Разреши себе быть

Глава 1. Умение расставлять приоритеты

Наша жизнь – это цепочка маленьких выборов. Каждый день мы решаем, куда направить взгляд, на что потратить сердце и разум. Кажется, что мелочи не имеют решающего значения, но именно в них кроется судьбоносный эффект: яркие, но поверхностные моменты могут заслонить то, что истинно важно. В этой главе я расскажу историю из своего детства, когда я отдала всё внимание… жвачке, упустив последнюю встречу с папой. Прочувствовав вместе со мной эту боль, вы сможете увидеть собственные «жвачки» – отвлекающие и пустые детали – и получите первые ключи к тому, как научиться смотреть за блеск фантиков.

Папу я в последний раз видела, когда мне было три года. Он держал меня за руку, улыбался и очень много говорил. Потом он купил жвачку с начинкой внутри (была раньше такая жвачка, в виде квадратиков в 90-е). Почему-то эту жвачку я запомнила больше, чем образ папы. Я помню её вкус и цвет, помню, как доставала её из фантика, даже сам момент и ощущение того, как появлялась начинка – я помню, а вот папу нет.

Я слишком много значения в тот момент придала жвачке, слишком много. Если бы я тогда в три года (что, конечно, практически нереально) умела расставлять приоритеты, я бы акцентировала внимание на папе. И вспоминала бы его, а не дурацкую жвачку. А так я помню только, что он был со мной в тот день, и больше – ничего. Жвачка не была настолько ярким событием (или всё-таки была), чтобы я сконцентрировалась только на ней. Мне было три года, я не понимала ничего и не могла анализировать. Но это допустимо для ребёнка такого возраста.

А что насчёт взрослого человека? Если бы у меня сейчас была возможность увидеть отца, то, основываясь на воспоминаниях тех лет, я бы старалась каждую частичку своего внимания уделить ему. Но я уверена: даже без той истории встреча с отцом во взрослом возрасте прошла бы так же – не важно, где мы встретились: на лавочке в парке или в другом месте. Эмоциональный подъём дал бы мне не просто радость от общения, а ощущение того, как прошла эта встреча и где.

Вы понимаете, о чём я? О неумении расставлять приоритеты. Я тогда и представить не могла, что эта встреча будет последней (я была ребёнком и даже если бы мне сказали, я бы не поняла серьёзности ситуации).

Папы больше нет. Он погиб вскоре после этого. О встречах с ним я помню очень мало. Мы редко проводили время вдвоём. Помню, что он очень сильно любил меня.

Несмотря на то, что воспоминания о папе положительные, именно этот негативный опыт – воспоминание о моменте вместо человека – дал мне очень многое в жизни. Основу для моей теории, а теперь и практики: умение грамотно расставлять приоритеты.

«На чём останавливается наше внимание – тем мы и живём»

Мы все несем в себе букет детских впечатлений, как коллекция редких камней: они искрятся в памяти, привлекают взгляд, но часто заслоняют то, что по-настоящему важно.

Внутренний расклад:

Я училась концентрироваться на внешних впечатлениях, забывая про чувства.

Я впитала установку: ярче – значит важнее.

Я упустила возможность заложить в себе опору доверия и ценности момента.

Рефлексия:

Этот эпизод стал фундаментом моей теории о приоритетах: если мы учимся смотреть на блеск фантиков, мы зависаем в поиске искусственных радостей и теряем живые связи.

Сколько раз в жизни мы хватались за внешнюю «вкусность»: за мимолётные комплименты, лайки в соцсетях, быстрые победы – вместо того чтобы обратить сердце к тем, кто рядом?

Но этот урок не только о жвачке. Он о том, что даже самые болезненные потери могут стать началом осознанности, если мы зададим себе простой вопрос: «Чему я дал(а) слишком много внимания? А что важнее всего?» >

Упражнение 1.

«Дневник моментов» > В течение недели вечером вспоминайте по три события дня и записывайте: >

1) Момент, который увлек вас больше всего. >

2) То, что действительно принесло тепло: разговор, взгляд, жест доброты. >

3) Ответ на вопрос: чему я уделил(а) слишком много внимания, а что упустил(а)?

Когда ты в три года вкладываешь больше чувств в жвачку, чем в человека, который держал тебя за руку, это кажется мелочью. Детство – вообще сплошная мелочёвка: «не бери», «положи», «будь вежливым», «не шуми». Но именно из этих мелочей вырастает взрослый человек с комплексами, страхами, привычками занижать себя и заглушать внутренний голос.

Взрослый, который не умеет расставлять приоритеты, живёт в постоянном режиме внешнего отклика: куда дует ветер мнений, туда он и смотрит. Он легко отвлекается, путает «желание» с «важностью», прокрастинирует, бросает начатое, избегает глубины. Он ищет внешние стимулы – и теряет себя.

●  Мы выбираем «ответить на сообщение» вместо «посидеть в тишине с собой».

●  Мы часами листаем чужую жизнь, вместо того чтобы задать себе один честный вопрос: «Как мне сейчас на самом деле?»

●  Мы боимся молчания, боимся одиночества, боимся глубины. Ведь внутри – не всегда приятно. Там могут быть вопросы, на которые нет готовых ответов.

Навык приоритизации – это не талант. Это мышца. И она тренируется. Медленно, устойчиво, и очень просто. Никаких сложных систем. Никаких громких обещаний.

Мы начинаем с малого – с простого наблюдения: на что я обращаю внимание? Куда уходит моя энергия?

> Упражнение 2. «Остановка во время суеты» > Как только вы чувствуете раздражение, усталость, перегруз – остановитесь и спросите себя: > – Это точно то, что важно? > – Я сейчас выбираю или просто плыву по течению? > – Что я могу отпустить, чтобы вернуться к себе?

Вывод промежуточный: Ваша жизнь – это не то, что с вами происходит. Это то, на чём вы делаете акцент. Один и тот же день можно прожить по-разному: либо гонясь за шумом, либо сохраняя внимание на важном.

В детстве нас мало кто учит осознанности. Нам говорят, что делать, куда идти, что чувствовать, что «прилично» и что «стыдно». Мы привыкаем ориентироваться не на внутренний компас, а на внешние ожидания. И вот тебе результат:

– хочешь угодить, а не услышать себя – боишься ошибиться, потому что «что скажут» – цепляешься за чужое мнение, будто это якорь – хотя это чаще утяжеление

Если при этом в детстве случилось что-то болезненное – утрата, унижение, стыд или травля – фокус внимания ещё сильнее смещается во вне. Ты словно учишься жить так, чтобы тебя «не заметили лишнего», «не тронули», «не осудили». И тогда тебе не до приоритетов. Твоя цель – выжить и приспособиться.

…и замечаешь, что:

– Работаешь без вдохновения, потому что выбрал не то, что любишь, а то, что «надёжно». – Боишься отношений, потому что не умеешь видеть себя важным. – Живёшь в суете, потому что тишина слишком громкая – в ней слышно внутреннюю пустоту.

Это не «надо» и не «хочу». Это выбор в пользу своего ядра. Это когда ты осознанно выбираешь:

– не отвечать на токсичное сообщение

– не соглашаться ради одобрения

– не тащить чужое мнение как часть своей судьбы

Это значит:

– поговорить с ребёнком, а не посуду домыть

– побыть с собой 10 минут в тишине, а не сбежать в сериалы

– сказать «я устала» и признать право не быть железной

Мой путь начался с жвачки.

Но это только первая точка. Далее в главе – история про момент, когда быть собой казалось опасным. Как страх осуждения и чувство вины сформировали потребность быть идеальной – и почему за ней скрывается настоящее «я».

После истории с папой жизнь шла своим чередом. Внешне – обычное детство: друзья, улица, игры, деревенский быт. Но внутри уже сформировалась установка – замечать не чувства, а сигналы извне. И одна из самых сильных программ, которую я в себе носила, – это желание быть хорошей. Не просто хорошей, а удобной, понятной, правильной.

И всё началось в шесть лет.

У меня была подружка Алёнка. Мы жили напротив, дружили с детства, играли во дворе, катались с горок. К нам часто присоединялись два мальчика – Сашка и Лёшка. Мы были настоящей маленькой бандой: лазили по стройке дома, играли на досках, строили выдуманные миры. Это было искренне, свободно и по-детски. Но именно в этот период произошёл эпизод, который врезался в мою память и ранил глубоко.

Однажды Сашку загнали домой раньше обычного, и мы разошлись по домам. Я вернулась к себе и, проходя между домом и кухней, услышала разговор: соседка стояла на кухне и говорила моей бабушке:

– Шура, я тебе серьёзно говорю. Они не просто так там целый день околачиваются.

– Ну и чем, по-твоему, они там занимаются? – переспросила бабушка.

– Так насилуют они там друг друга, – отчеканила та.

В доме повисла звенящая тишина. Я оцепенела. Через несколько секунд бабушка вышвырнула её вон. Громко, резко. Но у меня внутри всё уже рухнуло. Я не сразу поняла, почему мне стало страшно и стыдно. Позже пришло осознание – в тот момент я впервые поверила, что быть собой опасно. Что даже самая невинная игра может быть извращённо истолкована. Что взрослые не видят света в тебе – только повод для подозрений.

Тогда я приняла решение, которое до сих пор эхом отзывается в жизни: если кто-то из моих близких когда-нибудь тронется умом – я отправлю их лечиться. Я не буду жертвовать собой, пытаясь сохранить видимость «нормальности». Я не хочу, чтобы чужая боль отравляла мою жизнь.

С одной стороны, это был момент внутренней силы: я научилась выставлять границы. С другой – это запустило во мне программу «быть правильной». Я больше не позволяла себе расслабиться, не позволяла быть слишком громкой, слишком живой. Я начала бояться своей свободы.

И если смотреть шире – это касается не только меня.

Многие из нас, пережив подобное давление в детстве, начинают считать, что

●  быть настоящим = быть уязвимым,

●  проявляться = быть странным,

●  доверять = быть дураком.

Мы вырастаем хорошими, правильными и… бесконечно одинокими.

> Упражнение 3. «Разрешение на себя»

> Найдите старое фото себя в возрасте до 7 лет. Посмотрите в эти глаза. Какие они? Что они говорят?

> – Напишите письмо этому ребёнку. Дайте ему то, чего не хватало.

> – Скажите: «Ты можешь быть разной. Я рядом».

> – И дайте себе разрешение: быть живой. Без защиты, без идеальности.

Про отца больше писать не буду. Единственное дополню: он был весёлым и с усами. Это всё, что я помню о нём. Он часто снится мне, слишком часто. И на память о папе у меня осталась одна-единственная фотография. На ней он за столом с родственниками – половины из них уже нет в живых, другую половину я почти не знаю.

Я уже много лет хочу нарисовать портрет отца, но то забываю, то просто не нахожу в себе внутренней готовности. А пока – он просто смотрит на меня с этой фотографии. И я думаю: как же странно, что единственное настоящее воспоминание связано с жвачкой, а не с ним.

Долгое время я чувствовала вину. Вину за то, что не запомнила, не удержала, не сохранила. Вину за то, что была недостаточно внимательной дочерью. Но однажды я спросила себя: а виновата ли я в том, что была ребёнком? Неумение выбирать, неумение замечать главное – не преступление. Это возраст. Это этап.

И тут я поняла: вина, не основанная на реальной ответственности, – это саморазрушающий яд. Мы не только несём её с собой – мы сживаемся с ней. Она становится частью взгляда, голоса, решений. И со временем мы даже забываем, что она – чужая. Она пришла оттуда, из прошлого, из недосказанного.

●  История о папе и жвачке показала, как невинный детский фокус на внешнем может заменить контакт с живыми чувствами.

● Вспышки памяти и «яркие детали» вытесняют по-настоящему важные моменты, если нет внутреннего навыка осознанности.

●Детские впечатления, где не было расставленных приоритетов, становятся основой для внутренних конфликтов во взрослой жизни.

●  Приоритет – это не список задач, а вопрос: «На что я направляю внимание и зачем?»

●  Ошибки детства – это не повод для вины. Они – исходный материал для осознанности.

●  Неумение прощать себе детскую беспомощность делает нас заложниками чужих ожиданий и собственной строгости.

●  Обнаружив внутри себя чувство вины, важно задать прямой вопрос: →

Я в чём-то действительно виноват(а), или просто не даю себе права на слабость?

●  Если вина не ведёт к действию или исцелению – она изживает нас.

●  Свобода начинается не с решений, а с пересмотра акцентов.

То, что вы чувствовали на протяжении этой главы – лёгкую щемящую грусть, желание оглянуться назад, поиск света в тёмных кадрах детства – это и есть начало глубинного движения. Именно оно ведёт к следующей точке: вине.

Порой она не кричит, не давит, не шепчет укоры. Она просто живёт внутри – в каждом «надо», в каждом «прости», в каждой невозможности расслабиться. И если её не услышать и не разобрать, она лишает нас радости и лёгкости.

В следующей главе мы поговорим о вине честно. Без оправданий. Без самообвинений. Я расскажу, как чувство вины становилось моей тенью, как оно формировало сценарии моих отношений, решений, слов. Мы научимся различать реальную ответственность и надуманный крест, разберёмся, откуда растёт «обязанность страдать» и главное – как вернуть себе право жить, а не расплачиваться.

Глава 2 Вина

«Вина – это якорь, который часто мы вешаем себе сами»

Вина – это не только чувство, возникающее после осознанной ошибки. Нам с детства объясняли, что виноваты – это если разбил, обманул, подвёл. Но никто не объяснял, что вина может быть и вымышленной. Мы чувствуем её, даже если никто нам прямо ничего не сказал. Мы тащим её в себе годами. Мы путаем её с ответственностью, со стыдом, с долгом. Иногда – с любовью.

Есть два типа вины:

За то, что мы сделали – и знаем об этом.

За то, чего мы не делали – но чувствуем себя виноватыми просто потому, что нас в чём-то обошли, обиделись или недолюбили.

Оба вида вины могут съедать нас изнутри. Но если первый ещё поддаётся логике – можно попросить прощения, компенсировать, отпустить – то второй разрушает медленно и тихо.

Когда мне было пять лет, я разбила пятилитровую банку с огурцами. Совершенно случайно. Я жила тогда в деревне, и тот холодильник стоял в коридоре на веранде – на старом, кривом, скрипучем деревянном полу. Кто бывал в таких домах, поймёт.

Я просто бегала, играла, скакала. И вдруг – хруст, треск, вода. Я замерла, смотрела на вытекающий рассол и приняла моментальное решение: взять тряпку, вытереть всё самой и дальше продолжить веселиться.

Но в тот вечер пришёл гром – голос бабушки, грозный и неудержимый.

Когда она позвала всех нас – меня, двух сестёр и грустного деда, – в воздухе повис один прямой вопрос: – Кто это сделал?

Мои сёстры переглянулись. Я уточнила, «что именно» имеется в виду. Получив ответ, без всяких сомнений выдала: – Настя! Я потом вытирала тряпкой.

Почему я обвинила именно старшую сестру – не знаю. Возможно, в тот момент мозг решил, что между сестрами есть иерархия. Но точно знаю: получить от бабушки веником мне тоже совсем не хотелось.

И я настолько убедительно сыграла, что даже сама Настя сказала: – Может, и правда я… Просто не заметила.

Я до сих пор не помню, как мне это удалось. Но помню другое: с той ситуации у меня как будто появилось внутреннее разрешение – «мне можно». Потому что меня поддержали. Потому что меня – простили. Потому что мне – поверили.

А вот Насте, возможно, впервые дали понять, что правда не работает. Что можно быть честной – и это ничего не гарантирует. Именно тогда, быть может, в ней и начала расти та неуверенность, которую я наблюдаю в ней сегодня. Она замкнулась, сжалась, не стала спорить и отстаивать свою правду.

И тогда-то зародился мой первый внутренний конфликт: должна ли я чувствовать вину за это?

А я ведь и не чувствовала. И, может, не чувствую до сих пор. Почему? Потому что мне стало необходимо быть правой. Мне стало необходимо получать поддержку. И я к ней так привыкла, что жить без неё стало страшно.

Но с годами я начала видеть: если ты не способен признать момент, когда был неправ – ты никогда не научишься жить по-настоящему. Вина, которую мы игнорируем, не исчезает. Она трансформируется: в раздражительность, в тревожность, в убеждение, что тебя все осуждают, что ты «должен» оправдать ожидания, что тебе «нельзя ошибаться».

Иногда вина не приходит сама. Мы тащим её за собой. Прячем за шутками. Растворяем в делах. Но она всё равно говорит с нами голосом детства.

Вина – это не всегда про “плохо сделал”. Часто это про “я не могу простить себе, что был маленьким, слабым, человеком”.

Смешная – если рассказать спустя годы. Абсурдная – если пытаться её объяснить. Но тогда, в моменте, внутри всё было очень серьёзно.

После истории с огурцами прошло немного времени, и в нашей деревне произошло событие, которое по-настоящему радовало всех – у нас наконец появилась своя колонка. До этого мы таскали воду от соседей, шланги, ведра, неудобства – всё это стало прошлым. Колонка работала, вода шла. Все улыбались. Я видела, что все довольны… но мне почему-то этого было мало.

Мне показалось, что счастья недостаточно. Что радости слишком тихие. Что надо как-то усилить событие. Детская мысль возникла неожиданно: а что если туда добавить солярки?

Сначала капнула на снежок. Но показалось недостаточным. Потом взяла полканистры соляры и просто вылила её внутрь колонки. И даже решила – надо прокачать, чтобы «разошлось».

Я не помню, о чём думала – возможно, вообще ни о чём. Возможно, о том, что это как-то привнесёт в меня значимость, что-то оживит. Когда бабушка обнаружила запах солярки в питьевой воде, час расплаты наступил очень быстро. Я спряталась в курятнике и так цеплялась за доски, что вырвала перья из курицы. Меня вытащили за волосы. Бабушка кричала, дед молчал, и я опять была в эпицентре катастрофы.

Меня не интересовали их потери, труды, неудача – я думала только о себе. Но чувствую ли я сейчас за это настоящую вину?

Да, но не за испорченную колонку. Моё чувство вины возникло только из-за того, что бабушка стала относиться ко мне плохо. Что я оказалась не такой внучкой, какой «нужно было быть». Опять – про чужие ожидания. Опять – про страх утратить любовь.

Я не сожалела о самой колонке. Мне было больно не из-за их последствий, а из-за того, что я упала в их глазах. Моё чувство вины – это был не отклик на свою жестокость или неосознанность. Это было бессознательное желание: заслужить обратно тепло.

И вот что интересно: в возрасте пяти лет моё поведение, как и у многих детей, было продиктовано не злобой, не расчётом, не подлостью. А одиночеством. Непониманием, как иначе быть замеченной. Желанием хоть на секунду стать «особенной».

Такие детские истории редко воспринимаются взрослыми серьёзно, но именно в них начинают закладываться первые схемы:

– Меня любят, если я удобна или полезна.

– Если я делаю плохо, любовь можно потерять.