Седьмой карамельный демон

Редактор Кристина Бурнашова

Корректор Светлана Лапко

Иллюстратор Алина Ковалева

© Руслан Шакирович Петров, 2025

© Алина Ковалева, иллюстрации, 2025

ISBN 978-5-0067-4519-3

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Данная книга является художественным произведением, не призывает к употреблению наркотиков, алкоголя и сигарет и не пропагандирует их. Книга содержит изобразительные описания противоправных действий, но такие описания являются художественным, образным и творческим замыслом, не являются призывом к совершению запрещенных действий. Автор осуждает употребление наркотиков, алкоголя и сигарет. Пожалуйста, обратитесь к врачу для получения помощи и борьбы с зависимостью.

Пролог.

Эффект присутствия

Нуллум

За две недели до основных событий

Свирепо рыщущий ветер разгонял неубранные осенние листья. Серое небо жалело снега, зато озаряло окружающие пейзажи так, что они казались ненастоящими, словно напечатанными на черно-белых снимках.

В этот декабрьский день особенно зловеще выглядела тропинка из брусчатки, выложенная в канувшую, практически забытую эпоху. Она проходила через лесополосу и соединяла проезжую часть с территорией старого немецкого кладбища начала XX века.

Правда, этим входом годами никто не пользовался. Со стороны дороги тропинку не было видно. Отыскать ее мог только тот, кто знал о ее существовании.

Рядом со старым немецким кладбищем было новое славянское. Старинный забор кладбища тянулся не только снаружи, но и проходил по территории нового кладбища. Кладбища не пересекались друг с другом, а только соединялись маленькой калиткой, на которую можно было наткнуться лишь случайно.

На немецком кладбище время казалось тягучим, словно ртуть, и посетители здесь давно не появлялись. Не осталось ни одной могилы, у которой бы горевал кто-то из ныне живущих людей. Этим оно и отличалось от нового славянского кладбища, где практически каждую могилу навещали родственники.

Те редкие посетители, которые все же оказывались на заброшенном немецком кладбище, забредали сюда случайно через ту самую калитку, когда навещали умерших родственников на соседнем участке.

Обычно они здесь не задерживались – рассеянно бродили мимо мемориалов, пытаясь прочитать стертые годами слова на камнях, и даже через скорбь у них просачивалось удивление – насколько ухожено это место. Но их умиротворение от замершего времени быстро сменялось необъяснимой тревогой, и они возвращались на славянское кладбище, окунаясь в привычный поток времени.

В центре немецкого кладбища, среди могил, склепов и надгробий безлико стояла маленькая сторожевая каморка. Если особо не приглядываться, она вполне могла сойти за склеп. Но нет, в ней обитал кладбищенский смотритель.

Это место служило ему перевалочным пунктом. Если приглядеться сквозь мутное маленькое окошко каморки, можно было разглядеть стол, заваленный кипой старинных бумаг и карт, покосившийся стул и картину одного очень известного художника с изображением реки и деревьев. Коллекционеры думали, что эта картина безвозвратно утеряна, но вот она, висит в крохотной сторожке на ржавом гвозде над метлой и лопатами. Продав ее, смотритель мог обеспечить себе безбедную жизнь, но, хотя он об этом прекрасно знал, смысла продавать не видел: картина была его трофеем.

До захвата Кенигсберга немцы прятали все свои самые ценные вещи в фундаментах домов и подвалах. Они закапывали нажитое под деревьями или в тех местах, которые останутся узнаваемыми даже после разрушения. Могилы родственников служили тайниками крайне редко.

В девяностые, сразу после развала Союза бывшие жители, а точнее, их потомки – немцы, хлынули в Калининград по наводкам своих предков искать спрятанные сокровища. Некоторые из них находили то, что искали. Но в большинстве случаев обнаружить ничего не удавалось. Большая часть тайников либо потеряла своих хозяев, либо была забыта.

Нуллум знал очень много изощренных способов того времени, ведь за всю свою жизнь он нашел множество кладов. Охотясь на артефакты эпохи Кенигсберга и Пруссии, он выслеживал чернокопателей, коллекционеров, нумизматов. Он убивал своих жертв и забирал их добычу.

На самого смотрителя тоже охотились уже более двадцати лет. Он оставил после себя десятки трупов, но ему удалось остаться невидимкой и для полиции, и для преступного мира. Он получил прозвище Призрак, или Нуллум, а некоторые всерьез считали, что его вовсе не существует – настолько он был неуловим.

Сегодня на старое кладбище со стороны проезжей части забрели два человека. Это случалось настолько редко, что Нуллум удивился и стал наблюдать за ними со своей каморки.

Издалека он видел только их силуэты, но, когда они подошли чуть ближе, Нуллум заметил, что эти двое всматриваются в надписи на надгробиях и памятниках, что-то бурно обсуждают, то и дело сверяясь с записями на листке бумаги. Было очевидно, что это не случайные прохожие. Они что-то ищут.

Один из них – Нуллум предположил, что это был иностранец (вероятнее всего, немец) – держал в руке большой лист бумаги, похожий на карту. Второй – явно его гид – шел рядом, активно жестикулируя и что-то объясняя немцу.

Чем дальше они заходили, тем Немец становился торопливее. Движения его приобретали порывистость, и вот он уже выдернул из кармана аккуратно сложенный лист какого-то старого документа, а может, и еще одну карту – Нуллуму никак не удавалось разглядеть издалека.

Призрак десятки раз убивал чернокопателей, осквернявших могилы. Не пьянчуг, копавших ради коронок и колец. Он убивал людей, искавших клады. Он знал, что никто и никогда не начинает копать сию же секунду: сначала проверяют наводку, затем осматривают территорию и только потом переходят к активным действиям. Такое ни с чем не перепутать. Нуллум видел это много раз, но никогда на своем кладбище. Эти двое были похожи на тех, кто осматривает местность.

Призрак всю свою жизнь собирал артефакты прошлых столетий, но не мог даже предположить, что что-то ценное может находиться прямо у него под носом. Никаких упоминаний про клады или ценности на своем немецком кладбище он не встречал. Поэтому Нуллум не мог взять в толк, что этим двоим здесь нужно. Впервые за двадцать пять лет он видел, чтобы здесь что-то искали.

Примечательно то, что поиски кладов в принципе исчерпали себя более десяти лет назад. Все кладбища забытого Кенигсберга перекопаны, а это место Призрак давно изучил по всем картам и упоминаниям. Здесь ничего не должно быть.

Но тогда зачем эти двое здесь?

Тонированное стекло каморки надежно скрывало лицо Нуллума, выделявшееся нездоровой бледностью. Он хищно таращился на гостей и терпеливо ждал, а они и помыслить не могли, что привлекли внимание монстра.

Немец с Гидом стали продвигаться в глубь кладбища и остановились возле старого мемориала. Это был огромный, напоминавший кельтский белый крест с кругом, на котором красовалось: Richard Preuss 1884—1916. Иностранец не сдержал ликования, и они с Гидом принялись рассматривать мемориал.

Из каморки смотрителя эти двое были видны как на ладони. Нуллуму захотелось посмотреть на бумагу, по которой они нашли нужную им могилу. Незваные гости долго простояли над мемориалом, делая зарисовки и поглядывали то на часы, то на карту. Время от времени они смотрели по сторонам, чтобы убедиться, что вокруг никого нет. Призрак предположил, что они вскоре вернутся сюда копать. Эксгумацию им никто не одобрит, поэтому им все придется делать своими силами и тайком.

Нуллум хотел опередить их. А еще лучше – проследить за ними.

Иностранец и Гид о чем-то договорились, а затем разошлись в разные стороны. Медленно прогуливаясь по кладбищу, они внимательно рассматривали все вокруг: деревья, бетонные столбы вдалеке и покрытый ржавчиной забор. Нуллум догадался, что они ищут еще один потенциальный лаз.

Он заметил, что чем дольше гости оставались на кладбище, тем более неуверенными и нервными становились их шаги. Они стали выглядеть испуганно, постоянно оборачиваясь по сторонам и прислушиваясь к шорохам.

Вскоре они встретились у той самой могилы, ради которой сюда пришли. Гид встал спиной к каморке и резко заерзал, как будто ощущал своим русым затылком неприятное покалывание. Обернувшись, он испуганно огляделся. Они словно почувствовали, что на кладбище они не одни, но, сколько ни вглядывались, никого не смогли увидеть.

Иностранец и Гид стали быстро уходить с кладбища. Сначала они держали себя в руках, но спустя несколько минут перешли на бег. Несмотря на ощущение чьего-то присутствия, они так никого и не увидели.

Несколькими минутами раньше Нуллум рывком проник через лаз в заборе около входа. Он знал, что там, возле кювета можно поставить машину. Скорее всего, незваные гости так и сделали. Предположение Призрака оказалось верным. Машина стояла на том самом месте, где он и ожидал.

Вороны драли глотки, наблюдая за обреченными гостями с веток старых дубов. Даже если Нуллум ошибся и незнакомцы вовсе не ищут клад, он не мог отказаться от возможности поохотиться после долгого затишья.

Он уже точно знал, что эти двое сегодня умрут.

Глава 1. Призрачный день

Штерн

Основные события

Звук будильника бескомпромиссно ударил меня по ушам, вырвав из драгоценного сна. Сколько я поспал? Три часа… Гадство…

Я никак не мог проснуться, но понимал, что хоть я и жажду провалиться обратно в сон, моя страсть и паранойя не дадут мне этого сделать. Нужно собраться с мыслями и создать в голове иллюзию безопасности. Хотя чего это я? Все же хорошо. Должен признаться, что моя нервозность нарастает, если я месяц не получаю то, чего страстно хочу. Эта тяга может стоить мне всего. Даже жизни, если меня поймают за руку. Однако выбора попросту нет: меня некому лечить, мне некуда податься.

Вопреки тревоге нарастало ощущение, что скоро наступят события, которых мне так не хватает – начало охоты. Откуда это чувство? Я раздвинул шторы и всмотрелся в тьму на улице. Мне хотелось встретить рассвет, чтобы хоть как-то почувствовать себя живым.

Я умылся, надел черный балахон с большим капюшоном и теплую куртку и направился в сторону Нижнего озера. Ветер зловеще напевал пустым улицам свои песни. Я слушал его зов. Фонари горели ярко, дорога иногда доносила до меня звуки проезжавших вдали машин. Чувство предвкушения нарастало. Вглядываясь в окна домов и первые отблески рассвета, я практически всем своим нутром чувствовал, что вот-вот произойдет что-то интересное.

В круглосуточном магазине мне сделали черный кофе – невкусный, но достаточно крепкий, чтобы взбодриться. Я жадно пил его, стоя на мосту. Вот он, рассвет. Душа немного очнулась, но мне показалось, что не из-за красоты вокруг, а из-за демонической песни моей интуиции. Сегодня долгожданный призрачный день. Он приходит ко мне невероятно редко, и в такие моменты я чувствую все более ярко, кроме самой жизни.

Мне показалось, что вот-вот зазвонит телефон. Не мой личный, а старый кнопочный нокиа, на который звонили только в крайнем случае члены моей группировки. Несколько недель этот телефон молчал. С чего я решил, что сейчас он должен зазвонить?

Спустя пару минут раздался древний рингтон. Я вздрогнул, но не от неожиданности, а из-за удивительного проявления моей интуиции. К этому невозможно привыкнуть.

Мой шкаф со скелетами переполнен, и каждый день я готовился к катастрофе. Но демоны шептали мне, что дело в чем-то другом. В такое время мне еще не звонили. Дело явно важное и срочное. Я приложил трубку к уху.

– Надеюсь у тебя что-то важное? В такую рань звонишь! – без условного приветствия сказал я, давая понять, что нахожусь один.

– Штерн, бросай все дела, – раздался шершавый голос моего напарника по прозвищу Кóрон. – Это, кажется, он! И в этот раз у нас, возможно, свежий след.

Я взглянул на часы. 06:52. Сердце забилось чаще. Появился свежий след, его след… Нуллума! О нем ничего не слышали уже несколько лет. Мы думали, он сгинул, но все равно тщательно готовились к его появлению.

– Ты уверен? – я попытался придать голосу максимально холодный тон. – Столько лет тишина, а тут аж след?

– Штерн, ты не поверишь! Это надо своими глазами видеть! У нас общий сбор, точнее, у меня. Но все ждут согласования с тобой, иначе даже не дернутся. Граф уже в известность поставлен и тоже приедет, если ты дашь отмашку. Он очень просит к девяти, раньше не выйдет.

Я задумался. Они хотят, чтобы я все свои дела бросил и ехал к Корону. Значит ли это, что правда есть новости?

– Сбор у тебя в десять. Смотри, чтобы никто не опоздал. Граф пусть явится раньше и привезет весь материал, что получил в полиции. Я ведь верно понимаю, что это от его доклада такой шум?

– Верно, – прошершавил своим пожилым голосом Корон. – Я еще хочу позвать Крота.

– Может, мы еще наших шестерок и барыг-барахольщиков на общий сбор позовем? – нервно гаркнул я, предвкушая, как Крот начнет нести всякую пургу. – На кой нам на общем сборе этот остолоп?

– Пусть будет, Штерн. Он ведь иногда дело говорит…

– Под твою ответственность, – согласился я.

Я положил трубку и прикинул, сколько мне надо времени на завтрак и дорогу. Могу и опоздать. Они все равно не начнут без меня, самого главного человека в команде по поиску тайников и дорогих исторических артефактов.

Терпеть не могу водить машину и редко это делаю. Всякий раз мне это дается с большим трудом, но я свыкаюсь и еду. Правда, по дороге напрягаюсь, словно держу гирю. Сегодня тот самый день, и руки уже устали душить руль. Время 8:59. На работе сказал, что заболел. Хотя там меня очень ценили и все равно не спросили бы за отсутствие.

По будням я работаю психиатром в наркологической клинике. Иногда задерживаюсь допоздна, но, как правило, после обеда меня уже не застать. Мне очень нравится моя профессия, и в своем деле я преуспел. Коллеги удивляются, почему я не уехал в Москву, отказывался от заманчивых предложений. Ответ прост: у меня две жизни, и я сам не знаю, какая из них основная. Можно ли назвать меня психиатром по призванию, если мои руки по локоть в крови?

В наркологической клинике, где я работал, платили весьма скромно. Но сбыт артефактов был настолько прибыльным, что я мог не думать о деньгах и считал психиатрию своим хобби. Учитывая масштабы моей нелегальной деятельности, я одевался сдержанно, но месяцами забывал зайти в бухгалтерию за зарплатой, что явно выдавало мою безбедную жизнь.

В основном я проводил групповые консультации. Частные брал только в том случае, если пациент по-настоящему интересный или безнадежный. Меня просили брать больше пациентов, но я довольно холодно отказывался помогать своим коллегам. Я не брал себе учеников и вообще никого не обучал. В клинике меня не любили и считали высокомерным.

Одинокий, нелюдимый, с наглым выражением лица. Я никогда не присутствовал на корпоративах, не ходил с коллегами на обед. В лицо мне ничего не говорили. Мило улыбались, прибегали за помощью и советами, но за спиной хорошенько обсуждали. Меня это беспокоило. Но не потому, что мне важно чье-то мнение, а потому, что я не хотел привлекать к себе лишнее внимание. Обо мне ходили разные слухи. Начиная от бредней, что я нарцисс и бабник, заканчивая тем, что я гей. Кто эти слухи только не пускал!

Душу я никому не открывал, но бесплатно лечил от наркотической и игровой зависимости, а это что-то да говорило обо мне. Только бывший игрок может получить такую квалификацию. Меня тогда осенило, и я создал для коллег образ проигравшего все на свете человека, от которого ушла жена, забрав с собой детей. В якобы задушевных разговорах я рассказывал наполовину лживые факты о себе. Все стали думать, что из-за зависимостей я не завел новую семью и стал фанатиком своего дела. После этого я стал понятен, и через какое-то время от меня отвязались.

На меня даже девушки перестали обращать внимание, хотя внешне я привлекательный. Ведь никто не хочет связываться с человеком, который может проиграть все, что у него есть. Трюк сработал настолько, что меня наконец-то перестали обсуждать, и вот уже более десяти лет я являюсь абсолютным невидимкой. Это, конечно, мне на руку.

Когда я очнулся от мыслей, я уже подъезжал к загородному дому в городе С. Это был дом моего напарника Корона, директора музея. Сегодня общий сбор. Давненько такого не было. Интригу нагнали такую, словно сюрприз на день рождения готовят. Я внимательно посмотрел на навигатор, чтобы найти точку, указывающую на дом Корона. Очередной раз удивляюсь, насколько хитроумно он прятался. Кругом лес, река и небольшая промзона в километре от дома. Это место тяжело найти, если не знаешь, куда ехать.

Семья Корона жила в другом месте. Интересно, задумывались ли они, где после работы пропадает их добродушный папа или муж? И какой он дома? Вряд ли тиран. Скорее всего, такой же искусный лжец, как и я.

Корон имел большое влияние среди мелких кладоискателей и чернокопателей. Он покупал у них артефакты за копейки, хотя им казалось, что он предлагает солидные суммы.

Бывало также, что обычные люди приносили ему всякие старинные вещи для музея. Подавляющая часть из них оказывалась старинным хламом. Но пару раз Корону удалось сорвать куш. Например, однажды какая-то бабка попросила его разобрать вещи из старого гаража – мол, там вещички из старого мира. Все ее вещи оказались полнейшим хламом, кроме латунных именных гирь какого-то известного силача, жившего в 1860-х годах. На гирях было написано «44 килограмма», но Корону они показались не такими тяжелыми. Он предположил, что они полые: дно сварено грубо, а шов от сварки небрежно отшлифован. Одна гиря оказалась пустой, а вторая, завернутая в тряпки, хранила в себе драгоценности.

На территории дома я насчитал шесть машин. Значит, все ключевые люди на месте. Интриганы! Неужели не могли сказать по телефону, что же такое они увидели на записях? Во дворе возле машин караулил человек Корона. Увидев меня, он стремительно забежал в дом – видимо, доложить о моем приезде. Спустя тридцать секунд на веранду быстрыми шагами вышел Мадгабис. Он подошел прямо к машине и крепко пожал мне руку.

– Штерн, рад тебя видеть! – мягким услужливым голосом поприветствовал меня Мадгабис. – Все уже внутри. Без тебя не начинали.

Еще бы вы без меня начали!

Я лишь кивнул и, не говоря ни слова, вошел в дом.

Мадгабис, бывший военный-контрактник, особым умом не обладал, но делал все, что ему говорил Корон. Он был исполнительным и умел помалкивать, когда надо, что очень важно в нашем деле. Но раз он тут, раз все тут, значит, вопрос по-настоящему экстренный. Войдя в дом, я сразу направился в большую деревянную комнату, всегда приятно пахнущую осиной и ивой.

Я увидел большой стол, заваленный картами, чайниками с кофе и чаем, пепельницами и кружками. Видимо, присутствующие что-то бурно обсуждали. Лица у всех были сосредоточенные и обеспокоенные. Даже Корон, с его шутками и добродушными улыбками на пухлом, с густыми усами лице, теперь казался чрезмерно серьезным. Крот – огромный, тучный детина с длинными черными волосами и бородой – на фоне остальных казался великаном.

Все внимательно слушали, как Граф что-то рассказывает (хотя я велел ждать меня). С ним спорил Крот, которого я на дух не переносил. Скорее всего, они обсуждали что-то косвенно связанное с проблемой, из-за которой мы собрались.

Граф – важный член нашей команды, ведь он работает в полиции опером. Вытащить его на такую встречу весьма непросто. Граф нажил много денег благодаря нашей деятельности по сбыту артефактов в Европу. Но с каждым годом ему становится все сложнее. Сейчас его положение на службе слишком шаткое. А он ведь самый важный человек, который собирает для нас новости и слухи в полиции.

Заметив меня, все тут же умолкли.

– Штерн, приветствую! – начал Граф, поправляя кипу бумаг на столе перед собой. Бледная кожа на лице и глубокие мешки под глазами говорили о том, что он мало спит и наверняка чертовски устал. Наверное, я выгляжу так же хреново.

В комнате присутствовали главные люди нашей команды, а точнее, криминальной группировки, как называли нас остальные. Пожилой директор музея Корон. Кладбищенский копатель Крот. Бывший военный Мадгабис. Оперуполномоченный Граф. И самый главный среди них – я.

– С чего мне начать? – спросил Граф после паузы, пока каждый по очереди подходил и пожимал мне руку. – У нас есть хорошие новости и не очень.

– Давай по порядку и сразу к сути, – сказал я, слегка стукнув по столу и жестом показывая всем в комнате, чтобы умолкли. – Рассказывай так, как тебе удобно, только по делу, без лишних вводных и условностей. Представь, что рапортуешь перед начальством.

На мгновение на лице Графа выразилось крайнее недовольство. Он оглядел всех присутствующих, отпил кофе из стаканчика и начал:

– Седьмого числа в нашу область из Германии прилетел некий Густаф Карэнхов, молодой парень двадцати четырех лет. Нам до сих пор не известна цель его приезда, однако его поведение показалось, мягко скажем, странным. Хотя Немец в наших краях впервые, он не посетил ни центр города, ни достопримечательности. Он нанял частного гида и отправился вместе с ним на немецкие заброшки. Они посетили два пустыря и старое немецкое кладбище, которое находится рядом с новым православным. С собой у него не было ничего подозрительного, что могло бы выдать его намерения, хотя для знающих людей вроде нас они очевидны. Персонал гостиницы и прокатной компании рассказывает, что Немец постоянно поглядывал на карту и много времени проводил за ноутбуком, делая какие-то записи.

– Погоди, это тот немец, которого убили на парковке около недели назад? – перебил я.

– Да, он самый, – кивнул Граф. После небольшой паузы он продолжил: – На контакт Немец ни с кем, кроме своего гида, не выходил. Говорили они на английском. Гида звали Савой. Молодой парень, волонтер-любитель, который катался на всякие субботники по кирхам и занимался реставрациями на одном энтузиазме. Довольно знающий малый, что касается истории. К вещам, сокрытым от непросвещенных, у него доступа не было, ничего он не знал. Но… Гида тоже жестоко убили, а тело нашли на обочине вблизи города Н. Парня пытали, оставив на него теле всем нам знакомый порез от ключицы до живота…

Граф на секунду остановился, кидая на стол снимки предыдущих жертв с такими же жуткими порезами.

Прежде чем взять снимки, я спросил:

– Хочешь сказать, что Немца и Гида убил один и тот же человек, но в разных местах и по отдельности?

– Да, определенно один и тот же человек их убил, – подтвердил Граф и продолжил: – После пыток Гиду нанесли удар тупым предметом по голове и рассекли ухо. А потом, когда он уже лежал на полу, ударом ноги по шее ему был переломлен хребет. Смерть наступила сразу. Убийца вообще не церемонился. Такое холодное зверство наши края видели несколько лет назад от рук Нуллума, а самое главное…

Граф не успел закончить. Его перебил Крот, которого в команде недолюбливали за недалекий ум и неуместную прямолинейность.

– Ну-у, опять вы заладили: Нуллум, Нуллум… – пробасил огромный патлатый детина по прозвищу Крот. – Никто из нас еще не доказал, что он вообще существует. Это могут быть просто догадки…

– А что, по-твоему, тела сами себя так уродуют? На снимки посмотри. Мы такое уже видели, – перебил Крота Корон. Он сделал это мягко, ведь если бы Граф вступил с Кротом в диалог, началась бы потасовка, и наше собрание превратилось бы в цирк. Граф на дух не переваривает Крота, и в прошлом он совершенно серьезно просил (а точнее, требовал) пустить его в расход.

Крот схватил свою длинную черную бороду и продолжил ерничать:

– Раньше… Кто-то так делал… Да ведь любой адекватный человек, владеющий ножом, стал бы пытать точно так же. Кто-то запустил процесс таких пыток, а другие переняли его почерк, чтобы подозрение всегда падало на какого-то мифического Нуллума. Как по мне, работала местная шпана! Немец нашел что-то ценное – его и хлопнули…

«Ну и болван Крот!» – подумал я, а сам слушал дальше, пристально смотря на Графа. Мне редко доводилось его видеть. Обычно я только слышал его по телефону.

Мадгабис тоже негодовал. Он был самым молодым среди нас и обычно соблюдал субординацию. Но к Кроту он обратился резко, несмотря на габариты последнего:

– Сколько можно мусолить эту тему, Крот? Мы каждый раз это обсуждаем! Ты всегда начинаешь спорить, но в конце соглашаешься. Кто, по-твоему, на протяжении стольких лет вскрывал тайники и забирал добычу у нас из-под носа? Кто, по-твоему, убивал наших людей, оставляя ножом характерный порез вдоль ключицы? Ты думаешь, шпана на это способна? Ты, кажется, вообще не соображаешь, а…

Мадгабис умолк, поймав на себе смертоносный взгляд Крота. Он не просто так испугался. Среди всех нас Крот хоть и являлся мелкой сошкой в обычной жизни – обычный ройщик земли на кладбище, копатель – но в нашем деле он не чурался ни пыток, не убийств. Ему мы доверяли самую грязную и жуткую работу. В этом ему не было равных. Мадгабис знал, что Крот ему ничего не сделает, но в любом случае его занесло не туда, и страх его теперь не беспочвенный.

Я многозначительно посмотрел на Корона. Лысый, пухлый, с усищами, как у моржа, он прочел в моих глазах негодование (ведь я предупреждал его!).

Корон нервно, своим старческим голосом с хрипотцой провозгласил:

– Черт тебя дери, Крот! Веди себя достойно и не вставляй свои умозаключения не к месту!

Крот вопросительно посмотрел на Корона и пробасил:

– Да я вообще молчал. Это вон твой прихвостень вякает без повода…

Начался галдеж. Корон что-то громко доказывал Кроту и брызгал слюной от негодования, а Мадгабис пытался выстроить логическую цепочку, объясняя всем, почему Крот не прав. Корон взял распечатки со стола и швырнул в сторону Крота, доказывая, что Нуллум – это не мифическое создание, не призрак, не группа сектантов, а маньяк-психопат.

Бледный и озлобленный, Граф сначала смотрел вокруг, ожидая, что эти взрослые мужчины наконец смогут остановиться, но понял, что этого не произойдет, и вопросительно посмотрел на меня.

Я встал с места, и спустя пару секунд все умолкли. Последним замолчал Крот, гневно объясняя Мадгабису, что он не смеет так с ним разговаривать.

– Мы что, – сказал я, – кучка дворовых малолеток? Крот, держи рот на замке, пока не дадут слово!

Я здесь единственный, кого Крот по-настоящему боится. В прошлом я приказал отрубить ему палец за то, что он проявил личную инициативу вопреки моим указаниям. Он сначала посмеялся и не воспринял меня всерьез, но потом до него дошло, что мы не шутим, и один из людей Корона отсек ему мизинец на левой руке. С тех пор он чаще молчит, но иногда забывается и начинает озлобленно скалиться на других.

Когда все окончательно умолкли, я обратился к Графу:

– Продолжай. Что в полиции успели нарыть?

Несмотря на нервную работу и отсутствие сна, Граф был самым спокойным среди нас. Я заметил, что вывести его из себя – та еще задача. Он никогда не ерзает, не бегает глазами и не перебирает что-то в руках, пока говорит. В этот раз он потирал лоб костяшкой большого пальца и время от времени растирал лицо ладонью.

– В полиции не связали Нуллума и последние смерти. Его в принципе перестали связывать с делами. Те энтузиасты, которые могли его поймать, уже на пенсии… Было время, но да ладно. Пока все думают, что это ограбление.

Граф запнулся, отпил из стакана и продолжил:

– Я даже больше скажу: следаки и канцеляры уже переворошили архив. По нашим каналам даже дела ФСБ и частных детективов смотрели. По Нуллуму – ничего. Единственное, дело два раза открывали и закрывали. Кем бы Нуллум ни был, я напоминаю, что это, скорее всего, один человек, и мы не знаем, какой породы этот зверь. Получается, что убивает он не всех подряд, а тех, кто вышел на какой-то ценный артефакт. За годы он, должно быть, награбил огромную коллекцию, но при этом не сбыл ни одного артефакта. Я убежден в одном: если бы действовала группировка, то за десятки лет они точно попытались бы что-то сбыть. Ну или выдали бы себя другим способом.

Граф умолк, а я добавил:

– Я знаю все, что продается за рубеж, даже самые мелкие монеты. Мимо меня не прошел бы ни один артефакт. У нас из-под носа уводили драгоценные реликвии, картины, драгоценности, и никто не попытался их сбыть. Значит, они еще в области, хранятся у кого-то в тайнике. Я уверен, что их собирает и копит Нуллум.

Мадгабис вопросительно протянул:

– Знаю, что мы это неоднократно обсуждали, но все-таки: зачем кому-то собирать драгоценности и не продавать их?

Корон и Крот начали наперебой высказывать свои догадки. Мадгабис громко всем доказывал, что Нуллум может быть не один и что он как-то перебрасывает артефакты через Литву или Польшу. Я знал, что это абсурд. В Европе у меня много связей, и я бы узнал, если бы что-то всплыло. Граф смотрел куда-то мимо стола, вокруг которого мы сидели, и, кусая губу, думал, как это все можно объяснить. Он – умнейший человек в комнате. После меня, конечно же. Да будь он умнее меня в несколько раз, он все равно не нашел бы ответ. А я ответ знаю, только вот озвучить его не могу. Потому что, если моя теория верна, то Нуллум, если не считать убийств, монстр той же породы, что и я.

Я прервал галдеж громким «Тише!» и обратился к Графу:

– Граф, а все-таки зачем ты нас всех собрал? Ведь одного факта, что Призрак как-то проявил себя после долгих лет затишья, недостаточно. Зачем было нужно наше личное присутствие?

Граф вырвался из раздумий, и на долю секунды уголки его рта дернулись в легкой улыбке. Он ответил:

– А вот это самый важный вопрос за сегодня, друзья. Немца убили на открытой парковке возле отеля. И тут я возвращаюсь к хорошей и плохой новостям. Хорошая новость заключается в том, что я смогу достать видео с камер наблюдения, расположенных на территории отеля, включая парковку, где стояла машина Немца. Кажется, там много слепых зон, но так или иначе зацепки будут…

Все одобрительно охнули: новость действительно оказалась хорошей. Я едва мог поверить в услышанное. Доступ к камерам перекрыли после того, как нашего человека в верхах прижали за взятки, а Графу такого рода базы данных достать было очень непросто. Да и по правде сказать, поводов смотреть записи видеонаблюдения не возникало. Мое сердце стало биться чуть чаще, а Граф тем временем продолжал:

– Сюда же, к хорошей новости добавлю, что полиция хоть и рассматривает дело весьма серьезно из-за международного скандала, куда смотреть и что искать, они пока не знают. Возможно, они и свяжут дело с Нуллумом, но это не даст им ровным счетом ничего – только если Призрак не засветился на камерах во всей своей красе. А это означает, что, пока они расставляют все точки над i, у нас есть отличная фора и возможность поймать его первыми. Поэтому все мы здесь, чтобы разработать план действий. Возможно, это последний шанс его поймать.

Граф умолк. И только сейчас до меня начало доходить, что это действительно может быть последний шанс поймать Призрака. Если Графа раскроют – точнее, когда его раскроют – я должен буду помочь ему исчезнуть, перевезти его в Европу.

– А почему он вообще выполз из своего логова? – резонно заметил Мадгабис. – Не может ли быть так, что его случайно загнали в угол?

– Действительно, почему он действовал в открытую, так рискуя? Может, это все-таки не Нуллум? – снова выразил сомнения Крот. – На него ведь вообще не похоже.

– Взгляни на снимки убитого Немца, Штерн, – мягким и шершавым голосом сказал Корон, покосившись в сторону Крота. – Я, если честно, ума не приложу, почему Крот считает, что это не Призрак… Да, действительно странно, что Нуллум выполз из своего логова и добрался до самого Калининграда, но смотри сам. В папке есть фотографии прошлых убийств, сделанных пять, десять и более лет назад.

Я стал разглядывать снимки. Порезы действительно жуткие, а в глазах убитых застыли удивление и ужас. Глубокие впадины в области ключиц. Может, все не так просто и это не Нуллум? Тогда кто еще? Думаю, что полиция сейчас тоже чешет голову, не понимая, что произошло. У нас действительно больше сведений об этом чудовище, потому что годы назад мы находили изуродованные тела, которые полиция так и не увидела. Тела мы хоронили сами – в первую очередь, чтобы не давать подсказки другим, в том числе и следователям.

– А посмертные снимки Гида? – спокойно произнес я, пробегая глазами по большому столу.

Мадгабис услужливо подошел и положил прямо передо мной папку.

Смотря в глаза бедолаге по имени Сава, который уже стал разлагаться, я увидел ту же печать ужаса и удивления. На нем было гораздо больше колотых ран, чем на Немце.

Немного подумав, я озвучил вслух теорию, над которой размышлял годами:

– Если Призрака возьмем не мы, а полиция, то у нас из-под носа ускользнет самый большой клад, который мы и вообразить не могли.

Крот посмотрел на меня с удивлением и пробасил:

– Как это вообще связано между собой?

Граф закатил глаза от глупости Крота, а я принялся терпеливо объяснять:

– Ну подумай сам. На протяжении двадцати лет кто-то добывал артефакты, иногда прямо у нас из-под носа. А еще в старых документах и описях упоминались ценнейшие предметы, которые потом пропали, и ни одна из этих вещиц не всплыла ни на нашей родине, ни за рубежом. Как думаешь, куда это все подевалось? У меня большие связи в Европе и в большой России, но нигде даже слыхом не слыхивали о том, что исчезало перед нашими глазами.

– Но погоди, Штерн, – снова удивился Крот, держа одной рукой свою черную, как смола, бороду. – Нахрена ему собирать весь этот хлам, не продавая? На что вообще этот псих живет? Ты, конечно, голова, но даже ты со своим опытом толком ничего вразумительного объяснить не можешь! Что-то я ничего не пойму. В нашей сфере не бывает такого, чтобы никто ничего никуда не пытался пропихнуть.

Ох, как ты ошибаешься, ведь я и есть тот человек, который заполучил много безделушек и не продал их. Сам Крот проматывает всю свою долю на ставки в казино, дорогой алкоголь и девок. Поэтому такой дуболом не поймет эстетическую натуру…

Эстетическую натуру? Я и правда так сейчас про себя подумал? А если я прав и психопат-убийца Нуллум – такой же, как и я?

– Эй Штерн, ты как? – вырвал меня из размышлений Крот.

Я встрепенулся и непринужденно ответил:

– На самом деле Нуллум – психически нездоровый человек. Он из тех, кто откладывает все добро для каких-то только ему понятных нужд. Не хочу погружаться в психиатрическую терминологию, Крот. Ты и так знаешь, сколько наших пропало за двадцать лет, хотя у нас абсолютная монополия на сбор и сбыт всех древних и драгоценных артефактов. И подавляющее большинство пропащих душ – это дело рук Нуллума. Сейчас я вообще не представляю его мотивы, но вот что я знаю наверняка: если Призрак забирал артефакты у убитых, находил что-то сам, а потом все это не продавал и даже нигде не засветил, значит, у него сейчас самый большой тайник, который мы и вообразить не можем. И если он случайно окочурится или будет пойман полицией, то мы этот тайник навсегда потеряем. По сему получается, что мы должны поймать смертоносного убийцу-психопата живым раньше полиции, не засветившись при этом самим.

Сделав глоток воды из бумажного стаканчика, я продолжил:

– Как мы уже отметили раньше, о Нуллуме нам известно только его прозвище, которое ему дал наш знакомый патологоанатом на месте обнаружения очередного тела. С латинского «нуллум» переводится как «ничто». Сначала мы думали, что Нуллум – это группа чернокопателей или сектантов. Но потом пришли к выводу, что это один человек – физически крепкий мужчина пятидесяти лет и старше. Про его ум и отклонения говорить не стану, но скажу про единственную зацепку: в основном он действует в окрестностях городов Н., С. и Г.

В какой-то момент все умолкли. Вероятнее всего, не из-за новизны информации о Нуллуме, а из алчности. Все думали о том, что бы такое придумать, чтобы поймать Призрака раньше полиции. Учитывая, что за двадцать лет мы в этом не преуспели, думали все сосредоточенно. Как мне показалось, каждому пришла только одна мысль: посмотреть видео с камер наблюдения.

Я обратился к Графу:

– Когда сможешь достать видео с камер наблюдения? И есть ли вероятность, что у тебя не получится их достать?

– Достать-то получится, – задумчиво ответил Граф. – Вопрос в том, смогу ли я хорошенько подчистить за собой следы. Сейчас стало очень сложно что-то брать из отдела и оставаться незамеченным. Насчет срока… Думаю, сегодня к вечеру или в крайнем случае завтра к утру записи будут у меня.

– Надо все это сидеть и просматривать, – сказал я, – причем очень внимательно и вдумчиво! У нас, кроме этих записей, сейчас ничего нет, и пока мы их не посмотрим, будем гадать на кофейной гуще!

– Я возьму на себя и свою команду записи внешней камеры, – сказал Граф, – которая выходит на задний вход и захватывает часть парковки, на которой стояла машина Немца. Также отправлю людей еще раз походить по окрестностям. Может, удастся достать записи с камер, расположенных на других зданиях. Мы сможем договориться с владельцами, если будем ссылаться на поиск вора или грабителя…

– Мы возьмем на себя все внутренние камеры, – добавил Мадгабис, по выражению лица которого можно было подумать, что он перемножает в уме двузначные числа.

– Граф, – спросил я, – какие еще есть камеры и зоны для наблюдения? Командуй.

Граф сразу подхватил:

– Корон, ты тогда со своими людьми возьми на себя внешнюю камеру. Там поток людей больше, но пристально смотреть не придется. Временной интервал поделите на два. Не думаю, что Нуллум мог беззаботно пройти к главному входу. Там по опросам все тихо, но любая аномалия может дать хоть какую-нибудь ниточку. А ты, Крот, пройдитесь по городу С. со своими людьми, там наверняка Гид что-то расспрашивал у местных. Попробуем узнать, что они с Немцем искали. Узнаем место – сможем взять на контроль.

Я подумал и добавил:

– Граф, машина бралась в аренду? Если так, то узнай из отчетов в полиции, установлена ли телематика. Если узнаем, куда Гид с Немцем ездили, то картинка будет более полной. Скорее всего, бедолаги где-то с ним пересеклись случайно. Но, чтобы привлечь внимание Призрака, надо постараться. Значит, если отследим маршрут арендованной машины, возможно, получим еще одну важную зацепку.

– Да, телематика установлена, – кивнул Граф. – Я еще подготовлю отчет о маршруте и отправлю его тебе через Мадгабиса вместе с флешкой с записями с камер. Вдруг ты их тоже захочешь посмотреть.

Граф уехал первым. На нем – записи с камер, а значит, без него у нас связаны руки. Крот уехал в своем направлении. Корон предложил мне и Мадгабису остаться и поесть жареной оленины (они подстрелили на охоте оленя). Но голода я не ощущал. В моменты азарта во мне просыпаются другие чувства – чувства паранойи и страха. А их можно на время унять только одним способом – посетить свой не известный никому, кроме меня, тайник.

Глава 2. Тайник

Штерн

Основные события

Я взглянул на часы. 01:46. Сон не пришел, а лишь подкралась легкая дрема. Весь вчерашний день я провел на работе, проводя групповые и частные консультации с зависимыми людьми.

А еще весь прошлый вечер я с большим нетерпением ждал записи с камер, на которых должен появиться Нуллум. Чутье подсказывало, что в этот раз мы увидим хотя бы силуэт этого призрака, держащего в страхе и гневе всех нас на протяжении стольких лет. Нуллум действует в тени, не привлекая внимания. Про него вообще никто не знает, кроме нас.

Встав с кровати, я напился воды, и, пока варил кофе, ломка нахлынула с новой силой. Терпеть уже совсем невыносимо. Мне необходимо посетить мой тайник.

Правда, лежат там не скелеты, а артефакты, которые я не успел сбыть. Хотя кого я обманываю? Я не хотел избавляться от этих вещей. Я лишь чувствовал нездоровую тягу оказаться среди них как можно скорее. Несмотря на множество важных дел, мне нужно перевести дух, и сделать это можно, только оказавшись в тайнике. Чем больше я чувствую напряжение, тем неистовее впадаю в психоз и становлюсь очень нервным и резким.

Я написал со своего старого нокиа сообщение с восклицательным знаком и отправил его на нужный номер. Скоро я получу один из нескольких вариантов ответа. Цифры 1 и 2 обозначали ключевые адреса, по которым можно забрать машину, а цифра 3 означала, что машина на техобслуживании.

1 – Парковка Южного вокзала.

2 – Парковка у заброшенного Дома Советов.

3 – Машина на техобслуживании.

Помимо цифр, имелись две буквы. Буква «N» означала «ниссан», а буква «F» – «фольксваген». Эти две машины использовались нашей группировкой для конспиративного передвижения.

Машины всегда были исправные и заправленные. Но, самое главное, их невзрачный вид не привлекал лишнего внимания.

Машины обслуживал Мех, человек Корона. Он всегда проверял их на жучки и геолокационные датчики. Машины левые, зарегистрированы на безымянных людей. Несмотря на то, что ГАИ могла остановить меня и проверить документы, за всю историю осечек не происходило. Мы действовали аккуратно. Такая конспирация появилась из-за большого количества камер на дорогах: свои личные машины главарям группировки стало светить очень опасно.

Я услышал звук смс. Пришел вариант, который я видел чаще всего: 1N и 2F. Это означало: ниссан стоит на Южном Вокзале, а фольксваген – у Дома Советов. Практически всегда я брал фольксваген у Дома Советов: близко и от работы, и от квартиры.

Вся эта задумка с машинами – моя. Возможно, это всего лишь раздутое следствие моей паранойи, но всякий раз, когда я ехал на своей машине на дело или в свой тайник, от нервов у меня даже ладони потели.

За столько лет любой жучок или слежка привели бы к тому, что про мой тайник узнали. Я даже иногда готовился к неудобным вопросам: что я так часто делаю в тех краях? Зачем оставляю машину на пустоши и иду по большому открытому полю, по самой грязи в направлении редких домов, часть из которых пустует?

Даже если бы за мной следили, понять, куда я еду, кажется невозможным. Тем не менее, тот же Корон, узнав о моем тайнике, мог бы создать такие проблемы, что меня бы ничего не спасло. Разве что молниеносно купить билет в аэропорту и улететь хоть куда, в любом направлении. Хотя я и гораздо выше его в условной «пищевой» цепи, но я тихий и остаюсь в тени. По сути, хоть я и являюсь самым опасным и важным игроком на поле незаконных артефактов, в индивидуальном плане я остаюсь хрупкой единицей.

Ударив себя по щекам ладонями и прогнав мысли, я выпил кофе и наспех поел. Оделся я неприметно: в мешковатый балахон с просторным капюшоном, который надежно скрывал лицо. В обычной жизни я носил очки, которые существенно повышали мою солидность на работе. Идя на дело, я надевал линзы.

Посещение моего тайника сродни принятию успокоительного или даже наркотика. А пока этого не произошло, нет предела моей нервозности и раздраженности. Я чуть не разбил маленькое зеркало в ванной, пока надевал линзы. В редких случаях удается сделать это с первого раза, а уж когда я на взводе, надевать и снимать линзы для меня – настоящая пытка. Наконец я собрался.

Теперь самое сложное – выйти из квартиры. Когда я долго не посещал тайник, голова словно начинала набухать, а легким переставало хватать воздуха. Что-то постоянно раздражало, и я снова и снова проверял каждую из комнат: закрыл ли окно, выключил ли газ, воду, утюг и другие бытовые приборы.

Причем я видел своими глазами, что все выключено, но все равно проверял второй, третий, пятый раз. И вот наконец я стоял у входной двери и медленно, до упора поворачивал ключ сначала в одном замке, а потом во втором. Далее, чтобы не появилось желание снова проверить, закрыл ли я дверь – или, еще хуже, вбежать в квартиру и начать весь цикл проверок снова – я сделал три глубоких вдоха, а потом медленно достал из кармана свою самую нелюбимую карамель, конфету «барбарис». Я разворачивал обертку, вслушиваясь в ее мерзкий шелест, и клал конфету в рот, ощущая весь ее поганый вкус. Это – трюк. Конфета во рту означала, что весь цикл пройден, и я могу идти дальше. Когда я подходил к машине у Дома Советов, то выплюнул конфету в первую попавшуюся урну.

Сам Дом Советов – пережиток прошлой эпохи. Гигантская заброшка времен СССР в центре города походит на здание-призрак. Приезжие удивляются ему. Мы, местные, принимаем его присутствие как данность. Возле этого огромного дома находилась большая стоянка, бесплатная и никем не контролируемая. Держа руки в карманах, с натянутым на глаза капюшоном я ходил и вглядывался в машины, ища свою. Наконец увидел ее немного сбоку, недалеко от руин времен еще более древней эпохи – королевского замка Кенигсберга.

Ключ от тайника висел вместе с крестом на груди, на прочной металлической цепочке. И вот теперь моя нервозность по-настоящему переросла во что-то огромное, как это и бывает всегда, когда я начинаю собираться проведать тайник. Я ведь не имею никаких вредных привычек, но врачи говорят, что одиночество и стресс убивают гораздо неистовее и беспощаднее, чем сигареты или алкоголь. Мне в данную минуту – да что уж там, в последние годы – трудно представить, насколько это правда. Однако я чувствую, что не за горами тот день, когда я на себе познаю всю истинность этого научного факта. Я черпаю энергию, видимо, уже из резервов организма. Я очень устал за последнее время, но эта мысль мелькает лишь на мгновение, а дальше я снова заряжен демонической энергией.

Найдя машину, я, не мешкая, выехал на дорогу. Ехал, как обычно, аккуратно. Часто из-за паранойи поглядывал в зеркала: не следит ли кто? Спустя минут пять я убедился, что один. Мысли сжимались, и думать стало сложнее. Мне то и дело чудилось, что мой тайник, в котором лежит все, что может меня уничтожить, либо сгорел дотла, либо, еще хуже, был вскрыт.

Я боялся этого каждый раз, когда туда ехал. Мысли были едва осязаемы, словно мне их кто-то диктовал из радиорубки. Хотелось разогнаться, но я плохо водил и еле тащился. Меня то и дело объезжали, сигналя или подрезая, давали понять, что за рулем таким как я не место. Водители вглядывались в окна, пытаясь определить, что за полудурок едет по трассе с такой скоростью. Капюшон надежно скрывал лицо, а доли секунды никому не хватит, чтобы понять, кто за рулем. Я же в свою очередь испытывал сильнейший прилив гнева. Всякий раз хотелось поступить фаталистично и просто свернуть на обидчика. «Да знаете ли вы, кто я, муравьи?!» И чем ближе к месту, тем сильнее накаляется безумие.

Подъезжая, я чувствовал, что вот-вот лопну, как мыльный пузырь. Вокруг ни души. Я припарковался, как и всегда, на небольшом холме под деревом. Примерно в четырехстах метрах отсюда открывался хороший обзор. С холма спуск довольно мягкий. Прямо по дороге находилась моя заброшка, стоявшая на отшибе: бетонные серые блоки и крыша с редкой черепицей, покрытой коррозией. По правую руку – продолжение поля и лесополоса из ясеней и сосен. Слева – редкие дома небольшой деревеньки, по большей части тоже заброшенные. Следующий жилой дом находился примерно в трехстах метрах от моего. Изредка я видел там припаркованный старый внедорожник. Кто-то здесь все-таки имеет свой загородный дом, пусть и не очень роскошный.

Земля была мерзлая, поэтому удалось передвигаться быстрым шагом. Словно коршун, я вглядывался в окна домов вдалеке и озирался вокруг. За все разы, что я тут появлялся, лишь однажды я увидел лысого мужчину, который в сотнях метрах от моего заброшенного дома делал что-то у себя во дворе. Недоремонт, на который. судя по всему, не хватило денег, ибо за годы почти ничего не изменилось.

Мой же дом совсем невзрачен. По сути, это обычное бетонное строение, серое и потертое, огороженное невысоким металлическим забором и отделенное лесополосой. Через забор можно легко перелезть, зато лесополоса идеально скрывает дом, делая его еще более малозаметным.

Подвал являлся «изюминкой» всего сооружения. В него было сложно попасть, даже если знать, где искать. Дом стоял на старом немецком фундаменте, поэтому подвал был глубоким и состоял из нескольких комнат. Снаружи казалось, что кто-то начал строить дом, поставил стены и крышу, а потом из-за нехватки денег бросил эту затею. Подвал, в отличие от самого дома, был обустроен хоть и весьма просто, но хитро, и свои цели выполнял на отлично.

Подходя к дому, я машинально проверил ключ на шее. Раньше перед входом в тайник я испытывал некий трепет. Дух захватывало, как у игрока в казино. Но в последние годы я чувствовал только нервозность и нетерпение. Думаю, все те, кого я лечил от наркотической зависимости, покупая дозу, мысленно мчатся на голос ломки в свое укрытие точно так же, как и я сейчас в свой подвал.

Ветер выл, колыхая ветви деревьев. Я мягко проскользнул внутрь дома: каждый раз перед уходом я смазывал замок и петли. Перед поездкой сюда я всегда запасался влажными салфетками, антисептиком, литровой бутылкой воды и двумя барбарисками, чтобы перед выходом «накормить» ОКР. Две на тот случай, если одну случайно уроню. Ох, помню я тот случай, когда не предусмотрел запасную конфету! Несколько часов не мог выбраться, по десять раз проверяя замки.

Топить помещение здесь невозможно даже с помощью дров, поэтому я тепло одевался и всегда брал с собой строительные перчатки. Внутрь дома мог попасть любой человек, но в подвал нет. Я обошел дом, а потом поднялся на второй этаж, чтобы убедиться, что никакой бездомный не решил скоротать тут время. Таких казусов еще не было: я никого не заставал. Но я знал, что иногда в этом доме ночевали бездомные. Они пробирались внутрь по бревну через один из незастекленных проемов.

Запах стоял жуткий. Кто тут только не ночевал в мое отсутствие! Но в целом так и задумано. Я специально оставлял дом в таком состоянии. Так он выглядел неприметно. Создавалось впечатление, что хозяевам важна только земля, а дом скоро будет снесен и перестроен. Мне все это было только на руку. Поначалу, когда я только обустроил там свой тайник, я дико переживал. То и дело возвращался туда, смотрел издали, понимая, что не должен там находиться. По нескольку раз проверял запертый замок, постоянно озирался по сторонам. Насколько же я, наверное, нелепо выглядел! Не подозрительно, а именно нелепо.

С бюрократической и документальной точки зрения я чист. Меня нельзя прижать к стенке (только если получится взять с поличным). Тайник для меня – все!

Убедившись, что в доме я один, я спустился в небольшой, но просторный погреб, который запирался отдельно. В погребе всегда было немного влажно и сыро, поэтому пыль там практически не скапливалась. Дойдя до конца одного из стеллажей, я уперся в крепкую металлическую дверь. Отворив ее, я двинулся вдоль небольшого коридора и наконец оказался в своей личной святыне.

Раньше здесь было электричество, но я отказался от него из-за голоса паранойи: по расходу электроэнергии можно было отследить мою активность. Конечно, такие опасения могли быть и полной ерундой, но я не смог избавиться от этих мыслей. Оттого и приобрел очень много долговечных свечей из соевого воска, которые хранил у порога.

Тайник представлял собой просторное помещение, состоявшее из двух больших комнат. Я всегда заходил с включенным карманным фонариком, зажигая свечи одну за другой. Мне очень нравилось, как свет от огня озаряет красные кирпичи старого фундамента. Лишь когда света становилось достаточно, я осматривался. Кирпичные стены впитывали свет огня, словно легкие человека впитывают воздух после долгого кислородного голодания. Окидывая взглядом помещение, я вглядывался в артефакты – эхо прошлого. Я чувствовал, как время меняло свою текстуру, свой запах, словно ручей менял направление своего движения.

Встав в центре основной комнаты, я уставился на красовавшуюся на стене возле входа картину в специальной воздухонепроницаемой рамке. Это была, пожалуй, одна из самых ценных и дорогих вещей, которые у меня когда-либо были. Если продать ее, удалось бы безбедно прожить остаток дней, ни в чем себе не отказывая. Это был оригинал картины «Бюст известного мореплавателя», авторство которой приписывалось Рембрандту.

Чуть правее располагалась картина «Сценка с известной мифологической темой», приписываемая Вермееру. Весь мир думает, что эти картины утеряны после войны или уничтожены, а они здесь, у меня… Их стоимость неизвестна, но по предварительным консультациям и аккуратным расспросам коллекционеров я прикинул, что каждая оценивается в пять—восемь миллионов долларов.

Всего на стене висели четыре картины, и все они находились внутри специальных рамок, сделанных на заказ и защищающих полотна от влаги и других воздействий. Авторство других двух картин мне не удалось узнать. На одной изображен бюст какой-то дамы, а на второй – потертый пейзаж с мужчиной, одетым в стиле XVII века, идущего в неизвестном направлении.

Картины занимали верхнюю половину стены. Чуть ниже стоял стол, на котором лежали всякие шкатулки и цинковые коробочки. Была там и еще одна комната. В ней тоже хранились ценности и артефакты. Но там по большей части лежали старые тома, редкие бумаги и документы, имеющие свою неповторимую ценность. Все артефакты были в специальных влагонепроницаемых чехлах. На стенах висели полки со шкатулками и другими реликвиями. На полу лежали снаряды, котелки, каски и другие менее ценные редкости.

Этот дом изначально принадлежал одному моему приятелю, который тайно занимался криминальными делами, от рэкета до пыток и убийств. Собственно, благодаря ему я и попал в этот мир. Это место сконцентрировало в себе столько вещей, что и вообразить сложно.

Тогда, в 90-е я был совсем юнцом, учился в медицинском колледже и готовился поступать на психиатрию. Умение оказывать первую медицинскую помощь сыграло в моей жизни ключевую роль.

Все началось с того, что однажды мне позвонил тот самый приятель и попросил о помощи. Я понятия не имел, что нужно делать, но отказывать не стал. И только приехав на место и увидев корчащееся тело братка с пулевым ранением, я понял, почему они обратились ко мне. В больницу везти его было нельзя, поэтому искали того, кто может вытащить пулю и обработать рану без огласки.

Признаюсь, я струсил, ведь операция предстояла серьезная, но пути назад не было. Все прошло гладко. Мне хорошо заплатили и потом периодически звали кому-то помочь. Так я и попал в преступный мир, который незаметно заключил меня в свои объятия.

Став частью группировки, я навидался трупов и ужасов. Впрочем, они быстро перестали меня впечатлять. Когда привык, мне даже стало нравиться отбирать что-то силой. Правда, я и тогда руки не пачкал, лишь наблюдал со стороны.

Меня особенно удивлял и завораживал поиск тайников. Иногда мы вскрывали их сами, предварительно изучив карты и разного рода упоминания, как и следует по всем канонам охоты за реликвиями. Но чаще всего мы забирали добытое у других охотников или случайных счастливчиков. Особенно часто что-то находили экскаваторщики и строители. У нас уже тогда имелись связи. Мы даже воровали из-под носа у государства.

В те времена царил самый настоящий хаос. Мы успели взъерошить уйму тайников и добыть множество драгоценных реликвий. Пока другие группировки занимались рэкетом или держали точки, нам удалось занять никому не нужную нишу по добыче артефактов.

Мне не было еще и 18 лет, но я уже видел, как сбывают артефакты в Европу, и успел познакомиться с нужными людьми. В дополнение к английскому я стал учить немецкий и обзавелся большим количеством связей за границей. Так прошло несколько лет, пока всю верхушку группировки не уложили буквально за несколько дней. До сих пор не понятно, кто их заказал. Выжившие разбрелись кто куда, но тоже долго не прожили.

Мой тайник изначально принадлежал моей бывшей группировке, так что все, кто про него знал, мертвы. После их смерти здесь осталось много ценностей, небольшую часть из которых я продал, прежде чем лететь в Москву учиться на психиатра.

Я получал образование с намерением осесть в столице, но постоянно вспоминал тайник в Калининграде. Ценностей в нем осталось еще много. Меня так и подмывало вернуться и сбыть их, но я понимал, что сделать это будет непросто. Я много раз хотел бросить учебу и уехать домой, но держался. Окончив университет, я вернулся в родной город спустя лишь шесть лет.

Я сразу же купил землю с тайником на кредитные деньги. Оформил так, чтобы ни одна нитка не привела ко мне. Когда я впервые приехал посмотреть на свое приобретение, меня ждал сюрприз – на месте дома стоял пустырь, только где-то вдали виднелись редкие дома и хижины. Пока я учился, кто-то сравнял постройку с землей.

Несколько дней я приходил туда с лопатой. В результате я нашел-таки фундамент и раскупорил тайник. Забрал мелкие золотые безделушки, кольца, серьги, редкие монеты и прочее. Очень хотелось побежать в ломбард или к антиквару и продать часть вещей. Но, проявив недюжинное терпение, я стал изучать рынок чуть ли не под микроскопом. Сидел часами, мониторил, искал, звонил, ездил, изучал. И только потом попробовал связаться с людьми в Европе, которые задорого покупали нужные им артефакты. Я получил крупную сумму за часть проданных вещей и потом боялся, что по мою душу явятся или меня поймают и посадят.

Однако ничего не произошло, и я продолжил дело своей группировки – добычу артефактов. Поле казалось непаханым. За два года у меня сформировалась большая команда со своей иерархией. Мы много искали, добывали и забирали силой. Не чурались убийств и даже пыток. Завели связи в полиции и в администрации нашей области.

Все добытое мы делили между собой. Почти. На месте подвала я возвел недострой – чтобы не бросалось в глаза, как я хожу по полю – и оставил этот тайник только для себя. Поначалу я периодически приносил в него что-то особенно ценное – то, что не успел сбыть, или вещицы, для которых было сложно найти нужного клиента. Так подвал стал мало-помалу расти, и тогда до меня дошло: я не хочу это продавать!

По сути, в какой-то момент я стал не просто утаивать предметы, а воровать их у собственной группировки. Но ничего больше из тайника я не сбывал. Только складывал, копил и приезжал любоваться.

Этот тайник стал моей страстью, причем намного более опасной, чем алкоголь или наркотики: если бы хоть кто-то меня здесь увидел, я сразу же стал бы трупом.

Вырвавшись из размышлений о прошлом, я огляделся вокруг и присел в старинное кресло, смотря на картины. Тревога и боль почти сразу улетучились. На мгновение вернулась тоска и пустота, но эти чувства оставались со мной, как правило, ненадолго. Спокойствие и эйфория теперь не давали мне бояться – до такой степени, что даже если бы сейчас в комнату ворвались недоброжелатели, то я скорее всего не отреагировал бы.

Я словно под опиумом. Какая к черту паранойя и тревога? Наблюдая, как на фоне красного кирпича играют огоньки, я почему-то вспомнил свою команду, которой по праву принадлежала часть ценных реликвий, на которые я сейчас смотрел. Я распродал почти все, что раньше тут хранилось, став влиятельным серым кардиналом в мире сбыта антиквариата и артефактов. Оставшиеся ценности я должен был разделить между теми, кто со мной работал. Но я попросту присвоил все себе.

На самом деле получилось это случайно. У меня вовсе не было желания обманывать своих. Как-то раз одна бабка принесла Корону в музей металлическую коробку с непонятной дребеденью. В коробке лежали мелкие талисманы и статуэтки с непонятной символикой, выглядевшие весьма зловеще. Это был ритуальный набор чернокнижника XVI века. Бабка даже не подозревала, какими ценными вещами она обладала. Но где она все это надыбала? Корон тоже не понял, что ему принесли. Да чего уж там, я тоже не сразу разобрался. Но, когда я узнал цену, которую были готовы дать за все это некоторые сектанты из Европы, на меня словно что-то нашло, и я оставил вещицы в своем тайнике.

Корону я принес другие безделушки и дал денег – гораздо меньше того, что ему полагалось. Бедной старушке мы анонимно подкинули пару купюр. После того раза был еще один, а дальше все покатилось, как снежный ком. Тайник стал для меня одновременно проклятием и ношей. Чем больше я его пополнял, тем больше нарастал азарт и жажда поиска новых ценных безделушек. Почти каждый день я в уме подсчитывал сумму, которую могу выручить, если продам все разом, включая вещи в потайной нишей в стене.

В какой-то момент все артефакты стали проходить через мои руки. Хотя я и не показывал своего лица, мое прозвище стало известно всем, кто пытался продать или получить что-то из старого мира. Меня знали в узких кругах в Европе. К имеющимся связям прибавились новые, и так я стал знаменитостью в мире сбыта антиквариата Кенигсберга и ценностей прусских времен. Особенная популярность ко мне пришла в Германии. Когда очень везло, у меня оказывались семейные реликвии, пусть даже омраченные фашизмом. Обычные немцы и коллекционеры скупали все без остатка.

Конкуренты имелись всегда, но с самыми серьезными мы с командой разобрались. Некоторых просто запугивали, с другими обходились пожестче. Полиции не боялись, ведь никто не пойдет жаловаться, когда скупаешь или продаешь что-то в обход государства. Да и своих людей в полиции у нас хватало; правда, с каждым годом их оставалось все меньше.

Через меня прошло множество артефактов, которые по-хорошему должны были храниться либо в музеях, либо в известных частных коллекциях. Поэтому я всегда балансировал на грани жизни и смерти, и оттого существование мое было еще более изматывающим.

Меня больше завораживала история артефакта, чем его цена (хотя, сказать по правде, чем удивительнее, тем дороже). Самое интересное в тайнике находилось не на виду в комнатах подвала, а в трех хитроумно замаскированных нишах. Чтобы добраться до первой, надо вытащить из стены два кирпича (если не знать, что ищешь, то в жизни не увидишь). В ней находилась небольшая цинковая армейская коробочка. Тут я хранил самые ценные украшения: кольца, серьги с большими камнями (практически все без пары), дорогие и редкие монеты, мелкие артефакты.

Когда я открывал ее, то первым делом искал серебряное кольцо с черепом, принадлежавшее офицеру СС Оскару Дирлевангеру – пожалуй, одному из самых жестоких людей того времени. Кольцо это было подлинным. Его снял с убитого эсэсовца обычный советский солдат, но не отдал в лом, как другие безделушки. Спустя годы оно перешло его сыну, моему соратнику, который умер в 90-е вместе со всеми, кто знал про тайник. Кольцо вроде и казалось холодным и безучастным, но при этом источало что-то зловещее. Я не питал любви к нацистской символике, но меня привлекал в нем запах остановленного, забытого времени

Я положил кольцо обратно в коробку. Сняв строительные перчатки, я мельком взглянул на свою татуировку на правом запястье. Два скрещенных ключа, зубья одного из которых на фоне красного огненного пламени выглядели колоритно и казались неестественно черными.

Я встал и медленно прошелся по комнате, разглядывая ее содержимое. Снаряды, патроны, обмундирование, ценную посуду и сломанные детали было сложно продать, поэтому они так и лежали в тайнике годами. Я никогда не вел реестр и не делал никаких описей таких вещей.

Я дошел до второй комнаты, в стене которой зияла еще одна ниша. В нише, в гидростойкой коробке находились очень редкие документы и карты. Карты – самая большая ценность в нашем мире. Хотя, казалось бы, не пираты ведь! Зачем же их составлять? А нет! У людей, живших тут до прихода СССР, были на то самые веские причины. После войны проживающих здесь немцев экстрадировали в Германию, и те в спешке закапывали все свое добро в надежде вернуться обратно. Сам факт существования такой карты говорил о закопанном где-то кладе. Иногда даже имелся реестр, а иногда были просто догадки, подкрепленные чьим-то экспертным мнением историка или антиквара (да даже коллекционера – те, кажется, знали вообще больше всех). Самая ценная карта ушла у меня и моей команды прямо из-под носа. Мы поняли это уже после.

День, когда у нас из-под носа исчезла карта, имеющая наивысший потенциал для обнаружения большого тайника, начался с наводки знакомых Корона. Ключевые события произошли в одном из запечатанных подвалов особняка, который был построен во времена Кенигсберга и снесен при СССР. Подвал тогда так и не нашли, поэтому он остался под землей.

Предположительно, в нем находились какие-то личные вещи самого Наполеона времен подписания Тильзитского договора. Что за вещи, толком не известно, но вроде ничего особенного. Однако из-за имени какая-нибудь фляга с его инициалами или даже портки могли стоить баснословных денег. Нашел кто-то эти артефакты или перетащил в подвал – об этом история умалчивает. Однако эти упоминания зафиксированы в записях одного немецкого – кенигсбергского – антиквара, который не успел увезти свои ценности или перепрятать их. Он так и оставил их в сундуках в своем особняке. Видимо, за реликвиями он так и не вернулся.

После изучения всех записей у нас появилась теория о том, где могла храниться карта, и где мог стоять особняк и прилегающие к нему здания. Мы проверили все, начиная от одного коллекционера, занимавшегося сбором старинных документов, и заканчивая музеями и даже барахолками. Я звонил коллекционеру и объяснял ему, что я ищу, стараясь при этом не выдать свое желание узнать о кладе. Мы не хотели делиться информацией. Корон как директор музея стал шерстить документы и аккуратно обзванивать коллег в области. Наши люди поехали кто куда: на точки, к разным историкам и на барахолки.

В итоге произошло чудо. Крот оказался прав, и копию карты мы нашли у одного барахольщика. Оригинал мог запросто сгинуть. Барахольщик хранил очень много исторических копий документов – по большей части, ненужного мусора.

Нам позвонили люди Корона и доложили, что нужный материал у них. Корон дал указания сделать фотографии и скорее ехать к нам. В то время мы все базировались в одном из частных домов Графа. Но снимки так и не пришли. Мы не могли дозвониться до наших ребят.

Сначала появилось предположение, что ребята нас кинули. Однако с их стороны это было бы неимоверной глупостью, поэтому уже тогда казалось, что дело нечисто. Мы отправили в жилище барахольщика еще больше людей. Старшим назначили Крота. С ним поехал еще и Мадгабис. Каково же было наше удивление, когда нам оттуда позвонили и доложили, что барахольщик мертв, а вместе с ним – двое наших. Все порезаны ножом. До приезда полиции мы тщательно там прибрались. Порезы на коже от ключицы до живота барахольщика выглядели отвратительно. Такой почерк мы видели и у других жертв. Мы почти не сомневались, что это Нуллум.

Но как Призрак отыскал барахольщика? Как узнал, что наши люди там и за чем конкретно мы охотимся? На эти вопросы по сей день нет ответов. Мы до сих пор не знаем, нашел ли он то, что искали мы. Но если верить логике и интуиции, то нашел. Помимо ярости и перенапряжения нервов, я испытывал всепоглощающую досаду. Мне бы только знать, что же такое находилось в том тайнике! Какие вещи Наполеона были припрятаны в том треклятом подвале?

Это не единичный случай, когда Нуллум обходил нас. Сколько сил мы потратили на размышления! У каждого члена нашей группировки неизбежно закрадывалась мысль: а вдруг крыса среди нас? Ведь в тот момент было сложно поверить в какого-то мифического Нуллума, который собирает драгоценные артефакты и не продает их. Призрак действовал, как настоящее привидение: он как будто вообще не переживал, что его могут поймать, страшно пытать и убить.

Распознавать подвох мы стали не сразу. Почерк Нуллума стал проявляться не только в характерном порезе, который он оставлял на телах убитых. Была еще одна особенность. Всякий раз, когда Призрак раньше нас оказывался в тайниках, заброшенных домах или чьих-то ограбленных квартирах, он опустошал коробки, сундуки, ящики и все другие емкости. То есть, если Нуллум что-то вытаскивал, например, из коробки, то все остальное содержимое выбрасывалось на пол, а сама коробка возвращалась в точности на свое место, словно так всегда и стояла. В полицейских отчетах, которые отправлял нам Граф, это тоже подмечали. Так у нас появился еще один признак, по которому мы стали узнавать почерк Нуллума. В полиции эту особенность Нуллума с убийствами, кажется, не связали, не определили, что это один человек. А мы смогли. Я был поражен тем, что, оказывается, есть кто-то более жестокий, чем мы.

Я четко осознавал, что у меня много общего с этим морально обезображенным убийцей-психопатом (у которого, наверняка, еще и тяжелая патология). Самая главная схожесть заключается в том, что мы оба храним много ценных вещей. Наслаждается ли он ими так же, как и я, сидя в своей святыне, наполненной драгоценностями и редкими артефактами? Эта мысль пробуждала во мне какой-то ужас и трепет. «Такой же, как и я».

Неужели мне «посчастливилось» преобразиться в такого же морального урода? Или это просто общая черта, из-за которой не стоит беспокоиться? Мне бы действительно хотелось поймать его первым и найти все то, что он спрятал. Но больше всего мне хотелось просто поговорить с ним. Этот человек вызывал у меня не только ужас, но и любопытство, особенно когда я понял, что мы похожи.

Возвращаясь в реальность я подумал об еще одной нише, которая находилась недалеко у выхода из второй комнаты, по правую сторону, за огромным плакатом. Плакат хоть и не очень вписывался в интерьер, но смотрелся достойно. На нем были изображены советские солдаты, водружающие Знамя Победы на вершину разбомбленного здания. В этой нише я держал всю секретную документацию тех времен. Письма, приказы, депеши и, самое главное, карты. Это те самые бумаги, которые имеют потенциал, но ввиду обстоятельств временно не используются и ждут подходящего времени. Еще имелись совсем древние карты. Они вряд ли могли куда-то привести, но, будучи историческими реликвиями, имели хорошую цену. Среди карт я держал еще и письма, даже заметки. Что-то среди этого было зашифровано. Иногда, по вот таким ниточкам, наводкам, мы находили что-то, чего даже ожидать не могли. Почти всегда обстоятельства нас удивляли.

В отдельном блокноте у меня есть список этих карт, а также всех возможных тайников, даже тех, которые уже нашли. Я очень люблю время от времени перелистывать его, изучать свои заметки. Это дает мне своего рода полет фантазии, и я становлюсь как мальчишка, воображая, как нахожу что-то неимоверно ценное.

Этот блокнот я хранил на работе, и, когда мелькал слух, что можно было отыскать какой-то артефакт, мои записи играли решающую роль, так как ключевой документ хранился у меня. Так, например, один раз с помощью Крота мы нашли коробку с драгоценностями, мешок монет и ценную бытовую утварью наподобие чугунных котелков и в итоге смогли это выгодно продать.

Основные деньги мне приносили мои связи с немецкими перекупщиками и коллекционерами. Система была примерно следующая. Кто-то находил ценную старинную безделушку. Это могли быть артефакты Первой или Второй Мировых войн, забытое или спрятанное добро немцев, живших на этой территории Кенигсберга. Бывали еще артефакты давно минувших веков – например, прусские. Попадались французские редкие монеты или драгоценности, оставленные войском Наполеона.

Находили ценности по-всякому. Какие-то любители брали металлоискатель и бродили с ним по полям, где раньше велись сражения. Им редко улыбалась удача: найти удавалось разве что монеты да гильзы. Их завораживал сам процесс. И это легко можно понять: сам пару раз пробовал ради забавы.

Другие – безработные или просто энтузиасты – занимались поиском кладов полупрофессионально. Такие люди считались средним классом среди черных копателей, но слухов об их удачных находках хватало. Они искали карты, изучали историю, и многим из них действительно удавалось найти что-то интересное. Но они были полными профанами в плане сбыта: могли продать ценную вещь за сущие копейки, хотя сами считали такую сумму солидной.

Дальше шли люди со связями. Те никогда не рылись в грязи и не познали романтику кладоискания, археологии да и простого авантюризма. Это были самые осведомленные люди по части историй, связанных с артефактами, и цен на редкие находки. Но и они тоже бывали обманутыми рыбой покрупнее – коллекционерами. Тем не менее, в долгосрочной перспективе они зарабатывали неплохие деньги. Они покупали предметы у чернокопателей или семей, которые в огородах находили что нибудь ценное, а потом продавали в двадцать раз дороже.

Ну и следом шли акулы вроде меня. Хотя, по правде сказать, таких фанатиков, как я, в этом деле, наверное, не найти. Разве что Нуллум? Остальные либо перекупщики, либо добытчики, либо коллекционеры.

Я ходил по подвалу, трогал и оглядывал его содержимое. Душу наполнял мерзкий, но сладкий огонь, словно я игрок, делающий ставку в казино, или молодой нищий, получивший новость о большом наследстве.

Осознание того, что я могу все это продать в течение нескольких месяцев или лет, а потом прожить жизнь, как и где захочу, согревала мою душу не так сильно, как ощущение владения этими вещами.

Ко мне периодически приходило осознание, что это очень нездоровое, даже опасное предприятие, которое, скорее всего, будет иметь для меня крайне негативный и печальный исход. Я словно сидел на пороховой бочке. Чуть-чуть искры – и все полетит на воздух. Пока будут таскать по судам, полжизни пройдет, а уж срок и штрафы… Да и перспектива сесть в тюрьму уничтожала морально. А если не сяду, меня убьют свои же люди за то, что все себе присвоил… Я частенько продавал или обменивал вещи таким образом, чтобы кусок пожирнее остался мне. Или вообще самое ценное оставлял себе, а остальным доставались крохи.

По ощущениям я пробыл в тайнике минут сорок, а фактически – три часа. Умиротворение вытеснило все тревожные мысли и чувства. Ко мне начали возвращаться рассудок и логическое мышление (а это лучшая часть меня).

Анализируя события прошедших дней – смерти от рук Нуллума и слишком смелые действия, для него не свойственные – я пришел к новым выводам. Вопреки предположениям Корона и Мадгабиса, он не загнанный в угол зверь, который из-за возраста и усовершенствования технологий слежки стал действовать открыто. Нет! Он пошел ва-банк, потому что вышел на серьезный след в поиске чего-то очень ценного.

Сейчас мне кажется бредом, что в доме Корона мы все подумали, что кто-то мог случайно его вычислить, оттого он и вышел из тени. Дело в другом. Вдруг Немец и Гид умерли, потому что вышли на след чего-то очень большого? Они нашли клад, за которым, возможно, охотился всю жизнь не только Нуллум, но и я, да и вообще все авантюристы и кладоискатели, археологи и историки, от крупных до мелких.

Я чувствовал, как пульсируют мои виски, и мне пришла идея прошерстить свои записи о любых упоминаниях крупных кладов, которые мы искали, но так и нашли. Эти записи были в моем большом блокноте. Возможно, мне удастся обнаружить что-то, что я смогу связать с маршрутом Немца, который пришлет мне Граф. Хотя, честно говоря, это маловероятно.

Мне, наверное, даже не совсем важен клад, а важно поймать самого Нуллума. Инфернальный убийца, ловкий и умный, закрытый от всего мира и от глаз, делающий все, что хочет в маленьком регионе. Он не просто не пойман, а за десятилетия нигде толком не упоминался. Это загадка не меньше, чем поиск мифической янтарной комнаты, которая если и была, то по моим данным сейчас находится где-то в США.

Призрак больше похож на паука, который должен где-то плотно осесть и иногда выходить на охоту, поэтому скорее всего вся эта история случайно с ним переплелась. Ее запустил как раз Немец. Видимо, поэтому Немец и рыскал в местах обитания Нуллума, около его логова или в поле его зрения. Ох, много над чем придется подумать! Сердце снова забилось. Я снова жив. Охота началась, и, судя по всему, это действительно последняя и самая важная партия.

Собираясь уходить, я протер везде пыль влажными салфетками, потушил свечи и навел порядок. Запирая все замки, проверял каждый по одному разу. Выходя, в очередной раз осознал, что после посещения моей тайной комнаты все мои голоса и высокая степень нервозности на время умолкают. Хотя мне все равно нужно проверять по несколько раз комнаты и дом. И вот я уже на улице. Опасаясь, что кто-то наблюдает, я медленно раскрываю обертку конфеты, которая, оказавшись во рту, дала мне возможность остановить этот безумный цикл проверок и пойти дальше. Не все так просто, конечно. Конфета не была лекарством: я все так же ощущал весь спектр сомнений. Она, скорее, служила якорем. Пока я чувствовал во рту ее вкус и текстуру, осознанно подходя к вопросу детализации, меня медленно отпускало.

Возвращаясь обратно, я чувствовал себя так, словно оказался под водой. На душе прохладно и спокойно. Я знал, что это состояние не продлится долго, потом снова придет волнение и постоянная паранойя, которая сведет меня с ума и уничтожит меня прежде, чем мой тайник вскроют. Дождь с градом за окном и работающие дворники давали усыпляющий эффект. А спать нельзя, разве что через пару часов, когда буду дома. Нуллум никогда еще не был так близко, когда есть современные камеры, к которым сейчас большим чудом еще есть доступ. Вернее, пока что есть. Надо сделать все.

Дыхание участилось, сердце забилось чаще. Я очередной раз чувствую, что это финальная часть всех событий, которые вели к этому моменту все последние двадцать лет.. Не знаю, почему я так чувствовал, но я в это поверил. Становилось страшно. Я вообще не хотел «схлопнуться» во всей этой истории. Будущего как такового я не видел, даже не знал, что меня ждет дальше. Ни жены, ни детей, ни малейшего шанса почувствовать себя живым.

Этот тайник съедает во мне все человеческое и обрекает на страдание. Ведь прежде, чем в него войти, я переполнен паранойей и демоническим шепотом. Меня терзают всевозможные чувства, а мое нутро обжигает страх. Когда вхожу в эту комнату, эти чувства дополняются паскудным сосанием под ложечкой. А потом, словно я пустил героин по вене, наступает тишина, спокойствие. Мол, если и зайдет кто за мной, пускай. Только оставьте меня, спасите меня. Почему я сюда хожу? Меня кто-то зовет? Кто-то ждет? Я ведь психиатр. Какова природа моей нездоровой тяги к этому месту? Неужели здесь есть что-то потустороннее? Может, этот шепот, звучащий на языке, не понятном смертным, вовсе не в моей голове, а вполне реален? Я помотал головой, чтобы оклематься.

Пискнул мой кнопочный телефон. Взглянув на дисплей, я увидел лишь «3/3». Что означало, что в нужном месте, недалеко от моего дома, я найду записи камер наблюдений на флешке и смогу попытаться найти Нуллума сам, если не захочу ждать отчеты моих людей, поделивших между собой части архива записей камер для просмотра.

Когда я возвращался обратно, уже темнело. По дороге назад я пришел к выводу, что прежде чем забрать видеозаписи, нужно заехать на работу. При анализе видеозаписей мне может потребоваться моя записная книжка. Но не та, в которой велась опись тайника и которая была зашифрована, пусть и довольно простенько. Этот блокнот хитро и со вкусом спрятан дома.

Речь шла про ту книжку, в которой я вел заметки по поводу потенциального клада или перспективного места, с подробными упоминаниями из нескольких источников. Все это пригодится, когда я увижу примерный маршрут, по которому двигался Немец и его гид. На работе взаимодействовать с этим блокнотом легче. Я занимался им, когда в рабочем процессе наступало затишье и нужно было убить время.

А дома я обычно размышлял над тем, что уже имею, поэтому полет фантазий я позволял себе только на работе. Блокнот невозможно толком прочесть, если не знать, о чем именно там идет речь. К тому же, за безопасность переживать нет смысла. В кабинет заходила только уборщица, которая со страхом и трепетом относилась ко всем моим бумажкам и записям. Да и спрятан этот блокнот был под рабочими документами в ящике с замком.

Я оставил машину там же, где и взял, около заброшенного Дома Советов. Окрыленный после посещения тайника, я пешком добрался до места работы. Психиатрическая клиника находилась в пятнадцати минутах ходьбы от парковки.

Народу в центре оказалось предостаточно, несмотря на холод. На территории лечебницы меня не покидало поганенькое чувство, не похожее на привычную паранойю. Словно сильный холодный ветер принес бессвязные, неслышные слова. Это было чувство тревоги, ничем не подкрепленное и очень слабое, почти незаметное. В пустом открытом дворе становилось жутковато.

Охранник, впустивший меня внутрь одного из многочисленных зданий на территории лечебницы, где находились кабинеты врачей и комнаты для собраний и групповых терапий, как-то загадочно, даже с ухмылкой неожиданно выпалил:

– Сегодня точно призраки гуляют по этим старым коридорам. Тут такая тишина стоит, что можно услышать пробегающую мышь. Но сегодня духи явно разыгрались: от шума два раза даже поднимался проверять. Страшно конечно, но я должен охранять покой даже от мертвых… Хе-хе… – мерзко рассмеялся охранник, а потом прокашлялся и продолжил: – Если увидите дух какой-нибудь, то сразу кричите, я мигом приду на выручку.

– Непременно, – не придав значения его словам, сухо процедил я, поднимаясь по лестнице на третий этаж.

Коридор был широким и длинным. У нас тут стояла только одна камера наблюдения – наружная, выходившая на шлагбаум и большую каморку охранника. Но это не имело значения: на работе никогда не происходило ничего захватывающего.

Дверь в мой кабинет находилась практически в конце коридора, и, надо признаться, сегодня ночью здесь было особенно жутко. Страх и удивление не пересилили мое желание включить свет в коридоре. С фонарем на телефоне я дошел до своего кабинета, открыл дверь ключом и, прежде чем войти, обернулся и посветил назад. Тишина.

Внутри все как обычно: кабинет обустроен по-современному, но весьма просто. В нем не было ничего такого, что бросалось бы в глаза. Много полок, книг и папок с документами. Включив свет, я плюхнулся в свое большое офисное кресло. Немного переведя дух после напряженного дня, я просидел несколько минут в тишине. Затем открыл ключом ящик стола и приподнял папку с документами, которая служила отводом для глаз, скрывающим основное содержимое ящика. Мое сердце неистово заколотилось, когда под папкой я не обнаружил свой красный потертый блокнот.

Глава 3. Пробуждение

Эрнст

За год до основных событий

Где-то на берегу холодного моря, в теплый безветренный день на пристани стоял маленький мальчик. Широко открытыми глазами он завороженно смотрел, как по небу рассыпались звезды, словно бисер на деревянный паркет. Считать их не имело смысла. В его душе горел такой яркий огонек, что, казалось, он никогда не потухнет, и мальчик пронесет это тепло через всю свою жизнь.

Он жадно искал глазами падающую звезду. Дед рассказал про сегодняшний звездопад, а мальчик доверял ему больше всех на свете. Хотя стоял он долго, ему показалось, что прошло лишь несколько мгновений. И вот наконец он увидел не одну, а целых две падающие звезды.

Тогда мальчик решил, что ему можно загадать два желания. Первое, красивое и по-детски наивное, он знал очень хорошо. Он мечтал своими глазами увидеть все семь чудес света. Он видел их в энциклопедии по истории, и думал, что однажды станет археологом. Вместе с экспедицией он найдет в недрах Египта очередное захоронение возрастом в несколько тысяч лет или где-нибудь в Греции под землей отыщет древний город.

Но мальчик не ожидал, что у него появится возможность загадать еще одно желание, поэтому его пришлось придумывать на ходу. Он вспомнил слова деда: «Никогда нельзя терять внутренний огонь, даже когда будет очень тяжело!» Мальчик не совсем понимал, что это значит, но слова так впечатались в его память, что он попросил у второй падающей звезды, чтобы он не потерял свой огонь. В ту минуту ему казалось, что он испытывает самое настоящее счастье.

Если бы мальчик только знал, что спустя почти двадцать лет от огня в его душе останутся лишь холодные угли, напоминающие о давно погасшем августовском костре! Что умрет в нем кладоискатель, археолог, студент, спортсмен, да и попросту обычный человек. Вряд ли бы он поверил, что дальше России его нога не ступит, а единственным местом, где он побывает, кроме своей родины, будет граница с Литвой.

Сколько боли почувствовал бы тот светлый, чудесный ребенок, выросший в любви и заботе, если бы магическим образом он увидел то, во что он превратится спустя столько лет! И виной тому будет он сам.

Наверное, любой человек может представить что угодно, кроме глубины своего падения.

Мальчик явился Эрнсту во сне после очередной дозы героина. Этим ребенком и был он. Огонек в груди, спавший уже очень долгое время, внезапно вспыхнул, полоснув душу невообразимой болью.

Широко открыв глаза, Эрнст вздрогнул и огляделся вокруг. Он лежал одетый в ржавой ванной. Эрнст вспомнил, что он находится в притоне, а точнее, в загаженной квартире.

Притон вобрал в себя все самое омерзительное, что может впитать место, где обитают потерянные души. Вонь разложения, болезней и слабости людской плоти была настолько сильной, что казалось, будто это запах разложения самой души. Кровь, рвота, чей-то кашель в соседней комнате – такой силы, словно легкие сейчас выскочат наружу. Разбитый кафель и раковина. Шприцы и иглы в крови. Воздух пропитан отчаянием. Сама смерть задержала бы дыхание перед тем, как сюда войти.

Очередная доза Эрнста почти выветрилась, и к нему начал подкатывать ужас. Но не от происходящего, а от увиденного во сне. Воздуха словно не хватало, неистово жгло в области сердца. Эрнст схватился за грудь, пытаясь успокоиться. Он не понимал, что с ним происходит, но мелькнула безумная мысль, что желание, загаданное в детстве, внезапно нагнало его и сбылось. Огонь снова нашел душу того мальчика, когда ему уже казалось, что никакой души вовсе и нет.

Боль от «возвращения» сковывала дыхание. На Эрнста внезапно нахлынули воспоминания и чувства прошлых лет, когда он был еще открыт миру и так много чувствовал. Эрнст ошарашено огляделся вокруг, словно тому мальчику у моря приснился кошмар и двадцать лет ада в его жизни – это всего лишь мгновение, которое никогда не происходило.

Только вот оказалось, что он не спит.

Боль терзала не только душу, но и стучала молотками по вискам и затылку. Эрнста вырвало прямо в ванну. Подойдя к треснувшему зеркалу и обильно умывшись в холодной воде, он начал разглядывать свое отражение в зеркало. Белые до синевы губы контрастировали с черными волосами, а судя по бледному, осунувшимуся лицу с глубокими морщинами казалось, что ему около пятидесяти, хотя на самом деле ему не было и тридцати. А если точнее, пару месяцев назад Эрнсту исполнилось 29 лет.

Он понимал, что видит в зеркало типичное лицо героинового наркомана, если не считать одну деталь – удивленные, ожившие пару минут назад глаза. Часто моргая, Эрнст ощущал себя в пустой ванной так, словно он оказался абсолютно голый посреди сцены. Ему хотелось бежать. И он побежал.

Быстро миновав комнаты, вонь которых чувствовалась даже несмотря на задержанное дыхание, Эрнст оказался у двери. Пришлось повозиться, прежде чем нервными движениями он открыл замок и вылетел на улицу.

На улице он глотнул свежего воздуха и попытался успокоиться. Погода в Питере как обычно была хмурая. Серое небо и колышущиеся деревья без листьев. Эрнст всегда любил Питер: люди вокруг не выглядели счастливыми, и он мог по-настоящему смешаться с толпой.

Эрнст быстрым шагом шел по набережной, и к нему начало приходить осознание, что скоро доза выветрится. А денег нет даже на сигареты. Ад стал немного ближе.

Хотя последнее – не проблема. Он стрельнул парочку сигарет у нескольких прохожих, но вот что делать со всем остальным, он понятия не имел. Прошлое начало просачиваться неожиданно, изо всех уголков прошедших лет, которые не были в полной мере омрачены одурманенными днями.

Телефона у Эрнста не было, что объяснялось несколькими причинами. Одна из них – банальное отсутствие денег на связь. Пачка сигарет для Эрнста по приоритету выше еды.

Да и еще кредиторы с коллекторами прохода не давали. Долгов было много: и за наркотики, и за азартные игры. Долги пытались выбить даже старые приятели и бывшие друзья, но без связи это дело оказалось безнадежным. Успехов никто не достиг: Эрнст лихо от всех ускользал.

Но была еще одна причина – пожалуй, самая главная. Звонить ему было абсолютно некому. Разве что бабушке, чей номер он благополучно забыл. Да и она наверняка слушать его не захочет после того, что он натворил.

Эрнст бездумно бродил по городу, не понимая, что ему делать дальше. Он просрочил аренду комнаты, поэтому месяц назад его с вещами выставили за дверь. Он жил, как бродяга: скитался по притонам, спал, где придется, и проводил время с такими же бедолагами, как и он.

Здоровье было единственным, что ему удалось сохранить. Подростком он много занимался спортом и вел правильный образ жизни. Сейчас даже вспомнить смешно, но именно это позволило ему годами разрушать себя и не коснуться смерти в полной мере.

Но сейчас он чувствовал, что его жизненные силы подходят к концу. Все в его существовании даже не намекало, а громко кричало прямо в ухо: «Это тупик!» Продать было больше нечего, разве что потертое черное драповое пальто с длинным воротником, всегда поднятым, чтобы закрыть шею от пронизывающего ветра. Но продать пальто означало умереть от холода. Разум хоть и заигрывал с суицидом, но этот флирт никогда не превращался в навязчивую идею.

Но сейчас Эрнста больше интересовало не что делать дальше, а что за тепло разливалось у него в груди. Конечно, час назад там бушевало пламя – да такой силы, что, казалось, оставило ожоги. Но даже сейчас – несмотря на путавшиеся мысли и попытки привычной пустоты вытеснить тепло, словно это было инородное тело – он ощущал себя живым человеком. Вспомнился дед, который воспитывал и любил Эрнста больше всех. Он умер, когда Эрнсту исполнился двадцать один год. Столько лет прошло! Почему именно сейчас воспоминания вернулись?

Он вспомнил, как дед работал на заводе, почти не пил, но часто выбирался на поиски клада, надеясь однажды разбогатеть. Он любил рассказывать истории про минувшие эпохи, одержимых страстями людей, мистические небылицы, и, самое главное, истории про клады и их поиски.

Дед посещал барахолки, да и сам, бывало, чем-то приторговывал. Маленький Эрнст часто ходил с ним, без интереса разглядывая медали, монеты и побрякушки. Правда, когда дед находил что-то особенное и его взгляд менялся, словно он смотрел на предмет через магическую призму, Эрнст сиял вместе с ним.

Держась за сердце, Эрнст остановился. Его организм настолько истощился, что, казалось, он вот-вот упадет прямо здесь. Как он раньше этого не замечал? Ощущая всю обреченность своего существования, он захотел сдаться. Отдаться во власть чего-то высшего, сильного, справедливого. Словно преступник, которого догрызла совесть и усталость от постоянных преследований, идет в полицейский участок, чтобы явиться с повинной. Только вот идти некуда. Разве что в монастырь…

В эту минуту Эрнст снова подумал о бабушке. Их последний разговор он не мог вспомнить без стыда: он клянчил у нее деньги. Он едва мог припомнить, зачем они ему были нужны – скорее всего, на дозу. Сейчас, почти замерзнув на улицах этого промозглого города, он надеялся, что она жива. Но последний раз они разговаривали по телефону больше трех лет назад. За это время всякое могло произойти.

Слабый огонек в груди нашептывал Эрнсту идти именно к ней, к единственному родному человеку. Но он не представлял, откуда взять деньги на билет домой, что там его ждет и не прогонят ли его с порога. Эрнст тщетно прокручивал в голове варианты, как достать билет домой. На самолет у него точно не хватит, но можно попробовать добраться до Калининграда на пароме.

Такие мысли роились у него в голове, пока он, голодный и усталый, бродил по улицам. В Питере Эрнст жил уже лет десять. Друзей в свое время у него водилось предостаточно, но сейчас людей, к которым он мог обратиться, попросту не было. Доверие израсходовано до суха. Ничего не оставалось, как идти и просить милостыню у прохожих людей: может, кто-то сжалится?

Мозг впервые за долгое время начал работать. Он прокрутил в голове разные варианты и решил вернуться в притон, собрать все пожитки и отправиться на паром. Придется наклянчить нужную сумму. Возможно, даже удастся что-то поесть. Пока он не соберет деньги на билет, ему нужно будет где-то ночевать, а, может, он даже замерзнет от холода.

Еще день назад Эрнст не боялся смерти, но сейчас ему стало страшно, и все это из-за внутреннего огонька внутри, к которому он оказался не готов.

После выветривания дозы организм продержится еще дня два, а может, даже три, если добыть алкоголь. Но что делать дальше, он не знал. Дальше – ад. Он тешил себя иллюзией, что если добраться поскорее домой, то случится чудо. Конечно, Эрнст понимал, что это неправда, что никакое чудо его не ждет. Но пути назад нет.

Дальше все было как в тумане. Он не помнил, как забрал остатки вещей из притона, как попросил у случайного прохожего мелочь на метро. Выйдя из метро, он доковылял до паромов. С каждым шагом ему казалось, что силы его оставляют. На вокзале он зачем-то посмотрел расписание, хотя понимал, что сегодня уже не уплывет. Ближайший паром до Калининграда отходил в 15:14. Пусть так.

Несколько часов Эрнст шатался возле вокзала, ловя безучастные и презрительные взгляды. Столько желчи ему приходилось видеть впервые, а точнее, обращать на нее внимание. Люди косились и лишь редко подкидывали мелочь.

Спустя час он насобирал на буханку хлеба и пачку сигарет. Выветривающаяся доза чуть настойчивее напоминала о себе, шепча Эрнсту, что, если очень постараться, можно за пару дней и на новую дозу накопить.

Голод подкидывал грязные мысли, предлагая украсть сумку у пожилой женщины или рюкзак у зазевавшегося студента. Так низко Эрнст еще никогда не опускался. Грязи в его жизни хватало, но еще никогда он не прибегал к воровству. От такого количества отвратительных идей ему хотелось передознуться или прыгнуть в воду и не выныривать, но тепло в сердце продолжало куда-то звать, поэтому он раз за разом прогонял дурные мысли.

Эрнсту неистово повезло, когда проходящий мимо худой пожилой мужчина с глубокими морщинами, строго посмотрев на него, замедлил шаг. Он не отрывал от Эрнста глаз, и вдруг его взгляд наполнился жалостью. Мужчина остановился, как будто не в силах противиться этому порыву, и Эрнсту показалось, что прохожий заглянул ему прямо в душу и увидел тот самый огонек.

Когда прохожий узнал, на что Эрнст собирает деньги, то купил ему недешевый билет эконом-класса. Он сказал ошарашенному, что потерял из-за наркотиков сына, и поэтому при виде Эрнста у него сжалось сердце. Он купил Эрнсту горячий обед в привокзальной кафешке, отсчитал небольшую сумму на еду и ушел. Мужчина попросил не благодарить его.

– Не завяжешь – сдохнешь, как подзаборная крыса. Крепись. Дорога открывается идущему. Жизнь – штука непредсказуемая. Глядишь, выкарабкаешься, – напутственно сказал он и удалился.

«Да мне кажется, что я уже и не живой совсем», – подумал Эрнст, капая слезами в тарелку с тостами и омлетом. Ковыряя вилкой фасоль с помидорами, он пообещал себе, что обязательно выживет и, несмотря на туманное будущее без перспектив, будет двигаться к искуплению, стараясь изо всех сил не терять огонь, который так ярко и неожиданно вспыхнул, спустя столько лет напомнив, что такое быть живым.

После почти десятилетней спячки в один обычный день Эрнст проснулся. В родных краях он оказался спустя примерно сорок часов, и каждую минуту – и на пароме, и после прибытия в родной город – его не покидало чувство искреннего удивления: как же он все-таки на это решился? Чудеса воистину возможны.

Эрнст

Пасмурный день в родном городе. Я полюбил эту погоду не сразу, а лишь тогда, когда одиночество стало моей неотъемлемой частью. Эмоции и боль, которые я испытывал, находясь в трезвом состоянии, смягчались только серым небом и холодным ветром.

Прошло ровно два дня с тех пор, как взошел на паром. Я не курил и ничего не употреблял. Я принял решение (по ощущениям, довольно хлипкое) завязать со всем, от чего я завишу и что меня убивает: сигареты, алкоголь, наркотики, азартные игры. Бутылку водки, припасенную для смягчения наркотической ломки, я отдал грузчикам.

Процесс очищения очень болезненный, но сейчас притупляется мощной тягой покурить. Пока я плыл, я все думал о том, что скажу бабуле, когда увижу ее. Я почему-то был уверен, что она жива, чувствовал это всей душой.

Интересно, я вообще смогу посмотреть ей в глаза? Как бы то ни было, я очень хотел поскорее пройти этот этап позора и порицания. В конце концов, я ее единственный близкий человек, а она – мой. Правда, таких родственников, как я, и врагу не пожелаешь.

Легкие снова разрывало, словно я оказался на дне реки, прикованный к камню. Только вместо того, чтобы сделать жадный глоток воздуха, хотелось затянуться крепкой сигаретой. Я ощущал легкость. Это было даже по-своему хорошо, но предстоящая встреча с бабулей пугала настолько, что мой организм ослабил сопротивление.

Я слышал много разных советов, как пережить ломку: про глубокое дыхание, про то, что первые две недели самые трудные. Но все это полная чушь. Нигде не сказано, как не закурить, когда ты вот-вот увидишь человека, последнего по-настоящему близкого, родного человека, которого ты подвел и предал. Что говорить? «Привет»? Или нет, наверное, просто молчать, скукожиться и ждать. Правда, не совсем понятно, чего ждать: слезы, осуждение или захлопывающуюся перед лицом дверь?

Помимо страха и ломки, подступала грусть. Все, кого я знал и любил, ушли. Кроме бабули. А я был в состоянии вечного дурмана и не смог никого по совести оплакать.

Я пил свою жизнь, словно дешевый перебродивший портвейн, а теперь, судя по всему, очень долго буду отходить после тяжелого похмелья. Что ж, если на Земле и есть ад, то одна из его интерпретаций скоро начнет происходить в моем организме. Я знал, что дальше будет хуже и мое решение измениться скоро начнет ослабевать.

Я смотрел на свои руки: дрожь усиливалась вместе со страхом. Не знаю, чего я боюсь больше: отказа от зависимостей, который сулит еще больше мучений, или новой жизни.

Моросил мелкий дождь. Я шел, мечтая о двух вещах: стрельнуть сигарету у прохожего, а потом добраться домой и просто лежать на кровати. К остановке подъехал нужный мне автобус, но войти в него получилось не сразу: тело стало ватным и неповоротливым, словно сопротивляясь тому, что я еду к бабушке.

Я наскреб нужную сумму, вручил кондуктору и уселся в самом конце салона. Через какое-то время город за окном сменился полями и лесами. Я не испытывал ностальгии, но у меня не хватало сил на рефлексию, чтобы понять, почему.

Когда я, наконец, приехал, уже смеркалось. Быстро дыша от волнения, я двинулся в сторону родного дома, словно на расстрел. За годы город изрядно изменился из-за реконструкций старых немецких зданий и появления современных застроек. Контраст был впечатляющий.

Возле дома я прислонился к дереву, чтобы отдышаться. Я ощущал себя так, словно пробежал марафон. Только перегрузка была не физическая, а эмоциональная. Воистину, убивает не казнь, а ожидание.

Я увидел свой дом. В нем было два этажа. На первом этаже горел свет, и я подумал, не сдает ли бабуля комнаты квартирантам. Деньги-то ей наверняка нужны.

Я открыл калитку изнутри, подошел к двери и не стал звонить в звонок, а громко постучал три раза, опуская костяшки пальцев не под прямым углом, а сверху вниз. Так делал мой дед, и я перенял у него эту привычку. Дверь практически сразу отворилась. Бабуля стояла и смотрела на меня из светлого коридора.

Она сильно постарела. Морщин прибавилось, и они стали глубже. Волосы поредели, хоть она и по-прежнему красила их хной. А это светло-зеленое платье она носила, кажется, когда я был еще ребенком. Карие глаза под отяжелевшими от старости веками озадаченно разглядывали меня.

Она не смотрела на меня, как на призрака. Он как будто и не удивилась вовсе. Она продолжала смотреть застывшими глазами, но я почувствовал, что она мне рада.

– Ты как здесь? – это все, что она сказала, давая мне пройти в дом. – Что же ты не предупредил? Чем же мне тебя покормить?

Она помогла мне снять куртку, достала старые тапочки и положила их к моим ногам.

– Ничего не нужно, – сдерживая слезы, сказал я.

Бабуля выглядела и говорила так, словно я утром ушел на учебу и вечером вернулся домой, словно и не было тех десяти лет. А мне казалось, что я вот-вот разорвусь на клочья и провалюсь под землю от стыда.

Я ел рассольник с перловкой, домашний хлеб и соленья, но вкуса почти не ощущал. Бабуля молча смотрела на меня. Моя душа словно набухла. Глотая еду, я пытался пропихнуть вниз ком, подступивший к горлу. В доме было тепло, а мои руки дрожали, словно на морозе.

– Совсем плохо выглядишь, – тихо сказала бабуля, с жалостью разглядывая меня. – Денег дома ты не найдешь. Впрочем, как и ценных вещей.

Я не особо удивился ее словам: я готовился и к худшему раскладу.

– Мне не нужны… – начал я, но не смог продолжить из-за кома в горле.

– Если тебе нужна помощь, на лечебницу я тебе денег достану. Займу и потихоньку выплачу. Но ни на что другое ты не получишь. Кров и еду, пока я жива, ты всегда здесь найдешь.

Я не мог ничего ответить, только возил ложкой по супу. В конце концов у меня нет никакого права возражать. Это последний человек на свете, который еще хочет мне помочь.

Было решено, что я пойду в лечебницу, а перед этим мне нужно посетить нарколога. Для себя я решил, что без возражений приму все, что мне предложат.

Бабуля встала и пошла доставать простынь, чтобы обустроить комнату для моего ночлега. Большой у нас все-таки дом. Когда-то он был битком набит людьми, хорошими людьми. Но сейчас все комнаты были свободны, и я мог выбрать любую. Но я все же занял свою старую детскую комнату.

Я лежал на кровати, уставившись в потолок и ощущая запах белья, которое долго пролежало в шкафу без дела. В голове роились мысли, на душе уже было не так горько, но ломка подступала жуткая. Я понятия не имел, как долго еще по моим венам будут течь остатки яда. Однако я твердо знал, что, когда он окончательно выветрится, я взвою на луну.

Немного странно ощущался сейчас поток времени. Чувства угнетали. Я совсем один. Кто-то завел семью, кто-то занимается любимым делом или просто испытывает обычные человеческие переживания, а самое грустное в их жизни – это плохая погода или обида из-за глупой ссоры с женой.

Стало горько. По-настоящему горько. В эту минуту все обрушилось на меня как-то разом, без компромиссов. Чувство обреченности – воистину одно из худших ощущений. Долго не получалось заснуть: одолевали то душевные муки, то ломка. Бывали секунды пиковой боли. По обыкновению в такие минуты я хватал ртом воздух и ворочался. Кажется, прошла целая вечность, прежде чем не удалось провалиться во временное небытие и крепко заснуть.

Утром я долго не мог встать с кровати, да и особо не хотелось, ведь было непонятно, что делать дальше. Ко мне в комнату постучала бабуля и позвала обедать.

Пока я спал, она успела узнать про лечебницу и терапию. Оказалось, что это очень дорого и нам сейчас не по карману. Я пообещал, что сначала попробую одолеть зависимость сам. Но мы условились на том, что если случится любой срыв, даже глоток алкоголя, то мы незамедлительно поедем сдаваться.

Два месяца спустя

Проходили дни, а я не торопился записываться ко врачу. Я все еще думал, что справлюсь сам. Все силы уходили на борьбу с зависимостями. Мне каждую ночь снились сны, что я закуриваю или пускаю по вене эйфорию. От этого утром становилось еще поганее. Я чувствовал, что рецидив неизбежен. Только вот какой?

Я нашел работу. Почти два месяца я трудился на том же авторемонтном заводе, где работал мой дед. Платили неплохо. Половину денег отдавал бабуле, а свою половину почти не тратил, да и не на что было.

А потом случился срыв.

Мы культурно отдыхали, отмечая день рождения одного из начальников. Я поддался уговорам и выпил бокал шампанского. И этот бокал оказался фишкой домино, перевернув всю мою размеренную жизнь, которую я так усердно и мучительно выстраивал. Я напился так, что даже не понял, как пустил по вене дозу. Очнулся дома у одного из работяг, который тоже баловался героином, но не так яро (я узнал в нем себя лет пять назад).

Утром понедельника я не смог толком работать. Удрученный, я корил себя за срыв. Было стыдно признавать, что я оступился. Были бы деньги, я бы точно пустился во все тяжкие или все бы проиграл. Но вместо этого мне пришлось сдержать обещание, хоть и далось это непросто. Я согласился лечь в лечебницу.

Разговор с бабулей неожиданно прошел легко, словно мое сообщение про лечебницу звучало как планирование поездки в санаторий. Мы посчитали, что нам хватит на приличную лечебницу, если я отдам ей всю свою зарплату, а она добавит немного от пенсии. И еще немного мы возьмем в долг. Но сразу лечь я не мог: нужно было подкопить хотя бы месяц. На том и условились.

Весь месяц, что я работал, я курил и выпивал. Сам я ничего не покупал: пил только то, что давали приятели после работы. Ломало жутко, но мысль и надежда, что мне в лечебнице мне помогут, не давала сильно скатиться, да и денег разгуляться не было.

Лечебницу и специалиста мы с бабулей выбрали сразу. Оставалось только определить день, когда отправимся сдавать меня на несколько месяцев. Трудно было во все это поверить. За два дня до отъезда я ушел с завода. Сидел в комнате, думал и курил одну сигарету за другой.

Путь до калининградской наркологической клиники занимал пару часов. Всю дорогу мы с бабушкой молчали. Помню, как дрожали мои руки. Я погрузился в свои мысли. Мне казалось, что в лечебнице мне сразу станет легче, ломка испарится, и я безболезненно пойду на поправку. Меня не пугало, что мне предстояло пробыть там несколько месяцев, что это долго и что я зря трачу время. Я жаждал спасения, избавления и искупления.

Бабуля отыскала какого-то сильного психиатра, специализирующегося на наркомании и лудомании. От всего этого мне нужно было избавиться, даже если всю жизнь придется тащить за собой ад, который разрывал меня на куски.

Я украдкой глянул на родное лицо бабули: хмурое, ничего не выражавшее, кроме грусти и тоски. Я не удержался и, глотая ком в горле, заплакал. Второй раз в этом году. Это был мой личный рекорд еще с раннего детства. Даже когда умерли родители и дед, когда на меня навалились кредиты и когда меня выселили, я выстоял.

Хотя какое там выстоял… Просто ничего не заметил, пока витал в вечном дурмане. Нет, тогда я тоже плакал, но так горько, как сейчас, еше ни разу. Слезы обрушились на меня второй раз, как тогда в той проклятой ванной, когда я пробудился.

Только сейчас страшнее от мысли, что мне не выбраться. Пусть в жизни я ничего не умею, не знаю – ни как жить, ни как придумать мечты заново – но мне хочется просто выбраться. Навсегда. А те десять лет безумия вспоминать как страшный сон.

Бабуля, взглянув на меня, тихо улыбнулась и сказала:

– Ну, будет тебе… Знал бы ты, с какими проблемами боролись твой прадед и прапрадед. Твой дед долго таскал на себе все последствия их грехов. Те тоже играли в карточные и другие азартные игры. Кончилось все прискорбно. Но у тебя, в отличие от них, есть большое преимущество. Никто из них и не думал вылезать из постоянного пьянства и игр. Хотя в свое время это были выдающиеся люди. И оба они очутились на одном пути, упокой Господь их души. Отца твоего не угораздило. Дед его очень строго оберегал от этого, считал, что у него в роду напрочь испорченные гены. Жаль, он не знал, что и тебя нужно было защищать от тебя самого. Я все думала, что он брешет, пока не узнала, что с тобой стало. Не верила, что еще увижу тебя, даже успела оплакать. Ты же знаешь, что твой дед был чернокопателем. Не сказать, что сильно везучим, но какое-то добро нажить и спрятать успел. Как умер он несколько лет назад, так я его вещички и не тронула. Так, по мелочи кое-что продала. Но он не просто так собирал всякие исторические находки, принадлежавшие музеям и государству. Нечистое это дело. Но эта зависимость оберегала его от игр. Копил он все у себя в сарайчике и в подвале, словно в этих находках был смысл его жизни. Да чего уж там, какое «был»! Я искренне верила, что на этих вещах нечистая энергия. Много бед от них, а он все отмахивался.

Бабуля чуть опустила глаза, а потом добавила:

– А тебя обязательно вылечим, будешь еще человеком. У нас остался большой дом, огородик есть. Заведешь жену, деток…

Дальше я уже не слушал, хоть и любил бабулю больше жизни. Я все силился понять, как так получилось, что вместо порицаний меня успокаивают. В голову пробралось воспоминание, довольно старое. Спор с моей мамой, когда она сказала, что дети расплачиваются за грехи родителей.

У меня же тогда, совсем юноши, считавшего себя умнее всех, эти слова вызвали сильнейшее негодование. «Как это? – удивился я. – Как автономный организм, никак не связанный с другим телом, может за что-то платить? Кармическое наказание что ли? То есть если предки были убийцами или еще чего хуже, а потом девушка в их роду стала монашкой и отдала всю себя Богу и благодетели, то она получит кармический удар за то, что ее прадеды кутили и безжалостно прожигали свою жизнь, не отдавая отчет ни себе, не Богу?»

Я не помню, что тогда ответила мать. Сейчас ее слова звучат для меня иначе. Неужто вся эта дребедень досталась мне по наследству? И я расплачиваюсь не только за свои грехи, но и за родовое проклятие? Немыслимо, конечно, списывать свои проблемы на праотцов. Но, может, какая-то доля правды в этом есть. Нет, я точно не превращусь в еще большее ничтожество, пытаясь найти себе оправдание. Если кто во всем и виноват, то это я сам.

Всю оставшуюся дорогу я почти не думал и находился в каком-то полубреду. Мысли путались, и я тупо смотрел в окно, ожидая прибытия в клинику. Раньше такая поездка нагнала бы на меня тоску, но сегодня тяга точно не даст мне скучать. Наркотики, алкоголь, лудомания, сигареты… Я собрал весь сатанинский букет. Подумать только, какой наборчик! Демоны, терзающие мое существование. Я непроизвольно улыбнулся.

Я ведь видел столько в щепки разбитых судеб, а остановиться не мог. Я слышал столько историй, одна страшнее другой. Пытаясь вспомнить самую жуткую, я заснул, а проснулся, когда мы уже приехали в город.

Когда мы подошли к лечебнице, у главного входа нас встретил дежурный санитар. Прощаясь, я крепко обнял бабулю. Я пообещал себе, что она больше не увидит того человека, который сейчас стоит перед ней. Не оборачиваясь, я поплелся за санитаром в старое немецкое здание, поглядывая на пасмурное небо.

Глава 4. Дом сломанных

Эрнст

За 9 месяцев до основных событий

В палате я пробыл долго. Изнывая от скуки, я попросил разрешения почитать книги из библиотеки. Пока несколько дней ждал, ощутил легкое покалывание в кончиках пальцев. Это отходил никотин, и я старался глубже дышать, чтобы как-то нивелировать тягу покурить.

Первые впечатления от лечебницы: ничего особенного, больница как больница. Мне вспомнилась книга «Пролетая над гнездом кукушки». Все тоже самое, только нас тут не особо контролировали, да и психов тут не было. Обычное пристанище для саморазрушенных, заблудших душ.

Вопреки ожиданиям, я не ощущал уныния, скорее любопытство. Я пил таблетки, предназначения которых даже не знал. Проходил процедуры психокоррекции, лежал под капельцинцами, ел, спал, играл в шашки на сигареты. Я побеждал вообще всех, с кем играл – не только нариков и алкоголиков. Я бросил курить, а выигранные сигареты менял на конфеты или булочки, которые пекли прямо в лечебнице. за неимением других источников радости венцом удовольствия для меня было есть их с молоком.

Я знакомился с разными людьми, историями их успехов и падений по социальной лестнице. Некоторые скатились так глубоко, что дно для них стало вершиной горы. Однако, если подумать, все они были весьма славные ребята. Из них могло бы выйти что-то толковое, но увы… Да и не мне судить: я ведь один из них. Хотя у меня возникло впечатление, что только я испытываю какие-то эмоции. Возможно потому, что новичок.

Время шло невероятно медленно. В общем зале почти не разговаривали – там только ели, позвякия ложками о металлические миски. Потом все разбредались по комнатам. У меня было два соседа, оба наркоманы. Один – совсем молодой парень восемнадцати лет. Другой – тридцатилетний нарик по кличке Синоптик. С ним оказалось совсем тяжело разговаривать из-за низкого интеллекта и необразованности. Тем для бесед не находилось, поэтому я рассказывал про то, что когда-то прочитал, а иногда истории из жизни. Соседи меня охотно слушали.

Спустя несколько дней я уже знал, что нас всех разделили на категории для прохождения групповой терапии. Я оказался в группе особо безнадежных. Я одновременно числился в особо тяжелой наркологической группе и в группе по игровой зависимости. Так распорядился один из ведущих терапевтов. Мой сосед сказал, что этот психиатр один из лучших и умнейших людей, которых он встречал.

Сегодня была среда, а моя первая групповая терапия планировалась только в субботу. Я лежал в палате совсем один и думал про смысл жизни, про Бога, спасение и, самое главное, про то, что делать дальше. В том, чтобы убивать время, мало смысло. Мне очень хотелось выйти отсюда и больше не ввязываться ни во что. Мне хотелось кому-то выговориться. Начали лезть мысли, что когда выйду, то сразу покурю и напьюсь или того хуже…

Я встал с кровати, влез в тапочки и поплелся в общую комнату. Народу в этот день собралось много, и все были какие-то опустошенные. Кто-то смотрел в одну точку, кто-то бегал глазами по комнате. Зрелище это производило удручающее впечатление.

Мы, пациенты, отвечали за некоторые процессы. Например за уборку помещений, помощь в накрывании стола, сбор тарелок. За это некоторым разрешали покурить (что мне категорически не нравилось) или давали сладости. Один санитар как-то сказал мне: «Пойдем, дам тебе сигарету». Я возмутился и, хотя мне очень хотелось пойти с ним, попросил его впредь не предлагать мне сигарет, даже если я буду умолять. Он лишь усмехнулся, но спорить не стал.

Я подошел к доске дежурств, думая о том, что не хочу в пятницу идти подметать пол на улице. Я хотел с кем-то поменяться. Через пару секунд я заметил, что около меня стоит мужчина. Чуть смуглый, высокого роста, с длинными черными патлами. Я не мог определить национальность, но мужчина был похож на монгола. Старая белая больничная одежда – которую, наверное, носили век назад – смотрелась на нем, как на психопате из забытой богом клиники. Руки у него ходили ходуном, дрожали так, что он и стакан с водой не удержал бы. Я подумал, что ему нужна помощь, но, взглянув в его глаза, понял, что ошибаюсь. Он смотрел твердо и уверенно, а его взгляд поражал своей адекватностью, неестественной на фоне его облика.

Мне из любопытства хотелось заговорить с ним. Немного подумав, я спросил:

– А вы в какой день записаны на субботник подметать улицу?

Его руки не переставали дрожать. Не поворачивая головы, он ответил твердым, низким голосом:

– Меня на улицу не выпустят.

Мужчина кивком указал на небольшой лист А4 со списком пациентов групповой терапии. Фамилий там было много, и моя замыкала список.

– Почему не выпустят?

– Я под особым надсмотром, – сухо ответил мой новый друг по несчастью.

Я назвал свое имя и вопрошающе уставился на него, ожидая, что он тоже представится.

– Грэй, – сухо и неохотно назвался он.

До меня только сейчас дошло, что все, с кем я тут познакомился, называют только свои прозвища. Почему, интересно, так повелось?

Руки друг другу мы не пожали. При этом я заметил, как Грэй окинул меня взглядом от тапочек до макушки, словно оценивая. Потом он строго на меня посмотрел и выдал:

– Ты слишком оптимистично выглядишь для человека, за которым по пятам следуют кредиторы.

Я немного опешил, но виду не подал. Парень вообще не церемонился. По моему опыту так ведут себя люди, которые все потеряли либо знают, чего хотят. Мне показалось, что для этого человека характерно и то, и другое.

– Мне банкротство оформили, – непринужденно ответил я. – А ты с чем здесь?

– Алкоголизм.

– Послушай, а ты уже ходил на терапию этого самого знаменитого психиатра? Говорят, он очень хорош?

– Он действительно хорош. Непонятно, зачем в этой дыре свой потенциал оставляет. Я повидал разных профессоров московских, которые даже близко с ним не сравнятся. Этот даже таблетки не выписывает без крайней необходимости. Но не жди, что случится чудо. Ты так или иначе будешь страдать.

– Я готов!

– Ни хрена ты не готов.

В его голосе я не услышал ни усмешки, ни каверзы. Он пошел к себе в палату. Тощий, высокий, с низким, пронзительным и твердым голосом. Да и что это за прозвище такое – Грэй? Его слова возмутили меня. Я бы поспорил с ним. Но я чувствовал, что он прав и что я решительно не осознаю весь масштаб последствий полного пробуждения. Когда я буду очищен, экзистенциальный кризис без стука войдет в мою жизнь.

Вечером в этот же день у меня случился припадок. Я забился в конвульсиях, и мне оказали первую помощь. Я не то чтобы испугался, скорее удивился. Состояние после этого стало еще паршивее, поэтому меня перевели в лазарет. Медленно подкралось уныние. Я вдруг начал ворошить прошлое, все упущенные возможности, все шансы, которая давала мне жизнь. Отгонять эти мысли становилось труднее, и мне пришлось согреваться надеждой, что этот хваленый психотерапевт поможет мне. И вот, спустя несколько дней момент групповой терапии настал.

В клинике я провел почти месяц и за это время очистился абсолютно. Но я все так же скучал по затяжке, глотку алкоголя или выбросу адреналина от ставки в казино или в букмекерской конторе. Мне казалось, что исцеление не собирается приходить. Ощущения были такие, словно тьма подступает и пытается вырваться из меня. В эти моменты я становлюсь очень раздражительным, хмурым и на все остро реагирую.