Влюбиться в Апрель
1. Апрель
– Аврора. Аврора, пора.
– Нет! Дай еще адреналин!
Руки движутся сами по себе под бесконечный бит Stayin’ Alive в голове. Надавливаю на грудную клетку с силой, от которой могут сломаться ребра. Но лучше сломанные ребра, чем остановившееся сердце.
– В нем уже плещется максимальная доза, – слышу голос Миши сквозь шум в ушах, но не останавливаюсь.
Не могу остановиться. В моих руках чужая жизнь.
Не отвлекаясь на болтовню, продолжаю качать.
Лицо под кислородной маской совсем молодое. Даже густая борода не прибавляет возраста. Двадцать пять, может, двадцать семь.
– Аврора, пульса нет уже слишком долго, – Миша заключает меня в стальные объятия и оттаскивает от пациента. – Объявляй время.
– Я не могу. Не могу сдаться и в этот раз.
– Это не ты. Не ты заливала в него алкоголь. Не ты подожгла гараж.
Вырываюсь из его рук, но ноги подгибаются. Машина скорой качается на поворотах, и я падаю на колени, держась за носилки.
В груди пустота. Я снова проиграла смерти.
– Двадцать три ноль семь, – шепчу сквозь комок в горле. – Время смерти – двадцать три ноль семь.
Снимаю резиновые перчатки. Они липнут к влажным от пота рукам. Бросаю в контейнер для отходов.
Еще одни перчатки, еще одна неудача.
Еще одна жизнь, которую не удалось спасти.
Выключаю монитор. Накрываю тело простыней и отворачиваюсь к окну.
Мы больше никуда не спешим. Водитель сбавляет скорость и выключает сирену.
За стеклом мелькают огни в окнах домов. Там тысячи людей живут, радуются, грустят, спешат домой к своим семьям.
А здесь, чья-то история только что закончилась.
– Также было в мою первую смену на скорой. Все повторяется. Я думала, что в этот раз все получится. Но как ни бейся, эта сука сильнее…
– Аврора, – голос Миши становится мягче. – Ты сделала все, что могла. Больше, чем могла. Некоторых людей нельзя спасти, как ни старайся.
Киваю, не оборачиваясь.
В груди разрастается знакомая пустота. Она приходит после каждой потери. Появляется где-то под ребрами холодным комом и расползается по всему телу.
– Петрович, – Миша стучит в кабину водителя. – Останови на светофоре. Я к тебе пересяду.
До больницы по пробкам ехать еще минут двадцать.
Вытирая щеки от слез, сажусь ближе к пациенту. С каталки свалилась его рука.
Аккуратно поправляю ее, укладывая на грудь.
Она совсем не похожа на руку алкоголика или бездомного. Большая ладонь, длинные пальцы, татуировки на костяшках.
– Извини меня, – шепчу. – Я не справилась.
Сжимаю его руку крепче. Странно, но мне кажется, что он должен это почувствовать. Что где-то там, куда он ушел, он поймет, что его не бросили.
Машина качается, наехав на лежачий полицейский. Машинально проверяю ремни, фиксирующие каталку.
Профессиональные движения прорываются даже в такие моменты. Наверное, это защитная реакция – делать то, чему научили, даже когда сердце готово разорваться от бессилия.
Хочу уйти на свое место, но его рука сжимает мою.
Второй, обгоревшей почти до кости, пациент сбрасывает с себя простынь. Приподнимается на локте, чтобы осмотреться по сторонам и… Начинает говорить…
– Ой, блять. Опять все заново. Даже поспать не дали, – падает обратно на каталку, отбирая у меня свою руку.
А я даже закричать не могу. Просто замечаю, как все вокруг темнеет и медленно сползаю на пол.
– Эй! Медсестричка! Ну ты чего такая нежная!
2. Няша
От гаража осталась одна коробка, с дырой в крыше.
Не то чтобы он был первым домом, который я сжег, но кто считает?
Внутри меня тоже что-то выгорело дотла много лет назад, и теперь только тлеет, не позволяя дышать.
Посреди гор пепла и останков мебели гордо выдержал пожар только сейф. Замок немного прикипел, но что за чудесные вещи раньше делали! Бутылка джина сохранилась как новенькая.
Забираю и, выходя из гаража, откупориваю бутылку. Пробка поскрипывает и с аппетитным чпоком выходит из горлышка.
– Лучше звука пока не придумали, – с удовольствием отпиваю эликсир и чувствую, как натянутые канаты в грудине едва-едва ослабляют напряжение.
Алкоголь обжигает глотку. Наконец-то что-то приятное сегодня.
– Поминки? – выходит мужик из соседнего гаража.
Только по протянутому стакану понимаю, что он про пожар. На звук пробки приманился? Ценитель.
Наливаю ему порцию. Пьем не чокаясь.
– Сосед, мне бы это, – подбирает слово, щелкая пальцами в воздухе. – Компенсацию. За этот… Ущерб! – бьет себя по лбу вспоминая. – Там стенка поплыла от жара, крышу менять…
Мнется, но придумывает еще какие-то потери и тянет меня в свой гараж оценить лично. Молча достаю из кармана хрустящую пачку пятитысячных купюр.
– Ты что! Я же не это имел в виду… – мужик шокированно пытается отказаться, но пачку нежно прижимает к груди. – Это много!
– Это за гараж. Целиком. Продай.
– Нет-нет. Ты что. Бабка меня убьет дома, – отказывается, но в голосе уже слышится дрожь. Деньги делают свое дело.
Молча протягиваю еще одну пачку. Свеженькую. Только наколдовал.
Мужику повезло, что я не Воланд. Утром в резаную бумагу или пчел деньги не превратятся.
– Эдуард, – мужик жадно сглатывает и забирает деньги. Только после этого протягивает руку, решив, что пора бы представиться. – Можно Эдик.
– Ну что, Эдик. Пойдем обмоем покупку? – лезу за пазуху, чтобы достать новую бутылку из волшебного кармана.
Мужик аж вытягивает шею, то ли в ожидании еще одной порции денег, то ли чтобы увидеть, что же там еще прячется.
Алкоголь на хранителей времени почти не действует, но я вычислил дозу и частоту, с которой ее нужно принимать, чтобы находиться в состоянии опьянения.
А если ее умножить на два, можно даже на некоторое время поплыть, но вылезает неприятный дефект – перезагрузка. Для обычного человека – смерть. Мне таких плюшек не выдают.
Мне нужна хотя бы иллюзия того, что боль можно заглушить.
Судя по тому, что через час я начал рассказывать Эдику про Анну, перезагрузка была не за горами.
– Рождественская ярмарка ее убила, – алкоголь развязал язык, и все, что я так тщательно держал взаперти, полилось наружу.
– Это как? – Эдик хмурится, пытаясь сфокусироваться на моем лице.
– Много людей, мороз. Воспаление легких. Пять дней. Ему понадобилось пять дней, чтобы забрать ее. Пять дней я смотрел, как она угасает, и ничего не мог сделать.
– Ковид, что ли? – хмурится не понимая.
– Да какой ковид, – взрываюсь. – Воспаление легких, говорю тебе.
– Но подожди. А как же антибиотики? Не помогли?
– Да не было же их тогда! Ну как ты не понимаешь! – почти кричу.
Он пытается возразить, но я уже не слышу. Мир плывет перед глазами.
– Ладно, я пойду… – бормочет он, явно испугавшись моего состояния. Или слов? Плевать.
Эдик вскакивает и, прихватив на сдачу старый телевизор, уходит из уже моего дома.
– Иди, иди… Все идите! – кричу ему вслед, и голос эхом отзывается в пустом гараже. – Все всегда уходят!
Тишина не отвечает даже эхом. Только мое тяжелое дыхание и шум в ушах.
– А это все вы! – обращаюсь к пустоте. – Высшие, блять, силы! Гребаные старейшины! Где вы были, когда она умирала? Где?
Кажется, мои слова достигают цели. Потому что я отключаюсь. Еще одну жизнь просрал!
Надеюсь в этот раз перезапуск не сработает.
Но мне никогда не везет.
– Утро, блять! – просыпаюсь от мерзкого курлыканья голубей и цокота их копыт по крыше.
Курю, не вставая дивана. Чего-то здесь не хватает…
Из останков старого гаража приношу сейф и реанимирую старую люстру. Хрусталь среди гор хлама выглядит крайне элегантно.
Ну типа переехал?
Выхожу к дороге и прикуриваю сигарету. С наслаждением затягиваюсь, продирающей горло отравой.
Пока я был в отключке, Марта опять устроила лето, блять. Ничо. Щас мы быстро все исправим.
Отключаю нахрен тепло и зову в гости метель. С наслаждением наблюдаю, как стремительно портится погода.
Как девицы, напялившие тонкие плащики, кутаются в них, надеясь согреться.
Как собираются пробки и начинают скользить по дороге машины, водители которых поменяли резину на летнюю. Ну не дураки? Сами виноваты.
Решаю прогуляться вдоль проспекта, чтобы просто полюбоваться, как машины целуются, создавая аварию за аварией. Люди ругаются. Красота!
Разгоняться уже негде, но какой-то умник умудряется выехать на тротуар и втрескаться в ближайший столб. Втрескаться так сочно, что почти весь капот всмятку.
Подкуриваю следующую и наблюдаю, как из стоящей в пробке скорой выбегает девица в форме. Несется к этой тачке и без прелюдий открывает дверь, убирает взорвавшиеся подушки.
Я ее узнаю, но образ нежной няши, которая падает в обмороки никак не сочетается с воинственной валькирией, которая сейчас пытается спасти жизнь спешащего на тот свет придурка.
– Петрович, каталку! – кричит в сторону скорой и почему-то оглядывается вокруг. – Мужчина! Эй! Помоги мне скорее!
Оборачиваюсь посмотреть, куда она там машет.
– Да ты, ты. Иди сюда скорее!
И послать бы все нахрен, но я почему-то подчиняюсь ее строгому голосу.
3. Девочки направо, мальчики налево
Выбрасываю сигарету и иду к машине.
У парня за рулем из шеи хлещет кровища. У девицы руки уже по локоть испачканы, но она не поддается панике.
– Мне нужно, чтобы ты сменил меня, тогда я смогу ему помочь. Тебе нужно крепко зажать рану и ни в коем случае не отпускать, – хочу молча уйти, но она уже хватает мою руку, вкладывает в нее какую-то марлю и с силой прижимает к дыре в шее. Хлопает по плечу и убегает. – Петрович, ну где ты там!
Через пять минут я сижу уже в скорой и все так же зажимаю рану, пока девица спасает парня, который отчаянно пытается отъехать, роняя давление.
– Давление семьдесят на сорок, падает! – кричит девица водителю. – Быстрее!
Я все еще зажимаю рану марлей, которая уже насквозь пропиталась и расползается под пальцами. Парень хрипит, глаза закатываются.
– Держись!
Я почти ответил, что я в порядке, но оказалось, что она это пацану на койке.
– Пульс нитевидный, – бормочет себе под нос, прослушивая сердце. Парень дергается, пытается что-то сказать, но она надевает на него маску с кислородом.
– Тише, тише. Не говори. Сейчас довезем, – ставит какую-то капельницу.
Марля под моими руками все мокрее. Я чувствую, как под пальцами что-то пульсирует. То ли сердце, то ли поврежденная артерия.
– Теряем его! – девица следит за монитором, где прыгают зеленые линии. Берет шприц с адреналином. – Петрович, гони!
– Минута!
Я прожил не одну сотню лет. Я хранитель времени, мать твою!
Но эта минута показалась мне дольше целой жизни.
Водила нечеловеческими усилиями пробирается сквозь пробки и привозит нас к приемному покою. Наконец, машина резко тормозит. Дверь распахивается.
Возле дверей нас уже ждут врачи, которые бодро увозят пацана.
С ними убегает и девица. А я так и не спросил, как ее зовут.
На автопилоте достаю из кармана сигареты, все еще не до конца понимая, что сейчас произошло.
Курю одну за другой просто для того, чтобы запустить легкие.
Не знаю, сколько проходит времени, но из больницы выходит девица. С удивлением замечая меня, подходит.
Молча забирает сигарету, тушит ее о край урны и ведет меня за собой.
Я снова иду за ней, как привязанный, кажется, до конца даже не понимая, что делаю.
– Это зачем? – прихожу в себя, только когда мы подходим к двери с надписью “Душевая”.
– Ты слегка замарался, – толкает дверь и меня, чтобы не мялся на пороге.
Руки, толстовка и даже джинсы, оказывается, и правда щедро залиты уже подсохшей кровью. Даже не заметил.
Что со мной?
– Запасной формой поделились санитары. Оставила тебе там на лавочке вместе с полотенцем. Мыло, шампуни все в душевой, – покачивается с пятки на носок, будто хочет что-то еще добавить, но не решается. Или она от меня чего-то ждет?– Все. Девочки направо, мальчики налево, – разворачивается на пятках и идет на свое “право”.
На кой хрен ей вообще незнакомого мужика звать мыться. Может это она меня пригласить с собой не могла решиться?
Туплю еще пару минут и иду за ней следом.
Она успела уже снять с себя форму и стоит у открытого ящика, освобождая сочную грудь от лифчика.
Вот это точно приглашение.
Делаю шаг к ней навстречу, подхожу вплотную, но вместо жарких объятий получаю контузию на оба уха и такую звонкую пощечину, что голова идет кругом круче, чем от восемнадцатилетнего Макаллана.
– Ты совсем уже?!
Я? Кажется, да…
4. Неженка
Ладошка горит от пощечины, но, где только силы берутся после такой смены, заталкиваю парня в душевую прямо в одежде, пока не пришел в себя.
Выкручиваю кран с холодной водой на всю, чтобы точно протрезвел. Может, заодно мозги ополоснуться от дурных мыслей.
– Очнулся?
– Я? – спрашивает, хлопая глазами, будто и правда только пришел в себя.
– Это не я вломилась в женскую раздевалку, – так бы и дала подзатыльник.
– Я подумал это было предложение… – нагло улыбается.
– Искупаться? Да. Но я тебя вроде бы в мужской оставляла.
– Оу. Извини я… – ни капли раскаяния в интонациях!
– Привык. Понимаю. Красавчикам ничего другого не предлагают, – закатываю глаза, а он все так же стоит под ледяными струями.
– Я красавчик, значит? – скалит зубы.
Хочу добавить, что еще и позер, но разговор и без этого затягивается, а я все еще прикрываюсь коротеньким полотенцем.
Между нами все слишком интимно, как для людей, которые даже имени друг друга не знают.
– Пошел вон в мужскую дешевую и, чтобы через пятнадцать минут ждал меня в коридоре чистый, сухой и без подобных намерений. Может, тогда и предложу что-то дельное.
Странно, но выполнять просьбу он не торопится. Наоборот, расплывается в улыбке и с довольной рожей стягивает толстовку.
Она с мокрым шлепком падает на кафельный пол, а я зависаю совершенно бесстыдно и жадно разглядывая идеально очерченные грудные мышцы и кубики пресса, которые напрягаются при каждом движении.
Анатомия из учебников внезапно оживает. Вот она, передняя зубчатая мышца, вот косые мышцы живота, создающие эту безупречную V-образную линию…
По коже струится вода, подчеркивая каждый изгиб. Он проводит рукой вдоль тела и направляет свои неприлично длинные пальцы к пуговице на джинсах.
Боже, Аврора, соберись! Ты врач, а не фанатка на концерте.
– Доктор? Все в порядке?
Нет. Не в порядке. Конечно, я не скажу это вслух, но…
Пять лет медицинского, два года ординатуры, сотни пациентов и я все равно стою как школьница, не в силах отвести взгляд от мужского торса. Хлопаю глазами как дура и чувствую, что краснею.
Заставляю себя сдвинуться с места. Снимаю с крючка чью-то деревянную массажную щетку на длинной ручке и этого движения хватает, чтобы заставить его уйти.