По обе стороны стены

Глава 1

11 августа 1961 года

Квартира располагалась на верхнем этаже израненного осколками здания на Бернауэрштрассе. Построенное еще до войны, теперь, по сравнению с более массивными соседями, оно смотрелось хоть и немного странно, но неожиданно мило со старомодной гипсовой лепниной на карнизах и узкими коридорами. Его мраморные полы и пыльные обои, казалось, за долгую жизнь пережили столько радостей и горестей, что принимали их как должное, и сейчас дом спокойно и равнодушно взирал на посетителей, будто не сомневаясь, что они покинут его так же, как пришли. Чугунный лифт громыхал, здороваясь с храбрецами, рискнувшими довериться его причудливому механизму, но разумнее было подняться по лестнице с некогда сверкающим мрамором, который за годы потускнел под ногами сотен прошедших по нему людей.

Лиза шагала вверх по ступенькам, скользя ладонью по перилам, и обветшалый дом, казалось, говорил с ней, сулил счастливое будущее, которое виделось с кристальной ясностью, – а впрочем, она больше радовалась не своим мечтам, а молодому человеку, который стоял на площадке и протягивал ей руку.

Пара остановилась возле четвертой двери налево. Лиза молча смотрела, как в ржавом замке поворачивается ключ, а в голове крутилась одна-единственная пьянящая мысль: сейчас ей предложат выйти замуж. Ули Нойман сделает ей предложение!

Дверь со стоном отворилась, и Ули с улыбкой повернулся к Лизе:

– Напомни мне, чтобы я смазал петли. Да, и будь осторожнее, тут доска болтается…

Лиза вошла в квартиру и завертела головой, восхищенно рассматривая поблекшие обои и вычурный, в завитушках, лепной фриз под потолком.

– Понимаю, местечко не лучшее, – пожал плечами Ули, – но если обновить обои и мебель, купить телевизор… – Он усмехнулся и пригладил темные волосы. – Просто скажи, что тебе здесь не слишком противно, о большем я не прошу.

– Противно?!

Как и очень многие другие многоквартирные дома в Берлине, этот пережил нескончаемые бомбежки благодаря одной только удаче, и ее Лиза здесь и чувствовала. Да, место ассоциировалось у нее именно с удачей, а отнюдь не с трудом, который им с Ули придется вложить, чтобы комнаты выглядели приличнее.

Справа от скромной прихожей располагалась крошечная кухонька с гарнитуром, выкрашенным в бледно-голубой цвет: Лиза подозревала, что этот закуток когда-то наспех оттяпали от спальни. Девушка потянула на себя ближайшую дверь, будто бы от стенного шкафа, но там оказалась уборная, и Лиза улыбнулась: ее догадка подтвердилась.

Она прошла дальше, почему-то стыдливо отводя глаза от спальни, смежной с кухонькой. А чего стыдиться, если квартира воплощала их с Ули обоюдное желание жить вместе, пусть и невысказанное?

– Мне очень нравится, – заключила Лиза, входя в гостиную в конце коридора. Девушка с улыбкой смотрела, как Ули суетливо придвигает потрепанные кресла к камину, и представляла, как будет выглядеть комната, когда они приведут ее в божеский вид: яркие свежие обои, новая мебель, диван и столик из универмага «Ка-Де-Ве», фарфоровые чашки, висящие на крючках вдоль крашеной верхней рамы раздаточного окна между гостиной и кухней. Вот Ули выкатывает барную тележку, чтобы смешать гостям напитки, пока сама Лиза заглядывает в духовку, проверяя, готов ли ужин, а где-то в колыбельке попискивает ребенок.

Ули наконец установил кресла на нужное место и поднял голову.

– Честно? Может, тебе бы больше понравилось в жутко дорогом новом доме рядом с Кудаммом [1]? Там хоть водопровод нормально работает.

– Да, водопровод – это здорово, – небрежно отозвалась Лиза, раздвигая пыльные шторы, чтобы впустить в комнату побольше солнечного света, – но нет. Наш дом здесь. Тут все какое-то свое, родное.

– Я мечтал, что ты так скажешь.

Он шагнул к ней, обнял и поцеловал, и Лиза с радостью прижалась к нему. Интересно, она когда-нибудь устанет от неугасимого оптимизма Ули? Казалось, его душу специально создали, чтобы разгонять мрак в сердце Лизы и заставлять ее радоваться, не давая привычно скатываться в меланхолию.

Ули отстранился, и его серые глаза блеснули за стеклами очков в роговой оправе. Высокий, стройный, широкоплечий, с копной темных волос, которых словно никогда не касалась расческа, он, по мнению Лизы, напоминал американского певца Бадди Холли, а когда Ули улыбался, вокруг глаз у него разбегались морщинки, каких не было больше ни у кого на свете.

Он подвел Лизу к окну, обнял и уткнулся щекой ей в шею, глядя на оживленную Бернауэрштрассе. Внизу по мокрой от дождя дороге катили привычные легковушки и грузовики, а по тротуару группками по два-три человека брели пешеходы, то пропадая за пушистыми кронами тонких молоденьких деревьев, то снова появляясь в поле зрения. Отсюда Лиза видела небольшой парк на противоположной стороне улицы; там Grenztruppen [2] в зеленом патрулировали город, ни на шаг не отклоняясь от маршрута мимо разбомбленных руин зданий на Шёнхольцерштрассе к дому на Рейнсбергерштрассе, 56, где на верхнем этаже в квартире с крошечными окнами жила сама Лиза с отцом и братом.

– Я знаю, что ты очень не хотела переезжать, – сказал Ули, и его дыхание согрело Лизе щеку. – А так хотя бы останешься в том же районе, и не придется разрываться между двумя домами.

Лиза посмотрела в окна родной квартиры, представляя, как ее отец Рудольф сидит в гостиной, перелистывая справочник по медицине, а брат Пауль допивает кофе и собирается на дежурство в полицейский участок. Между Рейнсбергерштрассе и Бернауэрштрассе пролегала невидимая граница между Восточным и Западным Берлином, и, хотя Лиза выросла в Восточном, западная часть ей нравилась больше, ведь именно здесь она поступила в университет, когда решила пойти по стопам отца и тоже стать врачом, и здесь же встречалась с Ули.

– А тебе самому-то не страшно жить так близко от моего отца? И от Пауля? – улыбнулась она.

– Мы с твоим отцом нормально ладим. Что же до Пауля… Мы просто слишком мало общались, вот и все.

Лиза промолчала. Ули наивно считал себя харизматичным человеком, способным не мытьем, так катаньем постепенно сломить сопротивление ее брата, однако она знала, что дело не только в личной неприязни. Впрочем, Ули обладал редкостной настойчивостью, а уж достоинство это или нет, каждый пусть судит сам. Именно благодаря настойчивости он и сошелся с Лизой: на заре их знакомства он сбегал с лекций по инженерному делу и мчался на медицинский факультет, чтобы дождаться ее с пар и прогуляться по кампусу – и неважно, что тот находился на другом конце города, куда совсем непросто добраться. А теперь упорство и настойчивость помогли Ули найти квартиру совсем рядом с домом любимой, но при этом в Западном Берлине, дабы Лиза могла жить так, как ей хочется, легко перемещаясь из одной части столицы в другую.

Лиза повернулась в объятиях Ули, провела ладонями по его плечам, по спине и прижалась губами к его губам. Потом почувствовала исходящий от него жар, тяжелый и пьянящий, и придвинулась еще ближе.

Они лежали в обнимку на скомканных простынях и прислушивались к гулу Бернауэрштрассе. Капельки пота начали подсыхать на коже Лизы, и она поежилась от холода. Ули укрыл ее одеялом и крепче прижал к себе.

– Помнишь, как мы познакомились?

Лиза рассмеялась, вспомнив вечер, когда ее жизнь кардинально изменилась: тепло ночного клуба, музыку маленького оркестра…

– Инге наврала метрдотелю с три короба, чтобы нас пропустили. Ей так хотелось познакомиться с каким-нибудь американцем…

– А потом пришел я, и ты весь вечер общалась не с ней, а со мной и моими друзьями, – подхватил Ули. – Надеюсь, Инге когда-нибудь меня простит.

– Ну, она ведь потом три месяца встречалась с Вольфом, значит, в обиде не осталась.

В клубе кишмя кишели туристы, британские и американские военные, и все танцевали под легкий джаз. За громкой музыкой Лиза практически не разбирала ничьих голосов, но ей понравились добрые глаза Ули, и она позволила ему угостить их с Инге коктейлями.

– Ты был таким красавчиком… Стоял там в костюме, в галстуке, будто гордый школьник.

– Школьник? – прорычал Ули. – Имей в виду, эти тряпки – последний писк, но раз вы, осси [3], ничего не понимаете в моде, то и бог с вами. И вообще, это ты тогда пришла с учебниками, а не я.

Клуб находился в американском секторе, совсем близко от Свободного университета, где Лиза училась на медицинском, но далеко от ее дома в восточной части города – слишком далеко, чтобы успеть занести вещи и вернуться. Она тогда только-только поступила на первый курс и с удивлением открыла для себя новую жизнь, неподвластную строгим правилам Германской Демократической Республики: университет стал своеобразным окном в западный мир, куда Лиза надеялась попасть после выпуска.

А когда она познакомилась с Ули, окно превратилось в дверь, и девушка уже тянулась ее распахнуть.

Лиза повернулась к любимому и провела костяшкой указательного пальца по его голой груди.

– Очень красивый школьник, – уступила девушка.

– До выпуска меньше года, – заметил Ули. – А потом я стану очень красивым инженером-строителем.

– А там и у меня будет последний курс.

Она представила свою жизнь через год: пары в Свободном университете, квартира в Западном Берлине, совместный быт с Ули, походы в гости к отцу и Паулю всего в квартале отсюда. Возможно, по окончании учебы они с Ули вообще уедут из Берлина куда-нибудь далеко-далеко и будут присылать домой открытки или же останутся здесь и у них появится круглолицая дочурка, которая сможет бегать к дедушке даже одна.

Ули приподнялся на локтях и потянулся к прикроватной тумбочке.

– Пожалуй, сейчас самый подходящий момент, – сказал он, и голос у него едва уловимо дрогнул.

Лиза села, прислонившись спиной к железному изголовью, и увидела в руке Ули бархатную коробочку. Сердце затрепетало.

– Ули, – прошептала девушка.

– Ты же знаешь, зачем я купил эту квартиру и зачем привел тебя сюда, – начал он. – Ты знаешь, какие у меня намерения; когда я впервые тебя увидел, то сразу все понял. Я люблю тебя, Лиза. – Он замолчал, а потом продолжил срывающимся от волнения голосом: – Будь у нас целая вечность – нам и ее показалось бы мало, но… но хотя бы эту жизнь я хочу провести с тобой.

Ули аккуратно открыл коробочку: внутри покоилось простенькое золотое колечко со скромным бриллиантом изумрудной огранки.

– Это тебе. Если ты согласна, конечно.

У Лизы аж дыхание перехватило. «Вот оно, – подумала она, подставляя палец, чтобы Ули надел кольцо. – Сейчас и начинается настоящая жизнь».

Она приподняла подрагивающую руку и невольно засмеялась: кольцо пришлось точно впору.

– Как ты узнал?

– Твой размер? – улыбнулся Ули. – Мне Инге подсказала.

Лиза восторженно кинулась целовать любимого, да с таким пылом, что повалила его на кровать.

– Это «да»?

– Это «да»! Да! – закричала Лиза, надеясь, что ее вопль счастья не заглушит ни закрытое окно, ни гул машин и он облетит весь Веддинг, Митте, Восточный и Западный Берлин – целый мир. – Да, Ули Нойман, я выйду за тебя замуж!

Через несколько часов Лиза открыла глаза и отметила, что прямоугольники солнечного света на потолке вытянулись и порыжели.

– Мне пора домой, – прошептала она и легонько потормошила дремлющего Ули. – Пауль скоро придет с работы, а он хотел уехать на дачу пораньше.

Ули со стоном перевернулся на живот и зарылся лицом в подушку.

– Ты и так дома, – глухо пробормотал он, не поднимая головы. – Оставайся. Побудь со мной, а потом сходим куда-нибудь с друзьями, расскажем им хорошую новость.

Лиза перекатилась на край кровати, спустила ноги на голый пол и сделала себе зарубку на память, что в квартиру, помимо прочего, нужно купить ковер.

– Ты же знаешь, я и сама рада бы остаться, но мне надо идти: я же обещала. – Она дошла до угла комнаты, подняла с пола брошенные там колготки и опять села на край кровати. – Теперь все точно изменится.

– Само собой, – вздохнул Ули. Сейчас восточные немцы с пугающей частотой бежали из ГДР, и ревностные социалисты из числа друзей и родственников примут в штыки решение Лизы выйти замуж за весси [4] и переехать в другую половину города. Коммунистическая ГДР функционировала по принципу плановой экономики: каждый гражданин страны рабочих и крестьян имел равные базовые права на доход, здравоохранение и жилье, но при этом должен был добросовестно трудиться на благо государства.

В одних ситуациях система работала, но в других (их было большинство) – нет. По окончании школы молодежь обычно шла в техникумы или сразу на заводы и фабрики, но Лизе повезло: Государственный секретариат по высшему образованию позволил ей подать документы в вуз. Однако бюджетные места распределяло государство, а ему сейчас требовались не столько врачи, сколько ученые, поэтому ей предложили изучать физику в Университете имени Карла Маркса.

Вдобавок Лизу предупредили: если она откажется, то не получит вообще никакого высшего образования.

Уцепившись за последнюю соломинку, она подала документы в Свободный университет в Западном Берлине и с восторгом узнала, что ее берут на медицинский факультет. Поначалу Лиза хотела после выпуска вернуться в восточную часть города, но учеба открыла ей глаза на то, насколько неполноценна жизнь в ГДР. Здесь, в Западном Берлине, она могла выбирать профессию – да и стиль жизни – по своему разумению. Она видела людей со всего мира, которые ездили не только по братским соцстранам, разрешенным Reisebüro [5], и рассказывали о своих родных местах, где никого не сдерживал железный занавес.

Свобода увлекала и дурманила; по вечерам Лиза рассказывала домашним о жизни в капстранах, и хотя брат неодобрительно поджимал губы, сама она твердо решила, что хочет переехать на Запад. Даже если бы она не встретила Ули, все равно однажды собрала бы чемодан и отправилась в Мариенфельде, в лагерь для беженцев, и попросила бы спасти ее от ГДР и убогого будущего, которое ей там готовят. В конце концов, перебраться на другую сторону легче легкого, границы-то открыты: достаточно дойти до западной части города пешком или доехать на электричке. А благодаря Ули закрепиться в Западном Берлине можно на вполне законных основаниях: выйти замуж и получить местное гражданство, но при этом ее семья останется всего в паре кварталов.

Ули сел на постели и почесал голую грудь, прочерчивая ногтями розовые следы на коже.

– Когда твоим расскажем?

Лиза знала, что новость станет шокирующей, но не столько для отца, который к Ули благоволил, сколько для брата.

– Как только Пауль вернется с работы, мы сразу поедем на дачу, – пояснила Лиза, натягивая колготки и прикидывая, как все успеть. – Наверное, нам не помешает провести семейные выходные: только я, Пауль и папа. А в воскресенье приходи на ужин, и мы вместе расскажем. Или… – Она улыбнулась: ее вдруг осенило. – Ты попросишь у папы моей руки.

– Не слишком ли старомодно? – нахмурился Ули.

– Старомодно, но папа растрогается. К тому же, – она придвинулась к любимому и чмокнула его в губы, – мой ответ тебе и так известен.

– Что ж, тогда ждем до воскресенья, – заключил он, когда Лиза отстранилась. – Но ты точно не сбежишь? А то найдешь какого-нибудь симпатичного моряка или скромного священника, обручишься…

– В воскресенье всё скажем, – смеясь, пообещала Лиза. – Милый, ну подумаешь, два дня потерпеть! – Она мечтательно улыбнулась, представляя, какое прекрасное будущее их ждет. – У нас же вся жизнь впереди!

Глава 2

Одно из многочисленных достоинств новой квартиры состояло в том, что она располагалась совсем близко к заведению «У Зигги» – излюбленному местечку Ули и его друзей: Юрген, с которым Ули раньше снимал жилье, приходился хозяину родственником. Хоть пивная и находилась далеко от Свободного университета, после занятий парням нравилось заглядывать именно туда, потому что Агата, рыжеволосая тетушка Юргена, частенько поддавалась на уговоры и наливала молодежи лишнюю кружечку за счет заведения. Это преимущество с лихвой компенсировало темные углы кнайпе [6], пожилую публику и столы с пластиковым верхом, покрытые таким слоем грязи, что не брали никакие чистящие средства, сколько бы Агата ни старалась.

Сегодня она принесла всем бесплатный пильзнер, расставила кружки перед молодежью и чмокнула Ули в макушку, поздравляя с великим событием.

– Я знала, что она хорошая девочка, – заявила Агата и направилась обратно за барную стойку.

– Спасибо, Tante [7]. – Юрген поднял кружку, в которой колыхалась пушистая пена. – За Ули и женщину его мечты!

Все пятеро звонко чокнулись, и немного пивной пены выплеснулось из кружек.

– За Лизу! – провозгласил Ули и обвел глазами улыбающихся друзей: Вольфа с Юргеном, забившихся в угол виниловой кабинки, и Инге с Акселем, примостившихся на краешке банкетки. Не хватало только Лизы, и Ули провел ладонью по едва ощутимой выемке на диванчике: именно это место обычно доставалось Лизе. – Слава богу, она согласилась!

– Да ладно, Ули, как будто она могла тебе отказать! – со значением усмехнулась Инге. Ее точеные черты лица подсвечивала желтая лампочка, висящая над столом. – Едва мы с тобой познакомились, Лиза влюбилась в тебя как кошка. Но почти неделю тебе не перезванивала, потому что не хотела показывать своего интереса. – Инге звонко рассмеялась. – Я говорила, мол, не глупи. Ведь с самого начала было ясно, что вы с ней предназначены друг другу судьбой.

Ули слегка зарделся от таких речей.

– И я очень тебе благодарен, что замолвила за меня словечко перед ней.

Приятельница улыбнулась еще шире. Ули дружил с ней с тех пор, как встретил Лизу, и подозревал, что Инге здорово помогла ему сблизиться с возлюбленной. Когда Инге перевелась из родной Швеции в Свободный университет и познакомилась там с Лизой, они стали неразлучны; у них выстроились те честные открытые отношения, какие бывают у девушек, которые считают себя не столько подругами, сколько сестрами. Ули не сомневался: если бы он не понравился Инге, она бы его к Лизе и близко не подпустила.

– Жениться на осси… – с деланым сарказмом ухмыльнулся Аксель. Он тоже жил в Восточном Берлине и учился в Свободном университете, но только на историка искусств: специализировался на портретной живописи эпохи Возрождения. – Что на это сказали твои родители?

Ули притих, вспомнив, как мать погладила его по щекам, а отец молча спрятался за раскрытой газетой.

«Если ты так решил, женись», – сказали в итоге родители, и Ули невольно расстроился, что они не слишком-то охотно поддержали его идею. Но ведь у них самих брак толком и не сложился. Разве отцу с матерью знакомо чувство, которое испытывает сейчас Ули, – будто сердце вот-вот разорвется от счастья?

– Ну ты же понимаешь… – наконец протянул он, когда Аксель уже поднялся с банкетки, чтобы заказать еще пива. – Они боятся, что будет сложно перевезти ее сюда. Сейчас люди массово бегут с Востока на Запад, и родители думают, что с документами начнутся проблемы.

– Вполне возможно, – согласился Юрген и переглянулся с Вольфом. – Мой брат с женой живут в Бернау, и они рассказывали, что пограничники там потихоньку звереют. Задерживают поезда, проверяют паспорта, расспрашивают всех, кто едет на Запад. – Он понизил голос: – Карл и Биргит хотят перебежать к нам и попросить убежища в Мариенфельде, но последние два дня за Карлом следят от дома до работы. Поэтому брат решил подождать.

Ули медленно отхлебнул пива. Поговаривали, что Штази, тайная полиция ГДР, способна отследить на своей территории любого человека, уловить каждый его чих и даже прочитать каждую мысль. Если хотя бы половина из этих слухов была правдой, то агенты уже знали, что брат Юргена собрался на Запад, и если Карл заметил соглядатаев, то лишь потому, что те намеренно давали ему понять: им известны его планы.

Ули со стуком поставил кружку на стол, чувствуя, как в животе тугим комком скручивается страх. Если Штази и вправду так искусно следит за людьми, то там уже знают и о помолвке Лизы, – знают и, конечно же, не одобряют.

– Думаешь, это хорошая идея? – засомневался Вольф, когда Аксель вернулся с очередным подносом с пивом. – Слышал, что на днях Ульбрихт [8] по радио сказал? Все талдычит про границу…

– Он нам уже плешь проел с этой границей, – буркнул Аксель, – но что он может сделать? Восточный Берлин, Западный Берлин… пусть страны разные, но город-то один.

– И все же, – Вольф по-свойски похлопал Юргена по плечу, – ты наверняка хочешь вразумить Карла, что ему лучше поторопиться с воплощением своего плана, иначе потом будет сложнее.

Улыбка Юргена померкла.

– У Лизы ведь брат полицейский, да? Он тебе что-нибудь говорил?

Ули вспомнил Пауля, высокого, сурового, с карими, точь-в-точь как у Лизы, глазами, которые с подозрением поблескивали из-под козырька полицейской фуражки. Брат Лизы никогда с ним не ладил, несмотря на все усилия Ули растопить лед: Пауль, идейный социалист, поддерживал политику ГДР с горячностью, которой Ули не понимал. И еще он не сомневался: Пауль ни за что не одобрит их помолвку. Пусть Ули и нравится ему как человек и пусть даже Лиза переедет чуть ли не в соседний дом, фактически она пересечет невидимую границу между Востоком и Западом, поэтому брат будет против.

Восточный Берлин и Западный, Восточная Германия и Западная… какая разница? Главное, что Лиза и Ули любят друг друга.

Однако Юрген спрашивал совсем о другом.

– Пауль не больно-то со мной общается, – пожал плечами Ули.

– Вот вернется Лиза с озера Флакензе, может, тогда и поделится с нами подробностями, – заключила Инге и перекинула прядь светлых, почти белых волос через плечо. – Но если ГДР собирается ужесточить переход через границу, то лучше вам пожениться поскорее.

– Да я бы хоть сейчас на ней женился. – Ули отставил кружку на стол. – Я хочу сделать Лизу счастливой и провести с ней всю оставшуюся жизнь.

– По-моему, ты сейчас придумал начало вашей свадебной речи, – загадочно улыбнулась подруга, и Ули улыбнулся ей в ответ, стараясь забыть о многочисленных сложностях – о своих родителях, о семье Лизы, о границе – и просто представить, как любимая в белом платье стоит перед ним в загсе.

– Кстати, о Восточном Берлине… – Аксель допил последние капли пива и поднялся из-за стола. – Ночью поезда не ходят, так что мне пора. – Он похлопал Ули по плечу: – Поздравляю, дружище. Очень интересно, что скажет семья Лизы.

Он вскинул на спину рюкзак и направился к двери, протискиваясь через небольшую толпу старичков, которые сгрудились возле барной стойки и травили анекдоты под гогот товарищей.

– Очень мило просить руки девушки у отца, – заметила Инге, когда Ули проводил взглядом друга и снова повернулся к столу, – но мне кажется глупым вот так передавать женщину из рук в руки, будто вещь.

– Это традиция, Инге, – шутливо закатил глаза Вольф. – Ули же не собирается требовать приданое, а всего лишь проявляет уважение.

– К тому же Лиза и так уже согласилась, – поддакнул жених.

– А если Рудольф откажет? – усмехнулся Юрген.

– Юрги! – Вольф легонько пихнул друга в плечо, и тот выставил перед собой ладони, мол, ладно-ладно, сдаюсь.

– Что ж, если глупые вопросы у вас кончились, то мне тоже пора, – вздохнула Инге, встала из-за стола и, надев сумочку через плечо, чмокнула Ули в щеку. – Поздравляю! Жду не дождусь, когда меня позовут быть подружкой невесты.

Глава 3

12 августа 1961 года

На берегах озера Флакензе было яблоку негде упасть: всё заполонили отдыхающие берлинцы. Они волокли с собой корзинки и покрывала для пикника и громогласно звали собак, которые радостно кидались в воду вслед за ребятней в цветастых купальниках и плавках. Лиза тоже пришла на пляж с плетеной корзинкой, отыскала свободный пятачок и расстелила там клетчатый пледик, а Пауль поставил на песок маленькую сумку-холодильник с бутылками пива.

Затем он выпрямился, обвел взглядом окрестности и снял рубашку, обнажая крепкую загорелую грудь.

– Окунемся? – предложил он.

Лиза проследила за его взглядом и обнаружила, что из воды за Паулем с неприкрытым интересом наблюдает молоденькая незнакомка. Лиза подавила смешок: ее воображала-братец не в силах устоять перед поклонницами.

– Я лучше пока позагораю, – ответила она и, прищурившись, перевела взор с женщины на высокого широкоплечего парня. – Это не Хорст там в воде?

Пауль так бездарно разыграл удивление, что Лиза догадалась: ни о каких совпадениях не может быть и речи.

– Похоже, да. Позвать его к нам?

– Зови сколько угодно, но имей в виду, что ни на какие свидания я с ним не пойду! – крикнула Лиза вслед брату, уже нырнувшему в озеро, хоть и понимала, что Пауля так просто не разубедишь. Он много лет надеялся свести сестру с Хорстом, своим лучшим другом, и с удовольствием приглашал парня на все семейные сборища и вечеринки, мечтая, что однажды ледяное сердце Лизы дрогнет и она влюбится. Даже когда она сошлась с Ули, Пауль не отказался от своих планов: держался с Ули любезно, но воспринимал скорее как временное препятствие на пути к цели, чем как будущего зятя.

«Эх, если бы он только знал, – подумала Лиза и растянулась на пледе, вспоминая, как любимый сделал ей предложение. – У меня есть жених. Уже завтра мы объявим о помолвке. Интересно, как Пауль отреагирует?» Она знала, что брат непременно будет возражать, причем не столько против самого замужества, сколько против ее отъезда из ГДР. В отличие от Лизы, для которой жизнь в Восточном Берлине превратилась в обременительную обязанность, от которой ужасно хочется избавиться, Пауль искренне верил в идеалы коммунизма. Он был членом Социалистической единой партии Германии, служил в Volkspolizei [9] и защищал местные законы с невероятным рвением, которого Лиза, воспитанная в той же семье и той же культуре, совершенно не разделяла.

Пауль вышел из воды, махнул рукой Хорсту и направился к сестре. Высокий, широкоплечий и светловолосый, Пауль обладал теми же правильными чертами лица и глазами с опущенными внешними уголками, как и у Лизы; все соседки умилялись очаровательным малышам и сокрушались, что те растут без матери. Лиза до сих пор напоминала типичную девочку-отличницу, погруженную в собственные мысли, а вот Пауль, мускулистый и харизматичный, стал настоящим сердцеедом: если бы его поклонницы выстроились в очередь, она бы растянулась дальше Шталин-аллее, однако, хоть он и купался в женском обожании, время для сестры выкраивал всегда. Выезжая по выходным на дачу к берегам Флакензе, Лиза и Пауль засиживались допоздна за разговорами, и она очень ценила минуты, проведенные вместе с любимым братом, ее лучшим другом.

Он залез в сумку-холодильник, достал оттуда три бутылки пива и протянул одну Лизе. Та взяла ее и принялась суетливо искать открывашку – пожалуй, даже слишком судорожно и нервно.

Лизе не хотелось этого признавать, но ей было страшно расстроить Пауля новостью о своем обручении с Ули. Вот она переедет в Западный Берлин – и что дальше? Смогут ли они с братом точно так же выбираться на дачу и болтать до поздней ночи?

– Как дела у вашего папы?

Лиза вскинула голову: на их покрывало плюхнулся Хорст и взял бутылку пива. Здоровяк, каких поискать, – гора мышц, широкие плечи, – он подружился с ее братом еще во времена их полуголодной юности в Союзе свободной немецкой молодежи. И если Пауль отличался удивительным обаянием, то Хорст был прост как табуретка. Но, несмотря на разность характеров, парни по-настоящему подружились, вместе служили в Volkspolizei и патрулировали улицы Восточного Берлина плечом к плечу.

Размышляя, почему эти двое так спелись, Лиза приходила к мысли, что Паулю нравится в Хорсте именно примитивность натуры: на таком скучном фоне сам он сиял еще ярче.

– Папа в последнее время какой-то отрешенный, – поделился Пауль и глотнул пива из бутылки. – Хотя тревожиться вроде не о чем. В следующем месяце пойдет к врачу.

– Как бы не нашли анемию, – подала голос Лиза и, порывшись в корзинке, выудила апельсин. Они оставили отца ковыряться на высоких грядках, которые Пауль специально оборудовал на огороде, чтобы папа мог выдергивать сорняки, не слезая с инвалидного кресла и не наклоняясь. Вообще отец всегда был задумчивым, но в последнее время стал особенно вялым и рассеянным. Лиза в который раз пожалела, что пока не успела многому научиться в университете, ведь иначе она могла бы гораздо лучше следить папиным здоровьем. Может, отца тревожат старые военные раны, или дело в другом?

– Вполне вероятно, – кивнул Пауль. – Поговори с врачами, они помогут.

– Конечно, помогут. У нас же лучшее здравоохранение в мире, – вклинился Хорст. Он смотрел на воду, и солнечные блики отражались в стеклах его темных очков. – И когда-нибудь ты, Лиза, пополнишь ряды наших медиков.

Она дежурно улыбнулась, срезая с апельсина кожуру. Комплимент был вполне в духе Хорста: такой же скучный и примитивный. Неужто Хорст и правда думал, что она мечтает пойти работать в восточногерманскую больницу, если ей даже не дали выучиться на медика в местном университете? К тому же в Западном Берлине квалифицированным врачам платят гораздо больше.

Лиза разделила очищенный апельсин на дольки, Хорст взял одну и сразу повалился обратно на песок, а вот Пауль замешкался.

– Это от твоего западного ухажера?

Лиза отвела руку, чтобы брат не достал до фрукта, и ехидно поправила:

– От моего западного жениха. Что ж, если не хочешь быть с ним приветливее, тогда никакого апельсина не получишь.

– Я просто спросил, – возразил Пауль и попытался выхватить у нее дольку. Американские самолеты привозили в Западный Берлин более чем достаточно фруктов с флоридских ферм, а в Восточном Берлине апельсинов не видели уже несколько месяцев. Вообще-то, проносить еду с Запада на Восток считалось уголовным преступлением, но гэдээровские пограничники частенько поддавались на уговоры контрабандистов и закрывали глаза на такую мелочь.

Но вот если что-то вывозилось в обратном направлении, из Восточного Берлина, контроль был куда строже: весси постоянно приезжали в ГДР, где цены были значительно меньше, и сметали с полок любые товары, а потом перевозили их к себе и толкали с огромной наценкой. И хотя Лиза не любила Восток и стремилась на Запад, даже ей такое положение дел казалось несправедливым. Однажды она наблюдала, как таможенник обыскивал в поезде женщину, которая пыталась провезти у себя за поясом аж двадцать две палки гройсенской салями.

– Он надеется с тобой подружиться, – сказала Лиза. – Дай ему шанс хотя бы ради меня.

– Я просто не хочу, чтобы ты страдала, – буркнул Пауль. – Особенно из-за патлатого западного капиталиста.

– Не такой уж он и патлатый, – рассмеялась она, перевернулась на живот и приподнялась на локтях, подставляя спину солнцу. – Ты же знаешь, я тебя люблю, но решения буду принимать сама: и насчет Ули, и насчет всего остального.

Пауль привстал и швырнул апельсиновую корку в озеро.

– Не торопись принимать окончательное решение, – посоветовал он. – Мужчины непостоянны… особенно если они привыкли всегда получать все самое новое и красивое.

– О чем это ты?

– Он же весси, – скривился брат. – Они думают не так, как мы. Взять даже ту квартиру, о которой ты рассказывала… Чем ему старая не угодила? Вот именно этим мы от них и отличаемся: они вечно меняют одно на другое, ищут свежих ощущений, тешат свою жажду новизны.

– По-твоему, они и с женщинами так поступают? – удивилась Лиза.

– Не обязательно, – пожал плечами Пауль. – Но где гарантия, что он от тебя не устанет?

Лиза игриво пихнула брата в бок, зная, что он просто шутит и его сомнения совершенно напрасны.

– Хочешь сказать, я скучная?

Он расхохотался, уворачиваясь от апельсиновой кожуры, которой сестра попыталась его шлепнуть.

– Я просто говорю, что мужики пресыщаются! Особенно те, кто привык каждый день получать новое. – Пауль улыбнулся и снова придвинулся к Лизе. – А как тебе Хорст? Он говорит, ты симпатичная…

Девушка посмотрела на Хорста, который мирно посапывал на песке.

– Ты пытаешься переключить меня на другого, но я тебе не позволю, – парировала она. – И почему ты вечно ищешь в Ули недостатки?

Пауль улегся на песок и подпер голову рукой, блаженно греясь на солнышке.

– Я не ищу. Честно. Просто… – он улыбнулся, обнажив идеально ровные зубы, – Ули мне не нравится.

– Не нравится он сам? – переспросила Лиза и вгрызлась в следующую дольку апельсина. – Или место, где он родился?

Пауль со вздохом поднял руки, показывая, что сдается.

– Если он переедет в ГДР, я вам и слова против не скажу.

– Он никогда сюда не переедет. – Лиза бросила апельсиновые корки в корзину. – Ули прекрасно помнит дни под конец войны… и помнит, как солдаты поступили с его семьей. – Она осеклась, понимая, насколько ей самой повезло обойтись без воспоминаний о весне 1945-го. В детстве она разве что играла на развалинах Берлина и сидела в разбомбленных классах, где учителя рассказывали, что страну довели до разрухи амбиции фашистов и алчность капиталистов. – Он никогда не переедет в ГДР, никогда.

Пауль досадливо вздохнул и буркнул:

– Хорошо, что ГДР не вошла в состав СССР. Мы все-таки живем в Германии, и здесь командуют немцы.

– Да, только мы по-прежнему платим России репарации.

– Советскому Союзу, – поправил брат, хотя Лиза принципиальной разницы не видела. – Именно из-за таких, как твой Ули, мы не можем двигаться вперед. И чего он цепляется за старые обиды?

– Знаешь, то же самое можно сказать и про тебя.

– Нет уж. Я обижаюсь за дело, – возразил Пауль и посмотрел на нее едва ли не умоляюще. – Против самого Ули я ничего не имею. Просто он такой… пижон. Разбрасывается деньгами направо-налево. Это очень по-западному: покупать подарки, будто нам нужна милостыня.

Лиза даже вздрогнула от такой резкости.

– Он просто щедрый.

– Пусть так, но мы в его подачках не нуждаемся, – презрительно фыркнул Пауль и приподнялся на локтях. – У нас здесь есть все самое необходимое. Почему ты этого не видишь? Нам в семье не нужны никакие проклятые капиталисты, которые собьют тебя с пути истинного.

– Поздно, я уже сбилась, – парировала Лиза.

– Говорил я отцу, чтобы не пускал тебя учиться на Запад, – нахмурился брат. – Знал же, что ничего хорошего из этого не выйдет.

Она покосилась на похрапывающего Хорста. Дай Паулю волю, он будет спорить часами. У него, как и у Ули, остались воспоминания от 1945 года, которые и сформировали его личность: он стал полицейским и считал своим долгом и великой честью защищать близких и любимых. А уж сестру он любил больше всех, оберегал ее с самого детства, когда отец постоянно пропадал в больнице и Паулю с Лизой приходилось заботиться о себе самостоятельно. Сейчас Пауль тоже тяжело работал и был благодарен государству, которое дало ему все то, чего он не мог добиться собственным трудом.

Вот и теперь он продолжал защищать сестру – так, как сам это понимал.

А она опять вспомнила о кольце, которое оставила на тумбочке Ули, и о завтрашнем ужине с отцом. «Пусть брат считает, что выиграл в этом споре», – подумала Лиза. Она проводит на даче последние выходные, а совсем скоро ее жизнь изменится к лучшему. Так зачем омрачать счастливые часы ссорами?

Лиза расслабленно разлеглась на покрывале, закрыла глаза под ласковым солнышком и пошарила по песку в поисках руки Пауля.

– Ули завтра придет на ужин, и я хочу, чтобы ты вел себя любезно, – попросила девушка и сжала пальцы брата. – Пообещай, что будешь приветлив и не станешь рубить сплеча.

Наступало ясное воскресное утро, и Лиза смотрела из окна дачи, как бабочки и шмели лениво летают над крупными розовыми бутонами в саду. Как и другие домики по берегам Флакензе, этот был крошечный, с двумя маленькими спаленками и микроскопическим чердаком, который – удивительное дело – давно облюбовал высоченный Пауль. Когда брат приводил с собой какую-нибудь девушку и звал на ужин еще и Хорста, становилось совсем уж тесно, и тогда отца вывозили в сад, накрывали там длинный стол и зажигали свечи. Сегодня же обошлось без лишней суеты. Прошлой ночью Пауля и Хорста неожиданно вызвали обратно в Берлин, и Лиза неторопливо занималась хозяйством, пока папа копался в огороде.

Она оттирала от жира посуду, оставшуюся с ужина, и поглядывала в окно, как отец ездит от одной высокой грядки к другой. В молодости Рудольф отказался служить в гитлеровской армии и предпочел спасать жизни, нежели отнимать их. Он работал хирургом в одной из лучших берлинских больниц и как раз заканчивал операцию по удалению желчного пузыря, когда в здание попала американская бомба и сровняла больницу с землей; отец оказался погребен под обломками и просидел там два дня, а когда его спасли, выяснилось, что его парализовало от пояса и ниже, а в правой руке появился постоянный тремор.

В саду Рудольф громко поздоровался с соседкой фрау Боттчер и подкатил поближе к забору, чтобы перекинуться с ней парой слов.

Лиза не уставала поражаться оптимизму отца и тому, как легко он двигался по жизни. Казалось, он не оглядывается с горечью назад, не злится, что война отняла у него жену, работу, способность ходить. Нет, он растил детей, делился профессиональным опытом, преподавая медицину в университете имени Гумбольдта, ухаживал за огородом. Папа выстроил хорошую жизнь, тихую и удобную, и довольствовался тем, что имеет.

Лиза отставила сохнуть только что помытую тарелку и вспомнила, как Пауль вчера отзывался об Ули: «Мужики пресыщаются! Особенно те, кто привык каждый день получать новое». Это было нечестно по отношению к Ули: он доказал, что мыслит и поступает совершенно по-другому. И все же тот разговор не давал ей покоя. Сможет ли Пауль когда-нибудь перешагнуть через свои моральные принципы?

Наверное, душевный ужин помог бы снизить градус напряжения. Лиза прикинула, что из продуктов надо купить по приезде в Берлин: тушенку, морковь, лук, перловку… Ули, конечно, принесет вина, а во внутреннем кармане парадного пиджака – еще и кольцо.

Лиза опять погрузила руки в мыльную воду и краем глаза заметила, как отец с неожиданно грозным видом закатывается по пандусу в дом. Она схватила полотенце, чтобы не заляпать дверь, и открыла ее. Все мысли об ужине напрочь вылетели у Лизы из головы, уступив место дурному предчувствию.

– В чем дело?

– Включи радио, – с порога потребовал отец. – Что-то случилось.

Лиза вытерла руки и включила приемник, настроенный на новости. Сквозь жуткий треск донесся далекий удивленный голос диктора:

– По непосредственному приказу первого секретаря Вальтера Ульбрихта Национальная народная армия воздвигла на территории страны Антифашистский оборонительный вал, чтобы защитить граждан Восточной Германии от западного вторжения. – Лиза ошарашенно уставилась на не менее шокированного отца и открыла рот, собираясь заговорить, но Рудольф поднял трясущуюся руку, и девушка осеклась. – В полночь на тринадцатое августа граница между Восточной и Западной Германией была закрыта.

Глава 4

13 августа 1961 года

Ули уставился в окно своей квартиры, слыша, как гулко стучит кровь в ушах. Семью этажами ниже вдоль всей Бернауэрштрассе тянулась спираль Бруно [10], отделяющая Восточный Берлин от Западного; по обеим сторонам столпились зеваки, которые наблюдали за происходящим и негромко переговаривались. Пограничники в зеленой форме и в защитных перчатках отбойниками проделывали в асфальте углубления, ставили туда бетонные столбики, а между ними натягивали новые и новые мотки колючей проволоки. От негодующих восточных берлинцев строителей прикрывали ряды народной полиции.

Неужто началась война? Ули всматривался в лица Grenztruppen, ища там признаки паники или страха, но пограничники выглядели решительными и совершенно невозмутимыми. Получается, это спланированная операция? Провокация?

Нужно срочно найти Лизу. Ули натянул брюки и рубашку и выскочил в самую гущу событий.

По обеим сторонам от проволоки взбешенно голосили берлинцы, кричали, ругались, но их вопли тонули в непрестанном реве отбойных молотков. На Востоке спиной к Западу плечом к плечу стояла куча мужчин в форме: полицейские, пограничники, солдаты – все они защищали строителей от людского гнева.

– Ули!

Он отвернулся от проволоки и увидел, как к нему бежит коренастый парень с пшеничными волосами – Юрген.

– Ты говорил с Лизой?

– Нет, – покачал головой Ули, глядя, как возле телефонной будки через дорогу собирается толпа. – Я только вышел, еще ничего не могу понять… Что происходит?

– Ульбрихт закрыл границу.

– Закрыл?

– Ага. – Юрген прикусил губу, и Ули догадался, что друг думает о семье: о брате, невестке и племяннице, живущих в Бернау. – Вокруг твердили, что у него есть такие планы, но я и подумать не мог… – Он осекся. – Ты не видел Лизу?

– С пятницы. – Ули повертел головой по сторонам, ища, куда бы взобраться, чтобы рассмотреть окрестности с высоты: скамейка, машина – сойдет что угодно. На глаза попался ржавеющий «мерседес», припаркованный через дорогу, и Ули махнул рукой Юргену, чтобы не отставал. – А ты с братом говорил?

– Пытался ему позвонить, но провода перерезали. Я слышал, еще и все железнодорожные пути заблокировали… Наверное, никто ни с кем не может связаться.

Ули запрыгнул на капот «мерседеса». Чего ради перереза́ть телефонные провода? Ули протянул руку Юргену и втащил его на машину; отсюда парни видели, что происходит за плотными рядами пограничников и строителей: там сновали потрясенные восточные берлинцы.

– Лиза ведь за город уезжала, да? – пробормотал Юрген. По пустынным восточным улицам в сторону Бранденбургских ворот один за другим катились советские танки, но почему им навстречу не идет западная бронетехника? Ули обернулся, надеясь увидеть британских или американских солдат, но заметил вдалеке только парочку французских военных, которые смотрели на разрастающуюся толпу, но даже не думали к ней приближаться. Но ведь они должны вмешаться, разве нет?

Ули снова повернулся к колючей проволоке, и сердце у него екнуло: по Брунненштрассе спешила Лиза. Он окликнул ее и помахал, чтобы привлечь внимание; Лиза заметила его и подняла руку в ответ.

Ули спрыгнул с машины и ринулся к заграждению. Вместе с Юргеном он протиснулся сквозь собравшихся, то и дело привставая на цыпочки, чтобы не потерять Лизу из виду.

– Фашисты! – раздался крик откуда-то сзади, и толпа волной хлынула вперед. Ули не удержался на ногах и едва не упал, но его подхватил местный полицейский.

– Осторожнее.

Ули выпрямился.

– Моя невеста. Она на Востоке, – начал он, и голос предательски сорвался на фальцет от тревоги. На противоположной стороне Лиза тоже пробиралась к заграждению, и ее светлая макушка маячила уже совсем близко: девушка пыталась урезонить кого-то из пограничников. – Мне нужно поговорить с ней. Пожалуйста, пропустите, она вон там…

– У меня приказ никого не подпускать к проволоке, – жалостливо и в то же время испуганно пояснил полицейский.

Тут к ним повернулся местный пограничник, который стоял чуть поодаль и все слышал.

– Стену строят на территории Восточного Берлина, мы не вправе вмешиваться, – развел он руками.

– Да они же город пополам режут! – взорвался Ули, не в силах принять абсурд, творящийся вокруг. Он кинулся к проволоке, ища в ней хоть какой-то зазор. – Мне бы только поговорить с ней!..

Но полицейский немилосердно схватил Ули за руки и оттолкнул прочь, прошипев сквозь зубы:

– Хочешь развязать новую мировую войну? Давай! Я ничего не могу сделать, приятель. Все претензии – к Ульбрихту.

Ули натолкнулся на Юргена и отступил в сторону, дрожа от небывалой ярости – бессильной и беспомощной, как в детстве.

– Не кипятись… это временные меры, – подбодрил его Юрген и крепко взял за плечо. – Надо дойти до Бранденбургских ворот. Там журналисты, политики – они расскажут, что тут творится…

Ули видел, как Лиза пытается договориться с восточными пограничниками, но тщетно; в итоге она отступила, и на лице у нее появилось удрученное выражение.

– Если Ульбрихт правда закрывает границу, надо действовать прямо сейчас; нам нужно как-то добраться до Лизы, перетащить ее к нам… – Ули замолчал на полуслове и отвел взгляд от возлюбленной.

– Знаю.

Вид у Юргена был такой уверенный и решительный, что паника Ули немного утихла, и он наконец-то вынырнул из пучины отчаяния и ярости и начал соображать здраво.

– Надо действовать как можно скорее, но только не здесь, – продолжил друг. Он был прав: не выйдет пробиться через заграждение на глазах огромной толпы людей. – Найдем какую-нибудь дыру в заграждении, просвет…

– Они не могут охранять проволоку по всей длине сразу, – согласился Ули.

– Идем, – шепнул Юрген, и сердце Ули забилось тревожнее. Лиза смотрела на них через заграждение, и Ули слегка качнул головой, зная, что любимая поймет, – и она действительно поняла, кивнула и юркнула обратно в толпу.

– Пошли, – негромко скомандовал он, и они с Юргеном поспешили вдоль улицы.

Глава 5

Лиза дошла до угла Брунненштрассе и Бернауэрштрассе; она поначалу обрадовалась, что вернулась в Берлин, но с ужасом обнаружила, что ее худшие опасения сбылись: город пересекало длинное-предлинное заграждение, которое охраняли военные с автоматами Калашникова; туда же то и дело подъезжали грузовики со стройматериалами. Бесконечная паутина колючей проволоки. По дороге домой Лиза переключала радиостанции и слушала, как дикторы сухо описывают картину, которую она теперь видела собственными глазами: как Западный Берлин отсекают от Восточной Германии, словно лишний орган.

– Это временно, – твердил отец, когда Лиза вела их «трабант» по пригородным шоссе. – Слишком уж много восточных немцев бежало на Запад именно через Берлин: подумаешь, пешком дойти до Митте или Кройцберга, а оттуда на самолете можно улететь в Западную Германию. Ульбрихт просто заявляет свои права на наших граждан. К концу месяца все закончится.

Но действительно ли отец в это верил или же просто пытался ее успокоить?

Она представила себе карту Германии: страну и так поделили на Восток и Запад, а Западный Берлин оставался единственным островком капитализма внутри социалистического государства, простирающегося на сотни километров во все стороны. До сегодняшнего дня люди спокойно переходили из одной части в другую, и было странно и безумно даже помыслить, что восточногерманское правительство столь жестоко отрежет Западный Берлин от пригородов и от ГДР как таковой. Зато западные берлинцы могли наслаждаться весомым преимуществом: налаженным авиасообщением с союзными странами – Америкой, Британией и Францией. В западной части работали аэропорты, вещали радиостанции, процветала свобода мысли и перемещений.

Разве что за город жители выехать не могли, потому что им теперь мешала стена, змеящаяся по улицам. Но почему тогда Лиза чувствовала себя так, будто это ее посадили в заточение?

Наверное, отец прав и укрепления возвели лишь временно, но, когда Лиза довезла папу до дома и побежала на Бернауэрштрассе, ей показалось, что бесконечные витки колючей проволоки, тянущейся от здания к зданию, останутся там очень надолго. Возле вооруженных охранников собралась группка восточных берлинцев, но на противоположной стороне толпа была куда гуще и больше.

Лиза привстала на цыпочки, выискивая в море людей Ули. Где же он?

Наконец она увидела, как он машет ей от угла Брунненштрассе: жених вместе с Юргеном стоял на капоте машины, слегка возвышаясь над людьми. Лиза подняла руку в ответ, ощущая и облегчение, и тревогу; разумеется, Ули пришел искать ее, как и она его. Но где гарантия, что ей удастся пробиться к нему поближе?

Между тем Ули и Юрген спрыгнули с автомобиля и, продираясь через толпу, двинулись к проволоке. Лиза кинулась им навстречу, поглядывая на пограничников в надежде найти среди них того, кто ей поможет. Да, она гражданка ГДР, но учится в западном университете и собирается замуж за весси, а значит, вполне может рассчитывать на послабление.

Она подошла к пограничнику с едва заметной щетиной, жалея, что тут нет Пауля или Хорста: было бы куда проще поговорить с кем-то из своих, нежели с абсолютно равнодушным представителем власти. Теперь становилось ясно, зачем ребят вызвали в город: чтобы они исполняли долг и помогали Grenztruppen строить стену и отгонять недовольных. Однако здесь среди мужчин в форме и с автоматами Лиза никого не знала.

– Извините, пожалуйста, – улыбнулась она: вежливость никогда не будет лишней. – Вы не могли бы мне помочь? Понимаете, я живу в Митте, через дорогу…

– Вы из Западного Берлина? – уточнил пограничник и посмотрел куда-то ей за плечо, щурясь от солнца. – Пройдите на Фридрихштрассе, там ваших пропускают через Антифашистский оборонительный вал.

– Нет, вы меня неправильно поняли, – возразила Лиза, порылась в сумочке и достала паспорт. – Я из ГДР, но учусь в Свободном университете. Мой жених живет в Западном Берлине, вон он стоит, видите?..

– А, так вы grenzgänger [11]. – На каменном лице охранника появилась саркастическая ухмылка. – Из-за таких, как вы, нам и приходится страдать.

– Вы о чем? – опешила девушка и попятилась. – Разве учиться в Западном Берлине – это преступление?

– А что, паразитировать на собственных согражданах – тоже не преступление? Все вы одинаковые! Гуляете туда-сюда через границу, пользуетесь преимуществами социализма: бесплатной медициной, низкими ценами, а сами выскакиваете замуж за капиталистов, вместо того чтобы оставаться здесь и трудиться на благо страны рабочих и крестьян…

Лиза заглянула пограничнику через плечо: по ту сторону проволоки Ули безуспешно пытался договориться с западным полицейским.

– А как же любовь? – привела новый аргумент Лиза, ощущая подступающую панику. – Как же мой жених? Он вон там, через дорогу, мне надо только поговорить с ним…

– Не поверите, сколько раз я сегодня уже слышал эту историю, но ни у кого никаких колец не видел, – заметил охранник и красноречиво глянул на пальцы Лизы, где не было ни единого украшения.

– Оно… оно дома, мы… мы не… – пролепетала она, стараясь сдержать слезы.

– Вы ведь подали заявление на регистрацию брака? – вздохнул пограничник. – Вот и идите на КПП, там все проверят. Но пропустят ли – это еще вопрос.

Лиза попятилась, словно ее отбросила назад безжалостная морская волна: слова охранника прозвучали чудовищно. Можно написать прошение в правительство, чтобы ее пропустили на Запад, но без кольца чем она докажет, что они с Ули действительно помолвлены? Все произошло слишком быстро. «Мы не успели, – думала она, едва сдерживая рыдания и глядя, как возлюбленный мечется за заграждением. – Не успели подать заявление, рассказать…»

– Абсурд, – пробормотала она вслух, размазывая слезы по щекам тыльной стороной ладони. Завтра на пограничных пунктах скопится ворох прошений пропустить на Запад точно таких же влюбленных, как Лиза и Ули, разлученных волей правительства, а еще тех, кто попросту выдумает какую-нибудь душещипательную историю, чтобы пробиться на ту сторону. Но без документов и даже без кольца кто воспримет Лизу всерьез?

Она потеряла Ули из виду и в ужасе завертелась, ища его взглядом, но вскоре заметила их с Юргеном уже не в гуще толпы, а с краю. Ули посмотрел на Лизу, качнул головой и вместе с другом поспешил дальше по Бернауэрштрассе.

Лиза насухо вытерла слезы и покосилась на пограничника, с которым только что разговаривала. Тот уже отвлекся на кого-то другого, и она побежала в ту же сторону, что и Ули с Юргеном.

Лиза быстро шагала по тротуару, нервно вцепившись в сумочку. Девушка шла с Ули и Юргеном параллельными дорогами, подальше от проволоки, и старалась не смотреть в сторону Западного Берлина: а вдруг заметит кто-то из многочисленных пограничников или Volkspolizei? Она замедлила темп, пропуская парней вперед, а сама искоса наблюдала за ними – и не одна: чуть вдалеке на двух друзей совершенно безучастно поглядывал народный полицейский.

«Тише, тише», – мысленно заклинала ребят Лиза, чтобы они не выдали себя излишней спешкой. Зачем привлекать к себе ненужное внимание? Ноги несли ее вперед, но она усилием воли заставляла себя идти медленнее, хоть и понимала, что времени остается все меньше и меньше: с каждым часом заграждение между Востоком и Западом только высилось, ширилось и укреплялось – тюрьма, построенная руками ее же узников.

Вот чем был вал: тюрьмой, чтобы заточить восточных немцев внутри и окончательно подчинить их государству. Сколько бы Ульбрихт ни пытался представить стену как оборонительное сооружение, кого и от кого она обороняла? Нет, она просто делила город на две части и не давала людям жить так, как они хотят.

Лиза пересекла Воллинерштрассе, борясь с порывом обернуться и проверить, смотрит ли на нее фопо [12]. Здесь, через несколько кварталов от загруженного перекрестка на Брунненштрассе, пограничников было гораздо меньше, но и тут вдоль дороги от одного массивного деревянного столба к другому тянулись спирали колючей проволоки; просто охрана больше сосредоточилась на людных улицах.

Еще через сотню метров забор резко сворачивал на заброшенную железнодорожную станцию – бесполезный пустырь, поросший за двадцать лет сорняками и дикими цветами, проклюнувшимися через трещины и обломки мусора, который свезли сюда еще в конце войны. Ули и Юрген бросились туда, и Лиза направилась вслед за ними, вспоминая, как в детстве часами играла с Паулем в руинах разбомбленных зданий, служивших своеобразным фоном для воображаемых приключений.

Ненавистное заграждение не пощадило даже станцию: видимо, рабочие трудились всю ночь, расчищая среди развалин место, дабы наспех поставить там уродливый забор, ощетинившийся поблескивающей на солнце колючей проволокой.

Справа от Лизы искореженные обломки поднимались невысоким крутым холмиком, закрывающим ее от района Пренцлауэр-Берг. Она оглянулась через плечо и с облегчением отметила, что вокруг никого нет: пограничники, похоже, были слишком заняты укреплением Бернауэрштрассе, чтобы держать под контролем еще и заброшенную станцию. А Ули и Юрген уже пытались сломать забор или хотя бы отогнуть проволоку, проделав в ограде достаточно широкий лаз, чтобы Лиза могла проскользнуть.

Она все-таки побежала, размахивая сумкой, и вскоре поравнялась с парнями. Лиза с сожалением подумала о папе и Пауле: придется бросить их, даже не попрощавшись. Но она знала, что отец хотя бы поймет: решение надо принимать срочно, иначе она упустит свой шанс.

– Ули, я…

– Знаю. – Он смотрел на нее, а грудь у него ходила ходуном от натуги: парни пытались отодрать от забора кусок проволоки. Ее натянули в четыре-пять слоев; Лиза тоже вцепилась в нее, чтобы помочь, но казалось, будто одна дрогнувшая нить от малейшего усилия только крепче сплеталась с другой, безжалостно отрезая девушке путь к свободе. Юрген обеими руками ухватился за ближайший столб, Ули тоже кинулся туда, чтобы подсобить другу и сдвинуть бревно с места.

– Не получается!

– Глубоко врыли…

Вдруг за спиной у Лизы грохнул выстрел, и Ули испуганно вскинул голову, а его серые глаза расширились.

– Скорее!

Ребята бросили воевать со столбом и, упав на колени, снова попытались проделать зазор в проволоке. Лиза помогала, ругаясь сквозь зубы, когда колючки в кровь расцарапывали ей руки; к несчастью, у нее не оказалось с собой ни ножа, ни плоскогубцев – хоть чего-нибудь, чтобы проковырять лаз. Она слышала сзади возгласы и топот людей, которые бежали вниз по склону.

Наконец проволока начала поддаваться. Юрген выпрямил руки, изо всех сил нажимая на нижний прут, а Ули приподнял тот, что повыше, и протянул свободную ладонь Лизе.

Та схватилась за нее и попыталась прорваться на ту сторону; в крови девушки бушевал адреналин, и она даже не чувствовала боли от царапающих кожу колючек. Ей было важно держать Ули за руку, и она уже представляла, как стоит с ним в зале регистраций, дает клятву, а потом, через какое-то время, качает ребенка, выпускается из университета…

И тут ее сзади схватили чьи-то безжалостные клешни. Лиза еще крепче вцепилась в ладонь Ули, а тот задрожал от усилия: держать проволоку было очень тяжело, а если ее отпустить, она может спружинить и ударить девушку по голове.

Лиза почувствовала, что ее хватка слабеет, и закричала:

– Нет!

Ее буквально оторвали от руки любимого и вернули на восточную сторону: оказалось, к заграждению подоспели двое крепких полицейских и один солдат, который сразу направил автомат Калашникова на Ули и Юргена.

– Лиза!

По лицу и плечам Ули текла кровь, но он по-прежнему пытался достать до возлюбленной сквозь щель в витках проволоки, а вот Лиза уже понимала, что ничего не получится и Ули такими темпами раздерет себя в клочья. Она почти не видела его за пеленой слез, но, пока полицейские силком волокли ее прочь, продолжала смотреть, как Юрген оттаскивает друга от заграждения и их фигуры медленно тают вдали.

30 августа 1961 года

Канцлеру Западной Германии Конраду Аденауэру

Уважаемый господин канцлер, пишу Вам как гражданка Восточной Германии, но студентка Западного Берлина. Меня зовут Лиза Бауэр, я живу в Митте на Рейнсбергерштрассе, 56. Я помолвлена с Ульрихом Нойманом, гражданином Западной Германии, живущим в Веддинге, и нас разлучил восточногерманский Антифашистский оборонительный вал. До закрытия границы я изучала медицину в Свободном университете и планировала как можно скорее съехаться с женихом в Западном Берлине. Пожалуйста, выдайте мне западногерманскую визу, чтобы я продолжила учебу и вышла замуж за любимого человека.

Господин канцлер, пусть мы и живем в разных государствах, но мы все немцы. Надеюсь, Ваша администрация договорится с правительством Восточной Германии, чтобы снова позволить гражданам свободно перемещаться из одной части страны в другую.

С уважением,

Лиза Бауэр

НЕ ДОСТАВЛЕНО. Перехвачено Министерством государственной безопасности Восточной Германии 31 августа 1961 года.

Глава 6

Сентябрь 1961 года

Ули еще неделю назад пришла по почте открытка, и теперь он постоянно носил ее в нагрудном кармане, как талисман. На лицевой стороне красовалась фотография немецких Эльбских Песчаниковых гор: словно инопланетный пейзаж с нагромождением крутых скалистых утесов; неровные слои мелового песчаника выросли в огромные колонны, потрясающие воображение своим величием. Ули знал, что Лиза выбрала именно такую картинку из-за его любви к геологии. Края открытки быстро обтрепались, потому что он постоянно доставал ее, переворачивал и проводил пальцами по коротенькому посланию: «Я в безопасности. Люблю тебя», поверх которого поставили огромный штемпель, подтверждающий, что текст прочитан и проверен восточногерманской почтовой службой.

Ули глянул на дату, указанную сверху. Лиза отправила карточку через три дня после закрытия границы – после того момента, как полицейские поймали ее на заброшенной станции и силой увели прочь.

Ули изучал взглядом ровный девичий почерк и представлял руки, которые вывели эти буквы: короткие, не покрытые лаком ногти, длинные большие пальцы, чуть кривоватый средний с ямкой на верхней костяшке – след от ручек и карандашей, которые Лиза годами сжимала слишком крепко. Ули так долго носил открытку с собой, что из нее совсем выветрился и без того слабый аромат духов Лизы. Вот бы выяснить, как они называются, ведь они ассоциировались у него именно с любимой.

Сколько раз он доставал карточку? Ему отчаянно хотелось узнать хоть какие-то новости о Лизе, пусть даже совсем крупицы: по-прежнему ли все в порядке или что-то изменилось? Но Ули знал, что открытка – это самое большее, на что он мог рассчитывать: добавь Лиза подробности, и восточногерманские цензоры не передали бы ее послание на почту.

Он вышел на Бернауэрштрассе и оглядел пустынную дорогу. Несколько дней назад колючую проволоку убрали, а на ее месте воздвигли тяжелые бетонные плиты и намертво зацементировали их между восточногерманскими домами по Бернауэрштрассе; пограничники, похоже, решили использовать здания как часть вала, а потому заложили нижние дверные и оконные проемы кирпичами, что не мешало жильцам верхних этажей посматривать в сторону Западного Берлина, а разгуливающим по проходу охранникам – не менее зорко посматривать в сторону любопытных жильцов.

Ули повезло больше: из его новой квартиры открывалась хорошая панорама восточной части города. Оттуда виднелся и парк через дорогу, и окна Лизы, поэтому парень завел привычку, приходя домой, всегда включать свет: а вдруг любимая заметит и поймет, что Ули думает о ней?

Он сунул открытку обратно в карман – на ее законное место, поближе к сердцу. Ули так тосковал по Лизе, что боль была почти физической, и он согласился бы еще хоть тысячу раз пораниться колючей проволокой (а эти глубокие порезы на руках и груди у него заживали очень долго и мучительно), если бы ему удалось такой ценой протащить возлюбленную на свою сторону.

После закрытия границы, когда поднялась жуткая шумиха, они с Юргеном ходили митинговать к Бранденбургским воротам; туда же приехал мэр Западного Берлина Вилли Брандт, который вместе с американским президентом Линдоном Джонсоном выступил против абсурдной стройки, затеянной ГДР. В словах политиков еще чувствовалась какая-то надежда, и воодушевленный Ули отстаивал длиннющие очереди в полицейские участки и местные администрации, а потом умолял чиновников помочь ему переправить Лизу через стену. Но, несмотря на его отчаянные усилия и возмущение всего западного мира, ситуация практически не изменилась: ГДР оставалась суверенным независимым государством и поступала так, как считала нужным, даже если от этого страдали ее граждане.

Ули перекинул ремень сумки через плечо и зашагал по Бернауэрштрассе: хоть город и раскололся на две части, лекции продолжались, разве что кампус Свободного университета заметно опустел, лишившись изрядной доли студентов. Ули миновал небольшую группку молодых людей и приветственно кивнул им; возле заколоченных домов на противоположной стороне улицы теперь частенько собирался народ, словно на пикет, и раздавал петиции, которые Ули добросовестно подписывал, впрочем, полагая, что никакого толку не будет.

Он покосился на шестиэтажное здание и встретился взглядом с восточногерманским часовым, расхаживающим взад-вперед по крыше, небрежно положив ладонь на автомат. Ули притормозил и еще долго сверлил презрительным взором пограничника, пока тот не отступил и не скрылся за карнизом.

«Вот так-то, – подумал Ули. – Пусть постыдится, что тоже участвует в этом безобразии».

Вдруг он краем глаза заметил какое-то движение чуть ниже и замер, глядя, как на четвертом этаже распахивается двустворчатое окно и оттуда высовывается мужчина средних лет, явно изучая мостовую.

Собравшиеся зеваки молча вскинулись и ручейком потекли к зданию, подняв лица и одобрительно шепча: «Прыгай!»

Ули тоже стал подбадривать мужчину вместе со всеми, а тот на мгновение скрылся в недрах квартиры, но вскоре снова вернулся уже с объемистой матерчатой сумкой.

– Слишком высоко, – пробормотал себе под нос Ули и заметил, как к дому кинулась женщина с шерстяным одеялом в руках. – Он себе шею сломает.

Между тем незнакомка всучила Ули и еще кому-то уголки одеяла, и люди растянули полотнище этаким батутом, дабы смягчить падение.

– Прыгай! Сейчас или никогда, давай!

Мужчина поколебался немного, а потом сбросил сумку вниз и полез на подоконник; сердце Ули быстрее забилось от этого зрелища. Он с ужасом вспомнил про часового, который ходил по крыше, а ведь в здании были и другие пограничники. Только, может, они и не подумали, что найдется отчаявшийся безумец, который рискнет спрыгнуть с десятиметровой высоты.

– Давай!

Мужчина перекинул ноги через подоконник и замер. Выглядел он так, будто совсем растерял решимость, и Ули его прекрасно понимал. С такой высоты растянутое одеяло казалось не больше почтовой марки. Попадет ли он именно на импровизированный батут и выдержит ли тот его вес?

– Прыгай!

Вдруг мужчина резко дернулся, а из открытого окна донеслись чьи-то крики: в квартиру ворвались пограничники. Время утекало сквозь пальцы, и Ули присоединился к хору западных берлинцев, призывающих незнакомца прыгать.

До смерти перепуганный мужчина осторожно скользнул вниз и повис над мостовой, держась руками за подоконник: хотел за счет собственного роста уменьшить высоту падения. Зеваки подвинули одеяло поближе к стене, прикидывая, где лучше встать, чтобы точно поймать страдальца, но часовые уже подоспели к нему. Беглец разжал пальцы буквально на долю секунды позже, чем следовало: один из пограничников высунулся в проем и ухватил мужчину за запястье.

Тот повис, дрыгая ногами, а страж закона попытался втащить его обратно в комнату; тут вмешался второй полицейский и вцепился в другую руку беглеца.

Пока Ули смотрел, как мужчина прямо в воздухе сражается с часовыми, у него замирало сердце. «А вдруг все-таки упадет?» – мелькнула шальная мысль, и Ули на мгновение представил на месте незнакомца Лизу, как она будет извиваться в чужих руках и колотить ногами по кирпичным стенам, но тут второй часовой высунулся из окна почти по пояс и не без труда ухватил беглеца за предплечье.

С воплями и проклятиями мужчину все-таки затащили обратно в комнату и куда-то увели с глаз долой.

27 сентября 1961 года

Лиза,

не знаю, дойдет ли до тебя письмо, но я получил твою открытку, и у меня еще теплится надежда.

Без тебя здесь всё не так – банальность, знаю, но поверь, что так и есть. Я из кожи вон лезу, чтобы решить нашу проблему: ищу какую-нибудь лазейку и обиваю пороги чиновников, чтобы сделали для нас исключение, ведь мы помолвлены. Пока у меня ничего не получилось, но сдаваться я не собираюсь.

Так что береги себя и набирайся терпения. Если мы не отступим, то непременно найдем какой-нибудь выход.

С огромной любовью,

Ули

НЕ ДОСТАВЛЕНО. Перехвачено Министерством государственной безопасности Восточной Германии 29 сентября 1961 года.

Глава 7

Октябрь 1961 года

Лиза смотрела на письмо, которое пришло из Государственного секретариата по высшему образованию, и в голове у нее роились невеселые мысли.

«Ваше заявление на перевод на медицинский факультет университета Гумбольдта отклонено», – читала девушка и так напряженно вглядывалась в строчки, будто от этого смысл мог измениться. Ей ответили очень коротко и прямолинейно, но не потрудились объяснить, почему отказали, однако она и так знала: студентка западного университета и grenzgänger, перебежчица, представляла угрозу для неокрепших умов восточных немцев. Вдруг диссидентка станет рассказывать о том, как чудесно живут капиталисты, и подорвет верный идеологический настрой молодежи, начнет разлагать общество изнутри?

Наверное, университет и закрыл бы глаза на ее западное образование – зачем терять потенциального врача? – но после неудачной попытки прорваться через проволоку к Ули Лизу задержала восточногерманская полиция, а это уже не шутки.

Девушка смяла в руке письмо и встала. Она слышала, как из кухни доносится мерный стук капель из подтекающего крана, годами сопровождавший ее жизнь; иногда его, впрочем, заглушали покашливание отца и скрежет вилки о чугунок, когда папа готовил ужин.

Лиза давно привыкла не замечать недостатков их маленькой квартирки: мокрого пятна на потолке в ванной, неисправного крана на кухне и приглушенных голосов соседей за слишком тонкой стенкой. Но сегодня от ритмичного стука капель у девушки заломило зубы, и она подошла к окну в гостиной, чтобы хоть как-то отвлечься.

Яркий погожий день клонился к насыщенному золотому закату, пусть за домами и не было видно солнца. Лиза глянула в сторону далекого квадратного окна квартиры Ули, ища там какое-нибудь движение: колыхание шторы или отблеск лампы. В последние дни девушка черпала призрачную надежду только из наблюдения за жилищем жениха, но сегодня свет у него не горел.

Ули еще в университете? Или у родителей? Или вообще топит печали в алкоголе, сидя с друзьями в баре «У Зигги»?

Она перевела взгляд на Бернауэрштрассе, где рабочие продолжали укреплять заграждение. За последние недели забор из спирали Бруно убрали, а на его месте установили громоздкие и тяжелые бетонные блоки, по верху которых приделали рогатины и натянули между ними колючую проволоку. Под присмотром пограничников облаченные в белое рабочие заложили окна уже на всех этажах домов по Бернауэрштрассе, чтобы, насколько Лиза понимала, отбить охоту прыгать у тех отчаявшихся, кто рвался на свободу. Однако этот путь, как и все остальные, был быстро отрезан: людей, живших у самого вала, начали переселять в другие районы города. Перекрыли даже канализацию: поставили там массивные железные решетки, а полиция принялась на лодках патрулировать Шпрее, чтобы никто из диссидентов не отважился пуститься на Запад вплавь.

Если бы Лизу не задержали в участке на трое суток за попытку бегства, она тоже рискнула бы выпрыгнуть в окно или пересечь реку.

Прошло уже шесть недель, и шумиха, вызванная закрытием границы, заметно улеглась: видимо, восточные берлинцы смирились с новым положением вещей. Они занимались повседневными делами, но вот от стены, как начали называть заградительный вал, старались держаться подальше и обходили ее окольными путями, чтобы не попасть в поле зрения подозрительных пограничников или, того хуже, грозной тайной полиции.

О закрытии границы никто не говорил, официальных заявлений от правительства тоже не было, и Лизу это пугало. В последние недели она пыталась выяснить, как получить эмиграционную визу, но ее усилия приводили лишь к новым вопросам: она ходила в архив и в местную префектуру, но нигде не получила внятного ответа. В отчаянии Лиза даже отправила письмо канцлеру Западной Германии, надеясь на сочувствие, но вот дошло ли ее послание до адресата?

Дни утекали сквозь пальцы, она теряла время, которое могла проводить с Ули или на учебе. Чтобы совсем не отстать, Лиза подала заявление в университет Гумбольдта, хоть и знала, что придется повторить семестр заново, когда она вернется в Свободный университет.

Вернее, если вернется.

Она скрестила руки на груди, проводя пальцами по зарубцевавшимся царапинам от колючей проволоки, и снова глянула в сторону дома Ули.

Если бы любимый просто подошел к окну…

Если бы у нее хватило смелости прорваться через спирали Бруно, когда еще был такой шанс…

Если бы она сразу надела помолвочное кольцо и побежала подавать заявление в загс, сейчас их союз уже считался бы fait accompli [13].

Ее ладонь скользнула на живот: с последнего свидания с Ули прошло сорок два дня – сорок два дня страданий и тоски.

Сорок два дня ожидания месячных, которые, как догадывалась Лиза, и не придут.

– Какая ты серьезная.

Она обернулась, торопливо смахнув с глаз некстати выступившие слезы, а в комнату вкатился отец. Проезжая мимо обеденного стола, он покосился на груду бумаг, которые Лиза разбросала по узкой скатерти, и девушка едва уловимо улыбнулась в ответ на папину мягкую улыбку. С тех пор, как построили вал, она чувствовала себя просто ужасно, но ей грело душу, что отец и Пауль продолжают ее поддерживать. В отличие от нее, они новую действительность приняли совершенно спокойно.

Лиза представляла, как могла бы жить на той стороне Бернауэрштрассе: они с Ули смотрели бы из окна на то же самое ограждение, и она так же сильно скучала бы по отцу, как сейчас скучает по любимому. Получается, окажись она на Западе, ей и тогда было бы плохо?

– Ужин почти готов. – Отец погладил Лизу по руке и проследил за ее взглядом на западную сторону. – Твой брат скоро вернется. Бойлер опять барахлит, так что вода в душе будет только холодная. Скорее бы уже нам дали новое жилье. – Он ободряюще сжал руку дочери: – Поможешь накрыть на стол?

Лиза прошла на кухню и достала из ящика приборы, чувствуя благодарность отцу, который умел молча ее поддержать и, даже видя ее слезы, не лез в душу.

Это было очень в духе папы: в отличие от его приятелей-хирургов, которые по роду профессии привыкли бахвалиться и рисоваться не только перед пациентами, но и перед семьей и близкими, Рудольф всем вокруг сострадал, и поэтому люди ему открывались и доверяли. Такой навык ему очень помогал как в клинической практике, так и в преподавании. И хотя Лиза с удовольствием промолчала бы весь вечер, она понимала, что кое-какие разговоры откладывать никак нельзя.

Между тем отец убрал со стола бумаги, взял скомканное письмо из Государственного секретариата и с любопытством его разгладил.

– Можно?

Она кивнула, ощущая неприятный ком в горле, и стала наблюдать, как папа читает и на лице у него появляется гримаса разочарования.

– Ох, доченька. – Он раскрыл ей объятия, и Лиза бросилась к нему, уже не сдерживая рыданий. – Мне так жаль, дорогая…

– Я тут подумала, – всхлипнула она, уткнувшись лицом в его шершавую льняную рубашку, – может, ты через свои связи в университете…

– Живи мы на Западе, это сработало бы, – вздохнул отец. Хоть он и был уважаемым ученым, в Восточной Германии места в университетах доставались в основном детям пролетариата, а не интеллигенции. – Но, полагаю, ректорату приходится принимать во внимание новые обстоятельства.

– Это еще не все. – Лиза отстранилась. – Мы с Ули… в общем… когда мы обручились… – Она умолкла, боясь посмотреть отцу в глаза. – Я… я жду ребенка.

– Ничего, как-нибудь справимся, – заверил он и притянул ее к себе, угнездив подбородок у нее на макушке. – Всегда есть выход.

Лиза тупо таращилась в потолок, не в силах заснуть. За ужином она рассказала о своей беременности и Паулю, и хотя раньше боялась, что домочадцы воспримут новость в штыки, они оба почему-то отреагировали вполне благосклонно.

Правда, мысль о том, чтобы растить ребенка без отца и нести все тяготы родительства одной, не радовала, но еще больше огорчало, что теперь Лиза точно не сумеет заниматься любимой профессией. Девушке, конечно, не хотелось расставаться с семьей, но она нисколько не сомневалась, что собирается связать свое будущее с Западным Берлином, вернее, не только с ним, но и с Западной Германией или другой капиталистической страной, а главное – с Ули.

И вообще, правда ли она перепробовала все способы пробиться через границу?

Лиза подрыгала ногами, сбрасывая с себя одеяло, вскочила с кровати, подбежала к рабочему столу, достала ручку с блокнотом и сунула между страниц письмо из Государственного секретариата. Она слышала, что люди строчат в восточногерманское правительство прошения об эмиграционных визах, но не знала, в какую именно инстанцию обращаться. Но ведь если она как следует обрисует свои обстоятельства, ей непременно помогут, верно?

Она вышла в гостиную, чтобы написать заявление там, включила свет и с удивлением обнаружила Пауля, который сидел в темноте, сжимая в руке стакан.

Брат вскинул голову и посмотрел на Лизу.

– Тебе тоже не спится? – хмыкнул он и поднес стакан к губам, отчего лед на дне тихонько звякнул. – Я бы предложил тебе водки, но ты ведь в положении…

Лиза села в кресло напротив.

– Ты, наверное, на меня злишься, – заметила она, поскольку Пауль уставился в стакан, словно изучая его прозрачное содержимое. – Но вообще-то я тогда была помолвлена, если тебя это утешит.

– По-твоему, меня заботят мелкие буржуазные формальности вроде того, не пострадала ли твоя добродетель? – ухмыльнулся брат и уперся локтями в колени. – Поверь, я не такой ретроград. Ты современная женщина и вправе поступать так, как считаешь нужным. Но не скажу, что ты выбрала легкий путь.

Лиза поудобнее устроилась в кресле и поджала под себя ноги, с облегчением поняв, что Пауль не так уж и злится.

– Мне жилось бы гораздо проще, если бы рядом со мной был муж, – призналась она, теребя лежащий у нее на коленях блокнот. – Пауль, давай по-честному: в Западный Берлин правда никак не попасть?

– Никак, – отрезал тот, поднялся с кресла и поправил абажур на настольной лампе, который Лиза чуть не свалила, пока искала выключатель. Белокурые волосы Пауля в неясном свете отливали золотом. – Закрытие границы – очень важная мера. Я знаю, тебе тяжело, но ты должна понимать, что это ради нашего же блага.

– Ради нашего же блага, – с невольным сарказмом повторила она. – Ведь нам нельзя доверять.

– Лиза, – жестко продолжил брат, – может, я и не пограничник, но я много лет работал с ними плечом к плечу и успел насмотреться, с чем мы воюем. Весси нами просто пользуются! Они приезжают в нашу часть города со своими деньгами, девальвируют нашу валюту, сметают с полок продукты и другие вещи, которые нужны нашим гражданам. Переманивают работников с наших фабрик… – Он умолк с искренне расстроенным видом, и Лиза догадалась, что дальше последует лекция о средствах производства. – Только не надо думать, что мы слишком неадекватно реагируем на мелкую контрабанду: дело куда серьезнее. Вал – это наш первый защитный рубеж от западной агрессии, от торговли людьми, шпионажа… Я немало такого повидал. А вот тебя это не коснулось, и все потому, что мои товарищи из полиции и народной армии хорошо делают свою работу.

Может, в его словах и содержалось разумное зерно, если бы не письмо с отказом из секретариата, лежащее у Лизы на коленях.

– Значит, я должна вот так взять и отказаться от всего, что мне дорого? От мужа, от образования, от карьеры – и ради чего? Ради интересов государства?

Пауль не ответил.

Разочарованная, она помахала блокнотом:

– Я тут подумываю послать прошение в Народный совет, объяснить, почему мне необходима виза на выезд…

Брат вздохнул. Лампа стояла у него за спиной, поэтому лицо оставалось в тени, однако Лиза могла с уверенностью сказать, что Паулю не нравится ее решение.

– Сестренка, пожалуйста, не совершай ошибок, которые потом не сможешь исправить.

– А с чего ты взял, что это ошибка? – прошипела она и резко вскинула голову, не в силах больше сдерживать накопившееся раздражение и отчаяние. – Потому что я ценный актив и принадлежу Восточной Германии? Но ведь мне даже не разрешают учиться на медицинском, Пауль. Я не могу стать врачом, и все, над чем я так долго работала, все мое образование теперь полетит коту под хвост. Но ты не волнуйся, – она с горечью махнула в воздухе злополучным письмом, уже не беспокоясь, что громкий разговор может разбудить отца, – портниха в Митте ищет помощницу.

– Не вижу трагедии, – огрызнулся Пауль. – Нормальный квалифицированный труд. Радуйся, что хоть такое место нашла, а то тебя могли распределить на какую-нибудь фабрику стоять у конвейера. – Он помолчал, а потом продолжил: – Лиза, ты скоро станешь мамой. Как ты собираешься совмещать учебу в университете и заботу о ребенке?

– Точно так же, как совмещают все работающие мамочки. – Она скептически тряхнула головой. – В Митте могут найти другую швею, но я-то не могу найти себе другого мужа.

– Он же тебе не муж!

– Так нечестно! – вспыхнула Лиза.

Она с вызовом уставилась на брата, но тот молчал, и тогда она в сердцах швырнула ручку с бумагой на журнальный столик. Пауль явно не хотел ей помогать, но и уходить из гостиной тоже не собирался, поэтому Лиза просто сдвинула его бутылку водки, расчищая себе место, и принялась строчить прошение, даже не успевая подумать над формулировками.

Она скорее услышала, чем увидела, как брат пересел на диван, тяжело ступая по скрипучему полу.

– Жаль, что все так вышло. – Пауль откинулся на спинку дивана и налил себе еще водки. – Правда жаль, Лиза. Но ты должна знать: что бы ты ни делала… ничего не выйдет. – Он наклонился к ней, хотя в глаза смотреть остерегался. – Вот и это прошение тебе ничем не поможет. Только сама себе жизнь усложнишь. И чем больше ты рвешься на Запад, тем выше риск для нас всех.

Лиза так и замерла, уткнув кончик ручки в бумагу.

– Ты и без того запятнала свое будущее, когда попыталась бежать. А об отце ты подумала? А обо мне? По-твоему, папе дадут другую квартиру, если его дочь заклеймят как диссидентку? – В голосе Пауля зазвучали жесткие ледяные нотки. – Помнишь, Хорста на той неделе повысили? А меня – нет, и как ты думаешь, почему?

– Какая жалость, – не без иронии пропела Лиза. – Бедного Пауля обделили.

– Я всегда был и буду рядом с тобой, – пригвоздил тот, решив не обращать внимания на издевку, и допил последние капли водки. – Я планирую и дальше заботиться и о тебе, и о ребенке. Мы с отцом сделаем все, что в наших силах, чтобы вы жили счастливо. – Он вскинул голову и посмотрел Лизе прямо в лицо, и она увидела в глазах брата отражение собственного ребячества и инфантильности. – Но ты должна понимать, что сама подвергаешь нас опасности.

– А если я на все наплюю? – фыркнула она и покрепче вцепилась в ручку. – Если и дальше буду пытаться сбежать?

– Тогда имей в виду, что пограничникам дан четкий приказ стрелять на поражение.

Часы, казалось, затикали громче. Пауль поднялся с дивана.

– Ты скоро станешь мамой, Лиза. Кончай творить глупости. – Брат наклонился, крепко сжал ей плечо и чмокнул в макушку. – Сейчас речь не только о твоей жизни, но и о кое-чьей еще.

Глава 8

Октябрь 1961 года

«У Зигги» было накурено, хоть топор вешай, и клубы белесого дыма закрывали лица давних завсегдатаев, которые громко переговаривались возле музыкального автомата.

Втиснувшись за столик в виниловой кабинке, Юрген и Вольф подняли пивные кружки, и Ули с рассеянной улыбкой легонько чокнулся с ними. В последнее время в кнайпе ощущалась болезненная пустота – без Лизы, которая раньше сидела рядом с Ули, и без Акселя, одногруппника парней, который обычно устраивался на табурете напротив, а теперь застрял в Трептове, восточноберлинском районе.

На место Лизы скользнула Инге и, сбросив пальто, перекинула через плечо прядь платиновых волос. Ули поднял взгляд.

– Есть новости? – спросила Инге.

Он глотнул еще пива и покачал головой. Последней весточкой от Лизы стала та самая открытка, и он сомневался, что любимая получила его ответное письмо.

– Scheisse [14], – пробормотала Инге, а Вольф поднял худощавую руку, чтобы заказать еще по стаканчику. – Знаешь, я бы с радостью перешла на ту сторону, чтобы увидеться с Лизой. Там же защищаются только от вас, весси. А я могла бы пронести ей письмо или сувенирчик, скажем помолвочное кольцо…

– Было бы очень здорово, – вымучил улыбку Ули. Границу закрыли только для восточных и западных берлинцев, поэтому Инге со шведским паспортом могла свободно пройти в ГДР, однако передавать важные новости через третьи руки – это не то. Ули предпочел бы лично увидеться с Лизой, обнять, ведь именно здесь ее место – рядом с ним и среди их общих друзей.

– Если я могу чем-то помочь, обращайся. – Инге сочувственно сжала его ладонь и повернулась к Юргену: – А как там твои родичи, Юрги?

– Не знаю, – пожал плечами тот так же уныло, как и Ули. – Ничего от них не слышно с тех пор, как тамошние власти решили, что махать людям на другой стороне незаконно. А ведь вчера Вилле исполнилось три. Мы хотели собраться все вместе, отметить… – Он замолчал ненадолго, и его лицо налилось краской. – Проклятье!

Ули тяжело вздохнул, а Вольф ободряюще приобнял Юргена за плечи. Ули разделял мрачный настрой друга: каждый божий день, стоило ему подойти к окну и посмотреть на Лизу, точно так же стоявшую возле своего окна, он болезненно ощущал, как она близко и в то же время недосягаемо далеко. И хотя он ужасно тосковал по любимой, но даже вообразить не мог, насколько тяжело потерять связь с половиной семьи.

Впрочем, у Юргена был Вольф – уже что-то.

Тут к столику подошла Агата с пивом для Инге и, подняв кружку, торжественно возвестила:

– За Виллу. С прошедшим!

Юрген натянуто улыбнулся. Компания чокнулась кружками.

– Так неправильно, – заявила Инге, отставила кружку и уперлась локтями в стол. – Двадцатый век на дворе, современная демократия… Можем же мы хоть что-то сделать.

– И что ты предлагаешь? – фыркнул Ули. – Писать петиции? Выходить на протесты? Инге, мы столько всего перепробовали – и без толку. Восточная Германия теперь советский сателлит, и ей без разницы, чем станут грозить другие государства.

Юрген достал из кармана пиджака свернутую газету, положил на стол и ткнул пальцем в передовицу, где красовался заголовок «Девять побегов из ГДР».

– Вот что мы сделаем, – понизил голос Юрген. – В Целендорфе нашлось девять смельчаков, которым удалось прорваться через границу. Они протаранили шлагбаум на грузовике. – Он кивнул и втянул голову в плечи, маскируя свои слова за общим гулом пивной. – Машина в хлам, но у них получилось. Никто не погиб. Мы тоже так могли бы.

Ули представил, на какие сложности и жертвы придется пойти, и сердце у него тревожно сжалось. Сколько раз он просыпался посреди ночи от грома выстрелов из-за стены?

– Не пойдет, – заключил он. – Риск слишком велик.

– Мы уже это обсуждали, – вклинился Вольф, и по ноткам досады в его голосе становилось ясно, что Юрген не первый раз предлагает подобный вариант. – Чистое самоубийство, особенно если учесть, что пограничники специально поставлены пресекать попытки к бегству. И потом, как же Вилла? – Он обреченно тряхнул головой. – Юрги, нельзя подвергать твою племяшку такой опасности.

– И что ты предлагаешь? – огрызнулся тот. – Сил уже нет сидеть сиднем и языком молоть, когда надо действовать! Можем арендовать грузовик, проехать на ту сторону…

– Да кто нас пропустит? – с жаром заспорил Вольф. – Они западных берлинцев сразу разворачивают.

– Подделаем паспорта, – выдвинул новую идею Юрген.

– Ну, конечно, – фыркнул друг. – У тебя же столько лет практики, никто не подкопается.

– Вольф прав, – поддержала Инге. – Нам много рассказывают про тех, кому удалось сбежать, но были и неудачи. Сколько народу погибло на границе? Скольких арестовали? Просто в СМИ кричат про тех немногих, кто сумел прорваться, но мы-то понимаем: нам говорят то, что мы хотим услышать. Если бы наше правительство действительно волновалось за жизнь и здоровье восточных немцев, то не стало бы сидеть сложа руки, пока те рискуют всем, лишь бы попасть на нашу сторону. Оно бы продвигало какие-то серьезные изменения, обратилось бы в ООН…

– А оно ничего не продвигает. – Юрген настойчиво постучал пальцем по газете. – Изменений можно добиться только одним путем: взять дело в свои руки. Каждый сам кузнец своего счастья.

– А что станет с беглецами, когда их поймает Штази? – парировал Вольф. – Когда на машине обнаружат укрепленные бампера, выявят фальшивый паспорт, найдут возле двери квартиры собранный чемодан…

Ули будто и не слышал их горячего спора, погрузившись в свои мысли: вот Лиза, вцепившись в руль так, что побелели костяшки, несется на сумасшедшей скорости в бетонное заграждение; вот она висит на руках на подоконнике над мостовой Бернауэрштрассе, готовясь спрыгнуть на западную сторону. Стоило ему подумать о том, что любимая рискнет жизнью, чтобы попасть к нему, как Ули становилось дурно. Он знал, что она достаточно спортивная девушка и сумеет преодолеть стену, но вдруг что-то пойдет не по плану? На каждый успешный побег приходилось десять неудач. И если ничего не получится, как Ули себя простит? Как будет жить с этим?

– Наверняка есть какой-то способ переправить людей через границу безопасно, – заметил он и вскинул голову; Юрген тут же примолк и удивленно поднял брови. – Главная проблема в том, чтобы не попасться, верно? А если основную часть подготовительной работы провести здесь: найти маршрут или проложить его самим, причем так, чтобы на Востоке до последнего никто ни о чем не прознал? Секретный ход, тропу…

– И как ты себе это представляешь? – тяжело вздохнул Вольф и зажмурился. – Пробираться через канализацию?

– Ее все равно перекрыли, – помотал головой Ули и принялся неторопливо делиться с друзьями своими соображениями: – По Шпрее сплавляться слишком опасно…

– Тогда нужен тоннель? – встрепенулся Юрген.

– Тоннель, – с улыбкой подтвердил Ули и смело посмотрел приятелю в глаза.

– Безумие, – констатировал Вольф, поставил на стол кружку и откинулся на стенку кабинки. – Его же придется строить месяцами, а то и годами.

– Зато это самый безопасный способ, – возразил Юрген. – Так можно переправить на нашу сторону целые семьи. Детей, стариков…

– Это если не случится обвала, – качнул головой друг. – Придется строить целые катакомбы на сотни метров в длину.

– Главное, копать в правильном месте, и тогда обойдемся малой кровью, – заметил Ули и обвел глазами приятелей. У него даже сердце быстрее забилось от предчувствия грядущего успеха: план получался отличный, и теперь Ули мог хотя бы чем-то заняться, вместо того чтобы мучиться в бессильном ожидании непонятно чего. – Мы с Юргеном инженеры, и нам хватит знаний, чтобы построить прочный тоннель, который не обрушится никому на голову.

– Верно, только копать придется там, где подходящий состав почвы, – поддакнул тот, и на его веснушчатом лице отразилось воодушевление. – А ты, Инге, можешь поехать в Восточную Германию и связаться с моей семьей, с Лизой, с Акселем – со всеми, кого мы решим проводить на нашу сторону.

– Без проблем, – пообещала она, допив пиво, и Ули преисполнился благодарности к ней за то, что она с такой готовностью согласилась помочь Лизе.

– И все-таки я думаю, что риск слишком большой, – стоял на своем Вольф, хотя видел, что перевес не на его стороне. – И нам еще надо найти место, чтобы… чтобы прорыть это безобразие. Кстати, учебу никто не отменял.

– Да, риск есть, – признала Инге. – Но с людьми поступают совершенно несправедливо. А если мы так и будем бездействовать, то никогда себя не простим.

– Ну ладно, – выдохнул Вольф и поднес к губам кружку, а Ули тепло улыбнулся – наверное, в первый раз с закрытия границы. – Тогда за работу.

22 октября 1961 года

Ули,

сама не верю, что не могу рассказать тебе все лично, глаза в глаза. Обрадуешься ли ты этому письму? Или будешь напуган, как и я сейчас?

Я беременна. Мы представляли это совсем по-другому, но как есть, так и есть. Даже не знаю, почему так боюсь. У меня ощущение, что наша помолвка, да и вся наша совместная жизнь – это только сон, но потом я просыпаюсь и вижу неоспоримое доказательство нашей любви. Куда более настоящее, чем обещания, которые мы давали друг другу. Более материальное, чем кольцо, которое я так напрасно не оставила у себя.

Папа и Пауль меня очень поддерживают, но тебя они не заменят. Отец договорился, чтобы меня взяли помощницей портнихи, скоро пойду на собеседование; по-моему, он решил, что мне лучше заняться чем-то полезным, нежели целыми днями мусолить невеселые мысли. А они все о тебе, Ули.

С каждым днем я сильнее чувствую, что наша жизнь – та самая, о которой мы мечтали, – ускользает от меня все дальше; зато у меня есть маленькая частичка тебя, новое существо, которое мы создали вместе, и благодаря этому я ощущаю себя ближе к тебе.

С огромной любовью,

Лиза

НЕ ДОСТАВЛЕНО. Перехвачено Министерством государственной безопасности Восточной Германии 23 октября 1961 года.

Глава 9

Октябрь 1961 года

«Die Nadel und der Faden» – ателье «Иголка с ниткой» – располагалось на первом этаже древнего дома на Одербергерштрассе, между многолюдным кафе и муниципальным бассейном. Внутри было темно, из узкого окна проникал лишь неясный свет, потолок нависал прямо над головой, а в центре помещения громоздился огромный раскройный стол, вокруг которого теснились высокие рулоны ткани – прочный тяжелый полиэстер, тонкий искусственный лен, плотный поливинилхлорид, – похожие на высоченных солдат, ждущих команды к бою.

За другим концом стола сидела Герда Хеспелер; прочитав резюме Лизы, она сняла очки и заинтересованно глянула на девушку.

– Что ж, – протянула портниха, пожевав дужку оправы уголком губ, – пожалуй, ты мне подходишь. Была на курсах?

– Нет, но я быстро учусь, – заверила ее Лиза и сложила руки на коленях.

– Не сомневаюсь. Медицина не для слабаков. – Герда покосилась на живот соискательницы. – Но вот с ребенком на подходе…

– Мне важнее денег заработать, чем образование получить, – пробормотала Лиза: ложь застревала в глотке, но проще было соврать, чем признаться в диссидентстве и в итоге попасть на текстильную фабрику, как и многие другие grenzgängers, оставшиеся без работы. – Так уж получилось, что отца малыша… задержала полиция.

– Дети – это благословение свыше, дорогая, и неважно, как именно они приходят в наш мир, – понимающе кивнула Герда.

Лиза судорожно вздохнула, пораженная добротой и тактом собеседницы. Сама она плохо помнила свою мать, но надеялась, что та была похожа на Герду: строгая, но сострадательная. Лиза откашлялась, чтобы перевести беседу в более деловое русло.

Герда была уже в возрасте, крепкого телосложения и носила модный жакет, видимо скопированный с модели какого-нибудь парижского кутюрье.

– Я… Мне знаком крой вашего жакета, – рискнула Лиза, вспомнив разговоры с любительницей приодеться Инге. – «Живанши», верно?

– Нет, это мой эскиз, – пояснила Герда, оглаживая полы жакета, – но да, я вдохновлялась «Живанши». Четыре года назад я пыталась получить визу, чтобы съездить во Францию и посмотреть весенние коллекции Живанши, Диора, Шанель, Баленсиаги… Я не была в Париже… ой, с самого детства. Увидеть город во всей красе… – Она улыбнулась и слегка покраснела, и Лиза вдруг разглядела в ней ту самую молоденькую девушку, которой Герда когда-то была, но тут портниха опять нацепила на нос очки, отчего иллюзия мигом рассеялась. – Но, конечно, сейчас нам и в Восточной Германии есть чем вдохновляться. – Она многозначительно замолчала.

– Э… да, разумеется, – кивнула Лиза, вздрогнув от столь резкой перемены в голосе собеседницы. – Я и сама всегда листаю «Сибиллу», чтобы следить за модными новинками.

– Многие мои клиентки тоже так делают. – Герда подвинула к ней журнал, на глянцевой обложке которого красовалась женщина в голубом жакете и шали. – Приносят мне фотографии из «Сибиллы», а я беру их за основу и создаю эксклюзив, – улыбнулась она. – Пусть цель у нас общая – создать государство рабочих и крестьян, – но ни одна женщина не захочет прийти в оперу и увидеть кого-то в таком же платье, как у нее.

Лиза взяла журнал и полистала его. «Сибилла» пользовалась огромной популярностью среди женщин Восточного Берлина и считалась образцом стиля и вкуса для тех, кто не хотел ограничиваться ассортиментом государственных универмагов. Лиза задержала взгляд на фотографии двух девушек в элегантных юбках, жакетах с круглыми воротничками и шляпках клош.

– Мне особенно нравятся вот эти модели.

– Правда? – изогнула бровь Герда. – А что ты в них изменила бы?

– Пожалуй, заменила бы воротнички более острыми… – задумчиво протянула Лиза, внимательно изучая одежду на снимке, – и еще укоротила бы юбку, чтобы была не до середины икры, а до колена.

– Ну тут уж, конечно, зависит от фигуры клиентки. Я шью вещи под конкретных заказчиц, фройляйн Бауэр. Что бы там ни говорили эксперты из Немецкого института моды, не каждая женщина стройна. – Герда сняла очки и отложила их в сторонку, и Лиза поняла, что первую проверку прошла. – Что ж, дорогая, твой отец очень помог мне в военные годы, так что я дам тебе шанс. Но трудиться придется много, поняла? Можешь приступать уже завтра в восемь утра.

– Я тяжелой работы не боюсь. Спасибо, фрау Хеспелер.

Из ателье Лиза вышла в равной степени разочарованная и обрадованная. Да, работу ей дали, но ощущение почему-то было такое, словно она сдалась, буквально капитулировала перед навязанными ей ограничениями. И даже предала Ули, хотя после вечернего разговора с Паулем Лиза признала, что выбора у нее практически нет, разве что отказаться от переезда на Запад: как-никак это напрямую отразится на отце и брате, да и о ребенке ей следовало подумать. И хотя строить жизнь заново в Восточном Берлине оказалось ужасно сложно, смирение Лизы уже принесло кое-какие плоды: вчера папе пришло письмо из Министерства жилищного строительства, и там говорилось, что их семье дадут другую квартиру.

Девушка повернула за угол, представляя себе их будущий дом: сияющее белизной здание возле Шталин-аллее, отделанное плиткой, чистенькое и светленькое, как свадебный торт. Условия обещали заметно улучшиться по сравнению с их нынешней квартирой довоенной постройки: по широким коридорам отцу станет гораздо легче ездить в инвалидной коляске. Однако у нового жилья был один существенный недостаток: оно располагалось в сорока минутах ходьбы от Бернауэрштрассе – слишком далеко от наблюдательного пункта Лизы, откуда она смотрела в окна Ули за стеной. Как вынести такую потерю?

По крайней мере, удастся отвлечься от тревог на работе. Герда производила впечатление хорошей женщины: умная, организованная и по уши влюбленная в свое дело. Лиза вспомнила лицо начальницы, когда та говорила про французских дизайнеров, которые ее вдохновляли. Интересно, она расскажет побольше о своих поездках в Париж?

Но девушка знала, что лучше не спрашивать: вдруг ее любопытство примут за поклонение западной культуре.

Она понимала, что ей и так повезло избежать работы на производстве – на текстильной фабрике или пищевом предприятии, где обсуждать капиталистический уклад было и вовсе запрещено. Лизе говорили, что там повсюду промышляют шпионы, которые подслушивают каждый разговор и проверяют, не появились ли в коллективе антисоциалистские настроения; одно неподходящее слово в неподходящий момент – и к тебе нагрянет тайная полиция. А Герда? Она тоже стучит Штази? Или у них с Лизой со временем все-таки сложится искренняя дружба?

Погрузившись в раздумья, девушка свернула на Шведтерштрассе и вдруг услышала, как на другой стороне улицы кто-то свистнул. Лиза оглянулась и едва не споткнулась о бордюр, увидев знакомую платиновую шевелюру.

Держа руки в карманах твидового пальто, Инге перешла через дорогу и приблизилась к подруге.

– Соскучилась?

– Соскучилась?! – выпалила Лиза. На террасе кафе на противоположной стороне улицы какой-то мужчина выглянул из-за раскрытой газеты, чтобы посмотреть, как Инге горячо обнимает Лизу. – Ты что тут делаешь? Как тебе удалось?..

– Я же шведка. Могу получить пропуск на день, – пояснила Инге. – Я ждала тебя на Рейнсбергерштрассе, но проголодалась и зашла сюда купить бутерброд пожевать… как раз вовремя! А ты откуда идешь?

– Неважно, – отмахнулась Лиза и, покосившись на мужчину с газетой, который по-прежнему наблюдал за ними, потащила подругу дальше по улице. – Как у тебя дела? Как… как учеба? Что там в универе? Слов нет, как я соскучилась…

– В универе? – ухмыльнулась Инге. – В универе-то все нормально. Занятия по тебе тоже соскучились, как и ты по ним.

Лиза невольно расплылась в улыбке, даже не пытаясь ее спрятать: зачем, если Инге стала для нее почти таким же чудесным сюрпризом, каким мог стать сам Ули.

– Ты… только не подумай, будто меня волнует исключительно…

– За кого ты меня принимаешь? Это же естественно, что ты интересуешься, – фыркнула подруга и, взяв Лизу под руку, зашагала вперед. – Конечно, он по тебе тоскует. Безумно.

У Лизы ком встал в горле, а ноги едва не подкосились от нахлынувшего страдания, но Инге крепко держала ее, не давая упасть.

– Будь хоть какой-нибудь способ…

– А он есть, – не глядя на подругу, сказала Инге негромко, чтобы рев проезжающих машин заглушил ее голос. – Мы построим тоннель. Вытащим тебя.

– Это не опасно? – охнула та, изо всех сил заставляя себя идти дальше, пусть и на ватных ногах.

– А ты как думаешь? За дело взялся Ули, – сухо пояснила Инге. – Ули, Вольф, Юрген – у нас достаточно инженеров, чтобы сделать ход самым безопасным маршрутом через стену. В любом случае так безопаснее, чем пытаться через нее перелезть.

Лиза сморгнула слезы, и тугой комок у нее в горле начал таять. Она и так знала, что Ули никогда не бросил бы ее, но сейчас ей очень грело душу, что он предпринимает конкретные шаги, чтобы спасти любимую, а не вязнет в пучине безнадеги и отчаяния.

А она-то хороша: уже сложила лапки и смирилась с судьбой!

– Мы ищем на нашей стороне удачное место, чтобы начать копать, – продолжала Инге, – и еще нужно выбрать, где тоннель будет заканчиваться на Востоке. Тут важен состав почвы и возможность миновать водопровод и канализацию.

– Чем меньше я об этом знаю, тем лучше. – Лиза прищурилась, поглядывая на жилые дома по другой стороне улицы и чувствуя, что оттуда за ней украдкой наблюдают; то ли у нее разыгралось воображение, то ли кто-то и вправду задернул штору в окне верхнего этажа. – Но ты должна кое-что знать… И Ули тоже. Я беременна.

Инге замерла как вкопанная, и ее красивые пухлые губы удивленно округлились. Она порывисто наклонилась к Лизе и расцеловала ее в обе щеки.

– Поздравляю!

– Знаю, совсем не вовремя…

– Ничего, все получится! – Инге сжала руки подруги. – Я очень за вас рада, правда-правда. Теперь станет сложнее, но, Лиза, я честно на седьмом небе!

– Уже два месяца, – протянула та, жалея, что не разделяет восторга подруги, – и, думаю, мне лучше перебраться на ту сторону до родов.

– Точно. – Инге снова сжала ей ладони, и Лиза почти ощутила, как в голове у Инге завертелись невидимые шестеренки.

– Как по-твоему, они успеют построить тоннель?

– Наверное, он будет не очень-то удобный, но да, успеют, – поколебавшись, ответила Инге. – Только тебе надо успеть до третьего триместра.

Хотя никто не сказал этого вслух, Лиза понимала, что обе они думают об одном и том же. Если она родит ребенка здесь, малышу дадут гражданство ГДР и, как и ей, запретят выезжать из страны. А мысль о том, что власти вполне могут разлучить мать с малышом, пугала ее до дрожи.

– Мы постараемся побыстрее, – пообещала Инге и, отстранившись, сняла перчатку. Уже вечерело, но Лиза увидела, как в свете фонаря на руке подруги что-то блеснуло. – Прости, но никак иначе я бы его не пронесла, – пояснила та и стянула с пальца помолвочное кольцо. – Он хотел, чтобы оно осталось у тебя.

Лиза надела кольцо, и вселенная, будто сошедшая с ума, наконец-то вернулась на круги своя.

– Все получится, – улыбнулась Лиза. – Скажи Ули, что я его люблю и что у него все получится.

Глава 10

Октябрь 1961 года

Ули присел на корточки перед камином, больно ткнувшись коленями в обшарпанный мрамор, и чиркнул спичкой о шершавый бок коробка. Серная головка зажглась, и Ули поднес ее к смятым газетам, которые подложил под дрова и щепки, а затем поднялся, с удовольствием наблюдая, как потрескивает разгорающееся пламя.

– Ули!

К нему бросилась Инге: из камина повалили серые клубы дыма. Она плюхнулась на колени, запустила руку в топку и принялась возиться с решеткой, почти не замечая набирающего силу огня. Ули услышал, как громко звякнул металлический затвор, после чего Инге откинулась назад и уселась на пятки, а дым начал уходить в трубу.

– Вот я дурак. Даже не подумал… – Ули подал подруге руку, чтобы помочь подняться, и Инге схватилась за нее измазанными золой пальцами.

– Заслонка была закрыта, – пояснила она.

– Я и не сообразил: в первый раз камин разжигаю…

– Все в порядке, Ули. – Инге отстранилась, отряхивая с рук пепел. – Ничего страшного не случилось. Ну что, за работу?

Она отошла к колченогому обеденному столу возле окна между гостиной и кухней; там уже сидели Вольф и Юрген, внимательно изучая развернутую карту.

Ули потер заросший щетиной подбородок и тоже направился к друзьям, мысленно ругая себя за непредусмотрительность: какой идиот разжигает камин, не проверив заслонку? Лиза бы так никогда не ошиблась: она бы и заслонку проверила, и расставила на стойке чистые бокалы, и вымела бы из-под стола комья пыли к приходу гостей. Ули заглянул в холодильник, открывая взору жалкий набор продуктов, который красноречиво намекал, что взрослый из хозяина дома вышел неважный: упаковка пивных бутылок, банка с соленьями и кусок сыра, неуклонно покрывающийся плесенью. И это дом будущего отца семейства?

Ули достал четыре бутылки пильзнера и вернулся к друзьям в гостиную.

– Самое подходящее место для тоннеля вот здесь, на Бернауэрштрассе, – вещал Юрген, когда Ули уселся на соседний стул. Юрген ткнул пальцем в нужное место на карте, где в деталях изображался берлинский трубопровод и другие подземные коммуникации. Он по-тихому стащил ее, когда проходил практику в горводоканале. – Здесь в основном глинистые почвы, они не должны осыпаться.

– Но копать будет гораздо сложнее, – пробормотал Ули; от одной только мысли о том, чтобы ворочать тяжелую глину, у него заныли плечи. Разве что соорудить тележку, чтобы вывозить землю из ямы… – И нужно выбрать правильное место, где начинать.

– Мы уже выбрали, – ответил Юрген. – Я поговорил с тетей Агатой, и она согласилась пустить нас в подвал «У Зигги».

– А ей можно доверять? – нахмурилась Инге. – У Штази повсюду шпионы, и кто сказал, что их нет в Западном Берлине?

– Тетя Агата всегда обожала моего брата Карла, а Виллу и подавно, – заверил Юрген. – Мы с ней оба ужасно переживаем из-за разлуки. А в подвал пивной ведет отдельный вход с дальней аллеи на Штральзундерштрассе, так что никто не заметит, как мы снуем туда-сюда.

Инге его доводы убедили.

– Если Юрги говорит, что ей можно доверять, то я готов, – заключил Ули, – но нам надо придумать, как вывозить из здания землю.

– Предоставь это мне, – сощурился Вольф и еще пристальнее уставился в карту. – А как же работники паба? Вдруг они начнут болтать?

– Тогда купим их молчание. Кнайпе – это лучший выход. Ничего подозрительного, если туда частенько наведывается компания приятелей, – усмехнулся Юрген. – Может, за наши старания Агата даже бесплатно угостит нас пивом.

– Да уж, если мы и впрямь ввяжемся в такую авантюру, халявное пиво нам очень понадобится, – пробубнил Вольф. – Где мы возьмем столько денег? На какие шиши подкупим людей? Да и стройматериалы тоже понадобятся: деревянные балки, чтобы потолок подпирать, лопаты, кирки… Я уж молчу о том, что на строительство уйдет уйма времени, а нам в этом году универ оканчивать.

– Я решил взять академический отпуск, – огорошил всех Ули, но, встретившись взглядом с Инге, понял, что она ничуть не удивлена. – Не могу сидеть на парах, пока Лиза меня ждет, просто не могу. Я, конечно, не прошу, чтобы вы тоже бросили свои дела, но…

– Я тоже уйду в академ, – перебил его Юрген. – Мы же и мою семью собираемся переправить. Дело слишком важное, чтобы откладывать его на потом.

Ули улыбнулся, чувствуя предательский комок в горле. В общем-то, от Юргена он и ожидал поддержки, но было приятно убедиться.

– Я с вами, – вздохнул Вольф, отставив кружку.

– Уверен? – уточнил Юрген и искоса взглянул на друга.

– А почему нет? – усмехнулся тот. – Будем считать, что это наша производственная инженерная практика.

Он вернулся к изучению карты, а Ули стал слушать, как Инге и Юрген обсуждают устройство нормальной вентиляции в тоннеле.

Пусть Вольф, в отличие от Ули и Юргена, и не горел таким энтузиазмом, но именно у них были очень веские причины надеяться на успех. И все же Вольф остался с друзьями и предпочел им помочь. Даже если дома, с глазу на глаз, тот выскажет Юргену свои сомнения, Ули это не волновало: слишком многие жители Западного Берлина и вовсе предпочитают не замечать, что творится в Восточном.

– И еще надо решить, где будет выход из тоннеля, – подытожил Юрген, водя пальцем по карте. – Где-нибудь недалеко от стены, а то придется копать до скончания века, но и не слишком близко, иначе люди просто не сумеют к нему подобраться.

– Власти расселили дома вдоль границы, – добавил Ули, вспоминая жуткую сцену, как мужчину, пытавшегося сигануть из окна четвертого этажа, втащили обратно в квартиру. – Полицейские не хотят спасать прыгунов, так что придется углубиться еще как минимум на квартал, чтоб уж наверняка.

– На выходных съезжу в Митте и поищу подходящее местечко, – пообещала Инге и не по-девичьи жадно глотнула пива. – Если удастся поговорить с Лизой, может, она подбросит какую-нибудь идейку.

– Итак, мы имеем предполагаемое начало тоннеля, некий эфемерный выход и перспективу подкупа, – невесело усмехнулся Вольф и сжал ладонь Юргена. – И я всерьез на это подписался?

Глава 11

Ноябрь 1961 года

Лиза отцепила от шторы с окна, выходящего на Рейнсбергерштрассе, первое тяжелое кольцо и закашлялась от облачка пыли, поднявшегося от плотной материи. За столько лет жизни в этой квартире ни ей, ни Паулю не приходило в голову снять портьеры с карниза и выбить их, как ковры. Сами шторы почти тридцать лет назад выбирала мать, и она же научила бы Лизу и Пауля их чистить, будь дети чуть постарше, когда она умерла.

Девушка сняла портьеру, перебирая в уме скудные воспоминания о маме, образы на грани сна: каштановые волосы, еле слышный ласковый шепот… Теперь Лизе самой предстояло родить ребенка, и она жалела, что не смогла поделиться с мамой своими радостями и горестями, мечтами и планами, успехами в учебе, неловкостью от первых месячных, болью от первой любви.

А еще рассказать об Ули и той жизни, которую они вместе создали.

Видимо, о матери сегодня думали и остальные домочадцы. Отец у себя молча разбирал ящики комода, куда она когда-то складывала вязаные свитера; Пауль в гостиной благоговейно заворачивал в бумагу безделушки, стоявшие на каминной полке и чудом уцелевшие в бомбежке в сорок пятом, когда вся посуда попа́дала и разбилась. Призрак мамы по-прежнему витал в темных углах квартиры, вдыхал жизнь в каждую скатерть, в каждый стол или кресло, в каждую картину, которую мать когда-то выбирала. Но вот останется ли память о ней в старых вещах, когда они переедут в новое жилье на Шталин-аллее?

Лиза открыла окно и вытряхнула шторы, осыпав улицу пылью, скопившейся за два десятилетия. Мать умерла под конец войны, когда солдаты хлынули в Берлин – пожилые горожанки еще не забыли их широко раскрытых, горящих злобой глаз, но старались об этом ничего не рассказывать. У Лизы, к счастью, не сохранилось никаких воспоминаний о том страшном времени: либо потому, что она тогда была слишком маленькой, либо потому, что мозг предпочел убрать жуткие картины в дальний чулан подсознания. Сама она толком не знала, что случилось, но много лет спустя слышала горестные разговоры о том, как отец оказался погребен в руинах операционной, а в квартиру в этот момент вломились военные. Они нисколько не дрогнули, когда молоденькая еврейка, которую родители Лизы годами прятали в крошечной нише между кухней и спальней (внутренний голос подсказывал, что ту девушку звали Элли), взмолилась о пощаде; Пауль, еще совсем ребенок, бесстрашно пытался дать отпор, но его так сильно ударили по голове, что очнулся он аж почти через сутки.

Дверь кухни распахнулась, и в гостиную вышла Анна с картонной коробкой в руках.

– Вся посуда здесь, – прощебетала она и поставила коробку на стол.

Пауль завернул в бумагу подсвечник и заключил Анну в объятия.

– Ты чудо, – похвалил он и смачно чмокнул свою избранницу в щеку. Они с Паулем познакомились примерно месяц назад, и Анна влилась в их семью с обескуражившей Лизу стремительностью. Теперь Анна со своей лучезарной улыбкой, одетая в очередной практичный наряд из государственного магазина, постоянно путалась у Бауэров под ногами и настаивала на том, чтобы все делалось так, как она считает правильным. Казалось, она по определению неспособна никому и слова дурного сказать, но было в ней и врожденное упрямство, не уступающее упрямству самой Лизы.

Это до крайности бесило: неужели Анна считает, что мир должен вращаться вокруг нее?

– Стараюсь как могу, – ответила та и обвила Пауля ручками-палочками за шею.

Анна вообще была какая-то деревянная: плоская как доска, волосы обрублены совсем коротко, светлые глаза кажутся неестественно большими из-за впалых щек. Лиза считала ее слишком тощей и не слишком красивой, но Анна зацепила Пауля, как ни одна другая девушка, даже самая привлекательная, интересная и неординарная, поэтому Лиза полагала, что какая-то изюминка в Анне все-таки есть.

– К тому же мне нравится вещи собирать, – добавила Анна.

– Еще бы, – пробормотала Лиза, не заметив, что говорит вслух; подняв голову, она увидела, что Пауль и Анна смотрят на нее с одинаково озадаченным выражением лица. – Я к тому, что у Анны так споро все получается.

– Я же пионерка-тельмановка, когда-то успела немало палаток упаковать и знаю, как это делается. – Анна разулыбалась и отсалютовала с пионерским девизом: – Всегда готов!

Лиза сдержала порыв закатить глаза и убрала штору с подоконника. Ну разумеется, Анна была пионеркой. Лиза так и видела, как та в непременном галстуке бегает по лесам и выкрикивает революционные лозунги, которые партийные функционеры превратили в популярные песенки.

– Ты ж моя умничка! – изрек Пауль, нежно поцеловал Анну в щеку и вернулся к каминной полке. Перспектива получить столь же примитивный комплимент от Ули внушала Лизе отвращение, однако она знала, что в устах брата это величайшая похвала. – Всегда готова помочь.

Будто в подтверждение его слов, Анна прошла к окну и подобрала волочащийся по полу край шторы, которую держала Лиза.

– Вот так проще, – улыбнулась гостья и с бесцеремонной деловитостью принялась складывать ткань, а Лиза еле успела прикусить язык, чтобы не съязвить.

Она понимала, что несправедлива к Анне: та искренне старалась помочь, и без нее собрать вещи было бы гораздо труднее и дольше.

– Боюсь, мне пора бежать, – продолжила Анна, почти силком вырывая сложенную штору из рук Лизы. – У меня после обеда пары… Ну, вы знаете, анатомия.

В этом заключалась еще одна причина, почему Лиза так ее не переваривала: Анна училась на втором курсе медицинского факультета университета Гумбольдта. Неужели Пауль не мог выбрать другую подружку?

– Что ж, мы запросто справимся без тебя, – натянуто улыбнулась Лиза.

Анна заметно сникла, но все же вежливо попрощалась, будто и не уловила презрения в свой адрес.

– Могла бы вести себя с ней и полюбезнее, – проворчал Пауль, беря коробку с посудой и направляясь вслед за Анной. – Она всего лишь хочет подружиться.

К ночи квартира почти опустела. Отец уехал в новый дом, чтобы потихоньку разбирать вещи, а Пауль, который решительно не позволял беременной сестре таскать тяжести, мотался туда-обратно на грузовике. Лиза вызвалась остаться в старой квартире, пока брат не вернется за последними коробками.

Лиза представляла новый дом, сияющую бытовую технику и чистейшие окна. Паулю и папе очень нравились светлые коридоры и новенький кухонный гарнитур с пластиковой столешницей, шпрелакартовская [15] этажерка в гостиной и детская, которую оборудовали специально для будущего малыша Лизы и выкрасили в жизнерадостный желтый цвет.

– Чего еще желать? – провозгласил Пауль, когда они загрузили в машину очередную партию коробок.

Того, чего больше не будет. Подавать сигналы западным берлинцам запрещалось, но Лиза все равно зажгла лампу и подошла к окну. По ту сторону стены в квартире Ули свет не горел, и девушка сжала губы, стараясь не поддаваться разочарованию. Она надеялась в последний раз посмотреть на любимого, прежде чем расстанется с ключами от квартиры.

Наверное, он уже начал копать; может, в этот самый момент Ули стоит по колено в земле и постепенно прокладывает путь к Лизе.

Эта часть плана осуществлялась легче всего. Сложнее было найти в Восточном Берлине безопасное место, куда мог вести тоннель и куда Лиза могла проскользнуть незаметно и для бдительных пограничников, и для фопо.

Она отошла от окна, жалея, что почти не участвует в собственном спасении. Лиза всегда умела мыслить практически и привыкла сама пробивать себе дорогу в жизни: она ведь и учиться на Западе решила сама, да и вообще старалась выискивать способы воплотить мечты без чьей-либо помощи. Если бы она оказалась на Западе, а Ули – на Востоке, взялась бы за лопату и вырыла бы тоннель, но здесь ей оставалось только сидеть сложа руки, пока друзья геройствуют, и ждать.

Она покрутила на пальце помолвочное кольцо. Наверное, если хорошенько подумать, она тоже сумеет кое-что сделать, например тайком поговорить с другими восточными берлинцами – Акселем, родственниками Юргена и другими диссидентами, которые точно так же стремятся попасть на Запад. Как-никак, у Инге не получится постоянно ездить в Восточный Берлин: примелькается пограничникам и вызовет подозрения. Зато Лиза может действовать изнутри ГДР, чтобы основательно подготовить побег и убедиться, что тоннелем получится пользоваться и усилия Ули себя оправдают.