Продавец надежды. Найти смысл жизни в мире, где тревога – норма, а спокойствие – бунт

Copyright © Augusto Cury. Translation rights arranged by Authoria Literary Agency & Studio. All Rights Reserved

© Култыгин В. Д., перевод на русский язык, 2025

© Симонова С. В., иллюстрация на обложке, 2025

© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2025

Посвящение

Я посвящаю этот роман дорогим читателям из всех стран, в которых выходят мои книги. И особенно тем, которые продают надежды и мечты при помощи своего ума, критического мышления, чувствительности, щедрости, дружественности. На продавцов надежды часто смотрят как на подкидышей в социальном гнезде. Как на ненормальных. Ведь нормально – это захлебнуться в болоте индивидуализма, эгоцентризма, персонализма. Их наследие не забудется.

Предисловие

Это моя четвертая художественная книга и двадцать вторая вообще. Мои романы, например «Будущее человечества» и «Диктатура красоты», не ставят перед собой цель просто развлечь, отвлечь читателя, вызвать в нем эмоции. Все они поднимают психологические, психиатрические, социологические и философские вопросы. Их назначение – спровоцировать дискуссию, помочь начать путешествие по миру идей и преодолеть границы предрассудка.

Я начал писать больше двадцати пяти лет назад, а публиковаться чуть больше восьми. У меня больше трех тысяч неопубликованных страниц. Многие не понимают, почему мои книги так востребованы, ведь я не люблю рекламу и веду отшельнический образ жизни. Может быть, это из-за путешествий по неизведанному миру человеческого разума. По правде говоря, я этого успеха не заслуживаю. Я не очень бойкий автор. Да, я писатель упорный. Меня можно назвать великим упрямцем. Я стремлюсь быть словесных дел мастером. Днями и ночами, как будто я неугомонный скульптор, перечитываю каждый абзац. В этом романе вы увидите различные мысли, которые после множества правок и доработок обрели окончательную форму в кузнице моей души.

Есть книги, созданные умом, и есть книги, порожденные эмоциями. «Продавец надежды» происходит из глубин обоих этих пространств. Я размышлял над ним много лет, и вот настал час написать эту книгу. И пока я ее писал, мне не давали покоя бесчисленные вопросы, но я был рад тому и много думал о наших безумствах – по крайней мере о моих. Этот роман проходит по долинам драмы и сатиры, пересекает трагедию утраты и наивность тех, кто превратил свою жизнь в цирковую арену.

Главный герой – человек беспрецедентной отваги. У него много тайн. Никто и ничто, кроме его собственного сознания, не диктует ему, как поступать и что говорить. Он возвещает, что современное общество живет в огромном сумасшедшем доме, где нормально пребывать в постоянной тревоге и стрессе, а быть здоровым, спокойным и искренним – ненормально. Этот человек будоражит сознание тех, кто ему встречается на улице, в офисе, в торговом центре, в школе. Он работает по сократовскому методу – подрывает привычные суждения бесконечными вопросами.

Я надеюсь, что эту книгу прочитают не только взрослые, но и молодежь, ведь многие молодые люди становятся безвольными слугами общественной системы. Их не интересуют мечты и приключения. За редким исключением они – потребители продуктов и услуг, но не идей. Тем не менее каждый сознательно или неосознанно хочет, чтобы его или ее жизнь была полна волнующих эмоций, начиная с колыбели. Но где найти изобилие этих эмоций? В какой части общества они прячутся? Некоторые люди платят за них безумные деньги, но не находят покоя. Другие отчаянно бросаются в погоню за славой и репутацией – и умирают от скуки. Третьи покоряют неприступные вершины, чтобы получить дозу адреналина, но весь адреналин испаряется под жарким солнцем на следующий же день. Персонажи этого романа идут против убийственного течения общественной рутины. Они каждый день получают большую дозу адреналина. При этом надежды и мечты – дорогой «бизнес». Поэтому им сопутствуют риск и бури.

Глава 1. Встреча

В самый вдохновенный день, пятницу, в пять часов вечера, люди, которые, как всегда, куда-то спешили, вдруг останавливались на центральном перекрестке большого города, где улица Америки встречается с проспектом Европы. Они с тревогой смотрели вверх. Оглушительная сирена пожарной машины пронзала мозг, предупреждая об опасности. Карета «скорой помощи» тщетно пыталась проехать к месту происшествия через автомобильную пробку.

Пожарные приехали быстро и успели огородить территорию, чтобы не подпустить зевак к внушительному зданию Сан-Пабло, которым владела группа компаний «Альфа» – один из крупнейших концернов мира. Граждане обменивались недоуменными взглядами, и все новые прохожие подходили с немым вопросом на лице. Что здесь происходит? Что за оживление? Люди показывали пальцами вверх. На двадцатом этаже, на карнизе великолепного зеркального здания стоял самоубийца.

Еще один человек хотел сократить свое и без того краткое существование. Еще один человек собирался отказаться от жизни. Нынешние времена исполнены печали. Люди чаще умирают по собственному желанию, чем на войне и от рук убийц. Количество желающих поскорее покинуть этот мир приводило в изумление. Удовольствия разлились целым океаном, но он был не глубже мелкого пруда. Многие из тех, кому повезло с деньгами и умом, жили в пустоте и скуке, уйдя в свой тесный мирок. Общественная система угнетала не только нищих, но и состоятельных.

Самоубийцей из здания Сан-Пабло был сорокалетний мужчина с ухоженным лицом, его волевой, почти лишенный морщин лоб украшали пепельные волосы средней длины. Его эрудиция, накопленная многолетними упражнениями, вот-вот обратится в прах. Он владел пятью языками, но ни на одном из них он не мог изъясняться с самим собой; ни один из них не подходил, чтобы понять, о чем говорят внутренние призраки. Его душила депрессия. В его жизни не было смысла. Он ничем не восхищался.

Теперь его манил только последний миг. Это чудовищное явление, которое называют смертью, вызывало такой ужас… но вместе с тем казалось волшебной палочкой, способной облегчить тяготы человеческой жизни. Ничто, казалось, не могло отвратить этого человека от намерения покончить с собственной жизнью. Он посмотрел вверх, как будто хотел освободиться от своего последнего поступка, потом посмотрел вниз и сделал два быстрых шажка, совсем не думая, что может упасть. Толпа внизу в ужасе загудела в уверенности, что он прыгнет.

Некоторые зеваки грызли ногти от напряжения. Другие не моргали, чтобы ничего не упустить. Человек ненавидит боль, но все же она его манит; он боится катастроф, ран и несчастий, и все же они приковывают к себе его взгляд. Исход этого действа вызвал бы у зрителей тревогу и бессонницу, но они и не думали расходиться. В отличие от замерших пешеходов, водители, что стояли в пробке, нетерпеливо жали на клаксоны. Некоторые высовывали голову из автомобилей и вопили:

– Прыгай уже, кончай представление!

Пожарные и начальник полиции поднялись на крышу здания, чтобы отговорить мужчину от самоубийства. Безрезультатно. В срочном порядке вызвали известного психиатра. Ему удалось войти к мужчине в доверие и убедить его подумать о последствиях, но… и это было тщетно. Самоубийца знал, что это только психологические техники, он уже четыре раза лечился у психиатров, всё безуспешно. Он кричал: «Еще один шаг, и я прыгну!» Он был уверен в одном – или просто верил: смерть принесет покой. Он принял решение без оглядки на публику. Его разум зациклился на своей фрустрации, бередил свои раны, подливал масла в огонь тревоги.

Пока на крыше здания разворачивались эти события, сквозь толпу вдруг стал протискиваться мужчина. Должно быть, очередной прохожий. Одет он был неряшливо: синяя расстегнутая рубашка с длинными рукавами и в черных пятнах, на ней – видавший виды черный блейзер. Галстука он не носил. Черные штаны тоже повидали многое и выглядели так, как будто их неделю не стирали. Растрепанные и длинные серые волосы были зачесаны за ухо. Относительно длинная, давно не бритая борода, сухая кожа и морщины вокруг глаз и на остальном лице говорили, что он часто спал под открытым небом. Лет ему было от тридцати до сорока, хотя он казался старше. Он не выглядел представителем политической или духовной элиты, и уж тем более интеллектуальной. Он был похож скорее на бродягу, чем на образец для подражания.

Его непритязательный вид контрастировал с деликатностью движений. Он легко касался плеча человека на своем пути, улыбался и проходил вперед. Люди не могли описать, что чувствовали от его прикосновения, но не могли не дать ему пройти.

Прохожий подошел к заграждению. Здесь его остановили. Но он пристально посмотрел в глаза оттеснявших его пожарных и сказал тоном, не терпящим возражений:

– Я должен войти. Он ждет меня.

Пожарные посмотрели на него сверху вниз и покачали головами. Скорее, это ему самому нужна была помощь, чем он поможет в такой напряженной ситуации.

– Как вас зовут? – спросили у него.

– Это сейчас не важно! – твердо ответил загадочный мужчина.

– Кто вас вызвал? – спросили пожарные.

– Всему свое время! А если будете меня допрашивать, готовьте еще одни похороны, – сказал бродяга, поднимая глаза.

Пожарные отшатнулись. Одного мучили панические атаки, второго – бессонница. Последние слова загадочного человека ошеломили их. Его пропустили. В конце концов, подумали пожарные, может, это чудак-психиатр или родственник самоубийцы.

На крыше здания ему снова преградили путь. Начальник полиции в выражениях не стеснялся:

– Стоять на месте. Вас здесь быть не должно. Спускайтесь сейчас же.

Но загадочный мужчина посмотрел ему в глаза и ответил:

– Как это – не должно, если меня позвали?

Начальник полиции посмотрел на психиатра, психиатр оглянулся на начальника пожарной бригады. Они недоумевали: кто из них его звал? Секундного замешательства хватило, чтобы загадочный неряха покинул безопасное место и приблизился к мужчине, который вот-вот сделает последний шаг.

Теперь ему нельзя было мешать. Одно неосторожное слово, и может случиться непоправимое: самоубийца исполнит свое намерение. И полицейский, психиатр и пожарный в напряжении ждали развития событий.

Загадочному неряхе как будто было все равно, что мужчина может броситься с крыши. Он застал его врасплох, очутившись в трех метрах за ним. Заметив постороннего, бедолага крикнул:

– Уходи! Или я убью себя!

Незваный гость не обратил на угрозу никакого внимания. Как ни в чем не бывало он уселся на карнизе здания, вытащил из кармана блейзера бутерброд и принялся с аппетитом есть. Жуя, он умудрялся насвистывать веселую мелодию.

Самоубийца был ошеломлен. Он почувствовал себя оскорбленным в лучших чувствах.

Он заорал на неряху:

– Хватит свистеть! Я сейчас брошусь!

Странный человек невозмутимо заявил:

– Не мешайте мне есть, пожалуйста!

И он откусил следующий кусок, беспечно болтая ногами. Затем посмотрел на самоубийцу и протянул бутерброд ему, как будто спрашивая: «Хочешь?»

Увидев это, начальник полиции прикусил губу, психиатр закатил глаза, а бригадир пожарных нахмурил лоб в изумлении. Самоубийца замер как вкопанный.

«Ничего себе! Я здесь не самый чокнутый», – успел подумать он.

Глава 2. Знакомство

Мужчина, с нескрываемым удовольствием уплетающий бутерброд на глазах у другого, который вот-вот покончит с жизнью. Картина напомнила сцену из какого-то сюрреалистического фильма. Самоубийца прикрыл глаза, его дыхание участилось, мышцы лица напряглись еще сильнее. Он не знал, что ему делать – броситься вниз, кричать или обругать незнакомца. Он заорал из последних сил:

– Пошел ты! Я прыгну сейчас, – и шагнул ближе к краю крыши.

Казалось, что теперь он точно разобьется. Толпа в ужасе загудела, а начальник полиции закрыл глаза руками, чтобы не видеть ужасной сцены.

Все надеялись, что странный человек немедленно уйдет, чтобы не допустить непоправимого. Он мог повторить слова психиатра и полицейского: «Не делайте этого! Я сейчас уйду». Он мог дать какой-нибудь совет вроде такого: «Жизнь прекрасна. Все проблемы можно решить. У вас вся жизнь впереди». Вместо этого он резво вскочил на ноги и, ко всеобщему изумлению (особенно изумился самоубийца), стал громко, во весь голос декламировать философские стихи. Произнося свою речь, он смотрел в небо, а руками при этом показывал на того, кто стоял рядом с ним, собираясь свести счеты с жизнью:

– Да забудется тот день, когда родился этот человек! Да испарится утром того дня роса, что увлажнила траву! Да не настанет прохладный вечер, отдохновение путников! Да исполнится печали та ночь, когда он был зачат! Пусть пропадут с ночного неба освещавшие его звезды! Пусть сотрутся из его детства все радости и страхи! Пусть исчезнут из его юношества все трудности и приключения! Пусть опустеет его зрелая жизнь, и да не будет в ней мечтаний и кошмаров, ясного ума и безумия!

Произнеся эти слова, странный человек погрустнел и чуть потише произнес: «Один». В толпе изумленно шептались: «Что это, театр под открытым небом?» Полицейский не знал, что делать – вмешаться или просто смотреть, что будет дальше? Бригадир пожарных вопросительно посмотрел на психиатра. Тот неуверенно сказал:

– Не помню такого произведения про отмену жизни и стирание радостей. Я в поэзии не силен… – Да он сам безумен!

Самоубийца был шокирован. Как бы он этому ни противился, слова незнакомца находили отклик в его сознании. Он ответил резко и сердито:

– Вы кто такой, чтобы убивать мое прошлое?! Какое вы право имеете уничтожать мое детство? Кто вам дал это право?

А обругав настырного незнакомца, он вдруг подумал про себя: «А может, я сам со всем покончил?» Но старался не подать виду, что слова странного незнакомца задели его за живое.

Увидев его замешательство, загадочный человек нахально продолжил свои провокации:

– Осторожно! Думать опасно, особенно тому, кто хочет умереть. Если хочешь убить себя – не думай.

Самоубийца был в замешательстве. Незнакомец поймал его на крючок! Он подумал: «Он что, подталкивает меня к смерти? Может, он кровожадный садист?» Потряс головой, пытаясь избавиться от сомнений, но мысли всегда влекут за собой импульсивные желания. Заметив неуверенность самоубийцы, странный человек сказал мягким, но убедительным тоном:

– Не думай! Если будешь думать, поймешь, что тот, кто убивает себя, убивает многих. Сначала он убивает себя, а потом одного за другим тех, что остались. Если будешь думать, поймешь, что проступки, ошибки, разочарования и несчастья – привилегия сознательной жизни. У смерти этих привилегий нет!

Произнеся эти слова, незнакомец принял печальный вид. Он прошептал: «Четыре» – и расстроенно покачал головой.

Самоубийца замер. Он пытался не думать о словах незнакомца, но они были словно вирус, уже проникнувший в его сознание. Зачем он это говорит? В отчаянной попытке сопротивления мыслям несчастный прокричал:

– Да кто вы такой? Почему вы меня просто не оставите? Я же душевнобольной, меня жалеть надо!

Затем, повысив голос, заявил:

– Отцепитесь! Я человек конченый.

Но странный человек не рассердился. Потеряв терпение, он набросился на своего собеседника с такими словами:

– А что, ты слабый человек, бедный, немощный, радостей у тебя нет? Есть тебе нечего? Надежды нет? Или ты умирающий старик, который не в силах пережить потери? По-моему, совсем нет. По-моему, ты просто гордец, который думает только о себе и отказывается видеть чужие страдания.

Самоубийца оперся руками об ограждение и в страхе отошел от края крыши. Отчаянным срывающимся голосом он спросил:

– Да кто вы такой, чтобы называть меня гордецом, думающим только о себе? Кто вы такой, чтобы говорить, что я не вижу чужие страдания?

Как будто его ударили в солнечное сплетение. Незнакомец попал в самую цель. Молнией ударил в самые потаенные уголки психики. Печальный самоубийца подумал об отце, который лишил мальчика детства и причинил ему много боли, – он всегда был эмоционально далек, всегда зациклен на самом себе. Но несчастный никому и никогда об этом не рассказывал, чтобы не бередить старые раны. Нахлынули печальные воспоминания, и он сказал спокойным тоном и со слезами на глазах:

– Замолчите. Не говорите больше ни слова. Дайте мне спокойно умереть.

Странный человек понял, что задел глубокую рану, и тоже сменил тон.

– Я уважаю твою боль, – сказал он. – Не мне о ней рассуждать. Твоя боль уникальна, и только ты можешь ее по-настоящему чувствовать.

Эти слова прояснили туман в голове человека, который уже готов был разрыдаться. Он понял, что никто не вправе судить о чужой боли. Он понял, что уникальной была боль, которую чувствовал его отец, поэтому никто, кроме него самого, не мог ни познать ее, ни понять, насколько она глубока. Он всегда осуждал своего отца, но теперь впервые взглянул на него по-новому. И в этот момент, к его удивлению, странный человек произнес слова, которые могли быть в равной степени и похвалой, и критикой:

– По-моему, ты смелый человек, раз готов разбить свое тело вдребезги, чтобы потом вечно спать под могильной плитой! Но это, конечно, иллюзия, хоть и красивая… – Здесь он умолк, давая самоубийце время представить непредсказуемые последствия его поступка.

И снова несчастный спросил себя, что это за человек пытается расстроить его планы. Кто он такой? А как говорит! Вечный сон под могильной плитой… Нет, этого он не хочет. И все же в упрямой попытке исполнить задуманное бедняга сказал:

– Я не вижу причин продолжать эту гребаную жизнь!

И нахмурился, тяжело выдохнув, когда непрошеные мысли снова охватили его. Тогда незнакомец заговорил, энергично жестикулируя:

– Гребаную жизнь? Какая неблагодарность! В эту самую секунду твое сердце пытается вырваться из груди, чтобы кровавыми слезами оплакивать жизнь, которую ты собираешься уничтожить! – Здесь он, как опытный оратор, сменил тон, изображая сердце самоубийцы: – «Нет! Нет! Пожалей меня! Я миллионы раз неустанно перекачивало твою кровь, делало для тебя все… Я никогда не жаловалось. А теперь ты хочешь заставить меня замолчать, даже не давая права на защиту? А ведь я было самым преданным твоим рабом – и как ты меня отблагодарил? Что я получаю в награду? Нелепую смерть! Ты хочешь остановить мое движение, только чтобы прекратить свои страдания. И кто ты после этого, несчастный эгоист? Вот бы мне уметь перекачивать смелость! Эгоист, научись жить свою жизнь!»

И странный человек попросил самоубийцу прислушаться к своей груди, чтобы услышать отчаяние его сердца.

Человек ощутил вибрацию под своей рубашкой. Он и не замечал до этого, что его сердце вот-вот взорвется. Кажется, оно действительно кричало внутри груди. Самоубийца похолодел, изумившись тому, как слова странного человека действуют на его мысли. Он уже готов был поддаться, но собрал последние остатки решимости.

– Я уже приговорил себя к смерти. Надежды больше нет.

Тогда бродяга нанес последний удар:

– Ты приговорил себя? А ты не думал, что самоубийство – самый несправедливый приговор? Тот, кто убивает себя, казнится смертной казнью, отнимая у самого себя право на защиту. Если есть самообвинение, то где самозащита? Дайте хотя бы себе право допросить своих призраков, признать свои потери и бороться со своими пессимистическими мыслями! Конечно, легче сказать, что нет смысла жить… А это называется – несправедливость к самому себе!

Странный человек, по всей видимости, хорошо знал: люди, которые собираются покончить с жизнью, совершенно не представляют масштаба своих действий. Он знал, что они отступят, дадут себе право на защиту, увидев горе близких и поняв невообразимые последствия самоубийства. Знал, что записки и письма – никакая не защита. Человек, стоявший на крыше высотки Сан-Пабло, пытался объяснить необъяснимое в записке, которую оставил своему единственному сыну.

Он и сам не раз говорил о своих суицидальных мыслях с психиатрами и психологами. Его подвергали анализу, интерпретировали, ставили диагнозы, заваливали предположениями о патологиях церебрального метаболизма, ему предлагали преодолеть конфликты и по-новому посмотреть на свои проблемы. Но достучаться до него так и не смогли. Ни одно из этих объяснений и вмешательств не вызвало в нем отклика.

Этот человек был недоступен. И вот впервые в жизни он был оглушен, огорошен этим странным человеком, который заговорил с ним на крыше высотного здания. Судя по одежде и неопрятному виду, это был бездомный. Однако речь выдавала в нем специалиста по раскалыванию крепких умов. Его слова вызывали беспокойство. Он как будто знал, что без беспокойства нет размышлений, а без размышлений нельзя найти альтернативу, нельзя увидеть все возможности. Самоубийца пришел в такое волнение, что решился задать незнакомцу вопрос. Он очень долго боялся это сделать, опасаясь услышать ответы. Так и произошло.

– Кто вы?

Самоубийца надеялся на короткий и ясный ответ. Но вместо ответа на него посыпались вопросы.

– Кто я? Как ты смеешь спрашивать, кто я, если сам не знаешь, кто ты? Кто ты, человек, который пытается на виду у изумленной публики смертью заглушить жизнь?

Самоубийца дал саркастический ответ, как будто хотел унизить допрашивающего:

– Я? Кто я? Я – человек, которого через несколько секунд не будет. И тогда я уже не буду знать, кем я был и кто я теперь.

– Ну а я не такой. Ты перестал искать себя. Ты стал богом. А я каждый день задаю себе вопрос: кто я? – Тут он лукаво улыбнулся и снова спросил: – И знаешь, какой я нашел ответ?

Самоубийца в замешательстве кивнул. Незнакомец продолжал:

– Я тебе скажу, только ты мне сперва ответь. Из каких философских, религиозных или научных источников ты почерпнул идею о том, что смерть – это конец жизни? Мы живые атомы, которые после распада не могут выстроиться в ту же конструкцию? У нас есть только организованный мозг или еще душа, которая, сосуществуя с мозгом, выходит за его пределы? Разве это знает хоть кто-то? Ты это знаешь? Какой верующий будет защищать свои убеждения, не ссылаясь на веру? Какой нейролог будет защищать свои утверждения, не основываясь на предположении? Какой атеист или агностик будет защищать свои идеи, ни минуты не сомневаясь?

Незнакомец познал и расширил сократовский метод. Он засыпал собеседника вопросами, оглушив его этим взрывом. Он был атеистом, но внезапно открыл, что его атеизм – повод для дискуссий. Как многие «нормальные люди», он рассуждал об этих предметах с непоколебимой уверенностью.

Человек в лохмотьях и с подозрительным лицом задавал эти вопросы и себе. Не дождавшись ответа собеседника, он поставил точку в беседе:

– Мы оба ничего не знаем. Разница лишь в том, что я это признаю.

Глава 3. Эмоциональное землетрясение

Пока на крыше шел спор о высоких материях, часть людей внизу начала расходиться, не дожидаясь развязки. Они не понимали, что происходит, и теряли интерес. Но толпа почти не поредела: людям не терпелось увидеть, чем все закончится.

Вдруг сквозь толпу стал протискиваться пьяница. Его звали Бартоломеу, и свои глубокие душевные раны он привычно заливал алкоголем, после чего терял человеческий облик. Его растрепанные и чуть отросшие черные волосы многие недели не расчесывали и, судя по всему, не мыли. Лет ему было около тридцати. У него была светлая кожа, густые брови, а одутловатость лица свидетельствовала о бурной жизни. Бартоломеу был настолько пьян, что еле волочил ноги. То и дело он спотыкался, а когда ему помогали встать, вместо благодарности ругался, едва ворочая языком.

Одним он говорил:

– Эй, куда прешь! Я совершаю обгон слева!

К другим обращался так:

– Браток, дай пройти, я спешу.

Сделав очередной шаг, Бартоломеу споткнулся о решетку канализации. Чтобы не растянуться на земле, он попытался за что-то уцепиться и в итоге схватился за какую-то старушку, на которую и упал, чуть не сломав ей позвоночник. Та ударила его клюкой по голове и заверещала:

– Пошел вон, а то я тебя!

У Бартоломеу не было сил отойти, поэтому он заорал, перекрикивая женщину:

– На помощь! Убивают! Старая карга взбесилась!

Окружавшие их люди перестали глазеть на небо и обратили внимание на пьяницу со старухой. Они заступились за женщину и прогнали Бартоломеу со словами:

– Вали отсюда, придурок.

Но он не унимался и принялся всех без разбора благодарить:

– Ребята, от всей души спасибо, что под… подто…

Он был так пьян, что три раза пытался произнести слово «подтолкнули». Затем кое-как отряхнул пыль со штанов и чуть не упал снова.

– Спасли вы меня от этой вот… – продолжил было он. Услышав это, старушка немедленно занесла свою клюку, чтобы еще раз ударить его по голове, но он вовремя исправился: – От этой вот милой женщины…

Покинув поле битвы, Бартоломеу пошел дальше через толпу. Он был заинтригован: на что это так смотрят все эти люди, что они увидели там, наверху? Неужто летающая тарелка приземлилась?

Пьяница с трудом поднял голову вверх и завопил:

– Я его вижу! Я вижу пришельца! Народ, берегись! Он желтый, у него рога. И пистолет в руках!

У Бартоломеу начались галлюцинации. В измененном состоянии он видел то, чего нет. Он к тому же был не просто алкоголиком, но и дебоширом и отлично умел привлечь к себе внимание. Поэтому знакомые называли его Сладким Голосочком. Он обожал пить, а еще больше – болтать. Близкие друзья утверждали, что у него синдром компульсивного говорения.

Бартоломеу хватал за руки тех, кто оказался рядом, чтобы показать им «пришельцев». Одни отмахивались, другие грозили кулаками и бранно посылали подальше.

Пьяница бормотал:

– Что за народ! Завидуют мне, что я первый инопланетянина увидел.

Тем временем на крыше человек, который хотел избавиться от собственной жизни, начал думать о том, что, быть может, избавиться ему нужно от предрассудков. Ведь его представления о жизни и смерти оказались слишком поверхностными. Он кичился своей образованностью, а она обернулась невежеством. Для человека, который считал себя эрудированным интеллектуалом, такое откровение оказалось сложным (и даже болезненным). Он всегда гордо демонстрировал широкие академические познания, но никогда еще так глубоко не задумывался над их бесполезностью.

Он как будто видел мир другими глазами. А глаза ему открыл стоявший рядом человек-загадка, совсем не похожий на душевного собеседника. Незнакомец не унимался. Он вспомнил историю одного великого мыслителя:

– Почему Дарвин в последние мгновения своей жизни, на смертном одре воскликнул: «Боже мой!» Он обратился к Богу, чтобы тот дал ему силы? Или струсил, испугался невыносимой боли настолько, что на пороге смерти стал считать ее неестественной, хотя вся его теория основана на естественном отборе? Откуда этот конфликт между жизнью и теорией? Смерть – это конец или начало? В смерти мы теряем себя или находим? А может, после смерти История списывает нас со счетов, и мы больше никогда не выйдем на ее сцену?

Самоубийца был в глубоком изумлении. Он никогда не задумывался о подобных вещах. Он придерживался эволюционной теории, но не ассоциировал Дарвина с живым человеком с личными переживаниями. Ученый мог быть непоследовательным и слабым? Нет, это невозможно! «Дарвин не отказался от жизни. Он любил жизнь гораздо больше, чем я», – подумал самоубийца.

Загадочный человек на крыше заставил несчастного глубоко задуматься. Он подождал, пока сердце перестанет бешено колотиться в груди, попытался отдышаться, как будто хотел вместе с воздухом проникнуть в глубины своего организма, исследовать собственную сущность. Он ответил честно:

– Не знаю. Я никогда об этом не думал.

А незнакомец продолжал:

– Мы работаем, покупаем, продаем, строим отношения с другими людьми, говорим о политике, экономике и науке, но на самом деле остаемся детьми, которые играют пьесу жизни, не понимая всей ее сложности. Мы пишем миллионы книг и храним их в громадных библиотеках, но все же мы дети. Мы почти ничего не знаем о себе. Мы – миллиарды детей, десятилетие за десятилетием играющих на этой удивительной планете.

Самоубийца задержал дыхание. Кто он на самом деле? Как он жил? Жулиу Сезар Ламберт – так его звали – имел острый проницательный ум. У него была многообещающая научная карьера, его кандидатская и докторская диссертации получили отличную оценку. Аспиранты и докторанты боялись его едких критических замечаний. Он гордился своим интеллектом и считал его главным своим достоинством. А теперь он чувствовал себя на ученом совете, председателем которого был бродяга в лохмотьях. Он ощутил себя беззащитным ребенком, который напуган и не представляет, что ему делать. Но впервые в жизни Жулиу Сезар Ламберт не пришел в ярость, когда его назвали ребенком. Напротив, согласившись с этим, он испытал удовольствие. Он уже не был безнадежным человеком, он был человеком, который возрождается.

Глава 4. Потери

Безумие можно лечить только тогда, когда оно становится явным. А Жулиу Сезар до этого прятался за своим красноречием, культурой и ученой степенью. Теперь он начал сбрасывать свои маски. Но ему предстоял долгий путь.

Солнце уже заходило за горизонт, а на вершине здания Сан-Пабло отменялось самоубийство. В этот момент человек, который спас Жулиу Сезара, заметно погрустнел и произнес: «Двадцать». Заинтригованный Жулиу Сезар спросил:

– Почему вы все время называете разные числа?

Собеседник помолчал, прежде чем ответить. Он посмотрел вокруг, наблюдая, как зажигаются и гаснут далекие огни. И протяжно вздохнул, как будто хотел быть одновременно везде, чтобы не дать огням погаснуть. Потом внимательно посмотрел на Жулиу Сезара и мягко сказал:

– Почему я называю числа? За то короткое время, что мы стоим на крыше этого высотного здания, двадцать человек навсегда закрыли глаза. Двадцать человек отобрали у себя жизнь. Двадцать человек лишили себя права на защиту – так пытался поступить и ты. Они когда-то играли, любили, плакали, сражались, отступали… А теперь они – только болезненный след в памяти тех, кто остался.

Жулиу Сезар был окончательно сбит с толку. Кто этот человек? Что пережил он на своем веку? Острый ум профессора безуспешно пытался идентифицировать незнакомца. И вдруг тот заплакал. Это было неожиданно: в нем чувствовалось столько силы! Через него как будто проходила вся невыносимая людская боль. Казалось, он чувствовал трагедию родителей, которые потеряли детей, и несчастье детей, оставшихся без родителей. А может, незнакомец просто плакал, вспоминая свои собственные утраты.

Слезы бродяги совершенно обезоружили Жулиу Сезара. Он вспомнил свое детство, и воспоминание оказалось слишком сильным. Он тоже позволил себе расплакаться. Как редко он плакал вот так, совершенно не заботясь о том, что подумают о нем другие. У этого человека были глубокие травмы.

– Отец играл со мной, целовал и называл «любимым сыночком».

А потом, глубоко вздохнув, Жулиу Сезар рассказал то, о чем рассказывать было нельзя, то, о чем не знали даже его ближайшие друзья. Эти события, похороненные заживо в его памяти, определили его видение мира.

– Отец ушел без объяснений, когда я был совсем ребенком, – продолжил он. – Я смотрел мультики и услышал из его комнаты громкий звук. Я пошел посмотреть, в чем дело, и увидел, что он лежит на полу весь в крови. Мне было всего шесть лет. Я стал кричать и звать на помощь. Мамы не было дома, и я побежал к соседям, но так волновался, что они не сразу поняли, почему я так кричу. Моя жизнь только началась, а у меня уже отняли детство. Мой мир рухнул. Я теперь ненавидел мультики. У меня не было братьев и сестер. Бедной маме пришлось уехать на заработки за границу. Она изо всех сил поддерживала меня, но, когда мне исполнилось двенадцать лет, умерла от рака. Я вырос у тети с дядей. Потом жил то тут, то там, всегда оставаясь чужим, у меня не было своего дома. Я был раздражительным подростком, семейные праздники меня не интересовали. Да и какая тут семья – я был скорее домработником без права голоса.

Жулиу Сезар стал агрессивным. Он мало общался со сверстниками и взрослыми, был застенчив и нетерпим. Ему казалось, что он некрасивый, что его никто не любит. Учеба стала его отдушиной. Ему удалось поступить в университет, где он стал блестящим студентом. Днем он работал, по вечерам ходил на занятия, по ночам и в выходные корпел над книгами…

– Я посрамил всех своих насмешников. Я стал умнее и успешнее, чем они. Я был отличным студентом и стал уважаемым преподавателем. Мне завидовали и меня ненавидели. А многие мной восхищались. Я женился, у меня родился сын Жуан Маркус. Но я не стал хорошим мужем и отцом. Год назад я влюбился в студентку на пятнадцать лет младше меня. Я был в отчаянии. Пытался ее соблазнить, купить. Долгов понаделал. Потерял все доверие, всю уверенность в завтрашнем дне… и вот она бросила меня. Весь мир рухнул. Моя жена узнала об этой интрижке и тоже ушла от меня. А когда это случилось, я понял, что все еще люблю ее. Я не мог дать ей уйти! Пытался начать все заново, но она устала от толстокожего интеллектуала, депрессивного пессимиста, да еще и банкрота. И ушла.

Жулиу Сезар позволил себе разрыдаться – впервые в жизни после смерти матери. Он плакал, вытирая слезы правой рукой. Никто не знал, как глубоко несчастен блестящий профессор. Он продолжил беспокойно:

– Мой сын Жуан Маркус стал употреблять наркотики. Он был агрессивен и часто упрекал меня за то, что я никогда не играл с ним в детстве, не говорил ему ласковых слов, не был ему товарищем и другом. Несколько раз он лежал в клинике. Сейчас он живет в другом штате, а меня и знать не хочет. Так что с шестилетнего возраста меня только бросают и бросают. То по моей вине, то совершенно безвинно.

Он говорил искренне, обнажая душу перед незнакомым ему человеком.

Когда Жулиу Сезар закончил, то будто прокрутил в своей голове фильм. Он вспомнил отца, каким его видел в последний раз, – эти кадры в течение долгого времени будто хранились в архиве. И вспомнил, как еще долго после смерти отца днями и ночами звал его. Мальчик вырос, держа на отца обиду, чувствуя к нему гнев и считая, что именно ему, Жулиу Сезару, придется пережить в будущем всю невысказанную отцовскую боль.

А теперь он сам повторяет отцовский поступок. Прошлое оказалось сильнее, чем блестящая академическая карьера. Острый ум не дал покоя душе. Он был зажатым, импульсивным, напряженным человеком. Эту броню не удалось пробить его психиатрам и психологам. Нередко он в лицо смеялся над ними, считая их выводы слишком простыми для такого интеллектуала, как он. В чем-то убедить такого человека – задача не из легких.

Вывернув душу наизнанку перед незнакомым бродягой, профессор снова закрылся, готовясь услышать от собеседника непрошеные советы из серии «помоги себе сам» и прочие бессмысленные рекомендации. Но незнакомец и не собирался этого делать. В минуту, когда шутить, казалось, невозможно, он выдал:

– Дружище, да у тебя большие проблемы.

Жулиу Сезар слабо улыбнулся. Такого он не ожидал. Советов не было.

Но было понимание: пусть незнакомец и не может ощутить его боль, он точно что-то знает о потерях и расставаниях.

– Я знаю, что такое потерять человека. Кажется, что весь мир рушится прямо нам на голову и никто нас при этом не понимает!

Слезы вновь проступили в его глазах, он смахнул их руками. Видно, пережить ему пришлось не меньше, чем сегодняшнему самоубийце-неудачнику.

Жулиу Сезар, немного придя в себя, повторил вопрос:

– Скажите, но кто же вы?

В ответ тишина.

– Вы психиатр или психолог? – Жулиу Сезару показалось, что он разговаривает с необычным специалистом.

– Нет, – короткий ответ.

– Философ?

– Я ценю мир идей, но я не философ.

– Вы священник? Католик, протестант, мусульманин или буддист?

– Нет! – уверенно сказал незнакомец.

Не получив внятного ответа, заинтригованный Жулиу Сезар нетерпеливо спросил:

– Вы сумасшедший?

– Возможно, – ответил тот, слегка улыбнувшись.

Удивлению Жулиу Сезара не было предела.

– Ну скажите, кто вы?

Он хотел, чтобы незнакомец, на которого смотрела растерянная толпа, ответил ему. Люди внизу не знали, о чем говорят здесь на крыше. До психиатра, бригадира пожарных и начальника полиции долетали только обрывки разговора. Ответ загадочного человека на расспросы Жулиу Сезара привел всех в изумление. Он широко раскинул руки, посмотрел в небо и сказал:

– Когда я думаю о краткости земного существования и о том, что есть, кроме меня и после меня, то замечаю, насколько я мал. Когда я думаю, что однажды окажусь в холодной могиле, проглоченный бездной, то понимаю, как велики мои ограничения. А поняв это, я перестаю быть богом и высвобождаю в себе простого человека. Я перестаю быть центром вселенной и становлюсь просто путником на незнакомой дороге…

В этих словах не было ответа на вопросы Жулиу Сезара, но он запомнил их. И профессор подумал, как и многие другие до него, кому приходилось встречать этого бродягу: «Он псих? А может, мудрец? А может, и то и другое?» Вопросов оказалось больше, чем ответов.

Отважный человек снова посмотрел в небо и заговорил по-другому. Такой молитвы к Богу Жулиу Сезар никогда ни от кого не слышал:

– Боже, кто Ты? Почему Ты не реагируешь на безумства некоторых религиозных людей и не успокоишь сомнения скептиков? Почему Ты скрываешь свои движения за законами физики и прячешь свою печать за как будто бы случайными событиями? Меня беспокоит Твое молчание!

Жулиу Сезар хорошо разбирался в социологии религии, знал основы христианства, ислама, буддизма и других религий, но эти его знания никак не объясняли поведение и слова незнакомца. Тот мог быть убежденным атеистом или же почитателем Творца. Блестящий профессор снова и снова задавал себе вопросы: «Что это за человек? Откуда он взялся? Что привело его сюда?»

Глава 5. Зов

В современном обществе все, даже лидеры, крайне предсказуемы. Они способны только на тривиальные поступки, которые не вызывают эмоциональный отклик и не будят воображение. То, чего не хватало «нормальным», с избытком имелось у загадочного человека, который стоял напротив Жулиу Сезара. Профессор никак не мог сдержать любопытства и поэтому еще раз спросил, кто он такой, но уже по-другому. Задавая свой вопрос, он признал, что очень мало знает и о самом себе.

– Я не знаю, кто я такой, я только ищу себя. Но скажите мне наконец, кто же вы?

Губы незнакомца растянулись в довольной улыбке: Жулиу Сезар начинал говорить на его языке. И он признался. Смотря на горизонт, где заходило солнце, незнакомец расставил ноги, поднял руки и произнес:

– Я продаю надежды!

Профессор пришел в полное замешательство. Казалось, что странный человек бредил. Его слова изумили Жулиу Сезара; но для бродяги они стали признанием.

А внизу Бартоломеу все кричал и кричал:

– Смотрите, главный пришелец! Он раскинул руки и изменил свой цвет.

И это была уже не галлюцинация, а ошибочная интерпретация. Или нет? Сложно сказать. Признавшись, Продавец надежды полностью раскрыл себя. Он посмотрел вниз на толпу и изменился в лице. Ему было жаль зевак.

Жулиу Сезар закрыл лицо руками. Он не верил тому, что только что услышал.

– Продавец надежды? Это как? Что это значит? – не понимал он.

Незнакомец казался таким умным! Он отговорил профессора от самоубийства, помог ему собраться с мыслями, а потом вдруг… это признание. Жулиу Сезар не встречал еще людей, которые называли бы себя таким образом.

Стоявший в двадцати пяти метрах от странных собеседников психиатр услышал признание бродяги и оживился. Не раздумывая, он заявил начальникам пожарной службы и полиции:

– Я так и знал. Они одного поля ягоды.

Тут же произошло еще одно событие. Как будто признания было мало. Незнакомец посмотрел направо и увидел, что в соседнем здании, с расстояния примерно в сто пятьдесят метров, в него целится снайпер. Он резко сбил с ног Жулиу Сезара и упал сам. Изумленный профессор не понял, что произошло. Чтобы не пугать его еще больше, Продавец надежды сказал:

– Если ты испугался этого падения, представь, что было бы, если бы ты упал на землю.

Толпа решила, что бродяга удержал прыгнувшего самоубийцу. Никто не мог ничего понять. Вскоре оба мужчины встали и теперь спокойно стояли у края крыши. Продавец надежды осмотрелся и не увидел снайпера на прежнем месте. Может быть, ему привиделось? Зачем кому-то убивать обычного человека?

Жулиу Сезар посмотрел на него, и странный человек повторил:

– Да, я продаю надежды.

Жулиу Сезар на миг подумал, что перед ним бродячий торговец или биржевой маклер. Но его признание никак не соотносилось с этими профессиями. Жулиу Сезар уточнил:

– Как это? Что вы продаете?

– Неуверенным я продаю дерзновение, боящимся – смелость, потерявшим желание жить – радость, беспечным – здравый смысл, мыслителям – критичность.

Жулиу Сезара вдруг охватила гордость, он вспомнил, как считал себя академическим богом. И подумал: «Это невозможно! Это дурной сон. Наверное, я просто умер. Сначала я хотел свести счеты с жизнью, потому что не мог решить свои проблемы. А теперь разговариваю с человеком, который меня спас и утверждает, что продает то, что не продается. Все этого хотят, но ни на каком рынке этого не купишь». И тут, к его удивлению, странный человек добавил:

– А тем, кто хочет поставить точку в своей жизни, я пытаюсь продать запятую. Простую запятую.

– Запятую? – переспросил смущенный социолог.

– Да, запятую. Маленькую запятую, чтобы они могли дописать свою историю.

Жулиу Сезар начал потеть. Он как будто очнулся, пришел в себя. Незнакомый нахал только что продал ему запятую, а он, сам того не замечая, купил ее. У нее не было цены, никто на него не давил, не шантажировал, не завлекал. Он купил ее, чтобы вернуть свою человеческую сущность. Интеллектуал стал учеником бродяги. Профессор закрыл лицо руками, чтобы проверить, не спит ли он.

Выдающегося социолога вдруг осенило. Он посмотрел вниз, на толпу, которая ждала от него каких-то действий. Эти люди были так же не уверены, как и он сам. Они были вольны идти по своим делам, но не делали этого. У них не было свободы, чтобы принять собственное решение.

Профессор словно погружался в сюрреалистический, но при этом очень реалистичный фильм. «Этот человек настоящий или мое сознание подшучивает надо мной?» – спросил он самого себя, не будучи уверенным в ответе. Никто и никогда так не зачаровывал его, как этот Продавец надежды.

И тут загадочный человек сделал ему совершенно невероятное предложение:

– Иди со мной, и я сделаю тебя Продавцом надежды.

Профессор не знал, что ответить, он не мог пошевелиться, зато лихорадочно соображал. «Что за предложение такое? Как я пойду за человеком, с которым час назад только познакомился?» И все же он не мог противиться загадочному зову.

Ему наскучили научные дискуссии. Мало кто мог сравниться с ним в академическом красноречии, но в его сфере многие, и он в том числе, были чрезмерно самолюбивы и патологически завистливы. Он понимал, что в его храме знаний не хватает терпимости, независимости мышления и здорового творческого безумия. Научные изыскания превращались в догматы. Ученым не хватало свободы. Они были вынуждены выполнять требования факультетов.

А теперь перед Жулиу Сезаром стоял плохо одетый, растрепанный, неопрятный, но активный, энергичный, критически мыслящий, открытый, свободный человек, противник всяческих догм. И этот человек делает ему самое невероятное предложение: продавать надежды. «Как? Кому? Зачем? Меня будут ругать или хвалить?» – размышлял Жулиу Сезар. Но, каким бы заманчивым ни было предложение незнакомца, он понимал, что путь этот не будет торным.

Несмотря на эмоциональную нестабильность и гордыню, Жулиу Сезар всегда вел себя корректно, никогда не позволял себе скандалить на публике. Сегодняшний случай на крыше был первым. И он понимал, что на происшествие последует реакция. Он не играл, он действительно намеревался покончить с жизнью. А поскольку боялся оружия и препаратов, забрался на крышу здания.

Предложение незнакомца напоминало гранату, готовую вот-вот разорваться на тысячу осколков, которые разобьют вдребезги всю его привычную жизнь. Шли долгие минуты. Он думал:

«Я пытался отгородиться от мира, а погряз в трясине. Я пытался научить своих студентов думать, а вырастил множество подражателей. Я пытался внести вклад в общество, а построил остров гордыни. Если я продам хотя бы одну надежду хоть кому-то, как этот таинственный человек продал мне, то, может быть, в моей жизни будет больше смысла».

Тогда я решил пойти за ним. Я, Жулиу Сезар, первый из учеников этого необыкновенного и невероятного человека, рассказываю эту историю.

Он стал моим учителем. Я был первым, кто решился отправиться в путешествие без цели, без маршрута, по неизведанным дорогам. Безумие? Может, и безумие, но не более того, что я пережил до этого.

Глава 6. Первый шаг

Когда мы направились внутрь, нам преградил путь один из тех людей, кто внимательно наблюдал за ходом событий, – начальник полиции. Он был высокий, под метр девяносто ростом, с несколькими лишними килограммами, безупречной формой, пепельными волосами, гладким лицом и видом человека, который любит власть.

Он не хотел выпустить нас, причем я его не интересовал. Он привык иметь дело с самоубийцами и считал их слабыми неполноценными людьми. Для него я был простой галочкой в рапорте. Я почувствовал себя неловко. В конце концов, я был образованнее этого мужчины с оружием. Моим оружием были мысли, а их поражающая способность больше. Но я был не в силах защищаться. Да мне и не нужно было: со мной рядом шла торпеда – человек, который спас меня.

Полицейский намеревался допросить моего спасителя. Он хотел знать, что это за смельчак. Его поведение выходило за рамки статистических наблюдений. Полицейский не слышал нашего разговора полностью, но долетавшие до него обрывки наших фраз привели его в изумление. Он оценивающим взглядом посмотрел на Продавца надежды сверху вниз и не поверил своим глазам. Незнакомец казался простым бродягой. Полицейский начал допрос. Я понимал, что он не будет простым. Так и случилось.

– Ваше имя? – спросил полицейский с вызовом.

Продавец надежды посмотрел на меня украдкой и неожиданно сменил тему, приведя полицейского в недоумение:

– Вы не радуетесь тому, что этот человек изменил свое решение? Вы не обрадовались тому, что он спас свою жизнь? – Он показал глазами на меня.

Начальник полиции смутился. Куда-то делся его повелевающий вид. Он ответил формально, но неуверенным голосом:

– Да, конечно, я рад за него.

Еще один попался на крючок бродяги. Все люди, которым было неловко при общении с ним, начинали замечать, насколько поверхностно они относятся к жизни. И незнакомец не отступал:

– Если вы рады, то почему не выражаете этой радости? Почему не спросите, как его зовут, не поздравите его? Разве жизнь человека не дороже этого здания?

Начальника полиции «обезоружили» еще быстрее меня. Мне это было по душе, я перестал стыдиться и почувствовал себя увереннее. Человек, который спас меня, хорошо умел прочищать мозги. Пока он приводил в смятение начальника полиции, я кое-что понял. Нельзя следовать за лидером, если не восхищаешься им. Восхищение сильнее власти. Харизма мощнее давления. Я искренне восхитился харизмой человека, который позвал меня за собой.

Пока я так рассуждал, вспомнил, как вел себя со студентами. Я был кладезем информации.

Я никогда раньше не понимал, что знания нельзя передать без харизмы. Сначала срабатывает харизма учителя, а потом его знания. Я страдал болезнью большинства интеллектуалов – был скучным. Неинтересным, критичным, требовательным. Я был невыносим даже самому себе.

Смешавшийся начальник полиции быстро посмотрел на меня и будто ребенок, выполняющий просьбу взрослых, сказал:

– Поздравляю вас.

А потом, уже придя в себя и смягчившись, спросил у Продавца надежды документы.

Тот ответил как ни в чем не бывало:

– У меня нет документов.

– Как это? В нашем обществе документы есть у всех! Без документов у вас нет личности.

– Моя личность – это тот, кто я есть, – ответил тот.

– Если мы не установим вашу личность, я имею право вас задержать. Может быть, вы террорист, нарушитель общественного порядка или психопат. Кто вы такой? – спросил полицейский уже привычным для себя агрессивным тоном.

Я покачал головой, предчувствуя, что он снова сядет в лужу. Человек, заставивший меня остаться в живых, твердо произнес:

– Я вам отвечу, только вы мне сначала ответьте. По какому праву вы пытаетесь нарушить мои самые глубокие границы? Что заставляет вас врываться в мою душу?

Полицейский принял вызов. Он повысил голос, не зная, что уже попал в новую ловушку.

– Педру Алкантара, начальник полиции этого района, – гордо объявил он.

Мой Учитель рассердился:

– Меня не интересует ваша профессия, социальный статус и повседневные занятия. Я спросил, кто вы на самом деле. Что за человек скрывается за этим мундиром?

Полицейский растерянно молчал, нервно почесывая брови правой рукой. Учитель задал новый вопрос, уже потише:

– О чем вы мечтаете?

– О чем я мечтаю? Ну, я… – Он начал заикаться, не находя ответа.

Никогда еще грозного начальника полиции не обезоруживали простые слова. У него был револьвер, но тот был бессилен. Я заглянул в глаза моего спасителя и прочитал его мысли. Начальник полиции обеспечивал безопасность «нормальных» людей, но сам безопасности не чувствовал. Он защищал общество, но сам не был защищен.

Смотря на него оценивающим взглядом, я вдруг увидел в нем себя. И это зрелище смутило меня. Как человек, который ни о чем не мечтает, может защищать людей? Разве что это робот или машина-задерживатель. Как преподаватель, который ни о чем не мечтает, может учить граждан мечтать о свободе и солидарности?

А мой таинственный Учитель продолжал:

– Будьте осторожны! Вы боретесь за общественную безопасность, но страх и одиночество – это воры, которые крадут ваши эмоции. Они опаснее страшных преступников. Вашему сыну не нужен начальник полиции, ему нужен отец, у которого можно поплакать на плече. Ему нужен человек, с которым можно поделиться секретами, человек, который научит его думать. Да здравствует эта мечта!

Начальник полиции не знал, куда ему деться. Его учили бороться с правонарушителями и задерживать преступников, он и слыхом никогда не слыхивал о ворах, которые крадут эмоции. Он не представлял, кто он без оружия и значка. Подобно большинству «нормальных» людей – и мне тоже – он был суровым профессионалом, который оставался таковым даже дома, забывая быть отцом. Он играл всегда одну и ту же роль. Получая медали за заслуги, он умирал как человек.

Мне захотелось спросить, действительно ли у него есть сын. Может быть, Учитель сказал наугад. Но у начальника полиции задрожали руки. Он как будто сам оказался в наручниках, в тюрьме, куда себя посадил много лет назад.

Тут не сдержался психиатр. Видя растерянность полицейского, он попробовал «нейтрализовать» незнакомца.

– Человек, не раскрывающий свою личность, скрывает свою слабость.

– Вы считаете меня слабым? – спросил Учитель.

– Не знаю, – пробормотал в ответ психиатр.

– А я вам скажу, что вы правы. Я слаб. Я понял, что никто не достоин считаться авторитетом, в том числе в науке, пока не признает свои границы и слабости. Вы слабы? – выпалил он.

– Ну…

Видя смущение психиатра, мой спаситель продолжил задавать вопросы:

– Какого терапевтического метода вы придерживаетесь?

Я удивился, услышав этот вопрос. Мне был непонятен его смысл, он был как будто не связан с темой беседы. Но психиатр – который был еще и психотерапевтом – сказал, исполнившись гордости:

– Я фрейдист.

– Хорошо. Тогда скажите мне: что сложнее – какая-либо психологическая теория или человеческая психика?

Чтобы не попасть в ловушку, психиатр немного подумал и ответил уклончиво:

– Теории помогают нам расшифровать человеческую психику.

– Позвольте мне задать еще один вопрос. Любую теорию можно исчерпывающе описать, довести до конца. А можно ли исчерпать понимание человеческой психики?

– Нет. Но я пришел сюда не на допрос, – сказал он резко, не понимая, к чему клонит этот странный человек. – Уж не вам допрашивать меня, специалиста по человеческой психике.

Учитель парировал эту атаку сокрушительным ударом:

– Специалисты по психическому здоровью – это поэты жизни, выполняющие великую миссию. Им под силу подогнать теорию под пациента, но пациента под теорию они подогнать уже не могут. Не запирайте своих пациентов в стенах теории, иначе им некуда будет расти. Каждая болезнь принадлежит больному. У каждого больного есть психика. Каждая психика – это бескрайняя вселенная.

Я понял, он пытается донести до психиатра то, что испытал на собственном опыте. Когда со мной общался психиатр, он использовал техники, которые я сразу же отвергал. Его интересовало самоубийство, а не я – растоптанный человек. Его теория могла помочь в предсказуемых ситуациях, когда пациент сам обращается за помощью, но не когда пациент сопротивляется или потерял надежду. Я сопротивлялся, потому что мне нужен был прежде всего психиатр-человек и уже потом психиатр-специалист. Поскольку специалист подошел ко мне формально и без обиняков, он был для меня нарушителем границ, и я наглухо закрылся от него.

Продавец надежды действовал наоборот. Он начал с бутерброда: засыпал меня проникновенными вопросами и тем самым наполнил жизненными силами. Уже потом он заговорил о самоубийстве. Он увидел, что я мастер сопротивления и упорства. Он усомнился в моей уверенности в себе и самодостаточности.

Психиатру, хоть его и назвали поэтом жизни, не понравилось, что ему задает вопросы какой-то незнакомый оборванец. Он не выразил радости от того, что я передумал сводить счеты с жизнью. Проклятая зависть! Я почувствовал гнев, но тут же вспомнил, что сам в университете – храме знаний – много раз совершал это преступление.

Теперь Учитель прикоснулся левой рукой к правому плечу молодого начальника пожарной службы и сказал ему:

– Благодарю тебя, юноша, за то, что ты пережил опасности ради незнакомых тебе людей. Ты Продавец надежды.

И он сделал несколько шагов в направлении лифта. Я пошел за ним. Но сюрпризы еще не кончились. Психиатр и начальник полиции переглянулись, и психиатр выразил мысль, которая давно витала в воздухе. Он говорил так, чтобы мы с Продавцом надежды его не услышали. Но, к моему удивлению, человек, за которым я шел, обернулся к ним и произнес одновременно с психиатром:

– Безумцы друг друга понимают с полуслова!

Психиатр покраснел. Он, несомненно, спрашивал себя, как и я: «Как он мог одновременно со мной произнести мои слова?»

Видя его смятение, Учитель преподал нам последний незабываемый урок на крыше высотки. Он сказал психиатру:

– У одних безумие явное, а у других скрытое. У вас какое?

– У меня нет никакого безумия. Я нормальный! – импульсивно отреагировал специалист по психическому здоровью.

А Продавец надежды заметил:

– А у меня явное.

Затем он повернулся и продолжил путь, положив руку мне на плечо. Сделав три шага, он посмотрел в небо и воскликнул:

– Боже, избавь меня от «нормальных»!

Глава 7. Я освобождаю сознание

Мы молча ехали в лифте. Я был задумчив; Продавец надежды спокойно посвистывал, уставившись в стену и погрузившись в себя. Как будто ничего страшного не произошло. Мы пересекли просторный вестибюль, богато украшенный зеркалами, старинной мебелью, миновали огромную стойку регистрации из черного мрамора. Только сейчас я осознал, как здесь красиво. Впрочем, мне этот интерьер внушал ужас: я смотрел на него через призму своих эмоций.

На улице сверкали огни, освещая нетерпеливо ждавшую новостей толпу. А я не хотел ничего говорить. Я хотел спрятаться, забыть об этой ситуации, перевернуть страницу, ни секунды больше не думать о своей боли. Моя попытка покончить с жизнью привлекла общественное внимание – от этого осознания стало стыдно. Но мне отсюда никуда не деться, придется ловить на себе любопытные взгляды. Я злился на самого себя, думал: «Я мог справиться со своим кризисом по-другому, почему я не рассмотрел другие варианты?» Но боль ослепляет, а фрустрация отупляет.

Когда мы вышли из высотки и прошли через оцепление, я хотел закрыть лицо и быстро уйти оттуда. Но это было невозможно: тротуар был заполнен людьми. Приехали журналисты, выспрашивая подробности. С поникшей головой я двигался вперед.

Чтобы не тревожить меня, Продавец надежды тоже ничего не говорил. Никто не знал, что на самом деле произошло на крыше, и моя просветленная беседа с этим загадочным человеком осталась только в моем сознании.

Пока мы шли через толпу, оставив позади журналистов, мне стало страшно. На нас смотрели как на знаменитостей. Я прославился совсем не так, как хотел бы прославиться.

Человек, за которым я шел, понимал, что желание славы – вернейший признак того, что наш мир превращается в большой сумасшедший дом. По пути он, не переставая, повторял:

– В конце концов, кто заслуживает большего почитания – безвестный мусорщик или голливудский актер? У кого из них сложнее душевная организация? Чья история запутаннее? И у того и у другого. Нет между ними разницы. Но «нормальные» люди считают подобное сравнение ерундой.

Видя, как меня смущают расспросы возбужденной толпы, жаждущей узнать, что произошло на крыше, этот умный человек перенаправил внимание людей. Вместо того чтобы попытаться незаметно покинуть место происшествия, он остановился, поднял руки и попросил толпу замолчать. Тишина наступила далеко не сразу.

В моей голове пронеслась мысль: «Опять будет внушительная речь». Но незнакомец снова изумил меня. Ничего не объясняя, он попросил всех образовать большой круг. Учитывая количество собравшихся, это было непросто. Тогда он, ко всеобщему удивлению, вышел в центр круга и начал плясать ирландский танец. Он танцевал, то медленно приседая, то также неспешно вытягиваясь во весь рост, и при этом восторженно что-то восклицал.

А я опять подумал: «Интеллектуал не поступил бы так. Даже если бы я хотел, то не смог бы». Чертовы предубеждения. Я только что чуть не убил себя, а предубеждения живее всех живых. Я был чертовым «нормальным» человеком.

Никто, и уж тем более я, не мог понять, почему танцует Продавец надежды; но вскоре многие присоединились к его танцу. Люди в толпе танцевали или хлопали в ладоши, поддерживая танцующих. Страшное зрелище сменилось весельем. Радость заразительна. Незнакомец заразил их своей безыскусной эйфорией.

Круг расширялся. Люди, которые умели танцевать, и те, которые оголтело пустились в пляс, стали брать друг друга за руки и двигаться по кругу. Задние ряды тоже прониклись настроением и принялись хлопать в такт танцу. Но многие сохраняли невозмутимый вид – среди них были хорошо одетые бизнесмены. Они не хотели показаться сумасшедшими. Как и я, они предпочитали скрывать свое безумие.

В круг танцующих время от времени выходил кто-нибудь из зрителей, чтобы потанцевать и вернуться под всеобщие овации. Я спокойно стоял рядом, но вдруг Продавец надежды взял меня за руки и с веселым видом потащил в круг.

Мне хотелось провалиться сквозь землю. Я не знал, куда деваться. Я умел читать лекции, но во мне не было легкости, бесшабашности. Я с жаром декламировал студентам и преподавателям «Капитал» Маркса, горячо говорил о свободе слова, но в глубине моей души почти не было свободы. Вокруг меня танцевали люди, подбадривали меня, но я стоял как вкопанный. Несколько минут назад я был центром внимания этой толпы, а теперь надеялся, что меня никто не узнает. Надеялся, что не увижу студентов и преподавателей из моего университета. Раньше я готов был умереть, а теперь меня беспокоил позор. Вот чокнутый! Я понял, что моя болезнь еще глубже, чем я думал.

Я всегда был уверен в себе, всегда сдержан, не повышал голос, если не рассержен. Я никогда не выражал радость в общественных местах. Я не умел импровизировать; свойственный интеллектуалам вирус формализма поразил мое существо. Все по полочкам, а на полочках бардак. Толпа смотрела на меня, ожидая, когда же я пошевелюсь, а я все не мог преодолеть стеснения. И вдруг еще один сюрприз: из ниоткуда появился горький пьяница, который тыкал пальцем в небо, обхватил левой рукой мою правую и потащил танцевать.

Помимо того, что от него невыносимо воняло, он еще и не мог танцевать, и мне приходилось придерживать его, чтобы он не упал. Увидев, что я стою посреди веселья, как будто весь в гипсе, он остановился, посмотрел на меня, поцеловал в левую щеку и пробормотал:

– Очнись, дружище! Тебя спас главный инопланетянин. Это твой праздник!

Я был поражен в самое сердце. Я никогда не слышал, чтобы такая искренняя жизненная сила заключалась всего в нескольких словах. И я понял нечто важное. Я вспомнил притчу Христа о заблудшей овце. Читая и комментируя ее как социолог, я не мог понять, зачем было бросать девяносто девять овец, чтобы искать одну-единственную. Социалисты приносят миллионы людей в жертву идеалу, а Христос чуть с ума не сошел по одному человеку, а найдя его, радовался как маленький.

Я критиковал эту чрезмерную романтику, а теперь Продавец надежды демонстрировал точно такую же радость. Лишь после поцелуя пьяницы я понял, что Учитель устроил этот праздник для меня. Пьяница оказался трезвее меня. Я был в растерянности, не мог понять, почему я так важен для человека, с которым только что познакомился. Я потерялся и был найден, я «умер» и был спасен. Чего же мне еще надо? Разве это не повод отпраздновать? Я послал свой формализм куда подальше.

Я был «нормальным», и, как у многих «нормальных», мое безумие было скрытым, закамуфлированным. Я нуждался во встряске. Я расшевелился. Учитель показал, что сердцу не нужны поводы, чтобы биться. Главный смысл жить – в жизни, в неисповедимом существовании. В университете я забыл, что великие философы рассуждали о смысле жизни, политике удовольствия и искусстве красоты. Я считал эти философские рассуждения пустыми мантрами самопомощи. А это были предубеждения. Теперь я понял, что должен напитаться ими. Впервые в жизни я танцевал, не выпив ни капли виски. Чтобы продолжить дышать, мне понадобилась запятая. Редко я чувствовал себя так хорошо.

«Нормальные» так изголодались по радости, что, встретив странного человека, сорвавшего оковы с их чувств, расслабились и веселились, как дети. Танцевали люди в галстуках, танцевали женщины в длинных платьях и мини-юбках. К веселью присоединились дети и подростки.

А вот появилась и старушка, на которую упал Бартоломеу. Она танцевала со своей клюкой. Ее звали Журема, ей было за восемьдесят. Но при этом совсем не было похоже, что она хромает. Она была в лучшей форме, чем я, прекрасное здоровье, разве что легкие симптомы синдрома Альцгеймера. Мало кто так танцевал, как она. Продавец надежды был ею очарован. Они танцевали вдвоем, а я не верил своим глазам.

Вдруг она выскользнула из объятий Учителя. Подойдя к танцующему Бартоломеу, легко стукнула его по голове клюкой и сказала:

– Мерзавец.

Я не смог сдержать смех. Я тоже хотел ударить его, когда он влепил мне свой вонючий поцелуй.

Учитель повернулся к ней и воскликнул:

– Красавица!

А затем подхватил ее за талию и подбросил. Старушка получила дозу адреналина и почувствовала себя двадцатилетней.

Мне иногда казалось, что Продавец надежды лукавит. Но потом я думал: а разве эта старая женщина не восхитительна? Что есть красота? Пока я так размышлял, хитрюга алкоголик подошел к ней ближе и стал заискивать:

– Красавица! Волшебная! Прекраснейшая безумная! Очаровательная!

На него обрушился еще один удар.

– Бесстыжий мерзавец! Дешевый соблазнитель! Кобель! – кричала старуха, изображая гнев.

Бартоломеу опустил было хвост, но тут же понял, что она шутит. Старушка растаяла. Ее уже пятьдесят лет никто не называл красивой, не использовал в разговоре с ней прилагательных в превосходной степени. Она оживилась, взяла пьяницу за руки и принялась танцевать с ним. Я был впечатлен: мне была известна сила критики, а вот с силой похвалы я знаком не был. Быть может, те, кто знаком с ней, лучше исправляют ошибки, дольше и лучше живут? Я был в замешательстве. Никогда еще я не видел столько странных вещей за один день.

Пока мы шли, человек, за которым я следовал, учил нас, что малые дела могут быть сильнее больших речей. Слушая его лекции под открытым небом, я увидел, что его жесты и молчание эффективнее любых ораторских приемов. Мы интуитивно понимали, что он хранит большую тайну. Спросить мы не отваживались, потому что разъяснениями Учитель нас не удостаивал. Он был специалистом по превращению жизни в праздник, даже когда этот праздник начинался на краю крыши высотки.

Учитель не уставал повторять нам:

– Счастливы смеющиеся над своими глупостями, ибо их глупость есть расслабление.

Я ненавидел глупых людей, дающих поверхностные ответы, но на самом деле и сам был полон глупости. Мне нужно было учиться смеяться над самим собой. Мне нужно было учиться искусству «проветривать голову» – искусству, которое не жалуют в храме знаний.

Университет, в котором я работал, выпускал из своих стен людей, неспособных заглянуть внутрь себя, понять свою глупость, расслабиться, плакать, любить, пойти на риск, выйти из рутинных дел, а уж тем более начать мечтать. Я был самым грозным преподавателем, великим критиканом. Я впихивал в своих студентов критику, только критику, но никогда не учил их радоваться жизни. Конечно! Как дать то, чего сам не имеешь? Печальной и пустой была моя жизнь.

Я гордился своей этичностью и честностью, но теперь начал понимать, что был нечестен и антиэтичен с самим собой. К счастью, я начал учиться изгонять «демонов», которые словно загипсовали мое сознание, превратив меня в невыносимого типа.

Глава 8. Сложные случаи

После двадцати минут танца у подножия высотки Сан-Пабло Продавец надежды снова попросил тишины у оставшихся. Когда разгоряченные радостью люди успокоились, он, ко всеобщему изумлению, громко, как будто с вершины горы, продекламировал стихотворение:

– Многие танцуют на полу, но не на дороге самопознания. Они – боги, не признающие своих границ. Как им найти себя, если они не потерялись? Как им стать людьми, если они не приблизятся к себе? Кто вы? Да, скажите мне, кто вы?

Люди удивились. Они только что танцевали на импровизированной танцплощадке, а теперь устроитель вечеринки озадачил их вопросом, люди они или боги. Несколько хорошо одетых людей, в основном из числа не танцевавших и критически взиравших на действо, пришли в заметное изумление. Они целыми днями всматривались в котировки доллара, в биржевые сводки, методики управления бизнесом, автомобили, гостиницы, но мало кто из них хоть раз танцевал на вечерней городской улице в обнимку с полоумными старухами и горькими пьяницами.

Их жизнь была пуста, скучна, тревожна, залита транквилизаторами. Они не были людьми. Они были богами, которые с каждой минутой все больше и больше умирали, отрицая свои проблемы.

Взирая на притихшую толпу, Учитель продолжил:

– Без размышлений о жизни вы останетесь на поверхности. Вы не поймете, что жизнь – это солнечные лучи, что торжественно восстают на заре и печально гаснут на закате.

Раздались хлопки: но никто не понимал всего значения его рассуждений; и никто не заметил, что наступает вечер.

Через несколько мгновений он, к моему удивлению, по очереди подходил к каждому и спрашивал:

– Кто ты? О чем больше всего мечтаешь?

Многих вопрос приводил в замешательство, они не могли сказать ни кто они, ни о чем мечтают. Другие, чуть более открытые и искренние, говорили: «Я ни о чем не мечтаю», добавляя в качестве оправдания: «У меня дерьмовая жизнь». Третьи признавались: «У меня долгов по горло. О чем тут мечтать?» Четвертые рассказывали: «На работе сплошной стресс. Все тело болит, все кости ломит. Я забыл о себе самом, только работой и живу». Эти ответы впечатлили меня. Я понял, что люди, наблюдавшие за моим «самоубийством», были близки к моей беде. Зрители играли ту же драму, что и актеры.

Учитель не давал им волшебное лекарство от проблем, он хотел помочь им заглянуть внутрь себя и подумать. Увидев в их душах пустоту, он воскликнул:

– Если мы не будем мечтать, то окажемся во власти преследующих нас чудовищ – неважно, где они находятся – в нашем сознании или в обществе. Главная задача мечты – не успех, а освобождение от призрака конформизма.

Одна женщина ростом сто восемьдесят сантиметров и весившая сто тридцать килограммов была глубоко тронута этими словами. Она чувствовала себя запрограммированной быть несчастной и нелюбимой. Много лет она принимала антидепрессанты. Была пессимисткой и корила себя за все, считала себя хуже других женщин. Она робко подошла к Продавцу надежды и спросила тихо-тихо:

– Я – бездонный колодец грусти и одиночества. Кто полюбит такую уродину? Я никому не нравлюсь и боюсь, что никогда не найду большую любовь.

Она мечтала, чтобы ее целовали, обнимали, любили, ценили. Но при этом считала, что ее осмеют, отвергнут, станут обзывать. Ее самооценку убили в детстве. Как и мою.

Услышав ее слова, Бартоломеу прокричал, дыша перегаром:

– Роскошная! Прекрасная! Расчудесная! Ищешь своего принца – и вот он у твоих ног! Давай встречаться!

Он раскинул руки, зовя ее в свои объятия. Я был вынужден придержать его, чтобы он не упал. Женщина улыбнулась, но бесстыжий пьяница был последним кандидатом на ее сердце.

Учитель заглянул в ее глаза и сказал ласковым голосом:

– Конечно, ты можешь найти большую любовь. Но никогда не забывай, что даже с лучшим в мире партнером нельзя быть счастливым без романтических отношений с собственной жизнью.

Затем он добавил:

– Но для этого тебе нужно выйти из рабства.

– А я в рабстве? – удивилась женщина.

– Да, у стандартов красоты, – заявил Продавец надежды.

Их разговор услышали другие люди. Осмелев, они начали рассказывать, что мечтают преодолеть робость, одиночество, страхи. Кто-то мечтал завести друзей, сменить работу, потому что зарплаты едва хватало на то, чтобы свести концы с концами. Другие мечтали поступить в университет, но не имели на это денег.

Они надеялись на чудо, но Продавец надежды продавал идеи, его товаром была мудрость. Мудрость лучше золота и серебра, она чарует сильнее бриллиантов и драгоценных камней. Поэтому он не приветствовал успех ради успеха. Он был уверен, что не бывает легких путей, как нет океанов, где никогда не бывает шторма. Внимательно оглядев людей, он твердо сказал:

– Если ваши мечты – это желания, а не план жизни, то вы заберете свои конфликты в могилу. Мечты без плана – путь к фрустрации, к системному рабству.

Он не пояснил свою мысль, потому что хотел, чтобы люди танцевали на дороге идей. Я задумался. Мы живем в обществе потребления, в обществе желания, а не жизненных планов. Кто из нас планирует заводить друзей, быть терпимым, преодолевать страхи, искать большую любовь?

– Если наш бог – случай, а случайности – наши демоны, то мы – дети малые.

Я поразился, оглянувшись и поняв, что общественная система нанесла почти всем нам непоправимый ущерб. Многие отдаются во власть чрезмерному потреблению, но живут автоматически, как роботы, без цели, без смысла, без плана, отточив в себе умение выполнять приказы и не раздумывать над ними. Как следствие – растет количество психических расстройств.

Я спросил себя как преподавателя: кого я учил, рабов или лидеров? Роботов или мыслителей? Я не смог ответить на этот вопрос и задумался над своим положением. Задал себе новый вопрос: спасла ли меня из рабства критичность? И понял, что нет! Я был рабом своего пессимизма и своей псевдонезависимости. Я забирал свои конфликты с собой в могилу.

Учитель прервал мои размышления, обратившись к взволнованной толпе:

– Успех без риска – это незаслуженная мечта. Человек недостоин мечты, если не стремится к ней через неудачи.

Я изучал историю обогащения народов и поэтому понял социологический смысл этой мысли. Дело в том, что часто люди, получившие большое наследство или богатые дары, незаслуженно вступали во владение ими, не уважали усилия своих родителей и проматывали состояние, как будто оно бесконечное. Наследство давало им возможность жить беспечной и поверхностной жизнью. Им все нужно было немедленно, они хотели получить все удовольствия здесь и сейчас, забыв о будущих штормах.

Раньше я критиковал жертв системы, неспособных писать свою историю, а теперь вдруг посмотрел на себя и увидел, что я и сам такой же. Я не мог понять, как такие простые мысли могут проникать так глубоко. Я изучал сложные идеи социализма, но они не проникали в глубины моей души. Я надеялся стать счастливым, а стал несчастным. Я надеялся жить лучше, чем мой отец, а перенял у него то, что сам в нем ненавидел. Я надеялся стать более общительным, чем мать, а воспитал в себе ее угрюмость и горечь.

Я не шел к мечтам через неудачи. Я не был достоин их. Я ненавидел опасность и хотел все контролировать, чтобы не запятнать блестящую академическую репутацию. Я выжег свой внутренний мир и потерял способность рождать новые идеи. Я забыл, что великие мыслители были отчаянными людьми, они не боялись рисковать. Многих ненавидели, называли безумцами, клеймили как еретиков, выставляли на всеобщее посмешище; наконец, отдавали на пожирание хищникам. Я тоже был одним из этих хищников.

Даже при защите дипломов и диссертаций риски были сведены к минимуму. Некоторые из моих коллег боролись против этого формализма, но я их удерживал. Только пойдя за непредсказуемым Продавцом надежды, я понял, что великие научные открытия всегда совершались в бурной и бунтарской молодости, а не в зрелом возрасте. Формалисты получают дипломы и овации, а беспечные безумцы рождают идеи, которые все потом используют.

Глава 9. Необыкновенная мечта Бартоломеу

Один белый мужчина примерно тридцати пяти лет, одетый в бежевую рубашку поло, тщательно причесанный и угрюмый, вдруг резко обратился к Учителю со словами:

– А я больше всего на свете мечтаю задушить свою жену.

Он не шутил, он действительно был готов совершить убийство. Учитель ответил не сразу, дав бедняге выпустить пар. Тот продолжил:

– Как следует поступить с женщиной, которая предала мужа?

Вместо того чтобы утихомирить агрессивного мужчину, Учитель подлил масла в огонь:

– Ты тоже предатель?

Недолго думая, мужчина нанес Учителю мощный удар. Он упал на землю, а когда встал, оказалось, его губа была рассечена слева.

Толпа уже собиралась линчевать агрессора, но Учитель удержал ее:

– Не надо, не бейте этого человека.

Он подошел к нему и сказал:

– Предательство – это не только сексуальная измена. Предать можно мыслями, намерениями. Не обязательно даже изменять любимому человеку, можно изменить самому себе. Мы изменяем своему здоровью, мечтам, спокойствию. Скажи, ты когда-нибудь предавал кого-то или самого себя?

Драчун молча кивнул, подтверждая, что и сам изменник. Каждый день он изменял себе с тысячей угрюмых мыслей. Его агрессия была только вершиной айсберга предательства. Он пришел в замешательство, и Учитель усилил натиск:

– Разве жена – это собственность? А если нет, то зачем уничтожать ее или себя из-за нее? Разве после измены она перестала быть человеком с историей, человеком, который плакал, любил, злился, грустил? Если ты не можешь простить ее и попытаться завоевать снова, почему бы просто не сказать: «Извини, ты меня потеряла»?

Мужчина отошел в полном изумлении. Можно было только догадываться, сможет ли он завоевать любовь своей супруги или позволить ей завоевать себя, но было ясно, что убивать ее он не станет. Его реакция поразила меня. А что, если Учитель спровоцировал его на удар, тем самым открыв в его объятом жаждой убийства сознании окно новых возможностей? Не может быть! Для собравшейся на вечерней улице толпы происходящее было каким-то остросюжетным фильмом.

Но Учителю будто этого было мало. Он спросил о мечте Бартоломеу. Это показалось мне интересным: Сладкий Голосочек был еще тем пройдохой.

Посмотрев на Учителя, он оживленно заговорил, чуть не падая на землю:

– Какая у меня мечта, спрашиваете? Русская водка! И… и… и… ванну принять! – Эта идея окружающим показалась хорошей, но Бартоломеу тут же обескуражил их: – Ванну… в бочке шотландского виски.

И тут он шлепнулся на землю. Мысль о необычайной ванне приводила его в экстаз.

Я не выдержал и рассмеялся над несчастным, а выражение лица Учителя рассмешило меня еще сильнее. Но я тут же сам удивился своему сарказму. Я и не думал, что могу радоваться чужой беде. Сказал себе: «Вот тебе и крутое пике».

Учитель не успел ничего возразить: к Бартоломеу подбежала Журема и вновь занесла над ним свою клюку. «Великая мечта» Бартоломеу разозлила ее, и она уже не называла его мерзавцем:

– Высокомерный воображала! Самовлюбленный алкоголик! Перегной человечества!

Малообразованному Сладкому Голосочку эти определения понравились, и он парировал:

– Спасибо за похвалу. А в бочке может быть и бразильская кашаса или мексиканская текила.

Он был неисправим. Двадцать лет подряд он жил в запое, ходил по барам, пил на улице, работал на алкогольном топливе. Я был уверен, что Продавец надежды не сможет преподать никакого урока этому дурно пахнущему типу – хотя бы потому, что его одержимый пришельцами разум не примет никакой разумной мысли. А может, мой Учитель просто отругает его, чтобы выпустить пар, или отправит его к Анонимным алкоголикам, чтобы поскорее избавиться. Но, к моему изумлению, он похвалил искренность пьяницы:

– Отлично! Спасибо за честность.

Я не поверил своим ушам. Продавец надежды потакает алкоголику!

Похвала усилила эффект опьянения и эйфорию. Его самооценка впервые за многие годы поднялась до такого уровня, что он гордо посмотрел на людей, которые еще несколько минут назад отталкивали его, и издал дикий боевой клич: «Хурууу!» А после с дерзостью ответил:

– Каким я был, таким я и останусь. Я без спиртного никуда.

Потом он показал Учителю большой палец правой руки и добавил:

– Зашибись ты, мужик. Дашь на своей тарелке полетать, начальник? – Напросившись на борт летающей тарелки, он упал на двух рядом стоящих людей.

Я не отличаюсь терпимостью и поэтому подумал: «Да вызови ты ему санитаров, и все». Учитель посмотрел на меня так, как будто прочел мои мысли; я уже было подумал, что он последует моему мысленному совету. Но то, что он сделал, привело меня в изумление. Он прикоснулся к левому плечу алкоголика и сказал уверенно:

– Встань и иди за мной! Я дам тебе опьяняющий напиток, которого ты еще не пробовал.

Я не верил своим глазам и ушам и даже потряс головой, чтобы убедиться, что все правильно расслышал. Пьяница, обессилевший отчасти от танцев, а отчасти от многолетнего запоя, нырнул в свою бочку с виски. Он немедленно воскликнул:

– Есть напитки, которых я не знаю? Самогонка, небось?

Святая простота алкоголика меня смутила. Но Продавец надежды улыбался. Он умел сохранять спокойствие в непростых ситуациях. Он обернулся на меня, и его взгляд говорил: «Не переживай, я умею работать с тяжелыми случаями».

Мой разум вскипел. Я подумал, не уйти ли мне домой. Следовать за эксцентричным бродягой – это еще ладно, но идти в обнимку с непредсказуемым пьяницей – уже слишком. Всякое может случиться.

Глава 10. Мой дом – весь мир

Мы с Учителем и Бартоломеу покинули толпу под всеобщие рукоплескания. Некоторые нас фотографировали. Я отворачивался, чтобы не попасть в кадр, но несчастный Сладкий Голосочек позировал вовсю. Учитель не обращал на него внимания, и я подталкивал его вперед, чтобы не светиться. Этого только мне не хватало – быть нянькой для пьяницы. В толпе были и журналисты.

Когда мы прошли три квартала, меня одолели сомнения. Я подумал: «Что я здесь делаю? Куда мы идем?» А мой попутчик не думал ни о чем. Он был счастлив стать частью компании; меня же это напрягало.

Я смотрел в небо и пытался расслабиться. Учитель поглядывал на меня с улыбкой, как будто прочел мои мысли. Я был уверен, что мы направляемся к нему домой. Судя по его одежде, он был очень беден, может быть, жил на съемной квартире. Наверное, в ней не очень много комнат; но, учитывая, с какой уверенностью он позвал нас с собой, Учитель должен быть хорошим хозяином, и у него наверняка найдется комната для меня и для Бартоломеу. Хотя бы потому, что спать в одной комнате с пьяницей противоречит здравому смыслу.

Может быть, моя комната будет скромной, но удобной. Может быть, матрас будет не на пружинах, а из пены, и после сна не будет болеть спина. Может быть, постельное белье будет старое, но чистое. Может быть, в холодильнике не окажется дорогой еды, но найдется что-то полезное; а я ведь устал и проголодался. Может, может, может – все может быть, а уверенности нет.

По пути Учитель махал рукой детям, здоровался со взрослыми, помогал поднести тяжелые сумки. Бартоломеу тоже всех приветствовал, он кланялся даже деревьям и столбам. Я какое-то время сопротивлялся, но потом, чтобы не показаться угрюмым, скромно поднимал руку в знак приветствия.

Большинство людей улыбались Учителю в ответ. Я размышлял: «Откуда у Продавца надежды столько знакомых?» А они не были знакомыми. Просто он так жил. Каждый встречный – это человек, каждый человек – его ближний, каждый ближний – не незнакомец. Он здоровался просто так, для удовольствия. Я никогда еще не видел никого, такого оживленного, доброго и общительного. Он не просто продавал надежды, он жил ими.

Мы миновали много кварталов, прошли много километров, а к его дому все никак не приходили. Долгое время спустя, когда я уже не мог идти дальше, Продавец надежды остановился на перекрестке. Я вздохнул и подумал: «Уфф, пришли». К моему облегчению, он подтвердил, что мы на месте.

Я посмотрел налево. Там стоял ряд одинаковых домов социального жилья, все как один выкрашенные белой краской, у каждого – небольшое крыльцо. Я почесал голову: «Домики маленькие, на три комнаты можно не рассчитывать».

Но, к счастью, человек, позвавший меня за собой, посмотрел направо. Следя за его взглядом, я увидел стоявший за автомобильным мостом огромный многоэтажный дом. Казалось, в нем на каждом этаже теснятся восемь квартир, он был похож на голубятню. Те квартирки будут потеснее социального жилья, они набиты людьми.

Я вспомнил об учениках и подумал: «Я не выдержу. Это будет очень тяжелая ночь». Учитель опередил меня и сказал:

– Не волнуйся. Места много.

Я попытался скрыть свою тревогу и, стараясь выглядеть спокойным, спросил:

– Ваша квартира на каком этаже?

– Моя квартира? Весь мир – моя квартира, – ответил он спокойно.

– Вери гуд, отличная квартирка, – сказал Бартоломеу; он обожал вставлять фразочки на ломаном английском.

Я пришел в ужас:

– Как это, учитель?

Он объяснил:

– У лисиц есть норы, у птиц – гнезда, а Продавцу надежды и голову приклонить негде.

Я стоял как вкопанный, не веря своим ушам. Он повторил знаменитую фразу Христа. «А что, если он считает себя Христом? Не может быть! А что, если у него психоз начался или вот-вот начнется? Но он производит впечатление человека умного, образованного. О Боге говорит без религиозного пафоса. Кто этот человек? Что происходит?» Он окатил меня холодной водой, пока моя голова не успела закипеть:

– Не волнуйся. Я не он. Я просто пытаюсь его понять.

– Кто это – он? – смущенно уточнил я.

– Я не Добрый Пастырь. Я малейший из всех тех, кто пытался его понять, – ответил Учитель спокойным тоном.

Я почувствовал краткое облегчение.

– Но кто же вы? – Мне хотелось разъяснений, но я их так и не получил.

Он был тверд:

– Я уже сказал тебе. Ты мне не веришь?

Бартоломеу бы тут и помолчать, но его ведь не заглушишь. Он напомнил мне:

– Не веришь, что он главный инопланетянин.

Теперь я уже совсем не выдержал и разозлился:

– Заткнись, помойный рот!

Тогда он воскликнул:

– Не Помойный Рот, а Сладкий Голосочек. И не пытайся показать, кто здесь круче, интеллигентишка.

И он встал в боевую стойку, как мастер кунг-фу. Это была первая ссора между учениками.

Учитель ласково, не нарушая границ, обратился ко мне. Он умел указать нам на ошибки, не наказывая. Его слова оказались эффективнее любого наказания:

– Жулиу Сезар, ты же умный человек и знаешь, что произведение принадлежит не творцу, а тому, кто на него смотрит. Тот, кто смотрит, видит в нем суть. Чем тебе не угодило, что Бартоломеу считает меня начальником инопланетян? Щедрости хочу, а не послушания. Будь щедр к самому себе!

Мне сначала показалось, что эти последние слова: «Будь щедр к самому себе» – были неточны. Я думал, что он имел в виду: «Будь щедр к Бартоломеу». Но во время пути до меня дошло, что тот, кто щедр к себе, будет щедр и к другим. А тот, кто слишком требователен к самому себе, и для других будет палачом.

Щедрость была величайшей идеей, которую Учитель хотел донести до людей. «Нормальные» люди жили в своих загонах, спрятавшись в своих мирках, они утратили неописуемое счастье делиться, помогать, давать новый шанс. Щедрость встречалась только в словарях, а сердце и голова его не знали. Я умел соревноваться, но не умел быть щедрым. Я умел указывать на промахи и недочеты своих коллег, но не умел принимать их. Я больше радовался чужим неудачам, чем собственным успехам. Я ничем не отличался от оппозиционных политиков, которые надеются, что правящие партии съедят сами себя.

Поняв, я немного успокоился. Но где же квартира, где же дом, где мы устроимся на ночлег? Вдруг Учитель показал рукой на стоявший перед нами мост и сказал:

– Вот наш дом.

У меня закружилась голова. Я начал думать о высотке Сан-Пабло. Под мостом лежало несколько старых изорванных матрасов. Простыни не было, а вместо одеял нас ждали старые и тоже рваные тряпки. Для питья стоял кувшин воды, стаканов не было. Нам придется пить из горла. Я никогда не видел настолько бедного человека. «И это он спас меня от самоубийства?» – подумал я.

Дело было так плохо, что возмутился даже Бартоломеу, который начинал мне нравиться. Он почесал голову, протер глаза руками, чтобы убедиться, что ему это не привиделось, и сказал:

– Начальник, мы что, и правда здесь будем жить?

Бартоломеу начал осознавать реальное положение дел. Начал понимать, что летающая тарелка отвезла его не туда. Он привык ночевать в местах получше: в сараях, в подсобках баров, даже в муниципальных приютах; но под мостом оказался впервые.

– Да, Бартоломеу, это мой дом! А нас ждет долгая-долгая ночь.

Как всегда, слова учителя имели особый смысл. Ночь будет долгой – не потому что мы будем ворочаться на неудобном матрасе, а потому что ночевать будет страшно.

На ужин был черствый хлеб и просроченные, но еще не заплесневелые пирожные. Я ненавижу фастфуд, но тут подумал, что лучше уж гамбургер, чем вот это. Пожевав немного сухого хлеба, я лег спать. Кто знает, может быть, на следующий день все это окажется просто дурным сном. Я лег на матрас, положил под голову кусок картона вместо подушки и закрыл глаза. Но сознание бурлило.

Пытаясь расслабиться, я уговаривал себя: «Успокойся. Не переживай. Ты же хотел исследовать маргинальные группы? Вот тебе отличный опыт для научной работы. Это как минимум интересный социологический опыт. Помни, что мечта без риска – это незаслуженное достижение».

Я не мог представить себе, куда попал, и только осознавал, что вышел из микрокосма учебной аудитории в космос общественной субкультуры, в мир, который мне был совсем незнаком. Я занимался социологией только в теории. Заснуть я не смог.

Тогда я попробовал другой метод: начал вспоминать события минувшего дня, переживать заново каждый полученный опыт. Я пытался думать о том, что произошло несколько часов назад. Опыт общения с этим странным человеком был столь необычен, что я все меньше думал о крыше здания и все больше о доме под мостом, все меньше о самоубийстве и все больше о нашем пути.

Тогда меня озарило: вот мой новый опыт. Я подумал, что каждому было бы полезно хотя бы на один день отправиться гулять без цели, чтобы найти утраченную связь со своим внутренним миром. Эта мысль успокоила меня. Тревожность отступила, и мне наконец удалось уменьшить мозговую активность.

Я расслабился и начал засыпать. Я понял, что мягкость кровати определяет уровень тревожности нашего сознания. Хорошо спит тот, кто до этого сам достиг спокойствия. Я начал философствовать прямо как Учитель. Я еще не знал, какой ужас ждет меня впереди. Этот матрас стал самым удобным матрасом в моей жизни.

Глава 11. Чокнутые

Я проснулся в четыре часа утра. Было холодно, и дул сильный ветер. Меня разбудили отчаянные крики едва дышавшего напуганного Бартоломеу:

– Мост падает! Нас раздавит!

Мое сердце бешено забилось от страха. Я вскочил, чтобы поскорей убраться от моста.

Учитель взял меня за руку и попросил успокоиться.

– Как успокоиться, когда нам грозит смертельная опасность? – воскликнул я, вглядываясь в старые трещины моста, которые в темноте показались мне совсем свежими.

А Учитель спокойно сказал:

– У Бартоломеу абстинентный синдром.

Хотя еще несколько часов назад я был готов покончить с жизнью, теперь во мне горело желание жить. Мой находившийся в пьяном бреду спутник привел меня к великому открытию: как бы тщательно самоубийцы ни планировали свою смерть, они хотят убить не себя, а свою боль. Я глубоко вдохнул и попытался расслабиться, но тревога не проходила, а сердце все еще бешено билось. Я посмотрел на Бартоломеу: он был в ужасе.

У него случилась белая горячка. Отсутствие алкоголя в крови привело его организм в болезненное состояние: ему не хватало воздуха, участился пульс, началась потливость. А хуже всего было то, что в его сознании, и без того замутненном, настал полный коллапс, у него начались галлюцинации и видения, которые он не мог отличить от реальности.

Когда страх перед неминуемым падением моста прошел, начались новые галлюцинации. Бартоломеу видел огромных пауков и крыс размером с автомобиль, которые ходили по потолку, готовые сожрать его. Пот тек с него ручьями, его руки дрожали. Температура тела повысилась, и его бил озноб. Учитель всегда говорил: можно убежать от внешних чудовищ, а от внутренних чудовищ не убежишь. Человеческое сознание очень легко создает себе привидения. Пусть мы живем в разгар цифровой эры, примитивные чувства никуда не делись.

Бартоломеу пытался сражаться с голодными чудищами. Он кричал, весь дрожа в агонии:

– Начальник, помоги! Спасите!

Пытаясь успокоить Бартоломеу, мы посадили его на деревянный ящик из-под помидоров. Но он то и дело вскакивал в новом припадке. В какой-то момент он побежал вдоль по улице. В нашей стране пять миллионов алкоголиков. А я никогда и не знал, как тяжела их жизнь. Казалось, что алкоголь приносит радость. Учитель опасался, как бы беднягу не сбила машина, и предложил отвести его в государственную больницу, что находилась в трех кварталах, чтобы он себя не покалечил. Так мы и сделали.

Так я начал делиться своей энергией с другими, не прося ничего взамен. Конечно, все наши поступки продиктованы ожиданием какой-то выгоды, но, как говорил Учитель, есть праведные интересы, выходящие за рамки финансовой корысти и общественного признания, – интересы, связанные с удовольствием от помощи другому человеку и заботе о нем. Этот вид обмена не предусмотрен ни капитализмом, ни социализмом. Академической культуре он тоже чужд.

Я начал понимать, что эгоисты живут в тюрьме своих страхов, а люди, помогающие другим превозмочь страдания, облегчают и свои собственные. Я еще не знал, что буду раскаиваться в своем решении, не знал, что меня ждет, но думал, что продажа надежды, несмотря на все сопутствующие риски, была отличным «бизнесом» на рынке эмоций. Огромный страх моего товарища на время затмил собой мои собственные нерешенные проблемы.

Я представил себе, каких усилий стоило Продавцу надежды мое спасение. Он не потребовал за него денег, признания и оваций, но получил гораздо больше – повышенную дозу удовольствия. Он был так рад, что принялся танцевать на виду у всех. Какой прекрасный «рынок»! А меня он попросил всего лишь сделать то же самое.

Помощь Бартоломеу была моим первым опытом бескорыстной помощи другому человеку. Для эгоцентричного интеллектуала это непростая задача. Госпитализация алкоголика далась нам с боем. Очень сложно было убедить дежурных медиков, что наш друг может умереть. Его громкие вопли не помогали. Наши больницы не были готовы работать с человеческой психикой. Врачи умели лечить тело, а душу человека или не знали, или игнорировали. Наконец, согласие на госпитализацию было получено, и Бартоломеу немного успокоился. Ему дали львиную дозу успокоительного и спящего отнесли в палату.

Вечером мы пришли его проведать. Бартоломеу стало заметно лучше. Галлюцинации прекратились. Его выписали, и он попросил нас рассказать, что произошло и откуда мы его знаем. Учитель передал эстафету мне. Я пытался объяснить необъяснимое, а Учитель тем временем отошел в сторонку, чтобы не слышать похвалы в свой адрес.

Я рассказал пьянице о Продавце надежды, о том, как встретил его, как он помог мне, позвал меня за собой, как мы встретили Бартоломеу у подножия высотного здания, рассказал о танце, о вопросе про мечту, о том, как он позвал Бартоломеу за собой, о ночевке под мостом, о ночном ужасе – все в деталях. Бартоломеу внимательно слушал, качая головой и хмыкая. Все казалось мне нереальным, я чувствовал себя дураком, который пытается объяснить то, чего не понимает сам. А пьяница был в хорошем настроении, как Учитель. Он попытался снизить мое напряжение и сказал:

– То есть ты даже имени его не знаешь. Хм! Браток, здесь без пол-литра не обойтись.

Я уже подумал было, что он покинет нас, но ошибался:

– Я, знаешь, всегда мечтал найти человека, который будет еще безумнее, чем я.

Итак, с тех пор начались мои скитания с этой чокнутой компанией. Социологический эксперимент продолжался. Единственное, чего я опасался, – встретить на улице знакомых. Пусть лучше другие преподаватели и мои студенты считают, что я умер или уехал в другую страну. Бартоломеу беспечно насвистывал. Учитель шел рядом с нами, не скрывая радости. Вдруг он начал петь красивую задорную песню, которую сочинил сам. Ее слова были его жизненным девизом, а со временем стали главным лейтмотивом нашей истории.

По дороге к дому (точнее, к мосту) мы встретили еще одного необычного типа. Его звали Димас ди Мелу, а называли его Рука Ангела. Точнее было бы сказать Рука Дьявола, но прозвище не всегда отражает характер человека. В этом случае оно было антонимично. Димас ди Мелу был мошенником. Двадцать восемь лет, челка светлых волос падает на лоб, подчеркивая длинный курносый нос и восточные черты лица.

Руку Ангела задержали при попытке украсть из супермаркета DVD-привод. На его счету было множество более серьезных краж, но ему всегда удавалось избежать наказания. А теперь он попал на камеру. Он проверил, нет ли в заведении камер, но ошибся и оказался в поле зрения скрытой камеры. Его арестовали.

В отделении полиции он попросил встречи с адвокатом. Перед началом допроса отозвал адвоката в сторону и сказал, что у него нет денег для уплаты залога. Адвокат на это ответил: «Нет денег – нет свободы. Значит, сядешь». Воришка, когда нервничал, начинал слегка заикаться. Он сказал адвокату: «Вот увидишь, чт… что я вы… выкручусь и без денег. Все, пошли». Адвокат не понял, какой номер планирует провернуть его подопечный. Закончив разговор, они вошли в кабинет, где их ждал нетерпеливый следователь-сноб.

Он спросил, как зовут задержанного. Димас сделал глупое лицо и поднес указательный палец правой руки к губам, посвистел и три раза стукнул себя по голове. Следователь рассердился и повторил свой вопрос. А Димас повторил свой жест.

– Да ты издеваешься! Сядешь за оскорбление представителя власти.

Он спросил, где проживает и чем занимается задержанный, но Рука Ангела с совершенно невозмутимым видом повторил свой ритуал: поднес указательный палец к губам, посвистел и стукнул себя три раза по голове. Он хотел показаться психически больным, умственно отсталым человеком, который не знает, где он и что происходит, и понятия не имеет о краже. Десять настойчивых вопросов остались без ответа. Следователь повышал голос, бил рукой по столу, угрожал – безрезультатно. Этот жулик был артистом в худшем смысле этого слова. Адвокату понравилась хитрость клиента.

– Это невозможно! Он же совсем псих! – закричал следователь.

Адвокат посмотрел на него и сказал:

– Господин следователь, я не сказал вам о психических проблемах моего клиента, потому что вы бы мне не поверили. А теперь вы сами видите, что он не отдает себе отчета в своих действиях.

Не желая более терять времени, следователь отпустил жулика. Покинув кабинет, адвокат поздравил Руку Ангела с освобождением и добавил:

– Ну ты его и уделал. Круто! Я никогда не видел такого ловкача.

Собираясь уходить, адвокат потребовал свой гонорар.

Рука Ангела посмотрел ему прямо в глаза и с невозмутимым видом поднес указательный палец к губам, посвистел и стукнул себя три раза по голове. Адвокат засмеялся, но заметил, что у него нет времени на шутки. Димас повторил свой жест. Мы наблюдали за этой сценой с противоположной стороны улицы.

– Расплачиваться будем? – Адвокат начинал злиться.

Рука Ангела снова повторил свой ритуал. Адвокат рассердился, а Димас все повторял и повторял свои жесты, не реагируя на его слова. Адвокат угрожал ему, даже пригрозил, что сообщит о нем полиции. Но как? Ведь он уже сказал следователю, что его клиент психически больной, а дача ложных показаний – серьезная провинность. Впервые в истории права мошенник за пятнадцать минут обвел вокруг пальца сначала следователя, а потом собственного адвоката.

Когда адвокат наконец ушел, не в силах больше препираться, Рука Ангела сказал вслух:

– Еще один слабак.

Учитель внимательно следил за обманщиком. Я не понимал, чем он его так заинтересовал. Может быть, Учитель хочет продать ему надежды о честности? Или проучить его, преподнести урок. А может, он хотел предостеречь нас от общения с такими людьми, чтобы мы не отдалялись от своей цели.

Учитель пересек улицу и подошел к хитрецу. Мы с замиранием сердца смотрели на него. А если мошенник вооружен? Димас посмотрел на Учителя, поймал на себе его блуждающий взгляд. К нашему изумлению, Учитель сказал уверенным голосом:

– Ты мечтаешь разбогатеть, и все средства для тебя хороши.

Мне понравились эти слова, хотя я подумал, что начинать с них знакомство очень смело. Но то, что он сказал после этого, привело в ступор и меня, и даже совершенно протрезвевшего Бартоломеу:

– Из воров получаются плохие распорядители. Они бегут от бедности, а убежать не могут.

Воришка был в шоке. Он не умел пользоваться украденным и жил в нищете. Он ненавидел нищету, хотел от нее избавиться, но она, верная спутница жизни, всегда оставалась с ним. Через несколько мгновений мир жулика был совсем разрушен:

– Хуже всего тот обманщик, который обманывает не других, а сам себя.

Воришка попятился. Он не привык думать, но то, что услышал, перевернуло его сознание. Он начал спрашивать себя: «А может, это я – самый худший обманщик? Я умею обманывать других, а самого себя я не обманываю? Кто этот тип, зачем он ко мне прицепился?»