Загадка виллы Дроков
IL MISTERO DI VILLA DELLE GINESTRE
© 2025 by BOOK ON A TREE LIMITED
© ООО «Издательство «Эксмо», издание на русском языке, 2025
© Л. В. Золоева, перевод на русский язык, 2023
1
Конец неизбежен
Грета Салливан давно задавала себе один вопрос. Она не могла спросить об этом ни маму, ни тем более мисс Беннет. Она даже папу не могла об этом спросить. А ведь он был на войне и наверняка знал ответ.
Вопрос был такой: какого цвета лицо мертвеца?
В её любимых страшных рассказах мертвецы были белыми или жёлтыми, но сегодня в газете «Морнинг Хроникл» появилась статья о парне, которого нашли задушенным, так вот у него лицо было «цианотичного цвета». Грета знала, что «цианотичный» значит «синий». Следовательно…
Всё непонятнее и непонятнее.
Вот бы хоть раз в жизни увидеть труп! Нет, она, конечно, была на похоронах старого Уинтерботтома, но её посадили в последнем ряду и строго-настрого запретили подходить к гробу. Поэтому Грета пребывала в сомнениях и время от времени возвращалась к этому вопросу, особенно когда ей доводилось делать что-то волнующее или необычное, например ехать одной на слишком широком бархатном сиденье в слишком пустом вагоне поезда, который ехал слишком быстро.
Поезд на всём ходу мчался сквозь ночь, выпуская огромные клубы чернильного дыма, железные колеса сердито визжали и лязгали, когда машинист пытался наверстать обычное отставание и вписаться в расписание.
Сиденье было таким большим, что маленькая Грета выглядела на нём намного младше своих восьми лет. Стремительный бег поезда бросал её то влево, то вправо, и она качалась из стороны в сторону, как сваренная спагеттина.
Время от времени она поглядывала на свой кожаный чемодан. Кондуктор любезно разместил его на багажной полке. Чемодан был большим. Тяжёлым. С укреплённым пластиковым низом и металлическими колёсиками, которые угрожающе поблёскивали в свете ламп. Если он свалится ей на голову – убьёт на месте. Одно мгновение, и – кряк! – шея ломается (с не очень громким хрустом), и Грета падает на пол, чтобы никогда больше не встать.
Так-так-так, интересно.
Что она почувствует в этот момент? Перед ней и вправду как в кино пронесётся вся её жизнь? В таком случае это будет очень короткий сеанс, потому что в восемь лет она ещё и половины жизни не прожила. Зато сколько всего успела! О да, господа, фильм получится коротким, но захватывающим. В нём будет минимум три неожиданных сюжетных поворота и одна говорящая собака. Кажется.
Она не была до конца уверена, что прошлым летом тот сеттер в Блэкпуле действительно сказал ей: «Хороша сегодня говядина». Грета спешила и не стала останавливаться, чтобы поддержать разговор. Как можно было упустить возможность поболтать с единственной в мире говорящей собакой?! Восемь лет – и уже такое горькое сожаление! После этого Грета пообещала себе, что больше никогда в жизни не будет спешить.
Поезд сердито дёрнулся, и сетка багажной полки завизжала, как споткнувшаяся в галопе лошадь. Грета подняла глаза и поняла, что чемодан не упадёт. Во всяком случае, не сейчас.
И девочка снова принялась рассматривать своих попутчиков.
Она насчитала в вагоне ещё шесть человек, но только один привлёк её внимание.
Это был огромный, как орангутанг, мужчина в рубашке винного цвета и с такой мускулистой грудью, что пуговицы, казалось, вот-вот разлетятся в разные стороны. Закатанные по локоть рукава рубашки обнажали руки, покрытые жёсткими чёрными волосами. Грета подумала, что они, наверное, колючие, как иголки. С носом вообще было что-то странное – он был похож на сплющенный кусок мяса. А на левой щеке до самого виска тянулся шрам в виде ящерицы. Но больше всего Грету удивило другое: на морде этого Орангутанга блестели два очень зелёных и очень умных глаза. Такие глаза могут быть у изобретателя или у волшебника, но никак не у обезьяны. Это были глаза человека, который знает какую-то тайну.
Грета смотрела на него с восхищением, но мужчина лишь искоса взглянул на неё и отвернулся к окну, рассматривая проплывающий мимо пейзаж. А за окном между тем не было ничего интересного. Только тьма. Только сельская глушь, проглоченная густой мглой июньской ночи.
– У вас всё хорошо? – Плотное круглое лицо кондуктора застало девочку врасплох.
– Что? А, да.
– Не часто у нас бывают такие юные пассажиры!
– Мне почти девять лет, – строго сказала Грета, вскинув подбородок.
Кондуктор с трудом сдержал улыбку:
– Если вам что-то понадобится, пожалуйста, не стесняйтесь, сразу скажите мне. Я обещал вашей гувернантке, что доставлю вас со всеми удобствами, а я человек слова!
– А нам ещё долго?
– До Литтл Мосс? О, мы почти приехали. Это следующая станция.
– Спасибо.
Кондуктор не спешил уходить. Если бы это была его внучка, он бы ни за что не разрешил ей ехать в поезде одной. Да ещё вечером! Салливаны, видно, совсем не думают о своём чаде. У богатых это обычное дело. Они заводят детей, чтобы принять поздравления, а потом сдают их на руки сначала няне, затем гувернантке и забывают, что у них есть дети, пока те не станут взрослыми. Деньги вредят семье, очень вредят. Он это хорошо знает. С жалованьем железнодорожника он мог позволить себе только квартиру в пригороде – но зато у него куча детей и внуков, которые согревают ему сердце. Такая маленькая девочка едет совсем одна и так далеко… Некоторые люди совсем не думают головой.
– Вам плохо? – вывел его из задумчивости голос девочки.
– М-м-м? Мне?
– Ну, вы застыли и смотрите в пустоту. Я подумала, может, вам стало плохо. В поездах людям часто бывает плохо.
– Со мной всё хорошо, – поспешил успокоить её кондуктор. – Не беспокойтесь.
– А вот интересно: у вас в вагоне никто не умирал? – любопытствовала девочка, оглядываясь по сторонам с нездоровым интересом. – Вы вообще когда-нибудь видели мертвеца?
– Мертвеца? Боже упаси! Нет конечно! Ну, то есть… здесь точно не видел!
– А где-нибудь ещё? На войне?
Кондуктору стало немного неловко:
– Но… Что это за мысли у вас такие?! В вашем возрасте…
– Жаль, – вздохнула Грета.
– Вам бы лучше приготовиться к выходу. Мы почти приехали в Литтл Мосс. А теперь, с вашего позволения… – Кондуктор одарил девочку неуверенной улыбкой и поспешил прочь.
Этот краткий разговор привлёк внимание Орангутанга, который теперь смотрел на юную попутчицу с больши́м интересом. Грета покраснела и перевела взгляд на другого пассажира – длинного сухопарого парня в надвинутой на лоб фетровой шляпе. Он храпел, открыв рот, вытянув ноги и упершись локтями в подлокотники, как будто пытаясь устроиться в узком кресле.
За ним сидела рыжая веснушчатая женщина в аккуратном накрахмаленном чепце и с огромной родинкой на подбородке, из которой рос целый пучок волос. Она держала на коленях мягкую плетёную корзину и время от времени засовывала в неё руку, что-то загадочно помешивая.
Грета услышала, как позади открылась раздвижная дверь, и пол вагона заскрипел под тяжестью кондуктора, который снова куда-то летел сломя голову. В этот момент мимо окна промелькнуло целое созвездие расположенных в ряд оранжевых огней. Это они проехали кладбище. В тёмную и холодную ночь его огни казались яркими и весёлыми. Они согревали сердце.
Поезд свистнул и начал тормозить. А Орангутанг всё наблюдал за Гретой.
– Литтл Мосс! Литтл Мосс! – объявил голос кондуктора. – Вот и доехали!
Парень, храпевший в кресле, приподнял шляпу и в четыре прыжка выскочил из вагона. Грета увидела в окно, как он шагает по платформе. Очень, должно быть, спешащий человек.
Веснушчатая женщина подняла корзину и тоже направилась к выходу, с улыбкой проходя мимо Греты. В корзине у неё спал малыш с похожими на спелые персики щеками.
Орангутанг тоже встал. Он ненадолго замер во весь свой могучий рост, а потом выгнул спину. Раздался такой хруст, будто в жестяное ведро ссыпали кучу гравия. Какой же он большой! Грета была уверена, что он мог бы одним ударом сломать дуб. Да, сломать, а потом, пожалуй, и съесть его. Ну, может, не весь. И ещё почистил бы зубы ветками дуба как зубочисткой.
Орангутанг уже повернулся к Грете, когда его обошёл запыхавшийся кондуктор.
– Извините за ожидание! – выдохнул он, потянувшись за чемоданом Греты. – У вас больше ничего не было?
Девочка покачала головой и спрыгнула с сиденья.
Она оглянулась на Орангутанга, но он уже исчез.
2
Цветущая тюрьма
– Перевод?
– Перевод.
Шекспир не мог сказать, что это стало для него неожиданностью.
– И ни в коем случае не наказание, – подчеркнул старший инспектор. – Ваша служба, инспектор Шекспир, была и остаётся безупречной. Но воздух в Лондоне стал… как бы это сказать… тяжёлым. Вам ведь тоже так кажется, Шекспир? Ну вот! Так что считайте этот перевод счастливым случаем. Возможностью поработать в более спокойном, более… чистом месте. На свежем воздухе, Шекспир! На свежем воздухе, а не в этом смоге, разъедающем наши лёгкие. Можете считать это отпуском. Отпуском по работе. Потом, как только позволят обстоятельства, я снова переведу вас сюда, может даже с повышением, а? И вы вернётесь бодрым и помолодевшим. Ну что, разве это похоже на наказание?
Конечно, похоже. Старший инспектор хотел избавиться от Шекспира как можно скорее. До свидания, спасибо за службу. И надо сказать, у него были на это причины.
Уильям Шекспир сделал молниеносную карьеру в Скотленд-Ярде: один успех за другим, одна награда за другой. У него был талант, и ему нравилось работать хорошо. Он был храбр, невероятно умён и обладал потрясающим чутьём. Словом, дела его шли так хорошо, что сверху ему стали спускать всё более сложные и щекотливые поручения. Пока он не допустил нелепую оплошность. Пока не совершил непростительную, но, кажется, неизбежную ошибку. Ошибку, которая стоила ему карьеры.
А может, это не было ошибкой?
Шекспир в который раз задавал себе этот вопрос, проводя платком по липкой после поезда шее и оглядывая то, что на месяцы, а может, и на годы должно стать его новым домом.
Литтл Мосс, глухая деревушка, затерянная среди английских холмов, была обозначена на карте крохотной чернильной точкой. И при взгляде на неё сразу становилось понятно почему. Это было сонное местечко, прильнувшее к холму, как щенок к животу матери, с каменными домами, укутанными покрывалом из вьющейся герани. Герань была повсюду: на подоконниках, на фасадах, на дверях. Даже фонтан на въезде задыхался от буйства алых цветов.
Шекспиру вдруг показалось, что он попал в тюрьму. Увитую цветами, но всё же тюрьму.
В Литтл Мосс была одна, главная улица – в том смысле, что там вообще больше не было улиц. Ходили по ней только взад и вперёд, заблудиться было невозможно. Инспектор пошёл вперёд, держа в руках записку: «Постоялый двор "Чихающий кабан"».
Он миновал руины старого средневекового аббатства. Арки стойко держались на ветру, как рёбра выброшенного на берег кита. У Шекспира пробежала дрожь по телу, но не от вида аббатства, а оттого, что он был в одной рубашке в самый холодный за всё столетие июньский вечер. Влажный, зябкий воздух спускался по шее, пропитывал спину и добирался до носков. Шекспир уехал из Лондона в спешке, не переодевшись и прихватив с собой только драгоценный кожаный планшет, с которым никогда не расставался. Остальные его вещи были уложены в сундук, который он отправил отдельно. По его расчётам, сундук уже должен был ждать его в гостинице.
Инспектор услышал лёгкий шорох в темноте среди старых камней аббатства. За полуразрушенной стеной пряталась какая-то парочка, оттуда доносилось тихое хихиканье и звуки поцелуев.
Шекспир хмыкнул. Он уже добрался до центра города, где улица расширялась настолько, что её можно было назвать площадью. Суровое здание местного отделения полиции отличалось от других домов только вывеской и двумя чёрными автомобилями, припаркованными перед входом.
По соседству высились точно такие же почта и мэрия. Если бы кто-то украл вывески, в Литтл Мосс началась бы чудовищная неразбериха.
Шекспир шёл по улице, чувствуя на себе взгляды прохожих. Он к этому привык. Он уже сорок лет приковывает к себе внимание окружающих. И если в юности интерес вызывали только его громоздкие и мощные объёмы, то со временем к ним добавились лицо, потрёпанное карьерой профессионального борца, сломанный не менее пяти раз нос, шрам, как у убийцы, и двадцать лет работы в полиции. Результат – человек, который не может пройти незамеченным.
Инспектор увидел наконец паб с жёлтыми окнами, за которыми наблюдалось какое-то движение. На стене заведения был нарисован здоровый хряк, выдувающий из ноздрей слова «Постоялый двор "Чихающий кабан"».
Шекспир толкнул дверь, и в нос ему ударил запах горького пива и тушёной курицы. Интерьер был простоватым, но уютным, а горящий камин и деревянный пол, скрипящий под ногами, как хрустящий хлеб, делали обстановку ещё более домашней.
Клиентов было немного. У камина четверо крестьян оживлённо спорили о куропатках. У барной стойки долговязый парень, сидя на табуретке одним бедром, покачивал другой ногой. Двое стариков, потягивая трубки, играли в карты. Ни женщин, ни детей.
Когда Шекспир вошёл, все как по команде повернулись на него посмотреть. Он кивнул в знак приветствия. Крестьяне ответили ему с лёгким недоверием.
Коренастый парень с бакенбардами толщиной с обувную щётку больше походил на свиновода, чем на трактирщика. Он облокотился на стойку, а его левая нога упиралась в пол за правой ногой в легкомысленной позе, не вяжущейся с его пухлым телом. Разговаривая с молодым человеком у стойки, он то и дело вытирал руки о фартук, запачканный подливкой, кастрюлю с которой от держал в руках и то и дело помешивал.
Увидев нового клиента, трактирщик замолчал и расплылся в широкой улыбке, явившей отсутствие переднего зуба:
– Добро пожаловать, сэр! Проходите, присаживайтесь. Вы не из наших мест, верно? Без обид, но это сразу видно. Итак, чем могу вас порадовать? Вы уже ужинали? Могу предложить тушённую на огне курицу. Пальчики оближете! Хотя у нас есть салфетки. Но это так, образное выражение. – Трактирщик тараторил без пауз. И каждый раз, когда он произносил «ш» или «ж», звук вылетал у него меж зубов с раздражающим свистом.
Парень у стойки оглядел нового посетителя с ног до головы. Откуда, чёрт возьми, его принесло?! Мало того что у него обезьянье лицо – он определённо великоват по местным меркам. И не какой-нибудь рыхлый тюфяк – нет, мускулистый здоровяк. Такой размажет тебя одним пальцем. Такой может натворить бед.
Инспектор одну за другой читал эти мысли у парня на лбу. А потом опустил глаза на его обувь – и тут же расслабился. Такую обувь мог носить только коп.
– Спасибо, я не голоден, – ответил он трактирщику голосом, от которого менее прочная штукатурка слетела бы со стен. – У вас на моё имя забронирован номер.
Трактирщик оживился:
– О, очень хорошо! Как вас зовут? – спросил он и принялся листать тетрадь, почти такую же грязную, как его фартук.
– Уильям Шекспир, – ответил инспектор, приготовившись к обычной реакции.
– Шекспир… Шекспир?
– Моя мама была его большой поклонницей.
– Ну надо же! – с улыбкой сказал трактирщик. – Я теперь всем буду говорить, что у меня останавливался знаменитый Уильям Шекспир. Хоть вы, конечно, и не он.
Инспектор промолчал.
– Что привело вас в Литтл Мосс, господин Шекспир? – продолжал строчить трактирщик. – Простите за любопытство.
– Я новый начальник местной полиции.
Услышав эти слова, долговязый побледнел. Но тут же снова пришёл в себя.
– А, вы приехали, – сказал он. – Добро пожаловать в Литтл Мосс, инспектор. Я сержант Пеннингтон, временно исполняющий обязанности начальника местного отделения органов охраны правопорядка.
Шекспир вздохнул. Канцелярит был раковой опухолью провинциальной полиции. Не то чтобы в Лондоне не было полицейских, склонных к церемониям. Но там, где происходит пятьдесят убийств в месяц, сотни краж и тысячи других преступлений, канцелярит быстро превращается в односложные ответы и всевозможные ругательства.
– Вас прислали из Лондона, – сказал Пеннингтон, продолжая таращиться на Шекспира так, будто у того на лбу росло щупальце. – Вы смените Каррутерса. – Парень говорил без вопросительных интонаций.
– Спасибо, меня предупредили, – буркнул Шекспир с сарказмом, ускользнувшим от Пеннингтона. – Повернувшись к сержанту в профиль, инспектор положил на стойку свою большую руку, и трактирщик истолковал это как жест человека, долго скитавшегося в пустыне и измученного жаждой. Через три секунды он подал Шекспиру ледяной напиток.
– Пожалуйста, инспектор! – счастливо улыбаясь, сказал трактирщик. – Это за счёт заведения. С наилучшими пожеланиями от всей нашей деревни!
Шекспир нахмурился:
– Спасибо, но я не принимаю подарков.
– Ну что вы! – расстроился трактирщик. – Это же в знак гостеприимства!
– Я предпочитаю платить и за гостеприимство.
– Может быть, в Лондоне так не принято, – кашлянув, вмешался долговязый коп, – но здесь ценят гостеприимство. В маленьком городе всё по-другому, у нас есть неписаные правила, которые…
Шекспир покосился на него и высыпал на прилавок горсть шиллингов.
Пеннингтон и трактирщик переглянулись, что означало что-то вроде «Приехали!»
– Так, а теперь я бы хотел немного отдохнуть, – сказал Шекспир. – Можете показать мне мою комнату?
– Да, сэр, конечно, – кивнул трактирщик, обрадовавшись возможности выйти из неловкого положения. Он обошёл барную стойку и добавил: – Она наверху, пойдёмте. – Но сделав шаг, он резко остановился. – Если позволите, я понесу ваш багаж. В Лондоне ведь так принято? Мы тут не дикари какие-то!
– Я отправил свой сундук экспресс-почтой, – сказал Шекспир с каменным лицом. – Он должен был прийти сегодня утром.
Трактирщик побледнел:
– Э-э-э, сундук? Но я не получал никаких сундуков, сэр. Я, конечно, могу спросить у жены – может, она…
– Спросите, будьте любезны.
Несчастный трактирщик проскользнул на кухню. Шекспир слышал, как он переговаривался с женщиной, которая отвечала ему весёлым чириканьем. Судя по всему, сундука она тоже не видела. Из кухни с новой силой запахло тушёной курицей.
– Вы точно не хотите есть, инспектор? – спросил трактирщик, выглянув из-за двери.
Шекспир многозначительно промолчал.
– Я пойду, – сказал сержант Пеннингтон, заметив потемневшее лицо инспектора. – До завтра… Полицейский участок находится через дорогу… Если вдруг вы не видели…
– Я видел.
– Ну ладно. Тогда я пошёл.
– Идите.
Но сержант задержался:
– Смена у нас начинается в восемь утра. Хотя вы, наверное, и так знаете.
– В семь тридцать, – твёрдо сказал Шекспир. – Прежде чем приступить к работе, я хочу провести общую инспекцию.
– Ладно. Как скажете, инспектор, – пробормотал Пеннингтон. – Я предупрежу констебля. – И он ушёл.
Через десять минут (и два пролёта очень крутой лестницы) совершенно голый инспектор Уильям Шекспир ворочался в постели, которой суждено было приютить его в Литтл Мосс. С собой у него была только одежда, в которой он ехал в поезде, и неизменный кожаный планшет. Ни запасных трусов, ни пижамы. Ему даже пришлось попросить у трактирщика зубную щётку, и тот побежал к аптекарю домой, потому что аптекарь сидел дома с дочкой, заболевшей отитом. Жена трактирщика предложила инспектору постирать его рубашку и бельё в раковине: «Вот увидите, на них не останется ни следа!» А на ночь она дала ему халат своего мужа, но едва Шекспир просунул в него руку – рукав тут же треснул по швам.
С кроватью инспектор тоже потерпел полное фиаско. Она была такой короткой, что его ноги умещались в ней только по икры.
Кое-как устроившись, усталый и раздражённый, с липкой после поезда кожей и под одеялом, едва доходившим до половины груди, инспектор Шекспир провёл жуткую ночь, не отдохнув ни минуты. Только на рассвете он от изнеможения погрузился в тяжёлый глухой сон. Инспектор не слышал своего храпа. Но зато все остальные в Литтл Мосс проснулись от странного шума, которого никто никогда раньше не слышал. Пекарь описал его как «рёв двух яростно дерущихся медведей».
3
Тесный кабинет
Это была не боль. Это была какая-то тяжесть, не то червь, не то гвоздь, который день за днём проникал всё глубже и глубже в то потайное место, где у него было сердце.
Неужели он становится сентиментальным?
Сидя в своём кабинете, в угловой комнате в юго-западном крыле виллы Дроков, граф Арчибальд Салливан горько улыбнулся.
Довольно большой кабинет был заставлен массивной мебелью с бесчисленными ящиками, картотечными и книжными шкафами, которые закрывали всё: стены, часть окна и даже топку старого, давно остывшего камина. В кабинете нельзя было двинуть ногой, не наткнувшись на стопку древних бухгалтерских книг, на кипу газет военного времени или на перевязанные бечёвкой серые картонные коробки, о содержимом которых все давно забыли.
Арчибальд Салливан всегда был таким. Он любил окружать себя вещами. Бумаги, книги. Они придавали чувство уверенности и защищали от жестокого мира, в котором он родился богатым аристократом, а теперь был вынужден стать… буржуа. Ужасное, отвратительное слово.
Граф склонился над массивным столом с расстеленной на нём финансовой газетой и другими жалкими бумажками, требующими его внимания.
– Что?! И они тоже?! – рявкнул он, проведя по строчке в газете указательным пальцем левой руки и одновременно ткнув во что-то в одном из своих отчётов соответствующим пальцем правой. – «Ойлед Петролиум» тоже подешевели?! А, чтоб они пропали! Чтоб они все пропали!
Биржевые акции. Его погибель. Вот уже несколько лет.
Кажется, пришло время переходить к плану Б. Это самое радикальное, самое постыдное, но и самое эффективное решение проблемы. Граф рукой причесал бакенбарды. Конечно, у его действий будут последствия. Но когда их не было?
Он так задумался, что от шороха за дверью даже вздрогнул.
– Кто там? – спросил он раздражённо.
Ответа не последовало.
– Я ведь просил меня не беспокоить!
Входить в кабинет графа было строго запрещено. Исключение делалось только для горничной, только в пятницу вечером и только под его личным присмотром.
Он увидел, как повернулась ручка и кто-то толкнул запертую дверь с другой стороны. Граф встал, обошёл письменный стол, протиснулся между стопками книг и резко повернул ключ в замке:
– В чём дело?
Серыми, горящими от беспокойства глазами на него смотрела Матильда Салливан.
Всё чаще и чаще Арчибальд Салливан, оказавшись перед ней, в первые две-три секунды не узнавал женщину, на которой был женат вот уже сорок лет. Это было всего лишь мгновенье – маленький миг недоумения и растерянности: «Кто это?» Потом он вспоминал:
– Тилли? Господи, ты меня напугала!
Волосы графини были собраны в небрежный пучок, щёки устало обвисли, а кожа была бледнее обычного. Видимо, с ней только что случился один из её кризов.
– Дорогая, – более мягко сказал граф, – тебе плохо? Доктор пришёл?
– Мне хорошо, – сухо ответила Матильда. – Мне просто нужна сегодняшняя газета. Ты закончил?
Граф перевёл взгляд на беспорядок на его столе. По правде говоря, у него тоже был свой криз. Только он должен держать это при себе. Он не мог сказать жене, что их семейное состояние высосали жестокие пиявки-финансисты. Матильда никогда ему этого не простит.
Арчибальд Салливан взял газету, аккуратно сложил её и протянул жене. С чего это у неё вдруг появилась мания каждый день читать новости? Раньше её интересовали только некрологи и субботние объявления о свадьбах.
– Спасибо. – Графиня покосилась на мужа и, спустившись по тёмной лестнице, скрылась из виду.
Граф несколько секунд смотрел в точку, в которой она исчезла, потом закрыл дверь и повернул ключ на два оборота.
Ему нужно набросать одну важную записку, пока он не забыл детали. Он взял голубовато-серый лист бумаги и начал писать: Мне совершенно необходимо связаться с доктором Уинстоном…
Высушив чернила промокательной бумагой, граф перечитал написанное. Малейшая неточность в этой записке могла привести к катастрофе. Он уже собирался положить её в стол на дно третьего ящика, когда услышал, как на посыпанную гравием подъездную дорожку въехал автомобиль.
4
Вилла Дроков
Он не любил детей. Вечно им что-то надо, вечно они чего-то просят. То «есть хочу!», то «пить хочу!», то «у меня живот болит!»
Шумные, грязные и хотят всегда быть в центре внимания. Люди, заводящие детей, просто сумасшедшие, другого объяснения быть не может. Алекс Маккеннон в этом абсолютно уверен.
– Сэр, вы не могли бы ехать помедленнее?
Алекс посмотрел на Грету в зеркало. Вот она, маленькая змея. Сразу начала отдавать приказания, замаскированные под невинные просьбы.
– Конечно, мисс, извините, – почтительно ответил он, на миллиметр отпустив педаль газа.
Графский автомобиль давно надо бы сдать в музей, но его большой и мощный двигатель хорошо реагирует на беспечное вождение Алекса. Уже несколько лет он один водит эту машину и знает её как свои пять пальцев. Как знает наизусть и просёлочную дорогу, которая тянется через старый лес от Литтл Мосс до виллы Дроков.
– Так хорошо? – спросил Алекс, даже не думая выслушать ответ.
Да, эта девчонка доставит ему немало хлопот. И не только ему. Граф и графиня тоже не хотели, чтобы она путалась у них под ногами. Он сам слышал, как старый Салливан ворчал, когда жена сообщила ему о приезде внучки. Они, конечно, поначалу поиграют в любящих бабушку и дедушку, но потом будут вести себя так, словно у них на вилле и нет никакого ребёнка. Алекс мог голову дать на отсечение, что так и будет. Старики такие странные. Как, впрочем, и все Салливаны.
Алекс прикидывал, сколько новых обязанностей у него появится с прибытием гостьи. Полный бардак. А главное – так не вовремя…
– Вы к нам на все каникулы? – осторожно спросил он.
Грета кивнула и уточнила:
– На время отпуска моих родителей. Знаете, куда они поехали? Спорим, что вы ни за что не догадаетесь.
Алекс улыбнулся ей в зеркало. «Малышка мила, как могильщик».
– И куда же?
– В круиз. На две недели. Хотят посмотреть на мумии.
Алекс снова взглянул на девочку в зеркало. Он не мог понять, шутит она или нет. От этих Салливанов всего можно ожидать.
– Понятно, – ответил он наугад.
Грета соскользнула с заднего сиденья и просунула голову между двумя передними:
– Вы ведь не шофёр, да?
«Она ещё и любопытный могильщик».
– Я садовник. Но когда нужно, работаю водителем.
– Я поняла это по рукам. У вас земля под ногтями. У настоящего шофёра таких ногтей не бывает. И он носит белые перчатки.
«Любопытный и наглый могильщик. Чего и следовало ожидать».
– Раз вы садовник, вам приходится много копать, верно? – не отставала Грета.
– Да уж. Копать, поливать и всё такое прочее. Сами понимаете, что руки у меня не могут быть как у барона.
Тем более что барон с утра до вечера бездельничает, – мысленно добавил Алекс.
– А вот скажите, – Грета почти полностью пролезла между передними сиденьями, – вот под деревьями или под кустами… вы никогда не находили мертвеца?
– Мертвеца? – переспросил Алекс, часто моргая.
– Ну да, труп. Такое ведь может случиться?
– Тьфу-тьфу-тьфу, надеюсь, что нет.
– На вилле никогда-никогда не было мертвецов? – разочарованно спросила Грета.
– Насколько я знаю, нет.
Хотя оба старика давно одной ногой в могиле.
– Вы уверены? – на всякий случай уточнила Грета.
– Да… да, точно. Зато у нас есть привидения, – похвастался Алекс, чтобы подразнить девочку.
– Привидения? Вы шутите?!
– Вовсе нет. В Англии без привидений никуда.
– А как они выглядят? У них на голове простыня?
– Нет, с простынями – это шотландские. Это у них простыни, цепи и всё такое. Наши гораздо приличнее. Они похожи на людей, только голубоватого цвета. Хотите совет? Держитесь подальше от старого леса. Он просто кишит привидениями. Но иногда они и в дом забредают. Поэтому мы всегда плотно закрываем окна!
Грета уже открыла рот, чтобы задать ещё с дюжину вопросов, но садовник резко повернул руль, и машину повело в сторону как пьяную.
Девочка успела разглядеть в темноте человека на велосипеде. Он быстро крутил педали и в свете луны излучал голубоватое сияние.
– Смотрите! – закричала она. – Там привидение!
Садовник прыснул от смеха.
– Это доктор Уинстон, мисс. Он, наверное, ездил на виллу проведать вашу бабушку.
– Она при смерти?
– Ну что вы, нет! У неё был нервный криз.
«Нервный криз». Грета понятия не имела, что это такое, и пообещала себе провести расследование.
– Видите огни внизу? – спросил Алекс, кивнув в темноту. – Мы почти приехали.
Девочка вытянула шею и увидела три желтоватые светящиеся точки, плывущие вдали, как блуждающие огни. Грета никогда не была на вилле Дроков. «Это слишком далеко», – говорила мама, которая не любила ездить к бабушке с дедушкой. Поэтому для Греты старый граф и графиня тоже были окутаны тайной. Она видела их всего раза два в жизни.
– Маленький какой, – заметила девочка. – Дом в смысле.
– Вот уже и дом ей не тот, – пробурчал Алекс.
– Что, простите?
Садовник закашлялся:
– Говорю, будете чувствовать себя здесь как дома.
Грета промолчала.
Подпрыгивая на булыжниках, автомобиль проехал по старому каменному мосту, миновал нуждающиеся в покраске величественные ворота из кованого железа и двинулся по дорожке из белого гравия, которая, расширяясь, огибала всё здание.
Это был не дом. Это был самый настоящий замок с десятком комнат и квадратной башней прямо по центру. Издалека он казался маленьким, потому что в нём светилось всего три окна. Три из двадцати.
Алекс обогнул густой самшит, занявший весь двор, остановился перед главным входом и без всяких церемоний несколько раз надавил на клаксон.
– Приехали, – объявил он, прежде чем выйти из машины и открыть дверцу Грете.
На несколько мгновений девочка потеряла дар речи. Она с удивлением смотрела на замок, на розы, окружающие его гирляндой, на огромный газон, где можно было проводить чемпионаты по крикету, устроив ещё и трибуны для зрителей. Но дольше всего она смотрела на башню, парившую над замком в окружении венца из звёзд. Всё было древним, зловещим и прекрасным.
Дверь открылась, и на пороге появилась горничная с подсвечником в руке. На ней был белый нагрудный фартук, а на волосах – белый кружевной ободок. Поймав взгляд садовника, она слегка дёрнула плечами.
– Господин Маккеннон, – кивнув, поздоровалась горничная и посмотрела на Грету. – А вы, должно быть, мисс Грета. Пожалуйста, мисс, проходите. Граф и графиня ждут вас.
Это была неправда. Бедняжка Трисси устала напоминать старым Салливанам о приезде их единственной внучки. Граф весь день провёл в размышлениях в своём кабинете, а графиня заперлась в оранжерее и, похоже, вообще не собиралась из него выходить. Поэтому Трисси, не дожидаясь распоряжений, сама приготовила комнату для гостей. Хотя, откровенно говоря, готовить там было нечего.
Трисси Смит было двадцать восемь лет, и десять из них она провела на службе у Салливанов. Когда её взяли на работу, она была не единственной горничной в доме, но год за годом по той или иной причине граф и графиня сокращали персонал, пока не уволили всех, кроме Трисси. Недавно они решились нанять садовника, да и то лишь потому, что однажды утром графиня открыла окно, и ей в лицо уткнулась ветка кипариса.
Трисси не задавала лишних вопросов. Она просто выполняла свою работу (всё больше и больше работы) и как могла помогала графу и графине. Хорошо ещё, что они не замечали, что горничная не всегда вытирала пыль в комнатах и забывала смахивать паутину. Им было достаточно видеть, что она занята. А Трисси ещё как была занята.
– Она приехала? – раздался голос из виллы. – Она уже здесь?
– Да, мадам! – ответила Трисси, приглашая Грету войти. – Она только что приехала!
Тем временем Алекс достал из багажника чемодан девочки и передал его горничной, что-то шепнув ей на ухо. Трисси ответила, раздражённо кивнув. Оба были очень напряжены. Между ними явно что-то происходило.
Грета пыталась расшифровать их жесты и мимику, но её отвлёк всё тот же голос:
– Грета! – Лёгкими шагами призрака к двери приближалась пожилая дама с длинной шеей и грустным лицом. На ней было строгое платье овсяного цвета с яркой кроваво-рубиновой брошью на воротнике – такой большой, что она напомнила Грете жетон для собаки. – О, моя дорогая! – воскликнула дама и наклонилась, чтобы поцеловать девочку, но так и не поцеловала. – Мы так рады тебя видеть!
Грета поняла, что это неправда. На лице дамы не было и тени радости. Зато было много глубоких, будто ножом прорезанных морщин.
– Тебе понравилось ехать на поезде?
– Нет, мне было ужасно скучно.
– О! – воскликнула графиня, явно не ожидая такой искренности. – Какая досада! Твоя мать могла бы дать тебе книг в дорогу. Ты ведь умеешь читать? Ты всегда была не по возрасту развитой.
– Вообще-то мне уже почти девять лет.
За спиной Греты послышался смех садовника, замаскированный под приступ сильного кашля.
– Понятно, – не очень уверенно сказала графиня. – Ну ничего, ты быстро научишься, вот увидишь. Читать вообще несложно. Главное – запомнить алфавит. Не так ли, Арчибальд?
Перед Гретой вырос чопорный старик с самыми густыми бакенбардами, какие она только видела. Он держал в руках пачку бумаг и, казалось, был полностью поглощён своими мыслями.
– Ради бога, Тилли, что это за шум? – проворчал старик. – Уже девять вечера!
– Но дорогой… Грета приехала… – сказала графиня, подталкивая к нему девочку. – Ты только посмотри, как она выросла! Она ещё не умеет читать, но это дело поправимое.
С высоты своего почти двухметрового роста граф Салливан уставился на Грету маленькими, нервно бегающими глазками:
– Это чья-то дочь?
Графиня залилась натужным смехом и прошептала Грете:
– Не обращай внимания, дедушка всегда так шутит!
Грете показалось, что дедушка вовсе не шутил. И к тому же не было ничего удивительного в том, что он её не узнал. Она бы его тоже не узнала. Они не виделись больше шести лет. Или семи?
Не переставая улыбаться, графиня испепеляла мужа красноречивым взглядом:
– У неё глаза точь-в-точь как у Ричи, правда? Тот же самый оттенок синего.
И тут граф вдруг вспомнил, что у него есть сын, что сын женат, и у него есть дочь. Видимо, эта самая девочка (строго говоря, его внучка) и стоит сейчас перед ним.
– О, – сказал он. – С приездом.
Грета вздохнула с облегчением, поняв, что дедушка не собирается её обнимать. Мало того что его бакенбарды, скорее всего, очень колючие, от него ещё сильно пахнет такими же египетскими сигаретами, которые курит папа, а Грета от них чихает.
– В гости, значит, к нам, – наконец сообразил граф. – Мы… очень рады.
– Очень рады, – поддакнула графиня и кивнула, сжав губы так, будто старалась удержать чайную ложку.
– Что ж, уже поздно, – добавил дедушка. Он сурово смотрел на внучку, словно это она виновата, что время идёт так быстро. – Трисси… то есть мисс Смит проводит тебя в твою комнату. Завтра за завтраком я объясню тебе правила, установленные у нас на вилле. А теперь, с вашего позволения, я пойду спать.
Графиня кашлянула.
– Да, пожалуй, нам всем пора спать. Спокойной ночи, дорогая. Надеюсь, тебе понравится твоя комната, – сказала она Грете и повернулась к Трисси: – Ты какую для неё приготовила?
– Комнату для гостей, мэм. Вы мне ничего не сказали, и я…
– О! Ну, она, конечно, немного… простовата. Трисси, прошу тебя, у этой девочки должно быть всё, что ей нужно. До завтра, дорогая. Спокойной ночи и сладких снов.
Графиня быстро исчезла вслед за графом, и Трисси, сразу же повеселев, легко подхватила огромный чемодан Греты.
Проходя вслед за горничной по залам и коридорам, девочка успевала разглядеть старинную мебель, диваны с шерстяной обивкой, потёртые кожаные кресла, огромные картины с изображением забытых сражений, гобелены, сотканные с трудолюбивым терпением. Всё, что выхватывал из темноты подсвечник Трисси, стремительно летевшей всё дальше и дальше вглубь виллы. Поднимаясь по широкой монументальной лестнице, Грета заметила, что ковёр на ступенях сильно изношен, и попыталась представить, сколько по нему протопало ног, сколько графов и графинь поднялись и спустились по лестнице за все эти месяцы, годы, столетия, сколько служанок и дворецких пробежало вверх и вниз, неся в руках подносы с тостами и маслом.
– Простите, мисс, – вывел её из задумчивости голос Трисси. – Мне сообщили о вашем приезде только сегодня утром, поэтому готовить для вас комнату мне пришлось в спешке. Она немного необычная, но, надеюсь, вам в ней будет удобно.
– Она в башне? – с надеждой спросила Грета.
– Э-э-э, да, – замявшись, подтвердила Трисси. – Комната для гостей – одна из самых старинных в доме. Она простовата, но в ней, как говорится, что-то есть.
И это была сущая правда. Комната, в которую вошла Грета, была похожа на камеру пыток. Каменные стены, потолок, с которого непонятно зачем свисали цепи, и массивная жёсткая кровать, всем своим видом напоминающая кресло судьи испанской инквизиции. Покрывало на кровати было цвета могильного камня.
– Я представляла её немного по-другому, – призналась Грета.
– Эту комнату устроили по желанию Абелярды Салливан, – объяснила Трисси, – двоюродной бабушки покойного Десмонда Салливана. Она чувствовала в себе призвание стать монахиней. Но прежде чем принять обет, велела воссоздать у себя в доме монашескую келью, чтобы попробовать пожить такой жизнью, потренироваться, так сказать. Потом она, правда, передумала, стала воздушной гимнасткой и сбежала с укротителем слонов.
– Вот это да! – пробормотала Грета, вытаращив глаза. – Откуда вы всё это знаете?
Трисси скромно потупилась:
– Ну а как вы хотите… За долгие годы, проведённые здесь, я узнала историю всех ваших предков. – Хоть и предпочла бы оставаться в неведении, – добавила про себя горничная, а вслух спросила с почтением: – Могу я вам что-нибудь предложить? Ромашковый чай? Горячий шоколад?
– А где мне умыться? – спросила Грета, не обнаружив нигде раковины.
– Ой! Правда, – спохватилась Трисси. – Я сейчас принесу кувшин, таз с водой и полотенце. А если вам понадобится туалет, он в конце коридора справа.
– И я, пожалуй, выпью горячего шоколада.
Горничная улыбнулась:
– Сейчас всё будет. Если вы за это время переоденетесь, я отправлю вашу одежду в чистку.
– Сейчас?
– Ну нет конечно! – хихикнула Трисси. – Завтра.
Горничная тут же исчезла, и Грета осталась наедине со своими мыслями. Ей нравилась эта комната, в ней было что-то чарующее, и она совсем не похожа на её детскую, заваленную удобными вещами и игрушками. Зато напомнила ей о старом полуразвалившемся замке, куда Грета как-то ездила, когда ей было шесть лет. В тот день она ещё покаталась на пятнистом пони, съела кусок ромового торта, приготовленного для взрослых, и надела свои первые туфли на шнуровке. Это был самый счастливый день в её жизни; а прожила она уже немало.
Грета прошлась по комнате, а потом стала смотреть в окно, блуждая глазами по пейзажу, который будет окружать её в ближайшие дни.
Всё было необычно. И очень тихо.
Окно выходило на задний двор виллы. Большой, залитый лунным светом газон походил на шкуру спящего зверя, а вокруг него, насколько хватало глаз, теснились чёрные деревья леса, словно солдаты, готовые перейти границу и вторгнуться на вражескую территорию. Их мрачные кроны были кое-где усеяны блестевшими в темноте «глазами».
Грета поняла, что, наверное, там и живут привидения. Десятки, сотни привидений, все голубоватого цвета и со скучающим видом жующие ромовые торты и потягивающие из призрачных чашек призрачный горячий шоколад. Может, они зайдут к ней в гости ночью. На всякий случай Грета приоткрыла окно.
– Приходите. Я буду вас ждать! – сказала она в образовавшуюся щель.
И тут позади неё раздался пронзительный крик и грохот: Трисси уронила поднос с шоколадом. Коричневая дымящаяся жидкость растекалась по полу как кровавое пятно.
– Простите! – воскликнула горничная, торопливо собирая осколки и вытирая шоколад уголком фартука. – Поднос выскользнул у меня из рук…
Грета смотрела на разбитую фарфоровую посуду с нездоровым интересом. А что, если… Ну конечно, так и было!
Девочка медленно, как робот, подошла к горничной и положила руку ей на плечо.
– Это не случайно, Трисси, – сказала она. – Это знак. Сегодня ночью сюда кто-то придёт, я уверена. Будьте осторожны.
Трисси растерянно посмотрела на Грету и, закончив убирать, пробормотала, поднимаясь с пола:
– Я… я п-принесу вам другую чашку…
– Нет-нет, не нужно, – ответила Грета, раздеваясь и натягивая ночную рубашку. – Уже поздно, да и привидение скоро придёт.
Не зная, что на это сказать, горничная улыбнулась, выключила свет и вышла из комнаты. Закрыв за собой дверь, она ещё долго стояла, прислонившись спиной к створкам. Если бы её кто-нибудь увидел, обязательно бы спросил: «Вам плохо?» Но её никто не видел.
Трисси прижала ладонь к груди, чтобы успокоить сердцебиение, поправила фартук и быстро спустилась на первый этаж.
5
Тайное послание
Всё готово. Сделай всё как мы договорились и жди меня сегодня ночью в условленном месте. Ничего не бойся, всё будет хорошо. У нас нет выбора, понимаешь? Я могу рассчитывать только на тебя. Я знаю, ты не предашь меня.
Он расправил записку и перечитал её в десятый раз, буква за буквой, чтобы не ошибиться. Он часто ошибался, когда читал слова целиком. Они были длинными и трудными, он иногда терял одно слово и смотрел, как оно плывёт по бумаге, а потом опускается на самое дно, в пучину, из которой его уже не выловить. Ни чегоне бойся.
Он откусил кусок размякшей от сырости галеты. От неё пахло ночью и рыбой, и ему стало спокойнее. Ночью было хорошо, потому что ночь всё скрывала.
Язнаю
тыне
преда
шьменя.
6
В темноте
Одиннадцать пятьдесят восемь, одиннадцать пятьдесят девять.
Уже скоро. Полночь.
Притаившись за занавеской, тень подглядывала уже не меньше получаса. Время шло, пальцы нетерпеливо барабанили по подоконнику.
Не надо было тут стоять. Это не предусматривалось планом. Мало того – это неразумно. Но ожидание было невыносимым.
Снаружи ветер играл на ветках как на скрипке, хищные птицы выкрикивали свои охотничьи кличи, лунный свет стекал на мягкие тени сада. Ночь была тихой, почти сказочной. Какая ирония.
На вилле было холодно. Сырость пронимала до костей. Надо потуже затянуть пояс халата. И плотно прикрыть рукой нос и рот, чтобы не чихнуть.
Пять минут первого.
Проклятье.
Сверху раздался какой-то шум. По ковру в коридоре застучали быстрые шаги – и остановились. Открылась дверь. Послышался звук стекающей воды. Это в туалете.
Тень выдохнула и только теперь поняла, как долго она стояла у окна не дыша.
Когда же, чёрт возьми?! Тогда уж лучше вернуться… Минуточку.
Какое-то движение вдалеке, среди деревьев. Чей-то силуэт медленно и осторожно двигался по периметру газона. Подходил всё ближе и ближе. На четвереньках.
На четвереньках?
А, вот, вот!
Тень задёрнула занавеску и отскочила от неё как от огня. Значит, пора.
Она побежала в условленное место, сделала то, что должна была сделать, и быстро вернулась наверх.
И началось.
– Арчибальд, ты слышал? – Матильда Салливан повернула голову, и шиньон, отстегнувшись, упал на подушку. – Арчи?
Тишина. Граф спал, утонув в матрасе огромной двуспальной кровати и повернувшись к жене спиной.
– Арчи, проснись! Как ты можешь спать?! – Графиня потрясла мужа за плечо и заметила, что поверх пижамы на нём надет халат. – Арчибальд!
– М-м-м? – промычал наконец граф. – Что?
– В доме кто-то есть, – громким шёпотом выпалила Матильда.
Граф сел на кровати. У него слегка кружилась голова, а кости ныли от ревматизма. Проклятая сырость.
– Который час? – спросил он, слепо оглядываясь в тёмной комнате.
– Ради бога, Арчи, ты проснёшься наконец?!
– Да я не сплю, не сплю, – не очень уверенно ответил граф. – Что происходит?
– Внизу… Я слышала какой-то шум. Кажется.
– Так слышала или нет?
Матильда помедлила, прежде чем ответить:
– Я спала…
– Я тоже, – буркнул граф.
Он потёр пальцами лоб и нащупал рукой тумбочку. Продолжая ворчать, выдвинул верхний ящик и, покопавшись в нём, вытащил коробок спичек. Крепко сжав двумя пальцами горящую тонкую палочку и взглянув на по-кошачьи блестевшие в темноте глаза жены, граф на мгновение задумался. В лице Матильды было что-то не так, но он не мог понять что.
Он зажёг керосиновую лампу, пустившую струйку чёрного маслянистого дыма, и поставил её на скамью рядом с кроватью:
– Не волнуйся, это, наверное, животн… – Граф осёкся, услышав скрежещущий звук, будто кто-то тащил по мостовой глиняный горшок. Так это не в доме?
– О боже! – воскликнула графиня и прижала руку ко рту.
С гибкостью своих семидесяти с лишним лет граф Арчибальд Салливан свесил с постели длинные ноги и сунул ступни в вязаные тапочки. Он посидел неподвижно всего одно мгновение – и сразу почувствовал, как по голым лодыжкам побежал холодный ветерок.
Первым делом граф подошёл к одному из окон спальни. Внутренние ставни закрывались неплотно, между ними всегда оставалась щель шириной с палец, через которую можно было выглянуть наружу.
Спальня располагалась на втором этаже и выходила окнами на южную сторону виллы Дроков. Позиция была довольно выгодная: граф мог видеть подъездную дорожку, часть газона и мерцающий чуть поодаль стеклянный потолок оранжереи. Ворота, кажется, были закрыты, но они находились слишком далеко, и граф не был до конца в этом уверен. Машины не было. Наверное, Маккеннон уехал на ней домой после работы. Он часто так делал.
– Ну что там? – спросила графиня, вцепившись в одеяло.
– Ничего не вижу, – ответил граф. – Вроде всё спокойно. – Он снова выглянул в окно. Поблизости не было ни машин, ни людей. Ночь казалась тихой.
Граф взял пуф графини, стоящий перед туалетным столиком, подтащил его к платяному шкафу и в темноте на ощупь взобрался на него нетвёрдыми ногами.
– Осторожно!
Не обращая внимания на жену, он стащил вниз кожаную коробку и, поставив её на кровать, дрожащими пальцами вынул из неё серый, засаленный и тяжёлый на вид свёрток. Когда он осторожно развернул его, в его руках блеснул чёрный револьвер.
– Боже правый! Что ты надумал?! – встревожилась графиня.
– Когда я уйду, запри дверь и не выходи, пока я тебя не позову. Поняла?
Графиня растерянно кивнула:
– Дорогой, не делай глупостей…
– Я делаю то, что должен делать, – перебил её граф и, взяв керосиновую лампу, вышел из комнаты.
Коридор был наводнён тенями. Прислушиваясь, Арчибальд Салливан наставил пистолет перед собой и вздрогнул от щёлкнувшего позади него замка: Тилли выполнила его приказание.
Шаг за шагом, прислушиваясь и глядя вперёд горящими в темноте глазами, граф прежде всего пошёл проверить самую дорогую его сердцу комнату: кабинет.
Убедившись, что дверь плотно закрыта, а его секреты в безопасности, он направился к центральной лестнице и начал осторожно спускаться по ступенькам, шаркая по ковру вязаными тапочками. Пройдя один этаж, граф остановился: с верхнего пролёта был хорошо виден большой атриум дома. В самом центре лежал огромный персидский ковёр, который его прапрабабка Ленора купила во время поездки в Македонию. У входной двери стояли два доспеха с длинными алебардами. Когда-то эти доспехи надевали рыцари, защищавшие виллу, но те времена давно прошли, и теперь враги, которых нужно остерегаться, были не чужеземными наёмниками. А вместо воинственных и жестоких людей в доспехах на страже виллы был только тяжёлый револьвер в руках человека, который сомневался, что умеет им пользоваться.
Графу почудилось какое-то движение: внизу в темноте шевелились тени – бесформенные, как развевающийся на ветру флаг.
– Кто там?! – крикнул граф сдавленным голосом. – Стой, стрелять буду!
Флаг куда-то исчез, и граф решил, что ему и вправду всё привиделось.
Изматывающе медленно он спустился наконец на первый этаж и вдруг услышал протяжный жалобный вой из оружейного зала.
Граф подошёл к двери и, подождав несколько секунд, открыл её.
На него обрушился яростный поток ощущений.
Поворачивающийся в замке ключ. Струя воздуха. Блики на оружии, залитом лунным светом. Тревожно трепещущие занавески. Большое разбитое окно.
Ветер. Вот откуда этот жалобный вой!
И посреди всего этого – маленькая фигурка в голубоватом свете.
Дрожащей рукой граф направил на неё одновременно лампу и пистолет. Свет выхватил из темноты лицо Греты Салливан, с растерянной улыбкой стоящей босиком на полу в самом центре оружейной комнаты.
7
Привидения, лягушачьи глаза и пекинесы
Больше всего на свете инспектор Уильям Шекспир ненавидел десять вещей:
1) усы
2) убийц
3) пекинесов
4) водить машину
5) удары в печень
6) пуговицы
7) мошенников
8) перьевые ручки
9) дантистов
10) когда его в четверть шестого утра будила машина, мчащаяся со скоростью сто километров в час, и он обнаруживал, что это не автомобиль грабителей, только что обчистивших банк, а полицейский патруль, направляющийся к месту преступления.
О котором ему, старшему инспектору, никто не потрудился доложить.
Шекспир вскочил с постели, натянул вчерашние брюки и рубашку и помчался вниз, страшно ругаясь.
В пабе на первом этаже никого не было. В воздухе всё ещё пахло тушёной курицей, но было пусто и тихо. Кухня открывалась в шесть.
Стараясь не обращать внимания на урчащий от голода живот, Шекспир толкнул плечом дверь и, выйдя на улицу, очутился прямо перед телегой с сеном, в которую был запряжён ослик-альбинос. Возница растянулся на сене и явно никуда не спешил.
С трудом сдерживая подкатившее к самому горлу раздражение, Шекспир обогнул телегу и побежал через площадь к полицейскому участку.
– Я инспектор Шекспир! – прогремел он, как торнадо ворвавшись в управление. – Какого чёрта здесь происходит?! Почему мне никто не позвонил?
В ответ он услышал лишь приглушённое блеяние.
Полицейский участок был так же тих и пуст, как паб, но казался гораздо менее популярным местом. Всюду лежала пыль толщиной с палец, а единственную пишущую машинку, судя по паутине, захватили пауки, превратив её в свою крепость. Стоящий в участке запах вызывал в памяти раздевалку спортзала: смесь пота, кожи боксёрских перчаток и спортивного инвентаря.
– Эй, я к вам обращаюсь! – прокричал Шекспир в пустоту. – Есть кто живой?!
Опять блеяние. Да что ж такое?!
Инспектор широкими шагами пересёк участок, прошёл мимо единственной камеры с толстыми железными прутьями, выкрашенными серой краской, и вышел на задний двор, где мирно и радостно жевала траву привязанная к колышку маленькая козочка.
– Глазам своим не верю.
Инспектор вернулся в здание и пролистал журнал происшествий, куда должно вноситься всё, что происходит в участке: жалобы, аресты, посетители… Но в Литтл Мосс это был лишь очередной обломок давнего кораблекрушения. Последняя запись была сделана ещё во время войны, 4 октября 1943 года, и содержала только одно слово: бомбардировки.
Казалось, в участке поддерживали в хорошем состоянии только шкаф с оружием и столик, на котором стоял наполовину наполненный кофейник. Последнее обстоятельство удивило инспектора особенно приятно. Только налив себе чашку доверху, он понял, что отвратительную коричневую жидкость приготовили дня три назад.
Что-то невообразимое. Всё говорило о том, что полицейский участок в Литтл Мосс закрыт уже много лет – или же в нём работают, не считаясь с законом и здравым смыслом. А полицейские? Они-то где? Отделение полиции нельзя оставлять без прикрытия. Какая-то охрана в здании должна быть!
Очевидно, произошло что-то ужасное. А Пеннингтон даже не потрудился сообщить шефу – к чему столько хлопот?
Инспектор осмотрел столы в надежде найти тот, за которым сидит сержант. Стол оказался за дверью с написанной (и исправленной) от руки табличкой:
Криспин Э. Пеннингтон
Сержант —> Сержант, исполняющий обязанности начальника полиции
Это был самый большой и просторный кабинет во всём участке, но и он не блистал чистотой. Один угол столешницы из красного дерева был потёрт и поцарапан. Вероятно, именно на него Пеннингтон обыкновенно водружал ноги. Остальная часть стола была завалена не представляющими никакой ценности бумагами: актами, протоколами, отчётами – обычной бюрократической напастью любого государственного учреждения. Кое-где, правда, бросались в глаза немногочисленные личные вещи: талисман в виде кроличьей лапки, видавший виды рожок для обуви, связка ключей. И фотография Пеннингтона с пекинесом на руках. Сержант улыбался в объектив с видом лучшего ученика в день выставления четвертных оценок.
Шекспир поморщился от отвращения. Но его ждало новое испытание. Среди всего этого хлама на ярко-синей бархатной подушке лежала перьевая ручка – заправленная чернилами, из чёрного блестящего пластика, с идеально чистым пером, в которое можно было смотреться как в зеркало.
Шекспир закрыл глаза. Вдох – выдох. Когда инспектор профессионально занимался борьбой, он делал это упражнение перед самыми жёсткими боями – и, глядя на стол исполняющего обязанности начальника полиции сержанта Пеннингтона, у которого была авторучка, собака пекинес и на редкость наглое выражение лица, решил сделать его и сейчас.
– Вы что-нибудь слышите?
– Ничегошеньки.
Стоя на коленях перед приоткрытой дверью своей спальни, Грета прислушивалась к тому, что происходило внизу. Позади неё стояла Трисси и делала то же самое.
Снизу доносился взволнованный рокот, разливающийся по вилле гулким эхом. Грета и Трисси поняли только, что на рассвете прибыли двое полицейских, которые застали графиню в припадке нервного криза, а графа – в необычайно приподнятом настроении и с пистолетом в руке.
– Дедушка злится на меня, – сказала Грета.
– Да нет, вы тут ни при чём, – мягко объяснила Трисси. – Он просто очень испугался.
И, к счастью, не выстрелил в тебя.
– Ну да, а наказал меня! Посадил в тюрьму без суда и следствия. Это нарушение Женевской конвенции!
Грета сама удивилась своим словам. Мисс Беннет очень бы ею гордилась.
– Это не наказание, – настаивала Трисси. – Просто полиции нужно провести расследование, а мы мешаем.
– Но я свидетель!
Трисси изменилась в лице:
– Что вы имеете в виду?
– Я всё видела.
Горничная тихо закрыла дверь и присела на корточки рядом с Гретой:
– И что же вы видели?
– Всё. Я проснулась, потому что сильно хотела пить. Наверное, надо было всё-таки выпить горячего шоколада на ночь. Ну так вот, я проснулась и пошла вниз. Я искала кухню и обнаружила, что не я одна не сплю в такое позднее время.