Судно свободы

Знаешь, у страха есть свой вкус. Нет, я не про тот легкий мандраж, когда ты в детстве лезешь за грушами в сад к злому соседу. Я про настоящий, первобытный ужас. Тот, что когтями впивается тебе в кишки и ледяной водой ползет по венам. Его вкус – это вкус меди. Вкус собственной крови, когда от напряжения лопаются сосуды в носу.

Именно этот вкус я ощущал в то утро на пляже Комода.

Мы стояли там, восемьдесят самураев клана Со, и ждали. Восемьдесят против… да хрен его знает, скольких. С горизонтом сливалась армада. Сотни кораблей, похожих на злых водяных жуков, ползли по морю. Они везли на нашу землю орду Хубилай-хана.

Наш господин, даймё Со Сукэкуни, сидел на походном стуле, спокойный, как скала. Он обмахивался веером и смотрел на приближающийся флот так, будто это просто купеческие лодки привезли новый шелк. А я, Кэндзи, его лучший мечник, стоял рядом и чувствовал, как под доспехами по спине течет холодный пот.

– Красиво, не правда ли, Кэндзи? – сказал господин, не поворачивая головы. – Никогда не думал, что увижу конец света. Он оказался весьма живописен.

Я что-то промычал в ответ. В горле пересохло так, будто я наелся песка. Все мои товарищи пытались храбриться. Кто-то проверял тетиву на луке, кто-то молча медитировал, кто-то травил дурацкие шутки. Но я видел их глаза. В них, как и в моих, плескался тот самый первобытный ужас. Мы были воинами, да. Нас учили умирать с честью. Но никто не учил нас, как встречать цунами из плоти и стали.

Когда их корабли подошли к берегу и с них посыпались тысячи – тысячи! – монголов, корейцев, китайцев, время будто замедлилось. Я видел, как их командиры в тяжелых доспехах орут приказы на гортанном языке. Видел, как блестят на солнце наконечники их копий. Слышал их боевые рога – густой, тошнотворный звук, от которого хотелось заткнуть уши и бежать без оглядки.

– За Бусидо! За Цусиму! – крикнул наш господин, выхватывая меч.

И мы бросились вперед. Восемьдесят капель против океана.

Первые минуты были кровавым туманом. Я рубил, колол, уворачивался. Моя катана пела свою смертельную сонату. Я был машиной. Движения, отточенные годами, работали сами по себе. Рядом со мной падали мои друзья, пронзенные стрелами, разрубленные кривыми саблями. Я не чувствовал ничего. Только адреналин и лязг стали.

А потом я увидел их. Монгольских гвардейцев. Огромные, в тяжелой латной броне, с гигантскими глефами. Они шли сквозь наши ряды, как нож сквозь масло. Один из них отшвырнул Таро, моего друга детства, и просто наступил ему на голову, раздавив шлем, как ореховую скорлупу.

И в этот момент что-то во мне сломалось.

Машина остановилась. Адреналин схлынул, оставив после себя только липкий, парализующий страх. Я вдруг осознал, что умру. Прямо здесь, на этом мокром песке. Меня проткнут копьем, растопчут, и мое тело будут клевать чайки. И вся моя честь, все мое мастерство, все годы тренировок – все это просто исчезнет. Превратится в ничто.

Я увидел, как один из этих гигантов движется прямо на нашего господина. Даймё Сукэкуни дрался, как лев, но он был уже ранен, и силы его были на исходе. Мой долг был – броситься ему на помощь. Умереть, защищая его. Так велит кодекс.

Но мои ноги… они сделали другое. Они развернулись и понесли меня прочь от битвы. Я бежал. Я, Кэндзи, гордость клана Со, бежал, расталкивая своих же раненых товарищей. Я слышал за спиной крик господина. Он не звал на помощь. Он просто выкрикнул мое имя. И в этом крике было столько презрения и разочарования, что он ранил меня сильнее любого меча.

Я бежал, не разбирая дороги. Сквозь лес, через болота, пока легкие не начали гореть огнем. Я не останавливался, пока не рухнул без сил в какой-то овраг, где и пролежал в забытьи до самой ночи, слушая, как вдали затихают крики и начинается пиршество победителей.

Так я стал ронином. Хуже – я стал трусом. Мой господин мертв. Мои товарищи мертвы. А я жив. И эта жизнь – мое проклятие.

Неделю я скитался по лесам, как дикий зверь, питаясь кореньями и собственным стыдом. Мой меч, некогда моя гордость, теперь просто висел на поясе мертвым грузом. Я не заслуживал его носить.

Голод – лучший мотиватор, даже для сломленного человека. Он привел меня к небольшой деревушке, точнее, к тому, что от нее осталось. Черные остовы домов, смрад смерти и тишина. Монголы прошли и здесь.

Я рыскал в поисках еды, когда услышал крик. Не боевой клич, а тонкий, девичий визг, полный ужаса. Он доносился из-за уцелевшего сарая.

Что-то внутри меня – может, остатки того, кем я был раньше, – заставило меня пойти на звук. Я заглянул за угол.

Здоровенный монгольский солдат, отбившийся от своего отряда, тащил за волосы маленькую девочку. Она упиралась, царапалась, но ее сил не хватало. Солдат что-то гортанно хохотал, предвкушая легкую забаву.

Я замер. Тот же самый холод парализовал мои ноги. «Беги, – шептал голос в голове. – Это не твое дело. Он один, но он силен. А ты – трус. Ты снова убежишь».

Солдат швырнул девочку на землю. Она ударилась головой о камень и затихла. Он начал расстегивать свой пояс.

И тут я посмотрел на девочку. Аки. Я не знал ее имени тогда, но я увидел ее лицо – перепачканное, в слезах, с тонкой струйкой крови, стекающей по виску. И в ее беззащитности я увидел отражение своего позора. Я увидел своего господина, которого бросил. Я увидел Таро, которому не помог. Я увидел всех их.

Я не знаю, что произошло. Может, чаша моего стыда переполнилась. Может, вид этого торжествующего ублюдка, который собирался надругаться над ребенком, наконец-то разбудил во мне что-то человеческое.

Голос в голове все еще шептал: «Беги!». Но рука сама легла на рукоять катаны. Пальцы, которые дрожали неделю, вдруг стиснули ее с силой.

Я шагнул из-за сарая.

– Эй, – сказал я. Голос прозвучал хрипло.

Монгол обернулся. Увидев меня – оборванного, грязного, но с двумя мечами у пояса, – он ухмыльнулся. Он не видел во мне угрозы. Просто еще одну жертву. Он вытащил свою кривую саблю и пошел на меня, лениво, уверенно.

Страх никуда не делся. Он был там, в животе, холодным комком. Но поверх него было что-то еще. Ярость. Горячая, очищающая ярость.

Он замахнулся для удара сверху, мощного, грубого, рассчитанного на то, чтобы разрубить меня пополам.

А я… я просто перестал думать. Тело вспомнило все само. Легкий шаг в сторону. Плавное движение меча, не рубящее, а режущее. Моя катана встретила его незащищенную шею. Лязга не было. Был только тихий, влажный звук.

Голова монгола с удивленным выражением на лице отделилась от тела. Туловище сделало еще шаг и рухнуло в пыль.

Я стоял, тяжело дыша. В воздухе пахло кровью. Моей и чужой. Вкус меди снова был на языке, но на этот раз он был другим. Не вкусом страха. Вкусом возмездия.

Я подошел к девочке. Она была без сознания, но дышала. Я осторожно поднял ее на руки. Она была легкой, как перышко.

И куда мне теперь с ней? Бросить здесь? Я только что убил, чтобы спасти ее. Оставить ее – значит сделать эту смерть бессмысленной.

Я понес ее в уцелевший сарай, подальше от трупа. Нашел ведро с дождевой водой, смочил тряпку и стер кровь с ее виска. Рана была неглубокой.

Она очнулась через час. Открыла глаза и увидела меня. В ее взгляде был испуг. Она отползла в угол.

– Не бойся, – сказал я. – Я не трону тебя.

Она молчала, глядя на меня огромными, как у олененка, глазами.

– он мертв? – прошептала она.

– Мертв.

Она медленно перевела взгляд на мой меч, лежавший рядом. На нем еще остались бурые пятна.

– ты самурай?

Это слово снова резануло меня. Но на этот раз я не почувствовал только стыд. Я убил врага. Я защитил слабого. Может… может, я еще могу им быть?

– Я был им, – честно ответил я. – Как тебя зовут?

– Аки.

– Аки, – повторил я. – Слушай меня. Здесь оставаться нельзя. Скоро придут другие. Нужно уходить.

Она посмотрела на меня с такой безнадежностью, что у меня сжалось сердце.

– Куда? Везде… они. Они убили маму, папу… всех. Старик Ичиро перед смертью кричал… Он говорил, что нужно бежать к северному мысу. Что оттуда нас заберет "Судно свободы"

Сказка. Конечно. Что еще могло остаться у ребенка, который все потерял?

Я должен был сказать ей правду. Что это бредни. Что никакого корабля нет. Но я посмотрел в ее глаза, полные последней, отчаянной надежды, и не смог. Я только что подарил ей жизнь. Я не мог тут же отнять у нее причину жить.

К тому же… северный мыс. Это было направление. Цель. А без цели мы оба были просто бродягами, ожидающими смерти.

– Я знаю эту легенду, – соврал я. – Я отведу тебя туда.

Покинув мертвую деревню на рассвете. Я шел впереди, Аки семенила за мной, стараясь не отставать. Ее маленькие ножки едва поспевали за моим широким шагом, но она не жаловалась. Только сопела и время от времени спотыкалась о корни деревьев.

Молчание между нами было густым и тяжелым. Я не знал, о чем говорить с ребенком. Тем более с ребенком, который видел то, что видела она. А она, кажется, боялась заговорить со мной. Для нее я был угрюмым, страшным самураем, ее единственным шансом на спасение. Она еще не знала, что ее спаситель – самый большой трус на этом острове.

– Господин самурай… – наконец подала она голос, когда мы остановились у ручья, чтобы напиться.

– Зови меня Кэндзи, – буркнул я. Слышать "господин самурай" было как посыпать солью свежую рану.

– Кэндзи-сан, – послушно поправилась она. – А… мы скоро придем? К Судну Свободы?

– Не скоро, – отрезал я, глядя на карту, которая существовала только в моей голове. Северный мыс был в нескольких днях пути, если идти напрямик. Но напрямик – значит через открытые пространства, где нас легко заметят. Придется делать крюк через горы. – Путь долгий. И опасный.

– Я не боюсь, – сказала она с детской бравадой. – Вы же со мной.