Жена комиссара

От автора.

Роман написан по мотивам воспоминаний жены и дочери батальонного комиссара подполковника Ковалёва Ивана Семёновича.

Имена и некоторые события изменены.

Глава 1

– Внимание! Говорит Москва!

Елизавета медленно поднялась из-за стола. Вытянулась в струну перед чёрной тарелкой радиоприёмника. Под напряжённый голос Левитана в голове вспышкой промелькнули слова мужа: «Грянет, Лизонька, грянет».

– Передаём важное правительственное сообщение! Граждане и гражданки Советского Союза, сегодня в четыре часа утра без всякого объявления войны германские вооружённые силы атаковали границы Советского Союза. Началась Великая Отечественная война советского народа против немецко-фашистских захватчиков. Наше дело правое, враг будет разбит. Победа будет за нами!

– Вот и грянуло, – обернувшись к матери, чуть слышно проговорила Елизавета.

– О-о-ой! – жалобно протянула та и, придерживая руками неестественно толстые ноги, неуклюже спустила их с дивана.

Елизавета невольно остановила взгляд на оставшихся от пальцев ямках – следах водянки.

– Зачем я так надолго тут задержалась, загостилась? Что же станет с Ниночкой? Как она справится без меня? Петра, небось, из части не отпустят даже попрощаться… – продолжала стенать Варвара Тимофеевна.

Елизавету резанула обида: «Вот так всегда – у мамы главная забота о невестке. И пусть даже Нина глубоко в тылу, не то что мы – здесь, на самой границе».

Она молча вышла. Заглянув в соседнюю комнату, со щемящей тоской обвела взглядом милые лица. Старшая – Наденька – безмятежно посапывала на боку с ладошкой под щекой. Малютка Аринка, широко раскинувшись, улыбалась во сне. Коля же выглядел серьёзным, сосредоточенным, словно ему было не девять, а все девятнадцать. Дети, не дождавшись отца со службы, улеглись в три утра и теперь восполняли недостаток сна.

«Ох, деточки мои, деточки. Что же теперь будет? Как же уберечь-то вас?»

Но тут она решительно смахнула слезу, рвано вдохнула, длинно выдохнула. Выпрямилась, приняв обычную горделивую осанку. «Да что это со мной? Взялась ныть. Муж – офицер. И сама я сильная. С Божьей помощью справимся. Надо справиться!» – приказала себе и приступила к обыденным делам.

В ванной сняла со стены таз, наполнила водой. Понесла в комнату на вытянутых руках – прижимать мешал торчащий живот.

Обработав матери ноги, отправилась на кухню стряпать.

Вскоре семья собралась за столом. Дети ёрзали, в животах урчало.

– Мама-а-а, давайте уже ку-у-ушать, – пропищала Арина, потянувшись носом к закутанной в полотенце кастрюле.

Елизавета строго глянула. Малышка прикусила губу. Остальные уставились в пустые тарелки.

– Сколько ж будешь детей томить? – пробурчала Варвара Тимофеевна.

– Павла дождёмся и вместе начнём, – отрезала Елизавета.

Хлопнула входная дверь, из прихожей послышался шум. Елизавета вскинулась, чтобы поспешить навстречу мужу, но усталый подполковник, не сняв шинели, уже появился в комнате.

Дети вскочили с мест. Облепили отца. Подхватив Арину на руки, он свободной рукой на мгновение прижал к себе Надю. Потрепал по голове Колю. Оставив детей, дружелюбно кивнул Варваре Тимофеевне. Крепко обнял жену. Немного отстранившись, но всё ещё держа её за плечи, обласкал любящим взглядом и проговорил:

– Лиза, часть передислоцируют. Ты знаешь: большинство семей удалось вывезти из Бреста в тыл. К сожалению, вас не успели. Придётся оставаться здесь – в Северном городке. Береги детей, родная. Война закончится, я вас найду.

Развернулся и, не оглядываясь, вышел.

У Арины затряслась губа – вот-вот заревёт. Надя обняла сестрёнку. Вскинув глаза на мать, настороженно спросила:

– А куда это папа?

Елизавета сглотнула ком, перекрывший дыхание. Из груди вместо голоса вырвался хрип:

– На войну, дети… Пока вы спали, началась война.

***

Вечером Елизавета поднялась к соседке.

– Не нужна ли помощь, Маруся? – спросила участливо, дождавшись, пока та уложит детей.

– Да я и сама ещё не знаю. Мужей отправили неизвестно куда, нам остаётся только горевать.

– А ты, случайно, не слышала, что в городе происходит? Я-то сегодня из дома не выходила.

– Олеся Устинович забегала.

Елизавета вопросительно приподняла брови.

– Ну, та, что на станцию устроилась пару месяцев назад. Так вот, говорит, утром, как обычно, ждали товарняк с углём. Состав подошёл по расписанию. Но, когда грузчики двери откатили, вместо угля из вагонов повалили бандиты в военной форме с винтовками наперевес. «Банзай!» – орут. В здание вокзала забежали. Начальника станции и ещё каких-то служащих схватили. Но об этом Олеся позже из разговоров узнала, потому что, когда такое началось, забилась в кладовку и просидела там, пока всё не утихло… Эх, Лизонька, что ж теперь будет?

– Один Бог знает. Нам, Маруся, главное детей сберечь.

– Верно говоришь. Кстати… – Мария вышла ненадолго, вернулась с большой картонной коробкой.

– Вещи приготовила, тебе отдать. Тут пелёнки, распашонки и прочее малышовое. Сашеньке уже годик – выросла из этого. Придётся ли мне ещё рожать, не знаю. А тебе точно пригодится. Да, там школьные тетради есть, Наде – сарафан, Коле – пилотка и кое-что для младшенькой.

Она откинула верхние створки. Поверх белья лежал пупс размером с литровую банку. Елизавета ахнула, прижав ладони к щекам.

– С тех пор как Аринушка увидела у вас эту куклу, не может успокоиться. Мы с Павлом хотели ей такую на день рождения подарить – в марте четыре исполнилось – так нигде не нашли. Вот обрадуется! Спасибо, Маруся!.. Теперь побегу к своим. Будут новости, не задерживай. Я тоже сразу сообщу, если что важное узнаю.

Елизавета радовалась не столько вещам, сколько возможности отвлечь детей от страшного события дня, когда отец ушёл из дома на долгий срок, а может, и навсегда…

Открыв коробку, Арина на секунду замерла. Потом взвилась пружиной, выхватила куклу, прижала к груди, запрыгала, будто самый счастливый ребёнок в мире. Принялась рассматривать, крутить закреплённые на внутренних резинках ручки, ножки, головку.

Елизавета разобрала остальное, поманила пальцем.

– Аринушка, коробка-то, похоже, волшебная.

Дочка заглянула внутрь. На дне стояла игрушечная кроватка – точная копия настоящей: на железных ножках, с набалдашниками, венчающими прутья на спинках. Рядом стопкой лежали подушечки, простынка и одеяльце. Арина сгребла свалившееся богатство в охапку, понесла к себе на постель.

Глава 2

Несколько дней Елизавета не выпускала детей из дома. Этим утром отправила всех к Марии, сама же принялась хлопотать на кухне.

– Вон эта! Держи предательницу! – донеслось с улицы.

– Сто-о-й!

Елизавета выглянула в окно. Девочку лет десяти с криками преследовали мальчишки. У самого подъезда один догнал, схватил за косу, дёрнул, заставив остановиться. Сорвал берет, выхватил сумочку, отшвырнул в кусты.

– Пусти, дурак! Всё папе расскажу!

«Это же Оля – дочка Потапыча, старшего по дому», – поняла Елизавета, взбираясь на подоконник.

– А ну, прекратите, сорванцы! – закричала в форточку.

– Ещё чего! – бросил один из преследователей и толкнул жертву.

Оля, столкнувшись с другим, отлетела к третьему.

Елизавета неуклюже слезла на пол. Поспешила в прихожую. Прихватив с вешалки сыновний ремень, выскочила на лестничную площадку, сбежала по ступеням.

Во дворе хулиганы отбрасывали девчонку от себя, словно мяч, и зло шипели:

– Перебежчица! Шкура!

– Вот я вам сейчас задам! – грозно выпалила Елизавета, потрясая кожаной петлёй.

Двое мальчишек тут же побежали прочь. Третий задержался на миг, выставил ногу. Оля запнулась, повалилась лицом вниз.

– Что же это они негодные творят?!

Сокрушаясь, что не успела вовремя протянуть руки, Елизавета помогла рыдающей девочке подняться. Осмотрела лицо. Убедившись, что ссадины не глубокие, стала смахивать носовым платком пыль и приговаривать:

– Ничего-ничего, до свадьбы заживёт, – потом мягко добавила: – Пойдём, Оленька, домой тебя отведу, надо ранки обработать.

– Там… Там нет никого. Родители по…оздно придут, – всхлипывая, пробормотала та.

Елизавета повела соседскую дочку к себе. В подъезде пыталась разузнать, на что так обозлились мальчишки, но не услышала ничего вразумительного. «Какие же они жестокие. Ещё совсем дети. А если бы на месте Оли был кто-нибудь из моих, и никого из взрослых не оказалось бы рядом?..» – мысли болью отдавались в груди.

Она написала записку. Сбегала в соседний подъезд, оставила в замочной скважине.

Вечером за Олей пришёл отец. Взирая на поцарапанное лицо дочери, он будто даже не удивился, лишь спокойно поинтересовался, в чём дело. Елизавета рассказала, что знала. Иван Потапович скупо поблагодарил и, пропустив Олю вперёд, вышел следом.

Ночь прошла в беспокойстве ещё за одного ребёнка. И, когда на утро раздался стук в дверь, Елизавета почему-то испугалась именно за соседскую девочку, подумав, не стряслось ли что-нибудь опять.

Но нет, за дверью стояла Мария. Глаза её часто моргали, в пальцах трепетал листок бумаги, голос дрожал:

– Лиза, ты уже видела повестку?

– Мне никто не приносил. Да ты заходи, объясни толком.

Соседка шагнула через порог.

– В почтовом ящике смотрела?

– Нет ещё. А что стряслось?

– Всех вызывают в комендатуру с документами. Я так понимаю, новые власти проводят ревизию, – она помолчала, будто что-то решала. – Может, не ходить? Откуда они узнают, была я там или нет? Повестка-то без фамилии.

Елизавета задумалась.

– Маруся, – сказала тихо, – думаю, идти надо. Главное, ничего про мужа не говори.

– Так спросят же! – нервно теребя бланк, воскликнула Мария.

– Тс-с-с… Придумай что хочешь, но то, что офицер – забудь. И знаешь, я первая пойду. Сегодня же. Потом расскажу тебе, к чему быть готовой.

Елизавета забрала из почтового ящика «приглашение», собралась и отправилась по указанному адресу.

Ведомая мыслью, что всегда любила лето, а потому никогда не пряталась в тень, перебежала на противоположную сторону, залитую ярким солнцем. Однако сейчас жара показалось зловещей, грозящей испепелить всё нутро.

На входе в административное здание, приспособленное под комендатуру, сердце подскочило, заколотилось у самого горла. Елизавета предъявила повестку. Немецкий офицер кивком указал, куда пройти.

В коридоре в ожидании очереди молча сидели и стояли люди. Через несколько минут из кабинета вышла женщина. Из-за открытой двери у неё за спиной донеслось:

– Следующий!

«Какой знакомый голос», – подумала Елизавета.

Люди сменялись, и каждого выходящего сопровождало тоже самое восклицание.

Наконец подошла очередь Елизаветы. Войдя в кабинет, она невольно остановилась на полпути – глаза встретились с глазами старшего по дому. «Что?! Потапыч?!» – ударило в голову.

Немецкий офицер, восседающий в черном кожаном кресле, вскинул взгляд на стоящего по правую руку Ивана Потаповича и о чём-то спросил. Тот невозмутимо ответил, потом обратился к Елизавете:

– Гражданка, подойдите ближе. Предъявите паспорт.

«Значит, переводчик, – подумала она, протягивая документ. – Как же он мог переметнуться к врагам? Такой интеллигентный, доброй души человек, которого все ласково называют – Потапыч… Хотя-я… никто, никогда не говорил, чем он занимается. Все знают только, что он старший по дому».

Немец уставился в разворот паспорта. Потом, сверля Елизавету глазами, резко и грубо заговорил, будто залаял. В противовес ему зазвучал ровный голос переводчика, сократившего длинную речь в два лаконичных вопроса:

– Где супруг? За кого воюет?

Сердце затрепыхалось угодившей в силок птицей.

– Муж-то? Да сапожник он, – начала Елизавета, невероятным усилием принуждая себя выглядеть спокойной. – Много обуви отремонтировал, поехал развозить. А тут – война. Больше его не видела.

Она замолчала. Офицер и переводчик заговорили между собой.

«Теперь понятно, за что преследовали Олю, – подумала Елизавета, наблюдая за диалогом на вражьем языке. – Сейчас одно слово Потапыча, и мне конец. Ну, что ж, чему быть, того не миновать».

Офицер метнул в её сторону последний жалящий взгляд. Взялся за штамп, обмакнул в губку с чернилами и с силой приложил к открытой странице. В паспорте диагональю отпечаталась широкая ярко-красная полоса.

Елизавета не помнила, как покидала комендатуру, переходила через дорогу. Очнулась от внезапно раздавшихся криков и только теперь поняла, что идёт в сторону дома не по своей улице, а в обход.

Свернув за угол, она обмерла. Два здоровенных нациста выхватили из немногочисленных прохожих и поволокли под руки невысокого смуглого, лысоватого человека. Его чёрные глаза навыкате выражали крайний ужас, расширившись так, словно вот-вот вывалятся из глазниц. Он извивался, что-то умоляюще просил.

«Еврей», – поняла Елизавета. Хотелось бежать, но, теряя силы, она припала к стене дома и невольно наблюдала за страшной сценой.

Напавшие с каменными лицами вытащили беднягу на середину булыжной мостовой. Заткнув рот кляпом, швырнули лицом вниз, связали по рукам и ногам. Узник забился, как рыба на песке. Один из нацистов придавил его спину сапогом. Другой направился к машине. Вернулся с канистрой. Отвинтив крышку, плеснул на приговорённого.

Потянуло бензином. От сильного головокружения Елизавета покачнулась. «Боже! Что же они, изверги, творят!» – подумала, сползая по стене. Откуда-то, как из небытия, послышались безумные вопли. Запахло гарью. Взревел мотор и почти сразу раздалась автоматная очередь.

Когда Елизавета пришла в себя, всё стихло, улица опустела. Лишь на мостовой тлели обгоревшие человеческие останки и, распластавшись, покоились изрешечённые тела трёх мужчин, подростка и женщины в чёрном.

Глава 3

Первое сентября перестало быть праздником в семье. Елизавета даже решила не отправлять детей в школу. Две последующие недели провожала и встречала. Сегодня отпустила одних. Сама же принялась за генеральную уборку. Она замечала каждую пылинку, поэтому полдня тёрла и намывала, не следя за временем.

Всё это время Варвара Тимофеевна лежала, безучастно глядя в потолок. Вдруг прошептала чуть слышно:

– Плохо мне.

Елизавета в последний раз отжала половую тряпку, вытерла руки о фартук, присела рядом.

– Не печальтесь, мама. Лето пережили и осень переживём.

– А чего ждать-то? Ноги не ходят. Голодно.

– Так вы сами есть отказываетесь. Всё детям бережёте. А я, меж тем, с начала месяца регулярно хлеб по карточкам получаю. В городской управе обещали, что скоро на мясо, рыбу и молоко тоже станут карточки выдавать.

Пришла Арина с игрушками. Уселась на полу, принялась баюкать Ванечку. Вдруг она спешно положила «сыночка» в кроватку. Задрала халат вместе с майкой, уставилась на свой живот.

– Мам, а почему он у меня ходит? – спросила с тревогой.

– Животик-то? Так всё просто – ты же дышишь. Вдыхаешь, он надувается, а выдыхаешь – становится пустым и тонким, как мешок, из-под крупы, – пояснила Елизавета, а сама подумала, какая же Арина интересная девчушка.

Дочка тем временем продолжала:

– Гм, значит, я одна дышу, а другие нет? Вон у бабушки ничего не поднимается.

В прихожей зазвучали голоса.

– Ученики вернулись, – Елизавета вздохнула с облегчением, поднялась с дивана.

В дверном проёме показался Коля – на голове дарёная пилотка, на плече ранец.

– Всем здрасть, – сказал он деловито. – Аринка, чего тут с голым животом расселась? Есть пошли.

Та одёрнула подол и поспешила за братом.

– Аринушка, перед едой следует помыть руки, – напомнила Елизавета. – Давай вместе.

Из кухни потянуло сладким ванильным ароматом. Когда Елизавета с Ариной вошли, на плите, ворча, уже закипал чайник. Надя сидела за столом. Коля сосредоточенно нарезал кекс. На блюдо ложились ровные треугольники с волнообразными нежно-золотистыми бочками, мягко оттенявшими белоснежную пористую сердцевину.

– Откуда это?! – воскликнула Елизавета, всплеснув руками, и вопросительно посмотрела на сына.

– Вот, мама, хватит картошку да хлеб есть, – начал Николай деловито. – Теперь я знаю, как можно еду добывать. Мальчишки рассказали, что на станции помогают приезжим вещи носить. Ну, после школы пошёл с ними. Смотрю, в вокзале немец с тяжеленным чемоданом. Я подбежал первым. На пальцах объяснил, что хочу помочь. Дотащил до машины. А он мне – большой кекс.

– Какой добрый дядя! – воскликнула Арина, сглотнув слюнку.

– Никакой он не добрый! – взвился брат. – Просто заплатил мне за работу. Ненавижу фашистов! Вырасту, стану военным, как папа. Буду бить этих гадов беспощадно, – он замахал невидимой саблей. – С бешеной собаки хоть шерсти клок, так ведь, мама?

– Коленька, сыночек, как же ты? Такой-то худенький. Смотри, брючки узёхоньки, да и те под ремешком в гармошку собраны, а такую тяжесть тащил.

Елизавета всхлипнула. Арина обвила её шею ручками и тоже заплакала.

– Ой, женщины, вам бы только реветь. Давайте уже есть.

– И правда, мама, зря вы так убиваетесь, – подхватила Надя, разливая по стаканам кипяток. – Мы с Колей уже взрослые: ему девять, в мне вообще десять. Вас в обиду не дадим.

Арина размазала остатки слёз по щекам, последний раз всхлипнула.

– Я тоже скоро вырасту и тоже маму защитю, – проговорила уверенно и прижалась крепче.

Улыбнувшись, Елизавета убрала с лица дочери тонкую прядку тёмных волос. Пересадила на соседнюю табуретку. Положила кусочек бисквита на блюдце.

– Отнесу бабушке Варваре.

– Она же спит! – напомнила Арина.

– Оставлю на стуле в изголовье. Проснётся – обрадуется.

Справившись с лакомством, Арина принесла «сыночка». Принялась качать его, расхаживая по кухне и приговаривая:

– Вырастешь, Ванюшка, пойдёшь на войну. Будешь в фашистов стрелять. Но если увидишь доброго дядю – сразу не убивай. Сначала дотащи его чемодан, куда скажет. А когда даст тебе кекс, вот тогда и пали.

Старшие захихикали.

– Ну, ты, Аришка, сообразительная, – сказала Надя, трепля сестрёнку по голове.

– Вся в меня, – важно вставил Коля.

– Не! Я в папу, – отрезала Арина.

– Поели, посмеялись, а теперь всем быстро спать! – распорядилась Елизавета. – Вам завтра в школу, а мне – снова пороги обивать: может, карточки на мясо и молоко наконец дадут.

***

Ожидания не оправдались. Елизавета в который раз возвращалась из Городской управы ни с чем. Уныло взирая на красно-жёлтый хоровод листьев, гонимых осенним ветерком, она вспоминала, как подобные картины изумляли в детстве. Теперь же зрелище навевало тоску.

Сентябрь был на исходе, но карточек ни на что, кроме хлеба и овощей, опять не выдали. Дети исхудали. Мать от еды отказывалась. Теряя последние силы, уже не вставала с постели.

Придавленная мрачными мыслями, Елизавета вошла в такой же мрачный подъезд. Не поднимая головы, прошла тамбур между дверьми и вдруг заметила, как от стены под лестницей отделилась фигура.

– Тише, – прозвучал мужской шёпот раньше, чем она успела закричать.

Человек в чёрном кожаном плаще шагнул из полумрака.

– Иван Потапыч? – прошептала Елизавета.

Она не видела старшего по дому с той встречи в комендатуре. Первым желанием сейчас было поблагодарить, что не выдал тогда. Но он остановил жестом, приложив палец к губам, и тихо заговорил:

– Елизавета Тихоновна, участились доносы на семьи советских офицеров. Уходите с квартиры, как можно скорее.

– Куда же я пойду с детьми? – в ужасе зашептала она в ответ. – А что станет в мамой? Не бросать же её здесь одну.

– Учтите, тот немец в комендатуре засомневался, что вы жена сапожника. Пришлось дорабатывать вашу легенду на ходу… Это всё. Я предупредил. Дальше, как знаете, – закончил он и спешно вышел из подъезда.

Елизавета не помнила, как прошла несколько ступенек до квартиры, как отперла дверь, что кричала Арина, встречая у порога. В голову иглами вонзались мысли о страшном будущем.

Дочка не отставала, тянула за рукав.

– Мама! Бабушка не просыпается! Я её будила, будила, хотела дать воды, как вы велели, а она совсем не шевелится!

Наконец сознание ухватило смысл. Елизавета бросилась в комнату. Трепеща всем телом, на минуту замерла у дивана, где лежала мать. Склонилась над её лицом. Всмотревшись, приложилась губами ко лбу. Укрыла с головой и, упав на колени, беззвучно зарыдала.

Арина тоже разревелась.

– Как же бабушка будет дышать под одеялом?! – взволнованно проговорила она, захлёбываясь слезами.

Елизавета не ответила, лишь прижала дочку к груди.

Когда первый приступ прошёл, достала из комода черный платок. Свернув, повязала на голову. Взяла Арину на руки, направилась к выходу.

В квартиру шумно ввалились старшие дети, но, уставившись на Елизавету, тут же притихли.

– Идите за мной, – проговорила она скорбно.

Поднялись на второй этаж.

Сразу отозвавшись на стук, Мария коротко спросила с порога:

– Тётя Варя?

Елизавета кивнула.

– Проходите, родненькие, проходите, – засуетилась соседка. – Детишки, бегом в комнату и давайте за стол. Мои как раз кушают. Сейчас вам тоже картошечки мятой положу.

Лиза свернула в кухню. Остановилась у окна. Взгляд сам собой устремился вдаль, в сторону Кобринского моста: за ним – русская православная церковь и кладбище.

– Ну вот, детей заняла. Теперь рассказывай, – послышалось за спиной.

Елизавета развернулась.

– Отошла мама тихо, – проговорила она еле слышно. – Просто перестала дышать. Вот и всё.

– Царствие небесное, – Мария перекрестилась. – Соболезную, Лиза. Искренне соболезную. Но-о-о… – замялась и договорила: – Думаю, Бог вовремя матушку твою прибрал. В городе поговаривают, что новые власти выгоняют советских с квартир. Не ровен час и до нас доберутся.

– Да, Маруся, так и есть. Меня сегодня Потапыч как раз об этом предупредил. Надо уходить, не то убьют. Похороним маму по-человечески и отправимся с детьми куда глаза глядят. Ты молодец, уже собралась – в прихожей узлы видела.

– Дело-то недолгое. Нищему собраться – только подпоясаться. От тебя же это и услышала, – по лицу Марии тенью скользнула печальная улыбка. – Мы тремя семьями на завтра настроились. Хотела вечером забежать попрощаться. А ты вот сама заглянула… Да, вот ещё что: зря мы, кажется, Потапыча в предатели записали. Если бы он правда перебежчиком стал, зачем бы ему нас выгораживать и предупреждать об арестах?

– Думаю, он с партизанами, – шепнула Елизавета. – Я это поняла, когда в середине июля наши с самолётов листовки разбрасывали с призывами к партизанской борьбе. Я бы сама в такой отряд пошла, если бы не дети.

– Ох, отважная ты, Лиза. У меня бы духу не хватило, – проговорила Мария, стыдливо опуская глаза, но вновь оживилась: – Знаешь, давай-ка я за священником схожу. И ещё девчат попрошу, чтобы помогли тело к погребению подготовить. Детей на ночь оставляй здесь, нечего им с покойницей за стенкой спать.

Разговор о Потапыче и партизанах немного отвлёк, но теперь Елизавета снова ощутила леденящий холод.

– Спасибо, Маруся. Дай Бог выжить тебе и семье, – едва ворочая языком проговорила она и тенью поплыла к себе.

Лишь шагнула через порог, подступил приступ панического страха, смешанного с жалостью и к матери, ещё живой этим утром, и к себе. Навалившаяся тяжесть ослабила колени, вынудила сползти по стене. Тело задёргалось в рыданиях.

«Хорошо, что увела детей. Они не должны видеть меня слабой, – пронеслось в голове. – Никто не должен видеть меня слабой, потому что…»

Нервные судороги прекратились так же внезапно, как и начались. Елизавета медленно поднялась, выпрямилась во весь рост:

– Потому, что я сильная! – проговорила она вслух, чеканя каждое слово. – И эти силы ещё пригодятся. Раскисать жене комиссара не пристало. Надо детей сберечь.

Дверь приоткрылась от слабого стука. Елизавета не двинулась с места. Снаружи толкнули сильнее. На пороге возникли соседки с верхних этажей.

– Лизонька, Маша сказала, что тебе помощь нужна.

Вчетвером женщины с трудом дотащили отяжелевшее безжизненное тело до ванны. Обмыли. Вернув на постель, одели в погребальное.

В подъезде послышалась тяжёлая поступь. «Священник», – поняла Елизавета и поспешила встречать. Увидев на пороге отца Николая, она ахнула, благоговейно склонила голову для благословения, приложилась к протянутой руке.

Поднявшись, бросила благодарный взгляд в сторону Маруси за то, что привела именно этого батюшку – её духовника.

Шурша в полной тишине рясой, тот прошёл в комнату. Осенил крестом собравшихся. Прочитал молитвы.

– Панихиду отслужу. С захоронением помогу, – мягко проговорил он и принялся обмерять покойницу.

– Завтра поутру привезут гроб. Помощники тоже будут, не беспокойтесь…

Певучий голос отца Николая продолжал звучать, но Елизавета больше не улавливала смысла, только смотрела на батюшку, как на ангела, сошедшего с небес в искреннем намерении облегчить её судьбу.

Оставшись одна, она остановилась перед покрытым накрахмаленной салфеткой стулом у изголовья постели. Сквозь туман слёз взглянула на тарелку с нетронутой кашей. Вспоминала, как заботливо приносила еду и пыталась покормить мать, хоть та и отказывалась.

Через плотную завесу переживаний в сознание просочилась неожиданная мысль: «А что, если после похорон больше сюда не возвращаться?»

Ещё минуту назад Елизавета казалась себе обессилевшей, но вдруг почувствовала, как открывается второе дыхание. Она достала из кладовки чемодан. Принялась складывать самое необходимое.

Сборы оказались недолгими. В две платяные сумки поместились остатки провизии: хлеб, макароны, картошка. Отдельно завернула несколько очищенных морковен. Документы убрала в дамский ридикюль. Скудные денежные запасы зашила в подол пальто.

«Теперь можно прилечь», – подумала она и, тяжело вздохнув, отправилась в постель.

Ночь прошла в душевных терзаниях. Сострадание при мысли о трудностях, выпавших на долю матери, сменялось обидой на безразличие той к собственной дочери. И так по кругу.

Наконец жалость переборола. «А ведь именно от мамы я получила внешнюю стать, твёрдый характер и несгибаемую волю», – эта благодарная мысль увлекла в тревожный, непродолжительный сон.

Глава 4

За окном голодным волком завывал ветер. Елизавета открыла глаза. «Какое неласковое утро», – подумала она с тревогой. Встала с кровати, потянулась, расправила плечи. Не изменяя привычке, умылась ледяной водой. Причесалась. Собрала длинные волосы в сетку-паутинку, скрепила за ушами заколками.

Оделась в чёрное, пошла к иконе. Перед образом Богородицы упала на колени. Молилась долго, истово и, осенив себя последним крестным знамением, внезапно ощутила невероятную силу.

Прибыли посланцы от отца Николая. Помогли положить тело матери в гроб. Погрузили на телегу.

Елизавета поднялась к Марии.

– Жаль, что не могу поехать с вами на кладбище, – проговорила та с горечью. – Соберу своих, и в дорогу.

– Спасибо тебе, Маруся, за всё. Доброго пути! Бог даст, свидимся.

Она забрала детей. Дома распорядилась, чтобы оделись потеплее. Сама, прежде чем надеть пальто, обвязалась шерстяным платком, желая прикрыть живот – пуговицы уже не сходились.

Вручила старшим по сумке.

– Сынок, а тебе вот ещё что, – достала из-под вешалки валенки.

– Это же бабушки Варвары, – удивился Коля.

– Да, но она мне их привезла. У самой-то ноги распухли, стало не влезть. Возьмём. Пригодятся.

Елизавета подхватила чемодан. Пропустив детей вперёд, положила ключи на тумбочку, шагнула за порог, прикрыла за собой дверь.

– Зачем вам всё это на кладбище? – полюбопытствовал один из помощников, забрасывая вещи на телегу.

– Для батюшки, – не раздумывая ответила она; подсадила старших, подхватила Арину на руки и устроилась рядом.

Лошадь, свесив голову, медленно побрела по жухлой траве, припорошенной ржавой листвой. Поскрипывание колёс слышалось мучительными вздохами. Где-то завыла собака. Другая подхватила протяжным стоном. Подвывания слились в душераздирающую заунывную песню. Казалось, всё живое и неживое разделяло сейчас человеческую скорбь.

При въезде на церковное кладбище с могил вспорхнула стая птиц.

– Кра-а-а! Кра-а-а! – раздались зловещие вопли.

Сквозь слёзы, застывшие в глазах солёными линзами, Елизавете привиделось, что это тени ушедших душ вырвались из небытия и, широко распахнув чёрные крылья, закружили над головой.

«Вот и последнее пристанище, – думала она, глядя на медленно проплывающие кресты. – Каждый здесь будет: кто-то раньше, кто-то позже. Само рождение открывает счёт дням до последней черты».

Телега остановилась неподалёку от свежевырытой ямы. Мужики подхватили гроб. И вот его уже поглотила огромная чёрная могильная пасть.

– Будет земля тебе пухом, мама, – проговорила Елизавета, бросая комок влажной земли.

Донёсся короткий глухой удар о крышку гроба. Коля тоже бросил горсть. Девочки заплакали и повторили за братом.

Могильщики быстро-быстро заработали лопатами. Образовавшийся холм аккуратно выровняли, прибили со всех сторон. Увенчали крестом.

– Ну, вот и всё. Покойся с миром, мама. А нас ждут новые испытания, – глотая слёзы прошептала Елизавета; обняла и крепко прижала детей.

Помощники разошлись. Она подошла к кучеру, ожидавшему в сторонке.

– Елизавета Тихоновна, довезу вас до ворот храма, – заговорил тот, поглаживая лошадиную морду. – Поклажу батюшке снесёте, потом подброшу до дома.

– Это вещи не для храма, – шепнула Елизавета и взмолилась: – Знаю, Пётр, вы добрый человек, если сам отец Николай вас прислал. Не откажите в просьбе: отвезите нас подальше отсюда. Пожалуйста.

Кучер удивлённо вскинул мохнатые брови. Потом наморщил лоб, замялся. Наконец проговорил сочувственно:

– Нет, голубушка, далеко никак не могу. Здесь, конечно, не брошу, с кладбища вывезу, а дальше – сами.

***

Лошадь остановилась у ближайшего перелеска. Пётр стащил с телеги поклажу.

– Э-эх, доля ваша – бабская, – проговорил горестно и заспешил в обратный путь.

Елизавета опустилась на чемодан.

– Дети, слушайте внимательно. Если фашисты узнают, что папа офицер, расстреляют всех нас. Придётся шифроваться.

– А это ка-а-ак? – тоненько почти пропела Арина.

– Язык прикуси да молчи! Вот как, – бросил брат.

– Поиграем в партизан, – спокойно продолжала Елизавета, глядя в доверчивые глаза малышки. – Сама молчи, но, если спросят, скажи, что папа – сапожник, уехал обувь развозить, и больше ничего не знаешь.

– А-а-а, поня-я-ятно.

Елизавета вскинула глаза на старших.

– Надеюсь, вам тоже?

– Куда уж яснее? – отозвалась Надя.

– Вот и хорошо. Теперь – в путь.

Они побрели по перелеску, пахнущему грибами и мокрым мхом. Надя подняла шишку, швырнула в дерево.

– А зачем мы бросили такую хорошую квартиру? Куда идём? – спросила беспокойно.

– Да, мам, – подхватил Коля. – А если мы не найдём дома? Где будем жить и что есть? Сейчас-то голодно, а зимой и вовсе пропадём.

– Как мы будем ходить в школу? – не отставала Надя.

– Учёбу придется временно бросить, – отозвалась Елизавета.

– О-о, это другой разговор! – Коля ткнул сестру локтем в бок и подмигнул. – Надька, свобода начинается. Будем делать, чё хотим.

Та метнула на брата укоризненный взгляд.

– Отстань ты, не до шуток.

В голове Елизаветы пронеслось, как в свои десять она за партой церковно-приходской школы старательно переписывала отрывки из книги, мечтая поскорее вырваться из тоскливого деревенского существования. «Быстрей бы вырасти, – думала тогда. – Сразу выйду замуж и непременно за военного. Если куда отправят, буду длинные письма писать».

– Свобода, сынок, придёт, когда наша армия фашиста победит, – сказала строго. – Тогда стране грамотные люди нужны будут. Так что, ты от учёбы не открещивайся.

– Да по-онял я, по-онял, – протянул Коля. – Просто пошути-ил.

Шли недолго, насколько хватило сил у Арины. Остановились передохнуть. Сёстры уселись на чемодан. Коля – на траву. Елизавета припала спиной к стволу необъятного дуба. Ощутила древесный запах, но не почувствовала успокоения и благоговения, как бывало. Поглаживая живот с ещё неродившимся малышом, отрешённо смотрела вдаль.

«Чего бояться? – размышляла она, стараясь отогнать тревогу. – Ну что из того, что в городе немцы? Они и до войны в Бресте жили, так же, как поляки, украинцы, белорусы и мы – русские. Другое дело, что нежданно-негаданно фашистами обернулись. Но в детей-то, наверно, стрелять не будут, зачем им? Не против же детей пришли воевать…»

– Девчонки, хватит рассиживаться! – по-взрослому распорядился Николай. – Куда дальше, мама?

– А куда глаза глядят, – ответила Елизавета.

Оттолкнулась спиной от ствола, она подхватила чемодан, побрела по тропе.

Коля в обнимку с валенками подмышкой и тряпичной сумкой на тонком локотке, продавливающем рукав пальтишка, обогнал. Бодро зашагал впереди.

– Смотрите, мама, дома! – крикнул, указывая пальцем туда, где заканчивался лесок.

Елизавета усомнилась.

– Вряд ли мы найдём там пристанище. Уж очень добротные постройки. Похоже на украинский квартал. Там, возможно, много переметнувшихся. Давайте-ка на всякий случай свернём на обходную дорогу.

Миновав сомнительный район, они перебрались через овражек. Вдруг на безлюдном месте, как из-под земли выросли двое – высокий мужчина в кожанке и женщина в длинном пальто. Издалека казалось, что парочка прогуливается по тропинке, пересекающей основную дорогу. Но вдруг они, переговариваясь, притормозили и свернули навстречу Елизавете с детьми.

Мужчина натянул кепку пониже на глаза. Спутница подхватила его под локоть. Прибавили шаг.

– Мама, давайте спросим дяденьку с тётенькой, может, они знают, где пустуют дома.

– Подожди, Надя. В наше время опасно заговаривать с первыми встречными.

Пара приблизилась. Остановилась, преграждая семье путь.

– Советки? – грубо бросил мужчина.

«Поляк», – поняла Елизавета и, схватившись за низ живота, простонала:

– Да-а-а.

Она опустила чемодан на землю. Села, скрючившись. Свободной рукой задвинула за спину сначала трясущуюся Арину, потом Надю.

Мужчина бросил в их сторону злобный взгляд. Шагнул к Николаю.

– А ну, малец, покаж, что несёшь! – процедил сквозь зубы, хватаясь огромными ручищами за валенки.

– Не отдам! – истошно крикнул Коля, сопротивляясь. – Это маме! У неё ноги больные!

– Сынок, отда-ай ему-у, – слабо протянула Елизавета, не в силах подняться.

Мужчина рванул сильнее. Валенки оказались у него. Губы растянулись в зверином оскале.

Коля, трясущийся то ли от страха, то ли от гневного бессилия, бросился к матери.

Грабитель принялся разглядывать трофей.

– Добрие, – проговорил удовлетворённо.

– Яничек, матка того гляди детско выродит, – тихо сказала спутница, кивнув взгляд на Елизавету. – Може, отдадим валенки-то?

– Вот ещё! Нех едут до Москвы, до Сталина! Нех он даст! – прокричал тот в ответ; презрительно обвёл семью глазами, прошипел: – Их бы давно на котлеты изрубить да изжарить.

Плюнул под ноги, широкими шагами устремился в противоположную сторону. Женщина засеменила следом.

Когда пара скрылась из виду, дети бросились в объятия матери. В счастливом волнении, что всё обошлось, Елизавета с каждой секундой прижимала их теснее. Внизу живота слабо ныло, но вскоре боль исчезла без следа. «Рожать ещё не время. Наверно, от страха прихватило», – подумала, пытаясь унять дрожь.

Лишь только вернулась речь, она проговорила срывающимся голосом:

– Коленька, ты – настоящий герой! Как смело за маму вступился! Но, прошу тебя… больше так не делай. Что валенки? Пусть бы даже всё забрали, главное, чтобы в живых оставили.

Лицо сына вспыхнуло. Кулаки сжались.

– Вырасту, найду и убью, – с ненавистью процедил он сквозь зубы.

– Когда ты вырастешь, не понадобится никого убивать. Мы победим, и настанет мир во всём мире, – мягко ответила Елизавета и добавила чуть слышно: – Так хочется в это верить.

Она взглянула на Арину. Слёзы на щеках дочери просохли, но время от времени та продолжала рвано вздыхать, словно захлёбывалась воздухом.

Елизавета подняла с травы брошенную Надей сумку. Достала длинный свёрток.

– Ой, что там, мама? Покажите.

– Это, Аринушка, наш обед. Можешь сама посмотреть.

Маленькие пальчики развязали узелок, размотали тесёмку, отогнули уголки накрахмаленной салфетки.

– Морковка! Я буду зайчиком! – воскликнула Арина, взяла одну, принялась грызть.

– Колька, куда самую большую схватил? – Надя хлопнула брата по руке. – Оставь маме.

– Бери-бери, сынок. Мужчине больше полагается, – вступилась Елизавета. – И ты, доченька, вот эту возьми – она тоже большая, а можешь и две. Я-то совсем не проголодалась…

Подкрепившись, снова отправились в путь. За перелеском на пустыре остановились, выбирая дорогу.

– Может, туда? – крикнул Коля, кивком указывая на заросли кустарника. – Кажется, там что-то вроде дома.

Елизавета присмотрелась. Действительно, за густым переплетением веток и камуфляжем из остатков листьев, раскрашенных осенью, пряталась стена.

Близость возможного пристанища приободрила, но шага Елизавета не ускорила, видела, что Арина держится из последних сил.

– Мама, может, я побегу вперёд? Разведаю, есть ли там люди? – спросил Николай.

– Нет-нет, сынок, даже не думай! Уже совсем близко. Сначала сама посмотрю, потом решим: здесь остановиться или дальше идти.

Вблизи одноэтажный дом оказался огромным. Елизавета опустила чемодан на деревянный настил у порога. Слегка коснувшись платка, спустила его на плечи. Тронула дверь.

– Открыто, – проговорила, ощутив волнение. – Дети, подождите здесь.

– Мама, как хотите, но я пойду с вами! – настаивал Коля.

– Прекрати самовольничать! Я же сказала – нет! – строго ответила Елизавета и уже хотела войти, но тут дверь распахнулась.

В проёме возникла круглолицая, полногрудая молодая женщина в коротком цветастом халатике. Опершись рукой на косяк и скрестив ноги, она смотрелась, как в картинной раме.

– Это шо ж, у нас пополнение? – сказала дружелюбно. – Давайте, давайте, забег’айте, не топчытеся у порог’а!

«Белоруска, – по акценту с «ы» и мягким «г» определила Елизавета. – Слава Богу!»

Пропустив детей вперёд, вошла следом.

– Здесь в Адамкове больше нег’де притулиться. Три дома на всю округ’у, – продолжала хозяйка.

Пересекая внушительную прихожую с большой русской печью, тумбой и столом, окружённым стульями, Елизавета поняла, что та служила ещё и общей кухней.

– Нас тут пока што две бабёнки с детками. Если решитися остаться – места всем хватит. Вот и комната пустая, будто вас дожидалася.

Лиза опустила чемодан на пол. Скользнула глазами. Печка-буржуйка, рядом умывальник. У окна широкая кровать с местами дырявым матрасом, круглый стол, табуретки, шкаф, этажерка с тремя сиротливо стоящими книгами.

– Вы не г’лядите, шо перег’ородки картонные, сам-то дом добротный – бревенчатый, да ешо досками обшит… Ну как? Остаётеся?

– От добра добра не ищут, – проговорила Лиза, облегчённо вздохнув; назвала имена детей. – Сама я – Елизавета Тихоновна.

– А меня можно просто – Варвара. Нам с Катюхой, подружонкой моею, по двадцать пять… с г’аком. Вот, детями обзавелися, кто ж думал, шо скоро война.

– Скажите, пожалуйста, где тут уборная? – поинтересовалась Надя.

– И мне надо, – подхватила Арина.

– Эдакое удобство у нас на улице. Как вышли, сворачывайте налево. Там по тропке мимо навеса с дровами бег’айте и упрётеся… Пошли покажу, пока мамка располаг’ается. Да, Николашка, и ты пойди со мною. Покажу, г’де дров на растопку брать.

Вернувшись, Варвара обнимала две большие подушки и тонкое шерстяное одеяло.

– Ны знаю, как будете делить, но более нет.

– Дай Бог тебе здоровья, – прослезившись, прошептала Елизавета.

– Г’лавное, за ребёночка моего Серёженьку попросите, – добавила та, молитвенно сцепив руки.

Вдруг она приложила палец к губам, насторожилась, прислушиваясь. В приоткрытую дверь просунулась белобрысая голова с половиной лица, другую закрывала длинная чёлка в мелкий завиток.

– Здрасть, – проговорили ярко накрашенные губы.

– У-уф, это ты, Катюха. Иди знакомься, у нас тут новые соседи.

– Мам, холодно, бр-р-р, – вклинился Николай. – Печку-то когда топить будем?

– Вынеси пока золу на двор, сынок, тогда и затопим.

После трудного дня, детей начало морить в сон раньше обычного.

Елизавета застелила постель, нагрела воду.

– Ванны нет, – сказала со вздохом. – Будем мыться в тазу.

– Мама, давайте только не сегодня, – взмолился Коля.

– Вижу, что валишься, но помыть ноги надо обязательно.

– Пусть девчонки моют. У меня чистые!

– Быстро садись на табуретку, – распорядилась Елизавета, наполняя таз из чайника.

Коля уселся. Закатал брюки, стянул носки.

– Посмотри, чернота какая!

– Вы что, мама, не видите? Это же загар!

– Окунай, говорю, – за строгим тоном Елизавета едва скрывала улыбку, потом не выдержала, рассмеялась: – Смотрите-ка, люди добрые, загар-то грязью потёк!

Коля, бубня, принялся отмывать пятки.

– Зато я первый в кровати место займу! – сказал он, обтирая ноги полотенцем.

– Ма-ам, чего он? – заныла Арина.

– Да просто дразнит тебя, а ты не поддавайся. Запомни: бьют того, кто плачет. Давай-ка лучше свои ножонки. Намою, с чистенькими легко спать будет.

Арина показала язык. Брат хихикнул, натянул одеяло на лицо. Маленькая захныкала.

– Коль, да угомонись ты уже, – вклинилась Надя. – Разошёлся к ночи ребёнка дразнить.

– Прекратите все, – строго оборвала Елизавета. – В доме, кроме вас, ещё дети есть, они тоже спать хотят.

Наконец пришла счастливая минута, когда после бесконечного дня удалось прилечь: пусть не вытянувшись во весь рост, чтобы не задеть Надю на противоположном конце кровати, но хотя бы просто не стоять на ногах.

Какая бы смертельная усталость на накрывала на Елизавету в последние три месяца, она ни одной ночи не засыпала без мысли о муже.

Сейчас виделся Дом культуры в селе, где стояла воинская часть. Она сама – двадцатичетырёхлетняя Лиза, бегущая пять километров через поле, на танцы. Пригласивший на вальс высокий лейтенант в безукоризненно сидящей форме, при кобуре. Кто кому вскружил тогда голову, Елизавета не могла ответить, но больше они не расставались.

Сейчас явственно представлялись легкие касания спинами на кухне. Ладонь, как бы невзначай, накрывающая другую, лежащую на столе. Пальцы, нежно скользящие по волосам, при мимолётной встрече за делами по дому.

А потом рождение старших детей-погодок. Арина, подоспевшая через пять лет после сына. Вскоре вот – новый, ещё не родившийся, малыш. И вовсе не потому, что так положено. Они с Павлом страстно желали появления детей и любили, когда только ещё задумывались об их появлении.

Проклятая война-разлучница оставила лишь воспоминания.

Глава 5

Елизавета проснулась на рассвете. Где-то далеко голосили петухи. Дом же казался тихим и умиротворённым, словно и не было поблизости зла.

Вышла на двор. Постояла в задумчивости, подняв глаза: тусклое солнце, расталкивая облака, с трудом вскарабкивалось на небо. «Даже ему приходится бороться за место на небосклоне, что уж говорить о нас – смертных», – подумала она и принялась набирать в подол фартука дрова…

Вернувшись растопила печь. «Продуктов осталось с гулькин нос, – размышляла, шевеля занявшиеся огнём полешки. – Надо срочно где-то найти работу».

Вскоре за стеной заплакал ребёнок. Зазвучали тихие голоса.

Елизавета подбросила в топку дров, вышла за водой. У колодца догнала Варвара.

– Как спалося на новом месте, Елизавета Тихоновна? – спросила та, бросая ведро в воду. – Шо-то вы раненько проснулися.

– Хорошо спала, Варенька! Детки до сих пор похрапывают, а я привыкла с петухами вставать. Мама говаривала: «Кто рано встаёт, тому Бог подаёт».

Соседка согласно закивала, принялась крутить рукоять скрипучего ворота, наматывая цепь.

– А я бы и рада подольше в постельке поваляться, да Серёженька лениться не даёт, – вытащила колодезное ведро, перелила воду в своё; бросила снова.

– Сколько сынку-то? – поинтересовалась Елизавета.

– Осемь месяцев давеча стукнуло. Покамест сама кормлю – грудь-то он какую отрастила. Но и кашкою на молочке сынок не брезговает… У Катюхи – доченька. Так той поболе будет, годик уж. Своими ножками пошла. И как не пойти-то с мясца да с молочка?

«Откуда такое богатство?» – удивилась Елизавета, но спросить не решилась.

Варвара, похоже, поймала её растерянный взгляд, потому что, зачерпнув воды, сразу принялась объясняться.

– Елизавета Тихоновна, вы не удивляйтеся. К нам с Катюхою, как бы это помягчэ выразиться… – она помолчала, взбила волосы на макушке. – Немчыки захаживают… Ну во-от, так и знала, шо возмутитися – вон как глаза затарасшылы.

Лиза отвела взгляд, устыдившись, что не удалось скрыть оторопь. Бросила освободившееся ведро в колодец.

– Но шо ж нам – брошенкам с детями на руках – делать прикажити? – продолжала Варвара. – Я ради свово дитятка, шо хошь перетерплю. А коли надобность будет, под кого хошь лягу. И нихто меня за то не осудит, потому как о кровиночке своей пекуся.

– Я, Варенька, никого и ни за что не осуждаю, – проговорила Елизавета спокойно. – Каждый вправе жить, как подсказывает сердце. Скажи только, кто с детками, когда вы гостей развлекаете?

– У Катюхи в комнате укладываем. А «эти-то», – Варвара презрительно поморщилась, – заполночъ являются. Злятся, коли деточки закапризничают… Елизавета Тихоновна, а может, вы возмётеся за ими приглядывать. Мы ж с Катюхою расплатимся. Денег «эти» нам, конечно ж, много не дають, только подарочки всякие, сигареты да продукты. Так макарон ихних да муки вам выделим.

Елизавета согласилась.

Поздним вечером на общей кухне Варвара шепнула:

– Скоро гости пожалуют. Малые спят, – кивком позвала за собой. – Пойдёмте, г’лянете, куда бежать в случае чего.

В комнате при свете настольной лампы прихорашивалась Катерина. Жирно нанеся помаду морковного цвета, она то выпячивала, то втягивала пухлые губы.

– А-а, это вы, Елизавета Тихоновна, – протянула шёпотом, не отрываясь от круглого зеркала в ажурной оправе; взбила густые волосы. – Вы сами-то идите спать ложитеся. А коли наши записшат, вам тут шаг’ шаг’нуть. И сразу ротушки соскою им затыкайте. Вон там на столике бутылочки с молочком.

Елизавета помолчала в задумчивости.

– Нет. Я, пожалуй, здесь останусь. Мои угомонились. Да они и постарше – не станут крик поднимать и ночью по дому шастать.

– Вот и ладненько, – Катерина манерно поднялась со стула, потянула за бока едва прикрывающую колени узкую юбку. – А мы – на работку.

Подруги, взявшись под руки вышли. Елизавета прилегла на диван с мыслями о том, что согласилась бы на свидание с немцем, разве только планировала бы его там прикончить. Но соседок не осуждала. Её больше заботило, что завтра будут есть собственные дети.

В прихожей засуетились. Послышалась тявкающая немецкая речь. Судя по интонациям, гости осыпали молодушек комплиментами. Вскоре голоса стали едва слышны.

«Ушли в комнату, – подумала Елизавета. – Только бы не нагрянули ко мне».

Послышалось звяканье стекла. Потянуло сигаретным дымом. Со временем звук сталкивающихся рюмок участился. Тосты зазвучали громче.

– Тыц-тыц, тыц-тыц, – задребезжала гитара.

Под ободряющие возгласы женщины приглушённо запели «Катюшу».

«Что ж они творят? Сейчас всех перебудят», – заволновалась Елизавета.

Однако вскоре убедилась, что дети не реагируют. Прислушалась к пению. Слова едва можно было разобрать, но они явно отличались от настоящих, и она их где-то уже слышала.

«Чуб, как немка, Катя накрутила.

Закатала юбку до колен.

По немецки: «Либлинг», – говорила.

Научилась пить Цилимонер».

Тут Елизавета вспомнила, как Мария рассказывала о том, что в народе пошла частушка о разгульных девицах, готовых «прислуживать» оккупантам. Ей запомнилось слово «целимонер», которое никто не мог объяснить.

Снова звякнули рюмки. Варвара что-то бросила со смешком. И тут началось невероятное. Раздался звериный рык. Посыпались прерывистые немецкие восклицания вперемешку с русским матом. Задребезжало бьющееся стекло, загромыхала мебель. Потом возня, сопровождаемая женскими мольбами.

Елизавета вскочила с дивана. Кошкой прокралась в свою комнату. Нависла над детьми, пытаясь понять, спят ли. Столкнулась взглядом с широко распахнутыми глазами Нади, приложила палец к губам.

«Не знаю, что там происходит, – проговорила чуть слышно. – Лежите тихо, будто вас нет. Я у тёти Кати. Если Аринка проснётся, побаюкай её: погладь по спинке, пошепчи, только очень-очень тихо».

Так же беззвучно, как и пришла, она вернулась к соседским детям. Упала на колени. Крестясь дрожащими пальцами, принялась молиться.

В кроватке хныкнул Серёжа. Елизавета вскочила, хватая бутылку. Быстро сунула соску ребёнку в рот, пока тот не разошёлся в плаче. Малыш, почмокивая, принялся втягивать молоко.

Возня за стеной утихла. Чеканные шаги по коридору гвоздями вбивались Елизавете в голову. Они звучали даже после того, как хлопнула входная дверь и задвижка заскреблась о железную скобу.

Малыш уже просто вяло шевелил губками. Елизавета аккуратно отобрала соску. Пошла в соседнюю комнату, откуда слышались всхлипывания и тихий говор.

Приоткрыв дверь, она ахнула от противного терпкого табачного запаха, смешанного со сладким винным, и печального зрелища. Под ногами поблёскивала россыпь тонкого стекла. На столе – наполовину сдёрнутая скатерть. Еда и посуда – в кучу.

На самом краю чудом держался открытый штоф. Последние капли бордовой наливки падали на расплывшееся по ткани пятно.

В дальнем углу, обхватив голову и всхлипывая, на полу сидела Варвара. С шеи свисала разорванная нить с остатками жемчуга.

Рядом, размазывая по щекам тушь и помаду, бормотала что-то невнятное Катерина. Остерегаясь наступить на битое стекло и раскатившиеся бусины, Елизавета на цыпочках подошла, опустилась перед Варварой на колени и тут увидела на её шее синяки.

– Ну, шо сказать? – еле ворочая пьяным языком, проговорила Катерина. – Перепила, видать, Варюха. Возьми да и брякни немчыкам, шо хороши-то они хороши, но всё одно – будет им капут.

– А шо я не так сказала? – Варвара всхлипнула. – То ж правда-матка.

– Вот они на твою правду-то и взвилися, – Катерина громко икнула и, глядя на Елизавету, затараторила: – Один давай всё крушить, а друг’ой на Варюху набросился, в г’орло вцепился и давай душить не понарошку. Я ему объяснять, шо, мол, не понял он. Шо, мол, Варюха имела в виду: Бресту капут… У-ух, еле отболталися.

– Кать, они ведь больше не приду-ут, – простонала Варвара и снова всхлипнула. – Шо делать-то? На шо жить-то будем?

– Шо-шо, синяки-то подлечишь, да пройдёмся по г’ороду, там тог’о добра навалом.

Глава 6

Поутру Елизавета собрала детей. Прихватив тряпичные сумки, отправилась на окраине города к частным домам.

– Сегодня пойдём прямиком через пустырь, так ближе, – объяснила она, пропуская ребят на широкую тропу.

Коля вприскочку зашагал первым. Девочки, взявшись за руки, пустились догонять. Вдруг брат развернулся.

– А у меня что-то есть, – проговорил загадочно, продолжая двигаться спиной вперёд.

– Покажи! – крикнула Арина.

Он остановился. Достал из кармана и протянул на ладони горсть бесформенных блестяшек.

– Ух ты! Что за богатство?!

– Плавленый свинец. Видно из «буржуйки» накапал и застыл. Я нашёл в золе.

– Шагай, шагай, по дороге расскажешь, – вмешалась Надя.

– Теперь это игрушки, – продолжал Коля. – Смотри: эта на солдатика похожа, эта – на слона…

Показались первые дома. Бревенчатые срубы с добротными крышами и резными ставнями, квохтанье кур и хрюканье поросят, доносившееся из-за ровных крашенных заборов, говорило о том, что здесь живут не бедно.

Елизавета остановилась у крайнего хозяйства. Постучала в калитку. Не ответили.

– Мама, там на огороде кто-то есть, – припав к щёлке в заборе, сообщил Коля.

– Хозяева! Выйдите на минутку! – позвала Елизавета.

– Идёт, – кивнув, бросил сын.

– Шо надо? – послышался из-за забора звучный женский голос.

– Простите, пожалуйста, может, вам помощь какая требуется? – спросила Елизавета.

Калитку отворила дородная женщина в цветастой косынке. Уперев руки в бока, обмерила надменным взглядом.

– Ну какая ж от тебя помощь? Поди лопаты не подымешь, да ешо выводок за собою приташила.

От наглого тона внутри у Елизаветы заклокотало. В голове один за другим рождались хлёсткие ответы. Но слова застревали в горле из страха за детей.

Вдруг со стороны послышался дружелюбный голос:

– Бабонька, подь сюды!

Елизавета повернула голову. Из-за штакетника соседнего палисадника выглядывало бородатое лицо, а жилистая рука призывно махала.

Женщина в проёме наигранно зашлась в издевательском смехе.

– Аха-ха-ха! Давай-давай, ступай к Захарычу! Може, родишь у ево на пашне-то, ах-ха-ха!

Из-за хлопнувшей калитки до слуха донеслось злобное: «Ходят тут всякие, побираются». Но Елизавета больше не слушала. Вспышка гнева сменилась надеждой, что удастся заработать.

Она одобрительно кивнула детям. Те, подхватив материнский взгляд, побежали к соседнему дому.

Тарас Захарович радушно пропустил во двор.

– Жинка-то умерла. Сын с семьёй подался через г’раницу. Дык я в одночасье одиноким сделался, – рассказывал старик, бодро семеня по огороду. – Основной-то урожай убрали, а картошку да капусту некому стало, – он обвёл рукой, указывая на два больших квадрата земли.

Елизавета сразу взялась за торчащий из пашни черенок.

– В один день не управимся, – предупредила, начав выкапывать картошку.

– Ясно дело, – подбодрил хозяин. – А мне-то и вовсе не под силу. Чуть ковырнул – дык и дух вон. Завтра снова приходи, и послезавтра, и сколько потребуется, покамест всю капусту не сымешь да не заквасишь. А как кончится работа, подавайся в друг’о место шукать, здесь акромя меня вряд ли кто ещё пустит. Знаю я энтих хохлов, хотя и сам из ихних.

– А где нам с сестрой лопаты взять? – спросил Коля.

– Каки детки-то деловы, – проговорил Тарас Захарович, довольно потирая бороду. – Ну, ступай за мною, выдам инвентарь.

– Мы уже не дети, – твёрдо бросил Коля в спину хозяину.

Тот только хмыкнул.

Поначалу Арина тоже помогала – выбирала клубни из перевёрнутой земли. Но быстро устала.

– Коль, дай блестяшек, а-а, – попросила у брата.

– Подставляй ладошки, – скомандовал тот и насыпал свинцовых фигурок.

С искрящимися глазами Арина побежала на скамейку к сараю. Там тихо играла до тех пор, пока остальные не закончили работу.

Домой возвращались неспешно. Коля и Надя несли, обхватив, словно футбольные мячи, кочаны капусты. Арина в маленькой сумочке – десяток яиц.

Сетки с картошкой и морковью оттягивали руки, но Елизавета не замечала тяжести, лишь радостно повторяла:

– Попался добрый человек. Дай, Бог, ему здоровья!

***

Оправившись после потасовки с гостями, Варвара с Катериной всё чаще стали уходить из дома. Елизавета ни о чём не расспрашивала, не хотела лезть в чужую жизнь, хватало своих забот.

День за днём спозаранок она с детьми отправлялась на участок убирать чужой урожай. По возвращении пекла хлеб, готовила еду для себя и соседей, нянчилась с малышами.

К ноябрю дел на идеально вычищенном под зиму огороде Тараса Захаровича не осталось, а вот в доме Елизаветы появился небольшой запас овощей, муки, круп и даже сушёных грибов. По расчётам: при хорошей экономии на этом можно было протянуть некоторое время. Но беспокоило, что дети давно не ели мясного, довольствовались лишь запахами.

Как-то, разводя ложкой поблёскивающий жирок в куриной лапше, которую варила соседям, Елизавета не выдержала.

– Аринка! – крикнула демонстративно громко. – А ну поди сюда, кому сказала!

Та прибежала. Вскинула испуганные глаза.

– Чево я сделала? Колька сам пристаёт.

Держа ложку с бульоном наготове, Елизавета быстро сунула её дочери в рот. Та, ничего не поняв, моментально проглотила содержимое.

– А я тебя учила брату не поддаваться! – сунула в рот ещё порцию, потом развернула дочь за плечико, мягко подтолкнула к комнате с грозным возгласом: – Позови-ка сюда этого проказника, вот я ему задам!

Так, делая вид, что отчитывает, она покормила остальных. Ужасно мучила совесть, но в который раз стоять возле кастрюли с дурманящим запахом наваристого супа и обойти осунувшихся и бледных от недоедания собственных детей Елизавета больше была не в силах.

Вскоре из соседней комнаты со смехом выкатились приодетые Варвара с Катериной. Накинув пальтишки, выскочили за порог. «На «работу» собрались», – догадалась Елизавета и принялась шинковать капусту для своих щей.

В кухне появилась Арина.

– Мама, дайте что-нибудь погрызть, – пропищала, оглядывая стол.

– И мне, – подхватила подоспевшая Надя.

Зажав в кулаке по кусочку моркови, они уселись на скамью у стены и смачно зачавкали.

Вдруг из комнаты выбежал Коля.

– К нам кто-то идёт! – крикнул он взволнованно, вытаращив глаза. – Я в окно увидел!

Тут же дверь распахнулась от удара ноги. Елизавета замерла. Нож, врезавшись в капусту, так и застрял в кочане.

В кухню ввалились три крепких парня в черной форме без знаков различия. Широкие повязки на рукавах с надписью «Polizei» давали понять: это местные, но те, что хуже фашистов.

– Проверка документов! – бросил один; скинул с плеча винтовку, уселся за стол.

Другие с суровыми лицами молча застыли у входа.

– Сейчас принесу, – спокойно проговорила Елизавета, стараясь не выказать страх; направилась в комнату, взглядом указав детям идти следом.

Там перекрестила. Взяла нужное, вернулась к непрошеным гостям.

Протянула паспорт.

– Советка! – воскликнул полицай, ткнув пальцем в красную отметку на развороте. – Муж солдат? Офицер?

Елизавета замотала головой, принялась повторять историю, что рассказывала в комендатуре, одновременно наблюдая, как тот достаёт из кармана горсть патронов и высыпает на стол, словно семечки. По спине побежала струйка холодного пота, пальцы мелко задрожали.

Полицай аккуратно протёр каждый патрон носовым платком, вставил в обойму, поместил в «магазин». Вернул винтовку на прежнее место.

Елизавета прерывисто вздохнула. Тот зло ухмыльнулся.

– А на шо живёшь? – бросил грубо. – Побиратися ходишь?

– Помогала местному дедушке урожай убирать. На пропитание заработала.

– В украинские хаты мабуть стучалася? Тут бильше никого нэма.

– Не знаю, чьи они. Мне всё равно. Главное, что человек добрый нашёлся, работу дал.

– А як призвище у чоловика?

– Фамилии не называл. Зовут Тарас Захарович.

Лицо полицая смягчилось. Недоверчивое выражение сменилось удовлетворением.

– То ж батько мий! Ему прислужувала. Нехай зиму жируе! – воскликнул полицай и снова посерьёзнел; поднялся, с грохотом отодвинув стул, закинул винтовку на плечо, кивком указал остальным на выход.

Половицы долго не отпускали ноги Елизаветы. В голове колоколом отдавалось: «То ж батько мий… Ему прислужувала…»

Неожиданно низ живота пронзила нестерпимая боль. Елизавета, ухватившись за бока, застонала. Несколько раз глубоко вздохнула. Отпустило. Шагнула в сторону комнаты, но, скованная новой схваткой, опустилась на лавку у стены.

Уличная дверь распахнулась. В кухню вместе с вернувшимися соседками ворвался бодрящий осенний воздух.

– Рожаю, – часто дыша, прошептала Елизавета.

Катерина, скинула боты, вмиг очутилась рядом.

– Варя, забирай детишек к себе да г’отовь, шо надо! – бросила подруге. – А вы, Елизавета Тихоновна, держитеся за меня. Вот та-ак. И пошлите потихонечку, будем вашего ребёночка принимать.

Из комнаты высунули головы дети. Елизавета поймала обеспокоенные взгляды, но лишь слабо улыбнулась. Опираясь на подставленный локоть, превозмогая боль от очередной схватки, добрела до кровати.

– Катенька, пелёнки там, – прошептала, кивнув в сторону этажерки.

– Хорошо-хорошо, и до них доберёмся, – приговаривала соседка, помогая раздеться.

Появилась Варвара с тазом и большим ножом. Елизавета зажмурилась от рези в животе и страха.

– Не боитесь, – подбодрила Варя. – Катюха – медичка. Она моему Серёньке помог’ла на свет божий появиться, и вашему ребятёнку подсобит.

– А ну, дайте-ка г’ляну, шо там у вас, – перебила Катерина. – Ба-а-а, да уж г’оловка показалася! Тужьтеся, мамаша! Тужьтеся!

От парализующей боли у Елизаветы на миг перехватило дыхание. В следующую секунду она резко втянула ртом воздух. Напряглась и с воплем выдавила из себя тёплое тельце.

– Уау, уау, – закричал малыш.

Елизавета приподняла голову. Увидев в руке Катерины нож, едва не потеряла сознание от охватившей паники. Крепко зажмурилась…

– Вот и ладненько, – наконец заговорила Варвара. – Пуповину обрезали. «Рубашка» выскочить, и дело с концом.

– А девчоночка-то кака малюсенька. Выскользнула так, шо мамка, небось, и не почуяла, – заворковала Катерина, обмывая новорождённую.

Поднесла спелёнатую малышку, уложила рядом с роженицей.

– Имечко-то придумали? – спросила умилённо.

– Таней назовём, – ответила обессиленная Елизавета, прикладывая дочку к груди.

Глава 7

Снега не было, но ледяное дыхание надвигающейся зимы уже отзывалось мелкой дрожью.

Елизавета, держа малышку одной рукой, помешала кашу. Опустилась на лавку.

– Наше сшастье, шо дом крепкий, да окна без сшелей, – бросила Варвара, появившись в кухне.

Присела рядом. Осторожно приподняла уголок одеяла, взглянула на Танечку.

– Хорошие хозяева здесь жили. Кто они и почему оставили такое уютное гнёздышко? – задумчиво проговорила Елизавета.

– Евреи, – прошептала Варвара еле слышно. – Мы, ког’да заселялися, Катюха из-за тумбочки белую повязку с шестиконечной звездой выудила. Ну, знаете, новые власти такие всем евреям предписали носить?

Елизавета сжалась от воспоминания.

– Как же не знать? – ответила, помолчав. – Им и паспорта специальные выдавали. Слух ходил, что на окраинах города организовали гетто. Туда их и свозят. А что дальше, не знаю. Назад ещё никто не возвращался.

– Вот-вот. Видать, бывшие-то здешние хозяева тикали без ог’лядки. В доме всё целёхонько осталося: и мебель, и посуда, и тряпьё кой-какое.

– Где ж им горемычным спрятаться? Кругом облавы. Фашисты поймают, расстреляют на месте, – сокрушённо проговорила Елизавета, не желая делиться увиденной собственными глазами расправой.

– Гм, так-то бы ешо хорошо, – продолжала Варвара. – Вот мы с Катюхою видали, как троих выволокли на средину улицы. Бензином облили да подожг’ли. Вот г’де смертушка-то страшная. Шо б им – фашистам, изверг’ам проклятушшим – так в вечном аду г’ореть.

Елизавета провезла рукой по вспотевшему лбу.

– Шо, в жар бросило? Ну да ладно, шо обсасывать конфету, которую прог’лотить нельзя. Это я к тому, шо тем несчастным уж не помочь никак. А у вас вон девонька подрастает. Ей уж поболее месяца. Только больно мала да тиха.

– Ох, лучше и не говори, Варенька, – Елизавета почувствовала, как защемило в груди. – Родилась Танечка крохотной. Так с тех пор ни грамма и не прибавила.

Варя вскинула бровь, удивлённо проговорила:

– Вроде ж, «бидончики» не пусты. С чево ж не расти-то? Гм, значит, поболее кормить девчушку надо.

Откинув полу халата, Елизавета обнажила грудь. Нажала на сосок. Брызнула бледная в синеву струя.

– Ох-ох-ох, – запричитала соседка. – То ж не молоко, а водичка забелённая.

– Вот и я о том. Чем кормить-то? Боюсь, не выживет Танечка моя. Голодно. Старшие тоже исхудали до костей. Продукты на исходе. А теперь ещё и холодно. Детишкам на улицу не в чем выйти. Пока на двор добегут, у меня вся душа изболится.

– Стойте, Елизавета Тихоновна! Я ж недавно прослыхала, шо в панском доме исшут прислуг’у и няньку, – Варвара подошла к окну, ткнула пальцем в сторону дома метрах в двухстах от них. – Да вон там, крайний сруб. Кажись, Фальковские ихняя фамилия. Пойдёте с ребёночком на улочку да и прог’уляйтеся до их.

– Спасибо, Варенька! Как же мы кстати разговорились.

Елизавета решила не брать с собой спящую малышку, оставила на старших детей. Сама наскоро собралась и заспешила по указанному адресу.

У богатого с виду, высокого дома она на мгновение остановилась в нерешительности, но, вспомнив о голодных детях, постучала в окно.

Открыла невысокая, миловидная дама. Тонкие морщинки у самых уголков глаз выдавали возраст – далеко за тридцать.

Изящным движением она поправила отворот стеганного, отделанного шёлком халата, забрала за ухо прядку прямых волос цвета льна.

– Здравствуйте, что вам нужно? – мягко спросила по-польски.

За два года жизни в Бресте Елизавета научилась хорошо понимать и даже говорить на их языке. Представившись, она без труда объяснила, что ищет любую работу за еду.

Глаза хозяйки засветились. Деликатно взяв за руку и увлекая за собой, она радостно заговорила:

– Зовите меня пани Фальковской. И да, пани Лиза, нам очень нужна работница! Хозяйство большое, ещё трое детей. Сама я всё не успеваю.

«Не удивительно!» – думала Елизавета, обходя просторные, светлые комнаты, со вкусом обставленные припорошённой пылью дорогой мебелью: высокими шкафами, мягкими креслами, дубовыми столами и стульями.

В спальнях подметила, что огромные подушки, венчающие кровати с высокими пуховыми перинами, стоят не слишком ровно. «Ну, я им тут наведу порядок. Только бы взяли», – подумала она, искренне желая оказаться полезной.

– Здесь надо будет убирать, – завершая обход, сказала пани Фальковская и, кивнув на нежно-розовые занавески, струящиеся до пола, добавила: – А ещё стирать бельё.

На пути домой Елизавете казалось, что она не бежит, а летит, слегка касаясь ногами мёрзлой земли.

– Слава тебе, Господи, живы! – беспрестанно шептали губы. – Дай, Бог, здоровья пани Фальковской и её семье.

С того дня она уходила спозаранок, чтобы вернуться, пока дети не проснулись. Двух часов вполне хватало на уборку, но делала всё на совесть – с детства не любила нареканий.

По всему было видно, что добродушную и хорошо воспитанную хозяйку дома радует такая помощница.

– Пани Лиза, никто, кроме вас не может так ровно застелить кровать, – часто повторяла та, проводя ладонью по накрахмаленному кружевному уголку, накинутому на взбитые подушки.

Как-то, собравшись на работу, Елизавета распахнула дверь и остановилась в изумлении. Прямо с порога далеко вокруг стелилось тонкое белоснежное покрывало. Она глубоко вдохнула, глотнув морозной свежести, и заспешила по хрустящему снежку, благодаря Бога, что дети наконец-то перестали голодать.

Войдя в хозяйский дом, удовлетворённо подумала: «От каждодневной уборки всё сияет чистотой. Теперь можно выполнять работы не в раз, а по графику», – и принялась за стирку.

Справившись быстрее обычного, уже собиралась домой, как из прихожей донеслось:

– Боже ж ты мой! Да как же так можно-то, дитятко! Босиком да по снегу!

Елизавета бросилась из прачечной. В коридоре столкнулась с пани Фальковской. Та несла на руках босую, одетую в один лишь сарафан Арину.

– Быстрее грейте воду, пани Лиза! – распорядилась хозяйка; сама же быстро закутала ребёнка в одеяло и принялась растирать пятки.

Подоспела Елизавета с тазом. Окунув ноги дочери в горячую воду с сухой горчицей, запричитала:

– Аринушка, как же тебя угораздило голой на улицу выбежать?

– Мама, я проснулась, а вас нет… Я напугалась, – принялась сбивчиво оправдываться та, растерянно озираясь, будто не понимала, с чего поднялся такой шум. – Решила за вами пойти. Дверь открыла, а там снег… и следы. Я подумала: что ж теперь не ходить, что ли, раз снег? Вот и побежала за вами.

Пани Фальковская, покачав головой, удалилась. Вскоре из кухни потянуло жареным, а ещё через некоторое время хозяйка вернулась с большой тарелкой. Арина, всё ещё замотанная в одеяло, полусидела на диване, как бабочка, с наполовину торчащей из кокона головой.

Пани Фальковская устроилась рядом и принялась кормить её блестящей от масла картошкой с тефтельками. К чаю дала конфету. Всё это Арина поглощала почти не жуя, неотрывно глядя на сервант, где сидела невиданной красоты кукла в юбке-пачке. Казалось, что стоит попросить, и добрая пани не задумываясь отдаст игрушку. Но Арина не попросила. Вместо куклы её просто тепло одели и обули. При этом она никак не могла взять в толк, чему так радуется мама.

– Пани Лиза, а давайте-ка я возьму вашу старшую дочку в няньки, – неожиданно предложила хозяйка, провожая до порога, – Тадеушу годик исполнился, скоро на ножки встанет, за ним нужен глаз да глаз.

***

Приближался Новый год. Явившись на работу, Елизавета застала хозяйку в сильном возбуждении. Та со страдальчески воспалёнными глазами ходила взад-вперёд по комнате, теребя носовой платок.

– Что стряслось, пани Фальковская?

– Облавы, расправы, пани Лиза. Постоянно облавы и расправы, – зашептала та.

– На поляков?! – удивилась Елизавета.

– Слава Богу, нет. Мы ведь покорились… Но эти бедные евреи! Мало того, что им сделали ничтожные нормы продуктов по карточкам, так и просто со свету сживают, – она всхлипнула, промакнула платком уголки глаз. – Вчера я наведалась к Вуйчикам, что на другой улице. Сидим с Майей, за жизнь разговариваем. Вдруг слышим рёв мотоциклов, крики неподалёку. Она схватилась, побежала за сыночком – тот уходил погулять с друзьями. Я – к окну. Смотрю, немцы из дома напротив людей выгоняют: старика, женщин… Автоматами в спины тычут, орут: «Где ещё одна?! Отвечайте, еврейские свиньи!». Тут верзила показался. Волочёт за волосы дивчину и злобно так своим: «Думала, мразь, что в печке её не найду!» Подтолкнул к остальным и давай из автомата строчить. Потом позапрыгивали на мотоциклы, умчались.

Пани Фальковская затряслась всем телом, уткнулась лицом Елизавете в плечо. Дождавшись, пока та успокоится, Елизавета спросила:

– А что с пани Вучик и сыном?

– Сильно боялась, как бы под огонь не попали. Жду, а их всё нет и нет. Но всё же вернулись. У соседей переждали, там, где дети играли. Майя говорит, боялись нос из дома высунуть. А ещё… что очередную еврейскую семью расстреливать будут… Несчастные евреи! В какие только щели ни забиваются, всё равно эти звери их находят… Пани Лиза, никому двери не отпирайте! Берегите деток!

– У нас в роду евреев нет. А если задумают советских изводить, замки не помогут, – задумчиво проговорила Елизавета…

Когда новогодним утром раздался настойчивый стук в дверь, те слова пани Фальковской вспышкой прорезали память. Сжавшись от испуга, Елизавета осознала, что дома из взрослых одна. Соседки в праздничную ночь отправились куда-то вместе с детьми и до сих пор не вернулись.

Поначалу она усомнилась, стоит ли открывать. Но, заперев детей в комнате, всё же пошла. Приоткрыла дверь. На крыльце стоял человек в красном колпаке и длинном пальто, украшенном бумажными снежинками. На лице вместо усов и бороды кудрявилась мочалка.

– Есть ли в доме деточки? – скидывая с плеча мешок, громко проговорил гость, в деланно низком голосе которого, слышалась женщина.

Ряженная приблизилась и прошептала в лицо:

– Советские?

Елизавета кивнула.

– Я учитель. Местная партийная ячейка выявляет своих. Вот, насобирали одежды, брошенной беженцами. Раздаём под праздник. Зовите ребятишек.

Елизавета впустила гостью в прихожую. Вывела детей.

– Мама, это кто? Я боюсь, – прячась за спину и цепляясь за подол юбки, пропищала Арина.

– Аринушка, не дрейфь. Это Чарный Петрусь. Дед Мороз по-нашему.

– Не слушай. Сказки, – буркнул Коля. – Никаких Дедов Морозов не бывает.

– Как это не бывает? – наигранно возмутился «Чарный Петрусь». – А кто же по-твоему подарки детям приносит?

Вид у Коли стал более заинтересованным.

– Что ещё за подарки?

– Да вот же! Налетай! Разбирай!

Глава 8

Лишь только стаял снег, Елизавета с Колей, прихватив Танечку, отправились на поиски работы. В ближайшей деревне их подрядили копать огород. Сын усердно орудовал лопатой, не отставая от матери.

Наконец свежевспаханная земля превратилась в длинные, ровные грядки. Елизавета подняла со скамейки дочку, завёрнутую в одеяльце, отошла в сторону. Присев на бревно, приложила малышку к груди.

– Лиза, – из-за спины проговорила пожилая тучная украинка, – у нас ще коровки, пришло времячко их на луг’ выг’онять. Пог’лядели мы с муженьком на вашег’о мальца, больно уж вин ловко справляется. А дайте-ка яг’о нам в пастушки. Денег’ не заплатим, но кормить будемо досхочу.

На обратном пути Коля гордый, что для него нашлось дело, приосанился, подтянул и без того прилипший к позвоночнику живот.

– Вот это удача! Правда, мама? – сказал, энергично вышагивая, будто и не устал.

Елизавета улыбнулась через силу, кивнула. Живя настоящим и отчётливо понимая, что каждый новый день может стать последним, ей всё виделось таким зыбким, таким временным. Сердце беспрестанно болело за детей. Вот и теперь не отпускали тягостные мысли:

«Надя и Николай, хоть и кичатся, что старшие, но, как ни крути, – дети. Им бы учиться, так нет же – вынуждены зарабатывать на пропитание. А Танечка? – приподняв уголок одеяла, она страдальчески взглянула на спящую малышку. – Почти не растёт девчоночка и в весе едва прибавляет. Да и где ж с такого-то водянистого молока окрепнуть?»

Задавленная переживаниями и преследуемая навязчивой мыслью, что дочка умрёт, Елизавета готова была заплакать, но при сыне сдержалась.

***

Коля быстро освоился с пастушьим ремеслом. По мере того, как дни становились длиннее, он возвращался домой всё позже. Как-то задержался намного дольше обычного. Не в силах маяться в ожидании, Елизавета собрала девочек и вместе с ними отправилась к сыну в надежде подхватить его где-нибудь на середине пути.

Вечер уже накинул на землю полупрозрачное серое покрывало сумерек, но Коля так и не встретился. За перелеском на поле показалось стадо. Миновав по ухабам добрую часть пути, Елизавета узнала в маленьком пастушке сына. Тот пустился к ней, помахивая плёточкой. Остановился, шумно втянул воздух. В животе у него громко заурчало.

– Коленька, сыночек! Почему ты так долго? Покушал ли?

– Нет ещё, – беззаботно ответил тот; подхватил Арину на руки, покружил, поставил на траву. – Сейчас хозяева ужинают. Велели мне позднее коров пригонять. Собирался уже, а тут вы. Подождите, скоро вернусь! – крикнул он удаляясь.

Елизавета присела на пенёк. «Вот так-та-а-кк! – бурлило внутри. – Обещали кормить досыта, а сами голодом мальчонку заморили… Будем сидеть на хлебе и воде, но на такую работу больше сыночка не пущу».

Она не любила показывать детям страдания, но сегодня слёзы «не спрашивались», текли ручьями.

Глава 9

Танечка кричала не переставая. Захлёбывалась слезами. Судорожно глотала воздух. Протяжно подвывала, опять заходилась криком. Короткие передышки сменялись новыми взрывами рыданий. Прижимая дочку к груди и нежно покачивая, Елизавета тоже обливалась слезами.

Когда пришла Катерина и, раскутав, попробовала осмотреть малышку, та, дёргая малюсенькими ручками и ножками, вовсе забилась в истерике. Соседке ничего не оставалось, как снова завернуть Таню в одеяльце.

– А лёг’онькая-то какая. Килог’рамма два, не более… – проговорила печально и, немного помолчав, скорбно добавила: – Елизавета Тихоновна, сами видите – хочет девчушка к анг’елам отправиться… Но не может… Отпустите её. Выйдите отсюдова ненадолг’о. Дайте отойти с миром.

– Катя, опомнись, что ты говоришь! – вскричала Елизавета, выхватывая ребёнка. – Не-ет! Не-ет! – запричитала, рыдая. – Она будет жить, моя кроха!

Комната наполнилась душераздирающими рыданиями. Отчаянные стенания взрослых смешивались со всхлипами и подвыванием детей.

– Сделайте по-моему, – задыхаясь от волнения, снова заговорила Катерина. – Дайте девчоночке без вас побыть. Тут же и Надя, и Коля, и Аринушка останутся. Вот увидите – стихнет Танечка. Авось не помрёт…

Дрожащими руками Елизавета положила бьющегося ребёнка на кровать и, зажав ладонями виски, выбежала из комнаты. Бросилась на лавку. Вскочила. Заходила кругами по кухне. Снова упала на твёрдое сиденье.

Закачалась вперёд-назад, вслушиваясь в мерное шиканье:

– Ш-ш-ш. Ш-ш-ш.

«Катя успокаивает детей», – наконец проникло в сознание.

Она поднялась. Медленно подошла к ведру. Зачерпнула воды, выпила залпом и… выронив кружку, застыла от внезапно наступившего безмолвия.

Елизавета не подозревала, что тишина бывает настолько пронзительной, морозом пробирающей до костей, парализующей мысли и тело…

***

Снова помогал отец Николай. она лишь отрешённо наблюдала за происходящим, ощущая себя в каком-то давно увиденном сне. Всё та же лошадь, впряжённая в телегу, тот же возница. Гробик, только очень маленький. Кладбище, где осенью хоронили маму. Теперь рядом с бабушкой Варварой кладут внучку Танечку…

Вернувшись домой, Елизавета поняла, что жить здесь больше не сможет. Страдание душило, скручивало, отдавалось болью во всём теле.

Пытаясь решить, как быть дальше, она вспомнила разговор, где пани Фальковская упоминала, что в городе освободилось много домов, брошенных беженцами, и теперь тот, кто остался без жилья, беспрепятственно может занимать пустующее.

Следующим утром семья покинула насиженное место.

К полудню Адамково осталось далеко позади. На пути попадались разрозненные участки, но Елизавета проходила мимо. Она боялась оказаться оторванной от людей, да и где тут найти работу?

Но вот показалась улица с ровными рядами домов, окнами уставившихся друг на друга.

Елизавета постучала в крайний.

– О! Пани! Вы, похоже, ищите жильё! – дружелюбно воскликнул по-польски невысокий пожилой мужчина, похожий на шар.

– Да-да, нам с детьми нужен дом и работа, – ответила она взволнованно.

– Ну, так селитесь через стенку! Нам веселее будет. К тому же здесь – на Хмельницкой – одни поляки остались. Кому-нибудь помощница точно понадобится. Постойте там минутку, – он юркнул за дверь.

Отойдя к пустой половине и заглядывая через забор, Елизавета подумала, что крепкая, аккуратная избушка напоминает домик-крошечку из детской сказки. Тут с новой силой в груди защемила тоска по Танечке. Силясь хоть немного унять горечь утраты, Елизавета принялась прикидывать, как приступить к поискам работы.

Наконец сосед вернулся. За ним, позвякивая связкой ключей, семенила высокая улыбчивая женщина.

– Мы – Хладынские, – бархатным голосом певуче проговорила она, отпирая калитку. – А вас, как зовут?

– Лиза я, – ответила Елизавета, помня, что у поляков не принято называть людей по имени-отчеству.

– Ну что ж, пани Лиза, пойдёмте хоромы осматривать, – предложила соседка и приглашающим жестом протянутой руки пропустила семью вперёд. – Видите, тут и небольшой дворик есть. Картошку, конечно, не посадишь, а для лука да петрушки хватит.

– Наш-то огород поболее, – подхватил пан Хладынский и, словно оправдываясь, добавил: – Что ж поделать, это раньше так землю разделили… Так вот, мы всё сами растим, а ещё курочек разводим.

Он распахнул дверь в дом. Хотел было ступить через порог, но жена остановила, удержав за локоть.

– Туда уж мы не пойдём, сами осматривайтесь, – сказала и ласково добавила: – А какие у вас детки воспитанные, пани Лиза. Скромно стоят, ни словечка не проронили.

– У нас сестрёнка маленькая умерла, – прошептала Надя; глаза её набухли и заблестели.

Коля отвернулся, махнув кулаком по щеке. Арина тихо заскулила.

– Боже мой! Горе-то какое! – воскликнула пани Хладынская, беря руки Елизаветы в свои. – Но вы держитесь. Да и мы не бросим. Тут народ добрый. Поначалу поможем, чем можем, а там придумаем что-нибудь.

Соседка не обманула. Не успела Елизавета вскипятить чайник, как та, постучавшись, появилась в доме с туго набитой полотняной сумкой и двухлитровым бидоном.

– Вот деткам молочко, – сказала, поставив на стол.

Затем выложила буханку хлеба, четыре кубика сахара. Протянула бумажные кульки.

– В том, что поменьше, – горох на посадку. В другом – лук-севок, – объяснила не разворачивая.

Затем потрясла над стулом перевёрнутую сумку, вываливая одежду.

– Вот, пани Лиза, примерьте деткам. Что не подойдёт, оставьте на вырост… Ну, располагайтесь. Двух комнат и кухни вам вполне хватит. И не забывайте – мы рядом. Стучитесь, если понадобится, – добавила уходя.

Елизавета накормила семью и решила, не теряя времени бросить семена в землю. Дело клонилось к вечеру, но длинные июньские дни стирали границы. Солнце не только светило, но и приятно пригревало.

Дети тоже выбежали во двор.

– Ой, ктой-то там? – тыча пальчиком в дальний угол огорода, прошептала Арина.

Елизавета присмотрелась.

– Ко-о-о… Ко-о-о, – будто разговаривая сама с собой, заквохтала пёстрая курица.

Она важно прогулялась вдоль забора, остановилась, принялась копошиться в земле.

– Мама, смотрите-ка, к нам суп пожаловал! – воскликнул Коля.

Елизавета бросила укоризненный взгляд.

– Что ты, сыночек? Как же можно чужое брать?

Она подошла поближе, выставила открытую ладонь, заманивая беглянку, и позвала:

– Цыпа-цыпа-цыпа.

Курица вытянула шею, доверчиво побежала навстречу. Елизавета аккуратно подхватила её за пушистые бока. Понесла соседям, наказав сыну отыскать и чем-нибудь прикрыть лаз в заборе.

Когда вернулась, Коля стоял у калитки. Широко растянув губы, он победоносно протянул удивлённой матери три больших яйца.

– Где ты их взял? – забеспокоилась Елизавета.

– Пошёл в сарайчик поискать, чем дыру заделать, а там в корзинке вот такой подарочек.

– Николай, ты опять за своё! Курица снесла яйца в нашем сарае, но она же чужая! Значит, и яйца чужие. Давай сюда.

Коля с кислой физиономией отдал трофей.

Елизавета снова появилась у соседей.

– Какая же вы порядочная, пани Лиза! – растроганно воскликнула хозяйка. – Только я ни за что не возьму это. Отнесите деткам. Нет-нет, и не сопротивляйтесь!

На другой день пани Хладынская пришла к Елизавете не одна, привела с собой приятельницу. Потом ещё одну и ещё. Под видом знакомства, дружелюбные польки непременно приносили что-то из еды.

Дети же постоянно находили в траве у забора то картофельные клубни, то пучки моркови, то луковые перья, переправленные через редкий штакетник.

Елизавета обустраивалась, понемногу приходила в себя. Мучило лишь одно – не знала, сможет ли отблагодарить тех, кто помогал небольшим, но жизненно необходимым.

Спустя неделю она собрала детей и, как бывало, отправилась на поиски разовых работ.

Не успели миновать частный сектор, как у одного из палисадников Арина присела на корточки и жалобно затянула:

– Идти больше не могу-у-у… Ножки устали-и-и.

– Потерпи, Аринушка, немного осталось. Если не потрудимся, кушать нечего будет, – пробовала увещевать Елизавета.

Та замотала головой и не двинулась с места.

– Мама, да что вы её уговариваете?! – воскликнул Коля. – Раз не хочет идти, пусть здесь остаётся!

– Не-е-ет! – взвыла Арина. – Домой хочу-у-у!

Тут в окне, против которого они остановились, показалось лицо. Меньше, чем через минуту, распахнулась калитка. Вышла стройная белокурая девушка.

– Пани, у вас что-то случилось с деточкой? – вежливо спросила она по-польски.

Елизавета, сгорая от стыда, пустилась извиняться за то, что потревожила людей перебранкой с детьми.

– Что вы, что вы! Я же понимаю нужду, – успокоила её хозяйка дома. – Работу мы с мужем вам не дадим – уже есть помощники, а вот деточку на время можем оставить. Будете возвращаться – заберёте.

Елизавета колебалась.

– Пусть побудет, – ласково уговаривала полька. – Накормим, игрушками займём.

– Мама, оставляйте её, да пойдёмте уже, а то некогда работать будет, – зашептал Коля.

«И то правда, – подумала Елизавета. – По всему видно: люди состоятельные и добрые, не обидят. Да и сыта Аринушка будет сегодня».

Дальнейший день задался. Налегке семья довольно скоро добралась до загородных зажиточных хозяйств. В первом же из них нашлась работа.

Впервые с Елизаветой расплатились деньгами. Хозяева накормили. От щедрости разрешили набрать с огорода столько, сколько можно поднять. В придачу вынесли душистый свойский каравай. Ещё пообещали рассказать соседям, которым тоже требовались работники, чтобы семье хоть какое-то время не скитаться в поисках.

Уставшая, но окрылённая нежданной удачей, Елизавета с детьми медленно побрела домой. «Как-то там Павлик? Сыт ли? Здоров ли?» – размышляла она, всячески отгоняя мысль о том, что мужа, может быть, уже нет в живых.

Коля резко остановился.

– Мама, слышите?

Елизавета прислушалась, оглядываясь.

– Будто кто-то всхлипывает, – прошептала Надя.

– И мне показалось. Вон там, за кустами, – проговорил Коля и, свернув с дороги, пошёл чуть вперёд.

Он осторожно раздвинул ветки. Потом обернулся и призывно махнул рукой. Все трое пробрались сквозь редкую поросль вербы, за которой на деревянном чемодане, сгорбившись, сидела маленькая худая женщина. При каждом всхлипывании острые плечи, обтянутые выношенной трикотажной кофточкой, судорожно подрагивали.

Она казалась глухой, потому что, несмотря на треск веток за спиной, даже не повернула головы.

– Как вас зовут? – спросила Елизавета участливо.

– Кириковна я, – тихо сквозь слёзы заговорила женщина. – Молодые, вроде тебя, называли бабушкой Кириковной.

Вдохновившись, что женщина ответила, Елизавета опустилась перед ней на корточки и, желая подбодрить, воскликнула:

– Какая же вы бабушка?!

– Так пятьдесят годков стукнуло. Всё лицо давно в морщинах, только вот внуков не дождалась, – голос Кириковны звучал мягко и трогательно, она продолжала всхлипывать.

Лиза накрыла шершавую ладонь своей.

– Почему одна здесь сидите?

– Так куда идти-то, милая? Всех родных растеряла. Муж с сыночком на фронт ушли. Сноха на сносях со мной оставалась. Ребёночка-то мёртвенького выродила, а в скорости и сама за ним отправилась. Тут весточка подоспела, что соколики мои в Брестской крепости полегли. Не успела я печаль выплакать, как дом наш фашисты обложили, стали еврейские квартиры разорять, а бедолаг газом травить.

– Как это? – прошептала Надя, округлив глаза.

– А вот так: выволокут всех подряд – и мужичков, и женщин, и деток – загонят в фургон-душегубку, словно скот, двери запрут и газ внутрь пустят, – Кириковна рвано вздохнула. – А в это время другие солдаты, как ни в чём не бывало из квартир мебель вытаскивают. Евреи-то жить умеют, добро у них дорогое. Только теперь всё немчикам достаётся. Те награбленное в Германию вывозят.

– Вы что же, испугались и всё бросили?

– Не сразу, а когда новые власти предупредили, чтобы советские убирались, пока до них не добрались. Тут уж я пожитки собрала и бежать. Шла, шла, да и думаю, а где пристанище-то найду? Кому я нищая да бездомная нужна? Всё одно – помирать. Так лучше здесь с голоду, чем муки ихние принять. Вот и сижу, Бога молю, чтобы смертушку послал… – по впалым, морщинистым щекам снова потекли струйки.

– Ну уж нет! Я вас здесь не оставлю. Пойдёте с нами, – твердо сказала Елизавета. – Мы тоже беженцы, но ничего, нашли жильё. Там всем места хватит.

Глаза Кириковны на мгновение оживились, но снова потухли.

– Нахлебницей? Приживалкой? Нет, не могу, совесть не позволит. А на работу, кто ж меня возьмёт?

– Об этом не думайте. Вокруг не только изверги, но и Люди остались, – уверенно ответила Елизавета; взяла Кириковну под локоть, помогая подняться. – Будем вместе ходить. Тем более, что на первое время нам работа обеспечена.

Они добрели до дома, где оставили Арину, в густых сумерках. Из открытой форточки доносился рёв.

– Не плачь. Мама скоро придёт, – мягко увещевал женский голос.

– Не-е-т! Не придё-ё-ёт! Она меня бро-о-осила! – истошно надрывался детский.

– Аринушка, доченька! Я здесь, – закричала Елизавета, забарабанив в окно.

Девчушка вспорхнула бабочкой, уткнулась носом в стекло. Позади неё показалась хозяйка дома, молитвенно сложив ладони, словно благодарила Бога. Вскоре она вышла с Ариной на руках.

– Мы уж испугались, не случилось ли худого, – проговорила взволнованно, передавая ребёнка матери и странно поглядывая в сторону Кириковны.

«Что тут объяснять?» – подумала Елизавета; как могла, тепло поблагодарила и повела семейство домой.

Глава 10

Вернувшись, она готова была упасть на кровать и уснуть без ужина. Но теперь надо было кормить не только детей, а ещё и пожилую женщину, за которую добровольно взяла ответственность. Потому первым делом отправилась на кухню.

Когда овощи были готовы, появилась Арина.

– Мама, вкусно пахнет! – воскликнула она, дыша над картошкой. – Толочь будете?

– Нет, Аринушка. Молоко выпили, а воду я в кастрюльку слила, завтра суп сварю.

Дочь закивала и, осторожно заглядывая в лицо, тихо спросила:

– Мама, а бабушка Кириковна тоже с нами кушать будет?

– Сама-то как думаешь? Мы будем есть, а она в рот заглядывать?

– Хорошо, хорошо! Просто мне её жалко. Бабушка старенькая и такая бедненькая. Сидит в уголочке, и слёзки – кап, кап.

У Арины затряслась губа, вот-вот заревёт. «Впору бы свою тоску унять, но остальным не легче. Надо идти успокаивать», – с грустью подумала Елизавета; вручила дочери тарелки, сама подхватила кастрюлю и пошла накрывать.

Кириковна никак не хотела садиться за стол.

– Милая, отломи четвертинку картошины. И того с меня довольно. Я здесь, в уголочке поем. Что деткам-то на меня, такую страшную, смотреть? – причитала чуть слышно.

– Мы теперь одна семья. Не обижайте ни меня, ни детей, – спокойно сказала Елизавета, подставив локоть, чтобы Кириковна оперлась.

Подвела её к столу, усадила во главе. Принялась выкладывать на тарелку кружки печёной моркови, лука, большие рассыпчатые клубни, приговаривая:

– Смотрите-ка: картошечка какая белая, без червоточины.

Достала из сумки каравай. По комнате разнёсся густой хлебный дух. Утопая пальцами в воздушной мякоти, отломила ломоть, поднесла к носу, шумно вдохнула кисловато-терпкий аромат. Дети потянули руки.

Отламывая ещё и ещё, Елизавета раздала всем по кусочку. Кириковна снова расплакалась.

– Лизонька, пусть Господь тебя благословит, – прошептала сквозь слёзы. – Я ж словно умерла и в рай попала.

Дети, молча опустошив тарелки, гуськом сонно побрели в комнату.

– Коленька, сыночек, сегодня ступай за перегородку. Теперь снова будешь спать вместе с нами. Кровать широкая, поперёк ляжем. А на твоё место бабушку положим.

– Угу, – буркнул Коля.

Скоро дети притихли.

– Говоришь, здесь в округе мало пустых домов? А кто живёт-то? В основном поляки? – поинтересовалась Кириковна.

– Как вы догадались? – удивилась Елизавета.

– А с чего им бежать-то? Их, что до войны немчики не особо трогали, что нынче. Они ж подпевалы. Сколько раз наблюдала, как фашистов этих хлебом-солью встречали да приговаривали: «Проходите, родненькие, мы вас та-ак долго ждали».

– Наверное… Но меня такое не коснулось. От тех поляков, с кем судьба свела, только доброе видела. Если бы не соседи со всей округи, мы с детьми не выжили бы.

В окно тихонько постучали. Елизавета встревожилась. Выключив свет, через стекло всмотрелась в темноту.

– Свои, – проговорила и пошла отпирать. – Здравствуйте, пани Хладынская, – тихо поприветствовала соседку.

Та переступила через порог, но дальше не пошла.

– Пани Лиза, зовите меня Юлией, так душевнее, – прошептала, глядя в лицо. – Так вот, я на минутку. С доброй вестью. В доме Мруковых, что прямо напротив, ищут няньку для деток. Я сразу про вашу Наденьку вспомнила. Завтра же ведите её. Просите. Не откажут. Вас все за доброту любят, никто не оттолкнёт.

Елизавета принялась благодарить, а взгляд гостьи, скользнув через плечо, приподнял брови в немом вопросе.

– У нас в семье пополнение, – охотно объяснила Елизавета и шёпотом добавила: – Подобрали несчастную в перелеске. Собралась там умирать. Нельзя же было её оставить.

– Ох-ох-ох, – вздыхая, покачала головой пани Хладынская. – Вот ведь как вы на помощь кидаетесь, себя не помня. Да воздастся добром за добро… Ну, завтра стукнете мне в окошко, когда с Надей дело решится. А пока доброй ночи.

Елизавета задвинула засов. Присела напротив Кириковны.

– А вы говорите – подпевалы. Каждый выживает, как может, но при этом и плечо не гнушается подставить.

***

Поутру Елизавета подняла Надю первой. Та спросонья забормотала под нос что-то невнятное, но, поняв в чём дело, быстро собралась.

Скоро мама с дочерью уже стояли у соседской калитки и слушали заливистый лай, доносившийся из-за забора.

– А-а, пани Лиза! Доброго здоровьица! – приветственно воскликнула хозяйка.

Розовощёкая толстушка с косой, заплетённой в три пряди; в атласной юбке до пят, собранной под грудью, больше напоминала дореволюционную русскую барышню, чем польку.

Елизавете довелось познакомиться с Ханной в первые дни обустройства на новом месте. Та принесла сандалии и ботиночки, из которых выросла её дочка Агнешка, бывшая на год старше Арины.

– Проходите, не бойтесь, – продолжала она, придерживая за цепь белую с рыжими пятнами собаку. —. Лайза у нас звонкая, но ласковая. Они с Наденькой быстро подружатся. Вы ведь в няньки пришли наниматься?

Елизавета кивнула.

– Пойдёмте ж, покажу и расскажу, что делать нужно.

Все трое вошли в просторный дом. Из прихожей показалась дорого обставленная гостиная. Однако хозяйка туда не повела. Свернула в небольшую, но уютную детскую.

Боль железными когтями впилась в сердце Елизаветы. Превозмогая страдания, она смотрела на кроватку, прикрытую сеткой свисающего палантина, под которым беспечно посапывал малыш; на коляску у противоположной стены, на стеклянные бутылочки, доверху наполненные желтоватым молоком.

В то время как пани Мрукова разъясняла Наде её обязанности, Елизавету одолевали мучительные мысли: «Если бы я не голодала, пока вынашивала Танечку, молоко было бы таким же густым и жирным… Сейчас бы моя девочка жила».

– Я, пожалуй, пойду, – проговорила она, чувствуя, что слабеет.

– Пани Лиза, подождите, – попросила хозяйка. – Хочу кое-что с вами обсудить.

– Да-да, я просто на двор выйду, здесь душно.

Лайза не залаяла, только дружелюбно завиляла пушистым хвостом. Елизавета погладила её за ушами, потрепала холку. Потом опустилась на крыльцо, уронила лицо в ладони, посидела с минуту. Отгоняя сковывающие мысли. Подняла голову, осмотрелась. Отрешённо потекли мысли: «Какое большое хозяйство. Огромный участок. Куры и утки разгуливают в просторном загоне. Да и сам дом знатный, как у Фальковских, только, достаточно ухоженный… Что до меня, надо снова на заработки отправляться, вчерашних продуктов на долго не хватит…»

– Пани Лиза! – окликнула из-за спины хозяйка. – Слышу, вы о пропитании печётесь. А я как раз собиралась об этом поговорить.

Елизавета поспешно встала с крыльца, одёрнула юбку.

– Храни вас Бог, пани Ханна, что взяли Наденьку.

– Не стоит. Мне нянька нужна. А у вас такая работящая и скромная девчушка. Считайте, мы друг другу помогли. Я-то собиралась и вам работу дать.

От волнения Елизавета покрылась мурашками.

– На огороде дел невпроворот, – продолжала пани Мрукова. – За птицей опять же уход требуется. Когда по дому помочь. Давайте так: сегодня хозяйство покажу, а завтра приступите.

Елизавета готова была броситься благодетельнице на шею, обнять, расцеловать, но сдержалась. Только молитвенно сложила на груди трепещущие пальцы и согласно закивала.

Пани Мрукова повела её по участку, показывая курятники, кормушки, садовый инструмент.

– А это что? – полюбопытствовала Елизавета, указав на аккуратно сколоченный домик у забора.

– Вы про стодоле? Там сено храним. Раньше была корова, пришлось забить. Но траву всё равно косим, сушим. Курам и уткам подстилка нужна. Да и в гнёзда подкладываем, где яйца несут.

Внутри бывшее стойло больше напоминало маленький летний дом. С порога Елизавету обдало терпким благоуханием высохших трав. Она окинула взглядом всё вокруг. Под потолком на деревянных сваях крепилась широкая лежанка. Образовавшуюся нишу заполняли аккуратно уложенные спрессованные тюки сена. «Другие и жильё хуже содержат», – подумала, поражённая чистотой.

Вернувшись домой, Елизавета обнаружила остаток семейства в полной готовности к завтраку. Накрыв, за столом рассказала об удачном начале дня и заключила:

– Так вот, завтра вместе с Наденькой я иду к пани Мруковой, а сейчас отправляемся на вчерашние участки.

Арина с любопытством взглянула на мать.

– А меня снова у той пани оставите?

– Нет, Аринушка. Это нехорошо. Она не обязана с тобой нянчиться. Спасибо, что хоть разок пожалела.

– Ну-у-у, я не хочу идти-и-и. Так далеко-о-о, не смогу-у, – заныла дочь.

– Не капризничай! Собирайся! – строго распорядилась Елизавета. – Хотя-я-я… Оставайся-ка дома. Бабушка Кириковна за тобой присмотрит.

– Как же так, Лизонька? Я… я тоже должна работать… – запротестовала та.

Но Елизавета остановила.

– Вы здесь больше нужны, поверьте, – мягко сказала, положив руку на плечо. – Аринке и правда трудно на такие дали ходить, а без присмотра я её на целый день не оставлю. Не зря же мне вас Бог послал. Теперь каждый будет заниматься своим делом.

Глава 11

Жизнь взяла в оборот. Не помня себя, Елизавета бросалась от ежедневной работы у Мруковых к разовым вылазкам в пригородные хозяйства.

В молитвах она не уставала благодарить Бога за бабушку Кириковну, которая тихо и на первый взгляд незаметно помогала по дому, а главное – следила за детьми.

Сегодня, кроме приготовления птичьего корма, следовало вычистить курятник. Елизавета достала из сарая лопату и грабли. Но, решив сначала наполнить поилки, прислонила инструмент к забору, подхватила лейку и направилась к бочке с водой, установленной за домом в тени.

В калитку забарабанили. Елизавета прислонилась к стене. Тайком выглядывая из-за угла, стала наблюдать: пани Мрукова открыла, вошёл огромный детина в чёрной форме с повязкой POLIZEI на рукаве, что-то басовито бросил хозяйке, проследовал за ней в дом.

Елизавета, схватив тяпку, поспешила в дальний конец участка. Присела над грядкой спиной к окну, принялась полоть. Мысли блуждали, пальцы не слушались – вместо сорняков, оборвала несколько луковых перьев. Через некоторое время услышала далеко за спиной украинский говор, раскатистый злобный хохот и глухой удар калитки.

Поднялась, побежала ко входу. Припала глазом к щёлке в заборе. Тут же медленно развернулась, оперлась спиной о балку.

– Уф-ф-ф, – длинно выдохнула, смахнув рукавом пот со лба. – Кажется, свернул в другую сторону от нас.

Но беспокойство не покидало. Она колебалась: войти в дом или дождаться, не выйдет ли пани, чтобы рассказать, в чём дело. Но та не появилась. Помявшись у крыльца, Елизавета вернулась на птичий двор.

Поначалу работа не спорилась. Всё валилось из рук. Однако чувство долга взяло верх, совсем скоро птичий дом был идеально вычищен.

Когда Елизавета пришла доложить о сделанном и повиниться за случайно оборванный лук, хозяйка удивлённо спросила:

– А что вас так встревожило, пани Лиза?

– К вам приходил…

– А-а, этот полицай? – перебила пани Мрукова. – Так мы уже привыкли. Они частенько захаживают. Вынюхивают, не замышляет ли кто чего-нибудь против. Я удивилась, что опять новый на нашей улице. Спросила, где тот – первый. «Убили, – говорит. – Охотятся на нашего брата. Но со мной не пошуткуешь. Я тут всем покажу, кто хозяин». Этим-то сам себя и развеселил.

Елизавета слушала в недоумении, часто моргая.

– Ничего удивительного, – продолжала пани Мрукова. – Украинцы – хороший народ, но есть среди них… – как это ваши говорят?.. – шкуры. Продались. В полицаи подались. Война. Сами понимаете: если ты к врагу примкнул, значит, бывшим друзьям чужаком стал.

– А кто же на них охотится, здесь ведь только мирное население?

Пани Мрукова придвинулась ближе, прошептала в самое ухо:

– Партизаны… Среди них, поговаривают, не только русские, но и белорусы, и те же украинцы. В немецких газетах постоянно пишут, что в городе и ближних лесах орудуют банды. Но все давно знают, что это подпольщики.

«При первой возможности тоже начну своим помогать, – решила Елизавета, в который раз услышав о партизанах. – Только бы познакомиться с кем-нибудь из них поближе. Там уж выпрошу задание». Эта мысль вернула внутреннее равновесие.

– Пани Ханна, я все дела сделала. Завтра надо бы карточки отоварить. Могу, конечно, к вам вечером забежать. Сделаю, если что-то потребуется.

– Не беспокойтесь, вы и так две недели без выходных. Будет необходимость, Наденьку попрошу помочь.

Попрощавшись, Елизавета вышла на улицу. На противоположной стороне около дома стояли Коля с Ариной.

– Мама, мы вышли вас встретить! – крикнул сын.

Она помахала. Вдруг в груди кольнуло. Неведомая сила заставила повернуть голову. В конце улицы огромный человек в чёрной военной форме держал на поводке овчарку и смотрел в сторону детей. Вдруг он наклонился, будто что-то шепча собаке на ухо.

– Коля! Тащи Аринку домой! – истошно закричала Елизавета, метнувшись через дорогу.

Взгляд снова скользнул в сторону верзилы. Тот, придерживая собаку за ошейник, отстёгивал карабин.

Коля, схватив сестру за руку, уже подбежал к калитке. Подлетев, Елизавета сгребла детей в охапку, втолкнула всем телом во двор, задвинула щеколду.

Овчарка с лаем пронеслась мимо. Издалека послышался хохот, потом короткий, резкий свист.

Елизавета на ватных ногах вошла в дом, упала на первую попавшуюся табуретку. Онемев и мелко дрожа, упёрлась взглядом в Кириковну.

– Что? Что там, Лизонька?.. Коля?.. Как же вас успокоить, если даже не знаю, что стряслось? – причитала та, обнимая и гладя костлявыми пальцами по волосам Арину.

– Полицай дрессировал собаку на травлю, – еле шевеля губами, наконец проговорила Елизавета.

Кириковна всплеснула руками.

– Ах ты, батюшки! На детей пса натравливать! Что ж это делается-то?!

– Мама, а почему вы думаете, что это полицай? Может, немец? – недоверчиво поинтересовался Коля.

– Полицай это, Коленка, полица-а-ай, – протянула Елизавета. – Сначала я его по фигуре узнала, потом по хохоту. Он сегодня к Мруковым наведывался.

– Да ещё и на нашей улице, – стенала Кириковна, заламывая руки. – Как же теперь детей одних выпускать?

– Пока пусть во дворе гуляют. Нечего по улицам шастать.

– Мама, хотя бы возьмите меня с собой за пайком, – запросился Коля. – Что мне дома-то штаны протирать?

– Пока подожди, сыночек. Придёт время, возьму. Завтра сама схожу, разведаю обстановку. А то сидим здесь, как мыши под веником, слухами питаемся.

***

Не желая встретить новоявленного полицая, Елизавета свернула через три дома на параллельную улицу. Энергично зашагала. Миновала комендатуру. Прошла далеко вперёд. На следующем повороте почти пролетела мимо фонарного столба, но притормозила. Подошла ближе.

Скользя глазами по бумажным заплаткам, теснившим друг друга, поняла, что столб обклеен листовками, какие оккупанты регулярно сбрасывают с самолётов.

Она не вчитывалась, только ухватывала смысл: требование об обязательной регистрации фотоаппаратов, за неповиновение – расстрел; бойцам Красной армии – сдаваться для получения «спасительного» статуса военнопленных; жителям – пособничать нацистской Германии; мужчинам, независимо от возраста и национальности – вступать в полицию. За любой шаг навстречу самая дорогая плата – жизнь. За противодействие – смерть.

От призывов и угроз застучало в висках. Елизавета тряхнула головой, словно желая выбросить ужасные мысли, но тут взгляд упал на объявление о приёме на работу на немецкие склады. Советским гражданам сулили хорошую плату, питание, отсрочку по отправке в Германию.

– Не дождётесь, – буркнула она и припустила бегом, больше не обращая внимания на листовки, облепляющие столбы.

Пункт выдачи пайков ещё не открылся, но там уже шумно толпился народ. Елизавета встала в конец длинной очереди, настроилась на длительное ожидание. В голову полезли мысли о вчерашнем происшествии с травлей овчаркой, о партизанах, антифашистских группах и о том, как бы примкнуть к какой-нибудь из этих организаций.

– Где наши? Что слышно? – тихо прозвучал над ухом знакомый голос.

Она оглянулась. Несколько секунд всматривалась, пытаясь вспомнить невысокую женщину, обратившуюся с вопросами, какие с самого начала войны знакомые задают друг другу при встрече. Ни точки-родинки над пухлой верхней губой, ни рвано стриженной чёлки, едва достающей до края тонких бровей, она прежде не видела. Лишь тёмные искрящиеся глаза и такой знакомый голос… Молнией блеснула догадка: тогда голову венчал красный колпак с оторочкой, а лицо было наполовину прикрыто ватной бородой и усами.

– «Чарный Петрусь»? – выдохнула взволнованно.

– Точно, Елизавета Тихоновна, – услышала в ответ. – Не ожидала, что вы меня после новогоднего маскарада так быстро признаете. Кстати, я тогда толком и не представилась. Антонина Ивановна меня зовут… Так что на фронте? Есть ли какая информация?

– Мы с детками среди поляков живём. Могу судить только со слов соседки, у которой за хозяйством присматриваю. Она немецкие газеты читает, иногда рассказывает. Те в основном сообщают о своих победах на всех фронтах. Но одна статья меня сильно порадовала. Написали, что нашим пионерам и комсомольцам так вбили в головы коммунистические идеи, что выбить их можно только вместе с жизнью.

– Ай да советская школа, – заговорщически шепнула собеседница. – Знаете что, а давайте ещё поговорим после того, как талоны отоварим. Получу паёк и подожду вас вон на той скамейке под акацией.

Елизавета согласно кивнула.

Неожиданно, как из-под земли, вырос патруль. Люди притихли. Два полицая следовали вдоль очереди, пристально вглядываясь в лица, расталкивая людей, державшихся группами. Время от времени хватали то одно, то другого за рукав выше локтя.

«Снова ищут евреев, – поняла Елизавета. – Видно, не всех ещё в гетто согнали».

Издалека стали доносится звуки, характерные для стройки.

– Дз-з-зынь-дз-з-зынь, дз-з-зынь-дз-з-зынь… – равномерно, словно часы, звенели пилы.

– Тум-тум, тум-тум… – гулко разносились удары молотков о дерево.

Патрульные подошли совсем близко. Узнав в одном из них «старого знакомого», Елизавета уставилась в землю.

– Слышь, снова виселицы строят? – ухмыльнувшись бросил тот напарнику. – Ког’да всех жидов перевешают, за советок примутся. Да туда им и дорог’а.

В душе Елизаветы вскипела злоба. «Что б тебя самого вздёрнули, прихвостень фашистский!» – подумала она, еле сдержавшись, чтобы не выплюнуть эти слова негодяю в лицо. Она была уверена, что так и поступила бы, но дома ждали дети.

На счастье, евреев здесь не оказалось. Полицаи скрылись из виду, но люди больше не говорили вслух, лишь боязливо перешёптывались.

Получив заветные пайки на всю семью, Елизавета убрала провизию в тряпичную сумку и поспешила под акацию ждать новую знакомую.

Антонина Ивановна догнала почти сразу. Присев на другой край скамейки, она достала из сумки листовку. Сделала вид, что читает. Потом протянула и непринуждённо спросила:

– Интересует работа?

Бросив беглый взгляд, Елизавета обнаружила, что уже видела такое объявление утром на столбе. Однако, поняв идею конспирации, с готовностью приняла листовку.

– Мы можем показаться полицаям подозрительными, но если те обнаружат, что говорим о работе на немцев, ничего нам не сделают, – придвинувшись, подтвердила мысль Антонина Ивановна. – Я поняла, что вы своя, сочувствующая. Иначе, сдали бы меня уже тогда, как только узнали, что партийная.

Немного помолчав, она поинтересовалась:

– Муж коммунист? Воюет?

– Конечно, на фронте. Подполковник, политрук, – с гордостью отозвалась Елизавета.

– А мой – в партизанском отряде. Сама же я в городе руковожу подпольной группой.

Елизавета почувствовала, как непроизвольно заплясали уголки губ. «Вот это удача!» – воскликнул внутренний голос.

– У меня ещё вопрос, – продолжала собеседница. – Вы хотели бы помогать партизанам?

– Да, – с твёрдой решимостью ответила Елизавета, не задумываясь.

– А сколько вам?

– Тридцать четыре.

– Надо же, ровно на десять лет моложе меня. Надеюсь, Елизавета Тихоновна, вы ясно осознаёте, какой опасности себя подвергаете, соглашаясь на сотрудничество, – Антонина Ивановна испытующе посмотрела в глаза. – Ну что ж, тогда о деле. Вам следует устроиться на склад по объявлению. Пойдёмте, покажу, где это. Листовку не убирайте, на всякий случай держите в руке.

Быстрым шагом они направились мимо разграбленного магазина, пустующего рынка, тёмного ряда домов, граничащих с полем, застланным жёлтым одуванчиковым ковром.

Елизавета раньше не бывала в этой части города. Озираясь на убогие жилища, она вдруг осознала, насколько повезло найти дом по соседству с поляками. Там сразу нашлась работа. Дети перестали голодать – еда, хоть и скудная, но была всегда.

Теперь же она неожиданно оказалась перед сложнейшим выбором. Прямо сейчас предстояло решить: переждать ли трудные времена, прячась за временные удобства, или очертя голову броситься в пропасть во имя спасения других, пусть и немногих.

Вдали показался огромный ангар, с разных сторон на расстоянии окружённый кирпичными строениями. По мере приближения к территории, обнесённой колючей проволокой, стало видно, что одни напоминают административные здания, другие – казармы и гаражи.

– Сегодня близко подходить не будем. Не останавливайтесь, следуйте за мной, – распорядилась Антонина Ивановна, сворачивая в проулок, где теснились неказистые дома с низкими крышами.

– Здесь одни русские, за небольшим исключением. Вон там живут белорусы…

– Какая-то суматоха в соседнем квартале, – перебила Елизавета.

– Как война началась, что ни день, то страсти… Так вот, если в конце улицы свернуть туда, откуда доносится шум, можно встретить даже… – она осеклась на полуслове, но, быстро собравшись, перевела тему и многозначительно проговорила: – Нищета кругом. Женщины да голодные дети. Но все стараются родине послужить.

Остановились у слегка «загулявшего» забора. Из-за кустов сирени тоскливо выглядывал почерневший домишко с перекошенными ставнями.

– В общем-то, Елизавета Тихоновна, у вас ещё есть возможность подумать. Но если всё-таки решитесь и устроитесь на склад, приходите сюда за дальнейшими распоряжениями. Калитка в палисадник всегда открыта. Постучите в окно вот так, – Антонина Ивановна отбарабанила по деревяшке незамысловатый ритм.

Елизавета повторила.

– Всё понятно. Теперь мне пора. Волнуюсь за детей. Не надумали бы разыскивать.

– Да-да, я провожу другим путём. На всякий случай надо знать округу.

Они заспешили вдоль улицы. Елизавета стала рассказывать о вчерашнем происшествии с полицему. Тем временем шум в соседнем квартале усиливался. Антонина Ивановна замедлила шаг, потянула носом.

– Вам не кажется, что пахнет гарью? – спросила настороженно.

В следующую минуту предположение стало очевидным. В небо взвился плотный столб чёрного дыма. Послышалось потрескивание горящего дерева. Огненные языки, облизав крышу, с невероятной скоростью выросли до гигантских размеров и, выплёвывая фейерверки искр, пустились в дьявольский пляс между небом и землёй.

– Пожар! – крикнула Елизавета, срываясь с места. – Там могут быть дети! Надо помочь!

Антонина Ивановна кинулась следом. Они добежали до конца улицы, но не успели свернуть, как из-за угла навстречу выскочила конопатая девушка с растрёпанными рыжими косами и округлившимися от ужаса глазами. Бросилась на шею Антонине Ивановне, путано заговорила взахлёб:

– Не х…одите туда… Они… Там… Все…

– Машенька, ничего не понимаю, – обняв и поглаживая девушку по спине, зашептала та. – Пожалуйста, соберись, объясни толком.

Хрипло отдышавшись, Маша заговорила медленнее и ровнее.

– Ну, помните еврейскую семью Захаровых? Те, которым удалось избежать гетто? Тогда комсомольцы из ячейки помогли им получить документы на право жительства в городе. Якобы нашлись свидетели и подтвердили, что они не евреи, а белорусы…

– Конечно, помню, Маша! Так что с ними?!

– Какой-то стукач сдал комсомольцев. Их… Их… всех выловили… расстреляли, а потом… Потом повесили на площади.

Елизавета зажала рот ладонью, сдерживая вскрик.

– Так это дом Захаровых горит?! – воскликнула Антонина Ивановна, пытаясь расцепить обвитые вокруг шеи руки. – Маша! Пусти! Надо бежать, вдруг успеем помочь!

– Не-е-ет! – вцепившись сильнее, прокричала та и шёпотом затараторила: – Там немцы. Они никого из дома не выпустили. Заколотили окна досками, дверь припёрли столбом и подожгли… Понимаете? Вместе с людьми подожгли… А сами стоят, караулят, чтобы никто не смел близко подойти…

Казалось, она хотела сказать что-то ещё, но не смогла, зашлась рыданиями.

– Не провожайте, Антонина Ивановна. Я справлюсь. Лучше успокойте Машу, – скорбно проговорила Елизавета и побрела, как в тумане, не разбирая дороги.

В памяти вмиг пронеслись все зверства, о которых знала или видела своими глазами. Под сердцем вскипала ярость, а с ней всё больше укреплялась решимость мстить за невинно убиенных.

Вечером она зашла к пани Мруковой. Судя по вопросительно вскинутым бровям хозяйки, стало ясно: та поняла, что работница не в себе, но спрашивать о подробностях не решается.

Прерывисто вдохнув, Елизавета разразилась словесным потоком, который больше не могла сдерживать. Она изливала историю очередной казни, давясь злобой и заливаясь слезами.

Лицо пани Мруковой мертвенно побледнело.

– Звери… Ироды… – прошептала она; помолчав, и указала взглядом на дальнюю часть забора.

– Видите, соседский дом прямо за нашим? Выбитыми окнами сюда смотрит?

Елизавета обернулась.

– Давно приметила, но боюсь даже думать, кто его бросил и почему, – ответила, всё ещё всхлипывая.

– Совсем недавно там господин Йохвитсон – коллекционер предметов искусства – жил. Семью в богатстве содержал. И что же? Никакими деньгами не смог откупиться. Сыновей и престарелую мать затолкали в грузовик, увезли на расстрел. А его самого с женой на заднем дворе расстреляли… В беседке… Наверно, там удобнее было собирать выбитые золотые зубы… Дом, конечно же, разграбили. Драгоценности, дорогое бельё, золото, фарфор, мебель – всё вывезли.

В глазах пани Мруковой плескалось отчаяние. Она утёрлась носовым платком, который постоянно теребила, перекладывая из руки в руку. После недолгого тягостного молчания проговорила:

– На сегодня всё сделано, пани Лиза. Отдыхайте.

– Куда уж там? – отозвалась Елизавета. – Разве я могу детям показаться такой зарёванной? Пойду приберусь в стодоле.

Глава 12

Всю ночь одолевала тревога. Вопрос устройства на новое место казался Елизавете решённым, но она никак не могла взять в толк, чем может помочь своим, работая на немецком складе. Отбросив наконец бесполезные догадки, стала представлять, как появится у немцев. Пыталась предположить, о чём будут спрашивать, да и примут ли вообще. За тягостными размышлениями не уловила, как впала в дрёму.

Она разлепила веки в тот удивительный момент, когда темнота начала растворяться в утренней заре.

Собравшись раньше обычного, побежала к Мруковым. Надо было прополоть грядки до наступления жары. Чуть позже, к подъёму маленьких Агнешки и Стефана, прибежала Надя. Когда она вывела детей на прогулку, Елизавета поспешила наводить порядок в доме.

Первым делом в спальне застелила постель. На четвереньках забралась с мокрой тряпкой под кровать.

Внезапно донёсшийся через окно яростный стук в калитку заставил вздрогнуть. Дёрнувшись, Елизавета ударилась головой о металический каркас. Зажмурилась, перед глазами замелькали чёрные точки, но топот сапог в прихожей заставил спешно подняться на ноги. Сквозь распахнутую дверь она увидела разбегающихся по дому чёрными крысами полицаев.

Один влетел к ней. Отпихнул в сторону. Рывком раздвинул занавески, спасающие настенные цветы от солнца. Отшвырнул с кровати одеяло. Перевернул матрас. Распахнув створки шифоньера, прошёлся рукой по одежде.

– Прислуг’а? – бросил злобно.

Елизавета молча кивнула.

– Вчера здесь была?

– Только вечером. Днём за пайками стояла.

– Чужих в доме видела?

– Нет.

Он придвинулся почти вплотную. Грозя перед лицом кулачищем с набитыми на костяшках мозолями и шрамами, прошипел:

– Ну г’ляди, тварь, если соврала, тебе не жить, – развернулся на каблуках, вышел во двор. Остановился под окном. Закурил.

Елизавета опустилась на стул, наблюдая, как вскоре к нему присоединился второй, потом третий. Ей хорошо было видно хозяйку, ожидающую в прихожей последнего, оставшегося в доме. Наконец тот подошёл.

– Не серчайте, пани. Вынужденная мера. Исполняем свой долг по отношению к сослуживцу, – выпалил, глядя в лицо.

– Понимаю – военное время, – хладнокровно отвечала та. – А что случилось с вашим сослуживцем, если не секрет?

– Застрелили… И его, и пса, – мрачно бросил полицай.

«Неужели возмездие?! – подумала Елизавета, пытаясь усмирить участившееся дыхание. – Слава Богу всевидящему! Как же тут в церковь не ходить, да Господу не молиться? Плохо, что воскресные службы стала пропускать…»

Полицай, переступив порог, обернулся.

– Можете предположить, кто это сделал? Интересуюсь, потому как знаю: вы – поляки – новой власти сочувствуете.

– Разумеется. Но я бы сразу сказала, если бы кого-то подозревала.

– Ладно, остался только дом напротив. Пойдем его шерстить.

– Зря время потеряете, – не сменив спокойного тона, отозвалась пани Мрукова. – Там старуха да дети малые. А мать их совсем безобидная. Вон, – она кивнула на похолодевшую Елизавету, – у меня в прислугах. Да и сами подумайте, кто бы стал на той же улице прятаться, где убил? Ну-у, это я так. Просто рассуждаю для пользы дела.

Полицай задумался. Молча вышел.

– В соседний квартал пойдём! – распорядился, уводя остальных за собой.

Елизавета сидела пригвождённая к месту.

– Спасибо, пани Ханна. Никогда вам этого не забуду, – только и смогла выговорить.

– Да что уж там. Поднимайтесь, придётся начинать уборку заново, – спокойно отозвалась хозяйка, будто вовсе не озабоченная налётом.

Елизавета с готовностью взялась за тряпку.

«Сегодня пятница. Завтра отработаю день и сообщу Ханне, что нашла другое место, – размышляла она, с трудом оттирая от дощатого пола следы от сапог. – В воскресенье отстою службу, а с понедельника с Божьей помощью начну новую жизнь».

***

Пёстрые куры что-то трещали в ожидании корма. Рядом важно прогуливались ленивые утки.

Елизавета выгребла из курятника навоз, отправилась за сеном. Войдя в сарай, удивлённо осмотрелась. Кое-где на полу валялись пучки травы. Другой бы не обратил внимания, но она-то знала, что только позавчера вечером навела здесь идеальный порядок. Подхватив охапку сена, снова поспешила в курятник. В голове крутилось увиденное.

До конца дня не оставляли сомнения, а вместе с ними копились вопросы. Наконец она решилась поделиться с хозяйкой.

– Пани Ханна, у меня к вам разговор.

– Пойдёмте в дом, – вежливо предложила та.

– Нет-нет, лучше отойдём подальше, вглубь участка, – предложила Елизавета, зная, что за квохтаньем кур и кряканьем уток их точно не будет слышно ни в доме, ни на улице.

Во взгляде Мруковой мелькнуло замешательство. Она застыла на миг, но, стряхнув оцепенение, всё же последовала в сторону птичьего двора.

– Мне кажется, в стодоле кто-то был, – тихо проговорила Елизавета.

Пани вздрогнула, и, хотя тут же взяла себя в руки, Елизавета всё поняла.

– Здесь прятался человек, который убил полицая? – прошептала и добавила: – Не беспокойтесь, я не выдам.

– Не сомневаюсь, пани Лиза. Помните, я говорила вам о советских партизанах, орудующих в лесах? Так вот, есть ещё и польские отряды. Мы с мужем сами нигде не состоим, но идейно поддерживаем. Когда этот отважный поляк попросил укрытия, я, конечно же, спрятала его… А вы бы отказали? Уверена, что нет.

– Так значит, он ещё был здесь, когда полицаи переворачивали дом вверх дном? – ужаснулась Елизавета.

– Да. Ночью убежал. Я наспех прибралась в стодоле. Показалось, что чисто. Но от вашего глаза ни одна соринка не укроется.

– Какая же вы отважная, пани Ханна! И как жаль, что придётся от вас уйти.

– Что это значит? Куда? – всполошилась та.

– Пока не могу сказать, но когда-нибудь непременно. Прошу вас, только не выгоняйте Надю из сиделок. Это нам большое подспорье.

– У меня и мысли не возникло! Дети к ней привязались, как к сестре.

– Спасибо! Я вас тоже не оставлю. При каждой возможности буду забегать, помогать по хозяйству.

– На том и договорились, – печально проговорила пани Мрукова и крепко обняла.

Дома, отходя ко сну, Елизавета с особым напряжением шептала ежевечернюю молитву: «Господи, помилуй! Пронеси тучу чёрную, тучу грозную. Дай дожить до утра!»

Каждый новый день для неё начинался новым страхом, но мысль о том, что скоро придётся шагнуть в жерло клокочущего вулкана, заставляла тело содрогаться, а душу – сжиматься в комок.

Глава 13

К удивлению, когда пришло время отправляться на склад, Елизавета ощутила полное спокойствие и необыкновенную решимость.

На подходе к проходной окриком остановил вооружённый часовой, дежуривший по периметру. Придерживая на коротком поводке злобно ощерившегося пса, что-то спросил по-немецки.

– Не понимаю, – ответила Елизавета и протянула сложенную вчетверо листовку.

Скользнув по бумаге взглядом, тот одобрительно кивнул, указал на высокую деревянную будку, служившую входом на закрытую территорию.

Дверь оказалась тяжёлой. Снова охваченная волнением, Елизавета рванула. В проёме перед ней вырос вахтенный. Ворот армейской рубашки с трудом охватывал бычью шею. Казалось, верхнюю пуговицу вот-вот вырвет «с мясом». Толстые пальцы-сардельки постукивали по висящему на груди автомату.

Вновь к горлу подкатило. Однако, переборов страх, Елизавета решительно шагнула к охраннику. Он проверил документы.

– А-а’байта’! Гу-утес! (работница – прим. автора), – протянул, растянувшись в надменной улыбке.

Обернулся, махнул курившему неподалёку сослуживцу. Тот подбежал. Перекинулись обрывистыми фразами. Елизавета не поняла ни о чём говорили, ни брошенного в её сторону: «Фольге мир’!», но, судя по жесту и торопливой походке солдата в сторону построек, догадалась, что надо следовать за ним.

В кабинете административного здания встретил худощавый, остроносый офицер. Он сидел за столом, неестественно вытянувшись, будто на невидимой леске подвешенный за макушку к потолку. «Вылитый Кощей в фуражке», – с отвращением подумала Елизавета.

Сопровождающий, доложив, удалился. Офицер задал подряд два вопроса.

– Не понимаю, – пожимая плечами, сказала Елизавета.

Он кликнул через плечо. Из-за камуфляжной двери за спиной появился другой военный и жёстко заговорил на ломаном русском:

– Пока выписывать пропуск, слушай инструкция. Это есть точка снабжения немецкая армия. Всё, что на военный склад – есть собственность Третий рейх. Попытка вынести имущество – расстрел на месте.

Дождавшись оформления документов, он скомандовал:

– Фольге мир’!

На этот раз, услышав фразу повторно, Елизавета поняла смысл.

Стараясь не отставать от офицера, пересекающего территорию по направлению к ангару, она всё же осматривалась по сторонам. Часовые с собаками теперь выглядели намного более устрашающими, чем, когда виделись издалека.

На входе в склад вахту несла немка. Подтянутая, в идеально отглаженной военной форме со свастикой на рукаве, она окинула Елизавету надменным взглядом. Проверив пропуск, разрешила пройти.

Внутри ангар оказался огромным. Необъятное помещение с бесконечными рядами стеллажей напоминало город в городе. Мужчины и женщины копошились среди коробок: распаковывали, что-то укладывали. Другие толкали вдоль широких проходов гружёные тележки. Время от времени обгоняли автопогрузчики. В конце ближайшего отсека тюки на верхний ярус поднимал автокран.

От куполообразного потолка глухо отражалось жужжание моторов, создавая навязчивый шум. Несмотря на множество работников, человеческие голоса раздавались лишь изредка.

«Здесь все, будто немые», – подумала Елизавета, следуя мимо полок со стопками аккуратно уложенного постельного белья, шерстяных одеял и обмундирования. И ответила сама себе: «Да где уж тут разговориться, когда кругом столько надсмотрщиков?»

Оказавшись рядом с миниатюрным подъёмным краном, она поймала брошенный из кабины мимолётный, обжигающий женский взгляд. Смутилась. К счастью, конвоир свернул в параллельный ряд.

Они миновали стеллажи с посудой, кухонной и прочей утварью. Остановились у полок, плотно заставленных белыми коробками. Здесь на расстоянии четырёх-пяти метров друг от друга работало несколько женщин.

– Это есть твоё место, – заговорил сопровождающий. – Подвозить новый медикамент – надо сортировать. Утром приходить разнарядка, что и сколько упаковать для фронт.

Он окликнул низкорослую, худую работницу, которая издалека показалась Елизавете молоденькой девушкой. Однако, когда та энергично шагая, приблизилась, по морщинкам, продольно режущим лоб, и наплывающим на глаза векам стало очевидно – ей далеко за сорок.

– Это есть бригадир. Он всё показать и рассказать. Ты, – ткнул пальцем в грудь, – надо слушаться.

Дав последние распоряжения, переводчик удалился.

Елизавета представилась.

– Я – Ольга Пална, – строго, но дружелюбно ответила бригадир. – Вовремя вы пришли. Зашиваемся. Неделю назад двое из наших перестали выходить на работу. Здесь такое часто случается. Одни не выдерживают обстановки, другие просто пропадают.

– Всё это не ново, – с сожалением проговорила Елизавета. – Что от меня требуется?

– Подождите минуту.

Ольга Павловна отошла к своему месту, вернулась со стопкой бумаг.

– Это списки. Для начала изучите наличие медикаментов на своём участке, – прошлась, показывая протяжённость. – На коробках стоит маркировка, но для удобства мы подписываем их по-русски. Смотрите: «вата», «бинты», «таблетки»… Когда будете получать новые, делайте также.

В проходе появился надзиратель.

– Остальное расскажу по ходу дела, долго разговаривать здесь запрещено, – прошептала она скороговоркой и спешно отошла.

Елизавета принялась сверять содержимое коробок со списками, вместе с тем пытаясь понять, по какому принципу всё разложено.

Со средствами гигиены разобралась быстро. Остальное потребовало времени. Глаза разбегались от изобилия жизненно важных медикаментов. Тут было всё. В дальних упаковках обнаружился не только эфир для наркоза, но и подавляющий сильную боль раствор морфина. Чем больше лекарств проходило через её руки, тем сильнее душила зависть от невероятного количества обезболивающих, жаропонижающих, антисептиков, словом, всего так необходимого нашим бойцам.

Елизавета проворно перебирала всевозможные склянки, конвалюты с аспирином, стрептоцидом и прочим, совершенно потеряв счёт времени.

Она сидела на корточках, изучая содержимое последней коробки, когда взвизгнул сигнал.

– Елизавета Тихоновна, смена закончена, – тут же прозвучал над ухом голос бригадира. – Как у вас дела? Разобрались?

– Немного осталось. Может, доделать? – отозвалась Елизавета, вскинув голову.

– Нет. Здесь всё строго. Когда работники выйдут, двери запрут на замок. Видите, как народ спешит? И вы не задерживайтесь. До завтра.

Елизавета прикрыла коробку. Собрала разложенные списки в ровную стопку, положила сверху. Только потом направилась к пропускнику.

«Досмотр», – поняла она, пристроившись в конец очереди.

Постепенно приближаясь, увидела, что проверяют выборочно. По какому принципу, было неясно. Из любопытства она нетерпеливо выглянула из-за спины впередистоящего и встретилась взглядом с одним из досмотрщиков. Прервавшись, тот призывно махнул. Указал на неё охраннице.

Струйка холодного пота пробежала по спине. Но, быстро осознав, что у неё ничего нет, Елизавета твёрдой походкой направилась на досмотр.

Немка грубо вырвала из рук ридикюль. Покопавшись внутри, отбросила в сторону. Пристально посмотрела в глаза, сверху до низу смерила взглядом.

Елизавета, одетая в летний сарафан, не могла даже представить, куда здесь можно что-то спрятать. Досмотрщицу, судя по недоумённому лицу, посетила та же мысль. Но всё же ощупала одежду. Для верности запустила руки в карманы. Не найдя там ничего, кроме пропуска, крикнула:

– Фр’ай!

Елизавета посмотрела непонимающе. Кто-то, проходя мимо, чуть слышно шепнул:

– Свободна.

– Шнеляр’! Шнеляр’! – рявкнула немка раздражённо.

Елизавета подхватила с пола ридикюль. Со стучащим в ушах сердцем бросилась через проходную.

До следующего часового бежать не решилась. Но, покинув территорию, припустила. Не останавливаясь, пролетела целый квартал. Только потом замедлила шаг.

«Это было хорошим уроком, – рассудила она, преодолев шок. – Теперь понятно: досматривают тех, кто суетится, нервничает, словом – выказывает признаки беспокойства. Надо тренировать выдержку».

С того дня Елизавета неизменно стояла у проходной не шелохнувшись, спокойно глядя вперёд пустыми глазами так, будто мысленно была далеко. Лишь ноги медленно передвигались в след впередиидущего.

Неделю спустя, она наведалась в конспиративный дом. Отстучала в оконное стекло условный ритм. Постояла с минуту. Решив, что никого нет, хотела повернуть назад, но дверь приоткрылась.

– Входите, – позвали с той стороны.

Переступив порог, Елизавета лицом к лицу столкнулась с Антониной Ивановной. Та задвинула щеколду, жестом пригласила пройти в комнату.

Там, будто ждали. На круглом столе, покрытом старенькой скатёркой, были расставлены чашки на блюдцах, чайник и сахарница.

– Я не предупреждала, что приду, – удивлённо проговорила Елизавета.

– А я и не предлагаю садиться, – отозвалась Антонина Ивановна. – Это для отвода глаз. Если нагрянут чужие, скажу, что соседку на чай жду.

Елизавета вообще ничего не понимала. Очевидно, недоумение явственно отразилось на её лице, потому что собеседница, словно извиняясь, слегка улыбнулась и продолжила шёпотом:

– Вы пришли вовремя. У нас сегодня сходка. Несколько товарищей уже здесь. Обсуждаем планы действий.

Елизавета окинула взглядом замкнутое помещение, пытаясь обнаружить проход, кроме того, что соединял комнату с прихожей.

Антонина Ивановна взяла её под локоть, повела к висящему на стене большому, изрядно поцарапанному зеркалу. Оказалось, что рядом крепится небольшая ручка-скоба, подкрашенная в цвет рябых обоев. Чтобы её обнаружить, надо было сильно присмотреться. А тут ещё отвлекало внимание собственное отражение в зеркале.

«Хорошая маскировка», – подумала Елизавета, когда Антонина Ивановна, потянув за эту самую скобу, беззвучно открыла дверь.

Они на цыпочках вошли в маленькую комнатку, где четыре соратницы, прильнув к радиоприёмнику, сосредоточенно слушали сводку советского информбюро.

Те повернулись и заговорили, лишь когда диктор закончил вещание. Обсудили безрадостные новости о продвижении захватчиков всё дальше вглубь страны.

– Откуда здесь радио? Немцы же всё конфисковали? – поинтересовалась Елизавета.

– Я спрятала. Потом, когда с квартиры выгнали, переправила сюда, – ответила Антонина Ивановна. – Оккупанты людей враньём пичкают, а мы всю правду из первых рук узнаём и товарищам сообщаем по цепочке.

– Я тоже могу это делать.

– Именно, Елизавета Тихоновна. Это и есть ваше первое задание. Будете передавать нашим правдивые сводки о состоянии дел на фронтах и в тылу, а вместе с тем понемногу выявлять тех, кто мог бы сотрудничать.

– Вы сказали, это первое задание. А какое второе?

– Не хотела забегать вперёд. Но, раз уж вы сами спросили… Подумайте, как и что можно вынести со склада. Везде, где работают наши товарищи, такое удаётся. Одни достают, другие переправляют партизанам. Так работают антифашистские ячейки здесь в городе.

Елизавета похолодела. Перед глазами пронеслась напряжённая сцена с досмотром.

– Вам плохо? – участливо шепнула Антонина Ивановна.

– Нет-нет, просто попыталась представить, как можно что-то пронести через заслон вооружённых охранников, – ответила Елизавета и рассказала о недавнем происшествии.

– Это действительно очень рискованно. Нужны крепкие нервы. Поэтому я не настаиваю. Ориентируйтесь по ситуации… Сегодня больше не задерживаю. Но раз в неделю появляйтесь здесь, будем обмениваться информацией.

***

Елизавета сочла самым верным – сблизиться с бригадиром. «У Ольги Палны в силу должностных обязанностей больше свободы общения с работницами. А если к тому же она сталкивается с другими «старшими», это значительно расширит зону действия», – рассудила она и незамедлительно приступила к воплощение плана в жизнь.

Глава 14

– Сегодня разнарядка на сборку индивидуальных аптечек, – сообщила бригадир и протянула перечень комплектации.

Елизавета изучила список. Делая вид, что уточняет детали, поинтересовалась:

– Ольга Пална, вы что-нибудь о делах на фронте знаете?

– Только то, что от новых властей исходит, – ответила та, ткнув пальцем в листок, будто объясняет что-то по делу. – Но оккупанты всё время одно талдычат, что совсем скоро победят.

– Это они уже второй год внушают. Просто нас деморализуют.

– Я-то понимаю. И девочки в бригаде тоже. Так хочется правду знать, – совсем тихо прошептала Ольга Павловна; в голосе слышалась неподдельная искренность.

– Мне в этом смысле повезло, есть у кого спросить. Раз вам тоже интересно, буду рассказывать, – почти не размыкая губ, проговорила Елизавета и поймала в тусклых глазах бригадира вспыхнувший огонёк.

Заметив приближение надсмотрщика, она указала на тележку с мелкой упаковкой и нарочито громко спросила:

– Куда медикаменты складывать? В эти коробчонки?

Ольга Павловна живо подхватила стопку коробок, поставила на пол. Потом ещё и ещё.

– Вот вам на первое время. Остальное раздам другим. Если не хватит, подойдёте, скажете. Привезу ещё.

Елизавета понимающе кивнула и принялась выполнять задание. Для удобства выставила на отдельную полку большие коробки в соответствии с перечнем, чтобы затем, не теряя времени, брать из каждой нужное количество того или другого и укладывать в аптечки.

Удачное начало длительной операции вдохновило. Теперь она размышляла, как бы втереться в доверие к немецкому начальству, чтобы, когда найдётся способ выносить медикаменты со склада, отвести от себя излишние подозрения.

Задумавшись, она задержала в руке конвалюту с таблетками. Когда собралась отправить её в сборку, вдруг решила рассмотреть упаковку поближе.

– Тут же срок годности почти истёк! – воскликнула от неожиданности.

Подскочил проходивший мимо надзиратель. Посыпалась череда вопросов. Немецкая речь резала ухо. Елизавета ничего не понимала. Она сунула охраннику в лицо конвалюту, ткнула пальцем в цифры. Тот присмотрелся. Выхватил упаковку, быстро удалился, печатая каблуками.

Вскоре он вернулся. Скомандовал взмахом руки. Не зная, что и думать, Елизавета вышла следом на территорию, затем в административный корпус.

В кресле кабинета восседал всё тот же «Кощей». Уставившись в упор водянисто-голубыми глазами, он неожиданно растянулся в улыбке, от чего стало ещё более очевидным сходство лица с ожившим черепом.

«Сейчас залает», – подумала Елизавета и сразу услышала непонятную жёсткую речь.

– Русский работница – молодец! – подхватил переводчик, стоявший за спиной офицера. – Выявить недосмотр, а, может, и диверсия! Это похвально. Ты должен проверить всё. Получаешь дополнительная плата.

«Слава тебе, Господи! Бывают же такие удачные дни!» – ликовала Елизавета, возвращаясь на рабочее место.

Первым делом она доложила о случившемся бригадиру. Потом перебрала таблетки. Вся партия оказалась просроченной.

– Сдайте надсмотрщику, – посоветовала Ольга Павловна. – Раз он уже в курсе дела, передаст начальству. Я всем своим велела проверить. Больше ни у кого подобного не нашлось. Скорее всего, случайность. Хорошо, что это здесь выявилось. Если бы вы не заметили или утаили, всей бригаде пришлось бы отвечать, ведь на аптечках ставят штамп, где упаковано… А вот и цербер, как раз сюда идёт. Разбирайтесь, я привезу ещё тары.

Елизавета передала коробку надсмотрщику. Тот что-то заговорил. Хоть смысл чужеродных слов не доходил, по интонациям слышалось, что смягчился. Он попытался добавить к словам жесты, то и дело указывая свободной рукой на выход. Потом молча покрутил кулаком у рта, делая вид, что ест. Елизавета непонимающе пожала плечами. Надсмотрщик махнул рукой и пошёл прочь.

Вскоре появилась запыхавшаяся Ольга Павловна.

– Девочки, давайте скорее! Там дают остатки супа! – крикнула она; схватила два цинковых армейских котелка, один сунула Елизавете.

Побежали через поле к казармам. У крыльца перед котлом стоял солдат в поварском колпаке и фартуке поверх кителя. Внушительным половником он плескал суп каждому, кто подходил к импровизированной полевой кухне. От запаха мясного бульона и душистых специй у Елизаветы свело желудок, закружилась голова. К счастью, очередь оказалась не длинной.

– Должно хватить, – успокоила Ольга Павловна. – Здесь у них столовая. Иногда остатки выносят на улицу, раздают работникам. Видите, даже котелки на такой случай выдали.

Получив заветные порции, бригада вернулась в ангар. Елизавета уселась на нижнюю полку стеллажа. Подложив картонку, примостила котелок на колени. Медленно помешала ложкой крупяной суп, похожий на жидкую перловую кашу с мясным фаршем и овощами. «Одним запахом можно наесться», – подумала она, втягивая носом горячий пар. Отхлебнула с ложки, подержала во рту, ощущая, что в жизни ничего вкуснее не пробовала. Пожалела лишь об одном – выносить не разрешалось.

После сытного обеда она почувствовала необыкновенный прилив сил и совсем скоро закончила с комплектацией аптечек.

Рабочий день закончился. На радостях, забыв о предосторожностях, Елизавета спешно направилась к проходной. Неожиданно путь преградил охранник. Сегодня это был мерзкий жердяй с синюшно-прозрачным лицом.

– Inspektion! (проверка – прим. автора) – рявкнул он, угрожающе опираясь на висящий на груди автомат.

Елизавета растерянно подняла руки. В этот момент рядом появился надзиратель, который утром отводил её к начальнику, а тот хвалил за добросовестную работу. Видимо, об этом они сейчас переговаривались, потому что охранник сразу шагнул в сторону и кивнул, указав на выход.

Торопливо устремившись к дому, она больше не ругала себя, только рассуждала: «Пусть уж лучше так, пока хожу пустая. Хорошо, что ещё есть время поучиться внимательности и осторожности».

Глава 15

Елизавета давно нашила на нижнее бельё потайных карманов, увеличила подгиб юбок из плотной ткани, смастерила стельки с двойным дном. Только ждала, когда можно будет носить тёплую одежду, чулки и ботинки.

До осени, несмотря на заслуги в работе и внешнее спокойствие, её несколько раз проверяли. Она же использовала это в целях тренировки на выдержку. Каждый раз представляла, что выносит таблетки. При этом, не двинув бровью, подходила к месту досмотра у стола. Без напоминания поднимала руки и, хладнокровно глядя мимо охранника, ожидала окончания процедуры.

К сентябрю вахтенные, сменяющие один другого, похоже, присмотрелись к ней и больше не цеплялись. Казалось, наконец-то появилась возможность сделать пробные ходки. Но Антонина Ивановна неожиданно запретила.

– Надо подождать – гитлеровцы лютуют, – предупредила она при встрече. – Согнанных в гетто евреев, начали жестоко истреблять. Наши товарищи, те, кто оказался там, передали, что людей ежедневно сотнями расстреливают и травят в газовых камерах. Других в душе ошпаривают кипятком. Но самое страшное – фашисты грозятся к концу месяца полностью очистить лагерь от пленников.

Привыкнуть к зверствам было выше человеческих сил. Однако подобные новости уже давно, вместо страха, вызывали всё большую решимость противостоять.

Холодным октябрьским вечером Елизавета возвращалась с конспиративной квартиры, только что узнав о недавнем исполнении чудовищного приговора. Испытанное потрясение взорвало всё внутри подобно удару бойка о капсюль, при котором тот воспламеняется и поджигает пороховой снаряд, толкая пулю по стволу.

«Теперь точно пора, – решила Елизавета, кутаясь в шаль от пронзительного ветра. – Вряд ли непогода завтра утихнет. Это мне на руку».

Утром завывало ещё сильнее. Пришлось даже надеть пальто. На складе тоже оказалось нежарко, но не для неё – в груди полыхало. Однако говорить о страшном не хотелось, ведь были и хорошие новости.

По разнарядке требовалось разгрузить и разобрать новую партию лекарств. Елизавета прикатила тележку с коробками. Позвала бригадира. Указывая то в накладные, то на упаковки, проговорила сквозь зубы:

– Передайте по цепочке, порадуйте наших: партизаны снова повредили телефонную связь на участке Брест – Кобрин. А ещё за мостом взорвали два немецких бронетранспортёра.

Приближался надзиратель. Ольга Павловна улыбнулась уголками губ. Взяла для вида бумаги. Деловито пробежалась глазами по спискам. Согласно покивала, вернула, распорядившись тут же распаковывать коробки.

Елизавета заметила, что надзиратель обходит участок чаще обычного. «Греется, – догадалась она. – Придётся действовать расторопнее».

К концу смены она дождалась очередного обходного круга. Стоило охраннику свернуть в проход между стеллажами, ловко сунула в один карман пару бинтов, в другой – несколько конвалют с таблетками.

– Ольга Пална, отлучусь по нужде, – предупредила бригадира и спокойно удалилась через служебный выход.

Проскочила в наскоро сколоченный из досок нужник. Трясущимися пальцами стянула чулки. Хотела бросить на пол, но побоялась, не соскользнули бы бы в щели, сквозь которые виднелись редкие перегородки. Сунула в карманы. Снизу до верху обмотала ноги бинтами. В стельки с двойным дном затолкала таблетки. Оделась, обулась. Вернулась на рабочее место.

В проходе снова возник надзиратель. Елизавета, испугавшись, что тот заметит её учащённое дыхание, схватилась за тележку, покатила к стоянке техники. Когда возвращалась, дышала часто, как обычный запыхавшийся человек. Охранник прошагал мимо, даже не взглянул.

Зазвучал сигнал конца смены. Сердце чаще запульсировало в висках. «Только бы хватило выдержки, не выдать себя на проходной», – подумала Елизавета и начала одеваться. Желание казаться спокойной, неожиданно возымело обратный эффект: она никак не могла попасть в рукав пальто; накидывая шаль, уронила на пол.

«Соберись!» – приказала себе.

Медленно подняла платок. Окутав плечи, завязала на груди узлом. Без суеты направилась к выходу. Остановилась в конце очереди. Помнила, что на этот раз любопытствовать было недопустимо, потому устремила натренированно-безразличный взгляд сквозь толпу.