Ветер прошлого. Повесть, рассказы, эссе

Голос тишины

«Высокие звуки не слышны»

(Эрих Мария Ремарк)

Однажды вечером у бывшего сотрудника одного из министерств Абдырасула Тургунбаева зазвенел телефон. Для бывшего чиновника это было большой неожиданностью. Потому- что уже давно ему никто не звонил, и сотовый телефон служил для него всего лишь источником информации, а иногда как будильник и фонарик.

Поэтому Абдрасул не сразу поднял трубку. Постояв несколько минут в нерешительности, в конце-концов решил ответить.

– Это Абдырасул байке да? – звучал в трубке голос молодой девушки.

– Да.

– Я из газеты. Хотела бы с вами побеседовать.

– И о чем будет беседа?

– Ну, это на ваше усмотрение. Можно о работе, о личной жизни, например…

– Нынешнего читателя интересует жизнь бурлящим его потоком, интересными событиями и сенсацией. А я вот уже десять лет как отдалился от общества и живу в своем маленьком мирке. Могу рассказать только о своем одиночестве. Так что, боюсь, что из этой беседы ничего путного не выйдет.

– Давайте, все-таки попробуем. Вдруг получится…

– Приходите.

А назавтра они вдвоем сидели в маленьком загородном доме экс-чиновника.

– Скажи честно, откуда вдруг интерес к моей персоне? – спросил Абдырасул.

– Дочка ваша попросила. Замучился, говорит, бедный. Позвони, побеседуй, пусть почувствует, что люди его не забыли, все еще помнят и уважают… Я сначала не решалась, ведь я же вас совсем не знаю. Тем более коллеги, у которых я навела о вас справку, говорили что вы того… Ну не особенно жалуете общения… Чокнутый, одним словом… как говорят в таких случаях, прошу прощения.

Абрасул Тургунбаев улыбаясь произнес:

– И тем не менее согласилась?

– Не хотела огорчать вашу дочку. Она такая милая. Тем более, она обещала хорошо заплатить…

– Спасибо, за откровенность.

– Натура у меня такая. Что на уме, то на языке. К тому же я – городская… А там это уже стало обычным делом.

– Так выходит, ты пришла меня спасать?

– Что-то вроде того.

– Но дело в том что одиночество и есть моё спасение – самое большое приобретение в моей жизни. Только теперь моё сердце избавилось от суеты и обрело покой. Я как бы нашел свой потерянный рай. Вот ты, дочка, когда последний раз видела восход солнца? Когда последний раз наслаждалась созерцанием ночного неба или слушанием пения птиц?

– Если честно, не помню.

– Вот видишь, это ты нуждаешься в спасении, а не я…

– Ну что же, тогда начнем? Наша беседа может олучитьсяч интересной.

– Почему бы и нет.

– Вы отшельник?

– Да. Но, в отличии от Сайгё и Кубата Жусубалиева1, я отшельник поневоле. Если в старину они уходили в леса, горы, то я отшельник в городе, с миллионным населением. Одинокий путник среди толпы. И случилось это десять лет тому назад. Я вообще-то еще со студенческих лет увлекался древнеиндийской, суфийской философией, начитался разного рода книжек про отшельников и сам тоже собирался когда-то стать им. Но думал, сначала выращу детей, обустрою их, потом выйду на пенсию и можно будеть спокойно отшельничать. Но жизненные обстоятельства разрушили все мои планы. В один прекрасный день я попал под сокращение. Ты даже не представляешь, как это трудно, как больно потерять любимую работу… Каждый день я по старой привычке ездил в город, издали наблюдал, как мои теперь уже бывшие сослуживцы входили и выходили из офиса. Мне казалось, что они самые счастливые люди на свете. Я завидовал им, сердце обливалось кровью, когда они дружно и неспеша шли в кафе пообедать. Потому-что теперь у меня не было возможности и на это.

Самое угнетающее в таком положении – это молчание телефона. Телефон, еще вчера звеневший без перерыва, иногда надоедавший, вдруг умолкает навсегда. Никто тебе не звонит. Ты все еще надеешься, вот-вот позвонят из отдела кадров, пригласят снова на работу. Но телефон молчит. Молчит неделями, месяцами… Забвение – вещь ужасная. Я был рядовым чиновником, неизвестной личностью. Но сколько оно мне стоило нервов?! Теперь, представь, в каком состоянии окажутся те, кто еще вчера вершили судьбы людей, купались в лучах славы… Только человек с сильным терпением и волей выдержит такое.

Одним словом, в моей жизни наступило время тишины. Самое мучительное время. Оказывается, мы привыкли к шуму. Не только привыкли, шум и гам стали неотъемлемой частью нашей жизни, своеобразною средой нашего обитания. Порою нам кажется, что без телефона, без телевизора жизнь останавливается. Отсутствие интернета вообще означает конец света. Многие ни один раз в жизни не оказывались в одиночестве. Они буквально боятся одиночества, даже не представляют себя одинокими. А если вдруг окажутся в таком положении, то быстро сходят с ума…

Я тоже чуть не сошел с ума. В эти непростые дни единственным моим утешением и опорой была моя семья – жена и дети. И однажды, чтобы как-то развлечься, отвлечь себя от грустных дум, я пошел в горы. Это были не совсем горы, а большие вытянутые во весь глоризонт холмы, за чертой города, поросшие зарослями миндаля.

Эта поездка мне понравилась, и я постепенно сделал для себя привычку каждую неделю бывать там. Вокруг ни души, ты один среди безмолвной тишины. Только изредка откуда-то доносится пение птиц. И вот тогда я начал ошущать всю прелесть этой красоты. Начал слышать голос тишины.

– Прошу рощения, разве у тишины бывает голос?

– Еще как! Самый громкий голос – это голос тишины. Как ни странно, ответ на многие свои вопросы я нашел в тишине. От тишины. И я начал переосмысливать свою жизнь, начал понимать ничтожность своего существования, как ошибочны были мои взгляды, и как дешевы были радости… Что жизнь всякого человека состоит из взлетов и падений. Я оказывается, раньше этого не замечал. Если и замечал, то видел в основном чьи-то взлеты. А тут ты, оставшись наедине с тишиной, ты начинаешь видеть падения. Оглянись в прошлое, говорил я себе. Кто ушел из этого грешного мира радостным и счастливым? Кто не сожалел и не плакал уходя? Независимо от того, богат ты или беден, министр или зработный – в один прекрасный день завершишь свой жизненный путь, состаришься и умрешь. На этом пути никому не бывает исключений и послаблений – никому. И когда это начинаешь понимать, исчезнет зависть. Раз итог один: всякий взлет кончается падением, а цветение – увяданием, то зачем завидовать? Зачем брать на душу совсем ненужный груз или грех?

– Но не все так безрадостно и не все исчезает бесследно. Можно же жить достойно и оставить после себя хорошую память?

– Да. Но для этого следует прожить необычную жизнь. Быть бескорыстным и честным или же умереть на взлете. Люди это запомнят. Они увидят яркую, ослепительную вспышку и запомнят. А обычный и жалкий закат мало кого интересует…

Так, после этого открытия я перестал горевать, перестал проклинать свою судьбу. Сразу стало легче. Сердце как-бы приобрело покой. Теперь выстраданную мной эту тишину, этот покой я не променяю ни на что на свете, не пойду ни на какую должность.

Устроился ночным сторожем на стройке. Гляжу в ночное небо и наслаждаюсь тишиной. Слышу голос тишины – «эту величайшую музыку жизни». И для этого уже нет необходимости ездить в горы. Быть одиноким можно везде, даже в центре города.

– И не страшно вам?

– Нет. Одиночество страшно, пока ты его не познал. А когда познаешь его суть, то оно становится твоей отдушиной. К тому же человек должен готовиться к Вечной Тишине, к Вечному Безмолвию, которое рано или поздно наступит. А одиночесто очень хорошее средство для этого. Как говорили мудрецы: «Одиночество – это место очищения».

Но, в одном ты права. Одиночество требует храбрости и твердости духа. Слабый духом человек вряд ли выдержит одиночество. Не зря древнеиндийские мудрецы сравнивали начинающего йога с привязанным веревкой слоном, который оказался на дне ямы. Если слон сильный, порвет все оковы и выйдет на свободу, а если нет, то останется в яме и погибнет.

Абдырасул умолк. А потом продолжил:

– Мы все стремимся найти Бога, быть ближе к Нему. А Его найдешь только в тишине и в одиночестве. Как говорил великий Руми: «Тишина – это язык Бога».

– Вы счастливы?

Абдырасул задумался.

– А что такое счастье? Один мудрый человек ответил на этот вопрос так: если ты не боишься своего прошлого и не беспокоишься за будущее, это и есть счастье. Действительно, если у тебя чистая совесть, если тебя не беспокоит ни смерть, ни муки загробной жизни, что может быть блаженнее этого? Но, к сожалению, в этом мире очень мало людей, которые не боятся своего прошлого. Тех, кто не беспокоятся за будущее, еще меньше. Значит, и по-настоящему счастливых людей тоже совсем немного. Я своего прошлого не боюсь. Но сожалений и у меня предостаточно. За праздность, за потраченную впустую жизнь. Так что за счастье еще придется побороться. Боюсь, еще долго, может быть, до самой смерти…

***

Журналистка ушла. А через несколько дней пришла от неё СМСка.

«Все эти дни я размышляла над вашими словами. Оглянулась на свою прошлую жизнь. Оказывается, вы правы, это я нуждаюсь в спасении, а не вы. Поэтому, сегодня иду в горы, прогуляться, проветриться. Как сказали вы, слушать тишину… Вдруг и мне тоже повезет?..

Приговоренный

(Рассказ-притча)

В темноте нечто его беспощадно душило, навалившись казалось со всех сторон. Руки его были холодными, а лицо страшным.

– Ты кто? – спросил Адам еле дыша.

– Смерть. Ты – приговоренный, а я – твой палач.

– А в чём моя вина?

– В чём вина? В том, что родился. Раз родился, то должен однажды умереть.

– Я же еще молодой.

– Млад ты или стар – не имеет значение. У каждого свой срок.

– Но я же… еще ничего не успел. Я могу еще принести пользу. Я…

Вдруг хватка начала ослабевать и вскоре то чудище совсем отпустило его.

– Тебе дали отсрочку, -сказал он тем же противным, но уже удаляющимся голосом. Я ухожу. Но это не означает, что я совсем покидаю тебя. Я буду всегда рядом. Буду все время мелькать перед твоими глазами, все время напоминать о себе.

Адам облегченно вздохнул. С глаз потекли слезы.

«Теперь я стану другим человеком. Буду творить только добрые дела. Отныне ни одна драгоценная минута не пройдет даром,» – клялся он в душе.

Когда он очнулся, вокруг него толпились люди в белых халатах. Они что-то говорили, радовались…

Через три дня его перевели в обычную палату. А еще через неделю совсем выписали из больницы. Снова началась привычная, повседневная жизнь. Он был успешным торговцем, бизнес его процветал.

И действительно, смерть все время ходила рядом. Когда он работал, кушал или гулял – крутилась вокруг него. При виде ее тело охватывала дрожь, лицо Адама становилось серьезным, задумчивым. Но постепенно она начала куда-то исчезать, редко появляться. А в один прекрасный день вовсе исчезла из виду. А вместо нее появилась незнакомая девушка. Она была очень красивая и все время улыбалась.

Прошли годы. И однажды та миловидная девушка внезапно набросилась на него и начала душить. Ее руки были необычайно сильные.

– Ты кто? – спросил испуганно Адам.

– Твоя смерть.

– Не ври! Я же ее знаю. Она была другой. Страшной.

– Я та же смерть. Ты просто успел забыть мое лицо. Был опьянен счастьем, увлекся жизнью и забыл обо мне. Но всему есть конец. Вот и настал твой час.

– Как? Так быстро?

– Не так уж быстро. Прошло довольно много времени с тех пор как тебе дали отрочку. Говорю же, ты просто увлекся жизнью и не заметил, как пролетели дни.

Адам внимательно взглянул на нее. Да, это было действительно то чудище, которое когда -то его душило. Оно начало душить его с еще большей силой, и Адам понял, что – это конец. Что он снова упустил возможность, что теперь не будет ни пощады, ни минуты отсрочки.

– Как я мог забыть? – вопил Адам. – Я не должен был забывать ее лицо. Она должна была все время стоять перед моими глазами. Может тогда финал моей жизни не был бы таким трагичным, столь печальным. Смерть не застала бы меня врасплох.

С такими отчаянными мыслями Адам начал укорять, проклинать себя, рвать на себе волосы. Но было уже поздно…

Святой

Их было двое. Оба в военном мундире и синих фуражках. Один, который постарше, все время что-то писал, а второй кричал, приказывал, размахивая руками. А старик Бурканиддин, шестидесятилетний мулла этой деревни, следуя их указаниям, молча собирал свои нехитрые пожитки.

– Че так медлишь?! – Орал молодой чекист. – Собирайся побыстрее! Живо!

И неудовлетворившись его движением пару раз пнул старика.

Возле двери ветхого дома стояла семнадцатилетняя дочь муллы и с ужасом в глазах наблюдала за происходящим. Она с малых лет, после смерти матери, была верной помощницей отца, видела как он принимал больных, была свидетельницей многих его чудес. Люди, которых привозили буквально на носилках, волшебным образом вставали на ноги после его молитв и уходили уже самостоятельно, без чьей-либо помощи.

Для нее отец был святым, живым воплощением пророка, и сейчас она была уверена, что эти двое оставят его в покое, хотя бы перестанут издеваться, как только стоит отцу произнести какую-нибудь молитву. По ее убеждению, человеку, спасавшему людей даже от укусов змей и скорпионов, это не стоило большого труда.

Но отец молчал и покорно выполнял все приказы незнакомцев. Его жалкий, беспомощный вид угнетал девочку и ей хотелось плакать. Ей была непонятна необычная покорность отца, и ей захотелось попросить его показать волшебную силу чудотворных молитв.

Тем временем, те двое словно обезумевшие от вседозволенности, все больше наглели, становились еще более грубыми.

Они вывели муллу на улицу и посадили в кузов «полуторки». Один сел рядом, другой, который был постарше, в кабину, и машина медленно тронулась. Девочка не выдержала и начала плакать. Она предчувствовала, что отец уходит навсегда и больше не вернется.

– Отец! – кричала она. – Не молчи, пожайлуста. Сделай что-нибудь.

В это время возле их дома собралась толпа односельчан. Они все любили и уважали старика. И теперь молча провожали его, тихо недоумевали: «За что его так?»

А дочь все сильнее плакала, умоляла:

– Отец, попроси Аллаха, пожайлуста. Я знаю, что он не откажет тебе.

Но старик не реагировал на ее просьбы. Он молча сидел и смотрел куда-то вдаль.

В этот момент его ум был занят совсем другими мыслями. Он как бы жил уже в другом мире. Ведь в отличии от всех здесь присутствующих, мулла знал, что это его последняя поездка, что ему судьбой суждено умереть в темных застенках ОГПУ. И он смиренно шел смерти навстречу.

Посредством многих таинственних знаков и вещих снов он не только предчувствовал беду, но и ясно, как на ладонях, видел свою участь и был готов к своей кончине, к предсмертным испытаниям. Даже запасся десятиметровым белым материалом для савана, который сейчас лежал у него в курджуне2. Предстоящие мучения нисколько не пугали его и не тревожили. Наоборот, считал их необходимым, неизбежным условием избавления от грехов и очищения.

– Иди к сестре, -сказал он дочке.-Ты не переживай. Все будет хорошо.

За верующую дочку старик был спокоен. Он был абсолютно уверен, что Бог всегда будет с ней, всегда сбережет и позаботится.

А маленькой девочке все это было неведомо, и она все еще плакала и умоляла:

– Отец, сделай что-нибудь, пожайлуйста…

Маска

Жил-был в нашем городе один человек. Назовём его Мистером Кто. Слишком высокомерным и гордым был этот господин. Каждый день помощник встречал его у подъезда Белого дома, чтобы нести его портфель и сопровождать до кабинета. Потом он провожал его до зала заседаний. Ходил Мистер Кто с высоко поднятой головой, не замечая никого вокруг себя. Даже если кто -то из сотрудников аппарата хотел с ним поздороваться, он еле- еле протягивал руку, как будто делал большое одолжение. Когда в фойе были представители СМИ, он демонстративно останавливался, как бы обсуждая с помощником очень важные дела, не вынимая руки из кармана и отдавал ему поручения. Несмотря на то, что любил пиариться, он относился к категории депутатов «рыб»: во время заседаний ни разу не промолвил и слова, избегал журналистов. По этой причине подавляющая часть народа не знала о существовании такого своего представителя.

А по воскресеньям этот Мистер Кто ходил в баню. Здоровался с каждым, охотно похлопывал веником соседей, даже не брезговал натереть кому- то спину. Поэтому многие и не подозревали, что рядом с ними сидит депутат. Как знающий человек, я однажды хотел его представить банному братству со словами: «посмотрите мол, депутат, а ходит в обычную муниципальную баню, наряду со всеми». Но передумал от неуверенности. Я был весь в догадках: на самом ли деле этот человек – Мистер Кто? А что, если они просто внешне похожи? Слишком разными и противоположными были эти два человека. К тому же у меня был горький опыт. Однажды в коридорах Белого дома я по привычке хотел поздороваться. По- приятельски, как в бане. Но он одним своим суровым взглядом поставил меня на место.

Но вскоре загадка была разгадана самым неожиданным образом. Однажды Мистер Кто упал в обморок. Прямо в парной. Он лежал без маски, беспомощный, жалкий.

– Вызовите скорую, – говорил он умоляющим голосом. – Скажите, что я депутат.

Но народ уже и без его просьбы вызвал скорую. Бегали, хлопотали. Потому что знали этого человека не как депутата, а обыкновеннjго банного товарища. Как человека доброго, помочь которому каждый считал своим священным долгом…

Нос

Каждый раз когда я видел этого человека мне невольно вспоминался рассказ Акутагавы «Нос». Вернее, я начал иденцифировать его с героем японского писателя только после того, как Санжыра-байке реставрировал себе нос.

Его прежний нос трудно было назвать носом. Это было скорее кусок бесформенного мяса, висевшего на месте носа. Такое обычно происходит из -за болезни, из -за попадания инфекций.

Мы краем глаз смотрели в его сторону и тихо жалели. Никто не смеялся. Даже если и смеялись, то не подавали виду. Хотя был один шутник, по имени Чонко. «Из- за уважения к его носу мы его пропускаем вперед», – прикалывался иногда он.

Так и продолжалась бы наша жизнь в привычнем русле, но однажды Санжыра- байке пришел в баню в медицинской маске. Даже в парную зашел в ней.

А когда снял маску, мы были удивлены увиденным. Вместе привычной мясной массы появился маленький, симпатичный нос, напоминающий орлиный клюв. А сам он выглядел совсем другим. Молодым, симпатичным. Мы были удивлены тому как маленький вроде бы орган может изменить человека до неузнаваемости.

Поскольку мы не знали, каким был он в молодости, не могли представить, как раньше выглядел его нос. Нам также была неведомо, каким образом происходило восстановление. Может на основе старых фотографий, а может он просто выбрал понравившийся себе нос?

Со временом мы привыкли к его новому облику. А новички, которые только- только начали посещать нашу баню, приняли его таким, как он выглядит сейчас. Только несколько человек, которые все еще помнили прошлое, каждый раз когда видели Санжыра-байке, который, судя по всему, берег свой новый нос как зеницу ока, напоминая Майкла Джексона, у которого также была подобная трансформация, вспоминали его прежний нос – красную, бесформенную массу, свисающую на его лице…

Бумеранг

Самтыров звонил ему почти каждый день. Звонил в основном поздно ночью, когда он уже спал. Звонил и говорил о том, как он тронут его рассказом. И нудно рассказывал о тех моментах, которые ему особенно понравились. Это был рассказ о старом, назойливом журналисте, который посещал то одну, то другую редакцию с просьбой напечатать его пространную и громоздкую статью.

– Уже который раз перечитываю его и не перестаю удивляться, – говорил Самтыров восторженно. – Каждый раз нахожу что-то новое. Нд-а, оказывается все мы однажды превращаемся в таких надоедливых стариков. Кстати, как насчет работы? Есть какие-нибудь новости?

Самтырову, который всю свою жизнь провел в разных редакциях, было уже за шестьдесят, недавно он вышел на пенсию.

А для руководства газеты, в которой он работал, это было хорошим поводом, чтобы вежливо, без скандала выпроводить ворчливого старикана на «заслуженный отдых». С тех пор он ходил без работы и однажды увидев Турсунбека на улице очень обрадовался, попросил помочь с работой.

– Ты же все-таки в Белом доме работаешь, ближе, так сказать, к властьимущим. Один твой звонок и никакой редактор не посмеет отказать. Ты не представляешь, братишка, как мне трудно сидеть дома. Жена постоянно пилит, да и дети начали ненавидеть. Помоги, пожайлуста. Выручай старого коллегу, братишка! – жаловался он.

С тех пор он и позванивает неизменно. Сначала хвалит его рассказ, а потом плавно переходит к своей основной цели.

Очевидно было, что рассказ Турсунбека просто повод, так сказать, психологическая атака перед главным вопросом. Хотя кто знает, быть может, произведение действительно впечатлило его, потому что оно повествовало о старости, об ее нерадужном бытие.

Насчет его трудоустройства Турсунбек пару раз позвонил редакциям. Но безрезультатно: независимые газеты не видели никакой пользы от дряхлого старика, а у государственных служб и контор своих пенсионеров хватало. После этого Турсунбек особо не усердствовал. И когда Самтыров звонил ему у него всегда был готовый ответ: ищу, звоните…

И Самтыров звонил. Звонил неустанно, почти каждый день.

– И чего ему не сидится дома? – удивлялся, ворчал про себе Турсунбек. – Благо пенсию получает, нянчил бы внуков, наслаждался бы отдыхом…

Только теперь, когда он тоже вышел на пенсию, остался без работы, он понял состояние, всю грусть и тоску Самтырова.

Как трудно жить без привычной работы, быть неуверенным в завтрашнем дне и жить одними воспоминаниями! Как тяжело целыми днями сидеть дома и бесконечно ждать чей-то звонок!

В отличие от Самтырова, ему даже некому было звонить, не на кого надеяться. Правда, однажды был он на приеме очень влиятельного человека. Тот ничего конкретного не обещал, мямлил что-то невнятное. После этого случая Турсунбек больше к нему не заходил, больше никому не обращался.

А Самтыров звонил все время и в один прекрасный день перестал.

Турсунбек сначала подумал, что тот просто-напросто потерял надежду, убедившись, что от него пользы никакого нету. Но знакомые сказали, что Самтыров тяжело заболел. Турсунбеку стало как-то неудобно, он поспешил навестить его в больнице, где тот получал гемодиализ.

Старик лежал неподвижно, лицо его было бледным. Он все время молчал и только один раз, тяжело вздохнув, произнес многозначительнюю фразу.

– Прошла жизнь… Впустую прошла…

Что он имел в виду, годы которые он провел без работы или свою жизнь вообще – неизвестно.

…Турсунбек все еще искал себе работу. Вернее, ждал, в надежде что кто-то позвонит и пригласит поработать. И каждый раз после каждого, казавшегося вечностью, дня он невольно вспоминал уже покойного Самтырова. Вспоминал и вздыхал. А ведь как сотрудник пресс-службы президента он мог помочь ему работой, если бы сильно захотел, прояви немножко усердия. Не страдал бы так тогда Самтыров, не чувствовал бы себя в конце жизни таким одиноким и ненужным.

«Жизнь как бумеранг,» – бормотал он про себя. – Все: и хорошее, и плохое когда-нибудь возвращается обратно. Помог бы тогда Самтырову, может сейчас сам бы не ходил без работы?»

Турсунбек вздрогнул, сердце его сжималось от боли. Ему хотелось плакать…

Конфеты

Маленькая девочка лет пяти играла возле дома. Увидев её Малабай остановился, сел напротив и протянул пару конфет. Эта привычка у него была наследственной, можно сказать, доброй традицией. Его покойный дед, потом и отец всегда носили в карманах конфеты, чтобы угощать встречных детей. Теперь он продолжает их традицию. Куда бы ни ездил, всегда возвращался с гостинцами. Внуки тоже привыкли, каждый день ждут, радостно встречают его.

Но та девочка вместе того чтобы обрадоваться, сделала хмурое лицо.

– Не хочу.

Малабай чуть растерялся от ее поведения, в его практике такого случая еще ни разу не было.

Он встал и пошел дальше. Но не успел сделать и десяти шагов, сзади послышался чей -то властный голос.

– Эй, стой!

Малабай оглянулся. Сзади спешно шли двое парней: один толстый лет сорока, второй чуть моложе, худощавый, в очках. Только что их не было видно, видимо выскочили из дома.

– Что ты хотел от моей дочки? – спросил толстый. – Хотел ее похитить да?

Малабай замер от неожиданности:

– Вы че, ребята?

– Ну-ка, пойдем.

Они схватили его за руки, и в один миг он оказался во дворе холодного и серого дома.

Парень в очках, вид которого напоминал следователя НКВД, бесцеремонно отобрал у него пакет и начал осматривать что внутри. А толстяк начал допрашивать дочку.

– Что этот дядя тебе сказал?

Девочка молчала.

– Ты не бойся, – не унимался толстяк. – Сказал, пойдем со мной да?

Малабай, седоволосый поэт в старом поношенном пиджаке, стоял в растерянности и с удивлением смотрел в их сторону.

– Ребята, я с поминок иду, – вяло сказал он, указывая на пакет.

Но толстяк продолжал допрашивать, донимать дочку.

– Говори, что он тебе сказал?

– Он мне конфеты предлагал, – промолвила наконец девочка.

– У него здесь боорсоки3 и устукан4, – сказал «нквдшник», успевший в это время проверить содержимое пакета. – Может, и вправду идет с поминок?

Толстяк сделал вид, будто ничего не слышал. Наверное, скромный и безропотный вид поэта он воспринял за признание вины.

В грудном отделе пиджака Малабая лежало его удостоверение заслуженнего деятеля, которым он пользовался в редких случаях. Он не любил им козырять. Но сейчас, увидев что этих ребят больше нечем убедить в своей невиновности, был вынужден предъявить его.

– У него ксива, – сказал «нквдшник», бегло взглянув в удостоверение.

– Ерунда! – махнул рукой толстяк. – Такое можно купить в любой подземке. Смотри, чтобы не убежал. Черт знает, может быть он вообще педофил.

«Нквдшник» насторожился, посмотрел в сторону ворот, как бы желая убедиться закрыты ли они.

Малабай вздрогнул, словно кто-то ударил ему по голове. Ему было до боли обидно: на старости лет услышать такие оскорбительные слова из уст молодежи, которая годилась ему в сыновья. Хотя в душе он понимал озабоченность этих парней и простил их поступки.

Тем временем ковыряющийся в своем сотовом телефоне «нквдшник» резко взглянул на Малабая. Потом подошел к толстяку и что-то прошептал ему в ухо. «Он действительно поэт, вот видишь и фотка имеется», – пробормотал он. Видимо, он прогуглил по интернету и вытащил все данные о Малабае.

Они смотрели друг на друга, не зная что теперь делать.

– Свободен, – сказал толстяк после коротких раздумий. – Можешь идти.

На его лице не было ни тени смущения. Наоборот, он напустил на себя такой благородный вид, будто проявил милосердие и отпускает опасного преступника.

Малабай вялыми шагами вышел на улицу.

– Что за время пришло, – выдохнул он с горечью. – Даже нельзя угостить детей конфеткой…

Пожилой поэт шел словно сраженный, на душе было скверно, из глаз текли слезы. Он сунул руку в карман, чтобы вытащить носовой платок и быстро вынул обратно. Там лежали те конфеты, которые он хотел отдать девочке…

Недостойные

Перед входом в здание нашей редакции имеется небольшая площадка, где стоит урна. Периодически мы, журналисты, выходим сюда, чтобы покурить, проветриться. Иногда присоединяются к нам прохожие, наши коллеги, просто знакомые и собирается довольно солидная компания.

В тот день в Белом доме вручались госпремии и естественно, наш разговор зашел именно на эту тему – начали спорить, как это всегда происходит, кто достоин, а кто нет.

– Если кто-то получил награду или звание – это вовсе не означает, что он талантлив, – сказал пожилой литератор. – Иногда они присуждаются совсем случайным людям. Приведу вам два примера. Первый случай произошел в годы советского периода. Комиссия по госнаградам рассматривала поступающие труды. Очередь дошла до Элчибека Эсалиева. Поэт он был среднего уровня. Я читал его книги и до сих пор удивляюсь, как он вообще попал в этот список. Но внимание членов той комиссии было обращено не на талант, а на географию претендента. Так кто-то промолвил, что он, Эсалиев, из другого региона, было бы хорошо, если лауреатом станет кто-то из «своих». Остальные согласились и кандидатуру отклонили.

После долгих и нудных споров они наконец-то определили своего фаворита и довольные расходились по домам. Но в пылу земляческих чувств не учли одного. Женщина, которая запротоколировала итог собрания, была балдызкой5 того самого поэта. И она сразу же, по горячим следам, донесла весь разговор своему жезде6.

Эсалиев был поэтом хоть и слабым, но оказался весьма умным и предприимчивым человеком. Так как в те времена еще не было диктофонов, он попросил балдызку застенографировать весь разговор по памяти и назавтра с этой бумажкой зашел в кабинет председателя комиссии по наградам.

Сами знаете, во времена Союза трайбализм, землячество считались самыми опасными, чуждыми коммунистической идеологии явлениями. За такое запросто можно было лишиться партбилета со всеми отсюда вытекающими последствиями. Поэтому, когда Эсалиев начал угрожать, что мол будет жаловаться в ЦК, председатель комиссии по наградам чуть не умер от страха.

– Не губи нас, – умолял он. – Дай нам исправить свои ошибки.

И действительно, в тот же день члены комиссии собрались в срочном порядке и пересмотрели вчерашнее свое решение. В результате какой-то бездарь стал обладателем самой престижной премии.

А второй забавный случай произошел уже в годы суверенитета. Один очень влиятельный человек по просьбе своего друга-писателя решил помочь ему в получении госпремии. Пригласил к себе председателя комиссии, поинтересовался, как обстоят дела. Тот доложил, что претенденты в основном собрались слабые. Только один, Санжыра Тарпанбаев, автор исторического романа, был более менее достоен такой награды.

Влиятельный человек, не подав виду, проводил гостя, потом начал звонить другу. Мол, оказывается, шансы имеются, устраним Тарпанбаева и считай, что премия у тебя в кармане.

– Просто взять и устранить его нельзя, – заметил друг. – Он человек упрямый, чего доброго поднимет шум в прессе.

– Что ты тогда предлагаешь? – спросил влиятельный человек.

– Насколько мне известно, у него не имеется никаких званий. Присвойте, и он останется довольным.

То есть, посоветовал заткнуть ему рот. В результате человек до этого не слыхавший даже теплых слов, сам того не ожидая, благодаря стараниям своего же конкурента, стал народным писателем. Вот так вот, ребята…

– А с другом влиятельного человека что случилось? – Спросил кто-то из собравшихся. – Он получил премию?

– Нет, – улыбнулся старый литератор. – Все-таки справедливость есть, и она рано или поздно торжествует. По положению претендующая на премию книга должна была выйти из печати в определенные годы, и тираж должен был быть не ниже 1 тысячи экземпляров. У него, то ли год выпуска, то ли тираж не соответствовал – не помню. С тех пор много времени прошло…

День смерти

Мама разбудила рано утром.

– Отнеси этот тулуп Жалман-аба. Я все поправила, зашила. А на обратном пути заодно зайди к Калыйча жене. Пусть сегодня оставит для нас немного молока. Скажи, что мама хлеба хочет испечь.

Когда я зашел в дом Жалман-аба, младшего брата моего покойного дедушки, он сидел возле печи и пил чай. Посадил меня возле себя, спросил о самочувствии моей бабушки. Последние два месяца она тяжело болела и лежала в постели.

– Все хорошо! – сказал я радостно. – Сегодня она сама поднялась. Сейчас сидит и разговаривает.

– Такое обычно бывает перед смертью, – пробормотал про себя Жалман-аба. – Воспрянет духом и плотью, приподнимется на смертном ложе человек, приведет себя в порядок. Так что, Жайыл сынок, передай папе, пусть не расслабляется, пусть будет наготове. Я тоже скоро буду. Позавтракаю, накормлю скот и приду.

В доме Калыйча-жене, которую я навестил после, были не столь категоричны насчет бабушки. Но почему-то они тоже предчувствовали, что бабушка непременно умрет сегодня.

– Вряд ли дотянет до вечера, – шептались между собой.

Я был удивлен, ошарашен их словами. С утра радовался, мол, бабушка выздоровела, сидит и разговаривает, как прежде. А они говорят что вот-вот помрет…

Поэтому, как только увидел бабушку, сразу полез с вопросом.

– Это правда, что ты сегодня умрешь? – спросил я, едва не заплакав.

– Кто сказал?

– Все говорят. Жалман-аба, Калыйча-жене…

Бабушка, исхудалая старуха с белым, как снег, лицом, минуты две-три сидела молча, потом тихо начала молиться.

– О Боже! Не позорь меня и дай умереть сегодня. Пусть люди не обманываются в ожидании.

– Да не слушайте его, апа, – сказала мама и шлепнула меня по затылку. – Ты че, придурок, болтаешь всякую ерунду? Иди, помоги сестре.

Моя старшая сестра в это время таскала воду из речки. Ее лицо было серьезное и озабоченное. Я тоже взял в руки ведра и пошел рядом за ней.

– Бабушка не умрет, правда? – умоляюще спросил я. – Умирают больные. А она же выздоровела.

Насколько я помню, бабушка до этого никогда не болела. Всегда ходила бодрая и веселая. Правда, один раз у нее сильно заболели зубы и три дня не могла заснуть. Тогда дедушка советовал ей попробовать насвай7. Бабушка в нерешительности, брезгливо положила в рот горсть насвая, и как ни странно, через некторое время боль утихла. И это повторилось на следующий день, затем третий. Постепенно это стала привычкой, и сама не замечая, бабушка тоже пристрастилась к насваю. Однажды дедушка съездил в город и вернулся оттуда с обильными подарками. Маме, сестре – платья, мне – шоколад. А бабушке – насвай. Целый кулек. Бабушка, наверное, ожидавшая другого, очень обиделась. Тихо заплакала, а потом отнесла это злочастное зелье в огород и там закопала. После этого она больше никогда не дотрагивалась к насваю, хотя зубы болели еще много раз.

В полдень, когда я собирался в школу в нашем доме все было тихо, хотя было многолюдно. А вечером, когда вернулся, издалека донесся громкий плач. А возле дома несколько человек устанавливали траурную юрту…

Писарь

В далекие семидесятые годы, в длинные зимние вечера ко мне в дом заходили очередные «Ромео», которые были сражены стрелой Амура и окутаны пламенем любви. Это были в основном мои одноклассники, иногда парни чуть постарше. Мы удалялись в пустующую комнату, закрывались там изнутри и начинали тайком писать письма понравившейся им девушке. Как человек, владеющий пером и успевший опубликовать несколько заметок в районной газете, я выполнял для них роль писаря. Когда я писал, заказчики сидели возле меня взволнованные и озабоченные. «Друг, напиши так, подбери такие слова, чтобы она заплакала», – умоляюще просили они.

Эти были наивные, искренние письма. Потому что сам был влюблен. Хотя они были адресованы Бузайнап из девятого «б» или Малике из десятого «а» класса, перед моими глазами всегда стоял образ Максуды – моей однокласницы. Я изливал свою душу, выражал тоску, подбирал самые душевные и нежные слова для нее и ради нее. И обязательно туда добавлял любовные строки из стихов Барпы-апыза8, типа «гүлзар кылчы жүрөктүн какшып жаткан чөлдөрүн» или из казалов9 нашего земляка Камбаралы Бобулова. А в конце рисовал белого голубя, несущего в клюве конверт. Вначале рисунки у меня не совсем получались, но со временем я научился изображать и эту благородную птицу.

Положив готовое письмо в карман, «Ромео» уходили радостные и окрыленные. Я советовал переписать их, но многие из-за плохого почерка или, опасаясь допустить грамматические ошибки, передавали письма своим возлюбленным в оригинале.

Я не могу утверждать, что после этих писем парни покоряли сердца девушек и создавали семьи, но что эти письма помогли выразить свои чувства – это точно.

Меня удивляло то, что все ответы на мои письма были в основном схожими. Не только по почерку и стилю, но и по содержанию. Поэтому, иногда создавалось впечатление, что на них отвечает один и тот же человек. Но кто? Получить ответ на этот вопрос, выяснить у меня не было возможности.

Так и закончили школу. Когда я учился на пятом курсе университета Максуда заболела, и врачи направили ее в город Фрунзе. Как-то после занятий я навестил ее в больнице. Она после неудачного замужества с двумя детьми жила в доме своих родителей.

Мы сидели на скамейке возле больницы. Вспоминали школьные годы. Вдруг я вспомнил про письма, которые я писал за друзей и начал увлеченно рассказывать.

– Я знаю, – тихо перебила меня Максуда.

– Интересно, откуда?

– Потому что на все эти письма ответы писала я. От имени тех девушек.

Мы оба засмеялись. Представил, как Максуда сидит с какой-то девушкой и тайком отвечает на наши письма.

– Когда я писал письма, думал только об одном человеке. О тебе. У тебя случайно не было такого?

Максуда улыбалась.

– Было.

– О ком ты думала, если не секрет?

– Ты сам не догадываешься?

Я обомлел. Сердце начало биться гулко, стучать в груди.

Надо же… Не это ли превратность, ирония судьбы?

– Для других написал десятки писем, а своей любимой девушке было лень написать хотя бы одно? Эх, ты…

В ее голосе чувствовалась горечь, хотя она улыбалась.

– Не от лени, – сказал я растерянно. – Я просто боялся. Не то что написать письмо, от напоминания твоего имени я терялся. Раз ты тоже была не равнодушна ко мне, могла бы и сама написать. Намекнуть хотя бы.

– Вот ты простак! Где ты видел, чтобы девушка первая написала тебе письмо?

Да, было бы странным, но и вся наша история была удивительно странной. Вроде смешная, в то же время грустная…

Кореш

Его имя был Алибек. Но мы называли Аликом. Был он большим разгильдяем. Когда мы, студенты филфака, поздно ночью сонными лицами зубрили историю КПСС, конспектировали толстые тома Маркса и Энгельса, он ходил по комнатам общежития, пугал первокурсников ножом, гонял за вином. Преподаватели считали его и называли между собой позором курса, чем-то вроде чирьяка на лице факультета, а первокурсники боялись как одноглазого циклопа. Еле-как закончив учебу, он наряду со всеми уехал в родное село. С тех пор я его не видел.

Вот теперь, ровно через десять лет, мы вновь встретились. Случайно. Вот стоит он передо мной. Такой же шустрый, такой же беспокойный. Разве что чуть повзрослевший и чуть пополневший.

Мы сначала отметили нашу встречу в пивной, затем он пригласил меня домой. Я хотел было отказаться, но Алик был настойчив. После пары кружек пива и мне вдруг захотелось взлянуть на его быт. Идем, значит, по давно забытым улицам, он рассказывает свою биографию, излагая свежие данные: что недавно переселился в город, устроился в какую-то школу учителем. Короче, у него все прекрасно, удачно женат, и дети есть.

Я искренно был рад за сокурсника. Наконец-то утихомирился человек. А то думал, что он совсем неисправим. По пути зашли в магазин и купили колбасу, бутылку водки (а как же встреча без этого?).Так как у него с собой не оказалось денег, за все эти покупки расплачивался я. После недолгой ходьбы мы дошли до какого-то дома. Это была небольшая времянка с вишневыми деревьями во дворе. Алик сначала нажал на звонок, но не дождавшись ответа, ловко пролез через деревянный забор и открыл ворота изнутри. Дверь времянки тоже оказалась запертой.

– Твою мать! —выматерился Алик. – Опять ключи не оставила. Он начал искать под половиком, под тазиком, даже посмотрел внутрь умывальника. А потом откуда-то за домом раздобыл монтировку и мастерски избавился от висячего замка. Мы вошли во внутрь. Алик открыл холодильник и так же ловко, так же быстро поджарил яичницу. Потом начали пить. Алик то и дело оправдывался, просил прощения, мол, извини, что так получилось. То есть, спонтанно, скромно. «Была бы жена дома, угостил бы по-другому…»

Не знаю сколько времени мы просидели, вдруг Алик начал поглядывать на часы, сообщил, что ему надо срочно куда то съездить. У меня тоже были дела. Мы быстро встали и, выйдя на улицу, попрощались. Он пошел вниз, а я вверх. Дойдя до остановки сел на автобус. Еду и чувствую себе как-то странно, такое ощущение, будто что-то не хватает. Но что именно, не знаю. Хотя мы выпили всего одну бутылку, голова была как в тумане. Только проехав пять или шесть остановок я обнаружил, что у меня в руках нет папки с документами. Я приехал в город в командировку, чтобы решать проблемы нашей школы. Начал ломать голову, где я ее мог оставить и еле вспомнил – в доме Алика! Точно!

Пришлось вернуться обратно. Пока пересел в другой автобус и доехал до нужного адреса, прошло около часа. Когда я зашел в тот дом, во дворе было полно народу. Я встал у входа. Толпа оглянулась, все подозрительно посмотрели в мою сторону.

– Ты кто? – спросил один из них.

– Я здесь папку оставил, – ответил я.

Услышав эти слова, двое сразу подбежали ко мне и схватили за руку.

– Вот он! – произнесли они восторженно.– Сам явился.

Потом начались допросы, распросы, кто я, как здесь оказался. Я, естественно, рассказал, как меня пригласил Алик, как мы ели яичницу. Тогда они стали расспрашивать, уточнять у молодой женщины лет тридцати (видимо она была хозяйкой этой времянки), знаком ли ей Алик. Но оказалось, она знать не знает никакого Алика. Выходит, что мы гостили совсем в чужом доме? Ну Алик, ну ты даешь, кореш!

Кто-то посоветовал вызвать милицию, но никто не спешил с вызовом. Тщательно проверили мои карманы, полистав командировочные документы, переписали все мои данные. А потом отпустили.