Кубик Рубика
Посвящаю книгу женщинам, хранительницам семейного очага
Глава первая. Начало пути
Август 1980 года
9:00.
Синди торопилась. Торопливо включила функции GPS и увидела время прибытия к указанному адресу. Проехала центральную часть маленького городка, вольготно раскинувшегося среди песчаных дюн Северного моря и вырвалась на скоростную трассу. Август в этом году выдался теплый, не отставая от жаркого лета, редкого на холодном побережье. Даже во вторую половину месяца солнце грело волны и окрашивало море в веселые цвета. Поездка случилась неожиданно. Идоли убедила Синди в необходимости встречи с ее знакомой, жившей в Арденнах:
– Тебе нужен астролог.
– А гадалка?
– Не волнуйся, она расскажет о твоем прошлом и о будущем, и звезды докажут ее правоту.
Короче, как всегда, Синди прислушалась к совету подруги и решилась на встречу с незнакомым человеком, который, якобы знает все о ней и поможет разобраться со всеми тревожными мыслями.
Идоли оказалась единственным человеком, с кем Синди не потеряла связь после окончания университета. Они подружились на первом курсе и больше не расставались. Совершенно противоположные по характеру, девушки дополняли друг друга и казались двумя половинками одного целого. Когда Идоли пригласила впервые к себе домой, Синди не могла прийти в себя от увиденного. Лес, поля, озера, через которые петляла дорога к дому подруги, оказались собственностью семьи Идоли, баронессы по происхождению и других действующих титулов. Огромный замок, окруженный густым лесом, предстал перед ними во всем своем величии.
– Здесь живет бабушка, – пояснила Идоли оцепеневшей подруге, – а мы здесь. В тени замка стоял довольно больший дом. Если бы не величавое соседство, то и он казался бы не самым маленьким. И на довольно почтительном расстоянии притулилось небольшое жилое строение, где жила прислуга, семья из Польши. Не успели девушки переодеться, как их пригласили на ужин. Отец Идоли и две старшие сестры уже сидели за огромным столом. Увидев, Синди, они радушно поздоровались с ней и представились. Стул рядом с отцом пустовал. Неторопливый ужин прерывался вопросами и ответами.
– Приезжайте к нам в гости. Рад буду видеть вас, девочки нечасто приглашают домой своих друзей, – церемонно произнес глава семьи, встав из-за стола.
Ранним утром выехала в другую часть страны. Путь оказался неблизким. Когда время перевалило за полдень, дорога пошла резко вверх. Начались горы. Эхо двигателя машины разнеслось в Арденнах, раздвигая облака. Солнце спряталось за верхушки деревьев, сплетенных в сплошную арку над головой. Веселые солнечные зайчики прыгали по зеленым листьям, еще мощным и свежим. Август и не думал уступать осени, чье время по календарю начиналось уже через неделю.
Дорога вильнула вправо, стала узкой и неровной. Совсем скоро Синди остановилась у нужного дома, окруженного высоким забором. И опять веселые солнечные зайчики догнали ее и заплясали на зеленой лужайке перед входом.
– Расскажи ей обо всем, не стесняйся, – сказала подруга, посоветовавшая обратиться к астрологу.
– Да, конечно. Иначе, какой смысл с ней встречаться.
Вставить рассказ про Идоли.
Синди легонько надавила на металлическое кольцо: послышался мелодичный звон и следом чьи-то шаги. Дверь открылась.
– Добрый день, – смущенно произнесла Синди, – я от Идоли.
– Добрый день! Она предупредила о вашем приезде. Проходите. Меня зовут Мэгги. – Хозяйка опять улыбнулась и провела гостью в дом. Предложила отдохнуть и выпить по чашечке чая с дороги. Странное чувство покоя и безопасности исходило от незнакомой женщины, как будто Синди оставила за порогом чужого дома тревожные мысли.
Чай с привкусом душицы, мягкие тона мебели, глубокие кресла, разделенные журнальным столиком, и мягкая улыбка рассеяли волнение гостьи.
– Давайте еще раз знакомиться. Год, число, месяц, время и место вашего рождения.
– Четырнадцатое января 1949 года. Родилась в Бельгии. В Ваттерсхее, времени не знаю.
– Составим вашу натальную карту.
Синди робко задавала вопрос за вопросом и кратко записывала ответы, чтобы обдумать их позже.
Астролог неторопливо предсказывала возможный ход событий, абсолютно ничего не советуя, только перебирая факты прошлого, настоящего и будущего. Когда вопросы закончились, хозяйка закрыла натальную карту и произнесла:
– Пришла пора.
– Пришла пора, – эхом повторила Синди и перед глазами ожили дни юности.
Она увидела себя. Ту, какой была много лет назад. И выросла в поселке, выросшем на печали и воспоминании пришлых людей. Синди видела себя: несуразную, стеснительную. Мать удивленно смотрела на нее, словно чужая девочка забрела нечаянно к ним. В той жизни все у Синди все начиналось с «не». Небольшой дом, где она выросла, снаружи казался нелепым: часть стены красного цвета, часть желтого, как будто на строительство не хватило одинаковых кирпичей; небольшие подслеповатые окна, пристально вылупившие на улицу свои глазницы, соломенные крыши, по которым плясало летом огненное солнце и дрожал иней в зимние месяцы. Порой из них выглядывали детские рожицы, чумазые, словно они, а не отцы их вернулись из шахт, где долбили каменный уголь. Вечерами тусклый свет окрашивал улицу в цвета дешевых штор, ярких, как оперенья попугаев. Благородные цвета стоили дорого и женщины выбирали то, что по карману и шили все, что необходимо. Иногда шторы и наволочки казались комплектом, дополненным еще и кухонными полотенцами. Короче, жили и не тужили, пытаясь приспособиться к неприхотливой действительности. Каким образом сюда занесло разномастное население, никто не знал и знать не хотел: зачем чужие истории, когда своих хватает через край. Да и опасно было совать нос в чужие дела. Поэтому одинаково корпели и марокканцы, вырывшие Альберт канал, и греки, и горластые итальянцы: их объединяло одинаковое клеймо: клеймо чужака. Из скособоченных домов ветер выдувал не только тепло из комнат, но и из людских сердец. Люди становились половинчатыми, уродливыми, непонятно какими. Они стремились в счастливую жизнь и никак не могли поймать за хвост удачу. Птицу своего счастья, подраненную больной фантазией, страхом и бегством от своей земли. Вскоре район чужаков стал своим на административной карте города и на учете в городской администрации. Рождались дети, похожие на бельгийских ребятишек по манерам поведения, по выговору нидерландского языка и совершенно различные по менталитету. Но каждый ребенок уже получал навыки, необходимые для этой странной среды. Вечерами казалось, что дома поднимаются вверх от крепких ароматов различной пищи, но в том сгустке самой стойкой был запах итальянской пиццы, которую пекли в самодельной печи, выложенной под навесом на улице. Синди часами могла смотреть, как женщины месили послушное тесто, растягивали края в разные стороны, накладывали сверху начинку из сыра и томата с листочками базилика и ловко отправляли в печь. Добродушные итальянки, распаренные жаром печи, улыбались девочкам и иногда даже угощали пиццей. Вкуснее той пиццы Синди не доводилось есть во взрослой жизни даже в самой Италии.
Дети из греческих семей угощали зелеными оливками, которые привозили из своей родины, куда ездили довольно часто.
В марте месяце соседи турки и марокканцы угощали соседей мясом, они праздновали какой-то свой религиозный праздник. Мать радовалась. Ставила мясо на огонь, рубила белокочанную капусту, готовила борщ по всем правилам: с морковью и свеклой, тушила на медленном огне помидоры и присыпала укропом. И основное блюдо, соленое сало, толстые шматки с розоватым оттенком, горделиво красовалось на столе во время принятия пищи. По осени отец рыскал по округе и находил фермеров, договаривался «забить кабанчика», чтобы можно было посолить неостывшее мясо. Бельгийцам казалось ненормальным, есть парное мясо: считали, оно отравлено страхом. Забирал тушу свиньи целиком и делил поровну на несколько хозяев. Вскоре хозяйки странного поселения научились у местных жителей готовить овощные супы и с удовольствием пристрастились к ним. Лук-порей добывали на полях после уборки урожая, как и остальные овощи. На рынке, если прийти туда к концу дня, в отходах можно было на неделю собрать все, что душе угодно. Короче, только успевай и голодным не останешься. Синди не спрашивала родителей о том, как их семья оказалась в этом месте, почему они разговаривают в семье на русском языке, а у матери вырываются непонятные слова со странным произношением г, как х. Им, детям, все казалось естественным, нормальным явлением обычной жизни, как смена времени года, приход весны и лета, теплой осени и мягкой зимы. Отец не работал на шахте, как большинство обитателей поселка. До войны, как однажды услышала Синди, он строил дома. В мирное время его профессия оказалась самой нужной. Рано утром он уходил на работу и приходил поздно вечером, всегда в одно и то же время. Выходные проводил с семьей, мастерил что-то по хозяйству, строгал, чинил, перестраивал и пристраивал клетушки к основному жилому дому. Мать занималась только хозяйством: стирала, убиралась, готовила еду и следила за детьми. Они дополняли друг друга. Полный отец с нахмуренными бровями, длинными усами и худая мать, проворная, ловкая и улыбчивая. Синди не походила внешностью на них, отличалась и от своих братьев и сестер. К тринадцати годам она страдала по-взрослому. Разглядывала себя в зеркало и ужасалась: надо же такой уродиться. Рыжая, с россыпью веснушек на лице, с острым носиком, торчащим между впалых щек, с острыми коленками и локотками, с глазами зеленого цвета и длинной цыплячьей шеей.
Особенно тяжело ей приходилось весной. Солнце разбрызгивало на лице коричневые точечки, которые сводили ее с ума от злости. Она пыталась отмыть их хозяйственным мылом, терла до тех пор, пока кожа не становилась красной, а веснушки блеклыми, но проходило немного времени, и лицо вновь становилось обычным. К четырнадцати годам к этим мучениям прибавились другие противные странности: что-то случилось с телом; в подмышках и ниже живота стали расти волосы; рука невольно дотрагивалась до противного треугольника между бедрами и отдергивалась мгновенно, как будто обжигалась крапивой. Конечно, Синди опять бралась за зеркальце и разглядывала себя по кусочкам, чтобы увидеть изменения, происходившие с телом, ставшим чужим и враждебным. Соски превратились в твердые бугорки, потом приняли острую форму и стали заметными. Синди пришлось сутулиться, чтобы спрятать их. По вечерам не могла заснуть от странных ощущений внизу живота, прямо там, где уже треугольник стал таким же рыжим, как и волосы на голове.
Некрасивая. Мало страшная, еще и рыжая. Она разглядывала родителей и братьев с сестрами. У матери белое лицо, абсолютно чистое, без единого пятнышка, темные волосы с проблесками седины и глаза коричневого цвета. У отца седая голова, усы и щетина на лице тоже без единого рыжего волоска. Так почему они наградили ее тем, чего у них нет и в помине? Наградили именно ее, братья и сестры родились нормальными и не страдали, как Синди. Кстати, на единственной кровати спали родители, а детей укладывали на пол. Дети кишели перед сном, толкались, щипались и чуть ли не кусались, им не хватало места. Каждый из них хотел определить свою территорию, но границы постоянно нарушались. Да и как они могли отгородить себя, когда все было общим: постель, еда, одежда, которую донашивали друг за другом.
Неопытная. Это определение точно про нее. Даже повзрослев, она не приобрела ни ума, ни опыта. Возможно, это случилось от того, что выросла в нереальном мире, окружив себя книгами и мечтой об иной действительности, не такой, какую видела каждый день, беспросветную и серую. Где приключения, где принцы, где волшебники? Когда она превратится из гадкого утенка в красавицу? Даже мать, порой останавливала свой взгляд на дочери и качала головой, что та уродилась такой не похожей на остальных нормальных детей: «Рыжая еще и конопатая!»
И вот такой, несуразной, некрасивой и неопытной вошла в другую жизнь. Ее словно волной окатило. Молодой человек, очень даже интересный, поглядывал на нее, улыбался и не отводил взгляда от смущавшейся девушки. Как она могла отвернуться от знаков внимания, которые стал ей оказывать юноша, влюбившийся в нее, в такую страшную, некрасивую и несуразную. В школе на нее смотрели как пустое место, и она чувствовала себя не в своей тарелке. Одежда состояла из старых поношенных вещей матери, рюкзак, покупали из вторых рук, учебники выпрашивала у знакомых старшеклассниц. Именно тогда она дала себе зарок, что обязательно выбьется в люди. Не будет она жить как ее родители и те, кто влачил жалкое существование в поселке, населенном разноцветными муравьями. Синди читала и зубрила, учила наизусть и засыпала с учебниками в руках, мечтая выползти из муравейника. Подруги в школе влюблялись в старшеклассников или в своих ровесников, а она не обращала на мальчиков внимания, как и они на нее. Почему-то выбор родителей пал на католическую школу, где правила поведения отличались особой строгостью. Молодой человек встречался ей постоянно. В конце концов они познакомились.
– Саша, – смутилась она, протягивая в ответ руку. Это было имя, которым девочку нарекли родители при рождении.
– Сажжа? Саса?
Оба дружно рассмеялись, он нарочито умоляюще попросил девушку:
– Можно называть тебя Синди? Так звали мою бабушку.
– Хорошо, – пожала она плечами и представилась заново, – Синди.
Она шагнула в новую жизнь с чужим именем, стараясь забыть о том, какой была до встречи с ним. Мечты ее сбылись: принц, любовь, предложение руки и сердца; все так, как писали в книгах. Он даже заявил, что у них будет непременно двенадцать детей, футбольная команда.
Синди вышла замуж без разрешения родителей, без всякого сомнения, с полной уверенностью, что сказка стала явью. Помимо того, что выпал шанс стать принцессой, настало время, когда томление тела оказалось сильнее всяких доводов ума. «Это», которое описывалось в книгах, как нечто невероятное и волшебное, оказалось отвратительным актом, половым совокуплением. Она ничего не поняла. Приятным оказалось только соприкосновение тел, но не проникновение в нее. И поза. Поза казалась ей тоже отвратительной. Неестественно раскинутые ноги, муж между ними, его сопение и истошный вопль в конце: он дергался как в припадке и замирал. Ему нравилось. Не успевал день подходить к концу, как муж начинал с особым выражением глаз поглядывать на нее и ухмыляться. Почему-то особенно ненавистной ей казалась ухмылка, наглая и самоуверенная, мужчины -повелителя, захватчика и диктатора. Не было дня, когда Синди не задавала себе вопрос, один-единственный: «Отчего она бросилась в замужество без раздумий? Что с ней случилось? Мозги отказали совсем или захотелось узнать, как живут за мужем?» Узнала. Времени хватило сполна.
В тот день, двадцать седьмого августа, исполнилось десять лет со дня ее замужества. Десять лет, которые стали полной противоположностью ее мечтам о волшебной жизни с прекрасным принцем. Неопытность завела Синди в такие дебри, что она потерялась, осталась на распутье.
Сэм уговорил ее прокатиться с ветерком на мотоцикле, отметить десятилетие супружеской жизни. Синди, чтобы не начинать день со скандала, надела на голову шлем и безропотно уселась сзади мужа.
«Железный конь», как с любовью он называл свою очередную игрушку, завелся с пол-оборота и резко рванул вперед. Вздрогнула и даже невольно обхватила мужа руками, прижалась к его спине и постаралась успокоиться.
Она не любила мотоцикл, но сегодня согласилась, потому что не хотела отпускать его одного. Еще вчера вечером Синди и знать не могла о его планах, поэтому сделала то, что давно задумала. Кто знал, что ему взбредет в голову с утра кататься на мотоцикле, обычно по выходным дням он спал почти до обеда. Отказаться Синди не могла. Не хотела вызывать лишних подозрений и упреков в холодности. Они выехали на пустую трассу. Что ж, возможно, этот день примирит их, надо довериться мужу. Как в первые годы, до их бесконечных ссор и размолвок, когда ей ещё хотелось находиться рядом с ним.
Вскоре дорога нырнула вниз, где под рев мотоцикла заплясали солнечные зайчики. Синди и Сэм ехали под аркой – кружевной, сплетенной из зеленых верхушек деревьев, росших по обеим сторонам дороги:
– Мы мчимся в рай, посмотри наверх.
– Рай на солнце, – засмеялась Синди, увидев жгучее солнце в том месте, где вдруг арка резко оборвалась. Резко оборвалась, и мотоцикл поднялся на дыбы, закрутился на месте, скользнул в сторону, накрыв ее темнотой. Издалека донеслось конское ржание. Наверное, мотоцикл так заскрежетал, мелькнуло в голве и опять потемнело в глазах. Синди хотела спать, но кто-то теребил ее и задавал странные вопросы: авария, где, когда. Потом из этих слов выстроился вопрос:
– Вы помните, как попали в аварию?
– Авария? – Синди сморщилась от боли и обвела взглядом незнакомые лица, – какая авария?
– Вы попали в транспортное происшествие.
– Где мой муж?
– Он в реанимации, а вас сегодня выпишут домой.
– Что с ним?
– Разрыв селезенки и кровопотеря.
Синди потеряла откинулась на подушку и потеряла сознание. Когда она пришла в себя, увидела незнакомых людей. Сон это или явь? Что же случилось утром? Утром Сэм позвал покататься на мотоцикле, на дороге никого не было, как могла случиться авария? С кем? В ушах раздался скрежет мотоциклетных колес, скольжение в сторону, удар и темнота. Она заплакала от ужаса и не могла ничего соображать. Ну да, он еще кричал ей:
– Мы мчимся в рай, посмотри наверх.
– Рай на солнце, – засмеялась она в ответ, увидев жгучие лучи в том месте, где вдруг арка резко оборвалась.
Наверное, в тот момент муж отвлекся на минуту – нет, на секунду – и выехал на встречную полосу. Выехал на встречную полосу, которая казалась абсолютно пустынной. От напряжения у Синди разболелась голова, она закрыла глаза от нереальности происшедшего. Как будто страшный сон: авария, больница и Сэм в реанимации.
Шли третьи сутки после операции. Синди дежурила у его постели, двигалась как тень и автоматически смачивала водой посиневшие губы; поправляла подушку и прислушивалась к едва слышному дыханию. Ей хотелось прилечь на кафельный пол и заснуть ненадолго, на пятнадцать – двадцать минут, чтобы прийти в себя. Прислонившись спиной к стулу, смотрела на безжизненное лицо того, который молчал и не насмехался над ней, не иронизировал, не старался показать свое преимущество, стал обычным человеком. С таким, с нынешним Сэмом она могла бы вполне ужиться. Мысли, самые разные и глупые, роились в голове, прокручивали десять лет совместной жизни и сходились в одной фразе: «Она виновата в аварии». Откроется ли этот факт или останется в тайне? Конечно, откроется, если он выздоровеет, возможно, она даже сама обо всем ему расскажет, а если? Если случится самое страшное, что тогда делать ей с жуткой тайной? Если вдруг, будут ли делать вскрытие? Неужели это все происходит наяву? Муж без сознания и ее мысли, как выкарабкаться из всей истории ей, а не Сэму.
После обеда ненадолго приходила свекровь. Грузно усаживалась на соседний скрипучий стул, придвигалась к кровати и вглядывалась в лицо сына. Вздыхала, гладила его по щеке и повторяла одну и ту же фразу, бросая взгляд, полный ненависти, в сторону снохи:
– Зачем ты туда поехал? Зачем? Как так могло случиться?
И в этот раз начала опять выговаривать сыну те же слова, когда он вдруг открыл глаза, прошептал четко и внятно по слогам:
– Я ухожу. Далеко. Не бросай Синди и детей.
– Сэм, не уходи, Сэм, сынок!
Синди выбежала из палаты с криком о помощи, потом метнулась назад. Дыхание мужа становилось реже. Вот еще один глубокий вздох, прерывистый, как будто потерявшийся где-то внутри него, смог вырваться наружу и замереть, судорожно передернул тело, вытянув по швам руки, ноги, голову и остановив взгляд. Чистый, без признаков страдания и боли. Лицо приняло холодное выражение, морщины разгладились, забрали с собой остатки тепла. Сэм исчез. Вместо него на больничной койке лежал чужой, незнакомый мужчина в полосатой пижаме. Синди вскрикнула:
– Это не Сэм!
– Не болтай чепуху, – свекровь с ненавистью ткнула локтем ее в бок. – Могла бы удержать мужа, если бы любила. – И, повалившись сыну на грудь, завыла протяжно и долго, с неизбывной тоской, как волчица, потерявшая своего детеныша.
«Если бы любила», – Синди не раз повторяла эти слова. Они хлестали ее по щекам и не давали прийти в себя от ужаса происходящего. Она наклонилась к нему, чтобы проститься. И по щеке мужа, одетого в серый костюм с белой рубашкой, покатилась слеза. Все, кто стоял рядом, ахнули:
– Он плачет, прощается с ней.
– Да, покойник выбирает для последней слезы самого близкого человека.
– Самого близкого, – взвыла свекровь, опять протяжно и громко.
Синди не стала им объяснять, что случилось простое совпадение: тело почти неделю пролежало в морозильной комнате, потом стало оттаивать в теплом помещении, и влага, обычная влага, скатилась по щеке. Но случившееся испугало даже ее, знавшую истинную причину его слезы, слезы покойного мужа, с которым она прощалась навсегда.
И ощущение нереальности. Как будто Синди видела этот фильм с эффектными сценами и позами, с многочисленными венками, от которых исходил сладкий тошнотворный запах, с обезумевшей свекровью, которая толкала внучек к гробу и кричала:
– Смотрите на отца, больше никогда его не увидите!
– Не трогайте детей, они боятся, – попыталась остановить ее Синди.
Но старуха держала одной рукой девочек, а другой трясла гроб так, как будто хотела разбудить того, кто ее не слышал. На минуту окружающим стало страшно, что сейчас покойник вывалится на пол.
Младшая дочь крепко вцепилась в юбку матери, пытаясь удержаться на ногах; старшая сцепила губы и изо всех сил вглядывалась в неподвижное лицо отца, как того требовала старуха. А в голове у Синди звучал его голос: «Пока смерть не разлучит нас! Пока смерть не разлучит нас!» Голос из дней первой влюбленности, когда она верила, что любит и любима. Куда делся тот голос? Растаял и даже эхо не вернет их. Как тогда, когда повторяли эти слова друг за другом в яблоневом саду. Она смеялась, запрокинув лицо и повторяла:
– Да, я выйду за тебя.
– Я сделаю тебя счастливой, – уверял он твердо. И вот через десять лет настал момент разлуки. Смерть явилась без предупреждения и освободила их друг от друга.
За несколько дней со дня похорон мужа жизнь Синди с детьми изменилась: она приобрела статус вдовы, а дочери стали сиротками – так называла их свекровь, как будто они потеряли и мать.
В сентябре дети пошли в школу, а Синди вернулась на работу, в промежутках заполняя документы для пособия по потере кормильца и вспоминая тот страшный злополучный вечер перед аварией, ставший причиной случившегося.
Глава вторая. Бывшая свекровь и Синди
Документы, терзания и свекровь. Бывшая, но не желающая сдавать своих позиций. Она заявилась к ним через месяц. Морщась, как от зубной боли, оглядела квартиру, притихших детей, вернувшихся из школы, и особенно пристально – сноху, пытаясь отыскать у нее на лице следы горя или его отсутствие. Синди показалось, что в комнате стало нечем дышать.
Свекровь заговорила. Видимо, готовилась основательно, продумала мельчайшие детали разговора, выстроив пункты как неукоснительный приказ.
*Ты вдова, но не свободная женщина, потому что носишь нашу фамилию и растишь моих внучек.
*Пенсию на детей буду контролировать я, чтобы не тратила на развлечения. Достаточно развлекалась.
*Когда девочки выйдут замуж, их мужья обязаны взять фамилию нашего рода, потому что ты не смогла родить наследника.
*Вещи Сэма будут висеть в шкафу.
*Если хоть один из пунктов будет нарушен, я отберу детей. Сил и средств у меня достаточно, ты это знаешь хорошо. Как и то, что дети судом передаются бельгийской стороне, урожденным бельгийцам, а не пришлым.
Требования свекрови, казались Синди безумными и непонятными. Что делать? Воевать с упертой старухой, обезумевшей от горя или смириться? Что-то свекровь еще сказала про квартиру и наследство, якобы оформленное на имя Сэма. Бог с этим, главное – дети, она не может их потерять.
Что Синди сделала не так за десять лет замужества? Она честно пыталась наладить отношения со свекровью: молчала, когда надо было дать сдачи, пригибала голову, когда надо было разогнуться; терпела, когда та лезла во все семейные дела сына и обшаривала во время своих визитов комнаты, даже спальню. Омерзительно выспрашивала у девочек подробности жизни. Да, не умела Синди защищать свои личные границы, как в детстве, когда все кувырком спали на одном матрасе, хватали вещи друг у друга и не спрашивали разрешения. Печать детства стала клеймом и в супружеской жизни. Свекровь подмяла под себя бойкую сноху и послушного сына.
Мать пыталась дать советы после свадьбы, Синди слушала их вполуха:
– Держись от свекрови на расстоянии, не надо целовать, обнимать и угождать, достаточно уважения. Не лезь к ней в душу и к себе не подпускай.
– А как же насчет второй мамы?
– Понимаешь, мы с тобой прощаем друг другу все раздоры и забываем обиды, а с ней вы – чужие люди, одна ссора может многое изменить. Молчи и не огрызайся, но и не стелись ей под ноги. Не пытайся быть хорошей для всех, в том числе и для золовок. Знай, что они могут позволить себе сидеть, а ты должна выполнять работу. Такова жизнь замужней женщины. Жаль, если не сложатся с ними отношения: станет сложно и тебе, и твоему мужу. Особенно тебе.
Сейчас Синди с раздражением вспоминала советы своей матери. Неправильные советы. Почему бы ей не сказать тогда, чтобы дочь знала себе цену, а не угождала. И фраза напоследок, как выстрел в спину: «Замуж выходят один раз и навсегда. Не позорь нас с отцом разводом или неподобающим поведением!»
Северное море, на берегу которого жила Синди, казалось равнодушным к ее проблемам. Чайки кричали о своем, ныряли в волны и истошно голосили, упустив добычу. Птицы с распростертыми крыльями были зловещими и напоминали свекровь, которая также боялась упустить свою добычу и старалась удержать их в своем клюве.
Глядя на мечущих птиц, Синди вспомнила, как отдыхали с мужем в Италии. Стояла ужасная жара. Отель, переполненный отдыхающими, не смолкал ни днем, ни ночью. Но больше всего их беспокоил детский плач, доносившийся из соседнего номера: каждое утро на рассвете крик разносился по всему отелю, и казалось, что ребенок вот-вот задохнется. Как изумилась Синди, когда она увидела огромную чайку, которая кружила во внутреннем дворике и кричала. Кричала детским голосом. Притворялась. И вообще чайки казались красивыми только издали, но вблизи красота их меркла. Как-то на море одна из них бросилась с высоты на Синди.
– Даже чайки любят тебя, – смеялся Сэм, спокойно наблюдая за пикирующей птицей и женой, которая кричала и размахивала руками от страха.
– Ага, мозги чуть не выклевали. Кому нужна такая любовь.
Может быть, свекровь, бывшая свекровь, тоже хочет выклевать ей мозги, чтобы вдова не забыла покойного мужа? А Синди в страхе отбивается от нее.
В последний приезд старуха расселась на диване, распростерла руки над старшей внучкой Леей и что-то ей нашептывала. Седые волосы, подобраны аккуратным пучком на затылке, прямой нос с еле заметной горбинкой, тяжелые веки и хищное тело, устремившееся вперед. Еще немного – и она ухватит добычу, чтобы растерзать ее острым клювом. «Мозги промывает девочкам и меня сейчас начнет терзать. Может быть, разом поставить точку? И рассказать ей все?» – подумала Синди и уже открыла рот, но свекровь не дала ей произнести ни слова: тяжелым взглядом оглядела сноху, бывшую сноху, с ног до головы и процедила сквозь пластмассовые зубы, пожелтевшие от табака:
– Поздновато домой приходишь, дети без присмотра.
– Задержалась на работе.
– На работе, – ухмыльнулась старуха, по-хозяйски пошла наверх и громко захлопнула за собой дверь гостевой комнаты.
Уже лежа в постели, Синди ужаснулась своей глупости, которую чуть было не совершила: «Если расскажу правду, она отберет детей!»
Ее мысли прервала Рина:
– Мамочка, можно к тебе? Лея ушла к бабушке, мне страшно одной.
– Можно.
– Мамочка, а бабушка зашила нам в подушки что-то, сказала…
– Давай спать, завтра расскажешь, – прервала она дочь, успев перед тем подумать, что свекровь опять забрала Лею в свою постель.
Знать бы тогда Синди, что сделала старуха, вырвала бы дочерей из клюва хищной чайки и не позволила бы ей даже приближаться к ним.
Но этого не случилось, и дом заснул в тишине, объятый нездоровыми сновидениями двух женщин, воевавших между собой даже после того, как Сэм упокоился в вечном сне.
Дочери, совершенно разные, отличались и внешне, и по характеру. Лея родилась крепкой, очень здоровой. В первый день, когда выписались из роддома, свекровь по бельгийскому обычаю посадила в саду ясень:
– Дерево будет оберегать Лею, чтобы с ней ничего не случилось.
– А где дерево Сэма?
– Нигде, не успела посадить. Он родился в другом месте, мы жили в горах. – Помолчала и добавила в порыве откровенности: – До Сэма у нас умерло три мальчика. Мы уехали оттуда ночью, заколотили двери и окна.
– Они болели?
– Нет.
Дерево посадили в том месте, где Сэм когда-то сделал ей предложение руки и сердца:
– Я сделаю тебя счастливой, – торжественно клялся жених, заглядывая ей в глаза.
– Да! – немного помолчав, согласилась Синди. Удивилась своему ответу. Зачем? Наверное, созрела для замужества.
Он крепко прижал ее к себе, она подняла голову, чтобы увернуться от мокрого поцелуя жениха, разглядывала нежные лепестки яблоневых цветов, осыпавших их. В душе не испытала ничего, кроме любопытства к следующему этапу своей жизни.
В разгар их отношений, Сэм пригласил девушку к себе домой. Это случилось на через месяц после их знакомства.
– Мне неловко.
– Но тебе все равно придется с ней познакомиться. Лучше сейчас. Привыкать будет легче вам обеим.
Он ласковым взглядом окинул ее и обнял за талию. Рука поднялась выше, потом задержалась на спине. Сэм изучал иностранные языки и готовился стать переводчиком. Синди поражалась его памяти: он читал наизусть стихи и поэмы восточных поэтов, цитировал философов и свои сочинения.
– Вот увидишь, мама полюбит тебя, – продолжил он начатый разговор.
– Хорошо, – согласилась Синди.
Полюбила ли его мать будущую жену сына? Ответ на этот вопрос стал понятен сразу после свадьбы, которую спешно справили в фамильном имении Деккеров. Отец Сэма скончался много лет назад. Правила всем его мать.
Будущая свекровь продемонстрировала достаток семьи и роль снохи в своем «царстве-государстве». Синди решила терпеть, помня наставления матери, и ни с кем не пререкалась, не принимала самостоятельных решений, даже бытовых. Но однажды осмелилась включить батареи в гостиной на самую высокую отметку и заснула перед телевизором от непривычного тепла.
– Кто включил батареи? – раздался гневный голос свекрови.
– Я, – удивилась Синди.
– Ты что, с ума сошла? На ночь включила отопление.
– Холодно же.
– Одеялом укрывайся. Надо же, тепла ей захотелось.
После скандала Синди стала кутаться в теплый плед, спала в шерстяных носках и шапочке, как будто превратилась в клоуна или гнома. И училась экономить воду. Воду в доме берегли так, будто жили в Аравийской пустыне, а не в благополучной европейской стране: заскакивали в душ и вылетали оттуда пулей, мыли посуду в двух раковинах, с холодной и горячей водой, наспех окунали и наспех ополаскивали тарелки и кофейные чашечки.
Посудомойка и стиральные машины работали на режиме «эконом» поочередно в определенные дни. В комнатах выключали свет и сидели при свечах летом, у камина зимой. Не копейка, а вода и свет берегли рубль.
«Когда переедем в свой дом, включу на полную мощность все батареи, особенно в спальне!» – мечтала Синди. Так она и сделала после переезда, но через месяц долго разглядывала счет за электричество. И впервые поняла свекровь, бегавшую из одной комнаты в другую, чтобы выключить свет.
Сэм часто говорил, что каждый бельгиец рождается с камнем в желудке, мечтая построить свой дом. Зачем он нужен, если становишься рабом каменных стен? Синди вспоминала о своем доме, где отец утеплил стены и провел такой дымоход, что камин отапливал все комнаты. Зимой она расхаживала в легком халатике и не спала в чепчике под одеялом, стеганным гусиным пухом. Вспоминала и надеялась, что скоро они отделятся от свекрови. Слава богу, прожили с ней всего год, показавшийся ей бесконечно долгим, нескончаемым.
Подумав, они выбрали местом жительства небольшой городок на побережье Северного моря, где Синди проходила журналистскую практику после окончания университета.
– Ну что, стажер, будет желание, приезжай к нам работать. Место для тебя всегда найдем, – искренне пообещал главный редактор.
– Смотрите, вот как приеду к вам насовсем, – пригрозила она в шутку.
Пригрозила и приехала. Коллеги обрадовались, приняли с распростертыми объятиями: Синди не увиливала от поручений, не была букой или болтушкой, не влезала в разборки, не переносила услышанное от одного к другому. В общем, пришлась по душе всем – не то, что в семье мужа.
Она никак не могла привыкнуть к его родне, которая любила посмеяться. Особенно над ней. Иногда даже Сэм поддевал ее при всех, и тогда раздавался дружный, донельзя довольный хохот золовок, свекрови и младшего брата мужа. Синди пыталась растянуть губы в улыбке, преодолевая желание расплакаться. Минуту спустя гордо вскидывала голову с копной рыжих волос и пристально смотрела на Сэма. Свекровь переводила взгляд с сына на сноху и хмурилась. Однажды сказала без обиняков:
– Не любишь ты его, взгляд, как у змеи.
– Вам кажется, – ответила Синди и отвернулась.
Муж чувствовал себя виноватым, начинал юлить:
– Хватит тебе дуться, ну пошутил немного неудачно.
– Я никогда не буду такой свекровью, как твоя мать. Никогда!
– Доживи до ее лет.
Совсем скоро отношения супругов испортились настолько, что реанимации уже не подлежали. Когда Синди по глупости пожаловалась свекрови на мужа, та резко ответила, что мужчина пить без причины не будет и выразительно посмотрела на сноху.
Сэм больше всего на свете любил себя и маму: хлопоты до дому великодушно доверял жене, издерганной работой и бессонными ночами с малышкой. В девять утра Синди везла шестимесячную Лею в частный детский садик, выгружала сумку, набитую памперсами, бутылочками для кормления, и уезжала на работу. Чтобы попасть в этот престижный садик, будущие родители заняли очередь сразу, как только узнали, что в семье появится малыш.
Зато теперь Синди могла работать, а не сидеть дома в обществе мужа, от которого разило перегаром:
– С утра уже выпиваешь?
– Голову надо привести в порядок, опохмелиться, – отвечал он, с удовольствием делая большой глоток домашнего вина.
Сэм не горел особенным желанием работать: с удовольствием сидел дома, читал книги, рассуждал о тонкостях работы переводчика и в свободное время писал трактаты о восприятии современным человеком Древнего мира. Удивительно, но именно в это время, когда брак их совсем разваливался, была зачата вторая дочь. Синди решила рожать: вдруг муж возьмётся за ум. После свадьбы мать предупредила ее: надо терпеть, одной с ребенком жить несладко.
В отличие от первой беременности, живот рос не по дням, а по часам. Главный редактор как-то пошутил, пропуская ее в дверях:
– Похоже, ты сразу двоих родишь!
– Наговорите вы сейчас, – вырвалось у Синди с раздражением.
Может быть, виновата была нервозность из-за постоянных споров с мужем, может быть, физические перегрузки, но роды начались преждевременно. И если Лея появилась на свет с большим трудом, только на вторые сутки, то Рина родилась быстро.
– Кто? – спросила Синди, увидев малышку в руках акушерки.
– Не шевелитесь, там еще ребенок.
– Как?
– У вас двойня.
«Накаркал!» – вспомнила она некстати слова главного редактора. Двойня. Не близняшки. Совсем разные: одна весом 1900, другая – 2200. Не умевшие сосать грудь восьмимесячные малышки – синюшного цвета, размером с маленькое полено. Полено, почти помещавшееся в ладони.
Ее накрыло отчаяние. Глубокое и безысходное, как полная темнота, кромешная, жуткая. Как тогда. Когда в один из безоблачных дней замужества они с Сэмом поехали в супермаркет, чтобы купить продукты и отпраздновать первый день лета. Тогда ей нравилась традиция празднования дней: летних, осенних, зимних, весенних.
Летом сидели у костра и смотрели в небо, усыпанное яркими звездами. Зимой топили камин, над которым горделиво красовалась голова льва, вылепленная из глины и дополненная витыми буквами: «Для тепла и уюта в семье». Сэм подбрасывал дрова в камин, ворошил длинной железной кочергой угли, подливал в бокалы глинтвейн и тянулся к жене. Осоловелые от жаркого огня, липучего напитка и поцелуев, супруги верили в бесконечность тепла своего дома и в прочность семейных уз.
Дни осени и весны выпадали на семейные торжества в доме у свекрови. После застолий Сэм увлекал жену в сад, и они прятались в дальних участках, чтобы не слышать наставлений грозной прародительницы. Весной деревья осыпали все вокруг розовым цветом, сотворенным из нежности, осенью дарили яблоки с красными боками, просвечивающими на свету. Запах яблоневого сада уносил ее наверх, заставляя на время забывать о мелких ссорах.
Одни в раю, совсем одни, как Адам и Ева. Покорная и послушная, Синди хотела верить, что она сотворена из седьмого ребра Сэма. Шел первый год их совместной жизни, сладкой, медовой, яблочной.
Так вот, в то утро она тормошила мужа, чтобы поехать за продуктами в соседний супермаркет.
По дороге в магазин Синди услышала по радио, что в Голландии в нескольких городах по неизвестным причинам полностью отключилось электричество. Удивилась, что такое возможно в век технических достижений.
Оказалось, что такое возможно не только в Голландии. Она шла между рядов супермаркета, когда внезапно погас свет.
– Что это? – Синди вздрогнула в кромешной темноте.
– Аварийная ситуация. Сейчас исправят.
Аварийная ситуация затягивалась и наполняла ее паникой: как отсюда выйти, если входные двери закрываются и блокируются автоматически? Вдруг они останутся надолго во тьме с жуткими тенями, задвигавшимися вдоль полок с товаром? На ощупь, что ли, они выбирают? Сердце билось, и внутри все мелко дрожало. Страшно захотелось в туалет. А куда? Наверное, есть служебный. Она пыталась скрасить страх смехом, перевести ситуацию в комическую:
– Сэм, от голода не умрем, продуктов полно.
– И от жажды тоже спасемся, воды много на полках.
– В туалет хочу.
– Надень памперс, они в следующем отделе. Это будут самые соблазнительные трусики, буду медленно снимать их прямо здесь.
Супруги захихикали, чувствуя, как рассеивается напряжение. Медленно двинулись вперед, толкая перед собой пустую тележку.
– Слушай, а как живут слепые? Всегда без света, – Синди вздрогнула.
– Фантазерка моя, – рука Сэма легла ей на плечи. – Не бойся, я для тебя свет, который будет гореть всегда.
– Вроде маяка? Чтобы не заблудиться?
Глава третья. Отчаяние Синди
Прошло совсем немного времени, когда супругов опять накрыла тьма, как тогда в супермаркете. Только та темнота длилась полчаса, а сейчас наступила беспросветная: малышки, совсем еще слабенькие, плакали постоянно. Синди брела впотьмах на их голоса и тянула к ним руки. Одна. Маяк потух. Сэм начал пить запоем.
– Маменькин сынок, – бросила она ему в сердцах.
– Не твой же, – ухмыльнулся он, покачиваясь на ногах.
Синди смотрела на мужа и поражалась: как она могла любить избалованного маменькиного сыночка? Надменное лицо, испорченное гримасами опьянения, блуждающие глаза и тонкие ноздри, подергивающиеся при каждой гримасе. По этим подергиваниям она безошибочно угадывала, сколько муж выпил и в какой стадии опьянения находился. Темные волосы падали ему на лоб, он откидывал голову гордым движением и смотрел прямо на нее. Серые глаза с поволокой потеряли теплоту, стали холодными и безжалостными.
«Актеришка. Позер», – зло думала Синди, наблюдая, как он подносит изящные пальцы к вискам, изображая мученика, читая наизусть стихи. А по ночам требовал причитающиеся законные ласки:
– Ты должна! Забыла, что жена?
– Устала, спать хочу.
– А я хочу тебя.
Он грубо тискал ее, больно хватал за грудь и наваливался сверху. Синди спихивала его и убегала в гостиную – жить без любви становилось невыносимо и мерзко.
– Думаешь, убежала от меня? Запомни, никогда от меня не отделаешься, даже от мертвого.
– Отстань! – шипела Синди и перебегала на балкон.
Супруги бегали по три круга почти каждую ночь: спальня, гостиная, балкон, снова балкон, гостиная, спальня. Только к утру Сэм успокаивался. Засыпал и просыпался ближе к полудню, когда Синди металась от одной двойняшки к другой.
В августе малышки попали в больницу. Третий раз за пять месяцев. Воспаление легких, сердечная недостаточность и много других сопутствующих заболеваний по причине недоношенности. Их срочно госпитализировали и через день выписали: домой вернулась только Рина. Мари осталась в больнице на холодном столе. Синди увидела, как на малышке задралась фланелевая рубашка в горошек, как посинело и вытянулось личико, как выпрямились пальчики, худые и тонкие, словно лапки у воробышка.
Она смотрела и смотрела, пока вечер не скрыл очертания тела, едва видимого в темноте. Прижав руки к груди, Синди приказала себе забыть, задвинуть в самый дальний угол сердца пять месяцев, которые провела с Мари, похожей на ангелочка. Получится ли не вспоминать свою бедную девочку?
Синди кричала и тянула изо всех сил Рину наверх, провалившуюся в могилу, в ту самую, где лежала Мари. Резким движением вырвала дочь наверх, измазанную в липкой жидкости, и закричала. Закричала – и проснулась от своего крика. Села на кровати, задыхаясь от страха, и поняла, что это был сон. На ватных ногах прошла в детскую комнату и немного успокоилась: Лея и Рина спали, за оконной рамой повис краешек бледной луны, как будто подсматривал за ними. Синди задернула шторы и посмотрела на часы: стрелки показывали пять утра.
Сны. Она до жути боялась их, отчетливых и ясных, зыбких и расплывчатых; ночные видения, полные странных аллегорий, преследовали и заставляли думать о непонятном и страшном. В тот год, когда случилась авария и умер Сэм, ей приснился медведь. Бурый зверь почему-то стал оседать на задние лапы и просить о помощи. Желтая слюна текла из его оскаленной пасти, круглые глазки под шерстью наполнились влагой, похожей на слезы. Синди взвалила его на себя и не смогла подняться. Осела, как и он, под тяжестью звериной туши.
– Сына родишь, должна на свет произвести наследника, – грубо ответила свекровь, когда Синди рассказала ей о странном сне.
– Решила взвалить медведя на себя, но не осилила.
– Осилишь, куда ты денешься.
– И туфли новые примерила, впору оказались.
– Замуж собралась? Туфли она мерила, надо же, – возмущенно посмотрела свекровь на Синди, и зло опять повторила: – Туфли мерила.
Через неделю Сэм умер. Груз для Синди оказался непосильным.
Сегодня впервые за пять лет ей приснилась Мари, вернее могилка, куда провалилась по пояс Рина. Синди испугалась и позвонила подруге. Идоли посоветовала поехать к астрологу, ее хорошей знакомой. И вот она ехала к незнакомой женщине, поглядывала в окно и вспоминала, как дурачилась в молодости. Морочила голову парню, который решил познакомиться с ней в поезде, – напустила на себя важность и отвечала со всей серьезностью:
– Да, я замужем, то есть была замужем.
– Не сошлись характером?
– Он умер. Разбился на мотоцикле.
– Какой ужас! А дети?
– Две дочери.
Парень отодвинулся от нее и больше не задавал вопросов. Синди сама не знала, зачем выдумала несуществующего мужа, который разбился на мотоцикле и оставил ей двух дочерей, зачем нарисовала свою судьбу, такую горькую и страшную. Слова сами вылетели и сложились в историю, сбывшуюся в действительности.
Может быть, это Боженька присел к ней на минутку, представился случайным попутчиком и запомнил ее слова? Глупая. Почему не сказала, что мечтает о преданном спутнике жизни, о большой семье, где дети будут радоваться и смеяться, и о любви, ее любви, которой хватило бы на всех? Сожаление тянулось за ней все годы после случившегося.
А пока каждую ночь потолок ухмылялся, глядел на молодую вдову и несмятые простыни:
– Каково тебе, голубушка? Спокойно ли спится?
– Лучше, чем прежде, – отвечала она и передергивалась от воспоминаний о ночных гонках. Передергивалась, а сны снились сладкие: низ живота постанывал и изливался влажной тоской. По утрам ей приходилось спешно убирать с лица остатки сладких видений, напускать строгий вид и собирать Лею и Рину в школу.
В одну из таких ночей Синди дала себе слово: никогда больше, если вдруг она выйдет замуж, не станет вести с мужем алкогольную войну; пусть пьет, сколько заблагорассудится, хочет – водку, хочет – вино, хочет – брагу. Она страстно желала встретить мужчину, жить с ним в любви и согласии, чего бы ей это ни стоило. И постель, постель не станет колоться одиночеством. Но опять гнала свои надежды знакомой до боли поговоркой: «Как бы замужем не пропасть!» Однажды она уже пропала.
Разбередив душу беседой с астрологом, Синди по пути назад вспоминала свои вопросы и ее ответы:
– У вас остались вещи покойного мужа?
– Да. В шкафу висит костюм. Летний, – уточнила она, как будто это имело какое-то значение.
– Избавьтесь от него. Очиститесь от всего, что связано с покойным мужем. Странно, как будто в доме у вас находится… Короче, будьте внимательны. И дети, вы сказали, что две дочери, но их три.
– Мари, одна из двойняшек, умерла в пять месяцев.
– И вы забыли о ней, вычеркнули из своей жизни. Это грех. Неоплаканное забытое дитя тревожится, не находит покоя. Молитесь и помните об умершей, тогда оставшаяся в живых проживет две жизни: за себя и за ту девочку.
– Я хочу сказать…
– Не надо. – перебила ее собеседница. – Придет время, и сердце подскажет, что вам делать с тайной. А пока пусть остается так, как есть. Пришла пора задуматься о себе.
– Пришла пора, – машинально повторила Синди, потрясенная тем, что астролог знала о тайне. Но откуда?
Глава четвертая. Знакомство
Синди ехала от астролога со странным чувством, как будто та чего-то ей недоговорила. Слова крутились в голове, не давали покоя. И вдруг на полном ходу машина дернулась, чихнула, остановилась. Синди торопливо открыла дверцу, вышла наружу, боясь подойти к задымившемуся капоту. Что делать? Хотела же заняться техосмотром, но все откладывала, и вот тебе на. Пляши теперь. Просить некого. Ближайшее селение далековато, пешком за помощью не добраться.
Когда через час она потеряла всякую надежду, послышался шум подъезжающей машины. Синди выбежала на середину дороги и, подпрыгивая от волнения, отчаянно замахала изо всех сил руками. Громко заскрипели тормоза, стекло опустилось, и недовольный голос резко произнес:
– Зачем под колеса-то бросаться!
– Помогите, помогите, пожалуйста. – Сложила руки в молитвенном жесте и зачастила: – Машина поломалась, мне домой ехать надо, дети одни остались!
Мужчина немного помедлил и открыл дверцу:
– Не уверен, что помогу.
– Спасибо большое, – улыбнулась она радостно, как будто он уже согласился.
– Я еще ничего не сделал.
Немного подумав, он припарковался рядом и вышел из автомобиля. В белой футболке и джинсах, высокий, невообразимо красивый, он медленно подошел к капоту, наклонился и стал что-то рассматривать. Синди стояла рядом, пытаясь следить за его действиями, но не видела ничего, кроме крепких, сильных рук и длинных, ловких пальцев. Запах мотора смешивался с запахом чужого тела и едва уловимым ароматом мужского парфюма.
Она разволновалась до такой степени, что пот выступил на лбу: машина с задранным капотом, незнакомый мужчина и страх, что он скоро исчезнет. Что с ней?
– Заводите, – произнес он, не глядя на Синди.
– Сейчас, сейчас. – Она быстро села за руль.
Двигатель завелся без капризов, как миленький. Острое чувство сожаления охватило Синди. Сейчас, вот сию минуту, незнакомый мужчина уедет, и никогда они больше не встретятся. Даже если она будет караулить его день и ночь на этой дороге.
– Все! – коротко сказал спаситель, вытирая руки салфеткой.
Он уже открыл дверцу, когда Синди неожиданно для себя подбежала к нему и протянула визитку:
– Спасибо огромное! Возьмите, вдруг смогу отблагодарить вас, в жизни всякое бывает.
– Рад помочь. Да, в жизни всякое бывает, как сегодня, – улыбнулся он первый раз за все время.
Этот день, украшенный неожиданной встречей с мужчиной, разволновавшим ее, показался Синди прекрасным. Какое сегодня число? Она вздрогнула и нахмурилась: ровно пять лет назад в этот день умер Сэм. Погиб в аварии, случившейся в этих местах.
Машина спасителя скрылась за бугром, а Синди все стояла на месте, вспоминая день, который поставил точку в ее неудавшейся супружеской жизни, сделал вдовой, почти черной вдовой, с двумя маленькими детьми семи и девяти лет. Пять застывших лет, застывших от чувства вины за случившееся с мужем.
Ветер трепал подол зеленого сарафанчика и лохматил рыжие волосы; она смотрела вслед скрывшейся машине, в которой сидел незнакомый мужчина, так разволновавший ее. Смотрела и думала, что должна воспитать дочерей, выдать их замуж и прожить рядом с ними долгую и счастливую жизнь. Как-то оно все сложится? Синди отчаянно хотела любви, потому что даже дети не могли спасти от одиночества и пустоты.
Томас небрежно закинул визитку в бардачок, дал задний ход, вырулил на свою полосу и поехал, посигналив женщине, оставшейся на обочине дороги. Она светилась в предзакатных лучах солнца. Тонкая фигурка, облитая золотом, копна рыжих волос и рука, поднятая в прощальном жесте, скрылись за поворотом. Томас поморщился, нахмурил густые брови: чертово место, как окрестили его местные жители, преподнесло ему ненужную встречу с зеленоглазой колдуньей или ведьмой, появившейся неизвестно откуда. Он встряхнул головой, отгоняя неприятные воспоминания из прошлого, и прибавил скорость, чтобы нагнать потерянное время.
Компания, в которой работал Томас, выжимала все силы из своих сотрудников, направляя их мысли на решение важных вопросов. Может быть, поэтому он до сих пор не женился. Скоро наступит возраст Христа, а семьи нет – ни жены, ни детей, ни плетей, ни цепей. Впрочем, начальству такое положение дел очень нравилось: Томас думал только о работе, не примешивая к ней ничего личного. Чемодан стоял всегда наготове на случай неожиданной командировки. Разбуди Томаса посреди ночи, он с закрытыми глазами взял бы его в руки и был готов к поездке. Летал в разные города и страны, порой даже на полдня, чтобы решить неотложные вопросы. Никто не умел так дотошно анализировать детали, выявлять плюсы и минусы текущих проектов. И компания не скупилась: летал Томас исключительно бизнес-классом или на частных самолетах, останавливался в самых дорогих отелях, чтобы ничто не отвлекало его от работы. Но чаще всего он безвылазно находился в четырех стенах, уткнувшись в монитор. Поэтому не было суть важно, где жить и в каких условиях. В свой роскошный номер он попадал не раньше двух-трех часов ночи. С закрытыми глазами брел в ванную, наскоро приводил себя в порядок и плюхался на кровать, чтобы проснуться до рассвета. И все шло в обычном режиме: чашка кофе и расчеты.
Сегодня истек срок его командировки в другую провинцию, расположенную за двести километров от дома, на северном побережье. Деловые партнеры согласились со многими его замечаниями и внесли поправки в будущий проект. Томасу нравилось работать в группе: две головы лучше, чем одна, в процессе обсуждения открывались новые грани возможностей. Этот проект по важности превосходил остальные. Ученые-медики из европейских стран разрабатывали программу для чипов, предназначенных для восстановления пораженных клеток, очищения сосудов от жировых отложений и шлаков. А последняя модель предназначалась для защиты человеческого мозга от болезни Альцгеймера. Томас знал не понаслышке, о коварной болезни. Его отец, еще достаточно крепкий мужчина, начал рассыпаться после шестидесяти пяти лет: изменилась походка, заплетались ноги, как у пьяного, нарушилась координация и ухудшилась память. Он начинал что-то рассказывать и неожиданно замолкал, забывая, о чем хотел только что сказать. Моргал и смотрел на Томаса страдальческим взглядом, приоткрыв рот.
Отец заболел после смерти матери, сгоревшей очень быстро от болезни, которая пряталась в организме и не напоминала о себе до поры до времени. После ее смерти Томас забрал отца к себе: продал родительский дом, где мать с отцом прожили долгие годы в согласии и любви, вырастили его и считали себя счастливыми людьми. Счастье кончилось в тот день, когда с Томасом случилась беда: он попал в долговую яму. Родители слушали сына, уверявшего, что скоро он выплатит все долги, что все образуется, но не смирились с тем, что их сын, умница и гордость семьи, попал в беду. После смерти матери прошло всего два года, и Томас сдержал свое слово: выплатил долги и купил другой дом, где стал жить вместе с отцом. Оба горько сожалели, что мать никогда об этом не узнает. В новом доме, купленном совсем недавно, ничто не напоминало о прошлом, разве что фотография матери на прикроватной тумбочке у отца в спальне. Мужчины жили одни. По хозяйству им помогала женщина, знакомая одного коллеги, жившего в этих краях. Она прекрасно справлялась с работой: ухаживала за отцом, давала ему вовремя лекарства, гуляла с ним на свежем воздухе и готовила вкусную еду по каким-то своим секретным рецептам, записанным в замусоленном блокноте. Но она наотрез отказалась даже подходить к конюшне, куда привезли лошадь, приобретенную по совету врача. Иногда случались чудеса: эти удивительные животные помогали больным, возвращали им эмоциональное спокойствие, избавляя от панических атак. Томас любил лошадей, занимался конным спортом с молодости и радовался, что в доме появилось еще одна живая душа.
– Мне и так хватает дел с вами, – сердито проговорила помощница, чуть не добавив вслух: «С жеребцами».
– Познакомиться надо, она тоже член нашей семьи, – засмеялся Томас.
– Катарина, – насмешливо произнесла помощница и сделала реверанс, слегка наклонившись перед лошадью. Отец радовался, как ребенок, любуясь грациозной красавицей с шелковистой кожей и длинной гривой.
– Я сам, – проговорил он внятно и стал скребком водить по выгнутой спине лошади.
– Пусть помогает, – сказал Томас работнику. И с этого дня отец почти все свое время проводил в конюшне.
Сегодня Томас торопился домой: дел накопилось много, да и Леди не мешало бы выгулять, почти неделю перебирает ногами на одном месте. А тут неожиданно откуда-то появилась незнакомка, чуть под колеса не бросилась. Будь его воля, не выдавал бы права на вождение автомобилем женщинам: лихо крутят руль, любуются собой, а концы проводов соединить не могут. Откроют капот и стоят у дороги, картинно заламывая руки, чтобы подкараулить случайную жертву. Хищницы. Сегодняшняя была одна из таких. И еще визитку всучила: «Вдруг и я вам смогу помочь, в жизни всякое бывает». Хитрая ведьма, не дай бог к такой обратиться за помощью. Томас передернулся от возмущения: использует на всю катушку и выкинет, не задумываясь ни на минуту. Усилием воли отогнал неприятные мысли о женском коварстве и удивился, что сегодня каждая мелочь его раздражает. «Старею», – засмеялся он над своей ворчливостью и прибавил скорость.
Отец, как всегда, был у Леди: его рука, протянутая сквозь железные прутья, гладила густую гриву лошади, покорно склонившей перед ним голову; она нежилась под знакомыми движениями и фыркала от удовольствия. «Вот эта красавица – настоящая подруга, ничего не требует взамен», – подумал Томас, глядя на свою даму сердца. Она украсила ему выходные, освежила голову и подняла настроение перед предстоящей рабочей неделей.
В понедельник Томас в прекрасном расположении духа сидел за рабочим местом. Не успел разобрать бумаги, как к нему подошел шеф и поздоровался приветливее обычного. Томас напрягся, потому что знал, что это знак тревоги, причем дерьмовый, замаскированный улыбкой.
– Ближе к обеду тебе придется уделить время человеку, от которого будет зависеть судьба нашего проекта.
– И кто же такой великий человек? И почему я?
– По кочану, – опять весело ответил шеф.
С противной улыбкой, прилипшей к его тонким сухим губам, он вернулся во второй половине дня. Рядом шла женщина невысокого роста, с гривой пышных волос, как у его лошади, и быстро перебирала ножками на длинных каблучках как Леди, когда ждала корм.
– Синди, – представилась она.
– Очень приятно, – буркнул Томас в ответ.
Они разглядывали друг друга и одновременно удивились:
– Ой, это вы! – воскликнула рыжеволосая и чуть не захлопала в ладоши. Подвижное лицо мгновенно осветилось улыбкой, искренней и теплой, зеленые глаза полыхнули и обожгли Томаса, как будто брызнули в лицо кипятком. Он наклонил голову, чтобы скрыть растерянность:
– Мы с вами знакомы?
– Вы же спасли меня, – и пояснила обиженным голосом: – Когда я застряла в прошлую пятницу на дороге.
– Возможно, – ответил он и показал жестом на стул, приглашая ее сесть.
– Синди будет писать статью о нашем проекте, – лукаво улыбнулся шеф Томасу и повернулся к гостье: – Томас вам предоставит полную информацию, общайтесь с ним без стеснения. – Он вышел, подняв руку, точно благословляя их в долгую дорогу.
«Бука какой, индюк надутый», – возмутилась Синди, глядя на того, с кем ей предстояло работать. Присела на указанный стул, достала блокнот с ручкой и наткнулась на холодный, равнодушный взгляд, просто холодный и равнодушный, подкрашенный слабой улыбкой на слегка растянутых губах. Разозлилась и посмотрела с вызовом на противного мужчину. Неприятное чувство кольнуло внутри так, что она забыла вопросы, приготовленные еще вчера. Напряглась и казенным голосом произнесла:
– Может быть, чипы нужны и нормальным людям? Потому что нормальный – это человек, которого еще плохо обследовали, в нем уже таится злая клетка, ждет своего часа, когда с триумфом пойдет разрушать организм? Чип, снабженный программой поиска злокачественных клеток в организме, должен отреагировать, как анализ крови, например. Только вот анализ крови не всегда показывает истинное положение дел: фиксирует только тот момент, когда брали кровь.
– Вы хорошо подготовились к интервью. Но мне хотелось бы, чтобы вопросы исключали ваши домыслы и фантазии. Освещайте, пожалуйста, то, что есть. Мы не фантазируем, а разрабатываем проекты, которые реально реализовать и помочь больным людям, не подбираем бредовые идеи с улицы.
– А разве проекты не на уровне фантастики?
Синди внимательно посмотрела на собеседника, пытаясь найти причину холодного приема. Такое случилось впервые за много лет работы: обычно ей удавалось пробиться сквозь броню холода, наладить контакт и растопить холодность теплой улыбкой. Противник сдавался и начинал медленно оттаивать, втягиваться в разговор. Томас как будто прочитал ее мысли, насмешливо взглянул, откашлялся и стал сухо отвечать на заданные вопросы, поглядывая на часы. Синди разозлилась и выпалила:
– Вижу, что вам не хочется говорить. Но, простите, я пришла к вам не домой, а на работу, потому что мне дали задание.
– Потому я с вами и разговариваю. Впрочем, я все уже сказал. Вот в этой папке лежат мои отчеты по проекту, они более точно расскажут вам о том, что необходимо осветить в статье. Выносить материал за пределы офиса нельзя. Можете работать в переговорной.
Синди взяла увесистую папку и вышла из кабинета индюка. От расстройства уже запуталась, кто он – бука или индюк.
Ей стало горько: в тот день, когда они случайно встретились на дороге, она горела желанием продолжить знакомство. Получилось встретиться, но продолжить знакомство нет.
Томас разозлился на себя. Что с ним творится? Разозлился на бедняжку, которая впорхнула в кабинет с намерением обаять собеседника. Почему он не смог скрыть эмоции и построить деловую беседу? Ну и что с того, что она ему неприятна, ну и что с того, что зеленые глаза похожи на лягушачьи – немного выпученные и раскосые. Привыкла, что все мужчины должны сразу падать к ее ногам, похожим на жерди, трясет своей рыжей гривой, только что не фыркает, как Леди в стойле. Узнала она его. Велика невидаль. На дороге мозги запудрила и сейчас вся из себя выворачивается, наверное, тетрадь исписала умными вопросиками. Будет теперь доставать его, пока статью не напишет. Да и шеф хорош. Мог бы сам поболтать с ней – все знают, что он любитель смазливых мордашек. Короче, весь день пошел кувырком из-за худосочной, оставившей осадок в его душе.
«Черт с ним!» – решила Синди и стала разбирать папку: серьезная тема требовала напряжения и вдумчивости; цифры, порой обведенные в кружок, порой в паре с восклицательным знаком, встречались в отчетах очень часто и подтверждались короткими разъяснениями. Хорошо бы поработать дома, но папку забирать с собой не разрешили. Она просидела с бумагами почти целый день. К индюку за разъяснениями обращаться не хотелось, поэтому пришлось самостоятельно разбираться в цифрах и предложениях.
Каждый день Синди буквально переписывала проект от руки: сначала идею, потом реальную пользу для больных людей, потом цифры. В городской библиотеке, находившейся в центре города, запаслась книгами по медицине и знакомилась с болезнями, с которыми должны сражаться бойцы невидимого фронта – умные чипы с различными программами.
Первая половина дня проходила в переговорной,
похожей на комнату для допросов. Иногда, подняв голову от бумаг, она видела за стеклом очертания его лица, всегда напряженного и сердитого. Дорабатывала вторую половину дня дома, закрывшись от девочек в кабинете, изучала медицинские книги, иногда даже листала толстенный том по анатомии, испещренный многочисленными рисунками и схемами на латыни.
В конце октября Синди сделала перерыв в работе: статья надо отложить в сторону, остыть самой и только потом уже свежим взглядом заново пройтись по ней и найти неточности. Кроме того, каждый год первого ноября, в День памяти усопших, она с девочками ходила к Сэму. Кладбище в это время как будто шевелилось от наплыва людей: почти у всех могил почтительно стояли гости с цветами, тихо переговаривались, как будто боялись, что их услышат под землей те, кто терпеливо ждал особого внимания в День памяти – один раз в году.
Глава пятая. Встреча на кладбище
Сэм улыбался с поблекшей фотографии. Синди машинально улыбнулась в ответ и ничего не почувствовала: боль за эти годы отступила, растворилась, как соль в воде, разъела ее внутренности, сковав сердце могильным холодом. На смену слезам и отчаянию пришли ярость, злость на покойного мужа. Разве он узнает, сколько ей досталось, сколько ушло сил на одиночество. И сколько надо еще сил, чтобы дать образование детям, прокормить их, одеть и обуть, привить им хорошие манеры, воспитать и выдать замуж с молитвой к Богу: пусть будет милостив к ним, направит на верный путь, чтобы нашли счастье в браке. Улегся, спрятался от трудов и забот. При жизни не давал покоя, гонялся по ночам из одной комнаты в другую, чтобы ублажить себя, и сейчас ухмыляется над ней. Так думала Синди в первые годы после смерти Сэма, но теперь в ней не осталось ни боли, ни ярости. Она равнодушно скользила взглядом по фотографии и ничего не чувствовала. Ничего.
Томас коснулся руки отца:
– Пора домой ехать.
– Хорошо, – кивнул тот, вздохнул, погладил еще раз надпись, выбитую на надгробном памятнике, и опять кивнул, уже жене:
– Пока, Марта. До следующей встречи. На какое-то время глаза его стали ясными, без признаков надвигающейся болезни.
В День поминовения усопших Томас с отцом каждый год спешили к матери. Наверное, и она готовится к встрече с мужем и сыном, думает о том, что сказать, о чем спросить. Готовится где-то там, в неизвестных заоблачных краях, откуда ей все видно.
Отец выкладывал ей новости:
– Томас не женился, купили лошадь, кухарка хорошая, вкусно готовит. Скоро встретимся с тобой, устал я один.
Они тихо уходили с кладбища по ухоженным дорожкам, не оглядываясь, оставляя за спиной мир, откуда никто не возвращался.
У центральных ворот Томас уступил место женщине с детьми. Сделал шаг в сторону и удивился: перед ним стояла худосочная, Господи, как же ее зовут? Кажется, Синди. Грустная, взглянула на него удивленно, без обычного задора. Огромные зеленые глаза похожи на два озера.
– Добрый день, Синди!
– Добрый день! Девочки, поздоровайтесь с Томасом, это мой коллега.
Девочки рядом с ней, вопросительно посмотрев на мать, поздоровались. Старшая окинула его подозрительным взглядом, а младшая стеснительно улыбнулась и спряталась за спину сестры.
В ответ ему пришлось представить отца, который улыбнулся ей и стал рассказывать, что на этом кладбище похоронена его жена, мать Томаса, что они приезжают сюда каждый год, что очень тоскуют по ней, но делать нечего. Окончив свой печальный монолог, вопросительно посмотрел на Синди:
– А вы к кому?
– Мой муж похоронен здесь рядом со своим отцом. Сами живем на побережье.
– Далеко вам добираться, – посочувствовал отец и обратился к Томасу с упреком: – Коллега издалека, почему не приглашаешь в дом?
– Нет, нет, – поспешно перебила его Синди, – нам ехать далеко, завтра рабочий день, и девочкам надо готовиться к школе.
– И то правда. Нам, пенсионерам, не понять, что надо куда-то торопиться, забыли про работу, – отец развел руками.
Пока отец обменивался любезными фразами с Синди, Томас во все глаза рассматривал ее и спрашивал себя, почему она казалась ему неприятной особой? Худенькая фигурка была словно слепленной умелым скульптором: крепкая грудь, узкая талия плавно переходила в бедра; выразительные черты лица, огромные зеленые глаза, более чем утонченные полные губы и изгиб шеи. На минуту она поднесла руки к вискам, будто ее одолевала мигрень, потом улыбнулась и попрощалась с ними. Он удивился, какие у Синди взрослые дочери. Как будто три сестры стояли рядом. Да, бедная женщина работала на износ, а он выделывался.
В понедельник Томас сидел на рабочем месте и ждал, когда заявится худосочная, потом одернул себя: Синди. По привычке посмотрел на часы, придвинул лист бумаги с ручкой и принялся рисовать, не прерывая линию. Когда силуэт Леди стал законченным, поставил точку. Потом опять начал тянуть другую линию: получилась скрюченная страшная особа, без женских выпуклостей; на принадлежность к полу указывала лишь взметнувшаяся копна волос, похожая на гриву его лошади. Раздался стук в дверь. Томас быстро перевернул свое художество обратной стороной.
– Входите, – ответил он, уже зная по стуку каблучков, кто покажется в дверях.
– Доброе утро! У меня появились вопросы, не смогла сама разобраться.
– Слушаю, – буркнул он по привычке, не поднимая головы.
Томас отвечал на вопросы, удивляясь ее проницательности. «Толковая, – подумал он впервые с уважением. – Мозги неплохие, видать, в извилине не одна прямая линия».
«Хоть не идиот безмозглый, если бы еще и не любовался собой, то можно закрыть глаза на высокомерие, индюк надутый, вот-вот лопнет от важности», – подумала Синди и сказала, что в конце недели принесет статью на утверждение.
В конце недели она стояла опять перед знакомой дверью и, сделав глубокий вдох, постучала. Войдя в кабинет, остановилась, как будто споткнулась: он улыбался своей помощнице, высокой девушке в короткой юбке, прикрывающей до колен длинные ноги, прямые и ровные; развалился в кресле и говорил что-то медовым голосом.
– Слушаю вас, – прервался он на минуту и посмотрел на Синди холодными глазами.
– Статья на утверждение.
Он молча взял из ее рук статью и кивнул, продолжая слушать собеседницу.
Синди повернулась и вышла из кабинета, переполненная возмущением: «Даже поздороваться не может, индюк!»
Шеф визжал, как поросенок, радостно хрюкал и вытирал пот:
– Молодец, отличная работа. Европейское финансирование проекту обеспечено. Знал, что справишься, но не думал, что настолько блестяще.
– Работа, как работа. Цифры те же, проект тот же. Подбросили немного доказательств.
– Кстати, где журналистка? Пригласи ее на ужин в ресторан, прекрасно написала.
– Не перекладывай на меня свои обязанности, – наотрез отказался Томас и вспомнил, как в кипе бумаг с отчетами нашел рисунок: индюк, с высокомерно отставленной головой и шеей с пупырышками, смотрел на него презрительным взглядом. У индюка было неуловимое сходство с Томасом. Жаль, что он не вручил ей свой рисунок, где Леди дает фору по красоте лягушке с выпученными глазами и усохшими лапками, болтающимися на бесформенном брюшке.
Потом вспомнил встречу с ней на кладбище в День поминовения усопших и удивился, как чувство неприязни уступило место жалости. «Ну ладно, надо как-то загладить свою вину», – решил он.
Синди долго раздумывала над приглашением на праздник по поводу завершения работы над проектом. Решилась в последний момент и опоздала. Остановилась в дверях, пытаясь найти свободное место. Шеф увидел ее, радостно помахал рукой и показал на свободный стул возле себя:
– Ваше место, – торжественно провозгласил он громким голосом.
– Прошу прощения, я опоздала.
– Мы только сели за стол, так что располагайтесь. Вы не одна в штрафниках, – кивнул он на Томаса, показавшегося в дверях, который остановился там, где только что стояла Синди.
Необычно нарядный, в белой рубашке и дорогом костюме, он смотрелся весьма элегантно. Темно-коричневые волосы, зачесанные назад, открывали широкий лоб; нос красивой формы и жесткие губы, слепленные в гармонии с овалом лица. Синди незаметно разглядывала своего делового партнера, с которым сложились не лучшие отношения. Он уселся напротив нее, расточал улыбки знакомым, повернувшись к ним вполоборота. Красивый профиль не портили даже странные уши без мочек, как будто их срезали по косой линии. «Наверное, поэтому ты не слышишь никого кроме себя», – мысленно съязвила Синди. Улыбка исчезла с его лица, когда он сел прямо напротив и внимательно посмотрел на нее, как будто принимал сложное решение:
– Добрый вечер! Опять мы рядом. – Он наконец-то улыбнулся.
– Странное совпадение, – ответила она и отметила, что верхняя губа Томаса чуть короче, как будто не хватило кусочка кожи. Казалось, он постоянно улыбается, показывая белоснежные ровные зубы идеальной формы.
«Мог бы чаще улыбаться, с такими-то зубами», – подумала Синди и рассердилась на себя: зачем разглядывала мужчину, который сидел напротив нее. Отвернулась от него и начала любезничать с шефом, явно ей симпатизировавшим. Краем глаза увидела, что Томас пересел к своей длинноногой помощнице и положил руку на спинку ее стула.