Последний шаг

Город умирал медленно, и утро не приносило ему облегчения. Оно не приходило с робким рассветным румянцем или пением птиц, а просачивалось сквозь щели в замерзших окнах грязной, серой мглой, которая лишь подчеркивала глубину ночного отчаяния. В маленькой комнате на четвертом этаже уцелевшего дома, похожего на обглоданный скелет, проснулась Анна.

Пробуждение было не рывком из сна, а тяжелым, вязким всплытием из небытия, где не было ни голода, ни холода. Первым, что она почувствовала, был именно он – холод. Не просто утренняя прохлада, а всепроникающий, мертвый холод, который въелся в стены, в скудную мебель, в само ее тело. Он лежал на ресницах инеем, сковывал суставы, заставлял кровь течь медленнее.

Она осторожно, чтобы не издать ни скрипа, повернула голову. Рядом, под горой из старого пальто, тряпок и двух одеял, спала Катя. Ее дочка. Тонкое личико было почти прозрачным в этом сером свете, заострившийся носик чуть подрагивал во сне, а светлые волосы разметались по рваной наволочке. Семь лет. Кате было семь лет, но ее глаза уже давно не были детскими. В них жила та же вековая усталость, что и во взглядах стариков, видевших слишком много. Анна прислушалась к ее дыханию – ровному, едва слышному. Жива. Это было первым и главным знанием каждого нового дня.

Анна встала. Движения ее были экономными, выверенными годами нужды. Ни одного лишнего шага, ни одного резкого взмаха рукой – все ради сохранения той крупицы тепла, что еще теплилась в теле. На полу лежал иней. Воздух в комнате был таким морозным, что каждый выдох превращался в плотное облачко пара.

Ее путь лежал к центру их маленькой вселенной – к ржавой, пузатой «буржуйке». Вчера вечером они сожгли последнюю ножку сломанного стула. Огонь был жадным, недолгим, он подарил им час иллюзии тепла, прежде чем снова уступить вечной зиме. Анна открыла дверцу. Внутри – лишь горстка серого пепла. Она провела по нему рукой, надеясь найти хоть один не прогоревший уголек, но пальцы наткнулись лишь на холодную пыль.