Цена любви, или Плата за бессмертие

Красавица с ледяным сердцем

Предисловие

– Джонатан, милый, ты идёшь?

Я лежала в постели и ожидала своего мужа. Полчаса назад он ушёл в ванную принять душ и до сих пор оттуда не вышел, и я уже начала терять терпение. У нас был медовый месяц, и я хотела провести очередную бурную ночь, но вместо этого лежала в одиночестве, ожидая, когда же моему мужу надоест от меня прятаться.

– Джонатан! – снова позвала я, на этот раз громче.

Когда три минуты без ответа истекли, я вздохнула и поднялась, накинув на себя шёлковый пеньюар. Если муж где-то задерживается, жене приходится брать инициативу в свои руки.

Я постучалась в дверь ванной комнаты и вошла. Помещение было заполнено клубами пара, словно в парилке, а Джонатан, завёрнутый в полотенце, сидел на бортике ванны и глядел в никуда. Он даже не заметил, что я вошла, а я сразу поняла, что с ним что-то не так.

– Что случилось, милый? Тебе нехорошо?

Я включила вентиляцию и распахнула дверь, чтобы горячий воздух вышел наружу. Супруг посмотрел на меня полубезумным взглядом, только через секунду в котором мелькнуло узнавание.

– Я кое-что вспомнил, Джесс, – сказал он, вставая и выключая воду.

– Что ты вспомнил? Это как-то связано с идеей твоего нового романа?

Мой муж – известный писатель, и иногда на него нисходит вдохновение. Всякий раз в такие мгновения он ведёт себя странно, но в результате обычно рождается очередной бестселлер.

Мы вместе вышли из ванной, и я заметила, как часто он дышит, словно что-то напугало его и он ещё не вполне пришёл в себя.

– Я вспомнил то, о чём поклялся не рассказывать никому никогда.

– Но своей жене ты можешь рассказать?

– Никому никогда, Джесс, но иногда это приносит мне страдания, словно на мою спину взвален мешок весом с центнер и нету сил ни сбросить его, ни облегчить ношу.

– Ношу можно облегчить, если ты расскажешь мне, что тебя мучает. Я ведь поклялась перед алтарём разделять с тобой все беды и горести.

Мы дошли до кровати, и я помогла мужу усесться.

– Я не знаю, разумно ли это, поведать тебе такое, к тому же я дал клятву.

– Тебе не стоит беспокоиться обо мне, я готова услышать любое, даже если ты скажешь, что у тебя были сотни женщин до меня, – я улыбнулась, а Джонатан изобразил кислую улыбку. – И твоя клятва не распространяется на меня. Неужели ты забыл, что теперь я с тобой одно целое? Я умею хранить секреты и никому не расскажу, что услышу.

– Хорошо, только давай выйдем на террасу. Мне необходим свежий воздух.

– Да, ты чуть не уморил себя паром, а я звала тебя целых полчаса.

– Прости, дорогая, но я был так погружён в воспоминания, что не слышал даже шума воды.

Джонатан накинул на себя халат и пошёл на террасу.

– Может, заварить чая? Или ты будешь виски? – крикнула я ему вслед, надевая тапочки.

– Нет, не стоит задерживаться. Если я не начну сейчас, то не начну никогда. Давай только зажжём лампаду, ибо ночь предстоит долгая, а свет поможет рассеять нам тьму.

Был август, а потому ночи стояли тёплые. Отовсюду раздавался оглушительный рокот цикад, напоминающий бесконечное потряхивание маракасами, а на небе блестели мириады звёзд, наиболее плотно кучкуясь в области Млечного Пути. Воистину прекрасная летняя ночь.

Мы уселись на резную скамейку, и Джонатан приобнял меня, а я вздрогнула от прикосновения его ледяных рук к моей коже. Моему мужу всё ещё было нехорошо, и я не жалела о том, что он вытащил меня на открытый воздух вместо того, чтобы с наслаждением провести время в спальне. Сейчас он нуждался во мне, и я с радостью окажу ему любую помощь, пойду на всё, лишь бы только призраки прошлого перестали его мучить.

– Я попрошу только, чтобы ты меня не перебивала. Я говорю это заранее, ибо не знаю, как ты отреагируешь на любую часть моих слов. Ты можешь мне не поверить, можешь испугаться или испытать отвращение – в любом случае оставь свои комментарии на тот момент, когда я закончу.

И он начал свой рассказ.

Часть первая

Это случилось более пятнадцати лет назад. Тогда я ещё не был знаменит, а только-только закончил университет, но заниматься тем делом, которое я изучал на протяжении пяти лет, мне не хотелось. Я хотел упражняться в литературных трудах и потому поехал в Италию в поисках вдохновения для своего первого творения. Я смог поехать только в августе, после того как получил диплом, закончил незавершённые дела и уволился с временной работы, которая и позволила мне накопить необходимую сумму для путешествия. Я знал: или я найду свою музу и стану знаменитым писателем, или же до конца дней своих буду работать по специальности, к которой испытывал глубокое отвращение. В запасе у меня был только месяц, чтобы определиться с выбором.

И вот я в чудесной тёплой Италии, в стране, где во все века процветало Искусство, а люди преклонялись перед Красотой.

Я решил остановиться в маленькой деревушке, которая находилась близ одного национального парка с девственным лесом среди гор, так что не успел я добраться до места, как уже пришёл в восхищение и преклонение перед совершенной природой и гигантами-горами. Я хотел побыть в уединении, отдохнуть на лоне природы от городского шума и суеты, и эта деревушка как нельзя кстати для этого подходила. Автобус до ближайшего пригорода ходил дважды в день, поэтому в случае какой-либо нужды я всегда мог сесть на него и купить необходимое в маленьком городке в часе езды.

Я снял комнату в одном из домов на окраине и сразу отправился на прогулку, чтобы рассмотреть окрестности, но сперва зашёл в продуктовую лавку, которая находилась на так называемой площади. Здесь же было и автобусное кольцо, и другие торговые лавки, и даже небольшой клуб, куда все местные жители стекались по вечерам, если им было скучно и хотелось скоротать время за нардами, чашечкой кофе и разговорами друг с другом. Лавка оказалась мясной, так как отовсюду свисали копчёные окорока и колбаски. Я купил ветчины и булочек с изюмом, которые, к моему удивлению, тоже здесь продавались, и пошёл дальше.

Погода была восхитительной: солнце не причиняло особого жара из-за близости гор, синее небо было украшено небольшими перьевыми облаками, называемыми циррусами, а птицы на разные голоса пели повсюду. Я вышел из деревушки и пошёл по первой попавшейся тропинке, даже не гадая, куда она меня приведёт. Я размышлял, о чём бы мне хотелось писать, но всё, что приходило в голову, казалось неинтересным или слишком простеньким. Потом я вовсе расслабился под приятным теплом солнечных лучей, пустил мысли в свободный полёт и стал любоваться окружающим пейзажем. Я всегда любил горы, их размер одновременно восхищал и поражал меня точно так же, как их возраст и способ образования. Вот уж точно, кто пережил само время!

Вскоре нашлось одно очень живописное местечко с валунами, на один из которых я уселся, достал припасы и начал свой перекус. Булочки с изюмом оказались такими вкусными, что я не заметил, как их съел; затем настала очередь ветчины. Она показалась мне немного солоноватой, и я пожалел, что не захватил с собой воды.

– Возьмите листьев салата, они хорошо утоляют жажду.

Я оглянулся, чтобы узнать, кому принадлежит этот нежный мягкий голосок, и увидел молодую лет двадцати красивую особу с длинной косой пшеничных волос, доходящей ей до бедра. Она протягивала мне пучок салата, который я от неожиданности и по растерянности взял.

– Вы приехали навсегда или на какое-то время? Я видела вас утром с вещами, – её нежный голосок выдавал её юный возраст, но взгляд был оценивающим.

– Я приехал на месяц искать здесь вдохновения. Вы живёте в деревне?

Её лицо было очень красивым и миловидным, ни одного изъяна, как у девушки с обложки глянцевого журнала, но в её больших глазах я не видел наивности, присущей молодым людям, и не мог найти этому объяснения.

– Нет, но живу поблизости, – она махнула рукой в неопределённую сторону. – Приятного дня!

И она заспешила прочь лёгкой грациозной походкой. Я смотрел ей вслед, пока она не скрылась из виду за поворотом. Эта встреча произошла так неожиданно, что я сообразил только позже, что разговор наш происходил не по-итальянски, а на английском языке, причём в американском его варианте. Оставалось загадкой, откуда она узнала, что я не итальянец, потому что я ни с кем не говорил здесь на своём родном языке.

В моих руках остались листья салата, как напоминание о реальности встречи, и я от нечего делать принялся их есть. Раньше я никогда не любил салат, его листья казались мне безвкусными, словно я жевал землю, но сейчас я их съел все без остатка, потому что они оказались сочными, свежими и с каким-то необычным приятным привкусом. Незнакомка никак не выходила у меня из головы, хотя её черты не задержались в моей памяти, я только запомнил, что она необыкновенно красива.

На обратном пути я решил снова зайти в мясную лавку, чтобы расспросить о ней местных жителей. Пока я раздумывал о том, с чего бы начать, случай представился сам.

– Как вам понравилась здешняя местность? – задал мне вопрос продавец, когда закончил обслуживать старика, выбравшего-таки грудинку.

– Здесь замечательные пейзажи! Это как раз то, что я искал. Кстати, по пути мне встретилась синьорина, которая угостила меня салатом. Вы не знаете, кто это?

– А как она выглядела? – заинтересовался вдруг продавец.

– Очень молодая, красивая и с длинной косой.

– Да, я её знаю, – кивнул он. – Это Лилу. Она живёт уединённо где-то в горах, занимается огородом и частенько продаёт в соседнюю лавку то, что сама выращивает, а дважды в месяц ездит на автобусе в ближайший городок. Она немного странная.

– Почему вы так решили?

Я не пожелал прекратить расспросы, потому что продавец оказался словоохотлив.

– Она такая молодая, но редко с кем-то общается, живёт, я даже не знаю где, да ещё носит парик. Да-да, её длинная коса – это только парик. Моя жена, по крайней мере, дважды видела её с короткими волосами.

– Действительно, странная особа, – согласился я.

– Значит, вы говорите, что она угостила вас салатом. А о чём ещё вы с ней говорили?

Тот старик с грудинкой так и не вышел из лавки. Он остановился у дверей послушать и крепко прижимал к себе свёрток, словно боялся, что тот убежит.

– Она только спросила, на какой срок я приехал сюда. Меня удивило, что она заговорила со мной по-английски. Откуда она узнала, что я не итальянец?

Я взглянул на старика, словно он мог знать ответ.

– Я думал, она итальянка, – вставил словечко продавец. – Она говорит без акцента.

– У неё американское произношение, – поправил я.

– Синьорина однажды заговорила со мной по-германски без всякого акцента, – продавец и я с интересом посмотрели на старика, и тот пояснил. – Однажды много лет назад ко мне приехал друг из Германии, в молодости мы оба там служили, и мы с ним отправились на прогулку в горы. Лилу проходила мимо и, видимо, услышала наш разговор, потому что поздоровалась по-германски и без всякого акцента, вот что я вам скажу.

– Наверное, мне показалось, – пожал я плечами. – Просто Лилу появилась так неожиданно…

– Вам не показалось, молодой человек, эта девица очень подозрительна, – продолжил старик. – Я живу здесь много лет, почти всю жизнь, и знаю, когда она впервые объявилась в наших краях, но я ни разу не заметил каких-нибудь изменений в её внешности, словно она не стареет, а ещё она никогда не улыбается. Всегда такая серьёзная, хотя по виду ей не дашь больше двадцати.

И старик ушёл, оставив нас озадаченными.

– Кто это был?

– Полковник Мацони, один из наших старожилов. Он поселился здесь после войны. Он увлекается всем мистическим и таинственным. Он несколько раз следил за Лилу, но так и не выяснил, где она живёт.

– А что, никто не знает?

Загадочная Лилу всё сильнее интересовала меня, и я уже точно решил, в каком именно жанре начну творить.

– Все знают, что она живёт высоко в горах, и только.

В лавку вошли несколько женщин, и я распрощался с продавцом.

Я предпочитал печатную машинку компьютеру и взял одну небольшую с собой в путешествие, чтобы сразу иметь возможность работать в машинописном варианте. Я даже успел распаковать её прежде других вещей и прежде, чем отправиться на эту прогулку. Поэтому, вернувшись, я сразу вставил чистый лист и написал заглавие «Мистик», но дальше дело не пошло. Я не знал, как начать о таинственной красивой леди, про которую почти никто ничего не знает, и вскоре оторвался от размышлений и вернулся к реальности. Я должен встретиться с Лилу ещё раз, только тогда я смогу начать текст.

На следующее утро я проснулся слегка возбуждённым от осознания новой встречи с молодой красавицей, а ещё я был просто очень рад тому, что нахожусь в Италии. Здесь было так хорошо и ничто не напоминало о суете моей прежней жизни. Это был не просто мой первый самостоятельный отпуск, но и настоящий рай. Я стал воображать, что скажу синьорине, чтобы произвести хорошее впечатление и удержать её при себе. Я радостно поприветствовал хозяйку, у которой снимал комнату, а потом горячо поблагодарил её за незатейливый завтрак, что она мне предложила. Затем весь в предвкушении от предстоящей встречи отправился на прогулку.

Я забрёл дальше, чем вчера, но так и не встретил Лилу. На следующий день неудача снова преследовала меня, а вся деревня узнала благодаря моей болтливой хозяйке, что я начинающий писатель, остановившийся здесь в поисках вдохновения, которое я надеюсь отыскать высоко в горах. Местные благосклонно отнеслись к моему, по их мнению, чудачеству, и уже тем же вечером я сыграл три шахматные партии в клубе и дважды обыграл стариков в нарды.

На четвёртый день моего здесь пребывания я наконец-то повстречался с Лилу. Я уже отчаялся, но забрёл в горы дальше обыкновенного и увидел её. Думал, что она мне просто привиделась в очередной раз. Она спускалась с извилистой тропинки мне навстречу, а на её локте висела большая корзинка, прикрытая льняным полотном.

– Сегодня вы забрались чересчур высоко, – сказал она вместо приветствия по-английски, и я снова уловил её еле заметное американское произношение. – Вам повезло, потому что я как раз иду в деревню. Вы не заблудитесь, если пойдёте со мной.

– Вы видели меня вчера?

– Да, и позавчера тоже. Я не решалась нарушить вашего уединения, но видела, что вы бродили поблизости.

Я посмотрел на неё, и наши взгляды пересеклись. Я наконец-то различил цвет её глаз – нежно-голубой, как небо у горизонта. Её лицо было таким молодым и таким прекрасным, ни единого изъяна, ни единой неправильной черты – таких людей в жизни встречаешь крайне редко, но, когда они попадаются, то запоминаются на всю жизнь.

– Я не против компании на прогулках, так что в следующий раз, если заметите меня, можете присоединиться.

Лилу не ответила, и я снова заговорил, но успел отметить про себя, что как бы быстро она ни шла по извилистой тропинке, она нисколько не запыхалась, в то время как я уже подустал и подумывал об отдыхе.

– В деревне мне сказали, что вы продаёте овощи и фрукты, которые сами выращиваете. У вас есть сад?

– Только небольшой огород. Это своего рода хобби: я с детства мечтала что-нибудь выращивать, но только здесь у меня появилась реальная возможность. Уход за огородом помогает мне…

Но она не закончила фразу, словно опасалась остаться непонятой, а я не решился торопить события и расспрашивать её. Мы были ещё очень мало знакомы, и с моей стороны всякие расспросы могли показаться невежливыми. Я также не стал спрашивать её о парике, хотя мне показалось, что её длинная коса как раз таки натуральнее некуда.

Я наконец-то заметил знакомые ориентиры и подивился тому, как далеко забрёл на этот раз. Если бы не встреча с синьориной, я бы точно заблудился.

– Вы ещё не нашли своего вдохновения? – вдруг спросила моя спутница.

– Не совсем. Я не хочу торопить события и спешить, я даже начал думать, что месяца тут мне будет мало. Для меня ваша деревушка как райское местечко.

– Вам будет больше пользы, если вы отыщете своё вдохновение поскорее.

В её словах был скрытый подтекст, но я не мог понять его причины. Мне показалось, она хочет, что бы я поскорее уехал отсюда, но я промолчал, чтобы не портить с ней отношений. Так мы и шли молча. Во многих местах я пропускал её вперёд и всякий раз любовался тонким изгибистым станом и длинной косой цвета пшеницы. Эта женщина была самой красивой, которую я когда-либо встречал, и я понял, что быстро влюбляюсь в неё.

В старшей школе и университете я уже встречался с девушками, но ни к кому из них не испытывал такого большого чувства, как к Лилу. Она притягивала меня как магнит, и мне хотелось, что бы и в её душе зародилось ответное чувство, хотя бы симпатия, однако лицо её оставалось бесстрастным. Я вспомнил слова полковника Мацони о том, что она никогда не улыбается, и мне пришло на ум сравнение её с божественно прекрасной статуей, сердце которой – холодный мрамор. Если бы только мне удалось оживить эту Галатею!

Мы дошли до деревни, и Лилу направилась к овощной лавке, а я поплёлся следом как верная собачонка, ловя каждый её жест, каждое движение. Она заметила, что я всё ещё сопровождаю её, и сказала:

– Думаю, без моей помощи вы способны найти дом, в котором остановились. Простите, я не знаю вашего имени, синьор, но в спутниках больше не нуждаюсь.

После таких слов я, конечно, не стал следовать за ней в лавку, но и домой возвращаться не хотел. Я уселся на скамью на кольцевой автобусной остановке и стал корить себя за то, что меня угораздило влюбиться в гордячку и высокомерную особу. Я был уверен, что она посчитала меня недостойным своего общества и что ей пришлось терпеть меня всё то время, пока она сопровождала меня, ибо, наверное, считала своим долгом привести обратно заблудившегося туриста.

Солнце сильно припекало, а я был без головного убора и очков и уже начал подумывать о том, чтобы всё-таки пойти домой и перекусить, но в это время Лилу вышла из лавки, и я не смог отказать себе в том, чтобы последовать за ней. Она точно почувствовала, что её преследуют, и оглянулась.

– Могу я вас проводить? – эти слова вырвались у меня прежде, чем я был способен их обдумать.

– Это ни к чему. Я люблю одиночество, общество людей меня утомляет.

Это была вежливая форма отказа, но я продолжал настаивать и постарался идти с ней в ногу.

– Лилу, зачем вы гоните меня? Никому ещё не помешала дружеская рука.

– Вы не спросили, нужна ли мне эта дружба.

– Я вас, – это слово я выделил, – прошу стать мне другом. Вы мне очень нравитесь.

Она тяжко вздохнула и сердито посмотрела на меня.

– Только не говорите, что вы в меня влюбились. Уверяю, вы не первый, кто испытывает ко мне чувство, и заверяю, что всем я отказываю. Можете думать обо мне, что угодно, но у меня нет никакого желания сближаться с кем бы то ни было.

После таких слов у меня не осталось желания преследовать её, и она удалилась так быстро, что в любом случае её никому не удалось бы догнать.

– У этой женщины ледяное сердце, – сказал кто-то за моей спиной.

Это был полковник Мацони.

– Простите, но я случайно услышал её последние слова, – пояснил он. – Думаю, вы теперь уедете от нас?

– С чего вы взяли? – вскричал я, начиная злиться. – Я уеду отсюда только через месяц и ни днём ранее.

Я заспешил прочь, не замечая, куда иду. С каждым шагом я всё сильнее злился на деревенских жителей, которые все как один мечтали, чтобы я уехал отсюда, потому что не любили чужаков. Я злился на Лилу за грубый отказ. И ещё я злился на себя за эти дурацкие слова, сорвавшиеся с языка, сказанные не к месту и не вовремя.

Я поел без видимого аппетита, а свою писанину разорвал в клочки, и весь день провёл не находя себе места. Не так хотел я провести этот месяц. И ещё я всё время возвращался мыслями к Лилу, то мечтая, что она станет моей, то вспоминая её последние слова, то злясь на себя и стыдясь своей слабости.

На следующий день я снова отправился на прогулку, но прежде купил булочек с изюмом. В этот раз я направился в другую сторону, не желая снова встречаться со строптивой девицей. Ещё не распалившееся чувство может угаснуть, если я забуду её образ.

Очень скоро я уже отдыхал в тени и ел булочки, пока не услышал тихий и нежный голосок за своей спиной.

– Не хотите ли снова отведать салата?

Я оглянулся и увидел Лилу, протягивающую мне зелень.

– Простите за вчерашнее. Я сама не понимала, что говорю. Думаю, вы были правы, и одна дружественная рука мне не помешает.

Конечно, после таких слов все мои обиды были забыты.

– Хотите булочку? – предложил я, и мы обменялись. Она стала есть моё угощение, а я – её листья.

– Могу я узнать, почему вы изменили своё мнение?

– Просто я слишком долго прожила в одиночестве. Не буду скрывать, вы мне сразу понравились, но я по природе своей подозрительна к незнакомцам. Вдруг вы приехали сюда с дурными намерениями? Однако ваше поведение за все эти дни и вчера тоже доказало обратное, я ещё раз всё взвесила и решила, что большой беды не будет, если мы станем товарищами.

Она рассуждала чересчур зрело для столь юной особы, и я подумал, что она может быть старше, чем кажется. Мне также было приятно услышать, что я ей нравлюсь. В будущем я мог бы надеяться на нечто большее, но она как будто прочитала мои мысли.

– Я только попрошу вас никогда не напоминать мне о вашей влюблённости и не доказывать её на деле. Помните, мы только товарищи. Если вы не способны сдерживать своё чувство, я уйду немедленно и сделаю так, чтобы вы никогда меня больше не видели.

– Нет-нет, Лилу. Будем товарищами, я согласен.

И этот день стал для меня воистину чудесным. Мы гуляли среди гор, и по её просьбе я рассказывал ей о своей родине и о городе, где я вырос.

– Вы американка? – спросил я, чтобы разговорить её, когда закончил истории о себе.

– Я родилась в Штатах, но американкой себя не считаю. Можно сказать, моя настоящая родина в Германии.

– Почему вы так говорите?

– По личным причинам. Простите, но мне уже пора домой, да и вы, должно быть, устали.

– Мы встретимся завтра?

– Возможно. Я найду вас сама, где бы вы ни гуляли.

И она удалилась.

Остаток дня я провёл в деревенском клубе, обыгрывая стариков в нарды и в шахматы, и был весел и разговорчив как никогда.

На следующий день Лилу присоединилась ко мне, когда я только-только оставил деревушку позади. Она попросила меня рассказать об учёбе в университете, и я не посмел ей отказать. Я заметил, что, когда я рассказывал забавные случаи из студенческой жизни, она лишь вежливо улыбалась без размыкания губ и только. Любой другой бы на её месте уже хохотал во всё горло, но не Лилу. Она не смеялась. Никогда.

– А вы где учились? – спросил я, когда мне уже было нечего говорить.

– Не в университете. Мне, к великому сожалению, не довелось там учиться. И простите, но сейчас мне снова пора.

Такое её поспешное бегство продолжалось всякий раз, как только разговор касался её. Она никогда ничего не говорила о себе, но всегда расспрашивала меня и слушала с видимым удовольствием. По крайней мере, мне так казалось. Для меня она по-прежнему оставалась загадкой, а её внезапные прощания и уходы напоминали бегство Золушки с бала. В конце концов, я прекратил всяческие попытки расспрашивать её и просто наслаждался её присутствием. Я решил, что, если она сочтёт нужным, то сама расскажет мне о себе.

В деревне все уже прознали про мою дружбу и прогулки с Лилу и только дивились, как мне это удалось, а полковник Мацони каждый день при встрече интересовался, заметил ли я что-либо необычное в её поведении, но я всегда защищал синьорину от его нападок.

Когда я рассказал Лилу о своей жизни всё, что только можно, мы заговорили на нейтральные темы. Она, например, стала учить меня распознавать птиц по их голосам и называла каждый цветок или дерево, мимо которых мы проходили, но названия которых я не знал.

– Я удивлён, что ты так много знаешь, Лилу. Я раньше никогда не проявлял интереса к месту, в котором живу, но сейчас, благодаря твоим наставлениям, мне хочется узнавать новое обо всём, что вижу вокруг. Когда отпуск закончится и я вернусь домой, я первым делом поищу информацию о флоре и фауне Италии.

– Я рада, Джонатан, что хоть кому-то этот мир может быть интересен. Жизнь становится более значимой, когда люди перестают суетиться и находят время для размышлений.

С некоторых пор она стала называть меня просто по имени и позволила прогуливаться с ней за ручку, чему я был несказанно рад. Всякий раз, когда я касался её, моё сердце начинало биться чаще.

– Какими же ещё скрытыми талантами ты обладаешь? – спросил я, слишком поздно осознав, что следовало бы прикусить язык.

К моему удивлению Лилу ответила.

– Я хорошо разбираюсь в хирургии.

Этот ответ ещё сильнее удивил меня.

– Ты обучалась медицине на каких-нибудь курсах?

Это была единственная возможность для того, кто не учился в университете, но её ответ снова оказался иным, нежели я предполагал.

– Нет, обучение врачебному искусству произошло помимо моей воли.

– Это очень интересно. Надеюсь, что когда-нибудь ты захочешь рассказать мне об этом.

– Не сегодня, Джонатан.

– Неужели я за всё это время не доказал тебе своих благих намерений, что ты всё ещё сомневаешься, можно ли мне доверять? Я ведь не дурной человек, Лилу.

– Я тебе доверяю, но мой рассказ может шокировать тебя. Пожалуйста, не заставляй меня.

Я понял, что нечаянно причинил ей боль, напоминая о чём-то неприятном, о каких-то неудачах в прошлом, и спросил о другом, что меня уже давно интересовало:

– Как ты узнала, что я англичанин? Я со всеми здесь говорю по-итальянски, совершенствуя разговорную речь.

– Ты не похож на итальянца, а ещё я видела бирку на твоём чемодане и так узнала, что ты прилетел из Лондона.

Странно, я впервые повстречал Лилу в горах, когда она протянула мне салат. По моему лицу она прочитала, что мне ещё не всё ясно, и продолжила:

– Я всегда наблюдаю за теми, кто приезжает в деревню. Когда приезжает автобус, я всегда смотрю, нет ли среди пассажиров тех, кто мне незнаком.

– Но зачем тебе это? Ты опасаешься кого-то или скрываешься и боишься, что тебя найдут?

– Я никого не боюсь, Джонатан. Скажем так: если кто-то за мной приедет, я должна первая узнать об этом.

На том наш разговор завершился, и Лилу снова попрощалась. Её жизнь представляла для меня одну большую загадку, и оттого я привязывался к ней всё сильнее.

Но скоро мне довелось побывать в её доме.

В тот день пошёл наисильнейший дождь, резко похолодало, задул крепкий ветер, и уже спустя пять минут я промок до нитки.

– Сейчас до моего дома ближе, чем до деревни. Не хочешь переждать непогоду там? – спросила Лилу, перекрикивая раскаты грома.

Я с радостью согласился. Это был шанс больше узнать о ней.

Я взбирался всё выше и выше в горы, следуя за неутомимой красавицей. Для меня это было нелёгким делом, потому что никакой тропинки не существовало, земля размокла, и под ногами осыпались мелкие камни. Я едва поспевал за Лилу и очень устал. Когда мы взобрались на крутой утёс и оказались на относительно ровном месте, поросшем травами, которые обычно называют альпийской лужайкой, я наконец-то увидел дом загадочной синьорины.

Это был небольшой одноэтажный кирпичный коттедж, на крыше которого я заметил ветряк, солнечную батарею и печную трубу. Только таким способом в этой глуши можно было получать тепло и электроэнергию. Когда мы обошли дом, я увидел огород со знаменитой зеленью, множество плодовых деревьев и небольшой виноградник впридачу.

На входной двери не было замка, что меня больше всего поразило. Хозяйка распахнула её и пригласила меня внутрь.

– Располагайся, пожалуйста. Сейчас я разожгу огонь, и ты согреешься и обсохнешь. К сожалению, у меня нет подходящей одежды, в которую ты мог бы переодеться.

И Лилу засуетилась, захозяйничала в доме, а я уселся на предложенный мне простой деревянный стул. Я огляделся, но не увидел в этом доме ни одной роскошной вещи; всё было здесь самым простым и крепким, надёжным и необходимым, как и в доме любого другого деревенского жителя.

– С тобой живёт кто-нибудь?

– Нет, я одна.

– Но как ты управляешься с хозяйством? Есть вещи, которые тебе могут быть не под силу.

– Уверяю, я прекрасно со всем справляюсь.

И как бы в подтверждение своих слов она очень живо развела огонь в камине, и я стал ощущать на себе его целебное тепло и протянул руки. Неожиданно Лилу вложила мне в них чашку, полную густого напитка.

– Этот отвар на моих травах. Он поможет тебе не заболеть.

Я отпил и прочувствовал этот неповторимый вкус.

– Очень вкусно, благодарю.

Лилу села рядом. Она уже успела переодеться в платье кроя прошлых лет, напоминающее бабушкино, но в её руках не было чашки. Она только наблюдала, как пью я.

– А почему ты не пьёшь? – спросил я, закончив пить.

– Я закалена и не боюсь заболеть. Возможно, я выпью вечером, когда мне захочется, – она забрала чашку из моих рук и ушла в маленькую кухоньку.

Я услышал, как она моет её. Я снова огляделся по сторонам и понял, что всё вокруг так и сияет. Похоже, Лилу очень чистоплотная хозяйка. Все вещи были разложены по своим местам в абсолютном порядке. Нигде ни пылинки. Чистота и на полу.

– Это платье очень тебе идёт, – сделал я комплимент. – Моя бабушка носила почти такое же.

– Оно действительно тех лет, – согласилась она, расправляя юбку. – Досталось по наследству.

Мы замолчали, и воцарилась пауза. Я боялся расспрашивать Лилу, а она задумалась и не обращала на меня внимания. Когда я уже хотел подать голос, она вдруг соскочила с места и подошла к окну.

– Дождь кончился. Не хочешь посмотреть огород?

И мы пошли смотреть огород. Хозяйка с гордостью демонстрировала мне свой урожай и рассказывала об овощах, фруктах и ягодах, объясняя, какими способами она улучшает их вкус.

– Для меня качество моих плодов превыше всего. Сейчас люди стараются использовать современные технологии и экономят на расходах, а мне это ни к чему. Я по-прежнему пользуюсь советами наших бабушек, поэтому мои плоды так ценят там, внизу.

Небо вдруг отчистилось от облаков, и появилась двойная, нет, даже тройная радуга. Каждая последующая была меньше и бледнее предыдущей.

– Мама говорила, кто увидит двойную радугу, будет жить долго. Сейчас я вижу три, и, наверное, мне придётся жить вечно, – Лилу тяжко вздохнула, как, бывает, вздыхают старики под гнётом прожитых лет. – Жаль, что моя мама давно умерла.

Моя красавица сменила тему, чтобы не предаваться грусти, а я подумал, что её прошлое было очень трагичным. Если потерять всех близких, жизнь может показаться очень долгой, даже если тебе всего двадцать лет.

– Пойдём, я тебе кое-что покажу.

Она отвела меня в небольшую крытую ротонду к телескопу.

– Взгляни, – девушка настроила окуляр и уступила мне место.

Я посмотрел в телескоп и увидел деревню. Приближение было хорошим, и я различал не только дома, но и людей. Сразу становилось ясно, кто каким делом занят, и, конечно, любой незнакомец сразу был на виду, особенно если отслеживать время прибытия автобусов.

– Я смотрю в телескоп несколько раз в день, чтобы в случае опасности узнать о ней сразу.

– Мне как-то не верится, что до деревни отсюда так близко. Я думал до твоего дома надо шагать больше часа.

– Это потому, что мы шли не напрямик, а более извилистым путём. Так и было задумано, когда я подбирала место для домика, чтобы посторонний не мог легко и быстро добраться сюда, как могу сделать это я, хорошо изучив все окрестности. Мне важно наблюдать за любыми передвижениями людей внизу.

Я удивился. Зачем столько предосторожностей, какие враги могут быть у этой красавицы – вот, что занимало мои мысли, но, наученный опытом, я даже не пытался расспрашивать. Боялся, что допуск в этот дом больше не будет для меня открыт.

– Если бы у меня был такой телескоп, я бы смотрел на звёзды и на галактики. Однажды я видел по телевизору в передаче про космос одно такое непередаваемое зрелище. Но смотреть через свой собственный телескоп, конечно, дело другое.

Я посмотрел на Лилу, а она посмотрела на меня. Мои чувства разом усилились, и я вот-вот был готов пасть к её ногам и начать умолять о милости – позволить остаться здесь навсегда и помогать ей в этом доме. Как всегда в такие моменты она будто прочла мои мысли, потому что сказала:

– Тебе пора уходить, Джонатан. Я провожу тебя, но только до половины пути, чтобы ты не заблудился. У меня сегодня ещё много дел, я и так провела с тобой больше времени, чем могла себе позволить.

Я расстроился, но не мог противиться воле хозяйки. За столь краткий срок я сделался рабом её желаний. Раньше я никогда бы не подумал, что такое возможно, что я забуду себя и мне захочется постоянно делать что-то для другого, но теперь понял, что, только влюбившись, человек готов приносить себя в жертву.

Я начал строить планы, как совсем скоро сделаю Лилу предложение и она станет моей женой, и мы навсегда останемся в Италии, лучше всего в Неаполе, и заживём счастливо. Я считал себя обязанным увезти эту синьорину отсюда, дабы ничто не напоминало ей о плохом и никто не мог причинить ей вреда.

Я предавался мечтам, что именно лучше всего сказать ей, всю обратную дорогу. Шли же мы в молчании, пока нежный её голосок не вернул меня к реальности.

– Надеюсь, я могу рассчитывать на твоё молчание. Всё, что ты увидел сегодня, должно оставаться в тайне. Никто в деревне не должен знать, где я живу. Не подведи меня, Джонатан.

– Конечно, Лилу, я никому не собираюсь рассказывать.

Она заспешила прочь, как всегда без прощания, когда я окликнул её:

– Лилу, я хочу, чтобы ты стала моей женой.

– Не глупи, Джонатан. Как можно предлагать такое, когда ты ничего обо мне не знаешь.

Она решила, что я шучу, но я говорил серьёзно. В тот момент я был настроен решительно, для меня этот разговор имел чрезвычайно большое значение.

– Я серьёзно, Лилу. Я понимаю, что момент не совсем подходящий, но я прошу тебя стать моей женой. Я хочу разделить с тобой все заботы, хочу оберегать тебя и не расставаться с тобой ни на день. Я люблю тебя так, как не любил никого раньше.

Я прижал обе руки к сердцу, дабы продемонстрировать ей всю силу своих чувств, но она покачала головой и ответила следующее:

– Я предчувствовала, что это случится, но не думала, что так скоро. Зря я сблизилась с тобой. Я ещё в самом начале поставила условие, что мы можем быть только товарищами. Ты нарушил слово, и теперь мне остаётся только сказать: прощай, мы больше не увидимся.

И она заспешила прочь, а я побежал за ней, стремясь догнать.

– Постой, Лилу, подожди! Дай мне сказать хотя бы слово. Лилу! – кричал я, но всё безрезультатно.

Женщина, не пожелавшая стать моей женой, мчалась быстро, как дикая молодая козочка. У меня не было шанса догнать её, но и вернуться в её дом я не мог, потому что боялся заблудиться в наступающих сумерках. Пришлось возвращаться в деревню.

Я никак не мог понять, почему её поведение так отличается от поведения других девушек. Она никогда не пыталась флиртовать со мной, а скорее относилась снисходительно, как к младшему брату. О чём бы я ни говорил, выражение её глаз всегда оставалось нейтральным, только дальнейшими словами она подтверждала своё любопытство или удивление. Её тайная жизнь, её отшельничество манили меня, а красота ошеломляла. И сейчас мне было мучительно думать, что я могу потерять её и больше не видеться ни дня с этой загадочной синьориной. Я был точно околдован.

И представить нельзя, что творилось в моей душе, когда на следующий день Лилу не явилась. Я бродил в горах, пытаясь отыскать её дом, но не мог найти тех ориентиров, которые запоминал накануне по пути. Я утешал себя тем, вернее, убедил себя в том, что Лилу могла заболеть и не выйти из дома. Я не желал думать, что она сдержала своё обещание больше не показываться мне на глаза. В отчаянии во второй половине дня я даже вышел на площадь и стал подавать знаки, ведь, возможно, что как раз в этот самый момент она наблюдала в телескоп и могла видеть мои страдания.

– Такое ощущение, что вы подавали кому-то условные сигналы, – сказал продавец мясной лавки, когда я зашёл туда за булочками с изюмом.

– Так и есть, и надеюсь, что меня заметят.

– Уж не Лилу ли должна заметить?

– Возможно, – уклончиво отозвался я и поспешил уйти.

Мне не хотелось разговаривать с местными. Я хотел побыть в одиночестве, поэтому постарался добраться до своей комнаты незаметно, и мне это удалось. Печатная машинка так и пылилась в углу, я уже давно оставил всяческие попытки сочинить что-нибудь путное и перестал думать, что когда-нибудь вообще стану писателем. Теперь я мечтал лишь о семейной жизни с прекрасной красавицей среди какой-нибудь живописной местности.

Я не находил себе места весь вечер, а назавтра повторилось всё то же само. Лилу не появилась, а я бродил по горам в надежде, что она заметит меня и сжалится. Часы ожидания слились для меня в бесконечность. Её отсутствие продолжалось несколько дней, сколь точно я не мог назвать, потому что погрузился в меланхолию и перестал замечать что-либо. Я грезил наяву, мечтал и постоянно вспоминал о былых встречах, перебирая в памяти лучшие моменты.

Как-то я снова отправился в горы, где-то лазил, бродил и неожиданно наткнулся на Лилу. Она стояла как дикая серна на моём пути, а я опешил и замер, не веря глазам своим, а потом протянул руку, дабы убедиться, что она настоящая, а не просто очередное видение из моей головы.

– Прости, Джонатан, за то, что не приходила раньше. Я понимаю, как тяжело тебе было в эти дни, но поверь, я мучилась не меньше.

– Лилу, милая моя, я так рад тебя видеть! – я крепко обнял её. – Я думал, ты уехала, бросила меня. Я думал, что никогда не увижу тебя снова.

– У меня не было мыслей о переезде. Я размышляла над твоими словами, точнее, над твоим предложением, – она мягко отстранилась.

– И что решила? – я взглянул на неё, пытаясь прочесть по глазам.

– Решение очень трудно мне далось, поверь. Я не хочу, чтобы ты превратно думал обо мне, ты ведь ничего обо мне не знаешь. Я хочу рассказать о своей жизни, рассказать всё без утайки, и только потом я могу ответить согласием на твоё предложение, если оно останется в силе.

– Я с радостью выслушаю тебя, но заверяю, мои чувства к тебе вечны и неизменны. Я люблю тебя больше собственной жизни.

– Не надо, Джонатан, не говори таких слов, пока не выслушаешь до конца обо всём.

– Тогда рассказывай, – потребовал я и взял её за руку. Обе мои мечты вот-вот должны сбыться.

Лилу не отняла руки и лишь переплела свои пальцы с моими. Моя душа возликовала – в кои-то веки моя красавица вела себя как положено.

– Давай пойдём ко мне домой. Я не хочу, чтобы нас услышали, вдруг кто-то гуляет поблизости.

– Я ждал достаточно, несколько минут ничего не изменят. Рядом с тобой просто шагать мне тоже приятно.

– Ты не первый, кто мне это говорит, – с лёгкой ноткой грусти отозвалась она.

Скоро мы подошли к её дому с ветряком и солнечной батареей на крыше. Мне оставалось только гадать, как я не нашёл его раньше, потому что дорогу было достаточно легко запомнить тому, кто уже побывал здесь.

Мы расположились в ротонде. День был жарким, и тень от крыши доставляла немного прохлады.

– Не хочешь чая? Фруктов? – предложила Лилу, но я отказался, желая лишь пищи для ума. – Тогда я начну.

Она немного помолчала, как бы набираясь решимости, а потом просто сказала:

– Я родилась в 1920 году.

– Но тогда тебе сейчас должно быть восемьдесят лет.

Я, конечно, не поверил ей.

А кто бы поверил на моём месте молодой девице, которая говорит, что по возрасту годится вам в бабушки?

– Да, это так. Я говорю правду. Но, пожалуйста, не перебивай меня. Если я не расскажу сейчас, то уже никогда не осмелюсь на это.

– Хорошо.

– И ещё, поклянись никогда никому не рассказывать о том, что сейчас услышишь. Никто не должен знать о том, что я сейчас расскажу. Это очень важно для меня.

– Клянусь своей честью, жизнью и любовью к тебе, что буду молчать, и всё сказанное здесь останется в тайне.

Я прижал обе руки своей любимой к сердцу и поцеловал их, после чего Лилу начала свой рассказ.

Часть вторая

Я родилась в 1920 году и была пятой дочерью в семье. Береника, Морелла, Лигейя, Элеонора – так звали моих сестёр, а моё имя было Аннабель Ли. Такие имена дал нам отец, потому что он был страстным поклонником Эдгара Алана По и даже написал несколько статей и монографий о нём.

Наша мать была настоящей красавицей, и она была настолько влюблена в собственного мужа, что поддерживала любые его решения и никогда ему не перечила. Все мы во многом унаследовали эту покладистость её характера и красоту и мягкость линий её лица. Пятеро детей почти что отняли у неё здоровье, поэтому родители частенько уезжали в путешествия, а мы оставались под присмотром частных воспитательниц. Отец был ярым защитником всего американского, а потому родители никогда не бывали в других странах, но изъездили все штаты.

Я выросла в эпоху джаза. Ревущие двадцатые, так их называли. В детстве я ни в чём не знала нужды и жила беззаботно, как и большинство американцев в то время. Деньги и шампанское лились рекой.

С ранних лет каждая из моих сестёр должна была знать в подробном пересказе произведение По, связанное со своим именем, и уметь анализировать его. Мне повезло больше остальных – моё стихотворение оказалось самым коротким и простым для запоминания.

Иногда некоторыми вечерами мы собирались всей семьей, и кто-нибудь из нас читал вслух остальным книги самой разной тематики. Такое чтение всегда доставляло удовольствие, и мы, дети, с нетерпением ждали этих семейных вечеров, тем более что они выдавались не каждый день. Много знаний мы получали из этих книг, потому что отец не был приверженцем достойного женского образования. Он считал, что его дочерям надо всего лишь удачно выйти замуж, поэтому все мы получили только домашнее образование. Ни одна из нас не знала иностранного языка.

Все мы были очень красивы, поэтому с ранних лет мои сёстры уже интересовались мальчиками, а мальчики влюблялись в моих сестёр. Я же во всём повторяла за старшими и очень любила играть в «любовь». Когда мои сёстры расцвели и стали очень хорошенькими, женихи не заставили себя долго ждать, и в скором времени все они вышли замуж, кроме Береники. Только один моряк сделал ей предложение, но в то время отец не одобрял браки с мужчинами, у которых нет состояния, поэтому старшая сестра так и осталась старой девой. И она оставалась одинокой, когда я покинула семью.

Наступил 1939 год. В Штатах в это время никто ещё не слышал о войне и не думал об опасностях недалёкого будущего, но беспечная жизнь уже осталась позади.

Однажды я гуляла с Береникой в общественном парке. Обе мы были одеты безупречно, дабы на нас обращали внимание.

– Смотри, Анли, как этот мужчина глядит на нас, – вдруг сказала мне сестра.

Отец был сторонником того, чтобы нас всегда называли полным именем, но меж собой, когда он не слышал, мы звали друг друга уменьшительно. Ника, Лия, Элла и Нора были мы меж собой, а меня прозвали Анли, потому что у меня у единственной в семье было двойное первое имя.

Я посмотрела в ту сторону, куда указывала сестра. На лавочке близ дуба сидел хорошо одетый господин неопределённого возраста, но, несомненно, ещё молодой, небрежно опирающийся на изящную трость. Незнакомец неотрывно смотрел на нас, но чувство подсказывало мне, что мной он интересуется больше, чем сестрой. В ту пору ей было уже двадцать восемь лет.

Я слегка улыбнулась той самой загадочной улыбкой, которая так славно удалась Винчи на портрете Моны Лизы, потупила глазки, а потом снова взглянула на незнакомца. Он был очень красив, но помимо красоты что-то ещё меня в нём привлекало. Он мог быть приезжим, каким-нибудь богачом англичанином, потому что прежде я никогда не встречала таких красивых американцев. Мне казалось, что я вижу в нём британский лоск и импозантность, но на самом деле такие качества были мною ему приписаны. Я едва ли имела представление в ту пору, как на самом деле выглядят европейцы.

Решив потянуть время, я неспешно поправила шляпку (в то время женщины ещё носили головные уборы), а потом снова посмотрела в сторону лавочки, но незнакомец уже читал газету и не обращал на нас никакого внимания. Я тут же потеряла к нему всякий интерес и забыла о нём до того самого дня, когда мы с Никой опять оказались в парке.

В этот раз незнакомец шёл нам навстречу, и мы прошли мимо него. Я якобы была увлечена разговором с сестрой, но, когда мы поравнялись, я смело посмотрела в его глаза, и он слегка мне кивнул. Потом мы свернули на боковую дорожку, и через какое-то время незнакомец снова попался нам уже сидящим на лавочке.

– Анли, похоже, ты понравилась этому господину. Как думаешь, он осмелится подойти к тебе? – шепнула мне Ника.

– Давай лучше подразним его. Усядемся на эту вот скамейку и будем делать вид, что нам очень весело, и при этом будем посматривать на него, – предложила я и первая села.

Ника присоединилась и стала рассказывать мне один презабавный случай, от воспоминаний которого мы всегда хохотали, поэтому нам действительно стало очень весело. Я придала себе беззаботный вид, но в то же время краем глаза следила за незнакомцем, который посматривал на нас с противоположной скамеечки. При нём же была его неизменная тросточка.

– Этот мистер Смит очень даже ничего. По костюму видно, что богат. Представь, если он ещё и щедр. Любая захочет стать его женой.

– На мой вкус он очень красив, – не утаила я от сестры своих чувств.

– Хочешь, я оставлю тебя? Отойду в сторонку, а ты не теряй даром времени. Если ничего не выйдет, ступай к карусели. Буду ждать тебя там.

Я благодарно пожала Нике руку, и она ушла прочь. Она была очень великодушна, в своём возрасте уступив мне мужчину. Я жалела, что её красота пропадает даром и скоро увянет, но для себя тоже хотела счастья.

В следующий раз я увидела сестру только через долгие годы.

Как только она исчезла из моего поля зрения, красивый господин встал и пересел на мою скамью. Я сделала вид, что страстно поглощена изучением клумбы.

– Сегодня такой хороший день, – сказал он приятным грудным голосом с акцентом, что делало его ещё более привлекательным в моих глазах.

– Точно, – кратко отозвалась я.

– Если бы вам вдруг предложили отправиться на другой континент, что бы вы ответили?

Такого вопроса я не ожидала, но ответ нашёлся мгновенно.

– Я уехала бы не раздумывая, если такое решение приняла бы моя семья или же если бы на другом континенте была родина моего мужа.

Я посмотрела на мужчину, и наши взгляды пересеклись. Какое-то неизвестное чувство вдруг охватило меня, и дрожь пробежалась по телу. Этого не объяснить словами, словно я нашла что-то, что давно потеряла, но забыла об этом – такое бывает, когда встречаешь родственную душу.

– Как вас зовут?

– Аннабель Ли.

– Альберт, просто Ал. Приятно познакомиться!

– Мне тоже, – я слегка улыбнулась, потупила глазки и снова стала разглядывать клумбу.

Вдруг что-то кольнуло меня в плечо, я вздрогнула и потеряла сознание. Когда я пришла в себя, то не могла пошевелиться совершенно, даже глаза открыть не могла, всё моё тело парализовало, и только слух мой меня не подводил, и через какое-то время я сообразила, что еду в автомобиле. Мне стало страшно, я хотела кричать, но не могла. Сильнейшим образом застучало сердце, и я вновь потеряла сознание.

Когда я очнулась, то долго не могла понять, где нахожусь. Лёгкое потряхивание и равномерный вибрирующий гул позволили мне предположить, что я плыву на корабле. Впоследствии я узнала, что действительно находилась на борту одного из трансатлантических лайнеров.

Я довольно часто теряла сознание или же спала. Я сама не понимала своё состояние оцепенения и не могла дать ему названия, а минут бодрствования было немного, однако я не чувствовала ни усталости, ни боли, ни каких-либо других неприятных ощущений. Я не хотела есть и не испытывала никаких других потребностей. Хорошо знакомая с творчеством По, я могла бы сравнить своё состояние с глубокой летаргией. Я совершенно не представляла, сколько времени прошло с момента моего оцепенения.

Находясь в сознании, я могла думать лишь о своей семье. Я сильно переживала, потому что знала – родные очень тяжело перенесут моё исчезновение, особенно мама. Дальнейшая участь тревожила меня не меньше. Я чувствовала, что мой новый знакомый где-то рядом, и боялась его. Иногда мне хотелось забыться сном, чем влачить такое состояние вне окружающей действительности, запертой в собственном теле как в тюрьме; иногда я считала, что это просто дурной затянувшийся сон и вот-вот я проснусь.

Через мгновения или сотни лет обстановка сменилась: сперва меня везли на поезде, а потом на автомобиле.

В очередной раз я пробудилась, заслышав скрежет открывающихся ворот. Кто-то говорил на неизвестном мне языке, лаяло несколько собак. Я поняла, что развязка близка и испугалась. Заговорил высокий визгливый голос, потом снова мужской, а затем чьи-то руки переложили меня на что-то жёсткое и неустойчивое и куда-то повезли. Прежний мужской голос с кем-то заговорил, но речь его собеседника звучала как-то механически, как бывало в первых звуковых фильмах и первых записях на восковых валиках фонографа.

В моё плечо кольнули чем-то тонким и по всему телу распространилось жжение, все чувства и ощущения стали приходить в норму, и я открыла глаза. Я лежала на больничной койке на колёсиках в небольшой комнате, очень просто обставленной – кровать, стол, стул и средних размеров шкаф. Небольшое окно было расположено очень высоко и забрано решётками. Освещал всё искусственный свет из большого плоского плафона, врезанного в потолок.

Альберт стоял у моего изголовья.

– Добро пожаловать в новый дом, Люсиль. Отныне тебя будут звать так.

– Что вы сделали со мной? – спросила я слабым голосом и села. Лёгкая слабость ещё чувствовалась, но других неполадок в своем организме я не ощущала.

– Я вколол тебе парализатор Е2М, чтобы перевезти сюда. Мы находимся в Германии в доме-лаборатории профессора Мюллера. Прости, но более подробное расположение нашего места я не могу открыть – всё здесь держится в большом секрете, так как это важный научный объект.

Я вздрогнула, когда он назвал Германию. Половина земного шара отделяла меня от родных, и не было надежды на возвращение.

– Как же моя семья?! – вскричала я. – Они подумают, что я умерла! Позвольте мне связаться с ними.

– Нет, Люсиль, ты должна забыть о своей семье. Теперь у тебя есть только я.

– Но так нельзя! Я хочу домой!

Я попыталась встать с койки, но Альберт не позволил; тогда я стала вырываться, царапаться и кусаться, пока снова не лишилась подвижности.

– Прости, что мне снова пришлось парализовать тебя, но ты сама напросилась, – он держал меня в своих объятиях, и я чувствовала силу его могучих рук. – Позволь объяснить, чтобы ты поняла и больше не вела себя подобным образом.

– Я приехал в Америку по просьбе профессора, своего учителя. Для него я должен был кое-что раздобыть, что могло найтись только в твоей стране, а ещё ему была необходима молодая девушка, и я искал и её тоже. Однажды я встретил тебя и полюбил моментально. Ты гуляла в парке с сестрой и была необыкновенно хороша, как лесная фея. Я проследил за вами, выяснил, где ты живёшь, и навёл справки о вашей семье, после чего намеренно столкнулся с тобой в парке ещё раз. Остальное ты знаешь.

Прости, что пришлось увезти тебя так внезапно, оторвать от семьи, но теперь я буду заботиться о тебе, ты ни в чём не будешь нуждаться. Я буду любить тебя, а в будущем ты станешь лучшим творением гения. А теперь я верну тебя к жизни, но, предупреждаю, если ты попытаешься сбежать или снова начнёшь вести себя агрессивно, я снова обездвижу тебя, но уже навсегда.

По его тону я поняла, что всё так и будет, а потому удержала свои чувства при себе – свои гнев, боль, страх – решив, что постараюсь вырваться отсюда при первой же возможности. Нет сомнения, что я попала в руки к безумцу, и, если я не буду потакать ему, мне же будет хуже.

Он снова позволил мне двигаться, но теперь я спокойно, насколько это было возможно при данных обстоятельствах, уселась на койке.

– Молодец! А теперь я представлю тебе обитателей дома, наших помощников, которым ты тоже будешь хозяйкой.

Он протянул руку и помог мне встать, а затем позвонил в звонок. Через несколько секунд в комнату вошла троица, и я содрогнулась от отвращения, когда рассмотрела их как следует.

Первый оказался очень худым, одежда висела на нём мешком, а кисти рук, неприкрытые одеждой, были костлявыми – скрюченные лапы хищной птицы. Голова же казалась черепом, обтянутым кожей. Такое ощущение, что он долгое время голодал и непосильно трудился. Второй по росту был настоящим великаном (ему пришлось нагнуть голову при входе в комнату) с очень крупными руками и чертами лица, которые казались какими-то несуразными и не слишком пропорциональными на обыкновенного размера голове. Слишком уж большими были уши, губы, нос. Третья была обыкновенная старуха, если бы не её зашитый нитями рот. Она вызывала у меня какое-то опасение и тревогу, про неё я подумала, что это древнее и безумное существо, и постаралась совсем не глядеть на неё. Я вообще старалась не смотреть на эту отвратительную троицу.

– Это ваша новая хозяйка Люсиль, – сказал Альберт слугам. – Относитесь к ней так же, как ко мне и профессору, исполняйте любые её просьбы, если только они не противоречат тому, о чём я говорил вам ранее. А ты, Люсиль, знакомься с нашим ассистентом Алфавилем, помощником по мужской части Гигантомахом и помощницей по хозяйству Сарой.

Мне пришлось пожать им всем руки, от робости я не посмела отказаться, но чувство омерзения не покидало меня, пока они нас не оставили. Мужчины сдавили мне руку, словно она попала в тиски, правда у одного она была сухой и прохладной, а у другого горячей и влажной. Рука Сары едва коснулась моих пальцев, но этого хватило, чтобы почувствовать её тонкую пергаментную кожу и птичьи косточки и понять, что ей уже под сотню лет, если не больше.

– О чём вы говорили с ними раньше? – спросила я неожиданно храбро, когда уродцы оставили нас.

– Всего лишь сказал, чтобы они не позволяли тебе сбежать или причинить себе вред. Я ещё не могу полностью доверять тебе и только надеюсь, что все эти предосторожности будут ни к чему.

– Позвольте мне связаться с семьёй, – взмолилась я.

– Теперь у тебя только я, – покачал он головой, и на его лице не отразилось ни тени сочувствия.

Слёзы навернулись на глаза, но мой похититель вдруг протянул мне свисток.

– Ещё один жилец, рядом с которым ты не будешь чувствовать себя такой одинокой. Позови его.

Я свистнула, но звука не было, и я попробовала ещё раз с тем же результатом.

– Погоди немного, сейчас он придёт, – пояснил Альберт в ответ на мой непонимающий взгляд. – Этот свисток издаёт коротковолновые звуки, неслышимые для людей.

Дверь была приотворена, поэтому я заранее услышала цоканье собачьих когтей по полу и с облегчением выдохнула. Я любила животных, возможно, именно этот зверь станет единственным моим другом в этом странном доме, раз мне придётся провести здесь какое-то время, пока я не пойму, как сбежать.

Однако вошло ещё одно чудовище: гигантский дог с тремя головами – по бокам от его настоящей головы торчало ещё две шеи с головами каких-то беспородных дворняг.

– Это Цербер, – сказал хозяин пса и потрепал его по левой голове.

От пережитых потрясений я потеряла сознание.

Когда я пришла в себя, то лежала в постели, а койку на колёсиках убрали. Я была одна и могла с облегчением выдохнуть. Я ужасно боялась снова увидеть этих уродцев и то, что меня, наконец, оставили в покое, позволило мне почувствовать себя хоть в какой-то мере счастливой.

На столе я обнаружила записку, написанную изящным убористым почерком, и вот, что в ней говорилось:

«Люсиль, некоторое время я буду отсутствовать, но, если тебе что-то понадобится, позвони в звонок, и Сара исполнит любой твой каприз или накормит тебя. Твой Ал.»

Я подошла к двери и подёргала ручку, но, как и предполагала, она оказалась заперта. Я попыталась подставить стул под окно, но моего роста не хватало, чтобы выглянуть наружу, а стол я не могла сдвинуть с места. Шкаф оказался пустым, но я заметила, что кто-то переодел меня в простую белую пижаму, и чувство стыда и омерзения охватило меня при мысли, что это сделали руки одного из этих безобразных созданий.

Я обхватила себя руками и уселась на кровати по-турецки. Мне очень хотелось есть, но при мысли, что войдёт старуха с зашитым ртом, меня охватывал ужас, и я решила, что лучше поголодать. У меня больше не оставалось сомнений в том, что я попала в какую-то жуткую лабораторию и теперь могу стать частью противоестественных действий, какие, несомненно, здесь творятся. Я очень хотела жить и боялась того, что могут со мной сделать в будущем. А ещё я волновалась за родителей и сестёр, а потому разрыдалась и не могла удержать своих позывов. На ум пришла одна из картин прошлого, один из семейных вечеров чтения, когда Элла читала нам всем «Остров доктора Моро» и старалась голосом передать всю жуть этих отпечатанных в книге слов, и теперь мне казалось, что я попала в живое её воплощение. Я винила себя в своей легкомысленности и проклинала роковую встречу в парке. Зачем я вообще стремилась привлечь к себе внимание? Кто мог знать, что за ангельской внешностью джентльмена скрывается демонический оскал безумца?!

Я рыдала и рыдала, заглушая стоны подушкой, а когда слёзы иссякли, я без сил расползлась по кровати и быстро заснула. Молодость брала своё, и организм хотел восстановить силы, каким бы треволнениям не предавалась душа.

Когда я проснулась, то первые несколько секунд думала, что нахожусь дома, но, когда открыла глаза и увидела Альберта, поняла, что кошмар в моей жизни не закончится никогда.

– Я вижу, ты не очень хорошо отдохнула, – сказал мой мучитель и указал на поднос на столе. – Надеюсь, еда поможет тебе восстановить силы.

В мои планы не входило объявлять голодовку (силы и мнимая покорность пригодятся мне для побега), поэтому я набросилась на пищу со всей поспешностью, свойственной голодному человеку. Семья привила мне манеры воспитанной леди, поэтому я не могла не высказать похвалы повару, тем более что всё оказалось очень вкусным.

– Я передам твои слова Саре, но ей будет вдвойне приятно, если ты сама её поблагодаришь.

– Так значит, эту еду приготовила Сара?! – вскричала я, с ужасом одёргивая руку от недоеденного бутерброда.

Я содрогнулась при мысли, что старуха с зашитым ртом прикасалась своими руками к еде.

– Успокойся, Люсиль, – проворковал Альберт, поправляя за мной хлеб. – Сара хорошая хозяйка, а к её внешности ты скоро привыкнешь. Она вполне безобидна.

– За что ей зашили рот? – не могла не спросить я.

– Сейчас ты ещё не готова услышать правду об этих людях. Скажу только, что не стоит их бояться.

– Пожалуйста, Альберт, позвольте мне покинуть это место.

– Что за глупости ты говоришь? Здесь же наш дом. Мой учитель – больной человек и нуждается во мне, я не могу его бросить.

– Зато я могу. Я никого из вас не знаю, я хочу вернуться домой, к родным. Пожалуйста, Альберт, отпустите меня!

– Нет. Я люблю тебя и ты моя невеста, теперь наши жизни связаны. И разве ты сама не проявляла ко мне интереса в том парке?

Я кивнула, но в душе прокляла тот день и тот парк, а потом залилась слезами и стала умолять этого бездушного мужчину отпустить меня домой.

– Если вы так любите меня, то должны сделать меня счастливой, – завершила я, захлебываясь слезами. – А счастье моё не в этом месте. Зачем, зачем вы меня похитили? Здесь страшно, здесь мерзко.

– О, Люсиль, не говори так. Я безумно тебя люблю, и своими речами ты только разрываешь мне сердце. Я действительно хочу, что бы ты была счастлива. Так и будет, надо лишь подождать, пока ты привыкнешь к этому месту. Забудь об Америке, теперь я не в силах тебя вернуть. Германия уже начала войну.

Я залилась слезами пуще прежнего. Я поняла, что он никогда меня не отпустит. Оставалось только бежать, и теперь я должна была постоянно быть начеку, чтобы не упустить первой представившейся возможности.

Альберт стал утешать меня, прижимая к своей груди, совсем как мама в детстве, а потом стал напевать на своём родном языке, и до того это было прекрасное пение, что я невольно заслушалась и начала успокаиваться.

– Когда я смогу выйти из комнаты? – уже совершенно успокоившись, спросила я, когда он закончил петь.

– В любое время, если рядом я. Я могу показать тебе дом прямо сейчас.

– А собака?

– Цербер охраняет двор.

И вот он – долгожданный момент – когда я отправилась осматривать дом, чтобы найти возможные пути для побега. Но, как только я вышла из комнаты, сразу поняла, что моим надеждам не суждено сбыться. Мы оказались в длинном коридоре, в котором все двери были заперты, и открывал их Альберт своими ключами, но ни одна из комнат не оказалась выходом. Он показал мне уборную, столовую, смотровую, лабораторию и только; прочие двери так и не открылись передо мной. Я представления не имела, где находится выход наружу, потому что во всех комнатах окна располагались так же высоко, как и в моей. Этот дом был тюрьмой, и только счастливый случай мог избавить меня от неё.

У последней двери по коридору мы остановились. На стене рядом с ней висел какой-то приёмник, и Альберт нажал кнопку, а потом что-то сказал по-германски, в ответ же раздался механический голос, который я уже слышала однажды. Альберт разговаривал несколько минут, по интонации я поняла, что он больше спрашивал, а механический автомат всё так же монотонно бубнил в ответ. Затем он нажал кнопку, и связь прервалась.

– За этой дверью находятся покои моего учителя, профессора Мюллера. Я говорил с ним о тебе.

– Отчего у него такой неживой голос? – полюбопытствовала я, разглядывая дверь, за которой скрывался таинственный профессор. Тот, которому я была потребна не иначе как для какой-то жуткой цели.

Дверь эта была такой же, как прочие – высокой и окрашенной в белый цвет, в общем, как в больнице.

– Он переболел дифтерией. В его горло вставлена металлическая трубка, чтобы он мог дышать, но голос при этом изменился до неузнаваемости. Ему больше не петь оперных арий, которые он так любит.

Мне стало жаль несчастного. Возможно, он тоже страдает в этой тюрьме. Если он болен, то не может выйти, и вынужден терпеть выходки своего ученика. Мне следовало попробовать сблизиться с ним.

– Почему не спрашиваешь, какого он о тебе мнения?

– Какого?

– Ты очень ему понравилась, и он одобряет мою любовь к тебе. Он также надеется, что и меня ты полюбишь. Ещё он сказал, чтобы я обучил тебя германскому языку. Сейчас небезопасно не знать его. Какой иностранный язык ты знаешь?

– Я не знаю языков. Отец считал, что его дочерям вредно знать всё неамериканское.

– Понятно.

– Альберт, могу ли я узнать, зачем я вам? Если вы меня любите и хотите, что бы я с вами жила, стану ли я вашей супругой?

Мы уже дошли обратно до моей комнаты и теперь стояли у её порога.

– Нам не требуется свидетельствовать о своей любви ни перед богами, ни перед законом, – заявил он жёстко. – Достаточно, что наши чувства чисты и искренни.

Я не могла согласиться с ним. Он говорил скорее о себе, в своих чувствах к нему я пока не разобралась. Меня всё тут пугало. Он в том числе. Но демонстрировать свой страх ему я была не должна.

– Твоё будущее решится скоро, Люсиль. Нужно только подождать, пока отрастут твои волосы. Профессор хочет, чтобы они были как можно длиннее.

До встречи с Альбертом у меня была короткая стрижка по последней моде, теперь же волосы немного отросли, но им было ещё далеко до того, чтобы называться длинными, а это означало, что у меня было достаточно времени, чтобы обустроиться здесь и побольше разузнать обо всём.

– Хочешь, я не стану тебя запирать? Тогда ты сможешь самостоятельно выходить в уборную.

Я кивнула с показной радостью.

– Хорошо, но имей в виду, что прислуга может оказаться в коридоре. Они не войдут в твою комнату, но здесь проходят часто. И ещё напоминаю, что тебе не стоит пытаться бежать. Даже если тебе удастся покинуть дом, Цербер охраняет снаружи.

Он поцеловал меня в щёку. Впервые он позволил себе этот жест, и я не почувствовала неприязни, напротив, какое-то внутреннее ликование вдруг охватило меня. Прежде, чем я разобралась в своих чувствах, дверь захлопнулась, и я осталась одна. Бросившись на кровать, я разрыдалась без причины, потом немного успокоилась, попила воды и стала размышлять.

Почему-то мне расхотелось убегать из этого места, наоборот, теперь мне не терпелось разгадать все тайны, что скрывались за запертыми дверями. О чём мне было сожалеть здесь? Я же сама уже давно мечтала выйти замуж вслед за сёстрами и покинуть родителей и родной дом, а разве муж не мог увезти меня так далеко? Альберт несколько раз уже признался мне в своей глубокой любви, мне же он понравился ещё с первого раза. Он обещал заботиться обо мне, так чего мне бежать? Мне всё равно не вернуться в Америку, раз началась война. Правда, обитатели этого дома страшили меня, но я буду стараться как можно реже сталкиваться с ними.

Я позвонила в звонок и, когда в дверь постучали, не разрешила войти, а только громко попросила, чтобы Альберт незамедлительно пришёл.

– Доктор Шульц скоро будет, – услышала я в ответ писклявый высокий голос Алфавиля.

Так я узнала фамилию и степень своего похитителя, сам он мне полностью так и не представился. Я подумала, что он и его учитель должны быть врачами. Я всегда мечтала выйти замуж за учёного человека, как мама.

Через довольно долгое время в дверь снова постучали, и вошёл Альберт. Я бросилась ему на шею, даже не пытаясь понять этого порыва. Он крепко обнял меня, а потом заглянул в глаза и широко улыбнулся. Любая бы мечтала о такой улыбке и таком взгляде, которыми он меня наградил.

– Я зачем-то понадобился тебе? – спросил он, снова крепко прижимая к себе.

– Я только хотела сказать, что, как мне кажется, я немного тебя люблю. Я хочу стать твоей подругой жизни и доказать свою верность. Я готова жить в этом доме с тобой, но хотела бы обставить комнату по своему вкусу.

Я смотрела на его безупречные черты и влюблялась в него всё сильней, не удивляясь, что вот так запросто перешла на «ты». Нам предстояло вместе жить, и это было естественно.

– Что тебе принести?

Я попросила письменные принадлежности, книги, одежду и женские необходимые мелочи.

– Сейчас всё принесут, кроме одежды. Достать женское платье трудно, временно придётся поносить пижамы, но не беспокойся, ты красива даже в них. Могу предложить свой халат. А что тебе хочется почитать?

– «Остров доктора Моро».

Я не надеялась на эту книгу, но её принесли, как и прочие вещи. Принесла Сара, и, пока она была рядом и раскладывала всё по местам, я уткнулась Альберту в плечо и закрыла глаза.

– Она ушла.

И вот я посмотрела на комнату, которая приобрела более уютный и обжитой вид.

– Люсиль, ты не представляешь, как я рад изменениям в твоих мыслях и решении. Теперь я наисчастливейший человек на планете. Твоё чувство со временем окрепнет, а волосы отрастут – и тогда мы поможем тебе стать совершенней, и нашей любви не будет конца.

Он погладил меня по голове, а я признательно поцеловала его руку и прижала к своему сердцу.

– Послушай, как оно бьётся, когда ты рядом.

Мы затихли, вслушиваясь в унисоны наших сердец.

– Мне действительно жаль, что пришлось увезти тебя из родного дома, – сказал Ал, глядя на меня честными глазами. – Если бы я сделал тебе предложение как положено, пришлось бы ждать слишком долго, а у нас не было времени. Я знал, что война вот-вот начнётся.

– Давай больше не будем вспоминать прошлое. Мне тяжело думать о нём. Лучше расскажи о профессоре Мюллере. Зачем я нужна ему? Я поняла, вы тут все врачи.

– На твоём месте могла оказаться любая девушка, Люсиль, но выбор пал на тебя из-за моей любви. Мы в некотором роде учёные-новаторы, и теперь мой учитель хочет помочь юным леди дольше оставаться красивыми. Твоя симпатичная мордашка станет первой, на ком он испробует новое лекарство.

– Но ты уверен, что всё это безопасно и не причинит мне вреда?

– Конечно. Учитель знает, что делает, а я буду рядом, и если ты скажешь нет, мы сразу прекратим.

– Обещаешь?

– Обещаю.

На этом наш разговор прекратился, потому что Альберту нужно было идти работать. Что касается меня, то я очень скоро погрузилась в книгу, и таинственный остров, населённый монстрами, не давал мне покоя, пока я не окончила чтение. Как же много сходства было между романом господина Уэллса и этим местом, и я только надеялась, что конец будет иным для меня, ибо в книге он был слишком страшен.

С этого момента началась моя жизнь добровольной затворницы, потому что я сама себя обрекла на жизнь в четырёх стенах. Когда наступало время приёма пищи, в мою дверь стучали, и я просила оставить еду в коридоре, забирая её, убедившись, что там царит тишина; точно таким же образом я оставляла за дверью грязную посуду на подносе, и потом её забирали. За то время, что я находилась в уборной, принимая по вечерам ванну, мою комнату убирали, и я каждый раз радовалась, что Сара не попалась мне на глаза. Я была уверена, что именно она прислуживает мне, потому что никогда не слышала ответных реплик на свои просьбы.

В мою комнату принесли часы, поэтому я могла точно назвать время – с двенадцати до двух каждый день Альберт приходил ко мне, чтобы учить своему родному языку. Я оказалась способной ученицей, да и наши уроки доставляли мне удовольствие. Резкий скачок к более совершенному пониманию языка пришёл ко мне, когда мой учитель принёс книгу Эдгара Алана По, в которой поэзии было больше прозы. Я всё ещё помнила своё стихотворение про Аннабель Ли наизусть, как и многие другие, да и прочие его сочинения хорошо знала, а потому могла постоянно сопоставлять и сравнивать два языка между собой.

– Тебе не придётся отдельно учить новые слова, – поучал меня Ал, – если ты постоянно будешь говорить со мной по-германски. Не бойся делать ошибки, я буду поправлять тебя.

Затем он вдруг решил, что мне необходимо избавиться от американского акцента и добиться безупречного германского выговора, и тренировал меня издавать правильные звуки, да ещё и заставлял дважды в день читать вслух скороговорки. Это было очень трудно.

Всякий раз перед сном он заглядывал ко мне, чтобы пожелать спокойной ночи, но всякий раз я засыпала у него в объятиях, чтобы наутро вновь оказаться в полном одиночестве.

Я действительно ни в чём не знала нужды и не могла пожаловаться на скуку или недостаток развлечений, хотя жизнь в этом доме была совершенно иной, чем та, к которой я привыкла с детства. Но иногда мне хотелось выйти на воздух и подставить своё лицо солнечным лучам, однако я не решалась просить об этом. Я боялась столкнуться лицом к лицу с одним из этих безобразных людей или с отвратительным трёхголовым чудовищем. Боялась, что мне снова начнут сниться кошмары, как было в первые дни в этом доме.

Скоро мой возлюбленный заметил перемены на моём лице.

– У тебя какой-то болезненный вид, Люсиль. Ты здорова? Может, тебе что-то нужно?

– Глоток свежего воздуха, – после минутного раздумья ответила я, конечно же, тоскуя по солнцу, но не желая в этом признаваться.

– Так в чём же дело? Давай прогуляемся по двору, сегодня очень хороший солнечный денёк. Один из последних дней осени, знаешь ли.

Казалось почти невероятным, что я прожила здесь так долго. Почти полгода отделяли меня от моего американского прошлого.

– Я боюсь выходить из комнаты, – честно призналась я. – Мне кажется, если я ещё раз посмотрю на твоих помощников или Сару, то мгновенно умру от ужаса.

– Не говори глупостей. Мои люди не так страшны, как тебе кажется. У всех у них доброе сердце, а на их внешность тебе не стоит обращать внимания. Хочешь, я расскажу тебе о Гигантомахе, и тогда ты поймёшь, что он всего-то достоин жалости.

Я кивнула и прижалась к его груди.

– Впервые он встретился мне, когда ему было восемнадцать. Тогда бедняга был болен. Акромегалия, так называлась его болезнь. С такой болезнью не доживёшь до зрелого возраста, и, когда я рассказал о Гигантомахе профессору, тот согласился помочь. Наши совместные знания помогли вылечить беднягу, мы также развили его физическую силу и выносливость, но, как видишь, черты его лица до сих пор оставляют желать лучшего. А что бы выбрала ты, Люсиль?

– Я думаю, лучше умереть во цвете лет, чем оставаться безобразным долгие годы.

– Ты ещё молода и потому так говоришь. Я же считаю, что учитель поступает гуманно, продлевая жизнь этим несчастным, более того, после его вмешательств они получают более развитые способности.

– А что случилось с тонким?

– С Алфавилем? Его детство прошло в цирке уродцев, а когда он сбежал, стал воришкой. Профессор развил его природную гибкость да ещё помог избавиться от крупных неприятностей, за что он ему до сих пор благодарен и чтит как своего отца.

– А Сара?

– Про Сару я расскажу как-нибудь в другой раз. Давай лучше пойдём на улицу.

Я кивнула, и мы отправились в путь. Альберт отпер одну из дверей, которая прежде всегда при мне была заперта, и мы стали подниматься по лестнице в полутьме. Затем он отпер ещё одну массивную металлическую дверь и пропустил меня вперёд. Я оказалась в огромном ангаре. Прежде я видела такие ангары только на картинках, обычно они использовались для постройки и хранения дирижаблей.

– Во время империалистической войны здесь находились дирижабли жёсткой конструкции, – подтвердил мою догадку Ал.

– Значит, всё это время мы находились под землёй? – уточнила я.

– Да, вся наша лаборатория находится в подземном бункере.

Почему-то на ум пришли кадры из фильма «Кабинет доктора Калигари». Мог ли учитель Ала быть похожим на того безумца?

Мы прошли по ангару к выходу, и я подивилась его размерам. Должно быть, эти дирижабли были настоящими гигантами. Я никогда не видела вблизи ни одного. Мой отец недолюбливал технические новинки, он больше тяготел к искусству.

Когда мы вышли на свежий воздух, я сперва чуть не ослепла, потому что слишком долго находилось под искусственным освещением. Перед глазами заплясали чёрные круги, и я поморщилась, прикрыв глаза ладонью. Когда я заметила мчащуюся к нам трёхголовую собаку, было слишком поздно. Цербер подбежал, виляя хвостом, и все три его головы залились неистовым лаем.

– Он совсем не злой, – пояснил доктор, пока пёс слюнявил ему руку.

Я не была религиозна. Отец считал, что в век техники и науки божества его детям ни к чему, а потому я никогда не молилась и не стремилась постичь догматы религии, считая её отжившим веком. Однако сейчас у меня возникли мысли на тот счёт, что вмешиваться в природу как-то не гуманно, противоестественно, и, глядя на Цербера, я содрогнулась от неприятного ощущения, что передо мной создание, которое обрело жизнь благодаря гениальному уму человека.

– Сколько ему лет? – спросила я, всё ещё сторонясь пса.

– Уже второй год он имеет такой облик. Эти две крайние головы принадлежали щенкам, когда мы привили их взрослой особи. Видишь, что могут человеческие руки? Воистину человеческие творения безграничны и совершенны, – с жаром фанатика завершил он свою речь.

– Это противоестественно, – не без дрожи в голосе возразила я.

– Нет, ты не права. Человек ещё с древних времён начал изменять под себя окружающую действительность. Разве приручение диких животных не было противоестественно самой природе, разве выведение новых сортов растений есть естественный порядок вещей? Нет, и ещё раз нет. А способы лечения болезней? Разве, избавив человека от смерти, вылечив его, мы не нарушаем естественного отбора? Ведь мы даём шанс жить и слабейшим среди нас. Так почему этот пёс противоестественен? Он только ещё одно творение на пути к более глубоким знаниям о мире.

На эти доводы мне было нечего возразить, и я согласно кивнула. Определённо, доктор Шульц был умнее меня во сто крат, и его разумные доводы всегда направляли меня по правильному пути, когда я находилась на перекрёстке сомнений.

Я присела и, поборов в себе неприязнь, приласкала Цербера. Жёсткая шерсть дворняжек переходила в короткошерстную шкуру дога, и мне с большим трудом удалось отыскать небольшие шрамы на шее этих двух голов. Цербер лизнул мне руку и посмотрел на меня тремя парами умных глаз.

– Если он такой ласковый, как он может охранять территорию? – удивилась я.

– Он ласков только с теми, с кем живёт. Ежели вздумает сунуться посторонний, Цербер живо расправится с ним.

Альберт подал мне руку, и мы стали медленно прогуливаться по территории, а пёс носился вокруг нас кругами то суживающимися, то расширяющимися. Его неродные головы видимо и заставляли взрослую особь вести себя словно щенок.

Я внимательно осмотрела местность вокруг. Это была большая пустошь, поросшая низкой сорной травой там, где не было асфальта или где он уже сильно попортился, а самих ангаров было три, и все они походили друг на друга как капли воды. Вся территория казалась пустой и заброшенной – идеальное место для маскировки – даже птицы не пели здесь. Высокий забор с колючей проволокой ограждал территорию, в нём не было щелей, и мне не удалось рассмотреть, что находится за ним. Метрах в восьмистах от нас находились мощные неприступные ворота тоже с колючей проволокой, тянущейся поверху.

– Да мы живём в самой настоящей глуши! – воскликнула я.

Ал коротко хохотнул и прижал меня к себе, прежде чем ответить.

– Для нас главное – безопасность. Посторонние не должны вмешиваться в наши планы и мешать нашей работе. Для учителя даже эта база не совсем подходящая, в нескольких километрах отсюда проходит оживлённое шоссе. Пока это место никто не обнаружил, но в любой момент всё может измениться. Не забывай, Германия воюет, и мы должны помогать нашей стране.

Я понимаю, Люсиль, что ты привыкла к несколько другой жизни. У тебя было много друзей, поклонники, веселье, а я привёз тебя в эту дикую местность, но обещаю, очень скоро твоя жизнь изменится настолько, что вечеринки и праздники будут казаться тебе сущим пустяком по сравнению с тем, чем ты будешь обладать, что откроется перед тобой.

– Я не обижаюсь, Ал, правда, но ты уже давно обещаешь неких загадочных изменений. Когда же они наступят? – спросила я, капризно поджимая губы.

– Я говорил. Как только твои волосы отрастут.

– Но они уже отросли. Сколь долго ещё ждать? Мне надоело ходить растрёпой со свисающими как пакля волосами.

– Учитель хочет, чтобы твои волосы доходили до бедра, но они действительно так медленно растут, а драгоценное время уходит… Поговорю с ним сегодня же и потороплю его.

После этого Альберт переключился на моё дальнейшее освоение языка, и всю прогулку мы посвятили более сложным грамматическим конструкциям и предложениям и моему ещё более чистому произношению. Солнце так хорошо пригревало, а мой спутник так нежно меня обнимал и был так заботлив и внимателен, что я посчитала этот вечер одним из лучших в своей жизни. Потом, когда мы вернулись в мою комнату, Ал снова и снова клялся мне в вечной любви и обещался сделать так, что я не буду знать ни печали, ни боли; его жаркие поцелуи всё более распаляли меня, но я страшилась того, что могло быть впереди, и попросила его удалиться.

Ночью мне показалось, что мне сделали укол в плечо, но я не проснулась, а осталась в полудрёме. Уже под утро мне приснился сон, который я хорошо запомнила, потому что он оказался моим последним сном в жизни. В последующие ночи вплоть до настоящего момента моё тело, скованное сном, никогда более не оживляли видения, эти отголоски подсознательной работы мозга.

Всей семьёй мы гуляли в городском парке с развлечениями и каруселям. Я чувствовала, как все эти люди меня любят, но моё состояние омрачало ощущение тревоги – слишком уж много было в парке больших деревьев, а тучи вот-вот обещали настоящий ливень, оттого я и не могла предаться веселью, как остальные. Я зачем-то свернула на боковую дорожку, а моя семья пошла дальше прямо. Теперь я в одиночестве шагала мимо разросшихся деревьев и кустов, и мне всё больше становилось не по себе, пока дорожка не привела меня к забору, за которым в ещё большей растительности и сорняках скрывалась карусель – сломанная и невероятно больших размеров, в которой было что-то устрашающее. Это чувство запустения, заброшенности и одиночества так меня напугало, что я проснулась.

Не сразу до меня дошло, что я лежу в собственной постели, первые несколько мгновений я даже не узнавала потолок и небольшое окошко с решёткой. Мои волосы разметались по подушке, но они были такими густыми и длинными, что мне пришлось их подёргать, чтобы убедиться, что они принадлежат мне. Произошло самое настоящее чудо – мои пшеничные волосы отросли значительно. Даже в далёком детстве у меня никогда не было таких пышных волос, и теперь я теребила их и накручивала на пальцы, не зная, что с ними делать.

В дверь постучали, и я пригласила войти. Это был Ал, одетый в белый докторский халат (в такой одежде я видела его нередко, так как каждый день он помногу работал в лаборатории), и выражение его лица выдавало волнение и предвкушение, которые он испытывал.

– Как тебе волосы? – деловито спросил он, присаживаясь и начав копаться в моей голове.

– Я не понимаю, как…

– Ночью я вколол тебе сыворотку, стимулирующую рост волос на голове. Человеческий волос в среднем растёт семь лет и за это время достигает конечной определённой длины. Я просто ускорил их рост, и теперь они той длины, которая определена твоими генами. С твоими волосами всё в порядке, – подтвердил он, закончив осмотр.

– Но ты говорил, когда волосы отрастут, это будет означать начало того, для чего ты меня сюда привёз.

– Да. Вчера я переговорил с учителем, и он решил, что пора приступать. Он хотел, чтобы у тебя были длинные волосы, поэтому я поспособствовал этому.

– Когда же мне быть готовой?

– Прямо сейчас. Я пришёл за тобой, чтобы отвести в лабораторию. Тебе придётся остаться без завтрака, а свой я уже съел. Мой ассистент готовит препараты. Идём, – он поднялся и протянул мне руку.

Я не двинулась с места, потому что совершенно не была к этому готова. На меня напал бесконтрольный страх.

– Люсиль, – поторопил меня доктор, – профессор не любит, когда его заставляют ждать.

– Мне не хочется и мне не по себе, – призналась я.

Альберт снова сел и убрал волосы с моего лица.

– Но ты же сама хотела этого, и только по твоей просьбе я вчера говорил с патроном. Так чего ты боишься? Обещаю, больно не будет.

– Я боюсь умереть. Я так хочу жить! – вскричала я, прижимаясь лбом к его груди.

– Какая же ты глупая!

– Любое существо ведёт себя глупо на пороге смерти.

– С чего ты взяла, что умрёшь? О, Люсиль, твоя склонность к драматическим эффектам когда-нибудь сыграет с тобой дурную шутку! Я тебе обещаю, что ты будешь не только жить, но и станешь, возможно, самой совершенной женщиной на планете.

– Уверен?

– Уверен, поэтому ты должна вести себя соответственно. Люди страшатся того, чего не понимают, я же в процессе манипуляций буду объяснять тебе каждое своё действие.

Он говорил со мной как с неразумным ребёнком, и я подчинилась воле сильнейшего. Он позвал, и я последовала, как слепо подчинялась решениям отца, потому что привыкла подчиняться тем, кто умнее и опытнее меня, ведь меня воспитывали как будущую идеальную жену для кого-то.

Ал привёл меня в лабораторию. Белоснежная койка под ослепляющим искусственным светом уже ожидала, инструменты и склянки были расставлены по местам, а Алфавиль возился с софитом, настраивая направление луча яркого света. Я опять содрогнулась при виде его костлявых тонких пальцев и обтянутой пергаментной кожей черепа. Профессора пока не было.

– Люсиль, – тронул доктор меня за плечо, выводя из задумчивости, – помнишь, я обещал, что никогда больше не вколю тебе парализатор Е2М?

Я рассеянно кивнула.

– Мне очень больно, но я вынужден просить, что бы ты позволила мне вколоть его ещё. Обещаю, что это будет последний раз. Мне крайне необходимо, что бы ты сохраняла полную неподвижность во время процедур.

– Если это в самом деле необходимо, – согласилась я.

Ал поцеловал меня в щёку, и вместе с его поцелуем я получила свою долю парализатора Е2М. Затем меня положили на койку, и даже привязали каждую конечность отдельно толстыми ремешками, однако предварительно Ал ещё и полностью раздел меня, а я к такому точно не была готова, ведь об этом он не обмолвился ни словом. Чувство стыда уменьшало то, что мои глаза оставались закрытыми, и я не могла видеть выражения лиц мужчин.

– Зови учителя, – сказал доктор.

Я хотела провалиться сквозь землю в этот момент. Я напрасно убеждала себя, что врачи привыкли к созерцанию голых тел, и ничего не могла поделать со своей девической стыдливостью. Видимо, по моим горящим щекам Ал догадался, что внутри меня происходит.

– Тебе нечего стыдиться, твоё тело прекрасно, Люсиль, – прошептал он, склонившись над моим ухом, а потом прикоснулся кончиками пальцев к моим губам. – Осталось сделать так, чтобы оно было неподвластно самому времени.

Он произнёс это таким благоговейным тоном, словно я была жертвой на алтаре; я почувствовала, что впереди меня не может ожидать ничего хорошего, и это мне совсем не понравилось.

– Она готова? – спросил механический голос, и я поняла, что профессор прибыл.

– Вполне. Начнём с того, что запланировали? – это был голос Ала. – Алфавиль, готовь шприцы.

В этот момент я запаниковала. Теперь я действительно чувствовала себя агнцем на жертвенном алтаре, обездвиженным и предназначенным на заклание. Однако, как ни старалась, я не могла даже пальцем пошевелить.

– Сейчас будем вкалывать в каждую группу мышц особую сыворотку, – учёный говорил с большим жаром, и голос его дрожал от предвкушения. – Эта сыворотка ускорит обмен веществ, что позволит продлить твою жизнь на неопределённый пока что срок, а ещё поспособствует тому, что никакая болезнь больше не будет представлять для тебя опасности, так как твой иммунитет всегда будет наготове, чтобы отразить инфекцию.

– Готово, – пропищал Алфавиль.

– Надеюсь, тебе будет не слишком больно, Люсиль.

Альберт поцеловал меня в лоб, и они приступили.

По ощущениям это было похоже на обычные уколы, но их было очень много. Я чувствовала, как постоянно внутрь меня проникает жидкость. Иглы кололи в разные места, и, так как мужчины спешили, многие из них становились более болезненны, чем могли бы быть, а введённая сыворотка распирала меня изнутри, чем больше её во мне накапливалось.

Сперва я не чувствовала недомоганий в организме и даже обрадовалась, посчитав, что на этом всё закончится, но уже через несколько минут меня начало лихорадить, я покрылась мурашками и стала попеременно испытывать то жар, то холод. Мои спазмы усилились, и в скором времени мой организм исторг из себя все отходы, после чего я разом испытала боль во всех мышцах, как будто меня долгое время били мешками.

– Не думаешь, что произойдёт так же, как с Сарой?

– Нет. Она испражнилась, а это значит, что парализатор утратил своё действие и сыворотка работает. Когда её вырвет, мы приступим ко второй части.

– Но она будет всё чувствовать.

– Да, поэтому я её привязал.

Им не нужно было долго ждать, потому что меня вырвало тотчас же в заранее поднесённое судно. Потом меня рвало ещё несколько раз.

Теперь я знала, что Альберт солгал мне. Препараты были отнюдь не безболезненны, и такой ужасающей боли я не испытывала прежде. Меня скручивало и разрывало на части, и не было места на теле, которое бы не болело или было бы избавлено от ощущения распирания. Даже глаза мои, казалось, вылезут из орбит, а необычный горловой спазм не позволял выражать свою боль вслух. Я могла лишь молча выносить эти муки и почти не осознавала момента, когда меня полностью обмыли какой-то прохладной благоухающей жидкостью.

– Люсиль, ты должна выпить это, – поднёс к моему рту Ал стакан и поддержал голову.

– Мне не хочется, – с трудом молвила я, открывая глаза.

С одной стороны меня радовало, что подвижность начала возвращаться, но с другой, лучше бы я не открывала глаза. Лица моих мучителей были безжалостны, а яркий свет до невозможности слепил, но мне всё равно удалось заметить горы шприцов. Каким же количеством препаратов они накачали меня?

– Люсиль, если ты не выпьешь, то умрёшь, – твёрдо заявил доктор, и я повиновалась и выпила, как мне показалось, простую воду.

– Ты решил, как будешь вводить гены? – спросил профессор.

Я снова закрыла глаза, дабы не видеть ужасов, предстоящих мне впереди, но я не могла заткнуть уши.

– Через капельницу, поэтому впереди самая долгая часть работы, и, если честно, я не знаю, что должно получиться в итоге.

– Как не знаешь? – с трудом выдавила я из себя.

– Не волнуйся, для тебя сейчас важно расслабиться. Мы поставим тебе капельницу (я думаю, лучше несколько), и твой организм начнёт принимать специальный раствор с генами различных живых существ (в том числе бактерий и вирусов – удивительных созданий нашей планеты). В результате ты станешь устойчива к жаре и холоду, голоду и жажде, а утерянные или поражённые раздражителями клетки должны будут самовосстанавливаться. Я надеюсь, что ты превратишься в самое совершенное существо и станешь новой ступенью эволюции. Скоро человечество поймёт: чтобы развиваться, надо действовать самим, а не ждать позволения от природы или бога. Пока же только такие гении как я осознали это.

Я терпела на себе тощие пальцы ассистента не без отвращения, а потом нахлынули боль и тошнота, которые с каждой минутой усиливались. Руки, к которым присоединили трубки, онемели. Я вообразила, что это могильный холод подбирается ко мне, но всё-таки с величайшим усилием заставила себя задать один вопрос, ответ на который мне было очень важно узнать перед смертью.

– Ты всё ещё любишь меня?

– Более всего на свете, Люсиль. Ты очень ценна для меня и дороже нет никого. Только ради тебя я затеял всё это, чтобы никогда твоя красота не увяла, чтобы всегда оставалась ты юной и цветущей. Я знаю, что сейчас тебе наверняка очень плохо, но чуть позже ты поймёшь свою значимость и будешь благодарить меня за эти изменения.

Из глаз моих брызнули слёзы, но я не могла дать им объяснения. То ли его заверения в любви произвели на меня впечатление, то ли жалость к себе и страх смерти дали знать. Понемногу я начала впадать в забытьё, представляя, что лежу на лодке, а она мерно покачивается, словно плывёт куда-то.

Я очнулась в тишине и открыла глаза. Свет софита уже угас и рядом сидел только Алфавиль.

– Ты очнулась, – сказал он своим высоким резким голосом. – Профессор и доктор отдыхают, но я сообщу им, чтобы они могли приступать дальше. Они просили меня.

Я ничего не ответила, но только подумала, что мне придётся терпеть эти пытки и боль вечность и вечность же провести на этой койке. Я слышала, как ассистент по внутренней связи вызвал учёных, и те через недолгое время явились. Правда профессора Мюллера я опять не видела, только слышала.

– Как ты себя чувствуешь? Можешь говорить? – обратился ко мне Ал.

– Да. У меня ничего не болит, чувствую себя хорошо, – отозвалась я в каком-то сомнамбулическом состоянии.

– Уверена, что тебя ничего не тревожит?

– Всё в порядке.

Я равнодушно посмотрела на доктора и закрыла глаза. Я ощущала себя прежней, за исключением чувств – они словно отошли на задний план и теперь мне казалось глупым плакать или злиться, раздражаться или сетовать на судьбу, переживать за будущее. Я только и могла, что плыть по течению жизни и принимать её дары или наказания равнодушно. Я умерла и родилась заново в прежней оболочке более совершенной, но на тот момент для меня это было абсолютно всё равно.

– Нужно проверить, эффективен ли наш эксперимент.

Это был голос профессора, и после его слов я попала в средневековую камеру пыток, только палач мой обливался слезами и скулил как побитая собака, вымаливая у меня прощение и ежеминутно клянясь в любви. Я опущу подробности того, что они вытворяли с моим телом, как сильно калечили меня, пытаясь выяснить, действительно ли я почти бессмертна, как от меня того ожидалось после перенесённых опытов. Потом все они ушли, погасили свет и оставили меня в одиночестве. Я отнеслась ко всему равнодушно. Мне было безразлично, что со мною станет. Я даже не думала об их жестокости, когда они поступили так со мной.

Боль я испытывала, что и другие люди, наверное, она пронзала меня насквозь, но не издавала ни звука. Я молчала, не кричала, потому что кричать мне казалось неуместным – боль всё равно никуда не денется, так зачем тратить на стоны свои силы, когда они могут понадобиться для восстановления организма, тем более, мучители не остановятся, сколько бы я их ни умоляла. Я говорила себе, что всё это скоро прекратится, боль утихнет, и моё тело восстановит себя, поэтому только тяжело вздыхала, но моё сердце не стучало от страха, а пульс не участился; разум понимал, что с такими ранами я смогу продолжать своё существование. Я оставалась спокойной всё это время, не задумываясь о дальнейших планах своих палачей, а живя настоящим и проникая в боль, постигая её сущность ради более глубокого понимания своего состояния.

Меня оставили в одиночестве в такой темноте, какая бывает в глубокой могиле. Я по-прежнему оставалась привязанной, значит, эксперимент ещё не закончился, мне дали лишь временную передышку. Я равномерно дышала и чувствовала, как истекают кровью открытые раны, как пульсируют повреждённые ткани, но постепенно пульсация уменьшалась, сменяясь зудом, но если я не думала о нём, то и он не беспокоил меня. Потом я заснула.

Меня разбудил яркий свет, после чего Альберт начал отвязывать меня. Наконец-то я могла вытянуться и размять затёкшие конечности. Да, моё тело всюду было как новенькое, раны исцелились, а волосы отросли вновь до прежней длины – до бедра. Я не удивилась этому, как сделала бы раньше, а приняла как факт, но и не было прежнего желания снова вернуть себе прежнюю причёску. Почему-то теперь мне было всё равно, как я выгляжу. Я отметила, что в моём организме всё функционирует, как положено, только сильно хотелось есть.

– Люсиль!

Мой возлюбленный крепко обнял меня и уткнулся носом мне в волосы. Я тоже обняла его, но скорее из вежливости, чем от избытка нежности или любви. Я хорошо к нему относилась, мне нравилось жить рядом с ним, но теперь я вдруг осознала, что ответного чувства не существует, что я бы запросто покинула его дом или бы могла смотреть равнодушно, как он умирает. Я не знала, почему так получилось, что я разом потеряла все эмоции, но взамен, мне казалось, я обрела нечто большее – ощущение самой жизни в её бесконечном течении.

– С тобой всё в порядке, дорогая, – он бегло осмотрел меня. – Ты прошла все испытания успешно, и теперь ты такая, какой я всегда хотел тебя видеть.

Доктор расцеловал меня, я отвечала на его поцелуи, но теперь по моей спине не пробегали мурашки и я не испытывала лёгкого удовольствия. Нежность не охватывала меня, а любовь не горячила сердца – с тем же успехом я могла целовать мраморную статую. Я оставалась холодной и не чувствовала сожаления по поводу того, что не способна больше любить.

– Я хочу есть, – заявила я, когда он отстранился.

– Хорошо. Алфавиль, крикни Саре, чтобы она приготовила фрау Люсиль поесть.

Ассистент, до того времени складывающий ремешки, которыми я была скована, кивнул и исчез, а доктор принялся снова осматривать меня и ощупывать. Я всё ещё была без одежды, но теперь не испытывала стыда и держалась спокойно под его взглядами и пальцами. Я больше не была человеком. Всё верно. Я такая, какой он желал меня видеть.

– Что-то не так, Люсиль? Мне кажется, ты какая-то не такая.

Я пожала плечами.

– Объясни. Я должен понять, что упустил на этот раз. Ты чувствуешь, что что-то не в порядке с тобой?

– Не знаю, смогу ли верно объяснить. Я ещё сама не до конца понимаю, но мои чувства и эмоции отошли на задний план, теперь они не важны для меня. Я ощущаю саму жизнь и плыву по течению, и только настоящий момент имеет для меня значение.

Ал хмурился всё больше, пока я говорила, но я видела, что он не понимает меня. Он начал расспрашивать о том, что я чувствовала, пока шёл эксперимент и он напичкивал меня своими препаратами, что я ощущала, когда они проверяли результаты и мои новые способности. Я рассказывала подробно, ничего не утаивая, даже когда мы перешли в столовую и я приступила к долгожданной трапезе. Пока не завершился разговор, мы оба не замечали, что я остаюсь нагой, и только, когда Сара принесла мне пижаму, я оделась, но скорее по привычке. Ведь так было принято среди людей – прикрываться. Для меня лично уже не имело значения, какое у кого тело.

Теперь при виде Сары меня не охватывало отвращение и ужас, я просто видела перед собой старуху с зашитым ртом, которая хлопотала по дому. Также вкус пищи не доставлял мне больше никакого удовольствия, еда казалась пресной и однообразной, но я должна была есть ради поддержания сил своего организма. Прежде я никогда не ела так много, а теперь едва ли насытилась двойной порцией. Пища давала энергию, но не чувство удовольствия от сытости. Я не стала просить добавки, потому что знала, еды достаточно для меня, а неудовлетворённость столом всё равно никуда не исчезнет.

– Люсиль, – обратился ко мне Ал, когда я закончила есть, вперив в меня свой пронзительный взгляд, – ты всё ещё любишь меня?

Что я могла ответить? Только то, что он хотел услышать. Моё сердце больше не трепетало при мысли о его поцелуях и изящных руках с длинными пальцами, но я была привязана к этому человеку, он представлял для меня целый мир, в котором я жила уже какое-то время и в котором мне было комфортно.

– Конечно, я очень тебя люблю, – спокойно отозвалась я, пересаживаясь к нему на колени. – Я очень тебе благодарна за всё.

Я легко поцеловала его, хотя прежде никогда не решалась на это первой; обычно я только отвечала на его ласки. Я обнимала его, всматриваясь в его глаза близко как никогда.

– Но ты любишь меня помимо благодарности?

Он смотрел на меня, пытаясь по глазам прочитать ответ.

– Что? Не понимаю.

– Ты сказала, что благодарна мне, но испытываешь ли ты ко мне любовь просто потому, что я существую? Чувствуешь ли ты то же, что и я, когда говорю, что ты вся моя жизнь? Готова ли противостоять всему миру, если я так попрошу? Готова ли отдать всю себя во имя чего-то великого?

– Конечно, я всё сделаю, что ты попросишь, – успокоила я, но он ещё долго всматривался в моё лицо.

Хорошо, что теперь мне было так просто принимать бесстрастное выражение, не прилагая усилий, иначе как бы смогла я так спокойно лгать, когда он жаждал услышать правду?

– Ладно, я верю тебе. Ты такая хорошенькая. Завтра я попрошу тебя об одной услуге, но сейчас ступай отдыхать.

Я молча повиновалась и ушла к себе. В моей комнате ничего не изменилось за это время, но мне-то казалось, что прошла вечность с тех пор, как я в последний раз здесь спала. Отдыхать не хотелось, я только безрезультатно ворочалась в постели, пока не решила, наконец, прогуляться по коридору. Возможно, прохлада поможет мне уснуть. Теперь мне было некого бояться, я считала глупыми свои прежние страхи перед уродцами. В конце концов, я была их госпожой, не наоборот.

Когда я дошла до двери, за которой обитал профессор Мюллер, которого я так ни разу и не видела, то услышала голоса из-за неплотно закрытой двери. Я не решилась постучать, но вот подслушать собиралась и присела на корточки.

– Значит, ты не заметил никаких отклонений?

– В теле нет, оно совершенно, как и задумывалось. Однако я заметил, что она сама не своя, и спросил её об этом. Она мне сказала, что чувствует себя пустой, что никаких эмоций в ней не осталось, что только настоящий момент имеет для неё значение. Она просто движется по течению жизни, ощущает её. Ваше мнение, учитель, это побочный эффект или я снова допустил ошибку?

– Нельзя сказать, что это ошибка, мой мальчик. Вспомни, что произошло с первой девушкой, а потом, сколько ты провёл опытов на животных, прежде чем заняться человеком. Я думаю, сознание Люсиль перешло на новую ступень эволюции точно так же, как сознание пещерного человека, когда он возвысился над всеми остальными обитателями планеты. Ты изменил тело Люсиль, усовершенствовал его, и сознание не могло отставать. Оно наверстало упущенное, саморазвилось, и теперь эта девушка стоит выше любого из нас. Мы даже не знаем полную силу её возможностей.

– Вы верно говорите, но меня всё равно тревожит то, что в какой-то мере я снова мог ошибиться. Я думаю, что химия веществ, всех этих сывороток и генов, повлияла на химию её мозга, сильнее всего на тот отдел, что отвечает за эмоции. Я об этом совершенно не подумал, когда изготовлял смеси.

– А сейчас уже поздно. Да ладно… Эксперимент завершился удачно, и мы можем приступать к следующему. Ты уже предложил ей?

– Завтра. Она должна согласиться. Вы даже не представляете, как сильно я люблю её. Не только за красоту.

– Охотно верю, но тебе пора. Наш разговор утомил меня, да и тебе, я полагаю, не помешает отдохнуть. Теперь, когда все твои треволнения позади. Ах да, чуть не забыл, ты поговорил с Алфавилем?

Но дальше я слушать не стала и вернулась в свою комнату. Доктор мог выйти в любую минуту, а я не хотела встречаться с ним.

Если честно, я тоже считала, что Ал в чём-то ошибся и случайно лишил меня всех эмоций, поэтому с мнением профессора не могла согласиться. Такое резкое развитие моего сознания не могло произойти из-за того, что я встала на новую эволюционную ступень. Но как вышло, так вышло, я такая, какая есть. Что же касается завтрашнего предложения доктора, то я не сомневалась, что это предложение руки и сердца. Очень хорошо, что он, наконец, принял такое решение. Я прожила с ним достаточно долго, чтобы он определился в своих намерениях относительно меня и всё-таки посчитал нужным закрепить наш союз как положено.

Сон скоро сморил меня, и я всю ночь проспала мёртвым сном. Это была первая ночь в череде других ночей без сновидений. Я проспала таким глубоким сном до самого утра, и ничто не могло пробудить меня прежде, чем посчитал бы нужным проснуться мой организм. Это было похоже на летаргию, о которой я знала из рассказов По, но, как не раз говорил Альберт, в этом доме мне было нечего бояться.

Проснувшись, я обнаружила платье. Оно было слишком простым, такое я никогда не надела бы в своей прежней жизни, но всё-таки было лучше пижамы, и теперь я могла почувствовать себя более женственной. А ещё это означало, что я больше не пациент и не подопытный кролик.

Я снова была жутко голодна и отправилась в столовую на поиски еды или Сары, но вместо них наткнулась на доктора и Гигантомаха, который записывал поручения с его слов.

– Доброе утро, фрау, – поздоровался он.

– Доброе утро, Гигантомах.

Я без страха и отвращения посмотрела на урода с непропорционально большими чертами лица и огромными ручищами. Его внешний вид был жалок и нелеп. Он поклонился нам обоим и вышел за дверь.

– Не знала, что он умеет писать, – заметила я, усаживаясь за стол.

– Тебе очень идёт это платье, – отметил доктор, целуя меня в щёку.

– Оно слишком простое, раньше я таких не носила, – я презрительно скривилась, щупая ткань.

– Это лучшее, что я смог достать. Как ты себя чувствуешь?

– Я голодна.

Ал кивнул и позвал Сару, но она где-то замешкалась или не слышала нас.

– Сара! – закричала я на всю столовую. – Сара!

Старуха не замедлила явиться, и у неё был запыханный вид.

– Я голодна. Принеси мне еды, да поживее, – приказала я.

– Зачем так грубо? – удивился Ал, когда служанка скрылась за дверью.

– Я хочу есть, – просто ответила я.

– Я не узнаю тебя, Люсиль. Раньше ты была другой.

– Какой? – я скрестила на груди руки и развалилась на стуле.

– Мягкой, милой, скромной, а сейчас ты сама не своя.

– Ты сделал меня такой, – а потом я добавила, сымитировав его голос и интонацию. – Разве ты меня больше не любишь?

– Не говори глупости. Я буду любить тебя всегда. Просто мне не нравится, когда люди ведут себя грубо, особенно молодые фрау.

– Ага, я поняла – ты любишь тихих и робких девушек, готовых прятаться за твою спину, – я фыркнула.

– Зачем ты так? Я не заслужил такого обращения.

Дальнейшим препирательствам помешала Сара, выкатывающая столик на колёсиках, уставленный яствами. Я щедро наложила себе и съела двойную мужскую порцию, но всё-таки не насытилась в полной мере. Ал заметил мой неуёмный аппетит.

– Ты стала больше есть.

Я пожала плечами.

– Я скажу Саре, чтобы она оставляла закуски на столе, тогда ты сможешь приходить в любое время, если проголодаешься.

– Я больше не пленница?

– И никогда не была ею, просто теперь я могу тебе доверять.

– Значит, я могу выйти на улицу, чтобы подышать свежим воздухом?

Хотя мои потребности изменились, я продолжала мечтать о свежем ветре и солнечных лучах.

– Только если согласишься на моё предложение.

Я кивнула, и он продолжил.

– Я хочу, что бы ты стала моей помощницей. Ты будешь готовить тела к операциям, наблюдать за условиями опыта, ну и вообще выполнять любые мои поручения в лаборатории.

Конечно, это было не то предложение, которого я ожидала, но я совсем не расстроилась, а просто возразила:

– Но у тебя ведь уже есть ассистент.

– Алфавиль только помогает, но по знаниям он мне не ровня, а иногда так важно услышать иное мнение во время операции, тем более учитель не всегда присутствует лично.

– Я согласна, но у меня совершенно нет никаких знаний по медицине. Я мало чем могу тебе помочь.

– Я научу тебя всему. Ты тоже сможешь приносить пользу науке, и твоя жизнь станет чем-то большим, нежели просто существованием.

Я пожала плечами. Мне было без разницы, в чём именно может заключаться моё предназначение. Я только подумала, какой же глупышкой была, когда могла мечтать только о муже. И о том, как здорово быть хозяйкой в собственном доме.

С того момента и началось моё обучение новому ремеслу. В качестве основы мне были предложены атлас Пирогова «Иллюстрированная топографическая анатомия распилов, проведённых в трёх направлениях через замороженное человеческое тело» и другие старые учебники, в том числе руководства Бильрота. Поначалу я тренировалась на животных, но потом перешла к ледяным срезам человеческих трупов для изучения расположения органов. Мы использовали стандартные методы топографическо-анатомического исследования: распилы замороженных трупов и ледяные скульптуры. Я не стану говорить, какими кровавыми были мои первые опыты, но в скором времени под руководством доктора я уже занималась вивисекцией. Я предпочитала крыс и мышей, потому что их попискивания были менее пронзительными, чем визжание морской свинки, но месяца через два я впервые ассистировала Алу в опытах на человеке, к нам как раз тогда начали поступать первые партии людей.

Их привозили военные в фургонах, и я всякий раз открывала ворота и наблюдала за тем, как Гигантомах провожает пленных во второй ангар, а доктор ведёт беседы с офицерами. Лишних вопросов по поводу пленных я не задавала, знала только, что эти люди в Германии не считаются за людей. Ал сказал, что это просто живое мясо для наших опытов, и я приняла его позицию. Цербера я запирала в одной из комнат, чтобы посторонние не видели его. Я очень привязалась к трёхголовому псу и даже находила его забавным, когда он играл как щенок.

Я была прилежной ученицей, поэтому моя первая операция прошла успешно. Мы тогда делали пересадку печени, выясняя, может ли прижиться орган в чужом теле и может ли он существовать отдельно, сам по себе. Пользовались мы всегда только кетгутовыми или шёлковыми нитями с огромных катушек.

После опытов доктор обычно докладывал учителю о проделанной работе, потому что тот никогда не присутствовал, по словам Ала, он мог только наблюдать в специальный глазок, проделанный в стене и позволяющий видеть операционный стол. Я тоже получила возможность общаться с профессором по внутренним переговорным устройствам. Он давал мне советы, я же делилась замечаниями, которые он обычно принимал. Кто бы мог подумать, но у меня оказались врождённые склонности к медицине!…

Я по-прежнему проживала одна в своей комнате, иногда Альберт оставался на ночь, но никогда больше в своём сердце я не испытывала любви к нему, а к его ласкам относилась равнодушно. Мне всегда было их мало, чтобы пробудить в себе хоть что-то. Я много ела, сны мне не снились, но я заметила, что под солнечными лучами как бы подпитываюсь ультрафиолетом, потому что и ела, и спала тогда меньше, а чувствовала себя бодрее обычного. Ал сказал, это благодаря тому, что теперь во мне присутствовали гены тех существ, которые приспособились к питанию энергией солнечных лучей.

Я не задумывалась о будущем, не проявляла любопытства, не вспоминала о прошлом. Я полностью починилась воле Ала и выполняла то, что он от меня хотел, делала всё, что он мне говорил, хотя иногда он просто душил меня своей любовью.

Опыты и операции происходили почти каждый день. Они различались меж собой, и я скоро привыкла относить их к одной из трёх групп. К первой группе относились простенькие операции, думаю, любые хирурги занимались этим в госпиталях: мы зашивали ранения, экспериментировали с пересадкой кожи или органов из других организмов или из других частей тел, проверяли действие на человека новых сывороток или химических соединений, разработанных профессором. Вторая группа операций представляла создание новых организмов, например, шестирукого человека, или опыты над тем, чтобы органы человека выполняли несвойственные им функции. К третьей группе относились эксперименты, которые доктор всегда считал неудачными – это была работа по воссозданию жизнедеятельности организма после того, как из него изымали мозг. Изъятый мозг всегда функционировал в особом питательном растворе, а вот безмозговое тело никогда не подавало признаков жизни, почему доктор оставался хмурым и недовольным весь остаток дня. И всегда эксперименты с мозгом бывали самыми грязными, отчего лаборатория напоминала лавку мясника, скотобойню и мертвецкую одновременно, а бедняге Гигантомаху приходилось за нами убирать.

Больше всего я любила пользоваться сывороткой Е2М. Мне нравилось наблюдать, как замирает очередное тело, и знать при этом, что человек остаётся в сознании, что он слышит всё, но не может выразить протеста, что он только марионетка в наших опытных руках. Я чувствовала нечто сродни удовольствию в такие моменты. Быть может, такая холодность тоже была следствием эксперимента над усовершенствованием моего организма.

После эксперимента на мне Ал перестал использовать животных и перешёл исключительно на людей. Однажды, когда мы провели семь часов в душной лаборатории, пытаясь заставить ходить человека, которому поменяли местами руки и ноги, я спросила:

– Ты никогда не думал покинуть профессора Мюллера и сменить образ жизни?

Доктор серьёзно посмотрел на меня.

– Нет. Я люблю свою работу, люблю эксперименты, и только здесь у меня есть необходимое оборудование и возможность двигаться вперёд. К тому же для моего учителя крайне важны наши опыты.

– Тогда почему он сам никогда не присутствует на них?

– Я уже не раз тебе объяснял, Люсиль, что профессор очень болен и никогда не покидает своей комнаты. Он разрабатывает теорию, а я применяю его идеи на практике, к тому же я всё ещё надеюсь, что мне удастся вылечить его.

Я кивнула и снова спросила:

– Почему профессор считает, что эти люди не имеют права на жизнь? Разве не в этом заключается смысл нашей работы? Мне казалось, ты всегда жаждал населить землю более совершенными существами.

– Верно, но этот вопрос не решает учитель. Людей нам поставляет один влиятельный человек, кстати, и место это он для нас раздобыл, которому я докладываю о результатах того, чем мы занимаемся. Я вынужден поэтому прислушиваться к его мнению, а он говорит, что ещё не время обнародовать результаты и выпускать наши творения в свет. Сперва он хочет очистить планету от недочеловеков. Возможно, когда война закончится… А все эти люди для наших опытов… Только таким образом они могут приносить пользу своей никчёмной жизнью нашему обществу и будущим поколениям. Вспомни, как ты начинала с грызунов и ничуть их не жалела.

Из этого разговора я поняла, что мы никогда не уедем отсюда, что его долг по отношению к учителю и тому человеку, кто финансирует его, важнее меня. Мне же это место ужасно наскучило. Я равнодушно жила и исполняла всё, что от меня требовалось, но во мне зародилась надежда, что, сменив обстановку, я смогу возродить и свои чувства. Однако об этом я предпочитала не говорить. Ал никогда бы не отпустил меня. Из его слов и действий я знала – он любит меня так сильно, что не вынесет и часа разлуки. Мы всегда были рядом кроме тех дней, когда он уезжал с докладом к таинственному влиятельному человеку, который при мне никогда не назывался, но которому доктор докладывал обо всех результатах и получал взамен необходимые вещи для нашей жизни и работы в подземном бункере. В такие дни он оставлял для меня список дел и поручений, которые я должна была выполнить до его возвращения.

– Здесь слишком много дел, – пожаловалась я, впервые прочитав список на клочке бумаги, которую он мне передал. – Половину может выполнить Алфавиль. В конце концов, это его обязанности.

– Верно, но работа, выполненная тобой, доставит мне больше радости, а ещё это поможет тебе отвлечься и спокойно перенести нашу разлуку. Я помню, что ты нечувствительна, но мыслями ты всегда со мной точно так же, как я с тобой.

На самом деле это он так считал, но в тот раз я подчинилась, и весь день была занята, а потом сразу уснула – усталость (хотя теперь я была выносливее прочих людей) взяла своё. Утром же мой возлюбленный уже приветствовал меня.

Так продолжалось всякий раз – я должна была выполнить десятки мелких дел в его отсутствие. Однажды мне пришла мысль, что он намеренно загружает меня работой, чтобы я не переключила внимание на то, что он по какой-то причине до сих пор не хотел мне открыть, а именно, на более близкое знакомство с профессором Мюллером (это была моя единственная просьба, в которой он всегда отказывал). Этот человек никогда не выходил из своих комнат, и я никогда не беседовала с ним наедине, всегда в присутствии Ала, а о том, чтобы зайти к нему, не шло и речи. Я не должна была беспокоить или отвлекать старика. Я прожила здесь уже несколько лет, а профессор всё так же ни во что не вмешивался, а только давал советы – незримо и механически – но всегда по делу. И вдруг я посчитала, что настала пора увидеться с ним.

Сперва я только крутилась вокруг дверей, гадая, как отнесётся Ал к тому, что я нарушила его запрет. Я знала, что покои профессора всегда заперты, но я также знала, что Ал имел ключ от этих покоев, который держал в своём секретере. Мой возлюбленный безгранично доверял мне, поэтому для меня не составило сложности подойти к его секретеру и взять ключ. Я не считала, что поступаю дурно.

В тот день Ал совершенно внезапно покинул меня, выглядел он при этом очень взволнованно и сказал, что задержится и вернётся через несколько дней. Это была наша самая долгая разлука, а ещё это был шанс навестить профессора Мюллера, и я воспользовалась им, убедившись сперва, что моему замыслу ничто не помешает. Для этого я загрузила Сару и Гигантомаха делами в соседнем ангаре, а Алфавилю сунула свой же собственный список с указанием не отвлекать меня, так как я буду очень занята. Как обычно, слуги не стали задавать вопросы, и уже очень скоро я открывала двери личных покоев учителя Альберта.

Прежде, чем войти, я всё-таки постучалась, но никто не отозвался, и я решительно шагнула за порог, оставив позади ту часть своей жизни, в которой находилась в неведении.

Я оказалась в большой зале, в конце которой имелась ещё одна дверь. Здесь находились какие-то громоздкие приборы, опутанные проводами. Большинство этих предметов я видела впервые и не могла дать им названий, моих знаний хватило лишь на то, чтобы определить две катушки индуктивности, радиоприборы, фонограф и что-то, напоминающее киноаппарат и телевизор одновременно. Все они были связаны меж собой посредством трубок и проводов, которые также шли к внутренним переговорным устройствам, через которые я всегда разговаривала с профессором, в какой бы комнате ни находилась.

– Наконец-то ты пожаловала ко мне, Люсиль! А я всё гадал, когда же ты решишься навестить меня.

Из фонографа до меня донёсся голос профессора, и я вздрогнула, не понимая, где находится он сам.

– Я понимаю твоё любопытство, – продолжал голос. – Пройди в соседнюю комнату и посмотри, что я собой представляю.

Я не замедлила воспользоваться этим предложением и оказалась в соседней комнате через долю секунды. То, что предстало моим глазам, произвело впечатление даже на мою равнодушную натуру, ибо это было нечто фантастическое и омерзительное одновременно.

В голубоватом аквариуме в полупрозрачной жидкости плавал человеческий мозг, весь, как ёж иголками, утыканный проводами и трубками, по которым сочились по капле разнообразные жидкости из одних стеклянных сосудов к мозгу, и от мозга в другие. Сначала я подумала, что профессор только экспериментирует здесь и скрывается за одним из приборов, но в комнате не было никого кроме меня, а Ал всегда говорил, что его учитель серьёзно болен и не покидает личных покоев. Потом я сообразила, что этот мозг и был профессором. От этой догадки у меня подкосились ноги, но нечто, схожее с любопытством, не позволило мне уйти.

– Теперь, Люсиль, ты знаешь, что я собой представляю, – произнёс механический голос, доносящийся из маленького фонографа в углу.

Разом мне всё стало ясно. Именно этот мозг всегда говорил со мной, не живой человек. Именно этот мозг курировал направление наших экспериментов. Разумеется, речь воспроизводил прибор, я должна была догадаться раньше. Этот мозг был лишён всех органов чувств, посредством аппаратов поддерживалась его связь с окружающим миром, и оставалось только гадать, как он вообще мог существовать. Только гениальному уму под силу было совершить подобное.