Многоточия

Глава 1

Лист, с которого все начинаешь, увы, не чистый.

Самолет пошел на снижение, и стюард легонько коснулся ее плеча.

Сначала Юла хотела покрепче зажмуриться, делая вид, что спит, чтобы ее не трогали, но поняла, что это было глупо. В их самолете никто не спал, потому что с бортом были какие-то неполадки, и уже больше часа они кружили над Шереметьево, выжигая керосин.

Про керосин ей рассказала соседка – не в меру говорливая мадам неопределенного возраста. Мадам паниковала, обмахивалась инструкцией по поведению в нештатных ситуациях и то и дело вызывала стюарда, чтобы задать один и тот же вопрос: точно ли мы не падаем, а если падаем, то почему так долго.

Юла поначалу смотрела в иллюминатор на огоньки, а потом сделала вид, что спит, лишь бы от нее отстали. Дама не преминула поинтересоваться, почему она так спокойна.

«Да потому что!» – хотелось заорать в ответ, но Юла только пожала плечами и ответила:

– Ну разобьемся, и что с того?

В ответ услышала целую лекцию о том, что она такая молоденькая и красивая, но такая еще дурочка.

Последнее слово заставило скрипнуть зубами.

– Юленька, ты еще такая дурочка, – с мерзкой добренькой улыбочкой то и дело повторяла ее новоиспеченная мачеха.

Смешно сказать, Юле вот-вот должно было исполниться девятнадцать, а ее «новой маме» было двадцать три. И из них двоих именно она считалась «еще такой дурочкой». И ведь не только сама «мамочка» так считала, но и отец.

Юла достала из сумочки телефон и, включив камеру, направила ее на иллюминатор. Соседка, к счастью, от нее отстала, переключившись на проходившего мимо стюарда.

Боялась ли Юла разбиться? Да ей было, признаться, все равно. В голове, конечно, всплыли мысли об отце, который, может быть, хоть в этом случае что-нибудь бы понял, а потом там прозвучал бабушкин голос: «Юленька, девочка моя, твой отец прекрасно все понимает. Просто наличие штанов и буковок “муж.” в паспорте, увы, не делает человека мужчиной».

Юла невольно улыбнулась. По бабуле она соскучилась до смерти. Предстоящая встреча была единственным, что радовало ее в необходимости возвращаться в Москву. Юла не хотела возвращаться туда, где ей было плохо. Вот только в солнечной Калифорнии было точно так же, как и в холодной Москве, потому что, как любила повторять бабуля, «куда бы ты ни ехал, везде берешь с собой себя».

– У тебя камера выключилась, – неожиданно сказала соседка.

«Да тебе-то какое дело?»

– Не горит там, нет? Посмотри.

– Уже догорело, – хмуро ответила Юла и сунула телефон в карман.

«Дамы и господа, наш самолет прибывает…»

– Прибывает, – зачем-то повторила она себе под нос и, снова вытащив телефон, отключила режим полета.

По салону волной прокатилось многозвучие оповещений. На телефоны сыпались тревожные вопросы о задержке, поздравления с прибытием… Она посмотрела на свой экран: системное уведомление от сотового оператора – и ничего.

Открыв чат с отцом, Юла набрала: «Приземлилась». Потом стерла написанное и спрятала телефон. Соседка вскочила и принялась суетиться, требуя от стюарда достать багаж. Избавиться от нее после девятнадцати часов полета будет, пожалуй, радостным событием.

Второе радостное событие ждало Юлу на паспортном контроле. Телефон в кармане зазвонил.

– Юль, ты уже приземлилась?

– Да, мам, – ответила Юла, нетерпеливо притопывая. Перед ней в очереди было целых шесть человек.

– Ну а что не звонишь? Мы ж волнуемся.

– Как раз собиралась, – соврала она.

– Ну слава богу, что все благополучно. Мы тебя ждем к себе. Слышишь?

– Ага.

В трубке раздались звонкие чмоки, и связь оборвалась.

Несколько секунд Юла смотрела на экран телефона. Московскую симку она оставила бабушке, а сам аппарат забрала с собой. Заставка на нем за последние полгода несколько раз менялась: от котиков до панорамы океанского побережья, но рано или поздно все равно возвращалась к черно-белой фотографии: московский тротуар и лужа в форме кляксы, кра́я которой касается носок кеда. Волков не позировал, нет – просто стоял и о чем-то говорил с Мокровой в тот момент, когда Юла сфотографировала лужу. Кед оказался в кадре случайно. Как и все, что делал Волков.

Юла открыла переписку с бабушкой.

«Ба, я в Москве».

Сообщение было прочитано тут же, а спустя полминуты прилетело голосовое: «Девочка моя, с возвращением. Как получишь багаж – звони».

– Ну ба-а-а, – протянула Юла, как будто бабушка могла слышать. – Ну зачем?

Но улыбка сама собой появилась на лице и так и не сходила до того момента, пока она не получила багаж и не прошла через зеленый коридор.

Конечно, бабушка была там: стояла в элегантной шляпке и ярко-желтом пальто. И была такой родной, что у Юлы защипало в носу.

Бабушка была главной причиной ее возвращения в Москву. Потому что, если в мире есть человек, которому ты нужен, ради него стоит приезжать в нелюбимый город. Город вообще не важен.

– Быть такой загорелой в апреле просто неприлично, – с притворной строгостью сказала бабушка, раскрывая объятия.

– Быть такой яркой – тоже, – улыбнулась в ответ Юла и обняла бабулю.

И вот эта минута определенно стоила девятнадцатичасового перелета.

– Отцу написала? – как бы невзначай спросила бабушка.

– Не-а, – пожала плечами Юла и улыбнулась шире, когда поняла, что воспитывать ее не будут.

– Сначала ресторан или домой?

– Ресторан, ба. Всегда сначала ресторан. Здравствуйте, Петр Сергеевич!

– Здравствуйте, Юля. С возвращением!

Водитель приветливо улыбнулся и, забрав у нее два тяжелых чемодана, покатил их к выходу.

– Петр, мы в ресторан!

– Услышал, Жанна Эдуардовна.

– Соскучилась по Москве? – спросила бабушка, беря Юлу под руку и степенно ведя к выходу.

– Не-а, – честно ответила девушка, стараясь смотреть исключительно в спину Петра Сергеевича, чтобы не видеть чужих липких взглядов.

«Все дело в бабушкином ярко-желтом пальто. Это оно привлекает такое внимание. Все дело в пальто!» – повторяла про себя Юла, но мантра помогала плохо. И зачем она только сюда вернулась?

Стоило им войти в бабушкин любимый ресторан на Тверской, как там тут же началась степенная суета. По-другому охарактеризовать происходящее было невозможно. Разумеется, поздороваться с бабулей вышел сам хозяин. Разумеется, она справилась о том, как дела у его супруги, и передала привет шеф-повару. Разумеется, когда девушка-метрдотель приняла ее желтое пальто, бабушка сказала: «Ах, милочка, какой у вас прелестный цвет волос». Через несколько минут оказалось, что у гардероба собрались метрдотель, хозяин ресторана, выглянувший поздороваться шеф-повар и пара не занятых работой официантов. Звучали приветствия, улыбки, сетования на то, что такая дорогая гостья в последнее время заходит уже не так часто… Вся эта суета, достигая бабули, будто замедлялась, растягивалась во времени, и центром всего становилась она – блистательная Жанна Шилова. Да, она не выходила на сцену уже много лет, но жила так, будто свет рампы везде ее сопровождал.

За столиком бабушка расположилась с идеально прямой спиной и, обведя ресторан царственным взглядом, открыла меню, которое помнила наизусть. Юла всю жизнь мечтала быть похожей на нее: такой же независимой, сильной, знающей ответы на все вопросы, той, кому никто никогда не сможет сделать больно – просто не осмелится.

– Что ты будешь есть, девочка моя?

Юла сглотнула ком в горле. «Девочка моя». Так называла ее только бабушка. Мама звала просто Юлей, а папа когда-то – Юлой.

– Юла ты моя, что ж ты так вертишься? – говорил он маленькой дочке, когда еще обращал на нее внимание. И ей хотелось вертеться еще сильнее, потому что тогда он ловил ее и усаживал себе на колени.

Это «Юла» привязалось к ней и пошло по жизни: кто-то из подружек услышал, потом назвал раз, другой. И как-то вдруг получилось, что все вокруг стали звать ее Юлой. Все, кроме папы, который совсем забыл, что она любила вертеться и сидеть у него на коленях. Теперь он звал ее Юля, иногда Юлия. Безлико и так, будто они были чужими друг другу людьми. Это как Крестовского мама звала исключительно Роман. Юлу это обращение всегда коробило, а ему было нормально. Он привык. Человек ко всему может привыкнуть. Даже к безразличию.

Мысль о Крестовском отозвалась тяжестью в желудке, потому что за ней потянулись воспоминания о последней встрече с ним. Свет фонарей, дождь и безобразная драка в одной из подворотен центра Москвы. За Юлу впервые кто-то дрался вот так: яростно и всерьез, но она была не в том состоянии, чтобы это оценить. Ее самой там просто не было.

– Девочка моя, что ты будешь?

В тоне бабушки послышались тревожные нотки. Совсем чуть-чуть. Жанна Эдуардовна умела виртуозно владеть голосом.

– Я… Давай цезарь с креветками и… кофе.

– Верочка, – обратилась бабушка к подошедшей официантке, – давайте-ка нам два ваших блюда дня от шеф-повара. Это мне и Петру, – отозвалась бабушка, увидев взгляд Юлы. – А барышне цезарь и кофе.

– Мне тоже фирменное блюдо, – невольно вырвалось у Юлы, которая вдруг поняла, что, кажется, хочет есть. Это было давно позабытое чувство.

– Тогда два здесь, а одно с собой, – улыбнулась бабуля, как будто только этого и ждала.

А ведь, скорее всего, она все это специально подстроила: привела внучку в ресторан, где они раньше частенько вместе обедали, заказала фирменные блюда, покладисто согласилась с тем, что Юла заказывает лишь салатик. Знала же, что, начни она настаивать, салатиком бы все и ограничилось, а то и вовсе одним кофе. Вот только рассердиться на бабулю совершенно не получалось, потому что очень сложно сердиться на того, кто тебя так искренне любит. И не задает вопросов. Ни одного. Хотя по глазам видны все эти: как ты, девочка моя? забыла ли о страшном? стерлось ли оно?

«Стерлось, ба. Конечно, стерлось». Как рисунок, сделанный на доске маркером… Несмываемым.

В ее комнате все было по-прежнему. Пахло ранним весенним солнцем и Москвой. У Москвы был свой запах. Юла только сейчас это поняла. В Сан-Диего пахло океаном, портом и раскаленным асфальтом. А Москва пахла дождем, листвой и выпечкой из многочисленных кафешек. Даже сейчас в приоткрытое окно долетал запах круассанов.

Юла опустилась на кровать и провела рукой по покрывалу. На стоявшем напротив диване в художественном беспорядке расположились вышитые подушки и большой плюшевый заяц. Наверное, ровесник Юлы. Занавеска на окне трепетала точно так же, как ее сердце. Вернуться сюда было ошибкой. Как и уезжать отсюда. Вся ее жизнь была сплошной ошибкой. Сперва нелепой, а потом фатальной, когда она вопреки Ромкиному недовольству пошла на ту проклятую фотосессию. Впрочем, тогда все еще можно было изменить. В фатальную ошибка превратилась, когда Юла посчитала себя уязвленной и захотела отомстить Крестовскому.

От непрошеных воспоминаний она поежилась и, стремительно встав, захлопнула окно. Взгляд упал на фотографию в рамке. Здесь ей было лет четырнадцать-пятнадцать. Она улыбалась так, как будто от этого зависела ее жизнь. Как раз в тот период отец все реже бывал дома, мама все больше времени проводила с подругами и в фитнес-клубе, а Юла перебралась жить к бабуле. Да так и осталась здесь насовсем.

Телефон зазвонил. Мама на том конце щебетала привычно радостно.

– Юль, когда ты к нам приедешь? Мы тебя уже заждались.

– Мам, я только с самолета. Пока не знаю. Наверное… скоро.

Ехать в Питер к маме совершенно не хотелось, потому что… Да потому что нечего там было делать. Умиляться младшему братику? Юла скривилась. Нет, не то чтобы она не любила Матвейку. Впрочем, какого черта, да, она его не любила. И не обязана была! Хватит того, что она тащила ему подарок из Сан-Диего. Хотя вообще-то могла этого не делать.

К счастью, мама почувствовала ее настроение и свернула разговор. А может, ей просто срочно понадобилось к Матвейке. Матвейка же маленький. С ним же нужно всегда быть рядом!

– Девочка моя… – раздалось за спиной, и Юла резко обернулась.

Бабушка стояла в дверях и смотрела так, что Юла сразу осознала всю глупость своей злости. Стоит здесь посреди комнаты, перекошенная от ярости, и сжимает телефон так, как будто мечтает его сломать, а все потому, что ее мама в это время с трехлетним сыном, которому она объективно нужнее.

– Она очень тебя ждала. – Бабуля будто прочитала ее мысли. – Мы с ней даже немного поспорили, в Москву тебе прилетать или в Питер, потому что каждая хотела тебя себе.

– Ты победила? – хрипло спросила Юла. Проклятые связки и криворукий хирург, который навечно превратил ее в сипящее чудовище.

– Девочка моя, – бабушка заговорила любимыми интонациями Юлы, – опыт всегда побеждает. К тому же перед бывшей невесткой у меня гораздо меньше моральных обязательств, чем было бы, будь мы все еще одной семьей. Так что да, я победила.

Жанна Эдуардовна вошла в комнату и крепко обняла внучку. Запах любимых духов окутал Юлу, убаюкал, вернул в тот период, когда она только-только перебралась сюда жить. В ее детстве бабушки почти не было рядом, потому что сцена долго не отпускала свою приму. Зато позже они наверстывали каждую упущенную минуту: театры, концерты, выставки, болтовня по полночи.

– Я рада, что ты победила, – улыбнулась Юла.

– Но к матери съездить все равно придется.

– Не хочу. Там Матвейка. – Имя брата прозвучало так ревниво, что Юле и самой стало противно.

– Который тоже очень тебя ждет и любит. И который уж точно не виноват, что семья твоих родителей распалась. Ему всего три.

– Знаю. Я подумаю, – пообещала Юла.

Вечером, лежа в своей постели без сна – к разнице во времени еще предстояло привыкнуть, – Юла просматривала бессмысленные ролики на телефоне. Она всецело отдалась этому занятию, потому что, если бы не оно, пришлось бы строить планы. А планов у нее не было. Ни одного. Был академический отпуск в универе, запас выписанных в Америке антидепрессантов, напутствие отца: «Если передумаешь, возвращайся» – и мерзкая ухмылочка ее «новой мамочки».

В ленте мелькнуло видео из Парижа.

«На Сакре-Кёр нужно смотреть издали», – как-то сказал ей Волков.

Юла сто раз была в Париже, но до Монмартра почему-то не добиралась, а знаменитый Сакре-Кёр видела только на картинках. Вот как сейчас.

«Большое видится на расстоянии?» – процитировала тогда Юла, а Волков, оторвавшись от телефона, посмотрел на нее так серьезно, как будто они говорили о чем-то очень важном. Он иногда так смотрел.

Юла закрыла очередной ролик и открыла список контактов. Полгода – это ведь целая жизнь. В чат с Волковым она заходить не стала. Вместо этого открыла чат с Крестовским. Там было непрочитанное сообщение. Сердце подскочило, словно для Юлы это все еще имело какое-то значение, словно не прошло полгода, не стерлись обида и злость.

«Юль, нам очень нужно поговорить. Напиши, пожалуйста. Это важно!!! Знаю, что симка у твоей бабушки, но вдруг ты увидишь сообщение. Я хочу приехать к тебе. Всего-то двадцать часов и пара океанов))) Пожалуйста!»

– Восемнадцать, – сказала чату Юла. – И один океан.

Крестовский никогда не писал таких длинных сообщений. А она никогда не говорила с чатом – всегда напрямую с самим Ромкой.

Полгода назад она могла позвонить ему в любое время дня и ночи, и он слушал, отвечал что-то хриплым со сна голосом. Иногда невпопад.

Полгода – это целая жизнь, и целую жизнь назад он был ее.

Юла несколько секунд смотрела на значок вызова, а потом решительно на него нажала.

Часы показывали без четверти три ночи.

Глава 2

Справедливости нет: за паденьем не следуют взлеты.

– Да, Ань, уже бегу, уже купил.

LastGreen перепрыгнул через две ступеньки на выходе из магазина и едва на выронил телефон.

Аня боялась оставаться дома одна, а Потапа, который мог бы с ней посидеть, как назло, не было. Лена, конечно, предлагала привозить мелкую к ней в любое время, да и ее родня была не против, но LastGreen не мог себе представить, что он оставляет сестру на постоянной основе в коттеджном поселке, где коврик у дверей любого из домов стоил дороже его мопеда. Как бы ни относились к нему Лена и ее дядя с братом, LastGreen не был идиотом и понимал, как устроен мир. Ну и если уж на то пошло, то отвозить Аню к Лене он физически бы не смог: из его спального района до ее элитного коттеджа было минимум полтора часа езды. И это без учета постоянных пробок. Не оставлять же Аньку там насовсем.

Телефон зазвонил.

– Гриш, подмени меня завтра. Мне вообще никак. Если зачет не сдам, вылечу. Будь другом.

Голос Дениса, коллеги по курьерской доставке, звучал так, как будто он бежал. Впрочем, скорее всего, так и было. На доставку заказов им обычно выделяли столько времени, что маршрут можно было пройти без опозданий, только если ты вдруг умеешь летать. И никакие попытки доказать, что невозможно успеть на транспорт так, как это показывает программа, потому что невозможно идти с постоянной скоростью (на тротуарах люди, на дорогах машины и светофоры), результата не приносили. Ответ у менеджеров был один: «Не нравится – свободны. На ваше место стоит очередь».

Не, так-то очередь и правда стояла. Только сбегали все с гораздо большей скоростью, чем доставляли заказы. Оставались только самые упорные. Или те, у кого просто не было выхода. Вот как у LastGreen’а. Куда ему идти, если он еще не окончил школу? Вот и приходилось терпеть, сцепив зубы, потому что доучиться было нужно. И не просто доучиться, а сдать ЕГЭ так, чтобы поступить в Академию МЧС. Потому и метался он между школой, работой, сестрой и… Леной.

Последнее обстоятельство вносило в жизнь гораздо больше смуты, чем хотелось бы. Знал бы кто-нибудь, сколько раз он пожалел, что написал ей тогда. Нет, не когда вернул ей телефон, а потом, когда она убежала с ВДНХ, предварительно попытавшись всучить ему сумму, равную четверти его месячной зарплаты. И за что? За подобранный на улице телефон?

Писать было не нужно. Нужно было просто пройти мимо и ни в коем случае не вестись на все это. LastGreen на миг зажмурился, желая постучаться обо что-нибудь головой, чтобы вытрясти дурацкие мысли.

– Выручишь, Гриш? – раздалось в трубке.

– Само собой, – выдохнул LastGreen, понимая, что поспать нормально не получится, потому что у него еще гора домашки и некормленая Анька.

Распрощавшись с Денисом, он прибавил шагу.

Во дворе сидела мелочь – класс пятый-шестой. Как-то незаметно лавочки у подъезда перешли к ним. Бабулек становилось все меньше, а молодняка все больше. LastGreen попробовал вспомнить, когда они с пацанами в последний раз собирались просто посидеть, и не смог.

– Гри-и-иша, – раздалось сверху, и у него екнуло сердце.

Мелкая стояла коленями на подоконнике пятого этажа и махала ему изо всех сил. Окно было приоткрыто.

– Слезла быстро! – крикнул он и бегом бросился в подъезд.

Анька была вроде неглупой, но порой вытворяла вот такое. Потап пытался увещевать: мол, ей только пять и это нормально, но LastGreen’у от этого было не легче.

– Еще раз увижу тебя на подоконнике – голову оторву, поняла? – набросился он на сестру с порога.

С ее лица тут же исчезло оживленное выражение, губы задрожали, потом поджались. Другая бы уже ревела, но Аня только сложила руки на груди и ушла в комнату.

LastGreen бросил пакет на пол. Консервированная кукуруза стукнулась о банку колы. «Хорошо хоть не в стекле», – вяло подумал он и, скинув кроссовки, уселся прямо на пол. Нужно было встать и пойти успокоить Аньку. Она же правда его ждала. И правда была не виновата в том, что он так долго не приходил. Проведя руками по лицу, он резко встал и подхватил пакет с пола.

– Ань, иди сюда. Я тебе кукурузы купил и трубочек карамельных.

Другая бы сестренка дулась, наверное, пока у нее не попросили бы прощения, а вот Анька примчалась сразу. LastGreen раскрыл пакет, в котором лежали трубочки, банка колы, упаковка сосисок и баночка консервированной кукурузы, но сестра туда даже не заглянула. Вместо этого обхватила его за ноги и уткнулась носом в штанину.

– Там что-то скреблось под кроватью, – пожаловалась она.

– Да кто там может скрестись? – сглотнув комок в горле, пробормотал LastGreen. Перед Анькой было жутко стыдно. – Наверняка у Потапа через стенку что-то делали.

– Нет, через стенку не так скребутся, – со знанием дела сказала мелкая.

– Ну пойдем смотреть.

Под кроватью, разумеется, никого и ничего не оказалось. LastGreen некстати вспомнил, что раньше там частенько валялись носки, футболки, пустые бутылки, но после того, как мать устроили на лечение, они с Потапом и Аней отдраили всю квартиру. Поэтому больше не было ни бутылок, ни мусора.

– Ну видишь? Ничего, – указал он, выпрямляясь и усаживаясь на пол.

Аня тут же обхватила его за шею и пробормотала:

– А когда Потапка приедет? Мне без него страшно.

– Э-эм, дня через два, – протянул LastGreen. – Пойдем ужинать.

К счастью, пока на сковородке шкворчала яичница с сосисками и варились макароны для Ани, разговор о возвращении Потапа не всплывал.

Ситуация с Сашкой вышла ерундовой. Сергей, Ленин дядя, оказавшийся не только бизнесменом, но и травматологом, сразу заметил, что у Потапа проблемы с коленом. Да не просто так поохал и забыл, а в один из дней позвонил LastGreen’у и сообщил, что он ни много ни мало договорился об операции на Сашкином колене и ему теперь нужен номер телефона пациента.

LastGreen тогда так опешил, что опоздал с доставкой. Благо заказ был последним и клиентом оказалась возрастная тетечка, которая принялась причитать над его промокшим видом и даже не стала снижать оценку в приложении за опоздание.

Потап, конечно, встал на дыбы, потому что… Да странно это все. С какой стати чужой человек так заморочился, что вызвонил своего бывшего сокурсника, договорился с ним, оплатил, наверное? Хотя, может, они и по дружбе. В общем, Потап, конечно, отказался. И тогда LastGreen’у позвонила уже Лена и тоже попросила Сашкин телефон.

У LastGreen’а в тот момент даже ничего не екнуло: он ведь знал Сашку всю свою жизнь. Они дружили лет с пяти – после того как подрались до выбитых молочных зубов на детской площадке, потому что оба гуляли без мамок, а потом вместе замывали кровь в туалете библиотеки. Библиотекарша Фаина Викторовна залила их ссадины перекисью и подула на них, а после угостила чаем с печеньем. Так они и выросли вместе, смешно сказать, в библиотеке. Бегали туда без конца. Да и сейчас частенько заходили: тоже чаю попить, только уже печенье сами приносили и цветы Фаине Викторовне на праздники. Она стала уже совсем старенькой, но по-прежнему работала, и с ней можно было иногда оставить Аньку.

– Ань, я завтра вечером допоздна буду. Тебя Фаина Викторовна из садика заберет. Побудешь с ней в библиотеке до закрытия, а потом до дома сама дойдешь?

Отпускать ее одну ходить вечером по улице, конечно, не хотелось. И не потому, что он боялся, что ее кто-то обидит: на районе смертников не было – Аньку обижать. Боялся, что она опять испугается. В последнее время она без конца жаловалась: то скребется кто-то, то в подъезде темно. Впрочем, чего еще можно было ожидать, учитывая то, в каких условиях она росла?

Подтащив табуретку к шкафу, Аня достала две тарелки и две чашки. В три захода отнесла это все к столу и только потом ответила:

– Хорошо. Только я тебе позвоню.

– Звони, конечно, – с энтузиазмом ответил LastGreen, раскладывая еду по тарелкам.

То, как он в своих мыслях лихо свернул тему Сашки, заставило невесело усмехнуться.

Да, именно, когда Лена позвонила ему и попросила дать номер Потапа, все полетело под откос. Хоть LastGreen и убеждал себя в том, что Потап стал таким дерганым потому, что мало спит, у него куча работы в автомастерской, дома дурдом, но в глубине души знал, что дело в другом. Сашка дергался и отмалчивался потому, что тоже жалел о том дне, когда LastGreen написал Лене Волковой, чтобы вернуть ей потерянный телефон. Это стало ясно, когда вечером, после Лениного звонка, Потап пришел к нему и они сидели вот здесь, на кухне. Мать спала, а Аня играла в большой комнате. Сашка долго вертел в руках свой мобильный, а потом тихо сказал:

– Короче, я вроде как согласился весной прооперироваться.

– Круто, – выдохнул тогда LastGreen, потому что это же правда круто: Сашка перестанет наконец мучиться с ногой и глотать обезбол ведрами.

Вот только царапнуло внутри. Сергею ведь он отказал, а Лене отказать не смог. LastGreen не стал спрашивать, почему Сашка передумал. Ну правда, это же не его дело. А тот тоже неожиданно не стал пояснять. Просто сидел, хмурился, вертел телефон, а потом, так ничего больше и не добавив, ушел домой.

И вот теперь он валялся в больнице, восстанавливаясь после операции, а LastGreen чувствовал себя хреновым другом, потому что за это время ни разу его не навестил. Звонил каждый день, спрашивал, нужно ли чего. Но Потап, конечно, говорил, что все у него есть, потому что знал: свободного времени на рывок до больнички и обратно у LastGreen’а нет. Чувство, что ты плохой друг, было жутко паршивым: они же всю жизнь вместе, во всех драках спина к спине, Анька с Потапом едва ли не больше времени, чем с родным братом, проводит. А вот надо же, развело по разные стороны. И из-за кого? Из-за девчонки, мажорки. Сказал бы кто раньше – в жизни не поверил бы.

Впрочем, какая она мажорка? Если так разобраться, от мажористого там только дом этот их в поселке крутом. А так… как цветок оранжерейный, который оберегать хочется, потому что он от любого ветра сломаться может.

– Гриш?

– М?

LastGreen уставился на сестру, которая что-то спрашивала, видимо уже не в первый раз.

– Когда поедем?

– Куда?

– Ну к маме же.

Сказав это, Аня торопливо опустила взгляд к тарелке и принялась возить куском сосиски по лужице из кетчупа.

– Ань, ну… я не знаю. Наверное, пока лучше не ездить и…

– Ну на чуть-чуть.

Аня подняла на него умоляющий взгляд, и LastGreen тяжело вздохнул.

– У меня сейчас времени нет, – пробормотал он, надеясь, что мелкая пока не заметит несостыковку: в субботу он нашел время на то, чтобы вместе с ней съездить к Лене, а вот на то, чтобы навестить мать в наркологичке, времени не нашлось.

Аня, к счастью, еще не умела выстраивать такие сложные логические цепочки. Она просто хотела к маме.

– Ане, наверное, сейчас поспокойнее стало? – спросила его Лена в их последнюю встречу.

Наверное, со стороны это должно было выглядеть так: когда мать легла в клинику лечиться от алкогольной зависимости, дома прекратила собираться вся местная алкашня, включая отчима, и ребенку должно было стать спокойнее. Но правда заключалась в том, что Аня дико скучала по матери. Да и сам LastGreen скучал, как бы ему ни хотелось убедить себя в обратном. Потому что это была его мать и его жизнь. Да, в последние годы слишком много сил уходило на то, чтобы эту самую жизнь улучшить, особенно с появлением отчима, существование которого на этой земле оправдывало только рождение Ани. Но он со всем справится. Он должен. А мать… она просто слабая. Ей чуть-чуть помочь – и она обязательно вылечится. Согласилась же в этот раз лечь в больничку на два месяца. Обещала завязать и вообще говорила, что любит их и все у них обязательно наладится.

LastGreen потер лицо руками.

– Давай в субботу попробуем съездить, – сказал он, думая о том, что сочинение придется писать ночью и к контрольной по инглишу готовиться тоже ночью. А еще он не сможет съездить к Лене.

Ну в конце концов, никто не обещал, что будет легко.

Моя посуду после ужина, LastGreen прикидывал, что в субботу нужно еще успеть смотаться с Анькой в обувной, потому что она выросла из легких кроссовок, а вот-вот потеплеет настолько, что в осенних ботинках будет уже жарко.

– Потапчик! – раздался вопль из комнаты, и LastGreen едва не выронил тарелку. Но оказалось, что мелкая просто болтает по телефону.

То, как нервно он отреагировал на прозвище друга, рассердило. Да что ж такое-то! Ну не может же все рухнуть из-за девчонки?

Посуду в сушилку он старался ставить бесшумно, прислушиваясь к голосу сестры и морально готовясь к тому, что та в любую секунду принесет телефон ему. Но Аня сказала: «И тебе спокойной ночи», а потом в ванной зашумела вода.

LastGreen вытер руки о футболку, хотя на стене висело полотенце, и вышел в коридор. Его телефон лежал на полочке под зеркалом рядом со связкой ключей и смятой пачкой жвачки. Разблокировав экран, он увидел, что звонил действительно Потап. Разговор занял минуту и пятьдесят девять секунд. Разговор с Анькой.

Поморщившись, он резко выдохнул и решительно нажал «перезвонить».

Сашка ответил сразу.

– Чё случилось? – спросил LastGreen, почему-то даже не поздоровавшись.

– Да ничего. Звонил узнать, как у мелкой дела.

– А почему на мой? – Прозвучало, кажется, с наездом.

– А нельзя? – В Сашкином голосе тоже появился наезд, и LastGreen сбавил обороты.

– Да я просто спрашиваю.

– У нее выключен.

– Разрядился опять, наверное. Ты как там?

– Да норм все. Валяюсь. Дохну от скуки.

– Давай мы к тебе в субботу заедем.

– Да не парься. Ко мне сеструха заходила, все, что надо, принесла.

– Ну давай тогда.

– Ага.

Потап первым повесил трубку. LastGreen положил телефон на полочку и посмотрел на свое отражение. Отражение хмурилось. И вот это они с Сашкой сейчас поговорили? С Сашкой Потаповым, с которым дружат с пяти лет?

– Да пошло это все! – сердито буркнул LastGreen и снова нажал на зеленую кнопку.

– Чё такое? – Голос у Потапа был деловым.

– Короче, у тебя точно все норм?

– Ну… – Сашка неожиданно замялся и после паузы тихо произнес: – Ты можешь Лене позвонить и сказать, чтобы она ко мне не ехала?

– А она к тебе собиралась?

– Да. Я задолбался уже объяснять, что у меня все есть и все такое. Но она слушать не умеет. Меня, во всяком случае.

– Хорошо, – медленно произнес LastGreen.

– Без обид? – неуверенно спросил Потап.

– А есть на что?

– Да вроде нет? – Интонация у Сашки получилась почему-то вопросительной.

– Ну раз нет, тогда без обид.

На этот раз первым отключился LastGreen. Отключился и подумал, что не фиг было перезванивать. Тогда бы не пришлось звонить Лене, которая собралась ехать в больничку к Потапу. Вот сюрприз! На самом деле нет. Странно, что она до сих пор еще не съездила.

Глава 3

Все ошибки твои так навязчиво вертятся в мыслях.

– А еще хорошо бы поворотник показывать, когда так делаешь.

Дима, державшийся за ручку над пассажирским сиденьем, выглядел так, будто находился в падающем самолете.

Его поведение, пожалуй, было оправданным, потому что Янин опыт вождения находился на околонулевой отметке. По настоянию мамы она получила права, но они так и пролежали в сейфе с документами два с половиной года. И вот теперь, когда мама исчезла после устроенного в офисных помещениях пожара, Яна наконец решилась начать водить.

– Машина должна ездить, – сказал ей сосед, когда она столкнулась с ним на парковке у дома.

Яна посмотрела на мамину машину: одно колесо спустило, кузов был покрыт прошлогодними листьями и налетевшей с дороги пылью. Сосед давно уехал, а Яна все стояла над машиной и не могла понять, какие чувства испытывает. Страх неизвестности смешивался в ней с радостным азартом от того, что она может сделать что-то сама. Вот только с чего начать? Руки сами потянулись к телефону.

Привыкнуть что-то решать самой оказалось гораздо сложнее, чем можно было предположить. Быть самостоятельной вообще оказалось сложно. За последние месяцы Яна с удивлением осознала, что в спортзал можно ходить тогда, когда хочешь, что в выходные не обязательно ходить в кино и даже, о чудо, можно есть то, что тебе хочется, не считая калории и не изводя себя чувством вины за каждый съеденный кусочек. Но неожиданно страх свободы оказался сильнее радости.

Когда активные следственные действия закончились, Лев Константинович отправил Яну в отпуск. Просто поставил перед фактом, что компания оплатила ей недельное пребывание в санатории. Яна безропотно кивнула, потому что спорить просто не осмелилась, хоть ей и не хотелось уезжать: она боялась, что за это время о ней все забудут и она снова станет никому не нужна. А теперь даже мамы не было рядом. Впрочем, стоило радоваться тому, что ее не уволили, не арестовали. Ей по итогу даже не выдвинули никаких обвинений, несмотря на то что она вообще-то была соучастницей. И все ведь реально могло плохо закончиться, потому что мама всерьез собиралась избавиться от Яниных сводных брата и сестры.

Неделю в санатории Яна провела в шоковом состоянии, потому что вдруг ясно осознала, что… не умеет отдыхать. И не только отдыхать, но и вообще жить, если никто не говорит, что делать.

А ведь перед самым исчезновением мамы, когда Яна осмелилась пойти против ее воли, она самой себе казалась вполне самостоятельной. Но теперь выходило, что вся эта самостоятельность все равно диктовалась поступками мамы. Она просто действовала от противного.

Сейчас, когда мама больше не писала и не нужно было вздрагивать от каждого телефонного звонка, Яна успокоилась настолько, что смогла оценить степень своей никчемности. Только на третий день отдыха она перестала пытаться выстроить какой-то график и заполнить дни активностью. Позволила себе просто лежать на шезлонге у крытого бассейна и читать книгу. А еще позволила себе написать СМС… брату.

Брат… Даже спустя месяцы эта новая опция в ее жизни не перестала казаться очень странной и очень правильной. Нет, у них не было безоблачных отношений, о которых когда-то мечтала Яна в своем идеальном и придуманном мире, но Дима всегда отвечал на ее сообщения и звонки. А еще он просто был. И это значило для нее неожиданно много.

И хоть она и обещала самой себе научиться самостоятельности и независимости, глядя на спущенные колеса маминой машины, все равно достала телефон и набрала контакт, обозначенный «Дима Волков».

Яна знала, что Дима сам не водит, но почему-то именно ему она выпалила:

– Я хочу начать ездить на маминой машине. Но ее нужно привести в рабочее состояние. Не мог бы ты…

Она замолчала, не зная, как продолжить.

– Ну в принципе мог бы, – не дождавшись продолжения, сказал Дима.

Яна прикрыла глаза и улыбнулась. Ей вот-вот должно было исполниться двадцать три года. Она окончила институт по специальности «делопроизводство», почти год проработала личным помощником директора крупной компании, умела выполнять производственные задачи: договариваться, переносить встречи, разрешать конфликтные ситуации… Но вдруг оказалось, что ей просто нравится, что можно позвонить Диме с просьбой и услышать его хрипловатый голос.

– Только доверенность нужна, – меж тем сказал он. – Поищи в вашем волшебном сейфе.

Полиция вернула ту часть документов, которые не стали приобщать к делу о хищении в компании, поэтому Янино свидетельство о рождении, СНИЛС, медицинский полис, права и тонкая папочка с результатом теста ДНК, говорившим о том, что она – дочь Волкова Алексея Евгеньевича, по-прежнему хранились в сейфе. Яна его не запирала. Иногда она заходила в комнату мамы, садилась на ее кровать и смотрела на картину, загораживающую нишу с сейфом. Порой ей было страшно от осознания того, сколько секретов там когда-то хранилось. Порой она чувствовала облегчение от того, что больше не нужно врать. Но у нее до сих пор не было правильного ответа на вопрос: имела ли она право сдавать полиции собственную маму?

Эти размышления причиняли боль. Яна и врагу не пожелала бы оказаться перед таким выбором. Но, может быть, однажды станет легче? Например, когда она точно узнает, что с мамой все в порядке. Впрочем, весточки получать было страшно, поэтому она запретила себе заглядывать в их секретный почтовый ящик. Хотела ли она, чтобы мама получила по заслугам? Единственное, что Яна знала точно, – она предпочла бы никогда не услышать этого вопроса, потому что ответ на него мало кому понравился бы.

Доверенность на машину нашлась, как и ключи. Дима позвонил спустя полчаса и сообщил, что к ней уже выехала бригада из шиномонтажа, чтобы разобраться с колесами на месте. Яна, разумеется, могла заказать бригаду и сама, но ей была приятна его забота. Эти ниточки помощи от Димы словно связывали их, делая семьей, и беспросветное одиночество чувствовалось не так остро.

С Сергеем, их общим с Димой дядей, она виделась на работе. Несмотря на то что Яна была личной помощницей Льва Константиновича, а у Сергея – после исчезновения мамы – появилась новая ассистентка, он все равно каждый день заходил в ее приемную, пил кофе и чаще всего молчал. Это только в кино бывает, что вновь обретенные родственники начинают радостно проводить вместе время. На деле Яна чувствовала себя чужой в семье отца. И удивляться тут было нечему: сам Алексей Волков так ни разу с ней и не увиделся. Да, Лев Константинович говорил, что он пытался, но ему не позволила мама. Иногда Яна в это верила, потому что так было легче примириться с действительностью. Но когда ее накрывало одиночеством и отчаянием, она считала, что все это выдумка: отцу она была не нужна, потому что у него росли настоящие дети – Лена и Дима.

«А ты что, игрушечная?» – звучал в такие минуты в голове злой мамин голос.

– Наверное, – отвечала теперешняя Яна пустоте в собственной квартире. Пустоты она не боялась: с ней было не страшно спорить, ее настроение не нужно было угадывать. Вот только и поддержки от нее никакой не было.

Идея сесть за руль одной привела Яну в ужас. Отучившись в автошколе, она ни разу не ездила в одиночку. Рядом всегда сидела мама и говорила, что делать. Она никогда не ругала, но неизменно заставляла Яну чувствовать себя никудышным водителем своими бесконечными «Вот тут уступи дорогу…», «Притормози, пусть обгоняет…», «А что значит этот знак?». Поэтому, усевшись в машину, Яна поняла, что не может тронуться с места. Нет, она знала всю последовательность действий: завела машину, включила поворотник, переключила в режим drive… Но тронуться так и не смогла. И разумеется, позвонила брату.

Была суббота, Дима должен был в это время находиться в бассейне. Но он неожиданно ответил и вот теперь сидел рядом с ней, бледный и взъерошенный, комментировал ее манеру езды, и Яна даже не знала, чьи комментарии были хуже: его или мамины. Потому что Дима не говорил, что делать, он озвучивал то, что нужно было сделать до истеричного сигнала проезжающих мимо машин. И кажется, позвать его с собой было максимально неудачной идеей. Он не успокаивал. Вообще!

Они ехали уже сорок с лишним минут. Футболка Яны липла к мокрой от пота спине, а пальцы на руле сводило судорогой. Дима настоял на том, чтобы не кататься по городу, и вот теперь они выбирались из Москвы в сторону коттеджного поселка, где жили Волковы. На МКАДе все летели со скоростью сто километров в час, Яне хотелось зажмуриться, а на ее жалобное «Может, дальше ты?» Дима категорично ответил: «Даже не надейся».

На загородной дороге Яну обсигналил какой-то джип, потому что, попытавшись обогнать ехавший в правой полосе грузовик, она слишком резко перестроилась. Вот тогда Дима и сказал:

– Когда обгоняешь, нужно не тормозить, а прибавлять скорость, а еще хорошо бы поворотник показывать, когда так делаешь.

– Все! Я больше не могу, – жалобно сказала Яна.

– Вон карман, давай в него.

Яна малодушно понадеялась, что Дима сейчас сядет на ее место, однако стоило ей остановиться, как он буквально вывалился из машины, отошел на пару шагов и согнулся, упершись руками в колени.

– Тебя укачало? – испугалась Яна.

– Не, норм. Подышу немного. Аварийку включи.

Яна послушно включила аварийку и вышла из машины.

Дима теперь сидел на корточках и возил по земле какой-то палочкой. Выглядел он неважно. Просить его сесть за руль у нее больше язык не поворачивался. Когда у него зазвонил телефон, Яна по первым же словам брата поняла, что звонит Рома. С ним Дима всегда разговаривал с какими-то особенными интонациями.

– Не, мы тут на трассе… Я с Яной. Она меня сегодня по Москве катала. – Дима поднял на нее взгляд и улыбнулся. Яна невольно улыбнулась в ответ. Все-таки он был жутко обаятельным. – Не, чё-то мы, по ходу, накатались уже. Сейчас будем вызывать эвакуатор.

Яна округлила глаза. В голове тут же тревожным звоночком раздалось: «Ты не справилась!»

– Дим, – начала она, но он отмахнулся и сказал в трубку:

– Ну могу, конечно, точку прислать, если тебе заняться нечем. И захвати кофе и пару шоколадок. У меня стресс.

Он неестественно рассмеялся и встал в полный рост, а Яна вдруг подумала, что он вправду выглядит почти так же, как тогда, когда ее мама подсунула ему фото самолета, на котором разбился их отец.

Яну отбросило в тот страшный день. Она до сих пор не могла простить себе случившееся. А самым ужасным было то, что она так и не призналась: это было ее рук дело. Да, наклейку с самолетиком поверх изображения пламени спиртовки вклеила в буклет мама, но именно Яна по ее просьбе подсунула буклет Диме, чтобы тот увидел образ горящего самолета, в котором погибли его родители. Она ведь могла отказаться тогда. Наверное. Но не отказалась. От этой мысли до сих пор было почти физически плохо.

– Ян, тебе кофе взять? Крестовский сюда подъедет.

Яна молча кивнула: сил на ответ не осталось.

Роман подъехал минут через сорок. К тому моменту рядом с их машиной успели поочередно остановиться три грузовика и одна легковушка с вопросом, нужна ли помощь. Видимо, вид у жавшейся к машине Яны был как у классической девы в беде. Пришлось всем объяснять, что помощь уже на подъезде.

Наконец на обочине остановилось такси, из которого выбрался Роман, нагруженный стаканчиками с кофе.

– Привет, – улыбнулся он, и Яна привычно подумала, насколько же они с отцом похожи. Лев Константинович, входя в приемную, каждое утро улыбался ей точно так же. – С машиной все о’кей?

– С машиной да, а водитель у нас… красивый, – многозначительно произнес Дима и посмотрел на Яну.

Та скорчила гримасу в ответ. Роман тоже окинул ее взглядом с ног до головы, остановился на копне рыжих кудряшек, а потом приподнял подставку с двумя стаканчиками.

– Кофе?

– Это сексизм вообще-то, – заявила Яна, беря один из стаканов. Кофе был еще горячим.

– И в мыслях не было, – открестился Роман.

– Это реальность, – с наглым видом сказал Волков, беря свой стакан.

Кажется, звонить ему все-таки было плохой идеей. Ее снова накрыло острым чувством ненужности, одиночества, нетако́вости. Куда она, дурочка, лезет все время? Время идет, а она все так же пытается заслужить любовь и внимание. Нужно уже понять, наконец, что это так не работает. Что Дима не испытывает к ней никаких братских чувств, никакой симпатии. А сегодня? Да просто делать ему нечего в субботу. Вот и решил чем-то себя занять и покататься по Москве.

Они загрузились в мамин маленький пежо: Дима сел сзади, Яна – на переднее сиденье, а Роман – за руль. Он долго возился, подстраивая водительское место под себя. Яна хоть и была высокой, все же не такой, как он.

– Ну что, едем? – вежливо спросил Роман и снова ей улыбнулся.

Яне казалось, что он пытается сгладить напряжение от явного недовольства Димы, которое стало прорываться буквально в каждом его взгляде, в каждом слове.

– Да двигай уже! – подал голос Дима.

Роман скорчил мину, неожиданно подмигнул Яне и вырулил на дорогу.

– Можно? – спросил он через несколько минут неуютной тишины и, не дожидаясь ответа, принялся тыкать в кнопки радиоприемника.

Вскоре в машине заиграл какой-то рэп. Сама Яна такое не слушала, но, разумеется, высказываться по этому поводу не стала. Спасибо и на том, что ей не придется ехать самой. Только спустя какое-то время Яна поняла, что Роман не развернулся.

– А куда мы? – спросила она.

– Меня домой везем, – недовольно ответил Дима, будто только и ждал ее вопроса. – Сколько там еще?

– Двадцать две минуты, – ровным голосом произнес Роман. – Дыши воздухом, смотри в окошко.

– Иди ты, а? – отозвался Дима и вновь уткнулся в телефон, от которого оторвался, только когда Роман остановился перед воротами коттеджа Волковых.

Выйдя из машины, Дима набрал код, первый проскользнул в начавшую открываться створку, а потом и вовсе ушел в дом, никого не дожидаясь.

Яна тихонько вздохнула. В такие минуты она каждый раз чувствовала себя лишней. Остаться одной посреди трассы было ничуть не хуже, чем оказаться здесь. До дома все равно полтора часа езды.

Роман надул щеки и шумно выдохнул, глядя прямо перед собой. Видимо, его тоже «порадовало» поведение Димы. Дождавшись, когда ворота откроются, он въехал на территорию, аккуратно припарковался рядом с машиной Сергея и, заглушив мотор, повернулся к Яне.

– Давай сходим поздороваемся, чаю попьем, а потом я тебя в Москву отвезу.

– Спасибо, что хотя бы ты меня не ненавидишь, – вырвалось у нее.

Роман посмотрел на «гостеприимно» закрывшуюся за Димой дверь и усмехнулся.

– Ты, кажется, не очень понимаешь, что он сегодня ради тебя сделал.

– Ты о чем? – озадаченно спросила она, воскрешая в памяти сегодняшний день.

Дима приехал, попинал колеса, обошел машину, уточнил, точно ли она поедет, а потом просто сел на пассажирское сиденье и стал постфактум комментировать то, что она творит на дороге.

Роман повернулся к ней и, глядя в глаза, очень серьезно сказал:

– После гибели родителей Димка боится транспорта. Любого. Он нормально в машине может ездить только с Сергеем. Ну и со мной иногда.

– Господи! – прошептала Яна, прижимая руку ко рту. – Так вот почему он так выглядел. А я думала…

Она замолчала, не зная, что сказать.

– Из ненависти такое не делают, – тихо закончил Роман.

Особняк Волковых, располагавшийся в закрытом коттеджном поселке, был похож на те, которые обычно выставляют в различных мотивационных пабликах в интернете, когда говорят, что нужно стремиться к лучшей жизни. Лучшая жизнь зачастую представлялась именно так: в роскошном доме, с собственным прудом под окнами, елями и разноцветными клумбами, на которых пестреют тюльпаны.

Крестовский не стал нажимать на кнопку звонка – просто толкнул незапертую дверь и пропустил Яну в просторный светлый холл. Она была здесь не в первый раз и даже не в десятый. За эти месяцы Сергей приглашал ее не просто приезжать на выходные – он всерьез предлагал переехать к ним жить. Правда, на вопрос Яны, как он собирается объяснить это Лене, их общий дядя не нашел что ответить. Просто потому, что не было в нем никакого двойного дна и он совершенно не умел продумывать хитроумные планы. Чем ближе они общались, тем сильнее Яна удивлялась тому, что могла всерьез подозревать его в разворовывании денег компании и в желании угробить родных племянников. Впрочем, как выяснилось, всем этим занималась Янина мама, а вот ее она в подобном заподозрить точно не могла. Да что там заподозрить? Даже когда факты уже буквально кричали о причастности ее мамы к странным стечениям обстоятельств, которые едва не обернулись гибелью Димы, Яна ведь продолжала считать, что маму кто-то заставляет, что есть какая-то причина, по которой она это делает. Самое смешное, что в глубине души она до сих пор так считала. И даже однажды сказала об этом Роману.

Тот в свойственной только ему манере внимательно на нее посмотрел, а потом неловко похлопал по плечу и произнес:

– Чувствую, что должен сейчас соврать, чтобы тебя поддержать, но, блин, Ян, прости: я правда не думаю, что за Полину Викторовну может решать кто-то другой. Она слишком… Не знаю, как объяснить… Мы мало общались, но она показалась мне человеком, который точно знает, что делает.

Яна тогда лишь кивнула в ответ. Нашла у кого попросить поддержки! У Крестовского, который однажды на какую-то Димину довольно едкую шутку насчет рыжих сначала прыснул, а потом сконфуженно произнес: «Ян, ты не очень рыжая, ну то есть… Блин».

Роман правда нравился Яне своей честностью, но иногда хотелось, чтобы кто-то помог ей спрятаться от реальности, а не вытягивал на свет из безопасных иллюзий.

– Добрый день! – громко сказал Роман в пустоту дома: встречать их по-прежнему никто не вышел.

Яна в знак солидарности тоже громко поздоровалась.

– И незачем так орать, – раздалось из кухни. – Я и в первый раз прекрасно слышал.

Вышедший в холл Дима сжимал стакан с соком.

– Заходите уже! Чё вы там жметесь, как неродные.

Яна улыбнулась про себя и Диминой хмурой физиономии, и тому, что Роман помог ей снять куртку.

– Сергей, у нас гости! – заорал Дима так, что Яна едва не оглохла. – Если хотите кофе или чай, сами.

Он указал пальцем себе за плечо.

– Само гостеприимство, а не… Дима, – заметила Яна, в последний момент заменив именем слово «брат».

Оно едва не вырвалось само собой. И за это она себя тоже ругала не в первый раз. Лена не знала об их родстве, да и Дима не давал поводов думать, что будет рад подобным напоминаниям.

Роман отправился на кухню, и в это время на верху лестницы появилась Лена собственной персоной. Каждый раз при виде ее Яна испытывала двойственные чувства. С одной стороны, она пыталась убедить себя в том, что именно ради этой девочки она и пошла однажды против мамы, что это ее сестра, что ей всего пятнадцать и она очень одинока и несчастна. С другой – Лена Яне… не нравилась. Как человек взрослый, она пыталась найти причину в себе: думала про дочернюю ревность, которая была ее спутницей большую часть жизни и умело подкреплялась постоянными напоминаниями мамы о том, что у Волкова есть семья и дети, которые едят с золота и не знают ни в чем отказа. Яне было плевать на золото, но вот то, что ее папа дарит куклы другой девочке, сажает ее к себе на колени, слушает ее рассказы, не причиняло боль, нет, – в детстве Яна не мыслила такими категориями, – но вызывало зависть.

Сейчас дело было уже, кажется, не в зависти: Лена не нравилась Яне как человек. Если бы у Яны и были подруги, такая, как Лена, никогда не вошла бы в их число. Потому что она была маленькой эгоисткой, которая упорно не замечала того, как сильно ее любят брат и дядя и как много они для нее делают, зачастую переступая через себя.

Яна невольно усмехнулась. Видимо, все-таки дело было в ревности. Ей хотелось, чтобы они так же любили ее, но соревноваться с пятнадцатилетней девочкой было глупо.

– Привет. – Лена легко сбежала по лестнице и, едва удостоив Яну взглядом, направилась на кухню.

Рома Крестовский был центром притяжения вселенной Лены Волковой.

Сергей как-то обмолвился, что раньше было хуже, и Яне стало искренне жаль Ромку, потому что, по ее мнению, понятие «хуже» было чем-то, в чем вообще не выживают.

Когда Яна вошла в просторную кухню-столовую, Лена уже колдовала над кофеваркой, а Рома подпирал подоконник. На его скуле красовался отпечаток светлой губной помады.

– Яна, тебе сделать кофе? – Лена бросила на нее взгляд через плечо.

Она искренне считала, что Яна – Димина девушка, хотя, как она себе объясняла их отстраненность друг с другом, было непонятно. Впрочем, влюбленные девочки, вероятно, живут в какой-то своей реальности.

– Да, капучино, если можно.

– Дим?

– У меня сок. – Дима продемонстрировал сестре стакан, который сжимал в руке, и отодвинул для Яны стул.

Пришлось садиться. Сам он плюхнулся рядом и уставился на Рому, который наморщил лоб и поджал губы, всем своим видом демонстрируя неловкость. Тишину в кухне нарушало только жужжание кофемашины.

– А Сергей дома? – наконец подала голос Яна, чтобы хоть как-то снять напряжение.

Словно в ответ на ее мысли от двери раздался привычно бодрый голос дяди:

– О, как вас много. Привет!

Проходя мимо Яны, он потрепал ее по плечу, затем протянул руку Роману. Для рукопожатия тому пришлось отлепиться от подоконника.

– Кофе будешь? – спросила Лена.

Сергей отрицательно качнул головой, и Лена, передав Яне чашку с капучино, устроилась на подоконнике рядом с тем местом, где до этого стоял Роман. Тот словно невзначай подошел к столу и сел напротив Димы. Танцы с бубнами, которые начинались в доме Волковых с появлением Крестовского-младшего, могли бы показаться увлекательными. Если ты любитель сериалов про подростков.

– Откуда вы такой дружной компанией? – Сергей, старательно делая вид, что не замечает неловкости, налил себе чаю и достал из холодильника упаковку с пирожными.

С исчезновением мамы в жизни Яны пирожные стали появляться, кажется, слишком часто, но отказаться она от этого пока не могла.

– Жизнь слишком коротка, Янкин, – однажды сказал ей Лев Константинович, когда она заикнулась при нем про диету.

И это не звучало призывом пуститься во все тяжкие. Босс сказал ровно то, что сказал. Мама ограничивала Яну почти во всем, но, оказывается, можно было жить иначе. Главное – научиться. Потому что жизнь действительно слишком коротка и никто не знает, как и когда она закончится. Алексей Волков был тому отличным примером.

– Мы устраивали гонки по городу, – отхлебнув сока, заявил Дима.

Лена с Сергеем заметно напряглись, а Роман закатил глаза.

– Учитывая, что за рулем была Яна, думаю, гоняли вы со скоростью двадцать километров в час.

– Обижаешь, – хмыкнул Дима. – Сорок. А иногда даже разгонялись до сорока пяти. Только перестраивались от балды.

Яна покачала головой и пояснила Сергею:

– Я решила начать водить.

– А права есть? – тут же осведомился он, и Яна невольно улыбнулась.

Она все никак не могла привыкнуть к тому, что о ней он тоже заботится.

– Ром, пойдем поговорим, – негромко сказала Лена, и все дружно перестали дышать.

Крестовский перестал дышать особенно выразительно. Однако из-за стола встал и даже прихватил с собой чашку расслабленным жестом.

Яна про себя вздохнула. Каждый раз, когда Сергей или Дима начинали проявлять интерес к Яне, Лена перетягивала внимание на себя. Если рядом был Роман, то она демонстративно звала его поговорить либо начинала что-то ему шептать. Все остальные темы тут же отходили на второй план, потому что, хоть Яна и не знала подробностей, невозможно было не заметить, как все напрягаются, стоит Лене оказаться слишком близко к Роману.

– Тут везде камеры, если что, так что ведите себя прилично, – заявил Димка, на что Крестовский что-то сказал ему на английском, а Лена звонко рассмеялась.

– Блин, – вырвалось у Романа уже по-русски.

Видимо, на то, что ругательство поймет Лена, он не рассчитывал.

– Что у них происходит? – не выдержала Яна.

– Излечение от большой несчастной любви, – медленно и торжественно произнес Сергей и сделал глоток чая.

– А что за намеки про камеры?

Сергей с Димой переглянулись, и Яна почувствовала неловкость. Зря она пытается играть в семью. Невозможно стать своей людям, для которых ты была чужой большую часть их жизни.

Дима вздохнул и взъерошил челку, а потом повернулся к Яне. Отчего-то она вспомнила, как первый раз ехала с ним на заднем сиденье машины Романа и он смотрел на нее вот так же: сердито, нагловато и растерянно. На его живой мимике невозможно было не залипать взглядом.

– Лялька много лет была влюблена в Ромку. Мы думали, что это несерьезно, но она… Короче, сложно ей, – сказал Дима наконец.

– Подождите. У нее же сейчас мальчик есть.

Взгляд Димы стал тяжелым.

– Да, она дружит с Гришей, – примирительно произнес Сергей, и Дима выразительно скривился. – Но Рома у нас – особая история.

– Но он же вроде как в отношениях.

– А кого это когда-нибудь останавливало? – раздраженно воскликнул Дима и откинулся на спинку стула, скрестив руки на груди. И сказано это было так, будто он вообще не имел ни малейшего понятия о чести.

– Тебя, например. – Яна тоже сложила руки на груди.

Намекать на его симпатию к Маше, учитывая, что та теперь чуть ли не живет с Крестовским, было немного подло. Дима несколько секунд ее изучал и, когда она уже собиралась извиниться, фыркнул.

– Блин, а вот помилее сестры не нашлось? Только такие были? – язвительно поинтересовался он, повернувшись к Сергею.

Тот смерил Яну оценивающим взглядом, дожевал пирожное и произнес:

– Поменять хочешь? По гарантии?

На этот раз фыркнула Яна.

– Поменяешь тут, – буркнул Дима, вставая из-за стола. – Небось еще хуже подсунут. – С этими словами он вышел из кухни. – Крестовский, раз, два, три, четыре, пять, я иду искать. Кто целуется по углам, я не виноват.

– Придурок временами, – вполголоса произнес Сергей то, что не решилась сказать про недавно обретенного брата Яна. – Но он знает, что делает. Сейчас Лена разозлится, убежит, а у Ромы появится шанс отбиться от притязаний.

– Придурок! – раздался откуда-то из глубины дома Ленин голос.

– Ну я ж говорил. – Сергей флегматично откусил от второго пирожного.

– Как ты с ними выживаешь?

– Менять не буду. Вдруг еще хуже подсунут, – с набитым ртом ответил он, и Яна не могла не улыбнуться.

Она не знала, каким человеком был ее отец, но его брат был классным. Самым лучшим в мире.

Глава 4

И ты ищешь ответ на вопрос всех потерянных: «Кто ты?»

В субботу Юла проснулась только к обеду – дурацкая разница во времени.

Лежа в постели, она прислушивалась к давно позабытым звукам большого города. Москва жужжала, как растревоженный улей. В Сан-Диего было не так.

Переезжать в Америку Юла не собиралась, но у отца как раз заканчивалась очередная командировка, ему нужно было возвращаться во Флориду, поэтому он забрал Юлу с собой. Как чемодан. Просто приехал к ней в клинику неврозов с пакетом одежды, собранным бабушкой, и сообщил, что у них через четыре часа самолет. Если бы Юла была в другом состоянии, она бы, конечно, выяснила, на каких условиях забирает ее отец, что она там будет делать, но в тот момент мир опять рухнул в вязкое черное болото и у нее не было сил даже встать с постели.

Она смутно помнила прощание с бабулей, прямо там – в ВИП-палате клиники. Помнила, как бабуля протянула ее смартфон, а Юла оттолкнула его, потому что там ведь были фотки, переписки – все то, что больше не имело смысла, от чего становилось только хуже. Телефон почему-то оказался у нее в руках, а на экране светилось мамино фото. Юла не стала с ней говорить. Маме ведь и без нее было о ком заботиться. Она ведь даже не приехала.

А в самый последний момент, когда отец уже подгонял ее: «Быстрее, не то встанем в пробку», Юла вытащила из телефона симку и отдала бабушке. А телефон зачем-то сунула в карман куртки. Сейчас, спустя время, она не видела в том поступке логики. Но бабушка сохранила симку, исправно пополняла счет и теперь вернула ее Юле. Вот только, видимо, зря, потому что Ромка на ночной звонок не ответил. Не то чтобы он демонстративно не снял трубку. Нет. Его телефон просто оказался выключенным.

Она успокаивала себя тем, что Крестовский вечно терял телефоны и наушники, но в душе скреблось неприятное чувство: как будто он просто ее не ждал. В общем-то, скорее всего, так и было. Им с Ромкой не выпало шанса поговорить, обсудить случившееся, но ей наивно хотелось, чтобы, как в фильмах и романах, ее ждали, не выпуская телефона из рук. О том, что когда-то в этом уравнении существовала еще и Рябинина, Юла старалась не думать.

Ночью она впервые за несколько месяцев залезла на страничку Крестовского в соцсетях. Фоток Рябининой там не было. На страничке самой Рябининой Ромки не было тоже. Были фоточки цветов, птиц, белок изо всех окрестных парков. Как будто ту выгнали из дома и ей приходилось без конца скитаться по Москве и ближнему Подмосковью.

На страничку Волкова Юла решила не заходить. Она и так проверяла ее почти каждый день. И даже не почти, а каждый. Но там ничего не менялось. Волков жил реальную жизнь, появляясь в сети, только чтобы оставить какой-нибудь комментарий под чужими постами. И было в этом что-то запредельно настоящее.

Отложив телефон, Юла зажмурилась. Нужно было выйти из комнаты, но она не могла себя заставить, потому что, даже если бабуля не задаст вопрос про планы, его непременно задаст мама. Или отец. Позвонит же он когда-нибудь, чтобы лично поинтересоваться, как у нее дела. Хотя общаться с неуравновешенными девицами отец не любил. Так он однажды сказал своей прекрасной Лизоньке про родную дочь. Сказал, а потом определил ее в русскоязычную группу психологической помощи. Это было уже после того, как они перебрались из Сейнт-Питерсберга в Сан-Диего. Перебрались, потому что Лизоньке не нравилось в Сейнт-Пите. Лизонька хотела жить в Калифорнии, потому что именно там находился колледж искусств, в который она подала документы. Почему нельзя было подать документы в любой из колледжей Флориды, было совершенно непонятно. У Юлы складывалось впечатление, что «новая мамочка» просто со всей наглядностью хотела продемонстрировать падчерице степень своего влияния на мужа. Юле не нравилось ни в Сейнт-Пите, ни в Сан-Диего. Но если бы даже она успела влюбиться в Сейнт-Пит, у нее все равно не было бы права голоса в вопросе переезда, потому что папа не любил общаться с неуравновешенными девицами и явно был без ума от новой жены.

Как строить свою жизнь в Сан-Диего, было совершенно непонятно, и группа психологической поддержки в этом совсем не помогала. Юла не считала себя сумасшедшей, поэтому не видела смысла в том, чтобы дважды в неделю приходить на занятия и рассказывать, как она провела время с их последней встречи: что делала, за что может себя похвалить, а что не получилось так, как хотелось бы. Наверное, это имело бы смысл, если бы она ставила себе какие-то цели. Но как можно отслеживать прогресс, когда ты не делаешь ничего и, главное, ничего не хочешь? Ну разве что считать прогрессом лишний километр, добавившийся накануне к ее веломаршруту?

В группе, помимо нее, было восемь человек, и, на взгляд Юлы, у этих ребят имелись реальные проблемы. Например, у девушек с булимией и анорексией. Если эти две страдалицы озвучивали свои переживания друг за другом, то слушать их было одновременно страшно и смешно. Или же у наркомана в завязке. Хотя о какой завязке шла речь, если его периодически штырило так, что он не мог усидеть на месте? Еще были клептоманка, два алкоголика и девушка, которая каждый раз рассказывала о разных фобиях, но, кажется, ей просто нравилось тусить в этой странной компании.

Отец требовал ее обязательного присутствия на этих встречах. Если Юла вдруг не приходила, куратор сообщал об этом Лизоньке. То, что все общение шло не напрямую с отцом, а через мачеху, было вдвойне унизительно, поэтому Юла взяла за правило появляться на этих чертовых сходках психов, молча сидеть полтора часа и уходить до следующего раза.

Ей не нравились эти встречи, не нравился Сан-Диего, не нравился новый дом, не нравилась «новая мамочка». Не радовали ни океан, ни красивые закаты, ни солнце, которое так и липло загаром на кожу и высвечивало и так светлые пряди в эффектный блонд. Ну разве что Лизонькина попытка повторить оттенок волос падчерицы, с которой парикмахер не справился, хотя и взял за это наверняка космическую сумму, вызвала в Юле глухое удовлетворение.

Дни текли однообразно и монотонно до встречи с Ксавьером.

У Юлы не было проблем с английским. В тот период у нее были проблемы с людьми. Больше всего она хотела оставаться незаметной. Но сидеть целыми днями под одной крышей с обожаемой папой Лизонькой она просто не могла, поэтому приходилось отправляться на велосипедные прогулки. На велосипеде в Сан-Диего ездили все от мала до велика. Юла никогда не была фанаткой велоспорта, да и спорта вообще. В Москве она ходила в бассейн и изредка на йогу. Но для того чтобы найти инструктора по йоге в Сан-Диего, нужно было выбраться из скорлупы и обзавестись социальными контактами. И в этом была проблема. После произошедшего в Москве каждый брошенный на нее взгляд казался ей липким, оценивающим, хотелось вымыться или вообще снять с себя кожу.

Чемодан в Америку ей собирала бабуля, но любимые платья, все до одного, так и висели в шкафу. Им на смену пришли бесформенные футболки, туники оверсайз и широкие брюки. Юла не могла влезть ни в один из облегающих нарядов: сразу чувствовала фантомную хватку на плечах и запястьях и ее начинало тошнить. К счастью, для велопоездок ее новый стиль вполне подходил.

Один и тот же маршрут каждый день: от дома до Парка Бальбоа. Одно и то же кафе для перекуса через день, когда она не забывала перекусить. Вкус еды возвращался обычно вместе со вкусом к жизни. В этот раз они оба подзадержались.

Иногда Юла останавливалась на смотровой площадке и долго смотрела на океан, иногда могла час сидеть в кафе, глядя на порт. Было ли ей скучно? Нет. Ей было все равно. А в кафе иногда немножко тоскливо, потому что именно здесь приходили какие-то обрывочные воспоминания. Например, звук разбившегося стакана мог воскресить в памяти ситуацию, когда она слышала подобное в одной из многочисленных московских кофеен и Ромка сидел напротив. Вот он поворачивает голову, чтобы понять, что случилось, а она смотрит на его шею. След от ее поцелуя вызывающе синеет на его едва загорелой коже. И ей одновременно смешно и грустно. Ромке не идут эти синяки. Он как будто для них не создан. Но вот он поворачивается, смотрит рассеянно, поправляет кольцо на мизинце и улыбается ей. И тогда вот этой Юле, в кафе на набережной Сан-Диего, дико хочется в Москву, потому что здесь никто никогда ей не улыбается. Ухмылки «новой мамочки» не в счет.

И вот однажды в таком раздрае, в мыслях о Москве Юла села на велосипед и покатила прочь от знакомого кафе. До первого парковочного столбика. Как они со столбиком встретились, Юла так и не поняла. Она буквально на секунду отвлеклась, чтобы вытащить прядь волос, попавшую в замок велосипедного шлема, – и вот уже летит навстречу асфальту.

Ударилась она несильно: стерла ладонь и содрала коленку. Но все это как-то наложилось на мысли о Москве, о Ромке, о Волкове, о котором она думала приблизительно все время, поэтому Юла, вскочив, подхватила велосипед с желанием швырнуть его к чертовой матери об асфальт. Да только не учла его вес. Велосипед получилось разве что чуть-чуть приподнять, и от того, что он упал, жалобно звякнув сигналом, Юла не получила никакого удовлетворения.

– Are you o’key? – раздался рядом встревоженный голос.

– Absolutely not, – огрызнулась Юла и принялась поднимать велосипед с земли.

– May I help you? Give you some water?

Юла хотела послать помогальщика подальше, но он деловито оттеснил ее от велосипеда, поднял его, поставил на подножку, а потом протянул бутылку воды. И улыбнулся. Кажется, на это она и купилась.

За последовавшие за ее падением пять минут Юла узнала, что его зовут Ксавьер, у него три младшие сестры, его родители когда-то перебрались в Калифорнию из Мексики в поисках лучшей доли, а сам он родился здесь. Его отец работает в порту, мать занимается детьми, а сам Ксавьер работает вот в этом самом кафе и очень радуется, когда Юла заглядывает к ним перекусить. И очень огорчается от того, что она всегда садится не за его столик. И он даже пару раз менялся с Хулией столиками, но именно в те дни Юла не приходила. А поменять столик во время смены им не разрешает хозяин.

Юла слушала этот поток информации, силясь разобрать его специфический акцент, и не понимала, почему она до сих пор не уехала, почему стоит здесь, пьет предложенную воду и слушает биографию человека, которого видит первый раз в жизни. А еще почему у нее не срабатывает сигнал тревоги в голове от того, что, оказывается, он за ней уже какое-то время наблюдает. Может быть, потому, что он улыбался? Единственный человек в этом огромном городе искренне ей улыбался.

Так у велопрогулок Юлы появился смысл. Ксавьер был похож на борца за мексиканскую независимость с гравюр, которые она видела в Сети. По приезду в Сан-Диего у Юлы случился краткосрочный порыв познакомиться с историей города и найти себе какое-нибудь занятие. Занятие так и не нашлось, но на пару дней она погрузилась в изучение сайтов, посвященных мексиканской войне за независимость. И так вышло, что в ее голове сложился свой собственный образ Ксавьера – как борца за свободу и права угнетенных коренных народов. Пусть это совершенно не сочеталось с его биографией, в которой он обслуживал этих самых угнетателей с утра до вечера, да и его отец вполне был доволен своей работой охранника в порту, но было в нем что-то дерзкое, свободное. Что-то о бескрайних просторах и духе авантюризма. Этим он напоминал ей Дэна и других ребят-стритрейсеров, с которыми Юла какое-то время тусила в Москве.

Из той компании ее выдернул отец. Юла дала слово, что больше не будет с ними видеться, и слово это сдержала. Но не потому, что была такой уж высокоморальной, а потому, что испугалась. Скорость и орущая из динамиков музыка – это круто. А еще адреналин, ветер и счастливый смех ребят. Но однажды это сменилось визгом тормозов, руганью и криком боли. Юла тогда была за рулем. Ей казалось, что все под контролем, но мокрый асфальт решил по-своему. К счастью, никто серьезно не пострадал. Дэн отделался переломом руки и разбитой машиной, и отец, по-видимому, дал ему денег. Во всяком случае, когда Юла набралась храбрости, чтобы написать, что она больше не будет к ним приходить, он только обрадовался и сказал, что им лишние проблемы не нужны.

Да, Юла всегда была проблемой. Для всех. Даже для отбитых на всю голову стритрейсеров, которые без конца спорили друг с другом, с дорогой и с законами физики.

С Ксавьером все обстояло иначе. Он был веселым, много болтал и не видел в Юле проблему. У него было только одно условие – не приходить к нему на работу, потому что у него все будет сыпаться из рук. Она обещала. Даже сменила маршрут и кафе для перекусов. Встречались они в его свободное время. Иногда утром. Иногда вечерами.

На какое-то время Юла почувствовала интерес к жизни. Теперь она гуляла не только в Парке Бальбоа, но и в порту. Они катались на катере и квадроциклах, и все это в обход официальных путей. В какой-то момент в их прогулках стали появляться его друзья, которые открывали запертые калитки дорогих домовладений, приглашали к себе в гости.

Случившееся в Москве не перестало беспокоить, нет. Но Юла, кажется, снова начала доверять. У Ксавьера была очень искренняя улыбка и порывистые жесты. Он никогда не прикасался к Юле, не спрашивал, где она живет, чем занимается. Будто она существовала вне времени и пространства. И вскоре Юла самой себе стала казаться девочкой-призраком. Ночью и утром ее не было, а потом она садилась на велосипед, и чем ближе становился Парк Бальбоа, тем ярче проступала Юла в этом мире в своей мешковатой футболке и широких штанах. Пожалуй, так она бы могла жить долго и даже, наверное, нашла бы себе однажды какое-нибудь занятие, чтобы проявляться еще и в другое время, а не только в присутствии Ксавьера, – возможно, пошла бы учиться. Только не в пафосный и престижный колледж, в котором наверняка пожелал бы увидеть ее отец. А куда-то… Изучать живопись, например. Или архитектуру. Потому что ее поразило уникальное смешение мексиканской и испанской архитектуры Бальбоа-парка. Юла пыталась поделиться своим восторгом с Ксавьером. Он слушал, улыбался, а ей, кажется, не хватало словарного запаса, чтобы объяснить, что она чувствует себя так, будто очутилась в начале девятнадцатого века. И даже дети, бегающие туда-сюда по живописным дорожкам, ее не раздражают. В девятнадцатом веке они наверняка так же бегали и так же галдели.

А потом ее «новая мамочка» заявила:

– Мы с твоим отцом не для того забирали тебя из Москвы, чтобы ты связалась с дурной компанией здесь.

Отец, как ни странно, присутствовал при этом разговоре. Сидел в кресле, закинув ногу на ногу, и смотрел мимо Юлы. Наверное, на журнальный столик, куда Лизонька поставила блюдо с любовно нарезанными фруктами, или на экран планшета, где крупным планом была запечатлена Юла рядом с Ксавьером.

– Вы следите за мной? – просипела тогда Юла, не до конца веря в происходящее.

Папа ничего не ответил, а вот «мамочка» улыбнулась приторно-ласково.

– Ну мы же не хотим, чтобы ты попала в плохую историю. Тут полно сброда, который валит из Мексики без остановки.

– Ксавьер родился здесь, – сказала Юла.

– Где «здесь»?

– В Калифорнии.

– Ксавьер Веласкес родился в Тихуане. Это действительно Калифорния, только Нижняя Калифорния. Мексиканский штат. Его отец нелегал, – все так же улыбнулась Лизонька.

– Он работает…

– Юля, хватит, – встрял отец. – Он запудрил тебе мозги. Лиза права: мы не для того привезли тебя сюда.

– А для чего? – закричала Юла.

Вернее, попыталась, но травмированные связки опять заклинило, и из горла вырвался только сип. Отец поморщился и перевел взгляд на жену.

– Чтобы ты отдохнула, – все с той же мерзко-ласковой улыбочкой произнесла та. – Чтобы подлечилась, нашла новое занятие по душе, друзей.

– Где я должна найти друзей? – прищурилась Юла. – В группе поддержки, среди нариков и анорексичек?

– Нет. Ну что ты… Это просто этап, который нужно пройти. Ты молодец.

Лизонька говорила что-то еще, но Юла уже не слушала, потому что отец встал и вышел из комнаты на террасу.

Стоило ему исчезнуть из вида, как улыбочка слетела с лица Лизоньки.

– Юленька, ты еще такая дурочка. Ты пойми: ты дочка богатого человека. Эти Ксавьеры будут липнуть к тебе как мухи. Это сначала с ними весело, а потом у тебя находят наркотики, о которых ты и понятия не имела, а никто не поверит, что ты не при делах. Или же вы во что-то вместе влетаете – и ущерб возмещают не голозадые Ксавьеры, нет, а богатенькая дурочка, которую для этого и таскают за собой. Новости почитай! Жизнью вокруг поинтересуйся! Ты и опомниться не успеешь, как начнешь за всех платить, а потом ото всех откупаться. Вернее, не ты, а твой отец. Ну нельзя же быть такой неразборчивой!

– Да пошла ты!

Юла вскочила с кресла и развернулась к выходу с твердым намерением запереться в комнате и не выходить оттуда пару дней.

– Тебе, я смотрю, совсем в голову не приходит, что твоему папе уже не двадцать и у него проблемы с сердцем.

– Что? – Юла остановилась в дверях.

– Что слышала. Все твои тупые выходки – это очередные рубцы от его инфарктов.

– Ты врешь.

Лизонька стремительно встала и, подойдя к Юле, больно схватила ее повыше локтя.

– Если ты, дрянь, дашь еще хотя бы один повод для волнения за себя, я сделаю все, чтобы упечь тебя в психушку.

– Никто не упечет в психушку здорового человека. – Юла вырвала руку из ее хватки.

На коже остались малиновые полосы от ногтей.

– Проверим? – улыбнулась мачеха.

Юла не собиралась принимать слова Лизоньки всерьез. Скажи ей отец, что он волнуется, что переживает, она бы прислушалась. Наверное. Но он просто ушел, оставив ее с мачехой. А у той во всей этой истории была своя корысть. Юла ни на секунду не верила в любовь двадцатитрехлетней безродной Лизоньки к сорокалетнему бизнесмену Виктору Шилову. Хоть убей, не верила.

К счастью, никто не стал запирать ее дома. Хотя, признаться, Юла ожидала чего-нибудь подобного. Но, видимо, отцу было все равно.

Каждую минуту помнить о том, что за тобой ведется слежка, оказалось настоящей пыткой. Изнурительной, сводящей с ума. На фото, которое Лизонька совала вчера под нос мужу, Юла выглядела хмурой, испуганной и… совсем не похожей на себя. После приезда в Америку она не сделала ни одного селфи, поэтому по-прежнему воспринимала себя той самой московской красавицей в облегающих платьях, на каблуках и с уверенностью во взгляде. И вот теперь каждую секунду она думала о том, что снова на фото будет жалкой и некрасивой. А на этом у нее был пунктик.

Впрочем, Ксавьер ведь не видел ее московскую. Он познакомился вот с этой: в мешковатой одежде и с вечным хвостиком. Но она все равно ему понравилась. Даже такая.

Юла докатила до кафе, в котором работал Ксавьер. Да, она обещала не приходить к нему на работу, но сегодня был особый случай, и она посчитала, что один раз договоренностью можно пренебречь. Припарковав велосипед, она бросила взгляд на тот самый столбик, у которого началось их с Ксавьером знакомство, и зашла в кондиционированную прохладу зала. Пахло специями и океаном. Им здесь пахло повсюду.

Юла оглядела небольшой зал: Ксавьера не было, хотя в это время он обычно работал. Ее любимый столик в самом углу оказался свободен, но Юла, памятуя, что его обслуживает сменщица Ксавьера, села в противоположный конец зала. К ней подошла Хулия, которая обслуживала ее почти всегда. Юла еще раз огляделась и вдруг поняла, что не помнит, чтобы официанты здесь работали парами. Днем она видела только Хулию.

Подавив в себе резкий приступ социофобии, Юла вежливо улыбнулась и спросила про Ксавьера. Но оказалось, что Хулия в первый раз слышала о молодом человеке по имени Ксавьер. В будни до пяти она чаще всего работала одна, и только в туристический сезон к ней присоединялась ее подруга Хлоя. В вечерней смене и сменах выходного дня тоже не было ни одного человека по имени Ксавьер Веласкес.

Наверное, именно с той минуты начался обратный отсчет до ее возвращения в Москву. Впрочем, тогда Юла еще этого не знала.

И вот теперь она лежала в своей постели за тысячи километров от Сан-Диего и боялась выходить из комнаты, потому что тогда пришлось бы встречаться с людьми, которым до нее наверняка уже не было никакого дела, как, например, Ромке, выключившему на ночь телефон. Впрочем, бабулины фирменные крендельки распространяли по квартире такой аромат корицы и жженого сахара, что в какой-то момент оставаться в постели стало просто невозможным.

В кухне к запаху корицы примешивался запах свежесваренного кофе. В Сан-Диего никто не варил Юле кофе по утрам. На удивление отец не держал постоянную домработницу, потому что Лизонька предпочитала возиться на кухне сама. Трижды в неделю к ним приходила женщина для уборки и дважды в неделю – садовник. Юле это казалось странным, но отцу явно нравилось.

– Хозяюшка моя, – повторял он за ужином, глядя на свою Лизоньку с обожанием.

Юла стала пропускать ужины. Этого, кажется, никто не заметил.

– А не приготовить ли для моей девочки фирменный омлет? – спросила бабушка, стоило Юле показаться на пороге кухни.

Странно. В Москве неожиданно хотелось есть. Пусть не как раньше, но все же.

– А давай приготовим? – ответила Юла, обнимая бабушку и целуя в пахнущую корицей щеку.

Когда восхитительно воздушный омлет был приготовлен и съеден, кофе выпит, а крендельки уже больше просто в Юлу не влезали, бабушка посмотрела на нее без улыбки и сказала:

– Утром звонил Роман Крестовский.

Юла подскочила на мягком диванчике и принялась озираться, как будто всерьез ожидала, что Ромка окажется где-то здесь.

– И что?.. – Она нервно пригладила волосы и обтянула футболкой колени.

– Я посчитала правильным ответить. – Бабуля не стала выдерживать свою обычную мхатовскую паузу и добавила: – С его слов я поняла, что ему пришло сообщение о звонке с твоего номера.

– Нет… Да, я звонила. У него телефон был выключен.

– Такой длительный перелет, стресс, усталость, – принялась задумчиво перечислять бабуля. – Самое подходящее состояние, чтобы делать глупости. Я сказала Роману, что мне не спалось, я взяла телефон с твоей симкой и случайно набрала его номер, потому что он был последним в исходящих.

Юла медленно выдохнула, вдруг осознав, что до смерти боится встречи с Ромкой и пока к ней совсем не готова.

– Он поверил? – тихо спросила она.

– Роман очень вежливый мальчик. По таким всегда сложно понять, что они думают на самом деле. Особенно когда не видишь их лиц.

– Он… – Юла запнулась, не зная, как продолжить.

– Разумеется, спрашивал о тебе. Сказал, что писал тебе сообщения на разных твоих страничках, но ты ни разу не ответила. Я объяснила ему, что в этом нет ничего удивительного: у тебя там море новых впечатлений.

– О да, – протянула Юла, глядя на сахар и корицу, оставшиеся на тарелке, еще недавно заполненной крендельками.

– В общем, если решишь позвонить еще раз, спокойно звони. Я уже достаточно стара для того, чтобы не оправдываться перед юнцами за обман. А если решишь еще подумать, то… подумай.

– Ты что-то знаешь о нем?

– Господь с тобой, девочка моя. Откуда? Иногда поглядываю его страничку, но вижу то же, что и ты. Роман Львович стабильно непубличен.

Юла побарабанила пальцами по столу, и бабушка аккуратно накрыла ее руку теплой ладонью.

– Подумай, – повторила Жанна Эдуардовна.

– Плохие мальчики тебе не нравятся, правильные тоже не нравятся.

– Мне понравится мальчик, который будет нравиться тебе. На самом деле, а не потому, что ты выбрала его себе в пару, а он просто это позволил.

– Ба, – поморщилась Юла.

– Ну ты же у меня такая умница. Ты же сама все понимаешь.

– Нет, я «еще такая дурочка». Так твоя новая невестка говорит, – приторно улыбнулась Юла.

– Ну ты нашла кого слушать. Девочку, с которой вы боретесь за внимание одного мужчины.

– Ни с кем я не борюсь.

Юла выдернула руку из-под бабушкиной ладони и обхватила колено.

– Она же тебе нравится больше, чем мама, да?

Жанна Эдуардовна вздохнула.

– Она нравится твоему отцу, и это главное.

Юла отвела взгляд, потому что точно знала: бабушка лукавит. Лизонька нравилась ей намного больше первой невестки. Просто ее воспитание не позволяло сказать об этом вслух. Взгляд упал на телефон, лежавший на столе.

– Вот бы тебе в твое время соцсети, да? – сменила тему Юла, и бабушка тут же подхватила:

– О да. Идеальное место для создания любых декораций и любой себя. Видимости себя.

Юла подтянула ближе телефон и загрузила свою страничку, на которую почти не заходила. Последним там висело то самое студийное фото, где она, красивая, дерзкая и совсем не похожая на себя, сидела в сетчатых колготках и пиджаке, надетом на голое тело. Как же неловко ей было раздеваться в тот день. И как сильно поддержало ее присутствие Волкова.

– Ну я пойду отдыхать.

Эту формулировку бабушка безотказно применяла в любых ситуациях, когда хотела просто сбежать. Однажды Юла прямо на этой ей указала.

– Ох, девочка моя, доживешь до моих лет и поймешь, что возраст дает массу преимуществ. Вот хотя бы встать и уйти посреди неловкого разговора, не опасаясь кого-то обидеть. Мне нужно отдохнуть. От вас, от беседы, ото всего на свете. Я слишком стара. – Бабушка звонко рассмеялась тогда и приложила тыльную сторону ладони ко лбу так, как это делали дамы в исторических фильмах, перед тем как потерять сознание.

Оставшись одна на кухне, Юла закрыла свое фото и, открыв список звонков, уставилась на Ромкино имя.

Позвонить или нет?

Глава 5

Слепо бьешься с теченьем, но только все дальше сносит.

LastGreen подозревал, что идея навестить мать была плохой. Очень плохой. Но Анька так просила, что к субботе он сдался. Идиот.

Где-то в глубине души, несмотря на то что летом ему должно было стукнуть восемнадцать, LastGreen верил в сказки. Ну не то чтобы прямо в сказки, но в чудеса. Немного. И в своей вере он был упорным. Можно было даже сказать упоротым, потому что какой нормальный человек старше десяти лет верит в то, что алкоголизм пройдет сам собой? А он каждый раз, подходя к дому, отыскивал взглядом окна квартиры, отчаянно надеясь, что на кухне не будет гореть свет. И почти всегда свет горел. Наверное, в других семьях это могло означать, что мама готовит вкусный ужин. В его семье это означало одно: к матери опять пришли собутыльники.

Убиваться всерьез по этому поводу LastGreen перестал лет в четырнадцать. Сосредоточился на том, что в семье есть Анька и ей еще хуже. Первые года два Аня жила у дедушки с бабушкой под Зеленоградом. LastGreen’а те к себе тоже звали. Он даже перебрался, пожил там с месяц, но, когда встал вопрос о переводе в новую школу, уперся. Представил, что будет учиться в другой школе, с чужими людьми… У него и так все друзья в Москве остались: Сашка, Женька. Без них совсем фигово было. Да и с дедом ему было тяжело уживаться. Тот из бывших военных. Полковник. Дома все должно было быть по линеечке: кровать с утра заправлена, вещи аккуратно сложены. Мать в жизни этого не требовала, и LastGreen совсем к такому не привык. И если лето с дедом он выдержать еще мог, то терпеть такую муштру на постоянке был не согласен. Ну и вернулся в город.

А потом дед умер, и вдруг оказалось, что все держалось именно на нем. Бабушка захандрила, все повторяла, что смысл жизни только в Анечке и остался, а на деле справляться с мелкой совсем перестала. Анька была жутко шустрой. Бегала как угорелая, лезла везде. LastGreen принял было решение переехать к бабушке, чтобы помогать ей с сестрой: тут уж было не до горевания по друзьям и бывшей школе, но мать вдруг в минуту просветления забрала Аньку домой, и никуда переезжать не пришлось.

Вот только вряд ли это было хорошим решением. Лучше уж в трешке с тихой и спокойной бабушкой, чем в двушке с чередой алкоголиков.

LastGreen быстро понял, что нормальная жизнь им с сестрой не светит. Буквально после первой драки с отчимом. Он уже не помнил, с чего все началось. То ли тот мать обозвал, то ли Аньку пнул. LastGreen на него налетел, а мать потом в итоге его же и обвинила. Мол, видишь же, что устал человек после работы, не нужно под руку соваться, нужно уйти в уголок, пересидеть, перетерпеть. Она так жалко повторяла это «перетерпеть», гладя по голове то его, то ревущую с перепугу Аньку, что LastGreen’а даже замутило от смеси жалости и брезгливости. А еще тогда он впервые подумал, о скольких же маминых «перетерпеть» он не знает.