если погода портится, просто воздвигают укрытия. Когда поднимается ветер – а он здесь бывает очень свирепым, – из ветвей деревьев быстро сооружаются жилища, а дыры затыкаются травой или соломой. Чтобы такую постройку не снесло ветром, используют камни либо просто привязывают ее лианами к стволам деревьев.

На прошлой неделе мы наткнулись на другое племя. Не обошлось без громких криков и угрожающих потрясаний копьями, но все же кровопролития удалось избежать. Насколько я понял, спор шел из-за каких-то территорий, но учитывая скудное знание языка, мог и ошибиться.

Аборигены в большинстве своем миролюбивы, но и у них случаются стычки, иногда даже между женщинами, которые дерутся не хуже мужчин. Я однажды оказался свидетелем стычки двух женщин, когда одна покалечила другую заостренной палкой, – такими они обычно выкапывают батат, основу их рациона.

В пище туземцы весьма неприхотливы – едят все, что попадается на их пути. Мужчины охотятся на диких животных и птиц, ловят рыбу, когда оказываются у воды. Кроме того, они едят всяких насекомых и гусениц – это считается у них деликатесом. Женщины собирают то, что растет: плоды, семена, орехи, ягоды, корешки, клубни – и добывают сердцевину пальм. У туземцев очень своеобразный хлеб. Это запеченные в золе лепешки из пресного теста, которое готовят из различных размолотых семян и воды. Должен признаться, мне потребовалось время, чтобы привыкнуть к их пище.

Теперь, когда я немного их понимаю, мне стало интересно слушать истории, которые они рассказывают по вечерам у костров. Насколько я понял, они верят в добрых и злых духов и волшебство, определенных животных и птиц, некоторые деревья или даже целые рощи, камни считают священными. В нашем племени есть маг, или колдун, который никогда не располагается в основном лагере. Его считают своего рода богом и относятся к нему с благоговением. Колдун носит древний амулет (мне так и не довелось его увидеть), который издает тот устрашающий раскатистый рев, который я когда-то слышал. Когда я слышу этот звук, мне видится расстояние, отделяющее меня от так называемого цивилизованного мира, и у меня возникает непреодолимое желание молиться, только я не знаю, какому богу.

Туземцы верят во что-то такое, что они называют миром видений, где смешивается прошлое, настоящее и будущее. Эти видения для них очень важны. Они верят, что с их помощью можно материализовать все, что угодно, даже детей. Это единственное племя из всех, о которых я слышал, где половые отношения никак не связывают с зачатием. Просто поразительно!

Удивительны также их рисунки, выполненные в весьма необычной манере и обладающие своеобразной строгой красотой. Туземцы выцарапывают сложнейшие узоры на камне и коре, а также рисуют и вырезают орнаменты на своем оружии. Из музыкальных инструментов здесь больше всего распространены очень длинные трубки, издающие громкий пронзительный звук. Обычно они звучат вместе с «ударными инструментами», представляющими собой, например, два куска твердого дерева, которыми постукивают друг о друга. Под музыку люди с удовольствием танцуют и поют на праздниках под названием «корробори». Еще туземцы любят игры, которых у них великое множество.

Несмотря на то что много сил уходит на добычу пропитания, у аборигенов остается достаточно времени на то, чтобы наслаждаться музыкой, танцами, пересказыванием историй и рисованием. Хотел бы я сказать то же самое о простом человеке в Англии!

Вчера мы наконец пришли на берег большого озера – несомненно, того самого, о котором я слышал и которое искал. Это место, очевидно, было хорошо знакомо туземцам: они словно вернулись домой после долгого отсутствия. Племя явно намеревалось здесь задержаться на некоторое время, так как все дружно взялись за строительство более прочных хижин, чем обычно.

День сто двадцатый.

Представляю, какой шок испытала бы моя семья и друзья из Лондона, если бы увидели, каким я стал: с отросшей бородой, потемневшей от солнца кожей, износившейся до такой степени одеждой, что она превратилась в некое подобие набедренной повязки, какие носят мои спасители. Вероятно, теперь издалека меня вполне можно принять за одного из аборигенов. Моя прежняя жизнь так далеко ушла в прошлое, что я редко вспоминаю о ней и больше не могу вызвать в памяти лица жены и детей, но тем не менее, хотя это и может показаться странным, не чувствую себя несчастным. Теперь, когда привык к физическим тяготам своей новой жизни, я нахожу в ней определенную прелесть.

Бининувуи научил меня пользоваться копьем и еще одним очень странным орудием, которое они называют бумерангом. Оно представляет собой серповидный кусок дерева и обладает способностью при умелом броске возвращаться к хозяину. С помощью своих новых приятелей я изготовил оружие и инструменты, которые должны быть у каждого мужчины племени и, следует признаться, что и правда почувствовал себя мужчиной в полном смысле этого слова.

В племени все свое имущество принято носить при себе, поэтому оно сводится к самому необходимому. Для мужчины это копье и праща, сетка для дичи, один-два бумеранга, каменный нож, бурдюк для воды, сделанный из шкуры опоссума или желудка кенгуру, и заветный мешочек с личными вещами, куда обычно помещаются смола для жевания, бечевка, пчелиный воск, сухожилия, а также заостренные костяные или каменные наконечники для копья, камень для заточки кости, украшения из перьев для волос, желто-коричневая краска для росписи тела и, конечно же, магические талисманы.

У туземцев много странных привычек, но одна поразила меня особенно: они носят копье ногой, зажав большим и вторым пальцами. Передвигаясь, индеец постоянно должен быть готов к встрече с опасностью. Через правое плечо у него перекинута сетка для дичи, и в этой же руке он держит щит и пращу. Дубинки, бумеранги и каменный топор обычно заткнуты за пояс, бурдюк и мешочек с личными вещами тоже привязаны к поясу. Головню из куска плотной древесины, которая способна медленно тлеть в течение многих часов, и острый нож обычно затыкают в повязку на голове. Правая рука всегда остается свободной, чтобы при необходимости быстро схватить нужное оружие.

Туземцы – великолепные охотники и следопыты, и если дичь в этих местах водится, они непременно ее добудут, а уж копья бросают… С расстояния сорока пяти – пятидесяти ярдов не промахиваются, даже если цель быстро движется.

Несмотря на то что я уже неплохо владею оружием, они все же не позволяют мне охотиться вместе с ними. Поскольку все в племени от мала до велика трудятся, меня отправили на работы, которые выполняют женщины, дети и старики. Я решил выяснить, почему со мной так поступили, ведь даже мальчикам, достигшим определенного возраста, разрешается участвовать в охоте, и узнал: дело в том, что я не прошел обряд инициации. Сейчас несколько юношей ожидают этой церемонии, и я намерен обратиться к Бининувуи и просить его разрешения присоединиться к ним, несмотря на то что уже давно вышел из того возраста, когда принимают посвящение.

День сто двадцать второй.

Бининувуи согласен. Я буду посвящен. Мне дали понять, что церемония таинственна и священна и что к ней нужно относиться с почтением. Кажется, Бининувуи доволен. Вечером в лагере вокруг костров звучало много смеха и шуток, как я подозреваю, в основном в мой адрес. Племя сочло очень забавным, что мужчина моего возраста должен пройти через эту церемонию, но их шутки были абсолютно беззлобны. Я жду этого события с воодушевлением и, не стану отрицать, с долей трепета.

День сто тридцатый.

Несколько дней назад меня вместе с подростками, готовившимися к посвящению, отвели в буш, чтобы убедиться в нашем мужестве и послушании, а также в знании священного ритуала и обычаев племени. Еще мы должны были поклясться хранить в секрете таинство обряда от непосвященных. Невозможно описать те чувства, которые переполняли меня, когда после окончания церемонии инициации я вернулся в лагерь полноправным членом племени. Корробори продолжалось еще долго: я плясал и веселился вместе с остальными и ощущал покой в душе и единство со всей Вселенной.

День сто сорок восьмой.

Пишу и не верю собственным словам. Бининувуи сообщил, что мне нужно взять жену из племени, и я согласился.

Это отступление от правил. Туземцы договариваются о женитьбе, еще когда девочка совсем маленькая. При достижении брачного возраста – у них это начало месячных – девушку просто отводят к жениху, и тот сразу становится мужем. Период ухаживаний здесь полностью отсутствует.

Моей женой предстояло стать Нурине, молодой вдове. Ее мужа убили несколько дней назад, когда на группу охотников напало чужое племя. Так или иначе, Нурине теперь нужен муж, а так как я оказался единственным взрослым мужчиной без жены, Бининувуи отдал меня ей.

Должен признаться, мне остро не хватало женщины, но у меня и в мыслях не было без разрешения вступить в какие бы то ни было отношения с аборигенкой – видимо, в силу преобладания внутренней дисциплины над первобытными инстинктами.

Нурина молода: думаю, ей слегка за двадцать – и по-своему привлекательна. У нее упругое, крепкое тело, стройная фигура, сияющие глаза и нежная добрая улыбка. Если каким-то чудом эти страницы когда-нибудь попадут к кому-то из моих родных в Англии, надеюсь, они поймут и простят меня. Если я решил рассказывать свою историю честно, значит, не имею права ничего утаивать.

День четыреста двадцатый.

Эта запись будет последней, потому что в моем дневнике не осталось страниц. Я специально берег ее до того момента, когда в моей жизни произойдет что-то особенное. И сегодня этот день настал.

У меня теперь есть сын!

Он родился сегодня утром, как раз с восходом солнца – хорошее предзнаменование! – и я дал ему имя Джон. Нурина в отличие от английских женщин родила его легко и, очевидно, почти без боли. Она верит, что ребенок был зачат в тот день, когда я посетил священную рощу. Будто бы там я нашел дух ребенка и направил его в ее чрево, но я-то знаю, что он моя плоть и кровь, и мое сердце замирает от любви.

Это очень красивый малыш: унаследовавший, кажется, лучшие черты обоих родителей, – светлокожий. Я смотрю на него, припавшего к материнской груди, и стараюсь угадать, что приготовила для него судьба. Надеюсь, он останется со своим народом, который его примет и позаботится о нем. Я ведь знаю, как жестоки могут быть люди белой расы к полукровкам. Но все же, когда достаточно подрастет, я научу своего сына говорить, читать и писать по-английски. Если мир изменится – а я думаю, что это непременно произойдет, – то эти знания, возможно, ему пригодятся.

Сейчас я закрою свой дневник и положу в мешок из желудка кенгуру. Он предохранит его от стихий, и моя исповедь останется невредимой. Я собирался уничтожить записи, но рука не поднимается. Быть может, в один прекрасный день он пригодится кому-то из историков, чтобы лучше понять тех людей, которые стали моим народом.

Питер Майерс».

Глава 8

Хоуп была жутко зла, причем зла на них обоих: на себя за слезы, на Котти – за то, что был их причиной. Она считала себя вполне взрослой в свои четырнадцать лет, а стало быть, плакать уже не пристало, но все же ей казалось, что основания для этого есть.

С раздражением постукивая по высохшим кукурузным стеблям, она брела по опустевшему огороду позади хижины. Сейчас, к середине сиднейской зимы, в огороде совсем ничего не осталось, хотя нельзя сказать, что он вообще давал мало-мальски приличный урожай. Каждый год с момента своего прибытия в Новый Южный Уэльс они упорно засаживали грядки в надежде на хоть какой-то урожай, но увы… Почва здесь оказалась слишком каменистой и не обеспечивала растениям нужного питания.

«И все остальное в здешних местах такое же убогое, – с горечью подумала Хоуп, – и мы так же бедны, как эта земля!» Впрочем, нет, это не совсем так. Да, конечно, они бедны. То небольшое жалованье, которое получали они с Чарити, за работу вместе с матерью на ткацких станках совсем ненамного улучшило их жизнь. Слава богу, здесь не было таких морозных зим, которые помнились ей по Лондону, и Котти всегда заботился, чтобы они не голодали.

При мысли об этом несносном мальчишке Хоуп не могла понять, как один и тот же человек может доставлять и столько радости, и столько боли? Иногда ей казалось, что она умрет от любви к нему, а иногда она его люто ненавидела. Хоуп в сердцах ударила по очередному кукурузному стеблю и сердито вытерла вновь набежавшие слезы.

Сегодня утром она пожаловалась матери, что плохо себя чувствует, и попросила разрешения не ходить на работу. И это вовсе не было ложью: после того, что сказал им Котти вчера вечером, у нее непрерывно ныло сердце. Тут, словно подслушав ее мысли, из хижины появился и сам виновник ее состояния и направился прямо к ней. Хоуп замерла в ожидании. Глядя на него, она не переставала удивляться и восхищаться. Он вырос таким стройным и широкоплечим! Его прежде худощавое лицо обрело четкость линий, сделалось красивым и мужественным, тонкая мальчишеская шея стала мускулистой и крепкой, а под носом пробивалась рыжеватая поросль, которую он тщательно сбривал. «Лицо должно быть гладким, чтобы девушкам хотелось поцеловать его», – часто любил он говорить, к досаде Хоуп. Она всегда считала его очень симпатичным, даже когда он был еще мальчишкой, но теперь, по-видимому, все женское население Сиднея разделяло ее мнение.

Ну что же, это и понятно: она и сама тоже изменилась, очертания ее фигуры стали совсем иными. От нее исходили невидимые волны, по которым безошибочно угадывалось, что она превращается в женщину, как говорила ей мать, но с точки зрения самой Хоуп, эти изменения происходили чересчур медленно, поэтому Котти по-прежнему обращался с ней как с ребенком или младшей сестренкой, которую можно подразнить, над которой можно пошутить, но которую нельзя принимать всерьез. Даже сейчас против собственной воли она восхищалась им, глядя, как он с беспечной улыбкой приближается к ней. Хоуп знала, что его улыбки обманчивы: у него крутой нрав, и он способен на жестокость. Ей не раз доводилось наблюдать это. Однажды, больше года назад, когда они с Котти гуляли в Госпитальной гавани, к ним пристал подвыпивший бродяга. Окинув Хоуп наглым взглядом, он отпустил скабрезное замечание, а когда Котти призвал его к порядку, хулиган, не сомневаясь, что запросто справится с юношей, полез в драку. В мгновение ока все было кончено. Хоуп никогда не видела, чтобы кто-нибудь действовал так быстро и результативно, как Котти. Он легко увернулся от неуклюжего удара дебошира, и, прежде чем Хоуп осознала, что произошло, хулиган уже лежал на причале без признаков жизни.

Поступок Котти ее и восхитил, и потряс до глубины души. Она ненавидела жестокость в любом ее проявлении, но то, что он защитил, показалось ей таким романтичным и так напомнил те истории, которые она читала в маминых книжках. Теперь-то Котти, безусловно, поймет, что она уже не ребенок, а женщина, к которой мужчины могут проявлять интерес, но он быстро вывел ее из этого приятного заблуждения, проворчав: «Это заставит пьяного грубияна сто раз подумать, прежде чем приставать к невинному дитяти!»