Когда никто не видел

© Н. Б. Буравова, перевод, 2025

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательская Группа „Азбука-Аттикус“», 2025

Издательство Иностранка®

Моим родителям Милтону и Патрисии Шмида.

Спасибо, что научили меня ценить дом.

Из телефонной переписки между Джордин Петит и Вайолет Кроу. 15 апреля 2018 года, воскресенье

Джордин: Отправляюсь к Коре в шесть вечера

Вайолет: Я тоже. Надеюсь, не сачканешь?

Джордин: Нет-нет

Вайолет: Неужели у нас все получится???

Джордин: А то! Если только ты сама не перетрусишь

Вайолет: А если нас поймают?

Джордин: Держи язык за зубами, и все будет чики-пуки

16 апреля 2018 года, понедельник, 00:45

Воздух холодный, но она это едва замечает. От окружающей темноты грудь наполняется ужасом, конечности тяжелеют от страха. Но к испугу примешивается и другое чувство. Она не может его назвать; похоже на ощущения накануне дня рождения или в сочельник, а все-таки не совсем то же самое. При мысли о дне рождения или Рождестве становится хорошо, тепло. А тут скорее тревожное ожидание, как если поднимаешься на вышку, чтобы прыгнуть в бассейн, или сжимаешься в вагончике американских горок, медленно ползущем на самый верх, чтобы рухнуть в бездну. Но сейчас она знает, что умрет.

Бледный месяц подслеповато щурится, скупо освещая выпотрошенное здание депо и остовы служебных корпусов. Она вытягивает шею и прикладывает ухо к рельсам, надеясь понять, куда делись остальные, но слышит только шепот ветра в высокой траве.

Прошло уже очень много времени. Возможно, их ищут. Сейчас или никогда, мелькает лихорадочная мысль. Надо рискнуть, иначе он никогда не появится. Таков был уговор. Вдвоем, закрывшись в спальне на ключ, они тщательно все распланировали, вплоть до дня и часа.

В правой руке у нее садовый нож, который они утащили из кухонного ящика. Другая рука свободна, слегка прижата к боку. Сначала они хотели взять лом, но потом решили, что он слишком большой: тяжело таскать и поднимать. Нож удобнее ложится в ладонь, придавая руке уверенность и силу, пальцы ловко обхватывают рукоять. Она воспользуется оружием, если понадобится.

За последний месяц он отправил ей немало сообщений, настоящих любовных посланий. Нежные, ласковые слова, которые она, будь такая возможность, спрятала бы в специальной коробке из-под обуви, заполненной «секретиками»: счастливыми монетами и камешками в форме сердечка, найденными за многие годы. Но он сказал, что у них могут быть неприятности, поэтому она просто вызубрила каждую фразу сообщений и по ночам перед сном шепотом повторяет их, и тогда кажется, будто он рядом.

Она ускоряет шаги и движется к рельсам, потускневшим и источенным временем и стихиями. Полузасыпанные шпалы, словно выгоревшие на солнце кости, проглядывают сквозь бурьян. Она тяжело дышит и вдруг понимает, что по щекам катятся слезы. На противоположной стороне путей распростерлось поле, где когда-то сеяли озимую пшеницу, а теперь растет один бурьян – чернобыльник да лебеда. Там что-то виднеется. Силуэт прячется в тени, но она знает: это он. Пришел. Он манит ее поднятой рукой, и сердце у нее подпрыгивает.

Краем глаза она видит на путях знакомую фигурку, которая сидит, упершись подбородком в согнутые колени. Она подходит, и сидящая девочка поворачивает голову, вытягивает ноги, прижимает к боку раненую руку. Они не обмениваются ни единым словом. Она доверяет этой девочке. Конечно, доверяет.

Фигурка в сухой траве резко задирает подбородок, как бы говоря: «Вперед. Рискни. Или слабо?» И она идет, с трудом переставляя ноги, словно чужие; нож слегка подпрыгивает на бедре. Останавливается перед девочкой, которая поднялась и криво улыбается ей сквозь слезы, сверкая мелкими белыми зубками. Земля под ногами вибрирует, предупреждая о приближающемся поезде. Нужно торопиться: как только локомотив появится, станет слишком поздно. Потому что он уйдет.

Где-то вдалеке лает собака. Поезд грохочет все громче.

Она быстро, не задумываясь, наносит удар. Холодный металл легко пронзает ткань и кожу. Она думала, что будет сложнее, потребуется больше усилий. Девочка растерянно смотрит на нее, прижимает руку к животу и тут же отдергивает. При виде пальцев, испачканных в крови, на лице у девочки появляется удивление.

Локомотив все ближе, рельсы дрожат и гудят. Девочка пытается вывернуться, но она дергает ее назад, гладкая рукоятка ножа выскальзывает из рук, оружие падает на землю; она бьет девочку головой о рельсы, и ржавые болты разрывают жертве щеку, нежную кожу под глазом. Снова и снова она бьет девочку головой о рельс, пока у нее самой мышцы не начинают гореть, а жертва не обмякает. Она собирается так и оставить тело на рельсах, но в приливе острого возбуждения сталкивает в сторону.

Она прерывисто дышит, глаза ищут его, но он ушел. Скользнул обратно в высокую траву. Нет, он не мог ее бросить. Он же обещал. Из самых глубин души рвется отчаянный вопль, но она понимает, что не имеет права издать ни звука.

Товарный поезд несется на нее с долгим скорбным завыванием, и ей хочется замереть и дать локомотиву затянуть ее под железные колеса, но ноги почему-то сами несут ее по рельсам. Она продирается сквозь стебли несжатой пшеницы, окрашивая их красным, и тут наконец замечает его. Он останавливается и поворачивается к ней лицом. Он доволен.

Дело № 92–10945. Из дневника Коры Э. Лэндри

5 сентября 2017 года

Сегодня был мой первый официальный день в шестом классе, и он прошел просто отлично! Средняя школа намного больше начальной, где в одном здании собираются ученики из трех маленьких городков. Теперь я буду учиться с ребятами, которых не видела с детсадовских времен.

Здорово, что здесь не будет Мелоди Дженкинс: вот уж с кем мы с пятого класса были в бесконечных контрах. Это ведь она тогда разослала по всей школе целых четыре дурацких списка и на верхнюю строчку каждого поставила меня: как самую тупую, самую уродливую, самую странную девчонку и самую очевидную девственницу. Последнее просто глупо. Я пыталась уговорить себя, что мне фиолетово, но не сработало. А с Джордин Петит мы будем встречаться только в обед и на одном уроке. Джордин, вообще-то, получше Мелоди, но в прошлом году всем растрепала, будто мне нравится Дакота Рихтер. Вот уж вранье!

А самое приятное – на обеде и на уроке обществознания мы будем вместе с Гейбом Шенноном. Вот он-то мне давно нравится; думаю, и я ему немножко тоже. Этим летом я помогала маме в канцелярии начальной школы, где она работает секретарем, а Гейб вместе со своей матерью готовил подготовишек к новому учебному году. Мы отлично тусили и вроде бы неплохо узнали друг друга.

Кстати, уроки обществознания у нас ведет мистер Довер, он остроумный, симпатичный и, наверное, очень прикольный, а еще я подумываю начать играть в волейбол. Мама говорит, в средней школе очень важно быть «активисткой», чтобы познакомиться с новыми людьми и понять, чем мне интересно заниматься.

Моя сестра Кендалл считает, что мама прозрачно намекает: мол, не тормози, Кора; если не заведешь друзей сейчас, то не заведешь их никогда. И Кендалл, пожалуй, права. Она-то симпатичная, бойкая и пользуется успехом. Я, конечно, тоже не урод, но определенно не такая красотка, как Кендалл. И по характеру почти полная противоположность ей. Хорошо, что в средней школе в спортивные команды берут любого. Никому не отказывают, и это здорово, ибо мы с волейболом плохо совместимы. Есть, правда, еще один вариант: бег по пересеченной местности, но, по-моему, бежать невесть куда и невесть зачем – несусветная глупость. Итак, волейбол. Завтра первая тренировка. Пожелайте мне удачи – она мне понадобится!

Бет Кроу. 16 апреля 2018 года, понедельник

К тридцати шести годам как меня только не называли: дрянью, шлюхой, разлучницей. А то и похуже. Думаю, это справедливо, если уж быть совершенно честной. Но единственное, чего я никогда не позволю сказать о себе, – что я плохая мать. За такие слова могу и в морду дать. Для своих детей я делаю всё. В отношении мужчин – да, могу быть дурой, но мать я хорошая.

Семь месяцев назад я уволилась с должности секретаря в компании канцтоваров для офиса, погрузила вещи в нашу старую, изъеденную ржавчиной машину, втиснула туда же сопротивляющуюся Вайолет, разъяренного Макса и нашего бассет-хаунда Бумера и отправилась в двадцатипятичасовой путь из Алгодона, штат Нью-Мексико, на северо-восток, в Грин-Бэй. План заключался в том, чтобы начать новую жизнь с моим дружком Джерри, который переехал туда несколькими месяцами ранее, намереваясь устроиться на работу в «Проктор энд Гэмбл».

Мне еще предстояло основательно запудрить детям мозги, но к тому времени, когда мы добрались до Канзас-сити, я почти убедила их: лишившись парка «Пик Пикачу», мы получим взамен знаменитый стадион «Ламбо филд» и клуб американского футбола «Грин-Бэй пэкерс». И хотя мы делаем ручкой прекрасной Рио-Гранде, нас ждет замечательное озеро Мичиган, где можно рыбачить и кататься на водных лыжах. Пусть мы не сможем гонять по долине Месилья и любоваться полями хлопка – такого белого, пушистого, умягчающего сухую пыльную землю, – зато в Висконсине у нас будут груды хрустящего чистого снега: знай себе лепи снеговиков или играй в снежки.

Макс не купился, а вот убедить Вайолет оказалось легче. Всегда в собственном маленьком мирке, моя девочка с головой погружалась в свои рисунки и рассказы в блокноте, а если отрывалась от него через несколько часов, то быстро моргала, словно пытаясь вновь сосредоточиться на окружающем. Макс, надо признать, абсолютно не хотел никуда ехать. Он был доволен жизнью в Нью-Мексико и даже не пытался скрыть ненависть к Джерри. Правда, к чести сына, он не стал и скулить «я же предупреждал», когда посреди Айовы наша машина сломалась, а Джерри внезапно передумал и вернулся к бывшей жене.

Короче говоря, мы застряли в Питче, умирающем железнодорожном городке с населением около двух тысяч человек. Нас выручила милая дама по имени Тесс Петит: ее внучка – ровесница Вайолет.

Звонит телефон, нужно ответить на звонок, но впервые почти за год подо мной и внутри меня – мужчина. Наши пальцы переплетаются, мы движемся как одно целое. А телефон все звонит, и в голове мелькает мысль о детях. Вайолет ночует у Коры, а Макс, надеюсь, крепко спит внизу. Обычно Бумер предупреждает меня, когда дети приходят или уходят, но в последний час я несколько отвлеклась. Сэм протягивает руку и обхватывает мое лицо ладонью, его пальцы прижимаются к моей щеке, я не спускаю с него глаз и отбрасываю всякие мысли о детях.

Наконец сердце перестает бешено колотиться, Сэм прижимается лицом к моей шее, щекоча бархатистой бородкой, и только тут я вспоминаю о телефоне. Уже поздно. Или рано, как посмотреть: час ночи. Для хороших новостей однозначно слишком поздно.

– Не волнуйся, перезвонят, если что-то важное, – шепчет мне на ухо Сэм, читая мои мысли. Мы задремываем. Затем внутренний голос – голос хорошей матери, которым я так горжусь, – начинает зудеть: «Одевайся! Ты ведь не хочешь, чтобы Макс или Вайолет застали тебя в таком виде?» Но лишь теснее прижимаюсь к Сэму, вспоминая, когда меня в последний раз вот так обнимали.

Будят нас не Макс, не Вайолет и не телефон, а сирены. Сначала вдалеке взвывает одиночный сигнал, затем присоединяются еще несколько. Я вскакиваю с кровати, завернувшись в простыню, подбегаю к окну и, вытягивая шею, кручу головой влево и вправо, надеясь увидеть аварийные огни. Но безуспешно. На нашей улице фонарей нет, а в домах через дорогу все еще темно.

– Макс, – выдыхаю я, почему-то уверенная, что сирены гудят из-за него. Что сын попал в автомобильную аварию или занимается какими-нибудь глупостями: слоняется по железнодорожным путям, выпивает с друзьями. – Макс! – кричу я, торопливо накидывая вчерашнюю одежду. – Макс!

И бегу мимо перегородки, отделяющей мою часть спальни от обиталища Вайолет. На моей стороне импровизированной стены висят фотографии сына и дочери, а также старый снимок моих родителей. Со стороны Вайолет прикноплены несколько нарисованных от руки изображений единорогов и фей и странные эскизы железнодорожных путей к западу от города.

Я скатываюсь по лестнице в гостиную. Дверь в спальню Макса открыта, я хлопаю по выключателю на стене. Постель не убрана, но это ничего не значит: сын редко застилает кровать. Поворачиваюсь и толкаю вторую дверь, в ванную, – пусто – и третью дверь, ведущую в узкую кухню, где тоже пусто, если не считать небольшой горки грязной посуды в раковине. Значит, Макс заходил сюда, пока мы кувыркались у меня в спальне.

– Попробуй позвонить ему, – советует Сэм, подходя сзади и кладя руку мне на плечо. Его пальцы давят, словно свинцовые гири, и я стряхиваю их. Мне вдруг хочется, чтобы он исчез из моего дома. Вся страсть улетучилась.

Сирены затихают, и я позволяю себе момент надежды. Питч – затерянный городишко, слишком крохотный, чтобы в нем имелись экстренные службы вроде больницы, скорой помощи или пожарной части. Ближайшие есть в Оскалусе к югу от Питча или в Грейлинге, примерно в получасе езды к северо-востоку. Зато у нас есть отдел полиции, который состоит из начальника, одного штатного и двух внештатных сотрудников.

Я бегу обратно наверх, рыщу в поисках мобильного и наконец нахожу его на полу рядом с кроватью. Набираю Макса и слышу, как телефон звонит и звонит, пока не переключается на голосовую почту. Позади меня Сэм натягивает ботинки.

– Не отвечает, – говорю я, стараясь не паниковать. Макс ведь не первый раз болтается незнамо где после полуночи. Я надеялась, что в маленьком городке посреди Айовы – по сути, в большой деревне – он остепенится после Алгодона, где связался с компанией хулиганов и начал курить, выпивать и бог знает чем еще заниматься. Но даже в Питче есть своя стая диких подростков. Так что теперь я опять беспокоюсь, что сын шляется по ночам, влипая в очередные неприятности, только уже не в горах, а на кукурузном поле или железнодорожных путях. Старая погудка на новый лад.

– Да он, верно, у друга заночевал, – замечает Сэм, натягивая через голову толстовку. Я киваю, отчаянно желая, чтобы это было правдой. – У тебя есть его фотография? Могу поискать его по окрестностям.

– Нет-нет, все в порядке, – отказываюсь я. – Мне известно, куда он ходит. – Это не совсем правда. Я знаю, что Макс общается с мальчиком по имени Клинт, который постоянно носит камуфляжные штаны: значит, либо они у него одни-единственные, либо их целая стопка и он их просто меняет на точно такие же. Приходя к нам, Клинт никогда не смотрит на меня и на вопросы отвечает как можно короче. У него близко посаженные глаза хорька, а на лице всегда сердитое выражение. О его семье я знаю только одно: Клинт живет в трейлере к востоку от города с мамой и двумя братьями.

– Хочешь, я останусь? Подожду и посмотрю, вернется ли он.

Да ни за что. Нечего этому человеку делать в моем доме, когда меня нет.

– Думаю, тебе лучше уйти, – отвечаю сдержанно. – Я сама поищу сына. Впрочем, за участие спасибо.

– Дай хоть провезу тебя по округе, – настаивает Сэм. Вид у него такой, словно он действительно хочет помочь. – А ты из машины попытаешься дозвониться.

Он прав. Питч – всего лишь точка на карте, и далеко не все проселочные дороги мне ведомы.

Припоминаю знакомую Макса; он не в курсе, что я про нее знаю.

– Есть одна девица, – говорю задумчиво. – Живет, наверное, недалеко от ярмарочной площади. Зовут, кажется, Никки. Хорошенькая, только слишком ярко красится и брови выщипаны едва не налысо. Несколько раз в неделю заходит в круглосуточный магазин, где я работаю, «Пойло и харчи». Серьезно, так и называется. Никки почти всегда покупает одно и то же: банку «Ред булл», жвачку со вкусом корицы и упаковку пончиков с сахарной пудрой. Иногда приходит одна, а иногда с девочкой лет пяти, у которой синдром Дауна. Наверное, сестра.

Никки всегда терпеливо ждет, пока малышка, зажав в руке долларовую купюру, бродит по проходу. Не закатывает глаза, не вздыхает тяжело, пока сестра то берет пачку мармеладных червячков, то кладет ее обратно и тут же тянется за пакетом картофельных чипсов. Девочка три-четыре раза хватает разные закуски, но в конце концов всегда останавливается на мармеладных червяках. Никки просто ждет, рассеянно крутя металлическую стойку, на которой лежит всякая всячина от цепочек для ключей до солнцезащитных очков. Когда сестра наконец принимает решение, они выкладывают покупки на прилавок, и я рассчитываю их.

Мне ужасно хочется, чтобы Макс рассказал мне о Никки, но на каждый вопрос о его друзьях сын просто отвечает, что в Питче все тупые. Я не настаиваю, стараюсь не давить, опасаясь, что в противном случае он вообще перестанет хоть что-то рассказывать.

Сэм открывает передо мной дверь и ждет рядом, пока я размышляю, запирать дом или нет. У Макса есть ключ, а вот Вайолет, уходя на ночь к подруге, свой не взяла.

– Все будет хорошо, – успокаивает меня Сэм. – Тебя и не будет-то всего полчаса, не больше. У дочери же есть телефон, верно?

– Да, но лучше оставить записку, – говорю я и, бросившись назад, нацарапываю несколько слов на обратной стороне попавшегося под руку конверта: «Вайолет, я пошла искать Макса. Запри за собой дверь, если вернешься домой раньше нас. Мама».

Когда я выхожу на улицу, Сэм уже сидит в работающей машине. Моя – не та, на которой мы приехали в Питч, а та, у которой меньше миль пробега и меньше вмятин, – припаркована на подъездной дорожке прямо перед внедорожником Сэма. Ночной воздух холодит; напрасно я не прихватила толстовку. Сажусь рядом с Сэмом, который, видя, как я дрожу, включает печку на максимум.

– Куда? – спрашивает он. Я благодарна ему за предложенную помощь, за готовность отправиться со мной на поиски, однако внутренний голос настойчиво советует мне пересесть из его машины в свою.

– Давай сначала заедем к его приятелю Клинту, – говорю я. – Его дом примерно в четырех милях отсюда по шоссе.

Сэм дает задний ход по засыпанной гравием подъездной дорожке и останавливается посреди улицы.

– Давай-ка лучше, – говорит он, переводя взгляд на меня, – съездим посмотрим, с чего там сирены вопили. Может, тогда ты поуспокоишься.

А в его предложении есть смысл. Мы можем объехать всю округу и не встретить Макса, но если поехать туда, куда вроде бы направились машины скорой помощи, я точно буду знать, что Макс в безопасности. Или нет.

– Думаю, нам на запад, – соглашаюсь я, и Сэм, выжимая сцепление, мчится к железнодорожным путям, разделяющим Питч пополам. Никто не может сказать, что одна сторона Питча лучше другой. На северной есть лютеранская кирха, библиотека и магазин «Пойло и харчи», а на южной – католический храм, средняя школа и старый театр. В обоих концах городка есть дома, изъятые за долги и выставленные на продажу.

Сэм сворачивает на Мейн-стрит, и я начинаю нервно притопывать ногой, когда мы проезжаем сначала мимо хозяйственного магазина, а потом – антикварной лавки со старинным автоматом для газировки, стоящим перед входом. Сэм тянется к моей руке, но я отдергиваю ее, якобы закашлявшись.

Не следовало приглашать его к себе. Хотя сегодня вечером было наше первое официальное свидание, мы с Сэмом встречаемся довольно часто. Он заходит в «Пойло и харчи» дважды в неделю: первый раз, когда едет навестить родителей, а второй – когда возвращается домой. Покупает чашку кофе или пакет семечек, и мы болтаем.

Он узнал, что я, оказавшись в этом городе, вместо того чтобы починить машину и отправиться дальше в Грин-Бэй, устроилась на работу в круглосуточный магазин, сняла облупившийся дом с двумя спальнями без кондиционеров и с плохо работающим обогревателем и записала детей в школу. Я, в свою очередь, узнала, что Сэм вырос в Питче, сейчас живет в сорока милях отсюда, в Норт-Либерти, и работает научным сотрудником в стоматологическом колледже частного университета Грейлинга.

Сегодня вечером, когда Макс гулял с друзьями, а Вайолет отправилась с ночевкой к Коре, мы с Сэмом поехали в Вашингтон поужинать в итальянском ресторане, о котором он был наслышан. Увлеклись неплохим вином и оказались в постели. Большая ошибка. Впрочем, и удовольствие немалое.

Мы скользим мимо почты и двух пустых, давно не мытых витрин, мимо гриль-бара Петитов. Чем ближе мы к железнодорожным путям, тем нетерпеливее моя нога стучит по резиновому коврику. Меня разбирает желание попросить Сэма развернуться и ехать назад в дом. Макс, случалось, и прежде отсутствовал всю ночь и появлялся лишь в предрассветные часы, помятый и с воспаленными глазами, вероятно с похмелья, но всегда возвращался домой.

Я боюсь того, что могу обнаружить, когда мы доберемся до полицейских машин или скорой помощи. Изо всех сил пытаюсь расслышать, не гудят ли опять сирены, даже опускаю стекло, но слышу лишь рокот мотора и скрип веток, трущихся друг о друга, когда мы едем по Мейн-стрит.

Пересекая железнодорожные пути, Сэм ползет медленно, но машину все равно раскачивает и трясет на рельсах. Я жду, что он повернет налево к вокзалу, на улицу, которая идет параллельно путям, но он продолжает двигаться прежним курсом. По-прежнему проезжая вдоль рельсов, мы минуем банк и крошечный продуктовый магазин, а затем три квартала, целиком состоящие из домишек на одну семью.

Я вглядываюсь в Джунбери-стрит, где живет лучшая подруга Вайолет, у которой дочка сегодня ночует. Кора Лэндри пригласила Вайолет к себе, чтобы завтра вместе провести свободный от занятий день. Я с облегчением вздыхаю. Машин скорой помощи там нет.

Питч заканчивается внезапно, как будто основателям городка было откуда-то известно, что он никогда не станет тем развитым многолюдным железнодорожным городом, который планировался изначально. Мейн-стрит превращается в обычную проселочную дорогу с безлесыми обочинами и глубокими канавами, петляющую по гектарам сельскохозяйственных угодий, теперь укрытых черным покрывалом ночи. Дорога извивается, постепенно поднимаясь, а я поворачиваюсь на сиденье, чтобы взглянуть в заднее окно. Отсюда под ногами виден весь Питч.

– Вон там! – вскрикиваю я, хватая Сэма за руку. На западной окраине Питча, в старом квартале столярных мастерских прямо вдоль железнодорожных путей ритмично кружатся красные огни. Сэм точно знал, что делает, направляясь сюда.

Не сбавляя скорости, он резко разворачивается, и я хватаюсь за приборную панель, чтобы не свалиться с сиденья на пол. Поезда не видно. А он наверняка стоял бы, если бы с каким-нибудь из товарняков, четырежды в день проезжающих через Питч, случилась авария. Или машинист вдруг обнаружил, что кого-то сбил. Сэм съезжает на обочину и ударом пальца включает аварийку.

– Попробуй позвонить Максу еще раз, – советует он, я подношу телефон к уху, и на этот раз меня сразу же переключают на голосовую почту. – Хочешь спуститься туда? – спрашивает Сэм.

Предчувствие, вязкое и темное, как грязь, наполняет грудь. Я всегда знала, что у меня никогда не будет много денег, не будет большого дома, в котором можно жить припеваючи, хорошей работы и что я, возможно, больше никогда не выйду замуж. И поскольку я так мало ждала от жизни, то считала, что просить у Бога безопасности для моих детей не так уж и зазорно. У нас с Богом всегда были сложные отношения, хотя я никогда ничего не имела против Него. Но если с Максом или Вайолет случится что-то плохое, сделке конец. Даже думать не хочу об этом. Гипнотизирую телефон, но он недвижен и безмолвен.

– Поехали, – выдавливаю я наконец. Вряд ли мы подберемся достаточно близко к месту происшествия, но я должна любым способом узнать, что случилось. Сэм выруливает на шоссе и мчится к станции, не боясь, что его штрафанут за превышение скорости. Похоже, все полицейские и помощники шерифа округа Джонсон собрались у вокзала.

Менее чем через три минуты Сэму удается припарковаться всего в квартале от того места, где сгрудились все экипажи скорой помощи. Две машины шерифа и внедорожник начальника полиции забаррикадировали единственный вход в здание вокзала, пусть и заколоченный, где толпились пустые товарные вагоны, брошенные тут много лет назад. Немного в стороне передом к дороге стоит машина скорой помощи, готовая в любую минуту рвануть с места. Завидев машину Сэма, к нам шагает помощник. Он молод, высок и широкоплеч. Глаза бегают туда-сюда, словно высматривая что-то или кого-то. Вид у него испуганный. Скорбный.

– Вам нельзя здесь находиться, ребята, – произносит он, подталкивая нас обратно к машине.

– Но мы слышали сирены, видели огни, – объясняет Сэм. – Что случилось? Все в порядке?

– Извините, вам здесь нельзя, – повторяет полицейский. Позади него кто-то включает фары, которые внезапно выхватывают из темноты кусок станции и путей, где кипит деятельность. Женщина в лосинах и теннисных туфлях разговаривает с другим полицейским. Руки у нее упрятаны в рукава толстовки, как в муфту. Высвободив одну, женщина указывает на шпалы, а затем трет глаза, оставляя на лице странную красную полосу.

– Это кровь? – спрашиваю я громче, чем собиралась. Услышав меня, женщина смотрит на свои руки и вскрикивает.

– Мэм, – более строгим тоном произносит молодой сотрудник, – прошу, покиньте это место.

Тут мимо нас проходят врачи скорой помощи, неся к машине носилки. К ним надежно привязано небольшое девичье тело. Я забываю дышать, в горле встает ком. Пострадавшая похожа на мою Вайолет. Худенькая, с длинными темными волосами, такими же, как у дочери, но лицо девочки почти неузнаваемо. Окровавленное, опухшее, страшное.

Я пытаюсь оттолкнуть полицейского, но он скалой встает передо мной, и я отскакиваю от его твердой фигуры и спотыкаюсь. Сэм все же умудряется обойти полицейского и рассмотреть получше.

– Все в порядке, вряд ли это Вайолет! – кричит он мне.

– Ты уверен? – говорю я, изо всех сил желая ему поверить, да только Сэм ведь еще не знает моих детей…

– Какие у Вайолет волосы? – спрашивает он.

– Темные. – Сердце у меня бешено колотится.

– Тогда точно не она. Эта девочка блондинка.

У меня на глаза наворачиваются слезы облегчения.

Со своего места на утрамбованной грязи я и сама теперь вижу, что это не Вайолет. У моей дочери совсем другие уши. И волосы, которые на первый взгляд показались мне похожими на кудри Вайолет, гладкие и не темные от природы, а почернели от крови. Эта девчушка немного тоньше дочери. И все же… есть в ней что-то знакомое… но нет, не может быть. Бессмыслица какая-то.

Сэм вновь поворачивается ко мне и помогает подняться на ноги. В животе у меня крутит. Что случилось с этой девчушкой? Отчего могут быть такие повреждения? Она не попала в аварию: кроме кареты скорой помощи и полицейских машин других транспортных средств здесь нет. Упала с велосипеда? Девочка мертвенно-неподвижна, и непонятно даже, дышит ли. Ее словно растерзала собака или другое крупное животное. Со щеки свисает лоскут кожи, а на губах пузырится кровь.

Врачи торопливо поднимают пострадавшую в скорую, которая тут же срывается с места, и вопль сирены снова нарушает ночную тишину. Фургон уносится прочь, вздымая колесами клубы пыли, а я смотрю вслед и думаю, откуда же врачи узнают, кто эта раненая девочка. И как раз собираюсь задать вопрос копу, когда понимаю, что все остальные оглядываются на железнодорожные пути.

Появляется еще один маленький силуэт. Хоть и еле-еле бредет, но все же своими ногами – из поля высокой озимой пшеницы по другую сторону путей.

Снова сердце у меня почти замирает.

Вот теперь это Вайолет.

Она движется к нам, словно в замедленной съемке. Глаза расфокусированные, невидящие. Перед белой футболки расцвечен красным. Руки словно омыты кровью. Что-то выпадает из пальцев Вайолет и со звоном приземляется у ног.

– О боже мой, – выдыхаю я. – Она истекает кровью! Вызовите еще скорую!

Кажется, проходит целая вечность, пока я наконец добираюсь до Вайолет. Я подхватываю ее на руки и пробегаю глазами по телу, ища источник потоков крови.

– Помогите же ей кто-нибудь! – всхлипываю я, осторожно укладывая дочку на землю. – Пожалуйста, – умоляю стоящих вокруг людей. – Что, что случилось? – спрашиваю я у Вайолет. – Кто это сделал?

И тут внезапно понимаю, кто та другая девочка. Это же лучшая подруга Вайолет, Кора Лэндри. Меня тянут назад, а Сэм просит позволить полиции делать свою работу. Губы Вайолет шевелятся, но слов не разобрать.

Д-р Мадлен Гидеон. 14 сентября 2018 года

У каждого врача есть свой неприятный, постыдный случай. Пациент, который занимает мысли, пока вы потягиваете утренний кофе, неотступно следует за вами на обходах и сидит за спиной на приеме. Прислоняется к вашему плечу в минуты отдыха, а ночью укладывается рядом и шепчет на ухо, что вы могли бы сделать больше. Постараться лучше.

У меня это случай с девочкой с железнодорожной станции. Она стала точкой отсчета времени «до» и «после».

Расстройство ведь нетрудно определить, верно ведь? Спутанность сознания. Нарушение, влияющее на работу психики или тела. Обсессивно-компульсивное расстройство, тревожность, СДВГ, расстройство пищевого поведения, расстройство аутистического спектра, шизофрения, расстройство настроения, ПТСР. И еще сотни разных расстройств.

Каждый день, сочетая разговорную, поведенческую и лекарственную терапию, я старалась использовать весь известный мне клинический опыт, чтобы оценивать состояние, ставить диагноз и лечить детей, подростков и их родственников.

За двадцать с лишним лет, что я топтала коридоры и кабинеты детской больницы Грейлинг – сначала студенткой-медиком, а затем дипломированным психиатром, – повидать пришлось немало. Мне попадались дети, которые с маниакальной страстью ели грязь, остатки краски или острые гвозди; истощенные шестнадцатилетние подростки, которые вообще отказывались есть. Я консультировала детей, которых выгоняли из дому, избивали и подвергали сексуальному насилию.

Если в моих словах слышна гордость, должна признать: да, именно ее я и испытываю. Психиатры, в конце концов, тоже ученые. Нас зачаровывает мозг и все его тонкости. И нередко – между нами, врачами, говоря, конечно – мы воспринимаем и помним не пациента, а его диагноз: «У меня в девять расстройство настроения, а в десять трихотилломания [1]».

Мы ведем себя так, словно все эти расстройства и нарушения – наши собственные. Иногда сложно сохранять отстраненность, подходить к каждому случаю беспристрастно, со строгой объективностью. Ведь мы работаем с детьми. Легко увлечься идеей поиграть в бога. Отчаявшиеся родители не знают, как помочь своему ребенку, который страдает от боли. Ведь душевная боль мучительна не меньше физической, если не больше.

Девочка со станции. По словам направляющего врача, случай был простой. Я припомнила две-три встречи с этой пациенткой. Выслушала ее историю. Конечно, страшную и травматичную, но не худшую из тех, с коими мне доводилось сталкиваться. Кивала во всех нужных местах и задавала вопросы о том, что произошло на железнодорожных путях. Но ни на чем особо не заостряла внимание, опасаясь, что ей станет неловко разговаривать со мной и она замкнется.

Потом объяснила родителям, чего ожидать от дочери в ближайшие недели: навязчивые мысли, избегание, плохое настроение, тревожность. И посоветовала обратиться к хорошему специалисту, если хоть один из этих симптомов останется.

Сама я при этом ничуть не волновалась. А была скорее заинтригована. Чем больше я узнавала, тем глубже погружалась в это дело, тем больше сил ему отдавала. На вокзал приходят три двенадцатилетние девочки, а невредимыми остаются две. Какой врач не увлекся бы?

Теперь же я часто спрашиваю себя, что было бы, позвони доктор Сото другому психиатру. Возможно, конечный результат был бы иным. Но трубку взяла я и неторопливо направилась в отделение скорой помощи.

Дело № 92–10945. Из дневника Коры Э. Лэндри

9 сентября 2017 года

Короче, волейбол продержался аж четыре дня. Я, конечно, знала, что игрок из меня отстойный, но полагала, что и другие будут не лучше и мы просто окажемся в команде глубоко запасных. Но не повезло. Такой команды нет, а играю я и в самом деле хуже всех.

Джордин, конечно, тоже в команде и очень хороша. Чертова девка то и дело подавала мяч прямо на меня, а я не смогла отбить ни одного. Восемь раз подряд. Сначала девочки из моей команды меня всячески подбадривали: «Все в порядке, Кора, ты сможешь!» и «Соберись!». Но через некоторое время стало совершенно ясно, что ничего у меня не выйдет, и они примолкли.

Я пыталась, честное слово. Даже попыталась метнуться дельфинчиком к одной из подач Джордин и в итоге потянула лодыжку. Было не очень-то и больно, но я расплакалась. Зачем? Тренерша велела попить водички и посидеть, пока лодыжка не успокоится. Остаток тренировки я просидела в стороне. Потом, когда мы переобувались, все наперебой восхищались Джордин, какая она хорошенькая да ловкая. А мне никто не сказал ни словечка, даже не поинтересовались, как там моя злосчастная лодыжка.

Родителям я сообщила, что получила травму и, наверное, не смогу больше играть. Конечно, папа тут же заявил: «Не смей сдаваться! Лэндри не слабаки и никогда не пасуют. Все будет хорошо!», и на следующий день пришлось-таки пойти на тренировку. И на следующий. И на следующий.

Все словно ополчились на меня. Джордин стала не единственной, кто норовил подать мяч мне прямо в голову или хотя бы просто кинуть его в меня. Теперь меня доставали буквально все. Причем с какой-то очевидной злобой. Даже у Джеммы, которая обычно ведет себя мило, перед самой подачей на лице появилось этакое ехидное выражение. Клянусь, она смотрела прямо на меня и прицеливалась. А я даже увернуться не пыталась. Тупо стояла, и мяч угодил мне в плечо. И все засмеялись. Кроме тренерши – и то наверняка только потому, что ей по должности не положено смеяться над детьми.

В машине после тренировки мама спросила, как дела. Я сказала, что больше туда не пойду. «Нельзя же все бросить», – возразила она, а я расплакалась и не могла остановиться. Когда мы вернулись домой, мама пыталась меня разговорить и выяснить, что случилось, но я не смогла объяснить. Мне было слишком стыдно. В конце концов я соврала, что снова повредила лодыжку и, возможно, вывихнула ее или даже сломала.

Мама принесла мне пакет со льдом и пообещала записать к врачу. Врач ничего плохого не нашел, но предупредил, что несколько недель тренироваться не следует.

Сегодня в школе Джордин спросила, почему меня не было на тренировке, и я сказала, что доктор запретил мне играть, а она заявила, что это очень плохо. Причем заявила так искренне и так мило, что я подумала, будто она действительно сочувствует, и на секунду даже засомневалась, не попробовать ли снова начать тренировки.

С Гейбом мы не могли поговорить с самого начала занятий. За обедом он сидит со своими друзьями, и на уроках обществознания мы оказались не рядом, но в коридоре он со мной здоровается, и мой желудок всякий раз делает сальто.

Вот это да! Сегодня в школе появилась новенькая. Не могу вспомнить, когда в последний раз кто-то приезжал в Питч. Обычно люди отсюда уезжают. Или умирают от старости. Моя лучшая подруга с детского сада в прошлом году переехала в Иллинойс, когда ее отец нашел новую работу. Мама Элли сказала, что Питч – вымирающий город, и, по-моему, она права. После того, как закрылся упаковочный завод, уехало много семей с детьми, но больше всех я жалею именно об Элли.

Мы с ней какое-то время переписывались и по обычной, и по электронной почте, но потом, думаю, у Элли появились новые друзья, и на меня времени совсем не осталось. Я не слышала о ней с лета. И до того скучаю, что аж зубы сводит. Так сложно привыкнуть к тому, что сегодня тебе совершенно не с кем пообщаться, хотя еще вчера было с кем поговорить о чем угодно.

После того, как уехала Элли, вокруг внезапно стало очень тихо. День проходит за днем, а никто из однокашников со мной не заговаривает. Я сказала маме, что с мобильным телефоном поддерживать связь с Элли было бы намного проще, мы могли бы хоть переписываться. Но мама, конечно, тут же встала на дыбы. Родители считают меня слишком маленькой для мобильного.

– Вернемся к этому разговору, когда тебе стукнет пятнадцать, – заявил папа. Я ответила, что к тому времени все забудут о моем существовании, поэтому и париться незачем.

Новенькую зовут Вайолет, у нее красивые черные волосы, она из Нью-Мексико. Джордин сказала, что ее бабушка спасла Вайолет с мамой и братом, когда у их машины на подъезде к городу накрылся двигатель. Мол, бабушка ехала мимо на своем грузовике, а они застряли в темноте на обочине. Она, конечно, остановилась, попутчики закинули вещи в кузов, а сами погрузились в кабину, и миссис Петит отвезла их в город и высадила у гостиницы.

Не знаю, верить ли Джордин. Она и соврет – недорого возьмет. Но Вайолет, думаю, останется, потому что, по ее словам, мама устроилась работать в магазин на заправке, и они сняли дом на Хикори-стрит.

От такой новости мне взгрустнулось. Вайолет вроде милая, но в гости к ней мама меня никогда не отпустит. А моя сестра Кендалл и ее лучшая подруга Эмери говорят, что на Хикори живут одни наркоманы. Я спросила у Эмери, откуда такие сведения, и она посоветовала мне хорошенько рассмотреть зубы приезжих. Я попыталась – незаметно, конечно, – но у Вайолет зубы показались мне нормальными. А Эмери велела проверить еще раз через несколько месяцев. Чтобы эмаль превратилась в кашу, нужно время.

Не хвастаюсь, но мы живем в довольно хорошем доме. Из кирпича цвета сомон, как говорит мама. Мне он кажется скорее розоватым, но тем не менее. У меня есть собственная спальня, а в подвале имеется комната отдыха с настольным футболом и караоке-системой. На заднем дворе стоит огромный батут с сеткой вокруг, чтобы никто не вывалился и не сломал себе шею.

В прошлом году, после того как батут установили, многие мои одноклассники приходили попрыгать, но все прекратилось, как только в школе снова начались занятия и на улице похолодало. По мнению Кендалл, беда в том, что я странная, но, если бы я лучше старалась, у меня появились бы друзья. На уроках обществознания мы сидим группами, и мистер Довер вытащил из угла пустую парту и поставил ее в моей группе, чтобы Вайолет было где сесть. Говорит она мало, просто наблюдает за всеми.

Вчера мистер Довер сообщил, что завтра нам предстоит экзамен по общеобразовательной подготовке и что он очень важный; Министерство образования заставляет каждого ученика его сдавать, чтобы проверить, сможем ли мы поступить в колледж. Мне показалось, что Вайолет вот-вот заплачет. Она сказала, что последние пару месяцев почти не ходила в школу из-за сборов, переезда и всего прочего.

Я шепнула, чтобы она не беспокоилась, что на самом деле экзамен не так уж и важен, а учителя вечно бубнят про колледж и будущую карьеру. Я изобразила пальцами воздушные кавычки, и Вайолет улыбнулась. Я надеялась, что за обедом она сядет рядом со мной, но Джордин добралась до нее первой. Ну, может, завтра.

В итоге я оказалась рядом с Джой Уиллард, и это тоже неплохо. Вот что мне нравится у нас школе: каждый может садиться, куда захочет, и нет такого, чтобы кто-то заранее «забил» местечко или не разрешил тебе сесть рядом. Если миссис Моррис, заведующая нашей столовой, увидит, что тебе не с кем сесть, тут же вмешается. Клянусь, стоит выйти из очереди с подносом и начать отчаянно вертеть головой в поисках подходящего места, как у нее прямо какая-то суперсила срабатывает. Налетает коршуном и показывает пальцем на свободный стул. «И не спорь, Лэндри, – заявит непременно. – Садись и начинай есть. Тут тебе не ресторан». Ей не перечат даже отпетые придурки.

За обедом я вдруг почувствовал, как что-то шмякнулось мне в спину. Обернулась посмотреть, в чем дело, и увидела на полу позади себя крокет из картошки. Я снова повернулась к столу, но бросок повторили еще четыре раза. Шлеп, шлеп, шлеп, шлеп. Последний крокет попал в голову и прилип к волосам. Я вытащила его и опять обернулась, чтобы выяснить, кто их бросает. Позади за столом сидела Джордин и еще несколько девочек, едва сдерживая радостный хохот. Я знаю, что крокетами кидалась Джордин. Вайолет же просто смотрела на свой поднос с обедом, как будто не видела, что происходит. Но хотя бы не смеялась.

Дома, когда я сняла рубашку, на спине было четыре жирных пятна. Словно четыре темных пулевых отверстия. Не знаю, почему Джордин так зла на меня. Я никогда ничего плохого ей не делала. Ни единого разочка.

Зато почти на всех уроках я сижу с Вайолет. На всех, кроме математики и классного часа. Моя мама – секретарь в начальной школе, куда я ходила в прошлом году. Немного странно быть с ней теперь в разных зданиях, но я даже рада. Правда, никогда не скажу об этом маме. Она-то постоянно задает вопросы вроде: «А ты, Кора, разве не скучаешь по тем временам, когда мы виделись в школе каждый день?»

Вот уж точно не скучаю. Ведь на самом деле мне было очень неловко постоянно находиться рядом с мамой. Она видела каждое мое движение. К тому же, позвольте напомнить, школьный секретарь знает всё. То есть вообще всё.

Так, в прошлом году мне стало известно, что у моей учительницы второго класса роман с физкультурницей. Конечно, мама не объявила об этом именно мне: она говорила отцу, а я услышала. А еще выяснилось, что у мистера Саймона, школьного сторожа, рак мозга, а у Даррена Моэра, моего одноклассника, в третий раз появились вши. Понятное дело, когда твоя мама – секретарь, это дает определенные преимущества, зато сейчас я дышу гораздо свободнее, зная, что она в нескольких милях от меня (а не на расстоянии двух кабинетов) и не может посреди бела дня в любой момент заглянуть в класс, просто чтобы проверить, как я там.

Прозвенел последний звонок, и я стала открывать кодовый замок на шкафчике: 56 влево, 13 вправо, 2 влево. И тут вдруг ко мне сзади подскочила Табита, протянула руку, повернула замок не в ту сторону и все испортила. Пришлось крутить по новой, но тут меня подставила Шарлотта, тоже крутанув диск. Мама ждала снаружи, и я знала, что она рассердится на меня за задержку. Я пошла на третий заход, но явилась Джордин и снова сбила программу.

Я прислонилась головой к дверце шкафчика и попыталась не заплакать, а потом услышала, как Гейб говорит:

– Ну что за детский сад, Джордин.

И в животе у меня опять запорхали бабочки, как всегда, когда я вижу Гейба. Он заступился за меня!

– Мы же просто шутим, – улыбнулась Джордин и поинтересовалась этаким фальшиво-ласковым голоском: – Ты ведь на нас не злишься, Кора?

Я покачала головой, хотя мне до ужаса хотелось наподдать как следует по этой лживой физии.

– Вот видишь? – сказала Джордин, с абсолютно невинным видом глядя на Гейба.

– Дай помогу. – Гейб подошел ближе. – Какой у тебя шифр?

Меньше всего мне нужно было, чтобы Джордин знала код моего шкафчика, поэтому я дождалась, пока она уйдет, и только потом назвала ему цифры. Гейб открыл дверцу и сказал:

– Просто не обращай на нее внимания. Джордин бывает жуткой стервой. Увидимся завтра.

Я покраснела как мак, щеки у меня горели. Может, Джордин и некоторые другие девочки меня терпеть не могут, но Гейбу я точно нравлюсь. Я схватила ранец, закрыла шкафчик и тут заметила, что за мной из дверей своего класса наблюдает мистер Довер. Желудок у меня снова скрутило, но уже в нехорошем смысле.

Бет Кроу. 16 апреля 2018 года, понедельник

Нас запихивают на заднее сиденье полицейской машины, уверяя, что быстрее сами доберутся до больницы, чем приедет другая скорая. Я прижимаю Вайолет к себе, изо всех сил стараясь, чтобы она не подпрыгивала на сиденье, пока мы мчимся по сельским колдобинам. Ближайшее отделение неотложной помощи находится в двадцати пяти милях от Грейлинга, и сотрудник полиции полон решимости доставить нас туда в рекордно короткие сроки, а мне боязно, как бы ухабистая дорога не травмировала дочку еще больше.

Я оставила попытки найти, откуда у нее по груди растекалась кровь, но совершенно уверена, что рана больше не кровоточит. Сейчас мне важнее, чтобы моя девочка не закрывала глаза и смотрела на меня.

Вайолет пугающе, мертвенно бледна и пребывает, похоже, в каком-то плавающем состоянии. Она не теряет сознание – проблема не в этом, – но каждые несколько мгновений свет в ее глазах гаснет и она исчезает в каком-то тайном укромном уголке.

– Вайолет, доченька, – я слегка встряхиваю ее, – все будет хорошо, обещаю. Скажи, где болит? – Молчит. – Не отключайся. Смотри на меня.

Ее темные ресницы трепещут, отбрасывая на щеки веерообразные тени. Я убираю ей волосы со лба и прошу полицейского ехать еще быстрее. Голова пухнет от вопросов. Кто мог это сделать? Что за больной монстр напал на двух невинных девочек? Травмы Коры ужасны. Она хотя бы жива? Добралась до реанимации? А ее родителям сообщили? С этими двумя девочками должна ведь была ночевать еще и третья, Джордин Петит. Куда она-то делась? На нее тоже напали?

Воздух наполнен насыщенным влажным ароматом свежевспаханного поля. Прежде плотно утрамбованная, земля теперь стала рыхлой и бархатистой на ощупь. Сильно отличается от красной почвы тех мест, где мы жили прежде. Подъезжаем к городу Грейлингу, полицейский выруливает на шоссе, и остальные машины поспешно забирают вправо, пропуская автомобиль с мигалкой. Вывески местной университетской клиники сообщают, что мы почти на месте. Чем ближе мы к больнице, тем больше пробок, и, несмотря на сирену, они не рассасываются целую вечность.

Наконец, миновав несколько ресторанов, университетских полей для софтбола и целый ряд учебных корпусов, мы прибываем в недавно отстроенную детскую больницу: красивое сооружение из стали и стекла, возвышающееся над остальными. Полицейский минует главный вход и направляется прямо к приемному покою.

– Нас уже ждут, – отрывисто бросает он, резко тормозя.

К нам бегут трое санитаров, и дочку осторожно, но решительно вынимают из моих объятий и укладывают на носилки, которые втягивают внутрь, а я остаюсь снаружи. Полицейский прикасается к моей руке:

– Я Кит Грейди. Скоро вернусь. Пожалуйста, постарайтесь узнать от нее хоть что-нибудь о происшедшем.

Я киваю и бросаюсь к дверям, озираясь по сторонам и стараясь понять, куда увезли мою дочь. Вайолет исчезла.

– Вы мать этой девочки? – Из-за стойки поднимается грузная женщина.

– Да, – отвечаю я. – Где она? – Голос у меня дрожит, я прижимаю руку к горлу, словно пытаясь удержать рвущиеся слова. – Меня пустят к ней?

– Прямо сейчас ее осматривает врач. Мне нужно вас кое о чем расспросить, а потом вас отведут к дочери.

Я как можно быстрее отвечаю на ее вопросы, а затем сажусь заполнять стопки бумаг. Дойдя до графы, где нужно перечислить членов семьи, вспоминаю о Максе.

Напрочь о нем забыла. Вытаскиваю из кармана телефон. Сын по-прежнему не отвечает, и я отправляю ему еще одно сообщение с просьбой немедленно позвонить мне.

– Убью паршивца, – бормочу сквозь зубы, тут же пожалев о сказанном. Разве можно так говорить после того, что случилось с Вайолет и Корой?

– Миссис Кроу. – Ко мне подходит регистраторша. – Я могу отвести вас к дочери.

Она ведет меня по коридору в квадратную комнату, где на смотровом столе, отвернув лицо от двери, лежит Вайолет. Окровавленную одежду с нее срезали и бросили на пол. На ней только трусики и спортивный лифчик, который на самом-то деле ей и не нужен. И то и другое в красных разводах. Кисти выглядят так, будто их окунули в красную краску, что резко контрастирует с бледными предплечьями. Я обшариваю ее взглядом в поисках каких-либо ран, но ничего не нахожу. Смотрю на доктора, высокого мужчину, который ободряюще мне кивает:

– Похоже, всего несколько шишек и синяков, но мы ее тщательно осмотрим. – Он поворачивается к одной из медсестер: – Давайте-ка укроем ее одеялом с подогревом, а вымоем потом.

– Но вся эта кровь… – начинаю я.

– Она чужая. – Врач решительно взмахивает рукой, и от облегчения я едва не теряю сознание. – Меня зовут доктор Сото. Вы можете подойти к ней, – приглашает он, и я подхожу к дочери.

Наклоняюсь и кладу ладонь ей на щеку. Кожа холодная на ощупь.

– Вайолет, милая, – шепчу я, – что случилось?

Она моргает, глядя на меня, но я не вижу в ее глазах узнавания. Открывает рот, но из него не вырывается ни слова, только слабый хрип. Мелькает мысль о травмах головы, наркотиках и всяких чудовищных действиях, которые могут лишить ребенка дара речи. В панике смотрю на доктора Сото, который стаскивает с рук окровавленные перчатки и швыряет их в контейнер для опасных отходов.

– У нее шок, – объясняет он, словно читая мои мысли. – Ее согреют, напоят, прокапают ей физраствор и проверят все жизненно важные органы. Если не будет никаких осложнений, уже сегодня вечером девочку, скорее всего, можно будет забрать домой.

– Но пока я остаюсь с ней, – напруживаюсь я, готовясь к схватке. Ни за что не оставлю ее.

– Конечно-конечно, – легко соглашается доктор Сото, вытаскивает из угла комнаты стул и ставит рядом со смотровым столом. – Джуди о вас позаботится. А я скоро вернусь. – Ободряюще похлопывает меня по плечу и выходит из комнаты.

Я сажусь рядом с Вайолет, которая, кажется, до сих пор не замечает моего присутствия. Джуди, примерно моя ровесница, в уголках рта которой жизнь прочертила две глубокие запятые, тихим успокаивающим голосом разговаривает с моей дочерью.

– Сейчас тебя, Вайолет, комарик укусит, – произносит она, втыкая иглу в сгиб руки Вайолет, и я вздрагиваю, а моя девочка даже не дергается. Джуди набирает несколько пробирок с кровью, а затем ставит капельницу с прозрачной жидкостью. Потом складывает разрезанную одежду Вайолет, причем не в мусорную корзину, как я думала, а в пластиковый пакет, запечатывает его и спереди прикрепляет этикетку. Тянется к телефону, лежащему на металлическом подносе, опускает его в другой пакет и тоже запечатывает.

– А теперь, Вайолет, мы приведем тебя в порядок. Как считаешь, это подойдет? – спрашивает медсестра. Дочь никак не показывает, что слышит вопрос.

– Почему она не отвечает? – едва не плачу я. – Что с ней?

– Как и сказал доктор Сото, у нее, скорее всего, шок. Так иногда случается после травмы или сильнейшего потрясения. Но ты ведь придешь в себя, правда, Вайолет? – Медсестра улыбается моей дочери. – Ты у нас быстренько и сядешь сама, и заговоришь. А пока мы тебя согреем, помоем и в порядок приведем. – В руках у медсестры появляется голубой больничный халатик. – И первым делом наденем на тебя этот чудесный наряд. – Джуди проворно одевает Вайолет, ловко переворачивая ее, чтобы застегнуть халатик. Девочка в нем почти утонула.

– Вы не знаете, как там Кора? – спрашиваю я Джуди, которая ставит рядом с кроватью Вайолет металлическую тележку с бумажными конвертами, банками разных размеров, большим пинцетом, камерой и еще несколькими предметами, совершенно незнакомыми мне.

– Кора? – переспрашивает сестра, а я смотрю на Вайолет, проверяя, не отреагирует ли она на имя подруги. Никакого отклика. – А кто это?

– Другая девочка, которую сюда привезли перед нами на скорой помощи, – объясняю я. – У нее были ужасные раны.

– Мне о ней ничего не известно. Давайте сейчас сосредоточимся на Вайолет, – отвечает Джуди, держа в руках небольшой шпатель. – Видишь это, Вайолет? Я собираюсь вот этой лопаточкой хорошенько почистить тебе ноготки, хорошо? Это не больно. – И она шпателем выскребает из-под ногтей комочки засохшей крови и складывает в один из бумажных конвертов.

Именно в этот момент я понимаю, что медсестра не просто лечит мою дочь от шока или обезвоживания, а и собирает улики. Вот почему окровавленную одежду и мобильный телефон Вайолет упаковали в специальные пакеты. Вот для чего здесь камера, и мысль, что другие увидят фотографии моей дочери, полуодетой и залитой кровью ее лучшей подруги, не умещается у меня в голове.

Желудок сжимается, и я вскакиваю со стула, не в силах выдавить ни слова. Выбегаю в коридор в поисках туалета. Правильно истолковав выражение моего лица, женщина, везущая тележку с чистящими средствами, указывает мне нужное направление. Я успеваю в туалет как раз вовремя, пока меня еще не вырвало. Горло наполняется кислым вкусом цыпленка в вине, которого мы с Сэмом ели в ресторане.

Кто мог это сделать? Моя дочь почти в ступоре, а в нее втыкают иголки и что-то у нее выискивают, собирая улики. Снова думаю о Коре, которую где-то в этой же больнице лечат от ужасных травм. Мне нужно знать, что происходит, и в то же время я не хочу ничего знать. А хочу только одного: побыстрее забрать Вайолет домой и постараться больше ни о чем таком не думать.

С минуту сижу на полу на коленях, переводя дыхание, потом с трудом поднимаюсь и спускаю воду в унитазе. Пытаюсь под краном прополоскать рот и смыть скопившуюся там горечь. Провожу пальцами по волосам и делаю несколько глубоких вдохов, прежде чем снова выйти в коридор. Я все еще не готова вернуться в палату Вайолет. Боже, какая же я трусиха.

Доктор Сото стоит возле дверей палаты и разговаривает с полицейским, который вез нас в больницу. Доктор смотрит в мою сторону с мрачным выражением лица. Моя первая мысль: наверное, Вайолет стало хуже, и я хватаюсь рукой за стену, чтобы устоять на ногах. Полицейский оборачивается, и я замечаю тревогу в его глазах, напряженно стиснутые губы. Пытаюсь переставлять ноги, но при этом не хочу слышать, что они собираются мне сказать. Меня не было всего несколько минут. Что могло произойти?

Доктор Сото и полицейский приближаются, и на мгновение мне хочется убежать. Если они меня не догонят, то не смогут и сообщить новости. А мысли уже промчались по всем известным мне тяжелым последствиям травм: коллапс легких, кровоизлияние в мозг, разрыв селезенки, внутренние повреждения, которые могли остаться незамеченными. Я не могу отдышаться и по мере того, как эти двое приближаются, все сильнее прижимаюсь к стене, словно стараясь слиться с ней, раствориться, исчезнуть.

– Миссис Кроу, – медленно начинает полицейский. Я смотрю на доктора Сото, который, должно быть, понимает мой ужас и успокаивающе кладет руку мне на плечо. – С Вайолет все хорошо, – говорит он.

У меня в горле ком, на глаза наворачиваются слезы. Они так меня напугали, что я готова наброситься на них.

– В чем дело? – возмущаюсь я, не в силах сдержать гнев, но тут же сожалею об этом. – Значит, Кора? Как она?

Грейди мой вопрос игнорирует.

– Мне необходимо допросить Вайолет, – говорит он. – Нам нужно как можно больше информации о том, что произошло.

– Я объяснил, что сначала нужно поговорить с вами, а уж потом с ней, – пытается извиниться доктор Сото.

– Не знаю, – колеблюсь я. – Дочь в шоке. Вряд ли она вообще в состоянии отвечать на вопросы. Она пыталась что-то сказать еще там, на станции, но я не расслышала. Может быть, другие копы поняли, что она сказала.

Грейди переминается с ноги на ногу, проводит большим пальцем по губам, но ничего не говорит.

– Так что? – вскидываюсь я. – Вы что-то знаете? Она сказала, кто это сделал?

– Мне просто очень нужно расспросить вашу дочь. Чем больше времени пройдет, тем сложнее будет разобраться в случившемся. Так вы разрешаете поговорить с Вайолет?

– Нет, – отрезаю я. – Никто не будет разговаривать с Вайолет. Никто, пока вы не скажете мне, что вам известно. Кто он? – И опять в голове вертятся самые черные мысли. Банда секс-торговцев, сумасшедший бродяга, серийный убийца. – Если вы не знаете, я хочу поговорить с тем, кто знает.

– Один из полицейских слышал, как Вайолет называла имена, – нехотя, через силу сообщает полицейский.

– Имена? – Желудок снова сжимается. – Этот выродок был не один? – Мысль, что на Вайолет и Кору напал маньяк, ужасна, но если чудовищ было двое, это уже слишком.

– Да, Вайолет называла два имени. Джозеф Уизер и что-то похожее на Джорджа или Джордана.

– Господи. – Я прислоняюсь к стене, чтобы не упасть. – Джордин Петит. Подруга Вайолет. Значит, она тоже была там. Вы нашли ее? Она не пострадала?

– Я ничего не знаю о других жертвах, но в Питче остался наш человек, который все проверит.

– Дочь говорила о Джордин Петит. Я точно знаю. Вы должны послать кого-нибудь узнать, все ли у нее хорошо.

– Не волнуйтесь, мы этим занимаемся, – успокаивает полицейский, а мне хочется кричать. Как тут не волноваться? Я уже готова накинуться на парня с упреками, когда до меня доходит, что он упомянул другое имя.

– Подождите, – говорю я. – Вы же называли еще одного человека – Джозеф…

– Уизер, – заканчивает за меня Грейди.

Я уже слышала это имя. Кажется, речь шла о школьным проекте. В последнее время я столько работаю. И действительно уделяю детям слишком мало внимания.

– Кто он? – спрашиваю. – Это он сделал? Его ищут?

Грейди вздыхает и вдруг с подозрительным спокойствием заявляет:

– Нет никакого Джозефа Уизера.

Вовсе не такого ответа я ожидала.

– Что вы имеете в виду? – спрашиваю в замешательстве. – Он тут ни при чем?

Кит Грейди качает головой.

– Нет. Он не существует. Во всяком случае, больше не существует. Джозеф Уизер, даже окажись он жив, был бы сегодня глубоким стариком. С какой стати ему нападать на девочек? – Полицейский видит, что мои мысли все еще сосредоточены на этом человеке, Джозефе Уизере, и поднимает руку, предупреждая дальнейшие вопросы: – Поверьте мне, Джозефа Уизера не существует. Зато с каждой минутой мы теряем драгоценное время, необходимое для поисков Джордин и того, кто это сделал. – В его голосе звенит нетерпение, поэтому я пока откладываю Джозефа Уизера в сторонку.

– Им всего двенадцать, – размышляю я. – Представить не могу, кто хотел бы причинить им вред. Нет таких. Как по-вашему, может, их пытались похитить? – И желудок опять скручивается узлом, когда мысли о сексуальных преступлениях, торговле людьми и других темных и мерзких делишках вновь поселяются в мозгу.

– Не сомневайтесь, у нас есть кому проверить эту версию. А сами девочки? – спрашивает Грейди. – Какие у них были взаимоотношения?

Я не сразу понимаю вопрос. Неужели он полагает, будто на Кору напала Джордин? Открываю рот, собираясь сказать, что он свихнулся и зря тратит время, и тут же закрываю. Я всего несколько раз видела Джордин, и хотя со мной она всегда вежлива, чувствуется, что в группе она королева и заводила. А Вайолет с Корой внимательно за ней наблюдают, оценивая ее реакцию на их слова, поступки, наряды. Но жестокость? Ни за что.

– Миссис Кроу? – Грейди поднимает брови, ожидая моего ответа.

– Нет, – решительно заявляю я. – Джордин прекрасно ладит с и Вайолет, и с Корой. Представить не могу, чтобы она кому-то причинила боль.

– А как насчет Вайолет? – многозначительно спрашивает он. – У нее были стычки с кем-нибудь? С одноклассниками? Друзьями?

– Что? Нет! – возмущаюсь я. – Вайолет никогда ни с кем не дралась. Вы же не думаете, что она имеет к этому хоть какое-то отношение?

– Я должен спросить, – настаивает Грейди. – А не мог ли кто-нибудь целенаправленно отомстить девочкам? – И он даже подается вперед. Ему вроде и неловко, но идея родилась, и родилась у него в голове. Значит, Грейди считает, что за нападением могут стоять Вайолет и Джордин.

Томас Петит. 16 апреля 2018 года, понедельник

Пронзительный звон вырывает Томаса из сна. Когда сыновья выросли, а работы в гриль-баре заметно поубавилось, Томас решил, что теперь он, пожалуй, может позволить себе поспать и после 6:00 утра. Прежде-то график у него был весьма жестким. Долгие годы он прокрадывался в постель на цыпочках много позже часу ночи, стараясь не разбудить жену и детей. Обоим супругам всего через несколько часов предстояло встать и отправиться в свое находящееся прямо за стенкой заведение «У Петита», чтобы подготовиться к утреннему наплыву посетителей.

В доме он один. Ощущение незнакомое, непривычное и оттого тревожное. Тесс, с которой они прожили сорок пять лет, неудачно упала и теперь лежит в реабилитационном центре в Грейлинге, а внучка Джордин сегодня ночует у подруги Лэндри. Трезвон не прекращается, и Томас понимает, что нынче поваляться под одеялом не удастся. С усилием садится, отбрасывает пуховое одеяло и перекидывает ноги через край кровати, нащупывая пальцами холодный деревянный пол. После теплого пуха дрожь пробирает его сквозь тонкие трусы и футболку.

Каждый шаг простреливает подошвы болью, которая вместе с кровью течет по вздувшимся фиолетовым венам на голенях – результат многолетнего стояния за барной стойкой. В течение дня боли чуть ослабнут, но поначалу Томас будет ковылять, цепляясь за тяжелые предметы мебели, чтобы держаться прямо.

– Черт побери, – бормочет он, едва не споткнувшись о футбольный мяч Джордин, и тут домашний телефон замолкает.

Томасу на мгновение хочется вновь заполучить смартфон, который младший сын Донни привез ему на прошлое Рождество.

– Этот же еще отлично работает, – и Томас продемонстрировал телефон-раскладушку, который Джордин назвала архаичным. Это словечко она выучила на уроке английского.

– Значит, очень старый, дедушка. Такой же, как и ты, – поддразнила она.

– И зачем мне модный телефон? – скептически поинтересовался Томас.

– Звонить в МЧС, – сказала Тесс.

– Делать покупки, – предложил Донни.

– Сидеть в снэпчате, – хихикнула Джордин.

Томас строго посмотрел на них, давая понять, что тема закрыта, и телефон исчез в коробке, чтобы вновь появиться через несколько месяцев, на двенадцатый день рождения Джордин. А вот сейчас Томас подумывает, не купить ли сразу два смартфона. Один Тесс, другой себе.

Когда в доме снова воцаряется тишина, Томас размышляет, вернуться в постель или доковылять до кухни, куда манит мысль о кофе. Внезапно телефон снова заводит сводящую с ума трель, заставляя Томаса принять третье решение. Он ускоряет шаг, пытаясь не обращать внимания на острые иглы боли, к которым давно мог бы и привыкнуть, но не тут-то было.

– Здравствуйте, – говорит Томас в трубку, не пытаясь скрыть раздражение.

– Мистер Петит? – спрашивает незнакомый официальный голос.

– Что-то с моей женой? – вздрагивает Томас, чувствуя, как по спине пробегает дрожь страха. Он знает, как быстро травмы бедра могут привести к жутким осложнениям, например к пневмонии, тромбозам и инфекциям костей.

– Мистер Петит, меня зовут Блейк Бреннер, я помощник шерифа округа Джонсон. В вашем доме проживает девочка по имени Джордин?

– А что случилось? – спрашивает Томас. Он, безусловно, любит Джордин, но неприятности, похоже, цепляются к его внучке, как репей. В прошлом месяце местная полиция привезла Джордин домой, после того как ее поймали на восхождении на водонапорную башню Питча к востоку от города. «Расслабься, дед, – сказала ему тогда Джордин. – Ничего особенного».

– Сэр, Джордин Петит проживает в вашем доме? – настойчиво и нетерпеливо повторяет полицейский, в его голосе чувствуется напряжение.

Томас прислоняется к углу кухонной стойки.

– Да, это моя внучка. У нее все хорошо? Она должна была ночевать у подруги.

– А родители у девочки имеются? – интересуется полицейский.

– Нет. Ее законными опекунами являемся мы с женой. Родители Джордин не в состоянии позаботиться о ней. – Томасу больно признаваться, что его старший сын и мать Джордин – бездельники. Только и могут, что жить на пособие, где уж им содержать дочь. – Что-то случилось? – спрашивает Томас, наконец улавливая беспокойство в голосе полицейского.

– Это мы и пытаемся выяснить. Так вы хотите сказать, что Джордин сейчас нет дома?

– Нет, она у подруги. У Коры Лэндри, – сообщает Томас, но на краю сознания мелькает неуверенность.

– В доме Лэндри Джордин сейчас нет. Это известно точно, – говорит помощник шерифа.

– Пойду проверю ее спальню, – бормочет Томас. – Может, она пришла домой, а я не слышал. Подождете секунду?

Томас кладет трубку на столик и на негнущихся ногах спешит к лестнице.

– Джордин, ты там? – кричит он. Ответа нет. Со вздохом он начинает восхождение; в одном колене пощелкивает и похрустывает при каждом шаге, другое вовсе отказывается сгибаться. До площадки он добирается запыхавшись, мокрый от пота и сильно раздраженный.

– Джордин! – грохочет он, толкает дверь спальни и обнаруживает, что там никого. Судорожно цепляясь за перила, Томас спускается по ступенькам и берет трубку, надеясь, что полицейский с тем же нетерпением ждет его возвращения.

– Ее здесь нет, – сообщает Томас, и грудь сжимает тревога. – Скажите же, что происходит.

– Мы пришлем к вам сотрудницу, мистер Петит. Она расскажет все, что нам известно.

Звучит отбой, и Томас медленно отводит трубку от уха. Они с Тесс воспитывали Джордин с четырех лет, после того как старший сын Рэнди вернулся домой с девочкой и бросил ее здесь.

– Я с ней не справляюсь, – заявил он, – и мамашу ее мне не отыскать. – И ушел. Теперь Рэнди дает о себе знать всего несколько раз в год: телефонным звонком, обычной почтовой или красивой поздравительной открыткой.

Томас даже хотел попросить Рэнди вообще не звонить. Потому что от его писем и даже просто от голоса у Джордин портилось настроение, и она начинала кукситься. Но Тесс объяснила, что совсем исключать Рэнди из жизни девочки будет ошибкой, за которую Джордин однажды упрекнет их. И дед придержал язык.

Практически Джордин им как дочь, которую они с Тесс когда-то потеряли. Бетси, их третий ребенок, даже года не прожила, и Тесс так и не оправилась от утраты. Она любила своих мальчиков, но девочка – это же совсем другое, и Джордин напоминала им ушедшую дочку.

Если Джордин не у Лэндри, то где она тогда? Может, в гриль-баре, думает Томас. Забежала в соседнее здание. Она ведь много времени проводила и в конторе, и в зале. Томас кое-как добирается до спальни, достает из комода джинсы, а из шкафа – рубашку и с кряхтением натягивает одежду.

Несмотря на недавние проблемы с местной полицией, капризы, скандалы, хлопанье дверьми, ледяное молчание и прочие сложности, характерные для девочки-подростка, Джордин на протяжении многих лет доставляла больше радости, чем проблем. Тесс, дочь иммигрантов из России, научила внучку вязать, а также печь пряники и русский торт «Птичье молоко». Она заплетала ей косички и рассказывала истории про свое деревенское детство, сказки про Бабу-ягу и Домового, Лешего и Кикимору.

Томас, со своей стороны, учил Джордин вести бизнес. Ее привлекали к уборке помещения и переучету. К большому огорчению Тесс, научили и смешивать напитки – безалкогольные, разумеется.

Томас протискивается через входную дверь; только что взошедшее солнце на мгновение ослепляет его, ветерок мягко дует в лицо. Крепко держась за кованые перила, он спускается к тротуару по четырем бетонным ступеням. Его гриль-бар расположен по соседству. Двухэтажные здания-близнецы построены из красного кирпича.

Когда мальчишки были маленькими, семья жила прямо над баром в тесном помещении второго этажа, но в конце концов Петиты купили здание по соседству, после того как Тесс пожаловалась, что шумные посетители до поздней ночи не дают мальчикам спать и вливают им в уши грубые выражения, а в головы – предосудительные идеи.

Поднявшись наконец по другим ступенькам к бару, Томас уже взмок и тяжело дышит. Выглянув в окно, он видит Кевина, молодого помощника, который теперь каждый день управляется в баре. Парень старательно протирает обшарпанную стойку из красного дерева. Томас дергает дверь, но та не поддается. Кевин держит ее запертой, пока не приходит время открывать заведение, чтобы никто не забрел внутрь в надежде с утра пораньше поживиться выпивкой.

Он стучит в дверь, но Кевин даже не поднимает глаз. Томас слышит слабую трель телефона и стучит сильнее; стекло дрожит от каждого удара. Должно быть, музыку слушает, паршивец, думает хозяин. Потому-то и не слышит ни телефона в баре, ни его стуков. Он машет перед окном руками, и Кевин наконец-то поднимает глаза. Но дверь отпирать не торопится, а когда открывает, Томас протягивает руку и вырывает наушники у него из ушей.

Кевин потрясенно таращится на него сверху вниз.

– Господи, как ты меня напугал. Что случилось? – спрашивает он.

– Джордин, – говорит Томас дрогнувшим голосом. – Джордин здесь?

– Она там, – и Кевин большим пальцем указывает на кухню. – А что?

– Джордин! – окликает Томас, проходя мимо Кевина. – Выйди-ка.

– Боже ты мой, да в чем дело? – Явно раздраженная, Джордин огибает угол и останавливается, увидев разгневанное лицо дедушки. На ней фланелевые пижамные штаны, футболка и шлепанцы, словно она только что встала с постели. – Сейчас-то я в чем провинилась?

– А сама не знаешь? – щурится Томас, уперев руки в боки.

Джордин смотрит ему прямо в глаза, нахально пожимает плечами, словно провоцируя на возражения, и заявляет:

– Понятия не имею.

Томасу хочется стряхнуть с лица внучки вызывающее выражение. Ему хочется, чтобы здесь была Тесс. Уж она-то знала бы, что делать и говорить. Жена подходила к внучке, обнимала, и Джордин сразу извинялась, что заставила стариков волноваться. Но Тесс здесь нет, а Кевин снова занялся уборкой в баре, опять воткнув наушники.

– Тебя полиция ищет, – говорит Томас. – Что ты здесь делаешь? Почему ты не у Коры в гостях?

– Полиция? – переспрашивает Джордин, и уверенности в голосе больше не слышно.

– Да, полиция. Они сейчас едут сюда. Что случилось, Джордин?

– Не знаю я, не знаю! – восклицает та в панике, с полными слез глазами. Томас почти верит ей.

Раздается стук в дверь, дед с внучкой оглядываются и видят, что на них смотрит капрал Бри Уилсон. Кевин с любопытством снимает наушники. Рыжеволосая веснушчатая хохотушка Бри время от времени заглядывает в бар отдать должное своему любимому коктейлю «Бушмиллз айриш бак» [2]. Томас кивает ей, дверь со скрипом открывается, и капрал заходит внутрь.

– Доброе утро, – говорит Уилсон. – Рада видеть тебя дома в целости и сохранности, Джордин. – И поворачивается к Томасу: – У нас тут кое-что произошло, Том, и Джордин, наверное, могла бы нам помочь.

В отношениях Томаса с полицейским управлением Питча поровну раздражения и уважения. Хотя местные полицейские, как правило, проявляют сверхбдительность, то и дело задерживая его клиентов и тестируя их на степень алкогольного опьянения, но, с другой стороны, приходится признать, что, когда в баре периодически случались драки и Томас звонил в полицию, копы всякий раз появлялись в мгновение ока.

– Мы всегда готовы помочь. А что произошло-то?

– Расследование только началось, поэтому мне пока нечего вам сказать, но, похоже, сегодня рано утром произошел какой-то несчастный случай и есть пострадавшие.

– Пострадавшие? – переспрашивает Джордин, терзая ноготь большого пальца.

– Боюсь, да, – кивает Уилсон.

– Это Кора? – спрашивает Джордин. – И сильно она пострадала?

– Ты что-то знаешь, Джордин? – настораживается Бри. – Если да, расскажи мне прямо сейчас, это очень важно. Одну девочку избили, а другая в шоке. Кто-то напал на них, Джордин, и нам нужно выяснить, что произошло.

Джордин качает головой и медленно отступает к дедушке.

– Я ничего не знаю.

– Но у тебя-то все хорошо? Ты не пострадала? – уточняет Бри, и Джордин кивает. – Прошлую ночь ты провела с Вайолет Кроу и Корой Лэндри?

– Да, – отвечает Джордин еле слышно. – А они умрут?

Томаса коробит такой вопрос в устах двенадцатилетней девочки, ему хочется, чтобы внучка замолчала. Вместо этого он кладет руку ей на плечо, и Джордин бросает на него недовольный взгляд.

Уилсон проводит пальцами по губам, словно пытаясь отыскать там нужные слова.

– Они в надежных руках, – произносит она наконец. – Но сейчас нам нужна твоя помощь, Джордин. Не могла бы ты ответить на несколько вопросов?

Поскольку Джордин молчит, вмешивается Томас:

– Конечно, она ответит на твои вопросы. Верно, Джордин?

Уилсон осторожно, словно к раненому животному, приближается к девочке.

– Садись, Джордин, – приглашает она, и они устраиваются на круглых табуретах перед стойкой. – Когда ты в последний раз видела Кору и Вайолет? – Голос у Бри мягкий, теплый.

– Не знаю. Уже поздно было, – говорит Джордин.

– Поздно вчера вечером? – уточняет капрал ласковым голосом.

– Да, я уже собиралась домой.

– Значит, ты ушла? А в котором часу, можешь вспомнить?

– Не знаю, поздно. После полуночи, – бормочет Джордин, уставясь в пол.

– И всю дорогу от дома Коры ты шла пешком? Это же почти в двух милях отсюда. Почему ты не осталась? – Томас раздражен и говорит резко. В последнее время его обожаемая внучка дерзила и огрызалась все чаще, и понять причину враждебности и справиться с ней он был не в силах.

– Я просто хотела вернуться домой. – Глаза Джордин наполняются слезами. Она упирается лбом в барную стойку.

– Не знаю, что там случилось, но она пришла около получаса назад, – встревает из-за стойки Кевин. – Сказала, что дома закончились молоко и хлопья, и собиралась позавтракать здесь.

Уилсон умолкает, дожидаясь, пока Джордин перестанет плакать. Не дождавшись, вздыхает и поднимается.

– Давай-ка вы с дедушкой приедете в участок, Джордин, и там мы еще поговорим. Нам бы очень пригодилась твоя помощь. Где-то ходит мерзавец, который причинил боль твоим подругам. Все, что ты нам расскажешь, поможет его поймать. Поняла?

Джордин смотрит искоса, всхлипывает и кивает.

– Иди умойся, – говорит Томас, – а потом поедем в участок. Хорошо?

– Но я ничего не знаю. – Джордин вытирает глаза. – Не знаю, что сказать.

– Просто говори правду, – советует Томас. – А в полиции сами решат, важно это или нет.

Трое взрослых наблюдают, как девочка, сгорбившись, уходит в уборную.

– Господи, – бормочет Кевин, когда Джордин уже достаточно далеко и не может их слышать. – Что же случилось с детьми?

– Не знаю, – отвечает Уилсон, – но крови было чертовски много. Когда мы приехали, Кору Лэндри уже загружали в машину скорой помощи. Выглядела она очень-очень плохо. Другая девочка появилась через несколько минут тоже вся в крови. Ее посадили в полицейскую машину и отвезли в ту же больницу.

– Джим Лэндри ведь, кажется, держит магазин бытовой техники? – спрашивает Кевин.

– Да, а ее мама работает в начальной школе. Хорошие люди, – говорит Томас. – Это произошло у них дома?

– Нет, на старом железнодорожном вокзале, – поясняет Уилсон.

– На вокзале? – удивляется Томас. – Что они делали на путях так поздно ночью?

– Одна женщина выгуливала там собаку, обнаружила Кору Лэндри и позвала на помощь. – Уилсон качает головой. – Никогда не видела ничего подобного.

Джордин выходит из дамской комнаты. Лицо в пятнах, глаза красные.

– Жду вас и Джордин в участке через час, – говорит Бри, и глаза Джордин снова наполняются слезами.

– Я не хочу… – начинает она, но капрал жестом останавливает ее.

– Это не просьба, Джордин. Кто-то здорово уделал твоих подруг, – говорит она и направляется к выходу. – До скорого.

– Пошли, Джордин, – тянет внучку за руку Томас. – Тебе нужно одеться, а потом мы поедем в полицию. Справишься один, Кевин?

Кевин заверяет, что у него все под присмотром, и Томас с внучкой молча переходят в соседнее здание. Дома Джордин бежит вверх по лестнице в свою спальню. Запах свежесваренного кофе притягивает, и Томас, жаждущий бодрящей порции кофеина, слишком резко хватает колбу и выплескивает обжигающую жидкость на рубашку. Ну вот, ошпарился, да еще рубашку промочил. Ругаясь, он быстро скидывает ее, идет в маленькую прачечную и бросает рубашку в корзину, уже переполненную грязной одеждой. С тех пор, как Тесс попала в больницу, до всякой повседневной домашней работы вроде стирки и даже простой уборки руки почему-то не доходят.

Томас достает из сушилки чистую клетчатую рубашку. Мятая. Нет, он, конечно, и сам умеет гладить, очень даже умеет, просто Тесс всегда говорит, что ей не в тягость, вот он и разбаловался. Томас смотрит на часы. Гладить уже некогда: Уилсон ждет их в ближайшее время. Он натягивает мятую рубашку и пытается разгладить складки пальцами.

Пара кроссовок и куртка Джордин небрежно брошены рядом со стиральной и сушильной машинами. Сколько Томас ни напоминает внучке, чтобы убирала за собой, никакого толку. Он часто складывает разбросанные вещи Джордин в корзину для белья и ставит ей на кровать, надеясь, что мимо такого короба она не сможет пройти.

Как бы не так. Со вздохом он наклоняется и поднимает куртку из светло-голубого флиса, которая стоит примерно на пятьдесят долларов больше, чем должна бы. Подумать только, даже в их богом забытом городишке фирменный ярлык имеет значение. Томас находит это смешным, но Тесс говорит, что для Джордин важно вписаться в коллектив, особенно когда рядом нет мамы с папой.

Томас бросает грязную куртку и кроссовки в корзину, наполненную другими вещами своенравной нерадивой внученьки, но тут его внимание привлекает темное пятно на голубом флисе. Он выуживает куртку из общей кучи и принимается рассматривать кляксу на манжете. Большая, сантиметров десять. Его первая мысль, что это шоколад и удалить его с ткани будет непросто, но пятно скорее красное, чем коричневое. Он подносит манжету к носу, и вместо приторного аромата сластей в нос бьет металлический запах меди.

Он трет пятно пальцем, и на коже остается ржавый налет. Кровь. Томас осматривает всю куртку, но, похоже, пятно только одно, на самом краю рукава.

Джордин ничего не говорила о травмах, не жаловалась, что недавно упала или поранилась. И крови-то немного. Говорить не о чем. И все равно. Он думает о Коре Лэндри, лежащей на больничной койке с ужасными кровавыми ранами.

Томас отворачивается от корзины, куда давеча сложил туфли Джордин, расческу для волос, пару носков, футбольный мяч и стопку книг и журналов, несет куртку к раковине и включает холодную воду. Потом лезет в шкаф за пятновыводителем и нашатырным спиртом. Было бы обидно, думает он, энергично оттирая упрямое пятно, совсем испортить хорошую вещь.

Д-р Мадлен Гидеон. 14 сентября 2018 года

По поводу Коры Лэндри мне звонили в апреле прошлого года. Я ворвалась к себе в кабинет, чтобы проверить сообщения и кое-что исправить в некоторых документах перед следующей встречей. У меня оказалось четыре голосовых сообщения. Один от родителя пациента с просьбой перенести прием, два от фармацевтических представителей и один от коллеги-врача из больницы – Лео Сото, врача приемного отделения с грудным бархатистым голосом и мягкими тактичными манерами. Он просил меня подъехать к ним, если будет время. Рано утром на машине скорой помощи привезли девочку с ножевыми ранениями. Ее мгновенно перевели в хирургию, чтобы зашить раны, полученные в результате нападения. И кроме того, предстояло изрядно потрудиться над восстановлением лица.

Поскольку девочка подверглась нападению, доктор Сото предполагал, что пострадавшей и ее родным понадобится психологическая поддержка. Помню, как посмотрела на часы. Я была связана по рукам и ногам бумажной волокитой, к тому же вскоре предстоял следующий прием. Но случай, о котором рассказал доктор, вызывал интерес.

После звонка доктора Сото я двинулась по лабиринту больничных коридоров и переходов, которые в год пропускали через себя более двадцати тысяч обычных пациентов и более тридцати тысяч экстренных. Я была всего лишь одним из примерно семисот врачей, работающих в больнице, но мне нравились здешняя суматоха, напряжение умственных сил и разнообразие случаев. К тому же для меня, разведенной и бездетной, персонал клиники оставался единственной семьей. Чтобы добраться из башни, где располагалась психиатрия, в приемное отделение, я спустилась на лифте на три этажа и прошагала около мили по коридорам.

– Спасибо, что пришли, Мадлен, – поприветствовал меня доктор Сото, высокий и стройный темнокожий мужчина с аккуратно подстриженными седыми волосами и такими же усами. Мы были почти одного роста: он со своими ста восьмьюдесятью тремя сантиметрами и я на небольших каблуках. – Отведу вас к Коре и ее родителям, – сказал врач. – Девочка сейчас под сильными седативами, но если вы просто скажете родителям несколько слов и поясните, как им помочь дочери, уверен, это будет полезно.

– Конечно, – согласилась я.

После осмотра и анализов каждого пациента в отделении неотложной помощи кладут в отдельную палату, чтобы защитить от безумного темпа больничной жизни. За раздвижной дверью из оргстекла на койке лежала девчушка, еще даже не подросток. Раны на лице были скрыты бинтами, но я все равно поняла, что повреждения значительные.

– Мы не осмелились ее зашивать, – пояснил доктор Сото. – Скорее всего, это работа для пластического хирурга, и не самая простая. Мы же на данный момент лишь лечим спавшееся легкое и даем антибиотики. Самая большая моя забота – спасти левый глаз пациентки. Скоро ее повезут на операцию. Честно говоря, я очень волнуюсь за родителей. Мать, конечно же, убита горем, это понятно, но отец еще и невероятно зол. – Доктор Сото помолчал, словно не решаясь говорить дальше.

– Злость понятна, – подключилась я, чувствуя себя вуайеристкой. Через стеклянную дверь мне было видно, как навзрыд плачет мать, сидя рядом с кроватью и держа дочь за руку. Отец стоял спиной к стене, скрестив руки на груди. Невысокого роста, широкогрудый, крепко сложенный, он был, похоже, готов лезть из кожи вон, чтобы наказать обидчика.

– В полиции уже знают, кто напал на девочку? – спросила я, и доктор Сото покачал головой. – Сами родители под подозрением? – Мне до дрожи не хотелось об этом спрашивать, но пришлось. Уж очень много я видела детей, которым причиняли самые разнообразные страдания, и потому не могла исключать из круга подозреваемых ближайших родичей, которые, по идее, должны любить своих малышей больше всего на свете.

Доктор Сото не мог мне ответить. Он вообще мало что знал, кроме того, что маленькая девочка подверглась зверскому нападению.

– Что ж, – глубоко вздохнула я. – Пойду узнаю, удастся ли помочь и чем.

Дело № 92–10945. Из дневника Коры Э. Лэндри

31 октября 2017 года

Круто: на уроке обществознания мистер Довер поручил нам по-настоящему классный проект. Сначала я подумала, что он опять заставит нас писать сочинение про Хэллоуин, как мы делаем каждый год. Но вместо перечисления любимых конфет или самых удачных костюмов мистер Довер предложил нам выбрать напарника и поработать над исследовательским проектом.

Вчера он заявился в класс в костюме какого-то чудака из старых времен: белая рубашка, жилет, короткие штаны, гольфы и туфли с пряжками. На нем даже была высокая шляпа, которые носили в колониальные времена. А в руках мистер Довер держал фонарь и серебряную чашу. Но мы все уже успели сообразить, что он не собирается просто так рассказывать нам про свои задумки, поэтому, когда мы перестали смеяться, Эндрю крикнул:

– Эй, да это же Джордж Вашингтон!

А Гейб возразил:

– Нет, это Александр Гамильтон! – и принялся читать рэп из мюзикла.

Тут Джордин громко расхохоталась, как будто в жизни ничего смешнее не слыхала. Они с Гейбом в прошлом году встречались, но он, должно быть, ее раскусил, потому что теперь практически ее игнорирует. Гейб из тех, кто любит повыпендриваться, но ему это сходит с рук. Все ребята считают его крутым, потому что в бейсбольной команде он далеко не последний, а еще играет на трех разных инструментах и поет. И к тому же всегда носит старомодную шляпу с полями, причем умудряется выглядеть в ней круто. Вот надень такую шляпу кто другой, выглядел бы донельзя глупо. Кроме того, Гейб милый. И учителя его любят, потому что он знает меру, понимает, когда нужно остановиться.

Вот и сейчас, стоило только мистеру Доверу дернуть бровью, глядя на Гейба, и тот умолк.

– Век угадали правильно, – сообщил мистер Довер, как только стало тихо. – Позвольте дать еще одну подсказку. – Он опустил фонарь на стол, поставил одну ногу на стул и низким голосом продекламировал: – Слушайте же, дети мои, рассказ о полуночной скачке…

И мы хором закричали:

– Пол Ревир! [3]

Мистер Довер рассказал, что стихотворение было написано почти через сто лет после самой скачки и что та поездка – не такой уж подвиг. Вообще-то, учитель любит поболтать, поэтому до сути добрался примерно через пол-урока. Мы не только обсудили ложные новости, которые распространялись во время последних президентских выборов, но и поговорили о том, как важно уметь отличать правду от вранья.

За две минуты до звонка мистер Довер дал нам задание: провести групповое исследование какой-нибудь городской легенды и выяснить, где в ней правда, а где вымысел. А потом прочитать доклад перед всем классом.

Меня чуть не вырвало, когда я об этом услышала. Я не против работать в команде, но стоять перед классом и говорить не выношу.

Ненавижу больше всего на свете. Сразу краснею как рак, и голос начинает дрожать. Меня тошнит от одной мысли о публичном докладе.

В средней школе нас разбивают на группы тремя способами: либо учитель сам назначает пары, либо ученики рассчитываются по порядку номеров (опять же, заданных учителем), либо действует принцип живой очереди: кто успел, тот и съел. Я надеялась, что мистер Довер сам нас распределит – так гораздо проще, – но перед самым звонком он произнес этак по-старомодному:

– Нуте-с, школяры мои любезные, а теперь извольте урядиться о сотоварище.

К счастью, я уловила, о чем речь, и сразу же повернулась к Вайолет и спросила ее, не хочет ли она быть моей напарницей, и она согласилась! Когда мистер Довер раздает проекты, это работа не на день или два, а, как правило, на несколько недель, значит, в ближайшее время о напарнике можно не беспокоиться, и это здорово.

Джордин как раз что-то шептала на ухо Дине, и обе смотрели на меня и Вайолет. Я знала, что они говорят о нас, но в кои-то веки мне было плевать. Я выбрала себе напарницу, и мы с Вайолет отлично поработаем вместе. Обычно я всеми способами стараюсь не попасть в поле зрения Джордин. Почему-то она всегда заставляет меня чувствовать себя идиоткой. Нужно обязательно предупредить Вайолет, чтобы держалась от нее подальше. Этой Джордин ни в чем нельзя доверять.

В четвертом классе она пригласила на день рождения всех девочек из класса, кроме меня. Мама, должно быть, спятила, потому что кинулась звонить бабушке Джордин, а та сказала, что это ошибка, притащила Джордин к нам домой и заставила лично передать мне приглашение. Просто кошмар!

У Джордин был такой вид, будто ее сейчас стошнит, а мне хотелось сквозь землю провалиться. В день вечеринки я заболела и все равно не смогла пойти, что вполне устроило и меня, и, уверена, Джордин тоже.

Короче, мы с Вайолет уже составили список городских легенд, из которых могли выбирать: йети, гигантский аллигатор в канализации или Джонни Яблочное Семечко [4]. После занятий ребята еще говорили о Кровавой Мэри [5], Няне [6], Кукле-клоуне [7] или Человеке-мотыльке: по словам моей сестры, это жуткого вида двухметровый мужик с красными глазами и крыльями мотылька; он появляется перед каким-нибудь ужасным событием.

Гейб спросил нас с Вайолет, о чем будет проект, и Джордин, конечно, тут же влезла:

– Ой, да наверняка что-нибудь малышовое. – Ну вот нравится ей меня гнобить. Но тут Гейб встал на мою защиту и поинтересовался у нее, иронично улыбаясь:

– А твоя гениальная идея в чем?

Джордин сразу заткнулась, и мы с Вайолет рассказали Гейбу о нашей городской легенде.

Вот опять… Только что случилась странная вещь. Сестра сказала, что мне кто-то звонит, но, когда я подошла ответить, на том конце линии никого не было. Я несколько раз сказала «алло», но там молчали. В конце концов я повесила трубку, а когда спросила у Кендалл, кто меня спрашивал, она закатила глаза и заявила, что она мне не секретарь. Очень, очень странно.

Д-р Мадлен Гидеон. 14 сентября 2018 года

– Ну как, – спросил доктор Сото, – хотите познакомиться с Корой?

И я, помнится, согласилась.

Доктор Сото легонько постучал костяшками в окно, предупреждая о нашем приходе, а затем открыл дверь.

– Мистер и миссис Лэндри, это доктор Гидеон. Она специалист по психическому здоровью, я вам о ней говорил. Доктор Гидеон, это Мара и Джим Лэндри, родители Коры.

– Здравствуйте, – произнесла я, протягивая руку отцу девочки. – Сочувствую, что с Корой случилось такое несчастье. Как она?

Джим стиснул мою руку. По сравнению с моей, кожа у него казалась грубой и сухой. Почти как у рептилии.

– Так себе. Только посмотрите на нее. – Голос у него дрожал. – Какой-то маньяк изрезал и изуродовал ее.

– Ее скоро повезут на операцию, – всхлипнула Мара, вытирая глаза и нос промокшей салфеткой. Казалось, мать вот-вот рухнет под тяжестью тревоги. – Доктор Сото говорит, что здесь очень хорошие хирурги.

– Он прав, – подтвердила я. – Специалисты мирового уровня. Кора в лучших руках. Она прошла через ужасное испытание, и вы тоже. Знайте, что здесь многие готовы оказать помощь и поддержку и Коре, и вам…

– Послушайте, доктор Гидеон, – Джим еле сдерживался, и потому его голос звучал сдавленно, – не хочу показаться грубым, но, честно говоря, психиатр – это последнее, что нужно Коре. Да и нам. Пусть дочку прооперируют, а потом врачи должны попытаться восстановить ей лицо. – Он с каждым словом говорил громче, пока жена не схватила его за руку и не шикнула на него. У меня сложилось впечатление, что ей приходилось делать это часто. – А лично мне нужнее всего, – Лэндри слегка понизил голос, – лом и пять минут наедине с тем, кто напал на мою дочь.

– Джим, прекрати, – взмолилась Мара, снова заливаясь слезами.

– Извини, – сказал Джим, словно удивившись силе собственного гнева. – Пойду-ка справлюсь, нет ли у полиции каких-нибудь новостей. – И он резко выскочил вон из палаты.

– Муж напуган, – объяснила Мара. – Безумно тяжело видеть Кору такой. Вот Джим и бесится, что не оказался рядом и не помог ей.

– Не извиняйтесь, я понимаю. – Я сунула Маре в руку свою визитку: – Пожалуйста, звоните, если вам что-нибудь понадобится или если я смогу ответить на какие-то вопросы. Я часто работаю с детьми и семьями, пережившими травмирующие события.

– Спасибо, – фыркнула Мара, – но вряд ли ваши услуги понадобятся.

– Я могу пригласить ваших родных или друзей побыть здесь во время операции, – предложила я. Во время подобных трагедий поддержка близких крайне важна.

– Мои родители как раз едут сюда с нашей старшей дочерью, – сказала Мара. – Скоро будут. Но спасибо за заботу.

Я улыбнулась, слегка коснулась ее плеча и пошла за доктором Сото, который уже распахнул дверь.

В молчании мы подошли к лифтам.

– Может, после операции родители будут воспринимать вас более благосклонно, – заметил доктор Сото. – Хотя меня беспокоит мистер Лэндри. Он очень озлоблен.

– Да, миссис Лэндри кажется более отзывчивой, – согласилась я. – Но звонка не стоит ждать ни от матери, ни от отца. Я могу сегодня проведать их у Коры в палате.

– Еще раз спасибо, Мадлен, – поблагодарил доктор Сото, отводя взгляд. – Я ваш должник.

Двери лифта открылись, и мы увидели молодую пару, держащуюся за руки. У мужчины – почти мальчика – в другой руке печально висело пустое автокресло, а в плечо ему уткнулась лицом такая же юная супруга. Парень старательно отводил взгляд, словно стесняясь красных опухших глаз.

– Поеду на следующем, – сказала я и отвернулась.

Чуть поодаль в коридоре мистер Лэндри разговаривал с полицейским. Хотя лица я не видела и слов не разбирала, разочарование в голосе отца слышалось явственно. Полицейский спокойно стоял рядом, позволяя ожесточенному отцу высказаться. Гнев любого родителя понятен, даже нормален, но Джим Лэндри, казалось, совсем обезумел. Наконец полицейский поднял руку, словно призывая его замолчать.

– Не смей меня успокаивать! – Громовой голос мистера Лэндри заполнил коридор; пробегавшие мимо сотрудники клиники начали оглядываться на скандалиста.

Двери лифта скользнули в сторону, и я неохотно вошла внутрь. Мне хватило нескольких минут общения с Лэндри, чтобы распознать признаки семьи, отношения в которой уже давно накипели и котел готов взорваться. Было кое-что и в самом Джиме Лэндри, очень знакомое по работе. Мне пришлось повидать немало злых, агрессивных мужчин, которые стремятся контролировать ситуацию любой ценой.

Жаль, что не удалось поработать с этой семьей до трагедии. Сложилось бы тогда все по-другому, я не знаю. Возможно, и нет. Но я настолько зациклилась на Коре и на том, как ей справиться с психологической травмой, вызванной нападением и страшными ранами, что упустила из виду важный вопрос: что и, главное, по какой причине произошло перед тем, как девочку нашли.

Дело № 92–10945. Из дневника Коры Э. Лэндри

4 ноября 2017 года

Вчера после школы Вайолет пришла ко мне в гости, и мы отлично повеселились. Сначала немного попрыгали на батуте, а потом я показала ей свою спальню. Вайолет заявила, что у меня самая крутая в мире комната.

Как оказалось, у нас много общего. Мы обе обожаем пиццу с сыром и любим рисовать. У меня-то получается разве что неплохо, а вот у Вайолет выходит действительно потрясающе. Она показала мне несколько фотографий, которые сделала в своем ноутбуке. Я посоветовала ей, когда вырастет, обязательно заняться комиксами. От этих слов Вайолет вспыхнула, но я точно знаю, что она оценила комплимент.

Потом я призналась Вайолет, что ненавижу волейбол, и она ответила, что тоже не любит командный спорт. Я сказала, что мой любимый предмет в этом году – обществознание и единственный минус, что с нами учится Джордин.

– Ну, не так уж она и плоха, – заметила Вайолет. – На днях помогла мне открыть шкафчик. К тому же в эти выходные я собираюсь к ней в гости. А ты в курсе, что ее дедушка владеет баром?

Меня так и подмывало сказать: «Ха, когда свой шкафчик пытаюсь открыть я, Джордин чморит меня без зазрения совести, но, когда помощь нужна другим, она сама милота».

Я хотела предупредить Вайолет, чтобы была поосторожнее, поскольку Джордин двулична и коварна. Я могла бы рассказать, как во втором классе Джордин подложила мне на стул шоколадное пирожное как раз перед тем, как я села, и выглядело так, будто я наделала в штаны, а еще о том, как жестоко она вела себя на волейбольной тренировке.

Но больше всего мне хотелось поведать Вайолет, как в прошлом году Джордин увела Гейба у Джеммы, которая якобы была ее лучшей подругой. Джемма первая заметила Гейба, и они вроде как «встречались», что полная ерунда, поскольку в пятом классе это означает лишь сидеть рядом на школьных футбольных матчах.

Потом Джемма заболела мононуклеозом, а когда через несколько недель вернулась в школу, Гейб уже встречался с Джордин. Джемма целую неделю с ней не разговаривала, а Джордин, как всегда, изображала из себя невинную жертву. Как будто Джемма сама во всем виновата. А та, конечно же, простила подругу.

Честно говоря, я бы на месте Джеммы, наверное, поступила бы так же. Кому охота враждовать с Джордин.

Но не успела я раскрыть Вайолет глаза, как в дверь постучала сестра и крикнула, что за Вайолет приехала мама.

А потом зазвонил домашний телефон, я подошла ответить и сто раз переспрашивала, но на другом конце провода молчали, поэтому я просто повесила трубку.

Это происходило раз пять, пока не вмешалась мама и не заявила звонящему, что у нас есть определитель номера и она сообщит в полицию о домогательствах. Определителя у нас нет, но телефонные звонки прекратились. Бьюсь об заклад, это была Джордин.

Томас Петит. 16 апреля 2018 года, понедельник

Томас вытаскивает мокрую куртку Джордин из стиральной машины. Кровь, похоже, полностью отмылась. Он подносит ткань к самому лицу, чтобы лучше рассмотреть. Тянет залить пятно отбеливателем, но он быстро отказывается от этой идеи. Подумаешь, пятнышко крови. У детей то и дело течет кровь. Вот и оба сына в детстве вечно ходили заклеенные пластырем, поскольку собирали все порезы, царапины и ссадины.

Но мучительные сомнения продолжают тесниться в голове. Как бы Томас ни любил внучку, дьявольская жилка в ней всегда была. Острый язык и вспыльчивый нрав. Как-то раз – Джордин тогда не было еще и шести – позвонили из подготовительной школы и сказали, что внучка до синяка ущипнула одноклассницу.

– Почему? – спросила Тесс, желая понять.

Джордин нахмурилась и ответила:

– Она заняла мое место на ковре. Я ей велела убираться, но она даже не двинулась.

В другой раз на футбольной тренировке Джордин отправили на скамейку запасных за то, что подставила подножку противнику. Внучка клялась, что сделала это не специально, и Томас хотел ей верить, но в прошлом году был и другой инцидент, когда Джордин хлопнула дверцей шкафчика по руке одноклассницы, сломав той два пальца. Опять же, внучка настаивала, что это несчастный случай, но пострадавшая не согласилась, как и ее мать. Джордин на день отстранили от занятий.

Но все же эти примеры несопоставимы с тем, чтобы ударить кого-то ножом, и Томас отбрасывает сомнения. Бросает влажную куртку Джордин в сушилку, выбирает нужную скорость и выходит, чтобы наконец выпить чашку кофе. Голова раскалывается от недостатка кофеина и резкого запаха чистящего средства.

Томас смотрит на часы. Через пятнадцать минут им нужно быть в полицейском участке, а Джордин все еще копается у себя в спальне. Томас хватает метлу, прислоненную в углу, и яростно стучит ручкой в потолок, а Джордин в ответ два раза топает ногой. Раньше Тесс ругала их обоих за такой шумный способ общения, но с годами перестук превратился в своеобразную веселую игру между дедом и внучкой. Вот только сегодня ему совсем не весело.

Томас наливает кофе в кружку, которую Джордин сделала для него во втором классе, и делает неуверенный глоток. Желудок крутит на нервной почве. Когда мальчики были маленькими, полицейский, а то и помощник шерифа частенько заглядывали сюда. Да и неудивительно, учитывая отсутствие контроля над Донни и Рэнди.

Очередная уловка-22 [8], как считал Томас. Если пускать мальчиков в бар, где они с Тесс могли бы за ними присматривать, то сомнительные клиенты (а таких большинство) наверняка заразят их дурными привычками. А если позволить сыновьям расти без надзора, то с их нравом они сами найдут на свою голову неприятностей, и ни Томас, ни Тесс не смогут защитить их. Неудивительно, что Донни и Рэнди нередко попадали в передряги и оказывались не в ладах с законом.

Сколько раз шериф Тейт доставлял ребят к родному крыльцу в подпитии, а то и пьяными в лоскуты, после того как они залезали на участок какого-нибудь бедного фермера и дразнили коров. «Да ладно, просто безобидные шалости», – говорил Томас жене, когда мальчики, бледные с похмелья, уходили к себе и не могли его слышать.

«Ага, пока кто-нибудь не пострадает», – отвечала Тесс, и этот обмен репликами превратился в семейную шутку. В то время им было совсем не весело, но, когда Рэнди наконец окончил среднюю школу и поступил в ближайший двухгодичный колледж, родители испытали огромное облегчение. Донни пошел своим путем и уехал из Айовы в колледж в Орегоне. С глаз долой, из сердца вон, думал тогда Томас. И все улеглось – по крайней мере, на несколько лет. Пока Рэнди не появился на пороге с четырехлетней круглолицей вспыльчивой малышкой, и тревога вновь поселилась в сердцах супругов. На этот раз о Джордин.

Томас снова стучит в потолок ручкой метлы. С годами он обнаружил, что с девочками, во всяком случае с Джордин, все по-другому и гораздо сложнее. У мальчиков бывало только два настроения: легкомысленное и сонливое. У Джордин же настроений слишком много, даже считать не стоит. Но Томас обожал эту девчушку.

Он был уверен, что и Тесс испытывает те же чувства, хотя они никогда об этом не говорили. Может быть, потому, что Бетси они так и не успели толком полюбить. А у Джордин были такие же круглые щеки, такой же вдовий мысок волос на лбу и такая же манера хохотать до колик в животе, как у их дочери.

Томас понимает, что Джордин вступает в пору взросления, что в ближайшие годы дерзостей будет гораздо больше, чем нежностей, и до смерти боится, что Тесс не окажется рядом в такой сложный период. Она нужна Джордин. Она нужна ему. Томас старается не думать о жизни без Тесс. Жена просто упала, неудачно упала, но она вынослива. Черт, она ведь терпела его все эти годы. Неужели не сумеет пережить такую досадную неудачу, как сломанное бедро?

Вздохнув, Томас перестает стучать в потолок и поднимается по лестнице. Толкает дверь внучкиной спальни и обнаруживает, что она пуста, но вокруг царит характерный беспорядок. Наверное, Джордин в ванной.

Школьный ранец, который внучка брала с собой к Коре Лэндри на ночь, стоит посреди пола. Томас наклоняется и вытаскивает спортивные штаны и футболку университета Грейлинга, которые Джордин носит вместо пижамы, и кидает в постоянно растущую кучу белья для стирки. Рука задевает что-то мягкое, и Томас обнаруживает Эллу – серо-розовую плюшевую слониху, которую, по словам самой Джордин, она давно переросла, но которая почему-то постоянно оказывается у нее в постели. Он прижимает Эллу к носу и вдыхает знакомый запах внучки: сочетание ароматов ее шампуня и любимой жвачки «Джуси фрут».

Продолжая копаться в ранце, Томас вытаскивает пару носков и нижнее белье, а также расческу и зубную щетку, запечатанные в пластиковый пакет. Под руку попадается учебник обществознания. Тяжелый, он выпадает из неловких пальцев и сильно ударяется о пол, выпуская в воздух сложенный листок бумаги цвета слабого чая, тонкой, как луковичная шелуха. Томас тянется за листком. Распухшими, артритными пальцами его трудно поднять, но после нескольких попыток все-таки удается подцепить бумажку.

Томас отодвигает стопку книг в изножье кровати Джордин и садится, чтобы рассмотреть листок получше. Осторожно разворачивает бумагу и сразу же узнает летящий почерк внучки. Вверху аккуратно выведено: «Питч», а ниже – удивительно подробная карта места, похожего на заброшенный вокзал. Под ромбовидным компасом в правом верхнем углу изображены заколоченное здание станции, сеточка железнодорожных путей и полдюжины прямоугольников, обозначающих товарные вагоны.

Томасу очень хочется верить, что карта – это домашняя работа Джордин для урока обществознания, но если накануне ночью его внучка с двумя подружками пробрались на станцию, какое уж тут школьное задание. Две девочки – одна с косами, у другой с волосы собраны в высокий хвост – прячутся за одним из товарных вагонов, их круглые рожицы кривятся злорадными ухмылками. Джордин и Вайолет. Третья девочка, поменьше двух других, стоит совсем одна посреди рельсов, вместо рта у нее круглое черное пятно, по-видимому изображающее вопль.

Он внимательнее рассматривает рисунок, и среди тонких карандашных штрихов, изображающих озимую пшеницу рядом с вокзалом, обнаруживает какое-то пятно, скорее даже смутную тень. Томас подносит бумагу к окну, где посветлее. Да. Там, среди трав, вырисовывается смутная, безликая фигура человека, которая отчего-то наполняет необъяснимым трепетом.

Томас снова думает о пятне крови, которое только что отстирал с куртки Джордин. Потом складывает листок пополам, еще раз пополам и еще, пока тот не становится размером с толстую почтовую марку. Кладет в карман и выходит в коридор.

– Джордин, – хрипло окликает он. – Нам нужно идти. Уже пора.

Дело № 92–10945. Из дневника Коры Э. Лэндри

9 ноября 2017 года

Мы с Вайолет последние несколько недель каждый день обедаем вместе. Она молчаливая, как и я, но иногда мы все же разговариваем. Я даже призналась ей, что мне нравится Гейб, и, затаив дыхание, ждала ее возражений, что для меня он слишком клевый или пользуется слишком большим успехом, но она ничего такого не сказала. А просто кивнула, как будто это само собой разумелось.

Нам даже не нужно постоянно болтать. Иногда мы просто сидим и молча едим, и это не кажется странным. Вайолет обычно берет горячий обед, а я приношу еду из дома. Вайолет, наверное, питается по талонам. Я так думаю, потому что последние три дня официантка давала ей только бутерброд с арахисовым маслом, несколько долек яблока да пакет молока. Как говорит моя сестра, именно так кормят детей, чьи родители не оплачивают вовремя счет за обеды.

Мама всегда упаковывает мне бутерброд, мандарин, пакетик чипсов и какой-нибудь десерт. Сегодня она положила печенье в виде Коржика из «Улицы Сезам». Я разломала его пополам и предложила Вайолет, но она поблагодарила и отказалась. А я все равно положила половинку печенья ей на поднос.

На днях мама подбросила нас с Вайолет на школьный баскетбольный матч. Я волновалась, потому что почти никогда не хожу на баскетбольные матчи. Гейб уже был там и помахал нам, приглашая сесть рядом с ним и его друзьями. Джордин устроилась позади, и я чувствовала, как она с третьего ряда сверлит меня взглядом.

Во время игры Гейб попросил у меня номер моего мобильного, и пришлось сказать, что у меня нет телефона. Вайолет тут же дала Гейбу свой номер и предложила нам в любое время переписываться с ее смартфона. Никто раньше не делал для меня столько хорошего.

Вайолет решила для нашего исследовательского проекта взять городскую легенду о шипучей карамели и газировке. Оказывается, брат рассказывал ей, что мальчишка из старой рекламы хлопьев съел такие конфеты и запил их кока-колой, а потом желудок у него взорвался и он умер. Я никогда не ела шипучую карамель, и Вайолет пообещала, что попросит маму принести домой несколько пачек из магазина с заправки, где она работает, и даст мне попробовать.

За ужином я рассказала маме, папе и сестре о нашем проекте и о том, какой мистер Довер крутой, потому что не разрешил Гейбу с напарником делать проект о женщине, у которой лопнули ягодичные импланты. Кстати, многие хотели исследовать мерзкие легенды об убийствах, призраках, сексе и прочем. Тогда мистер Довер заявил: если мы не хотим, чтобы наших бабушек тошнило от таких докладов, следует выбрать другую тему.

Позже Кендалл сообщила мне, что мистер Довер извращенец. И велела приглядеться, как он пялится на девушек с большими сиськами, – тогда, дескать, сама пойму. Но от ее слов меня аж замутило. Мистер Довер преподает здесь всего несколько лет. Некоторые говорят, что он перешел к нам из-за проблем в прежней школе. Но вряд ли там было что-то серьезное. Его бы не взяли в нашу школу, сделай он что-то плохое, правда же?

Мистер Довер славный. Высокий, с длинными волосами, которые он во время урока то и дело убирает с глаз. У него молодое лицо, но одевается он как учитель (за исключением тех случаев, когда наряжается как Пол Ревир или Эйб Линкольн): брюки цвета хаки, рубашка на пуговицах, непременно галстук. Я велела сестре заткнуться, потому что мистер Довер – самый хороший учитель в школе и действительно заботится об учениках. А потом поднялась в свою комнату и расплакалась, сама не знаю почему.

Но следующие несколько дней я все-таки приглядывалась к мистеру Доверу. И не заметила, чтобы он особо смотрел на какие-то там сиськи; правда, на уроке он вроде бы чаще говорит с девочками, чем с мальчиками. На уроке обществознания я шепнула Вайолет, что моя сестра назвала мистера Довера извращенцем, но она только рассмеялась. И в ответ прошептала:

– Эй, а ведь отличная тема для наших городских легенд. «Мистер Довер: учитель обществознания или растлитель малолетних?»

Я тоже рассмеялась, но стало противно, что я вообще заговорила об этом. Ведь мистер Довер мне нравится.

Джордин тут же сунула нос и поинтересовалась, над чем мы смеемся, но Вайолет, слава богу, ответила, что над всякой ерундой. Могу себе представить, как Джордин всем растреплет, что я назвала мистера Довера извращенцем. Джордин присела и несколько минут говорила с нами о нормальных вещах. Даже похвалила мои сережки.

Но тут внезапно раздалось многозначительное покашливание, и когда я обернулась, к нам шел мистер Довер. Он встал позади Джордин, совсем близко, положил обе руки ей на плечи и произнес:

– Дамы, не хочется прерывать ваш разговор, ведь он явно очень важен для вас, но у нас есть работа.

У Вайолет глаза стали квадратные, и она бросила на меня взгляд, говорящий: «О боже, ты права, он действительно извращенец!» А потом залилась смехом, и я тоже. Джордин посмотрела на нас как на сумасшедших, но тоже засмеялась, хотя не понимала над чем. А Вайолет хохотала так, что дошло до икоты. Тут уже развеселились все.

– Иди выпей воды, Вайолет, – посоветовал мистер Довер, снимая наконец руки с плеч Джордин. Остальным он сказал: – Все, отбой, шутки кончились, откройте учебники на двадцать четвертой странице.

Вайолет поспешно выскочила из класса, не переставая икать. Я вытащила учебник по обществознанию и посмотрела на Джордин, а она мне улыбалась. Причем вполне по-дружески. Может, она и впрямь не так плоха, как я думала.

Д-р Мадлен Гидеон. 14 сентября 2018 года

Мара Лэндри появилась у меня в кабинете в тот же вечер. Я сидела за письменным столом и просматривала заметки, которые делала в течение дня. По опыту, мои маленькие пациенты обычно беспокоятся, когда во время наших сеансов я записываю наблюдения, и, как правило, начинают сосредоточенно пытаться понять, что я о них пишу, вместо того чтобы делиться своими чувствами.

Солнце уже спускалось за липы, растущие вдоль улиц кампуса, когда в дверь неуверенно постучали.

– Входите! – крикнула я, думая, что один из интернов или моих приятелей зашел поговорить о своем пациенте. Дверь открылась; на пороге нерешительно мялась Мара Лэндри. – Миссис Лэндри? – удивилась я. Вот уж не ожидала, что она придет после первой же нашей встречи, особенно если учесть реакцию на меня ее мужа. – Прошу вас, заходите. Как там Кора?

– Мне не хочется вас отрывать. Я знаю, уже поздно, и вы, наверное, торопитесь домой, – извиняющимся тоном произнесла она.

– Вы меня нисколько не отрываете. Садитесь, пожалуйста, – пригласила я.

Мара Лэндри выглядела измученной. Осунулась и побледнела, плечи поникли, словно события дня давили на нее непомерным грузом, под которым она задыхалась. И такой взгляд я не раз замечала у родителей, сходящих с ума от тревоги.

– Я ненадолго. Просто хотела поблагодарить, что зашли, и попросить прощения за мужа. Я знаю, что Джим не совсем… – Она изо всех сил пыталась подобрать нужное слово, поэтому я вмешалась, чтобы спасти ее:

– Не извиняйтесь. Я все понимаю. Расскажите о Коре. Операция была удачной?

– Врач сказал, что все прошло хорошо, учитывая тяжесть травм. – Лицо Мары на мгновение скривилось: она изо всех сил пыталась сохранить самообладание. Я терпеливо ждала, и она продолжила: – Но останутся шрамы… – Мара помахала пальцами возле щеки. – Однако все могло быть намного хуже, а Кора – девочка сильная, хоть и невысокая. Она придет в норму. Мы все придем в норму.

– Кора очнулась от наркоза? – спросила я. – Боли сильные?

– Не очень, – покачала головой Мара. – Ей дают успокоительное, и она пока еще не совсем в себе. Но боится. Сильно напугана, я вижу. Вроде задремывает, а потом резко просыпается и плачет. Я снова и снова говорю, что теперь никто ее не тронет, что она в безопасности, но… дочка продолжает умолять своего мучителя остановиться, перестать, больше не делать ей больно. Джим прямо с ума сходит. Полицейские нам сейчас мало что рассказывают. Просто говорят, что ведется расследование и нам сообщат, как только появится информация, которой можно поделиться.

Я сочувственно кивала: не раз слышала такое от родственников жертв преступления.

– Моя старшая дочь Кендалл плачет не переставая, не может смотреть на Кору, говорит: «Мне даже сидеть рядом с ней в палате страшно». Моя семья разваливается, доктор Гидеон. – Голос у Мары дрогнул. – Вот только что мы пожелали Коре и ее подругам спокойной ночи, а через какой-то час нашу доченьку находят рядом с железнодорожными путями полуживую и всю в крови.

– Остальные девочки не пострадали? – поинтересовалась я.

– Нет, насколько мне известно. В приемном покое мы столкнулись с мамой Вайолет, но она сказала, что у дочери просто шок. Вайолет продержали в палате какое-то время, успокоили и отпустили домой. – Мара прижала пальцы к губам, а потом пролепетала дрожащим голосом: – О боже, я говорю ужасные вещи. Я только рада, что Вайолет цела. Действительно рада.

– Конечно, – откликнулась я.

– Мне пора к Коре. – Мара взялась за ручку двери. – Но завтра с утра… у вас найдется время зайти к ней?

– Конечно, – отозвалась я. – Часов в восемь или около того подойдет?

– Пожалуй, лучше ближе к девяти, – предложила Мара, а я подумала, что тогда ее мужа, скорее всего, не будет рядом. Плохой знак, если один родитель готов работать со мной, а другой нет, но еще не все потеряно.

– В девять будет в самый раз, – заверила я несчастную мать. – Попробуйте сегодня немного поспать, а утром увидимся.

Я смотрела, как Мара устало бредет по коридору. Я видела такое сотни, а то и тысячи раз: нетвердую, почти пьяную походку тех, кого судьба неожиданно занесла в самый центр трагического события. Душевное равновесие Мары сейчас нарушено, но со временем, если ей помогут и если повезет, она соберется с силами и позаботится, чтобы ее семья прошла и через это, и через все остальное, что еще им предстоит.

Хоть я и клялась себе уйти с работы в разумное время, но в тот вечер вернулась домой много позже девяти. Там, как обычно, было темно и тихо. Я проворно раздевалась, торопясь в душ, но не могла отогнать мысли о Коре Лэндри, о том, что с ней случилось в заброшенном депо. Мир оказался опасным местом даже для маленькой девочки из захолустного городка в Айове.

После душа я облачилась в любимые спортивные штаны и толстовку с логотипом команды «Волки» Университета Грейлинга. Больше всего мне хотелось лечь спать, но вместо этого я налила бокал вина, открыла ноутбук и вошла в защищенную онлайн-систему больницы. Просмотрев медицинские карты Коры Лэндри, я узнала, что девочка родилась в больнице на пять недель раньше срока. Некоторое время провела в отделении интенсивной терапии и за минувшие годы несколько раз наведывалась в специализированное педиатрическое отделение. Причем в последний раз – как раз незадолго до нападения.

Я открыла ее файл на этом отделении. Восемь месяцев назад Кора была на плановом осмотре и в целом выглядела здоровой. Правда, девочка была мелковата: по росту и весу немного отставала от сверстников. Врач написал, что все беседы о школе и отношениях с одноклассниками вызывают у пациентки сильнейшую тревожность и смятение. Он обратился с этой проблемой к ее родителям, но те именно тогда и решили отказаться от любого психологического или медикаментозного лечения.

Врач также отметил у Коры на внутренней стороне предплечий множество царапин на разных стадиях заживления. Девочка объяснила, что это кошка постаралась, и доктор предложил безрецептурную мазь с антибиотиком.

Я закрыла ноутбук и включила телевизор. Просмотрела каналы в надежде найти какой-нибудь бессмысленный ситком, но наткнулась на видеорепортаж журналиста перед приемным отделением больницы. Слоган гласил: «Главный подозреваемый в нападении на подростков на вокзале – городская легенда?»

Я увеличила громкость. Репортер вещал на камеру, а вокруг ярко-красного огонька скорой помощи у него над головой мельтешил рой насекомых.

– Два подростка стали предполагаемыми жертвами персонажа старой городской легенды, известного как Джозеф Уизер, – рассказывал журналист. – Наши источники сообщают, что сегодня утром две двенадцатилетние девочки были госпитализированы после жестокого нападения на путях заброшенного железнодорожного вокзала в Питче, штат Айова. Хотя полиция и сотрудники больницы хранят молчание о расследовании и состоянии пострадавших, анонимный источник сообщил нашему каналу, что одна из жертв указала на Джозефа Уизера.

– О господи, – пробормотала я и увеличила громкость.

Репортер сверился с блокнотом, а затем снова перевел взгляд на камеру:

– Согласно легенде, Джозеф Уизер начал свою преступную деятельность еще в сороковых годах прошлого века, более семидесяти пяти лет назад. И хотя официально Уизеру приписывали пропажу всего нескольких молодых девушек, жители округа Джонсон на протяжении многих лет уверяли, что именно в дни исчезновения девушек видели некую призрачную сущность, по описанию похожую на Уизера. Сегодня вечером небольшое сообщество Питча находится в состоянии повышенной готовности и с нетерпением ждет официального заявления правоохранительных органов о том, что случилось с девочками. Оставайтесь на нашем канале, чтобы не пропустить самые свежие новости об этом странном и пугающем деле.

Репортаж окончательно укрепил меня в намерении заняться случаем Коры. Омерзительно, я знаю. Тут смешалось все: уязвимая маленькая девочка; преступление, совершенное явно вымышленным злодеем; семья на грани распада. Сложная и интересная задача. Я была готова к ней. Если честно, мне прямо-таки не терпелось приступить.

Дело № 92–10945. Из дневника Коры Э. Лэндри

10 ноября 2017 года

Вот так: в группе нас вдруг стало трое и тема теперь совсем другая. Дина Салас со всем семейством внезапно перебралась в Сент-Луис, поэтому мистер Довер спросил у нас с Вайолет, можно ли Джордин присоединиться к нашей команде.

Как будто у нас был выбор. Конечно, мы не стали отказываться, хоть я и хотела. Мы с Вайолет за это время очень сдружились, и появление Джордин – не самая приятная новость. Иногда ее очень трудно понять. Сегодня она целится тебе волейбольным мячом в голову, а на следующий день улыбается, будто вы лучшие подруги.

К тому же Джордин совсем не обрадовалась, когда мистер Довер предложил ей подключиться к нашему проекту. Бросила:

– Вы действительно намерены возиться со всякими карамельками и колой? – И добавила, что все это детский лепет.

Мы с Вайолет переглянулись, не решаясь возразить. Я хотела предложить Джордин найти другую группу, если ей не нравится наша идея, но, конечно же, не произнесла ни звука.

– Вот послушайте-ка, над чем работали мы с Диной. – Она огляделась, проверяя, не подслушивает ли кто.

Я покосилась на Вайолет и закатила глаза, она тоже посмотрела на меня, словно говоря: «Ну и чумовая». Джордин наклонилась так близко, что я почувствовала в ее дыхании запах тако из закусочной.

– Джозеф Уизер, – прошептала она, как будто мы должны были знать, о чем речь.

Конечно, я слышала о Джозефе Уизере. Знала, что это какой-то призрак, но не понимала, почему все должны его бояться. К счастью, тут заговорила Вайолет и спросила, кто такой этот Джозеф Уизер, так что я не почувствовала себя полной дурой.

Разумеется, как только Джордин собралась нам рассказать, сработала пожарная сигнализация, и следующие пятнадцать минут нам пришлось провести на улице. К тому времени, как мы вернулись в класс, прозвенел звонок, и Джордин так и не успела объяснить нам суть легенды.

Вот это да! Когда мы с Вайолет и Джордин собирались на следующий урок, Гейб пошел с нами. Причем протиснулся между мной и Вайолет. Джордин моментально скуксилась. Гейб спросил Вайолет, нравится ли ей Питч, она покраснела и ответила, что, в общем, тут неплохо. Затем он сказал: «Увидимся за обедом» – и, клянусь, смотрел прямо на меня! Джордин фыркнула и до конца дня обходила нас стороной, что меня вполне устраивало.

Вайолет разрешает мне когда угодно переписываться с Гейбом по ее телефону, но я стараюсь не занимать трубку слишком часто и надолго. Конечно, лучшие подруги не должны отказывать в помощи только потому, что у одной есть парень, а у другой нет, хотя и меру надо знать. Ладно, может, Гейб еще не мой парень, но, думаю, не прочь позвать меня на свидание. Если Джордин не станет путаться под ногами. У меня никогда раньше не было парня, а Гейб идеально подходит. Жизнь-то налаживается! Это будет хороший учебный год. Я чувствую.

Допрос Джордин Петит в отделении полиции города Питча капралом Бри Уилсон в присутствии Томаса Петита, деда допрашиваемой Джордин Петит. 16 апреля 2018 года, понедельник

Капрал Уилсон: Итак. Мы в полицейском управлении Питча, присутствуют капрал Бри Уилсон, Джордин Петит и ее дед Томас Петит. Для протокола, мистер Петит: вы разрешаете своей внучке Джордин ответить на вопросы о событиях пятнадцатого и шестнадцатого апреля, верно?

Томас Петит: Да.

Капрал Уилсон: Вы отказываетесь от права на присутствие адвоката при допросе?

Томас Петит: Мы хотим сделать все возможное, чтобы помочь. Джордин ответит на любые ваши вопросы.

Капрал Уилсон: Еще раз для протокола, мистер Петит: вы отказываетесь от права на присутствие адвоката на допросе?

Томас Петит: Да.

Капрал Уилсон: Кроме того, наш разговор записывается. Назови, пожалуйста, свое полное имя.

Джордин Петит: (неразборчиво)

Капрал Уилсон: Пожалуйста, говори четко и громко.

Джордин Петит: Джордин Энн Петит.

Капрал Уилсон: Сколько тебе лет, Джордин?

Джордин Петит: Двенадцать.

Капрал Уилсон: Какого числа ты родилась?

Джордин Петит: Второго февраля.

Капрал Уилсон: Значит, не так давно у тебя был день рождения?

Джордин Петит: Да.

Капрал Уилсон: Что тебе подарили?

Джордин Петит: Кое-какую одежду. Мобильный.

Капрал Уилсон: Смартфон? Какой замечательный подарок. А у многих твоих друзей есть такие?

Джордин Петит: У некоторых. Что случилось с Корой? Она в больнице?

Капрал Уилсон: Ты беспокоишься о Коре?

Джордин Петит: Вы сказали, что ее ранили.

Капрал Уилсон: Я?

Томас Петит: Да, Бри. В баре ты упомянула, что Кору и Вайолет увезли в больницу.

Капрал Уилсон: Пожалуйста, мистер Петит, пусть отвечает Джордин. Здесь нет верных или неверных ответов. Важен любой.

Джордин Петит: Вы сказали, что кто-то ранил Кору и Вайолет.

Капрал Уилсон: Хорошо. Ты ночевала у Коры?

Джордин Петит: Да.

Капрал Уилсон: В воскресенье вечером?

Джордин Петит: Сейчас весенние каникулы, поэтому на той неделе уроков не будет.

Капрал Уилсон: Во сколько ты отправилась к Коре?

Джордин Петит: Гм. Думаю, около шести. Дедушка меня отвез.

Капрал Уилсон: И Вайолет Кроу тоже была там? А она когда приехала?

Джордин Петит: Позже меня. Около половины седьмого. Ее брат с друзьями подвезли.

Капрал Уилсон: Брат Вайолет?

Джордин Петит: Да. Макс. И его друзья.

Капрал Уилсон: Как зовут друзей, ты знаешь?

Джордин Петит: Кажется, парня зовут Клинт.

Капрал Уилсон: А его фамилия тебе известна?

Джордин Петит: Нет. В машине была еще девушка, подруга Макса, Никки.

Капрал Уилсон: Ты знаешь, на какой машине они приехали?

Джордин Петит: Точно не скажу.

Капрал Уилсон: Хотя бы какого цвета или сколько у нее дверей.

Джордин Петит: Не помню. Цвет синий, а может, черный.

Капрал Уилсон: Хорошо. После приезда Вайолет чем вы занимались?

Джордин Петит: Ели пиццу и болтали.

Капрал Уилсон: О чем говорили?

Джордин Петит: Да так, о школе и всякой ерунде.

Томас Петит: Какое это имеет отношение к делу? Джордин, ты знаешь что-нибудь о том, что случилось с Корой и Вайолет? Ты что-нибудь видела?

Капрал Уилсон: Мистер Петит, прошу вас воздержаться от комментариев. Слушайте молча, пожалуйста. Мы доберемся и до этого. Я просто пытаюсь составить хронологию событий. А теперь… Джордин, что вы делали после того, как съели пиццу?

Джордин Петит: Играли. В «Галиматью» и «Говори!».

Капрал Уилсон: Родители Коры были дома?

Джордин Петит: Да, и ее сестра тоже.

Капрал Уилсон: Они провели дома всю ночь?

Джордин Петит: Ее родители точно спали. Насчет Кендалл не знаю.

Капрал Уилсон: А что вы с подругами делали дальше?

Джордин Петит: Фильм смотрели.

Капрал Уилсон: Какой?

Джордин Петит: «Сплит», и ели попкорн.

Капрал Уилсон: «Сплит»? О парне со множественным расщеплением личности? Довольно взрослый фильм для двенадцатилетних.

Джордин Петит: Наверное.

Капрал Уилсон: Вы посмотрели фильм, а потом что?

Джордин Петит: Да в общем-то и ничего. Просто сидели у Коры в комнате и болтали. Потом спать легли.

Капрал Уилсон: В котором часу?

Джордин Петит: Думаю, в полночь.

Капрал Уилсон: Ну а дальше?

Джордин Петит: Нам не спалось и стало скучно. Мы решили пойти прогуляться.

Капрал Уилсон: А это когда было?

Джордин Петит: Не знаю. Поздно.

Капрал Уилсон: Уже после полуночи?

Джордин Петит: Да.

Капрал Уилсон: Значит, вы оделись?

Джордин Петит: (неразборчиво)

Капрал Уилсон: Кора предупредила родителей, что вы уходите?

Джордин Петит: Нет.

Капрал Уилсон: Может, хоть записку оставила?

Джордин Петит: Нет. Мы просто ушли. Думали, что вернемся до того, как кто-нибудь проснется.

Капрал Уилсон: И куда вы направились?

Джордин Петит: Да куда глаза глядят. Дурацкая идея. Я хотела вернуться, но Кора и Вайолет отказались.

Капрал Уилсон: Отказались?

Джордин Петит: Они надумали пойти на вокзал, а я сказала, что это слишком далеко. Я продрогла и хотела вернуться. И устала.

Капрал Уилсон: Итак, ты решила пойти к себе домой?

Джордин Петит: Да. Мы живем недалеко от вокзала.

Капрал Уилсон: Значит, ты была на вокзале?

Джордин Петит: Нет. Я же говорила вам, что не ходила туда.

Капрал Уилсон: А Коре и Вайолет ты сообщила, что собираешься домой?

Джордин Петит: Нет. Они будто взбесились. Я просто ушла.

Капрал Уилсон: Взбесились? Как это?

Джордин Петит: Не знаю… просто злобничали, и все. Не слушали меня, когда я звала их вернуться.

Капрал Уилсон: Вы кого-нибудь видели во время прогулки? С кем-нибудь разговаривали?

Джордин Петит: Нет.

Капрал Уилсон: А какие-нибудь машины во время прогулки вам встречались?

Джордин Петит: Не знаю. Было поздно и темно. Не припомню, чтобы мимо нас проезжали машины. Но одну я все-таки видела. Не рядом, в конце соседней улицы. Машина не двигалась, но внутри горел свет.

Капрал Уилсон: На какой улице?

Джордин Петит: Не знаю. Вроде на Двадцать второй.

Капрал Уилсон: Значит, ты была на Двадцать второй улице?

Джордин Петит: Нет, я, типа, просто видела там машину. Но не уверена. Не знаю я! Не помню!

Капрал Уилсон: Хорошо, Джордин, успокойся, все в порядке. У тебя отлично получается. Итак, ты ушла, не дойдя до вокзала. Как ты добралась домой? По каким улицам шла?

Джордин Петит: Не знаю. Просто шла, и все. Срезала через дворы, чтобы быстрее добраться до дому.

Капрал Уилсон: А когда вернулась домой, дедушке сказала?

Джордин Петит: Нет. Просто легла спать.

Капрал Уилсон: Расскажи подробно, что именно ты делала.

Джордин Петит: Открыла дверь…

Капрал Уилсон: У тебя есть ключ от дома? Джордин, смотри на меня, а не на дедушку. У тебя есть ключ от дома?

Джордин Петит: Да, в школьном ранце. Я открыла дверь. Переоделась в пижаму и легла спать.