Тень на той стороне

Глава 1

Когда она услышала, как томный и бархатный звук разливается по всему залу, мурашки вмиг побежали по всей спине. С каждым разом беря смычок и альт, Менелая осознавала, что не ошиблась с выбором. Никакой другой инструмент не смог бы передать такой мощный, резонансный и насыщенный тембр, проникающий под кожу и вызывающий волнение и мрачные предчувствия.

Альт для Менелаи был инструментом-философом, который не привлекал к себе внимание, а скромно устроился в оркестре между скрипкой и виолончелью. Этакий непризнанный гений.

Еще в семь лет он зацепил её: в каждой ноте звучало благородство и такая тоска, что сердце Менелаи Ван Аллен замирало. Родители удивились выбору музыкального инструмента, отдавая своё предпочтение скрипке, но настаивать не стали. И вот уже двадцать лет… как не прошло и дня, чтобы Лайа, как ласково называли девушку близкие, не играла на альте.

Сейчас они выступали с «Концертом для альта с оркестром А.Шнитке» в городке Клерво округа Дикирх, который ежегодно приглашает их на Национальный день Люксембурга.

Для каждого люксембуржца было честью проявиться и выступить в этот особенный день. Менелая, переехав в эту страну вместе с семьей из Бельгии в возрасте десяти лет, влюбилась в Люксембург с необычайной скоростью.

Да в него невозможно не влюбиться.

Люксембург будто сошёл со старой фотографии, чуть пожелтевшей от времени, но всё ещё удивительно живой. Его улицы – это не просто маршруты, а воспоминания, растянутые во времени. Камень здесь не холодный, а тёплый на ощупь, как воспоминание о том, сколько ног по нему прошли, сколько голосов срывались на шёпот у стен домов.

Архитектура в городе, как хорошо сшитое пальто: сидит идеально, ничего не выпячивает, всё говорит о вкусе, а не о тщеславии. Готические шпили, барочные фронтоны, мосты, вросшие в скалы, словно выросли вместе с ними. И каждый дом здесь как собеседник: один молчит с достоинством, другой вспоминает что-то смешное и криво улыбается черепичной крышей.

Утром Люксембург обычно обнимает серым пледом тумана, в полдень может распахнуть небо с хрустальной прозрачностью, а к вечеру снова натянуть на город шляпу из дождя. Здесь воздух пахнет сырой травой, кофе с корицей и старой древесиной. После дождя тротуары блестят, как старое серебро, и кажется, будто город только что умылся.

Люди здесь умеют быть незаметными. Они текут по улицам. Сдержанные, собранные. В них нет потребности доказать свою значимость – она у них внутри, как хорошо настроенный инструмент, звучащий только тогда, когда нужно.

Люксембург не оглушает, он сонастраивает с глубиной твоей души.

Менелая сравнивает его с альтом: тихий, глубокий и такой проникновенный и честный.

Концерт был окончен, и Ван Аллен облегчённо выдохнув, смогла улыбнуться. Аплодисменты зрителей словно прилипали к её телу и чёрному атласному платью, даря чувство удовлетворения и гордости за себя и свою оркестровую труппу.

«Прежде чем поеду в Люксембург, заскочу к родителям в родной Дикирх. Наверняка мама сделала что-нибудь вкусное», – эти мысли заставляли Лайю улыбаться ещё больше и быстрее складывать инструмент в футляр.

Садясь в старенький фольксваген гольф, Ван Аллен помахала на прощание рукой своим коллегам и тронулась в путь, так и не переодев платье.

Несмотря на летний день, темнеть начало рано. Лайя вела машину одной рукой, в другой держала пластиковый стаканчик с кофе, который остыл ещё полчаса назад. Радио играло тихо: какой-то джаз, почти на фоне, как плетущаяся мысль.

За окном проплывали поля и холмы, напоенные влажным июньским воздухом. Земля ещё хранила жар дневного солнца, но в небе уже гуляли прохладные тени: лёгкие, сине-серые, как крылья больших птиц.

Асфальт казался бесконечной лентой, размотанной для неё одной. На обочинах – корявые яблони, одинокие телеграфные столбы, и редкие, будто задумавшиеся, дома с выключенными окнами.

Она любила такие моменты за возможность остаться наедине с собой: думать, представлять, петь, орать, размышлять и философствовать. Как бы лирично это не звучало, Менелая разрешала себе быть настоящей, но в тоже время в обычной жизни никогда не стеснялась своей страсти будь то к музыке, к жизни, к людям.

Но иногда она задавалась вопросами, от которых в будние дни обычно отмахивалась: «Почему всё ещё одна? Почему не получается построить отношения? Почему так предвзято относится к мужчинам?».

Фары выхватили силуэт дорожного указателя. До Дикирха оставалось десять километров. На повороте лес вдруг стал гуще. Дорога сузилась.

Именно в этот момент что-то мелькнуло в зеркале. Быстро, как тень. Или, может, показалось. Она прищурилась. За машиной никого не было. Только вечер, деревья, и узкая лента дороги, съедающая свет фар.

Лайя откинулась на спинку сиденья. В груди будто что-то потянуло – не боль, но напряжение, как перед концертом, когда зал притих, а ты ещё не поднял смычок.

Внезапно – туман. Он не полз, не стелился, не подкрадывался. Он появился. Мгновенно, как будто кто-то выключил сценический свет и включил другой, рассеянный, молочный.

Лайя резко убавила скорость. Фары выхватывали только близкие метры: густая белизна съедала всё остальное. Машина двигалась осторожно, будто наощупь.

– Что за… – пробормотала она и выключила радио.

Сердце билось быстрее. Но не от страха, а от внутреннего сигнала, как перед прыжком в неизвестную партитуру: ты не знаешь, что за ноты ждут, но уже держишь смычок.

И тогда она увидела её.

На обочине, прямо в полосе света, стояла фигура. Женская. Без движения, в длинной одежде, которая то ли колыхалась от ветра, то ли просто казалась живой.

Лайя вцепилась в руль. Ноги инстинктивно ударили по тормозу – машину занесло. Всё случилось быстро: визг шин, крен вправо, мелькание деревьев… Вдруг тишина. Не удар. Не боль. Тишина. Как будто сама реальность замерла.

Она очнулась. Не знала, прошло ли десять секунд или час. Вокруг всё тот же туман. Машина стояла в кювете, фары освещали мокрые травы и склон. Лайя потрогала лоб – кровь. Немного, тонкая полоска, как смазанная нота на бумаге.

Лайя медленно выбралась наружу.

Холод мгновенно вцепился в кожу. Воздух пах горелым металлом и… лавандой? Откуда здесь запах лавандового мыла?

Она обернулась. Туман слегка рассеивался, и в нескольких десятках метров она увидела… огни. Нечёткие, мерцающие, как свет в старом окне.

И вдруг перед глазами всё померкло.