Одна нога здесь, другая – к любви из ледового плена
День 1. ЛАВИНА НА СПУСКЕ
Снег ударил. Закрутил. Лавина несла, вертела, давила. Фрол старался плыть в движущемся потоке – рвал руками, бил ногами, хватал пустоту. Снег был живой. Безликий зверь. Он глотал. Он топтал. Тело вертелось в белой пелене. Хруст. Больно! Левая – удар о что-то твердое, обжигающая боль пронзила до плеча. Потом что-то стукнуло в затылок – вспышка. Сознание сорвалось, как лыжа с крепления. Провал. Мрак. Тишина.
…Тяжесть. Давит грудь. Воздух исчез. Внутри – только глухой, вязкий хрип. Он шевелит пальцами. Один. Второй. Третий – не слушается. Лицо в снегу, веки слиплись. Мысли утекают.
Свет. Тёплый. Дом. Печь гудит. Кусочек яблока – в ладошке.
– Буба! – зовёт кто-то издалека. – Ты чего такой серьёзный? Ну-ка, иди ко мне.
Мамин голос. Или бабушкин? Уже не помнит. Только это "Буба" разливается в груди теплом, словно открылась задвижка в сердце. Он хрипло втягивает носом воздух – пусто. Но пытается ещё. Потому что Буба должен встать. Буба – это живое. А Фрол – это тот, кто под снегом.
Очнулся. Темно. Давит. Не двинуться. Воздух… Где воздух? Паника. Пространство для воздуха – нужно создать пространство. Без воздуха – конец. Спокойно. Работай. Шевели пальцами. Левая – жива, свободна. Правая – застряла. Ледоруб. Темляк. Здесь. Удержал. Правую вытащить нельзя: ледоруб – последняя надежда. Дыши. Растолкать перед лицом – пока не застыло! Снег тяжелеет. Каменеет. Становится льдом. Пространство сжимается.
Фрол рычит. Бьётся. Левой расчищает перед лицом. Снова вдох. Снова выдох. Воздуха почти нет. Когда остаётся только дыхание – каждый вдох победа. Снег хрустит. Тело дрожит. Боль пронзает плечо. Не останавливаться! Спина выгнута. Грудь стонет. Снег давит. Но Фрол тоже давит. Назад. Вперёд. Шевелится. Жив. Жизнь ещё здесь: между кристаллами льда и страхом.
Кровь с головы стекла через глаз в рот – значит, голова вверху. Шевелиться изо всех сил! Ещё поддаётся. Ноги напрячь. Толкать! Поддаётся. Ещё! Нога провалилась. Пустота. Подо мной – пустота? И воздух!
Фрол начал проваливаться и повис на правой руке, на темляке ледоруба. Как глубоко там? Может быть это глубокая трещина во льду? Фрол поворочался и увидел: глубина около четырех метров, внизу лед и скала, и ручеек течет к свету. Там выход! Там вода и воздух! Мне туда! Фрол рванул за темляк, выдернул ледоруб и сполз в ледяную полость.
Он встал в полный рост. Вокруг – тишина. Но не мёртвая, как в толще снега, а живая, наполненная чуть слышным журчанием. Фрол огляделся. Полость. Слева – лёд, гладкий, матовый, со вздутиями и линиями старых замерзших струй. Справа – шершавый камень, почти чёрный, с жилками кварца. Между ними – узкая, но настоящая пещера.
По дну петлял тонкий ручеёк. Сейчас он едва жил – тихий, почти незаметный, но в конце дня, должно быть, оживал и стекал громче, бодрее. Он шевелил ледяную кожу полости, как будто напоминал: «я здесь». Тихо журчал. Далеко, глубже, в тени подлёдных извивов, слышался отклик – словно вода вливалась куда-то, в больший поток, в подземную жизнь, о которой Фрол мог только догадываться.
Он подполз к месту, где свет просачивался сквозь лёд. Прозрачная корка мерцала холодной голубизной. Там, где тонкий язык ручейка проел себе выход, образовалась крошечная ледяная пещерка – просвет, окошко в другой мир. Туда струился воздух. Туда лился свет. Там была свежесть. Может быть, – подумал он, – дальше ручей шире. Может, там просторная ледяная галерея. Может, выход. Поверхность. Надежда и сомнение сцепились внутри. Там, за этой ледяной коркой, был мир. Было спасение. Он приложил лицо к просвету. Ветерок коснулся кожи – тонкий, как дыхание во сне. Фрол зажмурился. Это не замкнутая тюрьма. Здесь есть воздух. Свет. Шанс. Здесь можно жить. Не навсегда. Но достаточно, чтобы продержаться. Он шепнул в темноту: – Живой… Я ещё живой.
Мир сузился до нескольких квадратных метров между камнем и льдом. Но это было его жизненное пространство. Его пещера. Его рубеж. Эта ледяная пещера стала его реальностью. И нужно было научиться в ней жить.
Пещера была высотой – от четырех до пяти метров в середине и там, где вверху втекал ручеек низкий свод давит на плечи, а внизу там, где ручеек вытекал в свою ледяную пещерку было ниже, чем в середине, но Фрол мог стоять в полный рост. Ширина – около метра. Протиснуться можно. Длинна – метров семь или девять. Изломанная, как лента, свернувшаяся по рельефу скалы. Всё это пространство выточено не руками и не временем. Вода. Только вода могла так вылизать лёд, уступ за уступом.
Свод капнул. Одна капля. Потом другая. Пауза. Затем – кап-кап-кап. Медленно, как сердце в покое. Пещера отзывалась. Принимала. Приветствовала нового жильца. Нужно было устроиться. Переждать. Набраться сил. Съесть что-то. Составить план.
Он нашёл относительно сухое место под выступом скалы в верхней части пещеры. Сгреб мокрый вулканический шлак, разровнял в приемлемую по размерам лежанку. Поверх уложил палатку. Развернул каремат. Разложил спальник. Залез, осторожно, будто в чужое гнездо. Замер. Прислушался. Вода тихо журчала. Лёд потрескивал. Камень молчал.
Он лёг в спальник, чувствуя, как тело ноет сразу везде, а разум будто обгорел.
– Хватит. Сейчас не думать. Не вспоминать. Не бояться.
– Только лечь. Застыть. Сохраниться. И уснул не от покоя, а потому что дальше уже было нельзя.
День 2. ОСВОЕНИЕ ЛЕДЯНОЙ ПЕЩЕРЫ. ИНВЕНТАРИЗАЦИЯ
Фрол проснулся от собственного дыхания – прерывистого, громкого. Как будто кто-то рядом храпел. Но рядом никого. Только лёд. Только скала. Только он. Выжил ли Гена? Когда под ними ожил наст, оторвавшись как по перфорации по их следу, Фрол успел только крикнуть Гене: «Плыви!» Потом – белая бездна.
Гене было тяжело двигаться в темпе комфортном для Фрола, поэтому он забрал в свой рюкзак почти всё: еду, посуду, снаряжение. У Гены остались только спальник, коврик и личные вещи. Гена был лёгкий, маленький. Он мог всплыть на гребне лавины, как щепка, и выбраться первым. Если выбрался… Если выбрался, значит, уже ищет. Может, вернулся на базу. Может, сообщил. Фрол прислушался. Тишина. Только ручеёк зажурчал чуть громче. Ни крика. Ни скрипа шагов.
Надеюсь, Гена выбрался… – мысль, как спасательный круг, держалась на поверхности. Если всё в порядке, он уже идёт к базе. Если в порядке. Но что, если нет? Что, если лавина схватила и его? Фрол с усилием отогнал эти образы. Надо думать иначе. На базе хватятся. Должны хватиться. Через два дня – заезд туристов.
Когда самоходная баржа с их туристами отошла от причала в сторону ожидающего её теплохода и на турбазе повисла тишина, Фрол ощутил странное опустошение. Вроде бы всё прошло отлично – никто не потерялся, никто не упал в кипяток термального ручья, все довольны, машут руками, кричат «спасибо!» – а внутри как будто выключили звук.
– Слушай, Фрол, – сказал Гена, стоя рядом и провожая взглядом убывающую баржу, – а у тебя тоже в животе так… сжалось?
– Будто нас бросили, – кивнул Фрол. – Хотя мы же их проводили. Они постояли молча.
Над бухтой шумели огромные чайки, вычерчивая в небе белые крылатые круги. Они держались поближе к воде, с нетерпением поглядывая на рыболовный сейнер, покачивающийся у буйков. Невелик, потрёпанный штормами, сейнер стоял на якоре, дожидаясь времени выбрать сеть, заброшенную ещё на рассвете. Рыбаки кружили по палубе, проверяли снасти, готовили лебёдку – скоро начнётся работа. Чайки знали: если сеть поставлена удачно, то вскоре потянется серебристая сельдь, и тогда начнётся вольный пир. Пока же они ждали – азартно пикировали к корме, гортанно спорили, ловили клювами брызги.
Было начало августа. День обещал быть погожим: небо без единого облака, воздух прозрачен и лёгок, как стекло. Сопки на дальнем берегу отливали густой бархатной зеленью, а волны в бухте лениво скатывались к гальке – мягкие, как дыхание сонного зверя. От воды тянуло прохладой – солоноватой, свежей, насыщенной. Пахло йодом, тиной, морскими водорослями, прогретыми камнями. А ещё – сухим, солоноватым деревом пирса, натёртым босыми пятками и вёслами, выжженным солнцем до серо-золотистого оттенка. Всё это впиталось в воздух и висело вокруг, как лёгкий, тёплый туман.
Вся турбаза замерла в тишине. Туристы уехали накануне, и с тех пор всё словно выдохнуло, замерло, прислушиваясь к себе. Так бывает после ярмарки или большого бала – мгновение, когда пространство остаётся наедине с собой. Всё замерло: и трава у тропинки, и оконные стёкла, и колокольчик на дверях столовой. Впереди было всего четыре дня – до прибытия следующего теплохода с новой партией.
Фрол стоял на тропе у склона, щурился на залитую светом бухту и чувствовал, как расправляются плечи – от этой редкой пустоты, от отсутствия нужды что-то объяснять, кого-то считать, за кем-то приглядывать. Четыре дня свободы. И если уговорить Алину Петровну – можно успеть уйти в маршрут. Не под табель, неофициально. Просто пройтись. Обновить метки, вспомнить повороты. Почувствовать, как снова включается тело. А вообще-то тянуло сходить на вершину вулкана, дразнившего своим безупречным пиком.
Рядом Гена подобрал с земли плоский камешек и покрутил в пальцах, прикидывая, можно ли метнуть его в воду так, чтобы не задеть чаек и попасть сразу в две водяные дорожки от волн.
Старший инструктор Алина Петровна сидела в своем маленьком кабинете над какими-то документами. Увидев их, скосила глаза исподлобья:
– Вы чего, скучать начали?
– С тоски пухнем, – с виноватой улыбкой признался Фрол.
– Четыре дня до следующего заезда. Мы подумали: чего зря сидеть? – добавил Гена. – Мы бы маршрут прошли, метки проверили.
– И на перекрёстках таблички освежили, – подхватил Фрол.
– Вот вернулись с маршрута – и снова в дорогу, значит? Силы в порядке, животы сыты, усталости не видно… Ну, если так хочется – поправьте маркировку, база от этого только выиграет. Только дополнительных продуктов не ждите. По табелю вы сейчас в отпуске, так что всё – на вашей ответственности. И теплохода не проспите, ладно?
– Мы быстро, – сказал Гена, чуть тише.
– Да-да, – поспешно добавил Фрол. – Одна нога здесь – другая там.
Только теперь, лёжа в темноте под ледяным сводом, он вспомнил, как уверенно это произнёс. Даже не задумываясь. Шутка. Фраза для эффектного выхода. Лёгкий юмор – и никаких подробностей. Не сказали, что пойдут на вершину вулкана. Не сказали, что решили срезать по старой тропе через перевал. Не сказали – вообще никому.
Одна нога здесь, другая – там. А потом случилось всё остальное. Его слова – «одна нога здесь, другая там» – казались теперь предвестьем не просто похода, а испытания, которое перевернёт всё.
Если они не появятся до прихода теплохода, их начнут искать. А там, если повезёт с погодой, поднимут вертолёт. Может, через четыре дня. Может… Слишком много «если». Слишком много «может». Он сжал кулаки. Нельзя ждать. Нужно выбираться. Иначе – конец.
А сейчас пора провести инвентаризацию рюкзака. Рюкзак оказался совершенно цел и внутри его было сухо. Снег его не промочил. Повезло. Продуктов – больше, чем надо. Ему хватит. Надолго. При экономном расходовании их может хватить ему на месяц. Предыдущая группа туристов, которую они с Геной провели по маршруту в Долину гейзеров, использовала в походе не все из полученных продуктов. Туристы принесли все оставшиеся продукты в инструкторскую. Фрол, не обременяя себя подсчетами, что им с Геной взять на четыре дня, просто сгрёб все со стола в свой рюкзак, ему тяжесть рюкзака была в радость и Гене будет легче за ним поспевать, если его рюкзак тяжелый.
Что есть:
– палатка, тент
– коврик, сидушка, спальник, вкладыш
– горелка, два баллона газа
– три стеариновых свечи, зажигалка (щёлк – вспыхнула. Фух)
– кастрюлька, чайничек, кружка, ложка-вилка, фляга, нож, компас
– термос для жидкости, широкий термос под еду
– аптечка – быстро глянул: бинт, йод, обезбол, пластырь, влажные салфетки
– гречка, овсянка, рис, шесть банок тушенки
– сахар (почти полная пачки), соль (пачка почти пустая)
– чай две пачки, баночка растворимого кофе
– фонарик налобник, запас батареек (два комплекта)
– запас носков, трусов, майка, футболка, перчатки, бафф
– полотенце, мыло в мыльнице, туалетная бумага
– зубная щетка, тюбик зубной пасты, пакетик с зубочистками
– шоколад три плитки, горсть карамелек
– блокнот, карандаш
– два лавинных шнура… тут он замер.
– оба лавинных шнура оказалось тоже были у него …
Фрола пронзила злость на свою самонадеянность и беспечность.
Он даже не подумал. Не просчитал. Просто… пошёл. Как всегда. Удача со мной, говоришь?
Глупец.
Самоуверенный идиот.
И может быть – убийца.
Если Гена… если…
Он сжал кулаки, ладони вспотели.
Потому что если он выжил, а Гена – нет,
если вот это всё – из-за его "авось",
он себе этого не простит. Никогда.
Какой же он был самоуверенный придурок.
Он вжал лицо в рукав. Дышать тяжело. Внутри всё рвётся. Гена… Маленький, как воробей. Вечно в шапке, даже в столовке сидел в ней. Смешливый. Щурился, когда смеялся, будто солнце в глаза било.
Робкий. Перед первой тренировкой самозадержания на снежном склоне с ледорубом его руки дрожали – Фрол тогда дал ему шоколадку, сказал:
– Не бойся. Это как снежный серфинг. Снег мягче, чем ты думаешь.
И Гена поверил.
Он всегда верил Фролу.
Всегда. Даже когда не понимал, зачем им ночёвка на перевале. Или почему нельзя просто отдохнуть. Или что в этой горе особенного.
Гена был осторожным.
Он проверял всё по списку. Он на лекциях делал пометки. Он знал, сколько газу хватит при минус двадцати. Он один раз сказал:
– Я боюсь не лавин. Я боюсь, что не смогу кого-то спасти.
Фрол тогда хлопнул его по плечу и сказал:
– Зато я тебя точно спасу.
И теперь…
Он под этим снегом.
А Фрол…
Фрол – в безопасности.
С рюкзаком. С газом. С шоколадом.
И с двумя шнурами.
Он сжал кулак до боли.
– Прости, брат. Прости. Я не подумал. Я всё испортил. Если выберусь – найду тебя. Клянусь.
Но для того, чтобы выбраться нужно правильно оценить ситуацию и придумать план действий. Для начала надо обустроится в ледяной пещере для возможности восстановления сил. Вода в его пещере есть. Газовых баллонов, может хватить на месяц. Но Фрол рассчитывал успеть выбраться или как-то дать о себе знать к прилету спасательной экспедиции в течении ближайшей недели.
Фрол вырубил во льду русла ручья углубление для забора воды кружкой и полость напротив своего гнезда для горелки и котелков. Сварил гречку с целой банкой тушенки.
После еды жизнь уже показалась прекрасной. Интересное приключение. Будет что рассказать. Он вспомнил свою любимую жену, сына и чудо дочку их радостные смеющиеся от радости встречи милые личики. В глазах – солнце, в щеках – ямочки. Пора выбираться из этой переделки. Фрол засмеялся. Я выберусь. Выберусь, чтобы снова услышать эти голоса. Чтобы снова держать их за руки. Я не просто выжил. Я должен выбраться. Должен.
Фрол вспомнил вдруг как познакомился с Любой. Это случилось лет десять назад, в отпуске. Он тогда, после окончания престижного кораблестроительного института, работал по направлению в закрытом доке на крайнем севере, ремонтируя атомные подводные лодки.
После тяжёлой вахты в доке, когда за спиной – сорок дней без света, парад стальных обшивок и постоянный гул компрессоров, Фрол взял билеты и махнул в Карелию – “вылезти на берег, как человек”.
У него был рюкзак, старая потрёпанная карта, немного снаряги и амбициозный план – пройти с палаткой по лесистым хребтам Маанселькя, от речной долины до Пяозера. Маршрут проложил сам: через каменистые гряды, моховые поляны, обводнённые низины, и, если повезёт, выйти к безымянному водопаду, обозначенному на карте тонкой синей чертой без подписи. Район был глухой. Никто из знакомых там не бывал – и это подзадоривало.
На второй день пути на переправе у шаткого моста он увидел её – девушку с гитарой на спине, в ботинках, явно не из дешёвых, но в целом абсолютно не для такого маршрута. Стояла, изучала карту вверх ногами. И – улыбалась. Открыто, солнечно.
– Заблудились? – спросил он, сдерживая ухмылку.
– Нет, я всегда так карты читаю, – отозвалась она. – А вы, случайно, не знаете, где тут юг?
Так началась их первая «экспедиция» – Фрол не мог оставить её одну, хоть она и отнекивалась, что «всё под контролем». На следующий день они уже делили ужин, а ещё через два – грели друг другу руки под тентом, хохоча над тем, как она гордо достала «надёжно упакованные» спички, а там оказались влажные салфетки.
– У тебя всегда был талант попадать в передряги, – усмехнулся он.
– А у тебя – вытаскивать, – ответила Люба, морщась от холода, но не переставая улыбаться.
Она оказалась биологом, сотрудницей заповедника. Приехала «в поля» по гранту, но всё пошло не по плану: экспедиция развалилась, группа разъехалась, а она решила идти до конца одна. Упрямая. Весёлая. Смешная. И настоящая.
Утром она тихо сказала:
– Спасибо, что не ушёл.
А он накрыл её ладонь своей и ответил:
– Я не мог. Это не ты – осталась. Это я – нашёл.
Вернувшись домой, Фрол всё понял. Написал ей. Люба ответила быстро. Через два месяца она уже стояла на перроне его северного города, где над морем гуляют шторма, с огромным рюкзаком за спиной.
– Ты правда приехала?
– А ты думал, я пошутила? – фыркнула Люба и сунула ему в руки термос. – Тут чай. С имбирём. От простуды и сомнений. А ещё через год была свадьба – скромная, с гитарой, речкой и палаткой. С тех пор они – как шов на прочной стали: вместе навсегда, несмотря на давление.
А теперь, в холодной черноте под снегом, Фрол вдруг ясно понял: он так редко говорил ей, о том, как сильно её любит. Слишком часто думал, что она и так знает. Что всё видно по делам. По рукам, несущим сумки. По еде, которую готовит на рассвете. По сказкам, которые сочиняет детям. По тому, как засыпает рядом. А надо было говорить. Просто говорить.
Он сжал зубы и снова зашевелился – медленно, упрямо, через боль. Потому что теперь он должен выбраться. Чтобы сказать ей об этом.
Фрол промыл ссадины на голове и руке, втер заживляющий крем.
Затем стесал ледорубом лед в узких местах своей пещеры, выдолбил нишу для газовой горелки, кастрюльки и миски с кружкой.
В месте, где впадал ручеек, вырубил во льду ямку для удобного набора воды кружкой.
Нашёл место пониже, где ручей уходил из пещеры, и там выдолбил ледорубом место для туалета.
Перед сном заставил себя взять блокнот и записать:
День 1
Попали в лавину на спуске.
Я чудом попал в полость между льдом и скалой.
Очевидно, полость в леднике промыл ручеек.
Устроил лежак и победил шок.
День 2
Обустроил свою пещеру
Сделал инвентаризацию рюкзака
Завтра – в наступление за Свободу.
Начну прорубаться по руслу ручейка.
Сон был рваный. Всё время – падение. Белая мгла. Он проваливался в глубину, где нельзя дышать. Будто стал сам этим снегом – глухим, слепым, спрессованным. Ни дна, ни верха. Только холод и вес. Проснулся с рывком, задыхаясь, будто снова под завалом. Пальцы судорожно сжались, будто искали опору. Всё в порядке. Он здесь. Он жив.
День 3. РУБКА ПРОХОДА В ЛЕДНИКЕ. УГРОЗА ЗАТОПЛЕНИЯ
Утро пришло с алым, фильтрованным сквозь лёд светом. Особенно ярко он струился снизу, из нижней части пещеры – как через витраж. Самой яркой точкой была маленькая ледяная арка, откуда убегал ручеёк – туда, к свободе. Свет там сверкал бликами, как на стекле.
Пришло время выбираться. Он встал. Взял ледоруб. Подошёл к стене. Начал долбить. Ритм – один на всё тело. Крошево летит во все стороны. Вода из ручья шуршит внизу, под ногами. Через какое-то время он замечает: вода поднимается. Маленькая ледяная пещерка, куда уходит ручей, забилась крошевом. Вода лезет на его рабочее место.
– Так я тут и утонуть могу, – сказал он вслух.
Фрол в панике начал разгребать лёд. Крошево, забившее проток, не уходило. Он стоял, смотрел, как поднимается вода. Пришла мысль – дикая, но возможная. Фрол слил в маленький ручей всю свою горячую мочу и стал ждать результата.
Тем временем вскипятил воду, сделал овсянку и кофе. Завтракал, поглядывая вниз. И дождался. Проток ожил. Вода снова пошла по пути. Лужа отступала.
– Сработало… – выдохнул он.
И вдруг рассмеялся. Впервые за все эти дни – хрипло, неуверенно, почти беззвучно. Смех вырвался сам, как короткий всхлип облегчения. И тут же осел тишиной.
Надо защитить сток от крошки. Он взял свою сидушку – ту самую, пенную, с вырезом – и аккуратно проложил ей стенку канала. Импровизированный фильтр. Ледяная крошка теперь не будет попадать в проток ручейка.
С утра он рубил проход во льду, пока не заныло правое запястье. Работа оказалась не просто тяжёлой – изматывающей. Сначала пытался идти во весь рост, но быстро понял: это безумие. Рубит такую высоту – бессмысленно, силы уйдут за день, а пройдёт он три метра. Сел прямо в снег, отдышался. Прислушался к телу. На коленях сидеть можно. Работать ледорубом – тоже, если размах оставит.
Прикинул. Его рост – метр девяносто с хвостом – чуть больше метра двадцати.
И ширина. Хоть бы семьдесят сантиметров. Он примерил руками: плечи пролезут, рюкзак – волоком. Если делать уже – застрянет, придется двигаться боком. А здесь каждый поворот – потеря времени. И воздух. Да и при рубке – локтям нужен ход. В узком канале легко уцепится ледорубом. Был случай, когда…
Он прогнал воспоминание.
Все – решил. Туннель: высота в метр пятьдесят—шестьдесят, ширина – не меньше семидесяти. Хватит, чтобы ползти вперед, работать ледорубом в присяде или на коленях, не тратя лишнего. Тепло, компактно, быстро. Ход проложит, потом можно будет расширить, если нужно.
К полудню организм нуждался в топливе. Он достал пищевой термос – в нем еще держалась горячая простая рисовая каша, без тушёнки: тушенку он решил есть по полбанки раз в три дня. Пока есть силы – беречь запасы. Горячее, хоть и постное, все равно оживило. Немного успокоила дрожь.
На какое-то время стало тихо. Он сел, слушал, как журчит вода. Тело дрожало – то ли от напряжения, то ли от усталости. Мысли текли вразнобой: о детях, о Любушке, о том, как это глупо – погибнут не от холода, не от голода, а от собственной беспомощности в холодной луже.
Перед сном заставил себя взять блокнот и записать:
День 3
Выход ручейка забился ледяной крошкой.
Меня чуть не затопило.
Прочистил проток. Вода ушла.
И даже смеялся – впервые.
Поставил фильтр. Завтра – продолжу долбить.
Определил размер сечения туннеля – 1,60 на 0,7 м.
Я жив. Я действую.
День 4. РУБКА ПРОХОДА. ВОЗМОЖНО, ВЫХОД ИЗ ЛЕДНИКА
Фрол проснулся весь в ознобе, с телом, гудящим от боли. Иногда ему казалось, что он не просыпается вовсе – просто переходит из одного кошмара в другой. Во сне он снова тонул в снегу, проваливался в бездну белого, тянул руку – и ничего не находил. Иногда – лицо Гены, искажённое, как под водой. Иногда – её лицо, смотрящее с той стороны льда, как через мутное стекло. Он гнал эти образы. Гнал, как мог.
Просыпался – и сразу шёл работать ледорубом. От зари до ужина, с короткими перерывами. Сначала – до каши и кофе. Потом – до обеда. Потом – до ужина. Потом – до изнеможения под светом налобного фонарика. Лёд летел в стороны, руки ныли, шея затекала, позвоночник горел тупой болью. Временами его клонило в сон стоя, прямо с ледорубом в руке.
Но он продолжал. Это было единственное, что можно было делать. Не думать. Не вспоминать. Не бояться. Только – работать. Как шахтёр. Как зверь, роющий себе выход.
«Пока я работаю – я жив».
Он повторял это про себя, как заклинание, пока долбил, отбрасывая в сторону ледяное крошево.
В один момент, после ужина, ударив чуть выше, он вдруг почувствовал – отбой. Лёд отозвался глухо. Не звоном, а пустотой. Лёд до этого принимал удары молча – твёрдый, тупой, неподатливый. Каждый взмах ледоруба был как метроном – ритм выживания. Раз, два. Раз, два. Крошево летит. Шея горит. Руки дрожат.
И вдруг – щелчок. Нет, не звук, а ощущение. Как будто что-то отозвалось с той стороны. Он ударил снова. И опять. И понял. Отклик стал другим – не хруст, не звенящий отбой плотной глыбы, а глухое, обволакивающее: тум… как удар в деревянную крышку гроба.
Он застыл.
Выждал. Поднёс ладонь к стене.
Тонкая вибрация. Едва заметная, как сердцебиение – чужое, застывшее. За этой стенкой – не лёд. За ней – пустота.
Фрол шумно выдохнул, сам не замечая, что до этого не дышал.
– Есть… – прохрипел он.
Пальцы сильнее сжали ледоруб.
– Ну давай же…
И с новой яростью ударил. Фрол застыл, приложил ладонь к стенке. И услышал – тихий, чуть влажный выдох. Воздух. Он нашёл воздушную щель.
Закричать не смог – голос сел от молчания. Только выдохнул:
– Есть…
Он сел прямо на лёд, обнял ледоруб, как человека, и какое-то время просто сидел. Смотрел, как свет от налобника ложится на неровные стены. Где-то в груди начало таять что-то тяжёлое, будто внутри тоже был лёд. Он не знал, куда ведёт этот канал. Но он есть.
Перед сном, отогрев руки чашкой с остатками чая, заставил себя взять блокнот и записать:
День 4
Пошёл отбой. Есть пустота.
Возможно – выход.
И в душе, несмотря на холод и мрак, что-то сдвинулось, словно солнечный лучик, пробивающийся сквозь трещину во льду.
Пустота холодная, глухая. Но этого достаточно.
Чудо – не кричит, не сияет, а сидит тихо рядом.
Вот тебе и маленький праздник.
День 5. ПОЛОСТЬ. ПОДАРОК ИЛИ ИЗДЕВКА?
Каждое утро начиналось с жёлтого, мягкого света, фильтрованного сквозь лёд. Особенно ярко он струился из арки ручейка в нижней части пещеры – крошечной ледяной арки, уходящей в сторону свободы.
Этот свет казался не просто светом – он был обещанием: "Трудись. Потерпи ещё. Всё будет."
Вчера обнаруженная полость во льду всколыхнула внутри бурю – как будто ледник, наконец, ответил. Как будто всё это было не зря. Надежда вспыхнула внезапно, горячо, как костёр в ночи. Сердце стучало быстро, руки тряслись от нетерпения. Ему казалось: вот-вот случится чудо. Стоит только сделать ещё несколько ударов – и он выйдет на свет, к воздуху, к жизни.
Он бил в лёд до тех пор, пока лезвие ледоруба вдруг не ушло почти без сопротивления – словно провалилось. За этой стенкой было нечто иное: не плотная глыба, не холодная глухота, а воздух.
Фрол всмотрелся. Протёр налобник, склонился ближе, осторожно выгрыз куски льда. Отверстие расширилось. Он сунул внутрь руку, потом плечо, заглянул сам.
Полость!
Сначала он не поверил. Затем – затаил дыхание.
Низкий, приплюснутый купол, может, метра три в длину и полтора в ширину, чуть ниже человеческого роста. Пустота. Настоящая. Воздух внутри застоялся, пах чуть иначе – не свежестью, а как в погребе: влажной стужей и чем-то древним. В дальнем конце – ледяная стенка, без малейшего просвета.
Он расширил отверстие и залез внутрь, разогнулся насколько позволял свод. Осмотрелся. Обшарил стены фонариком.
Никакого выхода. Просто карман. Замкнутый пузырь внутри ледника.
Восторг, вспыхнувший, как молния, начал оседать. Надежда, полчаса назад почти пьянящая, теперь потяжелела в груди, как камень. Горькое чувство, будто тебя окликнули по имени – и сразу отвернулись.
Возможно, здесь когда-то была трещина или осталась воздушная линза после таяния. Может, шёл временный поток – вода подточила лёд, создала камеру, потом поток исчез, а полость осталась.
Подарок. Или издевка.
Фрол сел на корточки. Провёл ладонью по стене, будто прощаясь.
– Не проход. Но почти – прошептал он.
Он вылез обратно в основную пещеру. Не было злости. Только усталость.
Но и пустоты в нём тоже не стало. Теперь он знал: в толще ледника есть полости и, если повезет, одна из них может даже сократить ему путь к свободе. Он почти почувствовал – как будто ледник дышит. Как будто короткий путь к свободе существует – просто ещё не показался.
Сегодня день горячей каши с полбанкой тушенки и нужно использовать, особенно в его положении, каждый повод для праздничного настроения.
Фрол сконцентрировался на приятном приготовлении и поглощении обеда, а потом на короткий блаженный послеобеденный отдых.
До ужина он размеренно рубил ледяной туннель и до темноты после ужина.
Перед сном он, как всегда, взял блокнот. Рука дрожала от усталости, но он заставил себя записать:
День 5
Сегодня обнаружил полость во льду.
Она ведёт в никуда – длинной около трёх метров, уходит в сторону от русла ручейка.
Досадно, что это не уменьшит объём работы по рубке, но сам факт её существования – маленький проблеск надежды: лёд не сплошной, а значит впереди, возможно, встретятся пустоты в направлении к свободе.
День 6. ЛЮБОВЬ ДЛЯ ЖИЗНИ. ПОЛОСТЬ ДЛЯ ЧИСТОТЫ
Просыпаясь утром, Фрол не мог ни разобрать, ни вспомнить, что ему снилось – кошмар падения в белую бездну или искажённое лицо Гены, словно под водой, смотрящее с той стороны льда, как сквозь мутное стекло.
Дни в ледяной пещере сливались в один бесконечный, замкнутый цикл – труд, усталость, кошмары и редкие проблески надежды. Всё смешалось: утро с вечером, мысли с реальностью. Он двигался машинально, как заведённый механизм. Но механизмом он не был – он был живым. Упрямым. Испуганным. Одиноким.
Фрол злился. На себя. На свою глупую беспечность. На то, что забыл – не то, не верёвку, не лопату, что природа всегда старше. Мудрее. Жестче.
«Мы – пылинки. А ведём себя, будто хозяева. Ха-ха, пылинки с ледорубом. Господи…»
Фролу приспичило, и он вспомнил боковую полость в стенке ледника, которую обнаружил накануне. Решил: будет ходить туда. Удобнее, чем каждый раз выдалбливать ямку во льду. Да и чище – не загаживать собственную берлогу.
Простая, почти хозяйственная мера. Но в ней вдруг почувствовалось нечто большее. Порядок. Чистота. Территория жизни среди холода и гнили. Черта, за которой начинается разложение – не только тела, но и смысла.
Он сел, морщась от вони, но не отвернулся. Пахло мерзко, но не смертью. А жизнью. Напоминанием, что он – не призрак, не блуждающая мысль в белом мраке, а живой человек с работающим телом и живым животом.
И это – вернуло память.
Когда он был подростком, они с отцом ночевали в охотничьем домике под сопками. Лютый ветер, печка чадит, одеяла пахнут гарью и зверем. Утром он, мёрзнущий и злющий, полез с ведром за избу – выдолбить лунку в снегу. А отец, поправляя штаны, вдруг сказал, глядя на небо:
– Пока человек сам себе ямку роет – он не зверь. Как только начнёт гадить под себя – всё, конец.
Тогда он фыркнул и забыл. А сейчас… сейчас вспоминал. И понимал.
И ещё вспоминал, как Люба вела за собой детей мыть руки перед обедом. Тихо, без нравоучений. Просто шла – и они шли за ней. Маленькие, сопящие, с грязными ладошками, гордо подставляли пальцы под струю.
– Чистые руки – не просто правило, – как-то сказала она. – Это уважение. К себе и к тем, кто рядом.
С этого всё и начиналось. Не с подвигов, не с лозунгов – а с малого. С ямки во льду. С чистых рук. С бережной привычки не быть свиньёй, даже если никто не видит.
И даже здесь, в леднике, он мог выбрать. Мог сохранить угол, где чисто. Где живёт человек, а не тень.
Даже здесь он мог быть собой. Тем, кто роет ямку. Кто бережёт угол. Кто помнит запах мыла на ладонях жены.
Кто не сдается.
Странно, но именно в такие моменты – простые, телесные, почти животные – особенно остро вспоминалась она. Люба.
Не катастрофа и не пещера – а она. Как она ставила кружки на стол… Как смеялась, показывая ему тест на беременность – второй. Как накрывала ладонью его пальцы, когда он возвращался с завода с синяками и чёрными от гари руками.
Он осознал, что почти никогда не говорил ей, как сильно любит. Как просто – ему хорошо рядом с ней.
«Я всегда думал, она и так знает. А если бы нет? Если бы не успел сказать?.. Господи, я идиот. Прости.» И в этот момент, сквозь усталость и боль, в груди зажглась тихая надежда – любовь, которая согревает даже в самой ледяной пустоте. Перед сном он снова взял блокнот и записал:
День 6
Забыл многое, но не её. И это – моя сила.
Любовь – как тихий огонь в ледяной пустоте.
Когда всё вокруг кажется безнадёжным, именно она держит меня на плаву, даёт силы дышать, бороться, идти дальше.
Она напоминает, что я не один, что за стенами пещеры меня ждут, что смысл есть даже в самом тёмном туннеле.
Когда совсем темно, я закрываю глаза и представляю, как она прижимается ко мне ночью, уткнувшись лбом в ключицу.
Я помню, как она дышит.
Пока я помню это – я жив.
Пока она живёт во мне, я не могу сдаться. Это моя опора, мой свет и мой якорь.
Я должен выжить. Ради неё. Ради того, что у нас было. И будет.
Сегодня решил: буду ходить в боковую полость. Не хочу загаживать пещеру, где сплю и дышу.
Порядок – это не мелочь. Это граница между человеком и тленом.
Каждый раз выдалбливать ямку во льду – это тоже не просто про гигиену. Это про выбор.
Чистота – это форма уважения к жизни. И к тем, кто тебя любит.
Даже здесь можно выбирать – в какую сторону смотреть.
Я выбираю в сторону света. В сторону неё.
Вспомнил ванную. Нашу. Белую, с голубой занавеской в рыбках, в которой всегда чуть пахло её мылом – жасмин, ладан, что-то чуть сладковатое.
Помню звук воды – капли били о край ванны, пока она мыла волосы.
Помню пар, тёплый, как дыхание.
Как она, босая, выходила на цыпочках, завёрнутая в полотенце, и оставляла мокрые следы по кафелю.
Как садилась ко мне на колени, смеясь, с мокрыми волосами, пахнущими её шампунем.
Я тогда не понимал, что это – счастье.
Теперь – знаю. Не хочу потерять это.
Не хочу стать зверем.
Я – живой. И я помню.
День 7. ПРО ПИК И ГЕНУ. БАННЫЙ ДЕНЬ
Проснувшись, как обычно, по будильнику на своих командирских наручных часах, почти с закрытыми глазами Фрол проходил к крайней точке своего рукотворного ледового тоннеля и окончательно просыпался после нескольких ударов ледорубом и получения по лицу градом ледовых осколков. Его тело рубило лед, а его мысли блуждали в фантазиях и воспоминаниях. На седьмой день он вспоминал китов. Как их огромные тени скользили под водой, как всплески раздавались, будто выстрелы. И дети визжали, прижавшись к нему.
Потом – гейзеры. Пар, серные клубы, земля, дышащая изнутри.
А потом – красавец вулкан. Его вершина – сверкающий белоснежный пик. Погода была ясной и безветренной. Солнце слепило глаза, снег искрился, словно посыпанный сахарной пудрой. Они поднялись на вершину в 8:35.
Гена стоял, смотря на озеро, тайгу, соседние горы и еле различимый в дымке океан. Маленький, в огромной пуховке, с капюшоном, сбившимся на бок. Он щурился, протянул руку и указал вдаль:
– Смотри, Фрол… Вон он, кажется, самый высокий вулкан в мире. Настоящий красавец, да?
Голос был тихий, почти благоговейный, и какой-то… не его. Не смешливый, не торопливый. Будто в нём поселилась внезапная тишина.