Aurental. Volumen I: Saeculum dolore, saeculum natum

ГЛАВА 1. Побег в ночи

1524 год, Ауренталь

Ночная тишина окутала земли Ауренталя, но в этой тишине не было покоя. Война между знатными домами пожирала страну, словно чума, унося десятки жизней каждый день. Сельские жители дрожали от каждого шороха в лесу – за любым звуком могли скрываться мародёры, карательный отряд или очередная банда наёмников.

Даже небо, казалось, отвернулось от этих проклятых земель. Король, некогда грозный защитник своих владений, теперь либо не мог, либо не желал вмешиваться в распри, что не затрагивали его лично. Слухи множились, как грибы после дождя, а доверие к власти рушилось с каждым днём.

Поздняя осень сдавала позиции жестокой зиме. Ледяной ветер хлестал по лицам, оставляя алые полосы на коже. Но для двух молодых женщин из самых могущественных семей королевства пути назад больше не существовало.

Вивьен Бернсайд и Паулин Ленц шли сквозь заснеженный лес, оставляя за спиной всё, что когда-то называли домом. Их решение было безрассудным – наперекор судьбе, традициям, страху перед неизвестностью. Но что их ждало дома?

– Пытки, казнь на потеху всей знати… Мне продолжать? – Вивьен нервно ломала ветви, продираясь сквозь заросли. Голос дрожал от усталости и отчаяния.

Паулин даже не обернулась. Её шаги оставались уверенными, хотя руки предательски дрожали.

– Кто тебя заставлял идти за мной? – холодно бросила она через плечо. – Если хочешь вернуться – возвращайся, пока не поздно. Мы либо доберёмся до города и добьёмся аудиенции у короля, либо останемся пешками в чужих играх. И я не собираюсь позволять себя использовать.

Разговор исчерпал себя. Казалось невероятным, что ещё вчера они были подругами детства. Теперь каждая думала лишь о собственном выживании.

Дома Ленц и Бернсайд переплетались многовековой историей союзов и предательств. В условиях войны их положение как матриархатов стало особенно шатким – древние традиции мало кого интересовали, когда на карту была поставлена сама власть.

Ленц олицетворяли свет и порядок. Их знамя – золотое, сотканное лучами утреннего солнца и окантованное серебряной нитью – несло в себе символ неугасимого огня. Этот огонь горел не только на полотне, но и в сердцах их воинов, даруя им силу и праведность. Его свечение было маяком для тех, кто блуждал во тьме, и напоминанием: истина всегда озаряет путь.

Бернсайд славились смертельным очарованием и политической изощрённостью. Их зелёное знамя, глубокого изумрудного цвета, будто капля яда на бархате, пугало и притягивало одновременно. На нём извивалась змеиная эмблема – неуловимая, опасная, красивая. Для одних она была предостережением, для других – искушением. Их дом плёл интриги так же умело, как ткач плетёт изысканный гобелен: тонко, изящно и смертельно точно.

Дом Райнильд гордился своей природной связью с землёй. Их знамя переливалось оттенками синевы и охры, изображая реки и поля, окутанные утренним туманом. Оно напоминало глоток свежего воздуха среди пыли войны. В его центре – стилизованный водоворот, символизирующий бесконечное течение жизни, плодородие и возрождение. Этот дом почитали за щедрость и стойкость – но недооценивали за скромность.

И наконец, Альвескарды. Их знамя было тёмным, как уголь, с едва различимыми кровавыми прожилками, вплетёнными в ткань. Каждый ГЛАВА рода оставлял на нём свой знак – кровью, не чернилами. Эмблема – урезанный символ вечного круга, сломанный с одного края – говорила об их философии: сила не нуждается в завершённости, она требует подчинения. Их власть была древней, как сами горы, и жестокой, как зима, что не щадит ни бедных, ни знатных.

Все эти знамёна были созданы руками одного великого художника, чьё имя давно стерлось из хроник. Но его творения пережили века, стали вечным напоминанием о славе, предательстве и амбициях. Они развевались над полями битв, во дворцах и на тайных собраниях – не как ткань, а как символ долга, веры и страха. Несмотря на кровь и руины, они остались неизменными – последними отражениями гордости, которую ещё не успели вытравить война и забвение.

Внезапно тишину прорезал металлический щелчок, затем треск и отчаянный крик, полный боли. Вивьен рухнула на землю – её ногу намертво сдавил медвежий капкан.

Паулин мгновенно оказалась рядом, пытаясь зажать ей рот.

– Тише! Только не кричи! – прошептала она, отчаянно всматриваясь в темноту.

Но Вивьен уже тряслась от боли и ярости. Она отбросила руку Паулин, лицо её перекосилось.

– Не кричать? Это из-за тебя, Паулин! Всё это – из-за тебя!

И прежде чем Паулин успела ответить, прежде чем она успела заткнуть ей рот или сбросить капкан – раздались голоса. Мужские. Грубые. Смеющиеся.

Вивьен резко повернулась на звук. Безумие мелькнуло в её взгляде, и она закричала:

– Помогите! Мы здесь! ПОМОГИТЕ!

Её голос пронёсся сквозь лес, словно рок. Паулин замерла, чувствуя, как холод стекает по позвоночнику. Всё их бегство, все страхи, всё мужество – рассыпалось за один крик.

Поздно. Их нашли.

ГЛАВА 2. В плену

Из темноты вышли двое мужчин. Один – небритый, в мятой кожанке, с ухмылкой, что не сулила ничего хорошего. Второй – выше, молчаливее, с глазами, оценивающими, как весы.

– Что тут у нас? – сказал первый, хрипло усмехнувшись. Он подошёл к Паулин, схватил её за подбородок. – Занятный улов. Особенно ты.

– Отпусти! – процедила она, пытаясь вырваться, но пальцы на её коже только сжались сильнее.

– Не трогай, – спокойно, но жёстко остановил его второй. – Сначала к боссу. Он решит.

Карета скрипела по гравию, словно гроб по старым доскам. Запах гари, металла и конского пота мешался с тьмой. Всё, что окружало девушек, кричало об одном: они попали в клетку.

– Если нас разлучат, – прошипела Вивьен, стиснув зубы от боли, – беги. Эти ублюдки – не просто солдаты.

Паулин кивнула, не говоря ни слова. Голос её покинул. Впервые за всё время страх был не абстракцией, а рукой на её горле.

Они въехали на базу. Каменные арки, железные шестерни, солдаты в сером, которые не глядели, а сканировали. Каждый шаг кареты отдавался гулом в животе.

– Этих двоих – в разные секции, – приказал один из охранников.

– Эй! Стойте! Куда вы её…?! – закричала Вивьен.

– Король любит, когда ему преподносят подарки красиво, – фыркнул стражник, не оборачиваясь. – А ты слишком громкая.

Паулин ещё успела увидеть, как Вивьен увозят прочь. Дверь за ней захлопнулась. И воздух стал на тонну тяжелее.

Паулин осталась одна, и тогда она впервые увидела его.

Он стоял в тени, молча наблюдая. Лицо – камень, взгляд – лёд. Даже в полумраке от него исходила аура непоколебимой власти.

– Южное крыло. Без контактов. Потом решим.

Он развернулся и ушёл, словно ничего не произошло. Но Паулин почувствовала, как холод пробежал по спине. Это было только началом.

ГЛАВА 3. Тень командира

Паулин сидела на краю казарменной кровати, нервно теребя бинты на бедре. Тишина комнаты давила сильнее любых криков. Когда дверь бесшумно отворилась, она уже знала, кто войдёт.

Лирхт. Его лицо оставалось спокойным, но глаза были холодными, как зимний лёд.

– Ты останешься здесь, – сказал он ровно. – Хочешь – будешь со мной работать. Под моим началом.

– Что значит «работать с тобой»? – растерянно спросила Паулин.

– Делать то, что скажу. И не задавать вопросов.

– А если я откажусь?

– Не откажешься, – сухо ответил он, словно знал что-то недоступное ей.

Он приблизился, и в голосе появился едва уловимый издевательский оттенок:

– Ты будешь моей тенью. Не больше, не меньше.

Паулин кивнула, хотя внутри всё горело от унижения. Она не знала, что это лишь начало игры, в которой правда откроется гораздо позже.

Первые дни службы стали испытанием на выносливость и самообладание. Паулин поместили в южный блок казарм – место транзитное, где редко задерживались надолго.

Каждое утро начиналось с резкого звонка и механических движений – одеться, построиться, выжить. Она старалась быть тенью, как велел Лирхт, но её прошлое давало о себе знать. Навыки боя, полученные от лучших наставников дома Ленц, выдавали её происхождение.

На тренировочном плацу воздух был густым от пота и пыли. Инструкторы не щадили никого, но Паулин держалась. Лирхт наблюдал издалека – молча, не вмешиваясь, но его взгляд весил больше любых криков тренеров.

– Ты что, думаешь, если красиво двигаешься, тебе всё позволено? – прошипела однажды Ингрид, широкоплечая новобранка с дерзкой ухмылкой.

Паулин не ответила.

– Чужая. Пустышка. Думаешь, если командир тебя приютил, это даёт право быть здесь?

– Если бы мне не было места, я бы уже лежала в лесу, – неожиданно резко ответила Паулин.

С этого дня Ингрид следила за ней с особой пристальностью.

ГЛАВА 4. Возвращение к корням

Прошло несколько недель размеренных тренировок, когда Лирхт неожиданно появился у дверей казармы.

– Приведись в порядок. Сегодня ты едешь со мной.

– Куда? – нахмурилась Паулин.

– Дворец. Бал у короля. – Он бросил короткое: – Наденешь форму, но не обычную. Тебя ждут в южной кладовой.

Слова обожгли. Дворец. Место, где знали её лицо, её семью. Где могла быть Шион Бернсайд – та самая женщина, которой она когда-то доверяла как матери.

Платье сидело непривычно, как доспех не по размеру. В отражении зеркала Паулин видела чужую – выпрямленную, с застывшей надменностью на лице. Не узнаю себя, подумала она. И, может быть, это хорошо.

У кареты уже ждал Лирхт, скрестив руки на груди.

– Собралась наконец? – В голосе звенело нетерпение.

– Это платье…

– Не твоё, – оборвал он. – Но сегодня тебе нужно быть кем-то другим. Либо играй, либо возвращайся в казарму.

Он взялся за дверцу кареты, но остановился:

– И держись подальше от взгляда Шион. Я не собираюсь вытаскивать тебя, если она тебя узнает.

Паулин почувствовала, как слова ударили в самое сердце. Шион Бернсайд искала её – это было очевидно. Руки сжались в кулаки. Ощущение того, что она всего лишь пешка в чужой игре, въелось в душу.

Зал дворца сиял золотом люстр и отблесками драгоценностей. Повсюду – шелест дорогих тканей, звон бокалов, приглушённый смех. Под тонким слоем вежливости скрывался холод, знакомый всем, кто знал природу власти.

Паулин шла рядом с Лирхтом, чувствуя, как с каждым шагом нарастает невидимая грань между ними и остальными гостями. Она была здесь чужой – в чужом теле, чужом платье, с кожей, словно натянутой под панцирем выучки.

– Просто следуй за мной, – тихо сказал Лирхт.

Сердце билось где-то в горле. Она не знала, будет ли здесь Шион, узнает ли её кто-то ещё. Каждый взгляд, скользящий мимо, казался ударом по прошлому, памяти, настоящему.

Внезапно музыка сменилась – более торжественная, возвещающая о прибытии важной особы. Паулин едва успела выровнять дыхание, как её взгляд зацепился за фигуру, приближающуюся по широкой лестнице.

Шион.

Гордая, величественная, с позолоченным посохом и лицом, застывшим в ледяной маске. Каждый её шаг был напоминанием о власти, не нуждающейся в словах.

Паулин инстинктивно опустила голову, пряча лицо под тонкой вуалью. Взгляд Шион скользнул по ней – и остановился. На миг. На вдох. На вечность.

– Пойдём, – тихо сказал Лирхт, его рука коснулась её локтя.

Но прежде чем Шион отвернулась, её глаза задержались на Паулин чуть дольше необходимого. Без вражды. Без явного узнавания. Но в них было нечто, от чего кожу на затылке пронзил холод.

Перед уходом они остановились у стены, где висело старинное гобеленовое изображение четырёх знамён – четырёх домов.

– Они правда думают, что цвет ткани определяет судьбу? – тихо спросила Паулин.

– Людям нужно во что-то верить, – ответил Лирхт. – Даже если это просто краска.

– А вы? Во что верите?

Он усмехнулся:

– В то, что ты ещё не разочаровала меня. Это уже редкость.

Они вышли в ночь, полную звёзд. И ни один из них не обернулся.

ГЛАВА 5. Две судьбы

Во дворце

Вивьен сидела на краю кушетки из слоновой кости, разглядывая свои безупречно ухоженные руки. Слуги заботливо расчесали её волосы, одели в прозрачное платье цвета ртути, налили терпкого вина. Всё вокруг источало утончённость – орхидеи в хрустальных вазах, тонкий аромат ладана, мелодичный звон серебра.

Но в глазах девушки не было восторга. Только усталость, пронизывающая до костей. – Леди Бернсайд, как вы себя чувствуете? – мягко спросила служанка.

– Как птица в золотой клетке, – не поднимая взгляда, ответила Вивьен. – Клетке, у которой нет даже щели для воздуха.

В комнату вошла Шион – высокая, внушительная, с волосами, убранными в строгую причёску, и взглядом острым, как лезвие.

– Ты выглядишь… достойно, – оценивающе произнесла она. – Хотя твой поступок до сих пор остаётся загадкой.

– Бегство? Или возвращение?

– Оба. Но твоя кровь всё ещё многое значит. Не позорь дом.

– А Паулин? – внезапно спросила Вивьен, пристально глядя на Шион. – Ты её ищешь.

– Я ищу знамя, – холодно отрезала та. – А не тех, кто с ним сбежал.

– Знаешь, ты всё ещё говоришь, как будто Паулин не была нашей.

– Она была нашей, – тихо ответила Шион. – Пока не стала их.

Шион подошла к балконной арке, где Лирхт уже стоял, опершись локтем на камень. Ветер трепал его плащ, и он выглядел так, словно слился с этой тенью.

– Удивительно, как ты всегда оказываешься там, где тебе быть вроде бы не положено, – сухо бросила Шион, скрестив руки.

– А ты – там, где всех раздражает твоё присутствие, но никто не решается сказать это вслух, – парировал он, даже не взглянув в её сторону.

– С тобой тяжело разговаривать, Лирхт. Слишком много молчания и слишком мало покаяния.

– А с тобой – слишком много театра, – отозвался он, наконец поворачивая к ней голову. – Я не пришёл за комплиментами.

– Разумеется, ты пришёл ради… чистой стратегии? Или тебе просто скучно на базе?

– Мне нравится наблюдать, как твои подопечные падают в обморок от кружева и ответственности. Увлекательно.

– А мне нравится видеть, как ты пытаешься спрятать свои амбиции под тонной угрюмости. Вечная игра в недоступного – тебе не надоело?

– Ещё нет. – Лирхт скользнул взглядом по залу. – Но ты не за этим пришла.

– Может, и нет. Может, просто решила проверить, как ты выглядишь вне своих рваных шинелей. Увы… разочарование.

Он фыркнул.

– Забавно. Ты, кажется, всё ещё уверена, что за тобой последнее слово.

– Нет, Лирхт. Просто я умею говорить, когда остальные боятся.

– Или не тратят голос на бесполезное.

Между ними повисло молчание – не враждебное, но и не дружеское. Скорее – острое. Ветер шевелил фалды её платья и поднимал пыль с камня.

– Не забудь приглядеть за своей ученицей, – наконец сказала Шион. – Здесь любят срывать маски. Иногда – вместе с лицом.

– Благодарю за заботу. А ты – не утони в своей паранойе.

Она кивнула, развернулась и ушла – тихо, с грацией, которую даже в битве не теряют. Лирхт остался стоять, чуть приподняв уголок губ, как будто впервые за вечер развлекся по-настоящему.

ГЛАВА 6. Пробуждение тьмы

На базе

Возвращение прошло в молчании. Карета остановилась среди серых стен и ржавых механизмов. Паулин вышла первой, её бальное платье выглядело неуместно среди запахов угля и металла.

– Привыкай к контрастам, – бросил Лирхт через плечо. – Они будут повсюду.

Утро снова началось со строевых команд и тренировок. Паулин вернулась в серую униформу, к зачищенному от эмоций лицу, к новым ударам и взглядам Ингрид.

Но что-то изменилось. С каждым днём её удары становились резче, движения – агрессивнее. Там, где требовалась техника, появлялась ярость.

Во время спарринга с Ингрид она нанесла удар такой силы, что та отлетела к стойке с оружием. Несколько взглядов метнулись к Лирхту – тот стоял спокойно, словно ожидал именно этого.

– В следующий раз оставь противнику хотя бы челюсть, – пробросил он, и кто-то усмехнулся.

Паулин не улыбнулась. Её руки были в крови, но боли она не чувствовала. Только горячее удовлетворение, которое не исчезало слишком долго.

Ночь окутала базу плотной пеленой. В глубоких подземельях, в округлом зале, освещённом только кольцом масляных факелов, собрались фигуры в тёмных капюшонах. В центре – каменная плита, испещрённая древними знаками, по краям которой блестели свежие капли крови.

Один из них – выше остальных, в почти чёрном плаще – шагнул вперёд. Его движения были церемониальными, как будто он участвовал в ритуале, повторяемом веками.

– Время истекает, – произнёс кто-то из старших. Голос был сух, как старая кора. – Пророчество требует действия. Если сосуд будет найден раньше, чем мы подготовим путь, равновесие нарушится.

– Мы уже опоздали, – отозвался другой. – Граница истончается. Слишком многое вышло из-под контроля.

– Тогда ускорим процесс. – В его голосе звучал приговор. – В следующий цикл печати будут активированы. Без исключений.

Он бросил взгляд на чашу с тёмной жидкостью – густой, как ртуть. Пламя факелов дрогнуло, словно соглашаясь.

Они не молились и не кланялись. Только подняли руки – на каждой ладони был вырезан одинаковый знак. Когда звуки начали затихать, в зале остался только шорох ткани и пульсирующее биение символов в тени.

Ритуал закончился. Но что-то сдвинулось с места. И уже не остановится.

В ту же ночь Паулин проснулась в холодном поту, хотя так и не успела заснуть. Ладонь судорожно сжала край простыни, тело трясла мелкая дрожь. Где-то в груди отзывался чужой голос – рваный, как заклинание.

В животе сжалось от боли. Горло пересохло, и, не удержавшись, она согнулась – изо рта с хрипом вырвалось нечто: черноватая слизь с каплями крови. Пальцы вцепились в край умывальника.

Одна мысль пронзила сознание, как лезвие: Люси. Где ты?

Её младшая сестра – хрупкая, вечно болеющая – внезапно исчезла, что и заставило Паулин решиться на побег. Поговаривали, что Альвескарды забрали девочку, подозревая в ней сосуд из древнего пророчества.

Для большинства это были легенды – страшилки из пыльных летописей. Но в кругах избранных знали: пророчество живо.

У Паулин не было никакой очевидной силы. Ни знаков, ни видений, ни голосов – только постоянное ощущение чуждости внутри самой себя. Временами казалось, что мир наблюдает за ней, словно ожидая чего-то.

Слёзы жгли глаза, но не падали. Ей не дали на это права. Решение было принято кемто другим, но последствия принадлежали ей.

ГЛАВА 7. Превращение

Утром Лирхт уже ждал её у входа. Он не поздоровался, только бросил изучающий взгляд.

– Ты идёшь медленно, – заметил он.

– Я не просыпаюсь с командным духом, – отозвалась она.

– Сегодня смена программы. Работа с оружием ближнего боя. Если справишься – следующая неделя будет интересной.

– А если не справлюсь?

– Не заметишь, как потеряешь интерес к провалам.

На плацу их уже ждали инструкторы. В стороне стояла Ингрид – та самая, чьи глаза были слишком внимательными, чьё молчание таило угрозу.

Что-то в Паулин просыпалось. Оно не спрашивало разрешения. Приходило само – тяжёлое, как жажда, как голод.

С каждым днём Ингрид смотрела на неё всё пристальнее. В её взгляде больше не было равнодушия – только ядовитый интерес.

– Думаешь, если командир тебя не ломает, ты стала особенной? – бросила она однажды. – Здесь не любят чужих, особенно тех, кто слишком старается.

– Тогда постарайся не попадаться мне под руку, – ответила Паулин. – Иначе это будет не спарринг.

– Посмотрим.

На следующей тренировке Лирхт не вмешался до последнего. Только когда Ингрид упала, тяжело дыша, а Паулин едва не вонзила кулак в её горло, он медленно подошёл:

– Ты учишься. Но если начнёшь наслаждаться этим – потеряешься.

Он ушёл первым. Паулин осталась стоять, чувствуя внутри злое, тихое и тёплое удовлетворение.

Той же ночью, когда сон не приходил, она вышла наружу. Воздух пах металлом и углём. У тренировочной площадки стоял Лирхт, проверяя оружие.

– Твоя ярость бьёт сильнее, чем я ожидал, – сказал он, не оборачиваясь.

– Я справляюсь.

Он посмотрел на неё внимательно, словно взвешивая не её силу, а место в чужом плане.

– Помни: ты здесь не из-за себя. Тебе дали шанс быть полезной. Не испорть его.

– Я не стану разменной монетой, – произнесла она твёрже, чем ожидала.

– Тогда докажи, что не ею родилась.

– А если окажется, что я не то, чего вы ждали?

Он посмотрел прямо в глаза:

– Тогда ты станешь кем-то другим. И мне придётся решить, что с тобой делать.

– Посмотрим, кто кого переделает.

Он убрал оружие и прошёл мимо, слегка коснувшись её плеча. Но Паулин ещё долго стояла одна, чувствуя, как внутри что-то меняется.

Необратимо.

Перед сном Паулин долго лежала, глядя в потолок. Ночь была тихой, но внутри неё бушевал хаос – эхо его слов всё ещё звучало в голове. Она не могла понять, чего именно боялась: потерять контроль или, наоборот, почувствовать, что быть слабо управляемой – это тоже выбор. Лирхт не приказывал. Он создавал пустоты, в которые хотелось шагнуть. Это злило её.

ГЛАВА 8. Дым без огня

На следующее утро Паулин вновь ушла на плац раньше остальных. В теле – остаточная тяжесть от ночного разговора. В голове – его голос, застрявший занозой.

Она тренировалась дольше обычного. Била жёстче. Слишком точно. Слишком злой ритм. Кто-то пытался начать с ней разговор – она отмахнулась. Двор был пустой, как будто весь мир обернулся к ней спиной.

После обеда она увидела, как Лирхт уходит со штаба в сторону оружейной. И не пошла за ним. Специально. Чтобы не думал, что тянет её за нитки.

Но к вечеру ярость, которую она разогнала по венам, вернулась.

Она снова стояла на дворе. Одна. Удар за ударом. Стук дерева о дерево. Слишком громко для вечерней тишины.

Шаги за спиной. Узнаёт их – но не оборачивается.

– Если бы воздух был твоим врагом, он бы уже подписал капитуляцию, – голос Лирхт ровный. И раздражающе спокойный.

Паулин продолжает бить. Сухо бросает:

– Если ты пришёл оценивать технику – ищи зрителей. Мне не нужно твоё мнение.

– Удивительно. А выглядит так, будто ты как раз ради него всё это делаешь.

Она резко замирает, разворачивается.

– Что?

– Всё это, – он лениво делает жест рукой, – гнев, демонстративная изоляция, вспышки на тренировках. Кричит «смотрите, я в порядке, даже когда разваливаюсь». – Знаешь, тебе бы на допросах работать. Такая чушь – с каменным лицом.

– Я не допросчик. Я наблюдатель. – Он делает шаг ближе. – И я предлагаю. Только тем, кто интересен.

Она вскидывает брови.

– «Интересен»? Это твой способ вербовать – выбивать гордость с намёками?

– Я не вербую. Ich prüfe nur, wer bellt – und wer wirklich beißt. Ты пока – только лаяла.

– Да пошёл ты.

– Считай, что это и была проверка, – он поворачивается, уходит. Без злобы. Спокойно, как будто это он только что победил.

Паулин остаётся одна. Злость кипит. Но под ней – раздражающее, липкое ощущение: он не ошибся.

*Ich prüfe nur, wer bellt – und wer wirklich beißt. (Я просто проверяю, кто лает – и кто действительно кусается.)

ГЛАВА 9. Граница огня

Следующее утро выдалось туманным. Серая дымка обволакивала плац и корпуса базы, как одеяло, скрывающее следы прошедшей ночи. В воздухе висел запах холодной ржавчины и угля, пропитавший кожу за ночь. Каменные плиты под ногами были сырыми, будто дышали влагой.

Паулин вышла на воздух раньше остальных. Она не спала – бессонница стала её постоянным спутником. Глаза резало от усталости, веки казались тяжёлыми, словно их пропитали свинцом. Но тело требовало движения, как будто искало на чём сорваться. Суставы хрустели при каждом взмахе, ладони саднило от напряжения.

Пока инструкторы ещё не появились, она уже отрабатывала удары – с такой яростью, что даже воздух, казалось, не успевал отступить. Каждый удар деревянного меча отзывался по рукам гулкой вибрацией, словно её собственная кость резонировала от боли. Онемевшие пальцы почти не чувствовали рукояти, но Паулин не останавливалась.

– Ты снова первая, – прозвучал за спиной голос Лирхт.

Она не обернулась. Горячее дыхание разрывалось в груди, как пар из раскалённого котла.

– Я просто не хочу ждать, пока кто-то решит, когда мне можно начинать жить.

Он встал рядом. Его шаги были тихими, но воздух вокруг будто сразу стал плотнее, тяжелее.

– Ты ждёшь боя. Но не все бои – снаружи.

– А внутри – что? Самосожжение?

– Внутри – самое трудное. Но и самое нужное.

Она наконец повернулась. Его взгляд был спокойным, почти равнодушным, но в этом спокойствии чувствовался укор, как в холоде стального клинка, приложенного к шее.

– Я не хочу быть частью чьего-то плана, – выдохнула она. Губы пересохли, голос дрогнул на последнем слове. – Но если быть куском оружия – это единственный способ выжить, пусть. Только я выберу, куда ударить.

Он кивнул. Легко. Без улыбки. Он подошёл ближе, и в какой-то момент его рука скользнула вдоль её руки, до самого запястья – будто проверяя, выдержит ли она этот контакт. Пальцы обожгли кожу, оставив ощущение, будто не касались, а оставляли клеймо. Это было не прикосновение – это было утверждение: он знал, что может приблизиться так близко, и она не отступит. Не в этот раз.

– Хорошо. Тогда ударь.

Она не поняла, то ли это был вызов, то ли метафора. Но больше слов не потребовалось. Он шагнул назад, но прежде чем отступить, задержался на долю секунды. Между ними осталось полшага. Достаточно, чтобы почувствовать дыхание друг друга. Паулин уловила лёгкий запах кожи, металла, едва ощутимый, но почему-то цепляющий. Он ушёл, снова оставив её – но не совсем, не полностью. Как всегда. И уже не так.

Паулин долго стояла в одиночестве. Её руки дрожали, но не от страха. От предвкушения. Меч в пальцах казался живым, как будто готов был сам рвануться в бой. Она знала – что-то меняется. Она уже не просто беженка. Не просто солдат. Чтото рождалось в ней, и это было опаснее всего, что она знала до сих пор.

ГЛАВА 10. Вивьен и король

Зал был тёплым, обволакивающим. Воздух пах корицей, ладаном и вином. На стенах мягко колыхались тени от свечей, золотая ткань балдахина сползала с потолка, создавая иллюзию кокона.

Вивьен лежала, полунакрывшись простынёй, её волосы – тщательно расчёсанные служанками – расплывались по подушкам, как пролитое золото. На губах остался след вина, кожа поблёскивала от масел. Она выглядела безупречно. Искусно. Почти неживой.

Король сидел у края постели, налитый бокал в его руке оставался нетронутым. Его взгляд скользил по её телу, но в нём не было желания – только скука, усталость и некое раздражённое безразличие.

– Ты слишком красива, чтобы быть интересной, – сказал он, устало потягивая вино, наконец. – В этом всё твоё проклятие, Вивьен.

Она не ответила. Плавно повернулась на бок, вытянула руку и коснулась его колена. Его тело не дёрнулось. Как статуя. Как будто он был вырезан из воска.

– А ты слишком царственен, чтобы быть живым, – прошептала она.

Он усмехнулся.

– Шион всё ещё заставляет тебя играть в куклу? Или ты сама себе придумала роль?

– А разве есть разница?

Он посмотрел на неё. Долго. Медленно. Потом наклонился и почти поцеловал, но не дотронулся. Его губы зависли в сантиметре от её.

– Если бы ты родилась мужчиной… ты была бы врагом, которого стоило бы уважать.

– А так? – её голос дрогнул.

– А так – ты красивая улитка. С золотым панцирем и пустотой внутри.

Она отвернулась.

Позже, когда он уснул, разметавшись по шёлковым простыням, Вивьен осторожно встала. Тело двигалось грациозно, беззвучно. Она накинула халат и скользнула в гардеробную. Из-под складок платья достала тонкий шёлковый свиток, вложила туда крошечный клочок бумаги – не более фразы – и зашила в подол.

Вернувшись, она ещё минуту смотрела на спящего короля. Его дыхание было тяжёлым, ровным. Он не проснётся.

Она улыбнулась – с тем спокойствием, какое бывает у тех, кто знает: их оружие не меч, а язык. Их сила – в молчании. В повиновении. В сведении к нулю всего живого, пока не останется только маска.

– Ты бы удивился, если бы знал, для кого я работаю, – прошептала она, опускаясь обратно на подушку.

И в этой фразе не было страха. Только расчёт. И лёгкая усталость.

ГЛАВА 11. Старая кровь

Библиотека, в которую ступала только Шион, напоминала склеп – запах пыли, сухих чернил и древнего дерева. Здесь стены знали больше, чем половина живущих при дворе. И именно сюда она велела принести свиток.

Ткань была сшита неумело. Кто-то делал это на ощупь, в спешке. Она распорола шов тонким кинжалом, извлекла крохотный листок и развернула. Один взгляд – и губы дрогнули в еле заметной улыбке.

Вивьен справляется. Игра продолжается.

Позже тем же вечером она вышла на двор, где уже ждал Лирхт. Он стоял, как обычно, неподвижно – будто был частью архитектуры.

– Твоя подопечная, – начала Шион, даже не взглянув на него, – больше не твоя. У меня есть план. Она может быть выдана замуж, вернуться в род, её простят. Всё, что от тебя требуется, – вернуть её.

– Твоя подопечная? – переспросил Лирхт. – Забавно слышать, как ты делишь собственность с таким апломбом.

– Не играй в циника. Ты знал, кто она. Я просто напоминаю: ты играешь не в ту сторону доски. Девочка – ключ.

– Ключ к чему? К твоим иллюзиям о порядке?

Он наконец посмотрел на неё. Взгляд – как острие ножа. Ровный. Не дрогнул ни на слове.

– Она останется. Здесь. Под моим контролем. И если ты попытаешься сунуться – я забуду, что ты когда-то была союзником.

Шион скрестила руки.

– Ты слишком упрям, чтобы признать очевидное.

– А ты – слишком стара, чтобы признать, что теряешь контроль.

На миг между ними повисла тишина. Потом Шион коротко кивнула.

– Тогда посмотрим, кто окажется прав.

Она ушла, её мантия шуршала, как змея в сухой траве.

Лирхт остался. Один. И впервые за долгое время в его взгляде появилось сомнение.

ГЛАВА 12. Грани

Тренировка закончилась позже обычного. Вечер подкрался незаметно, расплескав серые тени по стенам двора. Паулин стояла у мишеней, руки дрожали от усталости, пальцы едва держали клинок. Казалось, всё тело состоит из синяков, боли и глухой злобы.

Лирхт появился, как всегда – без звука. Встал чуть в стороне. Не произнёс ни слова. Просто смотрел.

– Если ты пришёл посчитать, сколько раз я не попала в цель, можешь подождать утра, – пробурчала она, не оборачиваясь.

Он молчал. Потом подошёл ближе. Слишком близко.

– Ты раздражаешься, когда тебе не дают возможности доказать, что ты сильнее, чем есть. Как тогда, когда ты вытащила Ингрид из круга, хотя знала – добить было проще.

Ты не добила – потому что хочешь, чтобы тебя боялись, но не призналась в этом. Потому что ты всё ещё лжёшь. Даже себе.

– Я лгу? – Паулин развернулась резко. В голосе – ярость, в глазах – неуверенность.

– Постоянно. Ты хочешь остаться, но боишься привязаться. Ты хочешь, чтобы тебя признали, но делаешь всё, чтобы тебя ненавидели. Ты хочешь знать, что значишь для меня, но не выносишь ответа. Паулин почувствовала, как у неё в груди всё сжалось – будто эти слова ударили в самую глубину, в ту часть, которую она не разрешала себе трогать. Щеки налились жаром, сердце кольнуло, а пальцы невольно сжались в кулаки. Мысль вспыхнула: «А если он прав?» – и тут же сгорела в пепел стыда. Это было больнее, чем любой упрёк, потому что в ней отзывалась правда, которую она боялась услышать даже от себя самой.

Он говорил спокойно. Как анатом – о строении трупа. Как хирург – о разрезе.

Паулин отступила на шаг. Воздух между ними сгустился. Она пыталась найти, за что зацепиться – хоть за что-то в себе.

– А ты? Что ты хочешь, Лирхт?

Он приблизился. Глаза – как металл.

– Я хочу, чтобы ты перестала прятаться за чужой злостью и признала свою.

– Зачем? Чтобы ты мог ею управлять?

– Нет. Чтобы ты сама смогла.

Она отвернулась, но он не дал ей уйти. Рука легла на её плечо – не грубо, но твёрдо. Паулин замерла. Тело будто взбесилось – сердце билось в горле, ладони вспотели, дыхание сбилось.

– Ты думаешь, я играю с тобой? – его голос стал ниже, почти интимным. – Если бы я хотел сломать тебя – ты бы уже лежала в пыли. Но мне интересна та, кто встаёт. Снова и снова.

Она не выдержала. Что-то внутри сорвалось – истерично, нерационально. Оттолкнула его, но не с силой – с болью, с тем захлёстом эмоций, что приходит перед срывом. Грудь вздымалась тяжело, как после бега. В глазах заблестело – не от слёз, от безумия, что ползло изнутри. Губы дрожали. Паулин хотела закричать, ударить, исчезнуть – всё сразу. Это было не просто отчаяние. Это было нечто иное. Нечеловеческое. Лирхт нахмурился. Он не понимал, откуда такая реакция. Списал на нервы. На юношеский бунт. На гормоны. Он не знал, что тело Паулин в эти секунды медленно, но верно начинало менять себя. Незаметно. Но необратимо.

– Прекрати. Ты лезешь под кожу, ты выворачиваешь меня. Я не знаю, кем ты меня видишь – но я не та. Я не хочу быть ею.

Он шагнул назад.

– Но ты уже ею стала. И чем быстрее ты это примешь, тем меньше крови потратишь.

– Ты… – голос Паулин дрогнул. Она не договорила. Слёзы, рвущиеся изнутри, будто заглушили слова. – Ты не имеешь права говорить так, будто знаешь меня. Тебе просто удобно, чтобы я молчала и подчинялась!

Она ударила его кулаками в грудь – не сильно, но с отчаянием того, кто больше не знает, куда деть себя. Раз, второй…

Вместо того чтобы отступить, Лирхт резко поднял руку – не в ярости, но в контроле. Его ладонь чётко, отточенно ударила её по щеке. Не с силой, способной сломать, но с резкостью, способной остановить.

– Приди в себя, – сказал он. Глухо. Без ярости. Как диагноз. Как пощёчина реальности.

Паулин замерла. Щека вспыхнула жаром, будто кожу опалили. Несколько секунд – и в глазах защипало. Слёзы вырвались, предательски. Она развернулась, не выдержав его взгляда, и побежала прочь, почти вслепую, сквозь двор, в ночь, которая не скрывала – а обнажала. Тени за её спиной вздрогнули. Камень под ногами казался зыбким.

Она бежала – не от Лирхта. От себя. От того, во что превращалась.

ГЛАВА 13. Союз крови

Покои, принадлежавшие дому Райнильд, утопали в полутьме. Комнаты были обставлены со вкусом, но сдержанно: много дерева, приглушённые цвета, толстые ковры, глушащие шаги. За массивным столом сидел мужчина средних лет – Альбрехт Райнильд, представитель рода, чьё влияние доходило до самых отдалённых провинций. У него были руки земледельца, взгляд торговца и осанка полководца.

Перед ним – Шион. Мантия цвета горького шоколада спадала с её плеч, взгляд был твёрд. Они сидели не как старые знакомые. Они сидели как дипломаты. Люди, чьи слова могли сдвинуть границы мира.

– Ты уверена, что это не вызовет раскола? – спросил Альбрехт, глядя в окно, за которым плыли тяжёлые облака.

– Наоборот, – ответила Шион. – Это создаст новую расстановку. Пока Альвескарды считают вас союзниками, мы объявим помолвку Паулин и твоего племянника. Тихо. В рамках "восстановления старых связей". Они не смогут возразить – формально это наш внутренний вопрос.

– А когда правда всплывёт?

– Тогда уже будет поздно. Райнильд, Бернсайд и Ленц станут единым фронтом. Если Альвескарды попытаются выступить, они останутся одни против троих. Их влияние не выдержит такой конфигурации. А если согласятся – мы получим мир. На наших условиях.

Альбрехт потёр подбородок.

– И ты думаешь, Лирхт просто сдаст Паулин?

– Он горд. Но у него нет альтернатив. Она уже на его территории, и если он объявит, что держит её силой – получит обвинения. Он будет вынужден либо отпустить, либо признать свои намерения. В обоих случаях – проигрыш.

– Ты уверена, что она не сбежит?

– Она не знает. Её держат в неведении. Но когда правда откроется, она будет стоять перед выбором. Мы подскажем ей, какой выбор – спасительный.

Альбрехт вздохнул. Его пальцы вновь легли на кубик янтаря. Он не любил хитрых игр. Но сейчас не было другого пути.

– Ладно. Пусть будет свадьба. Но если всё пойдёт не по плану…

– Мы сыграем другой. У нас есть за что держаться. У них – только тьма.

Он кивнул.

И в этот момент было заключено не соглашение, а замысел. Молчаливый, изящный и опасный. Такой, что перед ним склоняются даже старые союзы.

ГЛАВА 14. Вкус

Паулин не спала уже вторые сутки. Сначала бессонница, потом тревога, потом ярость – волнами, одна за другой. Теперь же – пустота. Холодная, вязкая, как болотная вода, но… праздник?

Выходной день на базе – событие, почти мифическое. Солдаты вели себя как дети, сбежавшие из заточения: смех, карты, бар, дешёвый табак. Город встретил их неохотно – но и без враждебности.

Паулин шла рядом с остальными, но будто сквозь дымку. Она не пила. Почти. Но когда бокал оказался в её руке – и второй, и третий – голова стала лёгкой, как после удара.

Они были в баре: шум, теснота, пыль. Кто-то смеялся слишком громко. Ингрид флиртовала с каким-то офицером. Лирхт где-то на заднем плане.

Паулин вышла на улицу. Одна. Воздух был острым, как иглы.

Она не заметила, как за ней увязался мужчина. Обычный. Слишком обычный. Пьяный, липкий, навязчивый.

– Милая, ты куда?..

Она не ответила. Пошла быстрее. Он – за ней. Потом – хватка. Плечо. Прижимает к стене. Слова бессмысленны.

И тогда что-то оборвалось. В ней. Или в мире.

Она не помнила, как развернулась. Как вонзила ему что-то в горло – был ли это нож, обломок стекла или просто рука – не имело значения. Кровь хлынула.

Он упал. Она нависла над ним.

Губы коснулись шеи. Вкус – горячий, солёный, медный. Её тряхнуло. Жар в груди. Вкус – как истина. Как вспышка.

– Что я… – прошептала она и отпрянула.

Она бежала. Через улицы, через сумрак, обратно – в казарму. Слёзы, паника, дрожь.

Позже. В переулке. Тело уже нашли. Ужас. Паника. Один из патрулей звал медика.

Лирхт стоял, смотрел на тело. Молчал. Раны – неестественные. Пальцы выломаны. Глаза – пустые. Как будто на него охотились.

– Маньяк, – произнёс кто-то. – Слишком чисто. Слишком жестоко.

Он не ответил. Только смотрел. Долго. Как будто знал, что это не просто убийство. И не просто жертва.

ГЛАВА 15. Дно

Следующее утро начиналось, как всегда, со строевых выкриков и металлического лязга оружия. Но Паулин не вышла вовремя. Она опоздала.

Когда всё же появилась на плацу – с растрёпанными волосами, в мятой форме, с мутным взглядом и запахом дешёвого вина – все замолчали.

– Да уж, – пробормотала Ингрид, отводя глаза.

Паулин встала в строй. Пошатываясь. Смешки. Кто-то шепчет. Но она не слушает. Она смотрит в точку перед собой, и эта точка качается.

Лирхт вышел на плац. Его взгляд был ледяным. Он не кричал. Он даже не ускорил шаг. Просто шёл – медленно, как приговор.

– Паулин. Шаг вперёд.

Она шагнула. Шатко. Неуверенно.

– Посмотри на себя, – его голос был низким, жёстким. – Грязная. Пьяная. Упадочная тень самой себя. Это форма? Это ты, воин? Или жалкое оправдание?

– Я… – начала она, но голос сорвался.

– Закрой рот, – резко сказал он.

Молчание ударило по плацу сильнее любого выкрика.

– Ты позоришь не только себя. Ты позоришь меня. Мою часть. Мой выбор. – Он подошёл ближе. Настолько близко, что она чувствовала тепло его кожи. – И если ты пришла сюда умирать – скажи прямо. Я не люблю играть с дохлыми солдатами.

Паулин задрожала. В груди что-то сжалось – страх, стыд, злость. Её дыхание участилось. Под веками защипало.

– Я вас ненавижу, – прошептала.

– Врёшь, – бросил он. – Ты ненавидишь себя. Меня ты боишься.

И тогда он ударил. Не пощечина. Резко. Сухо. В лицо. Не сломав. Но сбив дыхание.

– Приди в себя, – сказал Лирхт. – Или я сам выжгу из тебя всё, что осталось от жалкой пародии на силу.

Паулин стояла, ошарашенная. Лицо горело. Глаза – в слезах. Она не плакала. Не позволяла. Но они текли. Медленно.

Что-то внутри сорвалось с цепи. Трещина, спрятанная так глубоко, что она сама о ней забыла, теперь пульсировала болью в груди.

– Вы не понимаете… – её голос сорвался. – Это… это не я. Я не знаю, что со мной.

Лирхт смотрел без выражения. Холодно. Словно всё это – плохая сцена, и актриса забывает текст.

– Тогда тем более – убирайся. Пока ты не навредила кому-то ещё.

Его слова вонзились, как лезвие.

– Вон с плаца.

Она пошла. Не помня, как. За спиной снова начались команды. Жизнь продолжалась. Только она – больше не была её частью.

Она дошла до казармы, захлопнула за собой дверь и разрыдалась. Беззвучно, в подушку, до хрипа. Это была не просто слабость. Это была трещина, в которую начал просачиваться кто-то другой. Что-то другое.

Но Паулин уже не знала, где кончается она – и где начинается оно.

ГЛАВА 16. Попытка

Прошло три дня. Лирхт не приближался. Ни слова. Ни взгляда. Ни намёка, что он вообще помнит её существование. Это было хуже, чем наказание.

Паулин медленно приходила в себя, но внутри всё было разбито. Злость пульсировала в венах. На Лирхт. На себя. На это место. Она больше не могла оставаться здесь. Не после всего. И не после того, что чувствовала внутри.

Ночью она решилась. Не из-за плана – из-за импульса. Из-за желания дышать. Хоть раз – по-настоящему. Свобода, пусть даже за ней последует смерть.

Она накинула плащ, спрятала нож в голенище и, когда караул сменился, вышла через задний проход кухни. Прошла за ангар, перелезла через ограду, порвав ладони. И побежала. Лес встретил её сыростью, запахом коры и гниющих листьев.

Она бежала до тех пор, пока дыхание не перехватило горло. Потом – просто шла. Среди деревьев, среди теней. Там, где не было приказов.

Вдруг взгляд зацепился за что-то странное между корней. Кусок металла. Овал. Обитый ржавчиной люк. Старинный. С гербом. Полускрытый мхом.

Сердце застучало чаще. Она присела, провела пальцами по краю. Попыталась его приподнять – крышка не поддавалась.

И в тот момент, когда она уже собиралась надавить сильнее, за спиной раздался голос:

– Интересно, куда ты собралась?

Она замерла. Повернулась медленно.

Лирхт. Его лицо было закрыто капюшоном, но глаза – горели. Не гневом. Яростью.

– Я… – начала она, но слов не было.

Он подошёл ближе, без спешки.

– Знаешь, что хуже всего в беглецах? – Его голос был низким. – Они не умеют думать дальше следующего дерева.

– Я просто… —

– Ты просто что? Решила, что можешь исчезнуть? После всего, что натворила? После того, как тебе дали второй шанс?

– Это не… Я не хотела… – Она запнулась. Люк был за её спиной, как уличение.

– Тогда в следующий раз думай, прежде чем бежать в лес, где каждый корень может быть ловушкой. Или… чем-то хуже.

Он шагнул к ней. Она – назад.

– Ты не знаешь, что под этим люком. И слава богам, пока не знаешь. – Его голос стал жёстким. – Возвращаемся. Сейчас.

Паулин сжала кулаки.

– Я не вернусь просто так. Не после всего.

– Тогда я тебя утащу. На себе. Как дикого зверя.

Он не шутил. Это было видно по глазам.

Она отвернулась и пошла первой. Медленно. Через кусты. Через ветки. Он следовал за ней, не произнося ни слова.

Когда они вернулись на базу, её заперли в казарме. Без допросов. Без объяснений. Только замок и тишина.

Но Паулин уже знала: за этим люком – не просто тайна. Что-то, что Лирхт хочет скрыть даже от неё. И теперь она будет искать способ вернуться туда. Не ради побега.

А ради правды.

ГЛАВА 17. Дым и золото

Особняк Альвескардов утопал в полумраке янтарных ламп и запахе дорогого табака. Высокие окна скрывались за тяжёлыми портьерами, на резных столиках стояли бутылки с выдержанным бренди, в стаканах отражались отсветы пламени из камина. Здесь редко говорили громко. Здесь привыкли договариваться. Или приказывать.

Лирхт сидел в глубоком кресле, полуразвернувшись к огню. Его взгляд был прикован к языкам пламени, но мысли были далеко за пределами комнаты. Напротив – двое мужчин в чёрном. Советники. Старшие из рода. Их лица были скрыты тенями, но голос одного из них прорезал тишину:

– С ней нужно что-то решать. Девчонка неуправляема.

– Она создаёт нестабильность, – подал голос второй. – В лагере говорят. А в войне слухи опаснее шпионажа.

Лирхт молчал. Он плеснул себе бренди, отпил. Горечь была приятной.

– Паулин не обычная бунтовщица, – сказал он наконец. – Она… аномалия.

– Или угроза, – отрезал первый. – Ты держишь её рядом – и это подрывает твой авторитет. Шион уже строит свои планы. Она хочет вернуть девчонку. Официально.

– Выдать её замуж? – Лирхт усмехнулся безрадостно. – Под маской примирения? И передать троим домам то, что может изменить исход войны?

Советники обменялись взглядами. Один наклонился вперёд:

– Если она не подчинится – ты потеряешь её. Или сам уничтожишь. Такова цена. Либо союз, либо кровопролитие.

Лирхт встал. Подошёл к окну. Отодвинул портьеру. Снаружи – ночь. Покой, которого не было нигде.

– Я приму решение. Когда сочту нужным. Не раньше.

– Тогда надейся, что Шион не опередит тебя. Она слишком долго молчит. А молчание – худший предвестник войны.

Они ушли, оставив его с бокалом и тенью на лице. Пламя плясало в камине, отбрасывая красные отблески на гобелены.

А в висках Лирхт стучало только одно: если Паулин – не пешка, то кто она? И сколько времени у него, прежде чем она сама захочет узнать это?

ГЛАВА 18. Волчий след

Утро в дипломатическом крыле особняка Альвескардов началось без приветствий. Воздух, словно натянутый канат, был готов звенеть от первого слова. За овальным столом сидели делегаты дома Рейнильд – в тёплых, мягких тканях, пахнущие настоями и влажной древесиной. Напротив – представители Альвескардов, как выточенные из обсидиана.

Лирхт вошёл последним. Его шаги были неспешны, но от них холодом тянуло по мраморному полу. Он не сел. Он встал у окна, спиной к собранию.

– Мы готовы предложить стратегический удар по остаткам Бернсайд и Ленц, – начал один из старших Альвескардов. – Быстрый, жёсткий. Без пощады.

Рейнильд выждали, прежде чем ответить. Один из них, мужчина с аккуратно убранными в платок светлыми волосами, сложил руки:

– Это предложение… противоречит духу нашего союза. Мы говорили о сдерживании. О мире, а не о резне.

– Резня – это то, что будет, если мы позволим им перегруппироваться, – хрипло отозвался другой Альвескардский советник. – Они выжидают. Мы не должны дать им время.

– Или вы боитесь, что они обратятся против вас? – спокойно спросил представитель Рейнильд. – Боитесь, что Паулин окажется не той, кем вы её считали?

Тон стола изменился. Пауза. Стало слышно, как потрескивают фитили в настенных лампах.

– Паулин – временный элемент, – отрезал Лирхт, не поворачиваясь. – А вы – слишком долго находитесь между берегами. Нам нужно знать: вы с нами или с теми, кто вас сожжёт, как только окрепнет.

– Мы не позволим собой манипулировать. – Тот, что с платком, чуть наклонился вперёд. – Мы союзники, Лирхт. Не наёмники.

– Тогда докажите. Согласуйте удар. Или подайте заявление о нейтралитете. – Его голос не повысился, но зал будто стал уже. – Иначе вы нам не союзники. А декорации.

Молчание длилось слишком долго.

Когда Рейнильд поднялись и покинули комнату, ни один из них не обернулся. Только их запах – мёд, сосна, холодная вода – задержался в воздухе, как тень после удара.

Лирхт медленно повернулся, глядя на закрытую дверь.

– Они идут ва-банк, – проговорил он.

– Или в тупик, – буркнул один из советников.

Но Лирхт уже знал: если они выйдут из-под контроля – крови будет больше, чем на всех знамёнах вместе взятых.

ГЛАВА 19. Первый удар

Слухи распространялись быстрее официальных вестников. Уже через сутки после дипломатической встречи, в северном секторе базы Альвескардов вспыхнули три пожара. Никакой паники – только напряжённая слаженность в тушении, но дым осел в стенах, в глазах, в словах. Утром в зале совета пахло гарью и вопросами.

Лирхт стоял у карты. Метки – линии – зацепки. Он молчал, пока тактик делал выводы.

– Это не нападение. Это предупреждение. Они знают, как надавить. Не ломают стены, жгут воздух.

– Слишком чисто, чтобы быть случайностью, – заметил один из советников. – Но обвинить нельзя. Ни прямого следа.

– Рейнильд? – спросил кто-то, не глядя.

Тишина ответила первой.

Позже, в прохладном коридоре между залами, Лирхт пересёкся с Марко Райнильдом. Без охраны. Без свиты. Только лицо – постаревшее, как будто за ночь.

– Мы по-прежнему держим союз, – произнёс Марко, не приближаясь. – Но то, как ты ведёшь эту игру… ты ставишь нас на край.

– Вы сами выбрали путь между кострами, – отрезал Лирхт. – Не жалуйтесь на ожоги.

– Ты не знаешь всего, – сдержанно отозвался Марко. – Шион движется. Мы держим равновесие. Если ты дёрнешь слишком резко – вся конструкция рухнет.

Лирхт не ответил сразу. Он смотрел в лицо, но видел другое: гравюру за спиной Марко. Четыре знамени. Одно – будто уже тускнело.

– Контроль теряется по кускам, – сказал он. – Но ответ всё равно будет цельным.

Марко не стал спорить. Только кивнул, чуть слишком резко, и ушёл, не оборачиваясь.

К вечеру того же дня трое младших офицеров, связанных с домом Рейнильд, исчезли с базы. Следов не осталось. Только пустые комнаты и закрытые двери.

И впервые за долгое время в штабе прозвучало слово, которое все избегали – не как обвинение, а как предчувствие: раскол.

ГЛАВА 20. Сломать равновесие

Комнаты резиденции Бернсайд не знали ни пыли, ни беспорядка. Даже ночь здесь ложилась на шёлковые портьеры аккуратной складкой, как прислужница с идеальной осанкой. Но сегодня тишина не была покоем. Она звенела.

Шион стояла у длинного стола, на котором были разложены дорожные пергаменты, личные письма и амулеты – её обереги на важные поездки. Её пальцы, обычно безукоризненно спокойные, дрожали над сургучом.

– Слишком долго, – произнесла она, не оборачиваясь. – Я ждала слишком долго.

Слуга за её спиной молча кивнул. Он знал: когда Шион говорила вслух, она обращалась не к нему, а к самой себе, или, быть может, к тем, кого уже нет в этом мире.

В дверях появился Марко Райнильд. Он вошёл без приглашения – старые договоры позволяли. Но лицо его было жёстким, как шаг солдата в храме.

– Ты собираешься? – спросил он.

– Я иду за ней, – спокойно ответила Шион.

– Ты уверена, что это правильно? Твои действия могут быть расценены как вмешательство. Нарушение баланса.

Шион подошла к сундуку с личными знаками, вытащила кольцо с эмблемой Бернсайд – змею, впивающуюся в собственный хвост. Она надела его без колебаний.

– Баланс уже нарушен. Я не позволю Альвескардам забрать то, что принадлежит дому. Паулин – не их. Она – наша. И если ради этого придётся рискнуть… я приму риск.

– Даже если это будет означать войну? – голос Райнильда стал ниже.

Шион посмотрела на него в упор.

– Даже если это будет означать, что равновесие никогда не было настоящим.

Она подошла к столу и провела пальцем по краю карты, указывая на территорию между базой Альвескардов и северной дорогой.

– Я поеду не к ним. Я поеду туда, где она может быть. Где они её прячут. И если встречу Лирхт – он получит ответ не как командующий, а как мужчина, что не умеет отпускать то, что не его.

Марко молчал. Потом тихо произнёс:

– Тогда пусть твоя дорога будет короткой. И пусть небо выберет, кого оно осенит.

Шион кивнула. И, не оборачиваясь больше, велела:

– Оседлать лошадей. Я выезжаю на рассвете.

Звук её шагов по мрамору был сухим, уверенным, как обещание кары. И только слуга, закрывший за ней дверь, понял: в этот раз Шион не просто отправляется в путь. В этот раз она собирается вернуть власть.

ГЛАВА 21. Ночь без права на сон

База спала, но не замерла. За стенами казармы скрипели металлоконструкции, где-то за дальним ангаром глухо лаяли псы, а в воздухе витал запах раскалённого железа и табака. Над пустым плацем дрожало тепло фонарей.

Паулин не спала. Она вышла на балкон над казармой – без формы, в тонкой рубашке, босиком. Ночь пронизывала до костей, но она не чувствовала холода. В пальцах – зажата сигара, взятая у интенданта, забытая, неприкуренная. Её рука дрожала – не от страха, от тяжести. Последних дней. Последних слов.

– Ты вымоталась, – раздался голос позади. Лирхт. Спокойный, ровный, но не отстранённый.

Она обернулась. Он стоял в дверях, тоже не в форме. Простая чёрная рубашка, рукава закатаны до локтей. Его тень вытягивалась вдоль стены.

– Спишь тоже в строевом темпе? – отозвалась она.

Он не улыбнулся. Только шагнул ближе.

– Ты убегаешь, – тихо сказал он. – Но только внутрь. А там теснее.

Она не ответила. Поставила сигару на камень и прижала ладони к перилам.

– Иногда мне кажется, – выдохнула Паулин, – что я сгорю изнутри раньше, чем эти войны доберутся до нас.

Он подошёл вплотную. Не касаясь. Только дыхание – ближе, чем слова.

– Горят не те, кто слабы. А те, кто не умеют отпускать. – Лирхт смотрел на неё так, будто разглядывал трещины в доспехе.

– Или тех, кого не отпускают. – Голос её сорвался, хриплый. – Ты же держишь всех на поводке, правда?

Он протянул руку и положил её на её запястье. Не крепко. Просто – ощутимо. Как метка.

– Скажи, если захочешь, чтобы я отпустил. – Тихо. Почти беззвучно. Но в этом молчании пульсировал выбор.

Паулин не двинулась. Её плечи дрожали, губы чуть приоткрыты, как будто внутри неё боролись сразу все эмоции – и все были без слов.

– Не говори мне, что всё это игра, – прошептала она. – Потому что я не знаю, где она кончается.

Лирхт молчал. Потом медленно провёл пальцами по её скуле, будто проверяя, не стеклянная ли она. Она не отстранилась. Только вцепилась в край перил, пока суставы не побелели.

– Тогда скажи, – сказал он, – что это не страх.

– Это ярость. – Её голос дрожал. – Это то, что не даёт мне умереть.

И тогда он поцеловал её. Без предупреждения. Без разрешения. Не как завоевание – как взрыв. Она ответила, потому что не могла не ответить. Потому что вся боль, вся сила, весь этот мрак внутри требовали выхода.

Они не говорили. Потому что любое слово разрушило бы этот шаткий момент.

Ночь приняла их в молчаливом сговоре. До рассвета оставалось слишком много времени – и слишком мало шагов между ненавистью и близостью.

Она не знала, когда уснула. Только то, как проснулась – от едва уловимого шороха. Простыня была смята, влажна. Сердце стучало в висках. Лирхт сидел у края постели, спиной к ней, в брюках, но без рубашки. Татуировка – нет, клеймо – на его шее была отчётливо видна. Тонкие линии, огонь, обвитый черепом. Символ Альвескардов.

Она села резко, как от удара. Её дыхание участилось, а во рту пересохло. Кровь на простыне – её кровь – багровым пятном говорила то, что она до конца не осознала: она была девственницей. Была. До этой ночи. До него.

Он повернулся. Его взгляд был спокойным. Слишком спокойным.

– Ты хоть понимаешь, с кем ты провела эту ночь?

– Нет, – прошипела она. – Нет, чёрт тебя побери, я не знала!

Она натянула одеяло, чувствуя себя обнажённой до костей. В буквальном и переносном смысле.

– Ты знал, что это значит. Ты… – голос дрогнул. – Ты знал, кем я была. И кем я теперь быть не смогу.

Он встал, не приближаясь. Затем коротко бросил, почти отчуждённо:

– Не делай из этого фарс. Ты сделала выбор.

– Я сделала выбор не зная, кем ты был, – прошептала она, – а теперь ты даже не скажешь мне, зачем.

Он подошёл к столу, взял с него простыню, аккуратно свернул – и, не сказав ни слова, вышел.

В зале штаба, где по утрам собирался совет, всё было готово к встрече. Свет от факелов отражался в полированных металлических чашах и картах. Шион, стоявшая у гобелена с гербом дома Бернсайд, повернулась к шагам.

Лирхт бросил на стол свёрток. Простыня развернулась, обнажая пятно крови на белом.

– Ты хотела доказательств, – сказал он. – Вот твоё.

Шион не дрогнула. Но взгляд её стал обжигающе ледяным.

За окном штаба мелькнули силуэты. Паулин, проходившая по коридору, замерла, уловив знакомые оттенки зелени и серебра на одеждах – цвета Бернсайд. Сердце застучало громче, в ушах зазвенело. Она резко метнулась к дверям штаба, не давая себе времени на раздумья.

Дверь распахнулась с глухим стуком, заставив всех в помещении обернуться. Внутри – Шион, женщины из её окружения, и разложенная простыня, как знамя между ними.

Глаза Паулин встретились с глазами Шион. Ненадолго. Но хватило и этого.

– Грязная девчонка, – прошипела одна из женщин.

Паулин словно окаменела. Слова ударили сильнее пощёчины, заставив сердце сжаться. Щёки вспыхнули, дыхание сбилось, как будто ей дали под дых. Взгляд её метнулся к Лирхту – на мгновение, дрожащий, полон ожидания. Но он не смотрел. Он даже не моргнул.

Пальцы Паулин судорожно сжались в кулаки. Она стояла в проёме, будто застыла между выбором – убежать или ринуться вперёд. В груди росла буря – унижение, гнев, боль. Но голос предательски молчал.

Никто её не окликнул. Никто не повернулся, чтобы сказать хоть слово в защиту.

Разговор между Шион и Лирхт продолжился, словно Паулин и не было в комнате.

Лирхт выдержал паузу, потом неспешно подошёл к Паулин и, глядя прямо в глаза, с язвительной полуулыбкой произнёс:

– Ну что, тебе понравилось? Или теперь не так вкусно, когда правда на вкус крови?

Она задохнулась. В теле всё сжалось. Он ткнул именно туда, где болело, с точностью хирурга. Сердце грохнуло, как барабан в бою. Она не могла дышать.

Он повернулся к совету:

– Прошу прощения. Просто хотелось убедиться, что девочка поняла, как работает взрослая жизнь.

Он не добавил больше ни слова. Не протянул руку. Не отвёл взгляд. Он просто прошёл мимо неё – и каждый его шаг отдавался в её груди, как удар.

Паулин осталась стоять в дверях. И на этот раз – ни один из них не обернулся.

Шион прошла мимо. Не задержав взгляда. Только коротко, отчеканено:

– Увлекательная партия. Но не последняя.

Она покинула зал, подняв голову. Лирхт остался. Молчаливый. Один на один с Паулин. Его глаза не выражали сожаления. Только спокойствие. И что-то ещё – хищное, почти довольное.

– Шоу окончено, – сказал он. – Можешь идти.

Паулин не сдвинулась. Только потом, когда он отвернулся, она прошептала:

– Ты использовал меня.

Он не обернулся:

– А ты дала себя использовать.

Эти слова стали последним, что она услышала, прежде чем выйти в коридор. Шаги её отдавались пустотой. А внутри – только пепел.

ГЛАВА 22. Пепел и стекло

Под лесом, укрытым от посторонних глаз, скрывался вход – массивный металлический люк, заржавевший по краям, но всё ещё надёжный. За ним – длинный, тускло освещённый коридор, вырубленный в камне. Его стены гасили звук шагов, как будто сами не желали быть свидетелями разговоров, что велись внутри. На нижнем уровне, где потолок терялся в полумраке, а стены были затянуты плесенью, царила тишина – гулкая, как в склепе.

Запах был специфическим: пепел, засохшие травы, что-то металлическое, приторносладкое. В воздухе плавали тени – не от факелов, но от чего-то более древнего.

Готье, старший брат Лирхт, стоял у каменного алтаря. Его пальцы в перчатках тщательно раскладывали серебряные инструменты: пинцеты, иглы, лезвия, чаши с осадком. Он был одет в чёрное, ворот застёгнут до подбородка, длинный халат алхимика покрыт руноподобными знаками.

– Она реагирует на стимуляторы с задержкой, – произнёс он, не оборачиваясь. – Это уже третий цикл, и ни одного скачка на пульсе. Ни одного прилива магеметрических колебаний. Ноль. Пустота.

На столе, в круге из старинных символов, лежала Люси. Её кожа – бледная, почти фарфоровая, с еле заметной пульсацией в венах. Глаза закрыты, губы посинели. Похожа не на девочку – на манекен.

Лирхт стоял чуть в отдалении. Он не приближался. Только смотрел. Сухо, сосредоточенно.

– Мы ошиблись? – спросил он наконец.

– Да. – Готье выпрямился. Взгляд – усталый, почти разочарованный. – Это не она. Сосуд пуст. Если в ней и была искра, то она давно угасла. Возможно, её подавили ещё в детстве. Возможно, она просто не та.

Он снял перчатки, бросил их на край стола.

– Нам нужен другой вектор. Сосредоточься на политике. На Паулин. В ней хоть и нет явных признаков, но дом Ленц… ты сам знаешь, что символы работают иначе. Иногда медленно. Иногда… скрытно.

Лирхт кивнул. Но в его глазах не было удивления. Только холодная фиксация. Как будто он и не надеялся.

– Тогда отпустим Люси? – коротко.

– Нет. – Готье покачал головой. – До конца цикла она должна оставаться под наблюдением. На всякий случай.

Он посмотрел в сторону. Пламя в лампе вздрогнуло.

– Паулин – идеальный политический рычаг. И пока она этого не понимает, она нам полезна.

Лирхт не ответил. Повернулся и вышел. Его шаги гасли в темноте, оставляя за собой лишь еле уловимое эхо.

А Люси лежала, не двигаясь. Беззвучная, ненужная. Как пустой сосуд, которому забыли дать имя.

ГЛАВА 23. Осколки планов

Комната, в которой находился лорд Альбрехт Райнильд, располагалась под лесным холмом. Узкий спуск вёл к подземному залу, где стены были отделаны камнем, а пол устлан коврами с гербами древних союзов. Звон факелов отражался от медных ламп, а в воздухе витал запах старого пергамента и влажной земли. Всё здесь говорило не только о древности рода Райнильд, но и о его стремлении к изоляции, контролю и тайной власти. Он перечитывал донесение, когда в зал вошла Шион.

– Не думал, что ты наберёшься дерзости приехать лично, – произнёс он, не вставая. – Значит, всё настолько плохо.

Шион прошла мимо слуг, откинула капюшон и остановилась у противоположного конца стола.

– Насчёт "плохо" – ещё решим. Но ты должен знать: Альвескард перешёл границы.

– Я бы удивился, если бы они вообще знали, что такое границы, – Альбрехт отложил перо. – Что на этот раз?

Шион выпрямилась:

– Паулин. Он взял её. Неофициально. Властно. Ты понимаешь, о чём я.

– Ты хочешь сказать… – Он приподнял бровь. – Она больше не девственница?

– Да. Он лишил её этого. И теперь ходит с этим лицом будто всё по плану.

Райнильд откинулся на спинку кресла, замер. Молчание повисло в зале. Потом медленно выдохнул:

– Потрясающе. Ты привела меня в этот цирк с полуиспорченной фигурой на доске. Как ты себе это представляешь?

– Не смей. – Голос Шион был тихим, но режущим. – Она до сих пор представительница. У неё кровь Ленц. И, несмотря на… это, она остаётся ключом.

– Не ключом. Разменной монетой, – усмехнулся он. – Ты знаешь, как к этому отнесутся мои приближённые? Если мы объявим её невестой, союзники поднимут вой.

Ты думаешь, Альвескард отпустит её, зная, что она уже «его»?

Шион шагнула ближе:

– Именно поэтому ты должен действовать. Сейчас. Пока он не предъявил её как трофей. Пока ты можешь сказать, что забираешь, чтобы спасти остатки порядка.

Альбрехт встал. Его фигура – высокая, сухая, но наполненная внутренней силой – нависла над столом.

– Ты хочешь заключить брак на фоне скандала. На фоне поражения. Без поддержки. Ради чего?

– Ради будущего, – резко сказала Шион. – Если мы позволим Альвескарду взять её полностью – морально, политически, физически – мы проиграли. Во всех смыслах. Даже если он не подаст это на совет.

Райнильд прошёлся по комнате.

– Ты всё ещё надеешься, что она станет Жрицей. Что пророчество сработает. Что из этой трагикомедии родится легенда. А если нет?

– Тогда у тебя будет повод свалить всё на меня. Как ты всегда мечтал.

Он остановился. Долго смотрел на неё. Потом устало рассмеялся.

– Ладно. Я объявлю помолвку. По договорённости. Неофициально – пока. Но если Альвескарды взорвутся – это на тебе. Полностью.

– Я это и так знаю.

– Надеюсь. Потому что ты только что сделала ставку на сломанную фигуру в надежде, что она – ферзь.

Шион сжала пальцы, но кивнула. Ивар снова уселся за стол и указал на дверь:

– Тогда действуй. Пока труп этой девочки не стал символом нового союза. Или нового провала.

Когда Шион ушла, Альбрехт остался в зале один. Несколько минут он молча смотрел в огонь. Потом, не оборачиваясь, произнёс:

– Всё слышал?

Из тени выступил молодой человек с тёмными волосами и резкими скулами. На нём был военный камзол без опознавательных знаков. Он молча кивнул.

– Тогда отправляйся. У тебя одна цель – выяснить, как далеко зашёл Альвескард. И если сможешь, подбрось ему приманку.

– Какую?

– Пусть он решит, что всё ещё держит ситуацию под контролем. Только тогда он раскроется.

Парень кивнул и исчез так же бесшумно, как появился.

Альбрехт поднёс бокал к губам и тихо усмехнулся:

– А ты пока играй, Лирхт. Играй в победу. До первой ошибки.

ГЛАВА 24. Ложные шаги

Скрытый агент Райнильдов, путешествуя под именем Матиас, прибыл в город с целью внедрения на внешние рубежи базы Альвескардов. Его легенда была простой – уцелевший наёмник с хорошей рукой и отсутствием прошлого. В гарнизоне на севере всегда были рады новым клинкам. И там, в пыльной казарме под чужим именем, Матиас начал внимательно наблюдать.

Он не стремился попасть в близость к Лирхту. Ему было достаточно выстраивать цепочку – от офицеров к командиру, от слухов к намёкам. Он знал: главные тайны редко звучат вслух. Их можно прочесть в жестах, в поведении, в том, кого не замечают.

Паулин, например, была заметна. Слишком заметна. Кто-то смеялся, кто-то замолкал при её появлении. Кто-то смотрел с завистью. Но были и такие, что косились, как на нечто опасное, чуждое. Матиас наблюдал. И ждал момента.

Вечером, в тот день, когда над базой поднялся густой туман, он заметил, как Паулин возвращалась поздно. Одна. С запачканным подолом. Она шла странно – не испуганно, не уверенно. Почти… голодно.

Он отступил в тень и сделал пометку на пергаменте:

«Нестабильна. Возможно, непредсказуема. Альвескард не контролирует её полностью».

С этого дня он стал охотиться уже не за Лирхт. А за её реакциями.

ГЛАВА 25. Намёк в огне

Два дня спустя Матиас вышел на улицу, когда один из младших офицеров сообщил о вечернем обходе в восточном секторе. Ночь выдалась тихой, но воздух был напряжён, как перед грозой.

Он заметил Лирхт и Паулин в арке склада. Она что-то говорила тихо, почти шептала, он отвечал коротко. При этом Лирхт стоял ближе, чем позволительно. Глаза Паулин блестели, в лице – злость, растерянность и то самое… внутреннее пламя.

Матиас, оставаясь в тени, наблюдал. Он бросил фразу рядовому:

– Интересный расклад, да?

– Кто? – не понял тот.

– Командир и новая. Слишком громкие взгляды, слишком тихие разговоры.

И когда на следующее утро в столовой кто-то пустил слух о "любовнице Лирхт", Матиас не стал говорить, откуда это пошло. Он просто отметил реакцию. Особенно Паулин.

Резкий разворот головы. Прикус губы. Напряжение в плечах. Он знал: она услышала. Значит, он нащупал слабое место.

Теперь оставалось только нажать.

ГЛАВА 26. Отголоски

С вечера база погрузилась в напряжённое, неестественное молчание. Погода выдалась глухой, ветер почти стих, оставляя после себя тягучую духоту. Офицеры разошлись по казарменным секторам, патрули сменялись как по часам. Всё выглядело спокойно – но Паулин чувствовала, как под кожей что-то ползёт. Как будто сама атмосфера знала: грядёт нечто, чего нельзя будет замолчать.

Ранее днём, проходя мимо командного балкона, она краем глаза уловила знакомые цвета. Зелёный. Изумрудный, переливающийся. Знамя Бернсайд. Или его тень. Не могла быть уверена – но сердце сжалось. Они здесь. За кем?

– Они нашли меня, – шепнула она себе.

Грудь сдавило. Сердце рванулось – и тут же ушло в пятки. Её дыхание стало рваным, паническим. Перед глазами вспыхнули образы: холодный тронный зал, приказы, заговоры. Она судорожно схватилась за косяк и зажмурилась. Бред. Наверное. Или нет.

К ночи она пошла в оружейный зал. Просто проверить баланс. Просто… держать в руках что-то острое. Уверенность возвращалась только с металлом.

Но у стены, будто из тени, вышел Лирхт. Он не носил парадной формы. Только тёмный, сдержанный костюм, и перчатки, запах которых Паулин знала слишком хорошо.

– Ты избегала меня, – сказал он, не спрашивая.

Паулин сжала рукоять меча сильнее, чем нужно.

– Я занималась делом. Как и велено.

Он подошёл ближе. Пауза. Взгляд – пронизывающий.

– Ты думаешь, это всё – совпадение? Что тебя оставили рядом только потому, что ты хороша в спарринге?

– Я знаю, что я инструмент, – ответила она резко. – Но хотя бы не декорация. Пока.

– Пока? – Он усмехнулся. – Ты хоть понимаешь, во что втянулась?

Она сделала шаг назад. Он – шаг вперёд.

– Хочешь снова сбежать? Или сломаться здесь, как тогда в снегу? Или, может, хочешь, чтобы тебя снова «пожалели»? – Его голос звучал насмешливо, но под ним что-то дрожало. – Скажи, Паулин, понравилось? Или ты ещё не решила?

Её щёки вспыхнули. Глаза – как сталь.

– Ты… – Она не договорила. Слова застряли в горле.

– Я дал тебе выбор. Но ты решила, что можешь управлять. Что победила. – Он сделал жест рукой, будто подчеркивая абсурдность.

– Потому что впервые почувствовала, что жива. – сорвалось с неё. – Пусть даже на миг. Пусть даже в тебе.

Молчание. Он смотрел. Она – дышала тяжело. И в этот момент он сделал то, чего не ожидала: резким движением схватил её за руку и притянул ближе.

– Не смей делать из этого драму. – Его голос был твёрд. – Это было между нами. Только между нами. Пока ты не решила, что теперь можешь кричать.

– Я не кричу. – Но глаза её предали. Слёзы уже подступали.

– Тогда замолчи. – И он отпустил. Резко. Почти с отвращением.

Паулин пошатнулась. Сделала шаг назад. Потом – ещё один. Спина ударилась о полку.

– Ты… использовал меня.

– А ты думала, это любовь? – Он усмехнулся холодно. – Маленькая наивная девочка.

И тогда она заметила – через окно за его спиной мелькнула знакомая фигура. Изумрудный силуэт. Кто-то из Бернсайд. Она вздрогнула, но Лирхт этого не заметил. Он уже отвернулся, поправляя перчатку, как будто она была ничем. Как будто они – ничем.

Дверь распахнулась – в зал вошёл офицер, держа в руках пергамент. Лирхт вырвал его и прочёл. Его лицо исказилось.

– Поздравляю, – процедил он, взгляд ледяной. – Кажется, ты не зря красовалась перед окнами.

Он резко схватил Паулин за горло, притянув к себе.

– Знаешь, что здесь написано? – прошипел он. – Райнильд и Бернсайд объявляют помолвку. Ты, Паулин, станешь женой наследника лорда Альбрехта. Объединение домов. Мир на крови. На твоей крови.

Она захрипела, но не сопротивлялась. Глаза её расширились от ужаса.

Он оттолкнул её, и она упала, ударившись спиной о стену.

– Ты довольна? Или тебе и этого мало?

Он бросил письмо рядом, развернулся и вышел, громко захлопнув за собой дверь.

Паулин тяжело дышала. Потом, шатаясь, поднялась и кинулась вслед за ним в коридор.

– Подожди! Лирхт! – Она догнала его на лестнице. – Что мне теперь делать?! Я не хочу этого брака! Не хотела никогда! Именно поэтому я тогда и сбежала…

Он остановился, но не обернулся.

– Значит, плохо прячешься. И ещё хуже выбираешь, кому верить. – Его голос стал ниже. – Ты сама позволила им это разыграть. Или мне напомнить, в чьей постели ты была, когда всё это случилось?

– Не смей… – Её голос сорвался. – Я не знала. Я правда не знала…

– А теперь – поздно. – Он шагнул дальше по лестнице. – Добро пожаловать в политику, Паулин.

Она осталась стоять на ступенях. Бледная, дрожащая. Руки – в кулаки. Грудь – сжата. Боль. Ярость. И ощущение, что её жизнь снова ускользает, только теперь – с неё самой содрали кожу.

И больше не осталось, за что можно спрятаться.

ГЛАВА 27. Пир на крови

Король Ауренталя был человеком, который никогда не упускал возможность превратить хаос в повод для парада. Тем более, если это касалось объединения великих домов. Новость о помолвке Паулин Ленц и наследника рода Райнильд была встречена в столице с ликованием – или, по крайней мере, с тем, что должно было его изображать.

Военные и аристократы, дипломаты и наймитские головы – все получили приглашение. Очередной бал был назначен на конец недели, и готовился с размахом: занавесы из бархата, золотые орнаменты, фонтаны с вином и яствами, привезёнными с далёкого юга.

Паулин узнала об этом за утренним построением, когда гонец вручил Лирхт письмо с гербом короля. Она стояла в строю, спина прямая, взгляд перед собой – и всё равно почувствовала, как её желудок скрутило.

А спустя несколько часов, когда её шаги привели в лазарет под предлогом пореза, Паулин в который раз за день зажмурилась над раковиной.

– Всё хорошо? – спросил проходящий мимо фельдшер, но она только кивнула и утерла губы рукавом.

Нет, всё было не хорошо.

Тело начинало вести себя иначе. Грудь ныла, словно от синяков, и тошнота приходила волнами – особенно по утрам. Мысли путались. Она не могла себе позволить панику. Не сейчас. Но внутри уже сжималось подозрение.

"Нет. Это… невозможно."

Она попыталась отмахнуться, но инстинкты не обмануть. После всего. После него. После той ночи. Она вспоминала его кожу, его голос, его глаза. И проклятую простыню, брошенную перед Шион с той усмешкой, которой нельзя было простить.

Теперь – бал. Теперь – помолвка. Теперь – она.

Позже в тот же день Паулин была назначена на вспомогательное дежурство в кухонном блоке. Это было нечасто, но случалось – как способ "вписать" представителей младших отрядов в рутину базы. Её поставили нарезать овощи, но резкий запах лука и кипящей телятины ударил, как пощечина. Она выпрямилась, выдохнула – и тут же побледнела.

– Всё нормально? – спросила старшая по смене, глядя на неё с подозрением.

– Да, – процедила Паулин и сделала шаг в сторону.

Но второй шаг оказался последним – её повело, и она еле успела добежать до задней двери. Склонившись над ступеньками, она судорожно схватилась за перила, и желудок опорожнился рывком. Голоса за спиной стихли.

Через несколько мгновений она услышала, как кто-то побежал внутрь. Потом – приглушённые слова: – Позовите лазарет… нет, подождите. Не трогайте её. Это…

Когда она обернулась, на пороге стояла одна из служанок. Та смотрела на неё с чем-то вроде ужаса и недоверия.

– Господи. Ты… это ведь…

Паулин молча вытерла губы. Глаза блестели от тошноты и унижения. Она поняла, что теперь слухи разлетятся быстрее, чем запах жертвенной крови на балу.

Ещё до наступления вечера о её состоянии будут шептаться в коридорах.

И Лирхт… он тоже узнает.

Когда она вернулась в казарму, всё было не так. Слова – громче, чем надо. Тени – длиннее. Люди – внимательнее. И где бы она ни появилась, её чувствовали спиной. Как запах.

Поздним вечером, когда Паулин вышла за водой, она увидела в коридоре Лирхт. Он стоял, разговаривая с кем-то из старших офицеров, но замолчал, как только увидел её. Офицер отошёл.

– Ко мне. Сейчас. – тихо бросил он.

Она пошла за ним, затаив дыхание. Внутри уже всё знало, куда это приведёт.

Он закрыл за ней дверь в кабинет.

– Садись. – приказал. Паулин не села. Он выдохнул, подошёл ближе.

– Так это правда. – Не вопрос, не осуждение. Констатация.

Она сжала кулаки.

– Ты это специально? Или ты просто глупая?

– А ты что, хотел, чтобы я пришла и попросила разрешения? – резко ответила она. – После той простыни? После той сцены перед всеми?

Он подошёл вплотную, голос стал опасно тихим:

– Я хотел, чтобы ты хотя бы поняла, во что ввязалась. И с кем.

– Я поняла. – Её глаза горели. – Слишком хорошо поняла.

– Тогда объясни, почему ты ходишь по базе, как мина, и блюёшь в раковину кухни.

Молчание. Он подошёл ещё ближе.

– Ты беременна от меня. – Теперь это звучало как приговор.

– Заметно, да? – она горько усмехнулась.

Он на мгновение отвёл взгляд. Потом кивнул.

– Значит, игра окончена. Теперь ты – не просто риск. Ты – проблема.

Она шагнула к нему, глаза в упор:

– А ты? Ты что, думал, трахнешь меня – и всё исчезнет? Или ты просто не привык, что последствия могут коснуться и тебя?

Он резко шагнул ближе, схватил её за запястье.

– Если ты думаешь, что можешь обвинять меня – прикуси язык. Ты не наивная девочка. Ты знала, что делаешь. И что это может значить.

– Знала?! – голос её сорвался. – А что ты знал, Лирхт?! Что я – удобный инструмент? Что меня можно кинуть перед Шион, а потом просто отойти в сторону?!

Он резко оттолкнул её, развернулся и подошёл к столу.

– Хватит. Я не буду нянчиться с истеричкой, которая не в силах контролировать себя и последствия.

Паулин осталась стоять, прижав руку к груди. Её дыхание сбивалось. Сердце колотилось, как загнанное животное.

Он повернулся, холодно посмотрел на неё и тихо бросил:

– Значит так, ты поедешь со мной. На бал. И ты будешь выглядеть так, будто всё под контролем. Поняла?

Она не ответила.

Он подошёл к ней вплотную, наклонился и прошептал:

– Поняла? Или мне повторить при всех, как ты стонала в ту ночь?

Щёки Паулин вспыхнули. Она развернулась и вышла, хлопнув дверью.

А Лирхт остался один. Его пальцы нервно сжались на спинке кресла. Он закрыл глаза и выдохнул сквозь зубы – долго и тяжело.

Пауза. Потом он прошёл к столу, вытащил ящик, бросил туда папку с гербом Райнильд и прикрыл крышку.

– Игры, – пробормотал он. – Всё – грёбаные игры.

ГЛАВА 28. Помолвка по приказу

Великолепный зал сиял светом сотен свечей, отражённых в мозаичных зеркалах. Аромат розового вина, тонких духов и жареной дичи наполнял воздух. Музыка глухо раскачивалась по сводам, вальсируя между разговорами и притворным смехом. Королевский пир, устроенный в честь грядущего мира и объявленной помолвки Паулин Ленц и наследника дома Райнильд, стал главным событием сезона.

Паулин стояла у дальней стены, сжимая бокал так, словно он мог защитить её от окружающих. Платье плотно обтягивало талию, скрывая всё, что не должно было быть известно. Сердце стучало. Её мутило. Но не от страха.

Лирхт появился, как всегда – внезапно и без предупреждения. В тёмной парадной форме, с серебром на лацканах и лицом, выточенным из камня. Он подошёл к королю, склонился, что-то сказал – коротко, сдержанно.

Потом шагнул вперёд.

– Я, Лирхт фон Альвескард, прошу слово. – Его голос прорезал зал. Музыка стихла.

Паулин похолодела.

Король чуть приподнял бровь, но кивнул.

– Говорите, командир.

Лирхт подошёл к центру зала. Пауза. Все ждали. И он знал – ждали скандала. Ждали театра. Он дал им его.

– Я объявляю, что Паулин Ленц не может быть отдана за другого. Она – моя.

Гул поднялся почти мгновенно.

– Моя по праву чести, по праву крови и по праву ответственности, – продолжил он. – Мы связаны. И нет иного пути.

Он повернулся к Паулин. Подошёл. Все взгляды следили.

– И если кто-то хочет оспорить это – пусть встанет.

Никто не встал.

Он протянул руку.

– Пойдём, фрау Ленц. Или хочешь, чтобы я объяснил, почему именно ты не выйдешь за Райнильда?

Паулин не шелохнулась. Лицо побелело. Но она сделала шаг – медленно, словно пробираясь сквозь ядовитый туман. Её рука дрожала, когда легла в его ладонь.

– Умница, – прошептал он, наклоняясь к её уху. – Давно пора было показать, кто кого держит на поводке.

– Ты… – хотела она что-то возразить, но слова застряли. Всё, что осталось – горечь.

Он развернулся с ней, вывел в центр зала.

– Надеюсь, пир вам понравился, – сказал он громко. – Но теперь начинается интересное.

Он поднял руку Паулин в замершем жесте победителя. Люди замерли. Кто-то ахнул.

– Если у кого-то ещё остались сомнения в её принадлежности – гляньте повнимательнее. – Его голос был как лезвие. – Или хотите, чтобы я напомнил, чья кровь теперь течёт внутри неё?

Тишина. Шок. Король только качнул бокалом и промолвил:

– Кажется, вечер удался.

Но у дальнего стола, где стояли Шион и Альбрехт Райнильд, лица были застывшими.

– Ты позволишь ему такое?! – прошипел Альбрехт, наклоняясь к Шион. Его губы почти не двигались, но в голосе звучал яростный шёпот. – Это был удар. Прямо по нашему договору.

– Он не просто её забрал, – процедила Шион, сжав бокал так, что тот едва не треснул. – Он выставил нас дураками. Публично. Перед всем двором.

– Что ты собираешься делать?

– Вернуть контроль. – Шион сделала шаг от стола, а её мантия скользнула по мраморному полу, как тень. – Если война – единственный способ вернуть власть, пусть так. Но начнём с другого. Он забрал игрушку. Посмотрим, как он поведёт себя, когда заберут у него всё остальное.

Она ушла вглубь зала, не удостоив Лирхт ни взглядом. Альбрехт же остался стоять – сжав кулаки, в глазах его пылала месть.

ГЛАВА 29. После бала

Бледный свет рассвета едва пробивался сквозь стекла кабинета, когда дверь хлопнула – слишком резко. Лирхт стоял у окна, будто ждал. Паулин вошла, шатаясь, не сняв даже плащ.

– Ты счастлив? – выплюнула она, не дожидаясь его слов. – Было приятно унизить меня перед всеми? Выставить, как трофей?

Он медленно обернулся. В глазах – всё то же ледяное спокойствие, за которым она уже начинала различать нечто другое. Презрение. Холодное, глубокое, утомлённое.

– Я сделал то, что должен был. Иначе тебя бы выдали, как скотину на рынке.

– А ты не скотник? – Паулин сделала шаг ближе. Плечи дрожали, но она не позволила себе упасть. – Ты не лучше них. Только хищник в форме. Всё это было… – она замялась, сглотнула. – Это было настоящее?

– Смотря, что ты называешь настоящим, – спокойно произнёс он. – Ночь? Или то, что ты теперь моя? Это было решено ещё до бала.

– Я не твоя! – выкрикнула она. – Я человек, не собственность!

Он подошёл вплотную. Паулин отступила, уперлась спиной в стол. Лирхт не коснулся её, но каждое его слово – будто удар.

– Тогда скажи это тем, кто видел твоё лицо, когда я тебя брал.

Её лицо побледнело, дыхание оборвалось. На миг – только на миг – в её глазах мелькнул ужас. Потом гнев. Потом рука.

Пощёчина. Резкая, звонкая, разрывающая воздух.

Лирхт не пошатнулся. Только чуть приподнял бровь, насмешливо, почти лениво.

– Вот теперь ты стала похожа на себя.

Он отвернулся. Подошёл к столу. Взял тонкий свиток с гербом Райнильдов и бросил на стол.

– Хочешь знать, что это? – Он повернул голову. – Альбрехт подтвердил помолвку. Хотел разыграть карту с миром, пока ты лежала в моей постели.

– Я не знала…

– Не знал никто. Кроме него и Шион. – Лирхт усмехнулся. – Но я решил по-другому.

Паулин подошла ближе. Губы едва двигались.

– Что мне теперь делать?

– Делай, что хочешь. Но если ещё раз сбежишь, я не буду тебя возвращать. Я просто поставлю клеймо. И тогда всем станет ясно, кому ты принадлежишь.

– Я не принадлежу тебе!

– Тогда докажи это. Не слезами. Не бегством. А выбором. – Он бросил на неё взгляд, пронизывающий. – Иди. До утра ты свободна. Потом – нет.

Паулин выбежала. Дверь за ней хлопнула.

Она шла, не разбирая дороги, пока боль в груди не превратилась в удушье. Мир плыл, как в тумане, каждый шаг отдавался гулом в висках.

Слёзы не лились – они застыли где-то внутри, как лёд. Она не думала. Не чувствовала. Только шагала.

Когда ноги сами привели её к лазарету, Паулин вошла, как привидение. Прошла мимо дежурной, не встречаясь взглядом, и заперлась в пустой комнате. Умывальник, белый свет, аптечный ящик.

Пальцы дрожали. Склянка с серой этикеткой. Её взгляд был стеклянным. Всё в теле кричало – сбрось, очистись, исчезни. Прекрати быть телом. Прекрати быть.

Флакон поднесён к губам.

– Не смей.

Голос сорвал плоть с реальности. Пузырёк вырвали. Рука зажата в железной хватке. Лирхт.

– Ты сошла с ума? – его голос был как сталь, ударяющая по стеклу. – Ты вообще соображаешь, что делаешь?

– Отпусти! – завизжала она. – Это МОЁ тело! МОЯ жизнь!

– Уже нет. – Он шагнул ближе. – Ты носишь мою кровь. Даже если ты этого не хочешь, у тебя нет права решать подобное.

– Я не просила! – Она вырывалась, ногти царапали его руку. – Я не просила этого ребёнка! Не просила тебя! Ты меня сломал!

Он резко ударил по стене рядом с её головой. Камень застонал под кулаком. Аптечный ящик задрожал.

– Я спас тебя. Снова. А ты хотела уничтожить его, чтобы не видеть, что мы натворили?! – Я не знаю, как быть! – голос Паулин сорвался в визг. – Я НИЧЕГО не знаю!

– Тогда СЛУШАЙ! – Он схватил её за плечи. – Ты не просто девочка из дома Ленц. Ты не просто пленница. Ты мать будущего наследника. Ты должна быть сильнее.

– Я не хочу быть! Я просто хочу исчезнуть! – Она рыдала. Слёзы текли по лицу. – Мне страшно! Мне больно! Я ненавижу себя!

Он отпустил. Сделал шаг назад. Вздохнул. Его лицо было, как всегда, спокойным. Но теперь оно дрожало в тишине.

– Тогда умри. Здесь. Одна. С болью. Но не трогай ребёнка.

Паулин съёжилась. Села прямо на пол, обняв себя. Она больше не могла спорить. Ни с ним. Ни с собой.

Он развернулся и вышел. Дверь за ним закрылась медленно. Словно прощение, которого не будет.

ГЛАВА 30. Рука из тени

Комнаты Бернсайдов всегда были наполнены изысканной прохладой. Тяжёлые шторы, зеркала в бронзовых рамах, пыльные флаконы на столике из чёрного дерева. Аромат ладана смешивался с чем-то ядовито-сладким – запахом власти, на которую невозможно было надеть вуаль.

Вивьен стояла у окна, в полупрозрачной накидке, которую ей навязала одна из горничных. В этом доме всё было "навязано" – от платья до выражения лица.

Шион вошла, не постучав. Так входила только она. Как буря в балетной пачке.

– Ты выглядишь… восстановленной, – её голос был мягким, но острый взгляд выдавал иную температуру.

– Спасибо, госпожа, – холодно ответила Вивьен. – Уж не знаю, кого за это благодарить: вас или короля.

Шион не села. Она скользнула к столику, взяла с подноса бокал и посмотрела на деву сквозь его край.

– Ты мне нужна.

– Как всегда, – усмехнулась Вивьен.

– Но теперь – по-настоящему.

Шион медленно поставила бокал и, наконец, подошла ближе.

– Паулин больше не на нашей стороне. Она забрала свою кровь с собой. А значит, всё, что у нас осталось – это ты. И твоя верность.

Вивьен не ответила. Глаза её затуманились на мгновение, словно она вспомнила нечто очень личное.

– Что вы хотите?

– Шпионить. – Шион села, наконец. Прямо напротив. – Но не так, как раньше. Теперь ты станешь глазами Бернсайдов в самом сердце зверя.

– Я уже там. Король смотрит на меня, как на игрушку, Лирхт – как на мусор, а Паулин вообще не смотрит. Какое сердце вы имеете в виду?

Шион наклонилась вперёд:

– Я говорю о тех, кто дергает за ниточки. О совете. О Готье. О том, что прячется в лесу. Ты будешь моей версией правды в этом мире лжи.

Вивьен долго молчала. Потом сказала тихо:

– А если я не вернусь?

– Вернись. Или погибни так, чтобы это было полезно. – Шион встала. – В любом случае, твоя смерть будет не напрасной.

Вивьен выпрямилась, как струна. Глаза её больше не дрожали.

– Когда?

– Сегодня.

Шион подошла к двери и, прежде чем исчезнуть за ней, бросила через плечо:

– Кровь, которую ты видела в этой семье – не вся ещё пролилась. Но мы выберем, кому быть её последней каплей.

Позже, во время дипломатического приёма в одном из залов замка, Вивьен появилась в сопровождении придворного камердинера. Легкая ткань её платья обвивала фигуру, движения были плавными, голос – тихим. Она подошла к столику, за которым сидел Готье, изучая карты и алхимические схемы.

– Месье Готье, – проговорила она с лёгкой улыбкой. – Разрешите побеспокоить.

Говорят, только вы знаете, где в этом дворце наливают по-настоящему хороший ром.

Он чуть поднял взгляд и отложил перо.

– А вы не из тех, кто приходит просто выпить, – сухо заметил он. – Садитесь.

Она присела, облокотившись на стол локтем. Ничто не выдавало напряжения, кроме чуть подрагивающей ладони.

– Иногда просто выпить – это тоже стратегия, – почти шепотом.

Он усмехнулся и кивнул слуге. Через мгновение перед ними стояли два бокала. Готье наполнил их сам. Тёмная жидкость заиграла в свете свечей.

– За честность, – сказал он, поднимая бокал.

– За правду, – ответила Вивьен и пригубила.

Слова стали легче. Сначала обычные: погода, слухи, политика. Потом – тише. Опыты. Проекты. Люди.

– Паулин была избрана, – проговорила она в какой-то момент, не заметив, как голос стал чуть выше. – Но не понимала. И Лирхт использовал её. Вы все использовали её. Люси – это ошибка. Вы это знали с самого начала. Шион ждёт, когда ослабнете.

Готье замер. Улыбка исчезла.

– Что ты сказала?

Вивьен моргнула. Губы её дрожали. Пальцы сжали край стола.

– Я… я не…

Но уже было поздно.

Через несколько мгновений слуги появились по обе стороны. Один из них – с веревками. Другой – с повязкой.

– Простите, леди, – голос Готье стал холодным. – Правда – как зелье. Слишком крепкая, если выпита без дозировки.

Её увели. Никаких криков. Только шорох платья по камню.

ГЛАВА 31. Кровь не стирается

Ночь в казарме была слишком тиха. Паулин лежала, глядя в потолок, и чувствовала, как её собственное дыхание становится тяжёлым, чужим. Внутри будто шевелилось что-то, извивалось, как личинки под кожей. Снова. Эти обрывки – не сны, не воспоминания, не бред. Кровь. Крики. Два голоса – один зовущий, другой шепчущий.

Она села резко. Рука скользнула по животу – и остановилась, будто что-то внутри отвечало.

– Я не должна, – прошептала она. – Я не должна чувствовать это. Я не должна быть такой…

Но внутри не было стыда. Было… чувство. Слишком живое, чтобы отрицать. Она вспомнила взгляд Лирхт, его слова, когда он смотрел на неё сверху вниз, будто проверяя, способна ли она выдержать.

И она встала.

В коридоре пахло гарью и металлом. Она шла босиком, в тонкой рубашке, волосы спутались, как трава после дождя. В голове пульсировал ритм – не сердца, а чего-то глубже. Крови, что теперь текла иначе.

Кабинет Лирхт был освещён лишь свечой. Он стоял у стола, перебирая бумаги, когда дверь без стука распахнулась.

Паулин вошла. На её лице было что-то новое – почти покорность, но с трещиной. Она не знала, что сказать. Не знала, зачем пришла. Только знала – быть одной сейчас невыносимо.

Лирхт поднял взгляд.

– Знаешь, – сказал он спокойно, – у меня есть для тебя подарок.

Паулин застыла. Он подошёл, взял её за локоть – не грубо, но твёрдо, и повёл за собой. Низкий, глухой коридор. Спуск. Подвальное помещение, где пахло сыростью и металлом.

В центре комнаты – фигура. Привязанная к стулу. Избитая. Её волосы сбились в колтуны, а глаза были полны отчаяния.

– Вивьен? – выдохнула Паулин, отступая на шаг.

Лирхт подошёл ближе, прислонился к стене.

– Вот она. Твоя старая подруга. Шпионка. Лгунья. Та, из-за которой ты почти умерла в лесу.

Он посмотрел на Паулин и усмехнулся:

– Хочешь извиниться передо мной? Сделай с ней что-нибудь. Хоть что-нибудь. Мне даже не нужно крови. Только выбор.

Паулин застыла. Руки дрожали. Внутри – ураган.

Она не могла дышать. Вивьен смотрела на неё. Не с мольбой. С отрешённостью.

– Так ты теперь на их стороне, Паулин? – еле слышно прошептала она. – Или всегда была?

Паулин повернулась к Лирхту. Глаза её горели. Но не от злости – от боли. Слишком многослойной, чтобы выговорить. И в этой боли – зарождалось что-то новое.

Подвалы крепости были древними. Построены ещё до великого раскола, они помнили и пытки, и алхимию, и те молитвы, что шептали на мёртвом языке. Пыточные механизмы были как живые. На стене – огромный винтовой пресс, способный медленно дробить суставы. В углу – стальной обруч с иглами, сжимающийся при каждом движении жертвы. Висячая клетка, покрытая зазубренными кольцами, в которой человек оставался живым, но терял лицо. На столе – длинные иглы, шипованные ножи, зажимы, разогретые до красна. Стул с прорезями и фиксирующими ремнями – чтобы резать, не убивая сразу. Ведро с углями. И в нём – плоские щипцы.

Паулин подошла. Дотронулась до стула. Затем – до ведра. Её пальцы уже не дрожали.

– Я думала… – Вивьен с трудом подняла голову. – Ты пришла извиниться.

Паулин не ответила. Лишь кивнула. Лирхт наблюдал, не вмешиваясь. Он видел: в ней что-то проснулось.

Огонь зашипел, когда металл коснулся поверхности. Щипцы задымились.

Паулин взяла их. Подошла ближе. Лирхт хотел шагнуть – но замер. Она ничего не говорила. Она не кричала. Она просто вложила щипцы Вивьен в рот и зажала.

Сначала – короткий вопль. Потом – треск. Кровь, зубы. Потом – мясо. Потом – она достала язык.

Тишина была абсолютной. Вивьен уже не кричала.

Паулин взяла нож и начала вскрывать грудную клетку. Медленно. Аккуратно. Как хирург. Как будто хотела что-то достать.

Когда всё закончилось, она сидела у тела. Кровь – на щеках, на губах, на ладонях. Она смотрела в одну точку. Потом опустилась. И начала пить. Медленно, будто ела суп.

Стражники не решались подойти. Лирхт молчал. Он видел – перед ним не просто солдат. Не просто инструмент. Что-то другое. Что-то древнее.

Когда её оттащили, она не сопротивлялась. Только шептала: «Я чистая. Я настоящая. Теперь ты знаешь…»

ГЛАВА 32. Трещина

Пар обволакивал воздух в душевой, капли воды скатывались по плитке, как исповеди по чужой коже. Паулин стояла под ледяной струёй. И всё же тело всё ещё помнило тепло. Тепло, которое не от воды. Не от боли. От власти.

Открылась дверь. Лирхт вошёл тихо, будто тень. Она не обернулась.

– Стражники говорят, ты молчала всю дорогу. – Его голос был ровным, но сдержанным.

– А что мне было говорить? – Паулин шептала. – Спасибо за возможность?

Он подошёл ближе. Не касаясь. Только стоял. Смотрел. Словно ждал, пока она скажет ещё что-то.

– Ты знала, что делаешь? – спросил он.

– Да.

– Почему?

Паулин сжала пальцы в кулак. Вода стекала по её запястьям.

– Потому что я хотела. Потому что я могла. Потому что если бы я этого не сделала, то сделала бы что-то хуже.

– Ты думаешь, я тебя осуждаю? – Лирхт приподнял бровь. – Я не из тех, кто пугается крови.

– Тогда зачем пришёл? – обернулась она, взгляд яростный. – Чтобы убедиться, что я окончательно сошла с ума?

Он подошёл. Встал напротив. Между ними – пар, напряжение, холод и жара одновременно.

– Я пришёл потому, что ты стала опасной. Даже для себя. – Он протянул руку и стёр каплю с её щеки – была ли это вода или слеза, он не уточнил. – Не забывай, Паулин. Ты – инструмент. И если ты сломаешься, тебя не починят. Тебя заменят.

Она стиснула зубы. Сердце застучало громче. Но губы дрогнули.

– Лучше быть сломанной собой, чем целой по чьему-то приказу.

Он усмехнулся.

– Это уже философия. А ты всё ещё стоишь голая, с руками в крови.

Он отвернулся. Сделал шаг к двери. Но замер.

– Очисти голову. Завтра ты понадобишься мне другой.

Он почти вышел.

– Останься, – выдохнула она, тише шороха воды.

Лирхт замер. Спина напряглась. Он обернулся.

Она стояла, не отводя взгляда, и в этот момент не просила. Она требовала. Тихо. Слабо. Но требовала.

Он вернулся. Не сказал ни слова. Остался.

Он снял куртку, бросил на край скамьи. Подошёл ближе. Их дыхание смешалось с паром.

Она положила ладони ему на грудь, скользнула вверх – к плечам, к шее, к затылку. Он позволил. А потом притянул её к себе. Без резкости, но твёрдо. Пальцы скользнули по её спине, оставляя за собой тепло, от которого кружилась голова.

Паулин дрожала. Но не от страха. От осознания, что он – здесь. Не потому, что обязан. А потому что выбрал.

И когда их губы встретились, это было не про нежность. Это было про выживание. Про подтверждение: ты жив, ты нужен, ты есть.

Он прижал её к стене душевой. Горячее дыхание. Холодная плитка под лопатками. Её пальцы – в его волосах. Его руки – на её бёдрах. С каждым движением – меньше границ, меньше слов. Только кожа, только взгляд, только давление пальцев, будто он считывает её душу сквозь тело.

– Ты – моя, – выдохнул он, и голос его был шершавым, низким.

Она не ответила. Только выгнулась навстречу.

Это было похоже на то, чего они ждали всю жизнь.

ГЛАВА 33. Подарок

Ночь в особняке Бернсайд выдалась тревожно тихой. Шион стояла у окна, завёрнутая в шаль из чёрного шёлка, и всматривалась в огни далёкой дороги. Её руки были сцеплены за спиной, а губы плотно сжаты. За спиной раздался лёгкий стук.

– Войдите, – произнесла она, не оборачиваясь.

Дверь открылась. Один из слуг склонился в поклоне, подавая письмо на подносе. Рядом – продолговатая коробка, перевязанная алой лентой.

– Кто принёс это? – Шион не взяла письмо, не глядя на него.

– Безымянный гонец. От имени дома Альвескардов.

Шион резко обернулась. Лицо оставалось холодным, но глаза сузились. Она жестом отпустила слугу, поднесла письмо к свету и разорвала печать.

На плотной бумаге – всего одна строка: "Вы просили вернуть – мы вернули."

Шион перевела взгляд на коробку. Медленно, будто опасаясь, развязала ленту. Внутри – свернувшееся окровавленное тело. Узнать его можно было только по кольцу на пальце. Вивьен. Или то, что от неё осталось.

На дне – простыня. Запёкшаяся кровь. И маленькая карточка:

"И пусть это будет уроком тем, кто шпионит – и тем, кто играет в чужие игры."

Пальцы Шион сжались. Лицо её оставалось каменным, но шея напряглась, будто в ней проходила стальная пружина. Несколько секунд она стояла, не двигаясь. Затем медленно повернулась к камину и швырнула письмо в огонь.

Пламя вспыхнуло мгновенно.

– Собирайте карету, – бросила она. – Я еду в Унтерштайн. Сама.

За её спиной слуга склонился в молчаливом ужасе.

Шион сделала шаг в темноту комнаты. Но что-то в её походке изменилось – она больше не ступала, как матриарх. Она шла, как хищник.

И в этот момент даже стены Бернсайд, казалось, затаили дыхание.

ГЛАВА 34. Последний ход

Особняк Альвескардов в Унтерштайне был холоден и безмолвен, как замершая статуя. Высокие залы, резные стены, вычищенный мрамор и аромат табака – всё здесь дышало сдержанной роскошью. В центральном зале, у широких окон, стоял Лирхт. В руке – фарфоровая чашка с дымящимся чаем. Поза ленивая, почти насмешливая.

Двери распахнулись. Шион вошла без предупреждения, в сопровождении лишь одного охранника. Её тёмный наряд был больше похож на боевой доспех, чем на одежду. Ни поклонов, ни предисловий.

– Ты зашёл слишком далеко, Лирхт, – произнесла она.

Он обернулся, отпивая чай.

– Гостья без приглашения. Как любопытно.

– Ты выслал мне коробку с трупом. Я сочла это достаточно вежливым приглашением.

Он усмехнулся, не теряя хладнокровия.

– Вы, должно быть, говорите о дипломатии. Забавно. Ваш шпион предпочёл платье знамени. А теперь жалуетесь, что с ней обошлись, как с платьем.

– Это была ваша война? Или просто месть? – в голосе Шион сквозил яд.

– Это было предупреждение. И сделка. Вы её не поняли – теперь поздно.

Шион прошла ближе, глаза сверлили Лирхт.

– Вы забрали Паулин. Она принадлежит Дому Ленц. Союзникам. Вы думаете, мир простит вам это?

– Мир не просит прощения, он требует решения. А Паулин… – он на секунду задумался, делая шаг к ней. – Она больше не Ленц. Она Альвескард. И не по крови – по выбору.

– Ты сделаешь из неё оружие?

– Я просто не отдам её тем, кто считает, что может купить судьбу брачным контрактом.

Он кивнул слуге. Тот подошёл с небольшим чёрным ящичком, открыл его.

Внутри – окровавленная брошь с гербом Бернсайд.

– Всё, что осталось от дипломатии, – тихо сказал Лирхт. – Возьмите с собой. На память.

Шион не вздрогнула. Она смотрела на брошь, затем на него. И в её глазах пылало не отчаяние – обещание. Холодное, хищное, непреложное.

– Ты только что подписал себе войну, Лирхт Альвескард.

– Я бы сказал – я снял перчатки.

Он сделал паузу, отложил чашку, сцепил пальцы. Взгляд его стал колким, почти ленивым, но в этой лености таился вызов.

– Ах да, совсем забыл. – Голос его обрёл лёгкий насмешливый оттенок. – Раз уж ты пришла сама, Шион… Можешь передать остальным: свадьба состоится в срок. Паулин выбрала. – Он улыбнулся уголком губ.

Он встал, подошёл к столику и достал вторую карточку – запечатлённое приглашение.

– Вот. Официально. Можешь считать это последним жестом дипломатии. Для тебя – персональное место. Рядом с музыкой и видом на сцену. Чтобы ты не только услышала, как она скажет "да", но и увидела, кто поставил точку в этой игре.

Шион развернулась, но не сразу ушла. На мгновение задержалась в дверях, её глаза скользнули по лицу Лирхт, точно высекая невидимую черту. В её взгляде не было слабости – только ледяное разочарование, облечённое в достоинство. Затем она шагнула прочь, спина прямая, шаги точные, словно каждый из них звучал обещанием. Холод в осанке, буря в глазах – и тишина, которая осталась после неё, казалась зловещей затишьем перед грозой.

ГЛАВА 35. Подарок на свадьбу

Свет в кабинете был мягким, приглушённым, словно день сам стыдился за свою яркость. Тяжёлые портьеры приглушали солнечный свет, а на столе перед Лирхт лежали неразобранные документы. Паулин стояла напротив, не двигаясь, скрестив руки на груди, будто собиралась с духом.

– Я хотела попросить кое-что, – начала она.

Лирхт не оторвал взгляда от бумаг:

– Уже поздно отказываться от платья. Его шили под заказ.

– Это не о платье. – Паулин вздохнула, делая шаг ближе. – Это о Люси. Моя сестра. Я хочу… Я хочу, чтобы вы её вернули. Если она у вас. Если всё это время она была у вас.

Тишина затянулась. Лирхт медленно поднял взгляд. Его лицо было всё тем же: собранным, непроницаемым. Но глаза сузились. – Ты просишь вернуть тебе Люси? Как подарок?

– Да. – Она смотрела прямо. – Я не прошу войну. Я не прошу отменить всё. Просто…

если она здесь, если она в живых, если вы знаете, где она – я хочу, чтобы она вернулась домой. В Ленц. В семью.

– Ты уверена, что это то, чего ты хочешь? – произнёс он тихо.

– Я не могу выйти за тебя, зная, что моя сестра пропала, и никто даже не попытался её вернуть. Ты говоришь, что теперь я часть Альвескардов. Тогда докажи это. Верни мне Люси.

Лирхт откинулся на спинку кресла. Его губы чуть скривились в насмешке, но в глазах вспыхнуло что-то другое – раздражение, словно она коснулась чего-то, что не должна была трогать.

– Если бы я знал, что женитьба так обострит в тебе сентиментальность, я бы подождал ещё пару лет.

– А если бы я знала, что тебе настолько плевать на людей, которых я люблю, я бы не ждала вообще, – парировала она.

Они замолчали. Нити напряжения натянулись между ними. И всё же – он встал. Медленно, с ленивой угрозой.

– Хорошо. Я проверю. Но если ты думаешь, что я по первому слову отпускаю тех, кого держу – ты плохо меня знаешь.

Паулин не ответила. Только посмотрела прямо в глаза. И в этот момент – впервые за долгое время – Лирхт отвёл взгляд первым.

ГЛАВА 36. Пепел между пальцев

Комната была тиха, как забытая гробница. Бархатные портьеры глушили звуки, свечи дрожали в бронзовых канделябрах, отбрасывая на стены колеблющиеся тени. Всё вокруг Паулин будто принадлежало чужой жизни – подушки, запах мирры, зеркала, вылезающие из золочёных рам, словно пытались поймать её и воссоздать прежнюю. Но отражение не поддавалось.

На коленях лежал свиток – пергамент серой бумаги, без гербов, печатей и излишеств. Только строчка, вырезанная, как лезвием:

«Если ты всё ещё помнишь, кто ты – не приходи на свадьбу.»

Рукопись Шион была неизменна: резкая, будто диктовала из недоверия.

Паулин перечитывала слова вновь и вновь, как приговор и как надежду одновременно. Её пальцы сжимали свиток так, будто от силы хватки зависело, выдержит ли она ночь. Но кто я теперь?

– Ты умеешь молчать, как будто в этом есть спасение, – раздалось из полумрака.

Он стоял в дверях. Лирхт. Его силуэт был вырезан из темноты, чёткий, спокойный – как ответ, который никто не просил.

Паулин не обернулась. Только закрыла глаза.

– Ты боялся, что я уйду? – тихо.

– Нет, – произнёс он, медленно приближаясь. – Я боялся, что останешься – не потому что хочешь, а потому что уже слишком устала делать выбор.

Он сел напротив, между ними осел немой, тяжёлый воздух – будто пространство тоже не решалось говорить.

– Я помню, – сказала она. – Помню, как быть Ленц. Как стоять на балконе в утреннем свете, когда дыхание ещё не успело стать страхом. Как смеяться с Люси, не зная, что за нами следят. Я помню, как она исчезла, пока я пряталась от самой себя.

Лирхт молчал. Только в глазах мелькнуло то, чего он обычно скрывал – усталость.

Может, сожаление. Может – горечь.

Люси жива, – сказал он наконец. Ровно. Почти беззвучно.

Весь мир сжался до этой фразы. Комната перестала дышать.

Паулин медленно выпрямилась. Голос её сорвался:

– Где?..

– Внизу. Под наблюдением. Она… стабильна. Но изменчива. Слишком долго была рядом с тем, что не должно касаться человеческой души. Она стала чем-то другим. Или только начинает становиться.

Паулин встала. В её движениях не было грации, только напряжение. Сила, которую трудно было назвать собственной.

– Зачем ты говоришь мне это сейчас?

– Потому что завтра – не только про тебя. И не про меня. Завтра решит, кто выживёт:

человек, которого ты хранила в себе, или та, что училась убивать, чтобы выжить. А может, ни одна из них.

Она отвернулась. Взгляд уткнулся в огонь. Свиток в руках дрогнул, и край бумаги затрещал, охваченный пламенем. Пепел начал осыпаться, сыпаться в ладони – серый, как зола сгоревшего имени.

– Я скажу тебе завтра. При всех. При ней. При тебе. – Голос Паулин был тихим, но точным, как удар по стеклу.

– Жду. – Лирхт встал. Его голос звучал ровно, но взгляд – нет. – Но не надеюсь.

Он вышел, как всегда – не оборачиваясь.

Пепел осыпался между пальцев. Падал на пол, как снежинки конца мира. И только одна мысль не отпускала Паулин:

Я больше не пешка. Но кем я тогда стала?

ГЛАВА 37. Ритуал

День Х.

Комната не была залом. Это была яма – выложенная гладким камнем, вычищенная, вылизанная до блеска. Ни окон. Только щели в потолке, сквозь которые проникал тусклый свет факелов – рассеянный, как взгляд солдата, привыкшего к казням.

Посреди стояла она.

На Паулин – не платье, а униформа: тонкая, серая, плотно облегающая тело. Без пуговиц, без швов. Как вторая кожа. Воротник стягивал горло. Запястья туго обвиты черными ремнями, как для фиксации. На коленях – алые полосы. Не кровь. Церемониальный шов. Он должен был быть. Для акта.

Вдоль стен – наблюдатели. Безликие. В масках. Их не называли именами. Они были частью механизма. Свидетели. Судьи. Архив.

Лирхт стоял напротив. Чёрный. Высокий. Его одежда – не парадная. Простая. Как у карателя. На руках перчатки.

Он молчал. Как всегда.

Она стояла перед ним. Обнажённая – не телом. Выше. Ни оружия. Ни имени. Только функция.

Готье зачитывал клятву. На старом языке. Ни один из символов не значил для неё ничего – и всё сразу. Речь шла не о браке. Речь шла о принятии в ритуал рода.

Первые слова – и её шаг вперёд. Сама.

Второй шаг – и он схватил её за шею.

Медленно. Без резкости. Просто как напоминание: ты здесь по моей воле.

– Признаёшь ли ты дом Альвескардов как свою последнюю принадлежность? – прозвучало. Голос глухой, в камне.

Молчание.

Он сжал сильнее.

– Признаю, – выдохнула она.

– Готова ли ты стать связью? Между именем и безымянным, между властью и тем, что ей подчиняется?

Она не ответила.

Он ударил.

Резко. Без отмашки. По лицу. Раз – и кожа вспыхнула.

– Готова, – сказала она.

Тогда стой.

Он отошёл. Сбросил перчатки. Взял нож. Короткий. Ритуальный. Тот самый, что использовали на символической маркировке.

Он подошёл к ней. Поставил руку на живот. Выше лона. Ниже сердца.

– Здесь, – сказал он. – Здесь начинается право.

Нож вошёл медленно. На глубину символа. Не более.

Паулин не дрогнула.

Когда он вынул лезвие, кровь не хлынула. Она вышла, как вздох. Горячая. Узкая струйка. Он собрал её пальцами.

– Подтверждено, – сказал он. – Принадлежит.

Только тогда прозвучал последний удар в гонг.

Сцена закончилась.

Но она осталась стоять. Смотреть в пустоту.

Собственность.

ГЛАВА 38. Встреча

Тело шло по коридорам само. Ни шагов, ни мыслей. Только тяжесть в грудной клетке – не боль, не злость. Глухое эхо чего-то, что не погибло до конца.

Факелы на стенах светили тускло, будто понимали: ни одна из теней здесь не случайна.

– Она ждёт, – сказал кто-то у прохода. Не человек – голос. Сухой, служебный.

Паулин не ответила.

Дверь была чёрной. Без замка. Но тяжёлой. Сквозной, как признание.

Она потянула за ручку.

Дверь открылась без скрипа – как рана, разошедшаяся по старому шву.

Без охраны.

Без приказа.

Без страха.

Тишина камеры встретила её, как старого врага. В воздухе стоял запах дешёвой меди, пыли и кожи, которую забыли сжечь. В углу – койка. На ней – Люси.

Девушка сидела, поджав ноги. Лицо бледное, как простыня. Волосы спутаны. Глаза… Глаза были чёрные. Без блика. Но живые. До боли.

– Здравствуй, – сказала Паулин. Голос будто чужой. Тише, чем она хотела. Грубее, чем надо было.

Люси не ответила. Только медленно подняла взгляд.

И сразу стало ясно: она помнит. Всё. И кого перед собой. И что с ней сделали.

Паулин шагнула ближе. Один. Второй. Дальше – не смогла.

– Я… – Глупо. Что она могла сказать?

Люси вдруг выпрямилась. Медленно, будто в ней не было суставов. Как животное.

– Ты теперь одна из них, – произнесла она.

Голос тонкий. Идеальный. Но интонации не было. Только пустота.

Паулин сглотнула. Не от страха. От чего-то хуже – от узнавания.

– Нет, – прошептала она. – Я просто дошла дальше.

Люси подошла вплотную. Их лбы почти соприкоснулись.

– Тогда не мешай мне дойти.

Они смотрели друг на друга долго. Без слов. Без боли. Только кожа чувствовала тепло, и где-то там, под грудной клеткой, что-то билось – не сердце. Остаток.

Люси шагнула назад.

Ты не должна меня спасать. – Она подняла руку. На запястье – чёрный символ. Сухой. Выжженный. – Мне осталось меньше, чем тебе.

– Но ты всё ещё моя сестра.

– Нет, – отрезала Люси. – Я – твоя цена.

И больше ничего не сказала.

Паулин вышла. Тихо. Как из церкви, в которой нет Бога. Только гроб.

ГЛАВА 39. Пепел над гербом

Комнаты рода Ленц больше не пахли домом. Ни воском, ни сандалом, ни кожей старых фолиантов. Только пылью. И памятью, которая больше не принадлежала живым.

Шион стояла у гербового зала, глядя на алтарную нишу, где когда-то хранили личную печать матриарха. Пустая подставка. Багровая ткань покрыта пеплом. Её не тронули. Никто не посмел. Но и не подошёл.

Смерть леди Ленц была неожиданной. Неофициальной. Неподтверждённой. Кто-то говорил о падении с балкона. Кто-то – о яде. Но тело не показали. Только урну. И та пришла без печати.

– Слишком много догадок, – бросила Шион в пустоту, – и ни одного ответа.

В комнату вошёл старший архивариус. Без приглашения. Как все, кто думает, что в доме больше нет главной.

– Совет требует решения, – произнёс он. – Если не будет подписи до весеннего круга, представители Райнильд официально предложат свою кандидатуру на место регента.

– Они даже не скрываются, – усмехнулась Шион. – Считают, что Ленц уже падший дом.

– Простите, миледи… но если вы не выступите от имени рода – они правы.

Она подошла к гобелену. Свет падал на герб: золотой круг, пронзённый лучами. Но ткань выцвела. На углу – пятно сырости.

– У меня нет на это права. Я – Бернсайд. Только по завещанию… только временно.

Архивариус кивнул.

– И в этом ваша слабость.

Пауза.

– Кто ещё остался? – спросила она. – Из Ленц. По крови.

– Есть трое. Дальние. Два – в ссылке. Один – глухонемой. Мы не можем поставить ни одного без скандала. Это будет не преемственность. Это будет кощунство.

Шион молчала. Долго.

– Тогда пока – пусть будет пусто. Лучше пусто, чем ложно.

Он хотел возразить, но увидел её взгляд. И вышел.

Шион осталась одна. С гербом. С пеплом. И с тишиной, которую нельзя было назвать миром.

Люси – внизу. Паулин – у них. Я – ни там, ни здесь. Только вес моего имени. Только страх, что завтра оно ничего не будет стоить.

Она зажгла свечу. Поставила перед гербом. И сказала вслух:

– Если ты слышишь меня… если хоть что-то осталось от рода в этих стенах – отзовись. Пока я не отдала всё.

Пламя качнулось. Но воздух был пуст.

ГЛАВА 40. Сквозь пепел

Час до рассвета. Поместье спало. Камень дышал холодом. Паулин – нет. Она сидела на постели, не раздеваясь. Что-то шевелилось внутри. Как будто ночь смотрела в ответ.

И вдруг – вспышка.

Не в глазах. В воздухе.

Он потянулся, как затхлый запах. Сухой, железный. Воздух в комнате сгустился, будто пространство стало глубже.

Пламя свечи затанцевало, хотя окон не было открыто.

Паулин встала, ладонь легла на клинок.

– Не стоит, – прозвучало. Голос – не шёпот, не зов. Формула.

Из тени вышла Шион. Не та, что в золоте и бархате. Эта – босая. В накидке, будто сотканной из углей и тьмы. Лицо – бледное.

– Что ты… – начала Паулин, но не договорила. Глаза не могли поверить. Сердце – тоже.

– Не бойся, – сказала Шион. – Это временно. Мне нельзя здесь быть. И я уже заплатила.

– Заплатила?

– Кровью. Чужой. Своей. Это больше, чем ты должна знать. Пока.

Паулин отступила на шаг.

– Что это? Ритуал? Случайность? Иллюзия?

– Это воля. Больше, чем магия. Меньше, чем спасение.

Тишина затянулась.

– Ты должна вернуться, Паулин. Занять место. Дом Ленц распадается. Я – не глава. Только опекун. А дальние родственники… прах на шелке. Их нельзя поставить. Это не династия. Это насмешка.

– А я – не проклятье? – Паулин рассмеялась. Жёстко. – После всего, что я сделала? После крови? После… всего?

– Ты – единственное, что осталось. Остальное – уже мёртво.

Паулин молчала. Смотрела. Шион медленно протянула руку – не касаясь, только предлагая.

– Возьми герб. Не ради меня. Ради того, чтобы всё это не сдохло, как безымянный зверь в подвале.

И в этот момент – воздух дрогнул.

Глухо. Как будто кто-то сорвал струну внутри стены.

Паулин обернулась. Дверь не открылась. Просто исчезла. А в проёме стоял Лирхт.

В темноте, без брони. Только в тени. Но взгляд – как лезвие в бок.

– Ну здравствуй, Шион, – произнёс он, ни капли не удивлённый. – Какая трогательная сцена. Немного крови, немного театра. И очередное «вернись домой».

Шион не двинулась.

– Я пришла не за скандалом.

– Но устроила. Как всегда.

Он подошёл. Встал между ними. К Паулин – спиной. К Шион – грудью.

– Магический вход в поместье. Нарушение договора. Связь с объектом под наблюдением. Нарушение ритуального долга рода Ленц. – Он загибал пальцы, будто читал список покупок. – Продолжать?

– Ты бы не понял. – Шион глядела на него спокойно. – Это не о правилах. Это о чести.

– Тогда ты точно не в той комнате, – усмехнулся Лирхт. – Здесь давно всё обменивается на цену.

Шион опустила руку. Её фигура начала таять – не исчезать, а выгорать. Как дым. Как воспоминание.

Но прежде чем исчезнуть, она посмотрела на Паулин – в последний раз.

– Я не прошу простить. Я прошу выбрать. Пока ещё можно.

Она исчезла.

Осталась тень.

И Лирхт, тяжело выдохнув, повернулся к Паулин.

– Если ты думаешь, что это было просто «прощай»… – он покачал головой. – Это был ход.

Он подошёл ближе. Очень близко.

– В следующий раз – она не придёт. Придут другие. И не с просьбой.

Паулин молчала.

– Так что думай, девочка. Но быстро. Пока ты ещё здесь. Пока ты ещё ты.

Он ушёл.

А она осталась. В пустой комнате. С пеплом на подоконнике. И с тенью руки, которую не взяла.

ГЛАВА 41. Совет без света

Помещение не имело окон. Ни гербов. Ни даже дверей – только прямоугольная щель, закрытая изнутри. Это было не место. Это была функция. Комната, где происходят решения, за которые никто не несёт имён.

На центральной панели – резной круг из чёрного камня. В нём сидели четверо.

Лирхт.

Готье.

Нэйл – глава боевого сектора.

Ута – старшая по дипломатическим обходам, специалист по законам крови.

– Она пришла, – первым сказал Лирхт. – В тело, не в сны. Нарушила собственные клятвы. Значит, готова сжечь мост.

– А Паулин? – уточнила Ута, едва заметно выдвинув тонкие пальцы вперёд. – Приняла зов?

– Нет, – ответил Готье. – Но дрогнула.

– Достаточно, – бросил Лирхт.

Он не двигался. Только взгляд – как вес сталка на затылке.

– Шион нарушила три положения: ввод в закрытое поместье, ритуальное вмешательство без согласия, касание объекта под моим надзором. Этого хватит, чтобы обвинить её в измене кодексу родов.

Нэйл усмехнулся.

– Давно пора. Бернсайды давно играют не по нашим правилам. Только щёлкают замки и строят свои союзы в тени.

– А теперь они сорвались, – сказал Готье. – Потому что проигрывают. Потому что Ленц – у нас. Потому что Паулин – наша.

– Пока ещё нет, – напомнила Ута. – Юридически она не присягнула. А дом Ленц формально не имеет главы.

– Что и делает его уязвимым, – добавил Лирхт. – Завтра на Совете родов мы предложим временное опекунство от Альвескардов. До восстановления порядка.

– Шион попытается опротестовать, – заметил Нэйл. – Или сбежит.

– Пусть пробует. У нас есть запись всплеска. Есть свидетели. Есть распад контроля в самом доме. И, – Лирхт посмотрел в тень, где кто-то шевельнулся, – есть письмо от старших по линии Ленц. Они отреклись от участия.

– Нам нужен символ, – сказала Ута. – Жест. Чтобы остальные поняли: мы не просим, мы берём.

Лирхт кивнул.

– Тогда ударим по Бернсайдам. Одновременно. Не открытая война. Пока – «внутреннее расследование». Маски. Чистка. Снятие охраны. Давление. Пусть задыхаются.

– Когда? – спросил Нэйл.

– Когда Паулин скажет "да". Или когда откажется. В любом случае – начнём.

Пауза. Все переглянулись. Было тихо. Даже дыхание стало глуше.

Лирхт встал.

– Совет завершён.

Они не поклонились. Не попрощались.

Вышли – один за другим. В порядке, заученном ещё до слов.

А в центре остался круг. Каменный. Тёмный.

И в его сердцевине – медленно вспыхнул знак. Красный. Герб Ленц.

ГЛАВА 42. Дым по ветру

Деревня называлась Тальберштайн. Никто не знал, откуда пошло имя. Одни говорили – от фамилии аптекаря. Другие – от старого водяного камня в реке. Но все знали: эта земля – Бернсайдская. Пусть и не по флагу, но по договорам, по вере, по крови.

Именно поэтому пришли они.

Без гербов. В сером. С запечатанными кольцами на пальцах. Говорить им было запрещено. Спрашивать – бессмысленно.

Всё произошло в ночь, когда ветер дул с равнин.

Первым подожгли дом старосты. Без шума. Ткань, пропитанная смолой, – в чердак. Затем – мельницу. Затем – школу.

Жители не сопротивлялись. Они не поняли. Они думали – это ошибка. Что кто-то всё ещё перепутает список. Что завтра это забудется, как страшный сон.

Но пламя не забывает.

По коридорам бежали дети. Женщины кричали. Кто-то рвал документы. Кто-то молился. Один старик сел на крыльцо – с книгой в руках. Он не встал даже когда пламя лизнуло его ноги.

Солдаты прошли через улицы, как ветер. Как стая. Ни одного убийства. Только огонь. Только клеймо.

Утром всё, что осталось – пепел.

Кроме одного дома.

Дом на краю. Там выжила девочка. Семь лет. Рыжая. Со шрамом от ветрянки. Её нашли среди мокрой земли. Она сидела, держа на коленях куклу.

На щеке – выжженный знак. Ленц.

Солдаты ушли, не тронув её. Приказ был ясен: оставить символ. Чтобы знали.

Через день слухи разошлись по тридцати поселениям.

Через три – по дворцам.

Через неделю – на Совете не осталось тех, кто не понял: Бернсайд падает. Не вопрос – когда. Вопрос – сколько выживет при падении.

ГЛАВА 43. Без золы

Шион получила известие утром.

Почтовый гонец не знал, что несёт. Печать была чёрной. Бернсайдской. Но бумага – не их. Письмо – короткое. Подпись – отсутствует.

«Семь домов. Один знак. Мы ещё не начали.»

Она перечитала трижды. Потом открыла второе – от личного агента в Тальберштайне. Тот, кто должен был следить за сбором налогов и отчётом по землям. Вместо отчёта – сухая справка:

Погибли: 32 Без кровопролития.

Сожжено: 11 строений.

Осталась в живых: девочка.

На щеке – знак рода Ленц.

Шион сидела у окна. Ткани на ней не двигались. Лицо – стеклянное.

В комнате было светло.

Пахло лавандой.

Горела свеча.

Всё было – правильно.

Только воздух стал тяжёлым.

И ей вдруг захотелось задохнуться.

Они сделали это.

Не для победы.

А для демонстрации.

Она не заплакала.

Только сжала пальцы на подлокотнике кресла.

Доска под ногами треснула.

ГЛАВА 44. Не твоя цена

– Ты знаешь, что произошло вчера? – голос Готье был лёгким, как у человека, который только что вышел из тёплой ванны.

Паулин оторвала взгляд от пустой чашки. За окном шёл дождь. Или это просто скатывалось с внутренней стороны стекла. Она не сразу поняла.

– Нет.

– Под Тальберштайном – деревня на старых землях Бернсайдов – сгорела. Семь домов. Без сопротивления. Ни одного убитого от руки. Только огонь.

Он сделал паузу.

– Кроме одной девочки. Её пощадили. На её лице осталась метка. Знак твоего рода.

Паулин ничего не ответила. Только медленно подняла голову.

– Ты думаешь, это случайность? – продолжил он. – Или, может, жест? Или просто… ошибка?

Он подошёл ближе.

– Это было сообщение. От нас – тебе. От рода – роду.

Паулин смотрела на него.

– Почему ты говоришь мне это? – спросила она. Тихо.

– Потому что ты всё ещё думаешь, что у тебя есть выбор. А мы уже сделали его за тебя.

Он ушёл.

В комнате осталось пусто.

Паулин осталась сидеть.

Рядом с чашкой – ни бумаги, ни знаков. Только воздух. Только тишина. Но внутри – будто кто-то уже выжег на ней ответ.

ГЛАВА 45. Без права слова

Она не шла – летела. Сквозь коридоры, как сквозняк в запертой башне. Никто не пытался её остановить. Или не посмел.

Лирхт был там, где всегда – в тишине. Один. Как будто всё знал заранее.

Она остановилась у входа. Ни поклона. Ни разрешения. Только взгляд – прямой. Жесткий. Ранящий.

– Ты называешь это выбором? – спросила она. Голос был ровный. Но внутри – трещина.

Лирхт посмотрел на неё, как на что-то очень далёкое.

– Я даю тебе возможность сказать «да».

– После того, как ваши люди выжгли семь домов? После ребёнка с моим гербом на щеке? – Она сделала шаг вперёд. – Это не предложение. Это приговор.

Он чуть склонил голову. Ни тени раскаяния.

– Это – последствия. Ты ведь знаешь, что бывает, когда кто-то тянет с решением.

– Ты не оставляешь мне выхода.

– Я не обязан.

Пауза.

– Тогда зачем вся эта игра? – спросила она. – Зачем маски, намёки, жесты? Почему не сказать прямо – «стань нашей», «принадлежишь нам», «положи себя на камень»?

Лирхт подошёл ближе. Очень близко. Слишком.

– Потому что ты всё равно придёшь. И лучше, если сама.

Он прошёл мимо неё, даже не дотронувшись. Но воздух – стал тяжелее. Как будто что-то всё-таки прикоснулось.

Она осталась стоять.

И вдруг впервые поняла: не в том дело, что у неё отняли выбор.

А в том, что она начала бояться выбрать сама.

ГЛАВА 46. Зал, которого нет

Лирхт уехал.

Причину не назвали. Просто сообщили: он отбыл. Ненадолго. По делу.

В поместье стало тише. Но не легче.

Паулин не спала.

Слуги не подходили. Даже Готье исчез – будто чувствовал, что сегодня к ней лучше не приближаться.

Она шла по коридорам. Наугад.

Лестница. Вниз. Потом снова. Один поворот. Другой.

Пол – тёплый. Воздух – пыльный.

Камень становился старше. Как будто сама архитектура отходила от привычной геометрии.

Она не знала, куда шла. Но ноги знали.

И вдруг – дверь.

Не роскошная. Не массивная.

Дерево, обожжённое по краям. Без ручки. Без замка.

Только узор – спираль, уходящая внутрь.

Она дотронулась.

И дверь впустила её.

Внутри – не было света. Но было видно.

Зал тянулся вглубь, как пещера, но стены были гладкие.

Пахло магией. Старой. Как пепел из кости.

Каждый шаг отзывался гулом в груди. Не в ушах – в крови.

И чем дальше она шла, тем яснее понимала:

Я здесь уже была.

В центре – круг.

Она ступила внутрь.

И в этот момент её накрыло.

Тело сжалось. В груди – пустота. В голове – звон.

Потом вспышки.

– Не бойся.

– Это просто ритуал.

– Ты знаешь, каково это – помнить больше, чем положено живым?

Фразы. Обрывки.

Лирхт – другой. Готье – совсем молодой. Символы. Знаки. Огонь.

Шион – рядом. Совсем другая. Сильная, стройная, с лицом, на котором ещё не застыло напряжение и усталость.

– Зачем ты вообще превратил её в бабку? – мелькнуло внутри. – Такой был материал, и так сдать в архив?

Она – в центре. Только не в этом теле. Не в этой жизни.

И всё это – не впервые.

– Паулин, – раздалось сзади. – Паулин, Паулин, Паулин.

Она обернулась.

Там стояла девочка лет десяти.

В белоснежном платье с рюшами и лентами.

Золотые кудри струились до пояса. Глаза – карие, глубокие, слишком понимающие.

На шее – миниатюрный медальон в виде солнца, обугленный на краях.

Она улыбнулась. Прекрасно. Безупречно.

– Наконец-то мы встретились снова.

Голос – кристальный. Звонкий. Но в нём – что-то неправильное.

Как будто слова знали, что она вспомнит.

Паулин не ответила.

Она помнила. Всё. Целиком. Сразу.

Как удар. Как ясность. Как смерть.

Симба склонила голову набок.

– Молчишь? Ну и правильно. Не всё ещё можно назвать. А то сломаются стены.

Паулин пошатнулась. В глазах потемнело.

– Тихо, тихо, – прошептала Симба. – Ты вернулась. Это главное.

И всё исчезло.

Она очнулась в полумраке.

Голова – тяжёлая. Воздух – влажный.

Рядом – Готье. Склонён. Лицо – встревожено.

– Ты… ты как оказалась здесь? – выдохнул он. – Этот зал… Паулин, он не для…

Она села, не опираясь. Смотрела на него снизу вверх, спокойно.

– Удивительно, правда? Я всё ещё умею ходить. Даже без разрешения.

Он замолчал. Впервые – по-настоящему растерян.

– Мы думали, туда никто не заходит. Даже ты…

– А я и не заходила. Я просто вспомнила, где он.

Готье открыл рот, но не нашёл слов. Она поднялась, отряхнула платье и добавила: – Не переживай. Я ничего не тронула. Почти.

Позже, в тот же вечер, она сидела в саду. Смотрела на воду.

Рядом – никто.

До тех пор, пока не появился Лирхт.

Он молчал, но шаги были слишком точными, чтобы не быть осознанными.

– Ты гуляешь, где не положено, – сказал он наконец.

Паулин не обернулась сразу. Потом медленно подняла взгляд.

– А ты всё ещё говоришь фразами, которые звучат как приговоры. Скучаешь?

Он прищурился. Внимательно.

– Ты изменилась.

– А ты нет. Это и есть проблема, Лирхт.

Он сел рядом. Но ближе, чем раньше.

– Что ты видела в зале?

– Камни. Пыль. И твою подпись в каждой трещине.

– Паулин…

– Нет, правда. Всё так красиво разрушено, что даже трогать не хочется.

Он молчал. Она смотрела на него с насмешкой.

– Ты не помнишь, да? – спросила она.

– Что именно?

– Вот об этом и речь. Доброй ночи, Лирхт.

Она встала, не попрощавшись. Он смотрел ей вслед. Впервые – не как на пешку. Как на загадку, которую уже разгадал однажды, но теперь боится повторить.

А воздух за ней всё ещё был плотным. И в этом воздухе – двигалась власть. Та, которую она могла скрыть. Пока не решит, что пора.

ГЛАВА 47. Без предупреждения

Ночь. Шторы не шелохнулись. Время стояло. Паулин исчезла из комнаты так же тихо, как обычно дышала. Без порталов. Без света. Только сгущение воздуха, еле ощутимое.

Паулин стояла у стены.

– Всё ещё стараешься играть в войну? – негромко.

Шион вздрогнула. Резко обернулась. – Что за… Кто впустил тебя? – и тут же замерла. Голос пропал. Взгляд – на неё. На глаза. – …Паулин?

– Кто же ещё, – усмехнулась та. – Хотя, признаюсь, с таким тоном ты говоришь, будто призрак.

– Ты не должна быть здесь. Здесь wards, печати. Я… я их проверяла.

– Сломала? Нет. Просто прошла, – Паулин качнула головой. – Успокойся. Я не пришла тебя убивать.

Шион медленно поднялась.

– Тогда зачем?

– Чтобы вернуть тебе кое-что. Или точнее – снять с тебя то, что тебе не принадлежит.

И она подошла. Тихо. Прямо. Шион не двинулась. Только следила, как Паулин вытягивает руку – пальцы лёгкие, как ветер. – Закрой глаза. Или не надо. Это будет быстро.

Кожа на лбу Шион засияла. Мягко. Как будто узор, давно стёртый, проявился от света.

– Что ты делаешь… – прошептала Шион. И осеклась.

Звук. Лёгкий, как колокольчик. Нечто хрустнуло – не физически. Заклинание рассеялось.

В ту же секунду Шион будто изменилась – не телом, а лицом. Взгляд прояснился, плечи выпрямились, будто с них сняли цепь. Вместо затравленной женщины с тенью между бровей, перед Паулин стояла та, кем Шион была до всего этого – собранная, холодная, красивая. Волосы – распущенные, словно свежевымытые, кожа – светилась живым светом. В красном корсете под открытым белым халатом она напоминала ту, кем всегда была в прошлом – уверенную, опасную, снова живую.

А потом – бросилась вперёд, обняв Паулин. Резко. Отчаянно. Как будто удерживая не тело – время.

– О боже… – выдохнула она, уткнувшись лбом в её живот. – Это… это ты… ты вернулась…

Паулин вздохнула. Не от раздражения. От нежности, которую старалась не выдать. – Шион…

– Ты… ты ведь Миорель, ты… – дрожащий голос, срывающийся от рыданий.

– Нет, – жёстко перебила Паулин. – Она умерла. Забудь.

Шион подняла голову. Глаза – распухшие. Детские.

– Но ты же…

– Только Паулин. Всё остальное – в прошлом. Или под землёй. Неважно.

Они замолчали.

Потом Паулин подняла Шион за подбородок.

– Теперь слушай. Завтра. Совет. Ты выходишь первой. И говоришь: наступление прекращается. Отныне – договор. Иначе… ты знаешь.

Шион смотрела. Долго. Потом – кивнула. – У нас есть ещё козыри?

– У нас? – Паулин усмехнулась. – У меня – да.

И исчезла. Так же, как пришла. Только свеча на столе зашаталась.

ГЛАВА 48. Невовремя

Утро выдалось слишком ярким для предчувствия, которое не отпускало. Лирхт проснулся с лёгкой тяжестью в груди – не страх, не тревога, а что-то ближе к ощущению, будто нити, что он тянул неделями, начали незаметно ослабевать.

Письмо от Шион прибыло чуть позже рассвета. Печать – старого образца. Стиль – сдержанный, слишком прямой.

"Созыв экстренного совета. Присутствие глав обязательно. Повестка не раскрывается."

Лирхт перечитал фразу дважды. Пальцы стучали по краю пергамента. Он усмехнулся:

– Что на этот раз?

Совет собрался быстро. Зал гудел подспудным напряжением: как перед штормом, когда небо ещё голубое, но птицы уже исчезли. Представители домов, делегаты нейтральных секторов, наблюдатели – все ощущали, что воздух в этот раз был толще.

Лирхт вошёл без спешки. Как хозяин. Он не смотрел ни на кого, но каждый взгляд от него скользил. Обычное равновесие. До того момента, как она появилась.

Шион.

В красном.

Ткань – жидкое золото крови. Платье, обтекающее тело, не скрывающее форм, а подчеркивающее их намеренно. Линии бёдер и груди – вызывающе подчёркнуты. На шее – амулет в виде змеи, свернувшейся в кольцо. Волосы – тёмные, распущенные, тяжёлые, струились по плечам, как яд по клинку. В каждом её шаге – власть и предупреждение.

Её походка – уже не просто шаг, а ритуал. Движение плеч, поворот головы, изгиб запястья – тотем ожил.

Зал стих. Шум – не вернулся.

Один из старейшин Райнильд отпрянул, будто увидел мёртвую восставшую. – Она… это не может быть…

Хронист выронил перо. Младший представитель севера прошептал: – Но… она же… была…

Шион не остановилась. Вышла в центр, как к алтарю. И заговорила:

– Совет открыт. Мы начнём с вопроса – кто и когда дал себе право на безнаказанные нападения на земли Бернсайдов.

Голос – чёткий. Не громкий, но давящий. Ровный, как лезвие, и сухой, как приговор.

Мы хранили молчание, потому что верили в равновесие. Теперь оно нарушено. А значит, молчание – закончено.

– У вас нет полномочий, – раздался голос. – Вы – советник. И даже не глава.

– А вы, значит, – палачи без печатей? – парировала Шион. – Вы жгли дома, убивали без формального разрешения. Вы превратили дипломатию в инстинкт. Мы – вернём её в язык.

– Это угроза?

– Это второе дыхание. Хотите снова наступать – наступайте. Только знайте: теперь никто не гарантирует, что отзовёмся словами.

Кто-то откашлялся. Кто-то сдвинулся ближе к выходу.

– Кто будет ставить подпись от Ленц? – ядовито уточнили с галереи. – Вы? В красном?

Шион усмехнулась, не отводя взгляда:

– Мы уже нашли, кому доверить перо. Времена меняются.

Пауза. Долгая.

И тогда Лирхт наклонился вперёд. Голос его был тише, чем обычно.

– Кто постарался?

Шион перевела на него взгляд. Медленно. Почти мягко.

– А ты ревнуешь?

Зал затих. В тишине отозвался кто-то – нервным смешком. Кто-то – сдавленным вдохом.

Лирхт не ответил. Он только смотрел. Долго. И в голове не было ни одной версии, как.

Кто дал ей это возвращение.

И почему у него впервые за долгое время появилось ощущение, что он кого-то упустил.

Совет закончился без формальностей. Никто не хлопал, никто не провожал. Люди расходились быстро, с опущенными глазами и молча. Даже те, кто ещё час назад пытался укусить, теперь ждали, пока Шион уйдёт первой – и только после этого осмеливались пошевелиться.

Она же не торопилась. Прошла мимо Лирхт, скользнув по нему взглядом. Не с вызовом. С насмешкой. Как будто между ними была шутка, которую знал только один из них – и это был не он.

Когда её шаги стихли за дверью, Лирхт медленно выдохнул. Тихо. Почти бесшумно.

Он не повернулся ни к одному из советников, ни к посланникам. Просто вышел. В одиночестве.

И в каждом его шаге теперь звучал вопрос, на который он не мог найти ответа: если Шион снова в игре – то кто разложил фигуры на доске?

ГЛАВА 49. Обратный ход

Лирхт вернулся в свои покои поздно. Он не зажигал свет, не звал слуг. Просто сел в кресло, снял перчатки и уставился в пустоту.

Дверь отворилась так тихо, что это не было вторжением. Это было – как если бы тень решила проявиться. Паулин вошла без стука, как хозяйка, как человек, которому уже не нужно приглашение.

– Как дела? – спросила она.

Он не сразу ответил. Только повернул голову, с лёгкой, почти ленивой гримасой.

– Прекрасно. Совет прошёл великолепно. Шион встала из пепла. Райнильд облизывают свои когти. Осталось только приписать всё к чуду.

– Или к хорошей работе, – подала голос Паулин. Тон ровный. Почти ласковый. Почти.

– Ты знала? – Лирхт смотрел прямо на неё.

Она улыбнулась. Беззлобно. Но слишком уверенно.

– Я читаю повестки. Иногда между строк.

– Ты наслаждаешься этим, – тихо сказал он.

А разве не для этого мы играем? – Паулин прошлась к столику, взяла кувшин, налила себе воды. Плавно, молча. – Кстати, когда мне, по твоему мнению, стоит признаться в полномочиях Альвескардов на дом Ленц? Или подождать, пока мне выпишут справку?

Он резко поднялся.

– Это не смешно.

– Ещё как смешно, – бросила она. – Особенно если вспомнить, как ты любишь контроль. А теперь представь, что всё идёт не по твоим правилам. Ужасно, да?

Он смотрел на неё. Глухо. Слишком долго.

– Я знаю, ты во что-то втянулась.

– Возможно. – Она сделала глоток. Встала. Подошла ближе. – А возможно, это просто я. Та, которую ты просчитался и забыл.

Он молчал.

– Спокойной ночи, Лирхт, – сказала она и вышла.

Без звука. Без пафоса. Как ход фигуры, который уже сделан – и поздно отменять.

ГЛАВА 50. Искривление

После Совета Лирхт не вернулся в покои. Он спустился в нижний зал – старый сектор, где ещё хранились реликты ритуальной документации и архивные магические записи. Готье не шел за ним, но знал, куда он направляется.

На стол были выложены фолианты, закрытые свитки, таблички в оправах из мертвого серебра. Он перелистывал страницы быстро, но руки дрожали почти незаметно. И не от усталости.

– Шион была под комплексом двойного уровня. Мы сами его создавали. Он не мог быть снят без разрушения магического следа, – сказал Валль, когда его вызвали. – Даже если кто-то нашёл ключ – мы бы это почувствовали. Магия отреагировала бы.

– Но не отреагировала, – глухо произнёс Лирхт. – Потому что она не была разрушена.

Она была… переписана.

Это невозможно.

– Тогда объясни.

Теург молчал. Впервые. На лице была не растерянность. Почти страх.

– Кто это мог сделать?

– Никто из нас.

– Не из нас. Из них.

Молчание.

Лирхт посмотрел на свои руки. На костяшках – бледная пыль от свитка. Он медленно провёл пальцем по краю одной из страниц.

– Узнай, кто касался её до нас. Кто был с ней один. Кто знал, где она спит. Кто мог… вспомнить старое имя.

Валль кивнул и вышел. Остался только тишина архива и дрожание пламени.

А Лирхт впервые почувствовал: возможно, всё началось не с Паулин. И не с Шион. А с чего-то – гораздо старше.

ГЛАВА 51. Шум

Но Совет был не последним. Спустя трое суток созвали новый. Неофициальный. Формально – "стратегическая сессия по координации внутридворовых позиций". По факту – попытка Альвескардов продавить своё.

Шион была там. Райнильд – сдёрнуты, но цепкие. Даже нейтралы отправили представителей.

Лирхт начал первым.

– Мы действовали в интересах стабильности. Наша структура выдержала, когда остальные трещали. Если не закрепим право опеки над домом Ленц – расползётся всё.

Это называется оккупация, – бросила кто-то с галереи. – Даже если вы называете это протекторатом.

– Паулин – одна из нас, – спокойно продолжил Лирхт, не глядя на оппонента. – Это очевидно. Она жила с нами. Воспитывалась. Поддерживала наш порядок.

– Ты уверен, что ты знаешь, кого ты приютил? – тихо спросила Шион. – Или ты просто надеешься, что она ещё та, кем ты её слепил?

– Довольно, – сдержанно бросил Лирхт. – Паулин – залог мира. Если вы продолжите атаковать – она станет границей. С нашей стороны.

Гул. Переговоры.

И тогда дверь открылась.

Паулин вошла. В сером. Без герба. Без голоса сопровождения.

– Извините. Разговор был о доме Ленц?

Лирхт напрягся.

– Ты не должна быть здесь.

– Я слышала похожее. Но всё равно – пришла. Это ведь стало модным, правда?

Кто-то хихикнул. Кто-то вскочил. Райнильд начали шептаться.

Паулин прошла к центру.

Один из представителей Райнильд – сутулый мужчина с тяжёлым голосом и кольцом рода, которое казалось больше его пальца – не сдержался:

– Что эта… особа тут делает? Совет – не место для девичьих выходок.

Она остановилась. Не сразу. Словно подумала, стоит ли вообще отвечать.

– Ваш рот, – сказала Паулин, – слишком охотно отпускает звуки, за которые голова обычно платит.

Она подняла руку. Со стола ближайшего делегата взлетел бокал с водой – без крика, без жеста. Просто – взлетел. И в следующее мгновение ударил мужчину в висок.

Тот осел в кресле, сбитый, как изрубленный аргумент.

– Теперь тише, – сказала она. – Я говорю.

Вы обсуждаете мои границы. Мою фамилию. Мой выбор. Может, я скажу?

– Ты с нами или нет? – голос Лирхт стал железом. – Сейчас.

Паулин прищурилась. Улыбнулась. Слишком медленно.

– А ты уверен, что хочешь знать? Что сделаешь, если ответ – не тот?

Он не ответил.

Она повернулась ко всем.

– Пока вы делите, я собираю. Не флаги. Не союзников. Значения. И поверьте – они важнее, чем ваше оружие.

Она поклонилась. Не как подчинённая. Как королева.

Но перед тем как уйти, она остановилась рядом с Шион. Молча.

Шион подняла взгляд, и в нём было всё: страх, ожидание, преданность, обида.

Паулин медленно подняла руку. Провела по щеке. Затем – ногтем. Не глубоко. Просто чтобы выступила тонкая капля крови.

Шион не отстранилась. Только чуть вздрогнула.

Паулин наклонилась. Медленно. И провела языком по коже, собирая кровь.

– Теперь ты помнишь, кто решает, – прошептала она. – Я не пугало. И не герб. Я – конец их алфавита.

Шион застонала. Не от боли. От возбуждения – рефлекторного, телесного, как будто тело вспомнило больше, чем разум готов был признать. Это не был звук покорности – это был отклик. Прежний. Инстинктивный. Необратимый.

По залу прошёл едва уловимый, но чёткий отклик. Кто-то откашлялся слишком громко. Несколько делегатов Райнильд побледнели. Один из наблюдателей в заднем ряду замер, вжавшись в кресло. Даже голос хрониста, механически записывавшего происходящее, на миг дрогнул, прежде чем продолжить.

Кто-то уже не просто боялся Паулин. Кто-то – начал верить в неё.

А затем – повернулась к залу. К ним всем.

И кстати, – произнесла она, чуть мягче, будто между прочим. – Насчёт земли Ленц… Можете оставить её себе. Мне плевать. Сожгите, поделите, стройте очередную столицу. Это не изменит того, где я стою.

В зале повисла тишина. Даже те, кто хотел возразить, – не нашли слов. Потому что впервые кто-то не защищал род – а отказался от него.

– Я не воюю за границы, – добавила Паулин. – Я решаю, где они проходят. Всё остальное – шум.

И ушла. Медленно. Спокойно. Под взглядами, полными ненависти, страха… и интереса.

А Лирхт стоял. И впервые – не знал, говорит ли за ним хоть кто-то из зала.

Молчание продолжалось. Кто-то пытался вернуть голос – но не было слов. Один из представителей Райнильд зашептал что-то помощнику, тот только кивнул и поспешно вышел.

Шион медленно вытерла щёку. Остатки крови уже впитались в кожу, но жест был не о чистоте – о том, чтобы сохранить равновесие.

– Нам следует пересобрать повестку, – хрипло произнёс кто-то с дальнего ряда. – Всё изменилось.

– Нет, – коротко ответил Лирхт. – Повестка остаётся. Она просто… усложнилась.

– Усложнилась? – Шион подняла бровь. – Это ты называешь усложнением?

– А ты называешь это контролем? – бросил он.

Шион не ответила. Просто посмотрела на него. Слишком долго.

– Тогда закончим на этом, – сказал кто-то из нейтрального дома. – Иначе Совет потеряет лицо.

– Уже теряет, – прошептала женщина в синем. – Или отдаёт своё другому.

Рядом с ней никто не возразил.

ГЛАВА 52. Объяснение

Он ворвался в её покои, словно в поле боя.

Дверь ударилась о стену. Паулин даже не вздрогнула.

Она лежала на диване, полуобнажённая, в лёгком халате, распахнутом на груди. На ней – ничего лишнего. Только кожа. И медленное, ленивое дыхание, будто она ждала его не секунду, а всю вечность.

– Ты пришёл, – протянула она. – Какой упрямый.

– Что ты сделала?! – голос Лирхт сорвался сдержанностью. – Как ты всё провернула? Шион, Совет, этот фарс!

– Какой конкретно? Их было так много, – она потянулась, открыв бедро почти до паха. – Я уже путаюсь.

– Не издевайся, – прошипел он. – Говори. Немедленно.

– Что, допрос? – Она медленно села. Волосы сползли по плечам. – Должна ли я снять платье и лечь на стол? Или ты сначала хочешь стул, свет и побои?

Он подошёл. Резко. Схватил её за локоть.

– Отвечай!

Она не отстранилась. Только прижалась ближе, грудью к его запястью. Ласково. Обволакивающе.

– У тебя дрожат пальцы, Лирхт. Я тебя возбуждаю или пугаю?

– Замолчи!

– Так вот ты какой, – прошептала она. – Такой же, как тогда.

Он замер. Медленно отпустил её. Как будто прикоснулся к огню.

– Тогда?.. – хрипло.

Она встала. Близко. Очень близко. Провела пальцами по его щеке. Лёгко. Будто бы… она делала это раньше.

– Ох, прости. Я ведь не должна так. Вдруг это триггер? – с усмешкой.

– Ты… ты… кто ты такая?! – почти выкрикнул он.

Какая тебе разница? – Она прошлась за его спину. Положила руки на плечи. – Главное, как я заставляю тебя чувствовать.

Он развернулся, схватил её за запястья, вжал в стену.

– Я тебя любил, – прошептал он. – Ты не имеешь права быть ей. Не имеешь!

– Но я не говорила, что я – она. – Паулин смотрела ему в глаза. Близко. Слишком. – Это ты решил. Это ты увидел.

– Прекрати…

– Нет. – Она дёрнулась вперёд. Губы почти коснулись его уха. – Я буду продолжать. Пока ты не сломаешься. Как сломал её. Когда выбрал порядок, а не любовь.

Он отпустил её. Медленно. Шаг назад.

Она поправила халат, как будто ничего не случилось. Подошла к бокалу. Сделала глоток.

– Допрос окончен?

– Это ещё не конец, – прошептал он.

– О, Лирхт… – она усмехнулась. – Ты даже не понял, где была первая сцена.

И вышла.

Она вышла. Босая. Тихо.

Хлопнула дверью едва слышно. Как последний аккорд – разрешающий ломаться.

Лирхт остался. Один.

В комнате, где воздух всё ещё пах ею.

Пальцы дрожали. Он не смотрел на руки.

Он боялся увидеть, что они сжаты не от ярости – а от чего-то хуже.

Он вышел. Резко. Почти бегом.

Он шёл по коридору как зверь, который хочет доказать, что любовь не может воскреснуть.

Что он не проиграл.

Что она – не она.

ГЛАВА 53. Прах под кожей

Он влетел, как буря, забыв, кто он, куда идёт и зачем до сих пор дышит.

Шёлковая ткань упала с кресла, как сброшенная простыня.

В воздухе – запах жасмина и старой магии.

На кровати – Паулин и Шион, полуголые, раскалённые, не от стыда – от власти.

И у стены – та самая кукла.

Рядом – аккуратно сложенная белая ткань.

Тонкая, как вуаль.

Та самая простыня.

И зазвучала… Мелодия.

Колыбельная. Без слов. Механический звон из прошлого, который не должен был звучать.

– Что вы творите? – голос Лирхт сорвался. – Это святотатство. Это не просто магия. Это… это ты… – он указал на Шион – ты во всём этом виновата!

Шион встала. Медленно. Плечи расправлены.

– Нет, – сказала она. – Не я. Я ничего не оживляла. Я просто не заперла дверь.

– Ты манипулируешь ею! Ты вживила воспоминания! Ты…

– Она не кукла.

– И ты сам знаешь: это не я в её голосе. Не я в её взгляде.

Он отвернулся.

На секунду.

А когда снова посмотрел на Паулин – она изменилась.

Лицо – другое.

Но до боли знакомое.

Мягкое. Страшное. Родное. Любимое.

Голос – не театральный. Настоящий.

Здравствуй, Лирхт, – сказала она.

– Я пришла. Или… ты сам меня позвал?

Он задохнулся.

– Нет… Ты не… ты не можешь быть…

– Ты прав, – голос дрогнул. Но не сломался.

– Она умерла.

– Ты больше никогда её не увидишь.

Он стоял. Как человек, которому оставили надежду… только чтобы сжечь на его глазах.

Паулин снова стала собой.

Холодной. Современной. Непринадлежащей.

– Но я помню тебя.

– Помню, как ты стоял у двери. Помню ткань, упавшую на пол. Помню, что ты сказал.

Пауза.

Она подняла ту же простыню.

Скомкала.

И – бросила ему под ноги.

– Шоу окончено, Лирхт. Можешь идти.

И он стоял.

Слишком живой, чтобы упасть.

Слишком мёртвый, чтобы дышать.

ГЛАВА 54. Безымянное пламя

Они сидели в саду. В углу, где не росли даже трава.

Где землю однажды прокопали слишком глубоко, а потом… не засыпали как следует.

Паулин держала простыню. Ту самую.

Мятая. Побелевшая. До тошноты знакомая.

Шион молчала. Просто сидела рядом.

В пальцах – чашка с травами, уже остывшими.

В глазах – ничего, кроме усталости. И понимания.

– Я не знала, что это будет так, – сказала Паулин.

– Никто не знает, – ответила Шион. – Ни одна из нас. Мы только думаем, что готовы.

– А он… – Паулин замолчала.

Шион посмотрела в сторону, к старому дереву.

– Он тебя слышал. Он слышал, как ты молчишь каждый вечер.

Простыня дрожала в её руках.

– Прости, – сказала она. Не Лирхт. Ребёнку.

– Прости, что не смогла остаться мёртвой. Прости, что вернулась без тебя.

Она поднялась. Подошла к старой чаше из камня.

Положила туда ткань. Простыню. И подожгла.

Пламя не было ярким. Оно было жадным.

Когда оно почти догорело, Паулин опустилась на колени.

Склонилась.

Положила ладонь на землю рядом с очагом. И заговорила.

Не вслух. Не для слуха.

Язык – старый. Жреческий.

Слова – текли, как вода. Ритмично. Почти напевно.

Шион склонила голову.

Те, кто слышал бы это, знали бы: молится только та, кто однажды умирала.

Когда всё стихло, Паулин выпрямилась.

Взяла со скамьи маленькую куклу.

Сильно прижала к груди. Как будто это было сердце.

Я пойду, – сказала она.

– Куда?

– Туда, где он лежит. Где лежим мы.

Шион не ответила. Только поднялась.

Положила руку ей на плечо.

И на секунду – ничего не происходило.

Но это была секунда, которая останется между ними навсегда.

ГЛАВА 55. Слишком знакомо

Место было пустым.

Никаких табличек.

Никаких названий.

Только небольшой полукруг камней, заросших мхом, и лёгкий запах сырости, который появляется там, где когда-то плакали по-настоящему.

Паулин подошла медленно.

Без плаща. Без знаков. Без имени.

В руках – тряпичная кукла, которую она держала как дитя, не как предмет.

Она села на колени у камней.

Осталась молча.

Не ради жеста.

Ради тишины, которую могла услышать только она.

Когда она поставила куклу на край – не на середину, не на центр, – рядом раздались шаги.

Она не обернулась. Просто сказала:

– Ты знал, что я здесь?

– Всегда, – ответил Готье.

Он стоял за спиной. Без оружия. Без формы. Только с собой.

– Сколько? – спросила она.

– С тех пор, как ты вернулась.

– Вернулась?

Он медленно подошёл. Встал рядом. Смотрел на камни.

– Я не знал сразу. Но чувствовал.

– Слишком многое… было знакомо.

– Почему молчал?

– Потому что если бы это была ошибка – я не хотел разрушить то, чего могло не быть.

– А если не ошибка… ты сама бы сказала. Когда будешь готова.

Пауза.

Паулин смотрела вниз. Камни. Кукла. Земля.

– Ты ведь был там. Тогда. После. Когда… всё случилось.

Он кивнул.

– Был. Держал тебя, пока ты не дышала. Потом – держал его. Когда он замолчал.

– Я не помню этого.

– А я не забывал.

Они молчали долго.

Ветер прошёл по поляне, как кто-то незримый. Ни холодно. Ни тепло. Просто – присутствие.

– Я не ожидала, что ты поверишь, – сказала она.

– Я и не верил, – мягко ответил он. – Я просто узнал.

– Что именно?

Он повернулся к ней. В первый раз – за всё время.

Горе. Оно остаётся в голосе. А у тебя – оно было. С самого начала.

Паулин сжала пальцы на ткани платья.

– Спасибо, – прошептала она. – За то, что не заставил меня говорить.

– Это не я должен был говорить первым.

Он подошёл к кукле.

Наклонился.

Осторожно поправил один из камней. Не смелее, чем бы прикоснулся к ране.

– Он был. Пусть и коротко. И этого – достаточно.

Она кивнула. Медленно. А потом встала.

– Теперь я готова.

– К чему?

– К тому, ради чего вернулась.

Они не обнялись.

Они не смотрели друг на друга долго.

Но когда они пошли обратно – ветер за ними не колыхнул траву. Потому что всё, что должно было остаться здесь, осталось.

ГЛАВА 56. Глаз в темноте

Он не спал. Уже трое суток. Сон стал угрозой. Каждый раз, как глаза закрывались, пустота начинала говорить.

Сегодня он сидел на полу у кровати. Не у окна, не за столом. На полу. Руки – сжаты. Ногти – в ладонях.

Когда свеча догорела, тьма приняла форму.

Сначала – просто сгусток. Затем – контур. Маленький. Лёгкий.

Голос – звонкий, как стекло в крошке.

– Здравствуй, командор. Сколько дней ты уже мучаешься?

Он не ответил. Только приподнял голову. Симба стояла в углу комнаты. Девочка. В белом. Глаза – слишком умные. Улыбка – слишком древняя.

– Уходи, – сказал он.

– Ты и правда думал, что всё забудется? Что можно вырезать часть прошлого, и она не прорастёт?

– Ты существо магии. Тебя здесь не должно быть.

– А ты – человек логики. Но разве тебе легче?

Он поднялся. Пошатнулся.

– Мне не о чем с тобой говорить.

– Конечно. Ведь ты помнишь её такой, какой хотел. Мягкой. Словной. Почти нематериальной.

– Она была настоящей.

– Но не твоей.

Тишина. Он дышал тяжело.

– Тебе не больно от того, что она вернулась не такой, как ты придумал?

– Замолчи.

– Ты ведь даже ребёнка не простил себе. Не потому что его потерял. А потому что он напоминал тебе, что она была живой.

Он закрыл глаза. Кулаки дрожали.

– Что ты хочешь от меня?

Симба подошла ближе. Присела на корточки рядом.

– Ничего. Просто смотрю, как медленно ты принимаешь. Это красиво. Почти как смирение.

Я её ненавижу, – выдохнул он. – Тебя. Её. Себя.

– Это и есть путь, Лирхт. Вера всегда идёт после отвращения.

Он обернулся. Но её уже не было.

Только пепел от свечи. И сердце, бьющееся чаще, чем следовало бы ночью.

Он встал. Очень медленно. И сказал вслух:

– Я не прощаю. И не верю.

Но тишина в ответ уже не спорила.

ГЛАВА 57. Печать, которой нет

Он сидел над картой южных рубежей, не глядя в неё.

Пальцы были на столе. Напряжённые. Как будто только так он мог не развалиться.

Дверь открылась.

Она вошла как будто по праву.

Прямо к полке. Взяла доклады, как свои. Села на край стола. Начала листать.

– Ты решила, что всё здесь принадлежит тебе? – не оборачиваясь.

– Я просто вернулась за тем, что уже моё.

Он медленно поднялся. Подошёл. Слишком близко.

– Убери руки.

– А если нет?

Он схватил её за запястье.

Она не вывернулась.

Просто встала.

И подняла ладони к его лицу.

Медленно. С силой.

Пальцы – на скулах.

Большие – на висках. Глаза – в глаза.

– Не делай этого, – выдохнул он.

– Я уже сделала. – Голос тихий.

И в этот момент из её ладоней разлился свет. Тёплый. Давящий. Золотой.

Он вдохнул резко. Как будто воздух прорвался сквозь броню.

– Тебя давно не держали, Лирхт, – шепчет она. – Не за горло. А за сердце.

Он сжал её талию. Слишком резко.

Но она не отстранилась.

Подалась ближе.

Тело – в тело. Грудь – в грудь.

– Ты не понимаешь, что ты делаешь, – сорвался он.

Она провела пальцем по его губе. Медленно.

Затем – вдоль шеи.

И, склоняясь ближе, прошептала ему в ухо:

– Mein Schmerzengel. Ты всё такой же. Только теперь я знаю, где ты действительно хрупок.

Он отшатнулся, как от пощёчины. Смотрел в лицо, как в пламя.

– Не называй меня так.

– Почему? – она наклонила голову. – Ты ведь называл меня своей, а теперь дрожишь от одного слова.

Он молчал.

– Вот и я поняла. Ты боишься не того, кем я стала, а того, что ты не перестал быть моим.

Она поцеловала его в висок.

Слишком медленно.

Слишком точно.

И пошла к двери.

Не спеша.

А он остался стоять.

С руками, которые всё ещё чувствовали её тепло. И с именем, которое он больше не мог забыть.

*Mein Schmerzengel – Мой ангел боли.

ГЛАВА 58. И травы болели

Он сидел в кабинете, но глазами был не здесь.

Руки лежали на столе, пальцы слегка дрожали – не от страха, не от усталости, а от чего-то тоньше. От прикосновений, которых больше не было. От слов, которых не должно было звучать.

Mein Schmerzengel.

Шепот, который не отпускает.

Как молитва, забытая, но знакомая до кости. Как ласка, от которой внутри только рана.

Он закрыл глаза.

Воспоминание пришло – не как сон. Как удар.

Тогда всё было мягче.

Трава – густая, живая, не колючая.

Солнце – неслепящее.

И она – живая. Не легенда. Не призрак.

Лежала на спине, в расстёгнутом платье, раскинув руки, словно впитывала небо.

– Тебе не жарко? – спросил он, лежа рядом.

– Мне не может быть жарко с тобой. Ты же вечный лёд, – она улыбнулась и прикрыла глаза.

– Только иногда… иногда греешь. Когда забываешь, кто ты.

Он усмехнулся.

На ладони – её запястье. Тёплое. Без напряжения. Просто – кожа в кожу.

– Знаешь, – сказала она. – Я не боюсь умереть, если кто-то помнит, как я смеялась.

– Тогда я не позволю тебе смеяться без меня.

Она рассмеялась – звонко, открыто.

И трава будто зашевелилась от этого звука.

Он повернулся к ней.

Провёл пальцами по щеке, медленно.

Словно отмечал место, где потом будет боль.

– Mein Schmerzengel, – прошептала она.

Он не ответил.

Просто прижался лбом к её лбу. А потом – к животу.

Где уже билось что-то третье.

Он открыл глаза. Вернулся.

Бумаги на столе снова были угрозами.

Карта – полем.

Кабинет – клеткой.

А сердце…

Сердце било слишком быстро.

Будто всё ещё лежал рядом с ней.

В том поле.

В том прошлом.

Которое теперь дышало сквозь неё – но уже не для него.

ГЛАВА 59. Под кровоточащей луной

Луна висела низко – не алая, как в легендах, не золотая, как в молитвах. Она была пепельной, почти мёртвой, с внутренним, тусклым свечением, будто обожжённый глаз, смотрящий на землю без сочувствия.

Ритуал начался без сигнала.

В роду Альвескардов не принято открывать обряды словами – слишком много раз было доказано, что звук только мешает земле слышать.

Лирхт стоял у внешнего круга, скрестив руки за спиной.

На нём был не мундир – простая тёмная рубаха и плащ, который он не снял, несмотря на жар от центрального огня.

Он не произносил ни слова, но ни один участник не осмелился поставить под сомнение его присутствие.

Он был не ведущим, не жрецом – он был гарантом.

Тем, кто несёт ответственность, даже если не несёт веры.

В центре круга жрицы расставили камни и угли, возложили сосуды с пеплом, поставили алтарную доску.

На ней – тело.

Не распятое, не расчленённое – приготовленное.

С огнём, специями, с тонкими надрезами вдоль грудной клетки.

Человеческое.

Без имени. Без роду. Без истории.

Это называлось просто: то, что отдали.

И когда Паулин вошла в круг, всё, что казалось упорядоченным, мгновенно изменило плотность.

На её руках была Люси.

Полубессознательная, с синими губами, в слипшемся от пота платье. Паулин шла прямо, спокойно, как будто несла не тело – долг.

Женщины в круге зашептались. Кто-то шагнул вперёд, но не посмел подойти ближе.

– Здесь только посвящённые, – произнесла одна из старших жриц, не поднимая головы.

– А я принесла свою, – спокойно ответила Паулин. – Вы забыли, кого выкорчевали. Я – помню.

– Это не её место.

– Тогда пусть она хотя бы вспомнит, кто она была.

Паулин поставила Люси на землю, обняла за плечи. Та шаталась, будто внутри шёл дождь.

Лирхт сдвинулся с места. Медленно, но ощутимо. Не к ним – к алтарю.

Он остановился у противоположного края огня, глядя, как Паулин подходит к жертвенной доске.

Взгляд его был стальным. Но дыхание – едва заметно сбито.

Она протянула руку к телу, без пафоса, без предупреждения.

Отрезала небольшой кусок, взяла пальцами, поднесла к губам и ела.

Женщины отшатнулись.

Огонь затрещал, будто вдохнул её жест.

– Ты не имеешь права, – произнесла жрица. – Это не для тебя.

– Я ем за двоих, – сказала Паулин. – За неё. За меня. За то, что когда-то забрали – и думали, что это забудется.

Люси опустилась на колени. Сначала безмолвно. Потом – с резким вдохом, словно проснулась от долгой комы.

В глазах её не было страха. Только слёзы. И узнавание.

Лирхт шагнул ближе.

– Ты играешь с тем, что мы бережём столетиями, – сказал он. – Это не сцена. Это не демонстрация.

Паулин подняла голову. Их взгляды встретились – столкнулись.

В нём была власть. В ней – память.

Они не говорили больше.

Потому что знали: если один сейчас поднимет голос – всё обрушится.

И Лирхт не сделал этого.

Он стоял, как скала – не сломленная, но окружённая волной.

Паулин повернулась к огню.

Положила ладонь на живот Люси.

– Ты здесь. Ты с нами. Вспомни.

И Люси – вспомнила.

По глазам это было видно. По дрожи. По тому, как больно жила снова.

Лирхт смотрел на Паулин, как на чужую, но тело его уже знало: она вошла в этот ритуал не как посторонняя.

Она вошла – как кровь, которую никто не осмелился признать родной.

ГЛАВА 60. Клеймо без предупреждения

Он вошёл без брони. Без оружия. Без слов.

Паулин сидела на подоконнике, скрестив ноги. Чашка с чаем – остывшая, как её взгляд, когда она его увидела.

– Не слишком ли поздно для визита? – спросила она, не двигаясь.

– Я устал от контроля, – ответил он. – Пришёл попробовать что-то новое. Поддаться, может быть.

– Поддаться? – усмехнулась она. – И ты решил начать с меня?

Он подошёл ближе. Не угрожающе. Почти мягко. Сел на корточки рядом с её ногами, взял за лодыжку, провёл ладонью по икре. Медленно. Точно.

– Ты слишком долго стоишь выше. Я захотел понять, как это – лечь рядом.

– Или под меня? – уточнила она, прищурившись.

Он не ответил. Только склонился и поцеловал её колено. Она не отстранилась. Даже позволила ему лечь рядом, положить голову ей на бедро.

– Ты же понимаешь, что если я захочу, – шепчет она, – ты не встанешь отсюда никогда.

– Это и страшит. Это и привлекает.

– И ты правда готов так жить? В моих тенях?

Он поднял голову. Улыбнулся. Тихо. Даже нежно.

– Я пришёл с пустыми руками. Позволь мне остаться с твоими.

Она провела пальцами по его волосам. По затылку. Медленно, с лаской. А потом – склонилась и прошептала в его ухо:

– Ты мой Schmerzengel. Всегда был. Даже когда предал.

Он закрыл глаза. Вдохнул. Почувствовал её дыхание на губах.

И в этот момент – не дрожал. Не злился. Он будто растворился.

– Я не забираю, – прошептала она. – Я возвращаю.

Он коснулся её груди. Ткань соскользнула с плеча. Всё было слишком близко, слишком телесно.

Она не отстранилась. Наоборот – придвинулась.

Её губы нашли его.

Не мягко. Не неуверенно. А как будто знали, куда именно вернуться.

Он поднял её, унес к постели – они рухнули вдвоём, как вода, как воск.

Тела нашли друг друга легко – слишком легко.

Слов не было. Были звуки кожи, дыхания, рывков, царапин.

Он в ней, она в нём – оба слишком давно не были живыми в этом.

В ней дрожала власть. В нём – страх и желание.

Она оседлала его – медленно, грациозно, как будто вновь завоёвывала.

Он позволял.

Она наклонилась к нему, проводя языком по его щеке, чуть касаясь губами уха.

– Вот так, – шептала. – Всё, что ты не дал мне в прошлой жизни – я возьму в этой.

Он сжал её бёдра. Глубоко. Почти болезненно.

И она выгнулась над ним – вся сияющая, почти горящая.

И именно в этот момент – когда её руки легли на его лицо, когда она думала, что он сдался – он поднял свою руку и провёл ею вдоль её шеи.

Ласково. Почти любя.

– Лирхт… – прошептала она.

– Прости, – сказал он. – Но я больше не могу дать тебе весь мир.

И произнёс слова.

Под его рукой – её кожа засветилась. Золото. Сначала как отблеск. Потом – как сеть. По венам, по шее, по плечам – пошёл узор. Тончайшая вязь. Пульсирующая, словно светящийся шрам.

Паулин отпрянула. Глаза – расширены. Тело – напряжено. Она схватила его за руку. Но было поздно.

– Что ты сделал? – прошипела она.

– Удержал, – выдохнул он. – Пока ты не уничтожила всех. Пока не уничтожила себя.

Она вскочила. Свет гас. Но клеймо – осталось. Золотое. По венам. По сердцу.

– Я доверилась тебе…

– Нет. Ты дала мне роль. А я решил сыграть по своим правилам.

Она стояла. Босая. Покрытая золотой вязью. И её дыхание – было тише, чем ожидание бури.

– Ты думаешь, это удержит меня?

– Я думаю, теперь ты хоть на мгновение станешь не богиней. А женщиной.

Паулин смотрела долго. Потом – усмехнулась.

– Глупец. Ты положил руки на солнце и думаешь, что не обожжёшься.

И вышла. Золото на коже – всё ещё светилось. А в комнате остался он. Один. С рукой, которая дрожала, не от магии. А от того, что ей пришлось коснуться.

ГЛАВА 61. Голубь в пепле

Паулин стояла у окна. В руках – тонкий свиток, свёрнутый без печати, только с красной лентой. Голубь уже сидел на перилах, нетерпеливо перебирая лапками.

Она долго смотрела на него. Потом – привязала письмо, медленно, осторожно. Погладила по спине. Почти ласково.

– Лети, – прошептала. – Только не молчи.

Он взлетел. Вспыхнул в воздухе серебром. И сразу – короткий свист. Что-то тонкое и быстрое рассекло воздух.

Крыло затряслось. Тело покачнулось. Птица упала.

Она замерла. Не сразу поняла. Потом – схватилась за подоконник.

На земле под башней – белое перо. И маленькое пятно крови.

– Значит, так, – сказала она. Без удивления. Даже не яростно. Излишне холодно.

Позже, вечером, был ужин.

Не торжественный – камерный. Политически важный. За столом – несколько старших, пара жриц, и, конечно, Лирхт. Паулин пришла в чёрном. Молча. Села. Глаза – сухие. Спина – ровная. На коже – золотая вязь всё ещё светилась в ямке между ключиц.

Когда подали мясо, она сразу почуяла запах. Нечто знакомое. Слишком знакомое.

– Сегодня особенное, – сказала одна из женщин. – Очень нежное. Диетическое.

– Молодое, – добавил кто-то. – Летало быстро. Но не слишком высоко.

Лирхт молчал. Не смотрел на неё.

Паулин взяла вилку. Положила кусок на язык. Медленно. Прожевала. Проглотила.

– Голубятина, – сказала она. Не спрашивая. Утверждая.

– Да. – Ответ был ровный. – Иногда нужно напомнить, что даже вестники не летают безнаказанно.

Она положила вилку. Вытерла губы. Подняла взгляд.

– Вы хорошо готовите.

Пауза. И усмешка.

– Посмотрим, кто будет основным блюдом в следующем акте.

Никто не возразил. Она медленно встала. Стул не скрипнул. Воздух – да.

– Как жаль, – сказала она, оглядывая стол. – У меня отобрали нож.

А ведь я бы с удовольствием приготовила кое-кого из вас.

Мясо, признаю… ну слишком уж диетическое. Не насыщает.

Жрица – молодая, с острым лицом, слишком прямой спиной – не выдержала:

– Ты ведёшь себя как дикарка. Как животное, которому случайно выдали голос.

Паулин повернулась.

Медленно подошла.

Взяла свою тарелку. Без спешки. Как актриса берёт реквизит перед финалом.

И разбила её об лицо жрицы.

Громко. Резко. Со звуком, от которого сердце стучит ещё минуту.

Осколки рассыпались по скатерти. Кровь смешалась с соусом.

Жрица завизжала, схватившись за щёку. Кто-то вскочил. Кто-то побледнел.

Лирхт поднялся.

– Паулин! – жёстко, как удар кулаком.

Она уже смотрела на него.

– Это за голубя, – сказала она. – За голос, который выстрелили на лету.

Лирхт сделал шаг. Она – в ответ.

– Не надо. – Голос её был ровный. – Я могу и без ножа. У меня – слова. И, как видишь, посуда.

Она прошла мимо него. К центру зала. Развернулась. Золотая вязь на коже теперь горела, как пепел на чёрной ткани.

– Вы надеваете на меня цепи, – сказала она. – Подкладываете мясо мёртвых вестников. Думаете, что приручили.

Но забыли главное: я не была птицей. Я была огнём.

Она уже развернулась, собираясь уйти.

Но тогда заговорил он.

– Да, – произнёс Лирхт. Тихо. Чётко. Словно выносил приговор. – Ты была. Теперь ты – в клетке. Моей.

Она остановилась. Не обернулась сразу.

В спине – что-то дёрнулось. Плечи натянулись.

– Ты хочешь снова сжечь всё? – продолжал он. – Сделать из крови свою речь, из страха – своё платье?

Он подошёл ближе. Один шаг. Второй.

– Ты думаешь, это страх? Нет. Это ожидание. Мы все ждём, когда ты выдохнешь себя до конца.

Она обернулась. В глазах – ещё остался блеск.

– Я не игрушка.

– Нет, – сказал он. – Ты – огонь, Паулин. Но ты – в моих стенах. В моём круге. Под моим взглядом. И ты уже горишь на моей ладони.

Он подошёл ближе.

Так близко, что она едва не отшатнулась – но не позволила себе.

– Говори. Дерись. Бей тарелки. – Его голос был шелестом перед штормом. – Но помни: ты не вышла из этой игры. Ты просто вошла глубже.

Она выдохнула. Слишком резко.

Словно забыла, что всё это он знал заранее.

Он наклонился к уху.

– И ты всё ещё носишь мою печать. Не забывай, кому она отвечает первой.

Он отстранился.

Сел обратно.

Взял бокал. Сделал глоток.

А она стояла.

Молча.

С выпрямленной спиной.

И с пульсом – в горле. Слишком громким, чтобы скрыть.

ГЛАВА 62. Совет на пепле

Зал Совета был натянут, как струна перед срывом. Запах ладана, холодного вина и прогретого дерева не могли скрыть главного – сегодня решалось, кому принадлежит Дом Ленц.

Паулин пришла последней. В золоте. Без улыбки. Входила медленно, как будто не шла – а возвращалась туда, откуда её вырезали.

За столом – двадцать два лица. Старейшины, хранители, наблюдатели. Те, кто молчал годами, и те, кто ждал момента, чтобы заговорить.

Лирхт сидел во главе. Как всегда – без украшений. Только взгляд. Как кольцо на горле.

– Вопрос ясен, – произнёс кто-то из хранителей. – Дом Ленц остался без формального главы. Родственники по боковой линии отказались. Девица Люси не может взять полномочия. Остаётся один вариант.

Все взгляды – на неё.

Паулин села. Молча. Руки – сложены на коленях. Поза – прямая. Только кожа на запястье дрожала еле заметно под тонкой вязью клейма.

– Эта девушка, – заговорила одна из старших жриц, – носит печать. Она ограничена в действиях. Может ли такая фигура быть полноправной главой?

– Эта девушка, – ответил Лирхт, не поднимая голоса, – удержала под контролем и Люси, и ритуал, и саму себя. Я не вижу, кто здесь опаснее – она или те, кто смотрят в тарелки и ждут, пока за них примут решение.

Пауза. Кто-то кашлянул. Кто-то отвернулся.

– Она нарушила обряд. Разбила посуду. Напала на жрицу.

– Она не напала. – Лирхт поднял глаза. – Она ответила.

Паулин всё это время молчала. Лишь в какой-то момент сказала:

– Вы всё решили? – спросила. – Поздравляю. Только забыли спросить меня.

Она задрала подол платья выше бедра. На коже – клеймо Дома Ленц. Старое, выжженное. Как тавро. Как приговор.

Она достала тонкий кинжал из рукава, обернула рукоять платком и срезала клеймо одним точным движением.

Кровь пошла сразу. Горячая, быстрая, не умоляющая.

– Заберите свою власть, – бросила она. – Заберите свой герб, свою память, свои ритуалы. Я больше не принадлежу этому.

Она вытерла клинок о край мантии и бросила его на стол.

– Я пришла не за титулом. И уж точно не за одобрением. Мне плевать, кто будет сидеть на троне мёртвого дома. Я – живая. И я ухожу.

Она развернулась. Пошла к выходу. Кровь капала за ней на камень, оставляя след – не родовой. Собственный.

Никто не встал. Никто не осмелился окликнуть.

Лирхт смотрел ей вслед. Но прежде чем она дошла до двери, Паулин остановилась.

Из складки платья она извлекла кольцо. Простое, тяжёлое. Глава Дома Ленц. Оно пахло железом, пеплом и чужими ожиданиями.

Она повернулась, метнула его в сторону стола. Оно упало прямо перед Лирхт – с глухим звоном, будто кто-то ударил в кость.

– Эта партия за тобой, – бросила она. – Но она не последняя.

И ушла. Без поклона. Без взгляда назад.

Кольцо лежало на столе, сверкая, как мокрый металл. Лирхт посмотрел на него, потом поднял взгляд на зал. Ни слова не сказал. Но в его лице что-то сдвинулось – не гнев, не боль. Что-то внутренне неделимое.

– Заберите кольцо, – произнёс кто-то из старейшин. – Или сожгите. Оно больше никому не принадлежит.

– Ошибаетесь, – сказал Лирхт. – Оно лежит здесь потому, что она позволила. А значит, оно ещё может говорить.

Он взял кольцо. Поднял. Не надел. Просто держал. Словно ощущал вес не металла, а крови.

Некоторые лица за столом побледнели. Кто-то опустил взгляд. Несколько человек встали и вышли. В тишине. Без комментариев.

А Лирхт всё ещё стоял. С кольцом в руке. Глядя на дверь, через которую ушла женщина, способная вырезать из своего тела имя рода.

И только тогда он заговорил.

Голос был ровным, но в нём не было ни капли воздуха. Только вес.

– Она ушла. Но теперь вы все знаете: это она позволяла вам существовать. Не вы ей – она вам.

Он посмотрел на кольцо. Поднял. Повернул в пальцах – как будто чувствовал не металл, а остаточное тепло плоти.

Потом положил обратно. Не бережно. Не небрежно. Как приговор, от которого нельзя отмахнуться.

– Дом Ленц больше ей не принадлежит. И слава богам – она это показала.

Так, как никто из вас даже не осмелился бы подумать.

Но её кровь останется.

Ребёнок, которого она носит, – наследие.

И когда придёт время – он вернётся. Не по протоколу. А по праву.

Он посмотрел на собравшихся. Не гневно. Прямо.

И добавил:

– С сегодняшнего дня мы не правим Домом Ленц. Мы лишь временно держим его дыхание – до тех пор, пока тот, кто родится от неё, не встанет на своё место. Мы – не наследники. Мы – регенты.

Тишина за столом была не просто тяжёлой.

Она была подавленной.

Несколько жриц отвели глаза. Кто-то сжал кулаки. Кто-то встал, как будто хотел что-то сказать – и не смог.

Один из старейшин медленно кивнул. Другой – опустил голову, не глядя ни на кого.

Но кто-то со стороны не сдержался. Голос был сухим, напряжённым:

– Это безумие. Вы говорите о праве наследования тому, кто ещё не родился. Женщина отказалась. Где формальность? Где подпись? Где закон?

Лирхт повернул голову.

– А вы, выходит, только бумаге подчиняетесь?

– Это создаёт прецедент, – стоял на своём голос. – Советы не работают с призраками. Мы не можем поклоняться зародышу.

Лирхт поднялся. Теперь уже по-настоящему.

– Вы поклонялись трупу. Политической оболочке. Тени. А теперь боитесь крови – потому что она живая. Потому что она не спрашивает.

Он подошёл к столу, где всё ещё лежало кольцо.

– Хотите аннулировать? – он поднял кольцо. – Стереть след? Переписать линию? Делайте. Но знайте: с этой минуты Дом Ленц больше не подчиняется вам – вы просто остались с его именем в руках. Она отказалась, да. Но не от крови. А её ребёнок – это не гипотеза. Это факт. И когда он поднимется, он возьмёт этот дом не потому, что вы разрешите. А потому, что у него будет на это право, записанное в венах. А мы – регенты. Не властители. Просто те, кто останутся живыми до его дня.

Он посмотрел прямо в глаза тому, кто возразил.

– А если не хотите быть частью будущего – значит, вы уже остались в прошлом.

Тишина.

Длинная. Твёрдая. Как решётка.

И только тогда:

Решение было принято.

Не голосами.

Не бумагой.

Кровью. И отказом.

ГЛАВА 63. Безмолвие

Прошёл месяц.

Паулин не появлялась в залах.

Не отвечала на записки.

Не подходила к окнам, когда к её крыльцу поднимались всадники.

Она исчезла – не физически, а ритуально. Словно объявила миру пост.

Те, кто пытались говорить с ней – уходили в тишине.

Некоторым она не открывала.

Некоторым – открывала дверь, но не рот.

Она была.

Но не разговаривала.

Не с Лирхтом. Не с Шион. Не с Люси.

Когда однажды Люси попыталась просто обнять её, Паулин мягко отстранилась и сказала:

– Пока я ношу его – я не могу принадлежать никому. Ни вам. Ни себе.

И больше не говорила ничего.

Жрицы начали шептаться, будто Паулин сошла с ума.

Но никто не решался сказать это в голос.

Потому что в её коридоре перестали тухнуть свечи.

Потому что там, где она шла, камень дрожал.

Потому что её молчание становилось громче любых речей.

Лирхт не вмешивался.

Он знал – если подойти к ней сейчас, она разорвёт любой разговор на нити, и сплетёт из него петлю – для власти, или для себя.

И всё же… он ждал.

Потому что однажды она выйдет.

Не за прощением.

Не за властью.

А за последним ходом.

ГЛАВА 64. Кровь вместо молчания

Ничего не предвещало. Утро было безликим. Ветер – тихим. Тень на подоконнике – безобидной.

Паулин ела медленно: ягоды, хлеб, чуть мёда.

Пальцы дрожали, но не сильно. Как будто тело знало – ещё нельзя. А что-то внутри уже сказало: пора.

Через полчаса её нашли на полу.

Молча. Вся в поту. Вся – будто выжженная изнутри. Под ней – кровь. Много. Слишком.

Служанка подумала, что это краска. Потом закричала. Крик разрезал утро, как нож гортань.

Шион прибежала первой. В одной ночной рубашке. Колени скользнули по мрамору, как по снегу.

– Она не дышит, – прошептал кто-то у двери.

– Она борется, – отрезала Шион. – Горячее полотенце. Воду. Закрыть двери. Все. Немедленно.

Но тишина уже разносила панику.

Лирхт вошёл не бегом – рывком.

Он не спрашивал, что случилось.

Он знал. Всё в комнате уже кричало.

Запах крови висел в воздухе, как дым.

Паулин стонала. Не как женщина. Как кто-то, кого вырезают изнутри.

Глаза были приоткрыты, но не видели.

Кто? – спросил Лирхт.

– Ягоды, скорее всего. Или масло. Что-то впиталось. Медленно, – прошептала Шион. – Это не яд. Это… проталкивание.

– Её вынудили родить, – сказал кто-то.

– Рано, – добавил кто-то ещё.

– Неважно, – Лирхт уже стоял рядом. – Она не сдастся.

Он взял её руку. Она была липкая. Мёрзлая. Пульс – как отдалённый марш. Едва.

– Держись. Не сейчас. Ты всё прошла, – сказал он, наклоняясь ближе. – Сейчас – не сдавай.

Она не ответила.

Зато тело начало сжиматься. Волна. Вторая. Третья.

Шион кричала. Ткани! Свет! Воздух!

Кто-то падал в обморок. Кто-то молился. Кто-то сбежал.

И потом – крик. Маленький. Визгливый. Живой.

Родилась девочка.

Вся в крови. Синюшная. Слишком маленькая.

Но – кричала.

Как будто вызвала себя сама.

Лирхт взял её. Завернул. Прижал к себе. Не как отец. Как виновник.

Шион смотрела на него. На неё.

И в этот момент Паулин открыла глаза.

Медленно. С трудом.

Но взгляд был уже живой.

– Если ты сейчас уйдёшь… – прошептал Лирхт, не глядя на неё. – Я не прощу.

Молчание.

Потом – её голос. Сухой, как пыль:

Сдохни.

И потеряла сознание.

Она не умерла.

Но сутки не приходила в себя.

Девочка кричала редко. Смотрела – всегда.

Шион не отходила от ложа. Лирхт – от окна.

И каждый раз, когда он держал ребёнка на руках, он чувствовал не тепло.

А наследство.

И оно дышало – глубже, чем любая клятва.

ГЛАВА 65. Те, кто в тени

Подземный зал. Каменный. Без окон. Только факелы и стража, которая не носит гербов.

Их было шестеро. Ни одного имени. Только маски. Разные – железо, дерево, шёлк, мрамор, чёрное стекло.

Они стояли вокруг круглого стола. На нём – ничего. Только карта. И один алый камень, положенный поверх герба Ленц.

– План провалился, – сказал тот, кто в железе. – Девочка родилась. Жива.

– Это невозможно, – отозвался голос из стекла. – Яд был проверен. Всё должно было сработать.

– Она выжила. И дитя выжило. Значит, теперь у нас проблема не с ней. А с её потомком.

Пауза.

– Что с отцом? – спросила женщина в маске из мрамора.

Лирхт? Молчит. Держит ребёнка при себе. Больше никому не доверяет.

– Разумеется. Он был при родах. Он видел, как из крови выходит власть. И теперь он будет стоять, пока не сломается.

– Или пока мы не сломаем.

Тишина. Факел треснул.

– У нас есть время, – сказала женщина в маске из шёлка. – Ребёнок ещё слаб.

Паулин – на грани. Если давить мягко, незаметно – можно всё исправить. Без шума.

– Нет, – отрезал тот, что в железе. – Они почувствуют. Эта семья на слух реагирует лучше, чем мы думаем.

Он положил второй камень – чёрный – на герб Альвескардов.

– Нужно выбрать сторону. До того, как выберут за нас.

ГЛАВА 66. Не снимать

Комната была тёмной. Только свеча.

Паулин сидела на краю кровати – прямая, бледная, вся в свежих швах и злости. На плечах – всё ещё светились золотые линии. Те самые. Печать.

Лирхт стоял у окна. Немой. Упрямый. Как будто дождался.

– Это всё из-за тебя, – сказала она. Хрипло. – Из-за твоей магии. Из-за этих… кандалов. Я была в ловушке. Ты держал меня, когда я должна была быть свободной. Ты не удержал меня. Ты сломал.

Он медленно обернулся.

В глазах – усталость, но ни капли вины.

– Ты была неконтролируемой. Я поставил границы.

Ты поставил метку, – прошипела она. – Я чуть не умерла. Она могла умереть. А ты… ты стоял и молчал.

– А теперь ты орёшь. Что изменилось? – Он шагнул ближе. – Ты жива. Она жива. Всё остальное – твои драмы.

Паулин вскочила. Рубашка прилипла к телу. Лицо – побелело от гнева. – Сними их, – выдохнула она. – Сейчас. Или я сама выжгу.

– Попробуй, – сказал он. Тихо. Спокойно. – Но запомни: они не сдерживают тебя. Они напоминают, что сдерживать себя должна ты.

Она подняла руку – и на миг казалось, ударит. Но пальцы дрогнули. Опустились.

– Ты когда-нибудь заплатишь? За это всё?

Он уже шёл к двери.

И только на пороге ответил:

– Я плачу. Каждый день. Просто ты смотришь не туда.

ГЛАВА 67. Порог

Шион сидела у окна. В её позе не было усталости, но что-то в пальцах – неуверенность, дрожащая под кожей. Рядом на столе – недопитый отвар. За окнами было ещё темно, но в небе уже тянулся первый серый свет.

– Я думал, ты уйдёшь раньше, – сказал Лирхт.

Она не обернулась.

– Я думала, тоже. Но ты позволил.

Он молчал. Шаги его были бесшумны. Он встал у двери, как всегда – между выходом и кем-то.

– Я позволил тебе быть рядом в последние недели. Во время схваток. Во время родов. Потому что она просила. Потому что ты… знала, что делать.

– И делала. Я не вмешивалась. Я не пыталась забрать.

Нет. Но ты осталась. Больше, чем должна.

Шион обернулась. Спокойно. Но глаза её были чуть красные. Усталость или слёзы – не ясно.

– Ты боишься, что я снова решу, что она моя?

Он не ответил сразу. Подошёл ближе. Сел напротив. Наклонился.

– Я боюсь, что ты забудешь: она уже не жрица. Она – мать. А это… другая война.

Шион смотрела в окно. Потом сказала:

– А ты, Лирхт? Ты кем теперь стал? Отец? Страж? Или просто тот, кто держит за поводья, потому что боится, что она снова выскользнет?

Он медленно выдохнул. Пальцы его были сжаты в кулак.

– Я стал тем, кто следит, чтобы вокруг неё не осталось лишних голосов. Даже если один из них – твой.

Тишина была мягкой. Усталой.

Шион встала. Подошла к двери.

– Я не заберу её, – сказала она. – Но не думай, что ты сможешь держать её вечно.

– Я не держу. Я защищаю. От всех. Включая тебя.

Она кивнула. Открыла дверь. Свет пробился внутрь. Холодный. Тихий.

И ушла.

А Лирхт остался. С кулаком, в котором всё ещё дрожало её имя.

ГЛАВА 68. Имя из его уст

Зал был мёртв ещё до того, как это стало очевидно. Не от тишины – от фальши. Все присутствующие знали: они не собрались управлять, они собрались удерживать. Что угодно – видимость, структуру, правила. Себя. Но не власть.

Паулин не пришла.

Их взгляды снова и снова поднимались к дверям. Одни ждали с нетерпением, другие – с опаской, третьи – с вялой, почти суеверной надеждой, что всё разрешится само. Но дверь открылась – и вошёл не тот, кого ждали.

Он шёл медленно, ровно, будто воздух в помещении был плотнее обычного. На руках у него – ребёнок. Девочка лет двух, не больше. Она не плакала, не вертелась. Только смотрела. Спокойно, сосредоточенно, прямо перед собой.

Лирхт остановился в центре зала и ничего не сказал. Несколько секунд он просто стоял – и этой паузы оказалось достаточно, чтобы замолчали даже самые упрямые. Он смотрел на всех, кто был здесь, как смотрят на давно выжженное поле: не с ненавистью, а с пустотой.

– Вы ждали, что она появится. Что заговорит, что выступит, устроит сцену. Что даст вам шанс снова переиграть. Но она молчит. И я не собираюсь мешать ей молчать.

Он чуть поудобнее перехватил ребёнка, продолжая говорить тем же спокойным голосом – без угроз, но и без сомнений.

– Вам не нравится это молчание, потому что вы не контролируете его. Потому что вы не можете приписать ему смысл. А значит, вы боитесь его. Так и должно быть.

Девочка повернула голову, задержала взгляд на одной из женщин у края зала. Та вздрогнула.

– У неё нет титула. Нет записанного имени. Нет признанного происхождения. Но вы знаете, кто она. Вы все это знаете.

Он сделал шаг вперёд. В зале не шелохнулись. Даже дыхание стало реже, как будто звук шагов был уже нарушением порядка.

– Я не пришёл вас судить. Не пришёл требовать или умолять. Я пришёл, чтобы назвать. Потому что отныне это имя будет существовать – независимо от того, признаете вы его или нет.

Он опустил взгляд на девочку, положил ладонь ей на грудь.

– Она не будет звать вас матерями. Не будет считать вас хранителями. Она ничего вам не должна. Но она всё запомнит. Даже то, чего не видела.

Он снова поднял глаза на зал.

– И однажды назовёт по именам всех. Кто был. И кто должен исчезнуть.

Он замолчал, и тишина, наступившая после, не была облегчением. Она давила.

Имя ей… Эстер.

Он произнёс это спокойно. Без нажима. Но в зале стало холоднее.

Никто не произнёс этого имени вслух, никто не повторил его про себя. Но оно уже зафиксировалось – как факт, как граница, после которой начинается совсем другой порядок.

Лирхт повернулся и ушёл. Девочка прижалась к нему – не из страха, а просто потому, что так было правильно. Он не оборачивался. И никто не посмел остановить его.

ГЛАВА 69. Без моего слова

Когда Лирхт вернулся, он не искал встречи.

Не объяснялся.

Прошёл вглубь дома, как будто ничего не случилось, и исчез в своих покоях.

Но тишина не работала в этом доме.

Особенно с теми, кто умел слышать между словами.

Паулин узнала не от него.

Даже не от кого-то из приближённых.

Просто проходя мимо кухни, услышала обрывок разговора:

– Сказал прямо на Совете. При всех. "Имя ей – Эстер". Вот так. Даже не дрогнул.

Она остановилась.

Медленно.

Как будто ноги сами отказались идти дальше.

– Кто сказал?

Голос её был тихим.

Слишком спокойным.

Слуга обернулся – молодой, бледный, замер в панике.

– Я… я не должен был говорить. Это… Это просто до нас дошло. От тех, кто сопровождал. Он назвал девочку. Прямо на Совете. Перед старейшинами.

Молчание повисло такое, что в нём будто задохнулся воздух.

Паулин посмотрела на него не как на доносчика – как на свидетеля. Затем развернулась и ушла, не сказав ни слова.

В коридоре стало тише. Даже стены будто выпрямились.

Когда она дошла до своей комнаты, дверь закрылась уже чуть громче, чем следовало бы.

И этого хватило.

Она стояла у окна, спиной ко всему.

Не злилась вслух. Не рвала ничего. Не кричала.

Но сжала руки так сильно, что побелели костяшки пальцев.

– Он не посчитал нужным спросить, – сказала она в пустоту.

– Просто назвал. Перед ними. Как будто это его ребёнок. Его слово. Его право.

В её голосе не было истерики. Была ясность.

– Хорошо. Пусть теперь сам и объясняет, что он сделал.

ГЛАВА 70. Почти интерес

Она не планировала идти за ним. Просто оказалась в том же крыле, в тот же час.

Случайно – по пути.

Слишком много «случайно» за последние дни.

Готье шёл, как всегда, не спеша. Тихо, будто его походка была продолжением мысли, а не движением. Весь в себе. Всегда. Невозмутимый.

Люси следовала за ним. Чуть в стороне, на шаг позади.

Ты часто бываешь в нижнем кабинете? – спросила она почти небрежно. – Там темно даже днём.

Он не обернулся.

– Там спокойно.

Она улыбнулась – будто услышала не ответ, а возможность.

– А чем ты там занимаешься?

– Читаю.

– Что читаешь?

– Разное.

Пауза.

Он остановился у арочного прохода, бросил взгляд на витраж.

– Иногда ничего.

Она подошла ближе, коснулась пальцами перил.

– А ты всегда всё знаешь, да? Кто где был, что решил, кто солгал.

– Нет, – ответил он спокойно. – Я просто слушаю дольше, чем остальные.

Её щёки слегка порозовели. Он не смотрел на неё – смотрел мимо, как будто видел через стены.

– Я могла бы тоже слушать, – сказала Люси чуть тише. – Если бы ты объяснил, чему.

Он медленно повернул голову. Взгляд – ровный, сухой. Не грубый. Не заинтересованный. Просто – равнодушный.

– Зачем тебе это?

Она отвела взгляд. Улыбка сбилась.

– Просто… интересно.

Он кивнул. Почти вежливо. И пошёл дальше.