Когда зацветает волчий коготь

Глава 1. Цветочница

– Вы пытаетесь подсунуть мне лопух, Рий. Не надо играть со мной в эти игры, – женский голос прозвучал ровно и строго, – лучше покажите, что у вас есть из действительно… ценных товаров.

– Мадам, я аптекарь и цветовод! – мужчина лихо всплеснул тощими руками от возмущения, хотя глаза его давно осматривали народ вокруг, выискивая синюю форму стражи.

– Да-да, – Эвтилия с ухмылкой кивнула на горшок в углу, где среди зелени прятались знакомые фиолетовые цветы, – а кустик белладонны в том горшке на самом деле целебные колокольчики.

Худощавый мужчина прищурился и наконец понял, что перед ним не просто девица, а знаток своего дела. Во взгляде вспыхнул азарт коллекционера, который нашел в толпе того, кто по достоинству оценит его трофеи. Будь Рий осторожнее со своими травами, он бы вспомнил, что эта девушка приходит к нему не впервые и имеет удивительную привычку каждый раз брать на пробу что-то особенно редкое, ценное.

– Вот, вот это вам должно понравиться, – мужчина достал из-под стола небольшой холщовый мешочек, издававший сухой шелест, и нечто, напоминающее скукоженного, причудливо изогнутого человечка из глины, – это дурий. Помогает старцам слаще спать и усмирять боль. А особо находчивые, кхм, юноши добавляют его в напиток горделивых дам. Сам не делал, но люди говорят… – Он многозначительно поднял бровь. – О, а это моя личная гордость – корень мандрагоры! Сложно он мне достался, конечно, один мальчишка даже потерял сознание… Говорят, мандрагора кричит, когда ее вырывают из земли, и этот крик сводит с ума. Но оно того стоит! В Ран-Уайате поговаривают, что из этого корня можно сделать такой настой, после которого любая женщина станет плодородной, как кошка. А если переборщить… – Рий выразительно замолк, проведя пальцем по горлу, – лживый друг навеки закроет свой рот, если вы понимаете… А вы, мадам, точно понимаете меня.

Эва молча рассматривала полки торговца, перекидывая холодный, оценивающий взгляд с мешочка дурия на мандрагору, затем на прочее содержимое палатки. Ее пальцы машинально накручивали прядь выбившихся светлых волос, пока разум, как точные весы, оценивал соотношение риска к пользе. Потенциал дурия, конечно, хорош… Но как яд – сомнителен из-за яркого аромата. Зато этот чудо-корешок не распознает даже натасканная ищейка. Решение принято:

– Мандрагору. Ее беру. И еще по мешочку чабреца, мяты, зверобоя, – голос прозвучал четко и уверенно.

– Может, еще… – Мужчина напряженно обернулся, высматривая в шумной толпе стражников, затем кивнул в сторону злополучного горшка и шепотом добавил: – Тот «целебный колокольчик»?

– Нет, спасибо, Рий. На этот раз достаточно будет мандрагоры. Сколько?

– Серебром одну монету. Благодарю, бывайте, мадам! – Он почтительно склонил голову, принимая плату, но тут же оживился, схватив Эву за рукав до того, как она успела развернуться. – Ах да! Вы же видели, как он цветет?

– Кто цветет? – Эва нахмурилась, пытаясь высвободить руку.

– Волчий коготь!

– Рий, побольше отдыхайте, кажется, вы совсем устали. Сейчас конец весны, коготь зацветет месяца через три, не раньше.

– Вы не поняли… – Мужчина наклонился так близко, что Эва почувствовала запах дешевого вина и чесночного хлеба. Его глаза неестественно широко распахнулись, пытаясь передать немыслимую истину: – Он зацвел!

Рий так старательно выпучил глаза, будто пытался передать какую-то подсказку. Но абсолютно непонятно, хоть и зрелищно. Эве оставалось лишь сдержанно вздохнуть, пожать плечами перед этим театром абсурда, аккуратно сложить драгоценный корень и мешочки с травами в синюю холщовую сумку и попрощаться с торговцем, чьи бредни сегодня явно перешли все границы.

Рынок Дункая гудел, как табун лошадей. Вонь лаванды, специй и гнили липла к коже. Крики, смех, запах рыбы – всё смешалось. Со всех сторон доносились бурные разговоры. Кто-то пытался продать свежую, еще пахнущую кровью и лесом шкуру, кто-то торговал грубыми поделками из дуба, кто-то пихал прямо в руки свои изделия из кожи, смердящие ваксой. Такой какофонический шум порядком надоел Эве, она резко свернула в узкие, тенистые и чуть менее людные улочки между домами, чтобы поскорее добраться до умиротворяющего спокойствия дворцовых стен. Пару минут быстрого шага по неровной мостовой, мимо открытых окон, откуда доносились запахи выпечки да песни детей, – и перед ней открылся вид на реку Дун, через которую проходил массивный каменный мост.

Тут же ударила в нос густая, тошнотворная вонь рыбы! Вдоль всего берега, прямо на грязных рогожках, мужики торговали свежим уловом – не в отведенных рядах, а где попало. Стража лениво прохаживалась неподалеку, смотря на это сквозь пальцы. Дворцовые сплетни винили во всем подкупленных стражников – мол, руки у них набиты золотом от придворных хозяев промысла. А кто-то считал, что никаких хозяев при дворе у рыбаков нет, они сами дошли до обхода закона монетой в нужный карман.

Едва Эва ступила на широкие плиты моста, шум рынка начал отступать, сменяясь рокотом реки Дун. Серебристая лента воды мерцала в весеннем солнце, отражая небо и силуэт здания, который стал ей домом – Дворца Дункая. Он один возвышался на противоположном берегу меж традиционно низких домов, как каменная громада, высеченная временем и волей поколений бертенских царей. Его башни, увенчанные медными гербами с волками, буквально впивались в небо, а стены из белого камня дышали холодным величием и незыблемостью. Напоминая о бесчисленных войнах. Напоминание о силе.

Дорога к главным вратам вилась через ухоженные склоны, засаженные молодыми дубами и березами. Чем ближе Эва подходила к дому, тем больше ощущала гнетущую торжественность места. Массивные врата, окованные железом и украшенные теми же волчьими головами, что и на башнях, были распахнуты. Царские гвардейцы в синих плащах и начищенных до зеркального блеска кирасах стояли неподвижно, как изваяния, лишь глаза пристально следили за всеми входящими. Их взгляды скользнули по ее скромному зеленому платью с белоснежным рабочим фартуком и холщовой сумке, но не задержались – царский лекарь была здесь своим человеком.

Переступив порог, Эва ощутила этот привычный, но тяжелый контраст. Шум города окончательно стих, сменившись гулкой, почти священной тишиной парадных залов. Воздух здесь пах не потрохами и потом, а воском, камнем и легкой, едва уловимой отдушкой дорогих масел. Широкие окна заливали пространство потоками света, в которых плясали мириады пылинок. Ее шаги глухо отдавались по мраморным плитам, инкрустированным синей смальтой в виде волн и завитков ветра.

Но взгляд Эвы, вопреки общему великолепию, невольно цеплялся не за роскошную лепнину на потолках и не за дорогущие гобелены с историческими сценами. Ее всегда притягивала здешняя мебель. Она мысленно проводила пальцами по гладкой, как шелк, поверхности полированного дуба, любуясь безупречной стыковкой деталей. Ведь кровь отца-мебельщика текла и в ее жилах. Он научил ее видеть изящество дерева, ценить труд мастера, вложенный в каждую линию, каждый изгиб. Эта красота, функциональная и вечная, трогала ее куда глубже позолоты и пышных драпировок. В этих скамьях и шкафах жила частица ее прошлого, теплая и трогательная.

Однако ее покои находились не в этих сияющих галереях. Свернув в неприметный арочный проход, Эва спустилась по узкой винтовой лестнице, где камень стен был грубее, а воздух прохладнее и плотнее. Она вошла в лабиринт служебных коридоров Западного крыла. Здесь пахло по-другому: щами из общей кухни, кожей, лошадиной сбруей, пылью и крахмалом – запахи дворцовой изнанки, кипучей и невидимой для господ. Пол здесь был выложен простым, но добротным булыжником, стены побелены. Мимо сновали служанки с корзинами белья, конюхи, кухарки, вовсю кипела своя, непарадная жизнь. Эва ловко лавировала в этом потоке, кивая знакомым лицам. Здесь она была не лекарем при дворе, а просто соседкой, и это приносило странное, почти семейное, внутреннее ощущение.

Наконец она свернула в короткий тупиковый коридор, где было тише. Ее светлица располагалась в конце. Только Эва протянула руку к железной скобе двери, как из тени материализовалась плотная фигура в скромном, но добротном сером платье и накрахмаленном чепце.

– Эвтилия, радость моя! Долго вы сегодня, – слова кормилицы прозвучали, как всегда, с ноткой упрёка и переживания.

– Добрый день, матушка Ноэль, проходите, – девушка открыла дверь, пропуская старушку вперед.

Эта крепкая женщина не была ей ни матерью, ни родственницей. Но во дворце кормилицу царевны все звали «матушкой Ноэль». И, вопреки образу скромной, заботливой и тихой кормилицы, она была настоящим сводом всех дворцовых новостей и сплетен.

– Вы не замёрзли сегодня, милая? – Ноэль прошла в светлицу и устроилась на кушетке у входа. – Лето хоть и на носу, но что-то ж оно не балует нас жарким солнцем. Видала я вчера, что небо стихло, дождями пахнет. – Она вздохнула, переходя к главному. – Мои ноги совсем разболелись, кожа вон потрескалась как! Скажите, милая, от этого я умру? Мне предсказывала знахарка одна, что я умру совсем молодой. Набрехала мне ведьма, а я ведь из-за неё и замуж не пошла…

– Сейчас осмотрю ваши ноги, – Эва указала на смотровой стол у окна, задумавшись, стоит ли сейчас из побуждения лести назвать Ноэль «ого-го какой молодой», но решила не идти против себя, отдав предпочтение профессионализму. – Снимайте обувь, чулки и присядьте сюда… Мне тоже знахарка когда-то ерунду нагадала, ещё в Лекарне, меньше слушайте этих нездоровых. А умирать рано вам! Не позволю.

– Да, вот прямо что нездоровые, – согласилась кормилица, с трудом взобравшись на стол. – Так а что ж нагадала-то? Тоже про смерть?

– Хуже. Про любовь. – Эва подошла, внимательно глядя на потрескавшуюся кожу на щиколотках Ноэль. – Не шевелитесь.

– Тю, про любовь! – фыркнула кормилица. – Так плохого тут и нет. Любовь – это дело душевное, главное, чтоб взаимная! Вот наша царевна, бедняжка, совсем помешалась на принце этом молоденьком. Всё вздыхает и написывает письма свои: «Этьен, Этьен…». Хотя видала она этого рануайатского мальчика лишь раз, полгода назад на том балу. Ну пусть пишет, я считаю. Главное, чтобы эти письма дальше её светлицы не пошли. А то совсем уж неприлично выйдет…

– Матушка, вы посидите здесь, я принесу вам бальзам. – Эва направилась в кладовую, хотя нужный бальзам давно лежал на ее комоде. Сейчас она была готова сбежать куда угодно, лишь бы оказаться от кормилицы и ее бесконечных сплетен о каждом жителе дворца подальше. Но голос Ноэль прорывался и сквозь дверь кладовой:

– Вы главное послушайте, как он мне это сказал! «Золотой лучик души моей», с придыханием. Вот вы думали прежде, что наш советник Бруэнс такой чуткий и романтичный человек? И это в свои почти пятьдесят! Ох, тяжело ему сейчас, конечно. Поговаривают во дворце, что Морхейм снова распоясался. Может, и война скоро случится. Хоть бы наш дорогой Бруэнс не допустил этого, вместе с Владыкой и Советом, конечно…

– Война? – Сердце Эвы на миг стало тяжелым, как булыжник. Девушка замерла на пороге кладовой. – Откуда такие известия?

– Так один наш город приграничный, Миадет, говорят, снова окружён. – Ноэль махнула рукой. – Но я-то точно не знаю, так просто. Слышала… А вы откуда к нам приехали, не оттуда ль?

– Из Миадета… – вырвалось у Эвы.

– Ах, заюшка! – Кормилица от неожиданности закрыла рот руками. – Не слушайте тётку! Я ж так, то там услыхала, то тут. Ждём официальных новостей, да не берём все эти бредни в голову… А вы закончили уже? – Она поспешно стала спускаться со стола. Спасибо, милая, уже чутоньку меньше болит. Ну, всего хорошего, пока-пока! – Матушка Ноэль поцеловала Эву в щеку на прощанье, но на пороге обернулась: – Так а что нагадали-то вам? Про любовь-то.

– Что моя судьба – это молодой светловолосый мужчина с россыпью веснушек на лице, – Эва ответила с нарочитой легкостью и легким смешком. – И только с ним я обрету и любовь, и счастье, и покой, и так далее, и так далее…

– Н-да, – разочарованно протянула Ноэль, – а я ожидала чего-то более… пикантного. Ну всё, ладненько, я пошла, милая.

Дверь закрылась. «Молодой светловолосый мужчина с веснушками…». Здравый рассудок Эвы твердил, что сплетни о Миадете – вздор. Если бы случилось что-то ужасное, сестра непременно бы написала ей. Еще свежее письмо лежало в бюро, вскрытое как раз сегодня до завтрака. Но почему-то в голове всплыл не Миадет, а… Лекарня, место, где она обучалась своему мастерству. И тот самый «молодой светловолосый» – Зейн Вальроз. Она совершенно точно знала, что все эти гадания и предсказания – чушь и вздор! Но внутри что-то наивно верило, что ее первая влюбленность и есть ее истинная судьба.

К щекам жгуче подступила краска. От злобы, от стыда! Как же она тогда, наивная, решила, что сможет стать другой! Не давалось ей никогда играть роль игривой и кокетливой барышни. Ни с соседскими мальчишками в поместье Мидает, ни уж тем более в Лекарне. Пока одни дамы хлопали ресничками, вскруживая головы юношам, Эва смотрела на них с ноткой зависти. Нет, она не была одинокой, угрюмой или уродливой. Скорее даже наоборот. Но тонкости кокетства и флирта были выше ее сил. Как назло, невинное девичье сердце глупо втрескалось в этого хитреца, мастера очаровывать дам и получать даже от наставников желаемого – Зейна. Он так ловко перекладывал свою учебную рутину на других. И замечал ее только тогда, когда искал напарника для опытов в мастерской снадобий. Ох, как же она искренне надеялась, что их «партнерство» в приготовлении бальзамов – начало чего-то большего! И как болезненно разбились сладкие фантазии, когда она догадалась, что он лишь пользовался ее умом и навыками, чтобы самому наслаждаться своим свободным временем, сваливая скучные грязные работы на чужие плечи. А девчонки смекнули раньше и безустанно выносили эту тему для своих унизительных обсуждений.

Глупость, какая жалостливая глупость! Сейчас Эва лишь устало усмехнулась над своими же мечтами о случайной встрече с Зейном, где он наконец «увидит ее истинную ценность и душевную красоту». Ее ценность была здесь – в ремесле, в знании трав, в умении спасать жизни. И эта жизнь, пусть без толп женихов, без Зейна Вальроза, без смазливых графов и влюбленных баронов, но полная значимости и уважения во дворце, ее полностью устраивала.

Чтобы все-таки успокоить мысли, Эва достала письмо сестры из дубового бюро:

«Дорогая Эва. Спасибо тебе за беспокойства, с нами всё хорошо. Мигрень у мамочки больше не появлялась. Но она по-прежнему делает компрессы из смолы и каких-то вонючих капель. Услышала в городе, что так лечатся в Дункае, и всё, не переубедить. Отец наш в полном здравии, проводит всё время в своих бумагах, его торговля идет по силам славно.

Мы с супругом пока живем здесь, со всеми в поместье в Миадет. Нам всем так удобнее. Сама понимаешь, пока он с нами, мы под защитой, к нам его сослуживцы морхеймские не полезут. Да и сейчас он чаще дома бывает, время поспокойнее, видимо.

Как я счастлива с ним, Эва! Он считает меня красивой и очаровательной! И знаешь, наша мамочка была права, когда говорила, что любовь к мужчине не нужна для счастья в браке. Мне сейчас так хорошо, что я даже верю, что именно в браке его и полюблю. Надеюсь, ты во дворце тоже присмотрела себе партию. Родители не интересуются твоими успехами, отец считает, что ты безнадежно одинокая. Но я верю, что какой-нибудь камердинер на тебя обязательно обратит свое внимание, ты у нас все-таки хорошенькая. Не краше меня, конечно, но тоже достойная. Не забывай улыбаться и, прошу, научись молчать – мужчины такое любят. Поверь замужней женщине. Целую, обнимаю! Твоя Рамина».

«Спокойное время командира полка… Сейчас это звучит как припарка для души», – спокойно вздохнула Эва. Матушка Ноэль, возможно, что-то перепутала. Девушка убрала письмо и решила присесть за бюро, внести расходы на травы в учетную книгу. Как же приятно было заниматься спокойным и умиротворяющим делом здесь, в своей светлице!

Ее покои в Западном крыле формально числились за прислугой, но были гораздо лучше таковых. Три комнаты! Настоящая роскошь для лекаря. Главная светлица служила и кабинетом, и приемным покоем. К ней примыкала небольшая, но идеально организованная кладовая. А за плотной дубовой дверью скрывались маленькая спальня и… «дамская комната». Эва усмехнулась, глядя в сторону спальни. Дамская комната… Звучало так изящно, навевая мысли о будуарах с туалетными столиками и флаконами духов. Но на деле же это помещение давно превратилось в импровизированную операционную. Именно там она промывала самые грязные раны, вправляла вывихи и принимала роды. Запах крови и обеззараживающих отваров давно вытеснил ароматы женских масел и парфюма.

Взгляд скользнул по кладовой. На стеллажах из светлого ясеня, сделанных по ее чертежам, всегда безупречный порядок. Стеклянные баночки с бальзамами и настойками стояли четкими рядами. Чуть выше висели мешочки с сушеными травами. Узкие лучи вечернего солнца, пробиваясь сквозь высокое окно, ловили блики на медном котелке и точных латунных весах, стоявших на рабочем столе. Даже громоздкий сундук с железными накладками, надежный хранитель ядовитых кореньев и листьев, смотрелся в углу гармонично и умиротворяюще. Пучки свежесобранных зеленовато-бурых растений подсыхали, наполняя воздух терпким ароматом, который всегда вызывал у Эвы радостное предвкушение – словно в них уже зрели рецепты будущих лечебных порошков.

В самой светлице всё дышало чистотой. Стены, выкрашенные в нежный оливковый цвет, гармонично сочетались с видом из высокого окошка на царский сад. Под этим окном стоял крепкий невысокий стол из тёмного мореного дуба, застланный грубым, но чистым холстом. Здесь она выслушивала стенания, осматривала хвори, накладывала повязки. Рядом, на подносе, лежали верные слуги: иглы из гибкого китового уса, заточенные острые скальпели, щипцы разной меры и ножницы в потёртом кожаном чехле. Жестяной таз для кровопусканий стоял здесь же, в покоях, – её неизменный помощник, начищенный до ослепительного сияния. У самого входа притулилась невысокая скамья из светлой липы с мягкой подушкой, где обычно ютились ожидающие больные. Её подлокотники уже лоснились от прикосновений всех этих взволнованных рук.

Эва прошла мимо массивного шкафа из черного дерева, туго набитого книгами и свитками, к своему бюро. Сделав шаг, она остановилась у двери в спальню. Комнатка за ней была невелика и проста – чего ждать от места, где лишь спят урывками? Она решила сменить свое зеленое платье с белоснежным фартуком, которое она надевала для неприметного похода в город, на хлопковое летнее платье в тонкую голубую полоску. Практично, просто, но все же красиво.

За высоким окном спальни раздался отчетливый женский смех на фоне тихих, низких голосов где-то за живой изгородью. И тут же – резкий, сухой треск веток. Эва подошла к окну поближе. Две фрейлины! Одна безжалостно срывала ветки буддлеи, другая наспех запихивала украденные цветы в прическу. Великолепный куст, ее отрада, стоял изуродованным, как сельское пугало. Цветы теперь устилали землю, а обломанные ветви торчали, как кости. Эва прорычала, стиснув зубы от злости.

Гнев горячей волной хлынул в виски. Эва схватила секатор и плетеную корзинку. Знатные девы! Да они должны благодарить жизнь за то, что родились с серебряной ложкой во рту, а на деле они безжалостно рушат чужой труд. Эва быстрым шагом вышла в сад. Это место бесспорно было ее отдушиной, со всеми дорожками, клумбами и фруктовыми деревьями по периметру.

Эва направилась прямиком к буддлее. Ее движения были четкими: она подрезала секатором торчащие обломки, собирала в корзинку еще не увядшие цветы. «И что с ними делать? Может, наконец подарить каждой по секатору, чтобы они так не мучили ветки? Или разок-другой заставить прополоть грядки?» – мысли рассерженно метались. Вдруг за спиной раздался голос, низкий и чуть хрипловатый:

– Какая прелестная картина. Какая красота!

Девушка резко обернулась, чуть не выронив секатор. Прямо за ней, нарушив уединение сада, стояли трое мужчин. Двое из них – в алых с позолотой атласных рубахах – были явно из Морхейма. Полный, с медвежьей подвеской на груди, нервно теребил бородку. Его тощий спутник, тяжело дыша, вытирал платком лоб, покрытый испариной. Желтизна его кожи и мутные белки глаз кричали Эве о хроническом поражении печени. От них тянуло табаком и тяжелым парфюмом, что вызывало сильное отторжение у девушки.

Третий, чуть в стороне, на их фоне казался призрачным воплощением мрака. Он был моложе, одет в строгий черный камзол без излишеств, лишь серебристые пуговицы да безупречно белый шейный платок добавляли каплю света. Его лицо было бесстрастной маской, ни один мускул не дрогнул при виде Эвы. Лишь холодные, как речной камень, глаза скользнули по ней и тут же вернулись к какому-то далекому горизонту. На фоне морхеймской крикливости его молчаливая сдержанность казалась почти элегантной, но и отстраненной до высокомерия.

– Буддлея Давида. Ложная сирень, – выдала Эва после затяжной паузы.

– Ложная сирень, наложная сирень, буддлея, – хрипло махнул рукой тот, кого она мысленно уже окрестила «Желтушным». – Да какая разница?

– Сирень лечит лихорадку и ломоту. Буддлея – бесполезный, но красивый куст. – Голос Эвы был резким, как лезвие скальпеля, хоть она и пыталась скрыть свое раздражение за вежливой улыбкой.

– Да оставьте кусты в покое, я о вас, золотце! – «Желтушный» сделал шаг вперед, тяжелое дыхание с винным шлейфом накрыло Эву волной.

Полный морхеймец кашлянул, прикрыв рот пухлой рукой, но его липкий, скользящий по фигуре Эвы взгляд был откровенно мерзок.

– Может быть, такая умничка… подскажет и лучший сорт винограда? Для дегустации на закате. Совместной. Господин Сен-Мор, – он повернулся к мужчине в черном, – будьте любезны представить нас очаровательной незнакомке. Как нам приглашать даму на вечернюю дегустацию, если мы не знакомы?

Сен-Мор повернул голову ровно настолько, чтобы его жесткий взгляд коснулся Эвы. В нем чувствовалось легкое напряжение или раздражение от происходящего, которое профессионально маскировалось бесстрастным выражением лица, лишь рука в черных кожаных перчатках выдавала чувства сжиманием в кулак. Кажется, это имя мелькало где-то в дворцовых сплетнях, но его лицо она точно видела впервые.

– Госпожа Амелинда. Старшая цветочница Его Величества, – спокойный голос сопровождал его вежливые и лаконичные жесты.

Девушка едва не сломала ручку корзинки от недоумения. Цветочница Амелинда? Абсурд! Но годы при дворе научили ее каким-то внутренним чутьем распознавать «игру». Сен-Мор явно делал свой обдуманный ход, пусть и ценой ее гордости. Впрочем, не велика потеря. Знакомиться с этими двумя – все равно что принять яд добровольно.

– Чем же занята старшая цветочница в этих кустах, собирает букетик? – ехидно спросил худой, его взгляд нагло уставился на обломки веток буддлеи.

Сен-Мор ответил так же монотонно, но слова прозвучали как укол:

– Составляет токсикологический садовый атлас. В образовательных целях. Вы наверняка сами прекрасно осведомлены, как опасен сок буддлеи, стекающий из свежесрезанных веток. Верно помню, Амелинда? – Взгляд мужчины и его легкая складная речь лишь убедили Эву о важности проходящей здесь игры. И она кивнула в подтверждение его слов.

– Ого, так наша дамочка с колючками! – фыркнул «желтушный», его потное лицо расплылось в ухмылке. – Но мордашка-то всё равно сладкая…

– Господа, – Сен-Мор сделал едва заметный жест в сторону дворца, – вас ожидают. Рекомендую сегодня не заигрывать с великодушием царского совета.

Морхеймцы, поправив свои кафтаны, нехотя поплелись в сторону дворца, закинув напоследок пару оценивающих взглядов в адрес «цветочницы». Эва рассчитывала заметить хоть намек от мужчины в черном – кивка или взгляда, подтверждающего соучастие в мистификации. Но, видимо, напрасно. Сен-Мор развернулся с безупречной выправкой и пошел прочь, не оглядываясь, а его черный силуэт постепенно растворился в зелени сада.

Цветы были собраны, ветки подрезаны. Эва глубоко вдохнула воздух, наполненный запахом трав и влажной земли, словно пытаясь смыть с себя налет морхеймского внимания. Она аккуратно собрала последние уцелевшие цветы буддлеи в корзинку. «Поставлю в вазочку на бюро», – мелькнула практичная мысль, но тут же уступила место другому. «Цветочница Амелинда?»

Почему, зачем этому… Сен-Мору понадобилось ее прикрывать? Кем бы он ни был. Черный камзол, безупречная выправка, взгляд холоднее дворцового мрамора. Она вообще видела его прежде? Может, мельком в коридорах Совета? Но имя… Нет, не помнила. Абсурд. Как и его вмешательство. Хотя, если подумать, куда абсурднее было бы представляться перед этими двумя морхеймскими особами царским лекарем. Эва резко встряхнула головой, словно отгоняя назойливых мух, держащих в лапках все эти мысли. Достаточно на сегодня. Пора в светлицу.

Корзинка с цветами, секатор – всё на месте. Она бросила последний взгляд в сторону, где растворился черный силуэт. Ни звука, ни намека. И все же внутри что-то дрогнуло от повисшей в саду интриги. Тени сада уже сгущались, поглощая аллеи. Никого. Лишь тишина, нарушаемая вечерним щебетом. Возвращаясь, Эва изо всех сил старалась отвлечься, потому особенно остро ощутила прохладу ручки двери, знакомый скрип половицы, запах трав из сумки.

Впрочем, это был весьма обычный день. Она разложила покупки на рабочем столе: мешочки с чабрецом, мятой, зверобоем. И отдельно, с почтительным трепетом – корень мандрагоры. Открыла учетную книгу, окунула перо в чернила. Строки расходов выстраивались ровными колонками: «чабрец – два медяка, мята – медяк, зверобой – три медяка… Мандрагора – серебро». Перо замерло над страницей. В голове снова всплыл тот монотонный голос, отчеканивший: «Госпожа Амелинда. Старшая цветочница Его Величества». Эва нахмурилась, выводя последнюю цифру. Обычный день. Но почему-то воздух в светлице казался чуть гуще, словно заряженным тихим вопросом, на который пока не было ответа. А имя «Сен-Мор» теперь легло в сознание тяжелым нераскрытым вопросом…

Глава 2. Царский совет

На следующий день Эва решила в обед чуть посидеть да отдохнуть, пока дел лекарских немного. Но не успела она допить любимый чай с чабрецом и мятой, как в дверь ее светлицы постучали:

– Госпожа Эвтилия, вас вызывают на заседание царского совета. Просили явиться незамедлительно.

Сердце девушки неприятно дрогнуло. Совет? Что им надо на этот раз? Эва шустро поднялась с кресла и принялась приводить себя в приемлемый вид. В спешке она поправляла складки изумрудного муслинового платья, опускала закатанные рукава нижней белой рубахи, снимала рабочий передник, в котором она еще пару минут назад варила пищеварительный отвар из стеблей и семян подорожника. По пути в зал Совета она ловко заплела волосы в тугой пучок, царские советники люди старой закалки и не терпят беспорядка ни на голове, ни в речи. Чуть выше локтя, как раз на такой случай, была намотана тонкая белая ленточка. В жизни она выглядела симпатичным украшением наряда, но на деле несла важное практическое применение. И как же хорошо, что в длинных коридорах, ведущих к залу совета, было полно высоких зеркал в резных рамах! Эва мельком ловила в них свое отражение – строгое, сосредоточенное, аккуратное и вполне подходящее для заседания.

У массивных дубовых дверей зала стоял гвардеец в серой форме с начищенными до блеска латами – представитель внутренней защиты дворца. Эва узнала его: на прошлой неделе именно этот гвардеец подходил к ней со жгучей изжогой.

– Госпожа Эвтилия, вы готовы? Объявить о вашем визите? – спросил он, вытягиваясь.

– Да, конечно, – кивнула Эва. – А как ваш желудок, Симон?

– Ох, уже намного легче, благодарю! Моя жена подойдет к вам в конце дня за отваром, если позволите.

– Пусть подходит, уже всё готово.

На этих словах гвардеец распахнул тяжелую дверь и громко возвестил:

– По вашему указу, госпожа Эвтилия Бовель!

Голос главного советника Бруэнса донесся из глубины зала:

– Добро пожаловать. Присаживайтесь на свободное кресло, мы сейчас закончим и перейдём к нашему вопросу.

Мысли Эвы метались, как перепуганные птицы. Зачем она здесь теперь? Последний раз ее приглашали на заседание совета, когда по деревням к востоку от Дункая бушевала эпидемия – тошнота и рвота от зараженного вяленого мяса, которое саботировали повстанцы приграничных деревень. Сколько раз она тогда пожалела о том, что заняла место царского лекаря, ведь именно на ее плечи свалилась задача по восстановлению почти третьей части государства! И сегодня лица в зале были все те же, словно сошедшие с того же мрачного периода: главный советник Бруэнс, канцлер, заведовавший внутренней и внешней разведкой, а сейчас напряженно ходивший из угла в угол, казначей с вечно подозрительным и сонным взглядом, верховный духовник в скромных одеждах, констебль, ведущий все армейские дела и открыто презирающий все бумажные заседания, тихий верховный судья и молоденькая писарица, чье перо так неприятно скрипело по пергаменту. Из всех присутствующих она помнила лишь имя Бруэнса – да и то во многом благодаря нескончаемым сплетням и восхищениям матушки Ноэль.

Зал совета и тогда, и сейчас казался Эве мрачной ловушкой. Синие стены были увешаны портретами прошлых монархов. Их пустые взгляды, застывшие в вечном равнодушии, пялились на собравшихся. Щиты с гербом серебристого волка и раритетные, но все еще грозные мечи висели на стенах тяжелым, давящим грузом – не столько украшение, сколько напоминание о вечной цене власти. Плотные белые шторы обволакивали высокие окна, приглушая каждый лучик солнца, словно боялись, что что-то светлое и доброе просочится в это место.

– …На этом, господа, прошу встречу совета закончить, всем спасибо, – голос Бруэнса, твердый и властный, вернул Эву к действительности. – Прошу остаться вас, господин Орлан, и вас, дорогой Луин, ещё на пару минут. Наш царский лекарь уже ожидает решения по дипломатической миссии, но где же ваши люди?

– Выбранный мной дипломат подойдёт, как только закончит приём с послами, – ответил энергичный брюнет с густой, тщательно ухоженной бородой – канцлер Орлан. Эва отметила его беспокойные глаза и привычку перешагивать из стороны в сторону.

– Этот ваш дипломат, к слову, уже запросил человека из моей гвардии. Своё разрешение я дал, все бумажки подписаны. Моё присутствие далее излишне, – крепкий мужчина с проседью в коротко стриженных волосах, констебль Луин, поднялся. – Прошу меня простить, пора в срочном порядке нахлобучить этим псам на границах по полной программе! – Он стремительным шагом направился к выходу, кивнув Эве на прощание. Его осанка и резкие движения выдавали человека действия, которому не терпелось сбежать подальше от залов и документов.

– Ваш человек вообще знает, что мы ожидаем его на встречу? – спросил Бруэнс у Орлана, который все еще шагал вдоль зала.

– Он будет с минуты на минуту, не сомневайтесь, дружище.

– Что ж, а пока мы ждём… Эвтилия, не желаете ли чаю? – наконец обратился Бруэнс к девушке, его тон стал чуть мягче, но не терял официальности.

– Благодарю, – вежливо ответила Эва, хотя предпочла бы любой местной чашке с самыми изысканными травами ту свою, уже давно остывшую, с чабрецом и мятой.

Гулкие удары дорогих ботинок главного советника эхом раздавались по залу, пока он наливал чай в фарфоровые чашки. Орлан продолжал свою тревожную прогулку от стены к стене, словно загнанный зверь. Внезапно дверь снова открылась, и голос знакомого гвардейца прозвучал четко:

– По вашему указу, господин Томас Сен-Мор. О… и капитан Адам Тибаль.

В зал поочередно вошли две мужские фигуры, резко контрастирующие друг с другом. Первого Эва узнала мгновенно – вчерашний мужчина в черном, ее невольный «спаситель» от морхеймских послов. Он вошел, как появляется тень от свечи – плавно, бесшумно, с безупречной дворянской осанкой. Как и вчера, он был практически весь в черном, лишь белая рубашка и черный жилет с едва заметной вышивкой серебристыми нитями по краям слегка оттеняли его образ. Даже глаза казались сделанными из обсидиана. Вторая фигура дышала военной выправкой. Крепкие плечи, твердый, отмеренный шаг, сине-серая офицерская форма без доспехов и аксельбантов. Эве сразу бросился в глаза глубокий шрам, рассекающий правый глаз от скулы почти до середины лба, минуя само глазное яблоко. Работа полевого лекаря, и не лучшая – шрам был грубоват, края неровные, будто зашивали впопыхах под свист стрел. И, судя по краям, здесь след от меча или сабли. Оба мужчины заняли места за столом напротив Эвы.

– Цветочница? – Томас Сен-Мор едва заметно приподнял бровь.

– Да, «Амелинда» к вашим услугам, – парировала Эва, стараясь, чтобы голос звучал ровно. Внутри же притаился нервный смешок.

– Туше, – он откинулся на спинку стула, и в уголке его губ дрогнула едва заметная улыбка.

– Томас, вы уже знакомы с нашим царским лекарем? – вмешался Бруэнс, расставляя чашки. Аромат такой ненавистной для Эвы лаванды тут же поплыл в воздухе.

– Мы пересеклись вчера в дворцовом саду, пока я сопровождал морхеймских послов на встречу совета, – Сен-Мор отвел взгляд и начал с безупречной аккуратностью снимать черные кожаные перчатки, чтобы взять чашку. – Надо же, точно лекарь?

– Увы, всё так, – ответила Эва. – К сожалению, ремесло цветочницы не моя стезя. Но кто знает, может, однажды мне доверят и за бутонами смотреть, – чуть саркастично ответила девушка.

– А разве не подобной цветочной чепухой вы вчера и занимались? – колко бросил Сен-Мор. Ну наглость!

– Сегодня вы говорите про цветочную чепуху, а вчера про опасные травы для токсикологического атласа, – усмехнулась Эва, ее голос был неожиданно уверенным даже для нее самой. – Прошу определиться в версиях, иначе я не смогу подыгрывать вам в этой словесной перепалке.

– Цветы, травы, яды – да все это об одном и том же, – он аккуратно поставил чашку на блюдце и принялся ритмично отбивать подушечками пальцев по краю стола.

– О, вы правы, это действительно одно и тоже, – Эва уловила ритм его пальцев, что-то такое играли музыканты в поместье во времена ее юности, это чувство ностальгии придало ей уверенности. – Как и политика, шпионаж, предательства, не находите?

Она с легкой, почти невинной улыбкой поправила складки платья, но краем глаза заметила, как пальцы Сен-Мора замерли в воздухе перед следующим ударом. На долю секунды ей даже показалось, что он вновь сдержал улыбку.

– Какая проницательность, – тихо заметил он. – Рекомендую вам оставить цветочки и уйти в политику.

– Довольно пассажей, – властно прервал Бруэнс. – Раз уж мы в полном сборе, приступим. Ситуация с Морхеймом накалена, вы все в курсе. Эвтилия, вы, если верно помню, прибыли к нам из приграничного Миадета?

– Да, всё так, – подтвердила Эва, внутренне вновь напрягаясь. Куда он клонит? При чём здесь может быть Миадет? Мысль о родном городе, зажатом в тиски, заставило ее внутренности сжаться.

– Значит, не понаслышке знакомы с тяжестью их угроз. Морхейм нужен Бертену как сильный союзник. Конфликт необходимо разрешить дипломатично, и советом принято решение направить миссию для заключения брачного договора между нашей царевной и принцем Морхейма. Мир, скрепленный родственными узами, – самый прочный.

– Дорогой Бруэнс, – Орлан снова вскочил, продолжая свою тревожную прогулку вокруг стола. – Все еще считаю ваше решение полным… поспешным. Да морхеймские короли своих родных братьев на завтрак съедают, что уж про жен говорить! Брак с их принцем – не щит. Они используют его как подставу, чтобы поглотить Бертен изнутри. Навяжут свои законы, выкачают ресурсы под видом «союзничества». А Ран-Уайат? Принц все еще холост, как мне доложили источники. Или знать Анарая… Они…

– Орлан, да усядьтесь вы в конце концов и успокойтесь! – голос Бруэнса зазвенел раздражением, после глубокого вдоха он продолжил. – Мы топчемся на месте. Повторяю, брак с Анараем исключен из-за их диких нравов. Вы уже не помните, как их королева провела пять лет в подземной пещере просто ради соблюдения «местных традиций»? Владыка этого не допустит. Ран-Уайат ненадежен, их возможный отказ поставит царевну в унизительное положение. Есть лишь один стабильный и оправданный путь – Морхейм. Родня не пойдет войной на родню.

– Не пойдет, но вот поставить нож к горлу… – начал было Орлан.

– Мои источники уверяют в излишности ваших опасений, – перебил его Бруэнс. – Путь в Морхейм утвержден царем. И в отличие от Ран-Уайата, монархи Морхейма уже начали подыскивать невесту принцу. Промедление смерти подобно. Канцлер, детали миссии.

– Что ж, – Орлан повернулся к Сен-Мору, его взгляд стал более спокойным, но при этом деловым. – Томас, друг мой, такую задачу я могу доверить только тебе. – Сен-Мор в ответ лишь сдержанно кивнул. – Капитан гвардии Адам Тибаль и наш лекарь Эвтилия Бовель – вот вся твоя компания. Никаких слуг, пажей, обоза и прочего. Скорость и незаметность – главное. Маршрут идет через царский тракт до Великой горы. – Орлан сделал паузу, пристально глядя на Томаса. В зале повисла тишина. – Там пересечете границу и направитесь в столицу. А для вас, госпожа Бовель, уточню, – он повернулся к Эве, – маршрут пролегает через трактиры и деревни. Ночевать в лесу придется лишь в самом крайнем случае. За вашу безопасность можете не беспокоиться. – Эти слова, сказанные с деловой отстраненностью, все равно вогнали Эву в смущение. Она опустила глаза, разглядывая узор на столешнице, но тут же подняла голову, решив перевести разговор.

– Поняла, господин Орлан, спасибо за беспокойство. Залог успешной миссии кроется в доверии, не так ли? Хотя подобные походы для меня в новинку… Каково текущее состояние здоровья господина Сен-Мора и капитана Тибаля? И, возможно, у вас будут рекомендации по аптечке и сборам, – спросила она, обращаясь скорее к Орлану и Бруэнсу, чем к своим новым спутникам.

– Поменьше платьев и побрякушек. Сделайте упор на свое ремесло, – играючи отрезал Томас.

– Благодарю за совет, – парировала Эва, поймав его взгляд. – Как цветочница уточню: какие цветы вы предпочитаете в этом сезоне? Полагаю, самые ядовитые?

– Если они эффектно сработают, то да, конечно, – ответил Сен-Мор, оценивающе рассматривая ее, чуть запрокинув голову.

– …А у меня от мороза руки зудят и шелушатся, еще старые раны меж лопаток могут тянуть под сильный ветер, – громко и добродушно вступил Адам, словно разряжая напряжение. – Вы много вещей не берите, только самое необходимое. Если что-то будет непонятно – спрашивайте. Помогу, чем смогу.

– Спасибо, – наличие искреннего союзника под боком дало Эве чувство облегчения и спокойствия. Она настолько осмелела, что задала тот самый вопрос, который первым и пришел на ум после постановки цели миссии: – Господа, но почему… выбрали меня? Без опыта в таких вопросах.

Девушка четко понимала, что в Совете не место отказу и спорам. Но узнать, существует ли хоть призрачный шанс передать дело в более компетентные руки, чтобы дать реальные гарантии родному Миадету, было для нее важно. Пусть уж «дипломатические покатушки» пройдут как надо, и весь этот бардак на границах поскорее закончится…

– Кхм, отличный вопрос, Орлан. Чем тебе не угодил наш травник Гарольд? Он был с вашими людьми в Анарае пару лет назад, – Бруэнс действительно задумывался о разумности выбора канцлера.

– Господин Бруэнс, Гарольд так стар, что давно ослеп на один глаз и слышит через слово, – холодно отвечал Сен-Мор, пока Орлан нервно искал нужные слова. – Есть подозрение, что возможная хворь не испугается его дряхлой руки, придется лечить по-настоящему. Госпожу Бовель проверяла внутренняя разведка, она подходит. У нас есть все основания подозревать, что она видит на оба глаза. Этого уже достаточно, чтобы обойти старину Гарольда, – Эва почувствовала, как от этих слов защемило под ложечкой. Она пока не понимала, дипломат пытался принизить ее уровень мастерства, оскорбить или сделать сомнительный комплимент, но напряженное отношение к Сен-Мору не заставило себя ждать.

Следующий час прошел в обсуждении сухих деталей маршрута: пункты смены лошадей, расчет трат, места ночлега на пути до Великой горы. Эва чувствовала, как скука тяжелым грузом оседает на плечи. Сидеть здесь, в этом душном зале под взглядами удручающих портретов, в то время как больные могут пожаловать в ее светлицу… Взгляд Эвы блуждал. Бруэнс и Орлан склонились над картами, их голоса сливались в монотонный гул. Писарица, сосредоточенно хмуря брови, продолжала скрипеть пером. Томас Сен-Мор сидел теперь чуть более вальяжно, чем в начале заседания. Видимо, скука и занудство ему не чужды. Его глаза, карие и невероятно живые, постоянно двигались, всматриваясь в лица, жесты, улавливая малейшие изменения в позах собеседников. Эти глаза, как у дикого кота, выслеживающего добычу, замечали каждую мелочь.

Капитан Адам, напротив, казалось, теперь не мог усидеть на месте. То он подходил к огромной настенной карте, внимательно изучая города и деревни Бертена, то задумчиво смотрел в мутное окно, чуть отодвигая тяжелые гардины. И за это время Эва успела заметить, что один рукав его мундира украшала мелкая, едва заметная вышивка крестиком: белые цветочки на синем фоне. Странный, трогательно-неуместный орнамент для боевого командира. В профиль его лицо казалось грубоватым: густые пшеничные брови нависали над голубыми глазами, колючая щетина покрывала широкую челюсть, а нос с горбинкой напоминал, что здесь стоит человек, который близко знаком с драками. Но когда он поворачивался лицом, Эва видела усталость в его глазах и что-то… удивительно добродушное. Его взгляд словно говорил: «Понимаю, здесь скучно. Держимся».

– …Это не будет проблемой. Если нам придется заехать в пограничную деревню, я развею их потенциальные подозрения, – говорил Томас своим низким, ровным голосом, который гулко прервал бубнеж советников. – Ни повстанцы, ни морхеймские патрули не сорвут миссию. Мечу Адама я доверяю как своему слову. А наша цв… госпожа Бовель, – он чуть запнулся на слове, явно намеренно, – или ловко промолчит, или подсобит припрятанным рабочим ядом. Возьмите что-нибудь этакое в дорогу. Вы вообще здесь, госпожа цветочница? – Его строгий взгляд вонзился в Эву.

– Да, прошу прощения… – Она вздрогнула, пойманная врасплох. Оказывается, на заседаниях надо слушать. – Яды, снотворное, слабительное, антидоты – всё необходимое будет собрано и, на всякий случай, безупречно подписано.

– Разумно, – кивнул Томас, и в его взгляде мелькнуло одобрение. – Вам пора, уходите. Цветочки и больные нуждаются в вас больше, чем мы сейчас.

– Да, Томас, вы правы, – согласился Бруэнс. – Госпожа Эвтилия, вы свободны. Держите, – он протянул ей сложенный листок. – Мои скромные рекомендации по аптечке, основанные на опыте прошлых миссий. Пожалуйте собираться. Выезжаете на рассвете.

Тяжелая дверь зала захлопнулась за спиной. Тихий шепоток ковров, мягкий блеск канделябров и аромат начищенных воском полов вернули Эву к жизни. Словно она вынырнула из гремучего болота в свой сад. Листок от Бруэнса она сунула в карман платья, не глядя. В голове гудело. Тревога за Миадет, о котором так неосторожно упомянул Бруэнс, ныла тупой болью где-то под сердцем. Она поспешила в свою светлицу – нужно было собрать не только «платья и побрякушки», но и целый арсенал снадобий, трав и инструментов. И сделать это быстро.

Вечер прошел в лихорадочных сборах. Эва подготовила практичное дорожное платье из прочного темно-зеленого сукна. Вместо изящной ленточки для волос – простой кожаный шнур. Ящичек с инструментами, среди которых были скальпели, иглы, щипцы, а также несколько тщательно подписанных склянок с ядами, противоядиями и сильнодействующими снадобьями, мешочки с сушеными травами, бинты, перевязочные средства – всё это уместилось в прочную кожаную сумку и переметную суму для седла. Особое внимание она уделила рекомендациям из списка Бруэнса: антидоты к любимым ядам морхеймцев, а еще настойка от бессонницы для дипломата.

Утром Эва в спешке встала и, витая в своих мыслях, кое-как дошла до хозяйственных построек. Дворцовые конюшни перед рассветом пахли овсом и влажным деревом. Солнце только поднималось над башнями Дункая, окрашивая камень в розовато-золотистые тона. Конюх выделил ей коня – смирного гнедого мерина, тот был уже оседлан. Эва возилась с переметной сумой, стараясь надежно прикрепить ее к седлу.

– Если завяжешь бантиком, через час опять развяжется, – раздался спокойный голос сверху.

Над ней возвышался гвардеец в серо-синем мундире и крепком кожаном доспехе.

– А как надо? – растерянно спросила Эва, действительно теребя в руках ушки бантика.

Он молча опустился на одно колено и ловко затянул шнур особым узлом.

– Младшие сестры… Пока не научился этому узлу, полдня проводил, завязывая им бантики, —

Эва рассмеялась.

– Адам, – представился он, вставая.

– Помню, мы с вами вчера виделись в зале Совета. А я Эвтилия, Эва.

– Точно! У меня с именами совсем худо, но я постараюсь запомнить.

– Гвардеец, к отъезду, – прозвучал знакомый строгий голос Сен-Мора, который неожиданно появился из-за угла конюшни.

Когда Томас удалился, Адам тихо сказал:

– Не переживай. Он не такой жесткий, каким кажется. Просто всегда… вот такой.

– Я не переживаю, – буркнула Эва.

– Тогда почему сжимаешь кулаки?

Она посмотрела на свои белые костяшки и неожиданно растерялась на миг.

– Потому что устала завязывать бантики, ну же, как там вяжется твой узел? – отшутилась она.

Адам улыбнулся и вдруг сказал совершенно серьезно:

– Если что – я рядом. В походе без друга никуда.

– Трогаемся, – отдал команду Сен-Мор.

– Так точно, – отчеканил Адам, легко вскочив в седло.

Эва кивнула, взбираясь на своего коня. Последний раз она окинула взглядом знакомые очертания дворцовых стен, конюшен, хозяйственных построек. Сердце сжалось. В последний раз она выезжала в дальний путь года три назад, из Лекарни в Дункай. Тогда она ехала в сопровождении большого экипажа из торговцев и ремесленников. И если тот путь ощущался как светлое начало новой жизни, то сейчас у всего похода есть какой-то тревожный и пугающий привкус.

Трое всадников двинулись по мощеным улицам Дункая, миновали главные ворота под бесстрастными взглядами гвардейцев, которые едва заметно отдали честь капитану Адаму, и выехали на широкий царский тракт. Городские стены остались позади, сменившись холмистыми лугами, перелесками и полями, во всю зеленевшими под ласковым весенним солнцем. Воздух стал чище, он пах землей и молодой травой. Эва глубоко вдохнула. Всё, путь начался. Впереди – недели незнакомых дорог, чужая земля и двое спутников: добродушный вояка, чей шрам говорил о жестокости мира, и загадочный дипломат, холодный, как дворцовый мрамор. Эва глубоко вдохнула. Впервые оставаться на месте было страшнее.

Глава 3. «Ключики»

Дорога на запад от Дункая тянулась утомительно долго, хотя солнце только-только дошло до зенита. Царский тракт, сначала широкий и ухоженный, постепенно сужался, обрамленный бесконечными холмистыми лугами, лишь изредка прерываемыми борами молодых берез. Воздух, чистый после городской вони, теперь казался слишком тихим, наполненным лишь цокотом копыт, скрипом седел и собственными мыслями. Эва ехала посередине: впереди, как главный караульный, ехал Адам. Его широкая спина в сине-сером мундире казалась невероятно жесткой и непробиваемой. А сзади, на почтительной дистанции, был Томас Сен-Мор, его черный силуэт сливался с тенью от высоких крон, но дворянская посадка в седле все же придавала его фигуре какое-то особое мужественное очертание. Они почти не разговаривали с момента выезда из дворцовых конюшен. Все общение свелось к необходимым коротким фразам о смене темпа. Напряжение висело в воздухе совсем как местный утренний туман.

Эва вслушивалась в шум, доносящийся слева, – глухой, нарастающий гул. Это была лесная речушка. Они приближались к тому месту, где тракт шел почти по самому берегу. Вода здесь была суетливее, шустрее, чем у Дуна. И вот он, тот запах – влажной глины, ила и… да, несомненно! Сладковато-терпкий аромат речной мяты смешивался с горьковатой ноткой золототысячника. Редкие, такие ценные! Ее профессиональное чутье зазвенело.

– Господа, – голос Эвы прозвучал в тишине куда громче, чем она планировала. Адам обернулся, вопросительно приподняв густые брови. Томас лишь чуть пришпорил коня, поравнявшись с ней, его оценивающий взгляд скользнул по ее лицу. – Прошу остановиться. Ненадолго. Вон там, у самой кромки воды. Видите заросли ивняка? Там растут ценные травы. Собрать их – дело получаса, позвольте устроить небольшой привал.

Адам уже начал придерживать коня, его лицо расплылось в одобрительной улыбке:

– Времечко найдём. Кони отдохнут как раз…

– Полчаса. – Голос Томаса, ровный, но с явной стальной ноткой, перебил капитана. Он не смотрел на Эву, его взгляд был устремлен куда-то вперед, на дорогу. – Это полчаса запаса дневного света. Полчаса лишнего шума у воды, где нас легко заметить. Полчаса задержки к ночлегу в трактире. Мы едем не на ботаническую прогулку, госпожа цветочница Бовель. Наш груз и так включает ваш… арсенал. Неужели этих трав нет в ваших запасах или их нельзя заменить?

Эва почувствовала, как жар ударил в щеки. Его тон, эта сухая логика, ставящая под сомнение ее профессиональную позицию, выбивали из колеи.

– В запасах есть, но не в таком качестве и не в таком количестве. Свежие, собранные у реки в сезон цветения – они в разы эффективнее сушеных аналогов. Это не каприз, господин Сен-Мор, а разумная забота о здоровье компании в пути. Особенно если учесть, что у капитана, – она кивнула в сторону Адама, – есть предрасположенность к холодовой аллергии, а также многочисленные старые раны, а у вас… – она запнулась, не решаясь упомянуть его бессонницу, о которой прочитала вчера в записке Бруэнса, вслух перед Адамом, – …тоже ведь могут возникнуть непредвиденные потребности. Профилактика дешевле лечения.

Томас медленно повернул голову, его карие глаза наконец встретились с ее взглядом. В них читалось раздражение, смешанное с досадливым пониманием.

– Двадцать минут на цветочки. Ни секундой больше, госпожа Бовель. Адам, будьте настороже. – Не дожидаясь ответа, он резко развернул коня и направился к невысокому пригорку в стороне от дороги, откуда открывался хороший обзор окрестностей. Спешившись, дипломат достал из переметной сумы небольшую книгу в темном переплете. На корешке, как успела заметить Эва, мерцал белоснежный силуэт волка.

Адам уже помогал Эве спешиться.

– Не обращай внимания, – спокойно сказал он, отчего его низкий голос звучал как тихий лесной ветер. – Он просто… зависим от режима. Как и все эти дипломаты да советники. А травы – дело нужное. Я пока коней напою. Собирай свои сокровища.

Эва кивнула, благодаря за его простую поддержку. С платочком и небольшим ножом она спустилась к воде. Прохлада речного воздуха окутала ее, запах ила и растений заглушил на мгновение внутреннее напряжение. Она работала быстро, ловко: срезала верхушки мяты, аккуратно выкапывала нежные розетки золототысячника на расстеленный платок. Каждое движение было мастерски отточенным.

Рядом с речной мятой Эва подметила кустик юной полыни, путь к которому перекрывали стебли крапивы. Годы практики и ожогов научили травницу с ней обращаться. Девушка присмотрелась к стеблю и нашла часть, где ворсинки самые-самые короткие, аккуратно взяла голыми пальцами и оторвала ту часть крапивы, которая не давала подлезть к полыни, а сами листочки бережно сложила в платок. Лишним не будет.

– Ты в порядке? К-как ты это сделала? – прозвучал низкий голос сзади. Эва даже не сразу поняла, о чем идет речь. Но, сообразив, ответила:

– Знаешь, как говорят? Каждая девушка, словно лунный камень, должна иметь загадку. – Эва рассмеялась, увидев лицо Адама, который по-детски наивно рассматривал крапиву в ее руках, совершенно не слушая слов. – Да не больно мне! Мы с травками говорим на одном языке.

– Тебе правда не больно?

– Да, конечно. Ты же не режешь руки, когда хватаешься за меч. Здесь, считай, то же самое.

– Ну даешь!

После диалога девушка принялась аккуратно укладывать растения в платке, краем глаза наблюдая за путниками. Адам, удивленно усмехаясь, вернулся к коням, позволяя им пить и щипать молодую травку. Он что-то негромко говорил своему вороному жеребцу, гладя его по крутой шее. Движения его рук были простыми, уверенными, без вычурности. Видно было, что с животными он на «ты» с детства. А Томас тем временем стоял, прислонившись спиной к стволу осины, погруженный в чтение. Солнечный луч пробивался сквозь листву, золотя страницы. Его лицо было сосредоточенным, темные брови чуть сведены. Что он читал? Исторический трактат, мемуары? Его лицо, казалось, слегка оживилось, губы шевелились, будто он что-то повторял про себя. Это выглядело слишком… увлеченно для сухого отчета.

– Мне, разумеется, приятно, когда девушки так пристально рассматривают мое лицо. Но лучше уберите-ка сперва из рук крапиву, – сказал Томас с едва заметной ухмылкой, даже не глядя на Эву.

Подойдя чуть ближе к своему коню, Эва не удержалась:

– Интересная книга, господин Сен-Мор? Увидела волка на корешке. Это, наверное, история Бертена? – Она старалась звучать нейтрально, даже с легкой долей иронии. Весь этот лед и напряжение в пути казались невыносимыми, она изо всех сил, переступая гордость, пыталась найти к Сен-Мору подход.

Томас замер на мгновение. Затем сложил книгу, его взгляд сразу подметил платок с травами и вежливое любопытство девушки.

– Волк? Ах да, здесь… Нет, госпожа цветочница Бовель, не история. Просто… художественная безделица. Стихи, пожалуй. Или роман с какой-нибудь плачевной концовкой, – его пальцы нервно постукивали по корешку книги. – Про любовную любовь и бесстрашных рыцарей, что-то такое. Дипломатам тоже дозволено читать для удовольствия, верите ли? Чтоб не зачахнуть совсем. – Его губы тронула короткая усмешка, а в тоне звучала нарочитая легкость. Но Эва уловила зажатость Сен-Мора, едва заметную оборонительную ноту. Он явно не хотел говорить о книге, и эта попытка отшутиться, принизить ее значение, вызвала у Эвы странное чувство – смесь досады, любопытства и даже стыда, словно она вторгалась куда-то в очень личное. «Стихи»? Очень сомнительно.

– Конечно, – сухо ответила она, отворачиваясь, чтобы аккуратно уложить платок с добычей. – У каждого свой способ не зачахнуть… – Она почувствовала, как он на мгновение задержал на ней взгляд, прежде чем легко вскочил в седло.

– В путь, – скомандовал Томас, уже обращаясь к Адаму. – Нам нужно наверстать время. «Ключики» ждут.

Трактир «Ключики» стоял на развилке, уютный и крепкий, из темного бревна, с яркой вывеской, изображавшей два скрещенных ключа. Запах жареного мяса, свежего ржаного хлеба и сладкого дыма встречал путников еще на подъезде. После долгой дороги в седле трактир казался верхом блаженства! Им выделили три небольшие, но чистые комнаты наверху. Пока Адам и Томас переносили вещи, Эва успела умыться ледяной водой из колодца во дворе, смывая пыль и следы речного ила.

В трапезной царило оживление. Запахи стали почти осязаемыми: шкварчащее рагу, свежий хрустящий каравай, запеченная птица с молодой зеленушкой и тертым перцем. Адам, уже сидевший за столом, широко улыбнулся Эве:

– Садись сюда! Я уже заказал. Здесь очень знатно кормят. И мед у них – просто песня! Хоть чарочку попробуй.

Кивнув, села. Усталость давала о себе знать, да и голод был зверски силен. Вскоре на столе появился кувшин с золотистой жидкостью. Адам налил себе и ей в глиняные кружки.

– Пробуй. Настоящий, с травами.

Эва сделала осторожный глоток. Сладкий, обволакивающий вкус мгновенно сменился терпкой, почти горькой волной, которая обожгла горло и ударила в нос. Она сглотнула с усилием, едва сдержав кашель. Это было ужасно… Она зачем-то сделала еще глоток и откусила кусок хлеба.

– Это было… неожиданно, – прокомментировала Эва, стараясь быть вежливой.

Адам засмеялся:

– Крепковат, да? Но славный.

– Цветочница явно не из робкого десятка, раз согласилась пить эту жижу, – раздался голос Томаса, подошедшего к столу. – Но всё же рекомендую не увлекаться. Местный мёд знаменит своей… прошибаемостью. – Он налил себе воды.

Томас быстро поел и удалился «для бумажной работы» к трактирщику. Адам, осушив еще пару кубков, погрузился в задумчивое созерцание дальнего угла трапезной. Его лицо сильно изменилось, словно в этот миг он вспоминал что-то действительно ужасающее из его жизни. Взгляд уходил в никуда, брови так нахмурились, что почти перекрывали ему обзор, а губы сжались в тонкую полосу. Эва не решилась спросить его о происходящем, решив уделить внимание атмосфере в «Ключиках». Музыканты заиграли что-то бойкое, народ потянулся плясать. Отодвинув свою еду подальше, Эва пыталась изо всех сил расслабиться, но ее внимание привлек разговор за соседним столом. Двое мужчин, явно пропустивших не одну кружку, громко спорили.

– А я тебе говорю, дурачье там осталось! – бубнил один, стуча кулаком по столу. Лицо у него было красное, потное. – Миадет, тьфу ты! Кому нужны эти земли теперь? Ни Бертену толком, ни Морхейму. Сидят как крысы в ловушке. Надо было валить, пока границы не сторожили! А они ждут незнамо чего, видать, пока их царек-батюшка вызволит. Ха!

– Да уж, – поддакивал второй, с хитрым взглядом. – Был бы я там, каждому в лицо сказал бы, что лишь дуралей будет сидеть в этой гнили.

– Хитросделанные туда-ма понаехали со всех щелей, пока город торговым был. А теперь-то кто они? Ни свои, ни чужие. Дурачье безмозглое да оборванцы, тошно думать про эти тупые рожи.

Слова прозвучали как пощечина. Эва сжала кулаки под столом. Жар гнева прилил к лицу. Ее Миадет. Ее люди. Ее семья!

– Эй! – Она резко вскрикнула, подойдя к их столу. – Ну что, как вам моя рожа? Достаточно тупая и безмозглая?

Мужики опешили. Краснолицый оправился первым, презрительно оглядев ее с ног до головы.

– А тебе-то что, девка? Иди других донимай, не мешкайся здесь.

– А что ж это вы так попятились? Минуту назад горячо желали высказать в лицо жителю Миадета всё, что гложет душу. Какой шанс, а? Почему же молчите? «Был бы я там» – да ведь и не был. И не видел. Не знаешь, каково это, когда твой город сперва грабят и разоряют, а затем приходят люди в форме с развернутой грамотой, в которой стоит печать короля Морхейма. «Были земли ваши, стали наши». А Бертен говорит: «Не ваши, но уже и не наши». Ничьи в итоге! И не забрать их обратно, и не отдать. Не выйти, не войти. Попробуй выйти – и тебе конец, солдаты или повстанцы вмиг прибьют. Жить охота? Значит, всё-таки сидишь и приспосабливаешься, надеешься на лучшее…

– Да что ты тут заливаешь, а? Раз так оно всё, ты-то откуда здесь упала? Ты же не там. А такую песню начала, ля… Вы посмотрите! Говорю же, дурачье. Так и передай своей родне миадетской, что было бы всем проще и лучше, если б они все сдо…

Краснолицый не договорил. Эва, не помня себя от ярости, схватила его полупустую кружку и плеснула тому в лицо всё содержимое. Липкая пряная жидкость залила ему глаза, стекала по бороде. Он взревел от бешенства и боли, отшвырнул лавку. Его товарищ резко встал из-за стола. Эва инстинктивно отпрянула, но споткнулась о ножку лавки. Сильная, грубая рука краснолицего схватила ее за запястье, сжимая до боли. Она вскрикнула сквозь зубы.

– Амелинда! Родная, что случилось? – Спокойный голос Томаса разрезал гвалт. Он возник словно из ниоткуда, плавно встав между Эвой и разъярённым мужиком. Он возвышался над краснолицым, его осанка и холодный взгляд заставили мужика инстинктивно сесть обратно на лавку. Рука дипломата легла на плечо девушке, твёрдо защищая. Мужчина с красным лицом, вытирая глаза, бушевал: – Твоя баба с ума сошла! Облила меня ни за что!

– Ни за что, пф… – фыркнула Эва, выдирая руку из цепкой хватки. Боль в миг пронзила запястье. – Они оскорбляли…

– Молчи, – тихо, но с невероятной силой приказал Томас, не глядя на нее. Его глаза были прикованы к нападавшим. Взгляд был тяжёлым, изучающим. – Мы оплатим ваш счёт и весь ущерб. Всё разлитое, побитое – считайте компенсированным. – Он сделал паузу, его пальцы слегка сжали плечо Эвы, будто предупреждая. Мужики всё ещё пылали, но что-то в тоне и осанке Томаса заставило их притихнуть. – Уверен, ваша благодарность не знает границ. И ещё… – Томас наклонился чуть ближе к краснолицему, его голос стал тише, но оттого только пугающе. – Я знаю, откуда вы. Откуда сбежали и куда едете. И знаю, что здесь неподалёку до сих пор ждут не дождутся двух дезертиров. Царскую казну обокрали, а золотых монет у них при задержании не нашли. Странно, да? – Он выдержал паузу, глядя, как кровь отливает от лица мужика, сменяя гнев животным страхом. – Возьмите эти три серебряка. – Томас бросил на стол три звонкие монеты, одна из которых была с белым рисунком на гербе. Взгляд одного из мужиков в миг округлился. – Исчезните. Сейчас же. Пока я не передумал и не отправил гонца к ближайшим патрульным. С такими приметами вас найти – час работы.

Мгновение тягостного молчания. Затем мужики, бормоча что-то невнятное, схватили монеты и бросились к выходу, оставив на столе недопитые кувшины и остатки трапезы.

Томас отпустил руку с плеча Эвы, но тут же предложил ей свой локоть, сказав властное «пройдемся», не предполагающее выбора со стороны девушки. Она неловко взяла его за локоть, едва дотрагиваясь до складок одежды. Эва шла следом за Томасом дрожа, чувствуя жгучую боль в запястье и леденящий стыд. Он вывел ее во двор, в прохладную ночную тишину, подальше от любопытных глаз. Отпустил руку. Его лицо в лунном свете казалось особенно мрачным.

– Они вас тронули? Ударили? – спросил он резко, его взгляд тщательно изучал ее, остановившись на запястье, где уже проступали красные пятна от сильных пальцев мужика.

– Всё в порядке, только схватили… – Эва показала запястье, голос дрожал. – Они оскорбляли мою семью и мой город. Он сказал… он сказал, что там живут…

– И что вы решили сделать? Доказать обратное своей пылкой речью? И как успехи? – Томас живо перебил ее. Эва опустила глаза вниз, подобно наказанному ребенку. Ей нечего было сказать, она прекрасно понимала, что поступила безрассудно. – Что делал Адам?

– Он сидел за столом. Может, он не заметил потасовку сразу… – Эва хотела добавить, что Адам в это время был в своих странных мыслях. Она четко помнила, как его взгляд был прикован к темному углу, словно он видел там что-то, чего не видел никто. Но решила оставить такую подробность в стороне.

– Не заметил? – Томас сжал кулаки, его скула резко дернулась. – Гвардеец. Это его обязанность – заметить. Его «не заметил» чуть не стало угрозой для вас и для всей миссии! – Он резко выдохнул, пытаясь взять себя в руки. Его взгляд снова упал на ее запястье. На долю секунды в его лице мелькнула жалость, но тут же погасла, сменившись спокойным непроницаемым видом. – Приложите что-нибудь холодное к руке. – Он отвернулся, его голос снова стал ровным, но невероятно усталым. – А теперь слушайте меня внимательно, «Амелинда». То, что я вам скажу сейчас, вам точно не понравится. Но я все равно скажу. Вы поступили безрассудно и очень глупо. Лезть в разговор беглых каторжников, провоцировать их на скандал, рисковать быть опознанной, избитой, а то и… того хуже.

– Каторжников? – ногти Эвы впились ей в ладони, она до сей поры не осознавала, насколько опасной была ситуация.

– В следующий раз, когда вам захочется поспорить с пьяным мужиком, перепроверьте, нет ли у него наколок на костяшках пальцев и следов от кандалов.

– И все же, они унизили мою семью и всех жителей Миадета, – вырвалось у Эвы, слезы наконец подступили к глазам. – Разве я могла промолчать?!

– Да! – Его ответ прозвучал как удар. – Промолчать. Потому что вы сейчас – не Эвтилия Бовель из Миадета. Вы – часть дипломатической миссии короны Бертена. Большинство гостей «Ключиков» давно догадались, что мы едем из Дункая, а наиболее разумные смекнули по нашему виду, что мы едем из дворца. Каждое ваше слово, каждый жест – это будущее мнение о нас, о царе, о государстве, которое эти люди составляют прямо сейчас в своих умах после встречи с нами, а затем понесут это мнение дальше, в свои города и села. Вы хотите, чтобы по трактирам пошла молва, что особа из царского корпуса чуть не подралась с пьяными дебоширами, защищая честь политически спорного оккупированного города? Это безрассудство для дворянина, для политика – смерть. Наша задача – быть безупречными, незаметными, благородными и тихими. Не нарываться на скандалы. Не обливать людей пойлом. Иначе… – Он сделал паузу, глядя ей прямо в глаза. – Иначе вы станете угрозой миссии. И мы будем вынуждены оставить вас здесь, вернув с попутчиками в Дункай. Долго ли вы там задержитесь после такого? – Он не ждал ответа. – Приложите холодное к руке. И ложитесь спать. Завтра рано утром встаем.

Эва стояла во дворе, дрожа от обиды, стыда и страха. Боль в запястье пульсировала. Слёзы наполнили глаза, но она старательно скрывала их от дипломата. Что-то заставило его вновь развернуться к девушке. Лунный свет подчеркивал не только достоинства внешности, но и его усталые тени под глазами. Когда Томас вновь заговорил, голос потерял ту непробивную строгость, став более… человечным:

– Ваш поступок, в каком-то смысле, делает вам честь. Это смело и многое говорит о вашем чувстве преданности родным землям, что в жизни дорогого стоит. При других обстоятельствах я бы поступил также, – он запустил пальцы в свои чёрные густые волосы, затем добавил: – К счастью, это не худшее, что могло произойти с вами сегодня. И я уверен, вы понимаете, почему я вынужден был провести с вами всю эту нравоучительную беседу. В пути мы играем свои роли. Можете молчать, как Адам. Мой способ вам вряд ли подойдёт, ищите свой. Давайте попробуем обойтись в пути без драк с бандитами. И прошу, никакого мёда.

На этих словах дипломат Сен-Мор оставил легкий поклон на прощание, развернулся и ушел в трактир. Он был прав. Ужасно, невыносимо прав. Ее ярость поставила под удар не только ее жизнь, но и всю миссию. Эва подошла к колодцу, зачерпнула пригоршню ледяной воды и прижала мокрую ладонь к воспаленной коже. Холод притупил боль. Она смотрела на освещенные окна трактира, за которыми слышались смех и музыка. Там был Адам, который не защитил. Там был Томас, который защитил, но унизительно отругал. Там были люди, для которых родной Миадет был просто притоном уродов.

Она поднялась в свою светлицу. Тишина оглушала. Разбирая вещи, чтобы сделать перевязку запястья с лечебным бальзамом, ее пальцы наткнулись на маленький пузырек из темного стекла, спрятанный в глубине сумки с инструментами. «Ночная Тень». Бесцветная, почти без запаха жидкость на основе корня мандрагоры. Капля – глубокий сон. Две – сон станет вечным. Ее рука дрогнула. Она смотрела на пузырек, этот крошечный, холодный символ абсолютного контроля, абсолютной защиты. И абсолютной тьмы. Мысли о Миадете, о сестре, о родителях, запертых, как крысы, о морхеймских солдатах у ворот внезапно поглотили целиком… Холодная ярость смешалась со страхом. Отнимать чужую жизнь – это неправильно. Кому бы она ни принадлежала, но… Что, если «Тень» станет единственным способом защитить себя и свою семью? Уж лучше притворство и игры дипломата, чем это.

И все же с пузырьком в руке она чувствовала себя чуть сильнее. Чуть спокойнее. Она бережно положила его обратно, в самый дальний угол сумки, с надеждой, что никогда не придется им воспользоваться. Но знать, что он есть… было необходимо.

Обработав запястье, она погасила свечу. В темноте, под шум голосов снизу, она думала о словах Томаса. «Безупречными. Незаметными. Благородными. И тихими». Может, тоже молчать, как Адам? Или… учиться врать и выкручиваться, как Томас? Как притворяться другим человеком, которым ты не являешься? Эва не знала ответа. Знала только одно: путь в Морхейм ощущался теперь еще длиннее и опаснее. И она теперь была готова на многое, чтобы пройти его до конца. Для Бертена. Для себя. И, возможно, даже для Миадета. Теперь она знала: чтобы быть «безупречной, незаметной, благородной и тихой», ей придется играть роль, в которой иногда может пригодиться и «Ночная Тень».

Глава 4. С россыпью веснушек…

Дорога на запад тянулась уныло. После инцидента в «Ключиках» напряжение между путниками сгустилось, как грозовая туча перед ливнем. Эва ехала, уткнувшись взглядом в гриву коня. Запястье под бинтом ныло тупым напоминанием о ее глупости, а слова Томаса жгли изнутри. Прошло всего два дня, но ей искренне казалось, что за плечами годы смирения, не уступающие по тяжести ноше монахов. Всем нутром она желала вырваться отсюда и очутиться в родной светлице, среди своих стеллажей, любимых больных и возле окошка с видом на царский сад. Лишь напоминания о масштабе и ценности их миссии для всего Бертена и для Миадет в частности давали ей силы идти дальше.

Адам, обычно разговорчивый, тоже молчал, погруженный в свои мысли, изредка бросая на Эву виноватый взгляд. Сен-Мор был непроницаем, как стена, о чем он думал после той стычки, можно лишь догадываться. Но Эва чувствовала, что Томас ей не доверяет, пристально следит за каждым шагом и обязательно всплывает рядом, если с Эвой в трактире кто-то заводит диалог. Лучше бы взяли какого-то полевого врача, а ее оставили в покое. Все равно толку от нее здесь немного, пока из раненых лишь она сама.

Кони сбавили темп. Именно Адам первым заметил неладное… Он резко поднял руку, говоря об остановке. Впереди, у развилки, где по карте должен был стоять следующий трактир «Золотое кольцо», вился тонкий столб дыма, сливающийся с низким серым небом. Не уютный дымок очага, а тяжелый, жирный, с запахом горелого дерева и… железа?

– Останьтесь здесь, – на правах гвардейца приказал Адам, его голос был тише обычного, но жестче. Он двинулся вперед, оставив Эву с Томасом в небольшой рощице. Сен-Мор нахмурился и достал свою небольшую дорожную карту, искусно сделанную на срезе тонкой кожи, чтобы еще раз сверить маршрут.

Минуты тянулись мучительно. Воздух был пропитан гарью, нарушаемой лишь тревожным карканьем ворон и перелистыванием карты дипломата. Когда Адам вернулся, его лицо было бледным. В общем-то, он мог дальше ничего и не объяснять, путникам по одному его виду все стало ясно. Но он все же произнес:

– Трактир сгорел. Вот буквально недавно. Стены еще дымятся. Внутри… следы боя. Много крови. Ни тел, ни живых… Нужен другой путь.

Сердце Эвы сжалось в ком от страха. Морхеймские патрули? Повстанцы? Грабители? Любая версия была ужасающе плоха.

– Ближайшее пристанище – деревня Акариос, к югу от тракта, за час управимся, – сказал Томас, сворачивая карту. – Пойдем через лес. Будет медленнее, но явно безопаснее ночевки на пепелище или дальнейшего пути по открытой дороге. Решено?

Эва и Адам молча кивнули.

Лес встретил их сырой прохладой и густыми сумерками, запах пожара отступал. Царский тракт остался позади, дальше шла узкая, разбитая телегами колея. Эва едва успевала за уверенным шагом коня Адама, ее мысли метались между страхом и переживаниями о людях из трактира, что только усугублялось от гнетущего молчания спутников. Томас ехал позади, его присутствие ощущалось как незримый дозор.

Когда сквозь деревья показались первые покосившиеся избы Акариоса, Сен-Мор пришпорил коня, поравнявшись с Эвой.

– Госпожа Бовель, – его голос был низким, почти шепотом, но каждое слово падало с весом свинца. – Помните «Ключики». Здесь мы не царские послы. Мы – купец Седрик Флинт со своим охранником Адамом… Да-да, не удивляйтесь, имя капитану оставим, иначе он не сможет вжиться в образ. Вы станете его сестрой, скажем… Алтеей. Запомнили? Ложь для анонимности воспринимайте как щит, а не порок. Горькая правда может стать смертным приговором для миссии, да и для нас с вами. Держите язык за зубами, наблюдайте, помогайте, если можете, но не раскрывайтесь. Деревня Акариос может оказаться не такой простой, какой кажется на первый взгляд.

Эва кивнула, чувствуя, как начало пересыхать в горле. Алтея. Ну, допустим, будет так.

Над крышами деревенских домов тоже вился дым, но, на облегчение, печной, жилой. У колодца толпились женщины с осунувшимися лицами, дети жались к юбкам, их глаза были большими и напуганными, а бровки и носики красными от недавнего плача. Возле самой большой избы, очевидно, дома старосты деревни, стояли в рядок телеги, на которых лежали люди – перевязанные, бледные, стонавшие. Запах крови, пота и дыма горечью ощущался в воздухе. Но на этот раз Эва подметила знакомые ароматы зверобоя, календулы, лаванды и, кажется, ромашки. Запах борьбы за жизнь.

К путникам направился старик с длинной бородой, завязанной в узел, чтобы та не мешалась. Томас спешился с коня и пошел навстречу к мужичку.

– А вы кто такие, а? Нет у нас торговцев, трактиров, ступайте, людцы. Горе у нас…

– Да куда ж нам ступать, отче, ваш трактир… впрочем, вижу, что вы и так знаете, что с ним, – на этот раз Эва отчетливо видела, как Томас старался незаметно уловить каждый изгиб брови, каждый тяжелый вздох собеседника. Он считывал старика как одну из своих карт.

– Верно. Нет больше трактира! Спалили гады морхеймские… Так а вы кто, что надо вам здесь?

– Нам бы ночку перекантовать у вас, мы поможем чем сможем. Меня зовут Седрик, я из купчих, может, слыхали про отца моего – Олафа Флинта, нет? Едем вот к рынку, хотим успеть до начала ярмарки. А это Адам, моя охрана. Та блондинка – его сестра Анте…

– Эвтилия? Бовель, это ты? – не успел Томас договорить свои складные сказки, как из толпы вышел он.

Эва не могла поверить своим глазам. Высокий, все еще славно сложенный, его светлые пряди спадают на миловидное лицо с той самой россыпью веснушек на скулах, что когда-то так сводила ее с ума. Зейн Вальроз. Это он! Лицо его чуть осунулось, в глазах виднелась усталость, а вокруг губ залегли глубокие складки. Но это точно был он! Его одежда сейчас была проще, вдобавок испачканная землей и темными пятнами, похожими на кровь или травяные настои. На его шее, как всегда, красовались защитные амулеты и медальоны: змеи, лунные символы и прочие знахарские штучки.

– Неужели это и правда ты? Здесь, в Акариосе? – радость в его голосе звучала так звонко, что можно было на миг забыть об окружающем хрупком ужасе вокруг.

Сердце Эвы тяжелым ударом отозвалось в груди, к лицу подкатил румянец. Весь мир сузился до этого лица, такого знакомого. Внутри всё закипело от смешанных, трогательных чувств. Она плавно слезла с коня, чувствуя, как подкашиваются ноги. Мечтала о встрече в лучшие дни? Пожалуйста, держи, куда уж лучше.

– З-Зейн? – ее собственный голос прозвучал чужим. – Что… Что ты здесь делаешь?

Он уже был рядом. Схватил ее за руку своими горячими и липкими из-за настоя зверобоя пальцами. Он ласково погладил ее ладонь, словно держал самого родного и драгоценного человека.

– Работаю, – он махнул рукой в сторону телег. – Знахарем. После Лекарни… после всего… Осел, знаешь ли, здесь. Как правило, в Акариосе скучно и стабильно: то баба рожает, то дед помирает. Но ты приехала как раз на… веселую пирушку, – он с жалостью оглядел людскую суету вокруг. – А ты? Царский лекарь, слышал! Каким ветром занесло в нашу глушь? – Его взгляд скользнул по Адаму и Томасу, оценивающе, настороженно. Всё тот же лисий взгляд, которым он когда-то оценивал выгоду в академии.

Эва почувствовала, как рука Томаса мягко легла ей на локоть, едва заметно, но уверенно и твердо. Это было напоминание. Купец, охранник, сестра и так далее по сюжету…

– Мы… Мы с братом Адамом, – Эва кивнула на капитана, который уже спешился и внимательно наблюдал за диалогом, – сопровождаем господина Седрика. Купца. Сбились с пути после… После встречи трактира. Искали ночлег.

– Вы видели тот мрак, что остался от «Золотого кольца»? – лицо Зейна потемнело. – Да, там были… Морхеймские уроды. Напали втихую. Кто-то успел бежать сюда, к нам. – Он снова повернулся к Эве, и в его глазах вспыхнул прежний, знакомый игривый блеск, но теперь он казался не таким чарующим, а скорее пугающим. – Но ты-то здесь! Какое счастье! Твои знания… Уф, они сейчас бесценны, поверь! Пойдем, поможешь. Э-гей, старик, – он обернулся к старосте деревни, – смотри какое чудо! Что же такое хорошее ты сделал в этой жизни, раз в нашу дыру приехала сама Эвтилия Бовель, лучший травник Лекарни, да и в целом всего Бертена!

Осторожно взглянув на Томаса, который все еще держал ее за локоть, Эва едва заметно кивнула ему, давая понять, что ей можно доверять. Сценическая постановка, в которой Эвтилия Бовель «классическая» играет Эвтилию Бовель «с нюансами», началась. Дипломат с пониманием кивнул ей в ответ, отпуская руку.

Разумеется, она не смогла отказать просьбе Зейна. Профессиональный долг охотно пересилил страх и неловкость. Она взглянула на старосту и уверенно направилась к телегам. Адам, не дожидаясь просьб и приказов, сосредоточенно последовал за ней. Томас же остался со стариком, его проницательный взгляд изучал деревню, внимательно рассматривал людей вокруг, задерживаясь подольше на Зейне. Дипломат, а вернее, купец, сложил свои руки в черных кожаных перчатках и начал заводить какие-то свои непростые беседы со старостой.

Картина была мрачной. Раненые жители деревни и постояльцы сгоревшего трактира лежали повсюду: на телегах, на земле, на импровизированных подстилках. На окраине деревни народ оплакивал погибших. У одних были глубокие раны от сабель и стрел, у других – ожоги, третьи метались в горячке. Вокруг раздавались стоны, крики и всхлипы… Вдруг Эва подметила группку морхеймских солдат в алых мундирах. Ее ноги на миг парализовал животный страх. Двое из них особенно привлекли её внимание: один был с перебинтованной головой, а у другого не хватало кисти руки, вместо нее была намотана бурая страшная тряпка. Его глаза, полные боли и ненависти, лихорадочно метались по сторонам.

Отбросив все личные переживания, травница решительно двинулась к своим сумкам и достала сокровенные припасы: перевязочный материал, припарки, порошки и склянки с бальзамами. Адам, видя ее действия, начал аккуратно переворачивать тяжелораненых, чтобы ей было удобнее обрабатывать такие сложные раны, приносил воду из колодца, оттаскивал в сторону мусор. Его движения были сильными, уверенными, но необычайно бережными, без типичной грубой силы солдата. Эва заметила, как он во всей этой суете на мгновение задержался возле растерянной маленькой девочки. Он порылся в своем поясном мешочке, достал обрывок чистого полотна и пару ниток. Несколько ловких движений – и в его больших, грубых руках родилась незамысловатая, но милая тряпичная куколка. Адам молча протянул ее девочке. Та робко взяла игрушку и прижала к груди, крупные слезы наконец потекли по ее чумазым щечкам. Адам ласково кивнул девочке и вернулся к работе. Казалось, что внутри этого большого гвардейца с жутким уродливым шрамом только что разгорелся мягкий и нежный огонек.

Работа шла быстро и слаженно. Раны были обработаны и перевязаны целебным бальзамом с эфиром лаванды, которая хоть и противна Эве до глубины души, но все же эффективно обеззараживает раны. А тем, кто бредил от испуга и боли, дали успокоительный настой из валерианы и пустырника. Травница не делала различий – ее помощь доставалась и селянину, и купцу, и тому самому морхеймскому солдату с культей. Когда она склонилась над ним, промывая страшную рану, он зарычал что-то на своем языке, плюнув в ее сторону. Девушка лишь гордо стиснула зубы, продолжая работу, а ее движения оставались точными и аккуратными. «Он просто человек. В таких обстоятельствах. Он уже лишен руки. На его долю достаточно». Вдох-выдох, и мы опять возвращаемся к работе. Томас тоже не терял время даром. Помогая пострадавшим перебраться с одной лавки на другую, он умело расспрашивал их о деталях случившегося, о жизни в деревне, о самих местных жителях. Его диалог был настолько тонко выстроен, что ни один из его собеседников не догадался, что имел дело с высококлассным профессионалом разведки. Единственное, что его чуть не выдало – неподдельное удивление бескорыстной помощи «сестры его охранника» истинным врагам.

Тем временем, Зейн сновал рядом с Эвой, словно тень. Он подавал инструменты, комментировал состояния больных, но его помощь была порывистой и неловкой, словно он и не был знахарем со стажем. Резкий запах Зейна не мог уйти от внимания Эвы. Что-то с ним было не так, но шлейф из лечебных трав все никак не давал ей понять причину таких подозрений. Она мельком ловила его пристальный взгляд на себе – то оценивающий, то растерянный, то местами звериный, нездоровый.

– Видишь этого? – Зейн наклонился к Эве, кивнув в сторону морхеймца с перевязанной головой. Его голос был низким, хриповатым, – Этот орущий, он там, в трактире… – Зейн сжал кулаки, – Я слышал от спасшихся как он веселился во всю то с факелом, то с маслом… Еле сдерживаю себя, чтобы не дать ему грибной настойки. Всего один глоток и все, а причину никто не найдет, даже по запаху. Подумают, урод истек кровью и все тут.

Скальпель чуть не упал из рук травницы после такого признания соратника. Перед ней стоял человек, планировавший убийство. Хладнокровно. Используя их общие знания, цель которых – спасать жизни.

– Зейн… – ее голос прозвучал тверже, чем она ожидала. Закончив перевязку, продолжила. – Поверь, он и так пострадал. Понимаю, что тебе сейчас так не кажется, но посмотри, он ведь самый обычный человек. Теперь еще и калека. Думаешь, этих наказаний ему мало будет? Убийство – это не справедливость. Это просто убийство.

Зейн смотрел сквозь нее куда-то в землю, а его лицо сделалось задумчивым и непроницаемым. Затем он фыркнул и махнул рукой.

– Всегда ты такая правильная, мягкосердечная. Эва, мир васильками не спасешь. Иногда лишь яд исцеляет от гнили… – Он отвернулся и направился к хижине, где, видимо, сам и проживал.

Проводив его взглядом, травница заметила, что красота его профиля, так трепетно волновавшая ее когда-то, теперь казалась холодной, почти чужеродной. Но стоило ему обернуться, взглянуть ей в глаза лисьим взглядом, улыбнуться краешком губ и еле заметно подмигнуть, как ноги предательски подкашивались, а в животе пролетали леденящие бабочки.

Сен-Мор тем временем закончил свои разговоры. Он подошел к травнице, когда та мыла руки в воде, которую принес Адам.

– Как у вас дела? – тихо спросил он. Его взгляд задержался на ее лице, скользнул по запястью, где виднелся бинт, и остановился на Адаме, который помогал перекладывать старуху в избу.

– Стабилизируем, – ответила Эва, вытирая руки. – У самых тяжелых шансов немного, но я сделала все возможное, может, и выкарабкаются. Остальные справятся точно, там испуг больше дел натворил, чем огонь и стрелы. Деревня сегодня переполнена, запасы истощены, этим людям несказанно повезло, что мы оказались здесь.

– Кто бы мог подумать, что предложение Орлана взять с собой в путь лекаря окажется настолько прозорливым. О, прошу прощения, цветочницу! – Томас с легкой улыбкой взял ведро с грязной водой и вылил его в ближайшие кусты калины. – Староста говорит, что местные верят, что вот теперь пришла настоящая война. Считают это провокацией. А еще верят в силу нашего царя, что похвально, – глаза дипломата задумчиво наблюдали за Зейном, через окно скрывшимся в хижине. – Зейн Вальроз… Он здесь что-то вроде местного целителя, да? Староста намекнул, что он не просто травник… Говорит, что тот «иногда едет крышей от своих корешков». Всё собирался уехать в Дункай, но деньжат пока не нашел. Мне он не нравится, госпожа Бовель. Будьте осторожны.

Эва вздохнула.

– Я знаю его давно. Зейн – знахарь. Это как лекари и травники, только верят в мистическую силу духов, амулетов и прочих штук… Но Зейн не верит. Не верил. Ему нравилось, какой эффект все эти атрибуты оказывают на горожан… В юности он был взбалмошным, сложным. Думаю, сейчас он поумнел, да и, скорее всего, он очень даже безобидный человек. Может быть, староста просто не понял его подходов в изучении кореньев и трав… – Томас хмыкнул, явно не соглашаясь.

– Прошу, будьте начеку. У меня есть серьезные основания сомневаться в благородстве этого человека.

Воспоминание о намерении отравить морхеймца неприятно кольнуло в памяти. Но разве можно судить о старом знакомом на основе сплетен какого-то старика? Именно на этих размышлениях из хижины вышел Зейн. Он направился к Эве, а его лицо озарилось спокойствием и радостью.

– Эвтилия! – воскликнул он. – Ты просто чудо, только посмотри на всех этих людей! Спасибо за помощь. Вся эта деревушка вовек будет тебе благодарна, лично я в том числе. Слушай, староста выделил вам с братом и тем купцом место в сенях. А я… – он сделал паузу, его взгляд стал томным, каким Эва помнила его в Лекарне, когда тот пытался что-то выпрашивать у симпатичных девчонок. – Я так соскучился по разговорам о былом! О Лекарне, наших мастерах, лабораториях. Хочу поговорить о наших соратниках, да о тебе самой в конце концов. Приходи ко мне, как освободишься. Вот там мой дом. Подходи, отдохнешь, поужинаешь после дороги, отвлечешься от этих ожогов. Вспомним былое, а! Твои спутники пусть устраиваются. – Он улыбнулся, и в этой улыбке было что-то жалящее. – У меня, кстати, есть отличное вино из Анарая!

Сердце Эвы стучало так оглушительно, что она едва слышала слова Зейна. Старая привычка – млеть от его внимания – вновь шевельнулась, но была тут же подавлена волной тревоги. Это приглашение звучало уж очень неуместно. Но отказаться… Правильный ли ход? Не вызовет ли это обиду, может, какие-то лишние подозрения в ее адрес? И, что ж скрывать, любопытство и те самые бабочки берут свое.

– Я… – начала Эва.

– Всё, всё, всё! Буду ждать, – задорно перебил ее Зейн, следом повернувшись к Адаму и Томасу. – Не беспокойтесь, господа, ваша приятельница вернется целой и невредимой, обещаю!

Эва увидела, как глаза Томаса резко сощурились. Он шагнул вперед.

– Господин… Вальроз, – произнес он с тяжелой вежливостью. – Вы так гостеприимны. Мы все, а в особенности госпожа Бовель, так устали с дороги. Думаю, вы понимаете, что я как наниматель этого охранника несу ответственность и за нее в том числе, – он повернулся к Адаму. – Проводи позже сестрицу до хижины господина Вальроза и подожди ее там неподалеку. Чтобы потом вместе вернуться. Надеюсь, это не обременительно? – Его тяжелый взгляд, устремленный на Зейна, не предполагал возражений.

Знахарь замер, его улыбка слетела с лица.

– Как угодно, купец, – процедил он. – Охраняйте. Хотя в нашей глуши было б от кого… – Он пожал плечами и скрылся в хижине.

Томас наклонился к Эве, его губы почти коснулись ее волос, дыхание было теплым, но слова – леденящими:

– Будьте настороже. Доверьтесь моему чутью. Его глаза… С ним что-то не так. Адам будет под окном. Любой шум – он ворвется. Не пейте ничего, не ешьте.

Эва кивнула, не в силах вымолвить ни слова. Страх и волнение намертво сковали ее язык.

Позже, в полумраке сеней старосты, Эва аккуратно поправила волосы, стянув кожаный шнур из прически, заменив его белоснежной лентой. По силам вернула платью пригожий вид, стряхнув с него пыль и завесив пятна крови тонкой поневкой. Казалось, это были бессмысленные жесты, чтобы оттянуть момент встречи. В маленьком осколке зеркала она увидела свое лицо – бледное, с огромной тенью усталости под глазами. Эвтилия Бовель «с нюансом». Идущая на ужин к человеку, который когда-то был ее мечтой, а теперь внушал смятение и, пожалуй, легкий страх.

Она вышла. Адам ждал у ворот к хижине, опираясь на тонкий деревянный столб. Его фигура в сумерках казалась еще массивнее, надежнее. Он молча указал головой в сторону входной двери дома.

– Я буду тут, – просто сказал он, – Шуми, кричи и я ворвусь.

Эва кивнула и пошла по тропинке. Каждый шаг давался с трудом. Запах дыма и трав из хижины Зейна становился сильнее, смешиваясь с запахом сырой земли. Она подошла к двери, подняла руку, чтобы постучать.

Дверь распахнулась раньше, чем ее кулак коснулся дерева. Зейн стоял на пороге, залитый теплым светом очага. Он улыбался, но его глаза в свете огня горели каким-то необычным, жутким блеском. В руке он держал кубок, который наполнял густой темно-бордовый напиток с терпким ароматом.

– Входи, дорогая Эвтилия, – прозвучал его голос, мягкий и вязкий. – Входи. Я ждал тебя. У нас так много тем для разговора. И столько времени. Вечер, считай, маленькая вечность.

Он шагнул назад, приглашая войти. За его спиной, в глубине хижины, Эва мельком увидела убранный простенький липовый стол, накрытый парадной скатертью с вышивкой, тарелки с фруктами, ягодами, медом и медными столовыми приборами. А еще – полки, заставленные такими знакомыми и понятными ей склянками и банками с мутными жидкостями и сушеными растениями, во многих из которых она узнала сильнодействующие яды. Воздух был густым, сладковато-удушливым.

Эва переступила порог. Дверь мягко захлопнулась за ней.

Глава 5. Дурман

Дверь хижины Зейна захлопнулась за Эвой с глухим стуком. Внутри воздух стоял густой, неподвижный – копоть печи смешалась с ароматами трав, настоек, зажаристой дичи и кисловатого вина. Большая общая светлица, служившая и кухней, и столовой, и кабинетом, да и гостевой, наполнилась тускловатым светом от очага и трех оплывших свечей, украшавших стол посредине. Танцующие узоры пламени выхватывали из мрака призраки былого величия: резные панели и некогда дорогую мебель, давно покрытую черной паутиной копоти, осколки изразцов на печи и массивный рабочий стол – все это напоминало о временах, когда кто-то так заботливо продумывал детали интерьеров. Сейчас же былое величие было изъедено глубокими царапинами и пренебрежением. Контраст прежнего богатства и нынешнего увядания вызывал в душе жгучую грусть.

– Проходи, присаживайся сюда, – голос Зейна прозвучал вежливо и даже нежно. Он пододвинул ей стул, поставил напротив кубок с анарайским алым вином. Сам сел рядом. Глаза его, блестящие в полумраке, не отпускали из виду Эву, он продолжал жадно рассматривать ее, словно толком не веря, что она здесь. – Дичь свежая, вот только из печи. Коренья свои. Скромно, но от души, будь уверена.

Профессионализм опередил поплывший разум: прежде чем пригубить, она поднесла кубок к носу. Терпкость дешёвого спирта, кислинка забродившего сока и… Её плечи рефлекторно напряглись. Что-то в этом доме пахнет не так.

– Не бойся. Может, я и не «царский лекарь», но ума и мне хватает, чтобы не подмешивать лишнего лучшей травнице Бертена, – усмешка Зейна была кривой, туго натянутой на лицо. Он отхлебнул из своего кубка, по-прежнему не отрывая от нее глаз. – Не в моих интересах травить тебя, милая.

Помня предостережение Томаса, Эва решила воздержаться от напитка, лишь сделала вид, что она пробует угощение хозяина хижины. Заполняя неловкую паузу, Зейн принялся разрезать дикую утку на порции, а Эва тем временем продолжала оценивать жилище. Подход Зейна к ремеслу решительно отличался от ее принципов. На бесчисленных полках комнаты стояли десятки, а может и сотни пузырьков, баночек, мешочков с разным наполнением. В углу, на рабочем столе, лежала груда книг, какие-то атласы и манускрипты. Хаос царил не только на полках, но и в воздухе – смесь опасных запахов, один из которых, сладковато-приторный, гнилостный, Эва наконец узнала его, и сердце сжалось.

– Зейн… Почему у тебя в доме пахнет дурманом? – ее настороженный и чуть печальный взгляд с опаской взглянул в лицо собеседника. Чего тянуть с таким острым вопросом, если он все равно лежит на поверхности.

– Это настой от нервов… – отмахнул рукой знахарь. – Когда жители трактира пришли в деревню, они так кричали от ужаса, не могли и минуты спокойно усидеть, сама понимаешь. Я приготовил Дурманис, как видишь, они теперь более сговорчивы, – такое легкое и несерьезное отношение к седативной траве Эву сильно насторожило, и она невольно отодвинулась на стуле чуть дальше от него. – Кстати, о Дурманисе! Помнишь нашего мастера по эликсирам? Как там его звали… Петрецио? – начал он вспоминать учебу в Лекарне, мечтательно прикрыв глаза.

– Да, мастер Петрецио… Он, конечно, был ужасно строг, но рассказывал интересно. И он без конца злился на тебя, разоблачая в жульничестве, – «у меня», хотела добавить Эва, но придержала язык. Сейчас, здесь, чувствуя запах дурмана, видя так близко этот нездоровый блеск во взгляде, девушке больше всего хотелось обойти любые темы, которые хоть чуточку затрагивают глубокие нотки ее души.

– Ха, да, списывал, – Зейн с хитрой ухмылкой сделал еще глоток вина. – Но стоит отметить, что лучшие слова он говорил о моих работах только когда я списывал их у тебя, что бывало редко… Я боялся просить тебя о помощи слишком часто. Знаешь, как это было ценно, когда ты выглядывала из своей неприступной крепости и давала списать? Мне было страшно потерять твое, пусть и малое, но расположение своей настойчивостью.

– Да ладно тебе, какая еще неприступная крепость? Я всегда помогала с работой, если ко мне обращались с просьбой, – Эва задумчиво напрягла память. Неужели вся ее влюбленность упиралась в ее же гордость? Не могло же такого быть…

– Ну нет. Ты на всех смотрела надменно. И на меня. Словно твоя взгляд шел куда-то насквозь, ни улыбки, ни намека, будто я и не стою рядом… Знаешь как это сложно, ведь ты мне всегда… всегда казалась родственной душой.

Тяжелый груз лег на плечи Эве. Может быть, та гадалка была права и он правда ее судьба? Светлые волосы, россыпь веснушек на переносице и скулах – всё подходит… И что же, получается, ее и правда ждет вот такое будущее? В этой заброшенной хижине в куче грязи и копоти, рядом с человеком, который не видит ничего плохого в том, чтобы пичкать пострадавших дурманом просто ради их покоя. Рядом с человеком, который готов стать палачом калеке. Неужто ему все равно на губительный эффект, который дурман оказывает на разум? Разлагая его изнутри. Да и как она могла смотреть сквозь него? Напротив, она видела его слишком четко. Харизматичный, обаятельный, мастер остроумного слова, вечный любимец всех девчонок… А сейчас! Как же стыдно, что она не видела дальше своего носа и блаженно растекалась от его улыбочек. Девушка тяжело вздохнула и нервно поджала губы.

– А помнишь как нам гадали путевые бабки-знахарки? – Словно прочитав мысли продолжил Зейн, – Мне они тогда рассказали про жизнь в деревне и жену-красавицу. Видишь, их предсказания сбылись! Почти полностью. А что они рассказывали тогда тебе, а? Еще помнишь? Вот рыженькой нашей знахарки предсказали рождение близнецов, она все готовилась к появлению двойни, а родила сразу троих! И жива, что поразительно, – он с ухмылкой откинулся на спинку стула, деловито держа в одной руке кубок с вином, другой рукой перебирая свои амулеты на шее.

– Да чепуху любовную нагадали какую-то… – Румянец залил щеки девушки, что явно было отмечено Зейном, раз его улыбка расплылась так широко, обнажая белоснежные зубы.

– Мне даже жаль, что ты не догадывалась о моих чувствах к тебе тогда, в Лекарне, – Зейн наклонился ближе и заговорил. Запах от него стал гуще: вино, пот и тот самый сладковатый шлейф дурмана. Он заговорил почти шепотом: – Я был влюблен, Эвтилия. По-настоящему. Все мои попытки списать… неуклюжий поиск ключика к твоему гордому сердцу. Запертому наглухо.

Жар снова охватил лицо. Смущение боролось с нарастающей тревогой. Почему сейчас? Зачем? Она промолчала, нервно сжимая кулаки под столом.

– А теперь… Ты царский лекарь, живешь при дворце, – в голосе прозвучала горечь. Он вновь отпил из кубка. – Скажи, неужели я тебе не нравился тогда? Впрочем, опустим… Расскажи лучше про работу при дворце. Какие у лекарей покои, не многим лучше моих хором, а? И знать правда такая капризная, как в кабачных балладах?

Эва нехотя описывала скромные комнаты, добавила пару слов про работу, больных. Она чувствовала, что Зейн насквозь пропитан завистью, потому старалась придать своим словам непринужденный и скучающий оттенок. Не сложно было увидеть, как его пальцы впиваются в край стола, как взгляд скользит по обшарпанным стенам, залатанному рукаву. Он ненавидел эту нищету, но играл роль равного. «Я не хуже ваших дворцовых лекарей, знаешь ли!» – вырвалось у него, но фраза повисла в воздухе фальшью. Взгляд девушки упал на царящий вокруг беспорядок, на стопки литературы на столе. Среди которой на этот раз была замечена одна черная книга в потертом переплете. На корешке силуэт волка. «Точь-в-точь как у Томаса». Но выглядит книга немного иначе, явно массивнее и толще.

– Так куда путь держите? – вопрос прозвучал внезапно, громко. Зейн уловил ее взгляд на книги, но промолчал. – С тем купцом и братом… Судя по маршруту, вы шагаете в Морхейм, угадал?

Эва замерла.

– Да, – выдохнула она, понимая, что ложь не прозвучит так убедительно, как частичная правда.

Лицо Зейна исказилось. Вены на шее набухли.

– Гнездо гадюк… Морхейм. Ха! Да они понимают лишь звон монеты и вкус боли – Он вскочил, зашагал, его тень металась по стенам. – Не надо тебе туда. Останься здесь, прошу! Брось эту глупость. Останешься в Акариос, саботируешь ваши торговые делишки, вместе вернемся во дворец. Или лучше! Вместе… раздавим их. Знаешь, пару недель назад я даже пытался, они остановили свой лагерь чуть ниже по реке, я хотел отравить воды, чтоб они не успели даже пикнуть перед смертью. Но концентрация вышла не та, они легко отделались. Но сейчас, с твоими навыками…– его глаза горели лихорадочным блеском. – Ты в разы умнее Петрецио, победа будет наша!

– Зейн, нет! – Эва вскочила следом, отпрянув в другой конец комнаты. Тошнота подкатила к горлу от этой бешеной ненависти. Так, может, это нападение на трактир было не жестокой волей, а местью за его выходки? Может, все эти люди во дворе умирают из-за его мрачной воли? – Это живые обычные люди. Как ты, как я. А ниже по реке есть еще не одна деревушка, о них ты думал? А о твоих соседях по деревне? Может, они сейчас…

– Обычные люди?! – почти шепотом перебил он, но, увидев ее бледное, отвращенное лицо, стиснул зубы и шумно выдохнул. – Ладно… не будем, прости за всё вот это. – Он вернулся на стул, провел рукой по лицу, приводя себя в какой-то порядок, затем продолжил говорить, не отрывая глаз от Эвы: – Просто ты… не видела того, что видел я.

– Скажи, откуда вся эта… ярость? – Девушка вернулась за стол, ее голос обеспокоенно задрожал. Каким бы Зейн ни был сейчас, он остается ее учебным соратником, от чего душа разрывалась на клочки из жалости.

Знахарь уставился в пламя свечи. Глаза стали пустыми.

– Где-то год назад они пришли в мой дом. Ворвались в наше поместье. – Голос сорвался на хрип. – Отца и мать они забрали с собой, сестра исчезла. А я… – Он опустил взгляд на свои ладони. – Сбежал. Теперь я здесь один, в хижине, на которую обменял свои фамильные перстни. – Взгляд его скользнул к рабочему столу, возможно, к той самой книге. – Были те… кто предложил руку помощи. Но я… – Горькая усмешка проскользнула наружу. – Им не подошел. Слишком агрессивный. Не вписался в их… благородные игры. Выбросили. Как отработанный жмых.

– Зато сейчас ты нашел место, где люди в тебе нуждаются. Ты становишься для них спасением и утешением. Не забывай об этом.

– Ну да, конечно… Ты права, – Зейн направил взгляд в темное ночное окно. – Слушай, так кто эти твои спутники? Брат, видно, что из гвардии, а вот купец…

– Он работает в Дункае, – Эва поняла, что самый лёгкий способ «игры» – это недоговаривать истину. – С-седрик очень закрыт, я мало что о нем знаю…

В воздухе вновь повисла неприятная пауза. Зейн ушел в свои размышления. А Эва решила встать и чуть пройтись, выдумывая повод пойти назад, к спутникам. Но когда она подходила к рабочему столу, кивнула на ту черную книгу:

– А что вот это? Стихи? Роман? – прозвучало из уст, хотя в голове гудел вопрос: «Что за литературные пристрастия связывают такого падшего человека, как Зейн Вальроз, и стойкого, надменного и даже величественного Томаса Сен-Мора?»

Мужчина встал и, жадно изучая лицо девушки взглядом, начал отвечать протягивая слова мягко, тихо и вновь нежно:

– Стихи? Нет. Это… штучка посложнее. Как и мои мысли, – Он подошел поближе, – Весь вечер репетировал как именно я расскажу тебе, что ты поразила меня во время нашей утренней встречи. Ты изменилась, стала ярче, – Зейн обошел девушку стороной, проведя рукой по ее волосам, – И я очень рад, что ты согласилась прийти. А слов найти не могу, представляешь? Давай начнем с начала. Мне нужна лучшая травница Бертена. Есть один сложный атлас, вот там, на столе под книгами, только на твой острый ум осталась моя надежда. Подсоби, а?

Теперь, когда он оказался рядом, запах сладкой гнили чувствовался до боли остро. Дурманис для бедствующего народа? Точно ли для него одного? Может, и морхеймцам он его подмешивал, чтобы те понемногу спятили… Эва медленно переставляла ноги, подходя ближе к столу с атласом. Зейн неспешно подошел сзади. Они вместе наклонилась над схемами, стараясь сосредоточиться на рисунках аконита. Его дыхание прилипало к шее.

– Видишь манускрипт? – Его рука легла ей на плечо, пальцы впились в ткань, а тихий мурчащий голос звучал прямо в ухо. – Тут редкий алкалоид…

Эва плавно отвела руку, сделала шаг чуть в сторону, подальше от Зейна. Внутри все замерло от предчувствия надвигающегося ужаса.

– З-здесь дозировка спорная. Возможно, ошибка…

– Нет! – перебил он резко. Рука жестко обвила ее талию, грубо притягивая обратно, к стене, в угол. – Ты не так смотришь! Ближе! Надо… – Голос хриплый, животный. Он прижал ее к столу, надавив всем телом, весом. Холодная, грубая поверхность дерева впилась в плечи и руки девушки сквозь легкую ткань платья. Дурманящий смрад заполнил легкие. Его левая рука рванулась вниз, цепко схватив складки юбки, грубо задирая. Шершавая, липкая от пота ладонь скользнула по обнаженному бедру, оставляя омерзительный тактильный след. Правая рука схватила сзади за шею, опускаясь к ребрам, к корсету.

Оцепенение длилось миг. Взгляд проскользил по столу, по знакомым этикеткам: синий витреол, белый мышьяк… Нет, это насмерть. Вот! Тяжелая рука сквозь шок и страх схватила баночку с белесой пылью – толченый известняк, раздражитель слизистых. С рычащим воплем, в котором смешались ярость и первобытный ужас, она швырнула белесую пыль ему прямо в лицо, целясь в опьяненные, безумные глаза.

– А–а-аргх! – Зейн взвыл, зажимая свое лицо руками. Пыль слепила, жгла, вызывая гадкий кашель.

Эва кинулась к двери, дрожащей рукой дергая щеколду… Ледяной ночной воздух. Чистый. С запахом прелой травы ударил в лицо, обжигая легкие сладким освобождением. Она слепо вылетела на крыльцо и, не заметив порожек, упала на колени. Адам уже стоял у входа в дом.

– Эва! – Его низкий голос пробился сквозь звон в ушах. Он быстро и осторожно поднял ее. Лицо гвардейца, озаренное светом из двери, выглядело устрашающе грозно, оно было переполнено яростью. – Он тебя тронул?! Живьем сдеру шкуру с ублюдка!

Он отодвинул ее к стене: «Стой здесь!» – и ворвался внутрь. Эва, прижавшись к холодному бревну, слышала глухой удар, сдавленный стон и низкий, звериный рык Адама:

– Тронешь ее хоть еще один раз, и я обещаю, вернусь и отрежу твои похотливые ручонки у корня, тварь! Сгниешь здесь же, в своей вони и крови. Понял?!

Через мгновение Адам выскочил на крыльцо, дыхание хриплое. Взял Эву под руку крепко, но не больно, и молча повёл к дому старосты.

В сенях ждал Томас. Он не спрашивал. Его каменное лицо, озаренное светом лампад, было красноречивее слов. Взгляд прошелся по бледному от страха лицу, грязной юбке, дрожащим рукам, следу крови на костяшках гвардейца. «Я же предупреждал», – говорили его ледяные, обеспокоенные глаза. Но вслух он не произнес ни слова.

Эва не выдержала такого осуждающего взгляда. Она развернулась и, хромая, вышла в кладовую, захлопнув следом дверь. Прислонившись спиной к стене, соскользнула вниз, на пол. Дрожь била, как в лихорадке – сначала мелкая, как от холода, потом крупная, сотрясающая все тело. Она впивалась пальцами в плечи, пытаясь сдержать рыдания. Унижение, грязь, леденящий страх, липкое чувство своей собственной глупости, наивности – всё смешалось в ком, перекрывающий горло. По лицу потекли горячие обжигающие слезы. Она задыхалась между беззвучными рыданиями, грудь судорожно вздымалась, а в ушах стоял звон.

Дверь скрипнула, и вошел Томас, держа в руке горящий подсвечник. Он молча взглянул на этот сгусток боли и страданий. В его глазах не буря, ураган гнева, такого холодного и страшного, что стыла кровь.

– Что именно он сделал? – тихий вопрос повис между стен.

Она мотала головой, не в силах выдавить ни звука. Слёзы безостановочно катились по лицу. Она уткнулась лицом в колени, пытаясь спрятать своё уязвимое состояние, трясясь при этом всем телом, как бедная мушка в паутине.

Томас оставил подсвечник на сундуке и молча вышел. Через пару минут он вернулся с дымящейся чашей. Простой чай из сушеной мелиссы и листков смородины. Чистый, успокаивающий запах. Он опустился на корточки недалеко от Эвы, ставя неподалеку чашу с чаем.

– Пейте. Мало-помалу, – смесь просьбы и приказа прозвучала мягко, осторожно.

Томас хотел было встать и уйти, но Эва на миг подняла на него красные глаза. В них был такой немой ужас и беспомощность, что он внезапно замер. Сам не ожидая от себя, он также сел на пол у стены, прислонившись к ней спиной, в полушаге от девушки.

Кладовая, выполняя свою непосредственную функцию, собрала в себе всё: и дрожь плеч, и растерянное молчание, и удивленный писк мышей. Томас не смотрел на нее, но принялся делать то, что умел лучше всего. Заговорил. Его голос был спокойный, монотонный, как успокаивающий шум дождя.

– Дорога завтра будет несложной, – начал он, глядя куда-то в угол на тень от подсвечника. – Лес тихий, старый. Дубняк сменится сосняком. Под ногами будет хвоя, мягкая, как ковер. А воздух… На рассвете он особенно хорош! Холодный, прозрачный, пахнет мхом и той самой хвоей, что под ногами. И влагой. Как будто весь мир только что родился и дышит впервые, – он сделал небольшую паузу, прислушиваясь к тишине кладовой, нарушаемой лишь ее прерывистым дыханием. – Вон тот флюгер на кузнице… Скрипит. Слышите? Как скулящий пес на привязи. Но скрипит так интересно. То он печально жалуется, то поет, да так тонко, словно лютня. Интересно, мастер забыл его смазать или нарочно оставил музыкантом? – Взгляд Томаса осторожно коснулся Эвы, затем прошелся по сундуку, подсвечнику. – Какой узор… Видите, здесь, на крышке? Похоже на карту. Не Бертена, нет. Горы какие-то фантастические, реки… Может, столяр видел такие во сне? Или просто доска с сучком так легла…

Он не ждал ответов. Просто заполнял пугающую тишину звуком своего ровного голоса, выстраивая мост из нейтральных, отстраненных образов обратно в реальность. Эва слушала сперва уткнувшись лицом в колени, погруженная в свои пугающие мысли и воспоминания. Затем слова дипломата стали просачиваться в ее ум, отвлекая. Дрожь начала стихать волнами: сначала перестали трястись кисти рук, ослабли пальцы, отпуская плечи. Потом дрожь отступила от груди, позволив спине расслабиться о стену. Наконец, утихли внутренние судороги где-то там, в глубине тела. Дыхание выровнялось, стало глубже, хотя еще прерывалось остаточными всхлипами. Свинцовая усталость накатила, сменив адреналиновую бурю. Чай она так и не пила, но теплый пар от чаши и знакомый запах мелиссы стали лучиком покоя в этом море стыда. И она оценила сам жест. Такой странный и неуклюжий! Сидеть здесь, в кладовой, с ней рядом на грязном полу. Она была уверена, что он придет с нотациями. Но нет. Ледяной ком под сердцем понемногу таял. Когда ее дыхание окончательно выровнялось, а плечи перестали вздрагивать, Томас замолчал. После нескольких минут в полной тишине под огарочком свечи, он встал.

– Позвольте, – сказал он, протягивая ей руку, помогая встать. Эва взялась за его черную перчатку и про себя на миг обрадовалась, что это всего лишь перчатка. Не пальцы, не кожа, не руки. Все это сейчас в ее представлении было воплощением той бесчеловечности. А тут всего лишь перчатки.

Как только она встала, тут же отпустила Сен-Мора. Он приоткрыл дверь, пропуская ее вперед.

– Доброй ночи, госпожа цветочница Бовель, – сказал он тише обычного, добавив с тихой усмешкой: – И всё же зря вы воздержались от чая… Лучшего в этих краях, между прочим.

Утром Эва вышла раньше всех, чтобы проверить раненых. Она передвигалась по деревне как завороженная, всячески избегая даже взгляда на хижину Зейна. Осмотрев повязки, она отдала распоряжения старосте о последующем уходе за тяжелыми больными. Наконец, она направилась к колодцу возле кузницы, чтобы пополнить флягу в дорогу. Подойдя ближе, застыла. У стены, возле лавок, стоял Зейн. Словно ждал. Лицо серое, землистое, глаза красные, ввалившиеся, с темными кругами. На скуле – лиловый синяк от кулака Адама.

Эва остолбенела, страх сжал глотку. Первым делом, она оглянулась – сзади, во дворе уже были люди. Адам стоял недалеко, у коновязи, настороженно наблюдая за ними.

– Эвтилия… – голос Зейна был хриплым, прерывистым. – Дай минуту, выслушай. Я… не переживу, если ты уйдешь, не послушав.

Она сделала шаг назад, рука сжала складки платья. Взгляд уже подметил большой деревянный сук слева от колодца.

– Говори. Отсюда. Шаг ближе – закричу, – голос звучал уверенно и жестко, хотя внутри всё дрожало.

Сжав кулаки до побеления костяшек, Зейн кивнул.

– Вчера… Я был не в себе. Совсем. Дурманис… Я сомневался, работает ли, решил проверить на себе. Он проник в мой мозг, напомнил мне, что я остался… ни с чем. А затем встретил тебя… – голос сорвался, – ты въехала в нашу дыру как солнышко на небо, как мое спасение. И я тогда подумал: «Вот она, моя верная птичка, мой ключик к жизни». Ты живешь при дворце, такая нужная, умничка. И я… Я захотел частичку этого света себе. Мой мутный мозг не придумал ничего лучше, чем взять частичку силой. Получилось… мерзко. Знаю. – Он закрыл глаза, из глаз пошли слезы. – Прости меня… И ты сейчас уйдешь, исчезнешь навсегда, как и Орден! Волчий Коготь уже зацветает, и мой мир рушится на глазах…

Волчий Коготь еще не цветет. Не должен… Слова Рия! Эти двое говорят о чем-то одном. По спине девушки пробежала дрожь.

– Не надо. Даже не начинай. Я не виновата, что ты во мне что-то там увидел. Я никогда не была твоим лучом, Вальроз, и ни за что не буду им, – голос Эвы звучал гордо, громко, как раскаты грозы. – Твой свет ищи в себе сам. Между решением травить свой мозг Дурманисом и чувством вины за смерти людей вчера вечером. Ты травил реку дурманом, морхеймцы здесь не случайные гости. Это ожидаемая плата за твои поступки, – она сделала шаг вперед, глаза горели. – Оглянись же! Вокруг люди с разорванными животами и отрубленными руками! Им нужны твои здравые навыки! Твой ум! Сейчас! Пока ты строишь планы мести, они прямо сейчас умирают.

Она практически развернулась от его жалкого вида, чтобы направиться к путникам. Но он подал голос:

– Это я… – провыл он вдруг виновато, по-собачьи. – Я подговорил тех гадалок. Хотел… чтобы ты, чтобы мы…

Он не успел договорить. Откровение настигло Эву. Все ее юношеские волнения, мечты, неловкий стыд… Его постановка и манипуляции?

– Довольно, – перебила она ледяным тоном. Резко развернувшись, она пошла прочь. Не оглядываясь. Ком подкатил к горлу от его гадкого голоса, его вида, от всей этой ненужной правды. Быстрым шагом Эва дошла до Томаса и Адама к коновязи. Дипломат изучал ее взглядом – оценивал результаты беседы со знахарем, ища возможные ущербы, трещинки. Но нашел в ее глазах блеск победы, притаившейся где-то там между горечью и жалостью.

– Мы выезжаем? – бросила Эва, не глядя ни на кого. Голос прозвучал четко, как команда. – По коням.

Она не видела, как Адам и Томас обменялись взглядом. Но когда Адам подал ей поводья, в его глазах читалось молчаливое: «молодец». А Сен-Мор лишь кивнул, и пусть его лицо казалось бесстрастным, но уголки губ поднялись в едва уловимом уважении.

Путники тронулись, оставляя позади сам Акариос и тень человека, бывшего когда-то несбыточной мечтой, а ставшего горьким уроком. Дорога к Великой горе продолжалась, и теперь Эва ехала с новым колючим и в то же время успокаивающим знанием: юношеские иллюзии мертвы. Остались старые добрые долг, путь, вера в добро и ремесло, а всё остальное – шелуха и чепуха. Но… «Волчий Коготь зацвел»? Что это значило? Вопрос время от времени всплывал в подсознании даже в таком непростом утреннем воздухе.

Глава 6. Между строк

– Здесь, – Адам указал жестом на полянку у ручья, зажатую стеной темных деревьев. Его голос был хриплым от дорожной пыли. – И вода под боком, и ельник густой. Безопасно и укромно – в общем-то, то, что надо.

Сен-Мор молча кивнул, оценивая местность взглядом, который проникал за красоту сумерек, выискивая уязвимые проходы и возможные мертвые зоны. Эва плавно слезла с коня. Ледяная пустота после Акариоса все еще отдаленно сковывала изнутри, а стыд от воспоминаний о Зейне булькал где-то там, в груди. Она принялась помогать Адаму развьючивать коней, делая все без задумки. Ее тело двигалось само по себе, а разум погряз среди запахов дурмана и ощущений грубой руки на бедре.

Пока Томас осматривал периметр временного лагеря, Адам осторожно положил руку на вьюк рядом с Эвой. Его голос, обычно такой уверенный, звучал негромко и сдержанно, словно он пробовал погладить беззащитного котенка:

– Эва… Прошла неделя. Ты почти не смотришь в глаза, постоянно молчишь. Как ты вообще? – он тревожно посмотрел на нее, даже не надеясь, что та ответит ему взглядом.

Её пальцы замерли. Голос дрогнул:

– Лучше. Спасибо, – она тяжело вздохнула, пытаясь отыскать хоть какие-то слова. – Эти… воспоминания. Меня каждый день прошибает изнутри от одной легкой мысли об этом всем. И стыд… Какой-то бескрайний, безобразный стыд! Всё никак не могу понять, когда именно я ступила не туда. В какой момент оплошала… Платье скромное, никаких двусмысленных взглядов. Флирт и кокетство вообще не моё! Почему он решил со мной так… И я абсолютно не могу понять. Как? Как он, человек, которого я знала, в которого была даже… влюблена в юности. Как же такое могло случиться? – в её глазах читались не слёзы, а растерянность и тяжелый груз недоумения.

Адам отвернулся. Ему было сложно такое слышать, это чувствовалось. Между ними с Эвой зародилась надежная дружба, ведь она была так похожа на его сестер. Отчего видеть ее сейчас, искать нужное слово поддержки было сильно трудно. Он поправил седло и, сурово нахмурив брови, сказал:

– Грязь и стыд – на нём, Эва. Только на нём. Не придумывай себе вину, не было ее, – Адам повернулся к ней, и в его голубых глазах читались забота, жалость. – Ты этого, наверное, не помнишь, но именно ты справилась тогда, сама. Ты выбралась из его хватки, из дома! Сама! Своим умом и хладнокровием. Поверь моим словам, ты сильный воин, не добыча. – Он положил руку на её плечо, крепко и уверенно. – Забудь об этом уроде как о гадком сне. Ему еще повезло, что с руками остался тогда…

В этот момент вернулся Томас. Он явно слышал большую часть разговора. Его карие глаза, холодные и проницательные, внимательно изучали собеседников.

– Капитан прав, – произнес он ровно, стряхивая невидимую пыль с перчатки. Его голос звучал, как всегда, уверенно и чётко, но в нём чувствовалась необычная нота… Даже не жалости, а скорее жёсткого признания факта. – Зейн Вальроз пал. Точка. Увы, но иногда случается… Уверяю, вашей вины в том нет и быть не могло, – он осторожно взглянул сперва на Эву, на ее растерянный вид, мельком взглянул на подол платья, который она теперь без конца поправляла, затем уставился куда-то вдаль, отстранённо. – Давайте рассуждать. Вальроз мог завидовать вашему положению, ведь вы теперь намного выше деревенского знахаря по статусу, хоть начинали путь с одной точки. Он мог поддаться панике и жестокости вокруг, вымещая всю эту агрессию в такой грязный акт. Нарушение чувств эмпатии под действием дурмана, желание заполучить контроль хоть над чем-то в своей жизни… Причин может быть множество, согласны? И ни одна не оправдает его. Среди возможных причин точно нет влюблённости в вас или чего-то подобного, это не любовь… Знаете, люди иногда склонны идеализировать свои воспоминания о былом. Что-то мне подсказывает, что и в годы вашей учёбы он не был мужчиной чести. В тот раз, к несчастью, именно вы оказались под рукой, стали случайной жертвой… – Он сделал паузу, и на его лице мелькнула улыбка. – Хотя, должен признать, жертвой, проявившей поразительную смекалку в самозащите. Известняк! Умно. Не каждый лекарь способен так быстро перейти к боевому применению фармакопеи. – Он кивнул, и в этом кивке было больше уважения, чем в любых сказанных словах. Затем он повернулся к Адаму и с улыбкой добавил приказ: – Капитан, разводите огонь. Мы умираем от желания вновь отведать вашей стряпни.

Костер разгорелся быстро, алые языки плясали, отбрасывая гигантские, угрожающие тени на стволы деревьев. Запах дыма, смолистой хвои и влажной земли смешивался с ароматом похлёбки. Эва сидела, поджав ноги, устремив взгляд в огонь. Слова Адама и даже колючий комплимент Томаса согревали изнутри, как глоток горячего чая. Ненадолго, но дышать стало легче. Кто бы мог подумать, что этот могучий воин со взглядом коршуна и этот хитрый высокомерный аристократ смогут смягчить боль внутри!

И всё равно в конце дня мысли начали метаться не туда. Но вместо того, чтобы с головой утонуть в них, Эва силой заставляла их перейти в другое русло, лишь бы выжать из ума остатки Вальроза. Пусть это будут мысли о трактирах, о похлебке, об Акариосе, о родных в Миадет, о миссии. О Морхейме… И в голове внезапно всплыло слово. Как вовремя! Пусть будет слово.

– Когда-то в одной книге мне попалось слово, которое я всё никак не могла применить в жизни… – чуть неуверенно нарушила лесную тишину Эва. – Оно такое сложное, неказистое, не могу вспомнить. Но, кажется, вот теперь я его поняла.

Адам шумно выдохнул, вернувшись к еде. Томас явно испытал интерес, раз решил прикрыть свою книгу и оставить внимательный взгляд на девушке.

– Эти морхеймские солдаты в Акариосе… Они же просто чьи-то фигурки в дурацкой игре. Им приказали – они идут, вот и всё. Может, даже верят, что они еще и правы.

Думаю, это результат запихивания чего-то определенного, «нужного», в мозги людей. Их растят с убеждениями, что они правы и их поступки имеют ценный вес. А вот жизнь «врагов» так, пустячок, бессмыслица… Жаль их почему-то. По-настоящему жаль… Как жаль и того юношу в Зейне, которого когда-то придумала я. Тоже жертву чьей-то лживой пропаганде о его исключительности? – В её голосе прозвучало столько тяжелого сочувствия и усталости…

Гвардеец усмехнулся коротко, беззлобно. Он достал свой нож и принялся чистить им корень лугового хрена в похлебку, четким, отточенным движением.

– Тебе жаль солдата врага. Трогательно, конечно, но сразу чувствуется, насколько далеко ты от поля боя, – он протянул миску Эве. – Нас учили: лучший враг – мёртвый враг. Легко и просто. Хотя знаешь… – он задумался, черты его лица в колеблющемся свете костра смягчились, стали моложе, даже грубый шрам словно чуть растворился. Он провел большим пальцем по лезвию ножа и добавил: – …Один сержант у меня был. Говорил: «Самое главное оружие солдата – ножны. Если солдат умеет вовремя сохранить жизнь, значит, он понимает свое назначение». Но это всё так непросто. Особенно в грязи и крови, когда вокруг ад… – голос Адама стал тише, а взгляд задумчиво ушел куда-то вглубь леса. – Он говорил, что вот тогда и узнаешь себя по-настоящему: мясник ты или человек, способный увидеть человека даже в глазах врага. Редкой птицей был тот сержант. Нынче такие взгляды не в почете, конечно. Тем более когда морхеймские псы бухтят на границах. Это очень опасное дело – быть милосердным на войне.

Томас тоже решил поддержать диалог, окончательно убрав книгу в черной обложке.

– Ваша жалость, госпожа цветочница, понятна, – начал он уверенно, решительно. – Однако, это роскошь наблюдателя. Солдаты – лишь расходный материал политики. В особенности политики Морхейма… – Он сделал паузу, и в ней слышалось глубокое понимание вопроса, граничащее с отвращением. – …Морхейм как кузнечный мех у подлого соседа – ему так захотелось, и вот он раздувает пожар на участке неприятеля. А потом этот «сосед» так вовремя появляется с ведром воды, чтобы потушить пожарище и потребовать за «помощь» кусок земли… Не сомневайтесь, серебро бертенских повстанцев морхеймской штамповки, а любые «защитные операции» Морхейма у наших границ с Анараем – не жест доброй воли.

Он хмуро чертил веткой на влажной земле какую-то схему: линии, стрелки, границы.

– Люди везде люди. Они хотят сытно есть, удобно спать, растить своих детей. Многим совершенно не важно, откуда будет монета… А правительство Морхейма и радо, используя людей как свой ресурс. Их ценности так банальны: контроль, земли и золото. – Он резко стёр схему сапогом, напряжённо продолжая свои размышления. – Одни морхеймские монархи умели прикрывать свои манипуляции шёлком дипломатии, вполне талантливо, к слову. Достойные результаты и для Морхейма, и прочих стран. Нынешние… – Ледяная усмешка тронула его губы. – …предпочитают ум тонкими стратегиями не напрягать, идут от простого. И да, слово, которое вы хотели найти, видимо, индоктринация…

Его слова горьким осадком повисли в воздухе. Эва смотрела на него, и впервые за эту поездку её охватил не страх перед острым словом или взглядом, а холодный ужас перед глубиной его понимания. Он знал механизмы изнутри. Видел, кожей ощущал шестерёнки и пружины политического механизма. Она заметила, как его пальцы бессознательно сжались в кулак на колене. Словно только так он мог дать выход внутреннему напряжению.

Ночь опустилась на поляну, чёрная и густая, как смола. Костёр догорал, оставляя горстку багровых углей. Сен-Мор встал, бесшумно поправил дорожный камзол.

– Первую часть караула беру на себя. Капитан, отдыхайте. – Его взгляд скользнул по задумчивой Эве, которая сидела у огня, завернувшись в тонкий плащ. – Вы тоже постарайтесь поспать.

Затем он растворился в темноте. Адам, зевнув, улегся близ поваленной ольхи калачиком. Скоро его дыхание стало ровным.

Мысли о Миадете, о знахаре, о мрачной картине мира метались, как перепуганные птицы, в голове девушки. Студёный воздух леса пробирал до костей. Даже плотная подстилка не спасала от дрожи в мышцах.

Спустя какое-то время мучений она ощутила, как нечто мягкое и тяжелое окутывает ее тело. Воздух щипал лицо, но тело было покрыто плотной, тяжелой тканью. От неожиданности каждая мускула тела замерла. Эта ткань пахла бергамотом или лимоном, чем-то похожим на кедр и, кажется, шалфеем. «Ну, вряд ли это шкура медведя, уже хорошо». Она смогла чуть приоткрыть глаза. В тусклом свете углей силуэт высокого мужчины склонялся над ней. Дипломат. Лишь ее пальцы с ужасом сжались в немой панике, но она быстро поняла, в чем дело. Он накидывал на неё свой дорожный шерстяной плащ. Пальцы его двигались с неожиданной осторожностью, поправляя складки у её шеи, укрывая от холода. На мгновение его взгляд задержался на её лице – спокойном, как ему казалось, во сне. Потом он бесшумно отступил, растворившись в тени.

Под тяжелым плащом, пропитанным «явно не медвежьим запахом», ей стало наконец-то тепло. Мускулы, сведенные холодом и страхом, потеплели, расслабились. Дрожь утихла не только в теле, но и глубоко внутри, там, где клокотали обрывки кошмаров. Наконец она уснула по-настоящему, убаюканная теплом и мерным шагом караульного.

Ближе к рассвету плащ бесследно исчез. Когда Эва открыла глаза, Адам стоял у ручья, умываясь ледяной водой, Томас сидел у той же поваленной ольхи, скрестив руки на груди, опустив голову, явно спящий. Плащ аккуратно висел на суку около остальных вещей путников, словно всю ночь там и пробыл.

– Ты что, уже встала? – голос Адама был приглушенный, но точно радостный, ведь его караул, судя по всему, окончится не в одиночестве.

– Еще очень рано?

– Часа два можно было еще подремать, а там и в путь соберемся. Но раз уж ты встала, дай-ка спрошу тебя кое о чем. Как говорит наш дипломат, ты же в каком-то смысле у нас «цветочница». Подойди-ка сюда, – он показал Эве нежные лилово-голубые цветочки, которые как раз распускали свои тонкие лепестки, и чуть смущенно спросил: – От сослуживцев я слышал, что из таких цветов готовят напиток как царский кофий, это так?

– Почти. Это цикорий. Только варят не цветочки, а корень – его выкапывают, моют, сушат, обжаривают и делают порошок. И варят. Ты не пробовал?

– Нет, я и кофий не пил никогда.

– Можем сделать в пути, только помоги вырвать с корнем.

– Сейчас, – сказал Адам, поправляя свои рукава. Эва вновь заметила на них вышитые узоры. Новые. Маленькое подобие тех самых цветков цикория. Адам заметил ее взгляд и смущенно прикрыл вышивку грубой ладонью. – А, это… Еще в детстве мама научила, заодно с сестрами. Вроде как моя отдушина.

– Ты это сделал сегодня, сам? Удивительный ты человек, оказывается! Это же правда очень красиво.

– Ха, да… Только не сильно вяжется с этим уродским шрамом и мечом на поясе, а? – его усмешка не была жалостливой, скорее наполненной доброй самоиронией.

– А можно спросить у тебя? Про шрам… – Адам даже не дал возможности девушке закончить свой вопрос, как резко ответил:

– Хочешь узнать, как я стал таким завидным женихом, да? Каждая девчонка в кабаке хочет танцевать со мной, я же капитан. Видит это и бегом. Ха, в пляс! – На миг он умолк, оставив неуместные шутки. – Дурак я, вот и всё тут. Решил не службу нести, а самовольничать на поле боя. Вот и схлопотал. Зато жив остался, в отличие от… Ай, было и было.

Не нарушая тихую беседу, дипломат успел встать и даже начать собирать вещи.

– Доброе утро, господин Сен-Мор, – Эва с тонкой улыбкой встретила эти тяжелые карие глаза. – Как прошло ваше ночное дежурство?

– Ваша вежливость в такое раннее утро настораживает. Как видите, все живы, значит, все по плану, – голос Томаса звучал чуть хрипло, он всячески старался не обращать на нее внимания. – Вы готовы собираться в путь? Или будем дальше собирать букетики для принца?

Адам резко встал и принялся ритмично складывать подготовленные сумки и седла для лошадей. Внезапно раннее утро наполнилось суетой. Но Эва всё равно нашла момент сложить корешки цикория в свои вещи.

– Принц явно будет рад, что мы привезем ему веселеньких полевых цветочков. Теперь политический брак у нас в кармане, – Томас с тонкой усмешкой подвел за поводья жеребца к девушке и, поправляя манжеты своих перчаток, негромко добавил: – Вам удалось поспать в ночи, сможете продержаться до вечера без долгих остановок? Насколько помню, ночи здесь довольно… теплые.

– Спала крепко, спасибо, – вступила в игру Эва, перехватывая поводья, – словно под пуховым одеялом, – рука Томаса замерла на миг, а взгляд изучающе встретился с Эвой, – здесь, видимо, какая-то природная аномалия, может быть, горячие ключи неподалеку землю и греют. Не знаете, господин Сен-Мор? Об этом ваши карты не пишут?

– Впервые слышу, – с каменным лицом ответил Томас. Он не стал продолжать диалог, его дальнейшее молчание было куда красноречивее.

Дорога привела их к постоялому двору «Кружка картошки». Шум, гам, запахи конюшни, жареной дичи и збитня. Пока Адам договаривался о ночлеге, Томас изучал доски объявлений. Хотя Эва была уверена, что он смотрит поверх досок, изучая толпу людей вокруг. Но нет, что-то с доски он все-таки снял и аккуратно сложил во внутренний карман камзола. В это время к ним подошла группа людей: пожилая полная дама с расписным платком на плечах, не менее пожилой мужчина с хитро уложенными усами и юная девушка лет семнадцати, с живыми бирюзовыми глазами и густым румянцем.

– Господин Сен-Мор? Томас Сен-Мор, неужто вы? – воскликнула старушка. В её голосе звучало искреннее удивление и радость.

Он обернулся. На лице мелькнула сдержанная улыбка.

– Госпожа Иветта. Господин Ренар, Юзель! Какая приятная неожиданность. Далеко вас от поместья занесло, куда-то едете? – Лёгкий, безупречный поклон.

– Ох да, долго едем… В Дункай на сватовство так-то, – пояснила старушка Иветта. – Наша дочурка выходит замуж! За одного бортника, владельца добротных пасек. Человек он надёжный, Ренар давно знаком с его семьей. Вот едем на сватовство, а там и на свадебку останемся, – лицо Юзель еще больше залилось краской. Она смотрела на Томаса с нескрываемым восхищением.

Дипломат представил спутников со свойственной ему непринужденностью, не желая акцентировать на них свое внимание, но понимая, что так или иначе у старых знакомых возникнут вопросы:

– Мои попутчики. Адам, гвардеец. И Аннет, его сестра. – Лёгкое прикосновение к локтю Эвы вновь напомнило ей о правилах игры. Она вежливо кивнула. Что ж, значит, сегодня Аннет.

После общего ужина в трапезной, где юная Юзель бросала на Сен-Мора неоднозначные взгляды, а он отбивал их с вежливой холодностью, Эва ушла бродить по «Кружке картошки». Все эти притворства, беседы о несуществующих делах и дорогах сильно утомили ее. Она достаточно быстро наткнулась на небольшую комнату с дубовыми стеллажами, запахом старой бумаги и пыли. Настоящая библиотека! И не маленькая. Уединение, покой и книги – разве могло что-то быть лучше? Эва решила попытаться отыскать что-то о растениях, чтобы подробнее изучить информацию о волчьем когте. Не может он сейчас цвести. Но почему об этом говорят вокруг? С чего это вдруг все так помешались. Может, он и правда должен цвести в этом году, потому что год, хм… високосный?

Она погрузилась в пыльный фолиант о ядовитых растениях речных земель, устроившись в кресле в дальнем углу комнаты. Жалкая тощая свечка кое-как давала ей возможность разглядеть мелкие буковки страниц. Но блаженный покой был скоротечен. Дверь в библиотеку со скрипом отворилась, более яркий огонь канделябра провожал Томаса и Юзель внутрь. Юная девушка нервно теребила в руках томик романтических баллад, мельком перебрасывая на дипломата смущенный взгляд. От одного этого Эва почувствовала себя здесь лишней, но не решилась на побег. Она затаила дыхание, тихонько отложив в сторону книгу и надеясь, что её не заметят.

– Господин Сен-Мор, я так вам признательна, что вы согласились перевести для меня поэму! Я так с ней намучилась, – девушка говорила взволнованно, продолжая томно осматривать Томаса снизу вверх, пока передавала ему в руки сборник на открытой странице.

– Судя по сюжету, вы эту балладу своему жениху готовите, верно? Так… Это архаичные глаголы, здесь не «давать», а «взращивать», а этот глагол пропускается при переводе за ненадобностью. – Объяснял он ровно, без эмоций, словно профессор нерадивому студенту. Юзель слушала его заворожено, улавливая взглядом каждое слово.

– Господин Сен-Мор… Томас, – щеки девушки вспыхнули от этой дерзости назвать его по имени, дыхание участилось. – Я-я не умею так красиво и тонко подбирать слова… как вы, поэтому скажу прямо. Вы должны поцеловать меня…

Девушка затаила дыхание, с надеждой глядя ему прямо в глаза. Эва заметила, как его руки едва заметно сжались, свет канделябра подчеркнул, как его брови поднимались от удивления. Но он стоял молча, неподвижно, вынуждая девушку объясниться.

– Вы же знаете, слышали, что через неделю я выхожу замуж… И впереди меня ждёт долгая покорная жизнь бортничихи. Я вас прошу… Осуществите мою сокровенную мечту. Это же всего лишь поцелуй! Так, мелочь, пустячок… Раз – и его нет. Пусть даже по-братски в лоб или щеку. Вы, наверное, не знаете, я так давно, всем сердцем вас…

– Ваша семья проживает в поместье Рэвенсвуд всю вашу жизнь, – строго перебил Томас. – Не припомню, чтобы за это время я дал вам повод или двусмысленный шанс влюбиться в меня, это большая глупость с вашей стороны.

– Но разве сердцу нужен повод…

– Неужели вы и правда не понимаете, насколько нелепы ваши чувства? – его голос медленно и жёстко выдавал каждое слово, пока его пальцы набивали неспокойный ритм по боковому шву камзола – едва заметный жест, который не ускользнул от Эвы. – И я сейчас говорю не про классовое неравенство, на это мне, по большому счёту, всё равно. Поймите, я бы никогда не смог вас полюбить.

– Не правда, почему? Я недурна собой, обучена грамоте, хорошо танцую… Неужели этого мало для того, чтобы любить? Или, может, у вас уже есть пассия? Та ваша спутница-блондинка, например, или кто-то еще, – Томас молча наблюдал за ее страдающим и местами истеричным потоком фраз. – Скажите же наконец, почему?

– Юзель, вы так невинны и легки, ваши размышления инфантильны, а поступки безрассудны. Вы как прибрежный камень: ровная, гладкая и совершенно простая, бессмысленная. Это навевает скуку, не мужской интерес. Ваш жених, судя по рассказам, человек достойный. Он подарит вам мир, дом, любовь и прочую нужную радость, описанную вот в этих ваших балладах. Будьте умнее. Прошу вас, сохраните последние капли достоинства и закончите этот разговор.

Девушка со слезами на глазах злостно смотрела прямо на Томаса, пока тот изучал ее реакцию. Набравшись решимости, Юзель быстро шагнула к нему, стараясь дотянуться до края его губ. Но тот пренебрежительно повернул голову, словно уворачиваясь от назойливой мухи. Его взгляд, скользнувший по её растерянному лицу, был пустым, лишённым даже раздражения. Просто… ничего. Хотя, как заметила Эва, его пальцы продолжали набивать свой ритм.

– Довольно, – одно-единственное слово, произнесенное так спокойно, что резало воздух. В нём совершенно не было злобы. Только констатация факта нарушения приличий.

Юзель сжала кулачки, посмотрела на него с немой, животной обидой и болью. Она выбежала, держа канделябр с последней горевшей свечой в дрожащих руках, громко хлопнув дверью.

Затаив дыхание, Эва смотрела на дипломата. После ухода девицы он глубоко выдохнул, опустив голову. Сдержанным эмоциям пришел конец: он сперва запустил руки в волосы, словно возвращаясь к жизни и реальности, затем тяжело оперся о край подоконника, опустив взгляд на трещины древесины под пальцами. В его позе читалась невероятная усталость. А еще такое одиночество… В этот миг стул Эвы скрипнул. Сен-Мор не обернулся, лишь нашел в отражении окна ее мигающий огонек едва горевшей свечки.

– Подглядывание за чужими… душевными экзекуциями – не самое благородное дело, госпожа цветочница, – его стал другим, хрипловатым, усталым, безуспешно пытающимся звучать легко. – Или вы собираете материал для трактата о нравах циничных дипломатов?

Она вышла из тени. Подошла чуть ближе, сохраняя дистанцию. Её взгляд был оценивающим, без осуждения.

– Не думала, что вам бывает так непросто носить маски.

– Маски? – искренне удивился Томас.

– Разумеется. Получилось очень… убедительно, – Томас развернулся к ней лицом, оставив окно позади. Лунный свет уныло проникал в библиотеку, но сдержанная ухмылка на лице Томаса была отчетливо видна даже в полумраке.

– Значит, маски… Хорошо. Госпожа Бовель, мы с вами в пути вот уже почти две недели. Дюжина трактиров, постоялых домов и деревень позади. Дюжина ролей сыграно. Что же вы видели на этот раз? – спросил он с вызовом. – Ну же, я знаю, что вы всё понимаете, просто скажите вслух.

– Вы намеренно были грубы и жестоки с этой юной девушкой… Не думаю, что вы случайно так поступили. И, если откровенно, я не понимаю, зачем вы пошли таким путем, ведь вы могли потратить один миг, поцеловав ее в висок, как она и просила, без сцен.

– Что ж, представьте себя на месте этой хрупкой, безответно влюбленной девушки. Что бы вы почувствовали, услышав мои слова в свой адрес? – Томас не спешил раскрывать свои тайны, но предоставлял ей возможность увидеть суть его рассуждений. Его слова были спокойны, даже мелодичны в этой тишине библиотеки.

– Я бы решила… что вы ужасный, жестокий человек. Монстр. И, возможно, возненавидела бы вас, – Эва лишь сейчас поняла, насколько жаль ей было бедную Юзель, которой только что так хладнокровно разбили сердце.

– Верно. А если бы я дал вам поцелуй? Или мягко сказал: «Я так не могу, вы обещаны другому, вот в другом месте, в другой раз…»? – Томас резко отвел в сторону свой взгляд и продолжил: – Сердце юных девушек так любит искать оправдания мужским словам. Юзель жила бы с мечтами о том, что я все-таки однажды вырву ее из нежеланного брака, найду повод для встречи, ведь я, конечно же, абсолютно точно должен быть втайне влюблен в нее, раз уж согласился на поцелуй. Или еще хуже! Она сама бы саботировала свою помолвку из-за несбыточных мечт о нашей счастливой вечной любви.

– Вы поступили как бессердечное чудовище, просто чтобы она навсегда разочаровалась в вас…

– Иногда это единственный рабочий способ, – с тяжелым выдохом сказал Томас. – Лекарь режет, чтобы спасти. Даже если больной кричит от боли и проклинает его имя.

– А как вы спите по ночам после таких масок? – Эва с трудом обдумывала его слова. Метафора была точной и страшной. Ее вопрос не звучал как осуждение или отвращение, в ней проснулся профессиональный интерес к его внутреннему мироустройству. Томас усмехнулся.

– Хм, крепкий ночной сон для меня – роскошь, верно. Играть чудовище изматывает куда больше, чем быть им. Личина тяжела, поверьте. Особенно когда приходится ломать хрупкие вещи, – на этих словах Томас старался выглядеть отстраненным и спокойным, но что-то в его интонации выдало тяжелую давнюю усталость.

– Прошу вас подождать меня здесь пару минут, я скоро вернусь. Не уходите, – ни секунды не задумываясь, Эва быстро вышла из библиотеки.

Как иногда с ней бывало, ремесло сработало быстрее ума. Руки пошли в ход, а мысль со временем догоняет. Лишь добравшись до своих покоев, до сумки, она поняла. Ей жаль дипломата. Всей его ноши, участи. Просто по-человечески жаль. Она нащупала в сумке небольшой пузырек с настойкой. Она сунула его в карман платья, взяла кубок с водой и направилась обратно к библиотеке. Но по пути услышала женский приглушенный плач. Юзель. Эва бросила на девушку лишь взгляд, как тут же услышала в ответ череду из слез и хлюпов:

– Прочь! Что смотришь? Уходи к этому вашему гадкому, подлому…

Не задерживаясь более, Эва дошла до библиотеки. Приоткрыв дверь, она заметила, что Томас более не стоит у окна, а сидит в простеньком кресле рядом. Его веки были прикрыты, голова опущена на спинку. Словно еще чуть-чуть, и вопрос с его бессонницей закончился бы сам собой. Но после скрипа двери он открыл глаза и встал, чтобы, как всегда по этикету, встретить входящую в помещение даму. Он ведь и правда дождался, не ушел. Эва подошла к нему ближе, передавая кубок прямо в руки. Затем достала пузырек из кармана и начала добавлять желтоватые капли в воду. Томас посмотрел на кубок, затем внимательно взглянул в её лицо. Ни тени сомнения. Ни вопроса. Одним движением он выпил большую часть содержимого. Гримаса легкой горечи отразилась на его лице, но он промолчал.

– Вы что, даже не спросите, что это такое? Вам не страшно? – с ухмылкой взглянула на дипломата Эва.

– Нет. Если это не экстракт из мандрагоры Рия, мне бояться нечего, – глаза Эвы округлились. Откуда он мог знать про их незаконную торговлю ядовитыми растениями? – О! Неужели вас удивило, что у нас общие друзья? Или вы не ожидали, что я изучал кандидатов перед выбором участников миссии? Вы наивно меня недооцениваете.

Эва замерла на мгновение, внутри все екнуло. Общие друзья? Изучать? Пожалуй, это было логично и даже ожидаемо… Но теперь это значит, что ее прошлое, ее связи, ее умение обращаться не только с ромашкой – все это было ему известно? Страх, острый и холодный, кольнул под ребра. Но она не дрогнула. Вместо страха в глазах вновь зажегся вызов. Совсем как тогда, у ручья.

– Мандрагора вызывает конвульсии и пену на губах за две минуты, господин Сен-Мор. Меньше чем через минуту вы узнаете, беспечны ли вы в своем доверии.

Она сложила руки на груди и с ухмылкой уставилась на Томаса. Он поднял кубок чуть выше и произнес:

– Ваше здоровье, цветочница!

Глоток, еще глоток. Он демонстративно достал карманные часы и отсчитал еще минуту. Ни намека на страх. Он с легкой ухмылкой наблюдал за ней, как хищник за добычей, которая неожиданно показала клыки. В его усталых глазах мелькнуло что-то похожее на уважение.

– Видимо, ошиблась пузырьком, – с тонкой улыбкой произнесла Эва, когда время истекло.

– Похоже на то, – тихо ответил Томас.

– Настойка валерианы, пустырника и корней пиона. Для крепких снов после игр в монстров.

– Мои «игры» не настолько меня изнуряют, чтобы… Впрочем, спасибо.

– Думаю, нам стоит с вами разойтись, вам лучше отойти ко сну. Сейчас.

– Уверен, как и вам. Впереди сложный путь, надвигается буря.

Они молча разошлись, оставив библиотеку пустой. И лишь дрожь в стеклах эхом повторяла песни ветра за окном. Буря и правда надвигалась.

Глава 7. Рэвенсвуд

Дорога превратилась в пытку. Северный ветер, словно разъярённый зверь, выл, рвал плащи, забивал глаза колючей пылью вперемешку с ледяным ливнем. Где-то в стороне затрещало дерево – гром оглушительно сорвался с неба. Бумажные карты Сен-Мора, его единственная опора в этом хаосе, превратились в мокрую пачку бесполезной бумаги. Он пытался развернуть свою ценную, сделанную из тонкой кожи карту, прикрываясь плащом, но порыв ветра вырвал ее из рук, унеся в серое месиво бури.

– Нет! – Его крик потонул в грохоте стихии. Без раздумий Томас вонзил шпоры в бока коня, рванув за улетающей картой, пытаясь вернуть ускользающий контроль над этим миром

– Господин Сен-Мор, куда вы, стойте! – Эва кричала, но ветер проглатывал ее слова. Она видела, как его черная фигура растворилась в водяной пелене. Страх сжал ее сердце. Это была безумная погоня в хаосе стихии!

Адам, промокший до последней нитки, пригнулся к шее коня, подъехав ближе.

– Не паникуй! Он ловкий, справится! – прокричал он, но в его взгляде Эва прочла такое же беспокойство.

Сквозь водяную завесу едва угадывались тусклые, дрожащие огоньки убогих построек где-то у края дороги. Когда Томас вернулся, мокрый, с побелевшими от напряжения губами, но с картой в дрожащей руке, решение было очевидно.

– Нам надо в укрытие, вот там есть деревня, переждем дождь и двинемся дальше, – слова Эвы были наполнены здравым смыслом.

– Нет, мы потеряем время! – Томас отряхнулся, его голос был резок, как удар кнута, перекрывая шум ливня. Он снова пытался разглядеть карту, но вода заливала линии, пальцы предательски дрожали. – Мы не можем позволить себе ошибку! За этой деревней – болота! Если попадемся, прощай, неделя! Наш трактир для ночлега должен быть совсем недалеко, мы его найдем. – В его глазах горел не просто раздражение, а почти животный страх перед ошибкой, перед потерей контроля, перед… чем-то еще, чего Эва не понимала. Даже сквозь ливень и холод, она видела его состояние – не просто ярость, а глубокую, паническую тревогу.

– Томас! – Ее голос и неформальное обращение по имени заставили дипломата резко обернуться. – Мы промокли, кони еле стоят, а вы… Вам надо перевести дух. Мы сляжем здесь от лихорадки или свалимся с коней. Мы должны идти в ту деревню. Сейчас. Переждем ливень, высохнем, и тогда в покое проверим карты. Болота никуда не денутся…

Адам решительно кивнул:

– Она права, господин. В этом шторме и без отдыха – конец миссии. Риск очень велик.

Сен-Мор хотел возразить, но его тело содрогнулось от нового приступа дрожи. Он стиснул зубы, издав нечленораздельный звук, больше похожий на рык, и резко кивнул, направив коня к ближайшему огоньку деревни – жалкой лачуге кузнеца.

Деревня встретила их суровым молчанием. Напряженные взгляды следили за путниками из окон. Адам вышел договариваться о ночлеге, хотя все трое сразу почувствовали, что им здесь не рады. Угрюмый кузнец с лицом, изборожденным шрамами и ожогами, выделил им место в холодном, пропахшем сыростью и чахлой соломой хлеву.

– Будете спать здесь, на сеновале. Дядька, давай оплату вперед, – буркнул он. Его взгляд скользнул по Томасу, который стоял отвернувшись, спрятав взгляд в пол. Эву поразила эта перемена – от яростного дипломата до… человека-невидимки. – А вот этот тип пусть лежит ниже травы. Я прослежу. Уж больно он похож на этого… На графского.

– Ха, да какого графского? Господин Сэдрик обычный городской купец, – с ухмылкой ответил гвардеец. Эва была так удивлена, услышав ложь от Адама, что невольно бросила на Томаса удивленный взгляд. Тот на миг замер, но затем продолжил перебирать вещи в своей сумке, отвернувшись к стене.

– Купчий… Ну-ну, – недовольно кинув, кивнул кузнец.

Адам, осмотрев хлев, отдал монету мужику. Дипломат сбросил свой насквозь мокрый плащ, словно осел тюк с неподъемным грузом, затем съежился на подстилке у стены, отвернувшись лицом от спутников. Его плечи мелко подрагивали от холода.

Ночь в хлеву была кошмаром! Ливень продолжал бить по крыше, ветер выл в щелях. Адам был слишком напряжен после общения с кузнецом, решил нести дозор на крыльце хлева, если этот жалкий уголок под наесом вообще можно назвать крыльцом. Эва, устроившись на соломе неподалеку от Томаса, не могла уснуть. Не только из-за холода и скрипа грызунов. Сен-Мор метался. Не просто ворочался – его тело беспокойно подрагивало. Он бормотал что-то несвязное, слова тонули в шуме дождя, но Эва уловила обрывки: «…Не надо… Пожалуйста… Я сделаю лучше…», «…Отец… Она права… Я виноват…», «…Линет, Лин… Не подходи к ней… Спрячься…». Голос был полон мольбы, страха и вины. В тусклом свете Эва увидела его лицо – лоб покрыт испариной, черты лица тронуты страданиями. Он казался каким-то ненастоящим.

Жар. Она быстро встала, стараясь не разбудить, легко коснулась лба тыльной стороной ладони. Всё так! Во всю шпарит. Она аккуратно сняла с его рук мокрые кожаные перчатки. Его ладони были ледяными. А он еще решил укрыться своим мокрым плащом!

Травница действовала решительно. Сбросила с него холодную тряпку плаща. Затем взяла свой, почти сухой и накинула на него. Он вздрогнул всем телом. Его глаза мелькнули в темноте – мутные, направленные в никуда.

– Линет, там мачеха… Беги, – прохрипел он, и тут же вновь погрузился в беспокойный сон.

Сердце Эвы сжималось от неожиданной, острой жалости. Этот непробиваемый высокомерный дипломат, мастер манипуляций, чтения людей и ситуаций… его поразительные навыки были в сложном мире. Неужели он бредит о своем детстве?

Опомнившись, она подбежала к своим вещам и нашла маленькую бутылочку в темном стекле – настойка коры ивы на крепком винном уксусе. Эва отыскала дорожную железную чашу, налила из фляги пресной воды, добавила несколько капель настойки и вернулась к горячему Томасу. Осторожно положив руку на его затылок, она приподняла его голову:

– Томас, пейте-пейте, вам скоро станет чуть полегче, – твердым строгим голосом приговаривала травница.

– Уберите руки… Я сам, – быть грациозно-ловким, конечно же, у него не вышло. Зато он смог выпить настойку коры ивы, чего уже было достаточно.

Прошло несколько минут, и беспокойство Томаса начало отпускать. Его ладони согрелись, губы из бледно-синих понемногу вернулись к своему прежнему цвету. Ненадолго жар спал. Видимо, из-за потраченного дня под проливным дождем его организм не выдержал и… Хоть бы не хворь легких… В пути это слишком опасно! А как себя чувствует гвардеец?

Когда Эва вышла на крыльцо, дождь уже стих, оставив во дворе промозглый туман и хлюпающую грязь. Адам стоял у стены хлева, но его осанка, обычно такая уверенная, была странно скованной. Лицо, обрамленное мокрыми прядями волос, казалось осунувшимся, а в глазах читалась не просто усталость от дозора, а глубокая, почти физическая тревога. Он смотрел не на деревню, а куда-то вдаль, туда, где скрывалась дорога. Но, несмотря на такой разбитый вид, не было и намека на жар, горячку или нечто подобное.

– Он плох, – тихо сказала Эва, подходя. – Сильный жар, бредил. Говорил что-то об отце, мачехе… А еще так тревожно говорил про какую-то Линет. – После этих слов Адам резко сжал кулаки, а его взгляд метнулся в сторону с такой внезапной болью, что Эва на мгновение растерялась. – Это кто-то из его родни, да?

– Сестра, да….

Адам напряженно теребил рукава своей рубахи с вышивкой. Он долго молчал, глядя в серую пелену тумана, прежде чем заговорить, и голос его звучал непривычно сдавленно, лишенным обычной солдатской твердости.

– Лет пять назад я служил по одному делу в семье Томаса. У них очень… непростые отношения в семье. Жена его отца, мачеха эта, совсем слетевшая с катушек женщина. Не стоит так говорить про благородную даму, конечно. Но других слов я не найду. – Он опустил свой нахмуренный взгляд на грязные дорожные сапоги и, с трудом находя слова, продолжил: – Она не просто воспитывала Томаса с Линет. Она требовала у них такой безупречности, идеальности во всем… А если было не ее, ух, доставалось вообще всем. Посуда летала, она кричала, кидала угрозы, унижала. Ну а отец… Он был на ее стороне. Всегда. Слышал, что он лупил их в детстве за непослушание. Знаешь, Эва, за всю свою жизнь в рабочем квартале Дункая я не встречал более несчастных семей. Так ненавидеть детей, да даже если они пасынки… Мне рассказывали, что именно поэтому Томас ну вот такой. Он с детства учился слушать, слышать людей по малейшему жесту, звуку, писку лишь бы не отхватить от мачехи или папаши.

– Какой ужас… Я догадалась, что он бредил про детство, но даже и подумать не могла, что всё настолько плохо… А Линет? Она как Томас? Тоже научилась, как он, читать мысли по взгляду?

– Нет. Совершенно другая. Она строптива и непрогибаема, – Эва подметила, что его хмурый взгляд на миг посветлел. – Слушай, а что с ним делать-то сейчас будем? Насколько он плох?

– Пока стабилен, жар на время спал. Думаю, это ветров грипп, но… Если это легочная хворь, здесь ему будет сложно помогать. Нам нужен трактир, постоялый дом, да хоть что-то… Не хлев с крысами.

– Рэвенсвуд, – Адам произнес слово с тяжелым усилием, как будто оно обжигало язык. Он замолчал, его скулы резко двигались, будто он стискивал зубы. – Здесь ехать недалеко, там ему помогут. – Он умолк, но напряжение в его спине, в сжатых кулаках говорило о невысказанной ярости. – Этот жар… Знаешь, я думаю, это не от дождя. Это проклятое прошлое… добралось слишком близко к нему.

– Дождь стих, можем ехать, – Сказала она тихо. Эва совершенно растерялась от рассказов Адама. Он так глубоко и чутко рассказывал о боли и прошлом Томаса, словно это была и его личная трагедия тоже.

– Рискнем? – спросил Адам, и в его голосе звучал немой вопрос, обращенный скорее к самому себе, чем к Эве.

Она взглянула на дверь хлева, за которой страдал человек, чье детство было адом, а взрослая жизнь – крепостью, построенной на почве страха. Риск? Альтернативы не было. Она твердо кивнула:

– Рискнем. Поскорее.

Действовали быстро. Адам, используя смесь монеты, легких угроз и настойчивой просьбы о помощи для «умирающего купца», уговорил местного бедняка с телегой подсобить. Адам помогал запрягать двух коней, его движения были резкими, нервными, а взгляд избегал встречи с Эвой. Было решено, что она поедет с больным в телеге для пущей надежности.

Девушка вернулась к Томасу. Он тревожно спал. Эва осторожно разбудила его, чтобы он мог хоть как-то понимать.

– Томас, очнитесь, – ее голос был спокоен. – Мы едем в Рэвенсвуд. Там вам помогут. – Его губы прошептали что-то неразборчивое. – Доверьтесь.

Она помогла ему подняться, его тело вновь начинало пылать. Он пытался спорить с ней, но физически сопротивляться не смог. Адам, вернувшись, подхватил Томаса под бок. Когда он укладывал дипломата в телегу на толстый слой соломы, подготовленный Эвой, его руки слегка дрожали. Девушка уселась у головы Сен-Мора, подготовив влажный лоскут ткани, чтобы облегчать его жар.

– Тронули. К Рэвенсвуду.. – Голос звучал чужим, лишенным эмоций. Одной рукой он крепко взялся за поводья своего коня, другой до боли в костяшках схватился за рукоять меча.

Телега тронулась следом, скрипя и подпрыгивая на ухабах. Эва сидела, прижавшись спиной к борту, ее колено касалось горячего бока Томаса. Сырая ночь сменялась не менее сырым утром. Но летнее солнце начинало понемногу шпарить, придавая улицам душный, тяжелый вид. И это было ничто по сравнению с той свинцовой напряженностью, что исходила от Адама.

В телеге мирно лежал он. Без камзола, в мокрой от пота белой рубахе, с расстёгнутым воротом. И сейчас он впервые был так уязвим. Чёрные волосы прилипли ко лбу. Длинные ресницы отбрасывали тени на осунувшиеся щёки. Красивый, сильный подбородок казался ненастоящим в этой немощи. Его лицо было таким правильным, чётким, словно его забрали у статуи. Эва смахнула со лба прядь волос, протирая холодным влажным лоскутом испарину. Её взгляд на мгновение задержался на шраме – тонком, на шее, начавшемся у ключицы. Слишком ровный для боя, этот словно от кнута или чего-то подобного. Видимо, это мог быть след из детства… Томас вздохнул глубже, как будто почувствовал прикосновение. Эва отдернула руку, чувствуя странный трепет – смесь жалости и какой-то неловкости.

Дорога, постепенно улучшаясь, петляла между холмов. Появились каменные указатели с фамильным гербом в виде черных воронов. Крестьянин на облучке все больше нервничал. Адам сидел недвижимо, только его сжатые плечи выдавали невероятное внутреннее напряжение.

Наконец, после долгого подъема, они выехали к огромному поместью. Добро пожаловать в Рэвенсвуд.

Глава 8. Графиня

Телега со скрипом въехала на ухоженный двор Рэвенсвуда. Эва устало прищурилась от яркого вечернего солнца и замерла от неожиданности. Вместо мрачной крепости, которую она ожидала после рассказов Адама, перед ней раскинулось нечто поразительное.

Поместье было прекрасным. Изысканное сочетание бертенской надежности с рануайатским вниманием к деталям. Светлый камень стен, почти теплого песочного оттенка, резные деревянные ставни, распахнутые навстречу воздуху, высокие окна, сверкающие чистотой. Черепичные крыши мерцали рыжиной на солнце, а по ухоженным газонам и цветникам порхали… вороны. Много ворон. Но они казались не такими мрачными, как в Дункае. Они важно расхаживали по дорожкам, каркали с карнизов, и их глянцево-черное оперение странным образом гармонировало со светлой элегантностью усадьбы, придавая ей некий очаровательный, живой контраст. Каждая пташка прибавляла местности спокойного, мудрого настроя.

Но всё это изящество казалось начищенным, ненастоящим фасадом чего-то горького и сложного, что проходило здесь в прошлом, а возможно, и в настоящем. Ночной бред Томаса, слова Адама плотно засели в голове Эвы. И пусть здесь было поразительно красиво, но темная сущность из рассказов просачивалась сквозь дорогие фасады.

– Отпускай мужика, Адам, – слабым, но властным голосом отдал приказ Томас, все еще лежавший в телеге. Его глаза были полуприкрыты, дыхание хрипловатое. – Дай ему монету сверх уговора, пусть молчит… И найди кого-то из конюхов или слуг, пусть помогут с вещами… лошадьми.

Адам молча кивнул, его лицо все еще было каменной броней. Он быстро расплатился с крестьянином, добавив лишнюю монету. Тот, ошеломленно поклонившись, поспешил домой до наступления темноты. Гвардеец направился к конюшням, его фигура казалась напряженной и очень одинокой на фоне величия поместья.

Эва продолжала наблюдать за Томасом, ее пальцы снова легли ему на лоб. Жар чуть спал, но все еще жег руку. Он явно плох, и чем раньше он сможет оказаться в тишине и покое, тем выше его шансы без последствий встать на ноги… В одном из высоких окон мелькнул силуэт – женский, в алом платье. Эва успела разглядеть лишь изящный стан и темные волосы, прежде чем силуэт исчез.

Не прошло и минуты, как из парадных дверей, распахнутых слугой, выпорхнула девушка. Она была воплощением юной дворянской красоты: лет двадцати-двадцати пяти, тонкая, с фарфоровой кожей, по которой разливался нежный румянец волнения. Полные губы были сжаты, большие карие глаза сверкали гневом и тревогой. Аккуратный прямой нос и густые черные волосы, спускающиеся по плечам, выдавали родство с Томасом. Бархатное платье глубокого красного цвета подчеркивало ее хрупкую фигуру.

– Что случилось? – ее голос, мелодичный по природе, сейчас звучал резко. Она подбежала к телеге и, не глядя на Эву, уставилась на брата. – Томас? Почему он лежит здесь, как… как деревенский труп?! Почему не в карете? Ты что, не могла обеспечить ему достойный путь?! – Она бросила на Эву уничижительный взгляд, явно приняв ее за служанку или горничную из-за скромной дорожной одежды и дворянских манер.

Травницу больно кольнуло от несправедливости и грубости девицы, она подавила свое раздражение. Она понимала страх сестры за брата, ее растерянность. Но обесценивание и высокомерный тон, тем не менее, были неприятны.

– Он тяжело болен, – ответила Эва холодно и односложно. – Попал под сильный ливень по дороге. Ему нужен постельный режим и полноценный уход.

– Лекарю сюда ехать не меньше суток, вам надо было ехать в город! Где его охрана? Кто ты вообще?

– Эвтилия Бовель, придворный лекарь. Прошу отложить все светские манеры до лучших времен. Ему нужна светлица, сейчас.

В этот момент из-за угла конюшни появился Адам с двумя крепкими конюхами. Он шел, глядя под ноги, но, подняв голову, увидел Линет. И замер. Весь мир словно остановился. Линет, только что такая гневная и самоуверенная, побледнела так, что румянец исчез без следа. Глаза ее расширились до предела, губы беззвучно зашевелились. Она смотрела на Адама, как на призрака, восставшего из могилы. Адам первым овладел собой. Он сделал безупречно вежливый, отстраненный поклон.

– Госпожа Линет Сен-Мор, – его голос звучал ровно, тихо. Но Эва, стоявшая рядом, увидела, как дрогнули его руки, ритмично собранные вдоль швов брюк, как того требовал этикет.

Линет сглотнула ком в горле.

– Адам… – еле слышно прошептала она. Потом она резко встряхнула головой, словно отгоняя видение, и голос ее зазвенел фальшивой светскостью: – Сержант Тибаль. Неожиданная встреча… Я… Добро пожаловать. Графа с супругой на месте нет. Но у нас гостит мой… жених, господин Вальтер. Пожалуйста, не тревожьте его покой. – Она произнесла это быстро, избегая его взгляда, и повернулась к конюхам. – Помогите перенести графа в его покои! Немедленно!

Графа? Мало того, что он был почтенным дипломатом при дворе, так он еще и граф? Впрочем, при хорошо объясняет его манеры и обширные навыки, эрудицию. Да и какая разница, кто он, если ему срочно нужна помощь.

Боль, растерянность и горечь витали в воздухе между Адамом и Линет, невидимые, но ощутимые, как груда камней. Адам лишь кивнул, его хмурое лицо снова стало непроницаемым, и он молча помогал конюхам осторожно вынести Томаса из телеги и принести в дом. Эва схватила свою сумку с медикаментами и последовала за ними, оставив сестру дипломата и гвардейца в их мучительном, напряженном молчании.

Комната Томаса была отражением его взрослого «я»: безупречный порядок, сдержанная роскошь. Темный дубовый пол, покрытый утонченным ковром. Массивный стол у окна, заставленный аккуратно разложенными бумагами. Книжные шкафы из светлого дерева, до потолка, в которых ровно и четко были расставлены книги – от больших к малым, от черных к светлым. И вот опять эти белые волки на черных корешках! Разумеется, эти книги нашлись в его покоях. Все дышало педантичной чистотой и контролем. Эва подметила резное кресло у камина, красивое, с высокой спинкой и бархатной обивкой. Она пододвинула его к кровати.

Пока слуги помогали Томасу устроиться в кровати, Эва продолжила осмотр комнаты, но не от любопытства, а глазами лекаря. Свежий воздух, возможность приглушить свет гардинами, столик для настоек и мазей – всё подходит. Она повернулась к Линет, которая вошла следом, всё ещё бледная и чуть растерянная.

– Госпожа Линет, – начала Эва четко, без предисловий. – Нужно немедленно принести чистой холодной воды, льда из погреба, если есть. Чистые полотняные простыни или другие лоскуты ткани. Закипятите воду для отвара. У вас есть домашний травяной сбор? Если есть – подготовьте список содержимого, я напишу, чем стоит его пополнить. И попросите кухню готовить легкий бульон. – Ее тон не оставлял сомнений – это были не просьбы, а указания. Линет, немного опешив от такой уверенности от «прислуги», кивнула и вышла распорядиться.

Трое суток Эва почти не отходила от постели Томаса. Она сбивала жар холодными компрессами, поила отварами, меняла пропотевшее белье. Ей приходилось спать урывками в том самом резном кресле, просыпаясь от его стонов или бреда. В редкие минуты затишья Эва бродила по комнате, боясь покинуть покои графа надолго. Ее притягивали книжные шкафы. Тут были труды по истории всех государств континента, тома по дипломатическому протоколу, географии, военному делу, поэзии. Но ее взгляд вновь и вновь возвращался к тем самым книгам в темных переплетах с белоснежным волком на корешке. Она взяла одну, затем другую в попытках отыскать ответы. Но это же самая обычная художественная литература, какие-то поэмы и проза от совершенно неизвестных авторов. Продолжив листать, Эва заметила: некоторые буквы в тексте были аккуратно подчеркнуты острой чернильной палочкой, отдельные слова обведены, уголки страниц загнуты на определенных местах, какие-то страницы не имели нумерацию или имели, но не ту, какую ожидал читатель. Слишком много совпадений, чтобы быть случайными. Чутье подсказывало Эве, что в этих отметках кроется нечто большее, ключ к тайне, которую Томас, а возможно, и Зейн, так тщательно охраняли.

Как-то раз, выйдя за свежей водой, Эва задержалась в коридорах. Из покоев доносились приглушенные голоса – Томас, уже в сознании, но еще слабый, и Линет. И природное любопытство взяло верх над приличием – она решила узнать, какие еще секреты хранит Томас Сен-Мор.

– …Нет, отца здесь давно нет. Уж год точно. Он уехал на побережье с ней, – говорила Линет. – Надолго. Сейчас это поместье мое. Ну или, вернее, твое. Ты полноправный хозяин. А я… – ее голос дрогнул, – я просто жду, когда Вальтер решит, что моя жизнь окончена, и увезет в его усадьбу. Или, может, перепродаст кому-то другому за приличную партию леса. – Голос ее был полон горечи, но при этом звучал жестко и сильно.

– Вальтер? Это не Ротенберг, друг отца? – спросил Томас, и в его тоне прозвучало отвращение.

– Да. Ему под пятьдесят, если не больше. Грубый хам. Вечно пьяный. И глаза… Томас, он смотрит на каждую горничную как на… – Линет невольно потерла запястье, где под кружевом манжеты виднелся едва заметный синяк – «случайный» утренний подарок Вальтера. Девушка не договорила. Ее речь сбил скрежет клинка во дворе – видимо, гвардеец принялся точить свой меч. – А Адам… Сержант Тибаль… – начала она тише, и в голосе ее вновь появилась та же боль, что была во дворе. – Он… он жив. Как? Почему? Почему мне сказали…?

– Капитан Тибаль, – гордо поправив ошибку Линет, словно защищая высокое звание гвардейца, Томас тяжело вздохнул, – это… сложно. Очень сложно. Не сейчас. Пожалуйста. – В его голосе звучала такая усталость и просьба о пощаде, что Линет не стала настаивать. Эва, так и не поняв сути, поспешила прочь с кувшином. Довольно подслушиваний на этот месяц. И что она вообще хотела там узнать?

Одной из ночей, когда Эву прибило от нескончаемого дежурства над дипломатом к креслу, с книгой о волках на коленях, Томас открыл глаза. Как это порой бывает во время болезни, после крепкого сна и трех суток изнеможения, его самочувствие внезапно стало лучше. Он увидел ее: здесь, в его светлице, склонившуюся в неудобной позе, с темными кругами под глазами, но все еще сжимающую в руке злополучную книгу. Он осторожно встал, накинул халат и вышел в коридор. Шепотом дал указания дежурившей горничной о сытном завтраке и травяном чае для Эвы на утро и вернулся в покои.

Едва рассвело, Эва вскочила, возвращаясь к уже привычной рутине: проверить пульс, жар лба и скул, осмотреть кожные покровы, подготовить мазь на виски, наполнить кубок водой для очередной настойки. Его состояние было значительно лучше, что не могло не радовать. Эва решила воспользоваться случаем и отойти сменить трехдневное платье на что-то более свежее, да и в целом захотелось привести себя в приемлемый вид. Вернувшись, она заметила Томаса у книжного шкафа.

– Доброе утро, госпожа цветочница Бовель, – сказал он тихо, хоть голос уже обрёл привычную твёрдость.

– Вы слишком рано встали…

– Я не привык разлёживаться, – холодно отсек он.

– Ваше лицо ещё очень бледное, а силы…

– Вы теперь эксперт по моим цветовым вариациям? – с ухмылкой перебил он, явно не желая касаться темы своей немощности. Эва фыркнула, почти смеясь. Впервые за долгие сложные дни.

– Не хочу, чтобы вы рухнули без сознания, как дама в тугом корсете. Это было бы неловко.

– Вы три дня провели в моих покоях… Это уже достаточно неловко, – Томас посмотрел на неё со смесью досады и какой-то тихой наивной радости. – Говоря об этом. Мне правда значительно лучше, благодарю вас. За всё, – его голос вновь обрёл привычную твёрдость. – А теперь мой черёд вернуть вам долг. Горничная готовит для вас лучший завтрак, ваши вещи перенесут в покои для гостей, не слуг. Поешьте, поспите вдоволь. Нам выдвигаться через пару дней. Если пожелаете, осмотрите поместье… Говорят, сады здесь неплохи, – на миг он умолк, его взгляд упал на книгу с волком на кресле, и с хитрой усмешкой продолжил: – И как вам чтение?

– Сюжет… несколько предсказуем. Пока не впечатлил. – Слегка смущенная, что ее застали за этим занятием, Эва пожала плечами. Томас усмехнулся.

– Возможно, вы смотрели не туда? – Он подошел к шкафу, вытащил другой том с тем же волком на корешке – сборник поэзии. – …Может, стоит начать с начала? Иногда ключ кроется в первых страницах. – Его взгляд был спокоен, но в глубине глаз читался вызов: разгадай.

Адам был сам не свой. Его мощная стать казалась ссутулившейся под гнетом невидимого груза. Он исчезал на долгие часы, пропадая на конюшне или в дальнем углу двора, где яростно точил меч или чистил сбрую до зеркального блеска. Но Эва заметила, как его взгляд постоянно ищет Линет в окнах, как он замирает, услышав ее голос из сада. Линет, в свою очередь, носила маску холодной, вежливой хозяйки с гостями. Она говорила с Адамом только по необходимости, коротко и официально, никогда не называя его по имени, лишь «капитан Тибаль». Но Эва видела, как она вздрагивает, когда он появляется рядом с ней, как ее пальцы сжимают юбки, когда он проходит мимо. Эва ловила ее долгие, изучающие взгляды на Адаме, когда думала, что никто ее не видит. Линет наблюдала за ним, как за миражом, не веря в его реальность, и каждый раз, встречаясь с ним взглядом, быстро отворачивалась, пряча боль и растерянность.

Через сутки Томас, уже окрепший и вернувший себе прежнюю стать, собрал их в личном кабинете – просторной светлой комнате с картами на стенах и тяжелыми дубовыми столами. Весь этот «правильный порядок» вокруг казался ей теперь не привычкой, а его щитом – единственным способом выжить в идеальной клетке. Здесь же была и Линет, сидевшая у окна с челноками для фриволите, но всем видом показывающая, что слушает внимательно.

– Благодарю за терпение, – сосредоточенно начал Томас, разворачивая подробные карты на столе. – Мы потеряли время… Необходимо наверстать упущенное. Адам, госпожа цв… Бовель – сегодня же сверим маршрут, пополним запасы. Линет, будь добра, подай атлас около тебя. Да, тот, с приграничными деревнями… – Он говорил напряженно, деловито, погруженный в планы.

Внезапно дверь кабинета с грохотом распахнулась. На пороге стоял дородный мужчина лет пятидесяти, с одутловатым лицом, заплывшими глазами и неопрятной седой бородкой. От него пахло дорогим табаком и кислым вином. Это был тот самый Вальтер, жених Линет.

– Графиня, милочка! – рявкнул он, игнорируя остальных. – Хватит торчать с бумажками! Идемте на веранду, у меня глинтвейн чудный готов! Погода для него – что надо!

В кабинете повисла тягостная тишина. Линет вжалась в спинку стула, ее пальцы побелели, сжимая челноки. Адам резко встал, его рука инстинктивно легла на эфес меча. Эва увидела, как Томас медленно поднял голову. Его лицо стало абсолютно непроницаемым, но в глазах вспыхнул холодный, опасный огонь. Он не повысил голоса, но каждое слово прозвучало как удар хлыста, отточенное годами дипломатии и подавленного гнева:

– Господин Вальтер. В этом доме, под этой крышей, хозяином являюсь я. И именно я определяю, где и чем занимается моя сестра в данный момент. Ее знания и высокий уровень компетенций сейчас необходимы здесь. – Он сделал едва заметную паузу, его взгляд скользнул по фигуре Вальтера с ледяным презрением. – Я не препятствую вашим занятиям. Пожалуйста, наслаждайтесь глинтвейном. В одиночестве. Или в любой другой компании, которую сочтете достойной. Желаю вам приятного вечера. – Он вежливо, но однозначно кивнул в сторону двери.

Вальтер опешил. Его лицо побагровело от злости и унижения. Он хотел что-то крикнуть, но, встретив ледяной, не допускающий возражений взгляд Томаса, сдавленно хрюкнул, булькнул, развернулся и вышел, хлопнув дверью так, что задребезжали стекла в окнах.

Линет смотрела на брата с немым восхищением и благодарностью. Адам медленно опустился на стул, его пальцы все еще белели от силы сжатия на эфесе. Он бросил быстрый, полный невысказанной боли взгляд на Линет, который она поймала и тут же, покраснев, отвела, уставившись в челноки и кружево. Эва наблюдала за этой немой пантомимой с возрастающим недоумением. Что бы там ни было между ними, это выглядело как открытая рана, которую оба тщательно прикрывали этикетом.

Позже, выйдя из кабинета, Эва направилась по длинному светлому коридору, любуясь видами из высоких окон на роскошный сад. Ее догнали легкие шаги.

– Эвтилия! – Линет поравнялась с ней. Она шла, глядя прямо перед собой, ее пальцы теребили складки платья. – Я… хотела сказать. Спасибо. За брата. – Слова вырвались резко, будто против ее воли. – Вы его вытащили. Я видела, что он был действительно плох. И вы смогли! Я… Я не думала, что он позволит кому-то видеть себя таким, помогать себе. Особенно здесь, в этих стенах. – Линет медленно обвела взглядом просторные залы, высокие потолки, украшенные лепниной, фигурный паркет и прочие детали поместья.

– Здесь красиво, если честно… – искренне ответила Эва. – Даже великолепно. Рэвенсвуд более… живой, чем дворец в Дункае.

– Живой? Не очаровывайтесь. Для нас с братом это тюрьма, – сказала Линет. – С детства. И то, что он сейчас здесь… – она посмотрела на Эву, и в ее глазах было неподдельное удивление, – …значит, он действительно был на грани.

Перед самым отъездом, когда Адам и слуги уже грузили свежих коней и провизию, к подъезду вышла Линет. На ней было практичное, но элегантное дорожное платье темного синего цвета и небольшая сумка через плечо. В руках она держала изящный дорожный несессер.

– Я еду с вами, – заявила она, глядя прямо на Томаса, который только что вышел на крыльцо. Она изо всех сил старалась не видеть лицо Адама в этот момент. А тот опешил, стоял в полной растерянности: его брови, взгляд, легкое покачивание головы – все говорило об избытке эмоций, которые он не мог выразить.

– Линет, это безумие, – нахмурился Томас. – Мы едем не на бал, наш путь слишком опасный. Мы уже натыкались на сгоревший трактир, а впереди еще можем повстречать повстанцев, предателей и прочую… живность. Оставайся в поместье, здесь безопаснее.

– Безопаснее? – она горько усмехнулась. – С Ротенбергом под боком? Ты, должно быть, шутишь. Если ты не берешь меня с собой в путь, я уезжаю одна, как и планировала месяц назад. В монастырь, в Анарай – куда угодно, да хоть… – ее взгляд все же встретился с Адамом, стоявшим у коней, ее речь взволнованно сбилась, затем снова вернулась к диалогу с дипломатом. – Я не малышка, не обуза и еду с вами. Считай, что параллельно выполняешь еще одну миссию – сопровождаешь графиню в точку назначения. Так точно будет спокойнее, с тобой рядом и… с другими профессионалами своего дела. – Последние слова она произнесла мягко, тихонько посматривая на сапоги Адама, не решаясь вновь поднять взгляд до уровня его лица. А тот замер, будто его ударили в грудь. Конь под ним нервно захрапел, почуяв внезапное напряжение всадника. В его взгляде перемешалось отчаяние с надеждой.

Томас взглянул на ее решительный вид, на страх, спрятанный за гордостью, на ненависть к Вальтеру. Он видел, что не переубедит ее остаться. И понимал, что этот выбор, очевидно, станет наименьшим из зол. Томас вздохнул, тяжело, устало, но с какой-то долей облегчения.

– Как хочешь, Линет. Но помни, мое слово на пути – закон. И непрекословно слушайся Адама в вопросах безопасности, госпожу Бовель, если будут вопросы по здоровью, самочувствию. И постарайся не задирать свой нос, в дороге ты не графиня, ты на равных со всеми. – Он кивнул слуге: – Еще коня подайте. Самого смирного.

Эва видела, как напряглись плечи друга, как его взгляд метался из стороны в сторону. Но он спешился. Но он подошел к ней. Чтобы молча помочь сесть верхом, как иногда он помогал и ей. Его рука слегка дрожала, касаясь ее рукава. Линет резко вдохнула, будто обожглась, но не отдернула руку. Это мимолетное прикосновение было их первым за пять долгих лет – и в нем была вся боль, весь вопрос, на который не было ответа.

Теперь четверо путников выдвигались из ворот Рэвенсвуда. Томас впереди, уже собранный, в своем черном дорожном камзоле, хотя тень усталости еще лежала на его лице. Рядом с ним – Линет на спокойной гнедой кобыле, ее профиль был гордым и непроницаемым, словно она каждый день только и делала, что разъезжала по дипломатическим миссиям. За ними – Эва, оглядывающаяся на уходящее вдаль светлое поместье с черными воронами на крышах. И Адам, замыкающий. Дорога в Морхейм стала длиннее и неизмеримо сложнее.

Глава 9. Логово

Часть III. Великая гора

Пять лет назад. Рэвенсвуд. Середина весны.

– Это получилось замечательно, – начала говорить статная женщина в роскошном платье, прохаживаясь по бальному залу, – просто великолепно. Если ты всю жизнь мечтала играть на клавесине, как свинопаска. Твои руки висят как тряпки, пальцы бьют по клавишам слишком громко, ты совершенно не держишь ритм! Сегодня никаких прогулок в саду, никакого чая на веранде. Ты будешь до самого ужина здесь играть и играть, и играть. Безнадежность…

– Какая жалость, видимо придется пропустить обсуждение всех важных стариков и старух, которые вот-вот станут нам с Томасом партиями… – раздраженно, но тихо сказала Линет, глядя не на мачеху, а в окно, где манил солнечный сад.

– Ах ты еще и дерзишь мне! – Голос мачехи стал ледяным. – На этот раз тебе не сбежать к челяди, никто не прикроет. Приставлю к тебе гвардейца, и только попробуй шаг сделать – он вмиг доложит твоему отцу.

– И пусть докладывает… – обида и бессильная злоба сжимали горло Линет, делая голос хриплым. Ни шагу вправо, ни шагу влево – вот ее удел. Теперь еще и с надзирателем. Очередным отцовским шпионом.

Когда дверь захлопнулась и Линет осталась с ненавистным клавесином наедине, она сначала механически била по клавишам, выслушивая шаги любимейшей женщины за дверью. Потом мелодия стихла. Выждав, пока шаги затихнут вдалеке, она аккуратно скользнула в коридор – и сразу наткнулась на него. Мачеха не шутила. Гвардеец. Молодой, крепко сбитый, светлые волосы частично собраны в аккуратный пучок на затылке, тяжелый, усталый взгляд из-под лба. Идеальная мишень, подумала Линет с едким удовлетворением. Новенькие и молодые – самые уязвимые. Их можно выжить отсюда за два счета.

– Госпожа графиня, – его голос был спокойным, низким, – ваша матушка просила…

– Она мне не мать, – отрезала Линет, в упор глядя на него. – Значит, теперь вы мой надзиратель?

– А разве вы в тюрьме, чтобы над вами надзирать? – Он чуть склонил голову, в его светлых глазах мелькнуло… Что-то печальное? Что за игры? Все они с ходу притворяются такими вовлеченными, а потом среди ночи готовы бежать с докладами к папаше ради выслуги и премии.

– А разве нет? – она горько усмехнулась. – Значит, вы должны меня сопровождать. Я иду в библиотеку. Это здесь, за углом. – Она сделала шаг, ожидая запрета, готовясь к схватке.

Но гвардеец лишь молча отступил, давая дорогу, и последовал за ней, держа дистанцию. «Какой сговорчивый! С этим будет даже проще», – торжествовала Линет про себя. Неопытность – такое сладкое благо! Этим и воспользуемся.

Так началась ее игра. Эта юная девушка давно смекнула, по каким правилам ей стоит существовать с молоденькими охранниками. Силой и ловкостью их не возьмешь, зато так легко скомпрометировать! Они мякнут перед ней, как баранка в чае, готовые сделать всё, о чем она попросит. Пока не наиграется, не выставит дураком или наглецом перед отцом. Заставить влюбиться в нее – такую красивую, очаровательную и недоступную графиню. Заставить нарушить долг. Всё это так весело и справедливо. И тогда его уберут. И она снова получит глоток свободы, пусть и ненадолго.

Она кокетничала с ним с первых минут. Нарочито замедляла шаг, чтобы он поравнялся, бросала мимолетные взгляды из-под длинных ресниц, «случайно» касалась его руки, передавая книгу. Ее смех становился чуть звонче, поза – чуть изящнее, когда он был рядом.

И он… сбивал ее с толку. Он не краснел глупо, не заикался, не строил напыщенные комплименты. Он оставался спокойным. Линет даже решила сперва, что он к ней уж слишком равнодушен для нормального мужчины! Но она увидела в его глазах, совершенно случайно, какое-то другое чувство. Он ей помогал, по-настоящему и просто так. Когда мачеха заметила пропажу падчерицы в бальном зале, гвардеец прикрыл ее, взяв гнев на себя. Когда Линет была готова сбежать в сад во время занятий танцами, он подгадал лучший момент, когда коридоры станут свободны от посторонних глаз. И он ничего не просил взамен, даже не намекал.

Однажды она, притворяясь капризной, сказала, что умирает от желания выпить деревенского кваса, зная, что достать его в поместье сложно, практически невозможно. Он на следующий день молча поставил глиняный кувшин с прохладным напитком на подоконник ее светлицы. Затем она «жаловалась», что мачеха готова уничтожить ее вышивку за кривые стежки. Она нарочно оставила свою корявую работу на видном месте в беседке, ожидая насмешек или равнодушия. Нашла ее аккуратно исправленной, с подложенной под иглу запиской: «Лепесток лучше вести от края, госпожа. Если позволите, покажу». И он показал. Его большие сильные руки ловко управлялись с тонкой иглой, его объяснения были терпеливы, а взгляд… не насмешливый, а добрый. Линет поймала себя на том, что не дышит, наблюдая, как его пальцы ловко выводят стежок. В груди кольнуло что-то непривычное и тревожное! И он никогда, никогда не намекал на благодарность, не требовал ничего взамен. Ни взгляда, ни улыбки, ни слова. Просто делал малое добро. Бескорыстно.

И сперва такой мягкий гвардеец очень веселил Линет! Как легко он падает к ее ногам, как из него легко вить веревки – просто чудо, а не шпион. Но потом девушка все чаще ловила себя на странных мыслях. Она переживала, когда его нет рядом. Она искала его взгляд в толпе слуг, просто чтобы убедиться, что он существует где-то рядом, что он жив и сегодня здоров. Линет прислушивается к его шагам в коридоре, четко помня ритм и тяжесть каждого удара его ботинок. А что самое ужасное – внутри что-то больно щемило, когда она видела его улыбку – редкую, чуть смущенную, но такую искреннюю. Или когда ощущала его запах где-то неподалеку – не парфюма, а просто его запах, его кожи, пота и силы. Но это всего лишь игра, просто она профессионал, не иначе…

Да, она так искренне и заливисто смеется от его шуток и ощущает блаженное спокойствие рядом с ним, потому что она умна и ловко вжилась в образ. Да, ей все чаще нравится не только манипулировать, а просто… быть рядом. Чувствовать его надежное, спокойное присутствие. Его доброту, которая казалась ей теперь не слабостью, а невероятной силой. Его тепло. Но это всего лишь часть ее плана. Правда ведь?

Они стояли у оранжереи. Вечер был теплым, воздух был густым и сладким от приближающегося летнего дождя. Линет, по старой привычке, заигрывала с ним. Подошла слишком близко, касаясь подолом платья его коленей. Задела его руку. Заглянула в глаза, опустила взгляд куда-то вниз. Смущенно улыбнулась.

– Госпожа Линет… – его голос был низким, напряженным, как натянутая струна. Он отступил, но не смог отвести взгляд. – Пожалуйста… прекратите это.

– Прекратить? Что именно? – Она сделала шаг вперед, ее собственное сердце колотилось как сумасшедшее. Почему он вообще просит остановиться? – Я просто стою здесь. В своей оранжерее. Разговариваю с моим гвардейцем. Разве я не имею права?

– Вы имеете право на все, – он сказал тихо, и в его глазах была не просто просьба, а мука. – Но я… я не камень. Я не смогу… – Он сжал кулаки, его челюсть напряглась. – Вы играете со мной, я все это вижу. Но это опасная игра. Прекратите, пока для вас это не стало слишком поздно. Вам нельзя, вам не стоит… А для меня… – Он не договорил, но его взгляд говорил все. В нем была уязвимость, которую она никогда не видела. И страх. Не за себя – за нее.

Его слова ударили ее, как пощечина. "Вы играете со мной, я все это вижу". Он знал? Все это время он знал о ее манипуляциях? Но почему тогда… Почему он все равно помогал? Неужели он и правда был просто… добрым? Добрым к ней, такой колючей, злой, манипулирующей? Эта мысль была ошеломляющей и пугающей. И в тот же миг, глядя на его напряженное лицо, на боль в его обычно спокойных глазах, на сжатые кулаки, которыми он сдерживал себя, Линет вдруг поняла. Не умом, а всем нутром, дрожью в коленях и странным теплом, разлившимся по груди. Это была не игра. Уже давно не игра! Она не подставляет его. Она сама растаяла в нем. В его тихой силе. В его бескорыстной доброте. В его смехе, таком заразительном. В его руках, шершавых от меча, но способных на невероятно нежные стежки. В его запахе – надежности и дома, которого у нее никогда не было. Она влюбилась в него. В Адама. Не в гвардейца, не в пешку в своей игре. В человека, который видел ее капризы и злобу – и все равно приносил квас и чинил вышивку. Который защищал ее крохи свободы, ничего не прося взамен. И теперь ее собственный план, ее оружие – кокетство – обернулось против нее. Она хотела его подставить, а подставила саму себя. Под его теплый, понимающий взгляд. Она играла с огнем, думая, что контролирует пламя, а сама уже давно горела.

– Адам… – его имя испуганно сорвалось с ее губ шепотом, впервые без титула, без фальши. Не как оружие, а как признание. – Я… я не играю.

Она увидела, как дрогнули его веки, как в глазах вспыхнул шок, а потом – что-то неистовое, сокрушительное. Она не дала ему опомниться, не дала страху снова встать между ними. Она поднялась на цыпочки, схватила его за воротник мундира – уже не расчетливо, а отчаянно – и притянула к себе. Их губы встретились.

Этот поцелуй был не победой, не проигрышем. Это была полная капитуляция. Голодный, испуганный, полный осознания бездны, в которую они прыгнули. Он ответил ей с такой же силой, обвив руками, прижимая так, что она еле дышала. Но в этом объятии была не только страсть, но и страх. Страх того, что маски сорваны, что точка невозврата пройдена. Они оторвались друг от друга, дыхание сбитое, глаза широко распахнуты – не от восторга, а от ужаса перед тем, что они натворили. Они стояли, глядя друг на друга, как разбойники на месте преступления, понимая, что назад дороги нет. И что они больше не могут друг без друга.

Их тайные встречи в оранжерее стали единственным спасением. Здесь, среди влажной зелени и аромата цветов, они были просто Адам и Линет. Они шептались, смеялись тихо, целовались, забывая обо всем. Они строили воздушные замки.

– Всего полгода, Лин, – говорил Адам однажды, его пальцы нежно переплетались с ее. Они сидели на скамье, скрытые гигантским папоротником. – Мой контракт… Через полгода я получу звание лейтенанта, будет жалованье выше. Может, даже небольшой участок земли на границе выдадут. Не твое графство, но… Зато свое местечко. Или наше. Если все сложится… – В его голосе была надежда, такая хрупкая, что Линет хотелось плакать.

– Полгода… – Она прижалась к его плечу, вдыхая его запах, пытаясь поверить. – Не графство, Адам. Дом. Наш дом. Может быть, он будет у реки, чтобы ты мог ставить рыбацкие сети, а я варила уху, как мы мечтали. Может быть, даже с настоящей коровой! – Она пыталась шутить, но голос дрожал.

– С двумя коровами, – он поцеловал ее в макушку. – И курами. И огородом. Ты будешь читать книги не для галочки, а какие сама захочешь. А я… Может, вышивать занавески научусь. – Они смеялись тихо, горько-сладко, зная, что шансы малы. Но в этих фантазиях было спасение от кошмара Рэвенсвуда. Они горели этой мечтой, как последним факелом во тьме.

– Может быть, мы могли бы сбежать сейчас? Меня здесь ничего не держит, только ты…

– Нас сразу поймают. Твоей репутации в миг придет конец. Погоди полгода, милая. Всего поллгода и я все устрою. Если выйдет повышение серьезное, приеду к твоим родным официально, как положено… А если нет, ты поедешь “к тетке в гости”, а я встречу тебя в пути и мы уедем, – Его план был рискованным, но это был луч света. Они тайком обсужали детали с с большим наслаждением: какую мебель поставят в их маленьком доме, как Линет будет учиться печь хлеб. Адам смеялся, обещая терпеть любые подгоревшие караваи! Как они заведут свой скот и огород.

Каждая встреча заканчивалась долгим, сладким поцелуем и обещанием: «Полгода. Всего полгода». Они жили этим, как воздухом. Линет, изголодавшаяся по доброте и искренности, купалась в его любви, доверяя ему всё больше. Она забыла о страхе, о мачехе, о надвигающейся помолвке со старым бароном, о которой шептались слуги.

И в один дождливый день Линет прибежала в оранжерею, дрожа от только что услышанного: отец за ужином объявит о ее помолвке с каким-то старым бароном из Анарая. Сейчас. И брак как можно раньше, пока он не отошел в мир иной. Она не выдержит полугода.

– Адам! – она ворвалась, едва не споткнувшись. – Отец вернулся! Он… он сегодня вечером объявит о помолвке! Я не могу! Мы должны бежать! Сейчас же! – Слезы душили ее. Она бросилась к нему, вцепившись в его мундир.

Он схватил ее за плечи, пытаясь успокоить.

– Милая, дыши! Сейчас нельзя. Гроза, мы будем у всех на виду, коней не подготовить. Они поймают нас у самых ворот!

– Но я не могу! Я не выдержу! Он… он старый, он мерзкий, он едва жив! Адам, пожалуйста! – Она рыдала, трясясь в его руках.

Он прижал ее к себе, гладя по спине, его собственное сердце бешено колотилось.

– Тише-тише, милая… Лин, слушай меня. Мы сбежим завтра. На рассвете. Я всё приготовлю! Лошадей, провизию, маршрут. Завтра. Обещаю. Только успокойся, прошу. Продержись еще одну ночь. – Его голос был тверд, в нем была решимость, которой так не хватало ей.

Она подняла на него заплаканное лицо. В его глазах она увидела не ложь, не отговорку, а тот же ужас перед судьбой и железную волю все изменить. Она потянулась к нему, ища спасения, подтверждения, что он здесь, что он ее не бросит. Их губы встретились в поцелуе, отчаянном, соленом от слез, полном страха и обещания завтрашнего спасения. Они забыли об осторожности, о мире за стеклами оранжереи, о грохоте грома. Они держались друг за друга, как за единственную опору в рушащемся мире.

Именно в этот миг, когда их объятия были самыми крепкими, а поцелуй – самым горько-сладким, дверь оранжереи с грохотом распахнулась. На пороге, залитая вспышкой молнии, стояла мачеха. Ее лицо, искаженное не просто гневом, а ледяным торжеством и неподдельным отвращением, было страшнее любой ярости.

– Ах ты мразь! – вскрикнула она, и ее голос разрезал грохот грома. – Так вот где пропадает драгоценная графиня! – ее голос дрожал от бешенства. – В объятиях… лакея! Целуется с отбросами! Я всегда знала, что ты грязь, стыдобище и позор своего отца! А ты… – Она ткнула дрожащим пальцем в Адама. – Как ты вообще посмел? Твое место – на плахе! Твой труп сгниет во рву! А тебя, – ее взгляд, полный яда, впился в побледневшую как смерть Линет, – я сдам в монастырь или продам первому уроду, который захочет опозоренную тварь!

Линет стояла, не чувствуя ног. Мир сузился до искаженного лица мачехи и до Адама, который инстинктивно шагнул вперед, заслоняя ее собой. Его лицо стало каменным, но в глазах она увидела не страх за себя, а отчаянную решимость даже сейчас защитить ее. И в этот момент, сквозь леденящий ужас, она поняла, что потерять его – хуже смерти. Игра, начавшаяся с холодного расчета, привела ее к настоящей, всепоглощающей любви. И к краю пропасти.

Она стояла, дрожа всем телом. Слезы текли по ее лицу ручьями, но она даже не замечала их. В ушах звенело от слов мачехи: «На плаху!» Она посмотрела на Адама. Его лицо было серым. Он знал. Он знал, что это не пустые угрозы. Граф Сен-Мор был известен своей жестокостью к тем, кто посмел бросить вызов его воле или запятнать честь рода.

– Беги, – прошептала она едва слышно. – Сейчас… Пока она не подняла тревогу. Уходи, Адам!

Он покачал головой, его глаза были полны нежности и неизбывной скорби.

– Я не оставлю тебя одну с этим. Я твой гвардеец. До конца.

Он не успел сказать больше. В дверь ворвались двое старших охранников, посланных мачехой. Их лица были хмурыми, без эмоций. Они схватили Адама под руки.

– Сержант Тибаль, вы арестованы по приказу госпожи графини. За оскорбление чести дома Сен-Мор.

Они не стали церемониться. Поволокли его. Он не сопротивлялся. Только обернулся, бросив последний взгляд на Линет. Взгляд, в котором была вся их короткая, яркая любовь, вся боль прощания и немой вопрос: «Простишь ли меня?»

Линет осталась одна посреди бушующей грозы и цветущей оранжереи, рухнув на колени на мокрый от конденсата кафель. Ее мир рушился. Любовь, самую настоящую и первую в ее жизни, вели на смерть. И виновата в этом была она.

Следующим утром воздух в кабинете графа был ледяным, несмотря на знойное лето за окном. Линет стояла на коленях на паркете, ее изысканное платье было помято, щеки заплаканы и горели пятнами стыда и отчаяния. Перед ней, подобно грозовой туче, высился отец, его лицо было багрово, а глаза сверкали гневом. Мачеха, бледная и одновременно торжествующая, вцепилась пальцами в спинку кресла, ее тонкие губы были сжаты в ниточку сладкого осуждения.

– Мерзость. Позорище… Целоваться с гвардейцем! Как… как жалкая кухонная девка, – голос графа срывался на хриплый шепот, от которого становилось еще страшнее. – Его на казнь, завтра же! Я подпишу приказ лично.

– Нет! Папа, умоляю! – Линет бросилась вперед, схватив его руку, но он грубо отшвырнул ее. – Это я… Я виновата! Он ничего не сделал! Он просто… Он защищал меня! Пожалуйста, не убивай его! Сошли его… Куда угодно… Только не убивай, молю! – Ее голос превратился в исступленный шепот, полный животного ужаса. Мысль о том, что из-за ее дерзости, из-за ее чувства Адама лишат жизни, вырывала из груди сердце и разбивала на части.

Дверь кабинета тихо отворилась. В проёме возник Томас, вернувшийся из долгой командировки. Его лицо, обычно такое сдержанное и проницательное, было мрачным. Из коридора он услышал последние слова отца, а теперь увидел искажённое страданием лицо сестры. Его взгляд скользнул по фигуре Адама, который стоял по стойке «смирно» у стены под присмотром двух старших охранников. Лицо сержанта было бледным, взгляд устремлён в пустоту где-то над головой графа. Только лёгкая дрожь в сжатых кулаках выдавала бурю внутри.

– Отец, – голос Томаса прозвучал удивительно спокойно, ледяным клинком, разрезающим накаленную атмосферу. – Какая польза дому Рэвенсвуд от казни гвардейца? Шум, сплетни, лишние вопросы. Особенно сейчас, после моей миссии. Любая тень скандала может существенно изменить ход переговоров.

Граф резко обернулся к сыну:

– Только не говори, что предлагаешь оставить это безнаказанным! Он посмел осквернить…

– Я предлагаю благоразумие, – перебил Томас, делая шаг вперед. Его глаза встретились с отцовскими без тени страха. – Казнь вызовет пересуды. Ссылка на дальний гарнизон, на самый беспокойный участок границы… Это суровое, но справедливое наказание. И навсегда удалит проблему. Пусть гниет в окопах, не здесь. Это куда действеннее и для репутации дома, и для… назидания. – Его взгляд на мгновение взглянул на Линет, которая замерла, уловив бледную тень надежды в его словах.

– Слишком мягко! – фыркнула мачеха. – Ублюдок должен быть наказан по всей строгости!

– Мягко? – Томас холодно улыбнулся. – Отправить на фронт, где люди гибнут каждый день? Где его шансы увидеть следующий рассвет ничтожно малы? Это не мягкость, матушка. Это смерть, просто растянутая во времени и посланная с приказом от нашего имени. Без лишнего шума. – Он подошел к отцовскому столу, где уже лежал лист бумаги с чернильницей. – Разреши, отец. Я оформлю приказ. От имени дома Рэвенсвуд. Сержанта Тибаля – в распоряжение командующего Северной армией, в первую линию. Немедленно.

Граф колебался секунду, его взгляд метался от рыдающей дочери к каменному лицу сына и к неподвижному Адаму. Гнев все еще кипел в нем, но холодная логика Томаса, подкрепленная аргументом о репутации и миссии, начала брать верх.

– Пиши, – процедил он сквозь зубы, отворачиваясь к окну. – И пусть его дух не задерживается в моих владениях ни минутой дольше!

***

Внутри скалы было прохладно, скользко, а еще до уныния мрачно. Трактир у подножия Великой горы построил явно безумец! Линет Сен-Мор сидела в жестком кресле странного кабинета, вход в который был буквально высечен в камне. Ее взгляд встретил Адама, мрачно замершего у входа. И взгляд ее был заточенным клинком – быстрым, холодным, оставляющим невидимую жестокую рану. Ни тени той девчонки из оранжереи. Только истинная графиня. Гордая, сильная, с тяжелым осадком в душе.

Томас стоял у массивного стола, покрытого потертой кожей. Под ладонью – развернутая карта, шершавая, испещренная линиями дорог и горными хребтами. Его пальцы, обычно такие уверенные, чуть заметно подрагивали, впиваясь в пергамент. Не страх, нет. Липкое, колючее напряжение, смесь решимости. Он готовился озвучить план дальнейшего пути, что на этот раз было особенно волнительным.

Хозяин трактира, коренастый мужик, будто рожденный под горными ветрами, стоял здесь же, с ними рядом. Его лукавые глаза, маленькие и пронзительные, высматривали что-то в карте, проходились по лицам гостей, возвращаясь к Томасу. Он все время молчал, само его присутствие вызывало у путников вопрос. Но не у Томаса, ему совершенно все было понятно. Эва, сидевшая напротив мужика, сразу отметила его широкий кожаный ремень. Пряжка – огромная, отполированная до слепящего блеска, с фигурой белой волчьей морды. Дикой, не той, что с герба Бертена. Уж больно знакомое клеймо…

Воздух сгустился, став тяжелым. Томас поднял голову. Его неумолимый взгляд осмотрел спутников и остановился на Эве.

– Мы меняем маршрут. Морхейм нам не по пути. – Голос его прозвучал как удар молота по наковальне, эхом отозвавшись в тихих каменных стенах. – Наша истинная конечная цель чуть южнее. Мы едем во дворец Ран-Уайата.

Молчание. Потрескивание дров в камине превратилось в пушечные залпы. Эва почувствовала, как жгучая волна прокатилась от темени до пят. Это же предательство. Чистейшей воды измена. Царь направил их в Морхейм. А этот человек…

– Дворец Ран-Уайата? – Она взволнованно встала. Голос сорвался, звенел от неверия и нарастающего ужаса. – Это же указ царя! Морхейм, брачный договор! Вы о чем? Какой Ран-Уайат? Сен-Мор, вы… вы изменник. – Она бросила взгляд на Адама, ища опоры, союзника. Но он стоял неподвижно, уставившись в каменный пол. Только челюсть напряженно двигалась, сжимаясь до хруста. Линет вцепилась пальцами в подлокотники кресла, ее костяшки побелели. В глазах – не ужас, а удивление, смешанное с безграничной, слепой верой в брата.

– Изменник? – Томас усмехнулся. Звук был сухим, как треск ломающейся ветки, без тени веселья. Только холодная горечь и… изможденная решимость. – Это часть стратегии, госпожа Бовель. Единственно возможная. Морхейм – гниющий мир, их «союз» обернется удавкой на шее каждому в Бертене. Ран-Уайат… – его палец вонзился в карту, в южные земли, – …молод. Благоразумен. Не увяз по уши в крови и предательстве, как жестокие шакалы Морхейма. У нас есть реальный шанс на крепкий, надежный союз. А не на медленное перерезание глотки Бертена.

– Шанс? Какой шанс? – Эва не сдавалась, сердце бешено колотилось, грозя вырваться из груди. – Ваши игры зашли до измены короне! Если Морхейм узнает… Война вспыхнет мгновенно. Царь вас четвертует за ослушание!

– Царь слеп, – Голос Томаса сорвался, став резким, пронзительным. В нем прорвалось накопленное отчаяние. – Он слушает ту часть Совета, которая грезит лишь о морхеймском золоте и дрожит перед их тенью! Вы не видите здесь пропасть? А я – да. И четко вижу мост над ней.

– Господин Томас. – Адам сделал шаг вперед. Его голос, обычно такой основательный, был низким, хриплым, но не дрогнул. – Может, она права. Риск… чудовищный. Мы не имеем…

– Субординация, капитан! – Голос Томаса ударил по ушам, как хлыст. Строгий, властный, сокрушающий любые возражения. В нем была вся мощь его титула, его воли. Адам вздрогнул, будто получил физический удар. Его глаза, полные боли и преданной ярости, встретились со взглядом Томаса – и опустились. Плечи сгорбились под невидимым грузом. Он отступил на шаг, сжал кулаки, но больше не произнес ни слова. Повиновение было вбито в него годами службы, ошибками и… памятью о долге, когда-то спасшем его жизнь.

– Томас, – прошептала Линет, поднимаясь. Она взволнованно подошла к брату, положила тонкую, дрожащую руку на его рукав. – Ты… Точно уверен? Во всем этом? – В ее глазах светилось беспокойство и неподдельный страх.

Он посмотрел на сестру, и на мгновение строгость лица спала.

– Да, – ответил он тише, но твердость не покинула голос. – Уверен. Это единственный путь сохранить Бертен. Пускай окольный. Пускай против указа. Но это путь чести, будь уверена.

Эва смотрела на него, и земля уходила из-под ног. Предатель. Этот человек, чей холодный расчет и неожиданные вспышки… Чего? Человечности? Заставили ее начать сомневаться в своих собственных суждениях о людях, тянул их всех к гибели. Это же явно не спонтанное решение, все изначально вело сюда. А сюда – это куда? В каталажку и на виселицу? К мнимому спасению? Безумию?

Допустим, он прав, и впереди Бертен ждёт «и жили они долго и счастливо» с принцем из Ран-Уайата. Но что ж тогда Морхейм, неужто короли стерпят такой поворот? Да и бертенский царь вряд ли встретит их во дворце с распростёртыми объятиями после самовольства. А что теперь делать ей, Эве?

Варианты простые. Можно сбежать прямо отсюда, из трактира при горе. Отличный способ покончить жизнь под камнепадом или от зубов хищников. Сбежать после пересечения границы в незнакомой стране, где кругом полно разбойников, тоже идея превосходная. А что если… Рука инстинктивно потянулась к скрытому карману с «Ночной Тенью». Ну нет. Она не убийца. Даже по отношению к изменнику. Мысли заметались. Ее вера в миссию, в Томаса рухнула. Но как идти дальше?

«Дорогая Эва… Пока он с нами, мы под защитой, к нам его сослуживцы морхеймские не полезут…»

Слова сестры, Рамины, из последнего письма врезались в сознание, как нож. Ее муж, морхеймский офицер, их поместье в Миадете. Если Бертен проиграет войну, которую спровоцирует этот безумный крюк к Ран-Уайату… Если Морхейм узнает об измене посольства раньше времени… Семья Рамины станет одной из первых мишеней. Расплатой за глупые ошибки.

– Вижу, что ты мечешься… Эва, если ты уйдешь, думаешь, во дворце тебя будет ждать триумф? – Голос Адама, тихий и хриплый, вырвал ее из оцепенения. Он не смотрел на нее, его взгляд был прикован к языкам пламени, пожирающим дрова в камине. – Если вернемся, или если Морхейм прознает… В Дункае тебя, нас уже считают сообщницей. Томас выбрал тебя не для букетов, ты же знаешь. Ты – щит. Часть легенды. В глазах двора – ты с нами. Значит, всегда была на то согласна. Или промолчала, не смогла помешать совершить измену. Разницы не увидят, это всё для них одно.

Она сглотнула ком, вставший в горле. Что ж, ясно, что Адам остается при Томасе, и свой выбор он сделал решительно. И, к сожалению, он был прав. Ужасно прав. Бежать – смерть. Вернуться – клеймо измены и петля. Остаться… Быть пешкой в игре человека, переступившего черту. Но пешка, хоть и движимая чужими руками, все же на доске. Игра не окончена.

– Он всегда служит Бертену, уж поверь мне, – Адам повернул к ней свое изможденное лицо. В глазах бушевала странная смесь из боли, преданности и отчаяния. – Всегда. Он видит дальше. Да даже дальше царя, будь уверена! И если ради этого нужно стать изгоем или вести переговоры с ненадежным союзником… Что ж, я верю. Он не предатель. Он… – Адам замолчал, не находя слов, но его взгляд говорил всё. Он определенно верил в какой-то больший смысл всего происходящего.

Эва закрыла глаза. Выбора не было. Ни благого, ни худого. Только путь вперед, в неизвестность Ран-Уайата, с предателем, в которого верил еще и ее друг. Или со спасителем, не понятно. Она открыла глаза. Взгляд был пустым, усталым, но в глубине – стальная решимость выжить и, возможно, понять. Да и в любом случае, ради безопасности Миадет лучше держаться ко всем горячим событиям поближе, может хоть косвенно удастся защитить родных.

– Ран-Уайат… Пусть будет так, – сказала она тихо, но с ледяной четкостью. Не глядя на Сен-Мора. – А если меня объявят изменницей… – Горькая усмешка тронула ее губы. – …я скажу правду. Что меня без права выбора вели вперед. Как скот на убой.

Томас наблюдал. Его острый хмурый взгляд ни на миг не отрывался от ее лица. Он видел крушение, ужас, холодное принятие неизбежного. И видел, что она отныне не просто союзник или молчаливый, покорный лекарь. Она стала непредсказуемой величиной. Умной, обиженной, отчужденной, без всякого доверия к происходящему. И он кивнул, коротко, деловито. Принимая ее решение.

Позже, когда все разошлись по своим делам, Эва, движимая смутным остатком лекарского долга и желанием вывести его на хоть какой-то честный диалог, принесла Томасу травяной настойки. Слабость и дрожь после болезни еще временами накатывали на него, что он всячески пытался скрыть. Она поставила на грубый деревянный столик чашу молча и села напротив, пытаясь высмотреть правду в его глазах. Измена царю, игры с окружающими людьми, бесконечные роли, маски. Где же ваш порог чести и верности, куда еще вы можете завернуть, а, Сен-Мор?

– Спасибо. Но… зачем? – Его голос звучал непривычно тихо, без стального стержня. Он смотрел на чашу, затем на нее. – Вы хотите этим что-то сказать.

Она пожала плечами, холодно, отстраненно. Ее попытки найти в уме нужные вопросы ни к чему не привели. Тишина и тревога наполнили и без того сложные, грубые каменные стены зала.

– Ваше здоровье все еще в моей ответственности, – ответила она ровно. – Нас ждет трудный путь. Новый… Пейте, бузина придаст сил.– И вышла, не дав ему сказать больше.

Выйдя в общую трапезную, где угрюмые погонщики мулов уже спали на лавках, а одинокий старик безумно бормотал что-то у книжной полки, она вдруг снова ощутила это – здесь слишком много белых волков. Пряжка трактирщика. Выбеленная шкура над камином. Деревянная фигурка на полке. Даже в завитках копоти на потолке мерещились звериные очертания. И вездесущий, дурманящий запах Волчьего Когтя, этого сухого уродца у входа. Запах висел в воздухе, как печать, излишне наполняя пространство своей горько-сладкой сущностью. И со всеми окружающими деталями этот странный трактир, высеченный в стенах Великой горы, больше походил на логово хищника, чем на добродушный постоялый дом.

Ее взгляд вновь упал на полки в углу, когда старик умолк и отошел. Сердце дрогнуло. Да неужели? Она подошла чуть ближе. Среди альманахов и баллад стояли три книги в темных, ничем не примечательных переплетах. И на корешках мерцал знакомый силуэт. Тот самый белый волк. Как у Томаса и Зейна, как в Рэвенсвуде. И одна из книг выбивалась из четкого ряда, так и напрашиваясь попасть в руки.

Ответы, которые она искала с самого Дункая, ключ к цветку-призраку, к связям событий, к самому Сен-Мору – всё словно вот-вот сойдется здесь. Запечатанное в кожу и бумагу, охраняемое оскалом пасти. Чтобы понять, куда и с кем она идет навстречу своей возможной гибели, уж пора отыскать тайну этих книг.

Эва стояла в полумраке трапезной, спиной к потухшему камину. Дрожь, мелкая и назойливая, пробегала по ее рукам, спрятанным в складках платья. Не от холода – каменные стены хранили остаточное тепло очага. От напряжения, выстрелившего в ней, как тетива лука. Она тихо подошла вплотную к полкам, взяла книгу и открыла ее на развороте. Помимо уже привычных ей обведенных букв и подчеркнутых слов страницу украшал совсем свежий след чернил. Толстое, причудливое растение с изогнутым стеблем. Кожистые, заостренные листья и гроздь свисающих колокольчиков. Волчий коготь! Точно он, а как иначе? Она жадно высматривала отмеченный текст на странице, пытаясь сложить воедино другие звенья головоломки. Этот текст должен быть понятен и старику, и знахарю, и дипломату. Не может быть всё слишком сложно. И вдруг осознание накрыло ее, холодная дрожь прошла сквозь все тело. Номер страницы внизу дописан – это дата прошлой недели. Заглавные буквы «НДЙК» в обведенных кружочках – это наверняка столица Дункай. И подчеркнутый текст складывался во вполне логичную фразу: «он давно там, он знает». Сколько тайн скрывают эти книги? И что же все-таки написано в той, которую дал ей дипломат в Рэвенсвуде?

Эва прислушалась. Из глубины трактира, за каменной аркой, донесся приглушенный гул голосов. Томас, хозяин трактира и тот бормочущий старик. Они совещались. Девушка закрыла том, прижимая его к груди. Шершавая кожа переплета казалась теплой, живой. Здесь, в этом каменном логове у подножия горы, среди чужих и жутких символов, она нащупала нить. Тонкую, зыбкую, но реальную. Тайна Волчьего Когтя, белых пастей, это место – было ключом. И кажется, она подошла к разгадке игры, в которую ее втянули. К пониманию Томаса Сен-Мора…

Голоса вновь выдернули ее из мыслей. Холодок страха смешивался с новым, острым чувством – охотничьим азартом. Она вернула книгу в шкаф, оставшись со знанием шифра. Она шла в свою келью с одним лишь желанием – отыскать черный том с волком из Рэвенсвуда и найти ответы, пока не стало для этого слишком поздно.

Глава 10. Орден

Книга!

Еще до завтрака и сборов в новый путь Эва опомнилась – лишь вчера вечером она нащупала ключ к ответам. И навязчивое желание ярко горело в уме: надо открыть другую книгу, ту, что дал ей неделю назад Томас.

Внутри трактира началась суета сборов. Адам начал собирать коней в путь, Линет договаривалась с трактирщиком о плотном завтраке и щедрой порции хлеба и сыра в с собой, Томас в очередной раз сверялся с тонкой кожаной картой, которую всегда держал при себе. Но Эва не сможет вот так прилежно ехать дальше еще сутки, до следующего ночлега, зная, что здесь, под грудью, хранятся новые ответы. Она наспех нашла оправдание, чтобы выйти из трактира «собирать горный мох», припрятав в складках платья ту самую черную книгу.

Воздух у входа в трактир пах спокойствием. Утренний туман застилал землю, сосны величаво кланялись Великой горе, каждый вдох обжигал легкие девушке. После напряженного диалога прошлым вечером местная тишина казалась особенно гнетущей и обременительной.

Эва присела на крупный камень, чуть дальше трактира, вдали от случайных глаз. Она завернулась в плащ, но холод проникал сквозь шерсть, цепляясь за кости. Вот и книга, с затертым белым тиснением волка на корешке. Бумага была плотной, шершавой под пальцами, переплет пах бергамотом и дымом – его запах. На полях – следы пальцев, стирающие чернила. Ее пальцы, привыкшие к нежным лепесткам и хрупким стеблям, теперь скользили по страницам с сосредоточенной жесткостью хирурга. Эва искала закономерности. Подчеркнутых слов почти нет, обведенные буквы встречаются редко. Уголки загнуты хаотично… Не хаотично! Она пригляделась. Некоторые загнуты внутрь, другие – наружу. Как маячки. Она взяла с земли длинную палку и начала чертить на земле. Сперва перенесла последовательность: внутрь, внутрь, наружу, внутрь… Бессмыслица. Может, количество строк между загибами? Она принялась считать, погружаясь в ритм, отгоняя холод и тревогу монотонностью задачи. Мир сузился до этой ветки, клочка земли и стука собственного сердца. Надо искать, это должно быть понятно даже простому страннику, даже человеку без ключа шифрования, просто логика. А если внутрь – это гласные, а наружу – согласные? Или наоборот. Надо пробовать. Так, страница 28: угол внутрь – буква «Р». Страница 31: наружу – «Е»… На пяточке земли прямо под ногами сложилась фраза: «РЕКА ДУН НЕЧИСТА». Речь явно про отравление столицы! Здесь же речь о прошлом? Иначе как могли попасть «свежие новости» в спальню графа Сен-Мора? Она судорожно принялась искать еще ответы в книге. Подчеркнуты здесь лишь названия трав. И все они написаны с ошибкой, пропущена буква. А если эти буквы найти, то мы получим… ЭВТБОВЕЛЬ. Эвтилия Бовель… Сердце рухнуло.

– Вот вы где, мы уже готовимся… – Томас подошел беззвучно, как, видимо, и положено члену разведки. Он замолк, его серьезный взгляд уставился на надписи в земле, затем на книгу в ее тонких пальцах. По лицу сперва было заметно явное удивление, сменившееся мягкой улыбкой. – Вижу, у вас литературные успехи.

– Что это… Что это за хроники Дункая? – Эва смотрела Томасу прямо в глаза, нервно теребя чёрный корешок с волком. Как же сложно было на это решиться прежде! Этому человеку, что видит душу, что чувствует эмоции. Внутри разгорался гнев вперемешку со страхом. Эти люди не просто знали, что она спасла Дункай от последствий отравления реки, они вписали ЕЕ ИМЯ в свои секреты. – Это мое имя. Сен-Мор, вы должны мне рассказать, почему здесь мое имя.

– Это… архив значимых событий, – Томас выбирал слова осторожно, следя за ее реакцией. – Спасение сотен жителей Дункая от вмешательства Морхейма – событие, достойное записи. Ваш подвиг бережно передавался внутри… Определенного круга лиц.

– О каких лицах вы говорите? Прошу вас, хватит юлить. Вы уже дали мне книгу, уж доведите секреты до конца. Что это за Дункайские хроники?

– Ваши требования резонны, – Томас сделал глубокий вдох и подошел к девушке еще ближе, присев на соседний мягкий мховый камень. – Это сложный и смелый вопрос…

– Господин Сен-Мор, прошу вас, не играйте! – Эва, перебивая его, вскочила на ноги.

– Эти книги не про Дункай. Ведь каждый символ в тексте на вес золота. Здесь могут быть собраны пометки и ценные истории о разных государствах, городах и даже мелких деревнях… – Он молча осматривал ее. Пытался словить взгляд, изучить ее напряженный шаг, всмотреться в руки, крепко сложенные на груди. Но помимо изучения его глаза были полны переживаний. – Госпожа Бовель, я знаю, как это выглядит…

– Как секта предателей и изменников. Вы об этом? – Резко ответила Эва.

– Возможно, вам кажется, что так. Я не буду оправдывать или защищать тех, кто стоит за всем этим. Вы сами сложите свое мнение. Как вы сами показали минутой ранее, ваши интеллектуальные навыки требуют особого уважения. Разгадать первый шифр, да так быстро – это очень ценно! Я дал вам эту книгу сам. И, конечно, я предполагал, что вы однажды найдете здесь свое имя – на то и был расчет. И да, надеялся, что ваше имя… станет знаком. Не манипуляцией, госпожа Бовель, а… приглашением к откровенности. Которую вы теперь сами и просите. Но прежде, чем я скажу больше, мне важно понимать, что вы будете готовы меня слушать, – Томас нахмурился, ведь именно в этом сейчас и была сложность. Эмоции и чувство внутреннего напряжения переполняли Эву.

Она всем нутром ждала какого-то огромного признания, которое или оправдало бы его измену царю, или подтвердит. И пусть чувство гнева склоняло ее к желанию уличить Томаса в злодеяниях, надежда на благой замысел еще жила.

– Что вы еще разобрали в шифре?

– В этом – «река Дун нечиста», мое имя… – Она колебалась, стоит ли говорить о своих успехах больше. Но гордыня взяла свое! Показать свои таланты во всей красе, пусть даже в такой ситуации, приятно. – Вы ошиблись, это не первая попытка. Первый шифр я расшифровала вчера. Вернее, один свежий очерк про Дункай, «он давно там, он знает», рисунок ядовитого волчьего когтя – я видела это! И все это куда больше похоже на предательство столицы, царя, чем на душевный обмен новостями с друзьями.

– Хм, вот как, – Томас встал, чтобы сравняться с ней взглядами. Он явно был приятно удивлен ее смекалке, губы чуть заметно поднялись дугой. Его руки были заложены за спину, пальцы в черных кожаных перчатках сжаты. Не в кулаки, скорее, в напряженном размышлении. – Раз мы здесь, у Великой горы, где всё однажды началось, я покажу вам правду. Хочу, чтобы вы помнили – я вам доверяю. Я лично отобрал ваше досье из десятка, позволил вам дойти до этой точки пути, по своей воле дал вам одну из книг в руки… Я дам вам знания об Ордене. И вы будете в праве распоряжаться этими знаниями по вашему усмотрению… Но что мои слова? Нам нужен бард. Пройдемте внутрь!

По дороге в трактир Эва представляла, как Адам и Линет всюду их ищут, как Томас начнет придумывать очередную историю, оправдывающую их пропажу во время сбора. Но нет, в трактире каждый был занят своим делом. Линет достала челнок и, глядя куда-то вдаль, плела свои кружева у окошка. Адам сидел напротив, с головой погруженный в процесс заточки кинжалов. Они лишь подняли взгляд, увидев спутников, затем вернулись к своим делам. Может быть, все самые интересные диалоги прошли минутой ранее? Если бы окно было бумажным, оно бы давно загорелось от такой напряженной обстановки.

– Скажи-ка, друг, – с улыбкой обратился Томас к безумному на вид старику, – а ты еще помнишь баллады о волках?

– Как не помнить, помню, конечно, – лукаво ответил трактирщик чуть хриплым голосом, поглядывая на травницу, – что, граф, перед новенькой девочкой щегольнуть решил?

– Зришь в корень! Упустить возможность познакомить нашу цветочницу Бовель с культурным наследием Бертена – ни в жизни! – Эва сильно удивилась, как за такой короткий миг серьёзный и напряжённый Томас переменился в лице, сделавшись таким.

– Только петь не буду, не заставишь! Так расскажу.

– Ох, как это заботливо с твоей стороны! Госпожа Бовель, вы даже не представляете, как нам сегодня повезло…

И старик прошел в каминный зал, уселся на мягкую лавку у стены. Томас жестом предложил Эва последовать за ним. Линет и Адам, не упуская момент, тоже придвинулись ближе. И пусть казалось, что они одни будут слушать рассказы трактирщика, на деле весь дом умолк, внимательно прислушиваясь к давней старой байке.

– Что ж, по просьбе нашего дорогого графа расскажу вам историю. Ваших бабок еще не было и в помине. Веком Железа звался тот срок, когда не королевства стояли тогда, а клочья земли, терзаемые клыками диких кланов. А Бертен? Бертен был лишь мечтой в сердце израненного народа, тенью на карте, что рисовали мечом да огнем.

Люты были враги. Из сумрачных лесов Морхейма шли Медвежьи Шапки – могучие, как бурелом, с яростью зверя, что не знает пощады. Их когти потрошили поселения, их рык заглушал молитвы. А с востока, с бескрайних степей Анарая, неслись Всадники Песчаного Вихря – быстрые, как стрела, беспощадные, как самум. Их конница вытаптывала надежды в пыль, их сабли собирали кровавую дань. А меж ними – голод, стужа да ножи соседей, таких же отчаявшихся и одичавших. Мир сей был яростным пеклом, а единственный закон – «Сильный сожрет слабого». И слабыми считались все, кто не успел поднять меч первым.

Отчаянны были первые короли Бертена – не в золоте рожденные, а в грязи битв выкованные. Но силы их таяли, как снег под весенним солнцем. Казалось, следующая волна врагов смоет и Дункай, и саму мечту о мире.

И тогда… тогда явились Волки.

Не призраки, не видения – плоть и кровь, да какая! Из дремучих лесов, что ныне зовутся Святилищами, вышли они на зов отчаяния. Люди говорят, они были крупнее коня степного, мудрее старца лесного, с глазами, горящими холодным светом древних знаний. Не стая – воинство! А кто-то говорит, что это и не волки были, а люд могучий с хищниками под боком. Но давайте поверим в сказки, а? Возможно, именно в них побольше смысла будет.

Когда Медвежьи Шапки в очередной раз обрушились на уставших бертенцев у брода через Дун, земля задрожала не от топота врага, а от рыка Волков. Они врезались в ряды морхеймцев, как серебристый клинок в грудь зверя. Их клыки рвали кольчуги, их мощь опрокидывала гигантов. Страх, настоящий, дикий, первобытный страх охватил Медвежьих Шапок. Они отступили, унося в сердцах ужас перед Серыми Тенями Бертена.

Когда же Всадники Песчаного Вихря попытались обойти с юга, Волки встретили и их на холмах. Они бились не числом, а умением и яростью, отсекая коней от всадников, круша строй, как осенний ветер крушит сухой тростник. Степняки, не знавшие страха перед человеком, дрогнули перед этой слаженной силой зверей, сражавшихся плечом к плечу с бертенскими воинами.

Серые Волки выгрызли Бертену жизнь. Кусок земли, омытый кровью и защищенный клыками. И в благодарность царь первый, старый Хардред Железная Рука, поклялся перед ними и народом: «Покуда стоят леса и течет Дун, пока жива династия моя и священны традиции предков – будут Волки почитаемы как защитники и дух земли Бертенской!»

И просили Волки взамен мало, но вечно: чтите природу, что вас породила. Храните традиции, что вас скрепили. Берегите династию, что вам клятву дала. Их шкуры стали серебриться на геральдике и в песнях – символом несокрушимой защиты. Так Серые воины стали Серебристыми Волками – гордостью Бергена, нашим щитом и горькой памятью Железного Века.

Но… (старик понизил голос, говоря почти шепотом) …но не все Волки шли в открытый бой под знаменами королей.

Пока Серые воины ревели на поле брани, пока их серебро сверкало в первых лучах солнца над завоеванной землей, другие тени скользили в тылу. Из туманов Великой Горы, что подпирает небо на границах Бертена, спускались они. Белые, как первый снег на вершинах, как кости предков. Белые Волки.

Они не водили дружины в атаку. Не их рык сотрясал строй врага. Их подвиг был тише, но не менее важен. Пока армия билась на границе, Белые Стражи охраняли самое нутро молодого Бертена. Они выискивали мародеров, что крались к беззащитным деревням. Они вынюхивали изменников, шепчущих в темноте с агентами врага. Они загрызали предателей, готовых открыть ворота за горсть серебра. Они наводили ужас на осквернителей святынь и могил.

Они были совестью и карающим мечом Бертена изнутри, когда государство было уязвимее новорожденного лосенка. Их помощь не была громкой, она была бескорыстной. Они не требовали почестей, не ждали песен. Их наградой был покой в логове на Великой Горе и знание, что их дом – Бертен – выстоит.

И вот тут, друзья мои, кроется печаль легенды, о которой редко поют в больших залах.

Бертен крепчал. Границы стали надежны под знаком Серебристого Волка. Дункай расцвел. Но чем прочнее становились стены, чем ярче сияло серебро на знамёнах, тем тише звучала память о Белых Стражах. Их подвиги не укладывались в героические саги о битвах. Защита от тени? Охота на предателя? Кому это интересно, когда враг разбит у ворот? Их бескорыстие стало… неудобным напоминанием. Ведь Серебристые Волки просили почитания царей – и те его получали сполна. Белые – просто делали своё дело и уходили обратно в туманы Горы.

Уважение сменилось равнодушием, потом – забвением. Песни о Белых Волках стали сказками для детей. Леса у подножия Великой Горы вырубались под поместья.

И Белые Волки стали уходить. Тихо, без прощаний. Обратно на свои заснеженные вершины, в вечные туманы, подальше от мира, который они спасли из тени, но который перестал их видеть. Их логова опустели.

Говорят, в самые лютые морозы, когда ветер воет в ущельях, как потерянная душа, или в безлунные ночи, когда мир затихает, доносится оттуда, с самой вершины, вой. Чистый, ледяной, пронизывающий до костей. Не злобный, нет. Печальный. Как эхо утраченной верности. Как напоминание о долге, который помнят лишь горы да звезды.

Вой Белого Волка. Иные шепчут, что это ветер. Прагматики говорят – снежная лавина. Но старики, те, чьи деды еще помнили рассказы своих дедов, качают головами. Они вслушиваются в этот далекий звук, глядя на сине-бело-серебристые знамёна над Дункаем, и в их глазах – тень древней благодарности и немой укор.

Такова двойная правда сердца Бертена, друзья. Мы поем о серебре, что сверкало на солнце. Но помни и о белизне, что хранила нас во тьме. Ибо кто знает, когда снова понадобится тихая верность Белых Стражей? И услышит ли их вой тот, кто слишком громко славит лишь свое сияние?

На этих словах старик умолк, печально уставившись на свои башмаки. Лица путников были напряжены. Конечно, каждый житель Бертена множество раз слышал ту первую часть легенды, но вот вторая часть стала открытием. Почему-то горьким на вкус.

– Что ж, нам давно пора двинуться в путь. Спасибо, старина, что уделил нам минуту. И за то, что не пел на этот раз, – Томас дружественно пожал старику руку, придерживая того за предплечье. В глазах дипломата читалось сочувствие к старику, хоть его речь звучала вполне весело и задорно.

– Я еще спою тебе, граф! На свадьбе с какой-нибудь барышней! Вот увидишь…

Горный запах отдалялся всё дальше. Эва всё крутила в голове легенду о волках. Если с серыми всё было понятно, то вот белые вызывали вопросы. Опустим сам факт, что это лишь легенда. Как сейчас, в нынешние годы, вообще могут существовать люди, отмечающие себя знаменем белого волка? Это какая-то внутренняя сила Бертена, получается? Тогда почему о ней не говорят нигде, даже во дворце? Эва никак не могла уместить в голове, как можно было прятать организацию людей с такими благими целями от царя. Если так случилось, значит, не такие уж они и благие… И тогда понятно, как Зейн наткнулся на них. А Томас? Взгляд девушки скользнул на этого статного всадника в черном камзоле. Пусть он и казался порой слишком таинственным или манипулятивным, но каких-то очевидно плохих дел за ним замечено не было. В отличие от Зейна Вальроза… Интересно, как свела дипломата судьба с белыми волками и прячет ли он в своем шкафу что-то настолько же мрачное, как знахарь.

Ближе к обеду путники решили устроить привал. Адам раздувал костер, подбрасывая смолистые ветки. Огонь сопротивлялся, шипел, выплевывая клубы едкого дыма. Лицо гвардейца было сосредоточено, в уголках глаз залегли глубокие тени. Эва видела, как тяжело он смотрел на Линет, какого труда стоило и той поднять на Адама взгляд. Томас подошел к Линет с большой кожаной флягой в руках, указывая в сторону реки неподалеку, протекающей еще из горных вершин, и девушка удалилась. Спустя пару минут Адам последовал за ней, кинув напоследок объяснение, что ему необходимо срочно найти еще ветвей для костра.

– Вижу, вам тоже непросто наблюдать за этими двумя, – тихо сказал Томас, подойдя ближе к Эве. – Надеюсь, они хотя бы сейчас догадаются поговорить друг с другом.

– Почему вас так беспокоит диалог сестры, графини, с гвардейцем?

– Потому что я каждый день вижу купцов, баронов, графов, селян, столяров, пастухов и прочих. Мне совершенно все равно, что он солдат. Пусть даже и капитан. Моя ошибка разбила их души, разорвала сердца в клочья. Значит, на мне и ответственность за то, что между ними сегодня… Пусть поговорят, – Томас нахмурился, уставившись куда-то вдаль. Его пальцы в кожаных перчатках медленно расстегивали ремешки на коне, пока он ушел куда-то в свои мысли. От услышанного Эве стало сильно жаль Линет и Адама, чувствовалось, что вопрос между ними уж больно сложный, раз уж даже Томас так сокрушается. – Давайте вернемся к нашим баранам. Вернее,r  волкам. Как вам легенда?

– Хм, да всё в словах прозрачно описано. Я поняла, что белые волки про защиту государства изнутри. И ваша «дружеская компания» имеет какие-то личные государственные цели, – холодное негодование вновь кольнуло где-то внутри души Эвы, – но если вы такие белые и пушистые – причем буквально, – то почему же держитесь в тени и скрываетесь от царя? Почему о вас никто не знает, если вы такие чудесные и благородные? В чем смысл?

– Вы задаете хорошие вопросы. Знаете, это очень сообразительно, в особенности для цветочницы! – Томас слегка улыбнулся, разворачиваясь к девушке. – Нашу «дружескую компанию белых и пушистых» называют Орденом Белого Волка. И Орден насчитывает сотни людей. Это намного больше царского Совета. Зона влияния Ордена – больше, чем у царя. Если бы Орден вышел в свет, полномочия и возможности сильно урезали бы в миг. И пришлось бы подчиняться одному конкретному человеку – Владыке. Это не всегда разумно, в частности, когда правители меняются, а вместе с ними и политика Бертена.

– Разве в вашем Ордене нет лидера? А этот трактирщик с огромной пряжкой? Его постоялый дом весь кричит о горячей симпатии к белым волкам! Да и живет он в Великой горе, это же так символично.

– Ха, нет, он… Он просто часть своего звена, не более, – Томас взял стрелу из колчана, который лежал неподалеку на земле, и принялся рисовать круги на земле. – В Ордене нет привычной иерархии власти. Это больше похоже вот на такие круги. Членов делят по их ролям, по важности, по стажу. На больших встречах, заседаниях должны быть представители каждого звена, и только так будет принято решение. Есть воины, творцы и музыканты, есть купцы и наблюдатели, куда входит наш общий друг Рий, есть командоры и приближенные к власти, Совету, есть даже круг лекарей и травников…

– И вы всех знаете лично? Весь Орден?

– Нет, лишь некоторых… Никто не знает всех, это слишком опасно и грозит раскрытием. Вся эта информация шифруется и не хранится в одном месте. Мы узнаем друг друга по кодовым фразам, по отметке с белым волком, по знакам и письмам.

– Как у того трактирщика на пряжке? – Томас кивнул. – А где же ваша отметка тогда? – Эва не могла усмирить свою бдительность и осторожность. Он, конечно, гладко говорил, даже его лицо выражало спокойствие, но за этим всем все еще стояла измена царю, а может, и другим принципам тоже.

Томас медленно снял перчатку с левой руки и подошел чуть ближе. На его мизинце была надета миниатюрная черная печатка, украшенная изображением волка из белого золота. Металл мерцал в лучах вечернего солнца и отблесках языков костра. Эва невольно заметила, что у дипломата очень приятные руки. Аккуратные ногти, вопреки сложной жизни в дороге, крепкая ладонь, длинные тонкие ровные пальцы, не изнеженные бумажной работой, а явно регулярно видавшие и меч, и поводья в своих руках.

– Мой пропуск в десятки закрытых дверей. Память о волчьем когте и личная душевная отрава, – хмуро ответил Томас, с пренебрежением рассматривая кольцо.

– Так понимаю, Орден решил собрать всё, что мог связать с волками. Волчий коготь в том числе. Дайте попробую угадать! Вы носите с собой кусочек яда из когтя, чтобы уничтожить врача или себя во время обнаружения! – Эва со смешком сложила руки на груди, продолжая рассматривать руки дипломата, уже одетые в перчатки.

А вы не новичок в художественных романах. Яд когтя – это часть инициации, да и не только. Новобранцы Ордена должны подтвердить свою волю, верность и готовность на всё. Говорят, кого-то яд мог убить, но ни разу не сталкивался с этим лично. Там концентрация слишком мизерна для таких последствий. Людей подрывает на поступки вера в сверхъестественность когтя. Говорят, он произошел от капель крови белого волка. Еще ходят слухи, что если он цветёт не в сезон, значит, грядет беда, перемены и смута. У подножия горы он цветёт круглый год, не оставляя плоды. Я не знаю, как это объяснить, это совершенно нелогично. Но это факт… – Он задумался, внимательно изучая лицо девушки, затем отвёл взгляд куда-то вдаль и мрачно продолжил свой рассказ: – Орден не такой уж благородный и добрый мирок, Эвтилия. Поэтому они в тени, поэтому про них никто не знает. Кому-то приходится убивать, кому-то идти в обход указа царя… Не потому что хочется, а потому что другого выбора нет. – Он увидел, как слова напугали Эву, как её глаза растерянно заморгали, как она пыталась найти опору в его взгляде. Человек, который так виртуозно носит маски, не мог не заметить перемен в её душе. – Мне хочется, чтобы вы знали правду. Я не прошу вас примкнуть к Ордену. Но вынуждаю вас содействовать мне в пути. Поэтому не мог держать вас в неведении. Вы уже считаете меня предателем и изменником, позвольте мне хотя бы попробовать вернуть ваше доверие.

– …Адам и Линет знали про Орден? – Эва чувствовала странную смесь чувств в душе. С одной стороны, ей было неприятно и больно слушать о существовании такой подпольной организации, в которой были замешаны сразу два мужчины, с которыми она так близко была знакома. С другой стороны… Он решил ей доверить свою тайну. И не просто тайну, а то, что его самого тревожит и беспокоит. Это было так лично, так интимно! Она, как хороший лекарь, чувствовала раны в его душе. И ей хотелось помочь ему залатать их. Профессионализм, что ж тут поделаешь, да?

– Вряд ли, – Томас сложил руки на груди, опершись спиной на растущее неподалеку дерево, он задумчиво улыбнулся и продолжил: – Может, Линет и видела закономерности, но вряд ли придавала этому большое значение. А Адам… Думаю, его мало интересует то, что происходит в нашем мире. Ведь его взгляд всегда сводится в одну точку. С которой он, к слову, уж больно долго собирает воду у ручья.

Между ними повисла пауза. Они более не говорили про Орден, яды и убийства. Не было и разговоров про гвардейца с графиней. Просто тишина. Но на этот раз она не ощущалась горькой ношей. Скорее наоборот, такое откровение словно убрало между ними невидимую стену. Или, по крайней мере, сделало стену деревянной, вместо непроницаемого камня. Теперь Эва видела Томаса другим. И пусть эти секреты о тяжкой ноше раскрыты, всё равно он казался ей человеком ненадежным.

Она видела, что и Томас начал воспринимать ее иначе. Он то и дело бросал на нее изучающий взгляд. И словно пытался подобрать тему для беседы. Но, может, иногда и не нужна беседа?

Через пару минут послышался хруст прутьев. Из-за деревьев вышла Линет с полной флягой воды. Но ее лицо было… красным от слез. Она не проронила ни слова, лишь отошла поближе к огню, села на колени и уставила свой пустой взгляд куда-то между языками пламени. А следом, погодя немного, вышел Адам. Он был хмур и бледен, он так тяжело дышал, что казалось, вот-вот разорвется в яростном крике.

– Скоро начнет темнеть, нам пора в путь. По коням, – ответил он хрипло, стараясь выглядеть спокойным и обычным. Томас понимающе кивнул и двинулся снаряжать животных.

Дорога дальше была крутой и тяжелой, молчаливой. Великая Гора нависала над ними, седая и безмолвная, укутанная в легкий туман, как в саван. Эва ехала, ощущая удушающую тягость в сердцах спутников. Горечь предательства Томаса не исчезла. Но теперь ее оттеняла другая тень – человека, который боялся ошибиться, уставал от масок и ценил крупицы хрупкого доверия. Она снова открыла книгу, перечитывая пометки. «Он давно там, он знает»… Может, «там» – это не просто Дункай, а «дворец»? И что «он» может знать? Их обманчивый ход в другое королевство? А рисунок «когтя»… причастность к переменам, чему-то плохому? Сулит ли это опасность их миссии, Томасу? Ее пальцы нервно двигались по страницам книги, ища ключ в загадках Ордена, в шифрах на страницах, в темных глазах дипломата, который только что признал ценность доверия ей. Холод отступал. На смену разочарованию приходила тревожная, опасная надежда. И решимость докопаться до истины. Ради Бертена. Ради себя. И, почему-то, ради него…